В этот сборник входит две работы Арона Гуревича, схожие темами, но, увы, неравнозначные по масштабу.

1. «Категории средневековой культуры» (1972). Самая известная работа Гуревича, это можно сказать определённо. Её читают и цитирую все – историки-медиевисты, античники, русисты, антропологи, филологи, культурологи, даже специалисты по новому и новейшему времени. Она переведена на десяток языков, и не раз переиздавалась по всему миру. В университетах США и Германии она до сих пор в списке обязательной литературы для ряда специальностей. Выход «Категорий средневековой культуры» стал настоящим шоком для образованной публики, причём не только в России, но и за рубежом. К шквалу похвал и критики присоединялись самые именитые историки мира, в частности, Жорж Дюби и Фернан Бродель. Уникальный случай – её научный потенциал не исчерпан, и до сих пор в списках литературы самых различных направлений можно встретить «Категории…», хотя прошло уже больше 40 лет со дня его публикации.

Всё дело в том, что здесь Гуревич фактически создаёт один из самых удачных методов исследования культуры и мировоззрения людей прошлого – «анализ картины мира через создание модели мира», то есть – идеального типа. Также «КСК» — одно из самых универсальных описаний семейно-родовой архаики, и мировоззрения его хранителей.

Конечно, Гуревич только размечал путь к своим будущим, чисто источниковедческим работам по истории культуры. Так что он набросал примерное поле, в котором нужно работать. Взял два пласта общества – архаичный (германо-скандинавский) и классическосредневековый (XII-XV вв.), и, взяв по своему вкусу набор категорий (в качестве опорных точек для сетки координат), и проанализировал отношение людей того времени (насколько есть возможность) к ним. Эти категории делятся условно на три группы – глобальные (Пространство и Время), Социальные (Право, Обычай, Сословия) и Экономические (Дар, Богатство, Труд, Собственность).

Посмотреть на мир глазами человека другого времени – вот главная задача, которую Гуревич ставил перед собой. С другой стороны, он пытался доказать, что архаичный, варварский компонент довлел над историей Средневековой Европы, оказав ничуть не меньшее влияние, чем христианско-римский.

Для поставленной задачи Гуревич перелопатил огромную гору литературы, практически вся она – на иностранных языках, именно поэтому её так тепло приняли за рубежом – она представляла собой определённый этап в развитии культурологии. Конечно, хватает недостатков, в частности, это касается подбора источников для подтверждения своих высказываний. Конечно, они все на месте, однако весь комплекс, конечно, охвачен не был. Во вторых – описание архаичных категорий у него основано отчасти на примере древних германцев и Скандинавии, правда, с «участием» «варварских королевств». Классическое средневековье представлено Францией, Англией и Германией, насколько подобное сравнение регионов в разных пространственно-временных координатах обусловлено, вопрос спорный, весьма.

Пожалуй, это всё, что можно написать о «Категориях средневековой культуры» — эта вещь, которую однозначно необходимо читать. Конечно, эта общая картина, которую нарисовал Гуревич, нуждается в многочисленных поправках, но стоит поблагодарить историка уже за то, что он создал такое масштабное исследовательское поле.

2. «Средневековый мир. Культура безвмолствующего большинства (1990). Эту работу на иностранные языки переводить никто не стал, и она стала одной из последних крупных работ Гуревича, написанных по тематике средневековой культуры. Она, конечно, талантлива и неплохо сделана. Однако я считаю, что это худшая работа незаурядного и выдающегося историка.

Какую задачу ставил Гуревич? Написать общую работу, которая показала бы базовую концепцию народной культуры Средневековья, и метод её исследования. Однако, по всей видимости, Арон Яковлевич работал уже на излёте, и эта в общем немаленькая книга лишена оригинальности предыдущих работ. Вернее так – она дублирует предыдущие работы. Некоторые главы – это просто слегка переработанные статьи, опубликованные раннее в периодике.

Самой неудачной является первая часть, где Гуревич пытается рассмотреть народную культуру раннего средневековья. Однако – неудача. Письменные источники чудовищно скудны, археологическими он пользоваться не будет, как это делал в случае с Древней Германией и Скандинавией. Поэтому Гуревич попросту собрал цитаты и высказывания, посвящённые простому люду, обнаруженные им в нарративах, сгруппировал и выделил в маленькие разделы, скудные по информации.

Вторая часть касается XIII века. Целиком компилятивная, Гуревич попросту пересказывает здесь свои предыдущие вещи. Это его источниковедческие исследования exempla и visions, документов, в какой-то мере отражающих специфику народного мышления, по результатам было опубликовано две монографии. Однако, пожалуй, новшество м является включен6ие сведений из проповедей Бертольда Регенсбургского (XIII в.), немущего много интересной информации. Плюс в состав раздела включены любимые Гуревичем исландские саги и «Песнь о Нибелунгах». Последняя имеет очень отдалённое отношение к народной культуре, да и насколько можно выявлять людское мышление посредством анализа саг… Это ведь тоже своего рода элитарный жанр. Хотя, многие из них описывают жизнь бондов, и могут всё же сказать что-то полезное… в сильном отрыве от континентальной Европы.

Последний раздел самый ценный, посвящён XVI – XVII вв., и описывает соотношение религиозной жизни крестьянства и официальной церкви, которое особо остро выявилось после начала Реформации. Также Гуревич описывает такое интересное явление, как «охота на ведьм», говоря о глубоких корнях этого явления, не столько связанных с Инквизицией, а скорее с народной психологией. Раздел основан не на источниках, а на сведениях литературы, с авторами которой Гуревич периодически полемизирует, иногда отвлекаясь на совершенно посторонние темы.

В целом, неудачная и неровная монография, содержащая мало оригинального, по сравнению с другими работами Гуревича. За исключением третьего раздела, достаточно слабая работа.

…Продолжая разговор о знаковых обобщающих работах, посвящённых Средневековью, нельзя не вспомнить имя того, кто во многом определил облик науки в XX веке. Это Марк Блок (1886-1944). Вместе со своим другом Люсьеном Февром он основал и поныне существующий журнал «Annales», в котором выразилось по настоящему новое понимание истории как науки, её приёмов и задач. Человек, во многом, был уникальнейший, интересной и драматической судьбы. Помимо университетской деятельности Блок был опытным военным, на фронтах Первой мировой он получил звание капитана и ряд наград, отправился на фронт и в позорные для Франции 1939-1940 года. Однако он не смирился со «странным поражением», о котором написал книгу позднее – в 1943 году Блок ушёл в подполье членом Сопротивления, для того, чтобы быть расстрелянным годом позже гестаповцами.

Несмотря на сложную жизнь, Марк Блок успел в ней многое. Книг и статей написано много, большинство монографий переведено на русский язык – знаменитейшая «Apologie pour l'histoire ou métier d'historien» (Апология истории) (1941), хорошо известная советскому историку «Les Caractères originaux de l'histoire rurale française» (Характерные черты французской аграрной истории) (1931), и оригинальная методологически в своё время «Les rois thaumaturges» (Короли-чудотворцы) (1924). Имеется и ещё одна работа, которая в своём роде подвела черту под всеми медиевистическими штудиями Марка Блока – «La societe feodale» (1939-1940). В ней он обобщил опыт изучения средневекового социума, представив своё видение прошлого, называемого нами «тёмными веками».

Конечно, Блок – прежде всего учёный, и скатиться до травления баек о деяниях сильномогучих феодалов он не мог. Историк подходит к материалу со своим вопросником, и выстраивает на его основе сетку координат, в которую и упаковывает известные ему факты. Итак, в качестве опорных точек модели историк берёт социальный строй, право, и любимый им mentalite (впрочем, уделяя ему больше подчинённую роль). В качестве временных рамок он берёт VIII-XIII века, географических – территорию распавшегося государства Каролингов плюс Англию. Итак, какова концепция?

В отличие от многих историков, Блок вовсе не призывает отказываться от определения «феодализм». Впрочем, он отказывается и абсолютизировать его, расширяя это явление до, скажем, «формации». Нет, французский историк понимает под «феодализмом» вполне конкретную форму существования социума. Когда государственные и родовые отношения ослабевают (под натиском внешних нашествий), когда члены социума вынуждены выстраивать друг с другом отношения подчинения-покровительства (вассалитет, пронизывающий страты насквозь), практически свернувшиеся на нет товарно-денежные отношения заставляют крестьян и их сеньоров образовывать отдельные натуральные хозяйственные анклавы, практически независимые друг от друга – тогда и образуется феодализм.

Время IX – XIII веков не так тщательно описано в нашей литературе, как другие части средневековья (это не касается крестовых походов), и со стороны кажутся статичными. Однако Марк Блок лучше всех смог показать, насколько это время наполнено социальной динамикой, насколько оно подвержено изменениям, внутренней эволюции и перестройки общества. Время образования «Великих расчисток» и крупных сельских и городских общин, формирования государств и наций почти в современном виде, становления основных социальных и политических институтов, выживших на века вперёд – эпоха «Становления Европы». Блок описывает формирование облика европейского социума, идя «снизу» (похожую попытку много позже с позором провалил Жак Ле Гофф, сведя своё «Становление Европы» к эволюции форм западноевропейской элитарной культуры).

Отдавая дань своим предшественникам, Блок постоянно вписывает в социальную динамику средневекового общества право – то, на основе чего были написаны тысячи томов истории «Тёмных веков». Однако основатель «Анналов» постоянно подчёркивает изрядную пропасть между реальностью и правовыми нормами, глубокий синкретизм, если можно так выразиться, римских и германских правовых форм. Кроме того, он пишет и о влиянии банального человеческого фактора – простая с виду структура феодального общества постоянно усложнялась и искажалась его же носителями, создавая пестрейшее полотно, и создавая очаги напряжения между людьми.

Концепция Блока изящна и красива, и, самое главное, вполне наглядно методологически обоснована конкретными фактами. Главное в методологии Блока – постоянное совмещение «макро-« и «микро-« уровней исследования, а также – отсутствие чётких идеологических и концептуальных предпосылок. Главное в творчестве Блока – реальный человек, совокупность подобных ему образовывает общество, и это – главный объект исследования. «Феодальное общество» стало методологическим примером для нескольких поколений исследователей, и, по мнению многих, его актуальность в этом смысле жива до сих пор.

У нас он не стал даже академиком, хотя его влияние – колоссально. По специальности Гуревич – германист, учился у Евгения Косминского и Александра Неусыхина, и, следовательно, вышел из под их опеки как опытный учёный – «аграрник», занимающийся социально-экономическими отношениями Раннего Средневековья. Кандидатская у него была вполне традиционная, по складыванию феодальной зависимости английских крестьян в донорманнский период, однако позже он сменил тематику. Уже занимаясь Англией, он почувствовал определённую ограниченность традиционных тем «аграрников», и существенно расширил методику исследования, дополнив классическую социально-экономическую историю культурно-антропологической. Впрочем, назвать Гуревича «культурологом» язык не поворачивается – а вот социальным историком – вполне.

В этот сборник входит три работы Гуревича, написанные в разное время, но объединённые временем – Ранним Средневековьем. Две работы композиционно похожи, другая же носит скорее научно-популярный характер. Итак…

1. Аграрный строй варваров (1985)

В общем-то, не совсем самодостаточная вещь, а глава к коллективной монографии «История крестьянства». Этот достаточно известный трёхтомник от АН писался довольно долго, долго редактировался, и рукопись немало маяли в издательстве. Первый том отдали на откуп германистам Гуревичу и Мильской, франковеду Бессмертному и другим, менее известным личностям. По просьбе учёных их учитель, Александр Неусыхин, написал главу об эволюции общественного строя варваров, построив её по красивой эволюционной схеме – от кровнородственной и соседской общин к индивидуальным хозяйствам, насильно отчуждённым позже злостными феодалами, превративших их в крепостных. Неугомонный Гуревич, считавший эту концепцию намертво устаревшей, написал в полемическом задоре свой вариант эволюции аграрного строя. Конечно, вымарывать главу уже покойного Учителя для него и его товарищей было хуже любого кощунства, и оба варианта оказались в составе сборника.

Гуревич здесь вступает в бой сразу с тремя направлениями в германистике – с общинной, вотчинной и номадной теориями. Кратко – общинная настаивает на существовании общины-марки у древних германцев до ВПН, вотчинная упирается в аристократическое землевладение, номадная – в кочевничье прошлое предков современных немцев. Гуревич же обратился к археологии и лингвистике, нарисовал иную картину. Итак, население нынешней Германии жило веками на относительно постоянных местах проживания, обособленными поселениями, чаще – хуторами. Гуревич считает, что основной ячейкой социума являлась семья и семейная община – соответственно, в сакральной собственности которой находилась возделываемая земля. Это не частная собственность, не posessio римского права, скорее – нечто, находящееся в комплексе мировоззрения человека того времени, напоминающее норвежский odal (об этом – в другой раз). Центром вселенной для человека был его дом, хозяйство.

На протяжении всей главы Гуревич прослеживает прежде всего историю общины. Он не отрицает её существования до ВПН – но считает крайне аморфным образованием, не communitas, а скорее институтом для регулирования территориальных вопросов. Во времена ВПН и эти хрупкие отношения рушатся, и община (совсем в другом виде) возрождается уже в классическое средневековье, ставя её в один ряд с урбанистическими процессами.

Помимо основной концепции, работа содержит массу сведений о хозяйстве древних германцев (по данным археологии) и социальному строю, который был далёк и от военной демократии (уже в нашу эру), и от феодальной системы.

2. Походы викингов (1966)

Первая книга Гуревича, и один из первых образцов адекватного научно-популярного произведения о викингах-скандинавах. Оригинал, конечно, был богато проиллюстрирован, здесь, конечно, мы такого великолепия не найдём, нам оставили только текст. Кратко и доступно автор описывает, по моему, все основные стороны жизни это уникальной цивилизации, умудрившись коснуться самих военных походов как бы вскользь. Гуревич старается показать весь размах норманнской экспансии, их военные и торговые контакты, освоение Исландии и Гренландии, перенесение своих общественный и хозяйственных порядков в английское Дэнло, купеческие экспедиции. Автор подробно описывает социальный строй, царящий на родине викингов, и пытается выделить основные причины начала таких невероятных по размаху кампаний. Особняком стоит последняя глава книжки, которую Гуревич целиком посвятил культуре скандинавов, описывая вкратце основные стороны их духовного мира. Он не пытается ограничиваться сведениями о прекрасно всем нам известной религии – рассматриваются также скальдическая поэзия, изобразительное искусство, культура письма. Гуревич старается показать викингов как людей, которым был присущ достаточно сложный комплекс воззрений, а не обыкновенными дикарями.

В общем, книжка заслуживает всецелого внимания, как одно из лучших пособий по скандинавской субцивилизации. Для первоначального ознакомления – более чем.

3. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе (1970)

Одна из самых известных, и, как мне кажется, лучших работ Гуревича. Защитив докторскую, Гуревич посмотрел на Ранее Средневековье другими глазами, через призму скандинавоведческих штудий. У него за спиной был уже совсем иной опыт – опыт социально-культурного анализа, опыт исследования архаичных, глубинных черт германской дофеодальной цивилизации. Тогда Гуревич решил по иному посмотреть на историю Европы, и поделиться своим знанием, выпустив вышеназванную книгу. Но не повезло – несмотря на честно разбросанные по тексту цитаты из Первоклассиков, бросалась в глаза глубокая разница между традиционной марксисткой медиевистикой, и концепциями Гуревича. За публикацию этой книги Гуревичу попало, причём очень сильно, и не от кого нибудь, а от самого министра Просвещения СССР Александра Данилова – он заклеймил нашего автора как реакционного «структуралиста», Арона Яковлевича едва не выгнали из АН. Не будем, впрочем, вдаваться в подробности – книгу приняли другие люди, её читали взахлёб многие медиевисты, как у нас, так и на Западе, и для многих она становилась культурным шоком. Её ругали так же часто, как и хвалили, но равнодушным мало кто остался. Что же это за книга такая, произвёдшая такой колоссальный удар по умам?

Уже предисловие преподносит читателю сюрприз – Гуревич пишет о «классическом феодализме» как о простой «модели», и ограничивает его севером Франции. Опираясь на свой старый тезис о «многоукладности» Средневековья, автор намекает на многообразие путей складывания феодальных отношений и антагонистических классов. А.Я. прозрачно намекает, что дело не только в синтезе римских и германских общественных структур, но и в изначальном многообразии социальной жизни.

Первая глава посвящена вполне традиционной для «аграрников» теме – складыванию права собственности на землю. Сюрпризы, однако, не заканчиваются – Гуревич посмел отвергнуть классическую схему Энгельса! Согласно ней, свободное крестьянское хозяйство-аллод с ростом социального неравенства превращается в частную собственность, отчуждаемую более «сильными» владельцами. Феодалы, благодаря ленным пожалованиям, становятся хозяевами земель, и сдают её в обработку безземельным крестьянам. У Гуревича, однако, не так. Аллод он сближает с норвежским odal и англосаксонским folclend, считая его центром сакрального мира человека средневековья. Такая земля трудно превращалась в частную собственности, так как была связана с семейной группой. Соответственно, автор видит главную причину складывания феодализма не в экономических процессах. В каких же? Существует крестьянство, крупный слой аллодистов. Существует королевская власть, которая связывает с собой, по давнему племенному обычаю, весь народ, живя за его счёт. Крестьяне, зачастую не желая нести государственное тягло, шли под сень защиты могущественного сеньора, оформляя с ним precaria какого-либо их трёх типов – договор о передаче части его прав на землю, либо на самого себя. С земли, однако, его не имели права выгонять – он был там хозяином согласно семейному праву, сходному с odal (спорно, но преинтересно). Похожим образом складывается и феодальная вассальная система – не через земельные пожалования, а посредством личных договоров между индивидами. Таким образом, Гуревич говорит не о феодальной раздробленности государства, а об очень сложной системе межличностных отношений, имеющих скорее догосударственную природу.

Гуревич, развивая эту тему, пишет и о понятии «богатство», которое также, как ни странно, не несло в себе чисто экономическое смысловое наполнение. Богатство, по его мнению, некое мерило социального престижа, нёсшее в себе специфическую социальную функцию, с одной стороны. С другой – сакральное понятие. Богатство – это накопленная удача в экзестенциальном смысле, однако его растрата давала больше влияние в обществе, нежели накопление. Отсюда Гуревич обращает внимание и на иное понятие – «дарение», которое также играло важную коммуникативную роль в средневековом обществе.

Далее – рассмотрение социальных групп в Ранее Средневековье, но не описание, а характеристику того, какую роль они играли в жизни человека. Впервые в своих работах Гуревич поднимает тему индивида. В отличие от многих, он утверждает тезис о существовании индивида в то далёкое время, но оценивает его о другому. По теории А.Я., индивид стремился быть членом социальной группы, соответствовать некому существующему у него в голове идеалу. Сначала человек был членом семьи, рода, однако с распадом этих отношений они стали более территориальными и профессиональными. В любом случае, человек являлся членом какой-то корпорации, и не мог существовать вне её.

В конце концов, Гуревич пишет, что не знает, что такое «феодализм». Казалось бы, зачем городить столько информации о возникновении того, чего ты не знаешь? Однако ясно – слово «феодализм» отнюдь не безобидно, и Гуревич отказывается от него совершенно сознательно. Его главное, центровое понятие – «многоукладность», и сводить многообразие социальных форм к абстрактному «феодализму» он не считает нужным.

Так что «Генезис феодализма…» — возможно, уникальный образчик плодотворного сочетания социально-экономической истории и культурологи, на который в любом случае стоит обратить внимание. Этот опыт мало кто повторял (если повторял вообще), а, возможно, он бы дал нашей науке очень много…

…Такие вот три вещи. Эти замечательные работы нельзя пропустить – любой, кто увлекается Средними веками, обязан прочесть хотя бы «Генезис феодализма…». Это шанс увидеть Средневековье не в феодальных воинах или церковных интригах, но во всём многообразии форм его жизни.

Слово «Марксизм» вызывает у русского любителя истории в основном две реакции – либо резкое сокращение лицевых мышц, выдающее желание плюнуть в область твоих ботинок, либо появление огня в глазах, выдающего стремление отстаивать свою Веру в Учение. Причём, зачастую, и те и другие не читали ни Маркса, ни Энгельса, ни Ленина, зная об узловых установках марксова метода только из косвенных источников в стиле «мне Рабинович напел».

А между тем марксизм сделал очень много для науки. Он поставил такие вопросы, какие ранее не привлекали внимание исследователей. Не имеет значение, был автор марксистом или нет, важно только то, что подчас исследования историков являлись реакцией на постулаты марксисткой историософии. Марксизм выступал за идею синтеза человеческой истории на основе отношений, складывающихся в процессе повседневного производства – проще говоря, работы на обеспечение своих естественных потребностей. Изучение общества в этом направлении дало определённые плоды – взять ту же русскую аграрную школу, испытавшую большое влияние марксизма, или востоковедческие исследования Дьяконова, Илюшечкина, Большакова и многих других. Можно ещё вспомнить работы Жоржа Дюби, Фернана Броделя, Эрика Хобсбаума.

Марксизм развивался на Западе – правда, там он не был Учением, и не подвергался жутчайшей вульгаризации и мозголомной пропаганде. Марксизм там оставался тем же, чем и был в реальности – методом исследования исторической реальности. И, далеко не свободный от чужеродных влияний, он претерпевал порой невиданные метаморфозы…

Перри Андерсон – один из главных теоретиков так называемых «новых левых». Это интеллектуал широкого профиля, в разное время высказывающийся о самых разнообразных проблемах современной философии, социологии и истории, правда, с разным успехом. Он бросал вызов французским структуралистам, обвиняя их в консервативности («Истоки постмодернизма»), критикует английских соратников-марксистов («Разногласия в английском марксизме»). В молодости же начинающий историк Андерсон предпринял амбициозный проект – написание, ни больше, ни меньше, истории возникновения современных европейских государств с точки зрения материализма. Книга называлась «Происхождение абсолютистского государства», и её должно было предварять небольшое введение, касающееся социально-экономической ситуации Средневековья. Однако Перри увлёкся, и в результате введение стало отдельной книгой, получившей название «Переходы от античности к феодализму», вышла она в 1974 году.

В чём особенность работы Андерсона? Во первых, его открытость. Для большинства отечественных марксистов она нехарактерна, автор же даже предпочитает их вволю критиковать, ссылаясь на многочисленные недоработки работ Бородатых Учителей. Он очень редко балует читателя цитатами из Классиков, предпочитая опираться не на букву, а на суть марксистского метода. Во вторых – знание языков. Библиография Андерсона, конечно, достаточно ограничена, но включает в себя весьма знаковые вещи – например, «Феодальное общество» Марка Блока, о котором автор отзывается в восторженных тонах. Знание русского языка позволяет ему познакомится и с достижениями нашей, отечественной науки – так, на него большое влияние оказали работы Елены Штаерман о кризисе античного общества. Он в курсе и дискуссий медиевистов по поводу феодализма – например, о дискуссии 1970 года по поводу разнообразия способов производства в Европе. Остаётся неизгладимое впечатление, что Андерсон также внимательно изучал и нашумевшую работу Арона Гуревича «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе» (1970), многие выводы у них весьма схожи.

Итак, о чём книга? Андерсон ставит себе задачу рассмотреть, каким образом произошло становление основных «общественных формаций» (не в классическом смысле) в Европе, какие силы воздействовали на их появление. Как материалист, Андерсон ставит во главу угла эволюцию, изменение способа производства и пропорциональное изменение «производительных сил».

Итак, стартовая установка – рабовладельческая формация, финальная стадия которой знаменуется становлением тупиковой закольцованной олигархической структуры, в которой главной производственной ячейкой становится крупная латифундия, с лежащим в её основе рабским трудом. Синтез с германскими элементами поле «Volkerwanderung», отличавшимися общинно-аллодиальной структурой хозяйства, породила ту систему, которая и именовалась «классическим феодализмом», возникшим к IX веку, с манориальной системой, бенефициариями, зачаточной феодальной лестницей и прочими прелестями жизни. Однако Андерсон говорит также и о пестроте укладов средневековья, напирая на совмещение самых различных хозяйственных элементов, от рабства до свободного аллодиального владения, считая это залогом самостоятельного развития сельскохозяйственных структур, породивших позже иной элемент, вырвавшийся из феодальной системы — город. Вопрос о региональных различиях между синтезированными элементами «формаций» автор разбирает особо.

«Раздробленный» феодализм «снизу», характерный для Франции, резко отличается от феодализма, навязанного «сверху», и автор это прекрасно осознаёт. Многообразие форм и укладов – такова суть эпохи средневековья, феодализма в чистом виде не существовало никогда, и каждая «общественная формация» — уникальный элемент эволюции способов производства. Хотя многое в теории Андерсона сводится к доле синтеза элементов различных «формаций». Скандинавия и Восточная Европа служат примером эволюции первобытнообщинных структур с незначительной степенью влияния средневековой синтезированной формации Западной Европы, причём в случае с Востоком одним из основных элементов недоразвитости феодального уклада служит «кочевничий тормоз». Сложные, мягко говоря, взаимоотношения осёдлых земледельцев и кочевых скотоводов породили неустойчивый баланс, эдакий симбиоз, который, правда, в течении Средневековья так и не перелился в полноценный синтез. В целом, по мнению Андерсона, развитие производительных сил и способов производства на Востоке Европы совпадают с Западными – что и характеризуется так называемым «вторым изданием крепостничества». Историю Византии автор оценивает по другому – с его точки зрения, здесь происходили обратные процессы. Вместо синтеза имперского рабовладельческого элемента с варварско-славянским, произошло взаимное отторжение и разложение общественных систем, приведший к распаду и разложению обоих, и быстрой ассимиляцией во время османской экспансии.

Скажу честно – это одна из лучших обобщающих работ, мне известных – наравне с «Проблемами генезиса» и «КСК» Гуревича, с «Феодальным обществом» Марка Блока, с работами Иосифа Кулишера. С отдельными положениями Андерсона можно спорить до бесконечности – благо материала хватает, неточностей, перетяжек, притянутостей здесь хватит на несколько поколений медиевистов… Впрочем, как и поставленных вопросов. Главная красота исследования заключается в лаконичности и чёткости концепции Андерсона – далеко не всем дано создавать подобные вещи.

Так что, весьма рекомендуется к прочтению – любому, кто интересуется историей средневековья. Взгляд с птичьего полёта, пуст даже и весьма смутный, всегда полезен, особенно когда взгляд направлен на какие-то глобальные вещи.

Михайлова И.Б. Средневековый Багдад ( некоторые аспекты социальной и политической истории города в середине X — середине XIII в.). Ответственный редактор О.Г.Большаков. М. Наука. ГРВЛ. 1990г. 158 с., обложка, обычный формат.

…Честно говоря, даже не знаю, для кого пишу сию рецензию – вряд ли кто из уважаемых читателей возьмёт прочитать, или хотя бы найдёт это сочинение, но тем не менее – возможно, кому-нибудь из просвещенной публики это понадобится.

В нашей стране с середины века существует два больших направления в изучении средневековых городов. Первое – охватывает Западную Европу, здесь уместно вспомнить имена Виктора Рутенбурга, Михаила Сюзюмова, Соломона Стама (наш, саратовский, между прочим), и многих других. Эти исследовали, так или иначе, решали проблему «феодальности» города, пытаясь понять, какое он место занимает в истории – органично входит в структуры средневековья, или наоборот, служит в нём раковой опухолью. Другое направление было во многом инициировано Олегом Большаковым, написавшим во второй половине прошлого века две прорывные работы («Средневековый город Средней Азии» (1973), и «Средневековый город Ближнего Востока» (1984)). Наравне с другими авторами (Клара Ашрафян, Элеонора Стужина, и прочие) он определил основную парадигму исследований – восточный город как органичное продолжение государственных редистрибутивных структур, прежде всего несущих административных характер. Согласно Большакову, город прежде всего – место перераспределения прибавочного продукта, которым целиком и полностью распоряжался правитель и его администрация.

Скажу честно, я так и не смог найти информацию об авторе этой книжки, её нет ни на одном академическом сайте. Косвенно можно понять, что «Средневековый Багдад» — это текст диссертации, судя по объёму – кандидатской, и, судя по выбранной тематике, она была написана как раз под надзором Большакова. Почтенный профессор рассматривает города Сирии, Палестины и Египта, даже накапывая довольно богатый актовый материал, однако столица Аббасидов у него остаётся за кадром. Не закрыла мощных лакун и его предполагаемая ученица Михайлова – ей всё-таки не удалось показать центральное место Багдада в мусульманском мире, как центра культуры, религии, экономики… Своё внимание она сосредотачивает на политической истории города (читай – Халифата Аббасидов) и его социальной структуре.

Источники, правда, исключительно нарративные – нет на руках у автора ни актовых материалов, ни археологических данных (что неудивительно – город перестроен целиком, восстановление КС вряд ли возможно). Отсюда и такое ограничение тем исследования – не всё можно извлечь из исторических сочинений. Время тоже ограниченно – с X века (приход к власти Буидов) и заканчивая нашествием кочевых орд монголов в XIII веке. Багдад постоянно был объектом борьбы сначала буидских, затем сельджукских султанов, оставаясь знаком власти для светских мусульманских правителей. Причём халиф никуда не исчезал – он занимал незначительное, практически подчинённое положение.

И вот тут открывается весьма интересный сюжетец. Да, конечно, Михайлова остаётся в тренде своего учителя, и описывает подчинённый центральной администрации город. Однако, исходя из текста, становится ясно, что жители Багдада вовсе не были пассивными наблюдателями. Единым остаётся одно – и сунниты, и шииты города практически всегда выступают за Халифа, наследника Посланника Аллаха, зачастую жестоко противостоя не сакрализированным светским султанам и их администрации.

Ещё одно – само деление городского социума. Багдад разделён на кварталы – по территориальному, отчасти – религиозному признаку. Постоянное противостояние районов – тоже регулярно всплывающая тема книги, хотя автор и не торопится их как-то истолковать. В отношениях кварталов с властью Михайлова прежде всего видит противостояние – в её материале доминирует описание того, как полицейские силы власти пытаются остановить регулярные конфликты внутри города, встречая неизменное противодействие всех сторон. Некоторую монотонность описаний нарушают периодические столкновения с регулярной армией тюркских династий. Ещё интересный момент – две организации внутри городского социума, собранных на этико-религиозной основе – футувва (нечто вроде светского монашества) и аййары (позиционировавшие себя как часть футувва). Аййары – частые гости на страницах книги, это независимые от чьей-либо власти, судя по описанию – анархисты и разбойники, постоянно противостоящие то халифской, то султанской власти. Существование подобных организаций на Востоке – вообще весьма любопытный факт, особенно если учесть, что они оставались в лоне мусульманской общины.

Вердикт – неплохая монография, для тех, кто «в теме». По крайней мере, она даст возможность судить об обществе мусульман не по красивым поэтическим касыдам, и сомнительным псевдоориенталистским романам, а по реальной повседневной и суровой жизни восточной столицы.