Прежде всего — устремленность в будущее, воплощение мечты о безграничных возможностях науки и техники. События могут происходить и в настоящее время, но чудесные машины и необыкновенные изобретения рисуются как уже существующие и действующие. Тесная связь фантазии с наукой, гиперболизация ее действительных достижений, умение создавать напряженную, полную захватывающего интереса приключенческую фабулу, наделять героев яркими и запоминающимися чертами характера и раскрывать эти характеры в действии; насыщать повествование познавательными научными сведениями; демократическая направленность, жизнерадостный юмор, безграничная вера в могущество человеческого разума, побеждающего стихийные силы природы и ставящего ее на службу людям; сознательное допущение невозможного как один из творческих приемов, помогающих осуществить научно-фантастический замысел; большое разнообразие тем и сюжетов, среди которых встречаются парадоксальные по своей неожиданности и остроумию. В поздних романах — использование фантастического сюжета в целях социальной сатиры с далеко идущими иносказательными обобщениями.

Даже этот сухой перечень показывает, что в творчестве великого фантаста сконцентрировались лучшие черты жанра,[1] которые на долгие годы стали его определяющими признаками.

Вместе с тем мы находим у Жюля Верна и другие особенности, характерные не только для его романов, но и для буржуазной научной фантастики в целом.

Гениальный изобретатель всегда находится в трагическом одиночестве, в разладе с обществом. Окружающие его люди (скажем, команда «Наутилуса» или «Альбатроса») безлики и бесцветны, часто даже не названы по имени. Этим еще больше подчеркивается необычность, оттеняется резкий индивидуализм главного героя.

Если для Жюля Верна такая романтическая традиция имела свое историческое оправдание, то в советской фантастической литературе она коренным образом переосмыслена.

Жюль Верн изображал желаемое как уже осуществленное, сознательно отвлекаясь от тех препятствий и трудностей, с которыми неизбежно пришлось бы столкнуться его героям в процессе работы. Удивительная машина, научное открытие предстают у него в уже готовом, законченном виде.

Советские научно-фантастические книги часто вводят читателей в самый процесс творческой работы ученого, показывают судьбу его научной идеи или открытия— от зарождения до триумфа. На этом пути, который можно назвать путем наибольшего сопротивления, писателей подстерегают неизбежные трудности. Преодоление этих трудностей требует не только таланта, но и солидной научной подготовки, умения дать достаточно серьезное и правдоподобное обоснование научной идеи, положенной в основу произведения и определяющей его внутренний сюжет.

И, наконец, характерной чертой романов Жюля Верна и всей буржуазной фантастики является очевидный разрыв, диспропорция между научно-технической и социально-утопической темами. Насколько богата и реалистически конкретна первая тема, настолько же слаба и неразвита вторая. Исключение составляют только отдельные романы, в которых научные и технические достижения будущего изображаются наряду с попытками общественных преобразований (например, «Пятьсот миллионов бегумы»).

Если рассматривать с этой точки зрения творчество Герберта Уэллса, то мы обнаружим у него иную тенденцию. В его философско-психологических и утопических романах фантастический сюжет служит главным образом для раскрытия социально-утопических и философских идей. При этом невероятность фантастической гипотезы Уэллс всякий раз старается заслонить обилием реалистических бытовых подробностей. В предисловии к американскому изданию своих сочинений он сам характеризует свой творческий метод: «Как только магический фокус проделан, нужно все прочее показать правдоподобным и обыденным. Надеяться нужно не на силу логических доводов, а на иллюзию, создаваемую искусством». Фантастические допущения используются Уэллсом лишь как литературный прием, помогающий перенести читателя в вымышленный утопический мир.

Следовательно, социально-утопическая тема в творчестве Уэллса развивается за счет научно-технической.

Что касается советской научно-фантастической литературы, то она (имеется в виду общая тенденция) идет другим путем — путем преодоления этой диспропорции.

У нас создаются произведения, авторы которых стараются решить труднейшую задачу: представить грядущие достижения науки и техники в неразрывной связи с общественными преобразованиями и новыми психологическими и нравственными качествами человека коммунистического общества. Это, несомненно, труднейшая и увлекательная задача научно-фантастической литературы, и решить ее могут только писатели, вооруженные марксистско-ленинским мировоззрением.

Приблизительно за сто лет — с тех пор, как научная фантастика завоевала широкое признание — писателями разных стран создано огромное количество произведений и накоплен большой творческий опыт, который требует своего анализа и обобщения. В этом направлении советскими и зарубежными критиками сделаны пока только первые шаги.

Из работ, появившихся в последние годы на Западе, выделяются книга Патрика Мура «Наука и фантазия»[2] (Лондон, 1957) и специальный номер прогрессивного французского журнала «Europe» (июль — август, 1957), посвященный вопросам научной фантастики.

Монография Патрика Мура привлекает обилием фактического материала и объективными взглядами автора. Он считает, что лучшие научно-фантастические книги служат не только увлекательным чтением, но и способствуют пропаганде научных знаний. Существует, по его мнению, два типа фантастических произведений: «чистая» фантастика, далекая от какой бы то ни было науки, и подлинно научная фантастика, требующая от авторов определенной эрудиции, популяризаторского искусства, умения вводить и пояснять новые научные термины, помогающие раскрытию художественно-фантастического замысла. Отдавая решительное предпочтение произведениям второго типа, Патрик Мур критикует антинаучные фантастические книги, получившие в буржуазных странах, особенно в США и в Англии, самое широкое распространение.

Упомянутый номер журнала «Europe» открывается интересным диспутом о научной фантастике, изложенным в форме непринужденной беседы сотрудников журнала. Пытаясь определить особенности и задачи этой отрасли литературы, исходя из се современного состояния на Западе, участники дискуссии высказали много ценных соображений. Мы изложим их в самой краткой форме.

Научная фантастика солидарна идее прогресса, она отвечает вере современного человека в могущество разума и науки, и этим объясняется ее успех. Писатель-фантаст должен обладать основательной научной подготовкой. Опираясь на уже существующую научную проблему, он изображает ее на более высокой ступени развития. В научной фантастике первостепенное значение имеет проблема времени, как осязаемого измерения, которое можно пробежать в разных направлениях и сочетаниях — от настоящего к будущему, от прошлого к настоящему, от настоящего к прошлому, от прошлого к будущему и т. д. Наиболее перспективна фантастика, переносящая от настоящего к будущему. Но как бы далеко писателя ни уносило воображение, он не может и не должен уходить от основных требований современности.

Научная фантастика — это прежде всего явление художественной литературы, и ее следует рассматривать с этой точки зрения, решительно отделяя талантливые произведения от ремесленной продукции, буквально наводнившей книжный рынок США, Англии и других буржуазных стран.

Наиболее характерная черта американской фантастики наших дней — перенесение в будущее отношений сегодняшнего дня, психологических проблем, событий и конфликтов, свойственных американской общественной жизни, отражающих истерию холодной войны и атомный психоз. Все противоречия современного капитализма американские фантасты переносят на воображаемые миры, злоупотребляя при этом фрейдистским психоанализом. Самое отвратительное в такой литературе — экстраполяция в космос современной колониальной политики и зоологической ненависти к социалистическим странам.

Таковы в общих чертах взгляды на научную фантастику, высказанные французскими писателями и критиками на страницах журнала «Europe».

Отсюда видно, что буржуазная научная фантастика наших дней отнюдь не отгораживается от острой идеологической борьбы. Больше того, она служит орудием в пропаганде реакционных идей.

Но не следует забывать и о том, что в США и Англии в области научной фантастики подвизается довольно значительная группа талантливых писателей-сатириков: Рэй Бредбери, Спрэг де Кэмп, Поул Андерсон и другие, произведения которых представляют собой блестящую и смелую сатиру на «американский образ жизни». Легко понять, почему именно в этом жанре сосредоточиваются сейчас лучшие силы американской литературы.

Нашим критикам следовало бы заняться обобщением творческого опыта прогрессивных зарубежных фантастов. Однако приходится констатировать, что даже несомненные достижения отечественной научно-фантастической литературы не получили еще достаточно объективной оценки. А между тем с 1917 по 1958 год советские писатели-фантасты опубликовали свыше семисот произведений! Когда имеешь дело с почти неизученным материалом, сначала его необходимо отобрать и систематизировать. Это поможет уяснить, каковы наши успехи и недостатки, чем мы можем гордиться и что нам внушает тревогу. В этом очерке поневоле пришлось ограничиться лишь беглым обзором фактов и самыми общими соображениями, не подкрепленными подробным разбором произведений и развернутой аргументацией.

2

Дореволюционная Россия, с ее слабо развитой промышленностью, отсталой техникой и преобладанием аграрных отношений, не могла создать благоприятных условий для расцвета отечественной научной фантастики. Ученые, инженеры, изобретатели составляли сравнительно узкую прослойку. Царское правительство скорее тормозило, чем стимулировало их деятельность.

Интересы науки не совпадали с устремлениями государства и церкви. Достижения ученых не предавались широкой гласности.

Среди предшественников советских писателей, авторов научно-фантастических произведений, были великие революционные просветители-демократы, мечтавшие о будущей социалистической России, о творческом труде ее свободных граждан, которые построят новые, прекрасные города и при помощи «умных машин» преобразуют природу. Знаменитый «Четвертый сон Веры Павловны» в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?» — выражение не только социальной, но и научно-технической фантазии.

Пионером научной фантастики в России можно считать В. Ф. Одоевского. В незаконченном утопическом романе «4348-й год. Петербургские письма» (1840) технический прогресс и просвещение положены в основу общественного развития. В России сорок четвертого века ученые нагревают и охлаждают по мере надобности атмосферный воздух, гигантские вентиляторы изменяют направление ветров, огнедышащие сопки превращены в неостывающие горны для обогревания Сибири, «электроходы» и управляемые аэростаты позволяют быстро преодолевать огромные расстояния и т. п.

Кроме Одоевского, научно-фантастические произведения писал в те годы, кажется, только американский романтик Эдгар По. Жюль Верн выступил как научный фантаст спустя почти четверть века. Отсюда видно, что в России, как и на Западе, научная фантастика в своей первоначальной форме существовала в «синкретизме» с социальной утопией.

Собственно, фантастические романы стали появляться в России уже в начале XX века. Известный революционер и ученый, шлиссельбуржец Н. А. Морозов в книге «На границе неведомого. Научные полуфантазии» (1910) описал полет межпланетного корабля в «четвертое измерение» с помощью «реакции» мирового эфира. Это произведение — одна из первых в России художественных фантазий, связанных с астронавтикой.

Интересны и попытки Морозова создать «научную поэзию» на астрономические темы, теоретически осмысленные им в статье «Поэзия в науке и наука в поэзии» (1912).

С «Звездными песнями» Морозова перекликаются замечательные стихи Валерия Брюсова, мечтавшего о том времени, когда люди установят связь с разумными существами на других звездных мирах и даже научатся управлять движением планет. Достаточно здесь привести такие строки:

«Я жду, что, наконец, увижу шар блестящий,

Как точка малая, затерянный в огнях,

Путем намеченным к иной земле летящий.

Чтоб братство воссоздать в разрозненных мирах».

В свое время имели успех фантастические «марсианские» романы А. Богданова-Малиновского «Красная звезда» (1908) и «Инженер Мэни» (1912), использованные автором для замаскированной пропаганды махистских идей, что было отмечено В. И. Лениным. Однако книги А. Богданова не оставили сколько-нибудь заметных следов в истории русской научно-фантастической литературы.

А. И. Куприн, много размышлявший о перспективах науки и техники, в 1913 году опубликовал остросюжетную, увлекательную фантастическую повесть «Жидкое солнце», которая воспринимается как тонкая пародия русского писателя на книги эпигонов Жюля Верна и Уэллса.

В те же годы с фантастическими произведениями выступали и другие русские писатели.

М. Волохов (М. Первухин) изобразил путешествие в Арктику на автомобиле в повести «В стране полуночи» (1910). П. Инфантьев издал в Нижнем Новгороде фантастическую повесть о марсианах — «На другой планете» (1901). Б. Красногорский выпустил астрономический роман «По волнам эфира» (1913) и его продолжение, в соавторстве с Д. Святским, «Острова эфирного океана» (1914). Любопытно отметить, что межпланетный корабль передвигается здесь под воздействием давления света. Близкая к символистским кругам В. Крыжановская написала несколько «астральных» фантастических романов, проникнутых мистическими идеями («Маги», «На соседней планете», «Законодатели» и др.).

Можно было бы назвать и другие произведения русской дореволюционной фантастики, но ни одному из них не суждено было завоевать популярности Объясняется это тем, что авторы, ориентируясь на привычные стандарты западных романов, видели перед собой лишь «занимательную» тему и не умели глубоко и взволнованно заглянуть в будущее. За редчайшими исключениями, героями этих книг были иностранцы, и действие происходило где угодно, но только не в России.

Накануне и в период первой мировой войны в западной и русской фантастической литературе большое распространение получило изображение будущих истребительных войн и космических катастроф. В современной буржуазной фантастике такие антигуманистические темы занимают едва ли не господствующее положение.

Если дореволюционная фантастическая беллетристика русских писателей в общем почти ничего не дала для советской литературы, то по-настоящему перспективными оказались самобытные научно-фантастические произведения русских инженеров и ученых, которые пропагандировали в литературно-художественной форме свои научно-технические идеи.

Изобретатель-электрик В. Н. Чиколев напечатал в 1895 году в журнале «Электричество» рассказ-утопию «Не быль, но и не выдумка», нарисовав, независимо от «Электрической жизни» А. Робида, поэтическую картину научно-технического прогресса, основанного на всестороннем использовании электрической энергии.

Инженер А. Родных в незаконченном романе «Самокатная подземная железная дорога между Санкт-Петербургом и Москвой» (1902) выдвинул смелый, оригинальный проект самокатной железной дороги, проложенной в туннеле, прорытом между двумя городами по хорде земли.

К. Э. Циолковский еще в девяностых годах опубликовал известные научно-фантастические очерки «На Луне» и «Грезы о земле и небе» и уже при советской власти, в 1920 году, — повесть «Вне Земли».

Циолковский как художник слова и его влияние на советскую научно-фантастическую литературу — тема, ждущая своего исследователя. Несмотря на то, что великий ученый мог заниматься литературным творчеством только между делом, его произведения поражают смелостью фантазии, подкрепленной строго научной аргументацией. «Патриарх звездоплавания» впервые дал художественное изображение физических явлений и ощущений, с которыми столкнулись бы люди, очутившись на Луне, астероидах и различных планетах Солнечной системы. В занимательной форме он описал условия жизни в мире без тяжести, межпланетные полеты, «прогулки» пассажиров ракеты в скафандрах, величественные перспективы освоения людьми мирового пространства и создание «эфирных колоний» в космосе.

Но мечты Циолковского шли еще дальше. В 1929 году он высказал смелую фантастическую мысль, которая в наши дни получила художественное воплощение в романе И. Ефремова «Туманность Андромеды». «Каждая планета, — писал Циолковский, — с течением времени объединяется, устраняет все несовершенное, достигает высшего могущества и прекрасного общественного устройства… Объединяются также ближайшие группы солнц, млечные пути, эфирные острова»…

Если в первых двух очерках («На Луне» и «Грезы о Земле и небе») Циолковский не заботился о реалистическом обосновании сюжета, рисуя пребывание человека в космосе и на других мирах лишь как фантастическое «допущение» (например, все, что описано в очерке «На Луне», происходит во сне), то более поздняя повесть «Вне Земли» имеет уже развернутую, реалистически обоснованную фабулу, связанную с различными перипетиями межпланетного полета на составной пассажирской «ракете 2017 года» и организацией «эфирной колонии».

Циолковский пишет очень сжато, целиком подчиняя художественную образность изложения популяризации своих научных идей и проектов. Он был не только одним из зачинателей советской научной фантастики, но и наставником и вдохновителем многих писателей, которые черпали необходимые сведения из сокровищницы его трудов и нередко обращались к нему за советами.

Можно перечислить немало произведений советских фантастов, созданных под непосредственным влиянием К. Э. Циолковского, и не только на космические темы.

Кроме известных романов А. Беляева (один из них — «Прыжок в ничто» — ученый снабдил своим предисловием), назовем еще рассказ С. Григорьева «За метеором» («Знание — сила», 1932), который был прочитан Циолковским в рукописи; рассказ Г. Адамова «Оазис солнца» («Знание — сила», 1936), основанный на идеях ученого в области гелиотехники; повесть С. Граве «Путешествие на Луну» (1926), в которой описание ракеты и самого полета заимствовано у Циолковского; роман А. Палея «Планета „КИМ“» (1930), где герои попадают на астероид Цереру и основывают там «эфирную колонию» и т. д., и т. п. В этой связи нельзя не упомянуть и научно-фантастический фильм «Космический рейс», созданный при участии К. Э. Циолковского. Так или иначе, вся межпланетная тема в советской научно-фантастической литературе развивалась под флагом его идей.

К Циолковскому-фантасту и популяризатору науки (рассказ «Тяжесть исчезла») восходит также специфическая группа произведений двадцатых — тридцатых годов, построенных на условной возможности нарушения привычных законов мироздания: что случилось бы на земле, если бы изменилась скорость света или погибли бактерии, вызывающие гниение (рассказы А. Беляева «Светопреставление» и «Нетленный мир»), если бы люди перестали ощущать боль (рассказ А. Палея — «Человек без боли»), какие явления произошли бы при отсутствии трения (Э. Зеликович — «Необычное приключение Генри Стенлея»; В. Язвицкий — «Аппарат Джона Инглиса» и др.).

Сборник научно-фантастических рассказов В. Язвицкого так и называется: «Как бы это было» (1938). В рассказах такого типа парадоксальный сюжет используется главным образом для художественной иллюстрации основных законов физики, механики или биологии.

Наряду с К. Э. Циолковским, одним из зачинателей советской научной фантастики, был выдающийся геолог и географ академик В. А. Обручев. «Плутонию» он написал еще до революции, в 1915 году, но опубликовал гораздо позже — только в 1924 году, когда уже близилась к завершению работа над вторым романом — «Земля Санникова» (1926). Как художественные произведения, оба эти романа написаны в классических традициях, на тему, не раз уже фигурировавшую в фантастической литературе. Но, в отличие от всех предшествующих образцов, романы В. А. Обручева замечательны научной достоверностью описаний природы, животного мира и растительности далекого прошлого земли. Ученый-геолог и знаток палеонтологии, он не мог простить своим предшественникам — Жюлю Верну («Путешествие к центру Земли»), Конан Дойлу («Затерянный мир») и чешскому писателю Карлу Глоуху, автору романа «Заколдованная земля», многочисленных несообразностей и курьезных ошибок, проистекающих от поверхностного ознакомления с предметом. Противопоставив их произведениям романы на сходную тему, В. А. Обручев решил показать, какие богатые возможности открываются для писателя, обладающего специальными познаниями в интересующей его области.

Попытавшись сделать свои книги в равной мере увлекательными и научными, В. А. Обручев в целом справился с этой трудной задачей, наметив таким образом перспективу для дальнейшего развития советской научно-фантастической литературы.

«Плутония, — поясняет автор в послесловии к роману, — написана мною с целью дать нашим читателям возможно более правильное представление о природе минувших геологических периодов, о существовавших в те далекие времена животных и растениях, в занимательной форме научно-фантастического романа».

«Роман назван научно-фантастическим, — говорится в послесловии к „Земле Санникова“, — потому что в нем рассказывается о предполагаемой Земле так, как автор представлял себе ее природу и население при известных теоретических предположениях».

Если в «Плутонии» В. А. Обручев обосновывает наличие огромного палеонтологического заповедника в недрах земли когда-то существовавшей и давно уже отвергнутой гипотезой о внутрипланетных пустотах с реликтовой флорой и фауной и со своим маленьким солнцем, то в «Земле Санникова» ему удалось найти более правдоподобное допущение. Гипотезу о существовании неоткрытой земли в Северном Ледовитом океане у Новосибирских островов писатель объединил с чукотским преданием о бесследно исчезнувшем племени онкилонов, остатки которого после войн с чукчами якобы уплыли на байдарах на север. Особые климатические условия на гипотетической Земле Санникова понадобились автору для того, чтобы «воскресить» давно вымерших животных и людей каменного века, не говоря уже о легендарных онкилонах.

Романы В. А. Обручева привлекают поэзией и романтикой географических подвигов, впечатляющими картинами доисторического мира. Причудливое совмещение реальности с фантастикой, увлекательной приключенческой фабулы с научной достоверностью делает «Плутонию» и «Землю Санникова» классическими научно-фантастическими произведениями. Несмотря на некоторые недостатки (перегруженность палеонтологической номенклатурой, психологическая обедненность образов), этими романами зачитывается уже не одно поколение молодежи.

Введенная В. А. Обручевым в советскую научно-фантастическую литературу тема поэтического воссоздания далекого геологического прошлого нашей планеты и древнейших эпох цивилизации получила дальнейшее развитие в творчестве многих писателей. К произведениям, связанным так или иначе с этой темой, относятся повести С. Глаголина «Загадка Байкала» (1937) и Н. Плавильщикова «Недостающее звено» (1945), роман украинского писателя В. Владко «Потомки скифов» (1938), «Кратер Эршота» В. Пальмана (1958) и в особенности «Повести о Ветлугине» Л. Платова, обогащающие в новых условиях сюжетные и художественные возможности, намеченные в «Земле Санникова». Своеобразное развитие той же литературной традиции мы находим и в некоторых произведениях И. Ефремова.

Таким образом, романы В. А. Обручева положили начало целому направлению в советской научно-фантастической литературе.

3

В двадцатых годах преимущественно частными издательствами было выпущено немало псевдонаучной фантастической беллетристики. Достаточно упомянуть такие романы, как «Спецификация идитола» С. Боброва, «Психо-машина» В. Гончарова, «Преступление профессора Звездочетова» М. Гирели, «Пылающие бездны» Н. Муханова. Здесь фигурируют машины для переселения душ и межпланетные корабли, использующие психическую энергию в качестве двигательной силы, новые виды истребительного оружия, «сверхсильные» личности, устанавливающие диктатуру на других обитаемых мирах, и т. п. Все эти книги, написанные в крикливых футуристических тонах, нередко проникнутые духом анархизма и реакционными идеалистическими идеями, давно уже канули в Лету.

Но в те же годы формировалась и крепла революционная художественная литература. В жанре научной фантастики постепенно выкристаллизовывались новые черты, утверждались материалистические научные идеи, отделявшие ее от дурных буржуазных стандартов.

В создании советского фантастического романа на первых порах приняли участие многие писатели, далекие по своему основному творческому направлению от научно-фантастического жанра. Чаще всего это были мало удачные или недостаточно серьезные попытки введения в авантюрный сюжет научного домысла. Таковы были романы писателей, чьи имена пользуются сейчас заслуженной известностью: В. Катаева «Остров Эрендорф» (1924) и «Повелитель железа» (1925), В. Иванова и В. Шкловского «Иприт» (1926), образцы «красного детектива», созданные М. Шагинян («Месс-Менд» и «Лори Лэн-металлист») и др. Подобные произведения при всех их недостатках несомненно сыграли положительную роль, как противоядие против бульварной приключенческой беллетристики, типа Берроуза с его неистребимым Тарзаном.

На этом фоне выделяются знаменитые «авантюрно-фантастические», по определению самого автора, романы А. Н. Толстого, до сих пор привлекающие читателей жизнеутверждающей революционной романтикой и мастерски построенным приключенческим сюжетом.

«Аэлита» (1922) — произведение с ярко выраженными чертами новаторства — по существу открывает историю советского научно-фантастического романа. Решительно отказавшись от трафаретных схем, А. Толстой сводит до минимума научные и технические сведения, которые интересуют его только в связи с мотивировкой событий (беглое описание, в нескольких фразах, ракетного межпланетного корабля, воображаемая природа Марса).

Самое главное в этом романе — скульптурная лепка характеров, богатство и сочность языка, острая наблюдательность художника, тончайшее воспроизведение, при всей ее условности, обстановки действия. Все это, вместе взятое, в соединении с увлекательным фантастическим сюжетом, оставляет сильное впечатление. В рамках фантастического романа мы находим широкие социально-философские обобщения, выраженные не «языком плаката», а всей системой художественных образов.

Герои А. Толстого, взятые из самой действительности, могут служить наглядной иллюстрацией замечательного искусства писателя-реалиста раскрывать типическое через индивидуальное, независимо от жанра произведения.

Если в образе инженера Лося, с его колебаниями, сомнениями и тоской по родине, А. Толстой выразил свое понимание животрепещущей для него в тот период проблемы отношения интеллигенции к революции и народу, то бесстрашный красноармеец Гусев, вдохновивший марсиан на борьбу с тиранией диктатора Тускуба, воплощает, по мысли автора, обновляющую силу революции.

Впервые в русской литературе А. Толстой поднял научно-фантастический роман до уровня большой литературы, и в этом его огромная заслуга.

В «Гиперболоиде инженера Гарина» (1925) и близкой к нему по содержанию повести «Союз пяти» (1925) А. Толстой продолжает ту же линию социальной научной фантастики, сатирически разоблачая диктатуру капиталистических монополий и сложившийся в условиях буржуазного Запада культ «сильной личности». Сложный и противоречивый образ изобретателя очередной разновидности смертоносных лучей, — ученого-авантюриста Гарина, а также и другие персонажи — миллиардер Роллинг, его возлюбленная Зоя Монроз, шпион Тыклинский, белогвардеец Семенов — обрисованы в нарочито-гротескных, шаржированно-пародийных тонах, что соответствует условным художественным приемам распространенного в те годы детективно-приключенческого романа, с его клочковатой композицией, стремительным развитием действия, частой сменой кадров, обрывающихся в момент наивысшего драматического напряжения.

«Гиперболоид инженера Гарина», как один из первых в нашей литературе образцов социально-фантастического приключенческого романа, породил многочисленное потомство. Ближайшими родичами инженера Гарина являются и герои фантастических романов Сергея Беляева — «Радио-мозг» (1928) и «Истребитель 17-У» (1928). Вторая книга в переработанном и расширенном виде была издана впоследствии под заглавием «Истребитель 2-Z» (1939).

Нагромождение пестрых и слабо мотивированных авантюр, статичные образы-маски, механическое чередование двух параллельных, почти не соприкасающихся сюжетных линий и сама фабула, связанная с изобретением аппарата, превращающего материю в «ничто» (разновидность тех же «лучей смерти») — все это уводит «Истребитель 2-Z» к приключенческо-фантастической литературе двадцатых годов.

Зловещему изобретателю Урландо, очередному претенденту на мировое господство, противопоставлены советские ученые, использующие аналогичное открытие в мирных целях. Все в этом романе донельзя преувеличено: и разрушительная сила аппарата Урландо, и тот же самый фантастический принцип извлечения энергии, помогающий советским ученым выращивать пшеницу за двадцать четыре часа, и гипертрофированно-отрицательные типы, и плакатные положительные герои, не поддающиеся никаким человеческим слабостям, и та необыкновенная легкость, с какой советские торпеды, управляемые по радио, уничтожают грозный «истребитель» Урландо.

Но, несмотря на очевидные художественные недостатки романов С. Беляева, он еще в двадцатых годах с большой политической остротой развивал в научно-фантастическом жанре тему борьбы двух миров, двух социальных систем. В новом варианте «Истребителя», появившемся в самом начале второй мировой войны, автор усилил антифашистскую направленность и патриотическое звучание романа. Хотя эта книга и подверглась в свое время справедливой критике, она пользовалась успехом у юных читателей и безусловно сыграла положительную роль.

Кроме А. Толстого, С. Беляева и упомянутых выше авторов, к тому же направлению социальной фантастики был близок в двадцатых годах и такой талантливый писатель, как С. Т. Григорьев. Его фантастическая повесть «Московские факиры» (1925), выпущенная затем под заглавием «Гибель Британии» (1926), содержит острую социальную сатиру, направленную против господства империалистов, и яркое описание блестящего расцвета науки и техники в «Новой стране», давно уже избавившейся от капиталистического гнета. Научно-фантастическая идея трамплинной электрической дороги обсуждалась в печати учеными-специалистами. Есть в повести и другие интересные мысли (например, биологический метод окаменения: создание мостовых опор колониями корненожек, выделяющих известь).

М. Горький высоко оценил это произведение.

«„Гибель Британии“, — писал он Григорьеву, — весьма понравилась и удивила меня густотою ее насыщенности, ее русской фантастикой и остроумием. Пожалел, что вы не использовали „Геохимию“ В. И. Вернадского, его гипотеза открывает широчайший простор воображению художника».[3]

Таким образом, плодотворная традиция социально-фантастического романа-памфлета была заложена в советской литературе А. Толстым и его ближайшими последователями.

Особенно успешно в области научной фантастики работал в двадцатых и тридцатых годах Александр Беляев. С 1925 по 1941 год им было опубликовано свыше пятидесяти произведений (среди них — более двадцати романов и повестей). Вместе с тем трудно найти другого известного писателя, чье творчество протекало бы в менее благоприятных условиях. До середины тридцатых годов почти каждую новую книгу А. Беляева рецензенты встречали в штыки.

И этому не приходится удивляться, так как рапповская критика и ее вульгарно-социологические подголоски уже после ликвидации РАППа считали научную фантастику вредным жанром.

Подобные «установки» не замедлили привести к печальным последствиям: в 1931 году на русском языке в жанре научной фантастики было издано только четыре новых произведения советских авторов; в 1932 году — ни одного; в 1933 и 1934 годах — по одной вещи, и только с 1935 года безотрадное положение на этом участке литературы начало изменяться к лучшему.

Что касается А. Беляева, то с поразительной выдержкой и настойчивостью он продолжал работать в излюбленном жанре даже в те годы, когда ему негде было печататься. Не мало сил пришлось потратить писателю на то, чтобы доказывать ретивым критикам и редакторам-перестраховщикам право научной фантастики на существование.

Творческий путь А. Беляева был труден и неровен, но в целом его литературная деятельность шла по восходящей линии. Наряду с хорошими вещами, выдержавшими проверку временем, он печатал иногда довольно слабые, поверхностные произведения, в которых проскальзывали сомнительные идеи. Взять хотя бы роман «Борьба в эфире» (1928). Удачно разработанная научно-техническая сторона сюжета и сейчас представляет определенный интерес. В то же время картина коммунистического общества нарисована банально, в духе обычных однобоких представлений западных фантастов и утопистов. Уродливый урбанизм оставляет мрачное впечатление. Научно-технический прогресс порабощает человека. Изнеженные люди отвыкли от труда — достаточно нажать кнопку, чтобы одна из многочисленных машин исполнила любую прихоть. Отсюда следует, что в обширном литературном наследии А. Беляева лучшие произведения мы должны отделять от более слабых или заведомо устаревших.

Говоря об этом писателе, хочется прежде всего отметить широту его научных интересов, богатство и разнообразие научно-фантастических и социально-фантастических тем, затронутых в его книгах.

Изображая невозможное, как сбывшуюся реальность, он умеет, подобно Уэллсу, создавать иллюзию правдоподобия и выводить из фантастической гипотезы все далеко идущие следствия, — и психологические, и социальные. Как художник, он достигает наибольшего эффекта, когда пытается быть не только популяризатором новейших научных знаний, но и провозвестником дальнейшего прогресса, следопытом научного будущего. Для него важны не последовательные ступени восхождения к цели, а конечные результаты, открывающие широчайшие, пусть даже и маловероятные перспективы.

Если в первые годы творческой деятельности А. Беляева его фантастика по типу была ближе всего к уэллсовской, то позже (с начала тридцатых годов) в его творчестве наметился перелом. Обстановка трудового энтузиазма, досрочное выполнение первого пятилетнего плана, всенародное внимание к развитию отечественной науки, появление первого поколения научно-технической интеллигенции, воспитанной в советских условиях, неслыханно быстрые темпы роста промышленности, грандиозные преобразующие возможности социалистического строя, показавшего себя в действии, — все это побуждало писателей искать непроторенные пути.

Именно в это время наметился процесс сближения литературы с наукой, который продолжается и в наши дни. Стали появляться реалистические романы, отображающие творческие искания советских ученых, изобретателей, инженеров, первые, подлинно новаторские произведения научно-художественного жанра, резко порывающие с дурной традицией бездушного ремесленного популяризаторства, научно-фантастические книги нового типа, обогащенные передовым опытом литературы социалистического реализма.

Из писателей-фантастов А. Беляев один из первых обратился к новым темам, подсказанным самой жизнью.

Неисчерпаемый источник для разработки оригинальных сюжетов дали ему идеи К. Э. Циолковского. Изображая научно-технические проекты ученого уже претворенными в жизнь, он пытался дать читателям представление о сказочном расцвете науки и техники в условиях восторжествовавшего коммунистического строя.

Коммунизм предстает теперь в произведениях А. Беляева как совершенная социальная организация, основанная на «внутренней целесообразности». Все возрастающий социальный и научно-технический прогресс достигается неустанным созидательным трудом свободных и счастливых людей, для которых труд — уже не обязанность, а естественная потребность.

Однако творческие поиски А. Беляева не увенчались полным успехом. Ни один из его новых героев не может идти в сравнение с яркими запоминающимися персонажами его прежних романов. Например «Звезда КЭЦ» (1936) — произведение, проникнутое романтикой познания природы, почти безупречное в научном отношении.

Но роману не достает главного — человека. Люди, живущие на постоянном искусственном спутнике, названы лишь по фамилиям, характеры их очерчены бледно, вяло, условно. Обилие фамилий и отсутствие живых людей значительно снижает ценность романа. Лекционно-разъяснительный диалог, правда, помогает автору вводить в книгу научные сведения, но отнюдь не способствует решению художественных задач. Появление на «Звезде КЭЦ» главного героя, биолога Артемьева, и экспедиция на Луну мотивируются почти анекдотическими причинами. Отсутствие внутренней динамики сюжета приводит, по сути дела, к бесконфликтности.

Намечая новые пути для советской научной фантастики, А. Беляев с самого начала столкнулся с теми же самыми трудностями (создание полноценного образа положительного героя, убедительное построение сюжета, естественность конфликтов), которые и в настоящее время далеко еще не преодолены писателями, работающими в научно-фантастическом жанре.

Насколько были плодотворны эти поиски, можно судить не только по художественным произведениям А. Беляева, но и по его интереснейшим статьям и рецензиям, опубликованным в журнале «Детская литература».

Писатель попытался обобщить и теоретически осмыслить творческий опыт и задачи советской научно-фантастической литературы. Так как статьи А. Беляева нисколько не утратили своей ценности, я позволю себе суммировать его основные положения.

Научная фантастика является частью советской литературы, и к произведениям этого жанра следует подходить без всякой скидки, как к любым другим произведениям художественной литературы, которые мы оцениваем с точки зрения языка, стиля, образов действующих лиц и т. п. Научно-фантастический роман имеет свои особенности, отличающие его от психологического или бытового романа. «Здесь все держится на быстром развитии действия, на динамике, на стремительной смене эпизодов. Здесь герои познаются главным образов не по их описательной характеристике, не по их переживаниям, а по внешним поступкам. Но это, конечно, не значит, что герои научно-фантастических произведений могут представлять собой совсем упрощенные схемы». Герои должны не просто отличаться друг от друга, а иметь свои характерные типические черты.

Научная фантастика по своей природе требует смелости воображения. Если бы научно-фантастические идеи были научны на все сто процентов, то тем самым они перестали бы быть фантастическими. Без научных «погрешностей», «допущений» вообще невозможно обойтись.

«Но тогда, чем же отличается подлинная научная фантастика от беспочвенного фантазирования, оторванного от научных знаний? Тем, что в голом фантазировании ничего и нет, кроме пустой игры воображения, в научной же фантастике „допущения“ и научные „ошибки“ лишь порог, который необходимо переступить, чтобы войти в область вполне доброкачественного материала, основанного на строгих научных данных».

«Научную фантастику не следует сводить к „занимательной науке“, машины не должны заслонять людей. Научную фантастику нельзя превращать в скучную научно-популярную книжку, в научно-литературный недоносок».

Научные сведения необходимы, но их включение должно мотивироваться самим сюжетом, судьбами и поступками героев. Особые трудности жанра проистекают оттого, что внимание писателя раздваивается между научным материалом и людьми. Следует добиваться, чтобы то и другое объединилось в одно целое, в единый художественный сплав.

Авторы научно-фантастических книг должны обратиться к истокам самой науки, завязать живую деловую связь с учеными, следить за их работой, в особенности за решением новейших и самых кардинальных научных проблем. «Писатель, работающий в области научной фантастики, должен быть сам так научно образован, чтобы он смог не только понять, над чем работает ученый, но и на этой основе суметь предвосхитить такие последствия и возможности, которые подчас не ясны еще и самому ученому». Необходимо расширять круг тем, смелее включать в научную фантастику проблемы биологии, медицины, генетики и других наиболее перспективных отраслей знания.

Советская наука и техника — неиссякаемый источник тем для научно-фантастических произведений. «Наша техника будущего является лишь частью социального будущего», поэтому писатель не может и не должен изображать ее в отрыве от социального прогресса. «Советская социальная научная фантастика, или, точнее — социальная часть советских научно-фантастических произведений, должна иметь такое же надежное научное основание, как и часть научно-техническая». Показать человека будущего — труднейшая и важнейшая задача, которую предстоит решить советским писателям, работающим в области научной фантастики. Сюжетные стандарты «литературного наследства» здесь уже не помогут.

При изображении сравнительно близкого будущего «может и должна быть использована для сюжета борьба с осколками класса эксплуататоров, с вредителями, шпионами, диверсантами. Но роман, описывающий более отдаленное будущее, скажем, бесклассовое общество эпохи коммунизма, должен уже иметь какие-то совершенно новые сюжетные основы».

«Самое легкое — создать занимательный, острофабульный научно-фантастический роман на тему классовой борьбы. Тут и контрасты характеров, и напряженность борьбы, и всяческие тайны и неожиданности…

И самое трудное для писателя — создать занимательный сюжет в произведении, описывающем будущее бесклассовое коммунистическое общество, предугадать конфликты положительных героев между собой, угадать хотя бы две — три черточки в характере человека будущего».

Так обосновывал А. Беляев новые творческие принципы и задачи, стоящие перед советской научной фантастикой. С небольшими поправками на время эти выводы и сейчас могут служить для нас ориентиром.

В тридцатых годах одновременно с А. Беляевым работали в той же области Г. Адамов, Г. Гребнев, В. Владко и другие писатели. При всем различии творческих индивидуальностей этих авторов в их произведениях легко обнаружить некоторые общие тенденции.

Г. Адамов сознательно использует художественные приемы Жюля Верна. В своем лучшем романе «Тайна двух океанов» (1939) писатель варьирует на новом материале сюжетную схему «Двадцать тысяч лье под водой». Попытка Г. Адамова обновить старый сюжет во многих отношениях увенчалась успехом. Это подтверждается и большой популярностью его романа.

Труднейший переход советской подводной лодки «Пионер» из Ленинграда во Владивосток через Атлантический и Тихий океаны сопровождается всевозможными приключениями, отчасти напоминающими перипетии кругосветного подводного плавания «Наутилуса»: экскурсии в скафандрах, неожиданные встречи и столкновения с обитателями подводного мира, освобождение корабля из ледового плена, открытие на дне океана остатков исчезнувшей древней цивилизации и т. п.

Технические условия движения «Пионера» на больших глубинах, его быстроходность, изумительные боевые и маневренные качества автор обосновывает, исходя из достижений и перспектив подводной навигации (лодка снабжена ракетными двигателями и очень мощными аккумуляторами, приборами, основанными на использовании ультразвука и инфракрасных лучей и т. п.).

Г. Адамов умеет вводить познавательные сведения из разных областей знания в самую ткань приключенческого повествования, строить занимательный, полный захватывающих неожиданностей сюжет, изображать научный подвиг, как коллективный труд советских исследователей, воодушевленных патриотической целью. Правда, пространные описания замедляют действие, но они необходимы автору, так как создают тревожную атмосферу ожидания дальнейших событий. Некоторые описания сделаны с настоящим художественным мастерством.

Г. Адамову удалось создать впечатляющие поэтические картины подводных ландшафтов, глубоководной флоры и фауны. И здесь ему помогла не только добросовестно проштудированная специальная литература, но и незаурядная творческая выдумка.

Самодовлеющему герою-индивидуалисту противопоставлен в «Тайне двух океанов» дружный, сплоченный коллектив советских ученых, обогативших науку замечательными открытиями, и моряков, успешно выполнивших на «Пионере» ответственное боевое задание. Однако немеркнущим образам классического романа (капитан Немо, Аронакс, Консель, Нед Ленд) Г. Адамов не сумел найти равноценной замены. Среди персонажей, лишенных индивидуальных неповторимых черт, выделяется только образ добродушного богатыря Скворешни. Прекрасный подводный корабль оставляет, пожалуй, большее впечатление, чем самоотверженные люди, проведшие его с такими неисчислимыми трудностями сквозь глубины двух океанов.

Вместе с тем Г. Адамов недостаточно разнообразит и литературные приемы. Считая почему-то, что в книгах для юношества среди героев непременно должны фигурировать представители младшего поколения, автор в каждый из своих романов ввел вездесущего, любознательного пионера, свидетеля и участника удивительных событий, перед которым открываются все научные секреты и даже государственные тайны.

Например, в романе «Победители недр» (1937) пионер Володя Колесников забирается «зайцем» в подземный снаряд и становится затем, несмотря на свою исключительную отвагу и находчивость, источником многих непредвиденных затруднений для участников экспедиции, рассчитавших запасы кислорода и продовольствия на трех, а не на четырех человек.

В этом романе Г. Адамов впервые в советской литературе разработал оригинальный сюжет, связанный с путешествием в недра земли в особом снаряде. «Описание работы снаряда и разных препятствий и опасностей, которые благополучно преодолевают покорители недр, — писал академик В. А. Обручев, — изложено очень живо и увлекательно и дает молодежи интересное и поучительное чтение».

Удачно найденная тема привлекла многих писателей, и разные варианты «стальных кротов» и «подземных черепах» с тех пор заполонили научно-фантастические произведения. Дошло даже до того, что в повести В. Ковалева «Погоня под землей» («Уральский следопыт», 1958, № 1) диверсанты, угнавшие атомный вездеход, несутся под землей чуть ли не со скоростью автомобиля, а по их следам вдогонку мчится вторая машина.

Творчество Г. Адамова может служить примером серьезного, вдумчивого изучения писателем-фантастом всевозможных научно-технических вопросов, затронутых в его книгах. Правда, сама идея подземной энергетической станции, работающей на термоэлементах, вызвала в печати возражения, равно как и некоторые детали устройства подводной лодки «Пионер». По-видимому, здесь сказалось отсутствие у писателя специального технического образования. Но чаще всего он совершенно сознательно делал «допуски», необходимые для развития научно-фантастического сюжета.

В. Владко в содержательном романе «Аргонавты вселенной» (1937) изобразил экспедицию советских ученых на Венеру. Героев межпланетного перелета на каждом шагу подстерегают необыкновенные приключения. Книга читается с интересом, хотя и не свободна от недостатков. Самый существенный из них — перегруженность повествования познавательными сведениями, далеко не всегда необходимыми для развития действия и не связанными с ним непосредственно.

Во втором варианте романа (1957) автор усилил занимательность фабулы за счет включения новых эпизодов и более живой подачи научно-описательного материала. Но даже и в обновленном виде «Аргонавты вселенной» — произведение типичное для советской научной фантастики тридцатых годов. После романов А. Беляева читатель найдет здесь не много нового. Кстати сказать, писатель и в новом издании «Аргонавтов вселенной» злоупотребляет примитивным вопросно-ответным диалогом. Поводы для этого дает «межпланетный заяц», очутившийся на борту космического корабля. Сначала это был любознательный подросток Василий Рыжко, а теперь он перевоплотился в студентку Галину, носящую ту же фамилию.

В построении оригинального, нешаблонного сюжета большего успеха добился Г. Гребнев в романе «Арктания» (1938). Висящая в воздухе над Северным полюсом метеорологическая станция — выдумка остроумная и, как фантастическая гипотеза, убедительно обоснованная. В этом романе есть интересные попытки заглянуть в будущее науки и техники, а главное — подметить новые черты в психологии и взаимоотношениях людей, живущих в то время, когда коммунизм уже одержал победу во всем мире.

Роман написан увлекательно, изобилует неожиданными и очень эффектными поворотами действия. Борьба обитателей Арктании с последними защитниками капитализма, укрывшимися в подводном замке, полна драматического напряжения. Характеры героев, как это свойственно хорошим образцам приключенческой литературы, раскрываются в самом действии. Из положительных образов лучше всего удался автору «дед» Андрейчик. Несколько лаконично, но очень броско и рельефно очерчена зловещая фигура главаря подводного замка Шайно. Заслуга Г. Гребнева заключается в том, что он сумел наметить в своей небольшой книге целый комплекс научно-фантастических и социальных идей и решить поставленную задачу не декларативно, а действительно художественными средствами.[4]

Итак, мы можем заключить, что новаторские искания в советской научно-фантастической литературе отчетливо проявились с начала тридцатых годов. Именно в это время был накоплен творческий опыт и созданы плодотворные художественные традиции, которые получили в последующие годы дальнейшее развитие.

4

После Великой Отечественной войны в советской научной фантастике начался период новых творческих исканий.

Прежде всего бросается в глаза значительное расширение круга тем и сюжетов, их приближение к запросам современности. Изменившееся соотношение сил на международной арене и укрепление стран социалистического лагеря, огромные достижения советской науки и техники, неограниченные возможности дальнейшего всестороннего прогресса в период перехода от социализма к коммунизму — все это не могло не повлиять на научно-фантастическую литературу.

Заметное место заняла в ней едва только наметившаяся в тридцатых годах тема грядущих научно-технических преобразований, переделки природы и климата на обширных территориях нашей страны.

Несомненное влияние на научно-фантастическую литературу оказали пожелания М. Горького, сформулированные в статье «О темах» (1933):

«Прежде всего — и еще раз! — наша книга о достижениях науки и техники должна давать не только конечные результаты человеческой мысли и опыта, но вводить читателя в самый процесс исследовательской работы, показывая постепенно преодоление трудностей и поиски верного метода.

Науку и технику надо изображать не как склад готовых открытий и изобретений, а как арену борьбы, где конкретный живой человек преодолевает сопротивление материала и традиции».[5]

Эти замечания обращены, правда, к авторам научно-популярных книг, но они подсказывают художественные решения и писателям-фантастам, когда те обращаются к изображению самого процесса творческой работы.

В научно-фантастической литературе горьковские принципы стали воплощаться в жизнь только в послевоенный период. Появились удачные произведения, сюжет которых определяется развитием грандиозной научно-технической идеи, от первоначального замысла до триумфа коллектива ученых и строителей. Однако было бы неправильно догматизировать этот творческий принцип и считать его обязательным для любого научно-фантастического произведения. Все зависит от выбора темы и особенностей сюжета.

Широкое распространение получили в советской фантастике социально-сатирические романы-памфлеты, направленные на разоблачение империалистов — поджигателей войны, а также произведения, посвященные «судьбе открытия». В современных условиях эта тема приобретает большую политическую остроту, так как одни и те же достижения науки могут служить и служат диаметрально противоположным целям.

Появляются у нас детективные и политические романы с элементами научной фантастики, обогащающей сюжетные и художественные возможности приключенческой литературы, книги о далеком прошлом Земли и о давно исчезнувших цивилизациях. Авторы таких книг восполняют в воображении недостающие звенья в цепи известных фактов и выдвигают фантастические гипотезы, основанные на естественно-научном или географическом материале.

Но численный перевес по-прежнему остается за повестями и романами на традиционную в научной фантастике тему межпланетных сообщений. В наше время, когда советскими учеными положено начало изучению околосолнечного пространства и межпланетные перелеты превратились в реальную, подлежащую планированию научную проблему, эта тема открывает особенно широкие возможности для постановки самых смелых, самых волнующих научных и социальных гипотез. В произведениях об изучении космоса трудно бывает уловить, где кончается научная фантастика и начинается сказка, ибо то, что вчера еще казалось причудливым вымыслом, сегодня облекается в математические формулы и инженерные эскизы. Фантасты давно уже «создали» звездолет, преодолевающий космические расстояния чуть ли не со скоростью света. Теоретическое обоснование фотонной ракеты, способной, соревнуясь с лучом света, достигнуть далеких звездных систем, показывает, что эта сверхфантастическая идея вовсе не абсурдна.

Жизнь заставляет писателя-фантаста смело заглядывать в будущее, намного опережая возможности своего времени. Даже самая пылкая фантазия имеет право на существование, если она не расходится с общим направлением научного и социального прогресса. Впрочем, эту бесспорную истину подтверждает вся история научно-фантастической литературы, и упоминать об этом приходится сейчас только потому, что до недавнего времени развитие жанра искусственно тормозилось у нас пресловутой «теорией предела», которая нанесла научной фантастике не меньший ущерб, чем «теория бесконфликтности» советской литературе в целом.

После Великой Отечественной войны появился еще ряд новых произведений писателей, работавших в области научной фантастики в двадцатых — тридцатых годах.

Сергей Беляев опубликовал одну за другой три книги: сатирическую антифашистскую повесть «Десятая планета» (1945) и романы «Приключения Сэмюэля Пингля» (1945) и «Властелин молний» (1947).

«Приключения Сэмюэля Пингля» — искусная имитация стиля и художественной манеры английского классического романа о скитаниях юноши из бедной семьи. История жизни главного героя прихотливо сплетается с изумительными опытами биолога Паклингтона по перестройке химической структуры фильтрующихся вирусов и пересадке желез внутренней секреции.

В романе «Властелин молний» советские ученые успешно решают проблему извлечения из атмосферы электромагнитной энергии и передачи ее без проводов на большие расстояния по ионизированным трассам. Однако читатель не может не заметить резкого несоответствия между замыслом и выполнением. По стилю это типичный «роман тайн» с нагромождением случайностей и загадочных происшествий. Жуткая таинственная обстановка как-то не вяжется с замыслом автора показать трудности исследовательской работы и эффективные результаты деятельности коллектива сотрудников «Экспериментального института высоковольтных разрядов». Ученые совершают на каждом шагу алогичные, странные поступки. К концу романа все загадки объясняются сцеплением случайностей, как это часто бывает в буржуазном авантюрном романе.

При всей своей традиционности и даже подражательности оба романа написаны опытным литератором. Хорошо построенный, занимательный сюжет с первых же страниц приковывает внимание читателей. Но как бы ни были увлекательны поздние романы С. Беляева, они не внесли ничего принципиально нового в научную фантастику, так как были для нее пройденной ступенью: по всем своим особенностям они тяготеют к литературе даже не тридцатых, а двадцатых годов.

А. Палей в повести «Остров Таусена» (1948) также избрал проторенный путь. Это очередной вариант уэллсовского «Острова доктора Моро». Журналист Гущин и биолог Рощин находят на неизвестном островке в Белом море отрезанную от всего мира маленькую колонию во главе с норвежским академиком Таусеном. Скрывшись от фашистских оккупантов, он продолжал здесь свои научные изыскания в области эндокринологии и добился блестящего успеха. Выведенные им гигантские животные и птицы приводят в изумление Гущина и Рощина. Они засыпают ученого вопросами, а тот читает им популярные лекции. Но так как журналисту Гущину не все в этих лекциях понятно, то биолог Рощин в промежутках дает приятелю дополнительные пояснения.

Таким образом, вся эта «робинзонада» придумана только для того, чтобы доходчиво изложить учение о внутренней секреции и дать читателям понятие о возможных перспективах животноводства. Ошибочный взгляд на научную фантастику как на разновидность научно-популярной литературы неизбежно влечет за собой иллюстративную форму повествования. Такой примитивный способ подачи научных сведений обедняет многие научно-фантастические книги, и повесть А. Палея не составляет в этом отношении исключения.

Более сложную и благодарную задачу поставил перед собой Г. Адамов в романе «Изгнание владыки» (1946). Книга была написана в 1938–1942 годах, но увидела свет уже после смерти автора.

Действие происходит в последней четверти нашего века, когда в Советском Союзе в основном завершился переход от социализма к коммунизму. Инженер Лавров предлагает для отепления Арктики прорыть под дном Ледовитого океана глубокие туннели, чтобы проходящие через них воды Гольфстрима согревались внутренним теплом земли и теплоотдачей радиоактивных пород. Роман Г. Адамова интересен прежде всего как одна из первых в советской научной фантастике попыток нарисовать картину ни с чем не сравнимых по грандиозности работ, от зарождения замысла до его претворения в жизнь. Вместе с тем «Изгнание владыки» далеко не лучшая книга Г. Адамова: роман сильно растянут, написан вялым языком, населен довольно бесцветными героями.

Но если Г. Адамову и не удалось создать на этом материале полноценное художественное произведение, то сама тенденция оказалась весьма плодотворной, и это подтверждается дальнейшим развитием советской научной фантастики.

Разработку темы преобразования природы и грандиозного строительства в условиях нового общественного строя продолжил А. Казанцев, а вслед за ним Ф. Кандыба, Г. Гуревич и другие авторы, создавшие общими усилиями новый тип научно-фантастического романа, характерный для литературы послевоенных лет.

Эти романы напоминают многие произведения советской литературы, посвященные индустриальному строительству, творческому труду изобретателей и ученых, формированию коммунистического сознания советских людей. В то же время по содержанию они являются научно-фантастическими, так как нерешенные, перспективные проблемы науки и техники показаны претворенными в жизнь.

Наиболее ярко и отчетливо новые тенденции сказались в романах А. Казанцева «Арктический мост» (1946), переработанное и дополненное издание (1958) и «Полярная мечта» (1956) — в первом варианте — «Мол Северный» (1952).

Осуществление дерзновенного замысла — строительства Северного мола или подводного туннеля, соединяющего через Северный полюс Советский Союз и Соединенные Штаты Америки, преломляется в человеческих судьбах, в отношении героев к труду, в сфере личных взаимоотношений, в особенностях психологии и характеров действующих лиц. Научно-технические проекты героев уже сами по себе служат материалом для обобщения больших социальных явлений.

Воплотить мечту о грандиозных преобразованиях в Арктике, которые через пятнадцать — двадцать лет станут реальными и осуществимыми, — вот основная мысль произведения, выраженная в заглавии «Полярная мечта». «Я мечтал о главном, — говорит автор, — о направлении, в котором приложат люди завтрашнего дня свои усилия». Мечта о великих делах и претворение мечты в жизнь — поэтический лейтмотив, проходящий через всю книгу.

Первоначальный замысел Алексея Карцева — оградить гигантской ледяной плотиной Северный морской путь от натиска полярных льдов — оказался технически несостоятельным, но сама идея вдохновила на творческие искания людей разных профессий. Скороспелый план честолюбивого юноши постепенно облекается в блестящий проект, и этот проект — плод коллективных, а не индивидуальных усилий.

Решение одной задачи подсказывает другую, еще более величественную. Дело не ограничивается сооружением ледяного мола. Академик Овесян предлагает использовать для отепления Арктики колоссальную энергию термоядерной реакции. Искусственное солнце, погруженное в воды Ледовитого океана, создает вдоль берегов Сибири незамерзающую полынью. Завершение всех этих работ помогает приступить к комплексной переделке климата на больших пространствах всего полушария, и таким образом Северный мол становится лишь деталью в общих планах преобразования лица земли, а история его сооружения переплетается с судьбами всех персонажей романа. Проблемы науки и техники включаются в широкий круг социальных, политических и моральных проблем.

Еще сложнее композиция, больше персонажей и переплетающихся сюжетных линий в романе «Арктический мост», который в новом варианте составляет как бы дилогию с «Полярной мечтой»: действие происходит несколько лет спустя, когда ледяной мол уже вошел в эксплуатацию и лучшие строители переключаются на сооружение подводного туннеля.

Роман этот интересен в двух отношениях. Научно-техническая идея обоснована почти как инженерный проект: подводный туннель удерживается от всплытия стальными тросами; из трубы удален воздух, и поезда могут развивать огромную скорость. По ходу действия обосновываются и другие предложения героев: безмоторные электропоезда, ракетные вагоны, ракетные якоря, подводный док и т. п.

Социальное содержание определяется плодотворной идеей мирного соревнования СССР и США. Совместное строительство символического моста дружбы сближает континенты, расширяет деловые и культурные связи.

Интересны образы русских инженеров, братьев-соперников Андрея и Степана Корневых. Фигура Андрея, автора проекта арктического моста, привлекает своей монолитностью. С юношеских лет он неуклонно идет к поставленной цели, стойко перенося тяжелые разочарования и невзгоды. Но здесь допущены и некоторые натяжки. Мало того, что у него перебит позвоночник, что он часто теряет сознание от истощения сил, что он несколько лет находится между жизнью и смертью, похищенный врагами строительства — агентами судоходных компаний, его преследуют еще и личные неудачи: до последних страниц он почему-то не может найти общий язык с любимой и любящей его девушкой Аней Седых. Не слишком ли много злоключений для одного человека?

Степан Корнев, вначале отнесшийся враждебно к идее брата, во время его отсутствия становится душой строительства, вносит в проект усовершенствования и невольно начинает считать себя его автором, связывая с арктическим мостом все свои помыслы и надежды. Надо сказать, что внутренние противоречия, раздирающие тщеславного Степана, который вместе с тем не является отрицательным персонажем, мотивируются убедительно.

Среди персонажей-американцев выразительно очерчены образы инженера Кандербля и прожженных дельцов Меджа и Элуэлла, рассматривающих строительство подводного туннеля как новый источник бизнеса.

Обострения сюжета А. Казанцев достигает не только обычными приемами приключенческого повествования, но и драматизмом психологических конфликтов.

«Арктический мост» не свободен от художественных недостатков: книга слишком растянута, перенаселена второстепенными персонажами, далеко не все эпизоды необходимы для развития действия.

И, наконец, хочется еще сказать несколько слов о стиле А. Казанцева. Свойственная ему приподнято-романтическая экспрессивная манера речи полностью соответствует творческой атмосфере напряженных исканий и трудовых подвигов, окружающей героев. Но в тех случаях, когда автору изменяет чувство меры и вкуса, романтическую взволнованность подавляет многословие, высокая патетика вытесняется обыкновенной риторикой.

Романы только выиграли бы, если бы автор постарался освободить их от этих недостатков.

…На одном из островов близ Чукотки ведется проходка небывало глубокой, шестикилометровой шахты.

Цель строительства — использование в энергетике внутреннего тепла земли. После романов Г. Адамова идея эта не нова. И все же Ф. Кандыбе, автору романа «Горячая земля» (1956), удалось создать оригинальное произведение. Центральный образ инженера Дружинина, талантливого ученого и организатора, сумевшего не только обосновать и защитить свой проект, но и довести до конца сооружение подземной электростанции, с первых же страниц завоевывает расположение читателей.

Автор выбрал единственно правильный путь: история фантастического строительства неразрывно связана с судьбами героев. Сюжет осложняют драматические события, тормозящие осуществление проекта (землетрясение и обвал в шахте). Напряженность повествования нарастает по мере того, как строители проникают в тайны земных недр и сталкиваются с непредвиденными препятствиями. Поэтому Ф. Кандыба, как и А. Казанцев в «Полярной мечте», сумел обойтись без трафаретного образа диверсанта и оставить в стороне другие избитые приемы искусственного усложнения фабулы.

Главное в этом романе — поэзия вдохновенного созидательного труда, покорение стихийных сил природы для блага людей. И автор «Горячей земли» заставляет поверить энтузиазму своих героев и почувствовать величие стоящей перед ними цели.

Следует также сказать, что важное место в развитии сюжета занимает тема преемственности идей и традиций. Неожиданная находка чертежей погибшего в боях с фашистами геолога Петрова, работавшего до войны над той же проблемой, помогает Дружинину отстоять дерзновенный проект.

Развитие и обогащение темы преемственности научных идей и традиций мы находим во многих произведениях советской научно-фантастической литературы.

В этой связи хочется упомянуть два романа — «Судьбу открытия» (1951) Н. Лукина и «Торжество жизни» (1953) Н. Дашкиева. В первом романе мы видим серьезное, во втором — поверхностное решение приблизительно одинаковой творческой задачи.

Н. Лукин строит научно-фантастический сюжет (получение пищевых продуктов из минерального сырья, химическое преобразование клетчатки в сахарозу и крахмал) на противопоставлении судьбы двух талантливых ученых — русского инженера Лисицына, посвятившего себя еще до революции изысканию способа выработки дешевой искусственной пищи, и советского химика Шаповалова, который находит записную книжку Лисицына и считает своим нравственным долгом продолжить его опыты. И действительно, Шаповалов вместе с группой сотрудников успешно решает проблему получения углеводов искусственным путем. Преследуемый царскими властями, Лисицын умер, так и не закончив дела, которому отдал жизнь, но труд его не пропал даром и в новых общественных условиях принес благие плоды. Необыкновенная судьба открытия связывает людей разных поколений, увлеченных одной идеей; и таким образом в истории самого открытия преломляются судьбы ученых, работавших над его осуществлением. «Посев научный взойдет для жатвы народной». Эти слова Д. И. Менделеева, взятые в качестве эпиграфа, хорошо передают основную мысль произведения. В новом, значительно улучшенном варианте романа (1958) автор еще больше оттенил эту гуманистическую идею.

Н. Лукину удалось создать куда более интересное и глубокое произведение, чем Н. Дашкиеву. Главный недостаток романа «Торжество жизни» заключается в том, что проблема создания универсального антивируса механически пристегнута к пестрой авантюрной фабуле, имеющей лишь внешнее отношение к научной идее. Отсюда и поверхностная разработка интересной биологической темы.

В тех же, сложившихся традициях научно-фантастического романа о перспективах советской науки и техники написаны повести Г. Гуревича «Подземная непогода» (1956) и «Второе сердце» (1956). Научная проблема обоих произведений определяется изысканием и использованием новых источников энергии.

Первую из этих книг можно считать творческой удачей автора.

Молодой ученый Виктор Шатров, наметивший путь для безошибочного предсказания вулканических извержений, погиб, не успев закончить свой труд. Научный противник Шатрова Грибов, ознакомившись с оставшимися дневниками и заметками Виктора, нашел в себе мужество отказаться от ошибочной теории, которой он раньше придерживался, и посвятил свою жизнь развитию научных идей Шатрова. Грибов не только научился предсказывать извержения, но и принял участие в строительстве нового города у подножия сопки. Здесь впервые будет использована для промышленных нужд энергия вулканической деятельности. Автор изображает многочисленные трудности, подстерегавшие на каждом шагу строителей Вулканограда. Наконец город построен, и на центральной площади возвышается памятник с надписью на цоколе: «Виктору Шатрову, первому человеку, разгадавшему вулкан».

По ходу действия возникает острый конфликт между передовыми деятелями науки и рутинерами, задерживающими ее развитие, а также другие конфликты и сюжетные узлы, связанные с личными взаимоотношениями героев. Все это придает повествованию необходимую динамику, которая, к сожалению, ослабевает по мере приближения к финалу.

Научно-фантастические проблемы, затронутые в повести «Второе сердце», не раз уже фигурировали в нашей литературе: изменение климата Арктики, передача энергии без проводов на большие расстояния, замена выбывших из строя органов тела новыми (пересадка сердца) и др. Однако некоторые вопросы «решены» поистине с фантастической легкостью. Например, описывая замену простреленного сердца, автор попросту обходит такие препятствия, как несовместимость тканей.

Конечно, писатель не должен был углубляться в специальные вопросы, занимающие сейчас умы ученых, но найти сколько-нибудь правдоподобную гипотезу для обоснования фантастической идеи — первейшая задача автора научно-фантастического произведения. И в самом сюжете повести тоже нет никаких находок: построена она в общем по шаблону и написана на среднем уровне.

Итак, мы проследили развитие одного из основных направлений в советской научной фантастике, ближе всего связанного с творческими принципами, сформулированными М. Горьким в статье «О темах».

5

Более частным проблемам — научно-техническому новаторству и ближайшим перспективам отдельных отраслей науки и техники — посвящены произведения В. Немцова и В. Охотникова. Опытные инженеры, они пришли в литературу с запасом оригинальных идей, родившихся у них в процессе практической научно-изобретательской работы.

В творчестве В. Немцова подкупает глубокое, отнюдь не дилетантское, как у многих фантастов, знание специального материала, особенно когда речь идет о вопросах радиотехники, тщательное обоснование научной стороны замысла, пропагандистская целеустремленность, популяризаторский талант.

Первая книга В. Немцова — «Незримые пути. Записки радиоконструктора» (1945) — была и остается одной из лучших в советской научно-популярной литературе. В дальнейшем В. Немцов опубликовал много произведений — романов, повестей и рассказов — с научно-фантастическим сюжетом, в которых задачи художественной популяризации совмещаются с постановкой еще не решенных технических проблем. Изобретения героев описываются очень конкретно, поясняются иногда чертежами и схемами. Главное внимание писателя привлекают не изобретения, а изобретатели — простые и скромные инженеры, конструкторы, техники. Они достигают своей цели, совершая много ошибок, преодолевая всевозможные трудности, и это помогает автору выдвигать на первый план взаимоотношения и характеры людей.

Ранние рассказы В. Немцова о некоторых нерешенных проблемах науки и техники (сборник «Шестое чувство», 1945)[6] по-своему поучительны и занимательны. В каждом отдельном случае автор, иногда в шутливой форме намечает оригинальную конструкцию фантастического аппарата, опережающего реальные возможности техники. Насекомым свойственно таинственное «шестое чувство». «За километры летят жуки и бабочки в гости друг к другу». Что помогает им: тончайшее обоняние или, быть может, радиоволны, излучаемые усиками («антеннами»)? Особый генератор настраивается на любую микроволну, принимаемую усиками насекомых. Это даст возможность навсегда избавиться от саранчи и других вредителей полей и садов. Не менее остроумно придуман аппарат, способный оживить мертвое дерево («Снегиревский эффект») или создать искусственный защитный от ультрафиолетовых лучей, слой кожи, придающий ей особую прочность («Новая кожа»).

В дальнейшем В. Немцов опубликовал одну за другой пять повестей: «Огненный шар» (1948), «Тень под землей» (1948), «Аппарат „СЛ-1“» (1948),[7] «Золотое дно» (1949), «Рекорд высоты» (1949). Некоторые из них интересны по техническим задачам: какие широкие возможности открылись бы перед нами, если бы действительно удалось сконструировать прибор для поиска металлических руд, залегающих в глубинных пластах земли, или аппарат, способный улавливать различные тончайшие запахи! Но чаще всего автор намечает решение вопросов, к которым наука уже подошла почти вплотную, или выдвигает задачи, разрешимые при современном состоянии техники (создание аккумуляторов огромной емкости, новые способы добычи нефти из-под дна Каспийского моря и др.) — По сути дела фантастическая линия сюжета отступает здесь уже на задний план. Первостепенное место занимает реалистическое повествование, связанное с историей изобретательской деятельности героев, обрисовкой их характеров и взаимоотношений.

В последующие годы творчество В. Немцова обогатилось новыми качествами. В еще не завершенной эпопее о жизненном поприще двух друзей-комсомольцев — Вадима Багрецова и Тимофея Бабкина, образы которых переходят из романа в роман, — В. Немцов проявил себя как писатель с ярко выраженной публицистической направленностью. Автора и его героев волнуют вопросы коммунистической этики, любви и дружбы, воспитания молодежи, здорового быта и т. п. Многочисленные отступления, правда, разрыхляют композицию повествования и заметно ослабляют динамику сюжета, но в то же время придают книгам В. Немцова большую злободневность.

«Им было всего лишь по 18 лет, — пишет автор о своих любимых героях, — но они уже работали техниками в научно-исследовательском институте. В то время я послал их в деревню Девичья Поляна и рассказал об этом в романе „Семь цветов радуги“ (1950). В другом романе „Счастливая звезда“ (1955) путешествовал только Багрецов, а Тимофей оставался в Москве. Потом они уже вместе улетели в среднеазиатскую пустыню, и об их приключениях я написал в книге „Осколок солнца“ (1955). И вот новая книга — „Последний полустанок“ (1959). Герои мои… вдруг оказались в гигантской летающей лаборатории… последнем полустанке на пути к звездам».

Книги В. Немцова часто переиздаются и пользуются заслуженной известностью. Познавательное и воспитательное значение их несомненно. Нельзя обойти молчанием и его деятельность как публициста, автора взволнованных статей, посвященных самым животрепещущим вопросам нашей современности. Но если говорить о В. Немцове как о научном фантасте, а сейчас это нас больше всего интересует, то следует отметить постепенное ослабление в его творчестве фантастической темы.

Взять, к примеру, роман «Счастливая звезда».[8] Проблема повышения дальности телевизионных передач скорее научно-производственная, чем научно-фантастическая. На это могут возразить, что такой усовершенствованный телепередатчик до сих пор не сконструирован и такая дальность телевизионных передач пока еще не достигнута. Но напомним, что элементы научной фантастики можно найти во многих романах, посвященных творческой деятельности советских изобретателей и ученых, и эти романы никому не приходит в голову называть научно-фантастическими (вспомним хотя бы «Искателей» Д. Гранина).

Сконструированный студентами-радиолюбителями телепередатчик на дальние расстояния «Альтаир» случайно попадает в имущество одной экспедиции. Студенты отправляются в погоню за телепередатчиком и ежечасно настраиваются на его волну. Недостаток действия возмещается разными неурядицами и бытовыми происшествиями, помогающими раскрыть характеры героев и их взгляды на жизнь, беседами студентов с профессором Набатниковым на самые различные темы. Все это поглощает большую часть объема произведения. Встречаются по ходу действия и лирические эпизоды, и юмористические сценки, и удачные психологические наблюдения.

Несмотря на то, что роман сильно растянут и перегружен второстепенными деталями, автору удалось достичь своей цели: показать неподдельный энтузиазм молодых радиолюбителей, их любознательность, нравственную чистоту и другие привлекательные качества, характерные для лучших представителей нашей молодежи. В конце концов, погоня за телепередатчиком увенчалась успехом.

Но при чем тут научная фантастика?

Возьмем еще одно произведение В. Немцова — «Осколок солнца». В художественном отношении оно кажется нам удачнее «Счастливой звезды». Сюжет повести связан с интересным научным замыслом: показать возможность в недалеком будущем преобразования в промышленных и хозяйственных целях солнечного света и тепла в электрическую энергию с помощью усовершенствованных полупроводниковых батарей. По ходу действия описывается даже испытание вертолета с двигателем, работающим на солнечной энергии. Мы следим с неослабевающим вниманием за успехами и неудачами талантливого инженера Курбатова, и нас действительно заинтересовывает судьба изобретенных им фотоэнергетических плит. Кроме Вадима Багрецова и Тимофея Бабкина, излюбленных героев автора, запоминаются образы и других молодых помощников Курбатова. Убедительно мотивированы психологические конфликты и взаимоотношения действующих лиц. В этом произведении тоже есть элементы научной фантастики, но по сюжету и художественным особенностям «Осколок солнца» — типичная производственно-бытовая повесть о трудах и днях небольшого коллектива «испытательной станции спецлаборатории № 4».

Можно только приветствовать любое произведение, в любом жанре, если оно приносит пользу и обогащает советскую литературу. Каждый сложившийся писатель идет своим путем, и смешно было бы требовать от него того, что не входит в его намерения. Но, поскольку В. Немцова принято считать прежде всего научным фантастом, мы не могли не отметить в его творчестве отступлений от лучших художественных традиций и кардинальных задач научно-фантастической литературы.

Рассказы В. Охотникова, составившие его первую книгу «На грани возможного» (1947), которая выходила затем в расширенном виде под заглавием «В мире исканий» (1949, 1952), посвящены отдельным нерешенным вопросам науки и техники ближайшего будущего.

Аппарат, излучающий мощные короткие радиоволны, упрощает добычу карнелита — минерального сырья для получения калия («Шорохи под землей»); изобретается машина для получения искусственной шаровой молнии («Напуганная молния») или дорожный комбайн для строительства полотна дороги спеканием поверхностного слоя земли («Пути-дороги») и т. п.

Рассказы В. Охотникова читаются с интересом. Они хорошо построены, в них остается место и для необходимых по ходу действия научных экскурсов, и для обрисовки персонажей, вольных или невольных участников событий. Бытовой фон только слегка намечен, чтобы дать почувствовать близость изображаемого к сегодняшнему дню. Писатель умеет разнообразить художественные приемы. Речь героев индивидуализирована, сюжет осложняется неожиданными поворотами, возникают всевозможные загадки, которые объясняются обычно удивительными эффектами при испытании новых видов техники. Иногда повествование ведется от первого лица, и это помогает автору приоткрыть душевный мир рассказчика. Свойственное В. Охотникову чувство юмора ярче всего проявилось в остроумной научно-фантастической юмореске — «Автоматы писателя».

Сборник «В мире исканий» — лучшая книга В. Охотникова.

Особую группу составляют его рассказы и повести, в которых речь идет об изобретении машин, облегчающих разведку земных недр. Небольшие повести «В глубь земли» (1947) и «Тайна карстовой пещеры» (1949) послужили материалом для романа «Дороги вглубь» (1950). Автор подробно излагает историю рождения технической идеи и ее последующей реализации. Но там, где можно было бы развернуть увлекательный рассказ, наполненный приключениями, повествование обрывается. В. Охотников завершает роман описанием первого испытания машины. Все внимание сосредоточено на конструировании подземного снаряда коллективом изобретателей-энтузиастов; однако образы героев не столь уж примечательны, чтобы стоило на них специально останавливаться. Произведение сильно проигрывает оттого, что писатель не использовал широкие возможности научно-фантастического сюжета.

Работа В. Охотникова как писателя-фантаста продолжалась очень недолго. Следующие его произведения — «Первые дерзания» (1953) и «Наследники лаборанта Синявина» (1957) — посвящены изобретательской работе подростков. Первая из упомянутых повестей лишь по недоразумению названа научно-фантастической, что дало критикам повод ссылаться на нее, как на образец «бескрылой фантастики». Можно только пожалеть, что способный и хорошо эрудированный в своей области литератор отошел от научной фантастики.

Рассказы В. Сапарина во многом напоминают рассказы В. Охотникова. Здесь тоже освещаются ближайшие перспективы, а иногда уже достигнутые успехи отдельных отраслей техники. Образы персонажей у В. Сапарина едва только намечены. Им поручается чисто служебная роль — демонстраторов новой техники. Например, в рассказе «Исчезновение инженера Боброва» (в другом издании — «День Зои Виноградовой») все сводится к занимательному описанию применения автоматики в промышленности и в быту. Зоя Виноградова, пораженная чудесными изобретениями инженера Боброва, затем выслушивает его лекцию, в которой изобретатель популярно объясняет свои секреты.

Последние рассказы В. Сапарина (сборник «Однорогая жирафа», 1959) посвящены в большинстве случаев очень частным и узким темам. Сюжет имеет лишь иллюстративно-прикладное значение. Придумывается он только для того, чтобы нагляднее показать практические возможности какого-нибудь усовершенствования или изобретения.

Мальчик Петя получает в подарок ботинки и никак не может их износить. Оказывается, у них растущая подошва из микроскопических организмов, добывающих питательные вещества из воздуха («Волшебные ботинки»). В рассказах «Нить Ариадны» и «Хрустальная дымка» выясняются примерно таким же способом ценные свойства искусственной пряжи и нового сорта пластмассы.

Разумеется, полезны и такие произведения, и никто не оспаривает их права на существование. Они находятся где-то посредине между «занимательной наукой» и научно-фантастическим очерком, который все еще не завоевал в нашей литературе положения, соответствующего его пропагандистскому и воспитательному значению. Между тем в довоенные годы научно-фантастические очерки занимали почетное место на страницах молодежных журналов и было создано немало удачных произведений (прежде всего, очерки А. Беляева, П. Гроховского и др.). Авторы очерков, отталкиваясь от современных возможностей тех или иных отраслей науки и техники, стараются показать, как будет выглядеть спустя несколько лет или несколько десятилетий тот или иной вид транспорта, определенная машина, целая отрасль промышленности или народного хозяйства. Научно-фантастический очерк — наглядная и действенная форма пробуждения научно-технических интересов. Несмотря на то, что в очерке художественные задачи обычно отступают на задний план, было бы ошибкой недооценивать этот вид научно-фантастической литературы. Отсутствие центрального героя иногда возмещается в очерке особым углом зрения автора или воображаемого рассказчика, который и становится главным действующим лицом. Но есть и другие способы введения в очерк человеческого начала, оживляющего мертвую технику.

В. Захарченко в очерковой книге «Путешествие в завтра» (1952), основываясь на реальных достижениях науки и техники наших дней, сделал интересную попытку показать в очерковой форме завершение таких великих начинаний, которые или уже предусмотрены на ближайшие пятнадцать — двадцать лет, или, заглядывая еще дальше, неизбежно будут подсказаны, по мысли автора, самим ходом научно-технического прогресса. Однако традиционный вопросно-ответный диалог и безликие фигуры «экскурсантов» и «экскурсоводов» значительно снижают выразительность нарисованной В. Захарченко картины грандиозных преобразований. Читатель представляет себе, как будет выглядеть в недалеком будущем металлургический завод, каковы будут успехи энергетики, химии, автоматики, телемеханики, какими путями пойдет преобразование природы на необъятных просторах нашей страны и т. д. Но люди в книге В. Захарченко кажутся лишь «приложением» к производству. Все это приводит к тому, что техника будущего отделяется от людей, и, как бы автор ни старался оживить картину, атомная электростанция или усовершенствованная оросительная система сами по себе не могут служить объектом художественного изображения. Поэтому книга В. Захарченко, очень интересная по идее и фактическому материалу, в художественном отношении получилась неполноценной.

К удачным образцам научно-фантастической очерковой литературы на астрономические темы следует отнести книги Б. Ляпунова «Открытие мира» (1954) и «Мечте навстречу» (1957). Если первая содержит только несколько разделов, написанных в форме научно-фантастического очерка, то вторая выдержана в едином стиле. Повествование ведется от имени безымянного очевидца и участника перелета Земля — Луна — Земля, строительства внеземной станции, а затем уже — межпланетных перелетов в пределах солнечной системы. Рассказчик никак не обрисован, он находится как бы «за кадром», но его присутствие чувствуется на каждой странице. Его единственная примета — живой взволнованный тон мыслящего собеседника, которого заставляют радоваться и гордиться величайшие достижения науки. Вся книга держится как бы на одном дыхании и представляет собой стремительный порыв в будущее.

Очерк — наиболее оперативная форма научно-фантастического повествования — открывает не меньший простор для воображения, чем роман. Все зависит от смелости автора.

Бывают случаи, когда фантастическая гипотеза обставляется такими вескими аргументами и преподносится в такой убедительной художественной форме, что вызывает горячие споры и научную полемику. Еще в 1946 году А. Казанцев напечатал в журнале «Вокруг света» рассказ-гипотезу «Взрыв», в котором высказал остроумное предположение о том, что знаменитый Тунгусский метеорит был не чем иным, как взорвавшимся над тайгой межпланетным кораблем с атомным двигателем.[9] Рассказ привлек внимание и вызвал много откликов.

Несколько лет спустя эту заманчивую гипотезу подкрепил новыми аргументами Б. Ляпунов. В очерке «Из глубины вселенной» («Знание — сила», 1950, № 10) он доказывал, что космический корабль мог явиться не с Марса, а из другой звездной системы. Рассказ А. Казанцева и вслед за ним очерк Б. Ляпунова наделали столько шуму, что Метеорный комитет Академии наук СССР счел своим долгом вмешаться в это дело и выступить против «невежественных» фантастов. Если бы даже ученым и удалось отстоять свою правоту и доказать, что «Тунгусское диво» было метеоритом, а не межпланетным кораблем, то, независимо от этого, фантастическая гипотеза сыграла положительную роль: писатели всколыхнули общественное мнение, привлекли внимание миллионов читателей (очерки были переведены на разные языки) к межпланетным полетам, истории исследования метеоритов и к другим проблемам.

Спор, начатый А. Казанцевым, продолжается. Помимо всего сказанного, его идея нашла свое отражение и в известном научно-фантастическом романе «Астронавты» польского писателя Станислава Лема, допустившего, что Тунгусский метеорит — межпланетный корабль, посланный, правда, не с Марса, а с Венеры.

6

В послевоенные годы в научно-фантастических романах с большой политической остротой и целеустремленностью ставится вопрос о судьбе новейших открытий и изобретений, в зависимости от того, в каких целях они используются, служат благим намерениям или грязной наживе, процветанию человечества или истребительным войнам. В одних романах события развертываются за рубежом, в реально существующих или вымышленных странах, в других — переплетаются две сюжетные линии и действие происходит попеременно то в Советском Союзе, то на Западе.

Тема большого масштаба — столкновение двух миров в связи с историей научного открытия — положена в основу романа А.Казанцева «Пылающий остров». Эта книга, опубликованная незадолго до Великой Отечественной войны, вышла в 1957 году в новом варианте.

Найденный русским физиком Кленовым способ концентрации энергии в сверхпроводнике, помимо широких перспектив применения в мирных целях, может превратиться в разрушительное средство огромной силы. Вокруг этого открытия завязывается ожесточенная борьба, сплетаются нити сложного многопланового повествования. Описанные автором события начинаются еще до революции и охватывают несколько десятилетий. Из тунгусской тайги действие переносится в Харбин, оттуда — в лабораторию американского ученого Холмстеда, на островок в Тихом океане, в замок фабриканта смерти Вельта, в Советский Союз, где Кленов находит на старости лет убежище и спасается от преследования врагов. Угрозу всемирной катастрофы, вызванной не стихийными силами природы, а злой волей человеконенавистника Вельта, предотвращают советские ученые.

Естественно, что в романе с острым приключенческим сюжетом и множеством действующих лиц автор очерчивает своих героев самыми броскими штрихами и в некоторых случаях сознательно прибегает к приемам плакатной характеристики. Отсюда — преобладание в каждом персонаже какой-то одной, определяющей черты, доводящей образ почти до символической обобщенности.

Вельт — наиболее выразительный персонаж — олицетворение зловещей сущности современного империализма. Бернштейн — из тех буржуазных ученых, которые, по требованию своих хозяев, создают новые виды истребительного оружия, не задумываясь, к каким это может привести страшным последствиям. Кленов — беспомощный и пассивный носитель идей пацифизма. После того как сама жизнь доказала ему, что ученый не может оставаться «вне политики», он находит путь в лагерь мира и демократии. Однако на последнем этапе своей жизни Кленов выглядит каким-то жалким неврастеником, и это снижает убедительность его внутреннего перерождения. В образах Марины и Молнии, Сергеева и Матросова сосредоточены гуманные устремления, воля и решимость советских людей отстоять завоевания Октября.

В эпилоге автор так объясняет замысел произведения:

«Эта книга — памфлет… Все в нем немножко не по-настоящему, чуть увеличено: и лысая голова, и шрам на лице, и атлетические плечи… и преступления перед миром… и подвиг… Но через такое стекло отчетливо виден мир, разделенный на две части, видны и стремления людей, и заблуждения ученых».

В этих словах хорошо определены и художественные и жанровые особенности произведения, отличающие его от «Полярной мечты» и «Арктического моста».

Гротескные преувеличения — неотъемлемое свойство романа-памфлета. Социальная сатира вообще не может обойтись без гротеска, а научная фантазия придает ему особую остроту. Но художественный эффект достигается только в том случае, если автор не теряет чувства меры и умеет разнообразить нюансы. Эта, далеко не оригинальная, мысль подтверждается прежде всего произведениями Л. Лагина.

Несмотря на то, что проблема искусственного воздействия на железы внутренней секреции десятки раз трактовалась в научно-фантастической литературе, талантливый роман Л. Лагина «Патент АВ» (1947) привлек читателей своей сатирической остротой и парадоксальным поворотом сюжета: монополисты пытаются использовать похищенный препарат доктора Попфа для создания новой породы рослых и физически сильных людей с умом трехлетнего ребенка. Эти уроды предназначаются в качестве пушечного мяса и дешевой рабочей силы.

Как всегда у Л. Лагина, из абсурдной, на первый взгляд, предпосылки выводятся все возможные логические последствия. Памфлетную остроту придает замыслу не только прямое разоблачение, но и политический подтекст: пушечное мясо понимается в буквальном смысле слова и становится своего рода «реализованной метафорой».

С такими же художественными приемами мы сталкиваемся и в других произведениях Л. Лагина, основанных не столько на научной гипотезе, сколько на парадоксальном стечении обстоятельств, дающих повод для социальных обобщений (сказочно-фантастическая повесть «Старик Хоттабыч», романы «Остров разочарований», «Атавия Проксима»). Есть у Л. Лагина сатирико-фантастическая повесть «Съеденный архипелаг». Парадокс заключается здесь в том, что коммерсанту Свитмёрдеру из Пуритании, взявшемуся «цивилизовать» архипелаг Блаженного Нонсенса, выгодно поощрять ужасный обычай людоедства, и чем больше пожирается людей, тем быстрее он богатеет. Прозрачная аллегория содержится, таким образом, в самом сюжете.

Блещет остроумием и роман «Атавия Проксима» (1956). Залп атомных пушек превращает большой кусок Земли в самостоятельное космическое тело. Атавия и Полигония, два буржуазных государства, расположенных на оторвавшейся части земной поверхности, продолжают жить по своим законам. Промышленники и финансовые магнаты обеих стран вступают в преступный сговор: они разжигают войну и истребляют часть населения, чтобы нагнать дивиденды, уничтожить безработицу и предотвратить революцию. Буржуазная демократия, основанная на принципах «атавизма», вырождается в фашистскую диктатуру Ликургуса Паарха, которому, в свою очередь, уготована гибель, так как назревает возмущение народа. Перед нами проходит вереница действующих лиц, характеризующих разные слои общества Атавии, настроения, нравы и т. п.

Сильная сторона романа — его памфлетная острота. Но гротескные преувеличения здесь уже не художественное средство, а скорее самоцель. Все конфликты и образы политически настолько обнажены и гиперболизированы, что превращаются нередко в логическую схему и теряют художественную непосредственность.

В этом отношении «Атавия Проксима» проигрывает по сравнению с «Патентом АВ» и «Островом разочарований», хотя в ней больше сарказма и скрытого гнева.

Вообще творческий метод Л. Лагина, использующего фантастическую идею как отправную точку для создания политического памфлета, очень интересен и плодотворен. Советский писатель опирается на замечательную традицию мировой сатирической литературы, созданную памфлетными романами Д. Свифта, М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. Франса и других великих сатириков.

Некоторое сходство с творческим методом Л. Лагина легко заметить в интересном романе С. Розвала «Лучи жизни» (1949). Порядки, господствующие в капиталистической державе Великании, изображенной в гротескно-сатирических тонах, вызывают трагические переживания и злоключения ученого-гуманиста Чьюза. Открытые им «лучи жизни», способные избавить человечество от болезней, военное ведомство хочет превратить в орудие смерти. Сюжет романа сам по себе настолько увлекателен и динамичен, что автору не приходится «проталкивать» свою политическую идею, ибо она естественно вытекает из самого сюжета. Активизация Чьюза как общественного деятеля и его участие в борьбе за мир подсказаны развитием предшествующих событий.

Интересные образцы социального памфлета в научно-фантастической литературе созданы в последнее время Н. Томаном, который писал до сих пор преимущественно приключенческие детективные повести. Правда, он не новичок в научной фантастике. Еще в 1939 году были опубликованы его повести «Мимикрин доктора Ильичева» и «Чудесный гибрид». Но это вещи довольно слабые и наивные: политическая тенденциозность переходит здесь в откровенную дидактику. Совсем иначе написаны повести «История одной сенсации» (1956) и «Накануне катастрофы» (1957). Фантастический сюжет сам по себе служит здесь благодарным материалом для политической сатиры.

Искусственное усиление электронной концентрации ионосферы для передачи телевизионных сигналов американские бизнесмены используют в целях разжигания военного психоза («История одной сенсации»).

Политическая борьба, связанная с историей уничтожения с помощью ракет астероида, изменившего свою орбиту и грозящего упасть на Землю, дает автору повод для сатирической характеристики представителей господствующих классов США («Накануне катастрофы»).

К сожалению, в некоторых книгах последних лет заметно резкое снижение художественного уровня. Появляются повести, написанные по готовым рецептам и трафаретам. Авторы владеют только двумя красками: густо-черной и нежно-розовой, не зная никаких промежуточных тонов. Заранее известны не только расстановка сил, но и обязательный ассортимент стандартных персонажей. Шаблонны в таких книгах и научно-фантастические идеи.

Типичный образец — «Зашита 240» А. Меерова. Книга написана довольно живо, можно сказать, на профессиональном уровне, но вся от начала до конца построена на трафаретных ситуациях. Авантюрный сюжет в данном случае завязывается вокруг открытия, основанного на использовании высокочастотных электромагнитных колебаний. Американские гангстеры и дельцы освобождают из тюрьмы немецкого ученого-фашиста и дают ему возможность заняться усовершенствованием изобретенного им электромагнитного оружия, вызывающего массовые заболевания центральной нервной системы. В то же время советские ученые используют электромагнитные колебания для создания биоизлучателя — аппарата, ускоряющего рост растений, и вместе с тем создают «защиту 240», парализующую на больших пространствах пагубное воздействие электромагнитных излучений. Такова научная подоплека романа. Что касается фабулы, то она представляет собой хаотическое нагромождение приключений, в которых используется весь реквизит детективного повествования: погони, преследования, переодевания, похищения, гангстеры, шпионы, наемные убийцы и т. д., и т. п. Каждое действующее лицо наделяется плакатными приметами и выполняет четко ограниченные функции. Зорин — академик, автор выдающегося открытия. Бродовский, Молчанов, Егоров — превосходные люди и талантливые научные работники. Резниченко — тщеславный карьерист и никудышный ученый. Никитин — слабый недалекий человек, попавший в сети вражеской агентуры. Протасов — американский шпион. Сестры Беловы влюбляются по неопытности — одна в Резниченко, другая — в Никитина, но вовремя спохватываются и находят достойную замену.

А вот персонажи, действующие за рубежом: Кранге, немецкий ученый-фашист, на службе у американцев; Эверс — делец-авантюрист, Крайнгольц — заблуждающийся честный ученый; Уоркер — борец за мир. Кроме того, в книге фигурируют миллиардеры, монополисты, гангстеры, слуги и т. д. Все эти марионетки пускаются в ход, и каждая исправно выполняет заданную роль.

«Защита 240» — далеко не худший образец такой унылой заштамповки, где все «правильно» и все заранее известно. Эта книга кажется шедевром по сравнению с повестью Н. Дашкиева «Властелин мира» (1957),[10] где подобные же литературные штампы доведены до чудовищной безвкусицы, а сюжет представляет собой нагромождение почти анекдотических нелепостей и дешевых трюков. Приходится только удивляться тому, что опытный литератор Н. Дашкиев позволил себе выпустить книгу, написанную много ниже его возможностей.

Стремление преодолеть трафареты и штампы — это наибольшее зло приключенческой литературы — привело писателей к попыткам обогатить художественные возможности приключенческого повествования за счет привлечения элементов научной фантастики. Удачное соединение приключенческого сюжета с научной фантазией, играющей в данном случае подчиненную роль, открывает писателям-«приключенцам» новые пути для творческих исканий. Некоторые из этих попыток заслуживают внимания.

Г. Тушкан в приключенческо-политическом романе «Черный смерч» (1954), направленном на разоблачение американских монополистов и гангстеров, ставит приключения своих героев, и прежде всего естествоиспытателя Аллена Стронга, в зависимость от создания бактериологического оружия (ультравирусы, вызывающие почти мгновенную гибель растений) и выработки защитных средств (использование меченых атомов для обнаружения «биобомб»).

В другом романе — «Разведчики зеленой страны» (1950) — похождения группы юных натуралистов в лесах Киргизии и поиски мальчиком Егором Смоленским своего фронтового друга полковника Сапегина (кстати, он фигурирует и в романе «Черный смерч») служат удобной рамкой для включения познавательного материала.

Описание зеленой лаборатории и фантастических достижений советских биологов-селекционеров естественно врастает в сюжетную ткань приключенческого повествования. Биологическая фантастика представлена здесь в самых разных аспектах. Автор рисует увлекательные перспективы превращения диких плодовых лесов в лесосады и сады, получения съедобного микробелка, создания сахарных биофабрик, сверхбыстрого выращивания деревьев и т. д.

Таким образом, шаблонный детектив вытесняется в книгах Г. Тушкана научными проблемами, преимущественно биологическими. Если бы не рыхлость композиции и вялость языка, романы Г. Тушкана можно было бы признать удачными образцами нашей приключенческой литературы.

Такая же примерно тенденция свойственна и роману А. Студитского «Сокровище Черного моря» (1956). Напряженная приключенческая фабула связана здесь с историей открытия и разведения золотоносных водорослей. Трудности, преодолеваемые в процессе исследовательской работы советскими учеными, усугубляются действиями вражеской разведки, стремящейся выведать тайну открытия и помешать ученым довести дело до конца. Конечно, такой поворот действия далеко не нов. Однако роман хорошо написан и читается с большим интересом.

На географическом и этнографическом материале, с привлечением элементов научной фантастики, построены романы Л. Платова — «Архипелаг исчезающих островов» (1948) и «Страна семи трав» (1954), составляющие дилогию «Повести о Ветлугине». Если в некоторых рассказах, включенных в сборник «Каменный холм» (1952), Л. Платов попытался заглянуть в мир будущего и увидеть новые черты человека коммунистического общества, то в этих романах писатель выступает как последователь художественной традиции В. А. Обручева, знакомя читателей с архаической культурой и бытом народа, находящегося на стадии родового строя. Мотивом, сближающим «Архипелаг исчезающих островов» с «Землей Санникова», являются поиски неизвестной, но якобы виденной прежде земли, существование которой Ветлугин предсказывает умозрительным путем, на основании убедительных признаков. В отличие от Обручева, писавшего о гипотетической земле до решения вопроса о её существовании, Л. Платов пишет о вымышленной земле, используя недавние открытия ледяных плавающих островов, работы В. Ю. Визе и других исследователей.

«Страна семи трав» — редкий случай фантастики на историко-этнографическом и географическом материале (история племени нганасанов и обоснование фантастической гипотезы о возможности существования оазиса в центре Таймыра). Приключения Ветлугина в стране нганасанов и история его поисков, изображение жизни «заблудившегося» народа, оторванного от остального мира и постепенно деградирующего, — этот сюжет дает писателю больший простор для художественного вымысла.

В творчестве Л. Платова привлекает не только «экзотика» сюжета, но и умение писателя лепить образы (Ветлугин, Ледыгин, Звонков), рисовать впечатляющие пейзажи, так описывать события, что они надолго запоминаются читателю.

Реалистические произведения Л. Платова убедительно показывают, какие большие и далеко не исчерпанные возможности таятся в приключенческих и научно-фантастических сюжетах.

7

Творчество И. Ефремова, талантливого писателя и крупного ученого-палеонтолога — одна из самых ярких страниц в истории советской научно-фантастической литературы. С большой убежденностью и страстностью И. Ефремов утверждает материалистическое познание мира, раскрывает в художественно-образной форме взаимозависимость и взаимопроникновение различных явлений природы, достижений науки, завоеваний культуры на разных ступенях исторического развития.

В произведениях И. Ефремова причудливо переплетаются прошлое, настоящее и будущее. Немеркнущий светоч разума передает свою эстафету грядущим поколениям. Мысль, запечатленная в преданиях или в памятниках материальной культуры, вечна, как материя.

Познающий разум так же неисчерпаем, как и природа, — вот идейная основа творчества И. Ефремова, который исходит в своей научной и литературной деятельности из убеждения, что новое рождается на стыке нескольких наук. Отсюда, на первый взгляд, парадоксальные, ошеломляющие сочетания палеонтологии и астрономии, биологии и математики, геологии и фольклора и других паук, далеко отстоящих одна от другой в обычной систематике знаний. Отсюда же и некоторая общность логических доказательств и метода обоснования новых идей в научных трудах и художественных произведениях И. Ефремова.

Блестящим примером подтвержденной жизнью фантастической гипотезы служит рассказ «Алмазная труба» (1944), в котором писатель обосновал возможность алмазных месторождений в Якутии задолго до того, как они были в действительности открыты.

В ранних рассказах И. Ефремова («Встреча над Тускаророй», «Атолл Факаофо», «Озеро горных духов», «Белый рог» и др.) научно-фантастическая идея соединяется с романтикой морских приключений, с красочными описаниями природы, с изображением повседневной работы моряков, геологов и палеонтологов, совершающих необыкновенные открытия. В каждом отдельном случае автор находит неожиданное объяснение интригующей читателя научной проблемы, таинственных явлений, с которыми сталкиваются герои. И эта поэтическая атмосфера творческих исканий придает рассказам И. Ефремова своеобразие и непосредственность подлинных произведений искусства, хотя они и проигрывают оттого, что действующие лица куда менее выразительны, чем окружающая их обстановка.

Обычный в научной фантастике приключенческий сюжет часто заменяется у И. Ефремова «приключениями мысли» — от зарождения гипотезы до ее превращения в теорию, подкрепленную многочисленными доказательствами. В таких повестях, как «Тень минувшего» или «Звездные корабли», развитие сюжета определяется не приключениями ученого, а его исследовательской работой, поисками доказательств, необходимых для подтверждения удивительной гипотезы. Главное для И. Ефремова — преемственность идей, столкновение мнений, борение интеллекта с препятствиями, горение творческой мысли. Недостаток внешнего действия возмещается развитием научной идеи. Любование работой ума становится элементом поэтики. Отсюда — органический, внутренний, а не поверхностный гуманизм.

В научной фантастике, как ни в каком другом жанре, неизбежно повторение тем и варьирование сходных сюжетов. И это тем более естественно, что фантастика развивается в симбиозе с наукой. Все зависит от того, как используются в разных произведениях одинаковые темы, подсказанные наукой, и в каком виде возрождаются заимствованные сюжеты.

В классических романах о встрече человека с «допотопными» чудовищами (Жюль Верн, Конан Дойль, В. Обручев) исходным моментом является допущение заведомо невозможного. И. Ефремов решает эту задачу иначе, заменяя чисто фантастическое предположение научно аргументированным. С «допотопными» чудовищами встречаются в «Звездных кораблях» (1947) не люди, жители земли (их тогда еще не было), а гости из космоса. Литературная традиция здесь обогатилась до такой степени, что произошел резкий качественный сдвиг. Удачно разработанная новая тема, как это всегда бывает в литературе, находит своих продолжателей.

В. Соловьев построил на подобных же мотивах приключенческий литературный киносценарий «Триста миллионов лет спустя» (1957), В. Карпенко — повесть «Тайна одной находки» (1957), П. Аматуни — фантастическую авантюрно-детективную повесть «Тайна Пито-Као» (1957). В каждом из этих трех случаев мы видим упрощение и вульгаризацию темы «Звездных кораблей». Еще немного, и она превратится в штамп.

В «Туманности Андромеды» сливаются воедино многогранные творческие возможности И. Ефремова — писателя, ученого и мыслителя. По мере того, как в журнале «Техника — молодежи» публиковался в 1957 году сокращенный текст романа, переводы его печатались за границей на французском, английском, немецком, венгерском, румынском и других языках. Такой исключительный успех научно-фантастического романа объясняется прежде всего тем, что И. Ефремов сделал первую в нашей литературе серьезную попытку нарисовать картину величественного будущего человека, достигшего ослепительных высот социального и научного прогресса.

В 1958 году «Туманность Андромеды» выпущена в полном и заново отредактированном виде издательством «Молодая гвардия».

В отличие от большинства научно-фантастических произведений, это не приключенческий, а философский роман, наглядно иллюстрирующий, как тесно связаны в настоящее время теоретические проблемы точных наук с важнейшими проблемами материалистической философии. И. Ефремов хочет показать неотделимость физико-математических и диалектико-материалистических представлений о материи, движении, времени и пространстве. Поэтому его роман требует от читателей не только вдумчивости, но и известной научной подготовки.

И. Ефремов переносит нас на много веков вперед. Коммунистический строй, давно уже восторжествовавший на всей планете, изображен как нечто само собой разумеющееся, как единственно возможная и целесообразная форма социальной организации, имеющей свои исторические традиции. «Земля избавлена от ужасов голода, заразных болезней, вредных животных, спасена от истощения топлива, нехватки важных химических элементов, преждевременной смерти и старости людей».

Все силы природы поставлены на службу человеку. Земной шар связан единой энергетической системой, опоясан спиралями электрических дорог, охвачен кольцом искусственных спутников, выдвинутых к границам космоса. Звездолеты преодолевают необозримые расстояния почти со скоростью света.

При таком полете фантазии трудно упрекать писателя в недостоверности тех или иных деталей. Важна здесь общая философская концепция, опирающаяся на марксистско-ленинское понимание общих закономерностей исторического и научного прогресса.

Из всех многочисленных научных и философских вопросов, затронутых в «Туманности Андромеды», на первое место выдвигается проблема преодоления времени и пространства в связи с далеко идущими выводами из теории относительности. Разумеется, фантастические выводы из физики Эйнштейна и его продолжателей следует соизмерять не с доступными нашему пониманию ближайшими перспективами науки, а с теми беспредельными возможностями, которые открывает человечеству безграничное познание.

Изображенный И. Ефремовым будущий мир достиг уже такого уровня науки и техники, когда космические скорости кажутся недостаточными, потому что ближайшие галактики отстоят от нас на сотни и тысячи световых лет. «Вечные загадки и трудные задачи превратились бы в ничто, — мечтают люди Земли, — если бы удалось совершить еще одну, величайшую из научных революций — окончательно победить время, научиться преодолевать любое пространство в любой промежуток времени».

Проблема времени предстает и в другом аспекте. Все находится в движении, возникает, развивается и уходит в прошлое. Пытливая мысль стремится вперед, к еще более совершенным формам жизни и познания. Лавина времени все сметает со своего пути, но великие завоевания мысли и лучшие традиции мировой культуры не исчезают и не забываются. Люди далекого будущего помнят изречения античных мудрецов, воздвигают памятники ученым нашего времени, открывшим человечеству дорогу в космос, принимают по Великому Кольцу населенных миров сообщения с далеких звездных систем, посланные миллионы лет тому назад, когда на Земле еще не существовало человека. Все это создает приподнято-романтическую атмосферу вечных исканий и горения бессмертной мысли, которую не могут погасить ни время, ни пространство.

Но самое интересное в романе И. Ефремова — стремление увидеть людей такими, какими они будут, какими они должны быть. Коммунизм эпохи высшего расцвета рисуется не в виде абстрактных утопических пожеланий, а в соответствии с мыслимыми возможностями социального и научного прогресса. Автора интересуют разные стороны общественной и частной жизни, быта и личных взаимоотношений героев; каждый из них гармонически сочетает в себе лучшие качества — духовное богатство, моральную чистоту и физическое совершенство. Человечество достигло столь высокого уровня сознания, когда индивидуальные стремления не могут расходиться с нуждами общества. Люди эры Великого Кольца отличаются «доверчивой прямотой», и отсюда вытекают все их поступки и взаимоотношения, изображенные в романе в общем убедительно.

Интересна и своеобразна поэтика произведения. На всем его протяжении последовательно выдерживается тон рассказа современника событий, для которого все, что он видит и знает, так же привычно и обыденно, как для нас наши вещи, научные термины, общественные явления и т. д. Этот художественный прием поначалу вызывает затруднения, но постепенно читатель осваивается с законами столь необычного мира и начинает в него верить, начинает подходить к нему с теми мерками, которые установлены автором, продумавшим до мельчайших подробностей все причины и следствия, вытекающие из его фантастических допущений. Впечатление достоверности создается также с помощью специально разработанной фантастической научной терминологии, вполне уместной в романе, хотя это его заметно отяжеляет.

И, наконец, хочется отметить еще одну особенность книги. Это не отвлеченная фантастика, не просто игра воображения. Здесь вполне естественна перекличка с историческими событиями и политическими проблемами, волнующими каждого из нас, читателей «Туманности Андромеды». Автор настойчиво говорит об опасности опытов с частично распадающимся атомным горючим и рисует мрачную картину опустошенной, поросшей черными маками планеты Зирды, жители которой убили себя и все живое…

«Туманность Андромеды» — произведение сложное и глубокое, заслуживающее большого и серьезного обсуждения. В этой книге легко заметить и недостатки, порожденные, как нам кажется, определенным разрывом между интеллектуальной и эстетической культурой автора. Ефремов-мыслитель явно превосходит Ефремова-художника. Для выражения великолепных идей он далеко не всегда находит равноценные изобразительные средства. К тому же ему часто изменяет и чувство вкуса.

И все же И. Ефремов добился главного: он приоткрыл завесу грядущего и показал нам совершенно новый мир. Мир прекрасный и увлекательный!

Появление «Туманности Андромеды», а вслед за ней интересной и содержательной повести «Сердце змеи» (1959) приводит к заключению, что новое слово в научной фантастике будет сказано теми писателями, которые сумеют объединить в одно художественное целое самые передовые научные и философские идеи нашего времени, иначе говоря, создать полноценные, «комплексные» произведения о коммунистическом обществе, которое мы строим. Автор «Туманности Андромеды» достиг в этом отношении несомненного успеха.

8

За последние годы к сравнительно небольшой группе давно и постоянно работающих писателей-фантастов присоединились Г. Мартынов, Б. Фрадкин, В. Савченко, К. Волков, А. Полещук, В. Мелентьев, Ю. и С. Сафроновы, А. и Б. Стругацкие, В. Журавлева и другие авторы.

К сожалению, среди новых повестей и романов встречаются в художественном отношении совершенно беспомощные (Н. Гомолко. «За великую трассу» и «Небесная цитадель») и даже откровенно халтурные (Ф. Кабарин. «Сияние базальтовых гор», А. Громов и Т. Малиновский. «Тайна утренней зари»), не говоря уже о бесконечных перепевах одних и тех же мотивов, ничем не обогащающих литературу. Только поразительной нетребовательностью некоторых издательских работников можно объяснить появление третьесортных книг, заслуживающих самой резкой критики.

Подавляющее большинство новых произведений связано, так или иначе, с проблемами астронавтики. Изучение космоса — тема необъятная, открывающая широкий простор для художественного воображения, хотя, на первый взгляд, ее сюжетные возможности давно уже исчерпаны до дна. Но это не так. Величайшие достижения науки наших дней стимулируют дальнейшее развитие научно-фантастической литературы и выдвигают перед писателями-фантастами новые творческие задачи.

Г. Мартынов — инженер, пришедший в литературу с производства — за сравнительно короткое время написал пять книг: «220 дней на звездолете», «Каллисто», «Каллистяне», «Сестра Земли» и «Наследство фаэтонцев».

Мартынов еще не успел выработать собственный стиль, у него встречаются трафаретные образы, тусклые газетные фразы, шаблонные ситуации. Но это писатель, безусловно одаренный, обладающий незаурядной выдумкой, умением построить интересный сюжет. Пишет он очень просто и доходчиво, ориентируясь на детей среднего возраста, и его книги пользуются у юных читателей популярностью.

В повести «220 дней на звездолете» (1955) межпланетное путешествие изображается как сложнейшая, тщательно подготовленная научная экспедиция. Автор дает почувствовать, что до тех пор, пока скорость звездолета будет меньше скорости планет, исследователи будут жестко лимитированы во времени. Решающий фактор времени определяет в повести и развитие действия. С этим связаны приключения Камова на Марсе и его неожиданное возвращение на Землю. Вместе с тем книгу портят затянутые описания и избитые образы отрицательных персонажей.

Несомненный интерес представляет и роман «Каллисто» (1957). Поставив своей целью показать в фантастическом произведении расцвет коммунистического строя, взаимоотношения людей, науку и технику будущего, Мартынов использует распространенный в научной фантастике прием — прибытие на Землю гостей из космоса. Действие развертывается в двух психологических планах: восприятие людьми необычных нравов, моральных принципов, научных достижений каллистян, жителей планеты, где давно уже восторжествовал коммунистический строй, и, с другой стороны — знакомство каллистян с людьми и двумя социальными системами на нашей планете. Если первая книга романа дает только предварительное представление о коммунистическом обществе каллистян, то во второй части автору предстоит показать общественные порядки, науку и технику на планете Каллисто глазами советских людей — посланцев Земли. Сталкивая на одной плоскости представителей трех социальных систем, олицетворяющих прошлое, настоящее и будущее человечества, автор придает своей книге острое политическое звучание.

Роман Г. Мартынова — «Сестра Земли» (1959) — задуман как продолжение повести «220 дней на звездолете» и составляет вторую часть трилогии об открытиях и приключениях советских астронавтов. Уже знакомые читателям герои совершают на этот раз путешествие на Венеру, где встречаются с удивительными и загадочными явлениями. Острый, захватывающий сюжет не лимитирован заранее заданной схемой. Привлекают в «Сестре Земли» и впечатляющие картины необыкновенной природы, хотя роман и оставляет желать лучшего с точки зрения языка и стиля.

Отправил своих героев на Венеру и К. Волков, автор романа «Звезда утренняя» (1957). Подготовка в конце семидесятых годов нашего века советской межпланетной экспедиции показана как труднейшее дело, требующее максимального напряжения сил большого коллектива ученых. Как ни затянута экспозиция, но это самая сильная часть произведения. Что же касается основных глав, рисующих пребывание людей на Венере, то автор не внес в научную фантастику почти ничего нового. К тому же и приключения героев слабо мотивированы и кажутся мало правдоподобными.

В научной фантастике наших дней разработана целая «наука» о преодолении пространства, которое, согласно гипотезе Эйнштейна, есть такая же физическая реальность, как материя и энергия. В романах зарубежных писателей часто варьируются идеи «антипространства», «гиперпространства», «нулевого пространства», «антигравитации», «замедленного времени» (при субсветовой скорости) и т. д. Современная мировая наука выдвигает общие проблемы перед писателями-фантастами разных стран. В советской литературе подобные идеи развиваются в «Туманности Андромеды» и «Сердце змеи» И. Ефремова, в повести Б. Фрадкина «Тайна астероида 117-03» (1956), в рассказе В. Савченко «Навстречу звездам!» («Знание — сила», 1955, № 10), построенном на «парадоксе времени». Герой этого рассказа, увлеченный, вследствие неисправности ракеты, в межзвездное пространство со скоростью, близкой к световой, проводит в полете один год и возвращается на Землю по истечении двенадцати лет.

Если этот любопытный рассказ имеет в основном иллюстративное значение (художественный замысел целиком подчинен задаче популяризации одного из выводов теории относительности), то последнее произведение В. Савченко, повесть «Черные звезды» (альманах «Мир приключений», кн. 4, 1959) интересна и по сюжету и по выполнению. Речь идет о проблеме создания сверхпрочного и сверхплотного вещества, состоящего из одних атомных ядер.

Что касается повести Б. Фрадкина «Тайна астероида 117-03», то ее отличает остроумный замысел и своеобразный сюжет с неожиданными поворотами. Книгу можно было бы признать удачной, если бы ее не портили трафаретные приемы, отдающие литературной дешевкой и безвкусицей. Главный недостаток повести — нагромождение неправдоподобных авантюр, мелькающих, как в голливудском фильме. Трудно даже перечислить все, что пришлось выдержать экипажу советского ракетоплана в космическом пространстве: и восьмидесятиградусную жару, и резкое торможение при разгоне в несколько сот километров в секунду, и сверхрекордсменский затяжной прыжок на поверхность Урана, и неравную борьбу с пришельцами из глубин Вселенной, взявшими в плен наших астронавтов. Все эти баснословные приключения носят явный привкус «облегченной» фантастической беллетристики буржуазного образца. Герои, совершающие такие подвиги, наделены довольно упрошенной психологией и характеризуются преимущественно в бытовом плане (Светлана увлекается волейболом, Бурдин не пропускает ни одного концерта самодеятельности, Игорь, очутившись в космосе, мечтает о сибирских пельменях, и все трое коротают время в ракетоплане, играя «в балду, расположившись… в воздухе головами друг к другу»). Величайшие достижения науки и техники грядущих лет никак не соотносятся с новыми явлениями общественной жизни. Получается так, что наука прогрессирует сама по себе, а жизненные представления и психология людей остаются прежними. Между тем возможности науки, изображенные в повести, таковы, что герои — по мысли автора, обыкновенные советские люди — должны жить и действовать в условиях уже сложившегося коммунистического строя. Такая условность — одностороннее изображение научно-технического прогресса в отрыве от поступательного движения всего общества в целом — дефект, свойственный многим произведениям советской научной фантастики. Вместе с тем несомненное достоинство «Тайны астероида 117-03» — умение автора обосновать развитие авантюрной фабулы смелыми и оригинальными научно-фантастическими допущениями, на которых, собственно, и держится вся повесть (расщепление электрона, создающее гравитационную энергию, превосходящую в тысячи раз энергию атомного ядра, что позволяет создавать искусственные поля тяготения).

Если принять во внимание и прежние книги Б. Фрадкина («Дорога к звездам» и «История одной записной книжки»), в которых едва только намечался его творческий путь как писателя-фантаста, мы вправе требовать от него более взыскательного отношения к разработке научно-фантастической темы и выбору изобразительных средств.

Не следует сдерживать фантастику и ставить перед ней искусственные преграды. Все зависит от того, как фантазирует, для чего фантазирует, какие цели преследует и достигает в каждом отдельном случае автор.

Сдерживать его должно чувство меры, вкуса и хотя бы элементарной логики, которая, к сожалению, далеко не всегда украшает книги писателей-фантастов. Делалось немало попыток установить «границы жанра», но действительность художественной литературы шире всяких определений, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что с грифом научной фантастики появляются такие во всем противоположные друг другу книги, как, скажем, произведения В. Немцова и «Звездный человек» (1957) А. Полещука. Это как бы два полюса советской научно-фантастической литературы. С одной стороны, трезвая реалистическая фантастика сегодняшнего дня, подсказанная ближайшими практическими задачами, которые частично уже претворены в жизнь, а с другой стороны — даже не фантастика, а фантасмагория, не ставящая перед воображением никаких сдерживающих начал.

Кажется, что А. Полещук специально задался целью накрутить как можно больше небывальщины, заведомо неправдоподобных и невероятных вещей, а потом, спохватившись, что подзаголовок «научно-фантастический роман» все же к чему-то обязывает, решил сочинить послесловие и объяснить читателям, как следует истолковывать некоторые фантастические фокусы, описанные в его книге. Из объяснения автора можно заключить, что «пилюли бессмертия», которые заглатывает любознательный юноша Коля Ростиков, — это фантастическая гипербола успехов медицины в области лечения старости; «звездный человек», в действительности оказавшийся «наполовину самостоятельным» роботом — по-видимому, аллегория будущих фантастических возможностей электронных машин; крошечный светящийся кубик, в котором сконцентрированы в виде электрических импульсов все знания и все премудрости, в таком истолковании мог бы символизировать безграничные перспективы науки. Но в действительности все это не имеет научного обоснования, даже в рамках фантастического сюжета.

Книга А. Полещука не лишена остроумия и читается с интересом, несмотря на то, что действующие лица — нарочито схематичны и условны, поступки их алогичны, реплики несуразны. Все происходит, как в волшебной сказке, где действуют свои законы и существует своя сказочная логика. По воле автора совершаются всякие метаморфозы, еще более удивительные, чем в священном писании или мифологических поэмах Овидия: комочек глины вдруг превращается в человека, забронированного в чешуйчатый костюм необыкновенной прочности; впавший в детство девяностолетний академик с помощью той же самой волшебной пилюли удаляет из своего тела «инертные атомы» и обретает юношескую бодрость, межзвездный скиталец, выступающий в роли Люцифера и наделенный титаническим могуществом, олицетворяет, по-видимому, силы зла и т. д.

В основе своей книга А. Полещука антинаучна и проникнута довольно сомнительными идеями. Остается только пожелать, чтобы следующие произведения этого молодого писателя оказались более удачными.

9

Творческие искания в области научной фантастики ведутся сейчас в самых разных направлениях. Кроме романов, повестей и рассказов, все большее значение начинает приобретать научно-фантастический очерк и завоевывает право на существование киносценарий. Делаются попытки, пока еще мало успешные, положить начало советской научно-фантастической драматургии (пьесы И. Луковского «Гибель дракона» и «Тайна вечной ночи») и поэзии (поэма В. Чухрова — «Полет на Луну»).

Появляются и научно-фантастические произведения для детей младшего возраста. Почин, сделанный еще в тридцатых годах Я. Ларри («Необыкновенные приключения Карика и Вали») продолжили О. Павловский («Необычайное путешествие Петьки Озорникова») и В. Мелентьев («33-е марта»). Авторы этих двух повестей, используя традиционные литературные приемы (машина времени, чудесный сон), переносят своих юных героев на несколько десятилетий вперед. Если Павловскому и Мелентьеву и удалось в какой-то степени справиться с задачей изображения науки и техники сравнительно недалекого будущего, то человеческие взаимоотношения, новые черты поведения и психологии людей очерчены чересчур поверхностно и примитивно (особенно у О. Павловского). Вместе с тем намеченную в этих книгах тенденцию — дать представление младшим школьникам о коммунистическом обществе — следует всячески поддерживать и развивать. В последние годы отчетливо проявился и многонациональный характер нашей научной фантастики. Даже библиографу сейчас трудно учесть все, что появляется в этой области, так как далеко не все произведения, изданные на Украине и в Белоруссии, в Прибалтике и на Кавказе, переводятся на русский язык. С каждым годом все больше издается научно-фантастических книг и в разных городах Российской Федерации. Поэтому пора уже отбросить ложное представление о том, что советская научная фантастика создается преимущественно писателями, живущими в Москве!

И, наконец, еще одна примечательная особенность научной фантастики последних полутора десятилетий: почти полное обновление имен, выдвижение большой группы писателей, обогащенных опытом практической и теоретической работы в специальных областях науки и техники. По-видимому, не случаен, а вполне закономерен тот факт, что по мере усложнения задач научной фантастики, требующей от писателей, кроме литературной одаренности, еще и научной эрудиции, появляется все больше писателей-фантастов, имеющих научно-техническое образование.

Очень досадно, когда фантастическая книга преждевременно устаревает вследствие того, что писатель не в состоянии уследить за развитием научной мысли и поэтизирует ее вчерашний день. Быть на уровне современных научных идей и опережать в воображении реальные возможности науки и техники — вот что требуется от писателя-фантаста.

Несмотря на тематическое многообразие советской научно-фантастической литературы, многие важнейшие проблемы науки и техники еще не привлекли внимания писателей. Перспективы развития химии, биологии, медицины, радиоэлектроники и полупроводниковой техники, сельского хозяйства, ядерной энергетики, почти неизведанных отраслей знания, рождающихся «на стыках» различных наук, не говоря уже о новых представлениях о свойствах материи, времени, пространства, тяготения — вот далеко не полный перечень тем, которые не получили еще воплощения или едва только затронуты в советской научно-фантастической литературе.

Но дело, разумеется, не только в пропущенных или слабо разработанных темах. Наша научная фантастика все еще отстает от растущих потребностей в увлекательных художественных произведениях, прививающих молодежи любовь к науке, веру в ее безграничные возможности.

Как часто еще у нас пишутся книги, в которых техника будущего представлена в отрыве от человека будущего!

Взять хотя бы роман Ю. и С. Сафроновых «Внуки наших внуков» (1958). Авторы с большой выдумкой и очень красочно изобразили науку и технику грядущих лет, а люди, сотворившие все эти «чудеса», обрисованы условно, схематично и невыразительно.

Создание образа положительного героя, слияние типичного с индивидуальным в единый художественный сплав, за редкими исключениями, — еще не решенная задача научно-фантастической литературы.

И давно уже пора повести решительную борьбу с засильем литературных штампов, трафаретных, кочующих из книги в книгу, образов, варьированием одних и тех же шаблонных сюжетов!

На Всероссийском совещании, посвященном научно-фантастической и приключенческой литературе, Л. Соболев, В. Сытин, Л. Успенский и другие писатели решительно протестовали против всяких попыток оправдывать художественную неполноценность многих фантастических и приключенческих книг пресловутой «спецификой жанра». Плохой язык, ходульные образы, надуманные конфликты портят в одинаковой степени и фантастический и социально-психологический роман, и приключенческую и бытовую повесть. Это ясно, как дважды два!

Но было бы неправильно, исходя из этих соображений, отрицать исторически сложившиеся художественные особенности приключенческой и научно-фантастической литературы. Ведь само понятие научная фантастика предполагает наличие каких-то определенных типологических признаков.

Мы не можем не присоединиться к мнению К. Бадигина, высказанному в статье «О приключенческой литературе»:

«На совещании раздавались голоса о том, что признание приключенческой литературы самостоятельным жанром приводит к известным скидкам на специфику жанра и снижает художественные достоинства произведения. Это, конечно, не так. Я защищаю приключенческую литературу как жанр не для скидок „на специфику“, а, наоборот, в целях большей требовательности к этому нужному и интересному виду беллетристики»

(«Литература и жизнь», 31 августа 1958 г.).

К. Бадигин не отделяет научную фантастику от приключенческой литературы в целом. Между тем научная фантастика за последние десятилетия приобрела такое значение в мировом литературном процессе, что ее смело можно считать особой отраслью художественной литературы, хотя и родственной приключенческой беллетристике.

Нельзя не обратить внимания на плачевное состояние разработки теории и истории научно-фантастической литературы. Без изучения истории не могут быть решены теоретические вопросы, без сложившейся марксистско-ленинской теории научно-фантастической литературы не может быть серьезной, квалифицированной, деловой критики. А ведь не секрет, что в качестве критиков научно-фантастических книг часто выступают досужие любители. То они глушат писателей развязными газетными фельетонами, то курят им фимиам.

В идеале каждая новая книга должна рецензироваться, обсуждаться, порождать в печати отклики, а на деле даже хорошие произведения далеко не всегда привлекают внимание критиков и рецензентов и, что еще хуже, — никуда не годные, наспех состряпанные книги часто проходят незамеченными и не вызывают общественного осуждения. Отчасти это объясняется тем, что до сих пор у нас не преодолено предвзятое отношение к научной фантастике как к литературе, по природе своей «неполноценной», стоящей якобы в стороне от большой литературы социалистического реализма.

Сейчас уже не приходится доказывать, что писатель-фантаст имеет право мечтать о будущем, соизмеряя свою мечту с масштабами не только ближайших лет, но и столетий. Пожалуй, сейчас не понадобятся больше статьи, озаглавленные «В защиту любимого жанра», «Больше внимания жанру научной фантастики», «О забытом жанре» и т. д. А ведь такие статьи появлялись еще сравнительно недавно. За последние годы научная фантастика в нашей литературе окончательно отстояла свое право на существование, и сейчас мы должны заботиться о том, чтобы появлялось как можно больше хороших и разных научно-фантастических книг.

https://fantlab.ru/edition53726

Один из персонажей — Азорес — носит фамилию, созвучную с Азаровым.

Для того чтобы узнать секрет изобретения трагически погибшего ученого, революционера из Латинской Америки, советские люди ищут корабль, на котором он погиб. И тут им приходит на помощь чудесное изобретение XX века, которое

в пору жизни Беляева-существовало лишь в начальном поиске — подводное телевидение.

Говорят, что из ста восьми научно-фантастических идей Жюля Верна не оправдалось десять, из восьмидесяти шести идей Герберта Уэллса — девять, из пятидесяти смелых научных предвидений Александра Беляева не осуществилось только три.

Я познакомился с советским Жюлем Верном, когда им уже были созданы наиболее знаменитые его произведения --«Человек-амфибия», «Голова профессора Доуэля». Их автору тогда исполнилось пятьдесят лет.

И все же Беляев, подобно другому великому сказочнику нашего времени Александру Грину, не получил рри жизни того признания, какое по праву заслужил. Его книги, несмотря на любовь читателей, не переиздавались, выходили сравнительно небольшими тиражами, становясь сразу же редкостью.

Но для меня, молодого читателя и почитателя журналов «Вокруг света» (их было два — московский и ленинградский), «Всемирного следопыта», «Мира приключений», имя Беляева было почитаемым с юношеских лет.

О, этот запах свежей типографской краски, яркие, многокрасочные обложки с изображением фрегатов, затянутых водорослями, в которые причудливо-вписывались буквы названия — «Остров Погибших Кораблей»!

Мое знакомство с Беляевым состоялось, если можно так выразиться, на базе той, новой для тогдашнего времени техники передачи слова на расстоянии, которой он так увлекся. Впрочем, это была не фантастическая, описанная в «Чудесном оке» передача со дна океана, а скорее — повседневный труд ленинградской радиостанции. В то время я приобщился к литературному радиовещанию и хорошо помню первую студию на набережной реки Мойки. Большой, как обод колеса, микрофон чем-то напоминал обруч детской игры «серсо».

А потом в здании, принадлежавшем прежде Пролеткульту, где радиокомитет размещается и поныне, я после окончания университета работал литературным редактором молодежного вещания. Тогда-то мне и пришла в голову мысль привлечь для радиоинсценировки одного из произведений Беляева самого автора. Помню, как, нажав на черном телефонном аппарате кнопку (их было две — «А» и «Б», по числу подстанций), я услышал в ответ глуховатый голос. Да, я был взволнован, словно разговаривал с живым Жюлем Верном!

Советский фантаст жил тогда на Петроградской стороне, кстати, той самой, с которой совершили свой невероятный прыжок на Марс герои любимой нами с детства книги Алексея Толстого «Аэлита». Выслушав меня, Александр Романович назначил время моего прихода к нему. Мы встретились. Передо мной был немолодой, а для меня тогдашнего, двадцатилетнего, даже старый, болезненный, неестественно выпрямившийся (он носил из-за тяжелой болезни — костного туберкулеза позвонков — специальный корсет) человек с высоким лбом и умными, большими, глубоко сидящими глазами.

Когда я сейчас вспоминаю свои беседы с Беляевым, естественно, мне трудно отделить и как-то датировать их. Ведь я встречался с ним не раз в высоком доме на углу Большого проспекта и улицы Ленина, если не ошибаюсь, там, где помещается теперь магазин «Подарки», а позднее в доме на улице Первого мая в Пушкине.

По внешнему виду Александр Романович походил на инженера или ученого. К своим литературным данным он относился очень самокритично. Говорил о том, что у него отсутствует образность, иногда Становится слишком книжным язык. Зато в выдумке, смелости научно-обоснованных догадок он понимал свою силу.

Кем я был для него? Радиоредактором, начинающим поэтом. Но он прислушивался и к моим суждениям, придирчиво переспрашивал. Я убежден, что Александр Романович Беляев был не только пионером советской научной фантастики, но и поэтом, сказочником, сочетавшим в себе выдумку и богатство научных знаний.

Помню (это было в 1935 году), вскоре после кончины великого ученого, провидца космических полетов К, Э. Циолковского, с какой нежностью и благоговением Александр Романович рассказывал о том, кого называли чудаком из Калуги. «Человечество не останется вечно на земле, но в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство». Это завещание К. Э, Циолковского начертано на его надгробии. Тогда еще только рождались мальчики, будущие читатели вещих трудов Циолковского, пророческих романов Беляева, которым выпало счастье первыми в мире проложить дорогу к звездам.

Беляев переписывался с Циолковским, посвящал ему свои литературные работы. Он гордился той высокой оценкой, которую дал Константин Эдуардович его тру-

дам. В память о друге и наставнике Беляев назвал его инициалами свой роман «Звезда КЭЦ», над которым писатель работал в 1935 году.

Когда летом 1938 года А. Р. Беляев вновь, и теперь уже навсегда, переехал в город Пушкин, я не прерывал с ним связи. Впрочем,. стоило короткий срок побыть у Беляева, и ты забывал о его немощи. Так молод был он в своих помыслах, так горячо говорил о новых работах.

Александр Романович очень любил этот маленький город в садах и парках, колыбель гения Пушкина. Да и жилось здесь Александру Романовичу и его семье — жене Маргарите Константиновне и дочери Светлане — лучше, чем в доме на Петроградской. Теперь у Беляевых была своя уютная и просторная квартира.

Он охотно сотрудничал в районной газете «Большевистское слово», часто встречался со школьниками, учеными, литераторами.

Последний раз ко-мне пришла весточка от Александра Романовича, когда началась война и я уже находился на фронте. Приехав из Кронштадта, я застал дома открытку от него. Он просил меня связать его с фронтовой печатью. Беляев хотел, чтобы его слово служило делу победы народа над фашизмом. Я написал Александру Романовичу. Не знаю, получил ли он мой ответ.

В войну я не раз вспоминал об этом замечательном человеке. Лишь позднее, после разгрома фашистов под Ленинградом и полного снятия блокады, мы узнали, что писатель-патриот, классик советской фантастики умер в Пушкине от голода б января 1942 года.

А книги его живут, высказанные в них смелые догадки сбываются. Вот и книжка с дорогой для меня надписью, «Чудесное око», полна предвосхищением грядущего.

Атомная энергия и атомные двигатели дадут неограниченные ресурсы энергии там, где она необходима... В тундре, тайге, в горах и пустынях — везде мы сможем иметь карманные «Днепрогэсы».

Я помню, как читал мне Александр Романович страницы, где описывались механические «руки», добывающие породу на других планетах по команде с Земли. Помню краски лунных ландшафтов, открывающихся его героям. И эти предсказания сбылись!

В послевоенные годы на Черном море я побывал на маленьком корабле, предназначенном для подводной разведки косяков рыбы. Он носит имя героя романа «Человек-амфибия» — Ихтиандр!

Когда я думаю о поэтической власти произведений Александра Романовича Беляева, я вижу юношу, плывущего на дельфине. В руке его зажата раковина, в которую мальчик трубит!

[К 100-летию А. Р. Беляева; Воспоминания автора о своих встречах с писателем-фантастом] // Нева, 1984, №3 – с.184-186

Навещал Беляева и советский поэт Всеволод Азаров, работавший тогда литературным редактором Ленинградского молодежного радиовещания. Азаров решил пригласить писателя-фантаста для участия в трансляции его произведений. О приездах к Беляеву в город Пушкин он написал в воспоминаниях: «Стоило короткий срок побыть у Беляева, и ты забывал о его болезни. Так молод был он в своих помыслах, так горячо говорил о своих новых работах. Александр Романович очень любил освященный традициями русской классической литературы этот маленький город в садах и парках, колыбель гения Пушкина».

Посетивший писателя корреспондент пушкинской газеты «Большевистское слово» Головко оставил свое описание облика писателя и его кабинета: «Скромно обставлен кабинет. Полупоходная койка. По стенам картины с фантастическими изображениями. Мерно гудит ламповый радиоприемник. Настольный телефон и книги… книги… книги. Ими завалены стол, этажерка, шкаф и до потолка вся соседняя комната-библиотека.

На койке лежит человек с высоким лбом, лохматыми черными бровями, из-под которых смотрят ясные, проницательные глаза. И кажется, что это один из героев книги «Звезда КЭЦ» в своей межпланетной обсерватории, откуда в специальный телескоп он видит и изучает жизнь далеких планет».

Мне эту встречу вспоминать не трудно,

Соединяя с нынешним сейчас,

А он, ведя корабль высокотрубный,

Какой ценой в грядущем видел нас?

И не легко жилось ему, пожалуй,

И одобренье редко слышал он,

Но никогда не доходил до жалоб,

В свои предначертания влюблён.

И называл себя он инженером,

Конструктором идей грядущих лет,

А свой талант ценил он скромной мерой

И признавался мне: «Я не поэт».

Но он поэтом был тогда и ныне,

Нам дорог звёздный свет его дорог

И юноша, плывущий на дельфине,

Трубящий звонко в свой волшебный рог!

***

Одессит Вс. Азаров и одесское издание

Одесса: Маяк, 1981 г.

Серия: Морская библиотека

Книга 23.

Тираж: 200000 экз.

Тип обложки: твёрдая

Формат: 84x108/32 (130x200 мм)

Страниц: 416

Иллюстрация на обложке и внутренние иллюстрации Г. Гармидера.

Содержание:

Маргарита Соколова. Поэт научных предвидений.

Александр Беляев. Остров погибших кораблей (роман)

Александр Беляев. Человек-амфибия

Александр Беляев. Александр Беляев. Чудесное око (роман)

*

Сейчас в библиотеке архива ЦГАЛИ СПБ хранится книга «Чудесное око» А. Беляева на украинском языке с дарственной надписью поэту В.Б. Азарову.

***

Поэт Всеволод Борисович Азаров рассказывает, что, работая с 1933 года на ленинградском молодежном радио, он не раз встречался с Беляевым, бывал у него в Ленинграде, а затем и в Детском Селе.

Хотя Александр Романович и не все время лежал в постели, но должен был постоянно носить корсет. Эта всегдашняя скованность накладывала отпечаток на его характер: лишенный возможности широкого общения с людьми, полной свободы передвижения, он невольно сосредоточивался на деле, ставшем единственным в его жизни. И, конечно, в этом надо видеть еще одну из причин его тяги к мечте о совершенной человеческой природе.

"Беляев был со мной, юнцом, откровенен, -- пишет Азаров. -- Он чувствовал себя забытым писателем, забытым коллегами, непонятым критикой. Но при этом считал себя отнюдь не великим, он говорил, что образы часто не удаются, язык не всегда богат. Сюжет -- вот над чем он ощущал свою власть".

В июле 1941 года Беляев прислал Азарову, который был уже на фронте, открытку. В ней он сожалел, что не связан с военной печатью, и просил помочь ему: он хотел служить словом делу победы. И Беляев выступал в прессе с антифашистскими материалами.

"Труд -- создает, война -- разрушает... Нам навязали войну-разрушительницу. Что же? Будем "разрушать разрушителей". Наша доблестная Красная Армия докажет вероломному врагу, что рабочие и крестьяне, из которых она состоит, умеют не только строить заводы и фабрики, но и разрушать "фабрики войны". Какие бы тяжкие испытания ни пришлось нам пережить, армия великого народа не сложит оружия, пока враг не будет отброшен и уничтожен", -- писал он в первые дни войны.

Ляпунов Борис "Александр Беляев"

http://az.lib.ru/b/beljaew_a_r/text_1967_...

Я, чтобы первым завладеть журналом, напросился у заведующей красным уголком ходить на почту за письмами и периодическими изданиями.

Читая «Человека-амфибию», я не без зависти думал: «Вот научиться бы так интересно сочинять, я бы ничем больше не занимался. Сидел бы и писал день и ночь. Перерывы делал бы только на обед и ужин».

Писатель Александр Беляев представлялся гривастым полубогом, творящим уйму фантастических сюжетов, знающим все науки. Я в ту пору писал стихи и посещал литературную студию журнала «Резец». Надеялся увидеть фантаста, но не удалось.

Потом я окончил фабзавуч, поработал на заводе в литейном цеху, одолел четыре курса инженерно-экономического института, выпустил три книжки. Литература меня не подвела. Меня не послали работать по специальности, а назначили сначала редактором комсомольского журнала «Юный пролетарий», а затем повысили: послали в журнал «Вокруг света» замещать ответственного редактора. «Юный пролетарий» выходил пятнадцатитысячным тиражом, а «Вокруг света» — стотысячным, а порой — миллионным.

Впервые я увидел Александра Беляева в середине тридцатых годов. Он принес в редакцию свою новую повесть «Звезда КЭЦ».

Это был худощавый болезненного вида пятидесятилетний мужчина с бледным вытянутым лицом. Внешне он походил на провинциального актера, очень вежливого и предупредительного.

Вручая мне повесть, Александр Романович сообщил, что основой для нее послужили труды Константина Эдуардовича Циолковского, поэтому он и назвал ее «Звездой КЭЦ». При этом предупредил, что представленный вариант повести не окончательный, он готов после наших советов дополнительно потрудиться.

Повесть мы прочли быстро и, как истые реалисты, попросили автора:

— Нельзя ли ближе к реальной жизни. Хотелось бы прочесть о том, что уже в наше время исполнится. Ваши самолеты и полу-реактивный стратоплан, например, летят со скоростью, превышающей тысячу километров. Это же в два раза быстрей полета револьверной пули. Они расплавятся в воздухе и сгорят. Зачем же выдумывать такое, что никогда не осуществится?

Мне и в голову не могло прийти, что еще при нашей жизни реактивные самолеты будут летать со скоростью, вдвое превышающей беляевскую. Поэтому я попросил автора снизить скорости до «разумных» пределов. Меня смущало и то, что герои фантастических повестей исследуют лишь невидимую с Земли часть Луны. Беляев с усмешкой ответил, что писателю безопасней изображать ее с невидимой стороны, потому что всегда можно сказать критику: «Попробуй, загляни туда».

Александр Романович, несмотря на «безудержную фантазию», был уверен, что человечество в двадцатом веке не заглянет на другую сторону Луны.

По секрету Беляев сознался, что идеи Циолковского осуществятся не скоро. Для

188

этого понадобится столетие, а мы можем лишь фантазировать, как это делает сам Циолковский.

После редактуры Беляев еще отшлифовывал и изменял отдельные главы в гранках. Ему трудно давались характеры женщин, получались какими-то идеализированными и старомодными, похожими на героинь романов Жюль Верна.

Восемнадцать лет назад Беляев болел костным туберкулезом. Это заставляло его, выходя на улицу, надевать корсет из толстой, почти подметочной кожи, чтобы уменьшать нагрузку на позвоночник. Чтобы не затруднять Александра Романовича, я вечером завозил ему гранки и мы совместно их правили. Однажды он мне сознался, что трудно придумывать живые характеры для героев, что он с радостью заключил бы с кем-нибудь союз.

— Я бы придумывал фантастические сюжеты, а напарник наделял бы героев характерами,— говорил он и при этом намекал, что он мог бы со мной сработаться.

А я отмалчивался, так как мне самому в ту пору не удавались герои, с великим трудом я находил для них отличительные и оригинальные черты. Не хотелось вводить старика в заблуждение.

Беляев сочинял без особых творческих мук. Наметив сюжет, он его развивал в черновых набросках, а затем писал набело, без помарок. Муки у него были другими, физическими. Он не мог работать ни сидя, ни стоя, а вынужден был творить лежа, держа перед собой приспособленную для этого занятия фанерную доску.

В самую бурную пору своей жизни Александр Романович вдруг заболел плевритом. Температура у него поднималась до сорока одного градуса. Молодая жена — единственная дочь у родителей — сбежала от него, ей тошно было ухаживать за больным. Верными оказались только его мать Надежда Васильевна и старая нянька Фима. Они переехали к больному и не отходили от него.

Не очень образованный постоянный эскулап, не зная, как лечить больного, сделал ему прокол, после которого у Беляева отнялись ноги. Он их не чувствовал, не мог пошевелить.

Другие врачи не могли определить, что случилось с больным. Полагая, что ноги отнялись из-за простуды, они посоветовали отвезти больного на юг. Там-де он поправится.

Мать вместе с няней повезли малоподвижного больного в Ялту. И лишь там, на юге, специалисты нашли у него туберкулез позвоночника и уложили в гипс.

И вот тут, лежа в специальном санатории, Александр Романович вспомнил, как в детстве его тянуло летать. Сначала он полеты совершал на качелях. Однажды, пытаясь описать в воздухе круг, он свалился и так ударился лицом об землю, что

у него опух и затек глаз, который потом плохо видел.

Падение с качелей не отбило охоты летать. Сооружая из всякого легкого материала крылья, Александр стал прыгать с крыши сарая, надеясь, что ему удастся планировать. Но все модели оказались неудачными. Лучше их действовал большой, старый поповский зонтик отца. Он парусил и мягко спускал мальчишку с крыши. Но однажды в ветер зонтик вывернуло наизнанку и Александр приземлился не на носки, а на пятки. От резкого удара о землю все тело пронзила острая боль и в позвонке как бы что-то треснуло... Но это довольно быстро прошло и забылось. И вот теперь, двадцать лет спустя, удар пятками обернулся тяжелой болезнью.

В санатории Беляева обложили с головы до пят гипсом так, что он не мог ни повернуться, ни вздохнуть полной грудью. Привыкнуть к такому почти каменному одеянию невозможно, но он терпел и лежал, не ворочаясь.

Его обычно выносили на воздух и оставляли одного лежать в тени деревьев. Он грезил, придумывая всякие несбыточные истории, и редко засыпал. Жизнь его была нелегкой. В начале века он закончил Смоленскую духовную семинарию, но в священнослужители не пошел, так как перестал верить в бога. Пришлось дополнительно закончить юридический лицей в Ярославле и вернуться на родину. В Смоленске он был юристом, режиссером в городском театре, редактором газеты «Смоленский вестник». Он мечтал стать литератором, даже печатался в детском журнале «Проталинка». И в этот год его настигла болезнь.

В гипсе он пролежал несколько недель. Однажды ему на лицо уселся прилетевший откуда-то нахальный жук. Согнать его он не мог. И глаза не видели, как этот жук выглядит, только кожа ощущала его цепкие лапки.

Жук сначала попытался залезть в ноздрю. Беляев зафыркал носом, засморкался. Жуку это не понравилось, он отполз ко рту и принялся буравить кожу. Беляев яростно заработал губами, стремясь ухватить жука зубами. Но не тут-то было! Жук оказался осторожным. Он переместился к глазу и, уткнувшись в его уголок у переносицы, начал копать лапками, точно стремился проникнуть в череп...

Беляев стал звать на помощь. Но его голоса никто не слышал. Тогда от беспомощности он разрыдался... И соленые слезы отогнали жука. Он улетел.

Пережив эту историю, Беляев стал придумывать, что необходимо взять в зубы, чтобы в следующий раз согнать муху, жука, стоножку. Постепенно у него возник сюжет о голове, которая живет самостоятельно без туловища. Но он им воспользовался лишь много лет спустя.

К моменту революции Беляеву было уже

189

тридцать три года. После революции началась гражданская война. Ялту захватили белогвардейцы. Город заполнили бежавшие из больших городов дворяне, спекулянты

и... воры. Беляеву пришлось прервать лечение и заняться поисками заработка. Он сочинял для местной газеты небольшие рассказы и очерки об ученых. Но их печатали редко и платили мало. На эти заработки не проживешь. Он устроился воспитателем детского дома, а затем стал работать в уголовном розыске.

У него не было сил гоняться за убийцами и грабителями, он лишь наладил работу созданной им фотолаборатории.

В Ялте он женился на Маргарите Константиновне — сестре начальника угрозыска, работавшей регистратором-дактило-скопистом.

В годы нэпа Беляев сначала переехал в Харьков, а затем в Москву, где устроился служить в Наркомпочтеле. В ночные дежурства он принялся писать стихи и прозу. Вспомнив об ялтинском жуке, севшем на лицо, он сочинил рассказ «Голова профессора Доуэля», который удалось напечатать в газете железнодорожников «Гудок» с продолжением.

Рассказ вызвал небывалый успех. В запале Беляев написал роман «Остров погибших кораблей», а за ним— повесть «Человек-амфибия», сделавшую его известным на всю страну писателем.

Завелись лишние деньги. Александр Романович купил пишущую машинку «Ремингтон» и обучил жену работать на ней. Жена стала его постоянной помощницей.

Беляевым надоела теснота московской коммунальной квартиры. Они переехали в отдельную ленинградскую квартиру из четырех комнат. В городе на Неве Александр Романович больше не служил, он занимался только творческим трудом. Теперь у него был отдельный уютный кабинет, в котором он написал роман «Властелин мира», «Подводные земледельцы» и множество фантастических рассказов, вышедших отдельной книгой.

Но вскоре выяснилось, что сырой невский климат не подходит для его ослабленного организма, он опять заболел воспалением легких, заныл и позвоночник.

Врачи посоветовали перебраться на юг. Подвернулась квартира в Киеве. Беляев с семьей переехал в столицу Украины. Но в этом теплом и цветущем городе ему плохо работалось. К тому же все, что удавалось сочинить, требовалось переводить на украинский язык, искать переводчиков и добывать им обязательства, что их труды будут напечатаны. Это усложняло творческий процесс. Ослабла живая связь с русскими приключенческими журналами. Гонорары приходили с большим запозданием, и не у кого было занять хотя бы несколько рублей.

Прожив ровно два года на Украине, 190

Беляев вернулся в Северную Пальмиру. Здесь ленинградский Союз писателей выделил ему бывшую квартиру прозаика Бориса Житкова.

На севере работалось лучше, но стала донимать старая болезнь. Вновь потребовалось заковывать себя в гипсовые повязки и писать лежа.

Летом в шумном городе нечем было дышать. Беляеву подыскали старый домишко в Детском Селе, в котором оказалось пять небольших комнат.

В Детском Селе, хоть он и немногим южней Ленинграда, воздух был сухим и ароматным. Можно было, надев на себя корсет, прогуливаться вдоль озера по парку, в котором когда-то сочинял свои стихи лицеист Пушкин. Могучий парк с ручьями и дубами успокаивал, помогал мечтать.

Видимо, потому что я работал в « Вокруг света», меня считали знатоком приключенческой и фантастической литературы. ГИХЛ мне предложил отредактировать «Голову профессора Доуэля», ставшую уже повестью. Я охотно это сделал, хотя не силен был в редактуре, умел только сокращать и изменять отдельные фразы. Моя редактура все же Беляеву понравилась, и он сам попросил взять меня в редакторы, когда издательство решило выпустить его новый роман «Человек, потерявший лицо».

Это была горестная история об актере, имевшем такую комическую внешность, что она вызывала смех даже тогда, когда он говорил серьезно или объяснялся в любви. Несмотря на успех на сцене, комику захотелось нормальной жизни, и он сделал пластическую операцию. Лицо его обрело нормальные черты довольно симпатичного мужчины. Но с такой внешностью он не вызывал больше смеха. Хозяин театра отказался от его услуг, актер остался безработным.

Повесть была издана небольшим тиражом. Когда Беляев попросил ее переиздать, главный редактор издательства Николай Лесючевский воспротивился, сказал, что существующий конец издательство не устраивает, герой не боец, он излишне пассивен и занят только своей внешностью.

С этой вестью я поехал в Детское Село. В поезде подумал: «А не назвать ли книгу «Человек, нашедший свое лицо». Пусть герой с новой внешностью начнет борьбу с хозяином театра и другими угнетателями. У него же остался талант и опыт. Решительные поступки принесут успех и любовь».

Александру Романовичу мое предложение понравилось. Он взялся переделать роман, действовал довольно быстро и решительно, не жалея отдельных сцен. Вскоре я получил его рукопись и письмо:

«Уважаемый Петр Иосифович!

Дневник Престо я написал, чтобы выпол-

нить пожелание т. Лесючевского — показать, что Престо приходилось насиловать свое творчество, играя навязанные ему роли. Чтобы отметить это, я часть дневника Престо вставил в первую главу. Решайте сами, нужно ли это?

Объяснения доктора Цорна мне были продиктованы специалистом-эндокриноло-гом, и я не решался изменить текст для «унификации» стиля, нарушая точность научного изложения. Но ввиду того, что на это место указывали вы и товарищ Лесю-чевский, то я дважды перерабатывал это место.

Конец я несколько расширил, даже ввел новую главу, чтобы больше мотивировать уход Эллен. Сделал несколько вставок «переживаний» героев. Но убыстренный конец я нахожу для данного жанра свойственным, равным образом как сжатость в изображении переживаний героев.

Крупные вставки я перепечатал, мелкие же сделал в тексте, не будучи уверен, всегда ли новая редакция лучше старой. По этим поправкам вы увидите, что я немало поработал еще над стилем. Но, к сожалению, стиль мое слабое место. Я даже серьезно подумываю о соавторстве: я неплохо справляюсь с сюжетом, соавтор же дорабатывал бы, шлифовал стиль. И в этом романе я сделал все, что мог, и если вы еще найдете шероховатости, окажите дружескую услугу — исправьте.

Искренне уважающий вас А. Беляев

10.XI.39».

Поправки и изменения в тексте рукописи Лесючевского устраивали, не нравилась ему только неясная концовка романа. Чтобы лишний раз не травмировать Александра Романовича, я переписал последнюю страницу рукописи и показал ее Лесючев-скому. Тот прочитал и одобрительно заметил:

— Вот теперь видно, что герой не тряпка, а настроен на решительную борьбу, что он добьется успеха. Готовьте рукопись к набору, выпустим еще в этом году.

Прочитав полученную верстку романа с новым концом и подписав ее к печати, Александр Романович прислал мне коротенькое письмецо:

«Уважаемый Петр Иосифович!

Благодарю за хорошее редактирование романа «Человек, нашедший свое лицо» и за удачную «концовку».

Уважающий вас А. Беляев

28.111.40 г.».

Потом началась моя военно-морская практика. Я больше не видел Александра Романовича. А он, как в детстве, вновь стал летать во сне. Это подтолкнуло его написать чудесную повесть «Ариэль» про человека, умеющего парить в воздухе без всяких аппаратов.

Во время Отечественной войны гитлеровские танки так неожиданно ворвались в город Пушкин, что многие жители его не

успели уйти. Осталась и семья Беляевых: он сам, его мать Надежда Васильевна, жена Маргарита Константиновна и двенадцатилетняя дочь Светлана.

Жизнь в оккупации стала невыносимой. Разграбленные магазины не торговали. Пропитание можно было раздобыть лишь в обмен на золото, бриллианты и хрусталь. А ценностей у Беляевых не было. Вскоре они стали голодать.

К счастью, соседка, успевшая эвакуироваться еще в конце августа, оставила им в кладовке полбочонка квашеной капусты.

Надежда Васильевна*, едва передвигая ноги, ходила к немецкой кухне и выпрашивала грубо срезанную картофельную шелуху. Эту грязную шелуху они долго мыли, мололи в мясорубке и пекли из нее лепешки, которые ели с квашеной капустой.

В городе перестала работать канализация. Из кранов не шла вода, не зажигались электрические лампочки. Свечи, лампадки берегли, зажигали только на короткое время. За водой ходили на далекий пруд. На это тратилось не менее получаса.

Первым не вынес голода и холодной, почти пещерной, жизни Александр Романович. Он умер от истощения 6 января 1942 года.

Женщины отнесли его труп в пустующую соседнюю квартиру и уложили в гроб, добытый с большим трудом. Отвезти на кладбище у них не хватило сил. В городской управе была всего одна лошадь, чтобы получить ее, следовало занять очередь.

Ночью какие-то мародеры сняли с покойника костюм и носки. Пришлось его завернуть в одеяло.

Труп отвезли на Казанское кладбище недели через две. Но там некому было долбить промерзшую землю и копать могилы.

Маргарита Константиновна, объяснив коменданту кладбища, кто такой Беляев, попросила похоронить мужа в отдельной могиле. Самой ей не удалось это сделать, так как через несколько дней оккупанты угнали ее, дочь и мать Александра Романовича в Польшу.

Когда война кончилась и Беляевым, после долгих мытарств, удалось наконец попасть в разоренный, наполовину выгоревший город Пушкин, вместо своего дома они нашли развалины, поросшие травой.

Коменданта на кладбище уже не было. В живых осталась только сторожиха. Она вспомнила, что писателя вместе с профессором Черновым похоронили в отдельной могиле. И показала это место.

Проверять не стали. Просто установили на невысоком холмике белый обелиск с раскрытой книгой и пером. Надпись сообщала, что здесь похоронен писатель-фантаст Александр Романович Беляев.

П. Капица. Фантаст Александр Беляев: [Литературные воспоминания] // Звезда (Ленинград), 1988, №1

* Здесь ошибка: бабушка — Эльвира Юрьевна

***

Петр Иосифович Капица — русский советский писатель. Родился: 24 января 1909 г., г. Сувалки, Российская империя (Польша) Умер: 1998 г., Санкт-Петербург, Россия. Родился в семье польских евреев.

Был редактором журнала "Звезда". Ленинградец, участник Великой Отечественной войны. Много писал для юношества и о юношестве, почти все произведения содержат описание героических поступков, в их основе — острый, напряженный сюжет. По его книгам снято несколько фильмов.

Ставилось в упрек многое: и научная «недостоверность» сюжетов, и тяготение к зарубежной тематике, и следование литературным традициям западной фантастики, и даже увлекательность произведений, которую отождествляли с «развлекательностью». Отчасти по этой причине, отчасти потому, что Беляев не сразу нашел путь к научно-фантастической теме, связанной с социалистической действительностью наших дней; издательства не проявляли большого интереса к его произведениям, и в послевоенное время их почти не переиздавали.

У читателя, особенно молодого, произведения А. Беляева больше трех десятков лег пользуются неизменной популярностью. Но разбросанные в периодических изданиях и лишь частично вышедшие отдельными книгами, они не создавали цельного представления о писательском облике автора. Еще меньше могли они в таком распыленном виде показать подлинное значение его как зачинателя советской научной фантастики. Между

тем, Беляев первый выступил в советской литературе с большой серией произведений этого рода.

Выход в свет в конце 1956 года двухтомника, а летом 1957 года трехтомника избранных научно-фантастических произведений А. Беляева возвращает читателю автора, недостаточно оцененного в свое время критикой и незаслуженно забытого издательствами. В эти собрания вошла лишь небольшая часть литературного наследия писателя: «Голова профессора Доуэля», «Человек-амфибия», «Человек, нашедший свое лицо», «Продавец воздуха», «Звезда КЭЦ», «Чудесное око», «Властелин мира», «Последний человек из Атлантиды», «Ариэль», «Вечный хлеб».

Немногие, может быть, знают, что Александр Беляев, этот разносторонне образованный, обладающий живым воображением и острым пером человек, юрист по образованию, в молодости испытавший трудности многих профессий, значительную часть своей жизни провел в постели, прикованный туберкулезом позвоночника и параличом конечностей; что волнующе описанные переживания живущей отдельно от тела головы Доуэля носят в известной мере автобиографический характер ц заключают в себе какой-то элемент «подлинности»; что кроме Смоленска, где писатель родился в 1884 году, Москвы, Ленинграда и Пушкина, где в январе 1942 года умер, А. Беляев, описавший в своих увлекательных романах, повестях и рассказах столько материков, морей и стран, нигде не был.

Но самым неожиданным «открытием» для читателя явится, пожалуй, то, что литературное наследство А. Беляева далеко не исчерпывается десятком наиболее популярных произведений, известных всем. Во вступительном биографическом очерке составитель сборников Б. Ляпунов приводит перечень пятидесяти с лишним названий, среди которых фигурирует до двадцати романов и повестей, свыше двадцати рассказов, большое количество научно-фантастических очерков, теоретические статьи по вопросам научной фантастики, сценарий для кинофильма.

Бросается в глаза не только поистине «жюльверновская» плодовитость писателя и жанровое многообразие его творчества, но и широчайший круг затронутых Беляевым научных проблем, смелое введение в фабулу под-

15 «Звезда* № 2

225

линно фантастического элемента. У А. Беляева есть и приключенческие произведения с «географическим уклоном» («Остров погибших кораблей»), и робинзонады («Мертвая голова», «Белый дикарь»), и фантастические экскурсы в прошлое, в историю давних культур («Последний человек из Атлантиды»). Но главное, решающее у него — фантастика, связанная с научными проблемами, волнующими человечество наших днем.

Собранные вместе, произведения Беляева дают отчетливое представление о сильных и слабых сторонах его творчества и позволяют разобраться в сущности возникшего между писателем и критикой «недоразумения».

Сила Александра Белйева прежде всего в том, что он верно понял природу фантастического образа. Невозможное, превращенное воображением в сбывшуюся реальность, — вот что лежит в основе фантастики, пленяет читательскую мысль. И Беляев, подобно Жюлю Верну, не боится сделать э^Ь «невозможное» сюжетным стержнем своих произведений. В романе «Человек-амфйбия» он заставляет хирурга Сальватора создать чело-века-рыбу Ихтйандра, способного одинаково свободно чувствовать сёбй на суше И в водной стихий. С ?акой же смелОС1ъю воображения он описывает живущую отдельно от тела мыслящую, решающую сложные нйучййе проблемы голову профессора Доуэля, Или летающего по воздуху без каких-либо тёхни-ческих приспособлений юношу АриэЛя... Ой умышленно превращает порой реальную научную проблему в условный, фантастический сюжетный прием, чтобы необычностью поразить воображение читателя, вызвать йа спор, разбудить мысль.

Положительный смысл фантастических образов этого рода он вйдит не в том, что они всегда должны нести в себе зерно йаучйого прогноза. Творческая мощь такого образа может заключаться и в том, что йн, стимулируя исследовательский порыв, изобретательность, побуждает человеческую мь1сль добиваться осуществления невозможного обходным путем. Внешняя «антинаучность» и «невозможность» сказочной идеи ковра-самолета не помешала ей воплотиться научнейшим образом в современной авиации. Невероятный беляевский Ихтйандр имеет сейчас сотни потомков, продолжительное пребывание которых под водой обеспечивается не пересаженными в человеческий организм жабрами акулы, а различного вида скафандрами.

Прав был Жюль Верн, когда в одном из своих писем высказал уверенность: «Все, что человек в состоянии вообразить, люди смогут осуществить на практике».

Этой уверенностью пронизано творчество Александра Беляева.

2

Научная фантастика немыслима без острых сюжетных положений, без приключенческой романтйкн. Беляев проявляет в своих произведениях незаурядное сюжетное мастерство. Уменье создать неожиданную ситуацию, непредвиденный поворот событий, придать фантастической фабуле реальные очертания,

«показать еще не существующее как уже существующее», наряду с этим — свободное, убедительное развитие действия, живой диалог, юмор, способный порой подняться до сарказма (шуточные рассказы «Легко ли стать раком?», «Анатомический жених», трагикомическая повесть «Мистер Смех») — все эти качества имеются у него налицо и по достоинству оценены читателем.

Вдумчивый читатель заметил и другую сторону творчества Беляева: драматизм его образов. Не ситуаций, а именно образов. Здесь заключена своеобразная, недостаточно еще исследованная сторона беляевской научной фантастики, роднящая ее с художественной литературой «бОльшогб дыхайия».

У жизнерадостного Жюля Верна драматические эпизоды введены лишь для того, чтобы сильнее подчеркнуть торжество человеческой воли над превратностями жизни. Трагична, в сущности, судьба Робура, гениального изобретателя гигантского геликоптера «Альбатроса», оказавшегося «несвоевременным», потому что люди не стали еще «достаточно образованными, чтобы извлечь пользу из открытия, и достаточно благоразумными, чтобы никогда не употреблять его во вред». Однако ощущения трагизма нет ни в сюжетных перипетиях романа, ни в душевном мире героя. Не йщу-тил его и сам автор, спокойно, даже бодро сообщивший читателю устами Робура:

-- Я покидаю вас. Секрет своего изобретения я уношу с собой;;. Явись я сегодня, я пришел бы слишком рано* и мне не удалось бы примирить противоречивые и своекорыстные интересы людей. Народы еще не созрели для единения.

Иное мы видим у Беляева.

В романе «Голова профессора Доуэля» сильное впечатление производит очерченная скупымй} точными штрихами, иногда почти намеками, картина прёс+упления профессора Керна и борьбы его с оживленной им головой профессора Доуэля, ассистентом которого он был. Ощущение глубокого страдания большого ученого и мыслителя, вынужденного отдавать свою мысль проходимцу и карьеристу, использующему ее в личных интересах, проходит через весь роман. Это одновременно трагедия Доуэля и трагедия изуродованного капитализмом общества, в котором он живет.

Сама капитуляция головы Доуэля перед домогательствами Керна полна большого эмоционального содержания. Доуэль отвергает эти домогательства, когда Керн подвергает его мучительным пыткам, но не может устб-ять, йЬгда тот, разрабатывая в его присутствии важнук) научную Проблему, допускает (не без умысла) оШибкй, спбсобные исказить и обесценить верно намеченную Лйнйю поисков. Доуэль уступает, так как йё может допустить, чтобы нужная человечеству идея осталась неосуществленной. Ему неважно, чье имя будет стоять на научном труде, он хочет» Чтобы его мысль стала известной людям, двинула вперед науку, принесла полвзу<

Этой острой психологической драме, набросанной широкими, смелыми мазками, противостоит тонкий, порой уходящий в подтекст драматизм противоречивого сплетения чело*

226

веческих судеб в романе «Человек-амфибия». Необыкновенная операция превращения человека в земноводное существо, предпринятая хирургом Сальватором с целью усовершенствовать человеческий организм, сделать ёго болеё способным к овладению не Только богатствами земли, но и Стихией морей и океанов, не достигает цели. Благородный замысел, рожденный и осуществленный в одиночестве, за стенами удаленного от всего мира тайного убежища, оказался неспособным обнять всю сложность поставленной задачи, учесть все последствия принятого решения. Ихтиандр, человек-рыба, не стал полностью обитателем морских недр и утратил способность продолжительного пребывания на суше. Всю горечь своего положения он начал понимать, полюбив встреченную на берегу девушку Гутти-эре и став объектом корыстных поползновений двух авантюристов, из которых одйй считает себя его отцом* а другой путем подкупа добился прав опекуна.

Сложные душевные переживания Ихти-андра, понявшего иллюзорность своей любви к «земной» девушке; горе Гуттиэре, сознающей, что удержать любимого у себя — значит обречь его на гибель; страдания Сальватора, отданного под суд церковникам за «безбожные» опыты над людьми и усомнившегося в правильности найденного решения проблемы, — все это, рассказанное сдержанно и сильно, без ненужных нажимов и подчеркиваний, создает полную драматизма впечатляющую картину, которая запомнится читателю надолго.

Временами писателя можно упрекнуть в том, что неожиданные сюжетные ходы в его произведениях слабо мотивированы, почти произвольны. Это значит, что спор между «тормозом» мотивировок и «динамикой» действия решается автором в пользу динамики.

В повести «Чудесное око» плывущие на сверхмощном океанском пароходе «Левиафан» пассажиры ведут разговор о возможности на судах такого типа аварии наподобие той, какая привела в свое время к гибели «Титаника». Разговор принимает все более тревожный характер, и... в этот момент авария, действительно, происходит. Пароход тонет от неизвестной причины, все пассажиры гибнут. На поверхности моря остается лишь запечатанная бутылка с загадочным документом.

Следующие за этим прологом события совершаются при участии других действующих лиц. Но развертываются они так стремительно и увлекательно, что у читателя нет времени задержаться на вопросах «почему» и «отчего». Необычное начало Создало напряжение, которое не ослабевает до последней страницы.

Имена героев Беляева, места, где они действуют, для советского читателя чаще всего — экзотика: Доуэль, Сальватор, Антонио Престо, Жуан Хургес... Англия, Франция, Северная и Южная Америка, острова Северного моря.., Критика была права, отмечая высокий удельный вес зарубежной темы в творчестве Беляева. Неправа она была, однако, в том, что упускала из вида (упоминая лишь изредка и

вскользь) социальную направленность тематики.

Беляев начал литературную деятельность накануне первых пятилеток, в годы не остывшей еще борьбы с попытками капиталистических стран задушить молодую Советскую республику. Произведения этой поры-, проникнутые пафосом гневного разоблачения уродств капиталистического мира, рассказывают о трагическом положении науки и культуры в обществе, где вся философия и мораль сводятся к примитивным «идеям» стяжательства и эксплуатации. Своими произведениями писатель развенчивает претензии капиталистического мира на «превосходство» своей культуры, у которой все лучшее позади, над молодой советской культурой, у которой лучшее — впереди.

В романе «Человек, нашедший свое лицо» писатель изображает драматическую судьбу прославленного невероятным уродством комического киноактера Антонио Престо. Окруженный шумом рекламы, осыпанный деньгами, пока его уродство служило развлечением для публики, Престо оказался выброшенным за борт, никому не нужным после того, как наука воздействием на железы внутренней секреции вернула ему нормальный человеческий облик. Автор придает сюжету явно памфлетную окраску. Похитив меняющие человеческую внешность препараты, Престо мстит отвергнувшей его среде процветающих бизнесменов тем, что делает своих бывших «друзей» уродами, а губернатора превращает в негра, подвергающегося в этом положении всем прелестям варварских правил расовой дискриминации.

Глубокий гуманизм, боевая антикапитали-стическая направленность произведений Беляева резко отличают их от потока переводной и отечественной подражательной псевдонаучной фантастики первых двух советских десятилетий, в которой все исчерпывалось часто поверхностным использованием научной иДеи и плоским развлекательством.

В начале литературного пути Беляеву пришлось преодолеть немало серьезных трудностей. О первых своих шагах он писал:

«Советская научная фантастика неизбежно должна была пройти стадию ученичества у западноевропейских мастеров. Естественно, мы должны были овладевать стандартными формами. «Голова профессора Доуэля» отражает этот период».

Подражание зарубежной фантастике наложило известный отпечаток на творчество А. Беляева. Но учителями его были, в основном, классики этого жанрё: Жюль Верн, Уэллс, Конан-Дойль, а не их эпигоны. У классиков писатель взял луч1нёе, что составляет основу жанра, создавая ему заслуженную популярность: смелость воображения.

«Привлечь внимание к большой проблеме, — писал он в статье «О моей работе», — это важнее, чем сообщить целый ворох готовых научных сведений... Толкнуть на самостоятельную работу — это Лучшее и большее, что може!' сделать научно-фантастическое произведение».

Острое «чувство фантастического», уменье найти для него заманчивую и одновременно

15*

227

убедительную форму помогало писателю привлекать внимание к большим и важным проблемам. Так родились темы ученого Штир-нера, возомнившего, что он может стать владыкой земного шара, пользуясь массовым «направленным гипнозом» («Властелин мира»), темы природы, в которой вдруг исчез процесс гниения («Нетленный мир»), нет тяжести («Над бездной»), замедлена скорость света («Светопреставление») и т. п.

Это не значит, однако, что писатель не пользовался материалом достоверных научных фактов. Он сознавал, что одна из важных задач научной фантастики — довести до читателя положительные научные знания. «Невозможное» как детонатор творческой мысли читателя не заслоняло у него необходимости раскрывать средствами фантастики увлекательные стороны «готовых научных сведений». В романах «Звезда КЭЦ» и «Воздушный корабль» он пропагандирует технические идеи Циолковского об искусственном спутнике Земли и цельнометаллическом дирижабле; в «Лаборатории Дубльвэ» касается задач продления человеческой жизни; в других произведениях популяризирует, опираясь на фантастический сюжет, теорию относительности, принцип анабиоза, свойства жидкого воздуха и т. д. В то же время в наиболее «невероятных» своих фантазиях он, не без успеха применяя уэллсовский метод, достигает иллюзии полного правдоподобия, используя весь арсенал относящихся к теме современных научных данных.

В «популяризаторских» книгах, однако, перо Беляева заметно слабеет. Жюль Верн мог в «Гекторе Сервадаке» предельно насытить точными данными астрономической науки своего времени описание путешествия герое§ по солнечной системе, — читатель ни на минуту не забывал, что действующие лица романа воспринимают все эти «готовые» сведения, совершая удивительный, невероятный, фантастический полет на оторванном кометой от Земли куске Африки. Популярная астрономия оказывалась благодаря этому окрашенной всеми цветами фантастической радуги. У Беляева идея подводного телевизора в повести «Чудесное око», развернутая им, как всегда, занимательно и остро, имеет познавательную ценность как попытка заглянуть в ближайшее будущее телевидения. Однако фантастики в ней не больше, чем в замысле конструктора, разрабатывающего идею нового, усовершенствованного механизма, или в пятилетием плане, намечающем итоговую цифру продукции, на последний год пятилетки.

Тяга к советской научно-фантастической теме возникла у Беляева задолго до того, как критика «заметила» у него пристрастие к теме зарубежной. Первые попытки («Чудесное око», «Продавец воздуха») представляли собой как бы сплав этих двух линий.

Открытый аргентинским ученым-револю-ционером Жуаном Хургесом секрет расщепления атома, который он стремится передать СССР для использования в мирных целях; подземная лаборатория для разложения воздуха, построенная английским капиталистом Бэйли в глухом уголке Сибири в целях «уничтожения коммунизма» и раскрытая советским

исследователем, — это, конечно, не советская тема и уж совсем не показ социалистического будущего. Но это уже переходный этап.

Со средины тридцатых годов Беляев упорно пробует глубже разработать тему социалистической научной фантастики. Теперь, когда сделана попытка собрать еместе все созданное Беляевым, видней становится не только общий масштаб проделанной писателем работы, но и ее отчетливая социалистическая направленность. Это позволяет пересмотреть некоторые из чересчур прямолинейных оценок, дававшихся в свое время печатью творчеству Беляева.

Следует отметить, что менее известные читателям и критике произведения, особенно поздние повести и очерки, представляют особый интерес той страстной напряженностью, с какой писатель искал решения задач, стоящих перед молодым советским научно-фантастическим жанром. В своих статьях он не только с редкой самокритичностью на конкретных примерах собственных произведений вскрывал противоречия и трудности этого процесса, но и пытался, вырвавшись из них, двигаться вперед.

«Проблема человека приобретает особое значение в наше время, — писал он в статье «Создадим научно-фантастическую литературу». — Интересует меня человек будущего, жизнь, быт коммунистического общества».

В романе «Лаборатория Дубльвэ» Беляев сделал первую робкую попытку в этом направлении; дать развернутый, глубокий показ характера человека будущего он, по собственному признанию, еще не решился, считая себя для этого недостаточно подготовленным. Более широкое отражение нашли у него жизнь и быт коммунистического общества: преображенный Ленинград, «зеленая симфония» социалистических городов, подземный курорт в Арктике, где все достижения науки и завоевания техники поставлены на службу здоровью человека, — эти темы входят в последние произведения Беляева. Смерть помешала писателю полностью решить поставленные задачи.

Неосуществленным осталось и главное — создание яркого, запоминающегося образа положительного героя новой, социалистической эпохи. Беляевский ученый Шгирнер из романа «Властелин мира» запомнился чита- ч, телю, может быть, не меньше, чем жюльвер-новский ученый Шульце из романа «Пятьсот миллионов Бегумы». Но образов, подобных капитану Немо, инженеру Сайресу Смиту, капитану Гаттерасу, у Беляева нет. И дело здесь не в уровне писательского мастерства.

Дело в больших, принципиальных вопросах жанра советской научной фантастики, до сих пор еще полностью не решенных; основной среди лих — о методах реалистического показа человеческих характеров новой эпохи в обстановке, выходящей за пределы сегодняшней реальности.

3

И все же творческий потенциал произведений Беляева, их способность зажигать воображение, их воспитательное и образовательное значение остаются высокими. Что упорный труд писателя в этом направлении был не

228

безрезультатным, свидетельствует тот факт, что многие из его научных фантазий оказались научными предвидениями. Электричество и химия в сельском хозяйстве нашей страны, реактивная авиация, мирное применение атомной энергии в промышленности — обо всем этом он писал четверть века назад, на заре первых пятилеток. Тогда же в повести «Земля горит» он показал в действии Волго-Донской канал. Через два десятка лет, по предварительным наметкам ученых наших дней, будет осуществлен предвосхищенный воображением писателя в романе «Звезда КЭЦ» проект большого искусственного спутника Земли — первой космической станции межпланетных сообщений.

Книги Жюля Верна рождали ученых и исследователей, о чем с законной гордостью говорят его биографы. Выполняет подобную задачу и творчество А. Беляева. Научные проблемы, затронутые в романе «Голова профессора Доуэля» за два года до первых систематических опытов по оживлению изолированных от организма органов, горячо обсуждались на лекциях студентами и преподавателями Ленинградского медицинского института. Большую роль этой книги в привлечении внимания к важной проблеме отмечал профессор В. А. Неговский, смелый новатор в области так называемой «терапии агональных состояний и клинической смерти». Одна из читательниц писала автору: «Прочитав повесть, я сама решила учиться, чтобы стать врачом и делать открытия».

Созданное Беляевым неравноценно*по качеству. Наряду с вещами, заслуженно привлекающими читательское внимание, есть и более слабые. Но было бы неправильным считать менее удачные вещи стоящими «ниже критики» и подлежащими списанию со счета.

В том значительном литературном наследстве, которое оставил писатель, каждое произведение несет в себе следы упорных поисков решения большой творческой проблемы. Уловить раскрывающуюся в противоречиях этих поисков линию роста — задача не только благодарная, но в данном случае и назревшая. Оставаясь какой-то частью сюжетов, тем, средств художественного воплощения — итогом прошлого, данью «ученичества у западноевропейских мастеров», творчество А. Беляева

другой своей частью обращено к нашим дням, обращено к будущему. Оно поднимает ряд важных проблем, в безотлагательном и четком решении которых кровно заинтересована современная советская научная фантастика. Писательский труд А. Беляева, на всех его этапах, заслуживает пристального и серьезного изучения. На сильных и слабых сторонах его творчества есть чему поучиться многим из наших авторов, работающих в жанре фантастики.

Издательство «Молодая гвардия» правильно поступило, выпустив вслед за двухтомником трехтомник избранных произведений писателя. Недавно Ленинградский Детгиз добавил к ним том рассказов Беляева. В получившемся таким образом четырехтомном собрании сочинений популярный писатель как бы вновь рождается для своих прежних, уже порядком повзрослевших читателей, и для тех, кто впервые берет в руки его интересные и содержательные книги.

Встреча старых и новых читателей с собранными воедино произведениями А. Беляева происходит в условиях, весьма отличающихся о г той поры, когда создавались эти произведения. Стремительные темпы развития социалистической науки и культуры, изменение географической и политической карты мира, грандиозные общественные движения, охватившие земной шар, небывалые успехи техники создают сейчас иные перспективы, чем два десятка лет назад, открывают неизмеримо более широкий простор для опирающейся на науку фантазии. Не устарели ли книги Беляева?

Нет, не устарели.

В них присутствуют смелая фантастика, зовущая к победе над «невозможным», и острое сюжетное мастерство, вводящее в мир сложных и противоречивых явлений, в которых надо уметь разобраться. Соединенные с раскрытием социальных закономерностей, они дают плодотворное направление мыслям, интересам, вкусам читателя.

Многие из научных фантазий Беляева оказались предвидениями, и это говорит о том, что творчеству его, одушевленному лучшими идеями нашего времени, вполне по пути с задачами, которые ставит сегодня перед нами советская действительность.

Полтавский С. Второе рождение писателя-фантаста // Звезда. — 1958. — № 2.

Цандер предлагал построить межпланетную ракету с крыльями, а в качестве горючего использовать части конструкции, которые станут ненужными при достижении ракетой больших высот. Идея заключалась в том, чтобы получить космические скорости при сравнительно небольшом, технически осуществимом весе ракеты и приемлемом запасе топлива. Проект Цандера, опубликованный в СССР, стал достоянием ученых многих стран. Он обсуждался в авиационных лабораториях Западной Европы и США. Советский ученый не ограничился лишь теоретическими расчетами: он разрабатывал конструкцию крылатой межпланетной ракеты (комбинация самолета и ракеты), много потрудился над тем, чтобы разрешить проблему автоматического сжигания металла (частей конструкции ракеты), проблему превращения этого металла в топливо.

В письмах к Н. А. Рынину изобретатель делился своими замыслами, удачами и огорчениями. «...Я все время работаю... занимаюсь опытами по сжиганию металлов и по построению ракеты, использующей свой собственный строительный материал в качестве горючего», — говорится в письме от 26 декабря 1928 года. «Осенью прошлого года изготовлял разные сплавы с магнием и испытал их на сжигаемость в воздухе. Теперь я строю распылители-горелки для жидкого металла и подготовляю опыты по определению действия бензиновой ракеты»...— рассказывал Ф. А. Цандер , в другом письме.

Жизнь талантливого инженера и ученого Ф. А. Цандера оборвалась в самом расцвете его творчества — он скоропостижно умер. Неопубликованные письма Ф. А. Цандера, хранящиеся в архиве ленинградского профессора, дают дополнительные сведения о творческих поисках и планах одного из родоначальников советской ракетной техники.

К Н. А. Рынину, воплощавшему в одном лице ученого-энциклопедиста и литератора, тянулись все, в ком научная и художественная литература пробуждала интерес к познанию заоблачных высот. Среди писем к Н. А. Рынину мы обнаружили несколько открыток, присланных из города Кирова. На первой открытке детской рукой выведено: «Прошу прислать мне наложенным платежом следующие Ваши книги...» Далее шел перечень изданий с указанием их цены и общим итогом в рублях и копейках: юный корреспондент рассчитывал только на свой бюджет! А внизу подпись: «Боря Ляпунов». Разумеется, профессор выслал книги без наложенного платежа. Через несколько лет Боря Ляпунов прислал второе письмо. Теперь он рассказывал о своей мечте — он решил посвятить себя авиации и межпланетным сообщениям. Он знает все книги профессора, он прочел все, что написано К. Э. Циолковским, Жюлем Верном, Александром Беляевым, и жаловался, что нет такого учебного заведения, где бы готовили астронавтов. Еще через год корреспондент из Кирова уже подписывался «Борис Ляпунов» и просил совета, куда же ему все-таки пойти учиться после десятилетки.

Еще несколько лет спустя Борис Валерианович Ляпунов окончил Московский авиационный институт. Ныне он писатель, автор ряда научно-популярных книг по ракетной технике.

Года три назад в «Молодой гвардии» готовился к изданию трехтомник избранных произведений Александра Беляева. Редактор этого издания Б. Ляпунов ездил в город Пушкин, где работал прикованный к постели писатель и где он умер в начале войны. Ляпунову не удалось найти ни единого листка из архива писателя: все погибло. С тем большим интересом я стал читать письма А. Р. Беляева, сохранившиеся в архиве профессора Рынина.

Этих писем несколько. Они позволяют нам заглянуть в творческую лабораторию талантливого писателя-фантаста, показывают, как зарождались его замыслы. Беляев черпал из добротных источников! Под влиянием научных трудов К. Э. Циолковского он написал роман «Воздушный корабль». Как только это произведение стало печататься в журнале «Вокруг света», оно сразу же было замечено К. Э. Циолковским. И Константин Эдуардович прислал 10 декабря 1934 года следующее письмо в редакцию журнала: «Рассказ... остроумно написан и достаточно научен для фантазии. Позволяю себе изъявить удовольствие тов. Беляеву и почтенной редакции журнала. Прошу т. Беляева прислать мне наложенным платежом его другой фантастический рассказ, посвященный межпланетным скитаниям, который я нигде не мог достать. Надеюсь и в нем найти хорошее. Прошу переслать письмо тов. Беляеву. С приветом, Циолковский».

Второй роман, о котором шла речь,— «Прыжок в ничто». В создании его много помогал Н. А. Рынин. Судя по письмам писателя, он по частям читал этот роман профессору, обсуждал с ним научные проблемы, пользовался его советами.

«Я послал Циолковскому экземпляр романа и письмо, в котором сообщал, что

121

предполагал даже посвятить этот роман ему, но опасался, будет ли роман этого достоин», — пишет А. Р. Беляев Н. А. Ры-нину. Опасения у писателя возникли потому, что в это время в газете «Литературный Ленинград» появилась рецензия, которая резко критиковала роман «Прыжок в ничто». Иначе отозвался об этом произведении К. Э. Циолковский. В письме от 5 января 1935 года он сообщил

А. Р. Беляеву:

«Ваш рассказ «Прыжок в ничто» прочитал и по поводу его могу высказать следующее. Роман содержательнее, научнее и литературнее всех известных мне оригинальных и переводных произведений на тему «межпланетных путешествий», поэтому я буду очень рад появлению второго издания. Он еще более распространит интерес к великой задаче XX века.

Одни изобретают и вычисляют, другие более доступно излагают эти труды, а третьи посвящают им роман. Все необходимы, все драгоценны».

Получив этот отзыв, А. Р. Беляев воспроизвел его в письме к И. А. Рынину от

12 января 1935 года.

Вскоре вышло в свет второе издание романа. К. Э. Циолковский, как известно, написал к этому изданию предисловие, а Н. А. Рынин — послесловие. Оба горячо поддержали произведение писателя-фан-таста.

Александр Беляев, веривший в осуществимость космических полетов, оставивший богатое литературное наследство, использовал для пропаганды науки среди молодежи и юношества не только свое перо. Вместе с Н. А. Рыниным он хлопотал о создании в парках Ленинграда и его пригородов уголков занимательной науки с обязательным показом в них будущих космических полетов. В Пушкине писателю это удалось, кажется, осуществить. Он писал Н. А. Рынину 27 февраля 1940 года:

«В продолжение полутора лет я муссировал в местной газете мысль о необходимости создать в пушкинских парках для ребят уголок занимательной науки, и в частности межпланетных путешествий. Я добился цели. Для начала к летнему сезону предполагается соорудить макет межпланетной ракеты в натуральную величину, примерно 20X2 метра — ракета «2017» Циолковского. Внутри ракета будет оборудована «астронавигационными приборами» и пр. Осмотрев ракету, посетители смогут совершить и межпланетное путешествие— за иллюминатором будет установлена кинобудка... О постройке ракеты имеется уже постановление райкома ВКП(б)».

Когда читаешь эти строки, невольно возникает вопрос: разве сейчас интерес к космическим полетам уменьшился? Как были бы благодарны наши юноши тем инициативным людям, которые ныне взялись бы за осуществление столь хорошей мысли писателя А. Р. Беляева! И в пуш-

кинских и в ленинградских парках хорошо бы устроить «ракетодромы», которые наряду с книгами о межпланетных путешествиях еще более распространили бы «интерес к великой задаче XX века».

***

...Незадолго до своей смерти (1942 г.) Н. А. Рынин работал над подготовкой нового выпуска «Межпланетных путешествий». Он назвал этот труд «Завоевание неба», включив в него новый обширный материал. Чтобы судить о том, какую предварительную работу проделал ученый, достаточно сказать, что только список обобщенных им научных и литературных произведений — «Библиография» — занял 692 страницы машинописного текста!

И вот неизданная рукопись лежит перед нами. Листки-добавления, сделанные от руки в самые последние дни жизни... Вот строки, которые звучат сейчас особенно значимо:

«Когда в 1924 году я начал знакомиться подробно с вопросом межпланетных сообщений, меня вначале смущал иногда вопрос: не за химерой ли я гоняюсь? Достижимы ли и осуществимы когда-нибудь эти сообщения? Победит ли человек в конце концов земное тяготение и унесется ли в неведомый и таинственный космос? Однако подобные сомнения и колебания скоро уступили место твердой уверенности в положительном опыте. Я осознал, что да, цель достижима... Идеи Циолковского нашли живейший интерес в моей душе... И я решил разработать их, но уже не в виде заманчивых фантазий, а на основе положительных наук, следуя примеру Циолковского. И вот теперь... вижу, что я не обманулся в своем стремлении...»

Эти строки Н. А. Рынина — одно из многочисленных свидетельств той уверенности, которую издавна питали советские ученые: недалеко время, когда человек впервые покинет нашу планету и раскроет новые дали Вселенной.

Сохранилось воспоминание Ф. А. Цандера о его встрече с В. И. Лениным в конце 1920 года. Это произошло на конференции изобретателей, где Ф. А. Цандер выступал со своим проектом межпланетного корабля.

«Перед докладом мне сказали, что будет В. И. Ленин, — рассказывал впоследствии ученый. — Вначале я очень волновался, а потом с воодушевлением начал убеждать аудиторию в возможности полета человека на другую планету, познакомил ее со своими расчетами и конструкцией межпланетного корабля-самолета. Я видел, как внимательно В. И. Ленин слушал мой доклад, и это придавало мне особые силы. После доклада меня пригласили к В. И. Ленину. Я был очень смущен. Но Владимир Ильич с такой простотой расспрашивал меня о моих работах и планах на будущее, что я даже несколько злоупотребил его временем и очень подробно рассказал ему о своих трудах и

122

о своей мечте во что бы то ни стало построить ракетный межпланетный корабль. В конце беседы Владимир Ильич крепко пожал мне руку и обещал поддержку. После этой беседы я стал работать с еще большим воодушевлением» («Правда» от 14 апреля 1958 г.).

Вспомним, какое это было время! Еще продолжалась военная интервенция Антанты, западный мир смотрел на нас не только глазами Герберта Уэллса, который видел «Россию во мгле». Выли «просвещенные» представители Запада, которые нас и за людей-то не считали. «Это — разбойники, крокодилы», — отзывались о нас в аристократических салонах Лондона.

В. И. Ленин рассказывал,' что эти слова ему буквально были «переданы одной английской художницей, которая слышала это выражение от одного самого влиятельного политика» (В. И. Ленин. Соч., т. 32, стр. 199).

Есть основания предполагать, что этой английской художницей была Клэр Шеридан, кузина Уинстона Черчилля, приезжавшая в сентябре 1920 года в Москву, встречавшаяся с В. И. Лениным и сделавшая его скульптурный портрет.

И вот «разбойники», окруженные действительно разбойными бандами интервентов, мечтали уже тогда о полетах к звездам, разрабатывали конструкции космических кораблей! А глава государства, у которого было по горло неотложных дел — военных, политических, дипломатических, который был озабочен тем, как прокормить блокированную «просвещенными» европейцами, голодную республику, — находил время выслушать молодого советского ученого, разработавшего проект космического корабля. Выслушать и поддержать его начинания.

Прошло всего лишь четыре десятилетия, и Советский Союз первым распахнул окно во Вселенную, заставив при этом расступиться высокомерных и наглых пророков из чужого лагеря. За первым в мире искусственным спутником Земли последовал запуск советских ракет, которые первыми доставили с Земли вымпел на Луну, первыми сфотографировали обратную сторону естественного спутника нашей планеты, первыми доказали, что путь в 12 тысяч километров можно покрыть всего лишь за полчаса! А недавно стартовал в космос первый в мире корабль-спутник. Его вес — 4 тонны 540 килограммов. На его борту — герметическая кабина с грузом, по весу примерно равным человеку, а также со всем оборудованием и аппаратурой, необходимыми для будущего космонавта. Этим запуском, как указывалось в сообщении ТАСС от 15 мая 19(50 года, «положено начало сложной работы по созданию надежных космических кораблей, обеспечивающих безопасный полет человека в космос».

Стоит заглянуть в архив ветерана космонавтики Н. А. Рынина, прочитать опубликованные им в разные годы проекты ученых и изобретателей и сравнить это с сообщениями сегодняшних газет, как сразу чувствуешь, что мир находится накануне одного из величайших событий в истории человечества. Нет нужды перечислять сложные научные проблемы, решенные предыдущим зондированием Вселенной, запусками спутников и космических ракет. Стоит взять наугад чуть ли не любую статью из числа публикующихся в наши дни, и мы увидим, какие практические вопросы уже обсуждаются в нашей печати. Космофизиологи решают, к примеру, в каком положении относительно оси ракеты должен находиться космонавт в момент старта корабля, какой костюм рекомендовать смельчаку, чтобы он мог без вреда для своего здоровья осуществить этот полет.

Во всем мире теперь не сомневаются, что сроки осуществления первого полета человека в космос зависят от советской науки, от советских людей.

«Русские лидируют», — таковы самые характерные высказывания западных ученых и обозревателей.

«Советские ракетостроители находятся впереди своих американских коллег на таком же расстоянии, как в 1957 году, а может быть, и еще дальше», — отмечает английская газета «Гардиен».

* * *

В архиве Н. А. Рынина имеются заметки о первой международной выставке моделей межпланетных летательных аппаратов. Она состоялась в Москве в 1927 году. По записям Н. А. Рынина, в числе ученых, приславших свои работы в советскую столицу, были американец Р. Годдард, француз Р. Эно-Пельтри, немец Макс Вальер и другие. Примечательный факт! Первая международная выставка моделей-проектов космических кораблей состоялась не в Ныо-Йорке, не в Лондоне, не в Париже, а в столице Советского государства, которое в ту пору справляло лишь первое десятилетие своего существования. Тридцать лет спустя, в сороковую годовщину Октября, в Москве, а затем и на международной выставке в Брюсселе была показана уже не модель, а точная копия первого в мире искусственного спутника Земли — той советской лаборатории, которая распахнула окно во Вселенную.

Ныне во всем мире уверены, что недалеко то время, когда на международных выставках будут демонстрироваться модели космических кораблей, совершивших первые полеты с человеком вокруг нашей планеты. В решение этой задачи внесет свой вклад и советский народ.

Сонкин М. Так начиналось // Звезда. — 1960. — № 9. — С. 116— 123.