— Да, в первый раз.
— Сравнивая с Москвой, здесь, конечно, больше спокойствия, камерности, провинциальности, в хорошем смысле этого слова. Таллин — город небольшой, красивый и уютный. Особенно Старый город. Все отвечает тем представлениям, которые были у меня об Эстонии.
— Вы сами человек не московский, родом из Казахстана?
— Да, я родом из южноказахстанского городка, который раньше назывался Джамбул, а сейчас, если не ошибаюсь, Тараз. Когда-то там был крупный центр химической промышленности. Огромные заводы, которые сейчас, по-моему, особо не работают. Я там вырос, сразу после школы поступил в медицинский институт в Алма-Ате. Отучился, некоторое время жил там, а одиннадцать лет назад переехал в Москву.
Творческая психиатрия
— Вы окончили бы мединститут по специальности психиатрия с красным дипломом, если бы Вам не помешало написание очередной повести или рассказа.
— Я сдал все выпускные экзамены на «отлично», но за второй курс у меня осталась одна-единственная тройка по английскому языку, что хорошо говорит о моей способности к языкам и о том, как велось обучение иностранным языкам в провинциальных городах Казахстана. Если бы это было важно для меня, то я бы пересдал, хотя бы на четверку, английский на шестом курсе, как это обычно делалось. И я бы получил красный диплом. Но я уже тогда четко понимал, что буду работать писателем, а не врачом.
— Итальянский криминалист-психиатр Чезаре Ломброзо пришел к выводу, что преступник, бунтарь-революционер и творческая личность – это один и тот же психологический тип с более или менее ярко выраженными психическими отклонениями от нормы. Насколько Вы, с одной стороны, как дипломированный психиатр, а с другой, как творческая личность согласны с таким утверждением?
— В чем-то это верно. Более творческие люди, в чем-то не стандартные, выламываются из среднего ряда. Они склонны или к переделу мироустройства, или находят себе нишу в культуре, либо действительно могут стать на преступный путь. Но тогда мне повезло: я занимаюсь не революциями, не преступлениями, а книгами, в которых хватает всего — и революций, и преступлений.
— Есть такое мнение, что детективы и фантастика – это не совсем настоящая литература. Вы не испытываете психологического дискомфорта, когда Вас называют писателем-фантастом?
— Меня это не обижает, я люблю этот жанр.
Я начал читать с пяти лет и сразу полюбил фантастику. Читал интересные книги о приключениях на других планетах, а всякую ерунду про коммунистическое будущее пролистывал, потому что это было скучно. Я читал всю литературу, до которой дотягивался на полках, а книг в доме было очень много. У нас была прекрасная большая библиотека. Семейное достояние.
Я очень много читал и к восемнадцати годам перечитал всю фантастику, что была под рукой. И решил что-то написать сам. Написал, показал друзьям, всем понравилось, что-то получилось, и я продолжил писать дальше. У меня никогда не было особых размышлений, что писать. Конечно фантастику, потому что она мне интересна.
А на тему того, что фантастика считается не престижным жанром, жанром, то .... зависть, зависть. разумеется. А если серьезно, то на самом деле литература не делится на высокие и низкие жанры. Литература может быть плохой или хорошей, иметь своего читателя или не иметь. Все зависит от того, чем фантастика является для автора. Фантастика – это не жанр как таковой, это прием, некая обертка, которая покрывает любой существующий жанр. Это может быть мелодрама, любовный роман, детектив, философское исследование, богословский трактат.… Любой литературный жанр можно подать в виде фантастики.
Можно убрать фантастику — и останутся те же самые мысли и идеи, но в реалистичной оболочке. Что дает фантастика? Она дает автору возможность обострить ситуацию, показать героев в необычном ракурсе, чтобы наиболее наглядным образом, полно раскрыть их психологию и поведение. Можно поэкспериментировать с обществом, показать, как оно в своем развитии стало каким-то необычным.
Реализм тем и слаб, что он оперирует исключительно реальностью. У писателя-фантаста изначально в палитре больше красок, позволяющих создавать необычные вещи. Хотя иногда это заставляет писателя-фантаста слишком разбрасываться и создавать что-то аляповато-яркое.
— Ясно, что не каждый, кто умеет рисовать – художник, а кто умеет писать – писатель. Нужна какая-то идея-максимум, чувство миссии или что-то в этом роде. Была ли у Вас идея-максимум? Когда Вы ощутили в себе миссию писателя?
— Специальной идеи никогда не было. Я просто писал о том, что мне было интересно самому. Когда я начал писать, то внезапно понял, что писать книги так же интересно, как и читать их. Может быть, даже более интересно, потому что когда ты читаешь чужую книгу, то можешь с чем–то соглашаться, а с чем-то нет. А когда сам пишешь, то можешь писать книгу так, как сам хочешь. Это был мой основной принцип: надо писать так, чтобы тебе самому было интересно, тогда это будет интересно и другим.
Специально я ничего не вкладываю в свои произведения. Я никогда не думаю, что вот сяду и напишу вещь с каким-то заранее обдуманным замыслом. Но помню, когда я написал «Атомный сон», во многом не совершенную вещь, то я вдруг впервые понял, что в ней есть что-то большее, чем я хотел в нее вложить. Странное ощущение, что вещь от тебя уже оторвалась и приняла какой-то объем. Словно ты что-то складываешь из листа бумаги и получается какая-то фигурка, которая сама по себе. Когда появляется такое ощущение, то это значит, что вещь удалась.
— Эрнест Хэмингуэй говорил, что несчастное детство – главная предпосылка для того, чтобы стать писателем. У Вас с этим все в порядке?
— Все в порядке. Я не был особым хулиганом, хотя и совершенным тихоней тоже не был. Мое детство прошло довольно заурядно, за исключением того, что я очень любил читать и проводил за чтением массу времени. Наверное, Хэмингуэй здесь слегка ошибся.
Нормальная коммерция
— Многие писатели постоянно мелькают в телевизоре, рассуждая обо всем на свете. Это закон шоу-бизнеса: если тебя нет в «ящике», то тебя не существует. Вы, по-моему, не очень мелькаете на телеэкране?
— Я не могу сказать, что я совсем не мелькаю на телевидении. Я мелькаю, зачастую, наверное, больше, чем следовало бы. Мне неудобно отказывать, когда звонят с телевидения и говорят, что позарез важно, чтобы я сказал пару слов по поводу медицины будущего. Это бывает, но я стараюсь это все максимально ограничивать, иначе не будет времени работать. День, когда даешь интервью, как правило, для работы утрачен, потому что в голове висит как маячок, что будет какая-то встреча, какое-то выступление и продуктивной работы не получится. Для того чтобы хорошо работать, нужно сесть за стол и четко знать, что весь день будет посвящен тексту.
— Глобальная слава пришла к Вам после выхода фильма «Ночной дозор». Это кино сделало Вас более популярным, массово популярным?
— До выхода фильма у меня несколько лет были стабильно тиражи до полумиллиона экземпляров в год. Я был вполне известным автором фантастики. Из первой тройки. Кто первый — каждый из этой тройки определял по-своему.
Но после выхода фильма ситуация изменилась, тиражи выросли в пять раз. В год, когда вышел фильм, было продано два с половиной миллиона моих книг. Это очень много. Вскоре после этого появился большой международный интерес. Успех фильма принес большое количество переводов. Сейчас мои книги изданы где-то на тридцати языках, как в Европе, так и в Азии.
— Экранизация «Ночного дозора» – это чисто бизнес-проект или же Вам хотелось посмотреть, как все это будет выглядеть на экране? Насколько близко Вас подпускали к процессу производства фильма?
— С самого начала это был нормальный коммерческий проект. Книгу прочитал Константин Эрнст, она ему понравилась, и он решил, что ее можно экранизировать, сделав фантастический телесериал.
Разумеется, когда поступило такое предложение, я очень ему обрадовался. Было понятно, что это вызовет интерес читателей. Большинство писателей наверняка порадует перспектива увидеть своих героев на экране.
Мне предложили написать сценарий. И я начал работать. Это был длительный и сложный процесс, потому что я никак не мог понять, чего от меня требует режиссер. Он никак не мог мне это объяснить. Наконец-то мы поняли друг друга, сценарий был готов, начались съемки.
Дальше по ходу того, как снимали фильм, я постоянно был на телефоне. Консультировал, часто встречались, обсуждали.
Фильм изначально снимали как телесериал. Где-то на середине процесса сказали: «А давайте сделаем киноверсию». В итоге киноверсия стала основной, а телесериал был забыт. Поскольку снимали телесериал, то отсняли часов шесть материала. Кинофильм надо сделать значительно короче. Продюсер кричит «не меньше часа сорока», режиссер кричит «не меньше двух». Потом находится компромисс, режиссер берет ножницы и начинает резать фильм. Через некоторое время события на экране становятся непонятными: а зачем у нас это, а почему у нас то и т.п. Надо теперь по-новому объяснить события, взаимоотношения героев, какие-то фразы. По ходу дела придумываются новые сюжетные линии, новые обоснования происходящего.
Процесс был долгим, я в нем участвовал с начала и до самого финала. Какие-то мои советы принимались, какие-то нет. Достаточно много из того, что я говорил, в конечном итоге воплотилось в фильме.
— Беседуя в Таллине, мы, естественно, не можем обойти вниманием тему «Ночного дозора», которая в Эстонии приобрела особое политическое звучание. Предвидели ли Вы, может быть, своим писательским чутьем, что тема (или имидж) «Ночного дозора» приобретет такие нестандартные, необычные формы?
— В принципе я это предвидел, потому что какие-то прецеденты уже были. После выхода «Ночного дозора» приходили коллективные письма от пенсионеров, которые благодарили создателей фильма за то, что они рассказали всю правду про капиталистов-кровопийцев, которые соки сосут из простого народа. Было понятно, что такой яркий фильм может вызвать самые различные политические аналогии. К этому надо относиться, как к неизбежному.
Что касается эстонской организации «Ночной дозор», члены которой защищали памятник советским воинам в центре Таллина, то я хочу сказать, что у меня огромное уважение вызвал эстонский суд и лично судья, которая признала несправедливыми обвинения и освободила руководителей организации.
Чем по существу занимались ребята? Они защищали нашу память, память тех, кто пал в боях с фашизмом. По всей Европе стоят тысячи памятников на могилах советских солдат, которые победили в той страшной войне. Стоят везде, даже в тех странах, с которыми сейчас у России не самые лучшие отношения или в странах, где какие-то исторические обиды на Россию. Там за этими памятниками ухаживают, их не забывают, потому что это дань памяти не проповедникам идеи коммунизма, а тем, кто сражались с общим врагом всего человечества. И погибли за эту победу.
Акция по переносу «бронзового солдата», разумеется, очень болезненно воспринималась людьми как в России, так и в Эстонии. Так что здесь я всецело на стороне ребят из «Ночного дозора». Я надеюсь, что эстонские политики сумеют найти в себе мужество понять, что, будучи в Евросоюзе, надо оттуда перенимать все лучшее, в том числе и то, как там чтят память о павших героях. И уважать людей, которые помнят об этом подвиге.
— Вы встречались с активистами «Ночного дозора»?
— Да, я познакомился с ними. Мы встречались, возложили вместе цветы к «бронзовому солдату». Я был весьма тронут этой встречей.
Зло во благо или добро ко злу
— Возвращаясь непосредственно к книге «Ночной дозор», у меня сложилось впечатление, что многие люди могут воспринимать ее не как фантастику, а как художественное отображение какой-то реальности. Тем более, что по телевизору постоянно говорят о параллельных мирах, о темных и светлых силах. Вы не сталкивались с таким феноменом?
— Сталкивался. Есть всегда какое-то количество психически неуравновешенных людей, которые любую книгу могут воспринять как истину, как некий факт бытия. Хорошо, когда это ограничивается размещением по комнате предметов в каком-то волшебном порядке.
Другое дело серьезно воспринимать сказку и верить в то, что она реальна. Я получил, например, письмо от ученика десятого класса, который написал о сильном подозрении, что его старшая сестра — темная ведьма. В качестве доказательства приводился длинный список всех ее прегрешений. И этот школьник спрашивал у меня, как проверить эти подозрения? Обычно я не отвечаю на такие письма. А тут ответил, написав, что я проконсультировался с магами, и они сказали, что сестра — не ведьма.
Пишут люди, которые убеждены, что все описанное в моих книгах, – это правда, все реальность. Спрашивают, как записаться в «Ночной дозор», выражают готовность служить там в любой должности.
Всякое бывает. Людям очень хочется верить в сказку. Верить в то, что можно открыть дверь и увидеть что-то таинственное и удивительное. Но надо понимать, что сказка – это просто сказка.
— Вы верующий человек?
— Да, я православный.
— В Ваших книгах очень много магов, ведьм и прочей нечисти. Церковь к этому не хорошо относится. Не возникали ли трения по этому поводу?
— Это не церковь. Это, скорее, разная позиция у разных священников.
Есть священники, которые осуждают и сжигают книги о Гарри Поттере. Подобные акции были и в России, и в Европе, и в Америке. То, что раздражает верующего человека, конечно, может стать объектом его негодования. Но большинство священников понимает, что есть разница между сказкой, вымыслом и какими-то реальными культами, сатанизмом и т.п.
Ведь тогда надо дойти до того, чтобы запретить народные сказки, в которых всегда находятся колдуньи, черти, Баба Яга...… Может, все это запретить, чтобы никого не раздражало? Но это глупо.
Фантастика, сказка – это иносказательное отражение реальности. Это не имеет отношения к вере как таковой. Это некая игра. Есть книги, авторы которых сознательно оскорбляют и раздражают верующих людей. Но искать такие недостатки в любой книге, где действует нечистая сила, — это вряд ли разумно.
— В «ночном» и прочих «дозорах» человек думающий найдет многие интересные пласты. Например, «красной нитью» в этих книгах проходит тема борьбы между злом и добром. Тема не новая в мировой литературе. Вам удалось что-то сказать новое по этой вечной теме интеграции добра и зла?
— Трудно себя самого оценивать. Я попробую понять, что я сделал нового.
Маги, ведьмы, оборотни, вампиры – это, скорее, персонажи европейского фольклора. Я туда, наверное, внес некий восточный, азиатский, китайско-японский взгляд на проблему взаимоотношений добра и зла. В представлении европейского человека добро и зло не смешиваются, они разделены стеной. Здесь — черное, здесь — белое, здесь — добро, здесь — зло.
На самом деле это далеко не так. Во всяком случае так кажется мне, человеку, родившемуся и выросшему на Востоке. Очень часто добро и зло смешиваются между собой. Между черным и белым существует огромное количество оттенков серого.
И я попытался показать, что и силы добра порой творят зло, а силы зла могут совершать добро в каких-то своих целях. Так происходит и в жизни. Надо, наверное, просто понимать, что в каждом человеке есть и добро, и зло. Кстати, это и христианский подход. В самом закоренелом грешнике всегда найдется что-то светлое и наоборот — в самом хорошем человеке всегда есть какая-то лазейка для греха. Это подход людей, более спокойно (чем в нашей европейской, или атлантической, цивилизации) смотрящих на мир.
Я постарался пересмотреть эти четкие «голливудские» схемы: добро – зло, наши хорошие парни – их плохие парни. Сейчас это немножко переосмысливается на разных уровнях. И Голливуд от этих штампов почти ушел, и в литературе возобладал более философский взгляд на мир.
— У Вас в «Дневном дозоре» есть темный маг — эстонец Эдгар. После посещения Эстонии, не появится ли в Ваших книгах и светлый эстонский маг?
— На самом деле Эдгар вполне положительный персонаж. Несмотря на свою темную сущность, он как раз один из тех, кто творит добро. Персонаж получился вполне симпатичный, который, возможно, и дальше будет появляться в моих книгах.
облако тэгов
