С одной стороны, все мы хотели бы, чтобы человек будущего был смелым, отважным, способным к самопожертвованию, творчески ищущим, но с другой, — делаем все, чтобы воспрепятствовать проявлению именно таких его черт. В самом деле, развитием цивилизации создаются условия, в которых различные явления, осложняющие человеческое существование, дают о себе знать все меньше и меньше. Как известно, то, что люди делают, всегда важнее того, о чем они думают и говорят. А «делают» они — точнее сказать, создают — современную технику, главная тенденция которой — автоматизация различных операций, привычно выполняемых самим человеком. Если бы в моей повести «Непобедимый» чисто технические средства, которыми располагает общество, были бы более совершенными и мощными, чем я это показал, то угрожающие людям феномены «мертвой эволюции» на пустынной планете можно было бы обуздать и обезвредить без чьего-либо вмешательства, без какого-либо самопожертвования и даже без какой бы то ни было надобности подвергать опасности человеческую жизнь. В то время, когда это происходило бы, люди могли бы спокойно читать книги или вести дружеские беседы. Никакой героизм не был бы здесь нужен вообще. И заметьте, кстати: если бы рассказанная мной история была подлинной, если бы она произошла в действительности, тотчас же по возвращении этой ракеты на «Базу» ученые и инженеры, вникнув в ход событий, непременно стали бы работать над изобретением таких установок и таких механизмов, которые в будущем помогут человеку не понести урон даже в таких опасных ситуациях, избавят его от необходимости проявить свой героизм, готовность членов экипажа пожертвовать собой. Ситуации такие случаются уже сегодня, и они, конечно же, реальны. Известно, например, об авариях, имевших место при полете американских космических кораблей с людьми на борту. Эти аварии вынуждали космонавтов заменять — своими действиями установки, вышедшие из строя. О подобных случаях с советскими кораблями мы не слышали. Несовершенство техники ставило американских космонавтов перед необходимостью импровизировать, отклоняться от заранее составленной программы полета, и благодаря этому они могли как-то проявить непредусмотренную инициативность, быстроту, самостоятельность — в противном случае им угрожала бы гибель. Обобщая, можно сказать: в мире, который оснащен высокой техникой, только тогда остается место личному героизму, когда эта техника «подводит». Но ведь дело в том, что инженеры, ученые, конструкторы делают все, чтобы техника не «подводила». И все же порой она «подводит». Так не означает ли это, что в будущем мы вправе ожидать перемен к лучшему именно в этом направлении?

Вспомним: что сегодня представляет собой перелет через океан? Приобретение билета, проблема навыка, повседневной практики — не более того. А что представлял собой такой перелет тридцать лет назад? Необыкновенный поступок, требовавший мужества, героизма. И это потому, что авиационная техника была в то время не такой надежной, как сегодня.

Но ведь речь идет не только о перелете через океан или даже космических полетах. Вопрос стоит шире — о месте человека в эпоху технической цивилизации, которую он сам же и создаст. Кое-кто думает так: техника была и осталась ненадежной, значит, так будет всегда. И, кроме того, в человеческой деятельности всегда сохранятся такие процессы и операции, которые никогда не удастся автоматизировать. Так, например, ссылаются на творческие процессы: вот область, где машины никогда не смогут состязаться с человеком, Однако же подобные суждения явно носят подчеркнуто волюнтаристский характер. Если человек может совершить все на свете, то почему, собственно, он не способен создать технику, которая была бы такой же надежной, безотказной, как, скажем, атом? Ведь атомы, как известно, никогда не «портятся», они всегда «функционируют», повинуясь определенным физическим законам. Но разве нельзя представить себе подобное совершенное устройство, которое также всегда подчинялось бы известным законам, то есть обнаруживало в своем действии те самые закономерности, какие мы требуем от него? Если человек способен создать все, то кто сказал, будто он не в состоянии через тысячу или через миллион лет автоматизировать также процессы познания, материального мира, а значит, и само научное творчество? И как вообще можно сегодня, в пределах цивилизации, насчитывающей от своей ранней утренней зари всего несколько тысяч лет, категорически заявлять, что станет возможным или невозможным через сто тысяч, через миллион лет? В конце концов, мы все материалисты, и мы отнюдь не считаем, будто самого человека нельзя «повторить» — ведь он создан не потусторонней силой. Человека создали определённые законы, управляющие развитием материи, и, узнав эти законы, можно в принципе сконструировать аналогичное человеку существо или хотя бы устройство, имитирующее некоторые черты умственной деятельности человека, например, и прежде всего его способность и умение познавать законы, управляющие материальной действительностью. Но, обретя все это, человек сам лишил бы себя возможности совершать великие открытия, великолепные героические поступки, проявлять самопожертвование, рисковать собой, своей жизнью. Вне сомнения, это прекрасный поступок — отдать собственную кровь для переливания. Но там, где уже научились синтезировать человеческую кровь, никто такого поступка ни от кого не потребует. Подвергать свою жизнь опасности, чтобы спасти других, — это тоже прекрасный акт, но там, где каждого человека охраняет безотказная техника и он становится ненужным. Цивилизация, собственно, является «устройством», которое создается как раз для того, чтобы людям оставалось возможно меньше поводов приносить в жертву свое здоровье и свою жизнь, подвергать опасности других и т. д.

Мне хотелось бы особо подчеркнуть, что положение, при котором человек создает технику, делающую «все за него», меня отнюдь не восхищает. Скорее совсем наоборот. Но тем не менее именно таково объективное направление развития в масштабе всей нашей планеты.

Таким образом, высокое развитие цивилизации лишает людей возможности совершать героические поступки, смелые действия, им уже не остается места внутри цивилизации, и они переносятся на ее периферию. И потому это вовсе не случайно, что авторы научно-фантастических произведений так часто избирают сценой, где разворачиваются подобные события, отдаленные планеты, неизвестные созвездия на другом конце галактики, космические корабли, попавшие в аварию. Но важно отдавать себе ясный отчет в том, что аварии в космических кораблях цивилизации, которая насчитывает миллион лет развития, будут происходить так же редко, как внезапное кипение воды в кастрюле, поставленной в снег. Или станут «вторым чудом света», явно неправдоподобным с точки зрения законов термодинамики. Что же касается других звезд, других планет, то и на них такие явления также будут редки, также крайне исключительны, а, кроме того, неразлучный друг человека — техника — будет и там сводить до минимума все те возможности, которые потребовали бы от него героических усилий. Так по крайней мере представляются сегодня все эти проблемы непредубежденному, рационально мыслящему человеку.

У нас же, однако, выходит так, будто мы стремимся и в дальнейшем оставить неизменными все те обстоятельства, что требуют от человека возможно большего раскрытия черт, которые мы хотим видеть постоянными, прекрасными и ценными. Но ведь ни один материалист не будет настаивать на том, что героизм, инициатива, готовность жертвовать собой — все это черты, которые человек станет проявлять даже тогда, когда он окажется в условиях цивилизации, способной безотлагательно и беспрепятственно удовлетворить его различные потребности. Да и каким образом он сможет проявить их, если даже будет обладать ими, если полностью механизированный комфорт не превратит его в существо разленившееся, изнеженное, несамостоятельное?

Человек средневековья, заметив подъезжающий к перрону паровоз, заслонил бы собственным телом ребенка или женщину, которым не угрожает опасность. Он заслужил бы в наших глазах не столько признание, сколько наставление. Ему необходимо разъяснить, что ребенку или женщине ничто не угрожает, что поезд — не хищный зверь и никогда не бросается на окружающих его пассажиров… Впрочем, скажем об этом же еще яснее: человек, который ведет себя подобным образом, будет выглядеть в наших глазах просто смешным, хотя мы и поймем его благородные побуждения. Так не таким же ли смешным чудаком окажется сегодня тот, кто «испугается» электронно-счетной машины или захочет с помощью бумаги и карандаша сделать за несколько дней то, что она делает в течение секунд? С того момента, когда появляется новый вид техники, каждый, кто пытается соперничать с ней с помощью своих мускулов или своего мозга, невольно становится смешным.

Правда, в ряде случаев мы намеренно отрекаемся от вездесущей техники, которая неотступно сопровождает нас. Так случается, например, когда мы выбираемся на лоно природы, где избегаем технических новшеств. Хоть и делают они наше существование более удобным, мы готовы на какое-то время предпочесть первобытную вольность преимуществам технического комфорта. Однако так может поступать только экскурсант, турист, но вся цивилизация не может вести себя подобным образом. По крайней мере, нам так это кажется. Ведь в противном случае пришлось бы прибегать к вещам, попросту неразумным: выключать время от времени водопровод, газ, электросеть, останавливать автоматы, машины и даже вызывать «умышленные аварии». Такое поведение мы назвали бы абсурдным: оно попросту противоречит самому духу цивилизации, ее главной цели.

По всей вероятности, подобное «отключение» никогда не будет производиться. Но тем не менее я думаю, что сама эта проблема возникает закономерно, хотя принадлежит она скорее дню завтрашнему, нежели сегодняшнему. Слишком еще много сегодня на земном шаре голода, нищеты, эксплуатации, чтобы мы могли признать «задачей № 1» «борьбу с чрезмерной комфортабельностью жизни», с ее слишком повсеместной и безупречной беззаботностью, которую несет развитие техники. Однако для писателя-фантаста эта проблема в известном смысле начинает превращаться в одну из самых трудных и наиболее существенных, ведь он вместе со своими героями живет уже именно в завтрашнем дне земной цивилизации. И если такой писатель выписывает на страницах своих произведений «аварийные» ситуации, в которых раскрываются и имеют великолепную возможность проявить себя мужество, прозорливость, стремительность, готовность жертвовать собой, то, значит, он каждый раз идет путем наименьшего сопротивления, потому что поворачивается спиной к названной выше, одной из фундаментальных проблем будущего развития человечества. Я вовсе не утверждаю, что поступать так он не должен, я сам поступаю часто подобным же образом. Я хочу сказать только о том, что тем временем проблема, о которой идет речь, остается нетронутой, она существует, ждет своего решения или хотя бы четкого и всестороннего раскрытия.

Следует также заметить, что как бы ни было легко перечеркнуть эту проблему, указав, на неизбежную ненадежность техники, равно как и на неустранимую опасность воздействия неизвестных факторов, немало которых наверняка таит в себе космос, подобные представления не создадут пустоты, «нулевого пространства», порожней площадки, на которой снова, но уже беззаботно можно было бы конструировать сцены и героические драмы будущего. И тот, кто считает, будто технические установки навсегда останутся ненадежными, и тот, кто полагает, будто невозможно смоделировать, а значит, и автоматизировать творческие функции человеческого мозга, стоят на одной и той же точке зрения. В обоих случаях логически продолжается тот взгляд на мир, что признает существование известной границы, через которую человек в своем развитии никогда не сможет принципиально переступить. Это «интеллектуальный» барьер, это барьер «познания», барьер «информации». Если природа производит такие совершенные «механизмы», как атом, и такие творчески мыслящие «устройства», как человек, а мы сами никогда не сумеем создать ни того, ни другого, то это означает лишь, что природа выше и лучше нас, что есть предел нашим возможностям, есть законы, препятствующие безграничному развитию человека, безграничному познанию всего, что существует вместе с ним самим. Таким образом, так называемое превосходство человека над техникой, которая никогда не сумеет его превзойти, оказывается одновременно слабостью человека перед природой, которую он в итоге никогда окончательно не покорит.

Разумеется, некоторые проблемы наверняка не могут быть решены когда-либо вообще. Например, создание перпетуум-мобиле или превышение скорости света. Но мы, однако, говорим не о явлениях, физически невозможных, а только о таких явлениях, которые осуществимы в материальном мире и доказаны эмпирически. Это и существующие «безотказные устройства» в виде атомов, и «устройства для познания мира» в виде человеческого мозга, причем то и другое «сконструировано» самой природой, которая дала нам, таким образом, материальное доказательство их выполнимости. Необходимо, следовательно, пока само будущее развитие не разрешит проблемы, выбирать: или мы отстаиваем принципиальную возможность «повторить» вслед за природой некоторые ее конструкции, такие же безупречные, как атом, и так же неисчерпаемые творчески, как человеческий мозг, или мы считаем, что эта цель недостижима. Тот, кто избирает первую посылку, оказывается перед лицом антиномии, о которой я говорил в начале статьи: техника «вытесняет» из цивилизации необходимость и возможность проявлений героизма, самопожертвования, творческого усилия. Тот, кто останавливается на второй, признает тем самым существование «непреодолимого барьера познания» и считает, что рядом явлений, принципиально возможных в материальном мире, человек никогда не овладеет.

Само собой разумеется, мы можем полагать, что земная цивилизация преодолеет эти проблемы так же, как преодолела она неисчислимые исторические проблемы. Писатель в конце концов не безошибочный пророк будущего, и он не может предугадать, каким образом будущее окажет им сопротивление. Но тем не менее он может и даже обязан отдавать себе отчет в реальности подобных проблем. Он будет способствовать обогащению наших знаний о человеке, если хотя бы попытается найти ответ на вопрос, каким образом названную мной дилемму можно и нужно разрешить так, чтобы свести к минимуму результаты столкновения объективных тенденций развития техники с комплексом способностей и черт человека, которые мы признаем ценными и неотъемлемыми от его человечности.

Обломок ракетного оперения пронзает его грудь... Складки его каменного скафандра темнели, как расселины скалы. Человеческой была лишь голова — огромная, тяжело закинутая назад, касающаяся виском выпуклой поверхности камня...»

Так Станислав Лем описал памятник Неизвестному Астронавту, обобщенный образ человека будущего и в то же время человека нашего века, низверженного, но не побежденного, потому что человека можно убить, можно уничтожить, но победить его нельзя!

В том же романе «Магелланово облако», когда межзвездный корабль «Гея», постепенно развивая скорость, достигает «светового порога скорости», у людей с наименее устойчивой нервной системой обнаруживается явление «мерцания сознания». На космическом корабле разражается бессмысленный бунт: люди бросаются к наружным люкам, чтобы выпрыгнуть в межзвездное пространство. Тогда историк Тер-Хаар, один из руководителей экспедиции, пробуждает сознание тех, чей мозг охвачен мраком «мерцания», рассказав им историю немецкого коммуниста Мартина, боровшегося больше тысячи лет назад против фашизма.

«— Этого человека мучили, избивали — он молчал. Молчал, когда от него отвернулись: родители,

брат и товарищи. Молчал, когда уже никто, кроме гестаповцев, не разговаривал с ним. Были разорваны узы, связывающие человека с миром, но он продолжал молчать. Чем мы заплатим за это молчание?

Тер-Хаар поднял руку.

— Мы, живые, донесли до самого отдаленного будущего огромный долг, долг по отношению к тысячам тех, кто погиб, подобно Мартину, но чьи имена останутся нам неизвестны. Он умирал, зная, что никакой лучший мир не вознаградит его за муки и его жизнь окончится навсегда в известковой яме, что не будет ни воскрешения, ни возмездия. Но его смерть и молчание, на которое он сам себя обрек, ускорили приход коммунизма, может быть, на минуту, а может быть, на дни или недели — все равно! Мы находимся на пути к звездам потому, что он умер рада этого...»

Так из глубин грядущего человек коммунистического общества судит наше время, судит пристрастно, как пристрастным должен быть всякий суд, который судит свою эпоху, созданную подвигом наших современников!

В этой неразрывности времен и эпох — основная философская идея романа.

Неизбежен ли такой путь в будущее? На это Лем ответил в своих книгах, нарисовав четыре будущих мира.

«Эдем» — это не фантастический роман, а скорее философский или социально-философский трактат, где писатель противопоставляет реальный, логический, познаваемый наш мир фантастическому, алогическому безумию мира планеты «Эдем».

Путешественники, попавшие, в этот чудовищный мир, привносят в него свою земную логику, хотя

он полон предметов, остающихся не только непознанными, но и непознаваемыми: «за сто шагов они еще могли казаться зарослями, какими-то кустами, в которых полно больших синеватых гнезд, — и не столько из-за действительного сходства, сколько благодаря усилию глаза, пытающегося уложить непонятные линии в нечто привычное...».

Это черный мир фашизма, переросшего в биологический симбиоз «дубельтов», сросшихся существ, представляющих собой нечто вроде социального симбиоза уэллсовских мерлоков и элоев. Общество это «идеально», но неспособно к прогрессу. Естественно, что оно потерпело инволюцию: сначала демократическую власть заменила олигархия, власть меньшинства, затем ее сменила единоличная тирания, перешедшая в анонимную диктатуру. Теперь же существование всякой власти отрицалось, и утверждение, что власть существует, каралось смертью...

Путь фашизма и власть террора — тупиковый путь развития, говорит Лем, и ни сосуществование, ни даже контакт с этим миром невозможны для земного человечества.

Но роман Лема не светлая, а черная утопия или антиутопия, как говорят и пишут некоторые.

«Фантазия может навеять любые картины «черного будущего», — говорит сам Лем, — и собственно

много различных произведений, варьирующих эту тему, бродит по свету. В них говорится о космических войнах, о галактических империях, о хищных и Кровожадных цивилизациях. Но предостерегать от такого будущего было бы к такой же степени банально, как предостерегать человека не питаться ядом... Я хотел бы написать повесть о будущем, но не о таком будущем, которого я бы желал. Следовательно, о таком, которого нужно остерегаться».

О таком «розовом будущем» и написана публикуемая в сегодняшнем номере «Литературной газеты» статья Лема. Ему же посвящен роман-предупреждение «Возвращение со звезд».

В этом романе нарисовано будущее общество, достигшее очень высокого уровня жизни, но пошедшее не но пути творческих идей коммунизма, а по пути победы мещанских представлений о счастье, по линии торжества потребностей человечества над его способностями. Нет слов, автор не поскупился на краски; он не пытался создать карикатуру, написать памфлет. Начало романа похоже на запев великолепной

эпической поэмы, полной света, цвета и движения, на честертоновскую «Лепанто» или «Конго» Вечела Линдсея. Но пышное великолепие архитектуры этого нового мира всеобщего довольства и счастья не соответствует его обитателям.

Мир этот населен ничтожными, маленькими людьми. В младенческом возрасте все человечество подвергается «бетризации», прививке, воздействующей на кору головного мозга, благодаря которой человек навеки лишается способности убивать. Но возникает вопрос: сохранит ли человек, неспособный убивать (в потенциальном смысле этого слова), способность жертвовать своей жизнью, действовать рискованно, идти навстречу смертельной опасности. Мир без риска — это мир без страха, но и без смелости. И человек, освобожденный от страха и трагедий, одновременно освобождается также от необходимости преодолевать препятствия, достигая трудной цели!..

Здесь Станислав Лем, один из величайших творцов мифов нашего времени, попал в плен одного из созданных им же мифов. Кто сказал, что труд с каждым годом становится все легче, замененный трудом автоматов? Опыт нашего времени говорит совсем о другом. Физики, ставящие опыт на дубненском или брукхевенском синхрофазотронах, программист большой электронной машины, генетик, раскрывающий тайны наследственности, работают не меньше, а больше, чем люди традиционных профессий.

Вильям Гершель сам шлифовал стекла своих телескопов. Это занимало очень много времени, и сестра его Каролина вкладывала ему кусочки пищи в рот и кормила с ложки, чтобы он скорее мог вернуться к наблюдениям.

Если бы он посетил наше время, он, вероятно, восхитился бы современными обсерваториями, астрофизическими лабораториями и радиотелескопами. Он немало удивился бы, обнаружив, что ученые почти не заглядывают в телескопы, а заняты измерением фотографий, где на белом небе изображены черными кружками звезды, или астрономы изучают по зигзагообразным кривым на длинных лентах радиоголоса Вселенной. Но он вряд ли подумал бы, что их работа легче, чем его, и они тратят на свои исследования меньше времени. «А для чего же тогда дано ученому время его жизни?» — подумал бы он.

Для людей творческого труда — математиков, физиков-теоретиков, писателей, художников — рабочий день ограничен лишь длиной суток: даже во сне они слышат мелодии, наслаждаются изяществом решений математических проблем... Ведь для них дело, которым они заняты, не профессия, но их страсть, их мука и счастье, их человеческие поражения и победы в вечной битве с Неизвестным!

Нет, в будущем мире подвиг не будет достоянием только «периферии жизни», как предполагает Лем, наоборот, он станет содержанием ее каждого мгновения. Ведь называем же мы труд Дарвина, Нильса Бора, Эйнштейна великим подвигом.

Да, с развитием интеллекта бесконечно растут и потребности человека. Это не механическое умножение: квартира из двенадцати комнат, две дачи, три машины, свой вертолет. Только герой «Магелланова облака», будучи мальчиком, мечтает: «Вот вырасту, тогда возьму себе все игрушки и торты и вообще все. У меня будет целая ванна крема». Ученые мечтают совсем о другом: о новых, бесконечно сложных и дорогих приборах, о целых институтах, занимающихся интересующей их проблемой, о все растущих энергетических резервах.

Может ли мораль быть навязанной силой? Что такое мораль? Свобода выбора. Но ведь нет выбора у человечества, подвергнутого бетризации, своего рода духовной кастрации, и лишенного гуманизма. Где все достается без труда и поэтому все ценности утеряны. Можно ли считать такое общество человеческим?

Нет, этот миллениум, земной рай, мир заката не только чужд пришельцам из нашего времени, он им страшен. И не случайно Эл Брегг, герой романа, по собственному признанию автора, «взбунтовался против моих замыслов». Он и его товарищи по межзвездному полету строго и пристрастно судят своих потомков за то, что те пошли по тупиковому пути.

Сможет ли человечество когда-либо создать сверхсовершенную технику, столь же «вечную», как атомы, технику, которая полностью заменила бы его и стала бы «тотальным оружием» в его вечной борьбе с природой?

Здесь Лем снова попадает в плен довольно распространенного софизма. На самом деле человек не борется с природой и не побеждает ее, поскольку он сам является частью природы. И подобно тому, как творчество природы бесконечно и разнообразно, человек столь же всемогущ, пока он не нарушает основных законов своей Вселенной. А так как он является высшим цветом материи, — он более вечен, чем атом: мертвые формы материи подвержены энтропии, неминуемо ведущей мир к «тепловой смерти», биологические же структуры могущественнее их, так как они побеждают энтропию и сохраняют устойчивое неравновесие Вселенной.

И хотя техника бесконечно развивается уже много тысячелетий, мы пока не замечаем тенденций к вырождению человеческого рода.

Поскольку человек биологически не изменился за последние тридцать, тридцать пять тысяч лет, и у нас также нет оснований ждать нового скачка в его биологическом развитии: темпы технической и социальной эволюции значительно опережают природу. Человек долго еще останется ребячливым, непостоянным и часто непоследовательным. Аналитической машине с совершенной логикой, которую мы когда-нибудь

построим, вероятно, покажутся смешными (если она будет уметь смеяться!) некоторые человеческие поступки. Зачем марафонские состязания, когда на мотороллере можно гораздо быстрее достигнуть цели? Зачем нужны лишения и муки при восхождении на Чомолунгму, когда легче подняться туда на вертолете? Зачем вообще полеты в космос, требующие огромных затрат? Но мы именно за все это любим человечество, потому что мы — люди!

История — это летопись общих приключений человеческого рода в поисках социального и личного счастья. Она будет продолжаться и дальше. И новые ее страницы могут совсем не напоминать начальные. Если выразить это в терминах теории информации, то история будущего — это стратегическая игра, в которой само понятие «противник» подвергается постепенному изменению, что, в свою очередь, вызывает изменение применяемой человеком стратегии. Поэтому так трудно предсказывать будущее, даже не очень отдаленное. Загляд же на сто тысяч или миллион лет, вероятно, больше всего похож на мечты первобытной амебы о будущем своего племени в двадцатом веке...

Близкое же будущее нашего коммунистического общества лучше всего показал Станислав Лем в своем великолепном романе «Магелланово облако», сияющем бесчисленными гранями, светящимися, как огромный искусственный алмаз. И в нем он лучше всего ответил на все поставленные вопросы автору статьи «Не опасна ли техника без опасности?» — Станиславу Лему.

— - — - -

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ

исследуя анализы в районной поликлинике. И в регистратуре вместе со справкой о состоянии здоровья будут выдавать либо устав строевой и гарнизонной службы, либо колесо от КамАЗа, либо самопишущую ручку с вечным пером или прямое указание на то, что тебе свойственно изначально. Тогда все упорядочится. Не будет больше ночных воплей «Какой актер умирает во мне!!!», мешающих всем спать спокойно, поэты перестанут консультировать колхозников, редакционные кабинеты освободятся от низкосортных рукописей, которыми они завалены от пола до потолка, — литература станет только талантливой. Вот этой последней проблеме — отсортировке самодеятельных литературных произведений — и посвящена фантастическая, отчасти, сатирическая и несколько даже детективная повесть Владимира Николаева «Якорь спасения», открывающая его прозаический сборник («Молодая гвардия», 1986 г.).

Редакционно издательские нравы частенько становятся мишенью для шуток. Наверное, поэтому уже сложился некий стереотип в представлении об окололитературной среде, соприкасаясь с которой, люди портятся прямо на глазах и которая оказывает коррозионное действие даже на маститого автора. Выдуманная В. Николаевым редакция «толстого» журнала «Восход» классическое пугало для начинающих литераторов. Но анатомирование большого творческого коллектива, к счастью не переросло в самоцель. Ее сверхзадача — заинтриговать, увлечь сюжетом, обмануть читателя и раскрыть обман на последних строчках.

На появление в редакции журнала «Восход» аппарата, в считанные минуты определяющего качество литературного произведения, его сотрудники реагируют по-разному. У многих из них это достижение инженерной мысли особых восторгов не вызывает. Машина железная, и ясно, что снисхождения от нее не дождешься. Ей все едино прозаик Толстой или поэт Чайников. Возможность за минуты убедиться в степени собственной одаренности она оказывается не простым испытанием. Ведь хорошее мнение о себе слагалось годами. Ряд пародийных и часто далеко не симпатичных образов не омрачает повесть. Она оставляет светлое впечатление и подспудную надежду на то, что гений выдержит все, даже компьютерную диагностику, если, конечно, его гениальность не мнимая.

— - — - -

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ

Но когда это произошло, в какой именно день — на эти вопросы историки, биографы Ленина, более четырех десятилетий не могли получить ответ.

В 31-м томе четвертого издания Сочинений В. И. Ленина на странице 534-й было напечатано, что эта встреча состоялась в 1920 году. Точнее:

«Середина октября. Ленин принимает английского писателя Г. Уэллса».

Со времени выхода 31-го тома четвертого издания минуло двенадцать лет. Началась подготовка пятого издания Сочинений Ленина. И снова возник все тот же вопрос: когда же, в какой день Владимир Ильич принимал Уэллса?

Ежедневных записей секретарей председателя СНК за это время нет. Единственным источником пока оставалась сама книга Уэллса, в которой он писал, что приехал в Россию в сентябре 1920 года. Далее Уэллс сообщал:

«Жизнь в Москве, озаренной ярким октябрьским солнцем и украшенной золотом осенней листвы, показалась нам гораздо более оживленной и легкой, чем в Петрограде».

Значит, он прибыл в Россию в сентябре, а был принят Лениным в октябре? Так сказано в самой книге второго издания. Второго, ибо первого в нашей стране нет. Нет — и не было. Дело в том, что впервые книга Уэллса на русском языке была издана в Софии, в Болгарии, в 1921 году, то есть через год после ее написания в Англии. Любопытно, что она вышла с предисловием князя Н. Трубецкого, который, утверждая, что «...книга ярко рисует психологию отношений типичного англичанина к России, к русским и к русскому вопросу», оценил ее как «вредную»... для английского читателя, пытаясь критиковать изложение Лениным в беседе с Уэллсом плана электрификации.

Оставим, однако, в стороне княжеские писания и рассмотрим маленькую, изданную в 1922 году в Харькове книжку Уэллса с указанием «издание второе» (вероятно, составители считали болгарское издание первым). Ценнейшая книжка! Все последующие выпуски сверялись по ней. Еще и еще раз изучали ученые эту книгу, надеясь найти в ней какие-либо новые данные... Не было ли, например, у Уэллса в этой поездке, кроме сына, других попутчиков? Оказывается, был!

«Особняк для гостей правительства, где мы жили вместе с г. Вандерлипом... — большое, хорошо обставленное здание на Софийской набережной...» — писал Уэллс.

Кто такой Вандерлип? Откуда и зачем прибыл в Москву этот иностранец? Возникают в связи с ним и другие вопросы, ответы на которые исследователям дал сам Ленин. В речи на собрании актива Московской организации РКП(б) 6 декабря 1920 года Владимир Ильич говорил:

«Мы должны использовать создавшееся положение: в этом вся суть концессий Камчатки. К нам приезжал Вандерлип, дальний родственник известного миллиардера... Вандерлип привез с собой письмо Совету Народных Комиссаров».

Далее в этой речи Ленин говорил, что он принимал Вандерлипа. Но когда? Опять неизвестность! Новые поиски привели к ленинским документам о переговорах с этим американцем, просившим Советское правительство предоставить ему концессию на Камчатке.

Документы свидетельствуют, что Ленин 20 сентября ознакомился с письмом Вандерлипа. Следовательно, американский миллиардер был в Москве в одно время с Уэллсом...

Теперь у исследователей возникла новая задача: не писали ли в те годы американские газеты что-либо о поездке Вандерлипа к Ленину?

...Известный американский писатель Альберт Рис Вильямс — участник штурма Зимнего дворца, публицист, встречавшийся с Лениным, — всю жизнь был и оставался верным другом нашей страны. Не удивительно поэтому, что во время последнего посещения Москвы он охотно откликнулся на просьбу советских ученых и по возвращении в Нью-Йорк выслал им папку вырезок из американской прессы 1920 года, посвященных интересовавшей некоторых в США историков проблеме «Ленин и американо-русская торговля».

Вот она, простенькая папка — 68 больших фотокопий различных газетных текстов. Нужно ли говорить, с какой жадностью набросились на нее исследователи? И вдруг в ней было обнаружено интервью лондонского корреспондента «New York Times» с Гербертом Уэллсом.

Однако какое отношение имеет Уэллс к торговле? Оказывается, поездка Вандерлипа в Москву была истолкована некоторыми американскими кругами так, словно она была предпринята не с коммерческими, а с политическими целями.

Выясняя истину, корреспондент обратился к вернувшемуся из России в Лондон Уэллсу. И писатель сказал, что поездка Вандерлипа была связана только с коммерческими интересами.

«В дальнейшей беседе, — писал корреспондент из Лондона, — г-н Уэллс сказал, что он встречался с В. Д. Вандерлипом в гостинице в Москве, где они вместе жили в течение трех дней — 4, 5, 6 октября».

Теперь все становилось на место. Уэллс в своей книге пишет, что он уехал из Москвы в Петроград в тот день, когда был принят Лениным. «...Мы тепло распрощались с Лениным... И вот — снова дом на Софийской набережной, поздний завтрак с г. Вандерлипом… Г-н Вандерлип предлагал нам днем познакомиться с московским рынком, а вечером смотреть балет, но мы с сыном решили в тот же вечер уехать обратно в Петроград...»

Итак, установлено: Владимир Ильич принял Герберта Уэллса 6 октября 1920 года. Кроме прямых, были добыты и косвенные доказательства: некоторые документы свидетельствовали, что Ленин, придя на заседание Политбюро ЦК партии, делился с товарищами впечатлениями о только что состоявшейся беседе с английским фантастом. Это заседание, как выяснилось, состоялось 6 октября, видимо, в середине дня, ибо Политбюро обычно заседало с 12 часов дня.

Сорок с лишним лет существовала ныне расшифрованная загадка. Откройте теперь страницу 674 сорок первого тома пятого издания «Сочинений» Ленина:

«Октябрь, 6. Ленин беседует с английским писателем Г. Уэллсом».

Две строки в Полном собрании сочинений Ленина. Только две строки, а сколько терпеливого труда, сколько души потребовали они!

Так давняя нелегкая загадка была решена «группой биохроники В. И. Ленина» Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, и прежде всего

Р. М. Савицкой, кандидатом исторических наук, тем самым человеком, который долгие дни ходил неизведанными тропинками предположении, домыслов, пока был найден точный ответ.

— Теперь хотелось бы установить часы и минуты этого события, — говорит Р. М. Савицкая. — Думается, что Владимир Ильич принял британского гостя в 10 утра. Беседа, вероятно, продолжалась час-полтора. Так мы предполагаем...

Предполагаем!.. Исследователи ленинской жизни знают, что такое точность!

Н. МАР

— - — - — -

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ