17. Пропущенный материал – это первая часть большого интервью, взятого Мацеем Паровским у Мацея Иловецкого, постоянного автора «Фантастыки», чьи статьи уже дважды в читательских опросах (1984/1985 и 1986) завоевывали (а вскоре завоюют и в третий раз) первое место среди всех журнальных материалов. Иловецкий отправлялся в длительную поездку по США, и это интервью как бы компенсировало временное отсутствие в «Фантастыке» уже привычных ее читателям материалов.
ЩЕЛИ (ч. 1)
(Szczeliny – 1)
Мацей Паровский: Каверзный вопрос. Вы читаете фантастику? И читаете ли вы «Фантастыку» или только публикуетесь в ней?
Мацей Иловецкий: Я очень люблю фантастику, и «Фантастыку» люблю тоже – с самого первого номера ваш горячий поклонник. В моей библиотеке много книг этого жанра, и мне, кстати говоря, интересна поляризация отношения к научной фантастике. Очень мало людей, совершенно к ней равнодушных. Люди либо ее ненавидят, как хотя бы пан Станислав Лем, который считается одним из главных ее творцов -- и подобное неприязненное отношение демонстрируют многие известные мне польские ученые; либо беззаветно любят, читая все без разбора, в том числе и то, что и в руки брать не стоит. А ведь хотелось бы, чтобы фантастика всегда будила мысль. И хорошая фантастика делает это, исполняя важную общественную роль. Поскольку главным заданием фантастики, вероятно, является формирование воображения.
По-моему, хотя, впрочем, не только по-моему, и по мнению Эйнштейна, например, тоже -- у меня хорошие предшественники, воображение важнее даже знания. Фантастика как в кавычках так и без таковых могла бы взять на себя корректирующую функцию в отношении модели современного просвещения, ориентированной прежде всего на знания, на пополнение запасов информации. Она может научить задавать элементарные, детские вопросы, что очень важно для нынешнего нашего понимания науки и мира.
Мацей Паровский: Информации – красочной, интригующей, изумляющей – и в ваших статьях хватает. Вы не могли бы рассказать о том, как и откуда вы ее черпаете?
Мацей Иловецкий: Этот вопрос мне часто задают на встречах с читателями. У каждого журналиста свои методы, но основополагающим здесь мне кажется наличие хорошего архива. То есть я читаю бесчисленное количество как польских, так и иностранных научных и научно-популярных журналов, а затем собираю сотни вырезок в специальные папки, посвященные разным темам.
Вот тут, например, сами видите, у меня «Грибы», «Космос», «Гибель Вселенной», «Жизнь растений», «Перемена пола», «Дети из пробирки», «Восточная философия», «Усталость», «Язык и окружающая среда»… Из иностранных журналов я регулярно читаю (потому что нахожусь в особой ситуации – мне доступен архив журнала «Problemy», хотя по финансовым причинам и он пополняется все хуже и хуже) следующие журналы: «Science American», «New Scientist», «Science News», «Discover», «Science et Vie», «La Recherche», «Природа», «Psychologic Todey» и другие. У меня тут изрядная собственная библиотека из книг различной тематики. Из заграничных поездок я привожу домой <многие> килограммы бумаги. В США, в отличие от Виктора Осятыньского, который взял много интересных интервью у американских ученых, я провожу почти все время командировки в библиотеках, привозя в результате домой сумки материалов.
Там я попросту иду, например, в Библиотеку города Нью-Йорка, где просматриваю заказанное, конспектирую и делаю выписки или ксерокопирую нужные мне страницы книг или журналов, благо это стоит немногие центы. Ну а что касается американцев, то они умеют продавать свои открытия, придавая им оттенок сенсационности, ведь для них важно, чтобы журнал хорошо покупался. Так что это всегда прекрасно сделано, и я прямо-таки насыщаюсь там идеями и мыслями, которыми потом торгую здесь, за счет чего и живу. Моя любимые отрасли науки – это биология и медицина, но я интересуюсь также физикой, для чего имею некоторые основания, поскольку как-никак биохимик по образованию, а это как бы на стыке наук точных, как, например, химия, физика или астрономия, и не совсем точных, к каковым относится биология.
Думаю, что это оказалось важным для моей журналистской практики – способ мышления, выработанный за годы именно такой учебы, отношение к источникам, архивам.
Мацей Паровский: Благодаря работе в газете «Polityka» и журнале «Problemy» вы часто встречались со многими польскими учеными. Можете ли вы себе представить, что пишете статью, опираясь только на научные достижения польских ученых? Смогли бы вы выжить в таких условиях?
Мацей Иловецкий: Думаю, что если бы потребовалось, то я скорее всего выжил бы, но не без труда. Если хочешь знать, что на самом деле творится в науке, нужно ориентироваться в том, чем занимаются сильнейшие ее представители. А сегодня центры большой науки располагаются в США, наиболее развитых <западноевропейских> странах и СССР. Там <новейшие> приборы и оборудование, большие финансовые средства, вкладываемые в науку, великолепные банки информации. У нас же торможение науки связано не, как думают некоторые, с доктринальными ограничениями – сейчас исследовать можно все – а с отсутствием материальных возможностей и доступа к информации. Если ничего в этом отношении не изменится, то польской науке в будущем не поздоровится. Но есть и вторая проблема. Хочу обратить ваше внимание на то, что польские ученые с все большим трудом продают свои достижения. Некогда наши физики, такие как Леопольд Инфельд, Владислав Натансон, Аркадиуш Пекара, или философы, такие как Владислав Татаркевич или Тадеуш Котарбиньский, умели изящно и красиво преподнести как то, что делается в науке, так и свои размышления об этом.
Они умели писать прекрасные эссе, из которых даже неосведомленный читатель мог многое почерпнуть для себя, на которых он мог учиться. А сегодня, я уж не знаю, что является тому причиной: углубление ли специализации, или привязанность к формализму, или страх перед смелым синтетическим обобщением, перед постановкой и решением неких общих вопросов, но наши ученые пишут мало и чаще всего высокомерно. Наверное есть в этом что-то от боязни восстановить против себя научную среду (я имею в виду предвзятое отрицательное отношение к так называемой популяризации науки). Я замечаю также, что многие ученые боятся «высунуться», осмешить себя в глазах коллег. И материальная сторона дела вдобавок. Написание научно-популярных книг много денег не приносит, а ведь это тяжелый труд. Но я считаю, что если кто-то не может внятно объяснить, чем он, собственно, занимается, то он сам в этом плохо разбирается. Хотя можно, конечно, найти и примеры в защиту обратной тезы. Кажется, Эйнштейн не мог популярно изложить свою теорию…
Мацей Паровский: Возможно потому, что многие из его объяснений находили выражение лишь в математических формулах. Я догадываюсь, что многим из ваших друзей-ученых не нравится то, что вы публикуетесь у нас. Известный популяризатор серьезной науки пишет в молодежной «несерьезной» «Фантастыке» о йети, Минотавре, третьем глазе…
Мацей Иловецкий: Да, вы правы… Я говорю им в свою защиту, что если хочешь ознакомить молодых людей с научными проблемами, то нужно делать это в именно таком, предназначенном молодежи периодическом издании, которое она ценит и любит. По известному принципу: обучая, забавлять и, забавляя, обучать. Ну и потом, я всегда признаюсь, что, работая для «Фантастыки», умственно расслабляюсь и позволяю себе увлечься. И вместе с тем я, когда пишу статью, вижу перед собой молодых читателей, которым нельзя вешать лапшу на уши. Поэтому если я пишу о чем то, что выглядит слишком уж фантастическим и несерьезным, то стараюсь это чем-то подтвердить, например ссылками на «Nature» или «Science» или другой какой-нибудь серьезный научный журнал, в которых эти темы затрагивались. Да, некоторые из моих знакомых профессоров упрекают меня в том, что я пишу статьи для «Фантастыки». «Ну чего ты лезешь в пограничные темы, где все еще неизвестно, что правда, а что ложь! А если окажется, что все это чушь несусветная?» Я отвечаю на это, что всегда предупреждаю, где лишь только предположение, где хоть и сильно иногда критикуемая, но интересная концепция, а где уже общепринятая в науке гипотеза. Они кривят рот, а я с маниакальным упорством повторяю тезу о формировании воображения. Хотя мне конечно ни в коем случае не хотелось бы засорять молодые умы плевелами или сеять так называемый иррационализм.
Мацей Паровский: Я заметил в вашем цикле «С той стороны зеркала» кое-что иное. Вы пишете для «Фантастыки» статьи интригующего характера, довольно таки последовательно избегая обобщений. В них почти всегда описываются некие диковины, яркие, интересные происшествия, но вы не подводите черту, оставляете проблему открытой. Я помню вашу прекрасную статью об Асуанской плотине в журнале «Odra», где вы убедительно показали, что такое узурпаторское отношение к природе приводит к неминуемому краху – все, предмет разговора исчерпан. У нас иначе. У нас вы останавливаетесь на пороге определенных решений, подводите читателя к постановке вопроса, но сами этот вопрос не ставите. Вы, например, цитируете Роберта Дикке/Robert Dicke, который говорит, что мир как будто специально был создан для того, чтобы «породить человека», но не вводите гипотезу существования Бога, хотя таковая напрашивается. Вы раздаете покерные карты и говорите – а теперь играйте сами. Конечно, это самое общее представление, которое, по-моему, можно получить при чтении ваших статей: в нашем нынешнем так называемом научном представлении о мире зияют щели, с которыми нужно что-то делать.
Мацей Иловецкий: Вы правильно поняли мои намерения: я не хочу ничего навязывать. Я хочу довериться критическому мышлению молодых людей, позволить им выбирать. И со щелями вы не ошиблись. Их-то я и имел в виду. Статьи в журнале «Odra» имеют, скорее, публицистический характер, в них идет речь о проблемах, близких широко понимаемой политике – социальной, экономической. В «Фантастыке» я исхожу из той предпосылки, может быть и не совсем правильной, что молодым людям следует предоставлять информацию о том, что происходит в современной науке, в обертке определенной занимательности, даже сенсационности. Молодых читателей нужно научить критически мыслить. Поэтому я зачастую и выбираю такие странные темы. Например, о вампирах, которые на первый взгляд кажутся порождением фантазии (кстати говоря, легенды о вампирах характерны прежде всего для славянско-литовской мифологии), но их существование может найти объяснение в рамках современной науки. Если это жертвы определенной болезни крови, то в таком случае их странный внешний вид, отвращение к чесноку, кровожадные инстинкты и прочее – это уже факт, а не миф. Повторяю, может найти такое объяснение. Но объяснение может быть и другим.
Мацей Паровский: У науки сейчас хватает хлопот с самой собой. Наука изменяется, изменяется и наше отношение к науке. Многие уже годы читая ваши статьи, я все жду, также у нас, что вы когда-нибудь скажете: когда двадцать лет назад я начинал писать о науке, я думал, что… А оказалось, что…
Мацей Иловецкий: Да, действительно, изменилось многое. Чрезмерный энтузиазм, который разделялся мною со всем моим поколением, беззаветная вера в то, что наука может решить все проблемы, ныне сменяется их противоположностью. Впрочем, лишь частично, потому что, например, с лекарством против СПИДа, новыми источниками энергии, полетами на Луну, решением проблемы с продовольствием или биотехнологией – нам могут помочь только ученые. Но ныне существует и крайнее, все активнее себя проявляющее отношение к науке как к источнику всех бед, как к чему-то тому, чье развитие и валит нам на наши головы все несчастья. Если бы не было науки, не было бы и атомной бомбы, эмбриональной инженерии, всех тех хлопот и осложнений, которые связаны с программированием нашей собственной эволюции, то есть с вторжением человека в собственную биологическую природу. Я думаю, что, как и всегда, наиболее разумная позиция – «центральная», признающая, что хотя мы еще много чего хорошего можем получить от науки, но вместе с тем существуют проблемы, которые она решить не может, потому что создана не для этого. Нам придется решать их самим, следуя голосу совести. Речь идет о разных ценностях, которые нужно либо принять, либо отбросить. И в таком выборе наука помочь не может или, даже если и может помочь, то лишь в малой степени.
Мацей Паровский: Потому что наука по определению занимается не такими ценностями, но фактами?
Мацей Иловецкий: Да, и именно поэтому наука может доставить нам много разных (а чем дальше, тем больших) хлопот. Она сейчас вторгается в те области, доступ в которые, по прежним представлениям, имел лишь Творец. Она создает живые организмы. Занимается скрещиванием видов, например человека с обезьяной. Мы вступаем в особенно опасный этап, для которого характерен взгляд на человека как на пластилин, из которого можно лепить все, что угодно, исправляя наш несовершенный биологический или психический облик. Но можно ли? В смысле – разрешено ли? Даже если намерения будут хорошими, это способно привести к трагедии. Потому, во-первых, что мы очень мало знаем о том, что для человека хорошо, а что – плохо. А во-вторых, помимо того результата, к которому мы стремимся, всегда достигаются некие побочные и, как правило, вредные результаты. Думаю, что это касается не только биологии, но и вообще всех человеческих предприятий – технических, социальных. И в-третьих, шествуя без всяких зазрений совести по дороге научного развития, мы начинаем преступать законы, правила и заповеди, утвердившиеся в ходе исторического развития человеческого общества. Хорошие законы, правила и заповеди. Например, заповедь – не убий…
Мацей Паровский: И не блудодействуй (то есть не скрещивайся) с животными. Так, может быть, наука хотя бы частично согласуется с религией или религиями, которые на протяжении многих веков выступали неусыпными стражами указанных ценностей. Как по вашему – научное мировоззрение и религия и в самом деле обречены на конфликт? Ведь известны многие воистину великие ученые, для которых такого конфликта не было и нет.
Мацей Иловецкий: Однако существовало убеждение (или модель) в главном течении науки XX века, согласно которому наука противостоит вере. Сейчас это убеждение меняется. Я стою на той точке зрения, что наука – лучший, быть может, источник знаний об окружающем нас мире и о нас самих, но – не единственный. И более того, недостаточный. Не менее важны литература, философия, религия, интуиция, внутреннее убеждение. Например, веления собственной совести, которая говорит нам, что можно делать и что делать нельзя,– никак ныне не объяснишь с научной точки зрения. Вообще-то предпринимались попытки вывести, например, заповедь «не убий» из неких эволюционных представлений, но особого успеха они не имели. Впрочем, я предпочел бы, чтобы не нашлось, например, «эталона добра», которым можно было бы измерять альтруизм – предпочитаю думать о нем, как о свойственной только нам, людям, черте характера. Поэтому я считаю, что наука и вера не столь враждебны друг другу, как считали в XIX веке, из которого выросла модель сайентизма, отвергающего все то, что не находит научного подтверждения.
Мацей Паровский: Сайентизм – это слово звучит как эпитет. Но сегодня почти все открещиваются от сайентизма. Вместо этого говорят о новом стиле научной деятельности, новой парадигме. И что это за парадигма?
(Окончание интервью см. в следующем номере журнала)
7. В разделе «Из польской фантастики» напечатан рассказ Петра Гоцека/Piotr N.A. Gociek «Wielka ucieczka/Великое бегство», получивший поощрительную премию на только-что завершившемся конкурсе. Графика ТОМАША ЗАКЖЕВСКОГО/Tomasz Zakrzewski. Это неплохой образчик польского магического реализма, в котором одним из героев является Маленький Принц из повести Экзюпери. Позже рассказ вошел в состав итогового послеконкурсного сборника «Pożeracz szarości/Пожиратель серости» (1991).
8. Немного об авторе. Петр Гоцек/Piotr Gociek (род. 1969) – польский журналист, теле- и радиожурналист, писатель. В начале своей профессиональной карьеры работал на радиостанции RMF FM, где вел программу, посвященную кино. Участвовал также в качестве радиокорреспондента во многих кинофестивалях, в том числе в Каннах. Позже работал на лодзинской радиостанции «Manhatten», а с 2000 года – на станции «Radio Plus». В 1999 году стал одним из основателей издательства «Urocza», был главным редактором НФ-журнала «Hyperion», вел публицистический отдел в НФ-журнале «Talizman». В 2005 году ушел из радиожурналистики и основал фирму «Music and Research», занимающуюся исследованием популярности радиопередач, но в сентябре этого же года вернулся на «Radio Plus». С 2006 года широко публикуется в польской прессе. Вначале сотрудничал с еженедельником «Ozon», где вел раздел «История» и занимался особыми проектами, а затем, когда журнал закрылся, рецензировал киноновинки в еженедельнике «Wprost». Около четырех лет (2007 – 2012) руководил отделом в газете «Rzeczpospolita», вел авторскую колонку «Poczytanki» в воскресном приложении к журналу «Plus Minus», с 2013 года регулярно печатается в еженедельнике «Do Rrzeczy». С 2013 года также работает на телестанции «Telewizja Republika», где помимо прочего ведет утреннюю передачу «Polska na Dzień Dobry».
В 1980-х годах активно участвовал в работе КЛФ в г. Ополе, сотрудничал с фэнзинами, где напечатал несколько рассказов за подписью Piotr N.A. Gocek. Его дебютный рассказ «Wielka ucieczka» до публикации в «Фантастыке» был все-таки чуть раньше напечатан в фэнзине «Albedo» (03 (3) 1987).
В 2012 году вышел из печати сатирико-фантастический роман Гоцека «Demokrator/Демократор», а в 2014 году – роман «Czarne bataliony/Черные батальоны».
9. Следующий рассказ в рубрике «Из польской фантастики», который называется «Sprawa honoru/Дело чести», отличается яркой антирасистской направленностью. Его написала Катажина Кулиговская/Katarzyna Kuligowska, о которой мне кроме имени и фамилии ничего более не известно.
10. И завершает подборку весьма интересный текст «Mildgor/Милдгор» написанный Мацеем Паровским/Maciej Parowski. Иллюстрация АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki.
Это, собственно, отрывок из романа, носящего то же название. Действие романа разворачивается в Швейцарии в начале XXI века. К этому времени на Луне уже существует независимое государство – модный туристический и банковский центр, которому Швейцария вынужденно уступила завоеванные ею в XX веке позиции. Небольшая и красивая страна, бывшая ранее оазисом зажиточности и спокойствия, стремительно приходит в упадок и раздирается на части социальными конфликтами. Наведением порядка вместе с полицией занимается специальное полувоенное формирование – вот этих самых милдгоров… Паровский собирался завершить написание романа к осени 1988 года. Рукопись уже с нетерпением ждали в издательстве «Czytelnik». Однако, как известно, человек полагает… Роман не издан до сих пор.
Мацей Паровский: Отсюда и взялся твой портрет в облике Снеера в романе «Limes inferior» Януша Зайделя? Снеер, как и Снерг, занимается «лифтингом», то есть повышает класс особам, теоретически стоящим выше его. «Лифтинг» как метафора репетиторства! Януш, ясное дело, знал, что ты учишь физике и на каких условиях это делаешь.
Адам Висьневский-Снерг: Само собой знал. И даже пообещал, что отразит это в образе героя своего романа. Но, как ни стыдно мне в этом признаться, я не знаю этой книги. И лишь недавно я прочитал другой его роман – «Цилиндр Ван Троффа».
Мацей Паровский: «Limes inferior» полемизирует с «Роботом» и в то же время его продолжает. И в том, и в другом романе показано покорение человечества другой, более развитой цивилизацией, осуществляемое ненасильственными методами. У Зайделя это покорение обретает форму политического давления – пришельцы навязывают людям ненавистную им систему. В «Роботе» сверхсущества похищают нас и разводят, чтобы втихомолку питаться нашими душами.
Адам Висьневский-Снерг: Ну, это не совсем так. В моем романе лишь промелькнуло некое предположение, относящееся к решению главного вопроса: зачем они, cверхсущества, похитили нас, почему весь город летит к звездам? Не известно, будут ли они питаться нашими душами, но ведь наверняка похитили они нас ради какой-то своей выгоды, а вовсе не за тем, например, чтобы хвастаться перед нами своими бесконечными возможностями. Если мы что-то делаем, то тоже делаем это совсем не для того, чтобы угодить кому-то иному, а не себе. Почему Бог сотворил мир? Я опять же полагаю, что Он испытывал в этом некую нужду, мир для чего-то был Ему нужен. Возьмем «От разбойника». Зачем режиссер ставит фильм? Чтобы показать его зрителям. Чтобы выжить в художественном отношении. Чтобы что-то после себя оставить. Так и в том, что касается cверхсуществ. Действительно, где-то в конце «Робота» я подсунул в шутку домысел – хотят кормиться, дескать, нашими душами. Прозвучало жутко, согласен, и возможность такая действительно существует, но это к Теории Сверхсуществ уже не относится.
Мацей Паровский: А что в таком случае к ней относится? И что она собой представляет -- эта самая Теория Сверхсуществ: литературную игру или глубочайшее вероисповедание Адама Висьневского-Снерга?
Адам Висьневский-Снерг: Слово вера здесь не уместно, ведь речь идет не о гипотезе, не о предположении, но о теории. Что такое теория? Это попытка упорядочивания фактов в какой-то области. И чем шире эта область, чем ближе к совершенству эта попытка упорядочивания, тем более теория заслуживает того, чтобы называться теорией, тем более она всеобъемлюща. В Теории Сверхсуществ я попытался упорядочить бытие, жизнь, существование в космосе. Вглядевшись в мир, я прежде всего обнаружил огромную бытийную разнородность, затем принял как факт то, что о равенстве не может быть и речи, напротив – имеет место величайшее неравенство в степенях бытия. То есть интенсивность существования очень разная. Затем я упорядочил эти степени бытия и сделал некие выводы. Основной вывод – ни одно существо не способно постичь свое сверхсущество, оно видит лишь существа, стоящие ниже его. В таком случае нет ничего удивительного в том, что мы не постигаем своих сверхсуществ, как животные не постигают людей, а растения – животных.
Мацей Паровский: Таким образом сформулированная теория игнорирует сконцентрированный во многих Священных Писаниях разных религий мистический опыт, из которого следует, что сверхсущество может дать открыть себя существу. Ты опускаешь также свидетельство Евангелий. В то же время история распятия на Кресте весьма пластично использована в романе «От разбойника». Если принять всерьез твое утверждение, согласно которому оба романа входят в логически увязанную пенталогию, вырисовывается противоречие.
Адам Висьневский-Снерг: Нет тут никакого противоречия. Я не использую в Теории Сверхсуществ слова Бог, потому что попросту снимаю его с пьедестала. Наши сверхсущества – не наш Бог, они стоят лишь на одну ступеньку выше нас. Они тоже смертные, тоже не совершенные, над ними тоже некто стоит – уже их сверхсущества. Мы тоже стоим выше животных, но ведь мы не всемогущи, как не всемогущи и животные по отношению к нижестоящим растениям, хотя они могут их съесть. Поэтому в «Роботе» и в Теории Сверхсуществ слову Бог, слову Всемогущий вообще нет места, они там не нужны. А в романе «От разбойника» речь идет о совершенно другом, не связанном с Теорией Сверхсуществ. В «Обнаженной цели» мы, в свою очередь, имеем дело с как бы cверхсуществами, потому что если существует возможность постановки фильма, в который можно войти, принять участие в действии, поговорить с его героями, то для того, кто стоит ступенькой ниже, такая ситуация граничит с чудом. Палевый Джек/Plowy Jack из романа «От разбойника» -- создатель, режиссер такого фильма. Я тут не вижу противоречий.
Мацей Паровский: Допустим, только какое-то суховатое это все и холодное. Надо сказать, что несколько молодых авторов воодушевились сенсационной сюжетной канвой «Робота». А вот если говорить о Теории Сверхсуществ и ее подтексте, хотя она имеет много сторонников, этой дорогой никто не пошел.
Адам Висьневский-Снерг: Я тоже это заметил. У меня нет ни продолжателей, ни наследников. Я, правда, мало читаю, но у меня сложилось впечатление, что у нас реализуется скорее течение Зайделя, то есть рассматриваются разные версии общественных формаций и прослеживаются судьбы отдельных людей в этих формациях. То есть у нас выходит много политических романов, описывающих разные общества.
Мацей Паровский: Может быть, это сейчас самое важное для польского писателя научной фантастики?
Адам Висьневский-Снерг: Мне это не интересно. Боюсь, что обо всем этом уже много раз говорилось. Писатель научной фантастики… Вот, кстати, хочу коснуться очень важной темы – что такое, на мой взгляд, научная фантастика и, прежде всего, чем она отличается от обычной беллетристики? Ответа на этот вопрос я напрасно жду уже много лет. Трудность состоит в том, что очень трудно дать определение самой фантастике, ведь вообще-то каждую выдающуюся книжку можно к ней отнести. Например, в конвенции XIX века авторы играли роль рассказчика-Бога, знающего все о том, что человек думает, как он поступит – это было насквозь фантастическим и с реализмом не имело ничего общего. Но если есть нечто, что фантастику и беллетристику отчетливо разделяет, то это – их отношение к человечеству и человеку. Ибо между человечеством и человеком нет согласия в основополагающем деле. Человечество разрастается в пространстве и времени, и оно вечное. Человек ограничен. Угроза для человека не равносильна угрозе для человечества, потому что даже если погибнет 90% людей, человечество может возродиться. Для человечества опасность гибели – не абсолютна. Человек, напротив, уверен в своей ограниченности во времени. Поэтому он имеет право на боязнь, на поиски утешения и поддержки в этой области, которые дают ему беллетристика, философия или религия. Взглянув с этой точки зрения, можно увидеть, что человечество ни в какой такой поддержке не нуждается. И фантастика, настоящая фантастика, занимается, по моему мнению, именно человечеством. Даже если авторы научно-фантастических произведений дают своим героям имена и фамилии, эти герои решают проблемы человечества, а не человека. У человечества нет проблем с существованием.
Мацей Паровский: Я прекрасно могу представить себе фантастику, говорящую о человеке.
Адам Висьневский-Снерг: В литературных дискуссиях вообще не следует использовать слова «фантастика», поскольку он слишком многозначное. Я предлагаю классифицировать литературу следующим образом. Каждая литература что-то защищает: научная фантастика – человечество, политическая литература – народ или группу людей, художественная литература – человека.
Мацей Паровский: И литературой какого типа в таком случае занимается Адам Висьневский-Снерг?
Адам Висьневский Снерг: Третьего типа конечно. Обогащенного элементами научной фантастики. Хотя я не уверен в том, что слово «обогащенный» здесь уместно.
Мацей Паровский: Мы уже согласились с тем, что у Снерга нет последователей. А сам Снерг кому-нибудь наследует? В изданной в 1960 году повести Адама Холлянека «Преступление великого человека/Zbrodnia wielkiego człowieka» есть эпизоды, в которых описывается изменение темпа времени.
Адам Висьневский-Снерг: Я не читал этой книжки и никогда о ней не слышал. На описание окаменевшего города в «Роботе» меня вдохновила теория относительности Эйнштейна.
Мацей Паровский: Назови своих любимых писателей, если таковые у тебя есть.
Адам Висьневский-Снерг: Есть, но не из числа фантастов. В жанре я высоко ценил Лема, да я, собственно, как и все, воспитывался на этом писателе. Интересовался я и другими фантастами, мне нравится Воннегут и его «Завтрак мастеров», но в общем итоге к научной фантастике я равнодушен. Книжки этого жанра, как правило, кажутся мне ужасно скучными, я дохожу в их чтении не далее чем до седьмой страницы. Наиболее высоко из писателей я ценю Франца Кафку – не потому, что он очень популярен, попросту он мне особенно соответствует, причем с моего 20-летнего возраста. У меня мания чтения его книг. Недавно я перечитал «Замок» в пятый раз. Затем Бруно Шульц, Витольд Гомбрович, Федор Достоевский… Я не оригинален в своих пристрастиях, все эти писатели широко известны и в мире, и у нас, но, например, Пруст -- тоже в моде, а я его «В поисках утраченного времени» не прочитал. Я предпочитаю читать известную мне книжку в пятый раз, чтобы открыть в ней что-то новое, а не листать дальше седьмой страницы книжку, от которой ничего толкового не жду. Если я с таким трудом пишу, то и дело правлю («Робота», например, три раза перелопачивал, попросту теряю деньги, книжка на глазах худеет), не жалею сил и времени, что-то улучшаю, -- почему другие <писатели> позволяют мне отбрасывать <их сочинения> ? Пусть сами прочитают пару раз то, что они написали, и найдут то, что нужно исправить.
О Висьневском-Снерге (Вишневском-Снерге) можно почитать у нас на сайте вот здесь Вообще-то Снерг, его личная судьба и судьба его книг – это тема отдельного разговора. Пока же отметим лишь то, что книгу «Каждому – небо» он, видимо, так и не написал. Те две книги, которые вышли уже после его трагической смерти (“Oro/Оро” и “Trzecia cywilizacja/Третья цивилизация”), не укладываются в озвученную концепцию и выглядят скорее как черновики реализации какого-то одного (и иного) замысла, чем как независимые законченные и полностью отредактированные произведения.
Пропущенный материал – это интервью, которое Мацей Паровский/Macej Parowski взял у польского писателя НФ Адама Висьневского-Снерга/Adam Wiśniewski-Snerg.
Мацей Паровский: Как и у нескольких других польских авторов фантастики, у тебя, насколько я знаю, негативный опыт работы с кинематографистами. В 70-х годах поговаривали о съемке сериала по мотивам романа «Робот/Robot», два года назад в кинематографической прессе писали о неких маневрах вокруг «От разбойника/Wedlug lotra». И что – снова все сошло на нет?
Адам Висьневский-Снерг: Меня это вовсе не огорчает. Я противник экранизации моих книг. Причем моя убежденность в этом лишь крепнет по мере того, как я набираюсь опыта в этой области. На экранизацию обеих книг были заключены договоры, я получил гонорар за сценарии и мне оплатили мои авторские права на книги. Однако по тем или иным причинам киноленты так и не были сняты. Возникли некоторые технические сложности; в случае с «Роботом», например, выяснилось, что не все удастся показать с помощью кинематографических трюков и операций на монтажном столе. Да, в общем-то, и хорошо, что так случилось. В ходе работы над сценарием я обнаружил, что меня жутко раздражает необходимость перевода прозы на язык кино. Я брезгую этим хотя бы потому, что все те мысли и ценности, которые я старался выразить, используя язык литературы, которые обрели в книгах некую определенную форму, при переводе на язык кино измельчали бы, а то и вовсе исчезли.
Мацей Паровский: Вот такая вот невозможность перевода с языка на язык характерна, пожалуй, скорее для Лема. А «Робот», «От разбойника» (это же в каком-то смысле вообще роман о киносъемке), «Обнаженная цель/Naga cel» выглядят как готовые киносценарии.
Адам Висьневский-Снерг: Об этом мне часто говорили, но таковыми они выглядят лишь на первый взгляд. В кино надо заранее твердо решить, с какой мерой условности будет показано зрителю то, что ему собираются показать. В романе «От разбойника» намеренно нет такой однозначности. Там мы имеем дело с разными степенями человечности, разными степенями действительности и участия в этой действительности. В этой книге каждый – манекен, статист второго плана, статист первого плана, актер, режиссер – «видит» вокруг себя что-то свое. То есть видит лишь то, что в состоянии осознать. Манекен, глядя на манекены, видит людей и принимает их всерьез, как и себя самого. Нужно подняться на ступень выше, чтобы оценить убогость расположенного ниже мира. Манекен не видит в декорации декорацию, статист не замечает в своих действиях искусственности и запрограммированности. Читатель отдает себе отчет в этом, зрителю такое не по зубам. Впрочем, роман можно прочитать и иначе – герой романа «От разбойника» видит вокруг себя людей, но он психически болен и проектирует увиденное на окружение своего покалеченного разума. Как передать эту многозначность на языке фильма? Этот язык слишком конкретен и уступает в этом отношении языку литературы.
Мацей Паровский: Язык уступает или он – попросту другой? Розмари из фильма Полянского точно такой же неопределенный персонаж – она или сумасшедшая, или действительно понесла от дьявольского семени. Полянский прекрасно это разыграл. Режиссер формата Полянского, или Вейра, или Ридли Скотта, а может, и нашего Копровича (автора «Медиума»), работающий к тому же для богатой кинематографии, смог бы, наверное, сделать то же самое с прозой Снерга. Тем более, что уже в «Роботе» можно сконцентрироваться на привлекательных для зрителя моментах: ускорить темп показа сцены или, напротив – замедлить, чтобы они увидели застывших, подобно статуям, людей или пулю, летящую с ошеломляющей скоростью перемещения c места на место сонной черепахи.
Адам Висьневский-Снерг: Согласен, но только ведь там есть еще и очень важная Теория Сверхсуществ, которую нельзя показать на экране, потому что никто этих самых сверхсуществ никогда не видел. Можно проследить вот эту вот генерационную цепочку: начиная с растений, затем идут животные, и так вплоть до разума – человеческого и сверхчеловеческого, но что дальше?.. Кроме того сама неподвижность или само движение на экране не несет в себе привкуса ужаса, необычности, фантастичности. В книге можно написать, что человек-статуя, согласно уравнению Эйнштейна, обладает массой локомотива или корабля-десятитонника, но как перевести это на язык фильма? Неподвижная пуля, мчащаяся в ином времени, на экране будет выглядеть всего лишь кусочком металла, подвешенным на леске. Или и того хуже: зрители вообще не поймут, о чем тут идет речь. Я никогда уже не возьмусь за написание сценария по своему роману, в этом есть нечто омерзительное.
Мацей Паровский: Больше времени останется на написание книжек. Мы вот уже больше года ждем новый роман под названием «Ковчег/Arka», который готовится к печати в издательстве KAW. Какое отношение эта книга имеет к трем предыдущим романам? И, может, расскажешь о своих новейших планах?
Адам Висневский-Снерг: Расскажу. Признаюсь в кое-чем существенном для всего моего творчества. Пора открыть авторский замысел, скрываемый вот уже два десятка лет. Я сейчас пишу пятый роман, замыкающий весь романный цикл. Все мои романы составляют единое целое, это не отдельные независимые книги. Поэтому я и писал их все от первого лица, что в них идет речь об одном и том же герое, лишь меняющем маски. Название последнего, пятого, романа – «Каждому – небо/Każdemu niebo». Вся пенталогия выйдет, вероятно, под названием «Karcer i niebo wcelenia»: «Робот» и «От разбойника» -- в первом томе, «Обнаженная цель», «Ковчег/Arka» и «Каждому – небо» -- во втором. В сумме около тысячи страниц печатного текста. В каждом романе мой герой имеет другое имя, другое тело, носит другую маску. Но для меня приемлемы все эти образы, я воспринимаю их как бы на двух уровнях.
Мацей Паровский: Похоже на вариант индийской веры в реинкарнацию. Как это связано с личностью автора, его концепцией действительности и писательской философией? Я кое-что слышал о том, что Снерг – писатель-фантаст и физик-любитель, которому судьба не позволила заняться изучением любимой науки.
Адам Висьневский-Снерг: Правда заключается в следующем. Я родился 1 января 1937 года. Формально имею только начальное (семилетнее) образование, то есть я не учился в средней школе и у меня нет соответствующего удостоверения. Но, наверное, у меня врожденная страсть к учительству, потому что я 12 лет готовил абитуриентов к конкурсным экзаменам по физике и математике в высших учебных заведениях. То есть учил тех людей, которые неплохо знали указанные предметы, но хотели подтянуться в этих знаниях на более высокий уровень. Я и сам, в далеком уже прошлом, в 1963 году, решил тоже учиться физике. Для этого мне надо было сдать экстерном ряд экзаменов для получения аттестата зрелости, а затем, уже на следующем этапе – попытаться поступить в высшее учебное заведение. И вот я сдаю экзамены экстерном – математику на пять, физику на пять, польский письменный – единственный в группе – проваливаю.
Мацей Паровский: У Эйнштейна были похожие проблемы с математикой.
Адам Висьневский-Снерг: Никаких таких проблем у меня не было. То, что тогда случилось, было и остается для меня большой загадкой. Я пошел в инспекцию, чтобы что-то там выяснить, чтобы заглянуть в свое сочинение, но инспектор попросту вышвырнул меня вон. Он целиком и полностью доверял учительнице польского языка, которая к тому же была директором школы. По существовавшим тогда правилам экзамен экстерном я мог сдавать лишь по месту жительства, то есть только ей. И я понял, что мне в жизни не получить у нее положительной оценки на экзамене и что дорога в университет мне закрыта. Я не мог учиться физике, поэтому стал физике учить. Все, что ни делается, делается к лучшему. Ну и что бы я приобрел, если бы пять лет ходил – именно ходил!! – на физику. Ведь я мог эту самую физику изучать дома. И я ее и в самом деле изучал и весьма интенсивно занимаюсь этим и по сей день.
6. В блоке польской фантастики размещена любимая читателями подборка коротеньких рассказов («шортов»). Авторы: Павел Томчик/Paweł Tomczyk, Томаш Матковский/Tomasz Matkowski, Гжегож Бабуля/Grzegorz Babula, Софья Бещиньская/Zofia Beszczyńska, Мацей Галашек/Maciej Gałaszek, Антоний Корек/Antoni Korek, Януш Язукевич/Janusz Jazukiewicz, Тереза Трушковская/Teresa Truszkowska, Марек Хемерлинг/Marek Hemerling и Агнешка Таборская/Agnieszka Taborska (два текста). Кое-кто из них уже появлялся на страницах журнала со своими произведениями.
7. Здесь же небольшой (на страничку) рассказ Януша Язукевича/Janusz Jazukiewicz «Mamo, mamo, ile kroków?/Мама, мама, сколько шагов?» Ребенок, больная мать. И странная игра, в которую они играют. Скупыми средствами, но весьма ярко выписаны образы ребенка, отца. И матери. Да -- матери… Это второе и третье появление молодого писателя в журнале (первое см. № 7/1983). Жаль, что и последнее – другие публикации НФ этого автора (и не только в «Фантастыке») мне не известны.
8. В рубрике «Фильм и фантастика» размещена большая статья Мацея Паровского/Maciej Parowski «Gremlinssssy atakują!!!/Гремлинссссы атакуют!!!» c очень подробным разбором фантастического репертуара польских кинотеатров AD 1985. В начале года СМИ анонсировали показ восьми зарубежных новинок. В конечном результате в прокате побывала не только вожделенная восьмерка, но и еще четверка фильмов вдобавок. И плюс два польских. Словом, пир ума и зрения! Ну, или нечто вроде этого… Паровский делает вывод, что «ныне, спустя семь лет с появления в польских кинотеатрах «Звездных войн», семнадцать лет с выхода в свет «Космической одиссеи», в год возвращения мировому зрителю знаменитого «Метрополиса» Фрица Ланга, уже с полной уверенностью можно сказать, что фантастическое кино завоевывает мировые экраны». Боже, с каким же интересом (и какой завистью!) тогда все это читалось…
9. Замечательный «Словарь польских авторов фантастики» стараниями Анджея Невядовского пополняется персоналией Станислава Лема/Lem Stanisław (род. 1921) -- прозаика, эссеиста, критика и теоретика НФ, футуролога. Здесь же, в рубрике «Пожелтевшие страницы/Pożołkłe kartki», публикуется фрагмент романа Лема «Магелланово облако» (Stanisław Lem “Obłok Magellana”. Wydawnictwo Literackie, wyd. VI, 1970). Цветные иллюстрации ЗБИГНЕВА ЛЯТАЛЫ/Zbigniew Latała и МИРОСЛАВА ГОЛЕНДЗИНОВСКОГО/Mirosław Golędzinowski.
10. Далее в рубрике «Встреча с писателем» под названием «Stanisław Lem: Jestem jak Robinson Crusoe/Станислав Лем: Я как Робинзон Крузо» публикуется небольшое интервью, которое Станислав Лем дал корреспонденту газеты «Wochenpresse» («Wochenpresse» nr. 15, апрель 1986) по весьма интересному и значительному поводу. А именно: 14 апреля 1986 года в присутствии польского посла в Вене, польского атташе по делам культуры, а также многочисленных представителей австрийской прессы австрийский министр образования, искусства и спорта д-р Херберт Моритц/Herbert Moritz вручил Станиславу Лему Государственную премию Австрии в области европейской литературы (Austrian State Prize for the European Culture) за 1985 год. Перевел интервью с немецкого языка МЕЧИСЛАВ ДУТКЕВИЧ/Mieczysław Dutkiewicz. Интересное интервью, однако оно почти наверняка есть в коллекции lemolog’a в оригинале (а может быть, и в переводе тоже), так что с его переводом с польского языка я пока торопиться не буду. В библиографии ФАНТЛАБа оно, кстати, не зафиксировано. (Правда, этих самих интервью по самым грубым подсчетам наличествует ну никак не меньше четырех сотен).
11. В рубрике рецензий Лешек Бугайский с грустью вздыхает над книжкой Здзислава Лекевича «Философия научной фантастики» (Zdzisław Lekiewicz “Filozofia science fiction”. KAW, Warszawa, 1985. Cena 100 zł.); вот, дескать, оно -- еще одно доказательство того, сколько же «вреда» (кавычки Бугайского) принес польской научной фантастике Станислав Лем. Ибо после его «Фантастики и футурологии» надеяться на то, что кто-то из поляков решится сразиться с ним на обозначенном им поле как бы и вовсе не приходится. Но вот же ведь, нашелся смельчак… Ну и что ж мы видим? Пустоту, завернутую в претенциозную упаковку наукообразного высказывания; Славомир Кендзерский с удовольствием представляет читателям авторский сборник рассказов Ежи Грундковского «Лабиринт фантазии» (Jerzy Grundkowski «Labirynt wyobraźni». «Iskry», Warszawa, 1986. Cena 120 zł.); писатель одинаково уверенно чувствует себя и в философской притче, и в фантастике «inner space», и в традиционной научной фантастике – с мотивами космических путешествий, инопланетных вторжений и т.д.; а Кшиштоф Соколовский удивляется тому, какое же это сложное искусство – составлять антологии, рссматривая антологию «Предположения (размышления)» Айзека Азимова и Элис Лоренс (“Speculacje”. Zbiór opowiadań pod redakcją Isaaka Asimova i Alice Laurance. Przełożył Bogdan Baran. Wydawnictwo Literackie, Kraków, 1985. Cena 250 zł.)
12. В рубрике «Наука и НФ» публикуется статья Мацея Иловецкого, которая называется «Wzór na Wszechświat/Формула мира». Физики считают, что все многообразие сущего можно описать единственной формулой. Таковой пока нет, но попытки унификации научных данных не прекращаются.
12. Польский знаток, библиограф и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует следующую часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- только книжные издания. В этой части библиографии приводится окончание описания достижений 1973 года. Отметим, что библиография насчитывает уже 895 наименований.
13. В рубрике «Среди фэнов» сообщается о состоявшемся в Катовицах (29.05 – 1.06.1986) втором по счету Полконе (Polcon’86). Основным «магнитом» сего предприятия был, конечно, показ видеофильмов – в четырех залах, в сумме аж 60 наименований, разбитых на тематические блоки. Были и кинопоказы, но интерес к ним был на порядок меньшим. Состоялись также книжные аукционы, на которых максимальной цены – 11500 злотых достигла трилогия Толкина. Сравните эту цену с государственными ценами на показанные в этом посте книги и со стоимостью подписки на журнал…
14. На третьей странице обложки размещена короткая заметка Збигнева Ляталы/Zbigniew Latała о художественной выставке произведений ВОЙТЕКА СЮДМАКА/Wojtek Siudmak, состоявшейся в мае – июне 1996 года на родине художника, в городе Велюнь/Wielun. Здесь же фотография с выставки и две фоторепродукции выставленных картин.
облако тэгов
