Ни одно из всех созданий этого мира, кроме человеческих душ, не видело звёзд, не поднимало взоры в небо, чтобы всматриваться в их пламя.

Он умудрился на чердаке построить свою Машину Времени, Транспортное Устройство из проводков нервного сплетения, отвечающего за восприятие и интуицию. Добавил к этому внутреннюю поверхность продолговатого мозга и область коры позади зрительного нерва, установил перцептор отличий между прошлым и будущим. Машина экстраполировала последовательность человеческих взлетов и падений и на этой основе сама устанавливала себе пункт назначения.

Санта-Барбара. Девятнадцатилетний красавец Саймон Гросс с пачкой рукописей под мышкой, молодой гений. А потом была Корея, Испания, Марокко. И растраченный попусту за сорок лет талант. Он затащил старика Гросса на чердак и включил Машину Времени. И вот опять Санта-Барбара. Они встретились, старый и молодой Саймон Гросс.

Джонни Куайр на войне резвился, как молодой барашек, прыгал через пулеметную очередь, будто через живую изгородь у себя дома, в Айове. Шарахался в сторону и уворачивался, плясал под металлическое пение летящих пуль, словно это были порхающие в воздухе диковинно-яркие колибри. Кенгуру в солдатской форме, да и только. Град пуль, шрапнели и минометных снарядов был для него что свист ветра. Немцы с криками разбегались от Джонни. Пули пролетали у него под мочками ушей, между коленями, сквозь растопыренные пальцы. Для Джонни это всё — игра, а не война. Вся штука в том, чтобы первым крикнуть: «Ба-бах, ты убит!». Тогда другой должен падать. Но… однажды Джонни серьезно зацепило.

В туман, который смешивается с дождем и летит в продуваемое ветром безмолвие, нет‑нет да скрипнет калитка — пришла банши. Это дух в обличье старухи, что выходит на дорогу, когда кому‑то суждено через час умереть. Банши может быть и прекрасной девушкой, которую ты обманул когда-то, и разбил ей сердце... Она стояла, прислонившись к дереву, в длинном облачении лунного цвета; ее тяжелая, доходившая до бедер шерстяная шаль волновалась, трепетала, махала крылом ветру.

Джеймс Мэлоун въехал в город, паля из пистолетов в синее небо. Затем поскакал в салун, где потребовал бутылку виски. Распугав посетителей, Мэлоун узрел парикмахерскую напротив салуна. Для верности передернув затворы, он вошел в парикмахерскую и плюхнулся с двумя пистолетами в черное кожаное кресло без очереди. Парикмахер набросил на Джеймса Мэлоуна свежую простыню. Под ней торчали пистолеты, как пара белых островерхих шатров. Мэлоун припугнул парикмахера, мол, порежешь — убью, всажу в тебя пулю. Брадобрей молча кивнул. А затем устроил бритьё по высшему разряду.

Кто не спрятался, я не виноват! Он ощущал, как она летней ночью через весь город возвращается домой, где она ступила на мостовую и перешла улицу, стуча каблучками под июньскими вязами. В пустынном ночном безлюдье он вжился в ее облик. В руках сумочка. Длинные волосы Лавинии щекочут шею. На губах слой помады. Не двигаясь с места, он шел домой в полночной тьме. Она была хрупким, смутно белым мотыльком; он приколол ее к створкам двери острой иглой ужаса. Вокруг этого экземпляра можно было ходить, сколько вздумается, и разглядывать, разглядывать. Пятеро милых девушек за последние два года. Тебе страшно?

– Беги, – приказал он.

Сестры Джулиет и Анна долго сидели в гостиной. Анна прислонилась лбом к оконной раме и предположила, что под их городом еще один город, мертвый город под ногами, в водостоке. Ведь он пронизывает весь город, его туннели — под каждой улицей, и по ним можно ходить, даже не наклоняя головы. Водосток ветвится повсюду и выходит прямо в море. Быть может, кто-то уже живёт в водостоке?

Пассажир был бледен, словно его ждала близкая смерть от какого то тяжкого недуга. И вскоре он лежал с закрытыми глазами, и только подергивание головы в такт движению поезда создавало видимость жизни. Минерва Холлидей, медсестра, решилась пощупать его запястья: в них пульсировала ледяная вода. Старая сестра милосердия поняла, что его недуг называется «люди».

Он всмотрелся в газетный некролог Тимоти Салливана, компьютерного гения, умершего в 77 лет от рака. Теперь все враги Уолтера Гриппа были мертвы! А у него не осталось причин, чтобы жить. Со смертью Тимоти Салливана у него потух в душе сокровенный огонь. Он горел благодаря врагу Салливану, и заставлял Уолтера идти вперед. Но если у Уолтера кончились старые враги, почему бы не появиться новым?

Мартину Смиту было десять лет, он болел и не вставал с постели. Его связным, его гонцом на волю стал пес. Пес везде успевал побывать. Он был частью его самого, той ловкой и быстрой его частью, которую он посылал познать внешний мир. Пес вместо него бегал по улицам городка и его окрестностям, к реке, озеру или ручью, в дровяной сарай или на чердак. И неизменно возвращался с подарками — запахами подсолнечника, гаревой дорожки школьного двора или же молочая с лугов. Пес рассказывал, а прикованный к постели мальчик слушал и вспоминал, какой бывала осень, когда он сам ее встречал. Иногда пёс старался привести Мартину необычных друзей...

Чарльзу было тринадцать. Ужас охватил его на третий день болезни. Стала меняться его правая рука, стала какой-то другой, чужой. В четыре пополудни стала меняться его левая рука. Она пульсировала и изменялась клетка за клеткой. Ногти на пальцах сначала посинели, потом стали красными. Рука менялась примерно с час и, когда процесс закончился, выглядела самой обыкновенной. И вдруг белые руки мальчика поползли по его груди к горлу.

Этим утром Мехико был пропитан мыслями о смерти. Повсюду были женщины в черных траурных платьях, и дым от церковных свечей и жаровен забивал ноздри бегущего мальчика запахом сладкой смерти. В этот день все мысли были о смерти — это был El Dia de Muerte, День Смерти. Все места гигантской чаши стадиона, где состоится коррида, были заполнены народом. Матадоры, пикадоры, banderilleros — все вышли или выехали на ровный песок арены. Раймундо стремглав мчался по Авенида Мадеро, лавируя между быстрыми, большими и черными, как быки, автомобилями. Одна гигантская машина взревела и начала сигналить. Раймундито бежал быстро и легко. Что-то изменилось... Раймундо стоял не шевелясь, будто примерз к асфальту, а машина надвигалась на него...

Дун‑гимнобежец был местной знаменитостью: он первым разносил любые вести. Лорда Килготтена убила молния. Но какая судьба постигнет вино, которое Лорд Килготтен закупал квартами и тоннами, в тысячах бочек и бутылок, что хранились у него в погребах и на чердаках? Вот что волнует ирландцев больше всего. У усопшего оказалось последнее желание — вино должно попасть в могилу вместе с ним! Стряпчий начал уж было выливать дорогое вино в землю бутылку за бутылкой. Этого ирландцы стерпеть не могли, но последнее желание покойного должно быть выполнено!

Она смотрела на мужа в упор: начинался раздел имущества, и начался он с книг. Кажется, она стала понимать, где между ними прошла трещина. Его любимые книги для неё – чепуха. Её книги для него – барахло. Почему они этого не заметили десять лет назад? Мы многого не замечаем, пока любим.

Случай с Эммой Флит был совсем особенный. Доктор долгое время не мог понять, где кончается пациентка и где начинается кушетка. Эмма Флит была трехстворчатым шкафом. Эта гора мяса должна весить по меньшей мере четыреста фунтов. Татуированная гора мяса. Она стала для возлюбленного тем холстом, который он искал с юности...

Обретались в этом доме и дядья с тетками, и родные с двоюродными, и деды с бабками – что поганки на опушке, что опята на пне. Кое у кого еще молоко на губах не обсохло, а иные были ровесниками Сфинкса. Но самой примечательной из всех была Сеси. В ней уживались все страсти, от первой до последней, какие с незапамятных времен изображались на холсте, на подмостках, на экране. Что ни попросишь – все исполнит. Двоюродные братья не сразу сообразили, каково будет жить дальше, если их тело сгорело вместе с сараем. Это пока их всех четверых приютила внутри себя Сеси, а потом что делать, не в дедулю же братьев-то? Его череп, хотя ему и четыре тысячи лет, – это вам не постоялый двор. Но дед всё ж смирился и принял их...

Воскресенье в Дублине — пабы закрыты весь день, не считая какого-то жалкого часа. Билеты в кино проданы еще две-три недели назад. Заняться нечем, разве что пойти в зоопарк поглазеть на воняющих мочой львов, или оглядывать серые каменные улицы и серые каменные тучи, глядя на идущих мимо замерзших людей. В такие дни все, чего ты не успел сделать в жизни, вдруг настигает тебя, развязывает твои шнурки, зудит у тебя в бороде. Помоги, Боже, тому, кто в такой день не успел расплатиться со всеми долгами...

Любая общность, любая цивилизация, которая не стремится поймать будущее и повлиять на него, обречена превратиться в прах, остаться в прошлом. Крейг Стайлз, будучи единственным за всю историю человеком, совершившим путешествие в будущее в мегахронометре, после векового молчания согласился на интервью. Сто лет назад он уже рассказывал о том, как человечество обрело себя. Мы преобразили города, очистили водоёмы и атмосферу, прекратили войны, установили в космосе солнечные батареи, чтобы освещать Землю, заселили Луну, Марс и Альфу Центавра. Мы нашли средство от рака и победили смерть. Сегодня ему стукнуло сто тридцать лет. Ровно в 16 часов исполнялось сто лет с момента его уникального путешествия. А Шамуэй стал единственным репортером, который удостоился от Стайлза приглашения на чашку чая. Но зачем старик его зовёт, какое эпохальное заявление будет сделано сегодня, когда его молодое «я» прибудет из прошлого?

Когда ты женат десять лет, то не ждешь, чтобы твоя жена торчала у тебя на коленях каждый вечер битых два часа, по десять раз на дню звонила тебе на работу и лепетала, как девочка. Иногда хочется убежать от неё к друзьям. Так сделайте копию самого себя или своих друзей, ведь Корпорация предлагает новые гуманоидные пластиковые модели. Да и поведение у моделей не примитивное!

Один индус был похоронен заживо, проспал в могиле 60 дней и ничего не ел. 60 дней без сладостей, мороженого, пирожных, без воздуха. А тут, на пустыре, кричала женщина из-под земли. Солнце печет, а она кричит. И папа не верит, как назло, что женщина кричит из-под земли. И чем всё это кончится?