Вот прочитан и третий роман из цикла «Метаморфозы». Впечатлил он меня куда больше «Цифрового…», но по сравнению с «Vita Nostra» — слабее. Что интересно, третий роман цикла содержит отсылки к первому, но ни одной – ко второму.

Прочитался «Мигрант» легко, язык Дяченко как всегда поражает точностью и лаконичностью. В «Мигранте» вполне присутствуют основные черты дяченковской прозы – достоверный, проработанный психологизм и увлекательный сюжет.

Итак, перед нами планета Раа, на которой дух имеет неограниченную власть над материей. Она создана неким Творцом (подозреваю, что мы уже знаем этого творца по «Vita Nostra») и существует в полном соответствии с его замыслом. Точнее, должна была существовать – пока в один далеко не прекрасный день не начала разрушаться на глазах под воздействием странных, хаотических сил. И тогда неизвестная космическая сила, называющая себя Бюро вселенской иммиграционной службы (по основному роду их занятий) предлагает для сохранения стабильности Раа вывести на орбиту специальные устройства, которые успокоят взбунтовавшуюся материю.

Это-то Бюро и посылает на Раа главного героя – землянина Андрея Строганова, которого ждет непростая адаптация к странному обществу жителей этой планеты, знакомство с ее политикой и общественной жизнью, и, главное – одним из самых ярких политических деятелей в истории Раа – Айрой, Консулом, весте с которым ему суждено открыть главную тайну планеты-утопии и навсегда изменить ее судьбу.

Дяченко не первый раз поднимают проблему совершенного общества. Несмотря на то, что «Мигранта» я бы отнес условно к философскому, метафизическому этапу в их творчестве, в нем еще чувствуются отголоски «социального» периода. Изъяны «совершенных» систем, несостоятельность социальной идиллии – это мы видели в «Пандеме», похожие идеи есть и в «Мигранте» — но в совершенно ином ключе. Общественная система Раа напоминает «постпандемную» Землю – основной ее функцией является воспитание ответственной, волевой личности – что довольно сложно в мире, где нет болезней, войн, ничтожный уровень преступности. Парадокс – порядочный, морально стойкий человек сложнее всего воспитывается в идеальном обществе. Зачем же вообще нужны такие личности в этом мире?

Помимо интереснейших идей, еще раз отмечу и то, как они выражены. Раа мы видим глазами землянина, что только добавляет увлекательности описаниям, делает их какими-то кинематографическими, зрительными, создает «эффект присутствия». Описание ритуала Пробы – вообще одно из самых интересный и сильные мест в романе. Очень хорошо выписан главный герой – человек с живыми воспоминаниями, понятными желаниями, пытающийся, не всегда удачно, разобраться в происходящем, не супермен и не герой-функция. Много интересных подробностей – причудливый транспорт Раа, интересная политическая система, бескрайние леса планеты.

Есть в романе и недостатки – самый большой из них — это эпилог. Авторы на протяжении повествования задали множество вопросов и в этом эпилоге скомкано попытались на них ответить, а вместо этого еще больше запутались и запутали читателя.

Итог: очень интересный философский роман, завершающий цикл «Метаморфозы». Для меня он, скорее, будет составлять дилогию с «Vita Nostra» — как романы о творце и творении. О «Цифровом» же лучше постараться не вспоминать.

Второй цикл и последний цикл гоголевских повестей сильно отличается от первого. Если «Вечера…» представлялись как бы цельным произведением, то «Миргород» — это именно цикл. Четыре повести различаются очень сильно, показывая совершенно разные стороны жизни, совершенно различные характеры и ситуации.

В «Миргороде» пролегает разлом между «Гоголем романтическим» и «Гоголем реалистическим». Две эпохи литературы сталкиваются и словно бы спорят: то простой быт старосветских помещиков, то подвиги и удаль запорожских казаков; то ожившая украинская мифология, то проза провинциального бытия. Реалистическое начало, увы, победило; впоследствии даже мистика Гоголя будет подчинена злободневности. Но в «Миргороде», мне кажется, эта победа еще не очевидна – «Тарас Бульба» и «Вий» куда убедительнее «Старосветских помещиков» и «Повести…»

Повесть «Старосветские помещики» представляет перед нами своеобразную идиллию патриархального быта; «Тарас Бульба» — уносит в прошлое великих побед и потрясений, «Вий» — жуткая трагикомическая история, своей камерностью противопоставленная эпическим подвигам казаков; в «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», напротив – никакой мистики, никакой остросюжетности – концентрированный быт во всей красе.

И еще одно явное отличие от «Вечеров…» — «Миргород» написан более взрослой личностью. В нем нет однозначно позитивных произведений, концовки трех повестей из четырех трагичны. Конечно, гоголевский юмор никуда не пропал, но смех автора становится грустным, а то и превращается в злую насмешку (в «Повести…»). Персонажи также стали далеки от черно-белого деления на «плохих» и «хороших». Хома Брут не похож на сильного духом остроумного и бесстрашного кузнеца Вакулу; хотя и совершенно плохих черт в характере его выделить сложно. Тарас Бульба – бесстрашный воин, мудрый стратег, искренний патриот – но его жестокость к побежденным врагам осуждается автором напрямую; он тоже – живой, реальный характер, а не сказочный витязь Данила Бурульбаш из «Страшной мести». «Старосветские помещики» вроде бы и неплохие люди, но их однообразно-благостная, почти растительная жизнь вызывает какую-то безысходную жалость – и жалко, что не могут люди вечно вот так счастливо и тихо жить, и, в то же время смущает мысль – а надо ли так жить, а зачем нужна такая жизнь, бездеятельная, непонятная? Что до Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем – они персонажи карикатурные, хотя. опять же, однозначной неприязни не вызывают – скорее, презрительную жалость. Хотя страшно иной раз становится, когда представишь, на что способны люди из-за мелочных бытовых ссор.

Но при всем этом развитии – увы, «Миргород» нравится мне в меньшей степени. В нем гораздо меньше того мифологического ощущения, сказочности, минимум мистики. А ведь именно из-за этого и полюбил я «Вечера...» — как оживленное гением русской литературы мифологическое пространство, как мудрость народа, помноженную на талант писателя.

Уходят из жизни добрые, тихие люди, никому не сделавшие зла. Герои сражений вырезают целые города — но это только озлобляет врагов, а погибших товарищей уже не вернуть. Обыкновенный бурсак попадает в ловушку темных сил и способен только отсрочить гибель. Два помещика превращают свою жизнь в бесконечную дурацкую тяжбу. В «Миргороде» появляются новые мотивы – трагизм бытия и его же абсурдность – в более поздних повестях Гоголя они станут основными – «Портрет», «Шинель», «Записки сумасшедшего». А сказочный мир постепенно уйдет навсегда, сменившись зловещим сюрреализмом, бытовой дьявольщиной и наркотическими снами.

Итог: «Миргород», конечно, сложно сравнить с «Вечерами…» — у этих циклов практически ничего общего. Объективно – развитие Гоголя как автора очень четко видно на примере различий этих циклов. Но для меня лично «Вечера…» всегда останутся настольной книгой, «Миргород» же, я перечитываю в основном выборочно. Как бы то ни было, «Тарас Бульба» и «Вий» — настоящие шедевры мировой литературы.

Не помню уже, когда первый раз прочитал эту повесть. Было это, скорее всего, где-нибудь лет в 11, в 5 классе, возможно, позже.

«Повесть…» является первым полностью реалистическим законченным произведением Гоголя и продолжает намеченную еще «Иваном Федоровичем Шпонькой…» сатирическую линию в творчестве писателя.

Главное — то, что автору удалось показать, какими иногда мелочными бывают причины конфликтов людей, как бытовая скука и пошлость способно самую мелочную вражду раздуть до космических масштабов. Мелкие помещики, не зная уже, куда деваться от праздности, затевают ссору из-за пустячного «оскорбления» — и дело доходит до многолетней тяжбы, а перед этим – едва ли не до преступления. И, несмотря на то, что почти всему городскому обществу эта тяжба кажется абсурдной, прекращать ее никто не собирается.

Особенно эффектно эта повесть выглядит, как завершение цикла. Ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем кажется особенно гротескной после эпических сражений «Тараса Бульбы» и зловещей мистики «Вия». Настолько ничтожна природа этих «героев», что главным дело для них, приложением всех душевных сил становится вражда из-за единственного дурацкого слова, сказанного одним из них. Унылость ежедневного быта и отсутствие желания к чему-то стремиться, как то развиваться духовно, развиваться как личность – вот что приводит их к этому нелепому и безвыходному положению.

Махнуть бы на них рукой, какой от них толк – разве что раздражают город своей бесконечной тяжбой. Да вот только беда в том, что часто страдают от таких типов вполне нормальные люди с живой душой. Не понимает такой скучный дурак живого человека; чуднО ему, страшно, от живой человеческой мысли, нет в нем сочувствия настоящей человеческой беде. Об этом у Гоголя еще впереди, в других произведениях – «Шинель», «Записки сумасшедшего», и, конечно, «Мертвые души». Здесь же Иван Иванович и Иван Никифорович смогли создать ад бесконечного судебного состязания только для себя. Бог им судья – да вот только скучно от этого на свете, господа.

Итог: признаться, недолюбливаю несколько гоголевский реализм – и не только из своеобразной ревности (уж слишком он великолепный фантаст). Просто, после прочтения биографии Гоголя, понял я, что именно в этой повести первый раз предстает перед нами та страшная скука, что и убила в конце концов великого писателя, не позволив дописать «Мертвые души». Именно здесь Гоголь задал себе вопрос, ответ на который так и не нашел.

Эту повесть я слышал еще в детстве, лет в 8-9. Помню, читали ее по радио, субботним утром. Сказать, что она произвела на меня сильное впечатление – значит, ничего не сказать. Она напугала меня настолько, что, кажется, еще пару недель я боялся заглянуть в темный угол комнаты.

Прочитать я ее сам отважился только уже учась в 5 классе. И до сих пор считаю одной из самых страшных мистических повестей Гоголя, наравне со «Страшной местью».

В чем же секрет этой повести? Думается мне, в том, что автор взял архетипический сказочный сюжет и, убрав традиционный «хэппи-энд», оживил историю правдоподобными персонажами, вставными повествованиями, историческими деталями. Все это и сделало «Вия» потрясающе правдоподобной и жуткой книгой.

Самое любопытное, что, несмотря на общую трагичность сюжета, повесть содержит немало комических эпизодов, которые удались автору не хуже, чем страшные. Чего стоит только неудавшийся побег Хомы Брута – я хохотал до слез, когда его окликнул над ручьем «догнавший» его козак! А описание нравов бурсы, полное настоящей гоголевской иронии? А путь козаков и Хомы к сотнику? Да, это все тот же живой мир сказочной Украины, что и в «Вечерах…» Пожалуй, «Вий» и «Тарас Бульба» — это последние повести Гоголя, не тронутые мрачным абсурдом и бытовой скукой современности, романтические в полном смысле.

Что еще делает «Вия» такой страшной повестью? Гоголь мастерски умеет нагнетать атмосферу – явления нечистой силы с каждым разом все страшнее, если первая встреча Хомы с ведьмой выглядит сверхъестественным, но все, же не слишком страшным событием, то первая же ночь над гробом – это уже настоящий ужас. Ведьма все страшнее, она то ходит, то летает, и, в конце концов, вызывает чудовищ; но во вторую ночь чудовища не успевают явиться, царапаясь в окна и двери церкви; и читатель уже уверен, что уж в третью ночь они точно доберутся до Хомы. Подробного описания чудовищ нет, но уже отрывочные картины их сверхъестественного безобразия, сюрреалистического, иномирного, дают представление о том, как они выглядели: более подробные сведения убавили бы таинственности. Сам же Вий и узнаваем, мифологичен, и в то же время совершенно враждебен человеческой реальности – в его внешности соединились и живое, и мертвое, и что-то механическое. Отдельно вспоминается железное лицо – для Гоголя, по моим наблюдениям, железо вообще является чем-то пугающим, видимо ассоциирующимся с орудиями пыток. Ср.: «Завопи воплем и выставь ему ведьму-старость, к нему идущую, которая вся из железа, перед которой железо есть милосердье, которая ни крохи чувства не отдает обратно.» (Выбранные места из переписки с друзьями». Именно это железное лицо и железный палец, вместе с длинными, до земли, веками и свисающими с рук и ног клочьями земли (вызывающими ассоциации с корнями деревьев) складываются в образ страшного, подземного существа, явившегося из мира мертвых, враждебного человеку, мира разрушения и разложения.

Да и к чему тут сложная философия – главное здесь – сверхъестественный, мифологический ужас перед чудовищами загробного мира, «темной» частью славянского пантеона, о которой осталось так мало легенд, перемешанных с христианскими апокрифами и позднейшими суевериями. Напоминание людям, что рядом нами может существовать иная, страшная сила, и иногда ее интересы могут пересекаться с человеческими. В свое время именно эта повесть вызвала у меня интерес к славянской мифологии и фольклору.

Итог: одна из лучших повестей Н. В. Гоголя, и, безусловно, одна из самых страшных и «меметичных», оставившая заметный след в истории российской фантастики.

Первый раз прочитал «Тараса Бульбу» в 5 классе, пропуская только развернутые описания. Это, пожалуй, единственное реалистическое произведение Гоголя, которое мне безоговорочно нравится.

Впрочем, о «реализме» говорить приходится только в плане отсутствия фантастических допущений – повесть относится к литературной традиции романтизма, а одним из источников вдохновения автора явился древнегреческий эпос. Да и достоверность исторических событий лишь приблизительна – автор указывает на XV век, в то время как исследователи отмечают, что в повести смешаны реалии XVI-XVII веков. Впрочем, такой подход позволил Гоголю показать вполне достоверный собирательный образ Запорожской Сечи и казаков, без привязки к конкретному историческому периоду.

Обычно, говоря о «Тарасе Бульбе», отмечают известные гоголевские пейзажные отрывки, но меня куда больше впечатляют описания битв – потрясающе реальные и в то же время мифологизированные, поэтичные, в которых несмотря на все подробности не возникает отталкивающего натурализма. Что-то совершенно жуткое и первобытное, почти сверхъестественное, какое-то дикое пиршество– поэзия смерти и подвига. Измененное сознание людей, убивающих и готовых умереть ради своей Родины, средневековые чувства, быть может, недоступные современному человеку.

О главном герое сказано много – сильный, яркий образ, выдающийся даже для своей суровой эпохи. Далеко не такой положительный, как иногда кажется – но все же честный человек и настоящий патриот, настоящий воин.

Остап – все же наименее продуманный образ персонажа – почти копия своего отца, и поэтому на фоне его не выглядит достаточно блекло. Все же он, скорее герой-функция, чем самостоятельный характер.

Что касается Андрия, здесь приходит в голову мысль – а настолько ли ужасен поступок Тараса, как это преподносит школьная программа? Ведь предательство Андрия – это не формальное действие, не что-то отвлеченное – он в военное время поднял оружие на бывших товарищей, и, вероятно, успел кого-нибудь лишить жизни. А если бы вместо Тараса ему попался брат – стал бы он колебаться, впал бы в ужас – или совершил бы еще более страшный поступок? Да и потом, поймай Андрия другие казаки – возможно, участь его была бы еще страшнее, уж если убийц запорожцы хоронили живьем, можно представить, какую бы участь они выбрали для предателя. Стоит ли жалеть человека, который был готов убивать бывших друзей и воевать против своей Родины из-за чувства, может быть, совсем недолговечного? Честно говоря, Андрий – это единственный персонаж в повести, который у меня не вызывает никакого сочувствия. Можно понять все – жестокость Бульбы, приспособленчество Янкеля, безрассудную храбрость Остапа, но вот предательства понять никак нельзя.

Что до описаний невероятной жестокости воюющих сторон – это дань правдоподобию, в те времена все это было совершенно в порядке вещей; да и в наше время в «горячих точках» творятся зверства не меньшие.

Итог: эпическая вещь, запорожская «Илиада».

Еще в детстве, лет в 11, увлекшись творчеством Гоголя, заставил себя прочитать эту повесть – тогда еще по диагонали. В то время я ее, честно говоря, не слишком понял – в детстве больше увлекала чертовщина «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Вия», героика «Тараса Бульбы».

Так что по-настоящему прочитал я «Старосветских помещиков» уже где-то в старших классах – из любопытства, желая ознакомиться с творчеством любимого писателя полностью – а эту повесть я уже почти не помнил.

Надо сказать, «бытовая», нефантастическая часть творчества Гоголя всегда нравилась мне всегда меньше. В «Старосветских помещиках» есть только легкий налет мистики, но в общем-то, это скорее вопрос мировосприятия автора. В основе же своей это произведение бытоописательное, немного философское.

Ощущение от этого произведения двойственно. С одной стороны, непонятно в какой-то момент становится – чего примечательного в жизни героев повести? Вроде бы не совершили они в жизни никаких значительных поступков, не представляли собой какие-то исключительные личности. Нет в их образах ничего ни вопиюще негативного, ни назидательно-положительного; нет и яркого трагизма, противоречивости. Обычные для своего сословия и поколения люди, которые и преподносятся автором как своего рода эталон. Не слишком ли мелкая цель – такое описание простой человеческой жизни?

Может быть, потому и выбрал автор таких ничем не примечательных героев, чтобы показать всеобщую трагичность человеческого бытия? Ведь соседствующий под одной обложкой «Тарас Бульба» тоже заканчивается гибелью героя – но вызывает эта финальная сцена любые чувства, кроме жалости. Там человек жил и был готов умереть за свое дело – а здесь смерть приходит просто так, незваная, в счастливый дом, наполненный покоем.

И вновь возникает вопрос – имеет ли тогда смысл такое спокойное, бездеятельное существование без всякой конечной цели, без точки приложения? Не страшно ли вдвойне, если о человеке не остается даже воспоминаний? Но сложно осудить героев повести за их спокойное, размеренное бытие, не очерненное злом. В конечном итоге, это нам есть разница, какой человек уходит из жизни, а для самого человека есть только настоящее, и разве можно считать пороком недеяние и желание покоя? Скорее, ответ на этот вопрос должен найти каждый для себя и осуждать кого-то не следует. У каждого в мире свое место и своя судьба.

И еще один вопрос поднимает автор повести – вопрос о привязанности. Боль потери – страшное свидетельство бывшей любви, и как ярко отражается в ней истинная сила чувства! И пример, приведенный Гоголем, совершенно верен и характерен – истинная любовь не нуждается в показной страсти, в пафосных словах и театральных жестах. Как бы ни была сильна на первый взгляд влюбленность, она проходит, а любовь – серьезное чувство, которое проверяется временем. И если человеку незачем жить – он не будет показательно кидаться на нож, а просто угаснет, словно забыв, зачем существовать.

Итог: простенькая бытовая повесть при ближайшем рассмотрении смущает серьезными и страшными вопросами о смысле жизни и смысле смерти. Не самая сильная вещь у Гоголя, но не настолько примитивная, как может показаться.

Знакомство с этой книгой началось с радиопередачи, в которой читали «Заколдованное место» — тогда я учился примерно во втором классе. Затем некоторые произведения в хрестоматиях для внеклассного чтения «Родничок». До полного издания добрался я где-то в 4-5 классе – точно уже не помню. На тот момент «Вечер накануне Ивана Купалы» и «Пропавшая грамота» уже точно были прочитаны в «Родничке», а «Ночь перед Рождеством» известна по киносказке «Вечера на хуторе близ Диканьки». Да еще, может быть, «Майская ночь…» тоже была мне уже известна по экранизации. Вскоре весь сборник был выучен едва ли не наизусть, за исключением резко не понравившегося «Ивана Федоровича Шпоньки…», которого я заставил себя почитать только через много лет.

Если говорить, о том, какое впечатление и влияние оказала на меня эта книга – то никакие слова не будут преувеличением. Силу Гоголевского слога невозможно переоценить – по ритмике, музыкальности его книг, по их поэтичности – их можно называть поэмами и балладами в прозе. Видимо, свой ранний неудачный опыт в поэзии Гоголь компенсировал тем, что создал прозу, предельно близкую к стихам по степени продуманности формы. У Гоголя каждое слово на месте, каждое слово создает настроение, вызывает отголоски в душе читателя, соединяющиеся в музыку, когда веселую и задорную, а когда – зловеще-торжественную, трагическую. С детства поражаюсь – как человек мог создать такие невероятно четкие, изящные и вместе с тем простые сочетания слов; образы, отпечатывающиеся в душе. Может быть и правду пишут о Гоголе, что изучал он мистические шаманские ритуалы – есть в ритмике его текстов что-то гипнотизирующее, словно в древних священных песнях.

«Вечера на хуторе близ Диканьки» созданы Гоголем в традициях модного в начале XX века в Европе литературного течения – романтизма, перенесенного на русскую почву творчеством Пушкина и Лермонтова. Но романтизм Гоголя – совершенно новое явление, не основанное на заимствованиях у европейских авторов. Было время, в моде были спекуляции относительно влияния на Гоголя Эрнста Т. А. Гофмана: безусловно, определенное влияние присутствовало – исторический факт, но общего между писателями не больше, чем между готическими немецкими городами и сказочной украинской деревней. Нечто гофмановское сильно проявится у автора позднее – в условном петербургском цикле. Вдохновляющей силой «Вечеров…» выступает неисчерпаемая сокровищница народного фольклора, это совершенно новый, славянский романтизм, невиданный до этого, не привитый, но выросший на корнях российской культуры.

«Вечера…» четко делятся на две группы историй – веселые и страшные. Они причудливо перемешаны, как перемешано трагическое и комическое в фольклоре, как перемешаны радость и горе в человеческой жизни. В книге эти истории чередуются, что создает впечатление целостности и разнообразия гоголевского мира.

«Сорочинская ярмарка» открывает цикл оптимистичной и авантюрной историей, настроением солнечного, праздничного дня. Она разделена на небольшие главы с эпиграфами из народных пословиц и украинских комедий – и эта четкая разделенность на эпизоды, «сцены», придает повести какую-то театральность, ощущение ярмарочного представления.

Только потом следует резко контрастирующий с первой повестью «Вечер накануне Ивана Купала». Вместо яркого «здесь и сейчас» «Сорочинской ярмарки» — мрачное и поучительное предание о кладе, добытом страшной жертвой. Хронологически первая, эта повесть стоит в цикле второй, и не случайно: думаю, будь она первой. Это изначально настраивало бы читателя на мрачный лад.

«Майская ночь, или Утопленница» — напоминание о том, что сверхъестественное – не всегда зло, и что есть на свете силы, которые помогут доброму и честному человеку. Романтическая сказка смягчает впечатление от предыдущей истории.

«Пропавшая грамота» — веселая и жутковатая вещь, полная приключений. Она противопоставлена в свою очередь и лиричности «Майской ночи…» и безысходной мрачности «Вечера накануне Ивана Купалы». Ее задача – оживить для читателя пространство украинской мифологии, показать живой и причудливый ее мир.

Вторую часть «Вечеров…» открывает «Ночь перед Рождеством» — самая лучшая в «позитивной» части цикла повесть. Она словно воплощает торжество человеческой воли над любыми обстоятельствами, торжество веры и смелости над силами зла.

И следом за ней – полная противоположность, «Страшная месть» — о том, что не только великий подвиг, но и великое зло способен сотворить человек. «Страшная месть», на мой взгляд – лучшая повесть Гоголя, по крайней мере, из ранних. По поэтичности с ней сравним разве что «Тарас Бульба», а по степени внушаемого ужаса перед сверхъестественным злом – только «Вий».

«Иван Федорович Шпонька…» несколько разряжает напряжение, возникающее после прочтения «Страшной мести». Но, на мой взгляд, «Иван Федорович…» в сборнике – определенно слабое звено. Уж слишком не вписывается он в сказочный мир «Вечеров…»

Ну и заканчиваются «Вечера на хуторе близ Диканьки» еще одной веселой и поучительной волшебной историей – «Заколдованное место».

Иногда даже становится странно, что эти произведения Гоголя не породили целой школы мистического рассказа – возникает ощущение, что после него в этом жанре не возникало почти ничего сравнимого, а в XX веке русская традиция мистического рассказа и вовсе угасла – на этот раз, по объективным причинам, задавленная государственной идеологией; не может она, похоже, возродиться и по сей день. Впрочем, определенное влияние творческого наследия Н. В. Гоголя сейчас можно увидеть в произведениях лучших украинских русскоязычных фантастов – вспомнить хотя бы «Пентакль» Дяченко-Олди-Валентинова – вещь, конечно, экспериментальную и неоднозначную, но однозначно талантливо написанную и прямо опирающуюся на мифологию «Вечеров…» и «Миргорода». Так что есть надежда на то, что русские и украинские мистика и хоррор еще поднимутся до мирового уровня – по крайней мере благодатная почва и мощные корни у этого явления уже имеются.

Итог: одна из главных книг отечественной и мировой литературы. Однозначный шедевр, читать обязательно.

Именно с «Заколдованного места» началось мое знакомство с творчеством Николая Васильевича Гоголя. Где-то лет в 8-9 услышал я, как читали эту повесть по радио. Насколько понравилась она мне – словами передать невозможно. Вторым был «Вий» — а после этого я уже сам нашел большой сборник повестей Гоголя и прочитал все «Вечера…» и частично «Миргород» — где-то между четвертым и пятым классом.

«Заколдованное место – что-то вроде пародии Гоголя на его же «Вечер накануне Ивана Купалы». Основная мысль та же – от нечистого не нужно ждать помощи, не принесет она добра. Но если в раннем произведении эта тема раскрыта в трагическом ключе, то «Заколдованное место» — вещь сказочная, веселая, шутливая. И урок главный герой получает не жестокий, но очень наглядный. Гоголю удалось и насмешить и напугать читателя. Жуть берет, когда читаешь о том, как пугала деда нечисть возле клада. И невозможно смешна развязка – хотя и ждешь конечно, чего-то такого.

В предыдущих отзывах на произведения Гоголя некоторые отмечают, что в одних его повестях есть предостережения против помощи нечистого, в то время, как в других героям удается обвести черта вокруг пальца и воспользоваться его силой. Я думаю, что различие двояко. С одной стороны, и Вакула, и герой «Пропавшей грамоты» не покорились нечистой силе, но победили ее своей верой и воспользовались услугами бесов по праву победителей (хотя для героя «Пропавшей грамоты» это прошло не без последствий). Петрусь же наоборот, заключил договор с Басаврюком, а герой «Заколдованного места», хотя и противостоял жутким стражам клада, но все же неубедительно.

С другой же стороны, дело и в целях героев. Вакула боролся за любовь Оксаны, герой «Пропавшей грамоты», спасая товарища, попал в безвыходное положение. А герой «Заколдованного места» — погнался за наживой, вот жизнь его и проучила. Что же касается Петруся, из «Вечера накануне Ивана Купалы», то здесь дело уже не в целях, а в средствах их достижения.

И еще один момент – все герои Гоголя, потерпевшие неудачу в споре с нечистой силой – боролись с ней из-за денег. А над ними у чертей власть особая.

Итог: возвращаясь к «Заколдованному месту» — достойное завершение «Вечеров…», оптимистичное и многообещающее. Как заколдованное место переносило героя повести к кладу, так и эта книга переносит уже которое по счету поколение в мир сказочной и старинной Украины.

Как-то так получилось, что с самого детства я не обращал особого внимания на эту повесть – посмотрел как-то по диагонали – не мистика, да и не закончена… Поэтому пристально и полностью удалось мне ее прочитать, пожалуй, только где-то на третьем курсе университета.

С этой повести в творчестве Гоголя открылось новое направление – сатирико-реалистическое, бытоописательное, которое впоследствии стало основным, почти вытеснив романтическую мистику. Здесь же заметно, что бытовая тематика еще не так захватывает автора, поэтому он и принял решение оставить историю незаконченной. Да и очень характерно то, что в последнем фрагменте повесть сорвалась в сюрреалистическое пике (сон Ивана Федоровича о жене). Будто фантазии автора стало тесно в рамках бытовой сатиры.

Главный герой – недалекий и странноватый, немного наивный помещик, которого «взяла в оборот» предприимчивая тетушка. Непонятно, впрочем, глуп ли Иван Федорович или просто слишком оторван от жизни – в любом случае воспринимает он окружающее несколько неадекватно и совершенно безволен, идя на поводу то у тетушки, то у соседа. Связанные с биографией персонажа наблюдения весьма забавны, от годов его обучения в училище, до описания нравов помещиков-соседей.

Итог: повесть-эксперимент, проба в новой области литературы – реалистической сатиры. Талант Гоголя, несомненно, виден и в этом отрывке, но, в общем-то, «Иван Федорович…» явление совершенно чуждое сказочному миру «Вечеров…»

Первый раз прочитал все в том же сборнике «Избранное», 1986 года, учась в пятом классе. Впечатление было очень сильным, граничащим с потрясением. До сих пор остается самой любимой повестью Гоголя, наравне с «Вием».

Прежде всего – «Страшная месть», пожалуй, самая поэтичная повесть Гоголя: по совершенству языка, по его почти стихотворной ритмике сравниться с ней может разве что «Тарас Бульба», да и то частично. Это даже не столько повесть, сколько поэма – недаром так часто Гоголь считал свои произведения не обычной прозой, а, скорее, лироэпическим явлением вроде «Илиады» или «Одиссеи» Гомера. Музыкальность гоголевского стиля в «Страшной мести» проявилась максимально.

Сначала, в детстве, больше всего напугал эпизод с поднимающимися из-под земли мертвецами – предками колдуна. Но по прошествии лет ужасает другое – как герои этой истории, сильные и молодые люди, становятся заложниками чудовищной, сверхъестественной силы, давней вражды, протянувшейся через века. Именно это и пугает – неизбывность мести, вечность проклятия и безжалостность высших сил к простым людям. Гоголю, как никому другому, удалось показать опасность неумения прощать, опасность мести, преумножающей преступления. В повести эту месть по просьбе человека сотворяет сам Бог – и на свободу вырываются настолько чудовищные силы, что их уже не остановить ни крестом, ни саблей – только свершив предначертанное, уйдут они в небытие, оставив людям напоминание – Ад существует, и он не так далек, как кажется. Ведь весь сценарий ужаса только воплощен Богом – а выдумал его человек, не сумевший простить и готовый сам навсегда застыть оцепеневшим всадником на краю пропасти, вечно обреченный переживать свою ненависть. И это страшнее всего – вечное непрощение.

И отдельно запоминается страшная скачка колдуна наперегонки с судьбой, бездна саморазрушения, распадающаяся личность, которую стуком копыт размазывает по времени и пространству, разрывает изнутри когтями обреченности, увлекая, как в черную дыру, к той сжавшейся в точку вечной ненависти, что породила ее.

Итог: одна из самых страшных и поэтичных вещей Гоголя.

И вновь даже вспомнить не могу, когда первый раз прочитал эту повесть. Может быть, даже сначала посмотрел фильм 1961 года, почему-то называвшийся «Вечера на хуторе близ Диканьки», или даже мультфильм, а потом уже обратился к первоисточнику. Как бы то ни было, прочитал я «Ночь перед Рождеством», скорее всего, где-то в 4 классе.

Не будет преувеличением сказать, что эта повесть – лучшее произведение Гоголя-юмориста, лучшая часть позитивной, веселой половины «Вечеров…» Приключения героев повести заставляют смеяться до упаду, сюжет закручен так, что и не снилось современным авторам юмористической фэнтези. Чего стоят только спрятанные в мешках поклонники Солохи или наивная прямота кузнеца на аудиенции у царицы. Все и перечислять — смысла нет. То, что в «Сорочинской ярмарке» только брало разбег и разрасталось, в «Ночи перед Рождеством раскрылось полностью – яркое, сказочное видение мира, атмосфера волшебства, оживающего мифа. Мир Гоголевской Украины – это мир, наполненный волшебной, невероятной жизнью в самых причудливых проявлениях, созданный на основе православных поверий он вместе с тем обладает какой-то языческой одушевленностью, стихийностью, какой-то по-детски наивной мистикой.

Итог: возможно, скажу банальность, но «Ночь перед Рождеством» — это книга на все времена. Одна из самых добрых и романтичных вещей в русской литературе.

Вот не помню совершенно, когда и как познакомился с «Пропавшей грамотой». «Майскую ночь…» читал первый раз в распространенном сборнике «Избранное» 1986 года, библиотечном. Но зато помню точно, как многократно перечитывал ее на даче, во время летних каникул – летними вечерами, в хорошую погоду. И каждый раз возвращалось просто невероятное ощущение, что этот сверхъестественный, сказочный мир – совсем рядом.

Повесть, безусловно, относится к юмористической части «Вечеров…». Но Гоголь, в первую очередь, остается лично для меня мастером мистики и ужасов – и даже в этой достаточно забавной истории жуть пробирает, когда из-за телеги показывается черт, явившийся за душой запорожца, или когда дед пробирается к нечистым, чтобы потребовать у них свою шапку и коня.

Здесь и сюжет удивляет своей замысловатостью, хотя и держится в рамках сказочных мотивов. Какие только странные приключения не ждут главного героя, вызвавшегося спасти продавшего душу нечистому. Сцена в аду напоминает фантасмагорические картины художников Северного Возрождения описаниями совершенно невероятных и чудовищных существ, причем обрисованы все эти жуткие создания парой штрихов.

Итог: одна из лучших повестей Гоголя, зачитана до дыр.

После мрачной истории, рассказанной в «Вечере…», настает очередь романтической сказки. «Майская ночь…» — совершенно противоположное предшествующей в цикле повести произведение. Она и написана легким, воздушным слогом, как будто от страниц веет весенней свежестью. И волшебство в ней доброе, не козни нечистой силы, а воля несчастной души, пытающейся хотя бы после смерти восстановить справедливость. Также хочется отметить множество веселых комических ситуаций, в которые попадают герои – по части юмора «Майскую ночь…» превосходит только «Ночь перед Рождеством».

Итог: добрая сказка о любви, но с легким оттенком грусти. Одна из лучших вещей Гоголя, очень позитивная и наполненная народным духом.

Не помню уже, когда и как первый раз прочитал эту вещь. Кажется, было это еще когда я учился в младших классах, и, скорее всего, прочитал я ее в хрестоматии «Родничок». Впечатление было очень сильное, просто какой-то парализующий суеверный ужас. Пожалуй, сильнее напугал меня только «Вий» («Страшную месть» не читал я еще тогда).

В отличие от других повестей цикла, «Вечер…» несколько тяжеловесен по стилю, в нем практически нет диалогов и прямой речи, он представляет собой фольклорную стилизацию, сказовый «поток сознания», где повествование смешивается с воспоминаниями рассказчика. Что , в общем-то легко объясняется тем, что хронологически он был написан раньше других повестей цикла. В детстве читать было трудно, хотя сейчас, пожалуй, эта тяжеловесность уже не бросается в глаза.

Сюжет, в общем-то, прост и вполне характерен для сказки или народного предания. Даже несколько нравоучителен – мол, не будет счастья от кровавых денег. Но здесь главное то, о чем написана повесть, а как автору удалось придать ей литературную форму. А удалось – отлично.

Отдельно следует упомянуть образ страшного Басаврюка – этакого простонародного Мефистофеля, променявшего изощренную хитрость и сети казуистики на разбойничью лихость и устрашающую звероподобность. Ну что ж, какова дичь, такой и охотник.

Итог: несколько замысловато написанная, но очень впечатляющая страшная история.

Первое знакомство с этой вещью состоялось еще в детстве, где-то между четвертым и пятым классом или даже раньше. В то время «Сорочинская ярмарка» была прочитана по диагонали – больше увлекла история про красную свитку, а основная сюжетная линия показалась скучной.

На днях решил взяться перечитывать Гоголя и открыл «Вечера на хуторе близ Диканьки». И с первой же страницы бросилось в глаза описания солнечного дня ярмарки – болезненно-яркое, психоделичное, истинно гоголевское. Вот она, примета раннего Гоголя – романтический, какой-то потрясающе чистый взгляд на мир – широко распахнутый, потрясенный взгляд.

Да, сюжет повести легкомыслен – но зато она полна народного жизнелюбия и молодецкой удали, ощущения, что жизнь начинается и длится, что сияет веселье ярмарки, освещая еще один бесконечный сегодняшний момент, единственную жизнь, которая есть у человека – здесь и сейчас. И финальным аккордом – странное, смущающее читателей упоминание о древних старушках, что радуются посреди свадебного торжества по инерции своей долгой жизни, как бы заново переживая ценность и целостность жизни.

Ну и страшные истории, выросшие из народных сказок и преданий, в изложении Гоголя приобретают какую-то невероятную убедительность. Как ни весела сорочинская ярмарка, но от истории о чертовом одеянии мороз пробирает по коже.

Итог: не назвал бы эту легкую авантюрную историю лучшей в цикле, но в ней вполне раскрылся ранний гоголевский талант. Эту повесть отличает яркое жизнелюбие с легкой примесью грусти, так свойственное народному искусству.

Давно хотел прочитать эту повесть, но никак не доходили руки, а тут волею судеб подвернулось карманное издание – как раз, когда нужно было чем-то занять ожидание. Проглотил где-то часа за два с небольшими перерывами.

Написана повесть отлично, от Стругацких, впрочем, другого и не ждал. Гнетущая атмосфера войны на Гиганде сменяется таинственностью исследовательской базы далекого будущего. На этот раз авторы пошли на интересный эксперимент – показать читателю Мир Полдня глазами варвара с индустриально-милитаристской планеты – то есть этакий «Обитаемый остров» наоборот. Не сказал бы, что получилось на том же уровне – но читается с большим интересом. Книга увлекательна даже, несмотря на довольно-таки вялую динамику сюжета. Более всего способствуют этому разбросанные по тексту описания технических чудес будущего, которым восприятие главного героя придает какой-то мистический оттенок.

Повесть эта, безусловно, психологическая. Собственно, кроме первой и последней глав «сильных» событий ждать не приходится – Гаг живет на исследовательской базе и наблюдает. Его изучают, он изучает, пытается приспособиться, пытается понять, что от него хотят, что происходит, какова цель землян.

Но есть некоторые нестыковки. Прежде всего, мне лично непонятна была цель похищения. Ведь говорилось же о каком-то важном задании, для которого землянам понадобился подготовленный человек. Может, Гаг просто сорвался раньше или его признали непригодным для этой миссии? К тому же – существуют же прогрессоры, подготовленные для решения подобных «щекотливых» вопросов. Зачем доверяться морально нестойкому пришельцу с совершенно чуждой ментальностью? Могли бы завербовать кого-нибудь более интеллектуально гибкого. Да, и в качестве консультанта для резидентов Боевой Кот не лучший выбор. Взяли бы какого-нибудь «дикобраза» — было бы проще убедить к сотрудничеству. Или кого-нибудь из офицеров – они и знают побольше, и в силу образованности легче поняли бы ситуацию. А Гаг – отличный боец, идеальный исполнитель с крайне негибким мышлением. Что толку землянам от него?

Может быть, похищение как раз и было самоцелью, то есть само по себе являлось экспериментом? В таком случае, результат получился двояким. С одной стороны, Гагу так и не удалось адаптироваться к Миру Полдня, этот мир не был им понят и остался для него враждебным и угрожающе-таинственным. С другой стороны, несмотря на косность мышления, такое потрясение не могло не изменить Гага – оно, по меньшей мере, приучило его рассуждать, критически воспринимать действительность, что мы видим в концовке повести. Что ж, это новое качество, безусловно, поможет ему выжить в нестабильную эпоху социальных преобразований на Гиганде.

Да, нового «Обитаемого острова» из этой книги не вышло, но причина этого – в самой концепции произведения. Все-таки цивилизованный человек среди варваров – это трагедия, а варвар в цивилизованном мире – это трагикомедия. Здесь и быть не могло каких-то масштабных событий – Гаг, как личность, даже для своего неблагополучного мира был мелковат, а уж на Земле XXII века…

Итог: очень занимательная, атмосферная повесть, позволяющая читателю взглянуть на Мир Полдня глазами представителя отсталой цивилизации. Не откровение, но очень любопытное произведение с точки зрения психологизма, к тому же открывающая некоторые подробности созданного братьями Стругацкими мира.

«Уходят все люди, кто раньше, кто позже душой отдыхать,

Там всем очень тесно, ведь только одна золотая кровать.

Забудьте про мир, где всё чисто и свято, ведь этого нет,

Я также, как вы, бесконечно искал неизвестный ответ.»

(В. Никаноров)

За книгу взялся по рекомендации ФантЛаба – по аннотации показалось, что это вполне в моем вкусе. К тому же, «Многорукий бог далайна» оставил более чем положительные впечатления.

Картина загробного существования выстроена очень интересно и довольно логично. Взяв за основу допущение, что душа – это структура информационная, предполагается, что посмертное существование личности зависит от сохранения этой самой информации в материальном мире – иначе говоря, от памяти живых. Это напоминает старую парапсихологическую теорию о том, что призраки – это информационный мусор, который существует до тех пор, пока в них кто-то верит или помнит их. Только автор переселил всех этих призраков в единое пространство, где кроме них и их псевдоматериальных порождений больше нет.

Мир этот описан очень убедительно и ярко. Авторская фантазия изрядно разгулялась, рисуя парадоксальное общество и невероятную «природу» загробного мира, на первый взгляд ничего общего не имеющие с миром реальным. Невероятная «денежная» система, причудливые социальные связи и структуры, возникающие там, где законы логики зачастую вывернуты наизнанку.

Жутким представляется существование, зависящее только от чужой памяти. И справедливо это отчасти – но только не всегда людей помнят за что-то хорошее. А мало ли достойных людей, простых и честных, о которых не осталось никакой памяти на земле?

И еще одна мысль приходит в голову – ведь и в нашем мире зачастую живет человек только потому, что он не одинок, что если нет никого рядом – то и не нужен никому становится человек, хоть бы и сгинуть ему, рассыпаться пылью – никто не вспомнит.

Сурово обошелся автор с Гоголем – но это приговор истории. Ведь и при жизни Гоголь смотрел в эту пропасть, пытаясь прогнать от себя страшный призрак небытия. Впрочем, это отдельный разговор – о том, как самый романтичный и мистический писатель XIX века постепенно променял сказочную, языческую Украину на обыденные кошмары глобальной пошлости и бессердечия.

Вместо мертвых душ – еще живые души уже мертвых людей. Они не виноваты ни в чем, просто мир так устроен – каждый выживает, как может, даже перед чертой окончательной гибели.

Единственный негативный момент, который я отметил в книге – это выпад автора против христианской религии. Та логика, которая обличается в его рассуждениях, ничего общего с духом христианства не имеет. Скорее эта логика характерна для некоторых людей, прикрывающихся религией, и использующих псевдохристианскую риторику для оправдания своих действий. А таких людей хватает среди формальных приверженцев любой идеологии. Им все равно, на чем строить самооправдательную казуистику.

«Свет в окошке» — книга, при всей невероятности сюжета очень жизненная и честная. Безжалостно-правдивая и в то же время – какая-то болезненно-добрая. Как сама человеческая память, которая равно хранит и незаживающие следы неизбывного зла и милые осколки счастливого времени.

Итог: одна из главных книг отечественной литературы нового века.

Перечитав знакомые и любимые с детства истории об Алисе, перешел я к оставшейся и до сих пор не известной мне части творчества Льюиса Кэрролла. С публикациями прочих его произведений и нас всегда дело обстояло не очень – припоминаю только несколько писем Кэрролла маленьким поклонникам его творчества, опубликованных в «Трамвае».

Начинается роман довольно бодро. Причудливая волшебная сказка, немного грустная и с небольшой примесью сатиры начинается с интриги – мудрый, но немного наивный Правитель волшебной страны покидает ее, оставляя на произвол подделавшего завещания заместителя, который немедленно приходит к власти и пытается избавиться от наследников настоящего Правителя – Сильвии и ее младшего брата Бруно. Совершенно внезапно сказочный сюжет, оказавшийся сном, переходит в реальную жизнь рассказчика, который направляется в гости к своему старому другу и в поезде встречает красивую девушку, которой, как выясняется, по пути с ним; далее оказывается, что это невеста его друга. Начинается степенный английский роман, полный философских разговоров и романтических встреч; время от времени рассказчик впадает в полудрему или вовсе засыпает, видя во сне ту самую страну Чужестранию, где происходят приключения Сильвии и Бруно. Так постепенно сюжеты переплетаются настолько, что трудно уловить момент перехода от одного плана повествования к другому.

Но, к сожалению, ближе к концу первого тома, оба сюжета (!) начинают провисать. И если реалистическая часть «Сильвии и Бруно» изначально представляла собой неторопливое идиллическое повествование, состоящее из бесед на свежем воздухе на философские темы, то сказочная часть, увы, вырождается в череду встреч рассказчика и различный действующих лиц реалистической части с Сильвией и Бруно в виде… фей. Неудивительно, что роман превращается в поток добродушно-абсурдного английского юмора для детей, нравоучительных разговоров (что, в общем-то, на автора «Алисы…» вовсе не похоже) и, выражаясь современным разговорным языком, «кавайщины». То ли автор выдохся, то ли честно писал в соответствии со сновидениями, которые не обязаны складываться в сериалы – но читать все это как бы…

Во втором томе в реалистичном сюжете возникают ноты драматизма, в сказочном же, до последних глав, все то же – дети-феи бегают, играют, совершают различные чудеса и несут умилительную чепуху. И лишь в последних главах автор наконец-то вспоминает о государственном кризисе в Чужестрании и логически завершает эту историю.

С точки зрения художественной формы, роман, безусловно, любопытен. Неожиданные пересечения яви и сна, миров реального и вымышленного, которые постепенно становятся неотличимы друг от друга – до Кэрролла подобных экспериментов в литературе не припомню. Вообще, для автора сны всегда были источником вдохновения, как и различные иррациональные озарения, вспышки интуиции. Эти состояния сознания, называемые автором и рассказчиком «феерическими» для Кэрролла, как человека верующего и настроенного мистически, были своеобразными откровениями, руководством к действию. Некоторые произведения его, практически целиком состоят из таких сновидческих экспериментов – ранние стихи и «Охота на Снарка».

Но одних экспериментов с сознанием и подсознанием мало, чтобы написать книгу. «Сильвии и Бруно», на мой взгляд, не хватает идейной целостности, которая подкрепила бы целостность композиционную.

Итог: книга, безусловно, будет интересна любителям английской классической литературы. Это добрая и причудливая история с характерным влиянием английского фольклора и написанная совершенно в традициях английской сказки. Но, к сожалению, ей не хватает какой-то смысловой целостности, сквозного сюжета, который скреплял бы все эпизоды воедино. В любом случает – заслуженные 8 баллов.

P. S. Большое спасибо моей жене Ольге за отличный подарок к Новому Году!

Вторая часть сказки об Алисе похожа и не похожа на первую. Если первая, как карточная игра, составлена из случайностей и неожиданных ассоциаций, то Зазеркалье построено на изощренной логике шахматной партии. Математическое образование автора здесь сказалось в еще большей степени: логико-математические парадоксами книга просто насыщена – все эти фокусы со временем и причиной-следствием, симметричность волшебной страны и многое другое.

Сравнивать эти две книги в плане качества – бессмысленно, они составляют единое произведение, дополняя друг друга. Конечно, композиция второй части более продуманна, да и объемом она превосходит первую, но без прочтения первой за нее нельзя браться ни в коем случает – иначе лишите себя удовольствия обнаруживать в Зазеркалье отсылки к Стране чудес, да и определенная смысловая преемственность потеряется.

Ну, а в общем – что я могу сказать об одной из самых любимых книг моего детства? В книге нет ничего лишнего, все эпизоды ми персонажи запоминаются раз и навсегда, а балладу о поединке с Бармаглотом я до сих пор помню наизусть. Вздорные Труляля и Траляля, амбициозный Шалтай-Болтай, невозмутимая Овца с ее причудливой логикой, Черная и Белая Королевы и их запутанные отношения со временем и законами физики, и, конечно, Черный Король, благодаря снам которого существует мир – все эти уникальные образы, созданные фантазией английского сказочника, вышли далеко за рамки одной детской книги, оказав значительное влияние на литературу (особенно XX века) и науку.

Итог: так же, как и первая часть – настоящий шедевр английской литературы.

Получил на Новый Год замечательный подарок – полное иллюстрированное собрание Льюиса Кэрролла одним томом. Вот и хороший повод перечитать любимее сказки детства.

Даже и не знаю, что можно еще сказать нового, так много уже было сказано критиками и исследователями об этой книге. Влияние сказочной дилогии про Алису на мировую литературу сложно переоценить. Она повлияла на мировоззрение и творчество самых различных авторов, от Владимира Набокова до Роджера Желязны. Именно автор «Алисы…» открыл путь в литературу математическим абстракциям и причудливым каламбурам, странным, не оформленным в реалистичную оболочку образам подсознания.

Впрочем, о том, что иррациональность этого произведения – кажущаяся, тоже сказано много. Во многих, похожих на эпизоды сновидений, сценах присутствует своя внутренняя логика, по-детски наивная и немного абсурдная – вспомнить хотя бы превращения Алисы и изменения ее роста. А кое-где проглядывает и сатира – например, в образе участников Безумного Чаепития, меняющихся местами, чтобы не мыть посуду или в описании суда, состоящего из череды абсурдных формальностей. Мир взрослый в такие моменты как бы представлен в не затуманенном жизненной усталостью видении ребенка, которому он кажется каким-то бредовым и смешным карнавалом сумасшедших.

Ну, и в-третьих – сильна преемственность этого произведения по отношению к английскому детскому фольклору, всегда содержавшему в себе некоторую долю сказочного абсурда.

Многие критики также отмечают, что Кэрролл, в отличие от некоторых современников, действительно поставил основной задачей написать книгу, которая будет интересна детям, то есть такую, какую именно детям захочется прочитать самостоятельно, а не ту, которую их заставят читать родители. И это совершенно точно – скучные и занудные нравоучительные стихи, которыми так любили загружать детей викторианской Англии, высмеяны в «Алисе…» безжалостно, с какой-то совершенно детской или подростковой смелостью.

Итог: одна из лучших детских книг в истории.

Первый раз я прочитал «Vita Nostra» сразу после выхода книги, в 2007 году, летом, и только сейчас перечитал.

Собственно, впечатления почти не изменились. Но, читая этот роман в первый раз, я невольно относился к нему скептически – уж больно разочаровал «Варан», да и «Алена и Аспирин» хотя и неплохая книга, да все не то. Конечно, «Пентакль» неплох, но его-то не только Дяченко писали. В общем, ждал подвоха на каждой странице.

Теперь эта книга уже почти классика – если, конечно, бывает классика четырехлетней выдержки. «Vita Nostra» стала не просто еще одним романом известных фантастов, но однозначно культовой книгой. Поэтому сейчас уже не заметно каких-то, может быть, порожденных самовнушением недостатков, которые казались мне тогда существенными. Видимо, творчество авторов развивается по спирали – «Цифровой…» совсем не порадовал, но это внушает оптимизм – «Мигрант» должен быть, в таком случае, просто замечательной книгой.

Идея мира-текста в наше время, увы, не нова. Более того, совпавшие эпоха постмодернизма в искусстве и эра торжества кибернетических технологий сделали эту идею ключевой для литературы второй половины XX века. Тем сложнее было авторам сказать в этой теме что-то новое.

Как абстрактный философский эксперимент, «Vita Nostra» крайне интересна. Ведь если Вселенная – текст, кто же тогда – слова?

Я не согласен с тем, что раскрытие главной тайны сюжета ближе к середине романа как-то снизило интересность. Конечно, до этого в книге присутствовал элемент триллера, но и после того, как цель существования Института стала известной главной героине и читателям, остается главная интрига – сможет ли Саша преодолеть все опасности и помочь друзьям? К тому же, в первоочередную задачу авторов вовсе не входило напугать читателя. В первую очередь, «Vita Nostra» — роман философский.

Самое интересное, что на этот раз, похоже, авторы не построили свое произведение на моральном эксперименте. В «Vita Nostra» на первый план выходит метафизика, размышления о структуре бытия и смысле существования разума, о взаимосвязи материи и информации, о возможности изменять мир. Но, конечно, как в любом не примитивном литературном произведении здесь присутствуют самые разные вопросы и ситуации, в том числе и связанные с нравственной проблематикой.

Здесь хочется упомянуть одну подробность. Меня несколько смутило, что за проступки студентов Института приходится расплачиваться их родственникам. Поначалу чувствуется в этом что-то совершенно неправильное: все же одно дело – применять наказания к ученикам, и совершенно другое – заставить страдать совершенно посторонних и ни в чем не повинных людей. Впоследствии появляется некое объяснение – Фарит Коженников воплощает некое глобально грамматическое правило, а, следовательно, инициатором наказаний выступает не он сам, а вся система мирового Текста, законы, по которым он существует. То есть образ этого наказания метафоричен – если человек не станет делать то, что должен, а будет предаваться лени, унынию или другим слабостям, то от этого пострадает не только он сам, но и окружающие. Несмотря на то, что мысль, в общем-то, верная, некоторый нехороший осадок от того, как она выражена, остался. Впрочем, это мелочи.

Ну и еще подметил забавный момент – главы, посвященные первому семестру обучения Саши в Институте, некоторым моим знакомым, закончившим вузы и учащимся в них, показались тонкой пародией на эти учреждения. Да я и сам иной раз не мог удержаться от улыбки, сразу вспоминая студенческую общагу.

Итог: если «Шрам» — это вершина психологического этапа развития прозы Дяченко, а «Армагед-дом» — социального, то «Vita Nostra» стала главной книгой нового, философского уровня их творчества, открытого еще простой, но удивительно поэтичной повестью «Эмма и Сфинкс». Чересчур смело, пожалуй, было объявлять об открытии нового цикла произведений – что ни говори, а такие книги даже у Дяченко получаются не всегда – и «Цифровой…» даже близко не дотянул до уровня «Vita Nostra». Что же , собираюсь в ближайшее время взяться за «Мигранта…», о нем отзывы гораздо благосклоннее. Ну, а «Vita Nostra» — настоящий шедевр.

Главная мысль этой замечательной книги – главное, что сохраняет мир – это вера. Вера в сказку, в волшебство, в торжество добра; вера в жизнь и собственные силы. И эту важную идею автору удалось без пафоса и скуки выразить в очень смешной и доброй истории.

Некие зловещие космические сущности мечтают истребить всю жизнь во Вселенной. И одной из главных задач на этом пути для них становится ликвидация Санта-Хрякуса. Оказывается, если дети перестанут верить в него, то мир рухнет и Солнце больше не взойдет. Кто же отважится бросить вызов таким противникам? Единственный, кто ничего не боится и для кого долг всегда был превыше всего – Смерть. А поможет ему в этом его внучка Сьюзен. И масса других забавных и очень колоритных персонажей – по их количеству «Санта-Хрякус» вполне потянет на эпопею. Тут и бог похмелья, и волшебники, и стражники, и воспитанники Сьюзен всех перечислять нет смысла, лучше познакомиться с ними на страницах книги.

Давно собирался познакомиться с творчеством Пратчетта, и вот на днях прочитал пару книг из цикла о Смерти.

«Мор…» однозначно понравился. Прежде всего – замечательный английский юмор, затем – забавный, интересный сказочный мир, и, конечно – харизматичные, живые герои.

Кто бы мог подумать, что даже самому Смерти чего-то не хватает. Казалось бы, он всемогущ и вечен, постоянно занят важной работой. Но все же – мечтает стать человеком, понять, для чего живут люди, как они чувствуют и воспринимают реальность. И находит, в конце концов, преимущество человеческой жизни – возможность созидательного труда и свободу выбора. Однако, ему придется вернуться к своим обязанностям – ведь без него миропорядок рухнет. Каждый должен заниматься своим делом. Но смысл здесь, как мне кажется, не только в этом – не стоит завидовать высшим силам, человеческая жизнь – это масса возможностей, и у каждого найдется свой путь.

Мор – типичный сказочный дурачок – то есть, на самом деле, далеко не глупый, но наивный и честный персонаж, все время идущий против течения. Из-за своего обостренного чувства справедливости он проваливает первое же задание и создает кучу проблем, которые ему предстоит решить по ходу сюжета. Очень симпатичный персонаж с довольно детским взглядом на мир.

Ну и еще раз хочется упомянуть тонкую иронию и неистощимую фантазию автора, придумавшего Плоский Мир и его жителей.

Итог: один из лучших представителей жанра юмористического, или, лучше сказать, иронического фэнтези. Но — забегая вперед – «Санта-Хрякус» впечатлил еще больше!

Непонятный фрагмент, ни начала, ни внятного объяснения, что, собственно, происходит. Зато много пафоса и многозначительных образов. В общем, напоминает концовку более крупного произведения, какой-то набросок. Не впечатляет.

Очень долго я добирался до этой книги. С одной стороны, привлекал высокий рейтинг на ФантЛабе, с другой – отпугивали негативные отзывы знакомых.

Впечатления остались противоречивые. Два классика американской НФ в свое время создали два противоположных образа армии в литературе – романтический образ суровой школы, воспитывающей из людей настоящих ответственных граждан и патриотов (Роберт Хайнлайн) и сборище головорезов и пушечного мяса, жертв военных афер (Гарри Гаррисон). Олег Дивов решил создать некий взвешенный объективный образ Вооруженных Сил будущего, попытаться разобраться в том, что же такое армия и как к ней относиться.

Собственно, эта задача и определила недостатки книги. В ней постоянно наблюдается дисбаланс между сатирой и героикой, пародийностью и пафосом. Автор то рисует персонажей сущими клоунами – и вдруг начинает повествование об их трагически нелепых судьбах. А среднего нет – «Лучший экипаж…» кренится то на один борт, то на другой. Постоянно не хватает какой-то объединяющей силы, которая смогла бы сделать роман гармоничнее.

Насчет юмора – здесь тоже есть вопросы. С одной стороны, много постмодернистских отсылок и «пасхальных яиц» — эрудированному читателю будет очень интересно их находить. Хватает и весьма оригинальных комических ситуаций. Но с другой стороны, как-то напрягает зашкаливающее количество шуток на сексуальную тематику. Это, конечно, объясняется пародированием американской литературы и кинематографа, которые эту тему также нещадно эксплуатируют. И все же насчет живого неотцензуренного солдатского юмора – это лучше «Саботажника» или «Оружие Возмездия» почитать. Правда, «Лучший экипаж…» был написан раньше, что много объясняет.

Относительно же серьезной части романа – здесь с автором трудно не согласиться. На войне всему есть место, и подлости, и героизму, и зачастую необходимость подвига возникает именно из-за чьей-то подлости. И, безусловно, герои книги заслуживают уважения – несмотря на то, что их изломанная войной психика балансирует между состояниями хулиганистого подростка и загнанного в угол хищника. Армия по Дивову – неизбежное зло, организация, которая ежесекундно проверяет солдата на прочность, а в военное время – мгновенно раскрывает все темные стороны его характера. Настоящим героем можно назвать того, кто прошел через все это и остался человеком. Да, в идеале армия – гарант мира и безопасности, но в реальности, чаще всего – инструмент грязных политических игр под видом какой-нибудь «борьбы за демократию». И все же не стоит забывать, что первоначальный смысл этой профессии – «Родину защищать».

И насчет патриотизма – мне он навязчивым в романе не показался, эта тема важна для идеи романа. И, конечно, поселение выживших русских – это, скорее, патриотический символ, чем реалистическая деталь. А когда про памятник Петру читал – вообще ржал до упаду. Вот и Дивова это скульптурное чудище достало.

Итог: очень странная книга, постепенно по ходу сюжета превращающаяся из сатирической и пародийной – в трагически-гуманистическую. Во всем этом чувствуется какая-то неорганичность. Но в общем-то, «Лучший экипаж Солнечной» вполне стоит прочтения, хотя по сравнению с более поздним «Саботажником» проигрывает.

А это – однозначно мой любимый рассказ этих авторов. Он выражает просто невероятную веру в счастье, стремление достичь чего-то далекого, простого и в то же время священного – одним словом, такое чистое и сильное чувство любви, на которое человек способен, еще не выйдя из детского возраста.

Очень сильно напомнило творчество Стивена Кинга. Хороший психологический хоррор, ярко рисующий типичное отношение простого человека к смерти. Он просто не может до конца поверить в то, насколько она реальна – трясется от ужаса, глядя на заколоченный гроб и слыша крик ночной птицы, но лишь стоит жизни вернуться в свое русло – как снова готов рисковать и торговаться. Очень рекомендую к прочтению.

Мне Ордынец, как личность, понравился – жесткий человек, не считающийся с правилами, навязываемыми обществом и не стремящийся занять высокое место в иерархии – просто живущий сам по себе. В жестоком подростковом коллективе быть таким сложнее, чем во взрослой жизни.

Говорят, искусство делает человека подобным богам. Вот и вольное порождение города Улия, дух улиц, заинтересовалась человеком, осмелившимся прикоснуться к тайне и выразить это прикосновение песней. Искусство сделало Саню более, чем человеком, он сам приобщился к мистической реальности, недоступной людям и даже презирающая людей городская дриада стала его женой.

Но вот что важно – искусство нельзя продавать. Это явление сакральное, одно из самых священных, что есть на свете. И когда парень продает свой голос и начинает петь на потеху толпы – он перестает быть причастным Духу Города и его лицо для Улии сливается с человеческой массой. Потому, что настоящее – это только искреннее, то, что ты делаешь для своей души, для Бога, для мира, для любимой женщины. А «искусство» ориентированное на «целевую аудиторию» — лишено животворящей любви.

Конечно, это прописные истины. Но никогда не будет лишним напомнить о них людям – потому, что даже очевидные вещи часто забываются в современной суете. Напоминание Дяченко – красиво и поэтично.

P.S. Только одного не понял, почему авторы сделали городское метро средоточием сил зла. Это, конечно, выглядит поверхностно логичным (под землей, преисподняя, захоронения и т. д.) но все же – не такая же ли это часть Города, как и его улицы и светофоры?

Любопытный образ в основе рассказа – остров, на котором законы причинно-следственные связи причудливо искажены. Также хочется отметить свойственную авторам психологическую напряженность повествования. Очень интересно следить за тем, как главная героиня постепенно открывает для себя тайну острова. В целом – отличный рассказ, впечатляет.

Очень нехарактерное для авторов произведение. У меня оно больше как-то вызвало ассоциаций с творчеством Сергея Лукьяненко – видимо, из-за жанра космооперы, выбранного для этой повести.

Впрочем, пишут ли Дяченко фэнтези, мистику или НФ – они пишут в первую очередь о людях. Не стала исключением и эта повесть.

В основе ее два конфликта – конфликт людей и конфликт социальных систем. Нельзя объяснить происходящее какой-то одной причиной – цели и стремления совершенно разных людей тесно переплелись в борьбе, заложниками которой стали дети.

Первое – это противостояние цивилизованного, военно-индустриального Города, с его демократической системой, и народа тигардов, придерживающегося древних традиций своей мистической культуры. Симпатии авторов явно на стороне вторых – тигарды умеют переносить трудности, в отличие от изнеженных жителей Города; они относятся к членам своего племени, как к родственникам и всегда готовы помочь друг другу; они довольно жестоки, но справедливы, и всегда держат слово; и до сих пор помнят священные тайны своей планеты.

Авторы словно бы показывают нам, чего лишается человек, переходя из традиционного общества в современное. Нет, они не призывают возвращаться в Средневековье, но говорят – не обязательно, становясь цивилизованным, превращаться в живого робота, не помнящего корней своего народа и забывшего сказки детства.

Противопоставление Города и тигардов проходит через всю повесть. Даже имена героев отражают его – командора Онова в основном упоминают по фамилии и званию, в то время, как вождя тигардов Барракуду все называют в основном прозвищем. Да, тигарды захватывают заложников – но Город открывает огонь по безоружным, вопреки соглашению. Да, тигарды требуют значительное количество ресурсов – но, если бы Город не хотел их уничтожить, то все было бы проще.

И лишь ближе к концу повести мы видим – и те, и другие – всего лишь люди. И не только политическая вражда разжигает пламя войны – все гораздо сложнее, как всегда, когда в деле замешана женщина. И конфликт предстает в новом свете – как многое зачастую зависит от человеческих слабостей и страстей, даже судьбы целых народов. Ради личных амбиций двое влиятельных людей готовы совершать одно преступление за другим – чтобы уничтожить соперника.

Ну, и как всегда, Дяченко замечательно описали сложные и болезненные переживания пленного Ивара. Прослежены изменения его отношения к отцу и тигардам, его растущую ненависть к Регине, обладающей такой властью над теми, кто казался Ивару самыми сильными людьми в мире. Отец разочаровывает его своим рационализмом, переходящим в вероломство, своей непримиримой ненавистью к людям, которые всего-навсего не хотят, чтобы им мешали жить. Образ командора, как Белого Рыцаря, рассыпается – Онов скован по рукам и ногам законом, общественным мнением и влиянием Регины. Барракуда – де-факто, враг, и, возможно, будущий палач, но Ивар чувствует – эта ситуация столь же тягостна вождю тигардов, как и всем остальным. Ведь он – воин, а не убийца, и на захват заложников его толкнуло отчаяние – и то, что, вера в рыцарские принципы даже не позволила ему усомниться в благородстве противника. Он привык и жить, и воевать по правилам.

В концовке повести есть все же что-то театральное, искусственное. Она более символична, нежели реалистична. Возможно, в виде спектакля или кинофильма эта история стала бы шедевром, но как повести, ей немного недостает глубины.

Итог: очень хорошая психологическая повесть в антураже космооперы. Кроме собственно психологических вопросов, поднимает проблему конфликта традиций и цивилизации.

Цикл представляет собой редкий пример качественной русскоязычной мистики – того самого жанра, которого на литературном пространстве отечественной фантастики так не хватает. Рассказы наполнены своеобразной атмосферой сверхъестественного, сквозь которую читатель видит отражение нашего обыденного мира. Проза Дяченко действует не вычурностью литературного стиля, подчеркивающей экзотичность ситуаций – нет, наоборот, их стиль подкупающе прост, что создает особое ощущение правдоподобия.

Больше всего в цикле впечатлил рассказ «Марта» — настоящий классический рассказ о привидениях, какой-то особенно романтичный. Очень хороши «Баскетбол» (хоть и чувствуется в нем какая-то назидательность), «Волосы» (классическая мистика с легкой примесью иронии), «Бутон» (отличный хоррор), «Обещание» (психолого-мистический триллер), «Коряга, похожая на обернувшуюся кошку» (непревзойденный дяченковский психологизм). Несколько послабее «Лунный пейзаж» (не фантастика, к тому же на специфическую театральную тематику, зато написано великолепно) и «Визит к педиатру» (простенький юмористический рассказ, но идея в нем – замечательная). Отдельное удовольствие доставляют «пасхальные яйца» — незначительные пересечения сюжетов рассказов (люблю такие вещи).

Итог: отличный цикл рассказов в редком для русскоязычного литературного пространства жанре мистики и ужасов. Очень рекомендую как поклонникам жанра, так и поклонникам авторов.

Завершающий цикл рассказ о добром волшебстве.

Вот есть у человека в этом мире все – нужная, благородная работа, уважение. И зачем ему трон в неведомом мире и какие-то сверхъестественные силы? Он уже выбрал свой путь в этой жизни, и выбрал достойно.

Рассказ, конечно, простоват, но мысль выражает верную.

Вот вроде бы классический мистический рассказ о привидениях – а почему-то взял за душу. Призрак год за годом обращается к людям за помощью – и те шарахаются в ужасе, не понимая, что можно сделать.

Очень интересная зарисовка. Любопытны развернутые метафоры, с помощью которых герой рассказа представляет себе талант абитуриентов. Но человеку, далекому от театра или педагогики рассказ может показаться скучным. Не слишком понятно его появление цикле мистических произведений, ну это авторам виднее. В целом – хорошая вещь.

А это – ближе уже к Стивену Кингу, чем к По или Лавкрафту. Рассказ примерно о том, о чем Кинговское «Кладбище домашних животных» — о том, что нельзя жить только памятью о мертвых, нужно научиться преодолевать свою скорбь, которая способна утащить в могилу. Но Дяченко удалось раскрыть эту тему гораздо тоньше и без «спецэффектов». И как всегда – неразрешимая дилемма: желание жить и быть нужным – и понимание, что тебе уже нет места в мире живых, разве что в роли чудовища. Болезненно, ярко, честно.

Еще один образец отличного классического хоррора. Почти Лавкрафт, только без мифологической конспирологии. Страшное Нечто рвется наружу – и неизвестно, что несет оно миру – но вселяет ужас возможностью пришествия. «Жук в муравейнике» или «хорек в курятнике» — проверять как-то не хочется. Да еще вызвало некоторые ассоциации с Третьей Силой из цикла «Скитальцы». Вообще, я думаю, что куда больше пугает что-то странное и непонятное. А не Ацкая Сотона с когтями и рогами. Один минус отметил в рассказе – авторы несколько пренебрежительно отзываются о тяжелой музыке. Впрочем, на качестве рассказа это не слишком сказывается.

Классический мистический ужастик о том, что опытный колдун может многое сделать с человеком, заполучив образец его волос. В рассказе есть ироничный подтекст – о том, что современные технологии управления и формирования коллектива зомбируют не хуже черной магии. Корпоративная солидарность и хорошие отношения в коллективе – это, конечно, хорошо, но у человека должна быть и своя жизнь, и прежде всего, конечно, семья и любовь. Кстати, на личном опыте было подмечено, что самые дружные коллективы получаются в тех организациях, где начальство меньше всего грузит подчиненных вопросами тимбилдинга.

Один из самых убедительных образов Ада – странная, абсурдная вселенная, состоящая только из душевой и баскетбольной площадки. Бесконечная, бессмысленная игра на потеху двум скучающим демонам-садистам. Бесконечная борьба на краю, перед угрозой многократно более страшным мучений – наказание за поиск «легкого выхода» из всех ситуаций. Души самоубийц искупают непоправимую вину – теперь им просто некуда сбежать от кошмара. Есть ли выход, может ли подвиг спасти погубленную душу – авторы оставляют это решать, как обычно, читателю. Очень злая, суровая притча о том, что от борьбы отказываться нельзя.

Марина и Сергей Дяченко вслед за многими авторами обращаются к одному из наиболее значимых образов мировой литературы – Рыцарю Печального Образа. Вечные сюжеты – вещь противоречивая. С одной стороны, строить на них новое произведение несложно, но есть большой риск – скатиться в банальность, не принеся ничего нового. К счастью, эту опасность авторы преодолели с честью.

Оказывается, Алонсо Кихано породил целую традицию. С тех пор каждый его потомок, чтобы считаться достойным своих предков, должен был совершить путешествия и подвиги. Находились, конечно и отступники, но о них старались не вспоминать. И вот – последний Дон Кихот, которого зовут так же, как и основателя традиции. У него нет наследников, и, скорее всего, он действительно последний, кто отправится совершать подвиги во имя справедливости.

Дяченко окончательно убрали из образа Рыцаря Печального Образа пародийную составляющую. По семейным преданиям Алонсо вовсе не был пафосным безумцем – он предстает в них смелым и веселым бескорыстным авантюристом наподобие «того самого» Мюнгхаузена. Его безумие – не причина, а маска, оправдание поступков, не вписывающихся в представления окружающих.

Последнего Дона Кихота многие пытаются остановить. По разным причинам, с разными целями – но понимая, что это удачная возможность уничтожить традицию. И современный Алонсо Кихано – совсем не таков, как его славный предок. Он постоянно мечется, сомневается, хоть и не показывает этого внешне.

Потому, что должен быть хоть кто-то, кто будет действовать, пока остальные будут думать и рассчитывать, утешая себя абстрактной этикой. Потому, что в мире должен быть кто-то, кто не утруждая себя вопросами методов и идеологий будет бороться за Справедливость. Потому, что в мире всегда должен быть хотя бы один Дон Кихот.

Итог: замечательная постмодернистская пьеса, основанная на величайшем образе мировой литературы.

Повесть о том, как простой человек решил стать супергероем. Нет, это не слишком похоже на Kick-Ass – вместо уничижительной злобной насмешки здесь – только добрая ирония. Комплекс вины, осознание несоответствия между сценой и реальностью, обида за сказку, в которую многие верят – вот что заставило пожилого актера надеть маску супергероя.

А что же дальше? А дальше ничего, вполне добротный и шаблонный экшн, приправленный ироничными отсылками к голливудским киноштампам.

Итог: а ведь мог бы получиться современный Дон Кихот, если бы Маккамон серьезнее взялся за тему и проработал бы психологию и философию произведения хотя бы до уровня соседствующего под одной обложкой «Синего мира». Ведь США – это страна комиксов и супергероев, материал богатейший. Но увы – автор предпочел добродушную пародию – стилизацию под сценарии супергеройских сериалов.

В повести два плана – маньяк, убивающий порнозвезд и история священника, столкнувшегося с неоднозначностью добра и зла в окружающем мире. И эта вторая история, на мой взгляд, куда как интереснее. Ведь пытаясь указать заблудшей душе путь к спасению, он в свою очередь осознает, насколько Церковь далека от реальной жизни, насколько многие ханжеские условности мешают ей органично существовать в современном мире. Понимает, насколько тонка граница между праведностью и развратом, добром и злом – и пролегает она не там, где указывают церковные иерархи. Только, облачившись в светское платье, своим личным примером праведности удается ему спасти женщину от чудовищного, но закономерного финала развратной жизни. А маньяк – здесь только аллегория неотвратимой беды, детективная составляющая совершенно рудиментарна.

Итог: хорошая психологическая повесть.

И еще один страшный сон о гибели мира, но на этот раз более поэтичный и сюрреалистический. Вселенная рассыпается, рушатся законы физики, отказывает причинно-следственная логика. Порядок превращается в хаос, последние островки реальности дробятся и гибнут. Впечатляющая картина.

Мир, описанный в повести, напомнил некоторые рассказы Шекли. То же дошедшее до абсурда в будущем общество потребления, где стоимость человеческой жизни оценена строго определенной суммой.

Ну, прежде всего, повесть прекрасно написана, личность Судьи вызывает определенную симпатию. Дяченко – настоящие мастера психологической прозы – здесь добавить нечего.

Что касается идейного содержания – да, вероятно достаточно назначить за голову человека определенную сумму – и большинство людей, не сомневаясь, нажмут на спусковой крючок. На этот счет иллюзий не питаю. Больше интересно – слух про несправедливые смертные приговоры – это намеренно распущенные заказчиком слухи, или защитная реакция общества, пытающегося найти оправдание своей жестокости? В конце концов, оказывается – все-таки второе. Ну разве признается себе человек, что деньги для него важнее справедливости?

Итог: очередная «теорема нравственности» от Дяченко. Трагикомическая ситуация, которая, увы, страшно близка к действительности.

Такое ощущение, что автор просто записал свой страшный сон, добавив к нему альтернативную концовку. Рассказ жутковатый и несколько абсурдный, но мне нравится творчество, построенное на сюжетах снов. В общем – ничего особенного, еще один сценарий Конца Света.

Жесткий антивоенный рассказ в постапокалиптическом антураже. Несмотря на то, что тема ужасов Третьей Мировой в американской фантастике довольно затаскана, оставил достаточно сильное впечатление благодаря яркому и болезненному образу в основе.

Произведение показалось неубедительным. Нет, понятно, что у Дяченко фантастическое допущение чаще всего является чистой абстракцией, символом, не претендующим на реалистичность и созданным с одной целью – решить определенную художественную задачу. Но именно в этой повести хотелось бы побольше конкретики, как собственно возникла овечья цивилизация, как развивалась, чем отличаются герои повести от своих неразумных собратьев. Например, главный герой встречает обычных овец и не сразу понимает, что это только животные. А ведь у «людей» из его племени должны по крайней мере быть развитые руки – иначе как они пользуются оружием и орудиями труда? Такая малость, как копыта, не бросилась ему в глаза?

В повести много размышлений на социальную тематику, но, пожалуй, она ими перегружена. Некоторые нити рассуждения авторов совершенно заводят в тупик. К примеру, чего добивался Дым-Луговой, принеся «людям» новость, что они могут спастись у Хозяев? Ведь этим он фактически разрушил овечью цивилизацию, которую потом самоотверженно пытается возродить. К стадному образу жизни вернулась большая часть его соплеменников, распалась социальная структура.

Может быть, главный герой хотел доказать себе, что «люди» — уже не животные, и не захотят вернуться под покровительство? Отчасти, это объясняет его настроения в конце повести, его подавленность – соплеменников он спас, но совсем не так, как хотел.

Итог: повесть, безусловно, содержит массу интересных мыслей на социальную тематику, но, на мой взгляд, построена на искусственном, неудачном образе.

Большинство людей не любит, когда кто-то отличается от массы, особенно, если отличается в лучшую сторону. Умение хорошо работать и радоваться жизни часто вызывает зависть и озлобление, а что-то таинственное, непонятное — тем более.

Обитатели Красного Дома — воплощение огня, солнечного начала, движения, прогресса. Им не страшна людская зависть — огонь сжигает и очищает все. Созидательное начало в человеке бессмертно, после войн и бедствий оно вновь и вновь воскресает, укрощая пламя пожарищ, превращая его в жар кузниц и хлебных печей.

И еще — очень точно и болезненно показано первое разочарование глвного героя в авторитете отца, осознание того, что родители — тоже обычные люди, способные ошибаться. Это момент перехода личности в общечеловеческую нравственную систему координат.

Итог: замечательный рассказ.

После прочтения «Ваала» возник я был настроен по отношению к автору скептически. Однако, рассказы из того же сборника совершенно изменили мое отношение к творчеству Маккамона. После типичного мистического ужастика я ожидал чего угодно, а получил – замечательный пример современной прозы в духе Брэдбери.

Любой человек хочет, чтобы в жизни оставалось что-то волшебное, невероятное, интересное. И пусть заключенные понимали, что старик выдумывает все ночные полеты своей птицы – все равно он был нужен им, как символ надежды на свободу. А волшебство – это не обязательно что-то сверхестественное.