5. В рубрике «Кино и фантастика» Аркадиуш Гжегожак/Arkadiusz Grzegorzak в статье “Sposób na letnie kino/Как снять ни то ни се кино” критикует (но не слишком остро) фильм режиссера Сэма Уэллса “Time Machine” (США, 2002) (стр. 57); Иоанна Салямоньчик в статье “Belfegor i szamanka/Бельфегор и шаманка” рассказывает о фильме режиссера Жана-Поля Саломе “Belphegor – la Fantome du Louvre” (Франция, 2002) (стр. 58–59); Петр Маньковский/Piotr Mańkowski в статье “Milla i potwory/Милла и чудовища” представляет читателям журнала фильм режиссера Пола Андерсена “Resydent Evil” (USA, 2002) (стр. 60-61); а Мацей Паровский в статье “Eksperymencik 626 w rezerwacie komarów/Экспериментик 626 в резервации комаров” приглашает читателей журнала на бесплатный показ мультфильма “Lilo I Stich” (СШАб 2002) (стр. 61).
6. В рубрике «Фантастические саундтреки» Якуб Остроменцкий/Jakub Ostromięcki в сотрудничестве с Бартеком Свидерским/Bartek Świderski описывают саундтрек мультипликационного фильма «Heavy Metal» (обе версии) (стр. 58).
7. В рубрике «Комикс»: Яцек Дукай/Jacek Dukaj в общем хвалит «польский киберпанк» в комиксе: РОБЕРТ АДЛЕР/Томаш Пянтковский «Breakoff» (ROBERT ADLER/Tomasz Piątkowski “Breakoff”. “Egmont Polska”, 2002) (стр. 62);
а Мацей Паровский в заметке под названием “Atlantyda/Атлантида” рассказывает много интересного о книге Адама Русека «Тарзан, Матолек (Дурачок) и другие – циклические истории в картинках в Польше в 1919 – 1939 годах» (Adam Rusek “Tarzan, Matołek I inni – cykliczne historyjki obrazkowe w Polsce w latach 1919 – 1939”. “Biblioteka Narodowa”, 2001).
Впрочем, давайте-ка мы внимательнее прислушаемся к рассказу пана Мацея:
АТЛАНТИДА
«Когда после войны комикс стали преследовать и регламентировать как проявление деградированной американской субкультуры, трагедия заключалась не только в отсечении пары поколений поляков от бурно развивавшейся в мире красочной версии эстетики, поп-культуры. Был умерщвлен и, за малым исключением, осужден на небытие и забвение немалый собственный наработок, галерея героев, миров, мифологий. Адам Русек в своей работе открывает читателю глаза на обширность этого наследия, интересную динамику роста, а также развития и творческих поисков создателей комиксов в междувоенной Польше. Впрочем достаточно вчитаться в биографии или интервью таких современных мастеров искусства фантазии, как БЕКСИНЬСКИЙ, ХРИСТА, СКАРЖИНЬСКИЙ – именно пракомиксы и отечественные комиксы, а также изданные у нас перед войной иностранные комиксы, такие как “Тарзан”, “Флэш Гордон” или “Супермен”, формировали их художественное видение.
Важные пракомиксы междувоенной Польши — это, наряду с популярными и ныне “Козликом-дурачком/Koziołek Matołek”
и “Обезьянкой Фики-Мики/Małpka Fiki-Miki” МАКУШИНЬСКОГО/Валентиновича,
юмористико-патриотический “Огнем и мечом, или Приключения безумного Гжеся/Ogniem i mieczem, czyli przygody szalonego Grzesia” КАМИЛЯ МАЦКЕВИЧА (львовский “Szczutek”, 1918)
и “Приключения безработного Фронцека/Przygody bezrobotnego Froncka” (катовицкие “Siedem Groszy”, 1932).
Многие польские истории в рисунках имеют иностранное происхождение: “Пан Агапит Крупка/Pan Agapit Krupka” – это шведский “Adams” ОСКАРА ЯКОБСОНА,
“Вицек и Вацек/Wicek I Wacek” ВАЦЛАВА ДРОЗДОВСКОГО
– переработка датского “Пата и Паташона/Pat I Patachon”.
Польские создатели комиксов еще не используют “американские” дымки; редкое исключение – “Из приключений Юрека Чурупки/Z przygod Jurka Czurupka” МАРЬЯНА ВАЛЕНТИНОВИЧА (“Moja Gazetka”, 1936).
Вот об этом и пишет Русек в своей книге. О развитии польского комикса через гибридные формы, а также об охвате им все новых и новых тематических областей, о перепечатках, продолжениях, трансформациях – и обретении собственной тематики и своего тона. О газетно-журнальной и, шире, издательской географии. Уже в те годы польский и польскоязычный комикс раскрывает свои возможности как средство развлечения, популяризации, носитель рекламы. Это хороший посредник для выявления общественного подсознания, свидетель будней, носитель политической истории. Те рисуночные издания, которые были перечислены в предыдущем абзаце, это ведь комиксы, рассказывающие о войне с большевиками, о безработице. В других рисуночных историях появляются образы Немца, Еврея; там у нас есть комиксы для детей и для взрослых, юмористические и совершенно серьезные, реалистические и фантастические. Все это сопутствовало на попкультурном уровне каждодневности и духовному опыту поляков двадцатых – тридцатых годов. Ergo – комикс не был тогда лишь встречей с «бумажным бандитом», но искусством в полном значении этого слова… социологическим.
Быть может именно это послужило настоящей причиной приговора, вынесенного ему в сороковых годах. В его фривольной, мифологической, необузданной речи мы дождались бы раньше на несколько десятков лет бунтарских высказываний вроде Кайко и Кокоша (может, даже и Фанки Коваля?) и пародий на раннюю ПНР, например… мирмиловскую.
Комикс питается будничностью, передразнивает и формирует ее коды. За политические анекдоты в то время сажали в тюрьму и ссылали в лагерь; а значит и комикс, по определению бунтарь, na wsiakij pożarnyj sluczaj тоже отправили за решетку. Не потому, что комикс был американским выродком, но потому, что существовали безусловные предпосылки того, что он окажется беспокойным, живучим и польским.
Э-э, ну ладно, вышел-таки я на работу. После клиники (не коронавирус), небольшого отпуска без содержания -- вышел, да... Вот по этому случаю и выкладываю:
Интервью, которое Мацей Паровский взял у Мечислава Прушиньского/Mieczysław Prószyński, одного из основателей и руководителей издательства “Prószyński I S-ka”/”Прушиньский и Компания”, издателя помимо многого прочего и журнала “Nowa Fantastyka”, называется:
МЫШИ ВОЗВРАТЫ НЕ СЪЕЛИ
Myszy nie zjadły zwrotów
Мацей Паровский: В 1990 году вы со Збышеком Сыкульским, Яцеком Херман-Ижицким и Тадеком Винковским основали издательство. Вы с самого начала задумывали большую фирму?
Мечислав Прушиньский: Яцек и Збышек меня и сейчас попрекают в моменты слабости тем, что мы ведь тогда договаривались о создании малого семейного предприятия. В ответ на это я могу только улыбнуться. Сейчас никак не скроешь, что вышло иначе.
В 1990 году, когда мы стартовали, существовало уже множество книжных издательств. Мы шутили тогда, что на каждой варшавской улице, даже самой короткой, их было три по меньшей мере. А журнальный рынок был тогда девственным. Старый порядок закончил свое существование. Должен был возникнуть новый. И в то же время было мало журналов, которые, подобно журналу “Fantastyka”,имели репутацию честных, непокорных и не раболепствовавших перед коммунистической партией периодических изданий. Поэтому мы и начали с журнала “Fantastyka”. Другие журналы еще только предстояло создать и вывести на рынок, что в нескольких случаях нам неплохо удалось…
В 1989 году книгоиздатели, а в 1990 году и издатели журналов пустились в крысиные гонки. Выжили те, кто был лучше подготовлен к такой забаве и вдобавок хоть чуть более удачлив.
Мы с самого начала решили, что займемся изданием журналов, а книги оставим на потом. И это решение было очень тщательно обдуманным. Мы считали, что если читатели полюбят наши журналы, то останутся с нами на долгие годы. Так оно и случилось. Если полюбили, то остались. А те журналы, которым не удалось снискать любовь читателей, пришлось закрыть.
Мацей Паровский: ”Nowa Fantastyka” сопутствует издательству “Prószyński I S-ka” вот уже десять лет. Однако рыночного успеха ежемесячника 80-х лет повторить не удалось. Вы не обижались на нас за то, что мы вас так подвели?
Мечислав Прушиньский: Вы нас не подвели. Мы, благодаря вам, выплыли на чистые воды. Первый номер журнала “Nowa Fantastyka” мы делали в кредит. Это чудо, что нам удалось сдвинуться с места. Из того, что мы в этот начальный период заработали, нам удалось возместить убыток, причиненный журналами “Komiks” и “Fantazja” – двумя вашими дочерними периодическими изданиями, которые мы тогда тоже печатали. Фактически прибыли не только хватило на возмещение убытка, но и немного денег осталось.
Конечно же, нам тогда казалось, что продажи должны быть бóльшими, нас удивляло то, что так много экземпляров журнала не нашло своего покупателя. Будучи совсем еще «зелеными» издателями, мы считали, что возвраты, то есть не проданные и возвращенные нам журнальные экземпляры, это тоже товар, на котором можно что-то заработать. Мы также боялись, что дистрибьютор может нас обманывать. Поэтому мы с самого начала решили забирать непроданные экземпляры. И первыми нашими возвратами были как раз непроданные экземпляры “Nowa Fantastyka”. Я до сих пор чувствую их тяжесть в своих руках!
Когда грузовик агентства “Ruch” приехал к арендованному нами складу, когда мы увидели, сколько в его кузове этих непроданных журнальных тетрадок и начали их носить – нам стала понятна вся бессмысленность ситуации. Четверть большого помещения в подвале Астрономического центра на Балтийской улице оказалась заваленной перевязанными шпагатом пачками июльского номера “Nowa Fantastyka”. И мы понятия не имели, что нам с этим «богатством» делать. В конце концов в нем завелись мыши. Мы долго тянули с этим, но в один прекрасный день все же засучили рукава и отправили всю эту кучу макулатуры на переработку.
Проблему возвратов мы решили несколькими месяцами позже, с большим успехом раздавая непроданные номера журнала “Fantastyka” и других наших журналов по всей Польше, вербуя таким образом новых читателей. Это был один из придуманных нами способов рекламы. Великолепный по действенности!
Мацей Паровский: Нам тоже пришлось преодолеть психологический барьер, чтобы осознать, что возвраты, во всяком случае большая их часть, никакой на раритет, а всего лишь макулатура.
Мечислав Прушиньский: Наш следующий поучительный опыт, накопленный благодаря вам, это подписка. Мы с самого первого номера журнала “Nowa Fantastyka” предлагали читателям подписку. Уже второй номер, за август 1990 года, мы рассылали тем читателям, которые уплатили за него деньги, пользуясь купоном, напечатанным в предыдущем номере.
И вот как-то августовским вечером мы со Збышеком взялись за подготовку к рассылке. Мы печатали наклейки с адресами на стандартных листах бумаги на компьютерном принтере, разрезали эти листы и клеили наклейки на коричневые конверты. И, пользуясь секундомером, замеряли производительность нашей работы. Оказалось, что мы в состоянии подготовить и запаковать 160 конвертов в час. Стопы коричневых конвертов с белыми наклейками. Спустя два часа мы решили, что с нас довольно. Заниматься чем-то таким нам явно было не по душе. Поэтому мы создали в издательстве отдел подписки. Он молниеносно развернулся и достиг максимума производительности в 1993 году, когда мы за один месяц разослали 670 000 экземпляров наших журналов.
Мацей Паровский: Какая из рекламных стратегий наиболее действенная: когда рекламируются какие-то отдельные книги, журналы, серии… или последовательно продвигается все издательство, вся его продукция и занятые в нем люди?
Мечислав Прушиньский: Однозначного ответа на этот вопрос нет. Для читателей журнала важнее всего сам журнал, его наименование, его-то и надо рекламировать. Молодой любитель фантастики не купит журнал “Ogrody” лишь потому, что его издает та же фирма, которая печатает журнал “Nowa Fantastyka” или журнал “Świat Nauki”. Невнимательный читатель может вообще не заметить, что журнал поменял издателя или главного редактора.
С книгами дело обстоит сложнее. Здесь важную роль играют рецензии в прессе, престиж серии; читатель обращает внимание не только на автора и название книги; для него важно также кто ее издал. Поэтому на Западе, где издательства продаются и покупаются, как и всякие другие фирмы, иногда даже после объединения нескольких издательств в одно продолжают издаваться книги от имени одного из них – самого успешного прежде. Экономическое бытие новое, а марка – ценная – старая. И еще: не стоит продавать мыло и повидло (mydło i powidło) c одного и того же прилавка. Вообще-то мы и сами не придерживаемся этого правила очень уж строго, поскольку печатаем в нашем издательстве как научно-популярную литературу, так и любовные романы. Однако, например, наши туристические услуги мы не продаем под маркой нашей издательской фирмы.
Суммируя, надо ставить как на солистов, так и на всю капеллу. Следует кроме того помнить, что несколькими небольшими фирмами легче управлять, чем одной большой. И легче передавать их другим людям, чтобы они ими управляли ежедневно, несли за них ответственность… Поэтому мы вот уже десять лет признаем ваш независимый статус. Многие проблемы, связанные с журналом “Nowa Fantastyka”, вы решаете сами. Это оправдало себя и прекрасно действует.
И вот картинка, которая поразила меня до глубины души. На фотографии – Мечислав Прушиньский на первом плане, справа, в зеленой тенниске, а за ним… за ним его команда!
10 ЛЕТ
10 lat
Фирме “Prószyński I S-ka” исполнилось десять лет. Из тех четырнадцати журналов, которые мы ныне издаем, несколько на протяжении уже многих лет занимают ведущие места в списке наиболее читаемых в стране периодических изданий. Наши ежемесячники регулярно читают шесть с половиной миллионов человек, то есть журнал читает каждый пятый взрослый поляк.
А вот читателей наших книг и сосчитать невозможно – фирма “Prószyński I S-ka” издала около двух тысяч наименований книг самой разной тематики.
Мы верим в силу печатного слова, но пытаемся также дойти до читателей с помощью электронномедийных средств.
Более 500 человек, работающих в нашей фирме, стараются своей добросовестностью и компетентностью заслужить доверие и признание читателей. Нашей работе сопутствует ощущение создания чего-то нового и ценного, а основополагающее правило, которым мы руководствуемся – это уважение к читателям.
Мечислав Прушиньский/ Mieczysław Prószyński (род. 7 января 1953) – астрофизик по профессии, оставивший блестяще начатую карьеру ученого ради занятия издательским делом. Его фирма ““Prószyński I S-ka” и ныне занимается изданием книг и журналов. Вот тут ниже сравнительно недавний и много говорящий фотоснимок (2015).
Интересно было бы прикинуть – если за первые 10 лет фирма издала около 2-х тысяч наименований книг, то сколько же томов она поставила на читательский рынок в последовавшие 19 лет?
И таки да –Прушиньский ныне не только удачливый издатель и весьма крутой бизнесмен, но также многоопытный парашютист (здесь он прыгает с четырехкилометровой высоты):
и не менее опытный скалолаз.
И, кстати, кавалер Офицерского Креста Ордена Возрождения Польши (2011).
6. И еще один материал, посвященный Ролану Топору.
Это небольшая статья Мацея Паровского, которая называется “Błysk Topora!” (стр. 59).
БЛЕСК ТОПОРА!
В семидесятых годах в польской культурной прессе ярко отражался блеск Топора. Человек, стреляющий по мишеням, нарисованным на его собственных ступнях.
Смятое пятерней лицо.
Цирковой шатер с двумя дверьми – над одной написано: “Вход бесплатный”, а над второй, с противоположной стороны: “Стрельба по живым мишеням. Цена билета…” И многое, многое другое.
Это имело вкус провокации, брошенного вызова, насмешки, но и фантастического жуткого синтеза тоже. Именно эта школа породила более поздние и, быть может, более изощренные в художественном отношении продукты творчества МЛЕЧКИ/Mleczko, КАПУСТЫ/Кapusta, САВКИ/Sawka, ХРОБОКА/Chrobok, вероятно ЧЕХОТА/Czеchot, на комиксах которых воспитывались также НФ-авторы и НФ-активисты третьего поколения.
Орамус, Баранецкий, Ковальский должны это помнить – рисунки Tопора часто появлялись на страницах студенческого еженедельника “Politechnik”, печатаясь по тому же принципу, по которому сейчас печатаются в ежемесячнике “Nowa Fantastyka” рэтмены Невядомского. Мы публиковали их в нарушение авторских прав, но тогда авторскими правами никто не заморачивался. Повторяю – в ту пору Топор открывал нам свой лик провокатора, насмешника, “черного юмориста”, мучителя, что, однако, смахивало на философию животворного всеобщего разоблачения, осмеивания, шутовства. Топор издевался, дезавуировал серьезность и качество Божьего творения; но и Бог, создавая Топора, пошутил, придав ему внешний облик шута, несерьезного человека. Шутник сам выглядел как шутка Бога, Думаю, что, вопреки видимости, оба находили это весьма забавным.
В манере Топора заметна некоторая механистичность, склонность к игре на одной струне – что потом оказывается прозорливостью. Получается, что вульгаризация, тривиализация всего и вся нацелены на стимуляцию ума, а не на его оскорбление. Мне известны два значительных фильма по Топору (созданных с участием Топора). «Жилец» Романа Полянского (1976), поставленный по «Химерическому жильцу» Топора, тоже ведь сыгранный на одной струне, был по сути кафкианской притчей. Издевательской, забавной и ужасающей.
Топор обладал удивительным даром писать просто, незатейливо, ненавязчиво, но в то же время логически последовательно. Только это потом как-то разрасталось в голове, и сумма событий оборачивалась взрывом смысла и ужаса. Злой дух места, ксенофобное окружение, равнодушие, глупость и вредность парижан доводят в фильме жильца-Трелковского до самоубийства.
Даже фигура круга (ronda)в этом фильме (и в романе тоже) кажется очевидной, бесхитростной. То же самое с рисунками Топора. Они осознанно топорные, трудно назвать художника мастером штриха и линии. И в то же время они кажутся очень аккуратными. Его рисунки к чешско-французскому мультипликационному фантастическому фильму «Дикая планета» (1973, режиссер Рене Лалу/Rene Laloux) – это квинтэссенция быстролетной онирической поэзии. Топор, когда хотел, умел быть и таким.
Я помню (снова воспоминание человека третьего поколения), как мы смотрели фильм в клубе “Remont” – история о таинственной цивилизации великих драгов тоже была вписана в круг. И тоже потрясала. В основу сценария фильма лег роман Стефана Вуля/Stefan Wul -- писателя, известного у нас по роману “Remedium” ("Odyssee sous controle...", 1959), изданному в 1982 году, тоже безыскусному, однако высоко оценивавшемуся в первых читательских опросах нашего журнала.
Простота, легкость – может быть в этом все дело? Топор творил так, словно забавлялся этим, он давал волю фантазии, не связывал себе рук правдоподобием, не оттачивал технику, доводя ее до совершенства. Его произведения рождались как бы автоматически, сами по себе, в той сфере, где мечты встречаются с кошмарами, а восхищение с ужасом. Он любил жизнь и поэтому показывал, как мало требуется для того, чтобы ее обезобразить. Он был, вероятно, человеком нашего круга, только плохо поддающимся квалификации. Руки у него находились где-то в “ужасах”, голова – в социологической фантастике, а где ноги? Только он и сумел бы, кстати говоря, это нарисовать.
Очень интересный материал напечатан в рубрике «Наука и НФ» – интервью, которое Мацей Паровский/Maciej Parowski взял у Марии Оферской/Maria Oferska – ведущего редактора серии «Biblioteka Myśli Wspólczesnej/Библиотека современной мысли» (она же “±∞”) в издательстве «PIW (Państwowy Instytut Wydawniczy)». Интервью называется:
ТИГЕЛЬ ИДЕЙ
(Tygel idei)
Мацей Паровский: Что такое – «научное мировоззрение»? Существует ли всеобщее согласие относительно значения этого термина?
Мария Оферская: Этим термином сейчас уже не пользуются – это «догматическая» категория, связанная с марксизмом. Существуют верифицированные или не верифицированные научные теории, гипотезы – в естественных науках; рождаются новые направления в философии, социологии и психологии. А об едином, сплоченном мировоззрении, синтезирующем научные взгляды, относящиеся к природе нашего мира, человеку, истории человеческого общества – уже никто всерьез не говорит.
Мацей Паровский: А как обстояло дело с этим четверть века назад, когда вы начинали издавать популярную серию “±∞”? Не шла ли тогда речь о популяризации классовой науки в развивающемся социалистическом обществе?
Мария Оферская: Я не могу ответить на этот вопрос, потому что веду эту серию лишь с 1981 года. Однако, проанализировав список изданных позиций, можно сказать, что серия создавалась в результате именно осознания существенных пробелов в нашей литературе, и одним из ее основных положений было устранение этих недостатков. В те времена открывались новые возможности для науки и культуры, а молодые люди языков не знали, да и за границу тогда ездили гораздо реже, чем теперь. То есть издателю нужно было выбрать самое ценное из продуктов современной научной мысли и решить, с какого исторического момента отсчитывать недобор и чем заняться в первую очередь. Исходным положением BMW – и ныне актуальным – был подбор работ, помогающих решению самых существенных и самых насущных проблем современной культуры, современного сознания. При этом мы сделали ставку не на научно-популярную литературу (в этом специализировались серия «Omega» издательства «Wiedza Powszechna» и серия «Problemy» издательства PWN), а на эссеистику.
Эссе – это вдохновляющая форма, побуждающая к критическому мышлению, самостоятельной работе. Печатать оригинальные тексты, а не их пересказ и обсуждение – таков был принцип. Поэтому физику у нас представляли Гейзенберг/Heisenberg и Вейцзекер/Weizsäker, футурологию – Тоффлер/Toffler, социобиологию – Уилсон/Wilson, философию – Ясперс/Jaspers, Хабермас/Habermas,
Хоркхаймер/Horkheimer, Гадамер/Gadamer, культуру – Элиаде/Eliade, Кайуа/Caillois. Это, разумеется, только примеры.
Мацей Паровский: Однако некоторых работ, содержавших ответы на воистину важные вопросы, вам напечатать все же не удалось. В списке серии до сих пор не хватает произведений таких, считавшихся прежде неблагонадежными, мыслителей, как Поппер/Popper, Арендт/Arendt, Кестлер/Koestler, Маслоу/Maslow…
Мария Оферская: Вы правы, но сейчас цензурных ограничений уже нет. Да и раньше, в шестидесятых-семидесятых, цензурный натиск на научную литературу был слабее, чем в пятидесятых годах. При желании издатель, «манипулируя» в худшем случае предисловиями и послесловиями, мог доставить на польский книжный рынок те или иные запрещенные мысли, идеи, декларируя критическое к ним отношение. Читатели понимали и принимали условия этой игры. В пору военного положения цензурные требования ужесточились. Но давайте не будем возвращаться в прошлое. Это было и ушло. В нашей новой ситуации читатели ищут ответы на новые вопросы, требуют помощи в интерпретации новых тревожных проблем. Нужно внимательно наблюдать за переменами в науке, за ходом современной научной мысли, чтобы отбирать для издания самое существенное. Ну и, разумеется, не упускать из виду того более старого, что ныне открывается вновь.
Мацей Паровский: Вроде изданных год назад политических и социокультурных эссе Шпенглера/Spengler, автора знаменитого «Заката Европы».
Мария Оферская: Хороший пример. Оказывается, что замечания, сделанные Шпенглером при анализе немецкой и европейской ментальности, которому он подверг их несколько десятилетий назад, вновь актуальны в отнесении к нынешних явлениям и процессам. Я полагаю, а скорее даже уверена в том, что Шпенглер будет востребован не только в Польше. Это явление определенной «общности интересов» относится не только к нашему и, беря шире, не только к европейскому кругу. Американский социолог Роберт Мертон/Robert Merton сказал, что новые мысли, новые направления, новые идеи рождаются одновременно в разных странах и средах. Я просматриваю издательские каталоги разных стран и вижу совпадение переводов хотя бы тех же немецких философов Ясперса и Хабермаса.
Я наблюдаю также за тем, как развиваются споры вокруг философии, примером тут может послужить полемика относительно позиции Хайдеггера, его кратковременной покорности фашизму. Мы входим здесь в сферу аксиологии в науке и философии. Касаемся проблем обязанности и долга, а также измены и интеллектуальной коррупции клерков, по определению Бенды/Benda. Двадцатый век сводит счеты сам с собой, говорит о прошлом в категориях борьбы добра и зла, лишь теперь открыто признает, что у нас за плечами остались долгие десятилетия тоталитаризмов, преступлений, бессмыслицы и страданий. В «BMW» выйдет книга Цезария Водзиньского/Cezary Wodziński «Heidegger i problem zła/Хайдеггер и проблема зла» -- первая на эту тему в нашей стране.
Мацей Паровский: Можно, наконец, говорить всю правду. Можно сравнивать, сопоставлять Гитлера со Сталиным и Лениным – один другого стоили, учились взаимно друг у друга. Можно, даже нужно в интеллектуальном смысле, критично отнестись к революции, утопии, а позитивно, допустим, к идее консерватизма или правизны… Но нужны ли такие интеллектуальные ревизии? Люди перестали интересоваться культурой, наукой, духовным долгом, исследованиями прошлого. Во главе всего настоящее, а в нем – массовые развлечения.
Мария Оферская: Вы, несомненно, во многом правы. Всему этому сопутствуют вдобавок -- во всяком случае, у нас -- бесплодность, мелочность литературной и научной жизни. Нам все еще не хватает деловой, предметной критики, добросовестного рецензирования, честной полемики, в которой не обливали бы грязью людей с другими взглядами. Я вижу в этом психологические последствия нашей трудной жизненной ситуации, остатки сформировавшейся ранее ментальности. Но это не только польская проблема. Весь мир как-то заблудился, оторвался от традиций, ушел от истоков, захлебнулся техникой, утратил чистоту критериев, люди чувствуют амбивалентность своей ситуации. Человек становится податливым на простейшие предложения, его философией становится лозунг: как можно меньше неприятностей, как можно больше удовольствий за минимальную цену. Минимизация ценности собственного усилия, стремление ухватить уже готовое в каждой области деятельности – это явления мирового масштаба.
Мацей Паровский: И я бы не сказал, что это идет людям во благо.
Мария Оферская: Да, конечно. Тревожность, неуверенность – повсеместные характерные ощущения. Я читала недавно в «New York Herald Tribune» дискуссию литераторов, публицистов, историков культуры – там шла речь о том же. Собственно, они спорили, правда ли то, что книга, литература – умирает. Интересный спор, особенно если принять во внимание тот вывод, к которому они в конце концов пришли: пока мы будем жить, пока будет существовать человеческая любознательность, книги будут писаться, печататься, покупаться и читаться.
Мацей Паровский: Из Нью-Йорка все видится иначе, чем из Варшавы?
Мария Oферская: Вот, надо надеяться на то, что это не так. Несмотря на дестабилизацию книжного рынка, рост цен, плохую систему распространения, ограничение индивидуальных возможностей, у нас существует определенная категория читателей, в особенности молодых, которые интересуются культурой, цивилизационными достижениями, наукой и готовы этот свой интерес оплачивать. Эта группа снизила свою численность (судя хотя бы по продажам книг серии «BMW» -- некогда продавался тираж 20-30 тысяч экземпляров, сейчас в пределах 3 – 10 тысяч), но не исчезла. Я смотрю на ситуацию глазами определенного поколения, сформированного помимо всего прочего и нашей серией, которое все еще держится и не желает отказываться от своих запросов. Если пауперизация общества будет приостановлена, то эта группа наверняка расширится. Если нет…
Мацей Паровский: Я, пожалуй, даже знаю, чем таких людей можно было бы привлечь. Момент ныне переломный, как бы перенесенный из учебника истории или фантастических эпопей Азимова или Хайнлайна, когда одна эпоха сменяется другой. Когда дезинтеграцию должна сменить интеграция на более высоком уровне. Мир сбрасывает старую кожу, многие из сегодняшних интеллектуальных тенденций и явлений мимолетно определяются через отрицание прошлого. Поэтому говорят о постмодернизме, о постструктурализме. Наше время -- эпоха постсовременная, постиндустриальная, посттоталитарная, посткоммунистическая… Я слышал даже о постфеминизме, более, вроде бы, открытом, чем традиционный феминизм, поскольку он не сводит отношения между женщиной и мужчиной к ожесточенной борьбе двух классов-полов. Может быть, стоит активно участвовать во всех этих переменах, формировать их?’
Мария Оферская: Забавно, я тут вспомнила: Умберто Эко/Umberto Eco сказал недавно, что у каждой эпохи был свой постмодернизм. В культуре действительно коренятся механизмы, приспосабливающие человеческую жизнь к восприятию «шока будущего» без утраты нашей связи с наиболее важным. Но действительно, почти весь ХХ век человек живет с предчувствием конца, упадка. Новым явлениям не хватает точного определения. Невозможность всеобъемлющего критического осмысления действительности приводит к ощущению утраты, потере доверия к фундаментальным ценностям и идеям; у нас нет видения устраивающего всех общественного порядка, мы не решили проблему свободы, проблему равенства, да и с проблемой братства дела обстоят не лучше. После Второй мировой войны мир еще более усложнился, стал еще более неоднозначным, люди терзаются противоречивыми чувствами при решении политических, социальных, религиозных, культурных вопросов. Мы пытаемся, вслед за Эко, видеть в этом переходный период. Но, возвращаясь к Польше, следует сказать, что здесь ситуация особенно тревожная. Наши трудности отгораживают нас от мира – развитие науки, свободное пользование культурными достижениями тормозится нехваткой средств.
Мацей Паровский: Но некоторые люди читают книги. По моим наблюдениям, усилия серии BMW в построении польского общественного сознания сосредоточиваются на трех направлениях. Во-первых, вы показываете новые, переломные тенденции: “Parabole i katastrofy/Параболы и катастрофы”Рене Тома/R. Thom, “Sociobiologia/Социобиология”Уилсона/E. O. Wilson, “Nauka i zjawiska nadnaturalne/Наука и сверхъестественные явления”Тейлора/Taylor, “Punkt zwrotny/Поворотный пункт”Ф. Капры/F. Capra, “Z chaosu ku porządkowi/Порядок из хаоса”И. Пригожина/I. Prigogin и И. Стенгерса/I. Stengers… Далее идет интеллектуальный пересмотр идей, к которому я отношу, например, новую интерпретацию Фрейда, некогда плохо переведенного американцами (Б. Беттельгейм/B. Bettelheim “Freud i dusza ludska/Фрейд и человеческая душа”), “Upadek idei postępu/Упадок идеи прогресса”З. Краснодембского/Z. Krasnodębski, раскрытие механизмов ирреальности, в чьих недрах функционировала польская наука (Е. Лютыньский/J. Lutyński “Nauka i polskie problemy. Komentarz sociologa/Наука и польские проблемы. Комментарий социолога”)… И, наконец, мы имеем интересное предложение взглянуть по-новому на подзабытое старое. То есть, мы вслед за Беттельгеймом/Bettelheim говорим о важности и значительности сказки, заново открываем Шпенглера, вместе с Катажиной Рознер (K. Rozner “Hermeneutyka jako krytyka kultury/Герменевтика как критика культуры”) пытаемся воссоздать то, что содержали в древности произведения культуры и философские, трактаты обедненные нашими нынешними научными взглядами… Три этих способа, как мне кажется, складываются в общий план преодоления духовного и ментального кризиса.
Мария Оферская: Наверное, так оно и есть, хотя отделить новое от старого, пересмотр от открытия стоит мне гораздо большего труда, чем вам. Например, Капра, автор “Поворотного пункта”, внедряет в науку идеи Востока – отнюдь не новые, принадлежащие более старым, чем наша, цивилизациям – и, опираясь на них, подвергает сомнению некоторые непоколебимые доселе научные парадигмы, доказательства, демонстрируя элементы уж вовсе фантастического воображения. “Социобиология”Уилсона, в свою очередь, продолжает старый спор о человеческих началах – какое из них главнее: духовное или физическое? Что определяет наши начинания: духовные решения или биологические детерминанты? С. Гульд/S.J. Gould в книге “Niewczesny pogrzeb Darwina/Несвоевременные похороны Дарвина” позволяет себе высказать сомнения, относящиеся к теории эволюции, но в основном защищает ее не только остроумно, но и с юмором. Том (R. Thom “Parabole i katastrofy”) – действительно формулирует новую и рискованную теорию, применяя математические методы для рассмотрения нынешнего общественного положения и объяснения свойственных ему катастроф. Кшиштоф Помян/Krzysztof Pomian, хоть и спорит с Томом, называет его вторым Декартом… В общем, вы правы – мы работаем в той области, где неустанно рождаются новые мысли, где припоминается и заново интерпретируется то, что излишне поспешно было отброшено или забыто. Мы не избегаем спорных, противоречивых теорий. Хотим дать читателям возможность осмотреться и выбрать.
Мацей Паровский: Это кризисное состояние неуверенности и поиска имеет в себе нечто притягательное. Я помню, как когда-то о науке говорили совершенно иначе – как о передаче суммы знаний или даже вбивании этой самой суммы в тупую ученическую голову. Как о бесспорном нудном каноне, снабженном к тому же штемпельком политической правильности. А теперь – теория Тома, например, покоряет своим эксцентрическим поэтическим обаянием и поражает нахальством бунтарской прокламации.
Мария Оферская: Действительно, с этой точки зрения ситуация выглядит более красочной, попросту фантастической. Заметнее войны между научными школами. Мы чаще признаемся, что наука прихварывает (Б. Диксон/B. Dixon “Nie igra sie z nauką/Наука – не игрушка”), что и она часто становится объектом абсолютно ненаучных мифологизаций, мистификаций. Мы говорим также теперь, что не существует объективного исследования, объективной гипотезы – верование, философское или религиозное, оказывают большое влияние на позиции и установления ученых. Наука не является чем-то изолированным, совершенно объективным, бескорыстным.
Мацей Паровский: Мы также знаем, что не получаем и не получим от ученых всего на свете. Существует нечто, что может дать нам лишь настоящий Поэт. Настоящий Философ. Настоящий Жрец. Искренний Шут…
Мария Оферская: Да, хотя ученые, мы ведь знаем их, и эти роли, эти области деятельности попытаются освоить, кодифицировать, систематизировать. Они, например, уже частично освоили и систематизировали… фантазию. Большинство знакомых мне ученых, людей интеллектуально развитых, не гнушаются ни фантастикой, ни научной фантастикой. Напротив, они признают, что фантастика развивает воображение, формирует и обостряет чувствительность, высвобождает интуицию, привлекает внимание к тому существенному, которое мы, увязшие в повседневности, можем проворонить. Фантастическое творчество, идущее временами против течения обыденных знаний, наперекор здравому смыслу и строгой логике, может сыграть воистину бесценную роль в отношениях между людьми. И в развитии научной мысли. Я видела, что многие ученые имеют и читают научно-фантастические книги.
Мацей Паровский: А я, пожалуй, не сумею назвать ни одного писателя или критика НФ, у которого не книжной полке не стояли бы несколько книг серии «±∞». Спасибо за беседу.
P.S. Трудно, а пожалуй, и вовсе невозможно объяснить, чем были в свое время для нас, знакомых с современной (не марксистской) философией лишь по университетскому курсу «Критика буржуазных и идеалистических философских учений», невзрачные (на первый взгляд) книги этой серии. Как это ни банально повторять, они были воистину окном в большой мир. Таких книг на английском или, там, на французском,-- тогда было днем с огнем не сыскать, а книги на других языках?.. Что-то не припомню, чтобы мне попадалось хоть что-то подобное на чешском, немецком, болгарском, румынском языках. Так что огромное спасибо пани Марии и ее коллегам. Разумеется, до нас доходило не все, но уж то, что доходило, читалось… И еще как читалось! Надо сказать, что эта замечательная книжная серия выходит в свет до сих пор. В ее общем списке около трех сотен томов, оформление стало несколько более ярким, но содержание серии выдерживается в том же, заданном уже многие десятилетия назад, ключе. И дай Бог здоровья и многих лет жизни всем тем, кто продолжает радовать читателей новыми ее томами. W.
облако тэгов
