…Итак, Египет в конце IV тысячелетия наконец-то собрался в кучу, и над светлыми водами Нила наконец-то засиял благостный свет цивилизации…

Ой ли? Не так всё просто. Далеко не сразу взлетели к небу монументальные постройки, не сразу появились доблестные воители на колесницах, и древнеегипетские иероглифы тоже не сразу превратились в ту многоцветную палитру, которую мы можем видеть на стенах, сложенных в более поздние времена. История Древнего Египта – весьма тонкая область, специфика источников и сложность их интерпретации очень и очень велика, и выводы учёных частенько разнятся друг с другом.

К нашему глубокому несчастью, е египтологией в России вообще всё обстоит сложно. О школах можете даже не вспоминать – как мне объясняли члены египтологической «тусовки», есть «группы по интересам», которые собираются вокруг одного какого-то исследователя, причём между группами существует весьма напряжённые отношения, которые, как мы понимаем, нескоро заставит их объединится для какого-либо общего дела. Да и количество людей, по словам некого известного филолога-культуролога, по нелепости занесённого в Саратов, знающих достаточно хорошо древнеегипетскую иероглифику, оставляет желать лучшего – всего несколько человек…

Поэтому отношение к Алексею Кролу, сотруднику Центра Египетских Исследований РАН, весьма неоднозначное – это видно даже через нашего друга Гугла. Его частенько критикуют за слабую концептуальность работ, за плохое знание археологии, за путаницу в историографической части… Но слушать других – себе дороже, нужно разбираться самому. И вот я, мелкопоместный медиевист из города Саратова, решил в очередной раз залезть в проблемы политогенеза древнейших государств, и пытаюсь разобраться с Кролом сам…

Насколько я понимаю, Крол и не собирался брать так широко. Он писал свою диссертацию о ритуальном «празднике хвоста» — хеб-сед (http://www.dissercat.com/content/voenno-p...), и собирался рассказать в своей книге о его корнях. Сюжеты хеб-седа частенько встречаются на палетках древнейших династий Египта, и всего делов – проследить, когда эти изображения появляются, и как их можно интерпретировать. Однако одно цепляется за другое – попутно нужно многое объяснять. Откуда вообще взялись династии, что из себя представлял Египет в первые века своего существования, каким образом энеолитические, практически неолитические племена выросли до одной из самых культурных цивилизаций своего времени? Так рос материал, и в результате книга стала называться не «Хеб-сед», а «Египет первых фараонов», где излагается много весьма любопытной информации.

Первое: предпосылки складывания государства. Здесь сталкиваются между собой целые ворохи теорий. К кому принадлежат правители «додинастийной», и позже – «раннединастийной» эпохи? К автохтонам, или пришлым мигрантам? Антропология однозначно подтверждает факты миграций в долину Нила на протяжении IV тысячелетия, но были ли они основателями государства, полито- и культурогенетами этого периода? Нам известно, что на территории культуры Нагада в середине IV тысячелетия поселения разрастаются, усложняется их культурный слой, увеличиваются находки ремесленных изделий, более сложными становятся росписи на стенах, палетках, печатях. Инвентарь гробниц становится богатым и сложным. Проблема в том, кто же в них похоронен, автохтоны или пришельцы? Нет однозначного ответа, и Крол не склоняется ни к одной из версий, просто осторожно намекнув, что предпочёл бы пройтись в середине. Но все основные концепции, даже весьма экзотические (вроде правящей элиты из Индии) он перечислил.

Второе: объединение. Тоже спорно. Опять две основные версии: либо египетские «номы» мирно собирались потихоньку в кучу, либо носители культуры верхнеегипетской Нагады пришли в Дельту и завоевали её. Представить, что подобный процесс может быть мирным, сложно. С этим соглашается и наш автор: с его точки зрения, объединение было именно военным… тем паче, что это отвечает его концепции хеб-седа.

Третье: собственно, первые фараоны. Тут традиция богатая, и начинается она от Геродота и Манефона. Впрочем, на памятниках той эпохи предстаёт немного иная картина – так, легендарный Менес испаряется, вместо него появляются аж два человека: Хор Нармер и Хор Аха, количество правителей увеличивается, их деяния становятся более подробно известными… Как я уже говорил, здесь очень тонкая грань, в силу ненадёжности материала. Погребальные палетки, ярлыки, стелы, настенные рисунки-иероглифика – вот всё, что рассказывает нам об этих давно умерших людях. Где здесь правда, а где – просто рассказ о том, что должно было быть? Расшифровать события пятитысячелетней давности очень сложно, хотя стоит порадоваться уже тому, что мы хотя бы знаем имена этих фараонов. Крол честно пытается восстановить основные события правления каждого из них, но скудной информации палеток, печатей и ярлыков с трудом хватает по страничке на каждого… Спасибо и на том.

Наконец, сам хеб-сед. Согласно поздней традиции, на 30 году првления фараон в специальном храме садится на трон, где его повторно коронуют, коронами Верхнего и Нижнего Египта, после чего он посещает храмы богов, приносит жертву, и совершает ритуальный бег, символически обегая свои владения, и стреляет из лука.

Здесь Крол бросает вызов уже изрядно покрытому плесенью этнографу Джеймсу Фрэзеру, который своей «витальной теорией» интерпретировал хеб-сед как пережиток прошлого, когда этот ритуал позволял определить, в силах ли вождь-царь управлять своим племенем, или он уже стар и немощен? В общем, хеб-сед – ритуальное убийство недостойного царя, лишённого покровительства Нечер. Однако, как утверждает наш автор, у этой концепции нет доказательств, кроме этнографических параллелей, а источники самого Египта говорят об ином.

По мнению Крола (он его приводит, опираясь на Бориса Пиотровского и буквально трёх западных египтологов), хеб-сед – праздник власти, символ владычества над землями Кемта. Ранние варианты хеб-седа, изображённые на палетках и прочих памятниках, включают изображения фараона, поражающего своих противников, что означает его победу над ними.

Конечно, египтологу виднее, но, мне кажется, с интерпретациями нужно быть осторожнее. Благо, книга содержит иллюстрации, и виден материал, на основе которого делаются выводы… Повторюсь, он весьма тонкий и ненадёжный.

Итак? Плюсы: обширная историография, в особенности – зарубежная, подробный экскурс в концепции египтологии прошло и современности. Сравнительно лёгкий язык изложения. Масса интересной информации об археологии, антропологии и источниковедении Древнего Египта.

Минусы: во первых, излишняя «очерковость» книги. Это её основная слабость – она распадается на ряд эссе, каждое из которых интересно и самобытно, но они не объединяются в одну, цельную картину, чего, в общем-то, и ждёшь. В особенности это касается приложений – неужели нельзя было этот материал подать в рамках монографии, от этого она стала бы только последовательнее и полнее? Неясно. Во вторых: излишне короткие археологические и источниковедческие описания. Каждый из памятников весьма сложен, и его нужно бы поместить в более обширный контекст, однако этого практически не происходит. Автор старается уделить внимание памятникам, но получается это отнюдь не всегда. В третьих – достаточно размытая позиция автора по ряду принципиальных вопросов – твёрдо он говорит только о хеб-седе, большая часть остального рассыпается в историографических экскурсах, хотя и не во всех случаях.

В итоге: интереснейший экскурс в историю изучения антропологии, политогенеза, археологии, источниковедения Древнего Египта. Конечно, есть вопросы к интерпретации, но я не имею право говорить о них много – просто принимаю то, что есть. Если есть желающие оспорить – Бога ради.

История первобытного общества – весьма и весьма сложный раздел в нашей науке. «Первобытными» мы называем большинство дописьменных культур, те из них, которые мы вынуждены изучать по материальным остаткам. Конечно, ясно, что именно в эпоху каменного века сложилось человечество как таковое, были заложены основы его социального и культурного развития. Конечно, очень трудно установить этот процесс – своеобразны уж больно источники на сей счёт.

Самый надёжный метод, конечно, археология. Она нам помогает понять, как жили люди древности, во что они одевались, что ели и какими орудиями рубили деревья. «Археологическая культура» — главный объект подобных исследований, материальный отпечаток какой-то общности людей. Мы раскапываем их, документируем и пробуем интерпретировать – с разной степенью успешности (можно вспомнить, например, интересный пример с Леви-Брюлем и его исследованиями первобытного менталитета).

Второй путь всем нам хорошо известен по Льюису Моргану и Фридриху Энгельсу. Берутся современные «первобытные» культуры, которые изучают этнографы, и их социально-культурные отношения экстраполируются на глубокую древность. Энгельса я упомянул совсем не зря – в его книжке-конспекте «Происхождение семьи, частной собственности и государства» на основе одних этнографических (да и то не всегда) данных выстраивается схема развития родовой общины и института брака. Лучший друг Карла Маркса весело конструирует воздушный замок из браков «пуналуа», из кратких сведений источников видит «парный брак» у всех народов мира, тщательно ищет кровнородственную общину у древних германцев. Вся эта эволюционистская схема настолько эфемерна, что её даже критиковать неприлично.

Однако какой тренд она заложила в советскую историографию! Историки тщательно искали в этнографических и археологических источниках классическую схему Энгельса «дикость-варварство-цивилизация», упаковать факты в готовую обёртку, и подать её в под правильным соусом цитат из Первоисточников, то бишь ПСС в 50 тт. И схема ведь – получалась! Главное, иметь хорошие ножницы и клей. Были среди таких историков и оригиналы, вроде Бориса Поршнева, который, работая с материалом первобытной истории, разработал свою суггестивную теорию возникновения человечества.

Увы, Геннадий Марков пошёл по иному пути. В своё время этот автор выстрелил прорывной концептуальной монографией «Кочевники Азии», в которой доказывал невозможность применения к кочевничьим обществам понятия «феодализма». Однако после опубликования этой монографии он увлёкся другими темами, и занялся типологизацией хозяйственных структур первобытного общества, пытаясь выстроить общую схему его эволюции.

Результатом штудий стала книга «История хозяйства и материальной культуры в первобытном обществе». Если в «Кочевниках…» автор проявляет осторожный скепсис к теоретическому осмыслению общественного строя, предпочитая изучать источники, то здесь он уже в самом предисловии сообщает, что более такой вольности себе не позволит, и вся работа будет проходить как положено. То есть – в свете «законов» о смене общественно-экономических формаций. Культура? Помилуй Бог, культура – только отражение материального производства, никак не иначе.

Итак, какова общая концепция книги? Хозяйство имеет свойство эволюционировать. Человек, естественно, начинает с присваивающего хозяйства – собирательства и охоты. В эпоху неолита начинается одомашнивание скота и возникает земледелие, происходит развитие производительных сил и дальнейшее развитие социальных отношений.

В принципе, всё это мы знаем банально по учебнику истории 5 класса. Автор, конечно, рассмотрел вопрос весьма профессионально и увлекательно, однако дело в другом. Он выводит несколько типов хозяйств – низшее и высшее присваивающее, мотыжное и плужное земледелие и кочевое и полукочевое скотоводство. Автор блестящих «Кочевников Азии» здесь прямо-таки озадачивает – каждый из этих типов означает, оказывается, соответствующий тип социально-культурных и классовых отношений, например, мотыжное земледелие, по мнению автора, вряд ли соответствует классовому обществу, ему больше подходит плужное земледелие, и так далее. Понимая, что археология в выстраивании схемы не поможет, Марков набрал примеров из этнографии, и расположил их в правильном порядке, строя гипотетическую схему эволюции хозяйства и социального развития общества.

Спорно? Да ещё как. Даже сам автор понимает это, говоря в предисловии, если кратко, что проблема сложна и нарисованная схема – эфемерна. Рассуждая о развитии различных народов, Марков частенько уходит в чистую этнографию, отводя проблемы хозяйства на второй план на фоне описания материальной культуры и просто культуры, что серьёзно размывает и без того непрочный фундамент книги.

В результате – довольно слабая попытка классификации развития хозяйства, приведшая к развитию классового общества. Поставленные задачи оказались не выполнены – Марков слишком много отдал на описательность и схематическое структурирование материала, что делает его сочинение достойным, но не обязательным чтивом об истории первобытного общества.

…Когда мы размышляем над тем, как возник наш с вами мир, неизбежно встаёт вопрос о его истоке, том, откуда он вырос. До возникновения письменной культуры многие тысячелетия существовали целые многие поколения людей, о которых нам известно очень и очень немногое. Многочисленные немые орудия, рисунки, петроглифы, могилы – вот что нам осталось в наследство от тех людей, которые являлись нашими предками, и которые, чтобы мы не говорили, заложили основу нашего мира, стали его фундаментом. Кто же они были? Как они мыслили? Как видели мир?

Долгие годы, конечно, пробовали отыскать ключ к первобытной духовности. Когда первые этнологи начали изучать народы, находящиеся на уровне каменного века, они сделали простой вывод: нужно попросту взглянуть на то, как они живут – и мы получим точный образ наших предков. Последствия этой теории аукнулись позже не в лучшую сторону, но, в принципе, общая парадигма может оказаться вполне рабочей – ведь люди жили в похожих условиях, пользовались схожими орудиями, и, быть может, их мышление также…?

Из этого постулата исходит и Владимир Кабо. Пару слов об авторе. Он не археолог, по большей части – этнограф, предмет его исследований – австралийские аборигены, всю жизнь он изучал различные формы искусства автохтонных народов маленького континента, не обходя вниманием ни древнее искусство, ни современное. Конечно, судьба преподнесла Кабо пару сюрпризов в виде пяти лет лагеря в Поморье, однако судьба его была относительно благополучной – полностью реабилитированный, этнограф смог защитить диссертации и работать в РАН, в Питере и Москве. Много ему пришлось работать не только с австралийским материалом, в годы работы в Институте Этнографии Владимир Рафаилович не раз совершал экспедиции в Сибирь, знакомясь с сакральными обычаями тамошних народов. Что наложило отпечаток на его творчество. Перед самым распадом Союза Кабо решил покинуть Россию, и уехал в свою любимую Австралию, где продолжил исследование обычаев аборигенов, уже лицом к лицу с ними…

Учёный был, мягко говоря, нетипичный. Если мы откроем классический вузовский учебник Алексеева, то увидим там данные по эволюции первобытной семейной общины, беспорядочных половых связях, промискуитете, изначальном матриархате и прочих прелестях. Кабо, однако, избегал подобных высказываний, считая их целиком фантастичными, плодом сомнительной аналогии. Хотя метод компаративистики играл в его творчестве немалую роль.

Как и многие учёные, Кабо задумывался и над общими проблемами своих исследований. Насколько современные полупервобытные народы близки духовно нашим предкам? Быть может, именно они являются отражением того далёкого прошлого, в котором кроются истоки мировых религий, языков, народов? Тогда он начал работать над материалом, который одинокого близок и этнографии, и археологии, и при этом – далёк от них. Кабо начал искать следы первобытной духовности, из которых происходит религия как явление, он попытался понять специфику мироведения людей, не знавших железа и плуга. Так была написана книга «Круг и крест», писавшаяся долгие годы, ещё с советских времён, и изданная только в 2002. На вооружение он взял два основных постулата. Первый – структура мышления у всех людей в общем и целом одинакова – запад для всех будет западом, а восток востоком, сторон света – 4. Второе – для возникновения религии необходимо чувство «священного», некий набор сакральных знаний, объясняющих окружающий мир с точки зрения иррационального.

Итак, первая часть – к чему поводит автор? Материал Кабо здесь – чисто этнографический. Различные народы современности (конечно, знакомый автору материал, австралийцы разных племён, и сибиряки). Главная задача – показать то сходство, которое прослеживается в образах картины мира и символике. В частности – Кабо много пишет о шаманизме как характерной черте архаичного строя, существующей в разных частях земного шара. То же самое и с символикой – скажем, крестообразная форма характерна для многих амулетов неразвитых народов. Тотемизм, обряды инициации, ритуалы, чародейство – всё это, считает Кабо, связано с глубинными представлениями человека о потустороннем, священном, и является скорее чертой коллективной психологии.

Вторая часть – о том же самом, но только – с позиции археологии. Материальные свидетельства – палеокартины со стен пещер, ритуальные инструменты, орнаменты и лабиринты. В результате он подметил несколько общих элементов архаичной картины мира, как то: обрядовость, нацеленная на изменение природы, образы Творца, богов и культурных героев, культ тотемических орудий. Кабо явно пытался выявить нечто «типическое» для архаичных обществ прошлого и настоящего.

Что считает Кабо источником религии? Постижение дуализма жизни и смерти приводит к появлению понятия о потустороннем мире, оно, в свою очередь, подводит к мысли о вещах «священных». Жизнь и смерть закольцованы друг в друге, также как и «священное» с обыденным. Они дуалистичны, и в то же время – пронизывают друг друга, «священное» постоянно оживает в ритуалах и обрядах, оно необходимо для управления обыденным. Первобытные ритуалы, символика, общность в мифологических сюжетах – всё это для Кабо является чертами коллективной психологии, исходящей из глубинной общности мышления людей, пришедшего к нам из глубокой древности.

Так что, я думаю, книга будет интересная для всех, кто хотя бы раз задумывался о том, откуда пошли фундаментальные основы нашего мира. Если ваши интересы не зациклены на вопросах древности славянских народов, а охватывают более глобальные проблемы – смело берите эту книгу.