Поскольку речь у нас идёт о международных отношениях, оговоримся сразу: Тешке позиционирует свою книгу в качестве политологической, и рассматривает концепт взаимоотношений между элитами национальных государств. Однако, по факту, книга выходит за рамки заявленной темы, и мне приходится обсуждать также теории управления и социальной стратификации, поскольку автор неоднократно к этим темам обращается.

В чём суть? По итогам Тридцатилетней войны, в 1648 году в Вестфале (Оснабрюке и Мюнстере) был заключён мирный договор который действительно имеет интересные особенности. Самой важной чертой его было то, что он регулировал религиозную политику национальных бюрократий на подотчётных им территориях, гарантируя свободу вероисповедания для поданных, с сохранением гражданских и политических прав. Кроме того, он переформатировал отношения внутри Romische Heilige Reich и выделял права княжеств как политических субъектов, при условии сохранения лояльности императору и рейхстагу. Все остальные положения имеют более частный характер, эти же части договора действительно имели большое значение для своего времени.

Так уж вышло, что именно этот договор стали считать точкой отсчёта современной системы международных отношений, включая общую конфигурацию дипломатии и международного права, суть которой заключается в том, что, якобы, суверенитет перешёл от королевской династии к национальному государству как политической структуре. Подобная популяризация является относительно недавним явлением, и её источником являются работы юристов и политологов середины прошлого века, и является, во первых, плодом поиска «истоков» изучаемой ими системы, во вторых, слабым знакомством и с самими договорами, и с их историческим контекстом. Это не вызывает особого удивления, поскольку большинство этих исследователей являлись сугубыми «новистами». Ныне теория «Вестфальского договора» как основы современного мира стала весьма популярной, и в России, например, считается sine qua non, наверное, в любом учебнике ТГП мы найдём сведения о «поворотном значении» 1648 года. Тем не менее, в условно «западной» науке дискуссия продолжается, исторические обстоятельства вокруг Тридцатилетней войны медленно, но верно исследуются, и «Вестфальский миф» уже изрядно подточен локальными и критическими исследованиями.

Поэтому книга немецкого историка Бенно Тешке чрезвычайно важна, поскольку она поднимает вопрос контекста 1648 года, причём не локального, а общеисторического, с размахом на тысячу лет. Взор Тешке охватывает историю Европы с каролингского времени, и рассматривает теорию акторов международных отношений, то есть эволюцию институтов, то есть, в общем-то, трудясь в рамках теории модернизации, перехода от архаичного общества к нововременному.

Каковы общие положения?

Автор исходит из марксистской логики теории собственности, правда, с поправкой на разделение большой архаичной формации и формации капиталистической, хотя он и не употребляет таких слов. В чём суть? Берётся старая добрая теория классов, и приводится, что называется, в согласование с реалиями социальных трендов. Что есть международные отношения эпохи Средневековья? По мнению Тешке, это система анархичных межличностных контактов, когда главным носителем политического суверенитета является отдельная сеньория. В его толковании сеньория – область власти представителя правящего класса, который извлекает продукт из подотчётного ему населения, и воспроизводит самого себя и свой образ жизни посредством реализации своего права власти, то есть – эксплуатации. То есть, сеньория как носитель суверенитета, по мнению Тешке, не разделяла внутреннюю и внешнюю политики, в силу того, что противостояла, с одной стороны, сопротивлению крестьянства, с другой – вступала в различные конфигурации взаимоотношений с другими сеньорами, из поколения в поколения инвестируя в средства принуждения и военной агрессии.

Со временем происходит трансформация коллективных сеньорий в монархии, выделяются правящие династии, в руках которых концентрируются властные полномочия, которые они в качестве привилегий могут делегировать части правящего класса. В рамках реализации власти-собственности и происходило «политическое накопление» и воспроизводство правящего класса.

Тут мы подходим к главной теме исследования – собственно, пониманию концепта «абсолютной монархии». В классической политологии, да и романтической историографии тоже, АМ рассматривается как нечто новое по сравнению с эпохой Средневековья, эпохой развития рационального управления и перераспределения средств, которые и привели к развитию капитализма. Однако многочисленные социально-экономические и социо-культурные исследования ясно показали, что это далеко не так, и процесс развития общества куда сложнее (впрочем, альтернативную точку зрения можно увидеть в книге норвежского левого экономиста Эрика Райнарта «How countries got rich…» (2007), который как раз защищает тезис о рациональном перераспределении благ ещё в Англии XV в. ). В любом случае, политика абсолютистских монархий на практике оказывалась далеко не такой прагматичной и рациональной, какой она должна быть в теории.

Тешке находит свою версию ответа – он вполне справедливо обращает внимание на то, что такая монархия представляет собой феодальную монополию, со всеми вытекающими. Основой деятельности монархии была внешняя политика, то есть приобретение политического «продукта», средства для этого они получали в процессе прямого налогооблажения, вне феодальной ренты (впрочем, можно ещё вспомнить захлебнувшуюся в золоте Испанию, прекрасный пример), контроль осуществлялся посредством «продажи постов» (по всей видимости, автор имел в виду привилегии и места в бюрократическом аппарате). Соответственно, корона не занимается инвестированием в буржуазию, промышленную или сельскую, поскольку это вовсе не является её задачей, её интересуют лишь те отрасли, которые необходимы для повышения собственной прибыли, в той или иной форме. Неизбывное противоречие заключалось в том, что активное политическое накопление требовало милитаризации, милитаризация требовала повышения налогообложения и пошлин, что вело к разрушению государства как национального субъекта. Наоборот, прямое налогообложение крестьян привело, как известно, к обострению конфликта между аграрными общинами и короной. Экономическая логика абсолютной монархии во оборачивается борьбой за рынки и торговые пути (что-то чрезвычайно актуальное для нашего «здесь»… не будем о грустном).

Таким же орудием оборачивается и политика «меркантилизма». Однако, для начала, разберёмся с тем, как Тешке толкует «капитализм» — понятие, которое давно уже стало объектом многочисленных идеологических спекуляций. Согласно его концепции, главное новшество капитализма заключается в новой форме массового перераспределения продукта. Труд и потребление отныне осуществляется через посредничество капитала – то есть организации средств производства, находящихся в собственности у класса капиталистов. Чтобы потреблять товар, необходима заработная плата, заработную плату можно получить в обмен на труд – седая классика политэкономии. Буржуа-капиталист, чтобы получать прибыль, должен инвестировать в производство, теми или иными способами.

По глубокой идее, меркантилизм отвечает внутреннему развитию капитала, по Марксу государство в этом случае является орудием капиталистов. Однако Тешке несколько корректирует эту идею, беря в пример Францию. Да, государство вводило монополии на отдельные отрасли и для отдельных производителей, но вовсе не для развития национального рынка, а для получения налога. Системы монополий и пошлин, отчасти, унифицировали рынок, однако они же создавали, по его мнению, известный перекос в производстве, мануфактуры трудились на экспорт и для внутреннего потребления роскоши. Реальную прибыль получали от внешней торговли, внутренний же рынок страдал от монопольных цен и производителей, которые, пользуясь поддержкой государства, наводняли рынок своим товаром. Грубо говоря, меркантилистская политика была направлена на получение феодальной ренты в несколько изменённом виде, в виде внутреннего перераспределения национального дохода.

Возникает вопрос: причём здесь Вестфальский мир 1648 года? Поясняю. Вспомним базовую концепцию, что именно тогда была создана современная система дипломатических отношений, и превратившая национальное государство в субъект права. Так вот: если следовать логике вышеизложенного, то абсолютные монархии Нового времени не являлись рациональными государствами, а были феодальными политиями, действующими в своих собственных интересах, заинтересованных прежде всего в извлечении дохода. Вопрос о защите интересов общества перед ними не стоял. То есть, Вестфальские договорённости являются точно такими же проявлением междинастийных отношений, после которого продолжилась политика расширения доходной базы, то есть политика воин и построения империй. Развитие системы национальных государств началось с возникновения по настоящему нововременного государства после 1688 года в Англии, после которого государство оказалось подконтрольно «ячеистому обществу» Альбиона, его превращения в инструмент рациональной политики.

Вот, собственно, и вся концепция Бенно Тешке, которая с куда большим тщанием, а местами и просто многословие, изложена в его книге. Книга весьма любопытна и обстоятельна, а уж концепт «абсолютной монархии», пусть даже и совсем не новый для условно-западной историографии, и вовсе должен вызвать пристальный интерес. Современный интерес не просто к общим концепциям, а к конкретной деятельности государства очень полезен, поскольку важно понимать сам механизм принятия решений в нём, его конкретное последствия и роль этих решений в развитии общества. В этом плане концепция Тешке действительно весьма любопытна и достойна внимания, особенно для исследователей российской монархии.

Однако, как и любая концептуальная монография, она вызывает массу вопросов и претензий.

Несмотря на то, что Тешке вполне удачно справился с демистификацией самого Вестфальского договора, его многостраничные и размашистые объяснения возникновения новоевропейского модернистского общества страдают от многочисленных огрехов.

Прежде всего, это сама оценка архаичного общества средневековья и его социальной конфигурации. Даже если игнорировать богатейшую региональную специфику средневековой экономики, стоило указать на важное значение горизонтальных связей и низовой реципрокации, чрезвычайно развитой в эту эпоху, во многом именно она определила трансформацию европейской экономики, отчасти оказывает влияние на колонизацию, на развитие городов и региональных рынков. Сеньория, несмотря на своё политическое влияние, имела, в общем-то, достаточно опосредованное влияние на экономический процесс, хотя и кормилась с феодальной ренты. История Средневековья – не только развитие властных институтов и феодальных воин, но и укрепляющихся корпоративных связей и появления новых форм самоорганизации, выработок новых форм «хозяйственных механизмов». Тешке предпочитает не делать на этом акцента, хотя это не могло не повлиять на конфигурацию взаимоотношений между элитой и корпорациями, ведь их взаимоотношения вовсе не сводились к процессу извлечения ренты… хотя кассовую борьбу, само собой, никто не отменял, хотя и классовая структура всё же вряд ли имела такой ярко выраженный характер, как настаивают марксисты. Средневековые города являются ярким проявлением этого процесса, автор же именует их не более, чем «торговые промежутки». Да, «феодальная революция» сыграла большую роль в развитии общества, однако не стоит, даже в общем, сводить к ней трансформацию всего социального.

В общем, ключевым фактором развития средневековой экономики, как мне кажется, является определённая степень автономии от власти, при выполнении ею функции защиты и правовой поддержки. Хорошая иллюстрация – Франция XV в., где поле Столетней войны возникали региональные рынки и ярмарки, и королевская власть существенно способствовала их развитию, поддерживая инфраструктуру, охраняя места торга и оказывая влияние на подчинённую знать, унифицируя региональную пошлину…

Во вторых – вряд ли «абсолютная монархия» была абсолютной на деле. Правитель всегда был ограничен сетью договорённостей не только с другими носителями династийного суверенитета, но и с «низовыми» социальными акторами – той же знатью, с банковскими домами, торговыми компаниями, отдельными производителями, которые вполне могли перебираться из государства в государство, лишая тем самым правителя налоговых выплат. Тешке совершенно зря относится с некоторым пренебрежением к броделевской схеме развития рынков, как глобальных, так и локальных, в частности, можно было бы обратить внимание на голландские Соединённые провинции и развития их рынка, совпадающем с крушением испанской гегемонии.

Короче говоря, как мне кажется, следует учитывать это сочетание развитие институализации и государства, и общества, того тонкого «лезвия бритвы» между государственным влиянием и децентрализованной системой, которое, наравне с культурой, и породило процесс модернизации Европы. Однако не стоит и забывать тенденций, которые стремились воплотить абсолютные монархии, которые действительно заботились, прежде всего, о расширении своих доходов и участия в Большой Игре великих династий…

Резюмируя: книга Тешке чрезмерно полезна, она, вопреки некоторым рецензиям, вполне свежа и интересна в самой постановке вопросов, тем паче, что ядро работы – разоблачение «Вестфальского мифа» и систем взаимоотношений абсолютных монархий – звучит вполне убедительно. В общем, книга более чем достойна прочтения.

История Османского государства, общества и цивилизации. Тома 1, 2. Под редакцией Экмеледдина Ихсаноглу. Перевод В.Б.Феоновой под редакцией М.С.Мейера. М. Восточная литература. 2006 г. XXXII+604 с., 126 илл., 8 карт + XXII+590 с., 238 илл., планы, твердый переплет, в суперобложках, увеличенный формат.

Глядя на заглавие сего весьма солидного по объёму двухтомника, поневоле испытываешь робость. Ну как даже в такой объём впихнуть настолько такой большой материал, касающийся и государства, и общества, и культуры? Особенно такой сложной страны, как Турция? В России на родном материале схожей смелостью обладают только Борис Акунин, да недавно почивший Андрей Сахаров, со всеми вытекающими из этой смелости последствиями.

Впрочем, это издание схоже с дежурными страноведческими монографиями, которые выпускала наша АН, вроде рецензируемой мною некогда «Истории Ирана» (1977). Однако тема слегка пошире. Если монографии АН обобщали итоги региональных исследований, сводя воедино выработанные марксистским (или псевдомарксистским) методом, то перед группой Эмеледдина Ихсаноглу, главного редактора двухтомника, встала другая задача. То, что изначально задумывалось лишь как подробный справочник, стало своего рода официальной версией истории Османской Турции, взгляд на империю глазами её наследников. В своём роде «История Османской империи…» являет собой попытку преподнесения позитивного взгляда на эту уже почившею страну, с выделением плюсов и без лишнего затушевывания минусов, причём без упора на противостояние с внешним миром, чем страдает, например, государственная российская историография.

Как правило, отечественные варианты истории Турции рассматривали, во первых, политическую, во вторых – институциональную историю, с редкими вкраплениями экономической и социальной проблематики. Главные редакторы этого издания решили поступить смелее, и в первый том упаковать всё, связанное с социально-политическими вопросами, второй же, не меньший по объёму, отвести культуре и науке, чтобы более ярко показать место Турции в мировой истории. Поэтому первый том содержит краткий очерк политической истории, объёмный раздел, посвящённый экономике, солидные главы о развитии государственных институтов и управлении, праве и военной организации… И удивительно куцый раздел по социальной истории. Второй том встретит нас обширными экскурсами в историю литературы, религиозных и научных учреждений и сообществ, а также познакомит с архитектурой и каллиграфией.

Что же вышло в итоге?

С одной стороны, авторы очень стараются придерживаться изначально заданного нейтрально-позитивного образа Османской империи. Достаточно сдержанно пишут об экспансии в Малой Азии и на Балканах, сдерживают душевные порывы, описывая противостояние с Австрией и Россией, стараются выделить позитивные черты каждого периода, причём отказываясь от традиционного разделения истории по правителям, отдавая предпочтение доминирующим трендам в политике. Это безусловный плюс. Даже правление Абдул-Хамида II (1978-1909), называемый русской историографией «зулюм» (в этом двухтомнике даже не упоминается), старается быть показанным как период попыток дальнейшего реформирования и развития, засилье же европейской деловой верхушки становится в их интерпретации инструментом модернизации гаснущей империи, а не элементом капиталистической экспансии, как писали советские турковеды. Описание внешних конфликтов весьма сдержанно, европейский концерт держав не слишком демонизирован на этих страницах, причём Россия для турецких историков фигурирует исключительно как европейская страна.

Конечно, когда речь заходит о болезненных точках истории, авторская попытка нейтральности отказывает. Безусловно, такой точкой является армянский геноцид, который острой занозой вонзился в сам образ Турции, став огромным пятном на её истории. Здесь эмоции изменяют историкам: саму главу, повествующую об этих событиях, они начинают с красочных описаний террористической деятельности армян, и их преступлений против центральной власти. Сам же факт геноцида, по факту, отрицается ими, и события в Восточной Анатолии рассматриваются как «обычные полицейские меры», которые были раздуты политиками для дискредитации младотурецкого правительства, и до сих пор служит разменной картой в политических играх, а также религиозной борьбе против ислама, угнетающего христиан-армян.

Однако не армяне, как ни странно, стали для авторов монографии главным триггером. Ну вы знаете, есть в национальной исторической памяти народ, чей негативный образ постоянно противопоставляется самому себе. В России таким народом являются поляки, которые, по словам ряда историографов, всю историю гадили нашей великой Родине. Для Турции таким народом являются греки. Именно обласканные, со слов авторов монографии, греки, защищённые правом зийймия и долгое время бывшие основной частью интеллектуальной элиты империи, в один прекрасный день попросту предали своих благодетелей, и вели подрывную деятельность весь XIX век.

Из существенных плюсов стоит выделит большой раздел, посвящённый экономике, в котором действительно содержится масса полезных сведений о её состоянии в разное время. Правда, один из самых важных вопросов – динамика внутреннего рынка – всё же остался на заднем плане, и мы не так много узнаем о товарообмене между различными регионами. Очерк же о социальной истории вышел слишком маленьким и контурным. Если в блоке, посвящённом экономике, мы видим не только структурированное описание институтов, связывающих государство с экономической жизнью регионов и попытки воздействия и контроля, но и диахронное движение этих процессов за полтысячелетия, то социальная история в трактовке авторов выглядит несколько статичной и обрывочной.

Более полными и насыщенными вышли разделы, посвящённые, собственно, институтам управления и военным силам Османской империи – здесь авторы потрудились по полной, показывая развитие государственного аппарата, разделив его историю на два больших периода – до реформ Танзимата и после.

Особенно удивляет отношение авторов к ильмие – учёному сословию, не только религиозного, но и светского толка. Здесь всё расписано очень подробно и обстоятельно, как будто составители пытались показать, что в Турции тоже развивались науки и было место идеям Просвещения. Это так, но и сами авторы признают, что свою негативную роль сыграли и процессы в обществе, в котором всё больший вес приобретали мистические секты, и идеи оторванности от тварного мира, и, во вторых, фрагментарная поддержка государства, которая далеко не всегда одобряла деятельность учёных, особенно с подачи шейх-уль-ислама.

Что до самой культуры, то бишь искусства и религиозных движений – здесь уже авторов охватила гигантомания. Представьте себе, что историю русской литературы излагают перечислением фамилий – «наиболее яркие представители русской литературы – поэты Пушкин и Лермонтов, прозаики Булгарин и Гоголь…». В такой вот примерно манере авторы изволят описывать собственную литературу, большая часть которых попросту неизвестна русскоязычному, а возможно, и европейскому читателю. Если изрядный корпус персидской поэзии давно переведён, а некоторые поэты, как Омар Хайам, имеют широкую популярность, то турецкие писатели так и остались для нас неизвестными, поэтому сухие характеристики почтенных авторов нисколько не меняют и не дополняют нашу картину. Так что, как ни удивительно, порадоваться особо нечему…

Что же в итоге? Любопытный двухтомник, солидная коллективная монография, одна из лучших в своём роде, но несущая ряд серьёзных… проблем, вряд ли недостатков. Однако для понимания самой исторической памяти идейных последователей страты «ильмие» эта монография просто необходима, и в какой то степени она отражает турецкую имперскую идею, которая весьма популярна в наше время.

Абсолютно новый период в истории Ближнего Востока, исламской цивилизации начался с возникновением Османской империи, а позже – с крушением династии аббасидских халифов в 1517 г., и фактическим объединением исламских земель под знаменем турецкой Порты. Во времена могущества турецких армий и были покорены раздробленный сирийский регион и богатый Египет, прибежище мамлюкских султанов. Однако как они существовали в составе этой империи, какова была повседневная жизнь этих стран?

Экспансия на Балканах, к примеру, была жестокой и кровавой, таким же было и управление. Разорённая за века Анатолия также говорила сама за себя, она вошла в XX век бедным аграрным регионом с вкраплениями западных предприятий. А Сирия, с её глубокими корнями кланового и общинного самоуправления? А Египет с его богатым земледелием и развитыми ремесленными цехами? Ведь всё это долгое время оставалось в силе?

Почему это важно для того, кто изучает человеческое общество? Османская империя – пример того, как чрезмерная концентрация власти и извлечения ресурсов приводит к катастрофическим последствиям для всего региона, однако не стоит представлять её страшным и жестоким, всё пожирающим монстром. Даже в рамках этого едва ли не вертикального общества могли существовать и другие реалии, которые могли дать свои импульсы развития. К таким регионам относятся Египет и Сирия, которое всю историю и Халифата, и Турции, стояли несколько особняком. В чём специфика?

Евгений Зеленев, историк-арабист и бывший (увы, политика…) декан Восточного факультета СПБГУ, как раз занимается историей этих регионов (прежде всего — Египта), охватывая в основном эпоху заката Порты, делая упор на социальную историю, культуру, идеологию, и попытку рассмотрения глобального цивилизационного контекста XIX века. Мы будем сегодня говорить о его книге 2003 года, в которой рассматривается не слишком часто поднимаемая тема специфики управления в регионах, насыщенных горизонталями, с определёнными местными элитами и относительно свободными рынками.

В качестве метода Зеленев выбирает довольно редкую среди отечественной «гуманитарки» синергетику, теорию о нелинейных процессах. Каждая ситуация имеет свою причинно-следственную связь, которая далеко не всегда вписывается в общую модель развития, и каждое событие порождает новую волну подобных сцепок, воспроизводя, умножая и преобразуя измерения в более общей закономерной среде, иногда меняя её общее течение (флюктуация). На пересечении отдельных видов закономерности возникает точка бифуркации, на которой возникает выбор между дальнейшими путями развития.

Метод, безусловно, интереснейший, особенно в применении к социальным процессам, которые имеют весьма текучие и нестойкие закономерности. А вот какой у автора подход к государству? Здесь уже сложнее, Зеленев останавливается на этом вопросе вскользь, но указывает, что государство является системой общественного управления на отдельно взятой территории, и является частью общественной системы, среди которых он традиционно выделяет (по политическому признаку) либерально-демократические, государственно религиозные, по принципу организации – авторитарные и тоталитарные, рациональные и иррациональные. В любом случае, государство для автора – это глобальная система управления обществом, во многом отвечающее за его эволюцию и развитие. Допустим. Как же это исходит из материала книги?

Египет и Сирию, пожалуй, стоит рассмотреть отдельно.

Итак, Египет. Традиционная мамлюкская военная знать. Мусульманское духовенство, традиционно сильное и держащее масштабные вакфы, и осуществляющее судебные функции, несмотря на султанские канун-наме и фирманы. Сельские регионы, со своими порядками, территориальными объединениями, родовыми община во главе с шейхами, коптскими центрами, стоящими особняком. Города с квартальными объединениями и ремесленными гильдиями-таваиф, а также купечеством, работающим на достаточно богатом внутреннем рынке, и периодически выходящим на внешний. В общем, от предыдущей эпохи Фатимидов Турции достался Египет с достаточно развитыми горизонталями, и сравнительно устойчивой экономической системой (справедливости сказать, развитые ремесленные объединения были довольно долго поддерживаемы властью фатимидских султанов).

Как же осуществлялось управление? Был губернатор – вали, и был диван – совет, имевшие силу исполнительной власти, при них существлвало финансовое и верховное судебное управление. Но, были бейликаты (тоже административные единицы), где власть диктовали мамлюкские шейхи, представлявшие собой своего рода альтернативную власть. И, наконец, была армия, расквартированная в Египте, которая имела своё собственное, неподотчётное вали командование, и имеющая смешанный характер, включая янычар, турок и мамлюков.

Контакты с населением, помимо попыток централизации суда, заключались в сборе налогов, которые отдавали на кормление мультазимам-сборщикам, управителям податного региона, которых, впрочем, можно было смещать. Судебное управление осуществлялось назначаемым из Стамбула кади-аль-куда, однако местное судейство лишь формально подчинялось ему. Управленцы, как ни странно, старались не лезть во внутренние дела объединений и корпораций, и степень их самоуправления была довольно высокой.

Казалось бы, не самый плохой социальный строй. Население могло лавировать между губернаторской, мамлюкской и военной элитой, и системой сдержек и противовесов получать поддержку с той или с другой стороны, пользуясь противоречиями между власть имущими. Но это до поры до времени. Ситуация изменилась…

Обратим внимание на интересную динамику.

В XVIII веке мамлюки смогли прибрать в свои руки основные нити административного управления, и приобрели широкий контроль над всей управленческой системой. И тогда (весьма поучительно) всей структуре горизонталей был нанесён первый, весьма чувствительный удар. Мамлюки взяли под контроль внешний рынок, причём совсем не административным путём. Они попросту закупали у французов дешёвые массовые товары, и по низким ценам продавали их на египетском рынке, что нанесло существенный урон ремесленным гильдиям. Таким образом, мамлюкский единоличный контроль способствовал первой волне экономического упадка Египта.

Следующий этап – французская оккупация и их система управления. Кстати, сразу видна разница с нашествием в Россию, где Наполеон и не пытался брать систему управления населением в свои руки. Французы, для повышения эффективности управления, создали общий для всего Египта диван, в котором заседали представители всех означенных выше общественных страт, и представители их, вероятно, впервые за всю историю могли принять участие в «большой игре» управления всем регионом, и осознать силу этого выборного начала, особенно французы сделали ставку на коптов, которые приняли активное участие в новой администрации. Поэтому возвращение Египта под контроль османов встретило не то чтобы сопротивление, но уже несколько иное общество.

Духовенство, ремесленничество и аграрные объединения могли теперь противостоять власти вали и армии, каирская община при поддержке духовенства и вовсе бросила вызов армии и мамлюкам, дав вооружённый отпор карательным отрядам. Казалось бы, наступила новая эпоха в истории страны, но не тут-то было, и перед нами возникает фигура албанского наёмника Мухаммада Али, сыгравшего огромную роль в истории региона Нижнего Нила, и отзвуки деятельности которого слышны по сию пору.

Прежде всего, Мухаммед Али – гениальный популист, один из самых великих в мировой истории. То, что описывает Зеленев, достойно любого предвыборного штаба. Мастерское лавирование между местным населением, которое со временем отстаивало своего кумира с яростью фанатов, султанской властью, недорезанными мамлюками и разными частями армии выдаёт умного и талантливого человека. Безусловно, таким его считает и Зеленев, отдавая также ему дань как человеку, проводившему модернизацию страны.

Ой ли? А если более внимательно прочитать предоставленные данные?

Придя к власти, Мухаммед Али сначала в течении нескольких лет дискредитировал и чужими руками аккуратно убирал наиболее весомых представителей местной элиты, расширяя структуру контроля и управления посредством бюрократии, состоящей из турок, и армии, основой которой были его соотечественники албанцы. Налоговые подати и госзакупки по бросовым ценам постепенно увеличивались, ограничивался внутренний рынок, развивался рынок внешний.

Безусловно, к модернизации стоит отнести развитие армии и всё, что этому сопутствует. В частности, создание промышленной инфраструктуры, позволявшей вооружить армию, наём иностранных специалистов для обучения и организации. Развивалось образование, открывались технические университеты, правда, тоже заточенные для нужд армии, правительство субсидировало сектор сельского хозяйства, создававший культуры на экспорт.

Безусловно, Зеленев оценивает эти явления положительно, как пример грамотной модернизации, сравнивая Мухаммада Али с Петром I, пусть даже и одной отрасли, впрочем, он также пишет, что основной мотив – личная власть и её расширение. Однако какова цена, и к чему это привело?

Альтернативные власти местные элиты были постепенно подчинены и подавлены бюрократией, сельское хозяйство было подорвано экстренными налогами и госзакупками, подорван внутренний рынок, то есть, произошла эрозия горизонталей, масса бывшего земледельческого населения была люмпенизированна. Что до механизма представления общественных интересов, то его попросту не существовало, все старые сцепки были заменены «васатой», индивидуальных точечных контактов населения с представителями власти, имеющих личную основу, и бывшую основанной, по всей видимости, на коррупции. Взявшая под контроль общественные ресурсы бюрократия мгновенно погрязла в чудовищной коррупции, пожирая едва ли не половину государственного дохода, причём никакие управленческие инициативы Мухаммеда Али – от создания альтернативной местной бюрократии до прямого ручного управления – попросту не работали. Извлечённые ресурсы же, в общем то, так и завязли в армейской системе, брошенные на расширение владений египетского султана в Сирии, Аравии и Судане. В итоге не совсем ясно, что же имеет в виду автор, когда пишет о том, что Мухаммед Али сформировал египетские политические силы, если общество само по себе не было модернизировано, и национализм выражался лишь в запоздалом создании национальной бюрократии.

С одной стороны, стоит заметить, Мухаммед Али строил свою систему управления и бюрократизации на европейском, в частности – на французском примере. Это так. Однако формирование бюрократии имело иной смысл, и мало было связано с общественными интересами. Зеленев отмечает, что характер их службы был не гражданским, а подданническим, то есть вертикальным, по своей сути, изначально став номенклатурной корпорацией, связанной с элитой, местами принявшей монополитистический и олигархический характер. Огромную роль играла и армия, отныне ставшей единственной основой государственности.

Отчасти и поэтому, после капитуляции Мухаммеда Али в 1841 г. в войне в Сирии Египет резко рухнул вниз. Лишённая военных заказов промышленность затухала, а внутренний рынок был отдан на откуп европейским товарам. Зеленев утверждает, что это не было катастрофой, ведь в наследство династии Али досталась развитая бюрократия, имеющая потенциал для развития… Но посмотрим, как развивалась система дальше.

Несмотря на ряд позитивных перемен, принесённых послёдышами Мухаммеда Али, иностранные державы посредством новоиспечённой бюрократии взяли под контроль всё управление Египта. Им даже не понадобилось строить какую-то новую систему управления, предшественники уже подготовили почву, став колонистами своей собственной страны, англичане лишь вложили определённые средства в выращивание хлопка. Конечно, было знаменитое восстание Ораби-паши в 1880-х, но это было скорее выступление армии против египетской администрации, обложившей налогами население, и иностранного вмешательства во внутренние дела региона. По факту, англичанам было нужно лишь контролировать нерационалистически мыслившую элиту, которая культивировала подданническое, а не гражданское развитие общества, разворачивая их в нужную Кабинету сторону.

Сирии автор уделяет куда меньше времени, хотя и там материал куда как интересен. Если Египет всегда был централизован, хотя бы в силу географических особенностей, то Сирия социально была очень пестра. В наследство от Средневековья этот регион получил развитую систему землевладения, как крупного, так и мелкого, территориальные ассоциации, торговые объединения городов, мощные родовые кланы и многочисленную христианскую общину, проживающую в южных регионах Палестины. И власть поэтому здесь имела весьма странный характер, так же, как и армия.

Поэтому, вплоть до вторжения Мухаммада Али, османские вали управляли здесь по принципу «делай так, как было принято раньше», то есть – пытаться осуществлять свою власть, лавируя между многочисленными группировками внутри Сирии, находясь в постоянном поиске компромисса. Но в начале XIX века новоиспеченный султан Египта попытался навязать региону свою систему управления с её жёстким бюрократическим централизмом. Да. Он потерпел неудачу, но это изрядно всколыхнуло Сирию, став своего рода точкой бифуркации, после которой общество пошло по другой линии развития. Это наложилось на реформы Танзимата, когда Рашид-паша пробовал ввести рационалистическую бюрократию, однако это внесло ещё большую сумятицу в пёстрый регион, тем более, что реформы шли крайне хаотично и непоследовательно.

Отделение Сирии от Турции предопределила последующая эпоха, эпоха жёсткой тирании Зулюм и, в особенности, националистическая политика младотурок, что привело к восстаниям, и к последующему отделению региона.

Разница в управлении двух регионов очевидна, пусть даже географически они совсем рядом друг с другом. В Египте – склонность к централизации, в Сирии – децентрализация, причём, по мнению автора, нарочитая, стремящаяся предотвратить региональную консолидацию.

Однако Зеленев не акцентирует внимание на, быть может, даже более важной черте сходства двух систем, особенно удивительных для Османской империи, в которой было провозглашено самовластие султана. Это, по сути, децентрализация обоих регионов. Порта поддерживала систему бейликата и мамлюков долгие десятилетия, и это была альтернатива их власти. В Сирии не стремились уничтожить местных шейхов и разогнать общины, а наоборот, встраивались в их локальный соцклимат. И это стало подспорьем, когда во времена кризиса власти мамлюки в Египте и локальные лидеры в Сирии смогли противопоставить себя военной силе Стамбула.

Что это значит?

К сожалению, автор этот вопрос даже и не ставит. Это не упрёк ему, и так материал поднят колоссальный, однако тема очень даже «рыбная». Преследовали ли власти иные цели, кроме выкачивания средств из регионов? Какими же были изначально взаимоотношения власти и общества, отношения симбиоза или господства и подчинения? Для архаики этот вопрос не праздный, не праздный и для дня сегодняшнего. Что, если децентрализация в Сирии была не формой политического управления, а способом сосуществования? И в Египте, где контроль за рынком осуществлялся только в регулировании верхней планки цен? Конечно, представление о неограниченной власти было, ведь султаны давно объявили себя безраздельными владыками всего исламского мира, однако существовало ли это на практике? Например, в Египте, несмотря на провозглашение всей земельной собственности государственной, спокойно продолжали совершаться сделки продажи, купли, аренды, и они даже фиксировались в официальных бумагах. Как это всё работало?

Другой важный вопрос, который задаёт автор – вопрос о модернизации, её роли и цене в архаичном обществе. Безусловно, тот же Египет явно шёл по этому пути, пусть и очень медленными, черепашьими шагами: так, в междувластие начала XIX века ремесленные организации были уже объединением мануфактур, а не кустарных ремесленников. Однако во времена Мухаммада Али, как уже было показано выше, происходит ускоренная модернизация, как пишет Зеленев, «с опорой на собственные силы». Пусть будет так, однако какова цель? Сам же автор и определяет подобный тип как «неорганическую модернизацию», то есть без опоры на внутреннее социальное движение, и имело внешний эффект «демонстрации». Привилегированные слои общества, и, в особенности, семейство Али обеспечивали себе комфортные условия существования, правления и расширения экспансии, при этом используя абсолютно немодерновые способы контроля, извлечения и перераспределения ресурсов. Эту модель также определяют как «имперскую», то есть с упором на развитый ВПК, что также сопровождается увеличением эксплуатации и перераспределением ресурсов, созданием ветвистой бюрократии, служащей инструментом этих начинаний. Более серьёзный уровень модернизации был осуществлён через много лет, уже в XX веке.

Модернизация же в Сирии имела более внешние причины, их импульс исходил из Стамбула и танзиматных реформ, имея также больше военный характер, частью проекта по преодолению технической отсталости Турции.

Итак, какой же вывод можем сделать мы? Безусловно, показанная нами часть мировой истории очень поучительна и сложна, её можно рассматривать с разных граней, с разных точек зрения. С одной стороны, мы видим, как централизация и модернизация империи Али разрушила египетское общество, и привело постепенно к внешнему подчинению всю страну, однако определённые преобразования всё же были совершены. Мы видим, что с ослаблением центральной власти экономика Египта всё равно росла, а с другой стороны, рыночная активность мамлюков на свободном рынке чисто конкурентными путями едва не привела египетскую мелкую промышленность и аграрный сектор к разорению.

Пусть каждый прочитает эту малоизвестную книгу, и сделает свои выводы сам.

(Отзыв – наполовину рекомендация, наполовину – лёгкое недоумение).

Да, пора почтенным интересантам расставаться с образами богатой и пышной Турции, нарисованной сериалом «Великолепный век», и начать потихоньку изучать трагическую, но, видимо, справедливую судьбу этой некогда могущественной державы, некогда правящей целыми народами. Стоит помнить, что государство, ещё вчера штурмовавшее стены Вены, очень быстро скатилось к статусу «больного человека Европы», и бывшие завоеватели сами оказались в положении излохмаченной и стоящей на глиняных ногах державы… История Османской империи очень поучительна, и её необходимо изучать всякому, кто интересуется не только историей Турции, но и просто динамикой развития и падения обществ и государств.

С чего же начать? Читателю предлагается на выбор сразу несколько обобщающих творений об истории Турции, тем паче, что лет пять назад было переиздано и издано сразу несколько вариантов. Не берусь судить о качестве книги Кэролайн Финкель («История Османской империи»), однако несколько переизданных монографий отечественных туркологов (Петросян, Еремеев) не слишком для этого годятся. Для отечественной туркологии, в которой выходило даже слишком много обобщающих трудов, свойственны определённые перекосы. Так, базовое изложение во многом ориентировано на внешнюю политику, на военную историю и договора с другими державами. Хронология изложения тоже страдала: так, большое внимание уделяли расширению территории в XIV-XV вв., пик могущества в XVI, века же XVII-XVIII выписывались куда менее тщательно, а история XIX века начиналась с Танзимата. Ну и, конечно же, огромное место в повествовании занимало младотурецкое революционное движение. Внутренняя политика, за редкими исключениями, осталась на заднем плане, где-то в районе галёрки, рядом с культурой.

Однако, прежде чем лезть в специальные работы, стоит всё же обратить внимание на одну небольшую обобщающую книжку, которая изначально задумана была как учебник для студентов-востоковедов, и его автором является Михаил Мейер, учёный, занимающийся историей правящих слоёв в Османской империи с XV по XVIII вв. Дмитрий Еремеев, историк-этнограф, написал всего пару глав для этого пособия, и автором его является лишь постольку-поскольку.

Чем же привлекает нас именно эта книга? На двухстах страницах автор умудрился чётко, последовательно и кратко дать общий и сжатый очерк истории Турции, сбалансированный и хорошо структурированный. Эпохи плавно перетекают одна в другую, даже кратко упомянутые деятели пригнаны к соответствующему контексту своей эпохи, реформы и реакции описаны без лишнего славословия, но достаточно объёмно и показательно. Стоит также заметить, что книга написана в 1992 году, и избавлена от большинства псевдомарксистских славословий.

То есть, формально, перед нами такой чистейший неопозитивизм, следовательно, не нужно ждать от этой книги, тем более, книги учебной, откровений или каких-то интересных открытий. Это чисто для поверхностного ознакомления с темой, не более.

Итак, часть рекомендации закончена, перейдём к недоумению.

Книга Мейера служит прекрасной иллюстрацией того, как историки порою вольно обращаются с социально-исторической терминологией, или, ещё точнее, с анализом социального контекста тех или иных явлений. Например, автор употребляет для средневековой Турции термин «феодализм», однако его конкретно-историческое содержание представляется довольно-таки размытым. «Феодализм» подразумевает существование независимых правящих слоёв, скреплённых сеткой горизонтально-вертикальных связей между собой и нижестоящим населением. Однако в сём сочинении не совсем так. С одной стороны, существует тотальное подчинение населения тимариотам и прочим держателям, да, однако их собственное представительство на этой территорией закреплено властью государства. «Феодалы» представляют собой ненаследственных держателей, и, по сути, являются своего рода государственным кормлением, частью недоразвитой управленческой машины Империи. Является ли спущенный сверху «феодализм» «феодализмом»? Если вспомнить пример англосаксонской Британии, можно ответить утвердительно, однако здесь уже иная социальная схема В Англии эрлы были связаны с королём через службу ему, их присяга была обоюдной, в Турции господствовало полное подчинение султану, читай – его придворной камарилье, и полное отсутствие прав как таковых.

Но и это ещё не всё. Мейер пишет о том, что система управления была двойственной, с одной стороны, управленцы и «феодалы», с другой – местное общинное и цеховое управление. Но, позвольте, султанская власть Османии объявила себя собственником всего на территории своей Империи, всё население объявлялось едва ли не арендаторами. Какое может быть самоуправление при полном отсутствии собственнического начала, а также при весьма специфической налоговой и переселенческой политикой? Вопрос интересный, и совершенно неясно, как это всё работало… если работало вообще.

Так что, книга весьма любопытная, но вызывающая ряд вопросов.

В качестве общей истории Османской империи, плюс державы Сельджуков – самое то.

В качестве экскурса в ближневосточное Средневековье… Лучше Светлана Орешкова и её раздел в монографии «Очерки истории Турции», где всё изложено куда более последовательно и аналитично.

Рекомендую для первичного ознакомления.

В науке истории ещё со времён древнегреческих папирусов пытливые умы делились на два основных типа – те, кто работает на широкие обобщения, крупные и размашистые мазки событий на столетия, и те, кто кропотливо собирает мелкие фактики, памятники, источники, занимается их контекстной обработкой, оставляя обобщение другим, более смелым историкам.

Но об этом чуть ниже. Рассмотрим предмет нашего сегодняшнего разговора. Да, это «Господин Великий Новгород», ушедший в прошлое, но оставшийся даже в массовом сознании символ несбывшегося будущего России. Будущего весьма гипотетического, смутного, неопределённого – но определённо не того, что заготовили гордые московские князья. Боярская республика Новгорода стала настоящим символом демократизма в глазах общественности, его воспевали и как оплот гражданских свобод, и как концентратор «боярской вольницы», разнузданного феодального разгула. И это только с одной стороны. С другой, Новгород наравне с Киевом имеет право называться «отцом городов Русских», откуда пошли, по легенде, истоки династийной единой государственности, объединившей разрозненные восточнославянские анклавы. Ведь именно сюда (точнее – тогда ещё на Рюриково городище) пришёл пресловутый князь из заморских варягов в 862 году…

В любом случае, Новгород в более позднее время не слишком схож со своими соседями, хотя, вероятно, в IX-X веках он не слишком бросался в глазах. По итогам своего развития он куда больше походил на классический город-государство, основанный на торговле, имеющий высокую степень самоуправления и сменяемости власти… Впрочем, последнее, по всей видимости, несколько утрачивает своё значение к XV веку. По итогам развития именно Новгород остался наиболее «европейским» анклавом на территории Руси в социальном смысле, наименее зависящим от какой-либо внешней воли, будь то государственная власть либо иные институты.

Впрочем, я недостаточно компетентен, чтобы вольно рассуждать о новгородской государственности и социальной системе на всём протяжении его существования. Обратимся к герою нашего разговора – Валентину Янину, человеку, проведшему большую часть жизни в раскопах древнего города, человеку, подарившему нам голоса из прошлого. Да, Янин был одним из первых, кто стал извлекать из сырой новгородской земли берестяные грамоты, на которых были начертаны записки, сообщения, пометки… В общем, вещи, казалось бы, не имеющие значения для большой истории – но в своём объёме сухие и скупые данные грамот дают картину жизни и быта людей, живших почти тысячу лет назад, дают возможность прикоснуться к их языку, к мышлению, к их повседневности – то, что брезгливо игнорировали церковные летописцы.

Ну так вот, возвращаясь к истокам – Янин принадлежит к учёным, по выражению Леонида Алаева, которые всю жизнь «собирают осколки». Ещё будучи юношей, он возился с древнерусскими монетами с дотошностью заядлого коллекционера, вымеряя и соотнося вес монет и древнерусских систем денежного отсчёта, итогом которого стала книга «Денежно-весовые системы русского средневековья: Домонгольский период», которую он издал в 27 лет. Чуть позже, в экспедиции Артемия Арциховского в начале 1950-х он нашёл новое увлечение, заключающееся в находке и издании берестяных грамот, совместного с лингвистами перевода и первичной интерпретации.

Именно интерпретация нас и интересует: ведь книга называется «Очерки истории средневекового Новгорода», написана она в 2008 году, то есть должна представлять собой концентрацию всего опыта изучения этого города, который прошёл за шесть десятилетий почтенный археолог. Например, его авторству принадлежит книга «Новгородские посадники» (1963), которая представляет собой институциональный анализ одной из форм самоуправления концевой общины. Поэтому я предполагал найти в этой книге сквозной анализ социально-политической истории Новгорода, механизмы организации, сформировавшие его уникальный феномен и, в конечном счёте, его пространное описание и толкование.

Однако первое, на что стоит обратить внимание, это на название: «Очерки истории…», то есть – зарисовки, фрагменты, элементы. Не цельное описание новгородского феномена, а фрагменты его истории. Второе – Янин – «собиратель осколков». Он сугубый практик, и исходит из узкого понимания источника, из конкретного факта, который он из себя представляет. Именно поэтому очерки истории у нашего героя предельно конкретны, узконаправленны и казуальны. Ведь даже обобщающий очерк по истории международных связей города для этой книги писал не Янин, а русист Елена Рыбина. Примеры?

Пожалуйста. Скажем, такая тема, как Новгород во времена монгольского нашествия. Эту историю знают все без исключения, и про Игнач-крест тоже помнят все. Избегая общих характеристик, Янин скурпулёзно и дотошно пытается определить место и время поворота батыевых орд вспять, немало страниц тратя на сложный текстологический и этимологический анализ происходящих событий. Или вот ещё один пример: боярское землевладение он рассматривает исключительно через казуальные данные, исходя из косвенных показаний актовых материалов и берестяных грамот, в полной мере рассматривая одну из боярских семей Новгорода. Ещё более яркий пример – изучение прекрасно сохранившихся мумифицированных останков Дмитрия Шемяки, одного из участников феодальных воин XV в., из которого был сделан вывод об отравлении мятежного князя, вероятно, по приказу Василия Тёмного.

Валентин Янин изучает историю Новгорода через казусы. Не землевладение вообще – а землевладение конкретных семей. Не просто сбор налога и ясака – а вполне конкретный сбор налогов в конкретной пятине. Не институт тысяцких и епископов – а история конкретных представителей новгородцев на этих должностях. Автор показывает широкую палитру живой новгородской жизни, но это не столько очерки истории города, сколько очерки по истории источниковедения города, и вероятных путей их первичной интерпретации. По этим очеркам не так просто изучать историю Новгорода как социального образования.

Тем не менее, в заключении Янин дал своё видение новгородского феномена, пусть даже и краткое – ведь историк не может обойтись совсем без теоретической базы. Три посёлка родовой аристократии (концы) были объединены в один город в конце X века, и, в целом, изначально их строй не слишком выделялся на фоне городов Древней Руси. Так, Янин ещё во времена Ярослава Мудрого выделяет систему концевого самоуправления и княжеской администрации («княжеский домен», концепт, вызвавший много споров в своё время), которые существовали параллельно друг с другом. Однако в XII веке Новгород «сбился с пути», укрепления княжьей власти не произошло, и в 1136 году боярство окончательно изгнало княжескую власть из города, став самоуправляющейся «республикой». Призываемый князь продолжал выполнять военные и судебные функции, однако с каждым годом терял своё влияние, появлялись новые институты управления, замещающие и эти сферы. Таким образом, к концу XIII века сложилась известная триада «посадник-тысяцкий-архимадрит», ежегодно переизбираемых и являющихся основными институтами управления и перераспределения в Новгороде.

Таковы краткие выводы, точнее, базовые предпосылки, из которых исходит Валентин Янин. Какие выводы сделаем мы? Если браться за историю Новгорода в её полном объёме, как уникального социально-культурного явления, то эта книга не годится. Но она содержит богатый фактический материал по казуальной истории этого средневекового города, по его внутренним и внешним конфликтам, застройке, политических и внутриродовых силах, и так далее, и так далее. «Очерки…» могут добавить дополнительных красок в картину истории Древней Руси, однако сам новгородский феномен и его место в истории нашей страны данная конкретная книга не поможет объяснить.