17. Пропущенный материал – это первая часть большого интервью, взятого Мацеем Паровским у Мацея Иловецкого, постоянного автора «Фантастыки», чьи статьи уже дважды в читательских опросах (1984/1985 и 1986) завоевывали (а вскоре завоюют и в третий раз) первое место среди всех журнальных материалов. Иловецкий отправлялся в длительную поездку по США, и это интервью как бы компенсировало временное отсутствие в «Фантастыке» уже привычных ее читателям материалов.
ЩЕЛИ (ч. 1)
(Szczeliny – 1)
Мацей Паровский: Каверзный вопрос. Вы читаете фантастику? И читаете ли вы «Фантастыку» или только публикуетесь в ней?
Мацей Иловецкий: Я очень люблю фантастику, и «Фантастыку» люблю тоже – с самого первого номера ваш горячий поклонник. В моей библиотеке много книг этого жанра, и мне, кстати говоря, интересна поляризация отношения к научной фантастике. Очень мало людей, совершенно к ней равнодушных. Люди либо ее ненавидят, как хотя бы пан Станислав Лем, который считается одним из главных ее творцов -- и подобное неприязненное отношение демонстрируют многие известные мне польские ученые; либо беззаветно любят, читая все без разбора, в том числе и то, что и в руки брать не стоит. А ведь хотелось бы, чтобы фантастика всегда будила мысль. И хорошая фантастика делает это, исполняя важную общественную роль. Поскольку главным заданием фантастики, вероятно, является формирование воображения.
По-моему, хотя, впрочем, не только по-моему, и по мнению Эйнштейна, например, тоже -- у меня хорошие предшественники, воображение важнее даже знания. Фантастика как в кавычках так и без таковых могла бы взять на себя корректирующую функцию в отношении модели современного просвещения, ориентированной прежде всего на знания, на пополнение запасов информации. Она может научить задавать элементарные, детские вопросы, что очень важно для нынешнего нашего понимания науки и мира.
Мацей Паровский: Информации – красочной, интригующей, изумляющей – и в ваших статьях хватает. Вы не могли бы рассказать о том, как и откуда вы ее черпаете?
Мацей Иловецкий: Этот вопрос мне часто задают на встречах с читателями. У каждого журналиста свои методы, но основополагающим здесь мне кажется наличие хорошего архива. То есть я читаю бесчисленное количество как польских, так и иностранных научных и научно-популярных журналов, а затем собираю сотни вырезок в специальные папки, посвященные разным темам.
Вот тут, например, сами видите, у меня «Грибы», «Космос», «Гибель Вселенной», «Жизнь растений», «Перемена пола», «Дети из пробирки», «Восточная философия», «Усталость», «Язык и окружающая среда»… Из иностранных журналов я регулярно читаю (потому что нахожусь в особой ситуации – мне доступен архив журнала «Problemy», хотя по финансовым причинам и он пополняется все хуже и хуже) следующие журналы: «Science American», «New Scientist», «Science News», «Discover», «Science et Vie», «La Recherche», «Природа», «Psychologic Todey» и другие. У меня тут изрядная собственная библиотека из книг различной тематики. Из заграничных поездок я привожу домой <многие> килограммы бумаги. В США, в отличие от Виктора Осятыньского, который взял много интересных интервью у американских ученых, я провожу почти все время командировки в библиотеках, привозя в результате домой сумки материалов.
Там я попросту иду, например, в Библиотеку города Нью-Йорка, где просматриваю заказанное, конспектирую и делаю выписки или ксерокопирую нужные мне страницы книг или журналов, благо это стоит немногие центы. Ну а что касается американцев, то они умеют продавать свои открытия, придавая им оттенок сенсационности, ведь для них важно, чтобы журнал хорошо покупался. Так что это всегда прекрасно сделано, и я прямо-таки насыщаюсь там идеями и мыслями, которыми потом торгую здесь, за счет чего и живу. Моя любимые отрасли науки – это биология и медицина, но я интересуюсь также физикой, для чего имею некоторые основания, поскольку как-никак биохимик по образованию, а это как бы на стыке наук точных, как, например, химия, физика или астрономия, и не совсем точных, к каковым относится биология.
Думаю, что это оказалось важным для моей журналистской практики – способ мышления, выработанный за годы именно такой учебы, отношение к источникам, архивам.
Мацей Паровский: Благодаря работе в газете «Polityka» и журнале «Problemy» вы часто встречались со многими польскими учеными. Можете ли вы себе представить, что пишете статью, опираясь только на научные достижения польских ученых? Смогли бы вы выжить в таких условиях?
Мацей Иловецкий: Думаю, что если бы потребовалось, то я скорее всего выжил бы, но не без труда. Если хочешь знать, что на самом деле творится в науке, нужно ориентироваться в том, чем занимаются сильнейшие ее представители. А сегодня центры большой науки располагаются в США, наиболее развитых <западноевропейских> странах и СССР. Там <новейшие> приборы и оборудование, большие финансовые средства, вкладываемые в науку, великолепные банки информации. У нас же торможение науки связано не, как думают некоторые, с доктринальными ограничениями – сейчас исследовать можно все – а с отсутствием материальных возможностей и доступа к информации. Если ничего в этом отношении не изменится, то польской науке в будущем не поздоровится. Но есть и вторая проблема. Хочу обратить ваше внимание на то, что польские ученые с все большим трудом продают свои достижения. Некогда наши физики, такие как Леопольд Инфельд, Владислав Натансон, Аркадиуш Пекара, или философы, такие как Владислав Татаркевич или Тадеуш Котарбиньский, умели изящно и красиво преподнести как то, что делается в науке, так и свои размышления об этом.
Они умели писать прекрасные эссе, из которых даже неосведомленный читатель мог многое почерпнуть для себя, на которых он мог учиться. А сегодня, я уж не знаю, что является тому причиной: углубление ли специализации, или привязанность к формализму, или страх перед смелым синтетическим обобщением, перед постановкой и решением неких общих вопросов, но наши ученые пишут мало и чаще всего высокомерно. Наверное есть в этом что-то от боязни восстановить против себя научную среду (я имею в виду предвзятое отрицательное отношение к так называемой популяризации науки). Я замечаю также, что многие ученые боятся «высунуться», осмешить себя в глазах коллег. И материальная сторона дела вдобавок. Написание научно-популярных книг много денег не приносит, а ведь это тяжелый труд. Но я считаю, что если кто-то не может внятно объяснить, чем он, собственно, занимается, то он сам в этом плохо разбирается. Хотя можно, конечно, найти и примеры в защиту обратной тезы. Кажется, Эйнштейн не мог популярно изложить свою теорию…
Мацей Паровский: Возможно потому, что многие из его объяснений находили выражение лишь в математических формулах. Я догадываюсь, что многим из ваших друзей-ученых не нравится то, что вы публикуетесь у нас. Известный популяризатор серьезной науки пишет в молодежной «несерьезной» «Фантастыке» о йети, Минотавре, третьем глазе…
Мацей Иловецкий: Да, вы правы… Я говорю им в свою защиту, что если хочешь ознакомить молодых людей с научными проблемами, то нужно делать это в именно таком, предназначенном молодежи периодическом издании, которое она ценит и любит. По известному принципу: обучая, забавлять и, забавляя, обучать. Ну и потом, я всегда признаюсь, что, работая для «Фантастыки», умственно расслабляюсь и позволяю себе увлечься. И вместе с тем я, когда пишу статью, вижу перед собой молодых читателей, которым нельзя вешать лапшу на уши. Поэтому если я пишу о чем то, что выглядит слишком уж фантастическим и несерьезным, то стараюсь это чем-то подтвердить, например ссылками на «Nature» или «Science» или другой какой-нибудь серьезный научный журнал, в которых эти темы затрагивались. Да, некоторые из моих знакомых профессоров упрекают меня в том, что я пишу статьи для «Фантастыки». «Ну чего ты лезешь в пограничные темы, где все еще неизвестно, что правда, а что ложь! А если окажется, что все это чушь несусветная?» Я отвечаю на это, что всегда предупреждаю, где лишь только предположение, где хоть и сильно иногда критикуемая, но интересная концепция, а где уже общепринятая в науке гипотеза. Они кривят рот, а я с маниакальным упорством повторяю тезу о формировании воображения. Хотя мне конечно ни в коем случае не хотелось бы засорять молодые умы плевелами или сеять так называемый иррационализм.
Мацей Паровский: Я заметил в вашем цикле «С той стороны зеркала» кое-что иное. Вы пишете для «Фантастыки» статьи интригующего характера, довольно таки последовательно избегая обобщений. В них почти всегда описываются некие диковины, яркие, интересные происшествия, но вы не подводите черту, оставляете проблему открытой. Я помню вашу прекрасную статью об Асуанской плотине в журнале «Odra», где вы убедительно показали, что такое узурпаторское отношение к природе приводит к неминуемому краху – все, предмет разговора исчерпан. У нас иначе. У нас вы останавливаетесь на пороге определенных решений, подводите читателя к постановке вопроса, но сами этот вопрос не ставите. Вы, например, цитируете Роберта Дикке/Robert Dicke, который говорит, что мир как будто специально был создан для того, чтобы «породить человека», но не вводите гипотезу существования Бога, хотя таковая напрашивается. Вы раздаете покерные карты и говорите – а теперь играйте сами. Конечно, это самое общее представление, которое, по-моему, можно получить при чтении ваших статей: в нашем нынешнем так называемом научном представлении о мире зияют щели, с которыми нужно что-то делать.
Мацей Иловецкий: Вы правильно поняли мои намерения: я не хочу ничего навязывать. Я хочу довериться критическому мышлению молодых людей, позволить им выбирать. И со щелями вы не ошиблись. Их-то я и имел в виду. Статьи в журнале «Odra» имеют, скорее, публицистический характер, в них идет речь о проблемах, близких широко понимаемой политике – социальной, экономической. В «Фантастыке» я исхожу из той предпосылки, может быть и не совсем правильной, что молодым людям следует предоставлять информацию о том, что происходит в современной науке, в обертке определенной занимательности, даже сенсационности. Молодых читателей нужно научить критически мыслить. Поэтому я зачастую и выбираю такие странные темы. Например, о вампирах, которые на первый взгляд кажутся порождением фантазии (кстати говоря, легенды о вампирах характерны прежде всего для славянско-литовской мифологии), но их существование может найти объяснение в рамках современной науки. Если это жертвы определенной болезни крови, то в таком случае их странный внешний вид, отвращение к чесноку, кровожадные инстинкты и прочее – это уже факт, а не миф. Повторяю, может найти такое объяснение. Но объяснение может быть и другим.
Мацей Паровский: У науки сейчас хватает хлопот с самой собой. Наука изменяется, изменяется и наше отношение к науке. Многие уже годы читая ваши статьи, я все жду, также у нас, что вы когда-нибудь скажете: когда двадцать лет назад я начинал писать о науке, я думал, что… А оказалось, что…
Мацей Иловецкий: Да, действительно, изменилось многое. Чрезмерный энтузиазм, который разделялся мною со всем моим поколением, беззаветная вера в то, что наука может решить все проблемы, ныне сменяется их противоположностью. Впрочем, лишь частично, потому что, например, с лекарством против СПИДа, новыми источниками энергии, полетами на Луну, решением проблемы с продовольствием или биотехнологией – нам могут помочь только ученые. Но ныне существует и крайнее, все активнее себя проявляющее отношение к науке как к источнику всех бед, как к чему-то тому, чье развитие и валит нам на наши головы все несчастья. Если бы не было науки, не было бы и атомной бомбы, эмбриональной инженерии, всех тех хлопот и осложнений, которые связаны с программированием нашей собственной эволюции, то есть с вторжением человека в собственную биологическую природу. Я думаю, что, как и всегда, наиболее разумная позиция – «центральная», признающая, что хотя мы еще много чего хорошего можем получить от науки, но вместе с тем существуют проблемы, которые она решить не может, потому что создана не для этого. Нам придется решать их самим, следуя голосу совести. Речь идет о разных ценностях, которые нужно либо принять, либо отбросить. И в таком выборе наука помочь не может или, даже если и может помочь, то лишь в малой степени.
Мацей Паровский: Потому что наука по определению занимается не такими ценностями, но фактами?
Мацей Иловецкий: Да, и именно поэтому наука может доставить нам много разных (а чем дальше, тем больших) хлопот. Она сейчас вторгается в те области, доступ в которые, по прежним представлениям, имел лишь Творец. Она создает живые организмы. Занимается скрещиванием видов, например человека с обезьяной. Мы вступаем в особенно опасный этап, для которого характерен взгляд на человека как на пластилин, из которого можно лепить все, что угодно, исправляя наш несовершенный биологический или психический облик. Но можно ли? В смысле – разрешено ли? Даже если намерения будут хорошими, это способно привести к трагедии. Потому, во-первых, что мы очень мало знаем о том, что для человека хорошо, а что – плохо. А во-вторых, помимо того результата, к которому мы стремимся, всегда достигаются некие побочные и, как правило, вредные результаты. Думаю, что это касается не только биологии, но и вообще всех человеческих предприятий – технических, социальных. И в-третьих, шествуя без всяких зазрений совести по дороге научного развития, мы начинаем преступать законы, правила и заповеди, утвердившиеся в ходе исторического развития человеческого общества. Хорошие законы, правила и заповеди. Например, заповедь – не убий…
Мацей Паровский: И не блудодействуй (то есть не скрещивайся) с животными. Так, может быть, наука хотя бы частично согласуется с религией или религиями, которые на протяжении многих веков выступали неусыпными стражами указанных ценностей. Как по вашему – научное мировоззрение и религия и в самом деле обречены на конфликт? Ведь известны многие воистину великие ученые, для которых такого конфликта не было и нет.
Мацей Иловецкий: Однако существовало убеждение (или модель) в главном течении науки XX века, согласно которому наука противостоит вере. Сейчас это убеждение меняется. Я стою на той точке зрения, что наука – лучший, быть может, источник знаний об окружающем нас мире и о нас самих, но – не единственный. И более того, недостаточный. Не менее важны литература, философия, религия, интуиция, внутреннее убеждение. Например, веления собственной совести, которая говорит нам, что можно делать и что делать нельзя,– никак ныне не объяснишь с научной точки зрения. Вообще-то предпринимались попытки вывести, например, заповедь «не убий» из неких эволюционных представлений, но особого успеха они не имели. Впрочем, я предпочел бы, чтобы не нашлось, например, «эталона добра», которым можно было бы измерять альтруизм – предпочитаю думать о нем, как о свойственной только нам, людям, черте характера. Поэтому я считаю, что наука и вера не столь враждебны друг другу, как считали в XIX веке, из которого выросла модель сайентизма, отвергающего все то, что не находит научного подтверждения.
Мацей Паровский: Сайентизм – это слово звучит как эпитет. Но сегодня почти все открещиваются от сайентизма. Вместо этого говорят о новом стиле научной деятельности, новой парадигме. И что это за парадигма?
(Окончание интервью см. в следующем номере журнала)
10. В замечательном «Словаре польских авторов фантастики»Анджея Невядовского размещены персоналии Люцины Пенцяк/Penciak Lucina (род. 1914) – педагога, автора НФ; и Богдана Петецкого (род. 1931) – востоковеда, прозаика, журналиста.
11. В рубрике «Критики о фантастике» публикуется также вторая (заключительная) часть эссе Адама Холлянека/Adam Hollanek «A jednak romantyzm/И все таки романтизм», начало которого было напечатано в № 2/1988 «Фантастыки».
12. Польский знаток, библиограф и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует следующую часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- только книжные издания. В этой части библиографии приводится продолжение описания 1980 года. Отметим, что библиография насчитывает уже 1487 позиций.
13. В рубрике рецензий Зигмунд Д. Бушневский/Zygmunt D. Buszniewski хвалит новейшую двухтомную антологию советской фантастики «Галактика», в которую вошли тексты 32 авторов (“Galaktyka I” i “Galaktyka II” – Radziecka fantastyka naukowa. Wybór: T. Gosk i S. Kędzierski. “Iskry”, Warszawa, 1987);
Малгожата Скурская/Małgorzata Skórska рекомендует читателям журнала первую художественную книгу знаменитого итальянского ученого-филолога Умберто Эко «Имя розы» (Umberto Eco “Imie róży”. Przełożył A. Szymanowski. “PIW”, Warzawa, 1987); а Магдалена Шмит/Magdalena Szmit знакомит читателей с философской сказкой-притчей мексиканского писателя Уго Ириарта «Галаор» (Hugo Hiriart “Galaor”. Wydawnictwo Literackie, Kraków, 1987),
14. В рубрике «Кино и фантастика» напечатана очередная рецензия Дороты Малиновской/Dorota Malinowska – на фильм режиссера Дэвида Кроненберга «The Fly/Муха» (1986).
15. В небольшой заметке «Uzupełnienie do “Marsjańskiej metropolii”/Дополнение к “Марсианской метрополии”» /Arnold Mostowicz демонстрирует одну из фотографий NASA c “марсианским ликом” и “пирамидами” в дополнение к информации, изложенной в указанной статье, опубликованной в № 1/1986 журнала «Fantastyka».
16. В номере завершается публикация (четвертый фрагмент) комикса «Wilcza Klątwa/Волчье проклятие» (сценарий Земкевича/Ziemkiewicz, художник Коморовский/Komorowski).
9. И еще одна публикация в рубрике «Критики о фантастике». Она посвящена памяти Марека Выдмуха/Marek Wydmuch, скоропостижно скончавшегося 2 ноября 1987 года в возрасте всего лишь 38 лет. Действительно, тяжелая утрата.
Марек Выдмух/Marek Wydmuch (1949 – 1987) – литературный критик, переводчик, автор научной фантастики. Родился в Варшаве. В 1972 году окончил филологический факультет (по специальности германистика) Варшавского университета. Там же занимался научно-литературной деятельностью вплоть до 1977 года. Редактировал газету «Kultura» (в 1979 – 1981 годах входил в состав редколлегии). В 1978 – 1984 годах был лектором-советником по вопросам немецкоязычной литературы в издательстве «Czytelnik». Позже руководил отделом польской литературы в этом издательстве. Сотрудничал с издательством «PIW» в качестве внутреннего рецензента. Публиковал статьи, литературно-критические обзоры, комментарии в журналах и газетах «Nowe Księżki», «Kultura», «Literatura na Świecie».
Написал книги о прозаиках немецкоязычного литературного круга: «Tomasz Mann/Томас Манн» (1978), «Franc Kafka/Франц Кафка» (1982).
Перевел роман Лео Перуца «Mistrz Sądu Ostatecznego/Мастер Страшного Суда» (1984). Как автор научной фантастики дебютировал рассказом «Der Garten/Сад», опубликованным под псевдонимом Петр Ранкевич/Piotr Rankiewicz в антологии «Gespenster Geschichten aus Polen» (“Fisсher Verlag”, 1984).
Опубликовал много очерков и обзоров, посвященных тематике НФ, печатал рецензии на польские и иноязычные книги в «Quarber Merkur» Франца Роттенштайнера, был страстным пропагандистом творчества Стефана Грабиньского.
Видным вкладом в теорию литературы является его монография «Gra ze strachem/Игра со страхом», вышедшая в издательстве «Czytelnik» в 1985 году. Эта книга рецензировалась Станиславом Лемом и ныне относится к классике литературной критики произведений, написанных в жанре horror. Выдмух не давал определения литературе этого жанра, но вслед за французским литературоведом Роже Кайуа утверждал, что фантастика этого типа представляет собой «игру со страхом», забаву с человеческими эмоциями. Очерчивая границы жанра horror, он говорил и о других видах фантастики: НФ, фэнтези; спорил с Тодоровым, Згожельским; писал об «инструментах страха» и «механизмах страха» -- их преумножении, усложнении. Разумеется, писал об авторах и их книгах, в том числе об Уильяме Бэкфорде, Говарде Филипсе Лавкрафте (и, кстати, в том памятном первом издании Лавкрафта на польском языке – было его предисловие), Эдгаре Аллане По. И оснастил книгу именным и предметным указателями, биобиблиграфическими справками, представлявшими для читателя особую ценность.
Пан Марек собирался расширить и дополнить книгу, чтобы выпустить ее вторым изданием, но – не успел. В ходе одной из последних бесед с друзьями он сказал: «Жду осени. Мне всегда, когда приходит осень, хочется жить и жить…» Увы, эта осень была для него последней.
А вот публикация в «Фантастыке» подкачала. Это крайне неудачно выбранный фрагмент из «Игры со страхом», в котором идет речь о прозе итальянского автора Пиранези и, как на грех, две трети этого фрагмента представляют собой цитату из статьи о Пиранези, написанной шведским писателем и эссеистом Ларсом Густафсонном.
8. Вообще-то об авторе этой статьи, Стефании Бейлин, постоянные читатели данной колонки уже кое-что знают. В № 8/1986 «Фантастыки» была опубликована ее очень интересная и информативная статья «O fantastyce basni/О фантастике сказки», написанная (как и статья о Штырмере, кстати) по специальному заказу редакции. В моей колонке за информацией о статье следовал небольшой очерк о С. Бейлин, к которому мне и следовало бы, как обычно, отослать сейчас читателей этих строк. Однако, во-первых, я там в паре мест немного накосячил (хоть теперь и исправил), и, во-вторых, хочу к сказанному кое-что добавить. Так что будем считать нижеследующее вторым, исправленным и дополненным, изданием биографического очерка.
Стефания Бейлин/Stefania Beylin (1900 – 1989) – польская ученая-филолог, писательница, переводчица, редактор-составитель, кинокритик. Окончила филологический факультет Варшавского университета по специальности полонистика и германистика, в 1927 году там же защитила докторскую диссертацию по теме «Ludwik Sztyrmer jako powieściopisarz/Людвик Штырмер как писатель».
В 1930-х годах вместе со старшей сестрой Каролиной Бейлин/Karolina Bejlin опубликовала (под общими псевдонимами Кароль Витковский/Karol Witkowski, Чарлз Б. Стивен/Charles B. Stephen, Др. Кайот/Dr. Kajot) несколько пользовавшихся популярностью любовно-приключенческих романов, в том числе "Podwójne oblicze/Двойной лик" (1930), "Pacjent dr. Julji/Пациент доктора Джулии" (1935), "Serca przy biurkach/Сердца на письменных столах" (1935), "Fabryka młodości/Фабрика молодости" (1936), "Głos wielkiej przygody/Зов большого приключения" (1936), "Sprawa Joanny Dornowej/Дело Иоанны Дорн" (1936), "Ściśle tajne/Совершенно секретно" (1938). Некоторые из этих романов переиздаются и в настоящее время.
(Ах, пани Каролина! Пани Каролина Бейлин (1899 – 1977)… Возможно, я когда-нибудь напишу о Вас отдельный (и, надеюсь, хороший) очерк. А пока покажу здесь несколько Ваших замечательных книг.
И, конечно, хотя бы пару не менее замечательных переводов, которые регулярно переиздаются и по сей день.
Жаль с Вами расставаться, пани Каролина, но мне пора вернуться к Вашей сестре…)
В 1931 году вместе со Станиславом Савицким/Stanislaw Sawicki, специалистом в области скандинавской филологии, Стефания Бейлин перевела сказки Х. К. Андерсена, вышедшие в шести томах в 1931 году в варшавском издательстве J. Mortkowicz.
Эти переводы позже многократно переиздавались в сборниках избранных произведений писателя, в том числе издательством «Nasza Księgarnia» c иллюстрациями Яна Марцина Шанцера/Jan Marcin Szancer.
Собрание переводов всех сказок с предисловием Ярослава Ивашкевича/Jarosław Iwaszkiewicz и комментарием Анны Станевской/Anna Staniewska было переиздано издательством PIW в 1956 году.
Стефания Бейлин опубликовала также множество эссе и статей, посвященных творчеству Х. К. Андерсена (журн. «Nowa Kultura», «Film», «Ekran»), Э. Т. А. Гофмана, Л. Кэррола, Ч. Диккенса («Za i Przeciw»). Ее перу принадлежат также несколько книг по истории кино: "O cudach, czarach i upiorach ekranu/О чудесах, чарах и чудовищах экрана" (1957), "A jak to było, opowiem.../И как это было, расскажу… " (1958), "Na taśmie wspomnień/На ленте воспоминаний" (1962), "Nowiny i nowinki filmowe 1896-1939/Новости и новинки кино 1896 -- 1939" (1973).
Отдельной строкой следует написать о ее работе над сценической адаптацией отдельных сказок, сценариями телепередач и текстами для диафильмов и слайдов.
Удивительная женщина. Восхитительная, я бы сказал. Людвик Штырмер был, если так можно выразиться, первой ее любовью – она защитила диссертацию на материале, посвященном ему, а затем, при каждом удобном случае, не уставала напоминать о нем в печати. И вот эта ее статья, она ведь написана за год до ее кончины в весьма преклонном возрасте. Но как написана, с какой молодой страстью!
В 2001 году в Варшаве вышла из печати очень интересная книга. Она называется «W ogródzie pamięci/В саду памяти, а написала ее Иоанна Ольчак-Роникер/Joanna Olczak-Ronikier. Позже книга была переиздана.
Это документальное повествование о судьбах нескольких десятков людей, связанных родственными узами и испытавших на себе все невзгоды, обрушенные на них тем веком, в котором им выпало жить. Там есть несколько фрагментов, посвященных Стефании Бейлин и ее старшей сестре Каролине, где рассказывается о том, что довелось им пережить в оккупированной фашистами Польше и как им вообще удалось тогда выжить. Книга иллюстрирована множеством фотографий и фотокопий документов.
Книга, повторяю, захватывающе интересная, недаром ведь она получила в 2002 году основную польскую литературную награду -- премию Нике. Ее издали на английском языке (и даже дважды – в 2004 и 2005 годах), на французском -- в 2005 году, на голландском... В 2006 году она вышла-таки и на русском языке в прекрасном переводе Елены Твердисловой. И, что интересно, перевод этот легко выудить из Сети, достаточно немного погуглить…
7. В рубрике «Критики о фантастике» размещена статья Стефании Бейлин/Stefania Beylin «Ludwik Sztyrmer – niesamowity, dziwaczny, szalony/Людвик Штырмер – необычный, странный, сумасшедший».
Речь в ней идет о почти забытом ныне польском писателе, чьи прозаические произведения некогда пользовались изрядной популярностью.
Людвик Штырмер/Ludwik Sztyrmer (также Штюрмер Людвиг Людвигович) (1809 – 1886) – польский прозаик, литературный критик, генерал от инфантерии российской армии.
Родился 30 апреля 1809 года в г. Плоньск в семье военного лекаря, немца по национальности. В 1821 – 1825 годах обучался в Калицком кадетском училище, а затем, в 1825 – 1829 годах, учился в военном училище в Варшаве, где получил офицерский чин подпоручика и был направлен в артиллерийский полк, стоявший в Козеницах. Принимал участие в Ноябрьском восстании и в 1831 году вместе со своим полком сражался в битве под Гроховом, где был пленен и, позже, сослан в Вятку. Там, 15 мая 1832 года, к негодованию бывших сослуживцев, принес присягу на верноподданство, что было связано с вступлением в российскую армию.
Вначале был послан в Финляндию, входившую в ту пору в состав Российской империи, но уже в 1834 году получил разрешение на учебу в Императорской военной академии в Петербурге. После окончания в 1836 году военной академии Штырмер из 1-й артиллерийской бригады, в которой состоял в бытность свою в академии, переведен был в генеральный штаб. В чине подполковника генерального штаба он поначалу состоял для поручений при бывшем департаменте Военных поселений, а потом назначен был правителем дел Императорской военной академии и инспектором классов школы топографов.
Дальнейшая служба его прошла в звании военного цензора и члена цензурного комитета. Произведенный в чин генерал-лейтенанта, Штырмер назначен был членом военно-ученого комитета, а в 1883 году зачислен в запас генерального штаба с производством в чин генерала от инфантерии. Около 1838 года Штырмер женился на дочери витебского лекаря Элеоноре Янковской, с которой не расставался до самой своей смерти.
Еще в годы пребывания в кадетском училище, а затем учебы в Варшаве Штырмер проявлял интерес к художественной литературе. Он читал прозу французских классиков, интересовался поэзией поэтов-романтиков, сам пытался писать стихи. Изучал иностранные языки – известно, что он читал книги на французском, немецком и английском языках.
Первым опубликованным произведением будущего писателя была статья «O magnetyzmie zwierzęcym/О животном магнетизме», напечатанная в ноябре 1829 года в журнале «Pamiętnik Umiejętności Moralnych i Literatury», а литературным дебютом послужил рассказ «Pantofel, historia mojego kuzyna/Башмак, история моего кузена», напечатанный в 1841 году в журнале «Niezabudka», однако литературная карьера Штырмера получила развитие несколько позже – ближе к середине 40-х годов XIX столетия, когда он вошел в состав неформального кружка, сложившегося вокруг редакции газеты «Tygodnik Petersburski».
Рассказ «Pantofel, historia mojego kuzyna» открыл серию фантастических рассказов, повествующих о деяниях любознательного писателя Винцента по прозвищу Pantofel, то есть Туфля или Башмак, откуда недалеко и до Pantoflarz-а, то есть мужа, находящегося под башмаком у своей жены, подкаблучника. Повествование в рассказах ведется от первого лица. И рассказчик этот – человек умный, чуткий и впечатлительный, но болезненно робкий, плохо приспособленный к жизни, наивный и слабовольный. В образе этого литературного персонажа несомненно отразились некоторые черты характера самого Штырмера. А если учесть, что и эти рассказы и все прочие произведения публиковались под псевдонимом Eleonora Sztyrmer/Элеонора Штырмер (имя и фамилия жены писателя), портрет и вовсе обретает завершенность. В 1844 году в Вильно вышло собрание рассказов об этом герое под названием «Powieści nieboszczyka Pantofla/Повести покойного Башмака». За указанными рассказами последовали и другие произведения.
В повести «Frenofagiusz i Frenolesty/Френофаг и френолесты» (1843) ее герой, литератор, попавший в варшавский госпиталь монахов-бонифратров, функционирующий как больница для умалишенных, обнаруживает, что этот госпиталь является королевством таинственного Френофага, пожирателя человеческих мозгов, и его слуг френолестов – не менее таинственных существ, стремящихся любыми способами свести людей с ума. Повесть состоит из самостоятельных глав, своеобразных психологических этюдов, в каждом из которых излагается история одного из пациентов больницы.
«Dusza w suchotach. Wyciąg z papierów doktora/Душа в чахотке. Выдержки из документов врача» (1843) – это исповедь смертельно больного Кароля, персонажа байронического типа. В повести очень явственно ощущается мотив морализаторства в христианском духе, в ней также критикуются шаблоны романтической литературы.
Главный герой повести «Czarne oczy/Черные глаза» (1844), эксцентричный юноша Хризантий Девильский, влюбленный в некую женщину, изображенную на портрете, балансирует на грани безумия, подталкиваемый в эту пропасть таинственным предсказанием.
Более поздние произведения Людвика Штырмера – «Kataleptyk. Powieść nieboszczyka Pantofla/Каталептик. Повесть покойного Башмака» (1846), «Światło i cienie/Свет и тени» (1847-1848), «Noc bezsenna. Rozmyślania i pamiątki nieboszczyka Pantofla z papierów po nim pozostałych ogłoszone/Бессонная ночь. Размышления и заметки покойного Башмака, из оставшихся после него бумаг извлеченные» (1859) – считаются исследователями его творчества гораздо более слабыми в литературном отношении. В XX веке они не переиздавались.
Здесь следует упомянуть о том, что Людвик Штырмер имел еще одну ипостась – литературного критика. В 1842 – 1843 годах он публиковал в еженедельнике «Tygodnik Petersburski» под псевдонимом Gerwazy Bomba«Listy z Polesia/Письма из Полесья», посвященные обзору и критике современной польской литературы.
После 1859 года Штырмер совершенно забросил литературное творчество и писал только и исключительно тексты военной тематики (на русском языке), примером которых можно назвать военно-исторический очерк "Рим до и во время Юлия Цезаря", напечатанный в С.-Петербурге в 1876 г.
Один из рассказов Л. Штырмера был переиздан в знаменитой двухтомной антологии «Polska nowela fantastyczna/Польская фантастическая новелла» под редакцией Юлиана Тувима, выходившей несколькими изданиями во второй половине XX столетия. Переиздаются (хоть и не часто) и другие его произведения (в том числе в виде электронных и аудиокниг). На русском языке, похоже, кроме исторических очерков ничего у Штырмера не издавалось.
Ну вот, а теперь несколько цитат из статьи Стефании Бейлин.
«Этот писатель, романтик, вьющийся подобно плющу вокруг чужих литературных произведений, напоенный и напитанный чтением всякого рода, страстный любитель фантастики Э.Т.А. Гофмана, выпускник петербургской Военной академии, сотрудник «Петербургского еженедельника», литературный критик и полемист, написал много произведений, представляющих собой странную смесь народных верований, бесцеремонно одолженной у немецких романтиков фантастики, еврейской кабалы, сочинений Альбертуса Магнуса, польской романтической поэзии. Он касается в них многих актуальных для своего времени проблем, например животного магнетизма, о котором написал статью, опубликованную в 1830 году. Показывая магнетизеров и их методы лечения, он высмеивал бесталанных людей, стремившихся любой ценой войти в литературу, и женщин, изучавших философию, но пренебрегавших материнскими обязанностями. <…> Мир фантазии у Штырмера сливается с реальным миром повседневной жизни. Нереальные персонажи действуют в реальности, на фоне не существующих уже варшавских улиц. Беляны в Троицын день, Саксонский парк, Powązki, Дом бонифратров (Сумасшедший дом) на улице Фрета/Freta, кофейни, рестораны, балы -- и наряду с этим привидения, волшебные замки, черти, ведьмы. Одни и те же явления принадлежат как действительности, так и миру фантастики. Это уж зависит от того, чьими глазами на них смотреть: обычного обывателя или поэта, а может – волшебника. Мир духа и мир материи располагаются по соседству друг с другом. И лишь немногие могут видеть духовное, которое все другие видеть не в состоянии. <…> Сумасшедшие – это не больные люди, это те, которые превзошли сердцем и воображением свое окружение. Сумасшествие – это божественное безумие. И даже те безумцы, которых держат взаперти у бонифратров, видят истины, недоступные нормальным и трезвомыслящим людям. <…> Роман «Frenofagiusz i Frenolesty/Френофаг и френолесты» использует мотив сумасшествия. Безумные герои романа высказывают суждения, которые так называемые нормальные и разумные люди не могут понять. И наоборот, здравый смысл оказывается фальшью».
Людвик Штырмер умер после десяти лет тяжелейшей болезни, названной лекарями «размягчением мозга», 23 мая 1886 года в Лавандрово под Вильно, в больнице для умалишенных, не избежав, увы, судьбы своих любимых героев.
Вслед за статьей в журнале напечатан небольшой отрывок из романа «Frenofagiusz i Frenolesty» (L. Sztyrmer. «Pantofel, Frenofagiusz i Frenolesty» (pierwodruk: “Rocznik Literacki”, Petersburg, 1843). Wydawnictwo Poznańskie, Poznań, 1959, wybór ze stron 113 – 117). Иллюстрация АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki.
облако тэгов
