Я долго думал думал, что мне не нравится в «Преступлении и Наказании» Достоевского, пока один фрагмент из Льва Шестова не помог мне сформулировать, и вот что я понял: мне не нравится, что героя одновременно травят и муками совестью, и полицией. Как в плохом советском детективе моральная правота на стороне следователя, и какая правота! Бездны, евангельские радикальные истины, благородная проститутка с Библией, «я себя убил», ужасы и ночные кошмары — и все выводы оказываются годны для протокола в полицейском участке. Неужели наша мораль – мораль народных дружинников и «сотских», то есть внештатных помощников полиции? У Щедрина в «Разговоре свиньи с правдой» Свинья угрожающе вопрошает: «Правда ли, сказывала ты: общечеловеческая-де правда против околоточно-участковой не в пример превосходнее?» Достоевский в сущности говорит, что они друг от друга не далеко ушли (и в «Бесах» повторяет это ее раз, даже распространяя нравственные права с уголовной на политическую полицию).

Великий драматург Ануй сдала свою версию трагедии о Медее; Медея- преступница колдунья, вместе с Язон они совершили немало перступлений, но теперь он бросает его и хочет простого мещанского счастья- она восклицает: «О отродье Авеля, отродье праведных, отродье богатых, как спокойно вы говорите! Хорошо, не правда ли, иметь на своей стороне небеса, а вдобавок и стражников!»

Что касается Шестова — то он произвел на меня впечатление своим сравнением двух убийц: Расколькникова и шекспировского Макбета. Позволю себе обширную цитату:

«И, чем больше унижен, опозорен, уничтожен Раскольников, тем яснее на душе у Достоевского; под конец, когда Раскольников, уже лишенный всех, не только юридических, но и нравственных, прав состояния, кается в совершенном, Достоевский дарует ему душевный мир, под условием, что все оставшиеся ему дни он про ведет в каторге как кающийся, не смеющий надеяться на земное счастье «убийца» в обществе «распутницы» Сони, тоже искупающей добрыми делами несчастье своей молодости… Шекспир не только не ищет погубить душу Макбета, не только не хочет раздавить, уничтожить своим красноречием и без того уже уничтоженного и раздавленного человека, но, наоборот, он весь, целиком на стороне Макбета — и без всяких условий, ограничений и требований, без которых Достоевский и все почитатели «добра» ни за что не отпустят своих преступников. …у Шекспира, по мере развития трагедии, Макбет не только не уступает, не склоняет повинной головы пред добродетельным автором, но, наоборот, все более и более ожесточается с того момента, когда он понял или вообраил себе, что внутренний судья ни за что не простит ему «одного удара»! И это ожесточение не вызывает у Шекспира вражды к непокорному: оно кажется поэту естественной, справедливой реакцией против безмерной притязательности «категорического императива», осмеливающегося предавать вечной анафеме человека за «один удар»… Ибо как бы ужасно ни было прошлое человека, как бы он ни раскаивался в своих делах — никогда он, в глубине своей души, не признает, не может признать себя справедливо отверженным людьми и Богом».

В новом фильме режиссера Джесси Армстронга «На вершине горы» мы видим собравшихся на горной вилле четырех миллиардеров, один из которых владеет социальной сетью, позволяющей пользователям создавать сколь угодно правдоподобные фейковые видео, а второй владеет правами на ИИ, способный отличать подлинные видео от фейковых. Здесь сплетается несколько модных тем, и потому возможны разные интерпретации фильма. Можно сказать, что это фильм об опасностях современных информационных технологий. Можно сказать, что это фильм о представителях крупного капитала как воплощении социального зла, плетущих зловещие заговоры за спиной народов и правительств. Но для меня этот фильм в первую очередь о том, как в душах людей, занимающих видное общественное положения, борются разные идентичности. Они постоянно не уверены в том, кто же они: просто люди или орудия корпоративных интересов. С одной стороны, герои фильма сами истолковывают себя как людей, сформированных своими биографиями и вплетенных в системы микросоциологических связей, в частности, любящих своих подруг и жен и воспринимающих друг друга как друзей молодости; с другой стороны, они отождествляют себя со своим капиталом и своими корпорациями и друг друга в этот момент начинают воспринимать только как конкурентов или союзников в корпоративных войнах.

Самое же интересное, что, хотя «капиталистическая» идентичность доминирует, но никогда не до конца, две идентичности постоянно мешают друг другу, не давая идти к своим целям прямым путем; и особенно интересно как, в ходе внутренней борьбы — корпоративная идентичность пытается подчинить себе «человеческую», находя в ней нужные струны. Буквально по Достоевскому Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей. Герои фильма постоянно пытаются «перезагрузиться» и ввернуться к «человеческим» — «дружеским» отношениям, к психологическому режиму «просто человека», и все время вынуждены покидать этот режим ради борьбы за приыбль- но никогда не навсегда.

В свое время написал эссе о том, как люди отождествляют себя с возглавляемыми организациями: https://magazines.gorky.media/neva/2014/1...

Книга английского философа, географа и поклонника Маркса Дэвида Харви «Состояние постмодерна», написанная в 1989 году (давно, но уже после одноименной книги Лиотара) интересна прежде всего тем, что в ней анализируется тенденции в развитии западного общества за 20 лет, а мы теперь можем видеть, как они продолжились в следующие 35 лет, и можно констатировать, что если отбросить оценки автора, то они идут примерно в том же направлении, и даже тот факт, что Харви еще не мог знать про Интернет — ничему не мешает, поскольку Интернет продолжает тренды развития досетевых медиа.

При этом пересказывать книгу Харви очень трудно, он затрагивает иногда походя, множество вопросов, пересказывает и цитирует десятки авторов, иногда сомневается в собственном мнении, не уверен в глубинности подмеченных тенденций и все время подчеркивает, что элементы постомодерна существовали издавна, и модерн никуда не делся, так что дело в акцентах. И тем не менее, главные мысли книги примерно таковы.

Состояние постмодерна в странах запада началось в 1970-х годах.

Политэкономически предпосылкой этого было то, что т.н. режим фордизма, установившийся на западе после второй мировой войны, в 70-х годах сменился «режимом гибкого накопления».

Суть фордизма заключалась в хорошей управляемости за счет сильного, руководящего экономикой государства, сильных, административно управляющих предприятиями корпораций и сильных профсоюзов.

Режим гибкого накопления характеризуется переходом к слабому государству, дерегуляцией экономики, распылением корпораций на сложно взаимодействующие подразделения, и и перехода главной формы классового господства от управления предприятиями к доминированию в финансовой сфере.

Будучи марксистом, Харви особенно внимателен к судьбам рабочего класса и судьбе профсоюзов, поэтому он особенно встревожен тем, что постмодерн характеризуется переходом к разнообразию трудовых отношений — от незащищенных законов потогонок до превращения найма в договора с субподрядчиками.

Важнейшей характеристикой постмодерна является «уничтожение» пространства и времени благодаря развитию транспорта, связи, стиранию границ и т.д. В наибольшей степени от пространства оторвался капитал, именно поэтому профсоюзы утратили влияние и никто не может ставить капиталу условия: в неблагоприятных обстоятельствах капитал уходит в другие страны и регионы, деиндустриализация и перенос производства в другие регионы мира стали еще одним ударом по профсоюзам.

Отрыв от пространства порождает реакцию в виде сакрализации «Этого места», то есть национализма как рецидива модерна.

Еще одна сквозная характеристика модерна — уничтожение всего твердого и стабильного, превращение культуры, политики и потребительского рынка в постоянно меняющийся калейдоскоп, превращение искусства в коллаж и эклектику, уничтожение специфики любой местности за счет перемешивания всех местных признаков (например, местных кухонь). Любимая цитата Харви, которую он постоянно повторяет — сказанное Бодлером еще впервой половине 19 века что модерн «неустойчив, мимолетен, непредвиден» — эта зафиксированная Бодлером сторона модерна оказалась доминирующей в постмодерне.

Роль образов и символов в постмодерне резко возросла за счет уменьшения значения реальных вещей; в политике проявление этого является торжество Рейгана, единственным достоинством которого было то, что он актер и хороший рассказчик. Рейган у Харви- главный отрицательный персонаж.

И особенно интересно, что Харви скорее негативно относится к трендам 1968 года — поскольку активисты-шестидесятники предали интересы рабочего класса. «Новые левые», по словам Харви, освобождали самих себя от власти бюрократии, государства и корпораций, а заодно от традиций социал-демократии.

Пожалуй, нет ни одной указанной Харви тенденции, которая бы за последующие после выхода книги 35 лет прервалась.

Постмодерн продолжается?

Мопассан в сложной ситуации – он хочет писать в первую очередь о сексе, но по цензурным и моральным условиям своего времени не может говорить о нем прямо. Приходится изобретать разные способы обхода и намека, из которых самый распространенный — просто монтажная склейка, тем более заметная, что почти не используется для других случаев.

Например: «Она пришла в четверть шестого. Восхищенная яркой пестротой рисунков, она воскликнула: «У вас очень мило. Но на лестнице слишком много народа». Он обнял ее, страстно целуя ее волосы, закрытые вуалью. Через полтора часа он проводил ее до Римской улицы и позвал фиакр».

Интересно, что в таком же положении находятся и персонажи Мопассан, им тоже приходится искать обходные пути, и вот как писатель описывает разговор на эротические темы:

«Болтовня состояла из ловких двусмысленностей, покровов, поднятых словами, как поднимают юбки, словесных фокусов, смело замаскированных намеков, бесстыдного лицемерия, фраз, являющих образы, в скрытой форме раскрывающие все, о чем нельзя говорить. Такая болтовня доставляет светским людям особый вид потаенной любви, что-то вроде нечистого представления, волнующего и чувственного, как объятие, касающееся всех скрываемых, стыдливых и страстно желаемых деталей совокупления».

Сначала Льюис посылает своего персонажа на космическом аппарате на Венеру сражаться с дьяволом и оберегать местных Адама и Еву от грехопадения. Потом Даниил Андреев изобретает «галактический логос», Так что даже удивительно, как долго фантасты берегли границы жанров и в своей массе не пытались смешивать научную фантастику с мистикой, религией и мифологией (исключения всегда были). Но теперь-то никто не стесняется. И вот. Сергей Лукьяненко в своем новом произведении пишет: «Базу на Каллисто (как и марсианскую, как и базу на Титане, спутнике Сатурна) людям подарила Ангельская иерархия. Вместе с кучей научных данных, вместе с методикой клонирования, вместе с технологией квантовой связанности сознания. На Луне люди построили базу сами, а потом и целый город. Но на Землю демоническая иерархия не нападает, да и охраняют её ангелы – по слухам, где то в пространстве постоянно витает херувим. К Марсу демоны тоже совались всего пару раз, так что там курорт. А вот Юпитер и Сатурн – планеты, за которые постоянно идёт схватка».