В 1934 году в журнале "Фронт науки и техники" появилась статья Варлама Шаламова "Наука и художественная литература", значительная часть которой посвящена научной фантастике:

цитата

Особое место принадлежит научной фантастике. Книгой «20 000 лье под водой» увлекалось не только юношество. Подвигами капитана Немо зачитывались военные специалисты и корабельные инженеры, и через несколько десятков лет «Наутилусы» стали реальностью. Аэростат или аэроплан — вот тема «Воздушного корабля». Научное предвидение победы и возможностей развития аппаратов тяжелее воздуха — эта заслуга Жюля Верна, не только заслуга историко-литературного порядка. Жюль Верн — знаток всех научно-технических достижений своего времени, талантливый фантазер — организовал молодежь на изучение технических вопросов. Книги Жюля Верна — до сих пор большая движущая сила, направляющая интересы читателей на действенную работу в науке и технике.

Научно-фантастический роман — наиболее закрепившийся и распространенный вид научного романа. Еще поэт Сирано де-Бержерак, ученый и исследователь, один из образованнейших людей XVII в., писал о полете на луну с помощью ракет. Известны художественные работы ученого Фламмариона. К научно-фантастическому роману относятся и романы, так сказать, социальной фантастики типа «Утопии» Томаса Мора, вдохновившего многих революционеров, и типа Беллами «Через сто лет».

Крупнейшим представителем научно-фантастического романа является наш недавний гость Герберт Уэллс. Кто-то подсчитал, что в своих художественных работах Уэллс затронул свыше 1600 научных проблем. И он, как и Жюль Верн, — человек большой культуры, глубокого знания научных вопросов. В рассказе «В морской глубине» Уэллс описывает водолазный прибор для погружения в океан на глубину до 5 миль. Современная техника сходна с предвидением Уэллса. Движущиеся тротуары в романе «Когда проснется спящий» (этот роман, между прочим, — опыт соединения социальной и научно-технической фантастики) известны многим.

Надо однако отметить, что работы Жюля Верна более близки нам, чем работы Уэллса. Жюль Верн — представитель еще здорового класса буржуазии; слово «наука» еще написано крупными буквами на ее знаменах. Ко времени Уэллса, времени загнивающего капитализма, когда тысячи изобретений не могут добиться патентов из-за кризисов сбыта, когда изобретаются убивающие машины, когда в ходу страшный лозунг — «мораторий на изобретения!», к этому времени научно-фантастический роман капиталистического мира теряет свою научную четкость. Уже в «Борьбе миров» побеждающие землю марсиане бьются тепловым лучом — прибором очень туманной конструкции.

Современные западные научно-фантастические романы очень характерны для эпохи, когда царствует философия Шпенглера, агитирующего против техники («Человек и техника»). У Пьера Мак-Орлана в 2000 г. человечество делится на две группы: ученых и роботов — механических людей. Новый мир прекрасен, но шестирукие железные роботы разгоняют сборища ученых. У Жана Пенлеве — автора «Купсилл Курранта» —роботы уничтожают людей.

В романе Альдоуса Хэксли «Великолепный новый мир» проповедуется идея «наука для немногих». Миром правят ученые (сравни с идеями технократии в США), и золотой век, ведущий летоисчисление с «эры Форда», создается ценой потери способности людей к эмоциональной жизни, отказа от искусства. Хэксли — ученый (племянник известного Юлиана Хэксли) художественно разработал в романе ряд научных проблем в плане последних достижений науки. Но картина мира дана так, что человек нашей эпохи, попадающий в «великолепный новый мир», кончает самоубийством. Художник Запада боится торжества науки, он представляет науку только в руках буржуа, и мрачные картины будущего рисуются научному фантасту. Нового социального строя, который возьмет науку и разовьет ее так, как не снилось лучшим научно-фантастическим романистам буржуазии, заставит технику служить человеку — часть художников Запада не видит или не хочет видеть. Такой научно-фантастический роман может скорее отпугнуть читателя от науки, чем приблизить к ней.

Но если научная фантазия художников Запада скована их социальной слепотой, то какие необъятные перспективы научного предвидения открываются в стране победоносной молодой науки — в СССР! Напомним слова Энгельса о том, что с победой пролетариата начинается подлинная история человечества в отличие от предыстории времени, связанного с классовой борьбой. Наше величайшее научное будущее ждет своего описания. Страна жадно впитывает все научные открытия мира, реализует их. Расщепление атома, переливание крови трупов, работы по определению пола зародыша, работы Мичурина, Иоффе, Павлова — сотни и тысячи интереснейших проблем ждут своего художественного воплощения.

Но инженеры завода «Севкабель» пишут нашим писателям (Лит. Лен-д, 26/VII 1934 г.): «У нас есть к советским писателям просьба, непосредственно связанная с нашей специальностью. В советской литературе совсем нет научно-фантастического романа. Романы Богданова, очень скучные и серые романы Беляева — и все. Был, правда, еще «Гиперболоид инженера Гарина» (А. Толстого), но его никак нельзя назвать научно-фантастическим романом. Скорее просто фантастическим. Беда романов Беляева, например, в том, что он исходит не из реальных достижений современной техники, продолжая ее возможности в будущее, а от каких-то совершенно выдуманных концепций. Между тем нам необходимы не просто вымыслы на технические темы, но, так сказать, перспективный роман, который раскрывал бы возможности развития техники в условиях планового социалистического хозяйства. Нам нужен советский Жюль Верн или Уэллс».

Однако романы Беляева при всем их техническом и научном несовершенстве зачитывались до дыр нашей молодежью. Так велика потребность в этом жанре. Спрос на научно-фантастический роман огромен. Это настойчиво подчеркнул съезд писателей в выступлениях пионеров и взрослых читателей и наконец самих писателей. К сожалению, широкую читательскую популярность получили романы Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина» и «Аэлита». Оба романа —антинаучны. Образование А. Толстого (он — инженер технолог) не сослужило той службы писателю, на которую можно было надеяться. По поводу беспомощности этих романов в плане научной фантастики писалось много. Отмечу лишь признание самого А.Толстого («Борьба за технику», № 17-18): «В “Гиперболоиде инженера Гарина” я писал о ядре, пущенном в землю на глубину в 25 км.И только сейчас, перерабатывая своего Гарина, я обнаружил эту ошибку. Ведь ядро, падая на 25 км, будет совершенно расплющено». Аппарат для полета на Марс инженера Лося описал более чем расплывчато. Подобная небрежность недопустима для автора научно-фантастического романа. Но если образование инженера не принесло пользы А. Толстому в его работах над научной фантастикой, то роман инженера В. Никольского «Через тысячу лет» представляет безусловный интерес: водородная плавка, прозрачное железо, металлургический завод без доменных печей—ряд ценных технических проблем. Упомянем еще А. А. Богданова — математика, политэконома, философа, директора института переливания крови, человека, мечтавшего о создании «единой науки», и автора всем известных романов «Инженер Мэнни» и «Красная звезда». И здесь — сочетание глубоких научных знаний известным художественным талантом принесло положительные плоды.

Научная фантастика безусловно заслуживает чрезвычайного внимания писательских, инженерно-технических и научных сил. Перспективы, этого жанра огромны. Инж. М. Ильин — писатель, приобретший мировую известность своим «Рассказом о великом плане», пишет: «С научно-фантастической книгой у нас плохо. Что делают авторы такой книги? Они произвольно, на всякие лады комбинируют уже известные факты... Земля 2000 г. похожа у них на выставку новейших изобретений. Не такой должна быть научно-фантастическая книга! Подлинная научная фантастика должна быть основана не на произвольном комбинировании известного, а на том, чтобы выводить необходимые следствия из новых условий».

«Подлинный научно-фантастический роман — это форпост науки в неизведанном».

Из дневника поэтессы Варвары Малахиевой-Мирович (8 ноября 1945):

цитата

Сон – после вчерашних вечерних разговоров с Ирисом и с Николкой об атомной энергии, Ирис передавала мнение дяди (профессора), что в числе результатов этого открытия (при неосторожном или злоумышленном применении его) весь наш шарик разделит участь Нагасаки. Ириса это ничуть не ужаснуло (“у Отца есть обереги многие”), но Николка расстроился и уснул в слезах. А мне приснилось, что из атомной энергии удалось добыть такой луч (очень похожий на луч сегодняшних прожекторов), который переносил корабль, попавший в сферу этого прожектора, на любую планету нашей Солнечной системы. Вместе с Ирисом и с Николкой наблюдали (с торжественным и радостным чувством) отплытие такого (первого) корабля вверх по лучу прожектора. Стройный, небольшой многопарусный корабль.

Из письма Андрея Платонова жене от 26 января 1927 г.:

цитата

Может быть, напишу небольшой фантастич[еский] рассказ на тему «Как началась и когда кончится История». Название, конечно, будет иное.

Из письма от 29 января 1927 г.:

цитата

Пусть Молотов и издательство дадут аванс сейчас же — 200-300 р[ублей], какого черта!

Скажи ему это прямо от моего имени. Что нам, погибать, что ли? Они могут всё, если захотят. Скажи, что я очень болен и трудно жить на 200 р[ублсй] на две семьи.

Что сказал тебе Попов? Ответь. Эта гнида, конечно, ничего хорошего не предложит. Пусть даст рублей 200 вперед — через неделю-две дам ему фантастический рассказ (новый, какого нет у Молотова). Скажи, что я от голода «почти издох».

С Поповым говори обязательно дерзко.

Из письма от 10 февраля 1927 г.:

цитата

Завтра высылаю тебе «Потомки солнца» (для Попова, хотя едва ли эта вещь пойдет у него, но попробуем), затем «Епифан[ские] шлюзы». Вскоре — стихи.

Из письма Андрея Платонова жене, 4 января 1927:

цитата

Через неделю или раньше вышлю тебе «Эф<ирный> тр<акт>» — отнеси его, пожалуйста, к Попову.

<...>

Видишь, не знаю, чем тебя обрадовать и что пообещать. Если примут “Эф<ирный> тракт” и напечатают фантастику книжкой у Молотова, тогда в апреле ты поедешь на курорт.

Упоминается Георгий Захарович Литвин-Молотов — зампред правления и фактический руководитель издательства "Молодая гвардия".

Из письма от 19 января 1927:

цитата

Спроси у Молотова: мол, Попов (редактор «Всем[ирного] след[опыта]») просил у Платонова «Эфирный тракт», кажется, для издания его отдельной книжкой в «ЗиФе». Можно ли «Эф[ирный] тракт» дать Попову, взяв лишь половину гонорара, т[ак] к[ак] «Эф[ирный] тракт» выйдет в «Мол[одой] гвардии»? И вообще, удобно ли это, следует ли так поступить? Или — не стоит? Если Молотов скажет, что можно и от этого мои отношения с «Мол[одой] гвардией» не ухудшатся, тогда поступи так: позвони к Попову и скажи, что Платоновым написана вещь «Эф[ирный] тракт» в 5 печ[атных] листов, о ней я ему в свое время говорил. Если Попов желает ее пустить, то Платонов может ему предложить сие сочинение на условиях: — Попову вручается вещь; он ее читает не более недели; по прочтении, если вещь подходит, Платонову уплачивается единовременно, немедленно и сразу по прочтении 250 р[ублей] (это составляет примерно 1/2 норм[ального] гонорара; об отношениях моих с «Мол[одой] гв[ардией]» ты Попову ничего не говори).

Если Попов на эти условия согласится, тогда ты отнеси ему «Эф[ирный] тракт» (тот экземпляр, что я положил в стол).

Молотову же не забудь сказать, что я Попову (это действительно так) твердо обещал дать «Эф[ирный] тракт», но мне, конечно, печататься интересней в «Мол[одой] гв[ардии]» и завязать с ней постоянные отношения, а не с Поповым.

Ровно через неделю после отдачи рукописи Попову ты пойдешь к нему и получишь деньги. Если нужна моя доверенность, заблаговременно сообщи, я вышлю её.

Ни "Эфирный тракт", ни книжка фантастики в "Молодой гвардии" не вышли. Впрочем, и Попов "Эфирный тракт" не издал.

Ирина Хидекель, редактор издательства «Мир»

А НАЧИНАЛОСЬ ВСЁ ТАК...

Весной 1964 года в издательстве «Мир» была создана редакция научно-популярной и научно-фантастической литературы. «Крестными отцами» ее стали известные ленинградские критики, Евгений Павлович Брандис и Владимир Иванович Дмитревский. Мое личное знакомство с ними состоялось летом 1964 года, когда я специально для этой цели отправилась в Ленинград, чтобы обсудить наши пока еще не очень ясные планы и посоветоваться, кого можно привлечь к работе. Признаюсь, научная фантастика для меня и для моих коллег была terra incognita. Знание ее в основном ограничивалось несколькими именами, которые почти всегда на слуху: Ефремов, Беляев, Днепров, братья Стругацкие, а из мировых — Жюль Верн, Уэллс, немножко Брэдбери («451° по Фаренгейту»). «А знаете ли вы, — спросил меня один из консультантов, Брандис, — что превосходным знатоком и любителем зарубежной фантастики является Нора Галь. Что, если вам обратиться к ней за советом?» Для меня это было полным откровением. Чтобы сама Нора Галь интересовалась такой, по мнению многих советских критиков и известных переводчиков, «второстепенной» литературой? И тут я вспомнила, что совсем недавно в одном из журналов прочитала рассказ Брэдбери «Были они смуглые и золотоглазые» в переводе Н. Галь. Рассказ мне очень понравился. Превосходный сам по себе, он был так мастерски и любовно переведен! Но, может быть, это просто случайное обращение известного переводчика к фантастике? Впрочем, была не была! И я, замирая от собственного бесстрашия и наглости, рискнула позвонить Норе Яковлевне. Результатом нашего с ней телефонного разговора явилось дальнейшее, в высшей степени плодотворное для редакции сотрудничество Норы Яковлевны с «Миром», которое продлилось свыше четверти века и оборвалось только с ее тяжкой болезнью. Кем только не выступала она у нас: переводчиком, редактором, рецензентом, просто добрым и бескорыстным «советчиком». Не щадя времени и глаз, прочитывала десятки книг, которыми мы её заваливали, стремясь отыскать «жемчужное» зерно.