Совсем недавно, на одном из телеканалов, посвященных отечественному советскому кино демонстрировали фильм «Черная стрела» 1985 года. Удивительно, но в моем детстве его совсем не показывали, впрочем, как и «Айвенго», или «Рыцарский замок». Во время просмотра, сразу ностальгически вспомнился момент прочтения первоисточника. Это было начало 90-х, когда библиотеки были практически в каждом микрорайоне, в обычных квартирах. Таковая была и в моем дворе, я также был записан еще и в пару других, располагавшихся в соседних кварталах. Сначала я взял «Трех мушкетеров», которые, впрочем, не произвели на меня впечатления, затем пришел черед сдвоенного сборника Стивенсона, где первым по содержанию был. разумеется, «Остров сокровищ», который я читал, а дополнением оказалась достаточно небольшая «Черная стрела». Библиотеку расформировали как раз ко времени сдачи моей книги, и экземпляр остался у меня, навсегда запечатлев дату первого прочтения повести.

Повесть мне очень понравилась. Надо сказать, что зловещее и пророческое стихотворение, что было на стреле, отправившей мир иной старика Эппльярда, я помню наизусть. и время от времени цитирую каким-нибудь людям помоложе. Что мне нравится у Стивенсона, так это легкость, именно с такими событийными, приключенческими романами и нужно коротать время в какой-нибудь очереди, или в пути. В них нет перегруженности и затянутости Скотта, но во многом они как раз и ориентированы на молодежь, ведь и героями являются такие же молодые люди, попадающие в невероятные приключения на фоне тех или иных исторических событий. История Дика Шелтона, в одночасье узнавшего цену предательству и лицемерию взрослых людей, окружавших его всю жизнь, и его благородный, пусть и наивный (во многом, наивный) нрав, вызывает улыбку умиления больше, чем раздражение от того, если бы кто-то написал то же самое в современных реалиях.

«Черная стрела» — это повесть инициации, где детское и невинное восприятие мира с однозначными и мнениями о мире в одночасье сменяется, чем-то новым, ошеломительным и даже жестоким. Но, читатель, безусловно, верит в хороший конец, а он в одночасье настает, романтический, каким и должен быть финал такого произведения.

Сборник «Я так вас ждал» мне в детстве очень нравился, я часть его перечитывал, итногда мне даже казалось, что на обложке изображена наша семья, вот только, в отличие от взрослых персонажей, на кучерявого жизнерадостного мальчугана я никак не был похож.

«Нас было двое, брат и я» — вполне оптимистичное начало для приключенческого романа, но раз уж нам довелось прочитать подростковую повесть, то и приключения будут соответствующие. Местом приключений становится обычный дом «борющийся за звание дома образцового содержания», а соответственно у него есть и домком, и даже место, где этот кворум собирается. Волей случая два авантюрно настроенных мальчика, один из которых, к тому же любил книги Купера, и считал себя неким юным вооплощением Зверобоя, услышали о злостном нарушителе спокойствия спокойного дома и его обитателей, таких разных, но вполне себе сплотившихся против грубияна и хама — гражданина Паровозова. Братья-разбойники решают его перевоспитать различными способами — от спорта и водных процедур до билетов на выставки и в театр. И, вроде бы у них ничего не выходит, но ряд неслучайных случайностей выводит авантюрную историю в разряд действительно социального произведения. когда антагонист оказывается совсем не таким уж плохим человеком, просто обстоятельства взрослого мира иногда накладывают на взрослого человека ряд обязательств, тягот и проблем. Братья-разбойники всего этого не понимают пока, но их честные устремления помочь, помогают стать лучше и им самим.

Тот номер журнала «Мы», вывалившийся в незабвенном 1996 году на мою голову со стеллажа, сколоченного из толстых плашек моим дедом-архитектором на уютной даче посреди соснового бора, нависающего косматыми гроздьми с крутых склонов сопок, и низвергающегося в собственное отражение изумрудных оттенков реки Селенга, был и вправду не похож на помпезный «Ровесник» или жеманную «Юность». Это был суровый, почти контркультурный журнал, где было место и откровениям подростков, незрелые, но искренние стихи, и письма, так пронзительно кричащие об одиночестве юных на рубеже новых, еще неизведанных 90-х.

Вот такой повести там точно было место. Сказать, что она меня шокировала, я не берусь. Вполне обыденно повествующая о культуре повседневности одного из многочисленных неуютных промышленных поселков Средней полосы, баллада. Почему баллада?

«Мне давно не хватало друга» — сказал крапивинский мальчик Р. мальчику И., уже тогда не вписывающемуся в полублатной простоватый мир барачного поселка и его окрестностей. И они стали дружить именно так, как дружили бы краписвинские мальчишки, давали бы сообща отпор хулиганам, стояли бы за правду до конца, и выражались бы пронзительными величественными фразами. Но, мальчики попали не в повесть Крапивина, а в повесть Косенкина, и им пришлось не сладко, и даже то, что осталось за кадром их уходящего в подростковый возраст детства, после игры в «китайский смех» вряд ли было чем-то романтичным и приключенческим.

Не берусь судить, о том, насколько повесть автобиографична, но устами мальчика И., делающего флэшбеки и отступления в сторону, а что же произошло с теми или иными антагонистами или статистами их гоп-братии, автор чуть ли не злорадствует, когда описывает витиеватым интеллигентным словом самые печальные исходы.

Ну, а пока догорает август, донкихотного типа пареньки пытаются заслужить доверие у членов компании «своего» района, мечтают и волнуются, хотя именно там, между строк уже понятно, что никто сильно и не хотел инициировать этих юных романтиков, но подшутить, или вытворить что погнуснее — всегда пожалуйста.

Были ли мальчики слабы в своем повседневном естестве, были ли они трусоваты? Вовсе нет. Они пытались давать отпор каждый раз, в каждой новой сцене, но именно их юный возраст, и слишком благородное отношение к институту социальных связей и драки, как поединка, сыграли с ними не раз злую шутку.

Что вышло по итогу, выражается в очень удручающем и пророческом последнем предложении повести —

Впрочем, других повестей Косенкина я не читал, и не знаю, есть ли они вообще. Однако, именно она, так или иначе врезалась в память тем, кто читал тот, выпавший со стеллажа сдвоенный предновогодний номер журнала «Мы», с угрюмой осужденной девушкой на обложке.

Маркетинговый ход с вынесением имени Уэлша на обложку «Одинбурга» крупными буквами сработал чудеснейшим образом. В этом динамичном коротеньком произведении он сам не похож на себя. Почему-то мне показалось, что автор просто забыл, что ему нужно что-то писать в сборник про One City, и в самый последний момент дедлайна он накропал ироничный памфлет через призму достаточно жесткой комедии положений. В целом, можно сказать, что в коллекцию рассказов про внезапное появление тигра в том месте, где ему нечего делать, добавился еще один. Кинг с туалетным тигром немного потеснится, и ему в помощь приходит тигр в саду. Ну, а почему бы и нет? Абсурдного здесь нет и вовсе. дама средних лет наблюдает тигра, но не волнуется, а звонит в зоопарк, где ей ничего, ровным счетом, не объясняют, а в полицию она звонить и не собиралась (ведь там куча непрофессиональных работников). Почтальон с синдромом забывчивости разносит рутинные газеты с неграмотными статьями, которые будут читать все те же представители среднего класса, привыкшие все и вся критиковать, даже если к этому среднему классу имеют весьма опосредованное отношение. Ах, да, мадам, у вас там в саду... тигр... Новости дня, впрочем, из этого тоже не получилось, зато утка с изменением статуса стадиона Маррифилд с регбийного на футбольный тревоги вызвала больше. Ну, еще бы, ведь 60 с чем-то тысяч зрителей непонятной игры с дыневидным мячом — это одно, а 60 с чем-то там тысяч футбольных казуалов, да еще и половина из Глазго — это ужас, какой уж там тигр. Тем временем, о тигре озаботился не зоопарк и не полиция, а, собственно, его хозяин, этакий гангстер с легким налетом Пабло Эскобара и мясного магната из Техаса. В общем, ирония у Уэлша образца 2005 года все еще на высоте, хотя в рассказе нет психопатов или наркоманов, зато жителей Маррифилда — хоть отбавляй.

А вот, когда слышишь название «Укладчица №5», сразу представляешь длинную шоколадно-черную коробку конфет «Птичье молоко», из которой вываливается пресловутый маленький ярлычок, где горделиво, и, в то же время, трагично вкладывается смысл бытия, ведь конфеты укладывают самые разные люди, а вот бумажку, схожую своим качеством с основой для аптечного рецепта, выдают всего одну, одну на всех.

Счастье, впрочем, тоже не выдают на всех, и вот тогда, уже на закате своей жизни, на границе между ненужной зрелостью и почти не вспоминающейся молодостью, жизнью становится быт. Сотни ненужных вещей, безделиц, рюмок и кружек, памятных и не очень сувениров, продавленный диван, и застиранное постельное белье. Может ли быть лучше? Сразу же возникает вопрос о безбедной старости, и бизнес-планы на этот счет. И вот тогда одиночество, помноженное на рубли и копейки сталкивается с другим, расчетливо постоянным одиночеством. балансируя на фоне пустых разговоров о ремонте, или «как лучше», постепенно превращаясь в какой-то постылый эротизм, надрывный и быстрый, стыдливо прячущийся за надвигающимися сумерками. В сухом остатке — шоколадные конфеты в коробке и тоскливая песнь ночи, с посвистом унылых носов, ведь завтра снова будни, а отпуска не было с 1996 года. Недавно я слышал и такое.

В остальном, Елизаров талантливо описал унылых людей, аллегорически помещая их в коробку панельного (или нет) дома, словно конфеты в коробку, и если вы помните линию владелицы сарайчиков для отдыхающих на море, страдающую дальтонизмом с ее ухажером, продающим ей красный «Запорожец»-кабриолет, в фильме «Будьте моим мужем» (с Мироновым), то тут что-то похожее, но не очень, скорее некий вектор для чтения.

От этого рассказа веет осенней грустью, той, что стоит на пороге между увядающей листвой на деревьях и первыми колкими снежинками, вызывающее ностальгию и переживания. Это время, когда вдруг самые потаенные воспоминания вдруг становятся настолько яркими, что затмевают незначительное и постоянное настоящее.

Действительно, сколько их — таких местечек, где люди живут своим чередом, даже не думая пройти на соседний с деревней косогор, но настолько прирастая к родной стороне, что сами становятся ее частью. Мне, почему-то вспомнилось такое же давнее произведение, как «Прощание с Матёрой». Затопление деревень привело к тому, что многие из тех, кто сейчас живут в совершенно разных местностях все равно душой там, среди деревень. затопленных водохранилищем, все это снится им практически каждую ночь.

«Протока» навевает зимние сны и отвечает на наивные, но совсем не глупые детские вопросы. А прожить век, и состариться — дай бог каждому прожить такую жизнь — своим чередом и неспешно. И настолько дружно жить всем вместе на маленьком, отрезанном от материка острове, что и после смерти все те, кто ушел в зримом мире продолжают сопровождать своих старых друзей, и ждать их по ту сторону Протоки, чтобы петь и петь сквозь снегопад и обжигающий ветер всегда, до самого конца мира.

Стиль Елизарова неповторимый, знакомый тем, чье двадцатилетие осталось где-то между неуловимо закончившимся духом 2005 года и бешеным ритмом десятых. Но снова и снова таких парней будут спрашивать про девяностые и вкладыши с приставками «Денди», уж поверьте.

Сказка сказывается, и дело делается тоже, как ни странно. Мальчик Толик жил себе на границе города и того, что городом станет вот-вот. Уже надвигаются на его сиротливо стоящий двор армия многоэтажек, а границей междумирья становится стол для забивания «козла». Алчные руки сорванцов обрывают последние яблоки с гнущихся под их тяжестью ветвей. все еще делая подсказку, что их делают не в магазине. Мальчик Толик, в общем-то и не совсем никчемный. чтобы противостоять обидчикам, но он также сиротливо один, как и его дом и двор. Случайный дядя Вася мотивирует мальчика, делает его Путь осмысленным, почти самурайским, но... бесконечность гряджущего в спиралях какой-то иномировой постсоветской действительности раскрывает вдруг какой-то сюжет этнографической сказки-небыли, притчи с намеком. И вот это реально выбивает из колеи чтения соцреалистической (с приставкой пост-) новеллы куда-то в сторону магического реализма. что удивит и ошеломит невольного читателя, делая комплимент сочинившему все это Елизарову.

В этом, достаточо объемном, произведении Стивен Кинг, словно ведет диалог с самим собой, монотонно и неспешно вкладывая свои мысли в повествование от лица редактора. Действительно, какова грань между талантливо написанным произведением, и творением, написанным безумцем, зачастую не менее талантливым. Можно ли заразиться безумием, поймать свою «гибкую пулю», ведущую к роковому финалу.

Во многом, читая «Балладу...», возникает ощущение некого посталкогольного синдрома. где редактор, практически не просыхающий, чтобы не попасть в ловушку посталкогольных страхов, потакает фантазиям автора, действительно верящему в существование особого существа, дарящего ему творческую удачу. Во время переписки, что, безусловно навевает нам некоторые отсылки на Говарда Филлипса Лавкрафта, имевшего обширную переписку и ненавидящего прогресс и технику, редактор, очень часто находящийся в измененном сознании, начинает фантазировать вместе с атором, гибкая пуля которого уже довольно плотно проложила свою траеторию в сознании писателя. Он реально верит и чувствует помощь таинственного существа-форнита, дарующего результаты. Редактор, все также монотонно продолжает свое повествование, и читатель невольно ужасается, насколько бесстрастно можно вести человека в пасть его собственного ада. Так, обычные повседневные вещи становятся пугающими в определенных обстоятельствах, а финал произведения повергает в некоторую прострацию, так неожиданно от рассуждений и лаконичного повествования текст превращается в ужасающий психологический триллер, где в момент апофеоза психоз накрывает практически всех, причастных к этому действу. И это действительно жутко.

Что делать маленькому мальчику, которого оставили ввиду экстренных обстоятельств со старой больной бабушкой? Просто вскипятить воды для травяного чая, и ждать, когда из соседней комнаты донесется просительный голос. Много разного болтали про бабулю, много она пережила, с ней страшновато, но хотя бы старший брат-изверг пока в больнице, и можно остаться в тишине, пусть даже и с бабулей, вызывающей страх с самого детства.

Что ж, маленьким детям и вправду дискомфортно со старыми людьми. Они неприятно пахнут, они сварливы и с причудью, а уж если больны, то пиши пропало. Такой архетипический ужас, остающийся на долгие годы с людьми, особенно если приходилось долго ухаживать за стариками, очень распространен, и умелое перо Кинга причудливо подробно, с присущей ему скрупулезностью, описывает все подробности жизни с бабулей. Как вдруг!

История приобретает поистине неожиданный поворот, отсылающий нас уже к мифологии Г.Ф. Лавкрафта. Что могла отдать бездетная женщина за право родить, почему была отчуждена от общества, какие запретные книги читала она бессонными ночами, и что сделала с собой. что к концу жизни превратилась в подобие незабвенной Лавинии Уэйтли, злобно подкарауливающей своего внука, немертвая, но все же спящая. Вот где-то за порогом спальни слышится ее тяжелое дыхание, тянутся звеями длинные руки с острыми когтями, и что-то будет... Но что получит маленький мальчик — конфеты, объятья, или какой-то необыкновенный подарок — читатель узнает только в самом конце.

Безусловно, рассказ является в определенном смысле данью уважения Лавкрафт, и на фоне многочисленных поделок «на тему», весьма интересен.

На самом деле, рассказы из серии «Молочник» очень ярко показывают нам жизнь пригородов в ее неприглядной красоте. Вот проезжает на своем бежевом фургоне молочник с маслянистыми глазами, давайте дружно скажем ему «Привет!», ведь он такой хороший парень. А вот два забулдыжника, Рокки и Лео, опять куда-то намылились, вечно они надираются и несут околесицу. Заедем как на техосмотр, кто это там? Ба, да это же Бобби Дрисколл, старый алкаш, Вонючий носок, как он славно играл в школьной команде. Пиво льется рекой, утоляет горести, но ведь они вернутся, стоит только пиву закончится. Черт возьми, так давай, неси еще. Чертов молочник наставил мне рога, а вот у него жена настолько отвратная, что нет сил, а этот всегда выпускает газы после второго ящика пива. Мимолетное счастье улетучивается сквозь ржавые дыры в старом авто. А после пусть все горит огнем... Молочник продолжает свой путь, пусть салон его грузовичка уже не такой опрятный, а парням из прачечной стоило бы быть немного внимательнее...

Как нельзя более актуальный рассказ, подходящий ко времени ковида и постковида. Именно это время настолько расслабило людей, что доставка до крыльца стала не просто обыденностью, но нормой. В то же время, это полностью лишило среднестатистического обывателя права выбора, за него это делает кто-то другой, «заботится». Часто мне приходится видеть в супермаркетах всех этих небрежно раскидывающих продукты (иногда швыряющих или неохотно выбирающих «что получше») парней и девушек в неприметных черных одеждах. Кто-то делает выбор за другого, так почему бы кому-то не возомнить себя и вершителем судеб?

Итак, прекрасное солнечное утро. По пригороду едет старомодный, но еще вполне себе на ходу фургончик молочника. Все выверено до мелочей, и свежее молоко или апельсиновый сок будут доставлены вовремя, не сомневайтесь. Молочник знает свою работу, пускай она ему не сильно и нравится. Впрочем, кто-то может получить для себя и что-то получше, как индульгенцию, или воздаяние. В любом случае, этот простой парень делает утро более бодрым. А еще более бодрым оно было бы, если бы кто-то прогулялся до магазина сам.

Рассказ этот получился у Кинга очень атмосферным, и, даже если бы не было в нем никакого гнилого старого грузовичка «Крессвелл» и всех тех удручающе печальных событий, что были связаны с ним, все равно — атмосфера из текста никуда бы не делась. Вот, что действительно всегда притягивает в творчестве Кинга. так это любовно описанные пейзажи американской глубинки. И, безусловно, одиноко стоящий в поле на фоне величественных гор старенький грузовичок без колес — это именно тот пейзаж, который хотелось бы оставить в своей памяти.

В остальном, тема зловещих машин продолжает тонкой серебряной нитью виться сквозь творчество Кинга, и будь то «Кристина», «Грузовики», или даже «Миля 81» — везде найдется место той теме, где судьбоность и неотвратимость одержимой, проклятой, или управляемой инопланетным разумом техники найдет своих жертв. В данном случае мы видим лишь классический образец подобной тематики. Терпеливо ждущий своего часа старый грузовик, и терпеливо ждущий своей участи человек, знающий в чем виноват, не познавший ни счастья, ни радости от того, что сделал, но так же неотвратимо ожидающий свой конец. быть может в этом и есть больший ужас, чем скупо и сухо описанное в финале рассказа. Дряхлеть, стареть и выбиваться из сил, зная, что буквально по соседству с тобой надвигается медленно и неспешно не просто смерть, но возмездие. И это жутко.

Насколько же сильно хочет пациент выжить? История эта родилась у Стивена Кинга. по его собственным словам, во время барбекю на терассе, после чего, ухмыляясь и посмеиваясь он направился к знакомому практикующему врачу, и задал ему несколько пространных вопросов относительно каннибализма и аутоканнибализма.

Впрочем, рассказ о незадачливом преступнике с дипломом хирурга, оказавшемся на небольшом островке после кораблекрушению, и в течение пары недель писавшего дневниковые записи о том и о другом — это все же не сплаттерпанк и не моно-сдэшер, это, как и многое другое у Кинга — психологическая зарисовка «на тему». В данном случае, италоамериканский юноша с хирургическим набором и парой килограмм героина оказался, по большей части, лакомкой, и, застигнутый экстремальными условиями врасплох только и думал, что о еде, что и привело к такому вот почти трагикомическому финалу.

Читатель просто не может сопереживать герою, настолько он неприятный и самовлюбленный. Он до посоледнего мига надеется на хороший для себя исход, а химическая отрава лишь подстегивает этот мнимый оптимизм. Хотя, надо отдать должное писателю, последние дневниковые записи говорят о том, что крыша у героя все таки поехала, низвергнув его в окончательное гастрономическое забытье. Но. как по мне, герою следовало не тратить свои силы на ловлю чаек, а попробовать поискать что-то в прибрежной полосе, возможно пара-тройка моллюсков оказалась бы питательнее, учитывая, какой шторм разбушевался над островком, пока герой все еще был адекватным.

Давно ждал появления в своей библиотеке этого тома. В первую очередь, чтобы найти и восполнить некоторые вопросы о той повседневности Средиземья, которая связана с природой тех или иных вещей. В небольших заметках на полях, расшифрованных умелыми лингвистами, раскрываются настоящие необозримые просторы полноценного и интересного мира, который и вправду теперь кажется огромным. И именно это подогревает еще больший интерес к тому, чтобы снова и снова возвращаться к классическим произведениям Толкина, по-новому открывая их. А как великолепна статья о реках Гондора... Еще одним немаловажным фактом является то, что это первая книга, выпущенная не Кристофером Толкином, но в его незримом присутствии...

Есть ли тот незримый шаг, отделяющий истинные чувства от безумного влечения? Может ли быть навязчивая идея, способная пробудиться при определенных условиях? Что ж, однозначного ответа найти мы не сможем, если только не очутимся где-то в штате Мэн, среди скользких заснеженных дорог, с редкими машинами, неприглядной темнотой промозглых обочин, и этим шуршанием снежной шуги под шинами, где снег путается в волосах. Кто эти одинокие путники, скитающиеся в бесприютной темноте, которая не становится им домом, но лишь подогревает тлеющие в глубине сердца ощущения, превращающиеся в огонь. Словно мотылек на свет придорожной забегаловки вваливается очередной Иисус дорог, со спутанными волосами, этакий хиппи. Мы здесь таких не любим — извечный ответ на его немой вопрос, и проливающийся кофе остается символами на невытертом столе, над которыми нависают трясущиеся руки в стигматах изморози. И вот тут должна появится героиня, которая обогреет, приютит. Ведь любовь есть, не правда ли? Но она лишь притягивает одно за одним воспоминания — одиночество, боль души, боль тела от ударов очередного тедди-боя, боль от неразделенной любви, так безвозвратно ушедшей. Но огонь все разгорается и разгорается... И это огонь ненависти. Ты любишь? Безусловно. Он умеет любить, но и ненавидит он, как оказалось неплохо. И вот тогда в этой суккубической метели раскрывается настоящее безумие, то, что скребется тысячами крысиных коготков в стенах разума, оставшегося где-то там, за стеной снегопада.

Наиболее раннее произведение Стивена Кинга, которое он писал не в лучшее для себя время, тем оно и более откровенное и искреннее. ориентируясь, главным образом на классические мистические рассказы (особено мне увиделся легкий флер Эверса), Кинг создал атмосферу неотвратимости и рока в простом, казалось бы, сюжете. Но, простым он оказывается для уже искушенного в хоррор-литературе сноба, перед которым раскрыты сотни книг, уже переведенных и проанализированных. И, тем не менее, это каноничный хоррор рассказ с мистическим артефактом, его печальным хранителем, неверующим юным снобом, которого ожидает неотвратимый и печальный конец, и трагический пророческий финал с отблесками прошлого и сетованием на то. что подобное будет повторяться снова и снова. Но почерк Кинга уже ощущается, в этом его нельзя укорить — собственный стиль был выработан еще тогда, в далеком 1969 году.

Не знаю, как вам, но этот рассказ Кинга мне очень напомнил атмосферу «Марсианских хроник», если бы их сделали чуть более неотвратимо лавкрафтианскими. При этом, легким флером здесь витает атмосфера, которую мы видим и в «Солярисе». Два случайно оказавшихся на песчаной планете астронавта, один из которых сразу же поддался под ее влияние, влияние бездушного, но все же разума, навевавшего ему яркие воспоминания о пляжах и серф-музыке, а другой пытался этому влиянию противиться глупой рациональностью, приведшей к настоящей панике. И именно поэтому прилетевшие на планету квази-спасатели выглядели в своем пафосе дорогостоящего металла и роботов еще более беспомощными, не более чем колоссом на глиняных ногах, случайной мясорубкой на фарфоровом блюдце. И, что интересно, при всей простоте и небрежности рассказа, он интересен, и даже поэтичен — взять, хотя бы первый абзац, описывающий крушение корабля героев. Однако последний, кульминационный абзац, все же подкачал... А так, еще один из немногих именно фантастических рассказов Кинга, достойный прочтения.

Великолепное произведение, которое .если бы такова была моя нечаянная оплошность, я бы отнес к списку Ганса Эверса, или даже Лавкрафта. Почему? Собственно, это чудесная элегантность, позволяющая ощутить себя джентльменом, читая о джентльменах, и, даже находясь в Америке начала XX века в голове проносятся кадры той самой старой Европы, которую почитал Лавкрафт, и которая таит в себе столь же много постыдного и потаенного, сколько волшебного и чарующего. Впрочем, мне кажется, что как раз ради этой, лавкрафтианской атмосферы нас и собрали в том самом Клубе, чтобы почтенный Джордж Грегсон поведал нам что-то, о чем он все еще помнил, несмотря на галлоны выпитого виски и не всегда чопорный стиль досуга.

Прошло уже более 60 лет ,но перед его глазами все также стоит этот странный мужчина, верящий, или настолько поверивший в собственное отчаянное положение, что оно стало реальностью. Проклятье — это именно то пугающее обстоятельство, которое всегда выбивает человека из колеи, а господина Броуера довело до краней степени отчаяния. Что ж, обстоятельства рассказа можно прочитать у самого Кинга, а вот стоит ли прочитать это произведение невольному читателю. Да, безусловно. Это произведение не таит в себе нарочитое кинговское ироничное подсмеивание, нет здесь и никаких трек-листов, сопровождающих читающего. Зато есть интересная история именно из таковых, которые и сам начнешь рассказывать через пару лет так, словно они произошли с тобой. Этакий невычурный и талантливый, но нуарный и мистический рассказ.

Рассказ о том, как можно получить второй шанс, исправить те ошибки, что, как оказалось, в общемировом континууме не так фатальны, чтобы их не изменить. Мне показалось, что когда Кинг писал этот небольшой, и во многом лиричный рассказ — он нуждался, был в затруднительном положении, и все, что у него получилось — получилось благодаря жене. Вообще, любое техническое усовершенствование в первые дни его использования воспринимается, как нечто волшебное, способное ускорить процесс деятельности, пока не скатывается до банальной рутины и повседневности. Вот и текстовый процессор, этот громоздкий и неуклюжий протокомпьютер уникален, если ставить его в ряд с обычной печатной машинкой. Хотя, мне известны и ретрограды, которые до сих пор предпочитают громыхать по клавишам машинки.

Старый писатель живет с нелюбимой женой и плохим сыном-бездельником, которые появились в его жизни только потому, что он был слишком робок и опрометчив в юности, оставив свои мечты и желания перед напором обстоятельств. А ведь все могло быть по-другому. А что если волшебство совместить с наукой, получится ли квази-вариация коробка с волшебными спичками, как у Томина. Может быть тогда все можно будет исправить. Именно в этот момент у писателя появляется текстовый процессор. сделанный его погибшим племянником. И вот теперь у незадачливого неудачника появляется тот самый второй шанс.

Рассказ весьма оптимистичный, и нетипичный для Кинга, но мне он пришелся по душе.

Что было и что будет потом, не каждый упомнит и предугадает, но кому-то память и свершенное станет рано или поздно непосильной ношей. Хурин и его история, о которой столько теперь сложено словесных вязей, так и останется одной из самых печальных в общей канве легендариума Средиземья. Проигранные битвы, утраченные земли, потерянные жена и дети и старость, которая мучит памятью, которую даже могущественная майя не может излечить покоем. Но в этой истории нет того отчаянного шага, описанного несколькими словами. Не так просто мог человек отказаться от дара Илуватара, судьбоносного, неотвратимого, но пролетающего как миг в глазах горделивых эльфов. Мог ли быть Хурин величайшим из воинов Первой Эпохи, безусловно да... Равным и достойным Берена, забравшего Один против оставшихся двух, но и тем, кто швырнул величайшее из сокровищ к ногам горделивого короля, не раз становившегося жертвой своей непомерной гордыни, на этот раз ставшей причиной уже и смерти. Мог ли Хурин не взгнлянуть в последний свой миг на море, но остаться где-то в сердце осени, там, где возвышается Амон Эреб, завершая дела своего пути уже не будучи собой. Почему бы и нет? Ведь он остался легендой, и никто не был там, где оборвались нити его жизни. Но, говорят, что...

Словом, эта небольшая повесть не противоречит канону, и не является апокрифом, что очень радует.

Четыре часа потратил я на чтение этого произведения, и, с последними закатными лучами солнца я завершил это удивительное путешествие по Мордору эпохи Исильдура и потери Врагом Кольца.

Собственно, что мне понравилось в этом романе — это еще немного мрачных и покрытых пеплом частей мозаики, которых недостает в полотне уже написанного и выверенного до идеала мира, мира, в котором многие хотели бы жить.

Итак, поздней ночью маг-«пытщик» Азраиль чувствует гибель Повелителя, которому он давал Клятву при Посвящении и решает покинуть осажденный войсками Последнего союза Лугбурз, прихватив для верности напарника — Долгузагара, коменданта Седьмого уровня Башни, военного начальника и воина чести. Оба они морэдайн, то есть именно люди. служащие Саурону, но вовсе не нуменорцы, хотя первая половина романа это навязчиво утверждает, впрочем — это создает некоторую интригу, которую я не буду раскрывать, чтобы не портить чтение тем, кто придет после меня. После этого зачина и начинается «психологический триллер». Тем не менее, триллера в этом произведении нет — но психологическая составляющая — его основная линия. Ибо мертв Враг, но оставил он Волю свою на слугах своих и воинах.

Что я хотел бы отметить — очень большой разброс между стилем и настроем написанного между первой и последней частями — вторая половина романа получилась великолепной, слаженной и выверенной. однако, заглянув в послесловие, я понял, что все это легко можно объяснить вполне объективным длительным сроком написания — от частей, созданных, как сценарий к ролевой игре, и заканчивая действительно талантливыми и сильными моментами — например очень красивым и интересным получился суд Исильдура над Долгузагаром, справедливым и величественным. Еще одним плюсом является каноничный стиль написания — то есть здесь нет апокрифических частей, намеков на ЧКА и романтизации темных героев здесь нет, чем автор, собственно очень гордится. Во многом, это является большим плюсом. Плюсом является также то, что читатель все же прочувствет, что же это — быть акованным чужой волей, которая не может вернуть потерянного когда-то ребенка, или не убить себя, следуя за Повелителем до конца. А еще мы не уйдем за границы Мордора и сможем увидеть разрушение Барад-Дура, или же проследовать по Горгороту и долине Нурнена, узнать об особенностях мышления морэдайн и прочее и прочее...

Однако...

В целом, роман достоин прочтения, и вызывает определенный флер Средиземья, но не полную атмосферу, к сожалению, по сравнению с той же Ольгой Брилевой.

Как бы то ни было, но «Команда скелетов» — это сборник рассказов о смерти, страхе смерти и тех, кто эту смерть предвещает или приносит. И в этом плане, «Плот», не смотря на то, что этот рассказ ранний, а сам Стивен Кинг в комментарии к нему иронически рассказывает о своих студенческих проделках и божественном провидении, благодаря которому гонорар о рассказа, присланный от журнала для взрослых помог молодому автору выплатить штраф за эти проделки,вызывает ряд неприятных ощущений, которые и должны приличествовать хорошему рассказу ужасов.

По сути, писатель смешивает одну из своих любимых тем с курортными коттеджными поселками на берегу живописных озер, группой людей, разных, но объединненых одной жуткой проблемой, и главного героя — неведомое существо, о котором автор умышленно не договаваривает, рассказывая о его биологии лишь устами очевидцев, ошеломленных, напуганных и находящихся в безвыходном положении.

Молодежь, приехавшая в эти октябрьские дни на живописное озеро, чтобы проводить лето — это вроде бы одна компания, друзья, девушки состоят в отношениях с парнями, но есть ли в этих людях то. что делает их близкими — абсолютно ничего. Внезапно, читатель понимает, что они настолько разные, насколько и презирающие друг друга люди. Возможно, именно поэтому гораздо более ужасным смотрится то равнодушие, с которым эти молодые люди смотрят на гибель своих друзей — они буквально констатируют это.

Монстр же здесь и не является монстром в полной мере, даже если сравнить его с инопланетной машиной-людоедом из «Мили 81». Вряд ли

настолько умно, чтобы влиять на умы и поступки людей, гипнотизировать их. Скорее, замкнутое пространство плота, где становится реальностью даже детское восприятие — «не наступай на трещину, там лава» — выводит на чистую воду архетипы, которые умело скрываются за социальными масками. мужское представлено здесь двумя противоположностями — маскулинным спортсменом, практически не предпринявшем попыток к спасению (а мог ли он доплыть???), и умником «почти» девственником, который практически половину суток размышлял о том, что доплыть мог бы, но в стрессовой ситуации в его разум вошли мысли потаенные, интимные. скрываемые — что и привело к неизбежному «лавкрафтианскому» финалу, где мерцающий нефтяной цвет, цвет из иных миров уже гипнотически сводит с ума парня, задающего вопросы в голове. и неумолимо получающего на них ответы.

*** рассказ был экранизирован в 1983 году в киноальманахе «Калейдоскоп ужасов», где несколько отличается финалом

Игры «в войну» часто являются архетипом мужского, наверное, каждый сможет вспомнить — насколько серьезными были такие баталии на задворках, пустырях, заброшенных стройках и во дворах, увитых запахом черемухи. Рассказ 1968 года рассказывает нам о игре в войну в холодное время года. Ребят прогнали и со двора, и с улицы, и они отправились на театр военных действий в сторону дальнего кладбища. Все уже были «убиты», или «ранены», но в любом случае, холод разогнал армии по домам, а вот Мишке, несущему лекарство для больной сестренки не повезло, упорный и неказистый Смирнов-длинный взял его в плен, и повел в некоторый только ему известный штаб.

Законы и правила игры не позволяли Мишке просто убежать. Вечерело, и холод окутывал все вокруг незримыми оковами, а упорный или упертый Смирнов-длинный все вел и вел своего пленного куда-то. Даже отчаянный шаг с «гранатой», в роли которой выступил пузырек с лекарством не был засчитан конвоиром. В конечном итоге вспопеждающим в этой войне остался только холод. И, как водится, конвоир и сам с радостью бы хотел пойти домой, но уже Мишка захотел довести все до конца. Холод примиряет, холод успокаивает, но горячая кровь молодых все равно побеждает, ведь именно тогда, когда нестерпимые оковы заключают в свои объятья, легко забыть о строгости правил игры, превращаясь в ребенка снова.

Тонкий психологизм Яковлева в очередной раз сталкивает лбами несколько поколений. Здесь, в повседневной, рутинной обстоятельности вскрывается что-то потаенное и забытое. Отделение милиции, в которое приводит неприятный франтоватый мужчина, похожий на муравьеда, своего пленника — мальчишку, перерезавшего колючую проволоку саперными ножницами, живет своей жизнью. Тут и преступления пустяковые, поэтому юный дежурный устает от тягот полусельских жителей, отступающих перед надвигающимся городом, но еще хранящих свои огородцы, и пекущихся о кадушкас с огурцами. Здесь и память войны, которая в этой повседневности уже не так важна, забыта, зашорена. Но, как и всегда у Яковлева, находится такой вот мальчик, который вдохновляется рассказами и навыками деда, и тренируется, но на ком? Врагов-то нет. Но, так ненавязчиво и незначительно, он вскрывает другую проблему, словно перерезав ее сталью ножниц. В относительном покое и благополучии франтоватый мужчина чувствует себя хозяином положения, обмотавшись своим шарфом нелепого цвета, купив модный спекулятивный плащ, и обнеся заросли клубники на огородце колючей проволокой, возможно продавая эту самую клубнику на каком-нибудь базаре или перроне. Но, отбросив социалистические шутки, можно с уверенностью сказать, что вот этот мужчина, еще помнивший физически войну, совершенно ее не помнит психологически, а мальчик. родившийся совсем недавно, умеет чувствать в настоящем то самое прошлое, бредя чужими воспоминаниями. Это очень важно, ну а клубника — это только повод, ведь на клубнику у него аллергия.

Есть две границы художественного восприятия Гражданской войны в России, переложенной на литературные рельсы. При этом, они не такие уж и известные, насколько могли бы, в отличие, от теж же Шолохова и К.Седых. Это белогвардейский Арсений Несмелов и, стоящий на противоположных идеологических позициях Артем Веселый. Оба автора очень интересны в плане восприятия Гражданской войны и социальных извемений, связанных с ней. Грусть, и даже тоска стихов Несмелова, вкупе с его высоким слогом, неприятие различных веяний и нравов в своей среде, например сторонников Унгерна, делают его необычным и неординарно мыслящим автором. В отличие от него, Артем Веселый смел, напорист, его роман «Россия, кровью умытая» — это песнь революции словами простых ее участников — здесь переплетаются говоры и диалекты Кавказа, Кубани, Дона, Сибири, и бог весть еще каких мест, собравшихся вместе во время Первой Мировой. По мере своего становления, как социально значимого элемента, лирический герой Веселого — кубанский мужик Максим Кужель (именно мужик, не казак, что он подчеркивает и при встрече с земляками) разговаривает и смотрит, учится уму разуму, и участвует в общих делах, пусть иногда и совершенно бессовестных и жутких. Человек войны, оторванный от родной земли, которую он засевает и пашет только во сне, становится политически грамотным. Вот он едет с фронта с солдатскими голосами в Учрелительное собрание, а вот на станции становится свидетелем разных событий, при этом выменивая эти же голоса на что-то более полезное. От банального нежелания воевать люди проходят эволюцию до идейных большевиков.

Впрочем, надо сказать, что Веселый собирал письма с воспоминаниями свидетелей событий тех лет. Иногда повествование идет от первого лица, иногда переходит к более привычным литературным стандартам. От этого становится более емким ощущение «присутствия», сопереживания происходящему. Именно поэтому, роман и назвается «Фрагментом», словно обрывочным, незавершенным, выдернутым из общей канвы. Но от этого, он становится еще более интересным, живым.

В рассказах Яковлева часто мелькают вот такие послевоенные зарисовки, когда по прошествии лет, среди общей серости и рутины, всегда вспоминаются люди, которые тогда, в тяжелое время были маяками хорошего настроения или проводниками мимолетной радости. Доставала сладостей был таким для многих тогда, но вспомнила о нем лишь больная девочка, для которой он стал не просто лучом надежды, но и уверенностью в том, что ничего непоправимого нет. Он всегда мог достать что-то сладкое, ходить на руках, и в общем-то, быть верным другом, чьи способности мимолетно и сиюминутно вознаграждались. Но, возможно после многих лет мало кто из тех, кто мог насладиться редким сладким угощением благодаря находчивости этого чудака, вспомнил бы о нем. Так часто бывает. Но. именно девочка с пороком сердца смогла не просто поверить в свое выздоровление, но и всегда вспоминала своего юного друга в те минуты. когда становилось плохо и больно, и на душе становилось светлее. Это прекрасное чувство нельзя было назвать влюбленностью, вряд ли кто-то задумывался о таких вещах, но верность и поддержка были очень важны, а сейчас таким мало кто может похвастаться.

Удивительно атмосферный рассказ Стивена Кинга погружает нас во времена «сухого» закона, пропитанные бутлегерским виски, иногда настоящим, иногда чуть похуже, и музыкой в стиле джаз — иногда чуть более черной, чем могло понравиться местным меломанам.

Гангстерская свадьба — всегда мероприятие необычное — здесь и волнение несимпатичной невесты, и старания распорядительницы, и накатанная, как по маслу программа приглашенного джазбенда. Вот только невесело здесь почти всем, весело быть может только жениху, и то по вине виски, чуть более качественного, чем могло быть. На самом деле — это тонкая психологическая игра. А что подумают обо мне, куда ткнут побольнее. И вот, одному ирландскому гангстеру не повезло иметь сестру, чуть более симпатичную. чем бегемот, и чуть менее прожорливее, нежели акула.

Мнения, толки, кривые взгляды — должно быть паранойя именно так настигает ранимые души людей. Но джазбенд продолжает играть, даже когда заварушка достигла кровопролитных разборок. За все заплачено (или нет). Но, уверенность достигается иногда безжалостными способами, сравнивать которые имеет смысл лишь с подвигами княгини Ольги, но кто в те времена о ней слышал, тем более в Америке.

Очень динамичный и интересный рассказ. Кинг неузнаваем, но ровно до тех пор, пока его герои не начинают говорить.

Рассказ, опять же, из «Метагалактики», явно вдохновлен каким-то кинофильмом, либо художественным произведением. Стиль написания несколько суховат, и нет никакой, даже относительной динамики. Причем, рассказ был опубликован в 1991 году, когда Стивен Кинг написал «Бесплодные земли», впрочем, рассказ («рассказ-предостережение», вынесено в стиле Петухова на передний план) никак не вдохновляет. Почему взрослые сражаются с детьми, читателю также неясно, но сражаются они жестоко, а дети очень коварны. «Надо дать дорогу новому» — видимо по этой причине перестроечным стилем раскрываются сцены расстрелов из трехлинейных винтовок и, внезапно и неожиданно появляются личностные повороты. Впрочем, если читать рассказ в общем посыле журнала, то он как раз таки смотрится актуально — тревога, тревога за будущее пронизывает эти повести и рассказы, но, все же среди респондентов «Метагалактики» есть авторы «побрутальнее».

Рассказ из серии «нам пишут», опубликованный в легендарном журнале Юрия Петухова «Метагалактика». Собственно, рассказ предполагал быть интригующим, особенно при таких-то иллюстрациях (во всех журналах Петухова они достаточно зловещие). В сельской поликлинике\фельдшерском пункте села Ильинка (название близкое — у нас в регионе есть такое село на Восточно-Сибирской железной дороге) на дежурство остается врач и медсестра. Врач долго описывает всяческие постсоветские (???) предметы интерьера, ворчит, в целом ведя себя достаточно обыденно. разве что не выпил со старушкой медсестрой. Редкие вызовы — все по накатанной, и тут вдруг заявляется на порог поликлиники некоторый мужичок, более похожий на мертвеца. (Иллюстрации сейчас же помогают читателю не усомниться в хоррор составляющей рассказа — там жуткое создание, поверьте) Он начинает неадекватить. Врач напрягается, затем вступает в стычку с этим кадавром, причем безуспешно... Однако!!!

Потому что, при всем своем любительском уровне, рассказ и заинтриговал, и удивил, именно поэтому он не так уж и плох, правда, если бы я сравнивал все эти выкрутасы с замыслом с чем-то, что я читал в то время, я бы вспомнил детскую книжку

Редко встретишь у Кинга рассказ, кооторый мог бы написать не он, но все эти постиронические заигрывания с деталями и легкий саркастический юмор, не всегда смешной, но всегда саркастический выдает автора, даже если бы он писал рассказ под псевдонимом.

Итак, рассказ повествует о семье, которая решила слетать на Марс — хотя нет, в данном случае «джонтироваться». Если честно, когда я первый раз увидел название рассказа, я прочитал его, как «долгий джойнт», словно бы взяв в руки томик Уэлша. Но, быстро понял, что обознался, и погрузился в чтение.

Отец, чтобы отвлечь своих детей от страха перед таким необычным средством перемещения, рассказывает саму историю изобретения этого способа, не упуская и конспирологии, и неудачный опыт. На самом деле, видно, что девятилетнюю дочь он перепугал даже больше, чем она боялась до того, а вот сорванца Рикки, двенадцати лет отроду, того самого, что был непоседлив и даже очень вживался в роль естествоиспытателя «на собственной шкуре», он не только заинтриговал примерами с обезумевшими и состарившимися за миг людьми, но и подтолкнул к очередному опыту.

Финал, безусловно, предсказуем, но насколько он получился лавкрафтианским, ужасающим и неотвратимым, и именно эта самая неотвратимость пугает заскучавшего над рассказами о природе джонта читателя внезапным криком, истошным и бесконечным, какой бывает только в самый роковой момент. «Дольше, чем ты думаешь!» — безоговорочный успех рассказа, необычного еще и тем, что во многом — это все же научная фантастика.

«Уроки французского» вспоминаются мне, в первую очередь, теплым солнцем сентября, когда я дежурил в классе. Дежурство в 90-е годы заключалось в том. что необходимо было в начале и в конце смены вытереть доску в кабинете, а все уроки подряд сидеть и караулить одежду, накиданную (!) на вешалку, чтобы ее не украли, и смотреть, как старшеклассники проходят те или иные чудовищно сложные предметы. Как раз, в тот самый день, когда мне пришлось дежурить, выдали учебники. Потрепанный зеленый учебник литературы 1992 года выпуска я тогда прочитал как раз за все эти 6 уроков и 5 перемен. В окно светило солнце, чуть ослепляя, на миг, а в голове уже складывались пейзажи не такой уж и далекой от меня Иркутской области, где мальчику пришлось чуть ли не выживать в относительно спокойной атмосфере некого райцентра, чтобы иметь возможность учиться.

Вообще, уникальность этого рассказа, опять же, в наглядной педагогике. Множеству учителей и даже директору было невдомек посмотреть на ребенка, увидеть то, как он исхудал, как снижается его успеваемость. В конечном счете, и в пристенок играл он ради того. чтобы купить себе молоко для поддержания тонуса. Но только молодая учительница, приехавшая в тоскливую осень Предбайкалья с Кубани, смогла разглядеть все проблемы мальчика, и помогать ему через ту же азартную форму игры. не вызывая у него неловкости и смущения. Но, разумеется, смысл рассказа не в том, что учителя должны панибратствовать с учениками, но именно в том. чтобы быть не только строгими вопрошателями знаний, а еще и наставниками, которым юное неокрепшее сердце сможет довериться. И финал в этом рассказе еще более замечательный тем, что, несмотря на препоны сквозь тучи проблем все еще проглядывает солнце надежды на светлый исход, такое же солнце, что пронизывало нитями класс, в котором я деловито читал учебник литературы много лет назад.

Если прочитать рецензию чуть выше, то возникает желание выкинуть книги Распутина, ну, или хотя бы вымыть руки. Настолько материалистически, с критической непосредственностью «городского» интеллигента она написана. Но, поверьте, Распутина просто необходимо прочитать и в детстве, и в зрелом возрасте, потому что этот замечательный автор, всю жизнь ратовавший за малую родину (не о колхозниках), смог написать для каждой из этих категорий читателей, затронув душевные нити. По крайней мере, воспринимается творчество писателя именно так, интуитивно.

Если сравнить «Рудольфио» с другими подобными произведениями. Наиболее близким из которых будут «Ритка» Раисы Белоглазовой, написанная уже в 1978 году, или же «Вам и не снилось» Галины Щербаковой (1979), можно смело сказать, что это было одним из первых социальных произведений, затрагивающих тему подростков, только стоящих на пороге зрелости, но все еще юных, смотрящих на мир глазами героев Экзюпери.

«Рудольфио», если бы о нем знали любители современной прозы, или даже альтернативной ее части, вполне мог бы стать популярнее. Однако, именно неправильное восприятие авторского замысла может быть истолковано некорректно, и этому мнению поверят.

Для того, чтобы увидеть что-то, вовсе необязательно создавать конспирологическую канву, достаточно просто прочитать рассказ еще раз. Во многом, отсылки, которые делают восприятие попроще (этот рассказ не «Лолита», все же) — это «Маленький принц» Экзюпери. Случайная встреча героя и девочки, их имена (которые в итоге сложились в это самое Рудольфио), их разговоры, удивление и наивность бесед по телефону и вживую — все это походит на некую психологическую сказку. Однако, автор не был бы собой, если бы не отрезвил читателя финалом. Дело не в герое, а скорее в том, что он был избран другом, близким человеком для юной девочки ею же самой, но не будучи психологом, да и вообще оказавшись просто случайно вовлеченным в эту историю персонажем, в силу не своей слабости, а скорее — не осознав всей серьезности своего места в душе Ио, оставался трезво мыслящим до конца — не допуская фривольностей, не приближая к себе, не играя на чувствах (а вот его, как бы сейчас выразились «сталкерили», названивая и не давая прохода — и об этом знали и родители Ио, и его жена). По сути, в одном из телефонных звонком, мать девочки рассказывает о том, что она не социальна и не общается ни с кем, и у нее нет друзей. И в том же финале именно его зовут на помощь, потому что, как оказалось, никого более близкого ей родители и не знали, да и не было его. И тем трагичнее, что нравственно совершив правильный поступок, не допустив «того самого» первого поцелуя, в итоге только он и оказался виноват. А ведомая только порывами Ио, совершает непоправимы, но и отрезвляющий ее поступок. И в конце остается только двадцативосьмилетний мужчина с виной на всю жизнь, не будучи виноватым, и девочка, которая уже вряд ли перечитает «Маленького принца».

«Иди ты к черту!» говорит уже не Рудольфио, но исказившаяся в кривом зеркале жизни юная девушка со странным именем.

Очень грустный в своем грустном повествовании рассказ... Если серьезно, то действительно, из Москвы (!) парню привезли ножичек с костяной ручкой и блестящими лезвиям. ножичек замечательный, не кустарный. А ребенку всего восемь и он настолько увлечен этим ножичком, что в рассказе герой повторяет его раз 300 или около того. Ножичком хочется постоянно пользоваться и он точит им карандаши, и даже учитель не гнушается попробовать ножичек. В итоге ножичек пропадает. Герой теряет свой рейтинг в классе, после унизительного досмотра ,сорвавшего урок. Впрочем ножичек от этого замечательным быть не перестает.

В давнем детстве слушал радиоспектакль с этим рассказом, где авторский текст переживательно читал Невинный. Трогательно.

Ну, вот, рассматривая предыдущие несколько отзывов на это произведение, могу сказать, что в принципе, читали этот роман либо ради порно-сцен, стыдливо, как если бы в советское время рассматривали игральные карты «с голыми тьотками», сто раз перепечатанные для этих рассматриваний. Вовсе нет, с таким подходом можно и «Коровы» Мэттью Стокоу читать как копрозоофильское произведение. Разумеется, «Парадоксия» — это не самый милый продукт литературного творчества, но и считать его исключительно эстетикой отвратительного не стоит. Если говорить буквально, то Лидия Ланч написала свою автобиографическую (или нет) историю именно так, как если бы ее написал весьма востребованный эстетами от литературы Буковски. В «Парадоксии» есть даже легкая пасхалка с пристающим к героине вонючим пьяным стариком, которого она предпочла представить именно Буковски. В остальном — этот контркультурный и эпатажный аттракцион со сквернословием, сексом и наркотиками может рассматриваться именно как аттракцион. Секс? У Чака Паланика в отдельных рассказах можно встретить мерзости и похлеще. Наркотики? Беспорно, есть произведения, возводящие их в культ. Сквернословие? Не больше и не меньше, чем у кого-то вроде Уэлша. В тоже время мы видим тот самый бунтарский и протопанковский дух, который своим хулиганским подходом к повествованию довершает то, что недосказал, быть может Сэлинджер, или предпочел не написать Берджесс. Этот роман, рано или поздно перечитывают, и даже не раз, а все именно из-за его легкости и провокационности. «Ну, что там эта девка еще сотворит?«Ну, а на самом деле, вполне себе отличный способ убить все трагичные воспоминания об отце и несчастливом детстве, о травмах души, о которых столько говорят сейчас юные интернет-психологини, это просто низвергнуться в хаос, из которого можно выйти обновленной. К тому же, для 65-летней старушки она еще вполне себе активна в своей музыкальной нише. Так что, перфоманс удался.

В этом рассказе Стивен Кинг сделал небольшое посвящение своей жене, вложив ее привычки и страсть к езде с прокладыванием коротких маршрутов в образ Офелии Тодд, женщины, чья авантюрная и, одновременно лирическая душа, тяготеющая к приключениям, в противовес к унылому повседневному бытию, привела ее к таинственному исчезновению, но к смерти ли?

Автор обращается к мифологическим архетипам, осознанно или нет. я не знаю, но структура рассказа построена именно так, чтобы воспринимать его, как притчу. В маленьком городке, где неспешная и размеренная жизнь идут от года к году, рано или поздно появляется человек, который не хочет с этой размеренностью мириться.

Офелия, во многом воплощение тех самых женщин, что еще в начале XX века бороздили океаны или покоряли полюса, ищет короткий путь до Бангора, находящегося достаточно далеко, и дело здесь даже не в экономии времени, а в том, что время, пораченное на поездку сокращает жизнь. Однажды, она находит себе в этом компаньона. И вот, они сворачивают на неприметные лесные дороги, и Офелия, во многом уже похожая на античную богиню Диану, охотящуюся за Луной, волевую, но вместе с тем и прекрасную, преображается и молодеет, каждый раз не помня ни мрачные ожившие деревья, ни недобрых тварей. скрывающихся в зарослях. Стоит ли помнить обо всем этом, если есть попутный ветер в волосах и скорость. На обочине остается скучный и повседневный муж, никогда не поспевающий в срок, и монотонность жизни.

Что остается нам, читателям, слушающим и читающим воспоминания старого Хоуэра? Принять тот факт, что человек, хоть раз побывавший в Волшебной стране, и вправду молодеет, но уже не принадлежит миру живых — вспомните Оссиана, вспомните Томаса Лермонта... Для чего же нужен этот старик, рассказывающий вздор о кооротких лесных дорогах? Всегда остается тот человек, который не смог сделать таинственный и роковой шаг, всего лишь для того, чтобы помнить тот первый и единственный поцелуй, помнить волшебные моменты, и сохранять в душе образ той женщины, которая так безрассудно, но случайно ли, посеяла в его душе тоску ушедшей любви, ушедшей молодости и чего-то невообразимо далекого, как несделанный вовремя шаг вперед.

Если вы ушибете коленку, или разобьете локоть — всегда под рукой должна быть чудодейственная мазь, настоянная на арнике. Мазь рыцарей, мазь последнего из них, Дон Кихота сказочной нитью связывает события давние и события прямо сейчас происходящие. Далеко на севере берут свое начало родники, убегаю куда-то в сторону Крымского полуострова, там, где на волнах плещется таинственная рыба-солнце. И снова Яковлев рассказывает нам о некрасивых сибирских девочках с круглыми лицами и прозрачными бровями. На сей раз, рыцарем выступает нелюдимый и одинокий .но честный и находчивый мальчик Микоша, случайно ввязавшийся в военную игру, подобную «Зарнице», и предавший случайную солнцеликую новую знакомую — Шуренцию. Микоша и сам не может простить себе, что так легкоысленно. исходя из своего самодовольства предал простодушную девочку и разведотряд «белых пилоток», указав «врагам» их местоположение. Но Микоша находчив, и он успевает, пускай жертвуя собой, своим отдыхом, дружбой с летчиком Павлом. И не просто хочет успеть исправить ошибки, но и взлететь, подобно мальчику Икару выше неба — и перешагнуть через горы.

Мне очень нравилась эта повесть в детстве, часто ее перечитывал, но, вот экранизация в мини-сериале «Три веселые смены» («Ошибка Микоши») получилась несколько наивной и очень хотелось, чтобы Микошей был тот паренек из фильма «До первой крови». Однако, честность , искренность и смелость героя, который не испугался запустить и взлететь на вертолете, чтобы «белые пилотки» победили, поражала всегда.

Не самое мрачное произведение Погодина, даже лирическое. Грузный и нескладный, но при этом ловкий и сильный, а главное — целустремленный парень парень по имени Алеша повзрослел слишком рано. Но, причиной тому вовсе не трагедии, а исключительно харизма парня. Еще во время учебы в школе он начал водить огромный лесовоз, с легкостью ворочал стволы деревьев, знал автодело, и любовь его уже была предрешена, и мечта его — поступление в бронетанковое училище, почти воплотилась. Вроде бы все ровно и гладко. Но, Погодин не может не повернуть все несколько невесело. И вот приступ аппендицита еще на выпускном кардинально все меняет, а случайная встреча на дороге в потемках и в дождь, пробуждает в нем неизведанные доселе чувства. И вот тогда в памяти его возникают воспоминания о красоте и волшебстве природы, а внезапный приступ болезни отступает на второй план...

Былью и небылью, но остается в жизни каждого писателя тот небольшой миг, когда он может рассказать немного о себе, либо в короткой сухой автобиографической справке, либо в фолианте, разложившим свои словеса по волнам отживающих литературных журналов. Но есть уютные писатели, которые, словно бы приоткрывают для читателя пелену сокровенного, не раскрываясь полностью, но приглашая его причаститься к потаенному. Есть ведь и избушка на Вишере Коваля, покрытая витиеватыми узорами тайнописи, а есть и вовсе сокровенные Полынные сказки его. Но есть и Радий Погодин — сказочник жесткий, рассказывающий взрослым о детях, закаленный горнилом войны народный сказитель, чьи рассказы и повести перемежаемые витиеватостью давних словес, архаичностью валдайских говоров, повествуют нам о чем-то не всегда веселом и беззаботном, иногда и вовсе мрачным, но все же дающим надежду, ведь у слушателя должна быть вера в хороший конец сказки.

Но здесь Погодин просто рассказывает нам о том, как ходил в школу, и проводником его в тот, уже урбанизированный теперь, мир лазоревого детства становится петух, рыцарски и горделиво напоминая, предостерегая и наставляя. здесь в памяти остаются еще не советские деревенские жители, исполненные суеверий и нарочитой набожности, и первая учительница — та, что у каждого одна, и далекие и коварные перелески городских улиц, где лазурь тускнела новыми годами суеты, но научила все же руку писать сказки. Возвращение — всегда тяжело, но у Погодина — это еще и осень, пора увядания, но и пора вдохновения, когда мысли давней вязью ложатся на бумагу строками новых рассказов.

Бывает, что перечитываешь рассказы, с которыми ознакомился очень давно, будучи еще ребенком, и вот теперь, с пробившимся через ряд волос сединой, снова встречаешь давний текст, словно здороваясь с давнишним другом. Бывает также, что школьные друзья дружат до самой старости, или же помнят друг о друге через года. А бывает и такой человек, о судьбе которого совсем ничего не знаешь, но зато память о его проделках и задорном нраве (или вздорном) соединяет будни взрослого человека, напоминая о давних школьных годах. «Бамбус» был одним из первых рассказов Яковлева, с которым я ознакомился давным давно, и первое, что навсегда осталось в душе — это именно та атмосфера странствующего человека, уже повзрослевшего и постаревшего, одинокого и неприкаянного, живущего где-то далеко на Краю Света, пускай это и мыс на острове Шикотан. Человека, который идет под дождем в такой неудачный и мокрый выпускной. Заметно выделяется он в толпе щебечущих выпускниц своим старинным и дорожным видом. а его гложет лишь одна мысль — с которой он прожил свою молодость и остался в надвигающейся старости — глупый поступок, навредивший и навредивший ли его учительнице — по сути единственно вспоминаемой каждым из постаревших теперь пятиклассников предвоенной поры. И что же такое в конце концов «бамбус» — прозвище и старинный инструмент миннезингеров, так удачно предрешивший судьбу будущего предсказателя землетрясений.

А фоном здесь всегда будут отголоски школьной поры и голоса одноклассников, словно на пароли, откликающиеся на детские прозвища.

Позавчера была война. В очередной раз Юрий Яковлев обращается к тематике отголосков войны. Группа саперов выполняет свою повседневную инженерную работу, разминирует артпогребок в бескрайней степи. Лейтенант, молодой и задорный, останавливается на постой к семье, где первой его встречает юная хозяйка, небрежно называемая Лелькой. Ее каждодневность — это девичьи заботы, неуклюжие и все еще ребячьи увлечения. Однако, с появлением лейтенанта она приосанилась и становится уже девушкой, хотя и не понимает этого. Она хочет одевать платье, хотя на улице жаркая погода, много думает о лейтенанте, вовсе не отдавая отчет своим чувствам, которых, в принципе и нет. Это легкая первая влюбленность, где беспокойство за жизнь сапера, прогулки и разговоры с ним гораздо важнее романтицизма ситуации. Но вот наступает момент кульминации — лейтенант ухаживает за клубной библиотекаршей, ведя с ней вполне уже взрослые разговоры, а обида юной Лельки выливается в то, что она обрезает косы. Но здесь нет трагизма — нет трагизма «Лолиты» или «Рудольфио», но есть что-то близкое железниковскому «Чучелу» — обрезанные косы — как чать инициации, плод первого настоящего разочарования, осознание поспешности и непонятости. А впрочем, мужчины-писатели редко уделяют внимание именно психологизму. Возможно, это просто зарисовка о том, как в степи летними днями саперы разминировали артпогребок.

Перекликаясь с отзвуками давних канонад, мир после Великой Отечественной войны возвращался в свой размеренный темп, и когда старые раны военных лет затянулись, а поколение после поколения уже подросло и окрепло, появилась необходимость вспомнить и сохранить. Нет, тогда еще не было поисковых отрядов, а леса были наполнены еще не испортившимися от времени артефактами войны, настолько хорошо сохранившимися, что дети играли ими в своих детских сражениях. Спали непогребенными в окопах бойцы, ожидая, что за ними рано или поздно придут, а пока — пока пионеры собирали свои школьные музеи, без разбора собирая свои экспонаты, котоыре через некоторое время остались безымянными. Десятки фотографий, писем — уже никто не вспомнит тех, кто давал ребятам эти реликвии. И сейчас, будучи уже не ровесником, а скорее внуком, по отношению к тем пионерам первых юбилеев ВОВ, ты пытаешься восстановить имена уже не только на полях сражений Халхин-Гола или Подольска, но и просто, перебирая фотографии и восстанавливая фамилии изображенных на них. Однажды, лет уже двенадцать назад, мне принесли письмо солдата, написанное где-то среди безымянных дорог Европы (местоположение бойца в строчках, написанных карандашом, было аккуратно подтерто военной цензурой). И не было в этом письме ничеговоенного, а самое интересное, что было написано оно в стихах. И именно поэтому мне близок рассказ «Реликвия», с его эпитетами того, что нужно было услышать и прочитать в этих письмах, которые всегда читали всем селом, так, что каждая мать или жена чувствовали, что пишут именно им. Реликвия ли такое письмо, где написано лишь о куреве и портянках, почему это письмо без конверта и марочки. Пионеры хмурят брови, а старушка нахмурив брови, вспоминает о том ,как получила это письмо, и как оно было важно, сохранив в памяти запах окопов, так похожий на запах пашни.

Среди рассказов Яковлева тема взаимотношений между человеком и животными всегда была одной из основных. Собственно, один из авторских сборников пистаеля имеет название «У человека должна быть собака». Дети заботятся о собаках, проявляя здесь недюжинную силу воли. чтобы нелюдимые, практически всегда бездомные псы начали им доверять. У Яковлева рядом с собаками и детьми всегда есть какой-то педагог, зачастую начинающий свою карьеру учитель, не имеющий должного жизненного опыта, но, при этом, раскрывающийся с какой-то житейской стороны, иногда вставая на один уровень с учеником. Так, в этом небольшом рассказе перед нами директор школы, молодой и, чувствующий себя неуютно в кресле, оставшемся после его предшественника. Мальчик, стоящий перед ним,находится в безысходно траурном состоянии — настолько .что даже не может произнести миени того, кто убил его собаку. Неспешно рассказывая о всем том, что было, он выстраивает всю событийность, все больше погружаясь в себя. И вот ут т читатель понимает ,что на самом деле именно директор школы главный герой рассказа, и именно от его действий и правильных решений решится практически будущее мальчика, так рано потерявшего друга.

Наверное, помимо «Багульника», наиболее знаковый и узнаваемый рассказ Яковлева, написанный в начале 60-х. И снова гремит в предвесенней теплой погоде эхо войны. Мальчик спешит на каток, чтобы опробовать свои модные коньки «Английский спорт». Он деловит, шаг его размеренный, но торопливый, он предвкушает то, что ему предстоит ощутить на коньке. В ушах гремит бравурная музыка, но вот впереди он видит пошатывающегося грузного мужчину. Думая, что тот пьян, мальчик старается обойти мужчину, но оказывается, что у того сердечный приступ, и он просит мальчика проводить его до дома. С этого момента мальчик попадает в мир, который мог бы ощутить и сам. будь у него отец. Причин, по которым его нет, не указывается, но вполне возможно, что его также забрала война. мальчик трогает мужские вещи, пробует на вкус слово «отец», ревнует грузного мужчину с фамилией Бахтюков, лежащего на постели, к неизвестному сыну Сережке, вздумавшему отдохнуть в городе с нелепым названием Сапожок, и, в то же время пытается представить, как получил ранение мужчина под городом, с гордым названием Орел. Все эти противопоставления очень важны — любые вещи, связанные с настоящей семьей Бахтюкова, кажутся нелепыми, незначительными. Он представляет себя на месте ненавистного уже Сережки, но Бахтюкову хуже, и чувства. доселе незнакомые мальчику ведут его в аптеку, на почту, останавливают спешащую «скорую помощь» на ходу. Он терпеливо ждет окончания операции, как и положено сыну, и получает в награду тот самый осколок, мешавший Бкахтюкову, но, в то же время разбередивший душу мальчику, заставив его испытать сыновнюю заботу, хотя бы на короткий миг.

В очередной раз Яковлев поднимает проблему несовершенной, номенклатурной педагогики. Мальчик по фамилии Малявкин, словно бы ненужный и невостребованный никем, даже по праву ношения фамилиии здесь только катализатор всеобщего равнодушия. Причем, равнодушие здесь не человеческое, а опять же — номенклатурное. В бесконечном круговороте работы\учебы, общественной нагрузки и громкоголосой погони за успеваемостью ни родители, ни учителя не видят за одинаковыми для них ребятами в школьной форме личностей — с мечтами и внутренним миром. То же самое мы проследим и в «Разбуженном соловьями», и в «Рыцаре Васе». Это дети, уникальные во многом, потому что у них есть какие-то нестандартные мысли и уникальное видение мира. Но, мастерства педагогов и внимания родителей опять же недостаточно для того. чтобы подарить человеку уверенность. Подобные же проблемы обычно были поставлены на суд зрителя гораздо позже в перестроечных социальных драмах, более жестких, более трагичных. Но Яковлев, обычно, смягчает свой пылкий напор к концу рассказов. Малявкин любит смотреть на облака, с художественным видением мира, он рисует на небе непохожие ни на что очертания различных фигур. И, когда школа дает пионерам очередное номнклатурное задание — собирать макулатуру, Малявкин начинает чувствовать себя полезным, нужным, сочетая задание с собственной мечтой, слишком близко принимая к сердцу обычное для школ дело. И когда он видит горящие кучи бумаги, которые для него были чем-то большим, тяжелый удар настигает его романтичную, в общем-то, душу. И вот тогда- запоздало, неумело — снова на сцене появляется педагог. В рассказах Яковлева, они внезапно что-то осознают именно в последних строчках — дая нам, читателям, надежду. Надеемся, что учительница появилась не слишком поздно, пока обида человека, собирающего облака, не переросла в тоску.

С 6 раза прочитал этот рассказ, ввиду того, что пытался читать перед сном, но, всенепременно засыпал над книгой. Итак, перед нами очередной образец раннего рассказа Кинга. Рассказ стихийный, и, хотя, видно, что до уровня своего Кинг будет добираться еще некоторое время, атмосферность произведения уже ощущается. Читатель следует вместе с главным героем по кампусу, с каждой минутой погружаясь в ощущение безотчетной тревоги. И, пускай, причина для беспокойства не так серьезна, в системе ценностей героя она становится настоящей трагедией. Именно такие — заточенные на успех люди, не допускающие варианта с ошибками, и становятся жертвами собственной самоуверенности — от клерков 1929 года, выкидывавшихся из окон новеньких небоскребов и до солдат во Вьетнаме, думавших, что им не суждено погибнуть от коварной ловушки партизан-вьетконговцев.

И вот, Курт Гарриш идет по кампусу, и случайно встреченные им люди только подогревают тревогу и безысходность. Нелепый парень, которому в привычку все заваливать приходит в ужас от новости, что и Курт завалил экзамен, а сам Курт от этого еще больше распаляет внутри демонический огонь мести. Ну как же так!? Ведь он лучший.

Друзей у него нет. Расхлябанный сосед по комнате уже свалил, оставив после себя только несколько свойственных его натуре вещей, поэтому, как у стопроцентного американца, у Курта остается только его вера, и сталь оружия, которое не подводит. Символически разбив статуэтку Мыслителя, он вторгается в тот экстатический религиозно-социальный хаос мимолетного безумия, из которого уже нет возврата.

Многие отмечают, что этот ранний рассказ 1968 года является предшественником «Ярости», о которой так много говорят. Но, в самой каные произвдения мы видим общий настрой того, во что может превратиться человек, воспитанный в строгости и религиозности консервативных семей Америки. Здесь есть и сполохи «Кэрри», и даже «Способного ученика». В «Ярости» герой был отнюдь не безумен, здесь же налицо стресс, который в безысходности направил навыки отличника Курта во зло, сопряженное с собственными трактовками библейских сюжетов.

Но — это и не рассказ предупреждение, просто небольшая зарисовка о том, как не нужно зацикливаться на чем-то.

Где начинается небо? Вопрос этот красной нитью пролегает по белым страницам, где советским типовым шрифтом отпечатан небольшой, вроде бы рассказ. В очередной раз лирический герой Яковлева, уже немолодой человек, встречает смышленого мальчугана. Их много рассыпано по книгам автора, но всегда они волевые и целеустремленные люди, пускай и возраст их юн, а сами они много не понимают и не знают. Но воля к чему топрекрасному, самоотверженному и смелому объединяет всех этих нескладных подростков с ссадинами на коленях. На этот раз перед нами мальчик, упорно старающийся найти небо, чтобы раствориться в нем под куполом несовершенного парашюта. Невольная беседа увлекает и начинает беспокоить самого взрослого героя, ведь целеустремленность и ссадины мальчика говорят лишь о его решимости, к тому же у мальчика есть верный друг, подбадривающий парашютиста. И вот уже по непогоде идет, невольно увлекаемый беспокойством и взрослый мужчина, вослед мальчику, силящемуся понять. где же начинается небо, сжимая в руках парашют из наволочки.

Наверное, именно сборник «Сквозь волшебное кольцо» был самым любимым собранием сказок в моем детстве. При всей нарочитой строгости оформления, сделанного в виде карт частей Великобритании с определенными зооморфными персонажами, поселившимися среди георграфических объектов, иллюстрации в книге были волшебными, потому что позволяли читающему самому найти на маленькой круглой картинке, предваряющей сказку, героев. Иногда еще более мелким шрифтом писалась подсказка. Но, в целом, каждый раз, открывая книгу, я находил что-то новое. Удивительно, но сказки для этой книги отбирались из более серьезных источников, а завершала сборник статья Святослава Бэлзы. В этой книге представлены жемчужины фольклора Британских островов — ирландскими, валлийскими, шотландскими и английскими легендами и сказками.

При этом достаточно сильно ощущались субэтнические различия рассказчиков, разный темперамент героев, и тематика сказок. Воинственные ирландские сказания, шотландские притчи, с зачастую трагическим поучительным финалом, валлийские предания артурианского цикла, или же английские волшебные сказки, так знакомые русскоязычному читателю — все это было под одной обложкой, позволяя скрашивать вечера после школы. Ну, и разумеется волшебство атмосферы книги, оно буквально окутывало тебя, погружало в сказочный мир мерроу, паков, фэйри и русалок, влюбленных в неверных рыбаков.

Первое издание этой энциклопедии мне подарили в 12-летнем возрасте, как раз это был 1997 год. Книга меня очень впечатлила, начиная с первых страниц, и хотя она была достаточно популярно написана, именно в этом издании можно найти информацию практически о всех фэйри, причем с уникальными иллюстрациями. Текст статей непресный, с множеством примеров и цитат бытования мифологических образов, ну, и наверное впервые волшебные существа описываются в реальности, как если бы встреча с ними была обыдленной для человека. Этот прием до того я не встречал, а после им пользовались многие. Кроме того, в энциклопедии есть цветные вклейки с большим количеством тематических подборок иллюстраций, иногда очень экзотичных, например с живописью нео-тамплиеров, или фотографиями с месс Ла Вея(!) Наверное, это самая иллюстрированная из всех энциклопедий AD MARGINEM, причем последующее переиздание 2002 года таковых не содержит.

Кроме того, в энциклопедии, в качестве эпиграфа, впервые используется стихотворение «Шаги гоблинов» Дж.Р.Р.Толкина, в авторском переводе Кирилла Королева — это первая книжная публикация перевода.

А так, книга весьма хороша, особенно для юных исследователей мифологии, и до сих пор мной она иногда используется в повседневности.

Неонила Артемовна Криничная была одним из выдающихся фольклористов, специализирующихся на этнографии русского населения Русского Севера, Архангельской области и Карелии, что, несомненно, важно и для жителей Забайкалья, ввиду того, что первые русские старожилы территориальной Бурятии и Забайкальского края были как раз выходцами с Русского Севера, и говор, и диалектные слова говоров, и те же былички говорят об этом.

Криничная специализировалась на несказочной прозе русского населения, выпустила более 200 работ по тематике Русского Севера, отправляясь в экспедиции вместе со своим мужем — не менее изместным писателем и фольклористом, Виктором Ивановичем Пулькиным. Вместе — заслуженные деятели науки Республики Карелия. была ученицей знаменитого В.Я. Проппа.

В конце 1980-х гг. в контексте интереса к народной культуре, выходило очень много изданий научно-популярного типа, при этом достаточно большими тиражами. Не стало исключением и издательство «Современник», которое начало выпускать с своей «Классической библиотеке Современника» и фольклорные сборники — сказки, басни, былины, в том числе — легенды и предания.

Чем интересен сборник Криничной. В первую очередь, помимо классических преданий о происхождении названий населенных пунктов, бывальщин о старообрядцах, быличек о нечистой силе и волшебстве, в список книги входят и псевдобылички, которые обычно отдельно не выделяются в сборниках такого типа. Это как бы былички наоборот — в них всегда сверъестественный контекст развенчивается, или возводится в нечто юмористическое, забавное. Кроме того, в сборнике присутствует ряд историй из сборников Элиасова о декабристах (преимущественно иркутские источники), а также интересные примеры полисемантических образов, характерных для всех регионов нашей страны.

Интересно, что Криничная при составлении книги использовала не только дореволюционные источники начала XX в., советские научные сборники РАН (особенно Сибирь), но и собственные фонограммы полевых записей на Русском Севере. Что меня поразило еще в детстве, когда автор в предисловии рассказывает о своих беседах со стариками, в которых угадывается еще гвардейская стать имперских полков. ветеранов Первой Мировой войны, и еще молодых ветеранов ВОВ. Большинство аудиозаписей датировано серединой 60-х годов.

Книга будет интересна тем, кто интересуется фольклором русского населения Архангельской области, Восточной Сибири, историей старообрядчества (в книге есть несколько уникальных рассказов о происхождении некоторых известных забайкальских семейских фамилий), и даже тем, кто изучает историю народовольчества.

Неонила Артемовна Криничная умерла в 2019 г. после продолжительной болезни, войдя в пантеон самобытных и творчески подходящих к своим исследованиям ученых.

Возможно, персонаж этого небольшого рассказа мог бы перекликаться с такими же персонажами у Радия Погодина — все эти ребята. пережившие войну в совсем маленьком возрасте, голодные и худые, все никак не могущие утолить глубоко засевший внутри голод. Мальчик Коля за всю страшную войну помнил один хороший момент. как советские автоматчики угостили его хлебом. Прошло уже достаточно лет с конца войны, и вот скромное хозяйство родило первый урожай. бабушка испекла два коржа, один из которых Коля сразу съел, а второй он должен был отнести своему деду. который жил на пасеке. Так, в своем неутолимом голоде, Коля шел и размышлял, как он придет к деду и тот его обязательно угостит. Но Коля не получил ни кусочка, и обозлился, подобно тому волчонку, с которым его сравнивает автор. Однако по приходу домой, Коля увидел еще кое что, то, что, пожалуй исцелило его израненную голодом душу. Он, несмотря на свой юный возраст, внезапно осознал, что есть вещи гораздо важнее голода, и сильнее его...