Новый научно-фантастический роман Станислава Лема«Голос господина» написан в форме дневника главного героя – старого математика. В записках, опубликованных после его смерти, гениальный учёный говорит о серьёзных осложнениях военно-политического характера, вызванных научными открытиями.
Сюжет книги – явный намёк на историю проекта «Манхэттен» (под этим кодовым названием велись работы над атомной бомбой в Лос Аламосе), а многие персонажи напоминают известных учёных-физиков. Как замечает критик еженедельника «Жице литерацка» Мацей Шибист, «костюм фантастики – здесь маска, но маска, задача которой – не заслонить, а открыть».
В книге много места занимают размышления о возможности взаимопонимания между разными космическими цивилизациями, о культуре нашей планеты и путях её развития, поднят ряд философских вопросов.
Автор выражает глубокую веру в прогресс человечества и человеческого духа.
-----------------
Мацей Шибист / Maciej Szybist. Głos pana z radia // Życie Literackie 1969, nr 26, s. 3. Zob. też S t o f f, op. cit.,
s. 163. (Читать рецензию в газете "Życie Literackie" 1969, № 26 на с. 3).
Всё началось с того, что два года назад редакция «Литературной газеты» поручила мне выяснить, кто из писателей фотографировал в гражданскую войну, с тем, чтобы опубликовать снимки. Увы, дело оказалось не таким простым, как представлялось вначале: полвека назад фотографический аппарат не был «предметом ширпотреба»; поэтому в архивах не нашлось ни одной фотографии, а сотни опрошенных не назвали ни одной фамилии. Ответы давались такие:
В. РОЖДЕСТВЕНСКИЙ. Я был участником штурма Зимнего и мог сделать много интересных снимков, но, к сожалению, тогда у меня не было фотоаппарата...
А. БЕЗЫМЕНСКИЙ. Во время гражданской войны воевать — воевал, а фотографировать — не фотографировал…
М. ЛЫНЬКОВ. У нас, у белорусов, такая беда: все наши архивы погибли во время Отечественной войны.
Б. КЕРБАБАЕВ. Тогда фотоаппараты были большой редкостью, а чтобы писатель-туркмен с фотоаппаратом… Все появилось потом — при Советской власти…
К. ГАМСАХУРДИА. Нет, я этим никогда не занимался... Кто мог снимать в гражданскую войну? Не знаю...
Одному из старейших наших писателей я позвонил последнему — было точно известно, что в то время он не фотографировал. Ответ оказался неожиданным:
— Я помню одного писателя, который фотографировал в те годы, это был иностранец — Герберт Уэллс. В 1920 году он приезжал в Россию, и тогда много фотографировал — я хорошо помню.
Да, было бы заманчиво получить снимки, сделанные великим фантастом полвека назад. Только сохранились ли они?
Когда мы с журналисткой Аллой Пегриковской попробовали соединиться с сыновьями Уэллса «впрямую», нас ждало разочарование: телефон старшего, Джорджа, несколько дней не отвечал, а младшего, Франка, входил в особый «красный лист», номера которого оглашению не подлежат, как любезно сообщила лондонская, телефонистка.
Мы обратилась к автору предисловия к пятнадцатитомному собранию сочинений Уэллса — Ю. Кагарлицкому. Ну, конечно, кто же может помочь, если не наш крупнейший уэллсовед. К тому же в памяти еще была его недавняя статья, где он рассказывал о поездке в Лондон.
Кагарлицкий посоветовал позвонить в Лондон Марии Игнатьевне Будберг, многолетней переводчице и другу Уэллса.
— Говорите с ней по-русски — она ведь русская, — заметил Кагарлицкий.
— Не она ли случайно была переводчицей Уэллса в 1920 году в России?
— «Случайно», — засмеялся Кагарлицкий, — именно она.
Это о ней фантаст писал в «России во мгле»: «Нашим гидом и переводчиком оказалась дама, с которой я познакомился в России в 1914 году, племянница бывшего русского посла в Лондоне. Она получила образование в Ньюнхэме...». И это о ней писал Горький Ленину, когда в декабре голодного 1921 года, называя людей, которые «толкали бы дело, всячески ускоряя отправку хлеба и продуктов в Россию», рекомендовал М. И. Будберг (Бенкендорф) как «женщину очень энергичную, образованную, — говорит на пяти языках. Она была графиней, но — мало ли что бывает с людьми, особенно же с женщинами».
Мария Игнатьевна любезно помогла найти телефоны сыновей Уэллса. Оба обещали поискать фотографии, сделанные отцом. Но первый же ответ был неутешителен: Фрэнк Уэллс сообщил, что не нашел снимков.
В то время в Лондоне находилась писательница Наталия Ильина. По просьбе редакции она тоже включилась в поиски. На ее вопросы Джордж Уэллс ответил следующей запиской: «Уважаемая госпожа, большое спасибо за Ваше письмо. К сожалению, я не смог найти фотографий, сделанных моим отцом во время его поездок в Россию, которые я мог бы послать Вам. Я очень сожалею...» И прочее.
Казалось бы, на розысках можно поставить точку. Но с помощью Всеволода Николаевича Софинского, советника по вопросам культуры посольства СССР в Великобритании, удалось все-таки найти желанные снимки... в архиве самой М. И. Будберг, и Наталия Ильина получила их «из рук в руки». Таким вот путем и появился на редакционном столе конверт со штампом «Посольство СССР в Великобритании», а в нем — долгожданные фотографии...
О времени, когда были сделаны снимки, М. И. Будберг рассказала следующее:
— Я в то время работала в студии иностранной литераторы над одной книжечкой и учила писателей английскому языку.
Уэллс прислал Алексею Максимовичу Горькому телеграмму о своем приезде дней за десять. В то время дом Горького был полон людей, которых он приютил со свойственной ему добротой. И все в доме с любопытством и интересом ждали гостя.
Когда приехал Уэллс, Алексей Максимович попросил меня показать ему некоторые интересующие его стороны жизни, скажем, школы и библиотеки. По-русски Уэллс не говорил. Я переводила, и это было очень утомительное занятие — особенно потому, что приходилось переводить и разговоры домашних. Надо сказать, что в доме скоро полюбили Уэллса за веселый характер.
Встречался он у Алексея Максимовича и с писателями. Как сейчас помню его встречу с Всеволодом Ивановым, который пленил его своей порывистой жизнерадостностью.
Я приводила Уэллса и в студию, и он от души смеялся, слушая, как взрослые товарищи повторяли за мной английские стихи.
Пробыл Уэллс в Ленинграде всего неделю или десять дней, затем поехал в Москву. Мне он рассказывал впоследствии, какое огромное впечатление произвел на него Владимир Ильич Ленин, как он чувствовал себя в присутствии великого человека…
Мы попросили директора Музея истории и реконструкции г. Москвы Л. А. ЯСТРЖЕМБСКОГО прокомментировать фотографии.
— На первом снимке — улица Кирова (бывшая Мясницкая), — сказал Лев Андреевич. — Эта часть улицы почти не изменилась, только на углу улицы Мархлевского (бывший Милютинский переулок) нет уже церкви Евпла — она была снесена при реконструкции в 1926 году. Сейчас здесь разбит сквер. Двухэтажный дом слева — Дом научно-технической пропаганды имени Ф. Э. Дзержинского. Одноэтажное здание перед ним снесено.
На втором снимке — Кузнецкий мост, сфотографированный сверху, от улицы Жданова (бывшая Рождественка).
А на третьем снимке — тот же Кузнецкий мост, но сфотографированный снизу, от Петровки. Справа видно здание Солодовниковского пассажа, давно снесенное. На его месте разбит сквер. При постройке нового здания ЦУМа большая часть сквера будет застроена.
С той же просьбой мы обратились к Ю. Кагарлицкому. Он написал нам:
«Уэллс ездил на первых велосипедах, летал на первых самолетах, мерился силами с автомобилем. Фотоаппарат тоже принадлежал тогда отчасти к тому, что мы привыкли называть сейчас «новой техникой», и увлечение фотографией было для Уэллса неизбежным. Этому увлечению мы и обязаны публикуемыми снимками.
Уэллс побывал в России, в Советской России, Советском Союзе трижды: в 1914, 1920 и 1934 годах, но его приезд в 1920 году был самым значительным. Историки никогда не устанут о нем вспоминать, выяснять подробности, оценивать огромный резонанс.
Уэллс находился в зените славы. Его читали и знали все. И вот этот писатель заявил во всеуслышание, что большевики — единственная партия, способная управлять Россией.
«Я кончил свою книжку о России, — писал Уэллс А. М. Горькому 21 декабря 1920 года. — Я сделал все возможное, чтобы заставить наше общество понять, что Советское правительство — это правительство человеческое, а не какое-то исчадие ада, и мне кажется, что я много сделал, чтобы подготовить почву для культурных отношений между двумя половинами Европы. Книгу я Вам посылаю. Вы увидите, что я не польстил большевикам. Если бы я сделал это, результат был бы обратный тому, которого я добивался».
Что результат выл именно такой, какого он добивался, легко понять по откликам на «Россию во мгле» врагов Советской власти. Князь Трубецкой, снабдивший своим предисловиемпервое русское издание книги, вышедшее в 1921 году в Болгарии, заявил, что книга эта «должна быть признана вредной». Но особенно книга Уэллса встревожила Уинстона Черчилля.
5 декабря 1920 года Черчилль опубликовал в лондонской газете «Санди экспресс» статью «Мистер Уэллс и большевизм». Статья эта до последнего времени не была известна у нас.
Черчилль быстро и в полной мере оценил значение книги Уэллса. Он заявил в статье, что речь идет о ее влиянии на умы многих миллионов людей в Англии, Франции и Соединенных Штатах Америки в самом существенном вопросе современности и что необходимо рассеять заблуждение, в которое могут впасть люди, прочитавшие эти очерки.
Уэллсу не стоило большого труда расправиться с Черчиллем. Именно расправиться. Только так Уэллс и характеризовал потом свой ответ Черчиллю, напечатанный в той же «Санди экспресс». «Если память мне не изменяет, мистер Черчилль получил по заслугам, — вспоминал он несколько лет спустя. — Я сохранил об этой истории наилучшие воспоминания. Он, конечно, мог вынести иные впечатления». С Уэллсом было трудно спорить — за ним была правда...
Москва произвела на него благоприятное впечатление. «На улицах — большое движение, сравнительно много извозчиков: здесь больше торгуют. Рынки открыты, — писал он в «России во мгле». — Дома и мостовые в лучшем состоянии. Правда, сохранилось немало следов ожесточенных уличных боев начала 1918 года... Трамваи, которые мы видели, перевозили не пассажиров, а продукты и топливо». И на фотографиях мы видим не следы разрушений, а приметы жизни, входящей в свою колею, — дорожные работы, улицу, заставленную у тротуара автомобилями, аккуратные здания, трамвай...»
И последнее. Снимки переданы нам переводчицей Уэллса, бывшей одновременно с ним в Советской России, поэтому принадлежность их объективу фантаста, казалось бы, не должна вызывать сомнений. Однако обязанность исследователя — сомневаться. И мы сразу же отметили снег на улице...
Снег? В конце первой недели октября, когда Уэллс приезжал в Москву? Но, оказывается, снег был. Вот что пишет сам Уэллс: «Но вот однажды подуло холодом, и желтые листья закружились вместе с хлопьями снега. Это было первое дыхание наступающей зимы. Наши друзья, поеживаясь и поглядывая в окна, в которые были уже вставлены вторые рамы (выделено мной. — Г. Ц.), рассказывали нам о том, что было в прошлом году». Значит, и снег шел, и вторые рамы вставили, а их при легком похолодании не вставляют. К тому же и официальная справка Гидрометцентра СССР подтверждает — в первые дни октября 1920 года в Москве четырежды шел снег, так что вторые рамы в окна москвичи имели все основания вставить еще до приезда писателя.
А зимняя одежда людей, теплые шапки, валенки?.. На первый взгляд, они могут свидетельствовать о том, что снимки сделаны зимой, но, думается, и это не так. Уэллс пишет, что «люди обносились», что «вряд ли у кого-нибудь найдется второй костюм или смена изношенного и залатанного белья», что даже «у Горького — только один-единственный костюм, который на нем». Ну где уж тут думать о демисезонное пальто…
В общем, хорошо бы, конечно, перевернув фотографии, обнаружить такую надпись: «Настоящим я, Герберт Уэллс, удостоверяю, что фотографии сделаны мной в Москве в октябре 1920 года и подлежат опубликованию в таком-то номере «Литературной газеты» за 1969 год». Такой надписи, разумеется, нет, и потому-то в заголовок вынесен вопросительный знак. Как бы там, ни было, присланные из Лондона фотографии и предпринятые в связи с ними розыски вновь открыли перед нами картины незабываемого времени...
Г. ЦИТРИНЯК.
— - -
Биографические данные (из информации в сети Интернет).
Всеволод Александрович Рождественский (29 марта (10 апреля) 1895, Царское Село — 31 августа 1977, Ленинград)— известный русский поэт, переводчик, военный корреспондент, литературовед и публицист. В.Рождественский проходил военное обучение в гарнизоне Петрограда и в день штурма Зимнего дворца Всеволод находился в рядах восставших на Дворцовой площади.
Михаил Тихонович Лынько́в (белор. Міхась Лынькоў) (18 (30) ноября 1899, Зазыбы Витебской губернии (ныне Лиозненский район Витебской области) — 21 сентября 1975, Минск) — белорусский советский писатель и литературовед, редактор, общественно-политический деятель.
Константин Симонович Гамсахурдия (груз. კონსტანტინე სიმონის ძე გამსახურდია; 1891—1975) — грузинский писатель, филолог, историк-литературовед..
Алла Савельевна Петриковская (р. 28 декабря 1930 г., Баку) — советский российский востоковед, литературовед, австраловед.
Мария Игнатьевна Будберг (6 марта (по другим данным февраль) 1892 год, Полтава, Российская империя — 31 октября 1974 года, Террануова-Браччолини, провинция Ареццо, регион Тоскана, Италия) — международная авантюристка, писательница, переводчица, предположительно тройной агент ОГПУ, английской и германской разведок
Полтора часа пробыл кабинете В. И. Ленина английский писатель Герберт Уэллс. На целых полтора часа посланцу из другого мира «удалось» вклиниться в жёсткий распорядок рабочих суток главы Советского государства.
Фантаст слушал Ленина, который о наступающих и грядущих экономических преобразованиях в стране говорил
как о деле свершённом, само собою разумеющемся. Нельзя сказать, что писатель не воспользовался редкой возможностью видеть коммунистического вождя. По возвращении в Англию Уэллс опубликовал книгу впечатлений, включившую главу и о визите к «кремлевскому мечтателю». Но жизнь подтвердила: автору «Машины времени» так и не дано было в тот визит при всём своем даре фантаста постигнуть суть полуторачасовой беседы, наполненной ленинской мыслью, освещённой ленинским предвидением…
Уэллс, у которого уже созрел замысел новой книги (назовет: «Россия во мгле»), отбывал домой. Последние минуты. Уэллс уезжал с сознанием открытой им истины: остаются здесь обречённые. И потому столько снисходительной жалости во взоре к провожающим. Он отдаёт должное их гостеприимству. И будучи человеком воспитанным, он, конечно же, не взглянет в конец своего вагона. Там, торопясь до третьего звонка занять плацкарту на крыше, лезут в лаптях и онучах, с мешками… хозяева огромной страны. Хозяева?! Как можно мечтать о каком-то прогрессе, имея в реальности эту безграмотную, полуголодную, полураздетую массу?.. Но об этом потом. А на прощание — вот эта жалеющая улыбка доброго джентльмена.
. . .
Английский фантаст еще размышлял над белым листом своей книги о России, а здесь, в России, ленинские мечты чеканились в конкретные задания текущего момента; понятые массой, обращались в будни работы. Обыкновенные будни для стройки социализма. Невероятные... даже для Герберта Уэллса, автора фантастических романов. Отсюда и признание: в «какое бы волшебное зеркало я ни глядел, я не могу увидеть эту Россию будущего, но...» Но Владимир Ильич именно о будущем и говорил с Уэллсом. «Он видит, — писал позже Уэллс о Ленине, — как вместо разрушенных железных дорог появятся новые, электрифицированные, он видит, как новые шоссейные дороги прорезают всю страну, как поднимается обновлённая и счастливая, индустриализованная коммунистическая держава,..»
Существует фантастическая область, которая не будет добавлена в библиографии. Фрагменты интервью, статей, рецензий, в которых автор своей жизнью чуть прикасается к фантастике.
— Вы сказали, что в своё время учительница литературы пробудила у вас любовь и к этому предмету. А каковы сейчас ваши литературные вкусы?
— Я люблю фантастику. Фантастика — это взгляд в будущее, это мечта, но она всегда опирается на что-то реальное, существующее. В этом смысле выше других я ставлю Жюля Верна. Прошло сто лет со дня написания «Из пушки на Луну» — ведь он во многом не ошибся.
Еще один образец очень научной фантастики, которая, во многом сбывается, — это книги Циолковского. Сейчас потихоньку начинают вспоминать его выражение о том, что люди создадут международные эфирные поселения (а до этого чаще всего цитировали фразу, что человек, опираясь на свой разум, покинет пределы Земли). Сейчас мысль о международных эфирных поселениях будет проиллюстрирована нашим совместным полётом. Но это лишь начало. Я уверен, что такие поселения появятся в начале восьмидесятых годов.
Из научно-популярной литературы хочу отметить книгу Шкловского«Вселенная, жизнь, разум». Я многие свои картины написал, читая книгу Шкловского.
Тут, в Звёздном городке, у меня была выставка, но за последние два с половиной года я сделал не так много: четыре картины маслом, несколько пастельных и десятка полтора живописных работ, что называется, «для души». У меня просто нет времени. В этом году всего выходных было — три субботы и три воскресенья. Поэтому и с чтением так: берешь новую книгу, видишь, что стоящая, а успеваешь только просмотреть «по диагонали».
В одном из сборников научной фантастики (1) издательство «Молодая гвардия» опубликовало своеобразную анкету. На вопрос: «Что более всего интересует Вас в фантастическом произведении...» — один из читателей (2) ответил: «Увидеть мир глазами другого человека, который увидел мир с другой точки зрения, увидел и удивился и это удивление сумел передать людям».
— К сожалению, — говорит директор магазина № 100 Т. Бурядова, — мы не часто можем удовлетворить всех любителей этого жанра: фантастика у нас не залеживается. Если раньше — скажем, лет десять назад — такими книгами интересовалась тольно молодежь, то теперь диапазон читателей невероятно расширился: школьники и студенты, ученые и рабочие, художники, и инженеры. А возраст, как говорится, от семи до семидесяти...
Пожалуй, это. Явление легко объяснить: появилась фантастика новая, рожденная теорией относительности, идеями Вернадского и Винера, полетами Гагарина и его космических братьев. «Мне кажется, что за последнее время... научная фантастика резко набирает силу».
Это слова академика Н. федоренко, который отвечает сегодня на вопросы «ЛГ». Кроме него, выступают летчик-космонавт А. Леонов, рабочий завода «Динамо» С. Антонюк и доктор исторических наук И. Бестужев-Лада.
...Не только против грабителей природы направлен писательский пафос В. Солоухина, но и против другой, несколько более сложной и тонкой беды времени. Грандиозные достижения автоматики, электроники и кибернетики привели к обожествлению сверхточных наук. Многим померещилось, что в недалёком будущем Царь-человек уступит трон земли Царю-роботу. Наряду с трагическими и одушевленными истинной поэзией произведениями Брэдбери, талантливыми, умными рассказами Азимова и некоторых других авторов книжный рынок наводнила третьесортная беллетристика о роботах, диковинных и всемогущих летательных аппаратах, смертоносных лучах, невероятных обитателях иных миров. Литература безответственная, зачастую просто невежественная, вредная, но энергичная и напористая.
В фетишизации науки, отрыве ее от нужд, задач и надежд человека есть что-то невыносимо пошлое. И В. Солоухин с увесистой силой бьет по этой пошлости в горьком рассказе «Ледяные вершины человечества» (3). Однажды автор возле сельского кладбища повстречал дряхлую старуху, у которой недавно по-глупому на рельсах погиб хороший, добрый сын. Он видел безмерное горе матери и видел, чем успокоилось ее бедное сердце, и подумал: «Книга о фантастических роботах (4) по-прежнему лежала у меня на столе. Ледяные вершины человечества. Интересно, взбунтуются ли против своих создателей будущие бездушные роботы, запрограммированные на саморазмножение? Интересно, что они будут думать, начитавшись наших человеческих книг, о наших чисто человеческих категориях, то есть о том, что им будет заведомо не дано? Жалость, материнская скорбь, боль, любовь, соучастие, счастье, сомнения, легкая грусть, крепкая печаль... Сначала они, должно быть, попытаются исследовать, будут спорить, отрицать или утверждать, писать трактаты, устраивать диспуты. Потом успокоятся, найдя какой-нибудь удобный, все объясняющий термин, вроде нашего словечка «сверхъестественное».
Бедные железные роботы».
Да, бедные железные роботы, и бедные те, кто полагает, что человечество спасется машинерией, бездушьем цифр и схем.
В какой-то мере и остроумный рассказ «Урок телепатии» работает на ту же идею. Здесь рассказано, как простое и вечное чувство — любовь — произвело то странное телепатические чудо, что оказалось не по зубам одной из самых модных наук — передаче мыслей на расстояние. Здесь снова отстаивается человек, живой, трепетный, из крови и плоти, неисчерпанный и неисчерпаемый, от надменной веры во всемогущество холодного точного знания...
2. А. Нарбуева, чабан, 20 лет, из Читинской области // Антология Фантастика, 1967.
3. Солоухин В. Ледяные вершины человечества // Владимир Солоухин. Зимний день. Рассказы. Издательство «Советский писатель». М. 1969. С. 72-81. Читать в прилагаемом файле.
4. Найдите эту книгу на сайте Фантлаб.
5. Солоухин В. Урок телепатии // Владимир Солоухин. Зимний день. Рассказы. Издательство «Советский писатель». М. 1969. С. 82-97. Читать в прилагаемом файле. Рассказ не входит в библиографические списки советской фантастики.
После перехода двух космонавтов с корабля «Союз-5» в корабль «Союз-4» корреспондент газеты «Известия» Б. Коновалов встретился с А. А. Леоновым и попросил его прокомментировать этот небывалый эксперимент.
— Алексей Архипович, расскажите, пожалуйста, какое значение стыковка кораблей и переход космонавтов из одного корабля в другой имеет для будущего космонавтики?
— Стыковка как автоматическая, так и ручная открывает путь к созданию орбитальных станций, на которых можно будет вести научные исследования, требующие длительного пребывания в космосе специалистов. Экипажи таких станций надо будет менять. Эксперимент на кораблях «Союз-4» и «Союз-5» — первая проба такого рода. Переход А. С. Елисеева и Е. В. Хрунова наглядно показал, что дело это вполне реальное. Кроме того, этот полет еще раз подтвердил, что космонавты могут принять участие в монтаже больших орбитальных станций. В то же время это в известной мере — проигрывание аварийной ситуации.
В недавно переведенном на русский язык научно-фантастическом романе американского писателя М. Кейдина «В плену орбиты» ярко описана трагедия космонавта, который из-за неисправностей корабля не может вернуться на Землю. Возможности системы жизнеобеспечения ограничены — кислорода на долго не хватит, и тогда... Этот полет двух «Союзов» показывает, что в случае аварийной ситуации, а их нельзя полностью исключить, наши космонавты всегда получат помощь и смогут вернуться на Землю. А это большое дело, когда чувствуешь, что «тыл» у тебя надежный.
— Чем этот эксперимент отличается от Вашего выхода в открытое космическое пространство?
— У нас были совершенно различные конечные цели эксперимента. Мне предстояло впервые выйти в открытый космос, проверить, может ли человек в условиях вакуума, резких контрастов температур жить и работать в скафандре. Е. Хрунову и А. Елисееву надо было, помимо этого, проделать конкретную операцию перехода из корабля в корабль, которую в будущем космонавтам придется выполнять часто.
Корабли типа «Союз» гораздо больше, комфортабельнее нашего «Восхода» В отличие от «Восхода» на них нет специального шлюза. Шлюзом служит весь орбитальный отсек, где космонавты проводят научные эксперименты и отдыхают.
Перед переходом герметизируется люк в отсек экипажа, в котором остается командир корабля, стравливается воздух из орбитального отсека и затем открывается люк в космос — пожалуйста, выходи. При переходе космонавты пользовались фалом, через который осуществляется связь во время перехода и контроль за состоянием организма.
— Как отрабатывали переход из корабля в корабль на Земле?
— Сначала весь эксперимент мысленно проиграли на Земле, определили порядок действий, расчертили схему перехода. Затем были проведены опыты на самолете-лаборатории. Там были установлены два состыкованных орбитальных отсека, абсолютно идентичных отсекам «Союза-4» и «Союза-5», и в условиях кратковременной невесомости космонавты переходили из корабля в корабль.
Когда этот этап был пройден, настала очередь гигантской термобарокамеры, в которую также помещали два состыкованных корабля. В условиях, близких к космическим, космонавты отрабатывали переход. Надо сказать, что на Земле это делать значительно труднее, чем в невесомости.
И, наконец, были проведены комплексные тренировки, в которых участвовали все члены экипажей кораблей, — проигрывался весь полёт от начала до конца. Тренировались много, по принципу: тяжело на тренировках, а в космосе будет ещё тяжелее. Как видите, труды не пропали даром. Свою задачу вся четвёрка космонавтов выполнила успешно.
— Очевидно, ощущения Е. Хрунова и А. Елисеева, побывавших в открытом космосе, в какой-то мере будут похожа не Ваши. Не могли бы Вы вспомнить, что Вы чувствовали, когда покидали корабль?
— Чувство — это всегда вещь субъективная. Но очевидно, что есть и какое-то объективное ядро ощущений. Очень здорово об этих ощущениях человека, вышедшего в космическое пространство, написал еще К. Э. Циолковский в своей повести «Вне Земли». Я читал эту книгу раньше, но как-то не обратил внимание на детали. Когда я перечитал ее после полета, то поразился, как тонко и умно он подметил даже профессиональные мелочи. Разница только в терминологии — шлюз он называет ящиком, фал — цепью, а экранно-вакуумную изоляцию — балахоном. Но весь процесс выхода и эмоции «балахонщиков» описаны настолько точно, как будто Циолковский сам выходил в космос. Есть у него такие строчки: «Мне же казалось и никто бы не мог разубедить меня в этом, что я вращаю своими рукоятками всю небесную сферу с Солнцем и звездами. Как карусель: захочу — заверчу эту небесную сферу быстро, захочу — медленно, захочу — остановлю»...
«Мне казалось, что я притягивал ракету за цепочку, и она покорно подчинялась... Только вращение мое производило иллюзию движения неба». Это здорово и верно написано. Действительно, малейшее твое движение, и звездный мир начинает кружиться. Это необычное ощущение.
Необычность положения обостряется тем, что надо приучить себя к мысли, что ты не падаешь вниз, что высота 200 километров для тебя не страшна, что скорость 28.000 километров в час, с которой ты несешься по орбите, для тебя самого это — нуль. Нужно привыкнуть к тому, что все эти условия, кажущиеся такими «экзотическими» с Земли, для тебя это норма. И к этому привыкаешь. Я, например, даже не задумывался о том, что я куда-то вдруг провалюсь. Осторожно вышел, оттолкнулся — и я уже в космосе. Тренировки, мысленное проигрывание всей ситуации ещё на Земле полностью подготовили меня к этому. Так же, я думаю, готовы были к этому Хрунов и Елисеев.
— Какие советы Вы давали им на тренировках?
— Главное не торопиться, делать всё плавно. Подумать десять раз – пошевели пальцем, подумай двадцать раз — пошевели рукой. Каждое движение связано с выделением тепла в скафандре. При резких и торопливых движениях в скафандре накапливается тепло. Это сильно затрудняет работу и может даже привести к потере работоспособности космонавта. Конечно, состояние космонавта контролируется — температура, частота пульса, дыхание, кровяное давление и другие медицинские параметры передаются на Землю и на корабль. Следя за этими показателями, руководители полета всегда могут предостеречь, приказать вернуться в корабль, если потребуется. Но и самому «плошать» ни к чему.
Если слишком резко оттолкнешься от корабля, можно закрутиться вокруг одной оси или даже получить сложное вращение вокруг нескольких осей и при этом потерять пространственную ориентацию. Поэтому степень усилия, направление угла, под которым отталкиваешься, нужно рассчитать, подумать, к чему это приведет.
— Всегда ли космонавт, выходящий в открытое пространство, будет связан фалом, как «пуповиной», со своим кораблем? Какие индивидуальные средства передвижения космонавтов могут появиться в будущем?
— Я не уверен, что человеку понадобится уходить, скажем, на десятки километров от корабля. Вряд ли размеры орбитальной станции будущего превысят километр. С индивидуальными средствами передвижения типа ракетных пистолетов или портативных ракетных двигателей удаляться далеко от станции опасно — запаса топлива надолго не хватит. Поэтому при удалении от корабля с пистолетами надо будет иметь аварийный трос на 300—500 метров. Из современных материалов такой трос просто сделать легким и прочным. При самостоятельных путешествиях на большие расстояния надо будет пользоваться какими-то космическими «мотоциклами» с достаточным запасом горючего для его ракетных двигателей. А как они будут выглядеть реально — поживем, увидим!
облако тэгов
