| |
| Статья написана 1 ноября 2011 г. 15:21 |

Вышла в свет книга Екатерины Коути и Натальи Харсы (в ЖЖ — b_a_n_s_h_e_e и michletistka). "Суеверия викторианской Англии". Я читал несколько глав — это замечательная работа, просто необходимая всем стренджистам и норреллистам. Уже есть в Лабиринте, на рид.ру и пр.
|
| | |
| Статья написана 20 октября 2011 г. 01:13 |
Я редко читаю "актуальную литературу" этого года (отлежится — глядишь, и без нее обойтись можно), поэтому только сейчас прочитал книгу, с которой все сознательные украинские критики познакомились еще в 2010-м, — "Ворошиловград" Сергея Жадана. Современная украинская проза, как правило, не вызывает у меня сколько-нибудь сильных чувств. Я вижу объективные достоинства книг Винничука, Пагутяк, Матиос, Прохасько, — но не могу сказать, что они меня задевают. Пожалуй, со времени "Рівне/Ровно" Ирванца (2001) "Ворошиловград" — первый украинский роман, который меня зацепил эмоционально. И сильно зацепил. Подробности — в будущей колонке для "Нового мира", а пока что — общие соображения. 
Прежде всего, о чем эта книга — фабульно. Простая история: харьковский пиарщик-политтехнолог Герман Королев узнаёт, что его брат, живший на родине, в маленьком городе на Луганщине, внезапно и неизвестно почему уехал в Голландию, оставив на произвол судьбы свою автозаправку. Герман возвращается в безымянный городок — и остается там навсегда, встречая старых друзей и вступая в конфликт с местной мафией. Просто и банально — и, конечно, книга вовсе не о том. О чем же? Перелистывая рецензии, я убедился, что большинство критиков читало явно какой-то другой роман — или вообще ограничилось просмотром аннотации. Это роман не о Ворошиловграде — заглавный город упоминается всего раза три и является, как устало пояснил автор в интервью, "метафорой прошлого". Это не реалистический роман — не более, чем книги Гарсиа Маркеса, то есть с прибавкой "магический". Жадан видоизменяет традицию украинской "химерной прозы", отказываясь от традиционного для нее этномифологического колорита. Просто — герой, возвращаясь домой, незаметно переходит на Ту Сторону (а как же, незаметно: по дороге он получает и съедает плод граната — какая еще отсылка к мифу о Персефоне нужна? а ни в одной рецензии это, кажется, даже не упомянули). Там — играют в футбол те, кто давно уже умер. Туда на деньги анархистов-эмигрантов приезжает чернокожая исполнительница спиричуэлс и исчезает без вести, о чем рассказано в книге "История и упадок джаза в Донецком бассейне". Там движутся с востока на запад монголы, стремясь в землю обетованную — Европейский Союз. Там может не происходить ничего сверхъестественного, но ощущение непреходящей странности висит в воздухе. Местный пресвитер-штундист пышет огнем изо рта. А "поездка в Голландию" — эвфемизм смерти, о чем тоже ни один критик отчего-то не написал. Это не роман ностальгический — в нем нет тоски по Советскому Союзу, по лихим девяностым, разве что по собственной юности. Это не шедевр — но очень смешная, очень лиричная и очень личная книга, в которой пафос уравновешивается здоровой иронией. Книга, очень важная для современной украинской литературы. Не только потому, что она наметила новый путь развития "химерной прозы" (восходящий, впрочем, к "Ирию" Володимира Дрозда). По инерции "Ворошиловград" в России читают как умный роман о бандитских разборках, а у нас — как историю о прощании с советским прошлым. А ничего подобного. "Ворошиловград" — не анти- и не постколониальная литература; и "постсоветская проза" только в том смысле, что написан роман на девятнадцатом году независимости. Жадан отбрасывает то, на чем стояла украинская литература последних десятилетий, от Подервьянского до Забужко: пора было сказать, что ЭТО уже неактуально. Прошлое — прошло; былое важно для человека, а государство... да государства и вовсе не существует в романе. Нужно думать о том, как жить теперь, а не бесконечно оглядываться на минувшее, с проклятьями или сожалениями. Герои Жадана защищают свою землю и своих людей — но эта земля не восточная Украина и не западная, а просто — Украина. "Ворошиловград" преодолевает пресловутое разъединенире двух половин страны так естественно, будто его и вовсе не существует. Вот наша страна, вот мы — "и нет между вами врагов", как говорит пресвитер в финале. Мы — украинцы, то есть те, кто не мыслят себя без этой земли и готовы ее защищать от тех, кто возомнил, что может творить с ней что угодно. Своих мы не предаем, даже если они предали нас. Никакой ксенофобии, никакого изоляционизма. "Благодарность и ответственность" ("вдячність і відповідальність"), вот и всё. Это еще не реальность, данная нам в ощущениях, но — единственная внятная идеология для современной Украины; это и есть квинтессенция Майдана, что бы ни врали о нем тогда и теперь, — и не случайно Жадан в 2004-м был комендантом палаточного городка в Харькове. "Ворошиловград" — очень нужная книга: каждый раз, когда кажется, что "ниже нельзя сидеть в дыре", оказывается, что Украина все-таки жива. Повод для сдержанного оптимизма.
|
| | |
| Статья написана 13 сентября 2011 г. 20:28 |
В ЖЖ встретилась ссылка на интересный русский сайт, посвященный Толкину, со статьями и переводами. Ни то, ни другое я еще не читал, но хочу обратить внимание на некоторые тексты, которые читал на английском и могу порекомендовать не только тем, кто интересуется "изменением долготы гласных в слове Nuumenoore" (c) М.Артамонова. Прежде всего — "История "Хоббита"" под редакцией Дэниела Рэтлифа: не только издание черновиков сами-понимаете-чего, когда-то пропущенных Кристофером в "Истории Средиземья", но и обширнейшие комментарии — по сути, небольшие статьи на самые разнообразные темы, от мифологических и исторических корней образа Беорна (ака Medwed) до средиземской арахнологии. Я нашел немало интересного и нового. А самым интересным были, пожалуй, именно те фрагменты, которые переведены и выложены на сайте: первые три главы "Хоббита" в переработке середины 60-х годов, когда Толкин попытался минимизировать зазор между прежней сказкой и "Властелином". Кто-то из добрых знакомых заметил, что книга-то получается хорошая — но это не "Хоббит". Действительно, превращение Гэндальфа из забавного старикана ("Аж гульк! іде Гандальф") в деловитого волшебника как-то не задалось: он в итоге оказался еще большей грымзой, чем Торин, — и совершенно не обаятельным. Но вот вторая глава, путь от Торбы до логова троллей... Примерно такое же чувство я не так давно испытал, читая полный перевод "Птиц, зверей и родственников" и находя там страницы и страницы, прежде не известные: вот передо мной книга, которую я прекрасно знаю, и вот то, что мне не известно вовсе. Так я читал "Хранителей" после "Хоббита"; так читал — увы, так и оставшиеся в черновиках, — страницы о гномах в "Гарцующем пони" и о пути по Великому западному тракту. И еще один перевод — пока что лишь первая часть. "Записки клуба "Мнение"" (Notion Club Papers) из девятого тома "Истории". Как хорошо, что этот роман (естественно, неоконченный, как обычно у Толкина; написан между вторым и третьим томами "Властелина") остался малоизвестен у нас в 90-е годы. Толкин написал не что иное, как практическое руководство по глюколовству, и запутался в переусложненной структуре. Книга якобы написана в 1940-е годы, повествует о собраниях оксфордских ученых в 1980-е и издана в XXI веке (попутно Толкин накликал великую бурю 1987 года). Ученые ловят глюки — естественно, лингвистические — о Нуменоре; предполагалось, что герои вспомнят ряд прошлых воплощений / поколений (?) — от англосаксов Х века до Второй Эпохи — и, конечно, структура романа этого не выдержала. Очень "к.с.льюисовский" текст — и это не комплимент, — но очень важный для понимания того, что и как хотел увидеть/уловить/воплотить Толкин во время работы над "ВК".
|
| | |
| Статья написана 26 июня 2011 г. 01:26 |
Как всегда, я объявляю лауреатов своей неофициальной премии "Мраморный фавн" примерно через месяц после "Портала" — а поскольку конвент прошел на месяц позже обычного, то и "Фавн" сдвинулся с весны на лето. А лауреаты... лауреаты во многом совпадают: в этом году у меня практически не было сомнений в том, какие тексты гораздо лучше прочих. Более того: разрыв между тем, что я читал влёт, и тем, что читать мне было чрезвычайно скучно, в 2010-м, пожалуй, велик, как никогда.
Лучший роман года — безусловно, "Остромов, или Ученик чародея" Дмитрия Быкова (премии "Национальный бестселлер", "Портал"). Из всей "О-трилогии" любимой моей частью была и остается "Орфография", которая ухватила с первых же страниц; но "Остромов" поначалу вызвал скорее неприятие. Сменилось время (1918 и 1925), сменился жанр (классический "революционно-интеллигентский роман" и роман авантюрный / роман воспитания) и, конечно, изменилась интонация. "Орфография" была пронизана томящим чувством совершающейся гибели (культуры и человека): в такие времена всё возможно — и заранее ясно, чем всё закончится. "Остромов" — книга о другой эпохе, надежды и иллюзии равно бессмысленны: прежде было страшно, теперь — тускло и мерзко. Первая половина романа написана так, как мог бы написать профессор Преображенский о Швондере: с безграничным... не отвращением даже, а презрением — совершенно внеклассовым. Как у нас может быть что-то общее с ними? Презрение — не самое плодотворное чувство — но в "Остромове" это лишь исходная точка, без которой не было бы и пути к совершенно иному финалу. Заглавный персонаж, гуру, ясновидец и розенкрейцер — иными словами, шарлатан и провокатор, создающий в теснейшем сотрудничестве у ГПУ кружок советских масонов. Как и подобает авантюристам 1920-х годов, он обманывает всех, но графа Монте-Кристо из него заведомо выйти не может, а переквалифицироваться в управдомы — такая же утопия, как и бежать за границу. (Роман еще более подчеркнуто-литературен, чем "Орфография": отсылки, цитаты и парафразы из Грина, Булгакова, Платонова, Пастернака, Ильфа и Петрова, Олеши, далее везде; игра в "кто есть кто" сделана более прямолинейно, чем в предыдущем романе цикла, где зазоры между персонажами и прототипами были существеннее, чем в "Остромове", где копирование идет один в один, так что не вполне ясно, зачем Каверину возвращать его натуральную фамилию Зильбер, а Лидию Гинзбург изображать как Лику Гликберг.) В какой-то момент даже вульгарные обманы Остромова кажутся спасением: мир становится настолько омерзителен, что из него можно только бежать, левитировать в сферы небесные. То, что Даня Галицкий, второй главный герой романа, достигнет того, во что не верит его наставник, понятно почти с самого начала. Вопрос в том, что с ним будет после этого. Вот тут-то рыхлая композиция романа становится безукоризненно четкой и жесткой. Когда на смену эпохе гниения приходит эпоха террора, это воспринимаешь едва ли не с облегчением: ну всё, самое страшное уже произошло — хоть что-то произошло! "Лучше ужасный конец, чем ужас без конца"; разумеется, мнимых масонов арестовывают сразу же после того, как Даня обретает свою любовь и способность летать. И ужасное действительно ужасно. Нет ничего легче, чем пугать или давить на жалость; Быков — и тут вспоминаются уже не Ильф с Кавериным, а скорее Шаламов с Оруэллом — просто показывает механизм уничтожения человека. Механизм, который не назвать безличным, потому что у него человеческое, слишком человеческое лицо. Для каждого найдется комната 101. К этому времени и мистический опыт Дани, который еще недавно казался столь блистательным и прекрасным, становится каким-то нарочито недостоверным и гниловатым. Дело не в даниил-андреевских жруграх и уицраорах, дело не в том, что ключ к высшим сферам Дане случайно даже все тот же Остромов, — дело серьезнее. Читатель (этот читатель, во всяком случае) впервые усомнился в Данином Пути, когда просветленный юноша не заметил ту, которая нуждалась в нем больше всего; просто не заметил — остальное из этого следует, в том числе закономерный, но от этого не менее сильный финал. Сверхчеловеческое, к которому стремились герои, оказывается бесчеловечным — а как иначе? Об этом было написано уже "Оправдание", а что урок остался не выучен — так кто же виноват? Не мне одному вспомнились при чтении "Остромова" "Гадкие лебеди" и"Vita nostra": "Все это прекрасно, но вот что, не забыть бы мне вернуться"; "Я отказываюсь..." Если русская фантастика конца 1980-х — начала 1990-х была пронизана гностической темой бегства с "бройлерного комбината", в котором все мы живем, — то в 2000-е все более заметной становится тема отказа (пусть даже и в совершенно попсовом изводе, как у Лукьяненко). Но, пожалуй, никто не показал чудовищные шестерни мироздания, тот неимоверный механизм, частью которого мы отказываемся быть, возвращаясь ко всему несовершенному и земному, — сильней и осязаемей, чем это сделал Быков. Первая половина "Остромова" была неприятна, но в каком-то смысле утешительна: ведь мы — это не они, ведь мы можем смотреть на них свысока, не прилагая к этому никаких душевных усилий. Но последние части романа — сплошные удары по всем болевым точкам, до которых может дотянуться Быков; а он может. В "Орфографии" Ять бежал из страны, увидев маленького зверенка-беспризорника, в которого превратился его знакомый мальчик; в "Остромове" Даня почти к такому же зверенку возвращается из заоблачных сфер. Только пройдя тот же путь, только совершив то же, что и Даня (пусть даже по методу отца Брауна, в сознании и сопереживании), можно с полным сознанием отказаться от того, что тебе предлагают у врат в небесную фабрику. Роман хорош и сам по себе, но трилогия в целом — одно из главных достижений русской прозы последнего десятилетия. Может быть, главное. Поэтому с грустью должен отметить, что не удалась третья книга другого цикла — "Метаморфозы" Марины и Сергея Дяченко, — цикла, начатого потрясающей "Vita nostra" и продолженного отличным, но объективно не таким сильным "Цифровым". "Мигрант, или Brevi finietur" (премия "Интерпресскон") — роман, точный по замыслу, но до этого замысла не дорастающий. Книга с переломанным хребтом: две ее половины настолько разнятся по ритму, что даже единство темы (преодоление себя как сохранение себя, стагнация и развитие, мир без страха и механизмы его роста) не создает единства текста. Попытка превратить метафизику "Vita nostra" в рациональную "гуманитарную НФ", а от нее перейти вновь к метафизике, на этот раз вполне ощутимой, вещественной, — это попытка дерзкая и задача достойная; но все-таки роман треснул и не выдержал. О других романах прошлого года умолчу: ни один из них не заинтересовал мня настолько, чтобы его обсуждать. С повестями, в общем-то, не лучше. В этом году премию в этой номинации я не отдаю никому, но, по крайней мере, могу назвать три текста. которые вполне заслуживают прочтения. Первая из них — "Белая госпожа" Владимира Аренева: изящное соединение сказок (от "Гензеля и Гретель" до "Белоснежки"), мифов (всё, что связано с Той Стороной и Дивным Народом) и произведений литературных (от кэрролловского "Зазеркалья" до толкинского "Кузнеца"). Повесть сделана искусно, а главное — есть в ней то, что трудно достижимо в подобных "миксах"; оно или удается, или нет. Я говорю об особом ощущении, которое присуще любой настоящей фэнтези: нам рассказана только часть Повести, мы ухватили только краешек чего-то древнего и всеобъемлющего. Так работает миф, так написана "Белая Госпожа". Мне кажется, такой целостности не удалось добиться Дмитрию Колодану в его безусловно яркой и необычной повести "Время Бармаглота" (премии "Роскон", "Портал", "Фантлаб"). Зазеркальный мир у Колодана лишился той строгой, безжалостной логичности, с которой его выстроил Кэрролл; не стал и буйным хаосом Страны чудес, а замер где-то посредине — и, следственно, оказался обеднен по сравнению с первоисточником. Но и здесь — "за попытку спасибо". «Вертячки, помадки, чушики» («Почтальон сингулярности») Антона Первушина – уже не столько вариация, сколько откровенный ремейк азимовского «Уродливого мальчугана», перенесенного на русские нравы. Пример текста, устремленного к финалу и в финале же обретающего смысл и эмоциональное содержание, – но остающегося ремейком. Лучший рассказ опять написала Мария Галина: ее "Подземное море" сталкивает московского Эвримена со всеми мемами-паразитами современности, от Ктулху до Боевых Человекоподобных Роботов, и, как обычно у Галиной, оказывается, что невыдуманная реальность — страшнее всего. Примечательно, что в только что опубликованном романе "Медведки" ("Новый мир", № 5-6) герой Галиной находит-таки выход из тисков мифа и реальности, равно невыносимых, — и выход этот интересно соотносится с "Остромовым" и "Мигрантом" — но об этом поговорим, даст бог, через год. Из других прошлогодних рассказов интересным и нестандартным мне показался "Гимн уходящим" Юлии Зонис (премия "Портал"): миф, культурология и НФ в одном флаконе, перемешать и взболтать. Награды в номинации "Эссе" тоже не будет (но обращаю ваше внимание на статью Святослава Логинова "Алхимии манящий свет"), лучшая же критико-литературоведческая работа — биография Герберта Уэллса, написанная Максимом Чертановым (премии "Звездный мост", "Портал"). О ней я уже как-то писал в ЖЖ, повторюсь: Прежде всего скажу, что книга хорошая, "потому что потом мне будет очень трудно к этому вернуться". Уэллс у Чертанова, точно Иисус у Ивана Бездомного, "получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж"; а впрочем, и привлекающий тоже. Автор, по собственным словам, так и не смог понять, как относится к своему герою и, бывало, в течение одного дня испытывал к нему: а) ненависть; б) жалость; в) восхищение; г) раздражение; д) полное и абсолютное непонимание". Это ощущение Чертанов передает читателю, то есть персонаж получился действительно живым. Конкретных претензий немного: я не настолько в материале, чтобы замечать какие-то фактические ошибки, кроме самых тривиальных (Орсон Уэллс — не однофамилец Герберта Уэллса, а его омофон). Претензия, собственно, одна: то, как и о чем написана книга. В ней есть Уэллс — журналист, беллетрист, мыслитель, оратор, утопист, путешественник и пр., и пр., нет только Уэллса-писателя, несмотря на то, что едва ли не все романы и повести более-менее освещены (что особенно важно, когда те не переведены). Нет совсем. Чертанов, естественно, ссылается на книгу Кагарлицкого "Вглядываясь в грядущее", но добавляет: она написана "с филологическим уклоном" и "автор уделял внимание лишь тем работам Уэллса и аспектам его жизни, которые счел заслуживающими внимания". Второе, конечно, верно (1930-40-е годы Кагарлицкий пробежал скороговоркой), а первое замечание как нельзя лучше говорит о цели Чертанова — написать биографию и только биографию. Однако, как бы ни был интересен Уэллс-человек, но важны-то "Машина времени" и всё, что за ней последовало. Между тем, у Чертанова полностью отсутствует контекст — жанровый, временной, эстетический — всё то, что блестяще изложено у Кагарлицкого; когда же автор новой книги пытается сравнивать Уэллса с кем бы то ни было (Честертоном, Хаксли, Стругацкими, Лемом, да хоть и Чернышевским), выглядит это по меньшей мере наивно и уж во всяком случае неадекватно текстам. Словом, как биография замечательного человека книга Чертанова, безусловно, выигрывает; но как книга о человеке, который заслуживает биографии через 64 года после смерти, — проигрывает старой работе Кагарлицкого по слишком многим статьям. Отмечу также методологически важную статью Омри Ронена "Наизнанку" (премия "Портал") — размышления о Стругацких, Ефремове и НФ вообще в контексте культуры нового времени. Переводная книга: тут я опять чувствую себя совершенным брюзгой. Чем больше у нас издают современной (и не очень) фантастики, тем меньше она мне нравится. Едва ли не все, что читали и активно обсуждали в прошлом году, от "Эйфельхайма" Майкла Флинна до "Младшего брата" Кори Доктороу, от "Имени ветра" Патрика Рофусса до "Вора времени" Терри Пратчетта мне было попросту скучно. Зато наконец-то вышла уже хорошо знакомая нам книга, оказавшаяся не такой уж и знакомой: "Звездная пыль" Нила Геймана с иллюстрациями Чарльза Весса ("Мифопоэтическая премия фэнтези", у нас — премия "Портал"). Если кто-то говорит, что фильм по этому роману Геймана лучше самой книги, я сразу понимаю: "Звездная пыль" осталась непрочитанной. Возможно, именно рисунки Весса, неприкрыто стилизованные под "эльфийскую" графику столетней давности — прежде всего под работы Артура Рэкхема, — возможно, хотя бы Весс сумеет намекнуть читателям, незнакомым с культурным контекстом, какую именно игру ведут художник и писатель. Гейман и Весс странствуют по тем землям, на которые впервые ступили Дансени, Миррлиз, Кэбелл — и если вы не очень представляете себе тамошние законы (законы повествования, прежде всего), то и "Звездная пыль" покажется вам странной сказочкой, не детской и не взрослой. А, между тем, это лучший роман Геймана — разумеется, за вычетом графического "Сэндмена", чей первый том тоже вышел по-русски в прошлом году. К обоим изданиям я имею честь быть причастным. Ну, вот как будто и все. Осталось подвести итоги — и без особой надежды — уповать на то, что 2011-й год окажется богаче 2010-го.
Роман: Дмитрий Быков. Остромов, или Ученик чародея. Пособие по левитации (М.: ПрозаиК). Повесть: No award. Рассказ: Мария Галина. Подземное море (Новый мир. — № 7). Эссе: No award. Критика, литературоведение: Максим Чертанов. Герберт Уэллс (М.: Молодая гвардия). Переводная книга: Нил Гейман, Чарльз Весс. Звездная пыль. Романтическая история, случившаяся в Волшебной Стране" (М.: Эксмо; СПб.: Comix-ART).
|
| | |
| Статья написана 15 марта 2011 г. 01:10 |
Всячески рекомендую тем, кто еще почему-то не смотрел: "Life on Mars" и "Jekyll", образцы прославленной "British brevity" — два сезона по восемь серий и один шестисерийный сезон. 
Life on Mars Am i mad? In a coma? Or back in time? Whatever's happened, it's like I've landed on a different planet. Сэм Тайлер "Жизнь на Марсе" — это песня Боуи, а не поиски биоты на четвертой планете. Манчестерский полицейский по имени Сэм посреди очередного расследования попадает под машину и встает на ноги в 1973 году — а потом шестнадцать серий пытается "влиться в коллектив" (при нем документы о переводе из Гайда), понять, что происходит и, по возможности, вернуться домой. Привет Терри Пратчетту. Для англичан сериал, вероятно, дорог тщательной реконструкцией славных 70-х (эпоха Тетчер представляется Сэму кошмарным будущим) — реконструкцией, из которой намеренно не устранены неизбежные ляпы (вроде спутниковых тарелок на заднем плане): мы же не знаем, а вдруг Сэму это все чудится? Да и будни полицейского участка представлены в соответствии с телесериалами эпохи, а не реальной практикой. Меня "Жизнь на марсе" захватила прежде всего языком — дичайшим жаргоном с чудовищным акцентом: тот случай, когда каждые пять минут, а то и чаще, приходилось стопорить плейер и лезть в словарь. Черный юмор. Отменные реплики-уколы. Зачем нужен ордер, если можно выбить дверь? Этого оказалось достаточно, чтобы я смотрел дальше. А потом я стал понимать, что смотрю британский аналог "Места встречи" — с несколько более склонным на компромиссы Шараповым-Тайлером (отличный Джон Симм, во всем своем диапазоне от рубахи-парня до параноика-мономана) и куда более брутальным, чем Жеглов, Джином Хантом, DCI (неимоверный Филип Гленистер). Диалог на тему "Вор должен сидеть в тюрьме" повторяется чуть ли не дословно. И этот-то Жеглов, который не останавливается ни перед чем, от взяток до пыток оказывается чрезвычайно обаятельным и безусловно положительным героем. Как... ну, я не знаю... Джон Сильвер (на TV-Tropes оба фигурируют в разделе "Big Ham"). Мы не должны — как и Сэм — одобрять то, что он делает; но мы безусловно должны принять его сторону. Сторону человека, который лучше, чем его modus operandi; большого ребенка, который запросто сломает свидетелю пальцы, закроет обвиняемого в одной камере с маньяком-убийцей и пойдет на что угодно, лишь бы уберечь СВОЙ город от преступников. Прекрасная работа всей команды сериала; но по крайней мере одним классическим недугом "Жизнь на Марсе" страдает. В большинстве сериалов, даже если какая-то сквозная проблема отчасти решена в финале серии. в начале следующей дела возвращаются к исходной точке. Каждое утро д-р Хаус приходит на работу такой же циничной сволочью, что и раньше (а если нет — значит, близится конец сезона). Серии к четвертой Джин Хант уже должен бы понять, что нюху и методам Сэма можно доверять; уж Сэм должен бы привыкнуть к тому, что слышит голоса (кажется) врачей из той палаты, где он (кажется) лежит в коме, — и не реагировать так бурно. Ан нет. Впрочем, это не особо раздражает, а главное — финал сделан замечательно-правильным. По-своему он предсказуем — я почти догадался, чем дело кончится, но не мог поверить, что на телевидении такое могут устроить. Но устроили, за что особое спасибо. Я не удержался и посмотрел последнюю серию сиквела — "Ashes to Ashes" (уже без Симма). Да, всё очень убедительно объясняется, — но лучше бы оставили ту двусмысленность, на которой держится первый сериал. (О "Джекиле" — в следующий раз.)
|
|
|