Над фантастикой не смеюсь. Все. Похихикал и будет. Помню, как я веселился до упаду, прослышав, что где-то кто-то конструирует «мыслящую машину». А вчера один электронный сундук, с которым я сел играть в шахматы, «привез» меня на 16-м ходу. Привет! Да еще, мерзавец, просигналил зелеными лампочками на прощание: «Товарищи шахматисты, настойчиво повышайте свое мастерство!»
Бот почему я с большим интересом и вниманием отнесся к статье в одном научном журнале, где вычитал таковые слова:
«Известно, что материя состоит из электромагнитных колебаний. Следовательно, и человеческое тело в принципе может быть разложено на колебания и наподобие радиоволн передано по проводам или беспроволочным путем в любое место земного шара. Затем в пункте назначения производится синтез, и волны вновь превращаются в человеческое тело. Этот вид путешествия будет почти мгновенным».
Не будем спорить с журналом. Раз наука замыслила, значит состоится. Давайте лучше помечтаем, как это все будет выглядеть.
Прости-прощай милый вагонный преферанс и молодецкое постукивание костяшками домино по чемоданной крышке. Невидимый и томный, вы поплывете в эфире, разложенный на точки и тире.
Но упаси бог, если персонал радиовокзала будет навербован из рассеянных телеграфистов или безалаберных снабженцев. Страшные возможны казусы! Еще полбеды, если пассажира передадут по неверному адресу, но целиком. А что, если одну вашу деталь отправят на восток, а другую по ошибке загонят за тридевять земель, на север?!
А атмосферные и всякие прочие помехи? Дело серьезное! Представьте, приходите вы на радиовокзал встречать своего приятеля, а оператор вполне вежливо вас предупреждает:
— Ваш друг уже здесь, но по причине атмосферных помех он принят с искажениями.
— То есть как с искажениями?! — спрашиваете вы сникшим голосом. — Что же, он не в себе, что ли?
— Не весь в себе, — сухо разъясняет оператор. — Пассажир принят с пропусками из-за сильных грозовых разрядов. Если вы не торопитесь, мы запросим пункт отправления. Возможно, они пришлют дополнения и поправки к пассажиру.
Или еще вариант. Из приемника вместо живого с нетерпением ожидаемого вами человека хлюпает какая-то белесая кашица. Вы, натурально, поражены и идете жаловаться в дирекцию радиовокзала. Так, мол, и так. Жду прибытия друга Мити, а вместо друга Мити из приемника ползет черт знает что. Директор уходит на расследование, вскоре возвращается и спрашивает:
— А скажите, гражданин, ваш знакомый, которого вы встречаете, часом спиртным не злоупотреблял?
— Злоупотреблял, — отвечаете вы.
— Ну, тогда все ясно. Товарищ ваш был основательно проспиртован, а спирт, как известно, гонят из картофеля. И вот, видите ли, в результате некоторой неисправности нашей аппаратуры при передаче произошла ошибочная перегруппировка атомов, и сейчас вы можете получить из приемника вместо вашего друга несколько килограммов картофельного пюре. Бидон или ведро с собой имеется?
А тайные свидания влюбленных! Техника их изменится самым радикальным образом. Веревочные лестницы, с помощью которых классические- влюбленные взбирались на балконы к своим дамам сердца, окончательно канут в Лету. Новый способ будет куда эффективнее. Вы отправляетесь к знакомому радисту, долго его уламываете, и в конце концов он вас транслирует в нужном направлении. Затем в комнате вашей пассии раздается мелодичный звон разбиваемого экрана телевизора, и вы вырастаете перед нею собственной персоной, будем надеяться — без пропусков и искажений.
Словом, нет числа сюрпризам, которые таит в себе идея передачи материи по радио. Только не подумайте, пожалуйста, что мы осмеиваем дерзкую гипотезу в целом или ученого, ее высказавшего. Отнюдь нет. Мы обеими руками «ЗА». И если мы позволили себе авансом покритиковать кое-какие возможные недоразумения, то это так, на всякий случай. В порядке сатирической профилактики.
Разин лежал на спине, ладони под затылком, ноги он положил на ветку, — тяжелые ботинки чернели в просвете ярко-красных кустов. Классическая поза отдыхающего туриста! Поодаль валялся рюкзак.
Мешал лишь жёсткий пояс скафандра. Но поворачиваться не хотелось. Так приятно было вглядываться в бесконечную даль неба, куда струйками крови стекали тонкие и прямые, почти без веток деревья.
В первый день эти деревья его поразили и потрясли. Но через месяц он уже привык, а через три месяца смотрел на пейзаж чужой планеты равнодушно. Такова уж сила привычки! Его напарник, Сережа Зубов прислушивался к тиканью часов.
— Пошли, — сказал он.
Разин поворчал, но поднялся. Работа есть работа...
Они шли перелесками, лугами, останавливались, брали образцы трав.
В первые дни это было спортом; кто принесет из маршрута больше неизвестных растений. Они упивались классификацией, изощрялись в выдумывании звучных латинских названий. Но вскоре надоело: на десяток находок меньше, на десяток больше — велика доблесть на планете, которую приходилось открывать всю с начала и до конца. В таких условиях легко вообразить себя Гумбольдтом, но ребята понимали, что их действительные заслуги невелики.
Дул слабый ветер, ласково, совсем как в Подмосковье. Плыли облака. В траве копошились насекомые. Очень тянуло распахнуть ворот рубашки.
— Дачные условия, — ворчал Зубов.
Да, здесь было уютно и спокойно.
Тенистый склон устилали мокрые после недавнего дождя листья, ботинки скользили.
— Тряхну-ка стариной, — сказал Разин.
Он оттолкнулся, заскользил по склону в безудержном падении, держа курс на ствол ближайшего дерева. Он подлетел к нему, раскрыл объятия и, резко затормозив, опять заскользил вниз от дерева к дереву.
Их снесло чуть влево.
— Гляди, какая лужа! — сказал Зубов.
— Скорей болото, — поправил Разин.
За деревьями в котловине лежало озерцо грязи. Она жирно и черно блестела. Кусты на берегу топорщили голые ветки.
Было очень тихо, ветер сюда не долетал.
— Озеро Спящей грязи — ничего название? — спросил Зубов.
— Подходит. Интересно, кто обглодал эти кусты?
— Небось анки. Они стригут чище наших лосей.
— Надо бы взять образец.
— Время, дорогой, время. Кроме того это типичное место водопоя. После больших дождей здесь наверняка много воды.
— Да, ты прав.
Разин достал фотоаппарат, прицелился. Как всегда с досадой подумал, что снимок не передаст главного: молчаливого спокойствия пейзажа.
— Ну, пошли, — сказал он, пряча камеру.
Зубов поднял с земли рюкзак, а заодно и камень (он стоял на каменистой косе возле берега). Повертел в руках голыш и, размахнувшись, с удалым присвистом бросил его в грязь.
Они не сразу поняли, что произошло. Камень не поднял фонтанчика, не дал кругов, он ушел в глубину, точно проглоченный. Тотчас грязь колыхнулась, встала бугром и вдруг стремительно выбросила на берег бесформенный обрубок. Он слепо метнулся влево, вправо, будто нашаривая что-то. К нему не прилипали даже песчинки. «Псевдоподие-ложноножка»! — похолодев сообразил Разин.
Отросток коснулся Зубова.
— Беги!!! — закричал Разин.
Поздно; скафандр прилип. Бесшумно, распухая наростами, близился новый обрубок. Зубов рванулся: напрасно. Его тянуло в озеро. Каблуки вспахивали глубокие борозды. Грязь всей своей тяжеловесной массой выходила на берег. С противоположной стороны обнажалось гладкое дно.
Зубов упал, руками, коленями вцепился в плоскую каменную плиту. Металл шлема скрежетал по камню.
— А-а-а! — кричал Сергей, теряя силы.
Крик вывел Разина из столбняка. Машинально он схватился за пояс: пусто. Вот уже месяц, как они «забывали» пистолеты — кому охота тащить в маршруте лишнюю тяжесть?
Он скатился вниз, ударил каблуком по отростку. Каблук мгновенно прилип, будто его схватило клеем. Разин упал. Отросток ослабил хватку, — теперь Зубов мог хотя бы держаться за камень, в кровь обдирая пальцы, — и выбросил в сторону Разина тупой, безглазый аппендикс. Мерно покачиваясь, лоснящийся, гладкий, он тянулся к шлему. Сзади тяжеловесно близилась основная масса.
Разин бешено рванулся и освободил ногу. Вскочил, увернулся от змеиного броска другого щупальца. Задыхаясь, побежал что есть силы вверх. Споткнулся о камень.
И тут мелькнула надежда.
Он поспешно хватал камни, набивал ими рюкзак, забыв о криках товарища, об отростках, которые ползли за ним. Наполнив рюкзак, он побежал что есть мочи на другой конец «озера», разом схватил сразу пригоршню камней и швырнул их в зловещую «грязь».
Опять камни исчезли без плеска. Место удара тотчас вспухло, выстрелило щупальцами. Разин с радостью увидел, как заполняется «грязью» обнажившееся ранее дно. Он кидал и кидал камни, то и дело отбегая, стараясь не думать, успеет ли он и будет ли этого польза Зубову.
Тот еще кричал, значит, — значит, был цел. Напротив Разина «грязь» уже грозно встала валом, отростки при всей их медлительности лихорадочно шарили по берегу, и Разин с ужасом видел, как после их прикосновения бесследно исчезают редкие травинки.
Он улучил момент и кинул взгляд на другой берег. Там начинался «отлив». На суше остался лишь один отросток, и тот более не тащил, а лишь держал Сергея. Действовало!
Он швырнул последний камень и заплакал от бешенства. Здесь берег был гол. Он бросил еще компас, кривой нож, которым выкапывал корни. Теперь оставалось только броситься самому.
Ну нет: этот последний гибельный козырь он прибережет. Разин схватил ближайший ствол низкорослого дерева. С силой, удесятеренной отчаянием, рванул. Почва под деревом напружинилась, но корни еще держали. Тогда он навалился всем весом, гнул дерево, бил по нему кулаками — и растянулся в обнимку с деревом в опасной близости от щупалец. Но теперь это не имело значения. Он закрутил ствол над головой, как пращу, и метнул. На этот раз «грязь» слабо ухнула. Секунду ствол еще держался снаружи, потом его заглотнуло.
И тут Зубов вырвался. Опрометью, спотыкаясь, падая, помчался прочь.
Разин не скоро нагнал его. Они долго шли молча, постепенно сбавляя шаг.
— Слушай, что же это такое было? – сказал, наконец, Разин.
— Не знаю! – Зубов всё ещё тяжело дышал. – Гром среди ясного неба, вот что это такое!
— Просто мы размякли, потому он и грянул. Только поэтому! Ласковый ветер, тепло, то сё… Дачные условия.
Долго смущала меня такая странность. Ни один критик не переносит свой гнев с плохого стихотворения на всю поэзию. Но едва дело касается скверного произведения фантастики, тут уж нередко достается всему жанру: он-де и такой, и сякой, и вообще это литература второго сорта.
Попытался я узнать, откуда берется такая алогичность. «А вы попробуйте-ка сами почитать, что пишут халтурщики от фантастики», — многозначительно посоветовали мне. Я с сожалением отодвинул талантливые повести братьев Стругацких, постарался забыть о существовании многих других интересных писателей-фантастов и обложился книгами, которые мне порекомендовали. Прочитав первую из них («Последняя орбита», В. Шитик, изд. «Беларусь», 1964 г.), я, однако, не утратил душевного равновесия, хотя там были восхитительные абзацы:
«...Фотонная ракета — дело будущего. А что еще имеет подобную скорость распространения?
— Силы притяжения, гравитация, — сказал Павел.
— И кванты, — добавил Бурмаков, — поток частиц в квантовом генераторе, так называемом лазере или мазере. Если их превратить в механическую энергию и придать им нужное направление, то можно создать определенную тяговую силу. В космосе, куда корабль будет выведен с помощью обыкновенных двигателей, ее вполне хватит. Там корабль не имеет веса и, чтобы разогнать его, нужно совсем незначительное механическое усилие. Вот примерно такими установками и оснащается наш с вами звездолет.
Идея была настолько простая, что Павел не сразу поверил».
Я тоже не сразу поверил, что такая откровенная безграмотность могла быть размножена стотысячным тиражом. В любом школьном сочинении этот отрывок удостоился бы двойки сразу и по физике, и по литературе. Но — каких чудес не бывает! — факт оставался фактом. Однако он еще не давал права предавать анафеме всю научную фантастику. Обыкновенная средняя халтура — и только.
Но по мере чтения других псевдофантастических книг, щедро издаваемых иными местными издательствами, настроение портилось. Что за окрошка из уже опубликованного ранее, что за язык, какие примитивные герои!
Доконал же меня сборник «Формула невозможного» (Азербайджанское государственное издательство, 1964 год).
Нет, сам по себе сборник рассказов молодых бакинских фантастов был совсем неплох. Даже захотелось поблагодарить издательство за хорошую инициативу и пожелать дальнейших успехов в начатом. Но едва я дошел до самой, пожалуй, объемистой вещи сборника — пьесы Н. Гянджали «Сокровища сгоревшей планеты», как меня стали охватывать сомнения в незыблемости азбучных истин.
Вот сюжет пьесы — судите сами. Улетает звездолет. Зачем — неизвестно. Куда — тоже. Сказано, что в созвездие Центавр. А поскольку летать «в созвездие» — занятие достаточно бессмысленное, остается лишь гадать, не спутал ли автор звезду Альфа Центавра с созвездием. Перед самым стартом командир корабля выясняет, кто же летит с ним. Покуда суд да дело, появляется старый садовод Ами, который спешит положить в звездолет семена бамбука. «Вдруг... вы попадете в такой мир, где будет недостаточно кислорода. Посеете эти семена... и через 10—15 лет этот мир превратится в рай». Ну и шутник этот Ами! Что происходит дальше, вы, вероятно, догадываетесь. Корабль улетает вместе с «незапланированным» космонавтом. «Заглянул в корабль, а он оторвался от Земли, я свалился в кухню», — комментирует это событие сам садовод Ами.
«Какая глупая пародия на запуски космических кораблей! — подумал я, прочитав первые страницы пьесы. — Только зачем? Героический труд советских ученых, величие подвига советских людей, проложивших дорогу в космос, менее всего достойны пародии...»
Но нет, пьеса Н. Гянджали — никакая не пародия. Всё вполне серьезно. Корабль летит «в созвездие Центавр». Неожиданно он попадает в поток «высокозаряженных частиц» (интересно, а низкозаряженные частицы существуют?). Напрасно командир корабля хватается «за ручку приборов». Выходят из строя не то двигатели, не то приборы. Космонавты уже готовятся погибнуть голодной смертью (о работах Циолковского по кругообороту вещества в кабине корабля они, конечно, слыхом не слыхивали). Но «вдруг корабль начинает трясти». Это заработали приборы. Все ликуют.
Но... опять незадача! «Мы проскочили созвездие Центавр», — объявляет профессор. Бесстрашный командир корабля, однако, не теряется. Он моментально разворачивает корабль, летящий с субсветовой скоростью, тем самым отменяя некоторые элементарные законы механики.
Звездолет садится на какую-то планету. «Очень странная планета, — глубокомысленно замечает профессор. — Солнце и спутник поднимаются в одно и то же время». Действительно, странно: можно подумать, что на Земле луна и солнце никогда одновременно не бывают на небе... Впрочем, ирония здесь явно неуместна. Автор любезно поясняет, что «светящиеся и темные спутники планеты заговаривают друг с другом, и планету покрывает темнота». Объяснения этому феномену он, к сожалению, не дает.
На планете живут люди каменного века — матриархатцы. Низкий уровень культуры, однако, не мешает им тотчас спросить землян: «Скажите, кто вы и с какой планеты?» Говорят матриархатцы почему-то стихами. Такими, например:
Красивы ваши волосы... Не скрою —
мне хочется иметь вот эту прядь!
Отрежьте мне ее — ночной порою
подарок ваш я буду целовать!
Одновременно на планету попадают американские империалисты. Ведут они себя соответственно: интригуют из-за «куска радия», ежесекундно хватаются за пистолеты, дерутся друг с другом и с матриархатцами («Роберт, поймав одного из детей планеты, пытается унести его с собой»). Но матриархатцы побеждают бяк-империалистов с помощью животных, взгляды которых «то насмешливы, то устрашающи». Империалисты, естественно, хохочут под этими взглядами и умирают. А. может быть, и не умирают. Но что-то с ними происходит: они в конце концов исчезают. Все поют и танцуют.
Справедливости ради надо сказать, что и советские космонавты в этой пьесе ведут себя тоже не слишком умно. Один из них трогает палкой неизвестное животное, отчего едва не погибает, другой задает матриархатцу наивный вопрос: «У вас и отец и мать есть?». Когда же матриархатцы говорят им, что живут сотни лет, космонавтам даже в голову не приходит выяснить, равен ли тамошний год земному. Нет, они восхищаются так бурно, что в конце концов удостаиваются подарка — напитка, который возвращает молодость. Натурально, космонавты не остаются в долгу: они дарят матриархатцам громоотвод. Ничего лучшего от них, конечно, и ожидать не следовало, ибо счастье, в их понимании, это когда на Земле будет вечная весна и люди перестанут тратить силы на борьбу с природой...
М-да... Теперь вы понимаете мое самочувствие по прочтении этой пьесы? Теперь вам ясно, почему иные критики теряют голову после такой вот «фантастики» и топают ногами на весь жанр? Лично я наконец понял их состояние. Нельзя так глумиться над читателями, дорогой тов. Гянджали: они вправе требовать привлечения вас к ответственности. А почему бы и нет? Если третьесортная стеклянная ваза продается по цене первосортной хрустальной, ОБХСС тут как тут. А чем, простите, отличается от такой махинации публикация халтурной пьесы?
Но будем милосердны. Не надо прокурора. Есть великолепный, уважаемый, любимый молодежью (и не только молодежью жанр литературы — фантастика. И есть халтурные произведения. В любом жанре. И есть, наконец, совершенно немыслимая халтура — это пьеса «Сокровища сгоревшей планеты». Фантастика как таковая тут на при чем.
Хочется предъявить претензии и редактору сборника Ф. Мамедову. Серьезные претензии: незачем обрекать читателей на знакомство с пьесой, которую нельзя оценить иначе как карикатуру на наше будущее, как издевательство над здравым смыслом, наукой и литературой. И если руководство издательства захочет спросить с вас, тов. Мамедов, за ущерб, нанесенный пьесой Н. Гянджали эстетическому и идейному воспитанию, мы не будем возражать. Наоборот, мы будем приветствовать столь благое намерение.
Самолет находился в воздухе уже несколько часов. Он шел на высоте четырех тысяч метров, могучим винтом разрезая воздух. Москва давно уже осталась позади, но командир корабля Николай Орлов, сидевший у штурвала, все еще был охвачен странными чувствами: ему казалось, что этот небывалый беспосадочный перелет через два полюса вокруг земного шара является прекрасным и неповторимым сном. Орлов даже чуть улыбнулся. Он вспомнил раннее утро, бронированные ворота широкого подземного тоннеля, из которого вывели на бетонную площадку аэродрома его машину — краснокрылую бесхвостку со стеклянной кабиной «ЛС-1», — и незабываемые минуты старта вновь ожили в его памяти.
Навсегда запомнилась Орлову тишина, чуть нарушаемая жужжанием киноаппарата. Наконец послышался мягкий звук сирены, похожий на журавлиный крик. Орлов включил стартеры, и дизельные моторы начали работать на малых оборотах. Прогрев моторы, он дал полный газ: бешеный рев на мгновение заложил уши. Моторы работали, как часы. Раздался взрыв ракет, вспыхнули столбы холодного, похожего на бенгальский огонь пламени, и бесхвостый самолет — «летающее крыло», — подброшенный вперед огромной силой, рванулся в воздух.
От нахлынувшего восторга Орлов даже вскрикнул:
— Черт возьми, здорово!
Никогда еще он не был так; счастлив. Он посмотрел на второго пилота — веселого украинца Пашу Ильященко. Тот лукаво подмигнул и гордо запрокинул голову. Штурман — серьезный, редко улыбающийся юноша Алексей Сурин — подсунул ему запаску. Она была написана в торжественных, немного
даже выспренних тонах, но Орлов между строк почувствовал буйную радость штурмана.
«Для крылатых людей страны Советов, — писал штурман, — нет и не будет преград. И мы трое — только представители могучего племени большевиков, которые творят новую историю человечества».
— Славный чудак... — тихо прошептал Орлов и передал записку Ильященко.
Над Кремлем самолет с глубоким креном сделал прощальный круг. Рубиновые звезды струили мягкий, слегка фосфоресцирующий свет. Внизу широко простиралась величественная панорама Москвы. Орлов сбросил вымпел с короткой запиской:
«С образом великого Сталина в сердце отправляемся в небывалый рейс и убеждены в том, что родной образ вождя пронесем с победой».
Прошли многие часы. Самолет со скоростью пятисот километров мчал над морем Баренца, пробивая тяжелые облака, а Орлов все еще жил стартом. Как в тумане, перед ним вставали стены Кремля.
Он посмотрел на приборы. Они работали отлично. Перо высотописца непрерывно вычерчивало волнистую линию высоты.
Орлов мысленно пробежал маршрут: Москва — Америка через великую авиационную трассу, проложенную в свое время Героями Советского Союза Чкаловым и Громовым над Северным полюсом, американский материк и Южный полюс. Затем самолет должен будет пройти через Землю королевы Мод, Индийский океан, Африку, Аравию, Кавказ и — снова в Москву. Сорок с лишним тысяч километров! Чуть ли не пять суток в воздухе!
Орлов слегка отжал от себя ручку управления. Указатель скорости выбил новую цифру: 570.
Вошли в большое облако. В кабине сразу стало темно. Штурман высунулся из своей рубки, включил свет и ткнул пальцем вниз. По тому, как складывались его губы, Орлов понял, что самолет шел над полюсом. Он знаками дал понять штурману, что здесь нужно сбросить вымпел. Штурман сделал жест рукой и, пожалуй, впервые за время пути улыбнулся. Это означало, что он уже сбросил вымпел.
Но экипаж так и не увидел полюса. Полюс был задернут густой облачностью, а снижаться было опасно: самолет мог столкнуться с нагромождениями ледяных гор. Шли на высоте четырех тысяч метров.
Ильященко, которому в это время полагалось спать, чтобы потом сменить командира, занимался астрономическими наблюдениями. Он взял серию радиопеленгов, и глаза его засверкали. Он подскочил к Орлову и закричал ему в ухо:
—Ура, Коля! Скоро Америка!
И гут же показал большой палец, дескать, «вот как здорово!» Со времени старта прошло только девятнадцать часов, а пройдено уже четверть пути.
— Спи! — оказал Орлов.
— Что? — Ильященко был удивлен. — Спал мой дядя, а мне запретил. От сна жиреют, дружище... Я сейчас сяду за управление, а ты будешь отдыхать.
Орлов не спорил. Он был утомлен и молча уступил место своему другу.
Вновь появился штурман. Широко растягивая губы, он произнес: «Ар-хи-пе-лаг». И скрылся. Москва радировала поздравление с перелетом через Северный полюс и сообщала о восторге и ликовании всего народа.
Самолет вышел из облачности. Его чуть качнуло. Орлов догадался, что самолет встретился с нисходящим потоком. Ильященко начал постепенно набирать высоту. Здесь было значительно спокойнее. Орлов продолжал лежать на баке. Он пытался уснуть, но сон бежал от его глаз.
Он оглядел кабину самолета, сплошь занятую приборами, и поднялся с бака. Самолет шел над Северной Америкой. Справа должна была тянуться горная цепь Кордильеры. Под крылом самолета неясным рельефом лежала земля, в которой едва заметно пробивалась похожая на серебристую паутину длиннейшая река — Миссисипи. Вашингтон передал экипажу лично поздравление президента и приветствие Лиги американских летчиков.
Самолет шел на высоте 12.500 метров. Вторые сутки люди находились в воздухе, и никто ничего не ел, за исключением шоколада, и никто не спал. Орлов выпил бутылку нарзана, проверил расход бензина, масла, прислушался к шуму моторов и, убедившись, что все в порядке, вновь стал смотреть вниз. Внизу лежала гигантская капиталистическая страна. Огромные небоскребы, о которых он много читал, вонзали сейчас в небо свои железные крыши, похожие на спичечные головки.
Самолет вдруг начало болтать; но он по-прежнему неудержимо рвался вперед. Орлов посмотрел на приборы. Ничего ненормального он не увидел. В рубке показалось серьезное лицо штурмана. Он сунул записку Ильященко. Тот пробежал ее и, не оборачиваясь, передал Орлову. В записке было написано следующее:
«Близость к тропикам начинает оказываться».
Орлов сел за управление. Оставляя штурвал, Ильященко спросил у Орлова, прочитал ли тот записку. И когда Орлов утвердительно качнул головой, второй пилот засмеялся и пробормотал:
— А все-таки летим, и никаких гвоздей!
Он сунул в рот кусок шоколада и сел на бак…
Снова показался штурман. Он протянул записку:
«Питтсбург сообщает, что в тропиках на трассе полета ливень окончится между 16 и 20 часами. Сейчас 17 часов 42 минуты. Возможно, придется обходить зону ливней».
Орлов выругался. Какая нелепость! Сколько бензина пропадет впустую! И потом, где обходить? Самолет находился над Мексиканским заливом. Скоро Карибское море. Над ним особенно не разгуляешься; нужно возможно точнее соблюдать намеченную трассу.
Командир подумал и решил идти прямо. Пересекая тропик Рака, Орлов взглянул на небо. Огненный шар солнца медленно плыл в белесом пространстве. Несмотря на то, что самолет шел на высоте в 6.000 метров, Орлову было жарко. Пот выступил у него на лбу, и, что особенно раздражало, мелкие капли ежеминутно сбегали к кончику носа. Промчавшись над Большими Антильскими островами, Орлов увеличил высоту до 15.000 метров. На этой высоте он шел около трех часов. И только когда штурман дал знать ему, что внизу Панамский канал, Орлов снизился. Он хотел взглянуть на это грандиозное сооружение, которое в случае войны дает США возможность в течение двух суток объединить тихоокеанский и атлантический флоты воедино.
Проснулся Ильященко. Он сел на бак, удивленно посмотрел на руку, в которой зажат был шоколад, и стал дожевывать его. Орлов позвал украинца и сказал:
— Панамский канал!
Тот поглядел вниз, не переставая жевать. Потом повернулся к Орлову и спокойно заметил:
— Красивее наших каналов не бывает. У нас искусство, а тут деньги.
Орлов усмехнулся философскому замечанию второго пилота и приказал ему сменить штурмана.
Штурман вышел из рубки с красными, воспаленными глазами. Он чуть шатался от усталости. Взглянув на часы, он сказал: «В тропиках ливень» и пошел спать.
Спустя несколько часов самолет подошел к никогда не виданной Орловым полосе тропического ливня. Это был даже не ливень: сплошные потоки низвергались с неба на землю, перекрывая своим гулом шум моторов. Стояла огромная, необъятная стена густой облачности, которую пробить было трудно, а в ливне — и небезопасно. Картина настолько потрясающая, что Орлов не мог от нее оторваться. Он посмотрел вниз, — там гремела кромешная тьма. Самолет, казалось, неподвижно застыл в воздухе перед этой бесподобной водяной стеной. Несколько минут Орлов раздумывал. Ильященко нацарапал на записке, что ливневые облака имеют огромную мощность, доходящую до пяти-шести километров. Орлов развернулся и пошел вдоль фронта облаков.
«Обхожу»... — с горечью подумал он и с беспокойством посмотрел на бензиновый счетчик. Сальвадор передавал радиограмму Москвы: «В случае затруднений произведите посадку в любом пункте. Берегите свои жизни».
Обход длился ровно два часа. И когда через два часа Орлов вернулся, ливня уже по было. Он снизился до высоты ста метров и здесь увидел хаотическую путаницу деревьев. Кое-где в редких просветах сверкала под вечерним солнцем вода, в которой плавали вывороченные стволы неизвестных ему деревьев с лентообразными корневищами. Они были желто-красного, а иногда и ярко-оранжевого цвета. Откуда-то вынырнула огромная фиолетовая птица с короткими крыльями, похожими на веер. Она тревожно закричала и сгинула в гуще лесов.
Вдруг из штурманской рубки выскочил Ильященко. Он был возбужден и кричал:
— Смотри вперед! В небо!
Орлов поднял голову, и зрелище, которое он увидел, ошеломило его. В слегка туманном небе он увидел увеличенную силуэтную тень, своего самолета, окруженную несколькими пестрыми радужными дугами. От этих дуг бежали в разные стороны лучи.
—Такой картинки у нас на Арбате не увидишь! — вскричал штурман и, наставив
лейку, начал бешено щелкать. — Это какое-то святое вознесение нашего самолета!..
Орлов вспомнил из учебника, что такой «небесный фокус», который называется «глория» или «Брокенский призрак», — крайне редкое явление. «Глория» появляется при исключительном сочетании метеорологических условий.
Самолет шел вперед. Видение качнулось, разрослось и исчезло. Радужные дуги погасли. Через Кайенну передали в Москву, что пересекли экватор.
Штурман, обиженный тем, что его не разбудили во время «Брокенского призрака», хмуро занял свое место. Орлов впервые за время полета лег и уснул крепким сном. Проснулся он от холода. Самолет летел уже над Южным полюсом. Прекрасная советская машина уверенно покоряла пространство. Здесь, в Антарктике, климат суше и жестче, чем на Северном полюсе:
здесь нет моря, которое смягчает мороз, — материк Антарктиды увенчивает купол земли.
Штурман высунулся из кабины.
— Земля королевы Мод!
Начинало светать. Сумеречный воздух клубился за стеклом кабины, и звезды становились маленькими, далекими, тусклыми. Под крылом самолета, летевшего в пятидесяти метрах от воды, бушевал Индийский океан. Из пенистых волн его дикими стайками выскакивали какие-то крылатые, светящиеся рыбы и вновь исчезали в бурной пучине.
Однако эта экзотика сейчас не волновала Орлова. Насколько приятно было нестись над западным полушарием, настолько тяжело — над восточным. Особенно во время перелета над Африкой. Силы иссякали. Приходилось чаще смеяться, но спать никто уже не мог. Орлов взглянул на штурмана и ужаснулся — до того он был бледен и утомлен. Глаза его вспухли и слезились, как у старика. Губы растрескались. Всех мучила, жажда, а пить почти нечего было. Над Южным полюсом полопались почти все бутылки с нарзаном. Ильященко тогда вышвырнул битое отекло за борт. Сейчас утоляли жажду подогретым кофе. Оно горчило, раздирало горло, и пить хотелось еще больше.
Самолет шел над аравийской пустыней Нефуд. Это был самый неприятный этап пути. На безбрежном пространстве песок лежал огромными войнами, ветер местами вздымал его в воздух, вертел смерчем. Ильященко отплевывался. Чорт знает, сколько здесь воронок! Самолет чуть не вошел в штопор. Но Орлов с большой осторожностью огибал все эти песчаные смерчи, и машина пробивалась дальше.
Зато сколько радости было, когда пересекли полуостров Малой Азии! Черное море! Ведь это уже свое, родное море! Свои берега! Свой дом!
Усталости как не бывало. Даже, штурман, утомившийся, пожалуй, больше всех, и тот оживился. На впалых щеках его заиграл румянец. В Крыму прямо на ялтинский пляж, над которым низко промчались под аплодисменты многотысячной толпы, сбросили предпоследний вымпел и помчались дальше в приподнятом настроении.
Впереди была Москва! Родная, любимая Москва!
А там...
* * *
Светало, когда три друга — Николай Орлов, Павел Ильященко и Алексей Сурин — оставили комнату и вышли на улицу. Дворники из толстых шлангов поливали тротуары. По улице мчался автомобиль, разбрызгивая фонтаны воды по широкой гудронированной мостовой.
Наступало утро.
— Вот, — сказал Николай. — Мы так размечтались о кругосветном перелете, что не заметили, как прошла ночь... Мечты, мечты, где ваша сладость?
— Не дрейфь, Коля, отведаем... — уверенно заявил Ильященко.
— Конечно, — петушиным басом вставил серьезный Алексей Сурин. — Пока еще мы только учлеты. Нас впервые допустили к участию в воздушном параде. Но кто знает?.. Может быть, через несколько лет то, о чем мы мечтали, станет для нас явью... Все возможно...
— И даже должно! — твердо сказал никогда ни в чем не сомневающийся Ильященко.
Над Москвой всходило жаркое августовское солнце, похожее на тот большой огненный шар, какой почудился друзьям в тропических широтах.
облако тэгов
