Пришла мне пора прочесть очередную книгу серии «Из наследия» советского издательства «Современник». Случайный выбор выпал на том №8, в который включены три романа русского писателя середины XIX века Александра Фомича Вельтмана. Ранее я не был знаком не только с творчеством этого писателя, но даже и с именем его, хотя он являлся значимым литератором, учёным, лингвистом и военным своего времени.

Первым произведением в сборнике идёт «Кощей бессмертный. Былина старого времени». Такое название, конечно, предполагает сказочную манеру, но я был удивлён, погрузившись в чтение. Я не встречал подобного в русской классике ни в стилистическом, ни в композиционном аспекте. Действие «Кощея...» занимает несколько веков в промежутке между ранней славянской государственностью и поздним этапом ига. Когда я начал воспринимать текст, я подумал, да это же написал мой современник, какой 1833 год? Нарочитое, словно бы выпяченное, использование старорусских языков разных периодов, акцентированное внимание к декорациям и мелким деталям, отсутствие линейности действия — всего этого я не ожидал найти в книге, написанной писателем, родившимся 225 лет назад! При этом смещённый баланс основной и вспомогательных сюжетных линий в пользу последних, персонажи-функции и некоторые другие характеристики ещё больше заставляли меня задумываться, а что же я такое читаю. Думал я, думал, и, наконец, кажется, понял.

«Кощей...» — праотец славянского иронического фэнтези! Всё, что присуще этому субжанру, может быть обнаружено в романе Александра Фомича. От лучших образцов до худших, все они выросли на поле, впервые вспаханном Вельтманом. Мне теперь интересно, читал ли его произведения мой земляк, сложный человек, но блестящий писатель Михаил Успенский. Есть ощущение, что его Жихарь тоже вырос из семени, брошенного в почву на этом поле.

Сюжет книги в общем не так и важен. Речь идёт о героических приключениях представителей одного рода в разные эпохи на Руси, поданных с юмором. Мораль, как мне показалось, вложенная автором в книгу, заключается в необходимости держать своё слово, беречь любовь и не сдаваться перед обстоятельствами. Ничего нового — вечно актуально.

За ярким и смешным фасадом есть опасность не заметить большой труд, проделанный Александром Фомичом в части исторического воссоздания эпохи. Текст насыщен многочисленными реалиями славянских княжеств XII-XIV веков, содержит большое число языковых реконструкций. Современные лингвисты высоко оценили эти усилия, отметив, что многие этимологические догадки А.Ф. Вельтмана нашли подтверждение в последующие десятилетия.

Резюме. В который уже раз благодарю издательскую группу, которая в конце 80-х годов разыскала в бездонном колодце российской словесности столько замечательных писателей и произведений и дала возможность читателям познакомиться с ныне почти забытыми, но такими превосходными авторами.

С сожалением в самом начале вынужден признать, что роман «Терпеливый снайпер» Артуро Переса-Реверте, по крайней мере по его стандартам, книга, на мой взгляд, слабая. Причём, как мне показалось, сразу по нескольким характеристикам.

Базовая идея интересна и актуальна: писатель изучает неочевидное место искусства в современном мире, неопределённость и размытость самого понятия «искусства», миссию творца в плане калибровки общества и прилегающую проблематику. Но исполнено это — «Курильщик, извини меня за грустный каламбур», как пела группа «Гротеск» в великом мультфильме «Остров сокровищ» — очень искусственно.

В центре повествования находится таинственная фигура неуловимого граффитиста Снайпера. Лучшего из всех. Почему он самый лучший и в чём выражается масштаб его личности не очень понятно. Использование в рисунках мексиканских мотивов и сопровождение их псевдофилософскими подписями вряд ли могут считаться достаточными причинами для замирания сердца. Да и вообще, война против общества зиждется в «Снайпере...» на фундаментальном принципе «что разрешено, то не граффити». Я готов понять бунтарство юных, которые через граффити выражают возмущение несовершенством мира, но воспевание вандализма, как эстетики, как философии, как стержня жизни, мне представляется очень странным, если оно происходит всерьёз. А Перес-Реверте, по-моему, совершенно серьёзен.

Опять же, я готов поверить, что на каком-то коротком промежутке времени интерес к вандал-арту может привлекать большие или даже огромные деньги галерей, спекулянтов и коллекционеров. Но не думаю, что этот интерес будет оформляться в детективные операции по розыску анонима. В конце концов, анонимность даже выгодна — не надо платить гонорары.

На мой взгляд, не слишком писателю удалась и главная героиня — скаут Алехандра Варела. Ей недостаёт проработки. Кроме размытых печальных воспоминаний и участия в действии в качестве субъекта в ней ничего нет. Ни черт, ни особых примет. По этой причине решения, которые она принимает, представляются мне в большей степени волюнтаризмом автора, нежели логическими последствиями развития сюжета. Особенно в финале. Я бы сказал, финальная коллизия вообще возникла на ровном месте. Других героев, стоящих хотя бы упоминания, в «Снайпере...» нет.

Согласно заключительному предложению, книга была написана в Неаполе в течение 2013 года. У меня есть ощущение, что писалась она второпях и под конкретное географическое место — собственно сам Неаполь, — который выглядит в романе, кстати сказать, очень и очень непрезентабельно. Как и Италия, и итальянцы в целом.

Жаль, конечно, что это произведение АПР не показалось мне таким же хорошим, как некоторые другие, прочитанные мною ранее, но зато мне очень понравилась метафора, вынесенная в заглавие книги. По версии автора, «терпеливый снайпер» — это не граффитист, а жизнь.

~~~ Отзыв написан зимой 2021 года.~~~

Когда я прочёл книгу из серии ЖЗЛ об участниках русско-турецкой войны, более всего меня привлекла фигура Василия Васильевича Верещагина — выдающегося художника-баталиста и ветерана непосредственных боевых действий. Покопавшись в каталоге библиотеки, я нашёл книгу воспоминаний Верещагина о той войне. Это очень стоящее чтение. От первого лица; без лака, без прикрас, без славословий, пронизанное искренним и глубоким уважением к Родине.

Верещагин натерпелся от современного ему общества. Многие, включая царя, к примеру, считали, что художник нарочно очернял военную действительность. В конечном итоге, живописец часть своих полотен взял, да и сжёг. Сегодня наиболее известная из картин Верещагина — это «Апофеоз войны» (Куча из черепов, все, наверное, помнят). Достаточно поискать в интернете галереи его работ, и увидишь, как много в них трагизма, горя, боли. Они берут за душу! Верещагин ненавидел войны, он это сказал в книге прямым текстом, и во время пребывания на фронте прилагал все силы, чтобы они как можно быстрее завершались.

Вообще, Верещагин был на передовой солдатом, даже в большей мере, чем художником. Конечно, он рисовал сотни набросков и этюдов, собирал типажи, готовился к написанию картин, но также участвовал в военных советах, сражался «в делах», иногда даже был вынужден командовать и отдавать приказы. Под шквальным огнём ходил в первую в истории дневную минную атаку на неприятельское судно, был тяжело ранен. Да и закончил жизнь в бою. Только, конечно, уже не во время русско-турецкой войны.

В книге «Скобелев» есть три героя. Первый — это, разумеется, генерал Михаил Дмитриевич Скобелев, другой — сам художник, а третий — это народ Российской империи.

Скобелеву Василий Васильевич был другом. Он выполнял при молодом командире роль «голоса разума», сдерживая его необдуманные порывы, успокаивая его мятущуюся, пассионарную натуру, давая здравые советы. Их совместный военный путь описан автором книги через множество запоминающихся эпизодов. Характер Скобелева раскрыт им в тексте так же ярко, как он делал это на холстах. И как много в повествовании Верещагина горечи!

Насколько меньше могло пролиться крови, если бы военная кампания лучше управлялась. Верещагин с болью, а иногда с яростью рассказывает о глупости и нерешительности многих военачальников, дурном взаимодействии подразделений, когда левая рука не только не знала, что делает правая, но даже зачастую не подозревала о её существовании. Профессиональная ревность и взаимная зависть генералов также не повышала эффективности ведения военных действий. Ну и, конечно, техническое обеспечение оставляло желать лучшего. Почему русским постоянно приходится демонстрировать какой-то запредельный героизм? Потому что героизм — непременное условие борьбы с непреодолимым материальными средствами гандикапом. Так сказать, демонстрация главенства духовного над вещным.

С каким разительным контрастом Верещагин описывает благородство, силу и готовность к самопожертвованию русского солдата, не идеализируя его, не превращая в бездушный манекен, а, как и положено художнику, подмечая самые тонкие детали. Где-то с подтруниванием, где-то с порицанием, но неизменно с глубокой симпатией автор рассказывает о боевом быте воинства Российской империи.

Как свидетельство истории из уст современника и очевидца, воспоминания Василия Васильевича трудно переоценить. Признаюсь, я совершенно покорён масштабом его личности. Это был великий человек России, её верный сын и солдат.

В дополнение к основному произведению в книгу включены краткие воспоминания художника и о других военных кампаниях, в которых ему приходилось принимать участие. Вишенкой на торте является короткое десятистраничное эссе, фрагмент книги-очерка, в котором Верещагин в 90-х годах 19 века с поразительной точностью предсказал потрясения, ожидавшие Россию в первой четверти 20 века. Как, наверное, мучительно было провидеть, и не иметь возможности что-то изменить.

Эта книга — просто подарок для человека, который любит историю своей страны и саму страну.

«Пятое сердце» Дэна Симмонса с точки зрения качества написания не уступает другим романам, которые я у него читал ранее. Он очень детально проработан, имеет напряжённый и динамичный сюжет, может похвастаться несколькими эмоционально мощными моментами. Он, в конце концов, рассказывает об одном из всеми любимых литературных героев — Шерлоке Холмсе. Чувствуется «но» в подводке, правда? Что же, я и в самом деле собираюсь применить этот соединительный союз.

Но у этого произведения Симмонса есть нелюбимая мною в литературе черта, неприятное для меня свойство: писатель вводит самого себя в роли демиурга и заставляет сомневаться в «реальности» происходящего. Получается двойная фикция. Мало того, что речь естественно идёт о вымышленных событиях, так они то ли происходят в выдуманном мире, то ли являются выдумкой выдуманного мира.

Что интересно при этом — кроме Холмса, Ирэн Адлер и некоторых других персонажей, остальные действующие лица изображают вполне себе по-настоящему живших людей. Среди актёров второго плана Сэмьюэл Клеменс, более известный под именем Марк Твен, многочисленная политическая элита США того периода, дельцы и новые аристократы. В том числе реально существовал и главный герой (а это, по моему убеждению, не Холмс) — американский писатель Генри Джеймс, проживший всю свою творческую жизнь в Старом свете.

Мастерство создания ярких персонажей, столь обрадовавшее меня в «Терроре», в этом романе никуда не делось. Генри Джеймс получился отличным. Внутренние метания при внешней невозмутимости, нарушенной лишь один раз (заехал Холмсу в челюсть), сосущее чувство неизбывного одиночества в приближающейся старости, непоказная глубокая порядочность заставляют испытывать искреннюю симпатию к этому весьма несчастливому человеку, по воле обстоятельств попавшему в масштабный переплёт. Да ещё и в компании с Шерлоком Холмсом.

Сам великий сыщик, уверенный (или притворяющийся уверенным), что он на самом деле не живёт своей жизнью, а является порождением писательского разума, очень сильно отличается от канона. Высокий рост и кепка с двумя козырьками имеются, как и талант перевоплощаться, но внутренней холодности нет и в помине. Есть страсть и есть — невероятно — любовь! Впрочем, Ирэн Адлер же неспроста является участницей загадочных событий в Вашингтоне и Чикаго.

«Пятое сердце» является одним из произведений, где автор играет в литературные игры. Вводит многочисленные аллюзии, вплетает в вымысел исторические факты, а также сакрализует процесс письма и чтения, мифологизирует взаимоотношения производителя текста и его потребителя. Спасибо переводчице, которая при поддержке самого Симмонса раскрыла и аллюзии, и исторические обстоятельства. Но, я почему-то уверен, не все.

Если не брать во внимание нелюбовь к присутствию автора в создаваемом им мире, то этот роман должен понравиться любому почитателю Дэна Симмонса. Да и тем, кто просто любит захватывающие романы, «Пятое сердце» тоже должно понравиться.

Как указано в аннотации, в мире «Мужчины апреля» Грета Тунберг «стала божеством толпы». Ничего более антиутопичного я и представить себе не могу. Действие происходит лет через 70-80 от сегодняшнего дня.

Первый же диалог на первой странице убедил меня, что антиутопия у Юлии Яковлевой и Карины Добротворской получилась в необходимой степени чёрной. Соавторы с самого начала погружают читателя в действительность столь чуждую и отталкивающую, что, ей-богу, страшно.

В чём суть беды: все мужчины Земли оказались подвержены вирусу, заставляющему их за одну минуту выплюнуть с кровью свои лёгкие и умереть. В итоге, мужчин, во-первых, осталось очень мало, а, во-вторых, они перестали являться полноценными субъектами права и общества. Им открыты три пути: уборщик, учитель и платный половой партнёр, принимающий женщин в выделенном ему помещении. Качество предоставляемых услуг рейтингуется, примерно, как сейчас у водителей такси. Доступ к телу только через дезинфектор. Женщины образуют партнёрские семьи друг с другом.

Должен сказать, что ни социальная среда, ни политическая, ни бытовая не представляются мне достоверными. Такой мир мог бы возникнуть (при реальности остальных фантастических условий), если бы подавляющее число женщин составляли офисные барышни, улыбающиеся друг другу в лифтах и коридорах, гипертрофированно участливые, и имеющие чётко сформированный поведенческий код своей среды. Но это не так, и в общество, где проявление эмоций или волнения — нарушение этикета, а в транспорте штрафуют за перевес я не верю. Не с чего ему было бы возникнуть. И уж тем более, я не верю в мир женщин, победивший консьюмеризм. Ага. Все личные автомобили запрещены, одежда и обувь используются пока не износятся и только по одной паре или штуке и так далее.

По-моему, авторы всего лишь поменяли мужчин и женщин местами, заставив женщин редко мыть волосы и лелеять растительность на теле, а мужчин сделав чувствительными носителями макияжа и мишенью объективации. Впрочем, и те, и те такими могут быть и сегодня. Так что, касательно сюжетного замысла, как говорил в каком-то фильме злодейский злодей: «Я ожидал чего-то более...»

Финал антиутопий обычно двух видов: герой терпит поражение, мир остаётся прежним, либо герой торжествует, мир меняется. У авторов «Мужчины апреля» новое комбо. Герой терпит поражение, мир меняется. Правда, в худшую сторону. Роман даёт недвусмысленный посыл: понимания между мужчинами и женщинами не будет, не может его быть. Это антиутопия в квадрате. Но я уверен в обратном. В том числе, благодаря личному опыту.

Из минусов могу отметить язык. Блекловатый он. А ещё, в него проникли иностранные речевые клише. «Это зависит», — отвечает на вопрос один из персонажей. «It depends», — читаю эту строчку я. Может, кто-то из соавторов загостился на чужбине? Персонажи, во всяком случае некоторые, вызывают симпатию или сочувствие, но в целом довольно невзрачные. Смешно, конечно, но при печати из текста романа случайно не была удалена служебная пометка, и, прочитав её, я понял, как солоны редакторские слёзы! Страница 253. В диалоге, прямо в реплике я вдруг вижу: «Опять не понимаю, что такое «это» [...] Как только речь заходит об усилиях героини мыслить как следователь, текст становится абсолютно невнятным, и, соответственно, не поддаётся редактуре».

Так себе книга. Но можно и прочесть.

Как мне кажется, «Цирцея» — это хороший роман, только не надо ждать от него бережного обращения с греческой мифологией. На самом деле, с этой самой мифологией он не имеет почти ничего общего, кроме имён и частичного совпадения с сюжетами мифов. В книге действуют современные люди с современным восприятием мира, наряженные в исторические костюмы и помещённые в античные декорации. «Цирцею» нельзя даже считать художественной переработкой древнегреческого материала, так как расхождения с источниками слишком велики.

Тем не менее, произведение несомненно доставляет удовольствие, так как всерьёз и без ёрничания говорит о важном: верности, целеустремлённости, стойкости духа и мужестве. Всё это о Цирцее, главной героине. На протяжении сюжета она претерпевает метаморфозу, кульминирующую в потрясающем акте жертвенности. По сути, в отказе от самоё себя ради любви. Красиво, конечно, написано.

Но не Цирцеей единой красен этот роман. Есть в нём и другие яркие персонажи. Например, жена Одиссея — Пенелопа, чей характер не менее стальной, чем у хозяйки острова. Ну и, разумеется, сам Одиссей, впервые появившийся уже во второй половине книги, сразу ставший ключевой частью её композиции. Насколько я понял, образ царя Итаки у Миллер тоже далёк от канонического, но зато у писательницы получилось исключительно здорово изобразить, как огонь, пылающий в человеке, может сожрать его самого.

А боги? Что боги… Я уже не в первый раз встречаю художественное произведение, в котором божественные действующие лица больше похожи на мелочный, жестокий и в то же время трусливый сброд. Наверное, безграничные возможности искажают восприятие действительности, и, как ни удивительно, в человеке гораздо больше благородства и величия, нежели в этих обуянных гордыней ничтожествах.

Также можно отметить, что Миллер здорово удаются душещипательные сцены. Вызвать у читателя комок в горле она может неоднократно в нескольких сценах подряд. В «Цирцее» таких комков не меньше, чем в неудачно сваренной манной каше! Языком американка владеет не хуже любого другого хорошего автора, и русский перевод романа, как мне показалось, находится на высоком уровне.

В эту работу Миллер зашиты несколько конъюнктурных моментов. В частности, гомосексуализм Ахилла (этого героя напрямую в действии, правда, нет) и ещё одного персонажа. Ну, и ладно, это не мешает. Тем более, по Ахиллу у некоторых учёных и в самом деле есть подобное мнение. Зато ярлык «феминистского» произведения, налепленный на «Цирцею» поверх всей обложки, я не знаю чем обоснован. Если не считать, что главная героиня является носительницей многих потрясающих качеств личности, никакой иной феминистской повестки я не заметил.

Итого. Очень интересный роман с туго натянутым действием в пейзажах античного мира.

Очень короткий роман нидерландского автора Михила Строинка «Как если бы я спятил» стал для него дебютным. На примере произведения можно увидеть один из способов рождения литератора. Обычный человек становится писателем, получив какой-либо личный опыт или пережив чрезвычайно глубокое потрясение, о которых он так хочет рассказать, что нет мочи терпеть.

Так вот, Строинк работал в психиатрической клинике. О жизни клиники для умалишённых преступников он и написал. Читатель может посмотреть, как устроена её работа, какие там содержатся пациенты, чем занимаются врачи и как они взаимодействуют с «подопечными». Это интересно. Если верить Строинку, то жизнь в «Радуге» (отличное название для заведения!) немного напоминает пионерский лагерь, только без пионеров. Зато с сумасшедшими.

Главный герой мне импонирует в значении «располагать к себе». Симпатичный парень, склонный к размышлениям, умный, незлобивый. Подумаешь, вышедший из очень богатой семьи. Подумаешь, растрачивающий на всякое дерьмо свой талант художника. Подумаешь, бездельник и фланёр. Подумаешь, любитель напиться и закинуться всем, что только можно достать. Пусть странно, но действительно к такому типу я всё равно испытывал сочувствие. Особенно, при том что всех своих радостей он лишился, попав в заключение. Держался в социуме клиники он достойно. Уважение вызывает эволюция его личности по мере развития сюжета.

Помимо главного героя, в больнице-тюрьме содержатся и другие пациенты, обладающие яркими чертами. Видно, что у них есть прототипы. Строинк наделяет их деталями, которые трудно придумать на ровном месте. Наверняка они были подсмотрены в натуре. Персонажи живут в замкнутом, ограниченном мире, где всё находится на виду. Кстати, писатель зачастую с большей симпатией пишет о заключённых, нежели об администрации учреждения.

И всё бы было ничего, даже лучше, чем ничего, если бы не развязка. С моей точки зрения, развязка придумана плохо, выглядит искусственно и притянута за уши. Собственно кульминация произведения, как мне кажется, губит на корню всю дидактическую идею, представляемую автором с самого начала. Ладно хоть кода немного выравнивает положение дел. Но честно, финал мне совсем не понравился.

Но, несмотря на этот недостаток, книга довольно любопытная, познавательная и местами поучительная. Больше Строинк на русский, кажется, не переводился, а я бы, может, и прочёл у него что-то ещё. Тем более, что язык у голландца, я считаю, простой, но добротный.

Кого привлекают психи-преступники и их внутренние миры, те могут найти эту книгу небезынтересной.

«В час битвы завтра вспомни обо мне...» — необычное произведение. Оно очень скупое по происходящим событиям, но при этом каждое сюжетное действие погребено под лавиною слов. Каждый шаг, каждая мысль облечены в пространные размышления, воспоминания и переживания главного героя, которые почему-то не раздражают своей избыточностью. Удивительно, но лично я не утомлялся, читая этот бесконечный вал информации, переработанной личностью протагониста.

Ключевой персонаж, через призму восприятия которого читатель продвигается по роману, тоже необычен. Очевидно, средней руки, но зато столичный (Мадридский) сценарист и райтер, человек обычного достатка, умеющий в силу профессиональных навыков хорошо оформлять свои мысли. Есть в нём что-то обсессивно-компульсивное. В течение произведения несколько раз в разных обстоятельствах он, Виктор Франсес, говорил или продумывал про себя абсолютно идентичные фразы или целые речи, как бы извлекая из своей памяти заранее подготовленные тексты.

Герой одновременно и сух, и эмоционален. Эпизод в книге, когда он, сидя в одной машине с женщиной, не мог достоверно для себя понять, бывшая ли это его жена или незнакомка, при сдержанности поведения наполнен глубокой истерикой. Чётко структурированное мышление, позволяющее ему в экстремальной ситуации хладнокровно думать обо всех обстоятельствах и ни о чём не забывать, сочетается с импульсивностью, граничащей с сумасбродством.

Но самое удивительное, это способность Виктора пробуждать в читателе очень личные переживания своими замечаниями на те или иные темы. А, впрочем, почему удивительное? Для него же как-никак слово — это рабочий инструмент! Самым трогательным отрывком, по моему мнению, стало размышление, как волнительно смотреть на собственные фотографии спустя много лет. Здесь, конечно, речь идёт не о цифровых изображениях, а настоящих фото, ведь роман написан до расцвета компьютерных технологий. Да! Да! Так и есть! Я не задумывался об этом раньше. А теперь, вглядываясь в большие карие глаза мальчика в коричневом в клетку костюме, робко стоящего рядом с игрушечным львом, я испытываю к нему и нежность, и жалость, и надежду, что у него всё сложится хорошо — у мальчика, ставшего седым, высоким и тяжёлым мужчиной...

В книге есть ещё несколько мест-провокаторов, вытягивающих из читателя сильные эмоции. Это здорово, на самом деле. На каждого из нас текст действует по-разному. Сеньор Мариас (ударение на «и», между прочим) сам об этом лаконично, но ёмко говорит: «Всё в мире зависит от тех, кто рассказывает, и от тех, кому рассказывают...» Попробуйте почитать эту книгу. Возможно, на каком-то её фрагменте вы почувствуете то же, что я. А, может, что-то совсем иное. Интересно же, правда?

Единственный минус, на мой взгляд, это Лондонское приключение одного из персонажей. Мне показалось, оно добавляет слишком много драмы в текст и не сопрягается со всем остальным романом. Я думаю, не нужно было делать это приключение таким гротескным. Но, как всегда, это всего лишь моё мнение.

Сборник «Ангелы и насекомые» включает в себя две повести: «Морфо Евгения» и «Ангел супружества», авторства Антонии Байетт. Они никогда не публиковались раздельно ни на языке оригинала, ни в переводе, поэтому считаю целесообразным написать про обе сразу.

Я взялся их читать, потому что был очень впечатлён романом той же писательницы под названием «Обладать». Случайный выбор из всего её литературного багажа выпал на «Ангелов...». Что роднит обе книги, так это язык. На суперобложке, прямо под комплиментами госпожи Байетт в адрес русской классической литературы приведено её высказывание: «Мне нравятся развёрнутые, сложные предложения, и я питаю самые нежные чувства к словам». Я стопроцентно разделяю её точку зрения. Для меня тоже речевая сочность имеет ключевое значение в самой возможности получения подлинного удовольствия от литературного произведения. Текст обеих повестей невероятно хорош. Я не читал Байетт в оригинале, но мне представляется, что её английский язык схож с английским языком Ричарда Адамса, которым я бесконечно наслаждаюсь.

Что касается содержательной части, то в первой повести автор раскрывает тему свободы выбора. Обладает ли ею человек, или он всего лишь деталь общественного сверхорганизма, имеющая не больше широты манёвра, нежели отдельно взятый муравей в муравейнике. Очень интересное, на самом деле, исследование вопроса получилось у Байетт. Чтобы тему было удобнее раскрывать, в центре повествования находится бедный энтомолог, вошедший в состоятельную английскую семью. Он-то и занимается буквальным сравнением муравьёв и людей. Помимо основной сюжетной линии, в повести даётся яркая картина образа жизни знатной семьи в старой Англии (дело происходит в 1860-е годы). Кстати, за ширмой благопристойности скрываются несколько аморальных и неприглядных явлений.

Содержание второй повести имеет отношение к метафизике. В основе сюжета лежат спиритические опыты, во время которых участники пытаются выйти на контакт с давно умершими близкими. Байетт не даёт однозначного ответа, являются ли вызываемые сущности порождениями боли и тоски самих спиритистов или настоящими душами ушедших в послежизнь людей. Стержнем является история известнейшего английского поэта Альфреда Теннисона и его сестры Эмили, потерявших в молодости в лице одного и того же человека близкого, духовного друга и жениха соответственно. Повесть насыщена стихотворными фрагментами и очень-очень берёт за душу. Госпожа Байетт, по-моему, умеет брать за душу как никто другой. К финалу трагическое напряжение таково, что книга почти слышимо звенит.

В общем, дааа... Что бы ни писала Байетт, крупную форму, среднюю ли, мастерство не спрячешь. У меня сложилось впечатление, что творчество ей даётся очень легко, без труда. Это, наверняка, совершенно ошибочное впечатление, но само его возникновение — это знак!

После прочтения второй книги Мишеля Бюсси я записываюсь в число его поклонников. Хотя, как мне показалось, роман не лишён недостатков, Бюсси великолепно умеет строить интригу. «Самолёт без неё» не так хорош, как его «Чёрные кувшинки», но тоже очень хорош.

Сюжетная коллизия одновременно и необычна, и правдоподобна. Не так много, думаю, есть детективных произведений, где активная фаза расследования длилась бы 18 лет, а сыщик, уже готовившийся пустить себе пулю в висок от отчаяния, в последний момент всё же решил эту головоломку. И я не раскрываю сюжет. Всё это происходит на первых же страницах, а вот дальше читателю и персонажам предстоит самим шаг за шагом добираться до истины.

Бюсси пишет очень плотно. Повествование натянуто, как струна. Лично у меня не было такого, чтобы я подумал: что-то поднадоело. Книгу я откладывал только когда необходимо было заняться чем-то иным. События происходят линейно с частыми возвратами в прошлое. Из плюсов также хочу отметить непредсказуемость. Одно из ключевых обстоятельств я, правда, угадал с самого начала, но это было больше по наитию, нежели в результате размышлений. Ну, и название немного намекает. Второе ключевое обстоятельство тоже ударом молнии открылось мне за полстранички до объяснения. Третье и решающее обстоятельство, к сожалению, вообще невозможно определить самостоятельно из текста, и это минус.

Минусов есть ещё несколько. Во-первых, герои как-то слишком проницательны, причём только эпизодически. Когда надо было по сюжету, они проявляли чудеса логики и интеллекта. Во-вторых, некоторые сцены не очень реалистичны. Например, потасовка в вагоне поезда, да ещё с угрозами пистолетом, никак не могла бы пройти незамеченной для других пассажиров, пусть даже они крепко спали. Проснулись бы сразу. В-третьих, если персонаж намерен исчезнуть, пишет прощальное письмо и отключает телефон, то уж точно не для того, чтобы потом его регулярно включать, проверять входящие сообщения и даже на них реагировать. Зачем тогда было, как говорится, огород городить?

Но зато, помимо детективного аспекта, «Самолёт без неё» позволяет заглянуть в жизнь Франции 80-90-х годов XX века. Эпоха Франсуа Миттерана, интересное, необычное время. В региональные законодательные органы в большом количестве попадают коммунисты, идёт бурная общественно-политическая жизнь, простые французы мужественно преодолевают трудности. Было любопытно читать о сцене, на которой разворачивалась драма произведения.

Немного покритикую перевод. Один из примеров: у семьи Витралей был не грузовик, как переведено, а фургон. Я всё думал, разве удобно использовать грузовик для торговли-то, пока не посмотрел в интернете на внешний вид Ситроена типа H. Странно, что этим не озаботилась переводчица. Ну, и «передний капот» — тоже та ещё загадка, поскольку предполагает существование «капота заднего».

Обязательно продолжу знакомство с творчеством Мишеля Бюсси. Мне очень нравятся его детективы!

Я отношусь к книгам, выпущенным издательством Елены Шубиной с иррациональным недоверием. Мне кажется, сам коллектив редакции и авторы, ею публикуемые, мировоззренчески мне очень чужды. Тем не менее, книги эти я довольно часто читаю. Забавное маленькое противоречие. Вот и сейчас я прочёл одну из «шубинских» книг и, несмотря на это самое зудящее чувство разности взглядов, собираюсь её похвалить.

«Павел Чжан и прочие речные твари» — небольшая антиутопия, в современных условиях выглядящая вполне себе возможным будущим человечества, хотя бы отчасти. Обычно антиутопии имеют элемент гротеска. Например, взять матерь русских антиутопий, замятинских «Мы». Читатели всё равно понимают, что именно так не будет. Зато, прочитав роман Богдановой, я думаю, а, может, будет именно так?

В «Павле Чжане...» автор ставит три смысловых акцента. Один — общественно-политический, второй — социальный, а третий — моральный.

Первый, наверное, самый интересный. Боязнь ползучего нашествия Китая — это один из самых сильных страхов российского общества. Немудрено. Я вот живу в регионе площадью примерно в шесть Франций с населением около трёх миллионов, а непосредственно к югу от меня на ограниченном пространстве обитают уже можно сказать миллиарды. В мире Богдановой ползучее нашествие состоялось и вылилось в превращение России в китайский протекторат. Толчком к потере самостоятельности послужили очередные «90-е» нашей страны с ростом нищеты, криминала и общей беспросветности жизни, наступившие якобы в результате западных санкций. На страницах книги это выглядит очень страшно. Не уверен, что писательница закладывала именно этот смысл, скорее, наоборот, но её текст — хорошая прививка от распространённых в нашем обществе заблуждений.

Второй акцент — доведение контроля действий личности до крайности. В книге это проводится через всеобщую чипизацию. Как выяснилось, не такую уж и безопасную для жизни чипируемого. Мне понравилось, как писательница изобразила мир на пороге перерождения. Правда, неизвестно, состоится ли оно. Не все готовы смиренно подставлять шеи под имплант. Конечно, движение сопротивления выглядит немного театрально. Всё-таки не растяжки на зданиях и не граффити делают дело. Но для художественного произведения пойдёт. Тем более, что в конечном итоге, анти-чипперы приводят Китай и вассально зависимую Россию не к отмене чипизации, а к всплеску неконтролируемых беспорядков и массовым убийствам.

А третий акцент самый болезненный. Писательница назвала его важнейшим в своём произведении. Это — влияние детских психологических травм, физического и морального насилия на последующую жизнь жертв. У Богдановой, как мне кажется, классно получилось передать искажение характера, которое повлекло за собой пережитое главным героем в детстве насилие. Дело даже не в том, чтобы все насильники были выявлены и наказаны, хотя это тоже критически важно. Главное, чтобы не было условий для того, чтобы подобные случаи могли происходить. А иначе, как в романе Богдановой, среди нас всегда будут находиться несчастные, которые в каждом тёмном углу видят призраки своих мучителей. Это позор для общества, и автор «Павла Чжана...» безусловно права, бередя рану.

В общем, по моему мнению, этот текст, не претендуя на какое-либо значимое место в современной российской литературе, является интересным и стоит потраченного на его прочтение времени.

«Маленькая хозяйка Большого дома» Джека Лондона — это, как мне кажется, такое произведение, оценить которое лучше всего могут те, кто сам прошёл через ситуацию, в которой очутились герои романа. Читатель, по идее, должен сравнивать чувства и поступки персонажей с собственными чувствами и поступками, когда-то им испытанными и совершёнными. Отсюда следует вывод, что «МХБД» — в буквальном смысле книга для взрослых.

Я лишь частично имею опыт, который можно соотнести с сюжетом книги — влюбиться влюбился, но вершиной любовного треугольника быть не случилось, тем более, когда два из его углов находятся в многолетнем браке. Поэтому, возможно, мне кое-какие сюжетные ходы показались слегка натянутыми, а поступки сложно мотивированными, особенно в финале. Тем не менее, не могу не отметить мастерскую передачу Джеком Лондоном эмоционального состояния человека во время зарождения страсти. Это когда кажется, что ты стоишь на осыпи, и первые камушки уже шумно покатились из под ног, и ты с трепетом понимаешь, что через несколько секунд тебя неизбежно утащит вместе с ними в потоке, постоянно набирающем силу, несущем тебя к неизвестному.

Именно в эмоциональной нагрузке, на мой взгляд, заключается самое явное достоинство романа. Сюжет сам по себе, как, наверное, свойственно Джеку Лондону в целом, очень простой. Всё действие разворачивается на территории одного богатого поместья. Из трёх главных героев наиболее ярко изображён угол любовного треугольника «муж». Предприниматель-новатор, внедряющий в фермерство как передовые технологии, так и новые социальные отношения, исключительно одарённый хозяйственник в плане работоспособности, деловой смётки и готовности обучаться новому. При этом очень тонкий и деликатный человек, может быть, даже слишком тонкий, чтобы считаться правдоподобным. Лично у меня именно он вызвал наибольшее сочувствие.

Угол треугольника «жена» при внешней броскости чуть менее остёр. То амазонка, то сама нежность, широко эрудированная, способная поддержать беседу на любую тему, и спеть, и сплясать, и нырнуть в воду с большой высоты. Но, по-моему, её внутренний мир выписан Лондоном не так рельефно, как у её супруга. Угол «любовник» заметно площе. Он статный, благороден, имеет драматическое прошлое и хорошо поёт. Видимо, эта комбинация оказалась для героини «МХБД» неотразимой.

Главная мысль, которую я нашёл в романе — это необходимость беречь то хрупкое состояние, которое человек называет благополучием. С течением лет оно может восприниматься как должное, как что-то непременное. Но это не так, и своё счастье всегда необходимо охранять и ухаживать за ним.

Я не читал произведений Джека Лондона с юности. Да и в ту пору познакомился только с потрясающими «Мексиканцем» и «Белым клыком», а также несколькими рассказами. «Время-не-ждёт» стал первым для меня романом писателя.

Взявшись за книгу, я спросил у знакомой по онлайн игре американки, не запрещают ли у них Джека Лондона в связи с его взглядами на расовые вопросы и половые взаимоотношения. Хотя эти взгляды соответствовали эпохе, да и вообще совершенно нормальны, после новостей о локальных запретах на Редьярда Киплинга я уже ничему бы не удивился. Однако знакомая меня успокоила, сказав, что Джек Лондон по-прежнему числится в сонме достойных классиков американской литературы.

«Время-не-ждёт» очень простое и искреннее произведение. Оно написано в период, когда литераторам ещё не надо было выпрыгивать из штанов, вворачивая в текст какое-нибудь шокирующее коленце, чтобы донести до читателя мораль своей работы. Джек Лондон всего лишь говорит о том, что надо быть честным и великодушным, надо сохранять гигиену тела и души, надо не лениться, он говорит, что любовь дороже всего остального на свете. И передаёт своё послание через аккуратно построенный, облачённый в хороший язык сюжет.

Конечно, как мне показалось, события романа поданы в очень идеалистическом ключе. Книга отражает универсальную тоску и автора, как человека, и всего общества по главенству справедливости. Суровый, но честный мир золотодобычи на Аляске противопоставляется алчному миру дельцов и рвачей без чести и совести. Разумеется, симпатия читателя находится на стороне главного героя, чуть было не потерявшего душу в кислотной среде финансовых воротил, однако сумевшего ради любви, подобно Мюнхгаузену, вытащить самого себя за волосы из ядовитого болота миллионных прожектов и баснословных сделок. Но Лондон описывает выдающуюся личность, каких в реальном мире очень мало. В один день отказаться от гигантского состояния ради простой жизни в деревне, возможно, могли бы многие. Но не сожалеть об этом спустя несколько лет, быть по-прежнему уверенным в правоте сделанного шага, вот это, по моему мнению, было бы исключительно трудно. А главный герой романа ни о чём не сожалел.

Он является единственным по-настоящему объёмным персонажем. Три четверти книги вообще не было ни единого другого действующего лица, чья роль не была бы эпизодической. Появившаяся позже девушка, которую полюбил Время-не-ждёт, определённо не является эпизодической фигурою. Но мы видим её исключительно глазами самого протагониста.

Думаю, в багаже человека, который любит читать и интересуется американской литературой XX века, несколько романов Джека Лондона — элемент обязательный. «Время-не-ждёт» отличный кандидат для включения в план на чтение.

Хорошо, когда книга ставит какие-то вопросы и на них отвечает. Хуже, если книга не ставит вопросы. И совсем не здо́рово, если она вопросы ставит, но ответить на них не может. С моей точки зрения, именно это произошло в случае с романом Александра Викторовича Иличевского «Чертёж Ньютона». Замахнувшийся на нахождение точки соприкосновения науки и религии, «Чертёж...» лишь выдал итог, отдалённо напомнивший финальную сцену «Насти» Владимира Сорокина. Итог, который я, к сожалению, не могу никак интерпретировать.

Сюжетная основа заключается в поисках пропавшего отца его сыном. Отец — известный поэт, знаток истории, бродяга, нон-конформист, мыслитель и безработный, а сын — физик, специалист по тёмной материи (кстати, есть ли такие?). Несмотря на изобилие многословных, образных описаний взглядов, привычек и познаний исчезнувшего родителя, его образ не становится хоть сколько-нибудь цельным. Он так же бесплотен и непостижим, как ду́хи, время от времени попадающиеся на глаза его отпрыску. Более того, чем завершились поиски не ясно. То есть сын даёт понять, что раскрыл тайну, но я-то нет! И, думаю, значительная часть читателей, если таковые у романа имеются, испытают схожую с моей проблему.

А ещё, мне показалось, что некоторые сцены и другие элементы повествования или избыточны, или вообще не продиктованы сюжетной необходимостью. К примеру, романтической линии в романе нет. Хорошо. Но зачем тогда роман начинается с размышлений о предпочтениях папаши с сыном в части женской антропометрии и географического происхождения? Это не имеет никаких последствий в дальнейшем. Зачем написана картина странных взаимоотношений сына с бывшею женой? Она как пуговица на спине у рубашки. Совершенно ни к чему. А путешествие в Неваду к сектантам за телом тёщи? Хотя ладно, в этом случае ниточки в дальнейшее развитие действия можно протянуть. Но очень тонкие.

На самом деле, как мне показалось, главный герой произведения не сын-физик, и не его пропавший отец-лирик. Главный герой «Чертежа...» — это Иерусалим. Самая большая часть текста посвящена его географии, мифологии, привычкам, чёрточкам, деталям; его людям, нынешним и ушедшим; его многочисленным завоевателям и обороняющимся. Да, местами это познавательно и удивительно. Как странно, что на таком крошечном пятачке земли самым плотным образом спрессовались эпохи. Весь Израиль в длину 470 с чем-то километров. Я, за выходные съездив из города к себе в долинку на одну ночь, наматываю без малого столько же.

Однако и описания Иерусалима, и вообще весь текст, переданный через уста физика тёмной материи, оформлен в такой витиеватый, сложносоставленный язык, что он довольно быстро утомляет. Мало того, что не очень интересно эту книгу читать, так ещё часто приходится из конца фразы возвращаться к началу, потому что пока её читал, она вся рассогласовалась и утратила стройность.

Хотя всё это, конечно, исключительно моё не очень-то экспертное мнение. Кому-нибудь другому «Чертёж Ньютона» может принести гораздо больше удовольствия, чем мне.

Если верить экспертам, скандинавская литература вообще, и норвежская в частности за свою историю переживали много периодов расцвета. Я не уверен, что один из этих периодов мы наблюдаем сегодня, хотя и сейчас скандинавам есть, чем похвастаться, но начало XX века совершенно точно вошло в историю, как золотое время северного исторического романа. Обычно крупнейшим именем того периода называют шведку Сельму Лагерлёф. Да, её «Сага о Лёвеншёльдах» хороша. Но, прочитав «Улава, сына Аудуна из Хествикена» работы Сигрид Унсет, я теперь считаю только её королевой скандинавской семейной прозы.

В «Улаве...» есть три сцены, где талант писательницы по созданию чистейшего, благородного драматизма заставляет читателя переставать дышать. Я испытал невероятное эмоциональное напряжение, вместе с героями находясь в этих сценах. Происходившее настолько захватило меня, что я не мог анализировать причины этого. Потом, перечитав эти страницы ещё раз, я уже увидел и прекрасный язык, богатый без вычурности, и умело, подробно выстроенные декорации, усиливающие эффект происходящего. Но, самое главное, это то, как сюжет Унсет резонирует с личным опытом и убеждениями каждого взрослого человека. В общем, очень легко поставить себя на место её героев, и ощутить дуновение ужаса, представив, что это происходит с тобой, и это лично тебе необходимо сделать мучительный выбор.

Герои Унсет в уложении с традициями классического произведения страдают. Не стоит ждать от романа лёгкого чтения, ни о каком счастливом конце, разумеется, не может идти и речи. Но как же здорово созданы персонажи. И второстепенные, и, конечно, главные.

Сам Улав, человек цельный и ответственный, но сложный и далеко не святой. Его метания и боль так понятны зрелому мужчине, они вызывают сочувствие. Его судьба — «впрягся и тащу» — в той или иной степени проецируется практически на каждого. Главный женский персонаж, Ингунн, дочь Стейнфинна, жена Улава, вызывает не меньше сочувствия, особенно, наверное, у женщин, которым более понятны и, возможно, покажутся оправданными некоторые явно несчастливые решения. Я прочитал статью Вики про Унсет. Там есть её юношеское фото. Она была очень красивой девушкой, с широко посаженными большими глазами, чёткой линией губ и мягкими чертами лица. Ингунн я потом видел именно такой.

И, наконец, друг Улава — Арнвид, носитель мудрости и бескорыстный помощник. Может быть, влюблённый в Ингунн, но так и не выпустивший своего чувства на поверхность. Через него писательница предлагала читателю задуматься о нравственности, о том, что должно делать человеку перед лицом Бога и людей.

Да, роман говорит о христианской морали. Действие разворачивается в средневековой Норвегии, в обществе очень богобоязненном. Жизнь была основана на вере. Она обеспечивала соблюдение законов, направляла и позволяла легче принимать невзгоды. Тогда веру не воспринимали так поверхностно и снисходительно. Я не знаю отношения самой Унсет к вере, но мне показалось, что она писала текст душой. Рассуждения, вложенные ею в уста персонажей, особенно ближе к финалу, заставляли меня постоянно прерываться и перечитывать их повторно, а иногда и большее число раз. Уж больно они хороши и трогают за живое.

В общем, «Улав, сын Аудуна из Хествикена» — это, по-моему, потрясающий исторический роман с мощным эмоциональным зарядом, рассказывающий о величии человеческого духа.

«Остров Сахалин» мне понравился. С моей точки зрения, это отличный постапокалиптический роман о мире, в котором после мировой войны, стёршей с лица Земли Россию, США и почти все остальные государства, удалось сохранить относительную видимость порядка лишь Японии. И как будто мало было военной катастрофы, за нею последовала мировая эпидемия страшной заразы, в считанные минуты превращающей тысячи людей в кровожадных зомби.

По своей форме «Остров...» представляет из себя дорожный роман. Главная героиня, японка с русскими корнями по материнской линии, оказывается на Сахалине, перешедшем после гибели России под юрисдикцию новой Японской империи. Главная героиня выполняет обязанности учёного, изучающего новое общество с целью моделирования возможного будущего.

Жизнь на острове для населения представляет из себя бесконечную, беспросветную мглу, наполненную страданиями и болью. Ведь он превратился в огромную тюрьму, где каторжане-японцы, бессчётные нищие китайцы и находящиеся на самом дне корейцы заняты преимущественно умиранием. Предприятия в качестве топлива используют вымоченные в мазуте трупы, так как они по теплоотдаче эффективнее и дешевле угля и их гораздо больше угля. Веркин без особой графичности, но очень ярко описывает быт острова.

Однако главное — это всё же приключения. У героини появляется спутник, один из оставшейся на планете дюжины русских. Вместе они пересекают остров вдоль и поперёк, преодолевая опасные препятствия и встречаясь с самыми разными субъектами. Мы видим, что человечество, пережившее конец света, перестало быть людьми. Это общество не вызывает сочувствия. Отдельные лица вызывают, но не все вместе. Поразительно, как Веркин оформил любовную линию. Она целиком остаётся за кадром. За всё время действия внешние проявления любви отразились, может быть, в трёх-четырёх фразах. Я такого не припомню ранее. Писатель дал мне возможность самому представлять развитие этих романтических отношений. Превосходно!

А ещё мне очень понравилось, что при всей трагичности итога для персонажей, Эдуард Николаевич не просто намекнул на надежду, он её преподнёс открыто. Правда для этого последнему настоящему человеку в новом мире недолюдей, последнему русскому, потребовалось, как две с лишним тысячи лет назад Христу, взойти на крест. Мир, приняв эту жертву, качнулся к будущему, которое должно быть лучше.

Помимо этого, роман привлекает тем, как Веркин конструирует социум в особых условиях. В «Острове...» очень тщательно продуманный мир, проработанный и детальный. Профессия главной героини — футуролог. Это позволило писателю естественным образом вложить в текст свои собственные размышления.

Правда я до конца не разобрался, зачем в роман включена линия добычи какого-то особенного металла, крайне дорогого и обладающего неопределёнными, почти волшебными свойствами. Если не считать пары эпизодов, где этот материал использовался в качестве платёжного средства, то вроде бы он и ни к чему. Но я мог просто что-то просмотреть по невнимательности.

По-моему, «Остров Сахалин» должен понравиться любителям мрачных фантазий и поклонникам путевых приключений.

Антологию французской маргинальной прозы первой половины XX века завершает роман Жана Жене «Кэрель». Это единственное крупноформатное произведение сборника, опубликованное позже других — в 1947 году, и очень сильно от них отличающееся.

В более ранних произведениях описывались самые разные извращения, в том числе совершенно безобразные, попросту больные. Не было в них лишь одного — мужской гомосексуальности. А вот в произведении Жене, бывшего уголовника, вора, проведшего в тюрьмах немалое количество времени, на первый план выходит именно гомосексуализм. Автор знал о проблематике, так сказать, не понаслышке — он сам никогда не скрывал, что является педерастом.

У Жене очень необычная писательская манера. Он сочинял длинные, разветвлённые предложения, но при этом очень красочные и тонкие. Описательные фрагменты, либо передача переживаний персонажей, таким образом, уходят в мельчайшие нюансы, заметить которые мог только очень зоркий глаз, и это роднит «Кэреля» с литературной классикой. Иной раз я ловил себя на мысли, что даже в самом себе такая детализация эмоций почти невозможна. Себя воспринимаешь крупными категориями: я бываю зол, весел, расстроен, сосредоточен, воодушевлён, но у Жене каждое из этих состояний препарируется почти на молекулярном уровне. Это одновременно и притягивает к тексту, и отталкивает от него.

Более того, Жан Жене неоднократно считал необходимым обратиться к читателю непосредственно и что-то разъяснить, или обратить внимание на какое-либо обстоятельство, буквально представляясь в тексте, как «автор».

Сюжет выстроен на фундаменте переплетающегося полового влечения нескольких мужчин друг к другу и совершаемых ими преступлений. Эти мужчины — они или моряки, каменщики, полицейские: мускулистые, сильные, напористые; или юноши: пугливые, робкие, слабые. То есть примерно такие, какими бы могли представляться гомосексуалисты. Главный герой — Кэрель, он как раз из моряков и преступников. Я не буду останавливаться на событиях книги, скажу лишь, что иногда планы наплывают один на другой, и трудновато понять хронологическую последовательность событий.

Интересно, как в «Кэреле» происходит стилистический сдвиг, обусловленный специфичностью романа: все те прилагательные и глаголы, которые привычно ассоциируются с женщинами, у Жене используются для описания внешности и действий мужчин. Например, они кокетливы, игривы и соблазнительны, они могут чем-нибудь вильнуть, или что-то выпятить. А вот женщины у автора — существа пугающие, разрушительные для духовной близости персонажей, и, самое главное, совершенно чуждые. Или безликие, незаметные и ненужные.

Автор гомосексуалист, пишущий о гомосексуалистах; разве можно сомневаться в его выводах по глубоко прочувствованной им теме? Так вот, каждый из его героев надломлен, почти каждый из них страдает, потому что ощущает свою инакость, как ошибку, повод для стыда, позор. Что не мешает им активно эту самую особенность эксплуатировать.

Прошло довольно много времени. Сегодня признаться в отсутствии симпатии к гомосексуализму — всё равно, что бросить вызов социуму. Однополая проза давно вышла из ниши маргинальности, став мейнстримом. Роман Жана Жене вызывает интерес, как минимум, с точки зрения исторической перспективы.

Содержание «Дамского острова» лаконично, но всеобъемлюще описывается в последней строчке пролога известной матерной поэмы, которую приписывают Ивану Баркову. Не могу её здесь воспроизвести, но она легко ищется.

Технически «Остров...» нельзя считать французской маргинальной прозой первой половины XX века, так как он опубликован в 1896 году. Но дух игры, как считают многие, важнее правил игры, так что не стану оспаривать обоснованность включения этого произведения в антологию.

Я сначала не мог понять, что за такая форма странная у повествования: как будто я читаю хаотично поданные фрагменты сценок, куски путеводителя, перечни улиц, магазинов и заведений. Я даже подумал, что это подготовительная «рыба» для драматической постановки. Однако потом, заглянув в комментарии переводчиков, я узнал, что «Дамский остров» — это раздутый до 80 страниц, углублённый синопсис ненаписанного романа.

Действие романа происходило бы на вымышленном острове французской принадлежности, жизнь которого напоминала потаённые мечты мальчика-подростка в период полового созревания: чтобы сотни ненасытных женщин всевозможных антропометрических данных изнемогали от желания немедленно отдаться в самых непристойных положениях. Плюс, чтобы все женщины были трибадами и могли быть временно заняты друг другом, ведь мужчинам надо когда-то восстанавливать силы.

Всё это было бы в некотором смысле забавно, если бы не несколько обстоятельств. Первое, и самое вопиющее, заключается в отвратительной педофилии на страницах этого произведения. Думаю, написав такое сегодня, Пьер Луис совершенно точно подвергся бы уголовному преследованию, и поделом! Совершенно возмутительно. Я понимаю, это всего лишь памятник из истории литературы. Будь это хоть трижды пародия, как-то не по себе.

Второе обстоятельство — эскизность. Это не рассказ, не повесть, не эссе, не новелла. Это просто неравномерно исполненный текст. Как я уже упомянул, синопсис, страдающий ожирением. И относиться к нему серьёзно я не могу.

Третье же обстоятельство, мешающее поискам хоть чего-то хорошего, — это отсутствие чувства меры. Всё в «Острове...» очень избыточно, чрезмерно. Если честно, я затрудняюсь ответить на вопрос, имеет ли этот писательский продукт хоть какую-то художественную ценность.

При этом Пьер Луис несомненно писатель, чьему перу принадлежат несколько довольно известных работ. И поэт ещё к тому же. И переводчик. То есть человек в литературе неслучайный. И хотя все его публикации имеют чувственный или порнографический характер, думаю, прочие книги должны быть лучше, чем эта. Практически любая книга будет лучше, чем эта.

Вторая повесть в сборнике французской маргинальной прозы первой половины прошлого века так же, как и предыдущая, была опубликована под псевдонимом. Даже не под псевдонимом, а под кличкой — Lord Auch — более подходящей затюканному школьнику, рассылающему сообщения о ложных минированиях, нежели «мыслителю-теоретику», как отрекомендован составителями сборника её автор Жорж Батай, и кем он на самом деле являлся. Только после ухода писателя из жизни «История глаза» стала публиковаться с именем Батая на обложке.

Собственно о содержании повести я имею сказать лишь то, что это около 50 страниц дичайшей порнографии, когда-либо мною прочитанной. Причём, если в моём представлении порнография должна приводить к сексуальному возбуждению потребителя, то «История глаза» ничего, кроме отвращения, как мне показалось, вызвать не может, так как всё в ней гиперболизировано до уже невыносимой степени. Я не уверен, была ли такова авторская идея, но что получилось, то получилось. Маргинальная проза на все 100 процентов.

Тем любопытнее, как много в произведении находят глубоких смыслов и прочих удивительных граней профессиональные вивисекторы текстов! Тут стартовая точка отсчёта пост-модернизма, феномен обезличивания текста до степени «смерти писателя», да и «смерти читателя» тоже, тут научный подход в проведении стилистических экспериментов. Это крайне интересно, и я готов согласиться, что недостаточно образован и интеллектуально развит, чтобы всё самостоятельно понять. Но остаётся вопрос: а мне нужно ли вот это понимать, будь то самостоятельно или при помощи литературоведов и гуру литературного анализа? Я отвечаю: нет.

Ещё более меня удивило довольно бледное языковое исполнение «Истории...». Там где, к примеру, у Арагона под плёнкой нецензурщины и истерики очевиден большой писательский дар, то у Батая лично я не вижу ничего. Такую повесть мог бы написать я, могли бы написать вы, да кто угодно мог бы написать при условии достаточно изощрённо-извращённого воображения, знаний грамматики и нормального словарного запаса. Хотя я, естественно, могу ошибаться. Я уже признавался выше, что обладаю посредственной способностью к интерпретации текста.

Возможно, заслуга Батая, написавшего не только «Историю глаза», но и другие произведения, уже более крупного формата, схожие по проблематике, заключается в том, что на разожжённый им огонь пошли другие. Мне стало интересно, читал ли Батая Владимир Сорокин? Потому что есть у него в стиле что-то батаевское, как я сейчас вижу; прежде всего в «Сердцах четырёх». Только сложнее сконструированное и красивее изложенное.

Если в этом сборнике из четырёх произведений французских авторов маргинальность идёт по нарастающей, ей-богу, я боюсь читать дальше!

Однажды, споткнувшись об одну из статей Вики и провалившись в скользкую, узкую норку бессчётных ссылок, я обнаружил себя читающим аннотацию к сборнику произведений французской маргинальной литературы XX века. В него включены четыре произведения разных авторов, на сегодняшний момент считающихся вполне себе «классиками» французской словесности. Что мы можем понимать под маргинальностью? Конечно, секс, физиологию и насилие. А что ещё когда-либо могло шокировать общество?

Каждому из авторов переводчики присвоили меткий ярлык. Первым в сборнике представлена короткая повесть Луи Арагона — «основоположника социалистического реализма». Это действительно большая величина в литературе. Видный поэт и прозаик, коммунист, награждённый Ленинской премией. Популяризатор Советской литературы во Франции, регулярно публиковавшийся в нашей стране.

Однако, на момент написания повести «Лоно Ирены» (1928г.) Арагон пока ещё увлекался литературным сюрреализмом, что не могло не определить как форму, так и содержание этого короткого произведения.

Я не говорю по-французски, но в английском переводе повесть называется «Irene’s Cunt», то есть мы можем предположить, что на русском название произведения было существенно смягчено. Я не знаю, почему это было сделано, и чего стеснялись переводчики, если на первой же странице мы встречаем очень образное выражение «дети ###### в рот устриц». И в дальнейшем в повествовании рассыпаны многочисленные матерные слова. Но это не самое главное.

В произведении просматривается сюжет и некоторые действия, однако они вторичны по отношению к стилистике: один молодой человек, оказавшийся на грани нищеты, приезжает к родителям в небольшой городок, где мается от безделья и эротического томления, параллельно наблюдая жизнь хозяйства, которым управляют женщина и её дочь под бессловесным взглядом разбитого параличом в результате заболевания сифилисом старика-отца этой женщины. В целом — очень французская сцена.

По-моему, автор исследует различные характеристики полового влечения, причём именно его социально порицаемые грани. Всё это оформлено в нервическую, если не сказать истерическую, манеру изложения. Арагон рассматривает (иногда буквально) и изучает тот самый орган, обозначенный в имени повести, при помощи которого приводятся в действие изначальные, глубинные алгоритмы внутри человека, орган — великий манипулятор. Женщины, в том числе и та самая Ирена, имея свои — хммм — лона, обладают огромными возможностями управления как мужчинами, так и другими женщинами. И вовсю ими пользуются, рождая в рассказчике, как мне показалось, чувство беспомощности и опустошения.

Повесть ушла в печать под псевдонимом, и до самой смерти Луи Арагон отказывался публиковать её под своим именем. Наверное, он хотел дистанцироваться от этого этапа творческого пути. И в самом деле, от социалистического реализма и Ленинской премии повесть «Лоно Ирены» бесконечно далека.

Книга «Красные цепи» не является ни своеобразным, ни, тем более, новаторским произведением. Она скроена по лекалам многочисленных европейских и американских романов ужасов, что особенно наглядно проявляется в финальной части. В то же время издание имеет над своими предтечами одно неоспоримое преимущество. «Красные цепи» написаны образным, богатым русским языком. При всех недостатках, проникших, как мне показалось, в работу Константина Образцова, именно с языковой точки зрения поводов придираться я не вижу. Написано славно!

А вот и те самые «но», которые я могу перечислить. Во-первых, по моему мнению, имеется перегиб с мрачностью. А точнее, недостаток путей её передачи читателю. Кроме дождя и замусоренных дворов-колодцев атмосферу нуара в романе ничего не создаёт. Наверное, Санкт-Петербург — не самый солнечный город Российской Федерации, особенно не рубеже осени и зимы, но хотелось бы использования более широкого арсенала средств для ощущения мрачности. Только атмосферных осадков и «убитых» дворов на 500 страниц мало.

Во-вторых, в «Красных цепях» как-то многовато всемогущих. В мире действительно есть с пяток человек, чьи возможности по-настоящему велики. Один из этих людей нам даже хорошо знаком. Но и подобные личности не всесильны. Поэтому сложно поверить в то, что так легко можно получать различные ресурсы и прятать кое-какие события. Да что там, это попросту неисполнимо. Впрочем, сочтём таковое необходимым художественным вымыслом, особенно в части существования тайных наднациональных организаций, не являющихся государственными структурами.

В-третьих, есть, есть-таки незначительные претензии к редактуре. К примеру, «Кардинал проводил их до двери кабинета, […], и когда они уже перешагнули порог, вдруг спросил: Кстати, Родион, хотел спросить...» Спросил-спросить. Надо было бы вместо «спросить» использовать, скажем «поинтересоваться», «полюбопытствовать» или какой-нибудь иной подходящий глагол. Мелочь, естественно, но лично меня задевает.

Сюжет держит в напряжении от начала и до конца, если не считать того, что в развязке есть сцены совершенно явно подразумевающие не письменный текст, а видеоряд — этакий зомби-апокалипсис. Конечно, многое по сюжету можно понять заранее. Даже я, читатель с не самым сильным логическим мышлением, смог самостоятельно догадаться практически обо всём ещё до кульминации. Но это не мешает получать удовольствие от действия. Герои «Красных цепей» не сказать, что сильно яркие, зато активные и выносливые.

Как я понял, дело в романе не доведено до конца — зло не искоренено и с оптимизмом смотрит в будущее. Что же, придётся читать продолжение и поверить на слово одному из обозревателей, сообщившему, что «сиквел не уступает оригиналу», тем самым продемонстрировав незнание значения слова «оригинал».

Самый большой вопрос по этой книге, на который ответа я не нашёл, заключается в том, как сама автор относится к своей героине. Должен ли я, по замыслу писательницы, сочувствовать Майе Абрамовне Клоцвог или напротив — негодовать, узнавая о событиях её жизни? Или, так сказать, убедиться в неприемлемости чёрно-белого восприятия мира?.. Не знаю.

Очень маленький роман Маргариты Михайловны Хемлин, названный по фамилии главного действующего лица, представляет из себя монолог, в котором женщина рассказывает о жизни от юности до старости, прошедшей среди родных, но одновременно далёких и чужих людей.

Роман эксплуатирует тему еврейства в советском обществе 50-70 гг. XX века. Как сказано в аннотации, «Со всеми отягчающими историческими обстоятельствами. Как реальными, так и мнимыми». Спасибо, что нашли в себе силы (совесть) признать, что в книге где-то, что-то, как-то, в некоторой степени, до определённого предела может быть художественным вымыслом и не соответствовать имевшейся на тот период времени действительности.

В Майе Абрамовне, по формулировке всё той же аннотации, «одни видят роковую красавицу, другие — безрассудное чудовище, третьи — расчётливую авантюристку». Красиво изложено. Судя по тому, что я прочёл в книге, эти яркие определения могли быть заменены одним единственным словом русского языка из трёх согласных, одной гласной и мягкого знака. Впрочем, каждый человек выбирает стратегию выживания исходя из условий среды. Так что я не буду бросаться в Клоцвог камнями.

Совсем наоборот, я испытываю симпатию к женщинам, у которых несгибаемая воля и характер, позволяющий исповедовать принцип «биться-бороться». Поэтому многочисленные невзгоды, сыпавшиеся на героиню с печальной регулярностью, и, в конечном итоге, сделавшие её глубоко несчастною, пробудили в моей душе чувство сожаления. Несмотря на, возможно, неправильные решения в ключевые моменты судьбы, Майя Клоцвог заслуживает снисхождения — она хотела как лучше, причём даже не для самой себя.

Сопутствующий момент: книга издана Всероссийской государственной библиотекой иностранной литературы. Странно, да? Ведь Маргарита Хемлин была россиянкой. Но самое странное не это. Не так давно, в волну рецензий на книги о теории перевода и правилах русского языка кто-то из пользователей обронил замечание, что в книгах сегодня есть примеры неправильного употребления пары «одел-надел». Я ещё, помнится, подумал, да ну, не может такого быть. Может. «...мама разложила эти платья на кровати, чтобы одеть на себя и меня...» Более того, чуть ниже: «...наш дом оказался разрушен полностью до тла...» И дальше по тексту есть изрядное количество мелких лексических и стилистических огрехов. Подумав, я решил, что это преднамеренно, вроде как сама главная героиня в монологе ошибается, а не корректор просмотрел.

Я считаю, книгу будет интересно прочесть тем, кто интересуется еврейской эстетикой, а также любит сухой, лишённый всяческих излишеств, стиль повествования.

Книга «В обличье вепря» трудна для восприятия и архитрудна для понимания. Первое происходит из-за манеры повествования, второе — из-за бесчисленного множества символов, аллюзий и параллелей.

По мере чтения моё отношение к роману колебалось от раздражения и разочарования к энтузиазму и обратно. Так много ингредиентов в этом произведении, и каждый из них по отдельности будет оказывать на любого читателя положительное или отрицательное воздействие.

Вообще, весь роман построен вокруг мифа об охоте на калидонского вепря, но этот миф преподносится, во-первых, более на метафизическом нежели физическом уровне, а, во-вторых, в преломлении также другой эпохи и других событий.

Первая часть, касающаяся исходного мифа, изложена в таком стиле, будто её написали Г.Л. Олди или любимый мною Андрей Валентинов. При этом она преднамеренно перегружена невероятным количеством сносок, по объёму превосходящих авторский текст. А если добавить к ним комментарии переводчика, расположенные в конце книги, то процесс чтения первых 150 страниц начинает напоминать перемещение в глубоководном водолазном костюме по дну непроницаемого потока.

Самое неприятное, по крайней мере для меня, это катастрофическая нехватка эрудиции и знаний по теме. Ладно, я не знаю названий десятков различных античных амфор и ёмкостей для питья, это ерунда. Но я же не знаю и морально-этического кодекса эпохи. В общем, в некотором смысле вводная часть «Вепря...» имеет образовательную ценность.

Потом повествование выныривает уже в новом времени: война и первые послевоенные десятилетия. Сюжет вращается вокруг жизни известного поэта Сола Мемеля (у него имеется прототип в реальности, хотя роман, конечно, это не биография). Интересна подача действия Норфолком. Он вообще не делит его на различимые планы. События разных лет и в разных местах переплетаются даже в рамках одной и той же главы. Это мне понравилось. Как показалось, автор добивается поразительного эффекта, когда читатель может охватить взглядом жизнь Мемеля единомоментно, разом.

Война в этой книге, разумеется, не такая, как мы привыкли видеть в хорошей родной литературе. Но неудивительно, ведь это разные войны. Вторая мировая и Великая Отечественная не тождественны и даже, если взять на себя смелость подумать, в некоторых аспектах антагонистичны. Однако какой бы война ни была, она перемалывает жизни. То же самое произошло с тремя еврейскими молодыми людьми в «Вепре...». Первого она сделала гением, второго безумцем, третью неприкаянной, и всех вместе — несчастными. У каждого был свой калидонский вепрь, да и не один. Более того, каждый был не только охотником, но и загоняемым. Норфолк ведёт своих героев к катарсису через муки доставляемые ими себе и друг другу.

Язык произведения, конечно, доставляет большое удовольствие. Текст плотный, точный, прекрасно описывающий как места действия, так и переживания персонажей.

Если я что-то вынес из книги, то это не очень поддаётся формулированию. Она на самом деле трудна для усвоения. Возможно, кто-нибудь сможет понять её лучше меня, и тогда книга откроет новые, не замеченные мною грани.

Вторая часть трилогии о жизненном пути очеловеченного космического корабля по имени «Злая собака» совершенно ничем не отличается от первой. На самом деле, их можно было бы и не разделять на два самостоятельных произведения, так как ни временного перерыва, ни существенной смены декораций между двумя частями нет. Зато из-за разделения автору поначалу пришлось многократно напоминать читателям, что там было в первом томе.

Тем не менее, при всём этом, на мой взгляд, вторая часть слабее. По той причине, что одноплановые приключения начинают приедаться. Сюжетные повороты не меняются, одно да потому — появление угрозы, безвыходное положение, неминуемая гибель, спасение в последний момент.

Читается книга всё равно очень быстро, потому что чего-чего, а динамики «Арсеналу ножей» хватает с излишком. И с героями, какими бы плоскими они ни были, на протяжении стольких страниц сживаешься и начинаешь им сочувствовать. Тем более, Гарет Пауэлл в этой части трилогии поместил пару относительно душещипательных сцен, хотя и решённых очень просто. Например, капитан корабля после ряда трагических событий душевно сломалась, сидит в прострации и смотрит в потолок. Грустно. Однако, достаточно небольшого, на полторы странички, духоподъёмного, но крайне пресного и банального разговора с другим персонажем, чтобы капитан снова прониклась чувством ответственности и вскочила в седло.

О, про капитанов. Одного из них в книге зовут капитан Вронский. Имя не приводится, так что, возможно, и Алексей. Прекрасно, что автор «Арсенала ножей», очевидно, начитанный человек, но я не могу серьёзно относиться к капитану космического корабля Вронскому!

Сами корабли ещё более очеловечились. Теперь «Злая собака» знает, что такое «нагие плечи» и умеет ими виртуально поводить, умеет показывать средний палец и говорить противнику «хрен тебе» ! В общем, на фоне персонажей-людей именно корабль, что удивительно, имеет наиболее глубоко раскрытую автором личность. А вот главный антагонист, как ни печально, напротив, очень скучна и не интересна.

Кончается «Арсенал ножей» прямо посредине сцены. То есть между ним и завершающим серию романом, видимо, не будет и пятисекундного перерыва.

Я, казалось бы, написал только свои негативные впечатления о романе, но всё же обязательно прочту и заключительную часть трилогии, когда она появится в фонде библиотеки. Я даже сделал заявку на комплектование этим произведением. Со слегка порозовевшими щеками могу признаться, что мне нравится «Злая собака»...

PS Кстати, в оригинале имя корабля — 'Trouble Dog' (я предполагал, что 'Mad Dog'). То есть не то что бы «злая», а, скорее, «вредная», «беспокойная» или «проблемная». Но тут я готов согласиться с переводчицей. «Злая собака» звучит лучше, да и таблички на воротах «Осторожно, злая собака» общеизвестны.

Очень давно я не читал космическую фантастику, уже много лет. Но вот у меня в руках книга с отличной, броской суперобложкой, и я по-настоящему захвачен действием! «Угли войны» — это роман, который лучше всего описывать последовательностью таких фраз: ну, они такие раз, а потом она такая бац, и он такой хрясь, а потом эти как бдыщ, а дальше всех накрыло и всё взорвалось!

О сюжете можно сказать, что он распрямляется стремительно и мощно, как пружина. Нет времени подумать об обоснованности тех или иных действий и вводных. Какая война, почему война, ради чего война? Что за организации управляют обществом, и правдоподобна ли такая модель? Это не важно. Главное, война была и, может быть, возобновится, что позволяет персонажам переживать головокружительные приключения.

Я, являясь гуманитарием до патологической степени, нахожусь в идеальном положении для читателя научной фантастики в целом, и романа Гарета Пауэлла в частности. Говорят мне о существовании каких-то «высших измерений», и ладно, принимаем на веру. Летят ракеты с боеголовками, начинёнными антиматерией, ну и пускай летят, наверное, таковые существуют. Главное, чтобы интересно было, и повествование не отпускало!

Так как роман довольно камерный, действующих лиц в нём не так много. Говорить о глубокой проработке характеров, разумеется, не приходится, но свою функцию они выполняют исправно, в скором темпе производя многочисленные поступки и деяния, которые не дают тексту провиснуть, а читателю заскучать.

Но именно с одним из типов персонажей у меня связана единственная серьёзная претензия к этой книге. Важными участниками романа являются хуманизированные космические корабли. Сам по себе ход, конечно, не нов. (Никак не могу вспомнить название рассказа, где разум погибшего астронавта был интегрирован в систему управления кораблём, написанного, кажется, ещё в 40-50гг. то ли Азимовым, то ли Брэдбери.) Однако, я не понял, для чего космические корабли Пауэлла, чьи «мозги» выращены из стволовых клеток людей, были настолько наделены человеческими чертами? Например, юмором, тщеславием, гордостью. Собственно эти грани их корабельной личности и мешали качественно выполнять боевые и спасательные миссии. Зачем корабли, способные решать миллионы задач в миллисекунду, ведут между собой мелодраматические разговоры, да ещё наряжая свои аватары то в костюмы греческих богов, то в разлетающиеся китайские платья? Мне кажется, Пауэлл решил, что ради эффектности текста и его эмоциональной загруженности в случае с очеловечиванием кораблей лучше пересолить, чем недосолить. Я бы предпочёл не обращать внимания, но уж слишком заметно.

А вообще, «Угли войны» — это натурально пачка «Дошика». Божественная еда в нужное время и при необходимом настроении. Не всё же питаться изысканными блюдами. Иногда лапша быстрого приготовления доставляет удовольствия в разы больше, чем какие-нибудь неведомые фритатты с лобстерами и икрой!

Да что там говорить, я уже забронировал в библиотеке продолжение!

Стостраничная повесть «Ночь на 28-е сентября» интересна тем, что в ней нет ни единого слова текста от автора. Вся она — это письма, которые пишет молодая столичная графиня своей петербургской подруге из «глуши» приднепровского батюшкиного поместья.

Сюжет, как обычно у Василия Александровича Вонлярлярского, предельно прост: столичная фифа по воле обстоятельств мается в провинциях, но переживает некоторое перерождение и обретает любовь. Под стать простоте сюжета и методы его реализации. Подкидываются необходимые обстоятельства, зачастую логически едва ли вытекающие одно из другого. Но простота сюжета компенсируется проработанностью деталей, персонажей и положений.

Вонлярлярский прекрасный мастер конкретных сцен. А стиль эпистолярного повествования позволяет детально их описывать не от автора, а в преломлении восприятия главной героини. Как мне показалось, писатель здорово сумел воплотиться в молодую барышню из высшего света. В её письмах нет ощущения, что словами графиньки говорит зрелый мужчина. Так же правдоподобно созданы и другие персонажи. Про провинциальных помещиков и членов их семей я не говорю, понятно, что Вонлярлярский эти типажи прекрасно знал, но и французы у него такие, что, очевидно, он повидал и французов, аристократы ведут себя соответствующим, так сказать, образу образом, богачи тоже, и так далее.

Язык «Ночи...» выдаёт в Василии Александровиче прежде рассказчика, нежели писателя per se. Возможно поэтому в работах его нет чётко определённой морали или точного авторского посыла. Он, в общем-то, в этой повести и не бичует ничего. Так… Склонность людей верить чертовщине всякой если только.

Также в книге содержатся несколько рассказов, навеянных писателю путевыми впечатлениями при поездках по Европе и северной Африке. Наверное, и повесть, и рассказы, не являются работами, которые могут глубоко поразить душу или перевернуть мировоззрение, но они позволяют насладиться прекрасным русским языком и окунуться в реалии середины XIX века.

Наконец я вернулся к замечательной серии «Из наследия», выпущенной в конце 80-х издательством «Современник», в которой читателям закатного СССР предлагалось заново открыть для себя прочно забытые сокровища Российской и иногда Советской словесности. На этот раз в том собраны работы Василия Александровича Вонлярлярского.

Меня поражает, насколько же богата русскоязычная литература, если её читатели позволяют себе предавать забвению писателей, которые своим талантом и мастерством были достойны гораздо более долгой памяти.

Заглавное произведение сборника — «Большая барыня». Большая она не в смысле антропометрических характеристик, а в плане состоятельности и знатности. И тем не менее она не главный герой романа, а, если можно так выразиться, рок главного героя — мелкого помещика в одной из западных губерний. Книга является комедией положений. В центре находится персонаж, обманувший сам себя в матримониальных планах. Сюжет произведения прост до крайности. Именно простота подчёркивает самое яркое умение Вонлярлярского, как писателя. Это как раз способность естественно включать в сюжет те самые положения.

Василий Александрович был мастером ситуаций. Сценки составляют главную привлекательность «Большой барыни». В них ярко видны и родовые, и сословные, и личные черты героев; видны черты привлекательные и отталкивающие, видны ум и глупость, расчётливость и добродушие. К тому же герои вылеплены автором в большом количестве и очень разнообразные, но непременно живые.

Кстати, возможно, из-за акцентов на жанровых картинках к Василию Александровичу прилепился ярлык «второй Гоголь». Наверное, сравнения с ним были слишком комплиментарны. Я не возьму на себя смелость мерить таланты один против другого. Но общее в манере у них точно есть. Хотя лично мне первые страницы, где рассказывалось о прибытии главного героя в своё помещичье гнездо, более всего по настроению и стилю напомнили, как в город Старгород прибыл Остап Бендер.

К слову, много раз, читая «Большую барыню», я смеялся вслух. Это редко бывает сейчас. Мы все пишем «лол» с каменным выражением лица, правда?

Подвожу итог. Спасибо редколлегии, занимавшейся подготовкой к изданию томов серии «Из наследия», за шанс прочитать отличное литературное произведение, расширить кругозор, да и просто получить удовольствие!

Думаю, немногие хорошо знакомы с монгольской литературой. Да что там хорошо! И поверхностно с нею знакомы единицы. Я очень люблю Монголию, и мне пришло в голову войти в число этих избранных.

Конечно, выбор литературы, которую можно найти переведённой на русский язык, относительно скуден. Да, аннотация романа о «путях в революцию бедняка-скотовода» вряд ли выглядит броско, но в очередной — миллионный — раз есть возможность убедиться, что лезвию не обязательно ярко сверкать, чтобы хорошо резать.

Роман «Гром» рассказывает о событиях первых двух десятилетий XX века. Для Монголии, как и для России, это были тяжелейшие годы невыносимых страданий. Монголия боролась за независимость от Китая, находя довольно слабую поддержку в царской России, и добилась своего лишь после помощи со стороны России советской. Став суверенным государством, монголы предотвратили массовое заселение монгольских земель китайцами и сумели избежать ассимиляции, а также остановили неприкрытый и циничный грабёж своих ресурсов.

В романе «Гром» упоминаются исторические фигуры и реальные события. Это в первую очередь хан Намнансурэн — умнейший человек, политик, для которого не было интересов превыше блага Родины, и Богдо-гэгэн — теократ, верховный правитель, который не смог, да и не сильно хотел рискнуть. Среди действующих лиц романа имеется одиозная фигура барона Унгерна, а также многие другие реально жившие, совершавшие хорошие и плохие поступки люди.

Книга представляет из себя остросюжетное историческое повествование, в центре которого находится молодой парень, Батбаяр. Жизнь с детства бросает его из огня, да в полымя, и читателю предлагается следить за перипетиями его судьбы. Авторский замысел реализован успешно, и читать роман действительно интересно. Особенности монгольского уклада жизни, восприятия мира и людей, переданы в тексте очень выпукло. А какая мелодика, какое звучание у древних слов: «нойон», «хурээ», «хадак», «ахайтан». И важное слово, которое я сам многократно повторял, будучи гостем этой прекрасной страны — «архи»!

«Гром» — второе по порядку произведение, написанное Жамбыном Пурэвом. Может быть, он ещё не отточил мастерство на тот момент, поэтому в сюжете, как мне показалось, есть несколько недостатков. Например, резко оборванные сюжетные линии, необходимость применять для увязки действия какие-то нарочитые совпадения и так далее.

Книга, попавшая мне в руки, издана в 1985 году. Я стал первым, кто её прочёл, — у неё даже страницы некоторые не были разрезаны — но не хотел бы стать последним.

Книгу эту я взял, потому что мне показался смешным фрагмент, где сюжет известной легенды о Стеньке Разине и малолетней княжне был вывернут наизнанку, и уже юная девица броском через бедро отправляла разбойника в речные волны. Однако, как бывает всегда, по одному дереву трудно судить обо всём лесе.

Из биографии на обложке я узнал, что когда-то Алексей Юрьевич Винокуров был соавтором небезызвестного и поныне Виктора Шендеровича в программе «Куклы». Вообще, соседство с именем Шендеровича, по моему мнению, для всякого человека должно быть если уж не причиной жгучего стыда, то хотя бы не поводом для гордости. А если этим соседством кто-то бравирует, то, значит, сам человек, так скажем, одной когорты с омерзительным персонажем. И, кстати, по некоторым косвенным признакам имеются основания предположить, что так оно и есть. Ну да ладно, эти нехорошие дела не касаются собственно литературного произведения.

Книга выпущена тиражом в 1000 экземпляров под вопиющей в своей дикости рубрике «Претендент на бестселлер». Даже не знаю, как это претендентсво понимать. Может, если вся тысяча разойдётся и потребуется доптираж ещё 500 экземпляров, то всё — бестселлер состоялся?!

Роман скомпонован из нескольких магично-реалистичных новелл по 30-50 страниц, рассказывающих о житье-бытье на берегах Амура в трансцендентном поселении Бывалое. Мне показалось, что время действия длится где-то с начала XX века по его же 30-е годы с финальным выходом примерно в годы 70-е. Но это нигде чётко не обозначается, потому что автор хотел придать действию вневременной характер.

Сюжетной основой является проблема сосуществования трёх народов, населяющих Бывалое. Это русские, китайцы и евреи. К которым где-то на половине книги добавляются ещё амазонки. Прошлое автора, как сценариста сатирической передачи проявляет себя в довольно специфической манере изложения. Не отказывая Алексею Юрьевичу в умении писать смешно и остроумно, тем не менее, хочу сказать, что это чистой воды стёб. И даже во многих сценах и эпизодах, где автор старается быть максимально лиричным и душевным, на поверхность то тут, то там уверенно прорывается глум. Так что посмеяться, или, скорее, ухмыльнуться — пожалуйста. Сопереживать? Нет, не получится.

В саркастической манере Винокуров подсвечивает привлекательные и не очень национальные черты всех трёх народов. У него встречаются очень тонкие и забавные наблюдения, замечания, в которых легко можно узнать себя и знакомые типажи. Собственно удовольствие от чтения я получил именно благодаря этим пассажам. Хотя, если вдуматься, Алексей Юрьевич зачастую писал о страшных вещах, по-настоящему расчеловечивающих.

Тексту также, на мой взгляд, недостаёт породистости. Хотелось бы более тесного соприкосновения с языковыми традициями русской литературы, а то легковесно как-то очень получилось. У любого классического и большинства современных русских писателей язык, конечно, побогаче будет.

В общем, прочитал, и прочитал. Мог бы не читать.

Аннотация представляет книгу «Корабли на суше не живут» в качестве сборника рассказов о моряках, пиратах и море, и, таким образом, лжёт дважды. Во-первых, это не рассказы. На 308 страницах собрано более 90 миниатюр, которые в течение полутора десятков лет писались Артуро Пересом-Реверте для публицистических изданий. Во-вторых, они, вращаясь вокруг морской тематики, прежде всего отражают взгляды автора на различные политические, экономические, социальные и исторические проблемы.

Забавный парадокс: прочитав этот сборник, я теперь знаю о личности АПР больше, чем многие из тех, кто знаком с десятком-другим его романов! И личность эта весьма колоритна.

Бросается в глаза, что понятие политкорректности АПР чуждо. Это настолько ярко выражено, что страшно — публика может распять! Англичане у него никто иные, нежели «проклятые псы» (особенно в отражении минувшего), лживые, коварные, наглые, извращающие историю в своих англосаксонских надобностях. Французы — лягушатники или французишки, слабаки. Японцы сушиеды, мошенники и провокаторы, губители природы.

Я всё ждал, когда нашим прилетит, но русские упомянуты всего один раз, и то в ироническом смысле: в начале нулевых русские бандиты с удовольствием оставляли в Испании много денег, в отличие от европейской туристической пехоты, тем самым хоть в чём-то оправдав решение испанского правительства сплошной линией отелей застроить всё побережье, не оставив на нём живого места.

Но самым тяжёлым катком АПР прошёлся по родной Испании. Временами мне казалось, что он искренне ненавидит Родину, поднимая голос в её поддержку только в случае противостояния ненавистным англосаксам. Если верить АПР, то Испания до крайности плохо управляется, насквозь коррумпирована, не печётся об экологии, уничтожая природные ресурсы, не ценит свою историю и не заботится о её сохранности, одержима идеей привлечения туристов любой ценой и так далее. А, главное, не имеет никаких перспектив на позитивные изменения. Как-то пугающе резко писатель говорит об Испании. Впрочем, ему, конечно, виднее.

Помимо государств АПР едко отзывается и об обществе. Люди, по его мнению, стали вялыми, безынициативными, слишком полагающимися на автоматику, инфантильными и падкими на излишества и удовольствия. В частности, писателя бесит существование в Испании всеевропейского центра блядства на Ибице. Продолжая бичевание пороков, в тексте, датированном уже далёким 2005 годом, он с яростью писал, что в Испании полиция закрывает глаза на бесчинства чернокожих, опасаясь обвинений в расизме. Кстати, слова «негр» АПР не стесняется. Уморительно было читать его версию столкновений европейского военного флота с Сомалийскими пиратами, в которых главным было не допустить, чтобы хоть волос упал с головы самого захудалого из пиратов.

Но есть и лирический Перес-Реверте, размышляющий о роли моря в судьбе человека, вспоминающий моряков и корабли, восторгающийся книгами о морских путешествиях, с нежностью пишущий о детях, о вечной тоске по странствиям и приключениям. В этих миниатюрах абразивный, бескомпромиссный писатель становится мягче и добрее.

Значительную часть своей жизни АПР проводил и, может быть, проводит на своей яхте в акватории Средиземного моря. Это его мир, в который он на протяжении многих лет приглашал читателей авторских колонок, собранных в этом издании.

В последние дни декабря 2021 года я прочёл одно из самых пронзительных, глубоких и прекрасно написанных литературных произведений, которые когда-либо попадали мне в руки. В нём есть всё, что мне может нравиться в книге, и нет ничего, что могло бы меня от неё оттолкнуть.

Для начала просто перечислю, чем эта книга является. Итак, это песня любви, античная трагедия, история маленького человека, повесть о метаморфозах души, исследование людской природы, изображение космогонии африканского народа игбо, а, самое главное, клещи, которые безжалостно сжимают и никак не хотят отпустить сердце читателя. Каждая из этих граней равноправна и одинаково прекрасна.

Чигози Обиома, конечно, не на ровном месте вдруг обрёл способность творить чудеса с письменным текстом. Он университетский преподаватель, а это означает, что профессионально подготовлен к изложению своих мыслей на бумаге. Язык «Оркестра...» удивительный: ёмкий, образный, в хорошем смысле литературный, плавный и, и, и… Читать его — физическое удовольствие. Тут и переводчику хочу низко поклониться. Превосходная работа!

Сюжет представляет из себя защиту, которую держит «чи», то есть дух-хранитель главного героя, перед верховным божеством народа игбо за поступки своего человека-хозяина. Заступаясь за него, чи объясняет, какие обстоятельства привели от природы доброго, отзывчивого, незлобивого и страстного молодого мужчину к катастрофе. Я не раскрываю сюжет. С первых страниц понятно, что катастрофа неизбежна. В рассказ чи о событиях вкрапляются интересные размышления о жизни, о человеке, и в целом о сути вещей в восприятии африканцев.

Именно трагедия потери природных свойств личности главного героя по имени Чинонсо Соломон Олиса и составляет эмоциональный стержень книги. Это необратимая потеря. Невозможно, пройдя через пламя, не получить ожогов, а, получив ожоги, уже никогда не избавиться от шрамов. Следить за потерями Чинонсо было просто больно, но как же хорошо, как хорошо Обиома реализовал свой творческий замысел, сумев додержать высочайший накал до самой последней точки. Да, и как же могуч финал. Он заслуживает отдельной похвалы тем, что самым естественным образом соответствует всему остальному роману. Часто концовки выглядят, как наскоро пришитый к лошади радужный хвост единорога.

Что ещё необходимо отметить, это поразительную свободу «Оркестра...» от современной политической конъюнктуры. В нём нет ни единого фетиша, свойственного литературе настоящего времени. Я просто не могу в это поверить! Нет ни единой сцены, продиктованной хоть чем-нибудь, кроме сюжетной необходимости.

Произведение калибра «Оркестра меньшинств» стало бы жемчужиной в короне любой национальной литературы, включая русскую. Нигерия имеет полное право, и даже обязанность, гордиться тем, что один из её писателей сумел взять настолько ослепительную вершину.

В 2020 году книга нигерийского писателя Чинуа Ачебе 'Things Fall Apart' вышла в новом переводе. Теперь на русском языке она называется «Всё рушится». По-моему, это имя подходит произведению лучше. В нём нет истерического завывания прежнего названия, совершенно не соответствующего трагизму цивилизационной катастрофы, постигшей народы Нигерии с появлением белых — британских колонизаторов.

Очень короткий роман «Всё рушится» рассказывает о крушении традиционного уклада африканских кланов в столкновении с более технологически развитыми европейцами. Излагается эта история на фоне жизни одного мужчины, его жён и детей. Для повышения драматического эффекта, автор создал своего персонажа несгибаемым, упорным и трудолюбивым человеком, жестоким, попросту грубым. Тем горше неизбежность его личного поражения в коллизии миров, тем рельефнее обречённость всего народа перед лицом вторжения чуждых правил, законов (или беззакония) и ненависти.

В части сюжета роман предельно прост. Это линейное описание событий в жизни главного героя по имени Оконкво от юности до финала. Через призму этих событий читатель узнаёт, как жили нигерийские племена, во что они верили, как воевали, женились и выходили замуж, к чему стремились и чего боялись. Читать, конечно, было очень интересно. Само собой, жизнь была не сахар, а обычаи и ритуалы — довольно кровожадными. Но какое есть право у других людей судить, как надо, а как не надо.

И вот тут-то скрывается самый болезненный вопрос, который, как мне показалось, в первую очередь интересовал писателя: а, может, есть-таки это самое право? Вся история человечества говорит о том, что прогресс не остановить, хотя многие старались. Да было бы дело только в самом прогрессе. Кто возьмёт на себя смелость сказать, что смартфон хуже чем почтовый голубь? Никто. Кто возьмёт на себя не меньшую смелость сказать, что человек изменился с ветхозаветных времён. Может, кто-то и осмелится, но я — точно нет.

Я к тому, что, как мне кажется, Ачебе говорит: жизнь неизбежно и болезненно меняется, но становится ли она после этого более совершенной, справедливой, милосердной? Ответ, как минимум, не очевидный. Особенно учитывая бесчеловечные методы королевских джинго.

В финале нигерийский писатель обходится даже без самого слабого, самого тонкого лучика надежды. Бульдозеру наплевать, что он ползёт по живым деревьям; это их вина, что они не могут оторваться от корней и отойти в сторонку.

А ещё меня поджидал сюрприз на задней обложке, где иногда приводятся мнения о книге различных экспертов. Издательство АСТ поместило там высказывание известного знатока литературы, светила содержательного анализа и корифея смысловых интерпретаций Барака Обамы. Причём высказывание какой-то кристальной, беспримесной пошлости. Бог с ним, с Бараком, но, мне кажется, ребята из АСТ малость под###ели.

Книга показалась мне замечательным детективом по нескольким причинам.

Во-первых, привлекают сцена действия и сюжетный ландшафт. Бывшее место жительства Клода Моне и творчество импрессионистов необычны и любопытны. Мне всегда нравилось французское искусство того периода, хотя больше всего я люблю не титана титанов Моне и не других упомянутых в «Кувшинках...» великих художников-импрессионистов, а Одилона Редона, который, по гамбургскому счёту, импрессионистом вообще не был (какие у него вазы с цветами, просто чудо!). В «Чёрных кувшинках» детали, связанные с искусством и творчеством, придают роману очарование и даже вес, поскольку устанавливают на заднем плане фигуры очень масштабные. И вообще, видно, что у автора велик багаж знаний во многих областях, ведь он университетский профессор.

Во-вторых, сам сюжет и развязка. Я, конечно, пытался во время чтения разгадать многочисленные загадки Бюсси. Но к тому, как всё разрешилось, я совершенно не был готов. Наверное, это одна из самых неожиданных развязок, которые я встречал в своей читательской жизни! При этом очень ладно скроенная. Да, закончив чтение, я вижу, что автор на самом деле давал возможность если не раскрыть замысел заранее (подчёркиваю, раскрыть авторский замысел, а не назвать преступника), то хотя бы предположить, в каком направлении стоит размышлять, но я пропустил эти подсказки. Как, например, не обратил внимания, что учительница одной из героинь не называлась по имени — учительница и всё. Некоторые намёки я заметил, но не смог интерпретировать. В частности, мне показалось странным, что французского мальчика зовут Винсент. Ведь он же должен быть Венсан! Это и вправду оказалось важным, но мне не удалось догадаться по каким именно причинам. Одним словом, сюжет прекрасен!

Отмечу высокую эмоциональную температуру текста. Местами и всплакнуть хотелось, особенно в коде. Действующие лица получились объёмными, запоминающимися. Бюсси показал, что мастерски владеет навыком раскрывать своих героев и их переживания через небольшие детали. А то и просто давать убийственные характеристики несколькими словами. Например: «[На нём были] кожаные сандалии, надетые на носки», — и всё с ним ясно.

Роман написан нормальным литературным языком. Конечно, не столь изощрённо богатым, как в классической беллетристике, однако стопроцентно отвечающим форме повествования и выбранному писателем жанру.

Есть, на мой взгляд, и ложечка дёгтя. Как мне показалось, книга недоредактирована. Для иллюстрации отшелестим на страницу 155. На ней происходит полицейский мозговой штурм. Высказывается свежее предложение, и с одного из главных героев, не спавшего накануне ночью, «мгновенно слетает дрёма». Однако четырнадцатью строками ниже и минутой книжного времени позже этот же герой «с трудом поднял веки, каждое из которых весило не меньше гири». Чисто редакторская недоработка, как по мне. Одна-две подобных в книге есть. Ну, и одиннадцатилетние дети размышляют и говорят в «Кувшинках...» как-то уж очень по-взрослому.

Резюме: превосходный детектив с ошеломляющим, по крайней мере для меня, финалом, эмоциональный и трогательный.

Беря в руки какую-нибудь недавно изданную книгу, поражаешься, насколько далеко вперёд шагнула полиграфия. Обложки несказанно хороши. Так бы и гладил кончиками пальцев. Межобложечное содержимое может, однако, совершенно не соответствовать внешним данным.

«Пока течёт река» — нормальный роман. Он не вызывал у меня ни большого раздражения, ни неприятия, ни других чрезмерно сильных негативных эмоций, но это лишь маскирует факт, что, с моей точки зрения, он откровенно вторичен и имеет невеликую художественную ценность.

Думаю, его в некотором смысле вытягивает наличие у Сеттерфилд хорошего слога. Она пишет, как писатель, то есть с использованием разнообразных стилистических приёмов, богатства речи и так далее. И, таким образом, хотя бы в плане языкового исполнения «Река...» соответствует профессиональному стандарту.

Есть вопросы к русскому переводу и редактуре. Я был очень удивлён, встретив словосочетание «мощная скорость». Я могу заблуждаться, но это же явная стилистическая ошибка. Также в тексте встречаются «об её/его», или, например, «с дитём на руках».

Во всех остальных аспектах, кроме текстового, книга мне не понравилась. Сюжет, по-моему, унылый и не по-хорошему запутанный. Если унылость — это и есть пресловутое «настроение», то лично со мною оно не срезонировало. Как мне показалось, для мистического произведения в книге слишком много рационального, а для реалистического — слишком много необъяснимого или необъяснённого.

Персонажи настолько одномерные, что диву даёшься. И ладно, если бы это был какой-нибудь детектив или боевик, где условность характеров — норма, но такой роман, как «Река...» предполагает глубину раскрытия героев. А тут они все милые-хорошие, просто солнца без пятен. Да ещё и клишированные. Уже в начале произведения вскользь без какой бы то ни было сюжетной надобности упомянут гей. Конечно! Иначе придирчивые критики спросили бы автора: «Почему это у вас уже тридцатая страница заканчивается, а геев нет?!» Далее вводится образцовая сильная и независимая, чтобы успокоить ещё одну армию, которая в сегодняшних условиях смертельно опасна для любой публичной фигуры, включая писателей. Ну и, наконец, в действии участвует насквозь положительный чернокожий в викторианской Англии. Вроде никого не забыла Сеттерфилд. Все тонкости политкорректности учтены. Я понимаю, что по-другому сейчас вряд ли возможно. Ляпнешь что-нибудь, разок пойдя на поводу у здравого смысла, а тебя потом затравят и на юбилей собственного творения не пригласят. Были прецеденты! Но качества литературе имеющееся положение дел точно не добавляет.

Авторское послание мне тоже осталось не ясно. Любите и берегите друг друга? Допустим. Любите Темзу и другие реки? Наверняка. В жизни есть много невидимого и непознанного? Пожалуй. Больше я ничего не разобрал.

Самое большое удивление, читая «Египетского голубя», я испытал, перевернув очередную страницу и обнаружив, что роман кончился. Прямо посреди одной из сцен. Кончился, и всё. Я подумал, может, какой-то брак издания? Может быть, где-то в интернете найдётся окончание? Однако, нет. Я позже выяснил, что роман действительно автором не дописан. Он оказался ему в тягость. Идея произведения писателю в процессе работы стала чуждая, и Константин Николаевич его забросил. Несколько раз он предпринимал попытки завершить книгу, но ничего не вышло. Впрочем, если дело касается русской классики, даже неоконченные произведения заслуживают всяческого внимания.

Стержень сюжета — влюблённость молодого российского дипломата в Турции в русскую жену греческого негоцианта. Однако до самого места, где роман обрывается, а это без малого 200 страниц, он эту женщину даже не потрогал. Уж не знаю, какой объём предполагал сюжетный план. Наверное, миллиона полтора знаков. Вследствие этого в любовной коллизии нет ни нерва, ни динамики. Да что там! Сама любовная коллизия таковой может быть названа едва ли. Роман о любви, в котором нет ни любви, ни страсти — бывает и такое.

Гораздо интереснее читать об устройстве дипломатической работы. Вторая половина 1860-х, о которой рассказывает «Египетский голубь» (датирован 1881 годом), это очень напряжённое время. Интересы русских, турок, британцев, французов, греков, болгар сплелись в такой тугой узел, что дипломатическая игра требовала недюжинного интеллекта. Интересно, что главной целью российской дипломатии в Турции было противодействие распространению католицизма и защита православия, а не политическое сдерживание турок, как можно было бы предположить. Читать о дипломатической работе, её внутренней кухне было любопытно.

Особенно учитывая тот факт, что Леонтьев знал предмет не понаслышке. Он и в жизни отработал несколько лет в МИДе, представляя Россию в Турции, на Кипре и в Румынии. Правда, Константин Николаевич иногда действовал довольно резко для дипломата. Известен факт, что как-то раз он втащил французскому консулу в табло. Наверняка, тот заслуживал пощёчины, но посольского чиновника красят не кулаки, конечно. Тем не менее, Леонтьеву так понравился этот эпизод, что и в «Голубя...» он был включён. Герой книги тоже применяет меры физического увещевания к какому-то французу.

Константин Леонтьев очень, очень неоднозначный писатель и человек! Но у него точно нельзя отнять глубину мыслей и владение словом. Возможно, в этом романе первое не просматривается явно, но зато второе — очевидно. Хорошо, что имя автора «Голубя...» не забыто и его философские, социальные и художественные работы по-прежнему публикуются.

В сборнике произведений К.Н. Леонтьева от издательства «Современник» между двумя романами тонкой прокладкой включена шестидесятистраничная повесть «Исповедь мужа» (впервые издана в 1867 году). При этом первоначально она называлась по месту действия — «Ай-Бурун». Как мне кажется, «Ай-Бурун» подходит лучше, потому что, хотя в произведении муж безусловно есть, я бы не назвал дневниковые записи исповедью.

Повесть вызывает интерес в двух аспектах: во-первых, интересной сюжетной коллизией, а, во-вторых, будучи иллюстрацией очень болезненного эпизода истории Российской Империи, написанной участником событий.

Сначала о сюжете. Главный герой, сорокалетний старик, уставший от всего на свете, перебирается в имение на южном берегу Крыма, где в компании нескольких слуг ведёт одинокую и спокойную жизнь. Однако в силу обстоятельств к нему в гнездо переезжает двоюродная сестра с молодой дочерью. Вскоре старшая родственница скоропостижно умирает. Главный герой попадает в щекотливую ситуацию. Девушка не может жить в его доме в неопределённом статусе из соображения приличий. Отправить её в мир без средств и поддержки он тоже не имеет морального права. Выход один — фиктивный брак. С этой точки и стартуют сюжетные ходы, давшие в своё время критикам повод использовать при описании повести словосочетания «свободная любовь», «открытые отношения» и тому подобные. Интересна эволюция чувств главного героя по отношению к его «жене», отражённая на страницах нерегулярно заполняемого дневника. Между записями там может быть и день, и месяц, и полгода. Жаль только, что нам показывают терзания лишь одного человека. А прочие углы треугольника не могут рассказать об эмоциях от первого лица. Мы узнаём о них опосредованно, в интерпретации основного персонажа.

В качестве исторического фона «Мужа...» писатель использует события Крымской войны 1853-1856 годов, когда героическая оборона Севастополя явила военный и гражданский подвиг высшего порядка. Тем не менее, Российская Империя проиграла эту войну коалиции французов, англичан и осман и была вынуждена подписать очень неприятный мирный договор. Были и другие тяжёлые последствия войны. Но в повести К.Н. Леонтьева, лично принимавшего участие в боевых действиях в качестве врача, война выглядит, как представление для обывателей. Герои ходят на гору посмотреть зарево над Севастополем, участвуют в чём-то напоминающем экскурсии по ещё не остывшим полям сражений. При этом, например, французский офицер заводит приятельство с главным героем и часто бывает желанным гостем в его доме, прославляя доблесть русских войск и даже пытаясь оправдать обстоятельствами военную неудачу России. С ним «под ручку» ходит грек, который напоказ выставляет любовь ко всему русскому. И вообще, вне собственно линии фронта отдельные представители воюющих сторон довольно свободно перемещаются.

В общем, мне кажется, писатель поднял сложную моральную проблему, но как именно он относится к выбору, сделанному героями повести я не могу сказать наверняка. Вроде бы и порицания нет, зато и поддержки тоже не чувствуется. Но, как водится иногда в нашей литературе, на всякий случай все умерли.

Дошла у меня очередь до следующего тома серии «Из наследия» издательства «Современник». На этот раз читателю представлен сборник работ философа и писателя Константина Николаевича Леонтьева. Первым в сборнике идёт роман «Подлипки».

Подлипки — это название имения, в котором провёл юношеские годы главный герой романа Владмир Ладнёв. Действие происходит там, а также в нескольких соседских имениях и в Санкт-Петербурге. Произведение было опубликовано в 1861 году. Таким образом, оно является примером раннего творчества К.Н. Леонтьева.

По содержанию это роман о взрослении главного героя в пейзажах российской реальности того времени от отрочества до поступления в студенты. Основные конфликты сюжета — взаимоотношения Владимира с родственниками, друзьями, девушками и простолюдинами.

Если брать философские и социальные взгляды Леонтьева, как мыслителя, то эти воззрения покажутся бескомпромиссными и резкими. Однако конкретно в «Подлипках» они не отобразились явно. Здесь моё внимание обратило на себя другое.

Кажется, раньше мне раньше нечасто попадались художественные тексты, в которых автор всех без исключения персонажей, включая рассказчика, делал неприятными людьми. Не злодеями, не негодяями, а просто вызывающими отторжение. В тот или иной момент действия они вдруг обнажали какую-то отталкивающую черту.

Герои испытывают друг к другу неприязнь, они мелки в своих страстях при всей высокопарности размышлений, пафосные и мелодраматичные. Даже лучшие из них любят насмехаться и презирать. Думаю, хотя однозначно это нигде не декларируется, что писатель изобразил их такими преднамеренно. Ему очень не нравились порядки в свете и уклад жизни барства в поздний период крепостничества.

И как будто этого было недостаточно, К.Н. Леонтьев «добивает» симпатию к своим персонажам с безжалостной последовательностью. Милая девушка при виде щенков и котят вдруг говорит, что они ей мерзки. Весёлые баре травят борзыми в поле крестьянскую собачку. Главный герой беспричинно расстреливает трогательного совёнка из ружья.

В общем, неожиданный лично для меня образчик русской классики и не сказать, чтобы сильно духоподъёмный. Само качество прозы, конечно, на высоте. Будет интересно посмотреть на более поздние работы Константина Николаевича.

Книга Андрея Германовича Волоса «Возвращение в Панджруд» является эталонным историческим романом, словно из палаты мер и весов. В нём нет примесей магического реализма, как нет и вольного обращения с историческими реалиями описываемого места и времени, то есть Бухары IX века. Есть тщательно исполненный приключенческий сюжет, вплетённый в условия той страны.

Главным героем произведения является великий персидский поэт Абу Абдуллах Джафар ибн Мухаммад, писавший под творческим прозвищем (лакабом) Рудаки, то есть «сидящий у ручейка». Фигура Рудаки является для современной персидской литературы настолько значимой, что многие историки считают этого автора её основоположником.

В советское время тема Персии привлекала и писателей, и читателей. Можно вспомнить многотомные произведения С.П. Бородина «Звёзды над Самаркандом» или В.Г. Яна «Нашествие монголов», где часть действия также происходит в Средней Азии, пользовавшиеся большой популярностью. Работа Андрея Германовича продолжает заложенные предшественниками традиции.

Роман «Возвращение в Панджруд», как мне кажется, решает две задачи. Во-первых, читатель знакомится с жизненным укладом, политической и социальной обстановкой в Персии. Во-вторых, узнаёт судьбу столь чтимого по сей день поэта и мыслителя.

Что касается первой задачи, то она исполнена очень удачно. Когда через сюжетные ходы ты узнаёшь о многих обычаях персов — бытовых, кулинарных, брачных, похоронных, придворных — совершенно нет ощущения, будто читаешь учебник истории. Всё подано через действие и к месту. Причём Волос пишет об этих обычаях нейтрально, не стремясь противопоставить прошлое время сегодняшнему дню.

Вторая задача решена не менее успешно. Но жизненный путь Рудаки, напротив, описан эмоционально. Два периода его жизни: юность и нахождение при дворе эмира с титулом «Царь поэтов», а также изгнание после смены власти излагаются одновременно. Персонажи у Волоса получились очень живые, как главные действующие лица, так и эпизодические. Мне особенно понравились мудрецы — сам Рудаки и его друг со времен медресе Юсуф. Интересно, какова разница между мыслителями русскими и персидскими! И те, и другие были заняты вопросами планетарного масштаба, вопросами мироздания. Но если русские мудрецы неизбежно становятся старцами, аскетами, мрачными и смиренными, то персидские вовсе не считают обязательным отринуть от себя удовольствия и радости.

«Возвращение в Панджруд» — отличная книга для ценителя классического исторического романа, написанная лёгким и качественным языком, обладающая увлекательным сюжетом.

Я ожидал от «Убийств в десятиугольном доме» чего-то большего... Чего-то поживее и в части формы, и в части содержания. Да, роман неплохо написан и интересен, но нет ни одной черты или свойства, которые я мог бы счесть признаком большого произведения. Разве что его место в истории японского детектива с точки зрения возрождения субжанра «хонкаку», как написано в предисловии, может заставить относиться к нему по-особому.

Роман не шокирует графикой содержания, хотя японцы умеют ужасать получше многих. В общем-то с этой точки зрения «Убийства...» совершенно умеренный текст. Нет в нём присущих некоторым японским произведениям нарочито страшных и тошнотворных эпизодов. Убийца или убийцы используют относительно «традиционные», если можно так выразиться, методы лишения жизни.

Сам сюжет разрешён тоже без такого поворота, который заставил бы воскликнуть: «Не может быть! Как автор это придумал?!» Для читателя в данной сюжетной коллизии вообще безразлично, кто именно преступник. Какая, в целом, разница кто конкретно из действующих лиц убивает остальных? Главное в том, как и почему он это делает. И ответы на эти два вопроса, прямо скажем, не очень-то яркие. Способы по замыслу довольно простые, мотивация, на мой взгляд, немного натянутая. Зато по мере разворачивания событий мне понравилось обстоятельство, что действия убийцы не всегда шли согласно его плану. Мы знаем, что в реальной жизни вообще мало что идёт в соответствии с первоначально задуманным. Приходится быть довольным, если есть возможность хотя бы следовать генеральной линии плана. Все, наверное, видели уморительное интервью-мем с российским конным наездником Александром Несяевым. Так и в книге. «С самого начала у преступника была какая-то тактика, и он её придерживался». И это поднимает повествование на высокий уровень жизненной достоверности.

Про персонажей ещё в предисловии сказано, что особой проработки нет, не в этом, мол, была цель. Ладно, принимается. И вправду для замысла «Убийств...», думаю, какой-то значительной глубины действующих лиц и не требовалось. Так что условность характеров считать недостатком не буду.

Если бы не экзотическая сцена в виде десятиугольного дома, кстати, как-то чрезмерно удачно для сюжета претерпевшего неизбежную смену собственника, то этот роман, пожалуй, привлекал бы меньше внимания.

Подводя итог, хочу сказать, что, как бы там ни было, книга читается легко и быстро, в качестве инструмента развлечения она свою роль играет от и до. А что я в ней не нашёл чего-то этакого, то, как говорится, мои ожидания — мои проблемы.

Я полюбил творчество Дэна Симмонса, прочитав его роман «Террор», — огромный, немного фантастический, исторический триллер, посвящённый судьбе пропавшей полярной экспедиции. А «Неглубокая могила» открыла для меня совершенно иную грань таланта американского писателя.

«Могила...» — образец того, что принято называть «классический крутой детектив». Роман имеет посвящение Дональду Уэстлейку и наследует традициям, заложенным им и другими корифеями, например, Спиллейном, Чендлером или Хэмметом, в предыдущие десятилетия. Симмонс опубликовал его в 2001 году.

Мне кажется, сам по себе субжанр «классический крутой детектив» (далее — «ККД») неумолимо вымирает или уже вымер. Из его фундамента современной конъюнктурой выбиты краеугольные камни. Ведь подлинный образец «ККД» всегда вызывающе неполиткорректный. Например, в «Могиле...» все, упоминаемые в действии, чернокожие или итальянцы — преступники. Сегодня нельзя — это расизм.

Действия в «ККД» не бывает без подчёркнуто чувственных и прекрасных женщин, которые не могут устоять перед грязным, смердящим потом и кровью главным героем. В «Могиле...» ему пришлось заниматься сексом с красавицей в ванной как раз потому, что он оказался в её в доме грязный и потный. Кстати, соитие под душем — тоже очень в стиле «ККД», потому что это броско. Хотя в реальности неудобно, опасно и вообще... Сегодня нельзя — это объективация.

Ну, и, наконец, оба гея в романе являются чрезвычайно отталкивающими людьми. Над ними смеются плохие ребята и даже хорошие. Сегодня нельзя — сами знаете почему.

Персонажи тоже созданы писателем в соответствии с канонами: яркими, но без полутонов. Непременный несгибаемый бывший частный сыщик, играющий без правил, свирепые бандиты разных калибров и степени глупости, мафиозная семья, в которой все ненавидят друг друга, ледяной наёмный убийца и верная секретарша и помощница главного героя. Учитывая, что Симмонс пишет очень кинематографично, будто сразу под потенциальную экранизацию, реплики персонажей, типа: «Куда, мать твою, делся этот долбаный ублюдок?», в моей голове звучали хорошо запомнившимся с юности гнусавым голосом VHS видеокассет из проката.

Сюжет прост и линеен, опять же, как и положено в «ККД», но изобилует неожиданными поворотами. Язык, исходя из задачи, тоже прост. Однако, мастерство не спрячешь, и, мне кажется, высокая квалификация Симмонса именно как писателя совершенно очевидна.

Чтение «Неглубокой могилы» доставило мне большое удовольствие и вызвало приятные воспоминания о похожих книгах, прочитанных много лет назад. Мне кажется, роман должен понравиться всем любителям уходящего в прошлое классического крутого детектива.

В общем, роман Симмонса, скорее всего, одна из последних искр, вылетевших из некогда ярко пылавшего костра.

Это одна из самых необычных когда-либо прочитанных мною книг. По мнению профессиональных литературоведов, работа Жоржа Перека являет собой отдельное, почти не поддающееся классификации, явление во французской романистике. Не обладая достаточными знаниями, чтобы согласиться или оспорить этот тезис, я просто изложу впечатление дилетанта о «Жизни способе употребления».

Был такой французский художник-импрессионист Жорж Сёра, основоположник пуантилизма. Так вот, роман Перека в моём восприятии тоже является образцом пуантилизма, только в беллетристике. При помощи мириад текстовых точек, писатель создаёт цельное полотно, отражение жизни одного парижского многоквартирного дома, в современном жилищно-коммунальном жаргоне называемого МКД, и нескольких поколений его обитателей.

Сразу скажу, если от книги вам, как читателю требуется увлекательный сюжет и яркие, драматичные персонажи, то с Переком не стоит и знакомиться. Ландшафт романа представляет из себя мозаику из событий или описаний жильцов дома и почти не имеет стержня. Один из персонажей ооочень условно может быть назван главным героем. Лишь потому, что его жизнь вовлекает в себя и других обитателей МКД. Объём книги — это множество отвлечённых историй, описаний быта и отсылок на различные литературные и научные работы, большая часть из которых — умелая мистификация.

Однако, наибольшую долю объёма занимает перечисление различных предметов. «Жизнь способ употребления» это гимн деталям. На каждой странице их перечисляется и описывается великое множество. Сейчас поставим эксперимент: я открою наугад случайную страницу и посчитаю, сколько на ней упомянуто предметов. Итак, это страница… 217. Число предметов на этой странице — 18. И это, поверьте, близко к минимальному значению! Есть страницы, где показатель превышает 45. При этом все предметы сопровождаются коротким, но ёмким описанием.

Забавно ещё, что в числе всех реальных и вымышленных лиц, включённых писателем в текст, количественно сразу за французами (это как-никак Париж) идут русские. Вместе с Буниным и непременным Львом Троцким, в книге упомянуты разнообразные придуманные беглые князья, ранние советские иммигранты, певицы, послы и министры. В общем, присутствие «русского духа» почти во всех образцах не-развлекательной французской прозы конца XX века, прочитанных мною, говорит о забавном отношении французской интеллигенции к СССР-России, которое можно описать фразой «и хочется, и колется».

В итоге, признаюсь, я читал это произведение, словно выполнял работу, тяжело и размеренно. И с ним у меня возникло часто встречающееся противоречие, когда большого удовольствия книга не доставила, но её литературные достоинства очевидны. «Жизнь способ употребления» — это возможность, если представится случай, сказать кому-нибудь со скрытым самодовольством: «Ах, Перек… Да-да, конечно, читал».

Книга «Светила» произвела на меня противоречивое впечатление. У неё, на мой взгляд, при некоторых несомненных достоинствах есть и очень досадные недостатки.

Вообще, если произведению предшествуют целые пять с половиной страниц водянистых хвалебных отзывов, взятых из совершенно никчёмных для меня, как жителя России, иностранных изданий, я проникаюсь уверенностью, что есть какой-то подвох, и мне хотят впарить халтуру. Наличие Букеровской премии тоже, скорее, признак нехороший в современной конъюнктуре. Однако сама сцена — Новая Зеландия, прииски, вторая половина XIX века — слишком любопытна, чтобы не рискнуть.

В итоге у писательницы получился условно детективный роман с большим количеством действующих лиц, построенный в соответствии с какой-то астрологической моделью. К астрологической составляющей первый вопрос: а она для чего? Нет, я допускаю, что всё там по правилам и имеет чёткую структуру. Но читателю типа меня, то есть не погружённому в астрологические знания, эти символы, конъюнкции, карты и графики совершенно непонятны. А таких 99 процентов. Более того, влияния на течение событий как такового они не оказывают, являясь сугубо декоративным элементом. Ладно, буду считать, что автору просто захотелось добавить своему произведению особенности.

По подаче сюжета книга весьма неоднородна. Начало ошеломляет мощным потоком информации, числом действующих лиц и событий. Это будто ветер вдруг подхватит сухие листья и как бросит тебе в лицо так, что ты задыхаешься и отплёвываешься ими какое-то время, прежде чем идти дальше. Тут очень похоже. Не думал даже, что когда-либо буду ворчать насчёт чрезмерной детализации, а вот случилось и такое. Зато основная часть книги написана хорошо, динамично и интересно. Лично я читал книгу между началом и концом с большим удовольствием. Действие развивалось, загадки множились. Пока не наступил финал. Он очень скомкан: оформлен в главки, названия которых длиннее, чем они сами. То ли Каттон надоело, то ли издатель ограничил объём, то ли ещё какие-то причины вмешались, но в результате получилось, что у романа-великана, с ручищами и ножищами, оказался какой-то смешной, недоразвитый конец, ну, или головка…

Поэтому некоторые загадки не разрешены явно. Если кое о чём можно, в принципе, догадаться по косвенным обстоятельствам, то одна из них так и осталась для меня тайной, хотя имеет большое значение для сюжета. Стоп! Даже две загадки не объяснены.

Язык книги нормальный, если не считать надоедливо частого употребления слова «шлюха». Ну, раз эдак 500 оно встречается, а то и чаще. Я понимаю, синонимов у этого слова не так и много. Но автор всё же могла бы разнообразить свой текст в этой части.

И всё же, не могу сказать, что жалею о потраченном на «Светила» времени. В целом, приятные ощущения роман доставляет.

Книга мне не понравилась. Вместо слепка времени, которого я ожидал, писателем предложен слепок одного эпизода из жизни побитых ею, но очень молодых людей. На мой взгляд, это ровно тот случай, когда деревья загораживают лес.

Мы с автором ровесники, и в 93-м, в котором разворачивается действие, 19 было нам обоим. Поэтому по картине того мира разночтений быть особенных не могло. По восприятию — могло, а по содержанию — нет. Время было, так скажем, непростое и невесёлое. Собственно, только молодость его и скрашивала.

Этот короткий роман, как мне показалось, заварен очень жиденько. Нет в нём ни глубины, ни яркости образов. Сюжет, если очистить текст до скелета, заключается в двухдневном поиске группой товарищей ещё одного своего товарища, чтобы передать ему грустное известие.

Все персонажи очень много пьют, временами покуривают и часто проваливаются в трансцендентные состояния, во время которых предаются размышлениям и испытывают галлюцинации, в том числе коллективные. Ладно. Но дело-то в чём? Они ведь на ровном месте такие. У них нет истории. Может, объём не позволил автору прорисовать своих героев поподробнее. Не знаю. Но получилось, по-моему, не очень хорошо. Вторично.

А, может быть, недостаток глубины объясняется тем, что произведение было написано в 2004 году, когда события предыдущего десятилетия ещё были слишком близки по времени, чтобы видеть их с нужного расстояния.

Из хорошего отмечу несколько ярких метафор и определений. Например, главный герой признаётся, что он чувствует себя рекой, текущей против собственного течения. Вот это сильно! И вызывает сочувствие. Ещё запомнилось исполнение эпизода, где герой представлял своего несчастного ангела, истекавшего кровью и молоком. Тоже такой весьма драматичный фрагмент текста.

Да мат очень естественно встроен в нарратив. Он настолько хорошо в нём сидит, что я было подумал, будто Сергей Жадан написал «Депеш Мод» на русском. Однако нет, это всё же перевод с украинского.

Кстати, о «Депеш Мод». Я не уверен, что существует «поколение» этой группы, как о том сообщает аннотация, но, в любом случае, Депеш Мод из романа не имеет ничего общего со всемирно известным коллективом. Здесь это, скорее, мифологический элемент с выдуманной историей.

Если позаимствовать терминологию у фигурного катания, то нижеприведённое будет состоять из короткой программы в виде впечатления от книги и произвольной программы в виде, возможно, излишних размышлений о совпадениях.

Итак, стартую с самого близкого мне. Я начал читать «Обладать», и уже с самых первых страниц позавидовал переводчикам. Это восхитительный текст для работы. Я понимал, что он ставил сложные художественные задачи и, наверняка, много раз заставлял переводчиков скрипеть зубами от ярости, но замирать от восторга собственного труда тоже. Я угадывал английский оригинал в русском языке, подобно тому, как под одеждой угадывают соблазнительные формы женского тела. И стихи, и письма, да и нарратив — везде мастерство автора позволило языку предстать во всей его возможной красе. С удивлением в конце тома я обнаружил признание переводчиков в любви Антонии Байетт и её книге. Так что, в самом деле, работа с «Обладать» принесла им удовольствие. Кроме того, в послесловии они раскрывают множество справочных сведений и аллюзий, которые помогают лучше понять роман.

Осмелюсь только сказать, что я бы всё-таки постарался сохранить подлинную фамилию главного героя — Эш, то есть ясень. Возможно, дал бы при этом огромную, неуклюжую сноску в начале. Потому что «падуб» в качестве фамилии, как я ощущаю, звучит до крайности не английским образом. Не могу навскидку вспомнить в английском языке хотя бы одно слово со схожим фонетическим строем.

Самый главный, на мой взгляд, успех Байетт — это потрясающая эмоциональная напряжённость событий в двух временных рамках. Особенно, конечно, в 19 веке. По сути, что случилось? Мужчина полюбил женщину, она его тоже, однако жизненные обстоятельства не позволили им быть счастливыми. Этот на словах не сложный сюжет пером Байетт приобретает эпическую громкость и глубину. Мучительность невозможного просто разрывает душу и действующим лицам, и читателям, если они того захотят. Пара Падуб и Ла Мотт — Аск и Эмбла, Ясень и Ива. Два древа, которые никогда не смогут сплести ветви. А у нас, в русской традиции, помните? «Но нельзя рябине к дубу перебраться / Знать, ей, сиротине, век одной качаться...» Это общечеловеческий трагический образ. Длинные письма влюблённых друг к другу, их действия в разлуке — это удивительные примеры силы чувства, силы характера, благородства и, наверное, чрезмерного упрямства.

Персонажи современности, конечно, пожиже. В первую очередь, потому что они уже люди, а не герои. Это не упрёк. Писательница своим замыслом сделала их такими. Добрыми и не очень, альтруистами и стяжателями, но неизменно проще, чем фигуры, жизнь которых наши современники изучают под микроскопом. Это важно. Они-то изучают предков, а их самих изучать будут вряд ли. Хотя большинство из персонажей сегодняшнего дня в книге тоже вызывают симпатию. Тот же Роланд Мичелл. Не самое распространённое имя в современной Англии выбрано не случайно. Это Роланд, подошедший к подножию Тёмной Башни истории личности в литературе, готовый штурмовать её стены… Или Мод Бейли — учёный, которую американская подруга напрасно старается превратить в лесбиянку, и которая находит силы услышать в себе подлинное чувство. И другие фигуры.

Кстати, Байетт сделала американцев проводниками двух отрицательных посылов. Во-первых, американский делец хочет вывезти исторические документы в США. Когда их не получилось купить, он готов их украсть буквально из могилы. У него нет и признаков моральных сдержек. К тому же он любитель какой-то извращённой порнографии. В общем, он — типаж научного флибустьера. И второе, американский учёный, феминистка и лесбиянка, у Байетт символизирует культ сексуальности. Современное общество вообще всё рассматривает через призму сексуальности. У меня создалось впечатление, что Байетт это не нравится.

«Обладать» — поразительное произведение. Я очень-очень рад, что прочёл его. На этом короткая (не слишком, правда, короткая) программа закачивается. Дальше факультативная часть, что называется, «для себя».

***

Как же иногда монета вдруг раз! — и на ребро становится. Когда в действие романа вошёл персонаж Мод Бейли, женщина занятая литературоведением, да ещё именно английской романтической поэзией, меня кольнуло. А я ведь уже встречался с этой фамилией, правда, с несколько иным написанием, и она тоже была связана с английским романтизмом 19 века. Maud Bailey и Thomas Haynes Bayly… Вымышленный персонаж и совершенно реальный поэт и песенник середины 19 века, двадцать три произведения которого я перевёл.

Более того, мне вспомнилось, что Бейли иронизировал над захватившей Великобританию тогда страстью к биографиям. Это стало настоящей манией. Не успевала горсть земли ударить в крышку гроба, а в типографиях уже лежали упакованные и готовые к продаже жизнеописания. Сегодня копание в личной жизни известных людей стало только безжалостней, обретя видеоформат, «рыбу» которого можно заготовить ещё до того, как субъект умрёт. Бейли в 1840-х опубликовал поэму «Биография», в которой, шутя, угрожал написать биографию почившего спаниеля «мамаши Хаббард». Она так и начиналась: «Мамаши Хаббард умер пёс / Известный спаниель / Приму ж труд скорбный написать / Каков был этот зверь». А вот как она заканчивалась:

But now to take away a life

Each man of letters strives;

The undertakers thrive by deaths,

Biographers by Lives.

O'er new made graves, thro' murky mists

Of prejudice he jogs;

And so it seems biography

Is going — to the dogs!

В моём эквиритмическом переводе:

Присвоить чью-то жизнь себе

Всяк литератор рад,

Гробовщика питает смерть,

Биографа — Судьба,

Вот по могилам он труси́т

Мглу предрассудков сквозь,

Похоже, биографии

Скатились псу под хвост

А если от сатиры вновь вернуться к настроению романа «Обладать», то я бы хотел привести ещё одно короткое стихотворение Томаса Хейнеса Бейли…

I'll only hear the word farewell,

I will not now be told

That when you come again, you'll bring

A store of gems and gold.

To other friends, who love you less,

That promise you may tell;

At such a moment, let me hear

That one sad word — «Farewell!»

Yes, breathe no other word but that,

Unless it be the vow,

That promises a safe return.

With love as fond as now.

Say, you'll be true, though in the halls

Of splendour you may dwell.

Oh! let me hear you tell me this

Or only say — «Farewell.»

В моём эквиритмическом переводе:

Услышать должен я «прощай»,

Не должен слышать то,

Что ты вернёшься, принеся

С собой груз золотой,

Друзьям, что любят, но не так,

Такое обещай,

А мне сейчас скажи одно

Печальное «прощай!»

И не шепчи других мне слов,

Когда не клятву ту,

С любовью нежной, как сейчас,

Найти обратный путь,

Пусть в пышный занесёт чертог,

Её не преступай,

Позволь услышать это мне,

А нет – скажи «прощай»…

В романе «Обладать» Ива сказала Ясеню «прощай».

Прежде изложения впечатлений о «Тайной жизни» я подчёркиваю, что это именно личные впечатления, которые могут полностью или частично не совпадать с теми смыслами, которые заложил в неё автор.

Книга, впервые вышедшая из типографии в мой день рождения, 14 марта, — это книга-зодиакальная рыба. Она по-рыбьи тяготеет к чувственному, половому, эротическому, то есть составляющим того, что в совокупности иногда называют любовью.

Перед читателем разворачиваются размышления о природе любви, её свойствах, влиянии на человека, общество и мир. В «Тайной жизни» нет сюжета. Есть разрозненные воспоминания писателя, вокруг которых, жемчужиной вокруг песчинки, оборачиваются многослойные мысли Паскаля Киньяра. Эта книга — большое эссе.

Вырастая из основной темы, многочисленные меткие наблюдения о литературе, музыке и живописи, социуме и личности составляют единое целое с исследованием этого до-человеческого до-бытийного феномена соития, то есть пути двух влюблённых вместе.

Киньяр не требует от читателя эрудиции в античной истории и литературе, как европейской, так и восточной, или, например, эрудиции в физиологии, но ожидает накопленный багаж знаний, который позволит с авторской помощью ориентироваться в предлагаемом им произведении.

Форма подачи материала заставила меня предположить, что текст не писался специально для издателя с чётко определённым сроком. Это, скорее, компиляция из десятков записных книжек и блокнотов, в которые Киньяр записывал идеи в тот момент, когда они к нему приходили, чтобы связать их потом необходимыми мостиками. Поэтому есть главы на три строки, есть на тридцать страниц. Текст насыщен многочисленными угловыми скобками. По-видимому, писатель делал купюры в собственном изложении, выбрасывая что-то, на его взгляд, избыточное или не существенное.

В понимании автора, любовь не тождественна страсти и вожделению, враждебна обществу и не годна к браку. Любовь, утверждает Киньяр, вообще не является явлением одного порядка со всеми прочими элементами существования, поскольку выводит обе свои жертвы за пределы мира, где наши жизни протекают без любви. Мне показалась очень интересной мысль, что для любви губительны свет и язык. Не в бытовом, конечно, смысле, а в концептуальном. Первый заставляет увидеть не имеющее визуального образа, а второй задаёт границы не имеющему пределов.

Спроецируйте на себя! И в самом деле, акт любви в темноте, в отсутствии членораздельной речи (какая ирония: член исключает или хотя бы снижает членораздельность!) — это подобие гигантской волны, которая с течением времени вырастает до размеров вселенной, и рушится на влюблённых, готовая оставить после себя лишь руины и мёртвые тела. Но вот она откатилась обратно, волоча краешек липкой пены, и приходит свет, и звучат слова, оказывается, что постель цела, тела невредимы, хотя пребывают в состоянии заворожённости.

Вот этот абзац выше немножко похож на ткань повествования в «Тайной жизни» с поправкой на разницу в интеллекте и таланте излагающих (то есть Киньяра и меня).

«Тайную жизнь» трудно читать быстро и трудно читать помногу. Возможно, её даже не обязательно читать до конца. Но что-то заставляло меня, после каждых 20-25 страниц побродив с полчаса по дому или чем-то позанимавшись, снова брать книгу в руки. Наверное, это была смесь зависти и любопытства.

До завершающей трети заключительной части трилогии «Перстень Лёвеншёльдов» она мне нравилась больше, чем первые две. События в «Анне Сверд» происходят буквально через пару дней после окончания второй части.

В этом романе уже не приходится говорить об отсутствии отрицательных персонажей. Те, кто ранее не дотягивал до этой роли, претерпев эволюцию, превратились в настоящих злодеев. Женщина, домогавшаяся помощника пастора, из просто увлечённой стала одержимой, на своём пути к цели растеряв достоинство и всякие моральные принципы. Она стала его тяжёлой болезнью, которая в итоге могла бы доконать их обоих, заодно сделав несчастными n-нное число людей, случайно угодивших под раздачу.

И сам помощник пастора вызрел в тот ещё фрукт. Служение богу в общем-то происходит через служение людям. А его нельзя нести, не обладая чуткостью и человеколюбием. Именно этих двух качеств несчастный лишился начисто. Он настолько неприятен в поведении, манере держать себя, поступках, что мне хотелось сказать автору: «Постойте, постойте, вы сильно пересаливаете!» А потом, раз, я вдруг заметил сходство в каких-то черточках с человеком, которого часто вижу в зеркале. А значит, автор всё делала правильно, если сумела заставить читателя в отражении неприятного персонажа увидеть собственные недостатки.

Как ни удивительно, но сама Анна Сверд в романе имени себя фигура не самая важная. Да, она изображена очень достойной женщиной, не боящейся жизненных невзгод, готовой прощать, умеющей любить, но Анна — это фон, на котором чётче проявляются фигуры других действующих лиц. Во второй половине произведения её очень мало, почти совсем нет. Мне представляется, это недостаток романа.

И вообще, вынужден признать, что финальная часть книги мне совсем не понравилась. Внезапно происходит полная смена планов. Возвращаются персонажи и мистика первой части, вытаскиваются козыри из сюжетного рукава, которые предугадать было никак невозможно, остаётся просто их принять и всё. Лагерлёф пишет эпизоды, назначение которых мне не понятно. Например, Шарлотта, уже носящая фамилию Шагерстём, мечтает о ребёнке, которого у неё нет, на краткое время обретает его, привязывается к нему, но тут же теряет. При этом каких-то последствий ход вообще не имеет. Ну, как бы случилось, и ладно. Есть просто заброшенные линии: Шарлоттиному мужу пьяный врач начал где-то в середине романа делать операцию. Больше о нём в тексте нет ни единого упоминания. Можно лишь догадаться, что он, видимо, жив, так как её продолжают называть фру Шагерстрём, а не вдовой Шагерстрём. Далее, после гибели своего двоюродного брата она с убийцей в санях едет в его дом. Как их там приняли, не уточняется. И тому подобное.

Очень жаль, что впечатление от трилогии у меня оказалось смазанным в конце. Это, однако, не отменяет значимости произведения для Шведской и всей мировой литературы.

Вторая часть трилогии «Перстень Лёвеншёльдов» — роман под названием «Шарлотта Лёвеншёльд» является совершенно отличным от первой. В сюжете больше нет мистики. Речь идёт о любовных взаимоотношениях. С первой частью роман связывают потомки некоторых персонажей.

Я замечал, что в романтической литературе иногда встречаются произведения, где концентрация прекраснодушия существенно выходит за рамки средней. Эта книга — один из примеров. В ней все персонажи благородны и имеют самые высокие устремления. Ко всем коллизиям и страданиям, испытываемым действующими лицами, приводят в общем-то чистые порывы и намерения. Можно сказать, тут нет отрицательных героев. Даже сплетница, которая порушила всё, что только можно было, совершала свои поступки под влиянием чувства и по своему личному понятию о справедливости. Даже холодный и эгоистичный проповедник, творя непростительный грех убийства любви, искренне верит в божий промысел и наделён недюжинным мужеством.

Ещё один родовой признак романтической литературы — роковые или счастливые стечения обстоятельств. В «Шарлотте...» таковых тоже довольно много. Путника подбирает экипаж, в котором сидит тот, кто надо, происходят случайные встречи в городе, письма не догорают в печи и так далее. Также, любовь безжалостно настигает действующих лиц в необходимый момент. Главная героиня взяла и влюбилась в помощника пастора — отпрыска знатной семьи с отличным образованием. Кажется, по причине его красноречия. Была с ним помолвлена и пять лет надеялась переделать его, пока не обнаружила, что её избранник переделке не поддаётся и в профессора не собирается, в непоколебимости веры намереваясь всю жизнь простоять за бедной кафедрой. Что же поделать? Придётся любить такого. Богатый вдовец, которому для ведения дел в имении нужна новая хозяйка, охотно летит в сети любви, случайно узнав о мимоходом брошенной в шутку фразе.

Хотя его-то как раз можно понять. Шарлотта Лёвеншёльд в романе, названном её именем, это мужская погибель. Страстная, своенравная, сильная умом и духом, добрая, красивая, но при этом в очень затруднительном и двусмысленном положении. Тут сердце мужчины тает, как шарик мороженого под струёй кипятка из чайника.

И все сюжетные узлы сначала завязаны, а потом и развязаны крепким, обстоятельным языком классика. Я думаю, прочтение трилогии — это неплохая строчка в резюме любого читателя. Любопытно, какой окажется завершающая часть саги о Лёвеншёльдах.

Я ещё ни разу не читал романов, которые бы уместились меньше, чем на 70 страницах. Это первый. Возможно, в крупноформатную категорию его определяет то, что в сюжете довольно много действующих лиц и сцен, пусть коротких.

Мне кажется, когда автор писала «Перстень Лёвеншёльдов», заранее она не планировала сделать его первой частью трилогии. По-моему, он был написан в качестве самостоятельного произведения. Но спустя очень короткое время, Лагерлёф сочла необходимым на его основе создать целую сагу (В этом смысле есть некоторое сходство с рассказами о Ведьмаке, ставшими первой ступенью гигантской эпопеи). Предположение подтверждается тем, что две последующие части имеют более привычный объём для произведений такого рода — более 200 и около 300 страниц соответственно. Хотя это, конечно, только догадка. Ведь дальше я ещё не читал.

Сюжет «Перстня...» тоже не похож на классический романный сюжет. Обычно мы ждём завязки, а затем какого-то развития событий, приводящего к развязке. То есть, если говорить метафорически, сюжет — это мускул, расслабленный в начале, который напрягается к финалу. А тут нет мускула. Тут есть проволочка, которая от завязки до конца сгибается под произвольными углами, больше напоминая сказание или былину. Кстати, да, точно! Это и есть сказание, ново-скандинавская былина!

В романе нет главного героя, если не считать таковым покойника — генерала, которому принадлежал перстень. Все остальные персонажи не присутствуют более чем в отдельных сценах, сменяя друг друга от начала к концу. Они созданы не то чтобы схематично, но и глубокой проработки в них, конечно, нет — на это просто не хватает страничного объёма.

Мне понравился язык, которым написана книга. Не знаю, заслуга ли тут старого, добротного перевода или Лагерлёф действительно написала первую часть трилогии такой похожей на русский стиль, но выглядит он явно родственным некоторым отечественным произведениям чуть более раннего времени написания. И только имена и сугубо скандинавские реалии — риксдаг, тинг, сэттер — не позволяют забыть, что мы в Швеции.

Буду воспринимать «Перстень», как пролог-страшилку к настоящему действию в двух последующих частях трилогии.

Да, интересно, когда в детективе загадка и ход расследования — это лишь скелет, на который наращиваются мышцы психологизма. В итоге, на мой взгляд, получился отличный роман о чувствах.

Что есть хорошего? Во-первых, текст. Он простой, но очевидно написан квалифицированным писателем. Нет того ощущения, которое иногда возникает с авторами меньшего дарования, что текст не прост, а примитивен. Тут он ровно такой, какой надо для жанра и строя книги.

Среди хорошего также сюжет и косвенно объём. Мне понравилось, что действие не провисало, и его набралось на приличное, больше среднего, количество страниц. Мне обычно не очень по душе чередование первого и третьего лица, но тут как-то получилось естественно и не раздражало. Персонажи родились у Таны Френч разноплановыми, с яркими чертами, характерные. Одним словом, убедительные. Разве что… Хотя, об этом чуть ниже.

Третья хорошая черта — мораль. О ценности дружбы написать взрослое произведение, тем более в детективном жанре, я думаю, не очень-то просто. Ей-богу, после прочтения романа задумываешься, как же хорошо дружить! Я, конечно, нахожусь в фазе жизни, когда моих друзей юности судьба давно утащила в неведомых направлениях. И когда я читал последнюю сцену книги, касавшуюся именно дружбы, она отдавалась в сердце чувством сожаления. Стоило уберечь то, что когда-то было. Вообще, эта последняя сцена, из того, что я могу вспомнить, по высоте звучания сравнима с финальной сценой о дружбе в прекрасном романе Стивена Кинга «Оно» (Хотя мне никогда не нравился этот перевод названия ‘It’, потому что ни о каком «оне» там речи нет.)

В общем, хвалить «Место...» есть за что. Но всё же меня и царапало в процессе чтения. Во-первых, личное восприятие героинь. Не знаю, кому как, а мне было сложно считать их девочками-подростками. В моём восприятии, сложившемся в результате подачи Френч, они были взрослыми женщинами. Гораздо взрослее, чем женщина-детектив. Плюс детектив Стивен Моран у Френч получился такой, какими иногда у авторов-мужчин получаются женщины, то есть слегка неестественным. Я бы ожидал от уроженца ирландских низов немного других привычек и реакций. Впрочем, люди бывают разными.

Во-вторых, мне кажутся категорически излишними волшебные и сверхъестественные элементы повествования. Может быть я как-то не так понял, но ведь они в тексте были, верно? А если были, для чего они нужны в совершенно реалистичном сюжете?!

В-третьих, некоторые конкретные поступки вызывали у меня оторопь. Я сейчас грубо скажу, но лечь под парня, который тебе не то что не симпатичен, а глубоко неприятен, для того чтобы удержать его от свиданий с подругой, и тем самым уберечь её от вероломства этого парня… Такой ход мне представляется диким и ничем не продиктованным. Как и ещё ряд действий этих девушек.

Я что-то много критики написал. Но всё же хочу повторить: книга — отличная, и безусловно заслуживает быть прочитанной.

Я ранее не читал произведений Дэвида Митчелла, так что через «Тысячу осеней Якоба де Зута» познакомился с этим автором. Роман мне понравился. Если присмотреться, за фасадом исторического боевика можно разглядеть тайные комнаты с другим настроением и видами из окон.

Для начала одно скучное наблюдение. Митчелл, преднамеренно или нет, хорошо и правдиво демонстрирует природу коррупции. Очевидно это явление было спутником человеческого общества с древнейших времён, и на рубеже XVIII-XIX веков цвело пышным цветом. И, как мне показалось, Митчелл в качестве, так сказать, мотора коррупции определяет коммерсанта. Именно делец в своём намерении ради прибыли обойти закон заставляет крутиться колёса коррупции, вовлекая в коррупционные схемы прочих участников — других дельцов, органы исполнительной, судебной и законодательной власти, а также собственных работников. В романе коррупция определяет направление, по которому двигается весь сюжет.

Главный персонаж, как мне показалось, создан очень хорошо. Он — человек, искренне верующий в необходимость поступать правильно. Причём без смелости истерики, а с мужеством справедливости. Ему очень легко сопереживать. Он не вызывает раздражения своей праведностью, потому что она не показная и простая.

Также Митчелл не обходит стороной тему национального достоинства и патриотизма. Рисуя большинство действующих лиц не самыми приятными, образованными или милосердными людьми, будь то соотечественники-англичане, голландцы или японцы, писатель в моменты коллизии сторон позволяет некоторым из них вспомнить, что есть нечто более важное, чем их персональные выгоды или даже жизнь. Я аплодирую автору за то, что он вложил в уста одного из подлейших мерзавцев книги фразу: «Что такое флаг? Кусок материи!» Более очевидно передать читателю свою мысль «от противного», по-моему, было бы невозможно.

Ещё в «Тысячах осеней...» моё внимание привлек интересный ход — множественность зла. Одно японское, одно голландское, одно английское. Причём, хотя это очень субъективно, японское зло как-то уступало двум другим в отвратительности. Европейское зло было понятным и отталкивающим в своей не прикрытой алчности. Японское зло, будучи даже более жестоким к судьбам конкретных людей, тем не менее, выглядело локальным и слегка опереточным.

Впрочем, именно японское зло отвечало за препятствия на пути любви. Романтическая линия в романе очень трогательна, особенно тем, что заведомо обречена на несчастливый конец для всех углов треугольника. Произведения, где нет сладкой ваты, они же всегда гораздо сильнее задевают и запоминаются на дольше. Концовка вообще написана очень поэтически. Двухстраничное крещендо, где писатель даёт эмоционально насыщенную общую панораму японского города и страстей, бушующих под его крышами, произвело на меня особенно глубокое впечатление.

Я пока не решил, буду ли читать позже что-то у Митчелла, но я совершенно точно не жалею, что потратил время на прочтение «Тысячи осеней Якоба де Зута».

А, вот ещё что: при транскрипции японских имён и реалий переводчиком использовался не классический подход. То есть Ч вместо Т, Ш вместо С и так далее. Это зря...