6. В блоке польской фантастики напечатан рассказ Влодзимежа Ружицкого/Włodzimierz Różycki «Weekend w mieście/Уикэнд в городе». Этот рассказ позже был включен в юбилейный сборник избранного «Фантастыки» -- «Co większe muchy/Mухи, что побольше» (1992). На русском языке рассказ был опубликован под тем же названием «Уикэнд в городе» в антологии польской фантастики «Истребитель ведьм» (1990, перевод А. Бушкова).

Влодзимеж Ружицкий/Włodzimierz Różycki (род. 1956) в 1980 году получил экономическое образование, затем учился в докторантуре (аспирантуре по-нашему). Опубликованный рассказ – его литературный дебют. Больше об авторе ничего не известно. Карточка рассказа тут

7. Замечательный «Словарь польских авторов фантастики» стараниями Анджея Невядовского пополняется персоналиями Юзефа Козелецкого/Kozielecki Józef (род. 1936) – ученого-психолога, эссеиста, прозаика; и Тадеуша Козловского/Kozłowski Tadeusz (род. 1902) – инженера, популяризатора науки, прозаика. Здесь же, в рубрике «Пожелтевшие страницы/Pożołkłe kartki», публикуется отрывок из рассказа Козелецкого «Фиолетовые тени» (“Fioletowe cienie” (w:) «Smutek spełnionych baśni». Przedmowa Stanisława Lema, Wydawnictwo Literackie, Kraków, 1979). Иллюстрация АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki.

8. В рубрике «Критики о фантастике» размещена большая (на две журнальные страницы) статья доктора филологических наук Евы Игнатович/Ewa Ignatowicz, посвященная сборнику фантастических рассказов Юзефа Козелецкого/Kozielecki Józef «Smutek spełnionych baśni/Грусть исполнившихся сказок» (с тем же названием).

Рассказы объединены главным героем-рассказчиком, профессором математики, который описывает чем-то заинтересовавшие его события, происходившие в вымышленном городке Винзор. Этакие неспешные хроники, логичные в своей основе, объективные, прозрачные, рациональные и… недосказанные. То есть читателю ничего не навязывается, он волен делать свои выводы. Хроники пишет математик, но математика-то придумывает психолог – так что результат получается очень интересным, недаром ведь книгой когда-то заинтересовался сам Станислав Лем. Иллюстрация ВИТОЛЬДА ПОПЕЛЯ/Witold Popiel.

9. В рубрике «Поэзия и фантастика» размещены написанные белым стихом стихотворения Гжегожа Бялковского/Grzegorz Białkowski (род. 1932) – автора трех стихотворных сборников и ряда стихов, опубликованных в журналах «Twórczość», «Odra», «Poezja». А также доктора физико-математических наук, профессора, автора множества научных статей и книг, ректора Варшавского университета.

10. И еще одна статья в рубрике «Критики о фантастике». Написал ее немецкий писатель, переводчик, критик, художник и фотограф Йëрг Крихбаум/Jörg Krichbaum (1945 -- 2002), и в оригинале она называется «Einige Gedanken zur Phantastik/Некоторые мысли относительно фантастики». Напечатана она была в журнале «Quarber Merkur» (1979), откуда ее и извлек переводчик на польский язык МЕЧИСЛАВ ДУТКЕВИЧ/Mieczysław Dutkiewicz.

В «Фантастыке» статья получила новое название: «Marzenia i obawy?/Фантазии и опасения?». Основная ее мысль в следующем: главная разница между научной фантастикой и фантастикой как таковой заключается в том, что «первую можно представить себе без эмоций в теоретическом настоящем и прошлом. <…> Научная фантастика или, допустим, детектив, характеризуется множеством определяющих ее моментов. Эти моменты сравнительно легко выделить, и затем остается лишь отсекать от определения то, чем научная фантастика не является, тогда оставшееся и будет представлять собой научную фантастику». С фантастикой же этот номер не проходит, как не проходит и везде там, где приходится определять нечто вроде «вещи в себе» -- искусство, любовь, время и т.д. Крихбаум был одним из авторов очень хорошего словаря, посвященного понятиям и реалиям фантастической живописи («Klejnes Lexikon der phantastischen Malerei», Köln, 1977), это, возможно, поможет объяснить его столь пристальный интерес к указанным дефинициям.

11. В новой рубрике «Polemiki/Полемика» под общим названием «Granice recenzenckiej swobody/Границы рецензентской свободы» публикуется нечто вроде разборки между Габриэлой Гурской/Gabriela Górska (1939 – 2013), автором сборника научно-фантастических рассказов «Węzel/Узел» (“Nasza Księgarnia”, Warszawa, 1985), и рецензентом этой книжки – Мацеем Паровским.

Рецензия была опубликована в № 2/1985 «Фантастыки» и в ней Паровский… ну, скажем так, мягко пожурил автора за то, что та на страницах литературного произведения сводит некие внелитературные счеты с критиками, окарикатуривая своих персонажей, в которых легко узнаются реальные люди.

Гурская (ох и язва, ну вот нравятся мне такие женщины! Правда, только со стороны…) начинает с обвинения рецензента в том, что тот, во-первых, написал рецензию, пользуясь корректурным оттиском книги (пусть даже это не грех – общепринятая практика из-за растянутости производственного цикла), а во-вторых, не совместил публикацию рецензии с выходом книги – в результате 140000 потенциальных читателей книги прочитали ругательную рецензию до того, как книга вышла тиражом всего лишь 40000 экземпляров, и, соответственно не имели возможности удостовериться в правоте или неправоте рецензента. И вообще, рецензент читал книгу, наверное, через строчку, потому что и то называет неправильно, и это. И рецензент допускает ту же ошибку, которую часто делают фанатики: видит в написанном то, что ему хочется там видеть, а не то, что на самом деле содержится. И дальше, проговаривая чуть ли не каждое слово рецензии, пани Габриэла раскатывает несчастного Паровского в тонкий блин. (“А то, что Паровский счел фамилию моего карикатурного критика Невядомского криптонимом фамилии известного литератора, которого я очень ценю и уважаю – так это псевдопроницательность рецензента вновь завела его не на ту дорогу…” И так далее на полутора журнальных страницах.) Бедный Паровский в ответе на полколонки начинает с того, что поддается на вполне очевидную провокацию – оправдывается в том, в чем объективно вообще не виноват. Но дальше вспоминает-таки слова Ижиковского о критике, которые, возможно, объясняют причину инцидента: критик «сначала хлороформирует пациента и лишь затем его оперирует». «Да, -- вздыхает Паровский, -- судя по реакции пани Гурской, хлороформа было явно недостаточно…»

12. Польский знаток, библиограф и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует следующую часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- только книжные издания. В этой части библиографии описаны конец 1968 года и начало 1969 года. Отметим, что библиография насчитывает уже 660 наименований.

(Окончание следует)

8. В блоке польской фантастики публикуется повесть Яна Воевудзкого/Jan Wojewódzki «Dziedzictwo/Наследство (Наследие)», получившая поощрительную премию в конкурсе «Фантастыки». И это последняя публикация результатов этого конкурса. Ян Воевудзкий/Jan Wojewódzki (род. 1955), как следует из его письма, направленного в редакцию, «изучал механику, живопись, взаимоотношения небесных тел, дисгармонию окружающей среды и еще несколько менее важных дисциплин, а ради заработка занимался ремесленным делом». Эта публикация в «Фантастыке» -- его дебютная и, кажется, единственная (ну, если не считать перепечатку в сборнике «Третьи врата»). На русский язык повесть не переводилась.

9. Подводя итоги литературного конкурса, Мацей Паровский публикует статью «Widok przez “Trzecią bramę"/Вид через “Третьи врата”».

ВИД ЧЕРЕЗ «ТРЕТЬИ ВРАТА»

За истекшие полтора года мы познакомили читателей с 19-ю конкурсными текстами, в основном прозаическими, хотя было немного и поэзии. Новые темы, новые требования, 18 новых, неизвестных или почти неизвестных имен – открытием конкурса стали прежде всего дебютанты. Имена 14 из них и 15 из отобранных в результате конкурса текстов вы найдете в антологии «Trzecia brama/Третьи врата», подготовленной нашей редакцией и принятой к производству краковским издательством «Wydawnictwo Literackie».

Предшественники

Литературные конкурсы на лучшие рассказы НФ, коллективные сборники, суммирующие их результаты, и вообще антологии, содержащие произведения разных авторов, находят в нашей прессе одобрительный отклик. Как и всего удачного, их в Польше было не так уж и много. Каждая из книжек-антологий рисовала собирательный портрет жанра, каждая открывала правду о времени, которое ее породило, и выявляла новую черту польской фантастики, дотоле неведомую.

Каждая вводила на рынок новые имена. Например, сборник «Posłanie z piątej planety/Послание с пятой планеты» (“Nasza Księgarnia”, 1964) – результат первого конкурса 1962 года – показывал фантастов как людей, завороженных перспективами, открывающимися перед человечеством, проторившим себе дорогу в космос. «Wołanie na Mlecznej Drodze/Зов на Млечном Пути» (“Nasza Księgarnia”, 1976) – сборник произведений, присланных на второй конкурс, одиннадцатью годами позже показывал молодую фантастику, поглощенную уже земными заботами, возникшими в результате развития науки и техники.

Открытием первого конкурса был Анджей Чеховский – холодный прозаик и расчетливый рационалист; открытием второго: Виктор Жвикевич – неистовый провидец и художник слова. Из обоих томов следовало, что молодая польская фантастика многим обязана Станиславу Лему, но постепенно начинает освобождаться от его влияния. «Gość z glębin/Гость из глубин» (“Czytelnik”, 1979), изданный в том же году, в котором в нескольких издательствах стартовали серии НФ, сообщал на обложке о «динамическом развитии в Польше жанра, в котором работают профессора, дебютанты, рабочие, зрелые люди и молодежь». Том и в самом деле показывал, что фантастику в Польше 1982 года пишут представители нескольких поколений, хотя в целом содержал произведения скорее традиционного характера. Несколько более интересным и обстоятельным с этой точки зрения был сборник «Wehikuł wyobraźni/Машина воображения» (“Wydawnictwo Poznańskie”, 1978).

В том же 1979 году были сданы в печать два тома издательства KAW «Spotkanie w przestworzach/Встреча в просторах». В них кое-где встречались напоминания о том, что мы живем в так называемые интересные времена, что о проблемах этих времен можно сигнализировать с помощью фантастики и что поразительно много молодых людей, разочарованных яловостью литературы мейнстрима, испытывают тяготение к фантастическому методу. Однако критики могли это заметить и назвать лишь в 1982 году, когда эти книги попали на рынок. Этот год также был тем годом, в котором на рынке появились три номера ежемесячника «Fantastyka», среди прочих материалов которого находилось также объявление конкурса, окончательные итоги которого мы подводим лишь сейчас и здесь, в этом номере.

Смена караула

На что же указывают этот конкурс и его результаты? Изменилось ли что-нибудь в фантастике Польши и в ее культурном окружении?

Мы стартовали с нашим конкурсом и с нашим журналом в остром историческом моменте и в пору смены поколений. Журнал, созданный совместными усилиями и в результате многолетнего натиска трех поколений польской НФ, в течение нескольких месяцев висел в странной пустоте; движение любителей НФ именно в это время, когда получило вожделенный ежемесячник, казалось совершенно выгоревшим. У авторов первого поколения, поколения Лема, Холлянека, Боруня, Трепки, не было новых, не печатавшихся еще, рассказов, которые они могли бы нам предложить. Писатели «поколения-56», такие как Зайдель, Снерг-Висьневский, Фиалковский, работали над новыми романами и на наши предложения поделиться с нами чем-то новым, созданным в короткой форме, тоже ответили отказом. Лишь немногим больше помощи мы получили от писателей помоложе, таких как Жвикевич, Савашкевич, Орамус, Т. Марковский – известных среди фэнов и заявивших о себе на рынке своими рассказами в авторских сборниках, антологиях или журналах и газетах.

Авторы трех поколений польской фантастики медлили, и в этой ситуации поддержку нам оказало четвертое поколение – гимназисты, учащиеся средних учебных заведений, студенты, выпускники учреждений высшей школы. Это их тексты преобладали в нашей конкурсной почте, а также на наших журнальных страницах в разделе польской прозы. С опозданием дало потом о себе знать и третье поколение, представленное, впрочем, новыми именами – не теми, которые фигурировали на страницах книжных и периодических изданий в 70-х годах.

Четвертое поколение

Так каковы же они, молодые фантасты Anno Domini 1982 – 1983? Наверняка можно сказать, что эти молодые люди уже не восхищаются техникой и космосом, их невозможно заставить поверить в чудеса зарождающейся новой цивилизации.

Изменилось отношение писателей к фантастике. Прежде жанр зачастую доминировал над автором, писатель брал типовые элементы фантастической игры, искал новые варианты их расположения и развивал и совершенствовал старые, обойденные или лишь намеченные его предшественниками. Рассказы 60-х годов были похожими друг на друга. Фантастическая проза 80-х годов сильно индивидуализирована, она удивляет своей тематической разнородностью и многообразием форм, ее авторы обнаруживают хорошую начитанность в литературе, не вписывающейся в каноны НФ, а кроме того демонстрируют весьма уважительное и очень личное отношение к жанру, который еще недавно считался развлекательным и несерьезным.

И еще одно принципиально важное изменение – может быть, его следует назвать эмансипацией жанровых писателей. Если в 60-х годах можно было говорить, что в фантастике проявляется ответственность за научно-технический облик нашей цивилизации; если затем польская фантастика занялась Землей и человеком; если Лему, например, удавалось en passant подбрасывать прогнозы, которые действительно подтверждались – то ничего такого у современных молодых фантастов нет, у них чудес исполнившегося предсказания не случается. Жанр автономизировался, обрел независимость, отказался от пользовательских функций. Вместо вдохновенных пророчеств, деловитой футурологии или политических иллюзий пришло желание заняться… литературой.

Как мне кажется, есть две цезуры, обозначающих начало вот так вот понимаемой, современной, поскольку самодостаточной польской НФ. Первая -- это граница августа 1980 года, вторая – я еще поясню свою мегаломанию – основание нашего ежемесячника.

Перелом 1979/1980 годов вздыбил долго сдерживавшиеся и скрывавшиеся эмоции. В литературе НФ момент разрядки пришелся на более позднее время – на весну 1982 года. Тогда чередой выходили на рынок романы Зайделя, Орамуса, Внук-Липиньского и автора этих строк, а также сборники рассказов Нидецкой, Грундковского и многих других авторов различных поколений. То есть 1982 – 1983 годы захлестнула волна политической фантастики (political fiction) с оруэлловской атмосферой, в которой велось повествование об озабоченных героях, колесящих по бесчестному, подлому миру и мучительно трудно открывающих его тайны. Многие книги, рассказы передавали этот жизненный опыт самыми разными способами, воздействуя на читателя указанной темой и ее поэтикой. Поэтому если в литературе существует нечто такое, что следует назвать коллективным мышлением (а в НФ оно безусловно существует), то можно сказать, что жанр, как совокупное тело, на какое-то время пресытился общественно-политической проблематикой. Тем более, что литература получила поддержку от «важнейшего из искусств» -- в виде двух выдержанных в том же духе фантастических фильмов Шулкина. Недавно к ним добавился и третий: «O bi, o ba/О би, о ба». Жанр изверг из себя в виде антиутопии то, что важно, общественно необходимо и всеобще, и уж если такое случилось, после этого можно было начинать искать что-то в литературе на свой страх и риск, а не заниматься выполнением общественных обязанностей. Это все, что касается первой цезуры.

О второй – возникновении нашего ежемесячника – я говорю по необходимости, а не из-за редакционного корпоративизма или желания сделать себе рекламу. Появление на рынке «Фантастыки» действительно активизировало пишущих, повысило отчетливость осознания оригинальности жанра у потенциальных авторов НФ, а также в литературном мирке, до тех пор не очень-то фантастику жаловавшем. Журнал дал эталонный отсчет, и планка качественных требований в написании фантастики взлетела ввысь.

Эти выводы я формулирую с точки зрения финала конкурса, а не его начала. Поначалу-то все было плохо. Первый отклик в виде детской пачкотни, переполненной ошибками, насквозь вторичной и бесстыдно графоманской, привел нас в отчаяние. Вторую волну составили честные, но крайне неудачные, совершенно не литературные попытки выкричаться, выпустить на волю уже не контролируемые пишущими общественные эмоции; фантастика в этих пробах пера играла роль дырявой ширмы. Мы уже склонялись к решению признать, что наш конкурс потерпел фиаско, а возможности фантазирования в народе исчерпаны. И вот тогда, в первой половине 1983 года, показались всплески новой, более интересной волны – «четвертое поколение» нашло свой тон.

Литературные конкурсы обычно всегда полагаются на выявление резервов и введение в действие дотоле скрытых энергий, Ижиковский называл их «исследованием запаса народного воображения». Также и механизм отбора конкурсной комиссией значимых текстов отличается от того механизма, который редакции периодических изданий используют при квалификации произведений в своей повседневной работе. Редакции обычно отклоняют тексты, не укладывающиеся в принятые схемы – неприятные, дискуссионные, беспокоящие, экстравагантные. Конкурсная же машина именно такие нетипичные творения безошибочно вылавливает. Эти спорные тексты спасают читчиков конкурсной почты от скуки, дарят им, захлестнутым лавиной стандартных и безликих опусов, живительное отдохновение. Вот и поэтому также плодами конкурса бывают новые имена и новые явления.

Что нового?

Я вот теперь думаю, а смог ли бы таинственный, многозначительный, местами скучный и трудный для жанрового определения «Кусочек конца» Гжегожа Стефаньского добраться до читателя, приди он в редакцию в обычной, а не конкурсной почте? Но рассказ Стефаньского – странный, аллегоричный, оперирующий как реалистической, так и мифологической действительностью – не был одиноким в этом конкурсе. Есть что-то во внутренней атмосфере «Кусочка конца», что связывает его и с «Записной книжкой смертника» Мацея Галашека, и с «Публичным человеком» Анджея Тузяка, и с «Денеб III» Марека Хемерлинга. Ни один из них, как, впрочем, и большинство отмеченных в конкурсе рассказов, не дает свести себя к сюжету, к рациональному повествованию с четко выраженным началом и ясно обозначенным концом. Вместо этого мы находим в них крупицу безумия, немного метафизики, интересный способ подачи высказываемой мысли и оригинальный взгляд на мир через очки метафоры.

Ведь даже более простой рассказ Дариуша Романовского «Мир за стеклом», несмотря на тяготение к схеме, написан так, что его нельзя свести к элементарному экологическому предостережению. Подобным образом обстоят дела и с весьма веризмотичной, на первый взгляд, «Дорогой» Марека Хеммерлинга, который в этой самой дороге, переполненной автомобилями и окутанной выхлопными газами, увидел метафору человеческой жизни.

В конкурсных рассказах много юмора – его хватает в «Барьере» Ежи Струсиньского, в «Инспекции» Лешека Красковского, в рассказе «Кольцо времени» Яцека Мартыника. Механизм юмора прививается здесь каждый раз на другом литературном шаблоне, авторы непринужденно играют с жанровыми канонами. Стоит также обратить внимание на «Таким было начало» Михала Шажеца -- рассказ, который не только извлекает из затасканной схемы контакта с «чужими» некоторые веселые элементы, но и оказывается психологически достоверным и новаторским в ситуационной канве.

И раз уж зашла речь о контакте, напомню, что его весьма развитую версию, обогащенную вдобавок сценическим оформлением и идейными представлениями Востока, дал нам Анджей Богуслав Борычко в «Третьих вратах». Это один из тех рассказов, которые наверняка порадовали требовательных читателей, жаждущих в фантастике и не встречавшегося до этого ни у кого творческого замысла, и формальной оригинальности, и рельефности представляемого писателем мира, и главной мысли, объединяющей все это для того, чтобы бросить читателя на колени. Я надеюсь, что хотя бы отчасти к таким текстам можно причислить и следующие: «Маг» Феликса В. Креса – новеллу в стиле фэнтези, содержащую прекрасные и мудрые философские размышления на тему взаимоотношений красоты и добра; «Нападение» Адама Аугустынека – гибрид маклиновской приключенческой истории и психологической фантастики; «Пилоты ультрафиолетовых далей» Дариуша Лебëды – обширную провидческую поэму о странной войне, ведущейся где-то в широких просторах; «Наследство» Яна Воевудзкого – зрелищную, почти романическую по панорамности, повесть о детях, запрятанных где-то во внеземном потаенном месте, но неуклонно движущихся к исполнению своего индивидуального и видового предназначения.

Выбор имен и рассказов в томе отчасти случаен. Но легко заметить, что лучшие из авторов «Фантастики», чьи произведения были опубликованы вне конкурсных рамок, имеют с лауреатами много общего.

Собирательный портрет

Внимательный читатель должен уловить подобие тона размышлений на тему обязанностей индивидуума и власти, содержащихся как в конкурсном «Маге», так и в опубликованных «Фантастыкой» вне конкурса рассказах «Мастер» Эммы Попик (Пописс), «Гонец» Анджея Джевиньского, «54812 – Тест» Дарослава Е. Торуня, «Все лики сатаны» Яцека Пекары. Все эти тексты отличает утонченная, я сказал бы даже – изысканная, художественная форма.

Не проявился в должной мере ни в конкурсе, ни в наших публикациях тот тип буквально понятой общественной (общественно-политической) фантастики, в котором последовательно работает 21-летний Рафал А. Земкевич. Увлеченность идеями Востока – или, беря шире, новой холизмической парадигмой в подходе к жизни и природе – демонстрируют среди конкурсантов авторы рассказа «Третьи врата», повести «Наследие» и, отчасти, рассказа «Нападение». Во внеконкурсных публикациях элементы такой философии можно найти в прозе Марека Баранецкого (особенно в «Карлгоро, 18.00»), в «Письме из Дюны» Анджея Зимняка и в «Дуновении невероятности» Ришарда Гловацкого.

Шутливые конкурсные миниатюрки не исчерпали порции юмора в «Фантастыке», к ним добавились напечатанные вне рамок конкурса рассказы и «шорты» Еугениуша Дембского, Анджея Джевиньского, Рафала Земкевича, Павла Томчыка. Может быть только к экспериментальной прозе во внеконкурсной почте мы не отнеслись с должным вниманием… Хотя нет – ведь уже в самом первом номере мы отважились напечатать странный, мрачный, выбивающийся из рамок канона развлекательной фантастики, кафкианский по духу текст «Мухи, что побольше» Ежи Липки.

Сборник «Третьи врата» -- 15 из 19-ти текстов, отобранных состоявшим из пяти членов жюри из 689 присланных на конкурс произведений – представит, таким образом, читателю несколько авторов новой польской фантастики Anno Domini 1982/1983. Это репрезентация, и только репрезентация – безусловно, не целое. Репрезентативными будут и некоторые его грехи – например, пренебрежение правописанием и стилевым оформлением, свойственное всему поколению в целом: многие из конкурсных (да и внеконкурсных тоже) рассказов, напечатанных в «Фантастыке», требовали и требуют, к сожалению, тщательной редакторской правки. Показательными будут и некоторые достоинства сборника: широта интересов, склонность к размышлениям, связи со многими течениями в культуре и литературе, разрушение традиционных схем НФ рассказа, литературное решение аутентичных проблем, изобретательность, рельефность и гибкость замыслов и их исполнения.

«Третьи врата»

Название сборника «Третьи врата», одолженное у одного из конкурсных рассказов, неплохо, на мой взгляд, представляет суть дела. Книга станет вратами, через которые на рынок войдет новое, четвертое уже, поколение авторов польской фантастики.

Правда, как я обнаружил, излагая тезисы вышеизложенного анализа на семинарах в Сташуве, термин «четвертое поколение» будит временами сомнения и вызывает протесты. Проблема в критериях подразделения – некоторые критики, например, выделяют отдельно «поколение-75». Что ж, не хочу с ними спорить. Во всяком случае, то, что обнаружилось в течение 2,5 лет на страницах «Фантастыки», и то, что принес конкурс, это уже явление, волна, нечто характеризующееся массовостью и имеющее собственное лицо (собственную рожу?), которое можно увидеть и узнать. На этом лице заметны следы бурных исторических событий последних лет, на нем отражается вынесенное из клубного фэновского движения знание современной НФ и связанное с этим желание развивать и революционизировать жанр художественными методами. Достижения всех авторов, отнесенных здесь к «четвертому поколению», свидетельствуют об определенном литературном родстве. Я не собираюсь ни с кем ссориться из-за термина «четвертое поколение», но если меня вынудят, найду что сказать в его защиту.

Меня, возможно, упрекнут в том, что я искусственно порождаю «четвертое поколение», декретирую его самолично, по принципу протекции. Вот мой ответ на такой упрек: в конкурсное жюри входили пятеро экспертов, каждый со своим вкусом, и вкусы эти были и остаются разными, а количество (689) текстов (около 7000 страниц машинописи) выглядит вполне репрезентативным и позволяющим делать обобщения. Повторяю – то, что годилось для печати, обращало на себя внимание, было литературным, неклассическим, художественным (подобные результаты, о чем я узнал в Сташуве от редактора Кледзика, принес также и конкурс, организованный Познаньским издательством). Разумеется, наш конкурс показал, что в умах молодежи живут еще и поэтика классической НФ, и мотивы дословно понимаемой политической фантастики. У этих направлений были сторонники, но не было текстов на достаточно высоком уровне; такие конкурсанты дали о себе знать как социологическое явление, но не нашли ему подходящее художественное выражение. И я вовсе не хочу сказать, что это должно радовать. Кроме награжденного, не конвенционного, впрочем, «Мага», в конкурсе вообще ничего не было с поэтикой фэнтези. Хотя, вот именно это как раз может претерпеть изменения и, кажется, уже меняется в ходе последних месяцев.

И последняя проблема – а стоит ли производить подразделения, твердить о направлениях и течениях, группах, собирательном портрете, собственном лице, говоря о молодых авторах, делающих в литературе лишь первые шаги?

Я считаю, что делать это стоит постольку же, поскольку стоит вообще заниматься историей литературы, давать названия эпохам, литературным течениям или, допустим, искать отличительные признаки результатов конкурса MT-73 по сравнению с результатами конкурса этого ежемесячника 1962 года. Мы уже столько всего разного у нас, в Польше, называли с опозданием, что иногда можем себе позволить роскошь критики на стыке прошлого с настоящим.

Тем более, что «Третьи врата», как книга, запланированная краковским издательством «Wydawnictwo Literackie» к печати в 1986 году, для нас уже история. Мы закрываем лавочку. А все историческое надо называть, классифицировать, делать из него выводы, формулировать свое отношение к нему. Что мы тут и попытались исполнить. Когда «Третьи врата» появятся на полках книжных магазинов рядом с изданными также в «WL» новыми книгами Лема, Фиалковского, дебютной в фантастике книгой Яцека Натансона или книгой Анны Борковской, рядом с переизданиями Богдана Руты и продолжением приключений Ийона Тихого, с томом критических статей о Леме, написанных критиками всего мира… мы здесь, в «Фантастыке», будем, как мне кажется, заняты чем-то другим. В этом номере мы даем объявление о новом конкурсе или, может быть, скорее продолжении старого (неустанного?) конкурса. И ожидаем увидеть новые признания, новые предложения, новую эстетику новой группы авторов (нового поколения?). Будет ли все это действительно новым?

Мы помечаем и формируем свое время, это верно, но и время говорит через нас. И ведь ситуация, пусть незначительно, но все же меняется. Изменилась ситуация фантастики и изменилась ситуация фантастов. Среди элементов этого изменения есть и укоренение нашего ежемесячника в культурном пейзаже, и появление «четвертого поколения», и манифестация с опозданием на три года текущего исторического момента, и, наконец, то, что с некоторых пор в фантастике все стало возможным, поскольку в жанре в последнее время всего есть понемногу.

Окончательно закрывая конкурс 1982 – 1983 годов, мы думаем уже о следующем: какими будут эти фантасты Anno Domini 1985? Что они захотят нам сказать?

9. В разделе рецензий Анджей Невядовский обсуждает книгу американского писателя Говарда Филипса Лавкрафта «Зов Kтулху» (Howard Philips Lovecraft «Zew Cthulhu». Tłumaczyła Z. Grzybowska, wybór i slowo wstępne M.Wydmuch. Warszawa, «Czytelnik», 1983), Иоанна Салямоньчик/Joanna Salamończyk пишет о новом сборнике повестей и рассказов польского писателя Ежи Грундковского «Аннополис, город моих снов» (Jerzy Grundkowski «Annopolis, miasto moich snów», Kraków, Wydawnictwo Literackie, 1983), а Мацей Паровский/Macej Parowski – о сборнике рассказов итальянского писателя Примо Леви «Лучше воды ничего нет» (Primo Levi «Najlepsza jest woda». Tlumaczyła H.Wiśniowska, Kraków, Wydawnictwo Literackie, 1983).

10. Замечательный «Словарь польских авторов фантастики» стараниями Анджея Невядовского пополняется персоналиями Ришарда Гловацкого /Głowacki Ryszard (род. 1937) – инженера-геолога, писателя НФ, и Яна Гнатовского/Gnatowski Jan (1855 – 1925) – романиста, новеллиста, публициста. Здесь же публикуется отрывок из романа Гнатовского "Антихрист" («Antychryst» (opowieść z ostatnich dni świata), nakl. Księgarni sw. Wojciecha, Poznań-Warszawa, 1920).

11. Польский знаток, библиограф и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует вступительную часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- пока только книжные издания. В этой части библиографии дано необходимое вступление и описаны 1945 и 1946 годы.

12. В статье «Posiew śmierci/Посев смерти» Мацей Иловецкий/Maciej Iłowecki пишет о комете Галлея, которая появится на небе зимой 1986 года.

13. В разделе «Наука и НФ» Аурелио Печчеи/Aurelio Peccei, президент Римского клуба, в статье «Oznaki upadku/Признаки упадка» весьма скептически взирает на будущее науки.

14. В разделе «Читатели и “Фантастыка”» состоялась одиннадцатая «посадка» (Lądowanie XI). Снова целиком заполнена выдержками из писем читателей, но на этот раз редактор комментирует каждую из них.

15. В статье «Komiks i my/Комикс и мы» Мацей Паровский пишет о специфике восприятия комикса как жанра литературы в Польше. Много дельных замечаний, но сейчас это статья интересна, пожалуй, лишь историку, интересующемуся данным вопросом.

16. На внутренней стороне задней обложки некто А.Х./A.H. разместил заметку о западно-германском журнале НФ «Солярис», получившем наряду с «Фантастыкой» премию «Еврокона VIII». Это богато иллюстрированный журнал, в каждом номере которого примерно половину объема занимают описания издательских новинок, рецензии на новые фильмы и телесериалы, критические материалы. Много также эссеистики и научно-популярной публицистики, тесно связанной с тематикой новейших книжек НФ. Журнал, как и «Фантастыка», начал издаваться в 1982 году, редактор – писатель и журналист Уве Лусерке/Uwe Luserke.

6. Блок польской прозы открывается рассказом Mацея Паровского/Macej Parowski «Drzewo Wiadomości/Древо Познания» в котором действие разворачивается в швейцарском отеле второй категории, носящем название «Эдем/Eden» и обладающем живописным парком (садом), по которому текут ручьи Пишон/Piszon, Цихон/Cichon, Хидекель/Chidekel и Фрат/Frat. Управляет отелем некто Герр Готт/Herr Gott, у которого есть недоброжелатель – некто Даниэль Серпент/Daniel Serpent. Ну а если добавить, что главных героев зовут Адам Фирст/Adam First и Эва/Ewa… Есть две графических иллюстрации ЗБИГНЕВА ЛЯТАЛЫ/Zbigniew Latała.

С Паровским в этих моих постах мы встречаемся каждый день – он формирует польскую составляющую журнала, рецензирует новые книги, пишет вместе с Я.Родеком сценарий любимого уже поляками комикса. Я не спешу подводить итог его деятельности, у нас с ним все еще впереди.

7. Второй рассказ в блоке написал Бронислав Киéвский/Bronislaw Kijewski и называется он «Ci przeklęci Polacy/Эти проклятые поляки». Землю пытаются завоевать хитрые и коварные инопланетяне – гуманоиды, очень похожие на людей, но вдобавок довольно сильные телепаты. В решающем космическом сражении космиты используют свое тайное оружие – генераторы неких волн, под воздействием которых у разумных существ… ну, скажем так, сносится крыша. Однако в составе земной эскадры оказалась эскадрилья, пилотировавшаяся некими людьми, называвшими себя крайне для захватчиков непонятно – «поляками». И вот на этих самых «поляков» излучение подействовало весьма непредсказуемым образом. Ох уж ЭТИ ПРОКЛЯТЫЕ ПОЛЯКИ!

Бронислав Киевский (1944 – 2014) – юрист по образованию (1979), в 1967 – 1981 годах работал в милиции, затем вышел на пенсию. Как автор НФ, дебютировал в 1980 году рассказом «Poslaniec/Посыльный (гонец)» в одной из программ Польского радио. Публиковал свои рассказы, щедро насыщенные элементами пастиша, гротеска, пародии, в журнале «Nurt/Течение» и фэнзине «Квазар». В 1984 году вышел из печати его единственный сборник рассказов «Progi tolerancji» (Poznań, Wydawnictwo Poznańskie). Последний напечатанный рассказ датирован 1986 годом. На русском языке ничего из Б.Киевского не публиковалось.

8. В отделе критики под названием «Fantastyka/Фантастика»публикуется фрагмент давней работы Игнация Фика/Ignacy Fik «Dwadzieścia literatury polskiej/Двадцать лет польской литературы » (1939) – первая проба систематизации жанра, с которой позже спорили многие послевоенные польские критики. И которая, на мой взгляд, имеет полное право на существование.

Игнаций Фик/Ignacy Fik (1904 – 1942) – один из ведущих литературных критиков и публицистов межвоенного времени, марксист по убеждению. В годы войны сражался с фашистскими оккупантами в подполье, был ими схвачен и расстрелян.

9. В разделе рецензий Дорота Валасек/Dorota Walasiek обсуждает книгу аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса «Фантастическая зоология» (J.L. Borges «Zoologia fantastyczna»,Warszawa, «Czytelnik», 1982), Лешек Бугайский /Leszek Bugajski пишет о новом сборнике повестей Адама Холлянека «Озарение» (Adam Hollanek «Olśnienie», Warszawa, KAW, 1983), а Мацей Паровский/Macej Parowski – о кинофильме «Война миров. 21-е столетие» режиссера Петра Шулкина/Piotr Szulkin.

10. Замечательный «Словарь польских авторов фантастики» стараниями Анджея Невядовского пополняется персоналией Конрада Фиалковского/Fiałkowski Konrad (род. 1939) – ученого-математика, писателя и теоретика НФ. Здесь же публикуется отрывок из его рассказа «Воробьи Галактики» («Wróble Galaktyki» (w) «Kosmodrom», t.1, Warszawa, 1975).

11. В разделе «Наука и НФ» Станислав Масный/Staniślaw Masny в статье «Od fotonów do kilowatów/От фотонов до киловатт» пишет проблемах и перспективах использования в хозяйственных целях солнечной энергии.

10. В статье «Płomień życia/Пламя жизни» Мацей Иловецкий/Maciej Iłowecki популяризует взгляды профессора теоретической биологии Влодзимежа Седляка/Włodzimierz Siedlak на сущность жизни как явления объективной реальности. Согласно Седляку, при изучении этого явления нельзя ограничиваться лишь химией и биохимией. Существует и другая сторона жизни, дополняющая первую, более глубокая и труднее поддающаяся изучению.

Эту более глубокую сторону составляют электронные, квантовые, волновые процессы. Стержнем теории Седляка является взгляд на эти две стороны как на нечто единое целое. «Представьте себе железнодорожную колею. Левый рельс – это химическая реакция, правый – квантовые электронные процессы. Между ними шпалы, обеспечивающие взаимное влияние друг на друга -- в нашем случае квантово-механическое сопряжение этих двух сторон явления». Изучаем биохимию – познаем один рельс. Изучаем биофизику – знакомимся со вторым рельсом. Но железнодорожной колеи как таковой – не видим… Ну и дальше много чего интересного. Здесь же размещена небольшая черно-белая иллюстрация АРТУРА ДУДЕКА/Artur Dudek (из присланных на конкурс).

12. Заметка «Kto nie lubi Dänikena/Кто не любит Дэникена» -- пересказ одной из статей журнала «Der Spigel», подготовленный Анджеем Кжепковским/Adrzej Krzepkowski. Один из западно-германских читателей Дэникена, некто Петер Кауфхольд/Peter Kaufhold, попытался пройти «по следам боевой славы» знаменитого писателя. Прихватив с собой книгу «Aussaat und Kosmos», он отправился в Эквадор, где попытался найти описанную Дэникеном пещеру с золотыми пластинами, покрытыми некими таинственными символами, «несомненно описывающими космическое путешествие».

Пещеру-то он нашел, используя данные в книге Дэникена указания и опираясь на помощь местных крестьян-проводников, вот только в пещере ничего кроме залежей гуано открыть не удалось. Ну и много чего еще оказалось совсем не таким, каким оно описывалось в книге мастера. Словом, парень вернулся домой и написал 302-страничную книгу, которую именно так и назвал: «Auf den Spuren des Erich von Däniken/По следам Эриха фон Дэникена». Изданная тиражом 20000 экземпляров, она, несмотря на довольно высокую стоимость (32 марки), разошлась за несколько недель. И, похоже, с тех пор имела еще несколько переизданий (W.)

13. В статье «O mitach greckich/О греческих мифах» Арнольд Мостович/Arnold Mostowicz, анализируя страницы «Илиады», приходит к выводу, что описанные там две девицы-помощницы Гефеста вполне могли быть построенными им роботессами.

14. Блок научно-популярных заметок «Космос начинается на Земле» занимает одну журнальную страницу.

15. В статье «Le Rayon Fantastique» из рубрики «Парад издательств»Тадеуш Марковский/Tadeusz Markowski описывает историю рождения и жизни указанной французской книжной серии НФ и делает это настолько хорошо, что я, пожалуй, переведу ее полностью, оснащу соответствующими иллюстрациями и выложу отдельным постом.

16. В разделе «Читатели и “Фантастыка”» состоялась восьмая «посадка» (Lądowanie ósme). Она снова целиком заполнена выдержками из писем читателей. И изрядно расширился уголок с предложениями читателей об обмене книг НФ на недостающие номера «Фантастыки» и наоборот. Здесь же маленький черно-белый рисунок за подписью Elzingre.

17. К приключениям Фанки Коваля добавлен эпизод под названием «Bez konwenansów/Игнорируя правила хорошего тона».

16. «Список бестселлеров». У читателей все еще на первом месте «Солнечная лотерея» Дика, у сотрудников редакции – «Limes inferior» Зайделя. Сообщается об издании нескольких новых книг, в том числе «Жука в муравейнике» А.и Б. Стругацких (50 тысяч экземпляров как корова языком слизнула, хотя на руках у читателей уже есть как-никак 100 тысяч экземпляров, напечатанных в «Фантастыке») и переиздании двух романов Висьневского-Снерга (третий тоже недавно переиздался).

(Окончание следует)

13. Надо сказать, что Мацей Паровский и Януш Анджей Зайдель были знакомы довольно давно. Еще в Варшавском политехническом институте, где Паровский учился вместе с братом Януша, Веславом, тот рассказывал ему о брате-физике, который пишет рассказы. «Не гуманитарий, а пишет, -- вспоминает об этом Паровский. – Это давало мне хоть какую-то надежду». В 1973 году они уже вместе получали премии – Януш главную, Мацей поощрительную – за победу в конкурсе на рассказ, объявленном журналом «Mlody Technik». Вероятно именно тогда, в редакции журнала, Зайдель познакомился также со Жвикевичем, Простаком, Чеховским… К сожалению, знакомство Паровского с Зайделем продолжения не получило, на протяжении всех 70-х годов они едва лишь обменивались поклонами при немногочисленных встречах. В 1982 году, когда в книжных магазинах появилось несколько книг социологической фантастики и стало понятно, что тех людей, которые думают одинаково, не так уж и мало, Паровский и Зайдель встретились. Паровский искал Зайделя в связи с подготовкой к изданию нового журнала, «Фантастыки», но до Зайделя эта новость уже дошла, и он позвонил первым. Встреча состоялась где-то на стороне, и они очень быстро выяснили, что у них одинаковые вкусы и одинаковые взгляды. Зайдель дал Паровскому гранки «Limes inferior», и тот, как он вспоминает, уже во время чтения горько пожалел о том, что Орамус, Жвикевич, Енчмык, Нидецкая, Внук-Липиньский, Гловацкий открыли вот это вот единство своих взглядов со взглядами Зайделя гораздо раньше его. Вскоре после этого Паровский поехал на квартиру к Зайделю и с удивлением обнаружил, что они с ним близкие соседи. И вот уже после этого они встречались часто – то у одного дома, то у другого, иногда по несколько раз в неделю. А потом пришел день 19 июля 1985 года…

Так что я не думаю, что это интервью было взято у Зайделя обычным образом: журналист что-то спросил, собеседник что-то ответил, пожали руки и разъехались. Скорее оно складывалось как результат многих разговоров на интересные для обеих темы.

«ДВА КОНЦА ПОДЗОРНОЙ ТРУБЫ»

Мацей Паровский: Радиологическая защита, которой ты занимался много лет, должна была в конце концов тебе здорово надоесть, превратиться в нудное занятие. Единственным выходом оказался побег в литературу. Тем более, что он увенчался такими романами, как «Цилиндр ван Троффа» и «Limes inferior».

Януш А. Зайдель: Вообще-то современная наука имеет мало общего с тем, что думают о ней профаны, поглощающие популяризаторские шедевры. Нет людей, обладающих полнотой современных знаний в области ядерной физики, молекулярной биологии или хотя бы радиологической защиты. Человек всегда работает над малым фрагментом – например, занимается метеорологическими аспектами, изучает поведение струи загрязненного воздуха, истекающей из дымовой трубы, и распространение соответствующего загрязнения в атмосфере. С другой стороны, тот, кто руководит работой научных коллективов, не может видеть деталей, совокупность его знаний сводится к курсу университетской программы. Ну и, кроме того, количество знаний, требующих усвоения, молниеносно растет.

Мацей Паровский: Относительно современной науки еще более мрачно высказался Маслоу. «Это, -- по его словам, -- техника, которая предоставляет возможность заниматься творчеством нетворческим людям»

Януш А. Зайдель: Согласен с этим. Не нужно быть изобретателем или мыслителем, чтобы обслужить выделенный тебе кусочек науки. Для этого не требуется ни сверхвыдающихся умений, ни исключительной находчивости.

Мацей Паровский: Так почему ты не сбежал из науки и не сделал ставку исключительно на литературу? Почему ты скачешь на двух конях?

Януш А. Зайдель: По паре причин. Во-первых, я изучал физику, потому что действительно ее любил. А во-вторых, я с трудом расстаюсь с чем бы то ни было из области накопленных знаний, с людьми, с которыми сжился, с окружающей средой, которую понимаю и к которой чувствую расположение. Работа в штате обеспечивает меня контактами, поездками туда-сюда. Благодаря радиологической защите я повидал другое полушарие нашей планеты, чего, подозреваю, никогда бы со мной не случилось, если бы я рассчитывал лишь на грант от ZLP (Союза польских писателей). Да и само писательство означало бы замыкание в кругу собственного «я» и принуждение организации себе творческой жизни. Нет, я предпочитаю то, что сейчас имею. Тем более, что, придерживаясь физики, я удовлетворяю не только свой инстинкт верности, но и дух противоречия. Есть пара человек, которые считают, что мне надо распрощаться с нуклеоникой, стараются даже облегчить мне такое расставание разными способами. В этой ситуации… ну ты сам понимаешь.

Мацей Паровский: А ты не думал о том, чтобы заняться журналистикой, социологией, историей?

Януш А. Зайдель: Ой, нет. Журналистика – гораздо более рискованное профессиональное занятие, чем радиологическая защита. Кроме того, я не жалею и никогда не жалел, что выбрал физику. Учеба позволила мне сформировать понятия о структурах и методах науки, научила меня точности мышления, чего я наверняка не получил бы от изучения гуманитарных наук. Я лизнул много математики, химии, астрономии – словом, того, что человек не может изучить самостоятельно, не впадая в дилетантизм типа дэникеновского. В то же время, такие области человеческого знания, как история и общественные науки, значительно легче изучить самостоятельно. Меня именно вот это вот усвоенное знание точных наук подвигло на поиски в области социологии, политики, философии. Я считаю, что каждый гуманитарий должен разбираться в точных науках, хотя бы поверхностно.

Мацей Паровский: И затем это знание точных наук безотчетно переносится в прозу. В твоих рассказах, например, повторяется мотив подзорной трубы. Два конца микроскопа или, там, телескопа – по обеим сторонам мыслящие существа – одно существо смотрит на второе, не зная того, что само находится под наблюдением. Эта мысль вынесена тобой из лаборатории… или, может, астрономической обсерватории?

Януш А. Зайдель: Может быть – из обсерватории, а может быть, и из истории философии. Я попросту указываю на ненадежность, рыхлость наших знаний о мире. Ставлю их под сомнение. Экспериментируем, подглядываем… не так ли? А может быть, и сами являемся объектом эксперимента. Разумеется, я считаю, что мир познаваем через аппроксимацию с довольно большим приближением. Однако относится это к миру материальному, доступному физическим измерениям. А тот второй?.. Вот черт, то, о чем я говорю – это, наверное, агностицизм. Но заражение физикой, логикой точных наук подсказывает мне, что субъективные наблюдения всегда можно подвергнуть сомнению. Сомнения с точки зрения логики совершенно справедливы. Трудно их оспорить.

Мацей Паровский: Да не буду я их оспаривать. Дело в том, что за твоей прозой вообще не стоят те эсхатологические сомнения, которые ты тут развиваешь. Тебя не интересуют проблемы теологов, тебе интересны политические проблемы. Ты не выслеживаешь, особенно в романах, неясности, возникающие из метафизической прерывистости мира, ты ищешь ту неопределенность, которая родилась из-за того, что кто-то что-то держит под спудом.

Януш А. Зайдель: Результаты моей научной практики приводят к тому, что я не люблю ни сказок, ни иррациональности. Я делю мир на то, что познаваемо путем научного эксперимента (дающего повторяющиеся результаты), и на то, что непознаваемо по определению, находится вне области материи. В этой второй области решает не эксперимент, а вера; не чувство, а сознание. Одни верят, что Бог и духовный мир существуют, другие верят, что их нет. Я стою на стороне этих первых и действительно не имею солипсистических сомнений относительно существования мира. Мир слишком болезненно клеймит мою шкуру.

Мацей Паровский: И ты как писатель строишь модели, выделяешь определенные тенденции, конструируешь собственные миры с опознаваемыми элементами, взятыми из действительности. Чудес в этом мало, фактов и метафор – много.

Януш А. Зайдель: Я делю фантастику на ФР – фантастику рациональную и на ФИ – фантастику иррациональную. И позиционирую себя как сторонник ФР, в то время как чары, телепатия, привидения, неистощимые кошельки и дубинки-самобои, продукты галлюцинаций или воображения – меня не интересуют. Я предпочитаю, как ты говоришь, моделируя, боксировать с миром. Тем более, что склонен к этому по двум причинам. Во-первых, дает о себе знать физик-экспериментатор, а во-вторых, побывав на протяжении тридцати с лишним лет объектом социальных экспериментов, я, как писатель НФ, могу наконец отыграться на действительности. Хотя, впрочем, я никогда не заблуждался на тот счет, что мне удастся построить синтетический и законченный образ человеческой судьбы в нашем времени. Я надеюсь на творческое сотрудничество читателя.

Мацей Паровский: Мне тоже показалось, что ты чего-то не договариваешь. Из-за твоих романов выглядывает не сформулированная явно, но все же заметная, программа построения счастливого общества. В «Limes inferior» ты показываешь духовно раздробленную Землю, обустроенную Надзирателями под диктовку Космитов, но между строк этой мрачной презентации просачивается послание о том, что существуют иные миры, лучшие – не навязанные и не фальшивые. У тебя есть их проект?

Януш А. Зайдель: Детально разработанного проекта у меня нет. Вместо такого проекта я хочу убедить читателя в том, что ему необходима вера в возможность существования на Земле более добросовестно организованного мира. Цивилизации, общества, семьи – тоже. Нужно пестовать веру в существование добра как такового. Парадоксально то, и об этом я хотел бы когда-нибудь написать, что такие же люди, как и искатели добра, препятствуют его возникновению. А ведь люди потенциально способны на создание условий, которые уже много веков описываются в утопиях. К сожалению зло, даже малое, очень сильно. Небольшое в процентном отношении количество слуг Сатаны способно отравить людское творение.

Мацей Паровский: А Сатана существует?

Януш А. Зайдель: Наверное должен существовать. Это интуитивное понятие – символ, воображение движителя того, что мы называем злом.

Мацей Паровский: И во что в таком случае играет Сатана?

Януш А. Зайдель: Точно не знаю. Над этим стоит подумать при написании очередного литературного произведения. В «Limes» Сатана играет в гордыню и эгоизм Надзирателей, в их подлость, позволяющую им обманывать соотечественников, в их лень, сибаритство, готовность обеспечения себе хорошей жизни за счет других людей. Наверное в книге не получилось показать это настолько острым, но Снерг нападает на этот след, когда, подводя жизненные итоги, спрашивает сам себя – а, может, меня избрали не потому, что я умнее, лучше, а потому, что морально ниже?.. Вот именно в это и играет Сатана. В фальсификацию ценностей, в представление худшего лучшим.

Мацей Паровский: Такие важные, как этот, мотивы ты развиваешь в своих романах. А вот рассказы – это уже продукт стандартной продукции, в них меньше индивидуальности, меньше боксирования с абсолютом.

Януш А. Зайдель: Я не согласен с тем, что это относится ко всем рассказам. В каждом сборнике моих рассказов, начиная с «Яда Мантезии», были несколько текстов, не соответствующих главному стандарту. Вот и в последний сборник, «Чертов хвост», я включил рассказ об Иисусе Христе, за который получил выволочку от своих верующих друзей. А ведь я написал рассказ, положив в его основу библейскую притчу, только адресовал ее не пастухам, которым Христос рассказывал о виноградниках, а людям XX-го века, которым можно то же самое изложить, используя категории кибернетики. И так всегда и происходит с этими оригинальными рассказами. Их труднее писать, и, вот же диво, они нравятся читателям меньше других. Рассказы предоставляют больше возможностей для выражения отдельных мыслей; романы, когда им не хватает этих мыслей, обычно подбивают так называемой «литературой». Я люблю писать романы, когда располагаю мясистым сюжетным действием; впрочем, я пишу их так же, как и рассказы, не люблю оставлять «пустых страниц», которые можно пропустить при чтении.

Мацей Паровский: В последнее время у тебя все очень удачно складывалось именно с романами. Вот-вот выйдут из печати «Вся правда о планете Кси» и «Выход из тени», в одном из издательств уже лежит «Парадизия», которую очень хвалили рецензенты…

Януш А. Зайдель: Но писать рассказы я тоже не брошу. В моей голове бродит, например, мысль о рассказе этак страниц на 10, в стиле «Звездных войн», о вторжении на Землю космитов-каннибалов, которым их потери совершенно не важны. Чем больше их накрошат земляне, тем лучше накормленной и тем более боеспособной будет армия космитов; им ведь нет нужды заботиться о снабжении продовольствием, знай лишь войско привози.

Мацей Паровский: Очень хорошо. И в то же время жуть берет. Спасибо за беседу.

14. В завершение описания номера журнала сообщим, что в разделе «Читатели и “Фантастыка”» состоялась уже шестая «посадка» (Lądowanie szóste). Интересна выдержка из письма Вольфганга Ешке, который написал: «Спасибо за <присланные> номера “Фантастыки”. Удивительно то, чего вы, поляки, можете достичь. В наших больших журналах гораздо лучшая бумага, но содержание, бывает, вдвое менее интересное». И еще, из письма читателя: «…ваша «Фантастыка» -- первый журнал, который я прочитал от корки до корки, хотя журналов хватает и отнюдь не безынтересных».

15. К приключениям Фанки Коваля добавлен эпизод под названием «W gnieździe węża/В змеином гнезде»

16. «Список бестселлеров». Ну что тут скажешь… «список бестселлеров».