Источники Адама, в том числе подсказанные мастером, уверенно сообщали, что инженерный корпус армии США определенно склоняется к трехуровневой версии «Сумукана», которую независимо друг от друга разработали UCC и Motorola. У обоих производителей были огромные ресурсы, огромные возможности и огромный опыт сотрудничества с военными. В эту огромность и прыгал, паруся штанами, маленький Boro Security — как пуделек новоселов в отточенный годами спарринг соседских ротвейлеров. Порвать, быть может, и не порвут, но унизить могут сильно.

Разогнать опасения мог мастер. Обычно он это делал тремя фразами за полминуты — когда хотел утешить. Иногда не хотел. Вернее, исходил из нечеловеческого подхода «Страдания облагораживают, а исправленная ошибка полезней несовершённой», вынесенного из каких-нибудь ближневосточных зинданов или дальневосточных клетей. Адам, к счастью, таким опытом не обладал и суть подхода разобрал методом невкусных проб:

Теперь мастер от утешений или педагогического иезуитства вовсе уклонился, ограничившись извинением перед Адамом — а Адаму пришлось извиняться перед шефом Дуазье. Мастер умчался домой по звонку жены, рыдающей в связи с тем, что малец травмировал ногу. Мастер железный парень, но на семье повернут — железно и до упора. Адам обычно это ценил и подозревал, что сам станет таким, когда наконец попадет в чей-нибудь хомут (не твой, Лора). Здесь и сейчас готовность мастера обменивать миллионный контракт на ритуальное исполнение отцовского долга раздражало и беспокоило. Адаму хотелось срочно утешить мастера, привести в рабочее состояние и все такое. Однако он с трудом представлял себе человека, способного утешить Расти Харриса. Представить последствия такого эксперимента было еще сложней, при всей любви Адама к слэшерам и мистическим триллерам.

Ладно, мастеру виднее. И времени в обрез, но хватало. Встреча назначена на пять, презентация готова, Адам шлифанет ее в одиночку – да и в дороге, считая перелет, пара часов для обсуждения есть. А мастер будет на подхвате. Так договорились – и мастер рванул домой.

Но не дай бог сорвется. Не дай бог всем.

Не сорвалось.

В самолете мастер послушно кивал в такт Адаму, елозил пальцами по подсунутому планшету и вроде даже отвечал в лад, но пару раз тормознул с ответами. Адам прервался и спросил, все ли в порядке. Мастер встряхнулся, извинился и сказал, что да-да, теперь все. Вольно, солдат.

И тут же лихо и быстро, в редко используемой манере парашютного диверсанта объяснил Адаму, что инженерный корпус остро нуждается не просто в работающей системе безопасности, но в системе, во-первых, универсальной, во-вторых, инновационной, в-третьих, испытанной практикой, в идеале — как в Штатах, так и в максимально отличающихся условиях, например, ближневосточных. А такой системы нет ни у кого, кроме Boro. Мы предлагаем заказчику пятиуровневое обеспечение безопасности, проверенное хоть и гражданскими пользователями, но в довольно боевой обстановке. Мы готовы, не выходя за рамки «Сумукана», подключить и шестой уровень, химическое производство для этого у нас разработано и подготовлено. И мы, Адам, ставим цену, перед которой устоит разве что материально заинтересованный конкурентами заказчик — а мы с тобой не верим, что в инженерном корпусе есть такие. Так даже если и есть — что нам мешает разбудить в них встречный интерес?

Адам чуть было не принялся громить и давить, да вовремя заметил чугунность фаса и вылезший акцент мастера. Понятно. Любимая маска: «Деревенщина учит столичных придурков жизни». Она, надо сказать, мастеру удивительно шла. Многие знакомые Адама считали чугунный прикус естественным свойством главы Boro Security, в связи с чем заместителю главы изо всех сил сочувствовали.

— Запугаешь там всех, — буркнул Адам недовольно.

Расти снова сменил акцент, в которых, кажется, давно запутался сам, и сказал тоном мелкого сутенера:

— Дета, соски вверх, гусак обопрется — не слезет.

Вернувшись к привычному и почти уже не странному говору и тону, деловито закончил: наши козыри — качество, уникальность и эффективность, наш стиль — честность и обаяние. Сегодня мы должны их зацепить — чтобы они нас запомнили, заинтересовались и согласились как-нибудь посмотреть нас в действии. Мы даже не будем напоминать, что Motorola по ноздри в слияниях-поглощениях, а UCC, ну, это они лучше нас знают. Мы четко скажем, что в нынешней версии цена вот такая, а интеграция всех систем безопасности и апгрейд до реального шестиуровневого «Сумукана» сделает цену совсем другой. Впрочем, про деньги говорю я и в крайнем случае, как старый неприятный человек. Первый номер работаешь ты — уверенно и с блеском, помнишь?

Адам помнил, конечно. Сразу так договорились. Во-первых, потому, что пока инженерный корпус формально искал поставщиков для восточноевропейских баз — а за Восточную Европу в Boro отвечал Адам. Мастер, который знал всё про всё, к Восточной Европе был абсолютно равнодушен и полностью полагался на младшего партнера. Во-вторых, решающий голос в группе заказчиков был у женщины. За женщин Адам отвечал по умолчанию.

Поэтому переговоры катились как по маслу. Выделение масла адамовой роговицей происходило почти натурально и почти непроизвольно — и не по вине дикой алабамской жары. Пэм Райерсон была пригожа, фигуриста и смугла. Адам на таких западал без дополнительного принуждения. Отдельным его пунктиком была шея – а в шею начальницы департамента закупок инженерного корпуса армии США хотелось пасть лицом и делать что-нибудь медленно и чутко. Строгий костюм с неожиданно крупной сиреневой брошкой на неожиданно крупной и, хочется верить, не сиреневой, груди убивал окончательно. И колец на пальцах Райерсон не было. Адам пару раз терял мысль – на речи это не сказывалось, спасибо картинкам, но бархатистость в голосовых связках превысила разумный уровень.

Райерсон выглядела вполне тефлоновой, но Адам понимал, что ей внимание такого красавчика, даже утрированное, должно льстить. А сдерживаемый изо всех сил интерес не красавчика, но солидного мужчины – тем более. Такими соображениями, не исключено, вдохновлялся уже мастер. Не подраться бы, кстати, подумал Адам почти всерьез.

И тут Райерсон неожиданно спросила:

— Хорошо, а как быть со средствами подавления?

Адам, рассказ которого про тройную страховку устойчивости связи был оборван на самом высокотехнологичном термине, хлопнул губами и глазами, прищурился и посмотрел на начальницу департамента как старшеклассник на эффектную мамашу лучшего друга. И спросил почти томно:

— Подавления живой силой?

Вот тут-то и пригодится снимок блюющей живой силы, пытавшейся подавить прообраз «Сумукана» на первых полевых испытаниях. Добровольцам пришлось доплатить по полтиннику сверх обещанного, но удовольствие стоило дороже.

Лэнгдон, помощник Райерсон, придавил веками толпы чертиков, прыгавших в глазах. Пэм, шевельнув округлостями, объяснила:

— Вы готовы к подавлению «Сумукана» комплексным механическим, термическим, волновым и электронным воздействием?

— Тип «Морриган»? – так же томно уточнил Адам. Чертики в глазах Лэнгдона раздвинули веки и застыли. Райерсон сказала:

— Например.

— Тип «Морриган» разрабатывается в России, Китае и Израиле. Промышленно не освоен, в интересующий нас сектор не поставляется и в обозримом будущем поставляться не будет.

Пэм наконец улыбнулась, откинулась на спинку кресла и сообщила:

— Устаревшие данные.

Адам осведомился:

— Израиль вписался в конфликт на стороне арабских повстанцев? Или Китай открывает свой филиал на Ближнем Востоке?

— Еще одна попытка, — предложил Лэнгдон.

Адам серьезно сказал:

— Ерунда. В России это замороженная разработка под эгидой тамошней нацгвардии или как она там называется, производство перешло в частные руки, военные и специальные разработки перестали финансироваться, завод спокойненько шлепает бытовые медиаплееры.

— Устаревшие данные, — повторила Пэм с удовольствием, и Адам подобрался. Мастер, кажется, тоже.

Стимулировать беседу не потребовалось. Лэнгдон сказал:

— Месяц назад российский завод «Потребтехника» отдан в управление Объединенной машиностроительной группе – откровенно государственному концерну откровенно военной направленности.

— Это меняет дело, — озадаченно сказал Адам и посмотрел на мастера.

Мастер откашлялся и, не педалируя тон английского профессора, объяснил, что устойчивость к комбинированному воздействию предусмотрена даже действующей системой, не говоря уж про то, что мы, в отличие от уважаемых конкурентов, называем реальным «Сумуканом», но против инновационных форм воздействия нужны, безусловно, дополнительные уровни защиты – и мы их надстроим, когда и если это потребуется.

Лэнгдон одобрительно кивал, а Райерсон безмятежно сказала:

— Хорошо, но хотелось бы посмотреть на эту устойчивость в полевых условиях. Это возможно?

— В любое время, — сообщил мастер, совершенно не сияя.

Адам снова ему позавидовал и решил, что отдавать всю инициативу глупо. А то получится, что он тут попка, который презентации декламирует да голосом играет. Дождавшись, пока мастер обсудит с Райерсон возможные даты и сойдется на семнадцатом декабря, Адам вполголоса сказал:

— Очень странно.

И с удовлетворением отметил, что Райерсон повернулась к нему всем корпусом и коленками, красиво и продуманно. Не зря я масло источал. И она не зря в гости собирается. Поклевка пошла, теперь главное вести, не спугивая. Адам продолжал вполголоса, интимно так:

— Мы имели дело с «Потребтехникой», еще при моем предшественнике, да покоится он с миром. Он лично вел переговоры о возможности сотрудничества – ну, надо было узнать обстановку и перспективы русских по нашим направлениям. Он выяснил – так, господин Харрис? – подробности заморозки наступательных проектов, а заодно укрепился в убеждении, что шеф предприятия – он и генеральный директор там, и совет директоров, и владелец, если не ошибаюсь – что этот парень не собирается уступать контроль кому бы то ни было ни на гран. Поэтому парень шарахался от государственной поддержки, от сотрудничества с нами тоже отказался довольно резко. И Колин, мой предшественник, в меморандуме указал, что такой человек не передумает. Ошибся, получается.

Райерсон кивнула и хотела объяснить, но Лэнгдон, дурачок, ее опередил:

— Не ошибся. Этого человека выкинули с завода и сейчас судят.

— За что? – удивился Адам.

Теперь Райерсон успела первой:

— Очевидно, за упрямство и резкость. Не отдал завод корпорации – получай уголовное расследование. Обычная история для России, не знаете разве? Но там, кажется, и криминальные дела, домашнее насилие или даже убийство — я не вникала. Это неважно, важны последствия, не так ли?

— В причинно-следственных связях мы не уверены, — влез все-таки Лэнгдон. — Может, поводом для смены собственника стало криминальное событие, может, наоборот. Государственные концерны в России сейчас активно набирают активы, в том числе разбойничьими методами. Им можно. Не зря корпорация называется ОМГ.

— Характерно, что по-русски аббревиатура «О мой бог» будет такой же, — авторитетно сообщил Адам.

— Вы знаете русский? — уточнила Райерсон.

Адам кивнул, с ужасом сообразив, что по-русски аббревиатура будет все-таки другой.

— Но ведь «Бог» по-русски – он на букву b, — сказала Райерсон.

— Еще есть «господь» — как раз на g, — лениво пояснил Адам, молясь всем алфавитам мира.

Пронесло. Райерсон кивнула, встала и отправилась пожимать гостям руки. Походкой богини.

Процедура Адама завела настолько, что он едва не пригласил Пэм в ресторан немедленно. Не исключено, что Райерсон этого и ждала – и не исключено, что согласилась бы. Адам сдержался совершенно невероятным усилием воли. Сопоставимого усилия потребовало размыкание рук и отрывание взгляда от глаз Пэм. Глаза были прекрасны – как он раньше-то…

Прекрасные глаза обещали лазурные вспышки вполнеба, ледяную свежесть, шоколадное тепло и прочие восторги. Матерь божья, вспыхнула в голове почти незнакомая фраза – гены зашевелились, не иначе.

Адам уже не обращал внимания ни на внезапную сумрачность мастера, ни на гипсовую морду Лэнгдона, изо всех сил старавшегося сохранять невозмутимость. Дисциплинка у них в корпусе была та еще. Плевать.

Недельку подождем. А сегодня, например, можно к Лоре съездить, с бутылочкой и без приглашения. Иначе лопну.

Мысли по этому поводу и трудный выбор между шампанским и белым вином занимали Адама на пути через точки безопасности инженерного корпуса – слабенькими они тут были, а с другой стороны, чего охранять-то. Миссис Райерсон разве что. Эта мысль была лишней — Адам снова разгорелся. Климат способствовал. Адам поспешно стащил надетую было куртку. Мастер жары не замечал — как обычно. Он, похоже, ничего вокруг не замечал — и это было уже необычно. Но Адам обратил на это внимание, лишь когда сопровождавший сержант напомнил, что останавливаться запрещено, извините. А кто останавливается-то, удивленно подумал Адам, оглядываясь на мастера. Мастер застыл, разглядывая тень. Его всегдашний загар, обновленный латинской поездкой, выглядел удивительно нездоровым — как тень примерно. Мастер посмотрел на сержанта странно и тут же нагнал Адама.

Они послушно сели на заднее сиденье вполне гражданского джипа GM, подтвердили сержанту, что арсенал «Редстоун», музеи космоса и искусств, а также ботанический сад осматривать категорически не намерены, а желают в аэропорт. Сержант веско повторил инструкции юному водителю, козырнул, хлопнул дверью. Машина тронулась – и мастер сразу сказал Адаму:

— Доставай планшет.

— Зачем? – удивился Адам, собиравшийся говорить и, может, петь совсем о другом.

— Опозорились сейчас с этим заводом, надо понять, о чем речь.

Мастер был неоправданно возбужден – как будто не он минуту назад болтал носом в районе солнечного сплетения. Раньше Адам таких перепадов настроения за руководством не замечал.

— Разве опозорились? – удивился он. — По-моему, наоборот, позволили людям блеснуть эрудицией – всем приятно. На самом деле, какая…

— Адам, не сейчас, — сказал мастер и кивнул на водителя, которому было жутко интересно. – Просто посмотрим.

— Да без проблем, — сказал Адам, снисходя к мельтешению начальника, вытащил планшет и отдался поисковому рикошету.

Мастер молча косился, потом не выдержал:

— Правозащитные сайты смотри.

Адам знал, что такое правозащитные сайты и почему на них можно найти профильные данные – но удивился тому, что про это знает мастер. Или это Адам его в свое время просветил? Если так, ничего странного: память у мастера была как юг Луизианы, увяз — не выберешься.

— «Потребтехника», да, — продолжал инструктировать мастер, и акцент у него был неопознаваемый. — Есть? Большой резонанс вызвало силовое и спорное с юридической точки зрения изъятие бизнеса у владельца завода «Потребтехника»… Все, что ли? Так. Русскую версию открой.

— Зачем?

— Ты же русский учил.

— Учил… — убито согласился Адам и открыл русскую версию, неслышно бормоча все известные с детства польские слова — и все были к месту.

— Ссылки тоже открой, — велел мастер.

Он несколько секунд рассматривал экран, потом откинулся на сиденье и закрыл глаза. Адам так и не понял, слушает ли мастер, как несчастный подмастерье бьется с невозможным этим языком, запинаясь и перевирая все что можно. Мастер не проронил ни звука, пока Адам не закончил кривой пересказ стандартной, видимо, для современной России рейдерской истории с участием государственного холдинга и строптивого нувориша, разыгравшего стандартный, видимо, для всякой России сюжет с толстовско-достоевским истреблением жены и любовницы. И в самолете мастер тоже не проронил ни звука, потому что заснул до взлета. А на следующий день позвонил уже из Канады.

Соболев пошел и даже принялся послушно, при этом не выпадая из терминального состояния, выполнять рекомендации начальства. Часа два он прочесывал источники, говорил с кем можно, подмаргивал кому нельзя, раскидывал запросы с намеками, залез, конечно, к Jane`s, в фонд Джеймстауна и на пастбища глашатаев Армагеддона типа DEBKA. Наконец откинулся на спинку кресла и с ненавистью посмотрел в окно. Окно было хмурым. Будущее тоже. Ни надежды, ни просвета.

За год отдел был разгромлен дважды, полностью и сокрушительно: сперва изменой Мотеева, затем смертью Панченко. Первый сдал врагу всю сеть, второй унес в могилу данные о не входивших в сеть «солистах» – и о том, сколько их, и остались ли вообще «солисты» у службы.

Соболеву грех было жаловаться: после норвежского провала он думал, что состарится в аналитиках, а потом будет до маразма преподавать склонение скандинавских языков. Перевод замом в атлантический отдел казался джек-потом. А оказался десантом на пепелище, где не осталось ни дома, ни травинки – лишь растерянная молодежь, собранная по математически не рассчитываемому принципу. Даже Егоров по меркам службы был молодым, несмотря на десять лет в отделе Австралии и Британского Содружества. Он должен был стать замом Панченко, единственного из руководителей, полностью выведенного из-под подозрений, – и плести под его началом новую сеть из панченковских загашников. По тому же загашниковому принципу — чтобы даже руководство отделов формально выводилось за штат службы, совсекретно прикомандировываясь к невинным московским и питерским компаниям да ведомствам, никак не связанным с Лесом .

Но Панченко умер в день подписания приказа о ликвидации трех старых отделов и создании на их базе двух новых. И по этой уважительной причине так и не въехал в новый кабинет — вице-президента некоторой фирмы «Экспортконсалтинг». А в кабинет руководителя отдела технической инвентаризации «Экспортконсалтинга», который Панченко занимал последние три года, не успел въехать Егоров. Он сразу освоил кресло вице-президента, со всеми его замысловатыми спецификациями.

И Соболева сразу в замы взял. Непонятно почему. Ведь на установочной беседе Соболев знай возражал.

Егоров пел про скупку идей, технологий и мозгов, каковая скупка является первоочередной для любого государства. Одни, говорил Егоров, делают все в открытую, как Штаты и Израиль, а другим приходится тихариться. Вот от нас с вами, Леонид Александрович, тихая эффективность и требуется.

А у нас ресурсов нет, сказал тогда Соболев. Егоров серьезно возразил: ресурс есть всегда. Вспомните Эйтингона и Судоплатова, которые за пару лет ни на чем, на еврейском происхождении и идейной накачке, квалифицированнейшую сеть на весь мир создали. У нас не осталось ни происхождения, ни накачки, ни иного ресурса, ответил Соболев. У Китая они есть — он прет и тупо платит. У Ирана есть — он типа главный антиамериканец. У "Аль-Каиды" есть… Егоров заухмылялся, Соболев тоже заухмылялся, пояснил: ну, теперь-то она существует. И продолжил: сотрудничество с другим государством любой источник начинает, чтобы заработать, переехать или потому, что считает это красивым. А у нас никто не хочет жить, на нас западло работать, мы никто.

Деньги, напомнил Егоров. Соболев ухмыльнулся. Егоров кивнул и продолжил: русское происхождение. Н-ну да, сказал Соболев. Последний козырь. Правда, порченый. И потом — через полгода после того, как мы пустим этот козырь в ход, наши братья по разуму примутся всех русских по заграницам отлавливать. Всех, под мелкий гребень. Егоров пренебрежительно ответил: им китайцами еще ой сколько заниматься. Но в целом вы правы: после Мотеева надо немного посидеть и дать ситуации успокоиться, раз все криво так идет. Дать предателям предать с минимальным ущербом. А потом вспомнить про русское поле.

На том они и сошлись, между прочим. На том Соболев и согласился. А теперь выяснилось, что справка дороже работы на перспективу. Кабинет дороже дела. Как привычно и обидно. Был бы еще кабинет толковый.

Апартаменты Панченко достались Соболеву в нетронутом виде – и с пожеланием не трогать и дальше. Спасибо хоть новому техинвентаризатору разрешили передвинуть допотопный компьютер со стола на дальнюю тумбочку, заново приладив к нему все провода, в том числе очевидно лишние. Соболев не возражал. Ну, гроб, ну, шуршит. Жрать не просит, чего возражать-то.

Теперь компьютер зашуршал сильнее. Соболев отвлекся от безнадежно оловянного окна и успел заметить затухание красных огоньков на системном блоке, видимо, вспыхнувших секундой раньше.

Здрасьте, пожалуйста. Агония, что ли? Как бы он в рамках агонии пожар не сотворил, равнодушно подумал Соболев, прикидывая, можно ли выключить комп, не вставая с места. Например, метко брошенным ежедневником.

Комп запищал. Пришлось встать, подойти и рассмотреть. Паленым не пахло. Соболев включил монитор. По экрану вдоль серой сетки допотопного файлового менеджера ползла сиреневая полоска высотой в два курсора.

Экран накрылся, понял Соболев – и тут полоса замигала и на ней проступили серые буквы: «Hello uncle».

Соболев посмотрел по сторонам, подумал, вытащил из тумбочки клавиатуру, пристроил ее рядом с монитором и набил ответное hello. Оно появилось на нестерпимо яркой изумрудной строчке, перечеркнувшей экран пониже сиреневой.

Еще ниже возникла новая сиреневая строчка, померцала и позволила продавиться порции серых литер – на сей раз невнятных: «4 bca ncuy g5u mtyw 601 mno7 tz6 pfxx 9q9 s221».

Соболев покусал губу, разглядывая цифры. Собеседник с той стороны напечатал с абзаца: «Cntn????» Губе стало больно. Соболев сообразил, что это уже вопрос, продолжать ли, нагнулся и одним пальчиком напечатал по-английски: «Ошибка, не могу читать». Получилось как в отчете электронного прибора, но тут уж не до красот.

«4, смотри 4», — замигало серым по сиреневому. Тут же с новой строки: «Подтверди, быстро».

Делать было нечего. Соболев быстро щелкнул по четверке.

Комп пискнул, цветные строчки на миг стали ярче и тут же пропали. Осталась сетка, делящая экран на три столбца с парой бессмысленных буквосочетаний на каждой. Буквосочетания были теми же, что и до сеанса связи, кириллическими и длинными, будто название ошметка древнего файла в недружественной кодировке. В отличие от файлов, эти буквосочетания не открывались. Никак.

Соболев подтащил стул, сел, напрягшись, вспомнил способы обращения с DOS-овскими файлами и попытался хотя бы найти описание объектов или иным способом залезть в четвертый из них, видимая часть которого читалась «~РйЙяпачЧфЫДэПРгрекнапЖД-да». Вдруг это и есть четверка-раскодировщик.

Не срослось. Соболев простучал остальные объекты, попробовал разобраться в операционке компа или вызвать дерево каталогов, убедился, что человеческие методы машина не понимает, и тягостно задумался, шарахнуть по ней с ноги или позвать кого умеющего. Да некого было звать: комп ставили и переставляли спецы из Леса, а здесь был не Лес, а покрышка, и в это крыло ходу работникам покрышки не было. Да кабы и был – что разобрал бы сисадмин из айти-департамента «Экспортконсалтинга» в допотопном железе и закриптованном софте?

Комп снова пискнул, экран перехлестнуло сиреневым, надулась надпись:

— Что с дядей?

— Его нет, — без паузы напечатал Соболев. – 200. Сердце.

Решил не врать, ибо смысл-то.

— Когда?

— В сентябре.

— Ты вместо него?

— Да.

— Меня знаешь?

Соболев немедля набил:

— Предполагаю.

— 1, 2, 3 не знаешь?

— Ничего не знаю.

— Рабочий номер, быстро. 15 секунд.

Соболев замешкался – сперва не понял, потом лихорадочно вспоминал номер проведенного в кабинет телефона, которым сроду не пользовался, потом соображал, не засекречен ли он, потом неправильно набил вторую цифру.

Но успел, кажется. Точно успел. Неужто отрубится, падла?

Экран резал глаз застывшей тельняшкой ядовитых тонов – и ожил одновременно с телефоном. Телефон заблеял, а на дисплее появилось: «После шестого звонка на р. – перезвоните позже».

На четвертой трели Соболев понял, чего от него хотят, и подивился параноидальности панченковских агентов. На пятой согласился с обоснованностью такого подхода. На шестой откашлялся, поднял трубку и сказал:

— Перезвоните позже.

В трубке слабо ныло чужое внимание.

Соболеву очень хотелось сказать «пожалуйста», сказать «не бойся, я свой», сказать «Панченко тебя не сдал», сказать «ты нам нужен».

Он молчал до щелчка и коротких гудков. Ударил по рычагу, набрал короткий номер и сказал:

— Соболев, двенадцать семь семь. Отследить звонок на мой городской, все, что возможно, экстра. Стоп. Ноль десять. Да, Соболев, двенадцать семь семь, подтверждаю: ноль десять, отбой.

Сел к экрану, убедился, что от стола верно разглядел строчку «Не отслеживай, вредно» и пробормотал:

— Ну, чтоб ты был такой же полезный, какой ушлый.

Убеждать себя в этом пришлось гораздо дольше, чем Соболев рассчитывал. Но через час он ворвался в кабинет Егорову почти счастливым.

— Андрей Борисович, контакт Панченко всплыл!

Егоров даже не вздрогнул. Кивнул, не отрываясь от монитора, и спросил:

— Который?

— Не знаю, но есть основания полагать, что важнейший, — нетерпеливо сказал Соболев. – Пальцы веером, прошу прощения, но компетентный – и старейший, я так понимаю. Он через панченковскую игровую приставку выскочил.

— Так. Пиндос?

Соболев даже удивился:

— Нет, точно нет. Или перевербованный эмик, что маловероятно, слишком профессионален. Или… Нет. НОК , с высокой долей вероятности.

— Или мальчик из штата Вирджиния.

Соболев помотал головой и неизобретательно повторил:

— Нет, точно нет. То есть существует, конечно, вероятность, что наш на двойную пошел и теперь в их интересах… Но чтобы мальчик из Вирджинии – никак нет, без вариантов. Язык, контекст, все с полуслова. Андрей Борисович, с высокой долей… Короче, дядька такой вышколенный из Союза, это не сымитируешь, так подготовиться нельзя.

— Наши же готовятся, — сказал Егоров невнимательно.

— Наши да. Но у нас подход другой – только мы берем языков и только мы засылаем нелегалов. Виноват, неуместное выступление. Но осмелюсь напомнить, помимо прочего, все вирджинские мальчики по бабушкам разбежались — завтра же День благодарения. Андрей Борисович, это наш нелегал.

Егоров поднял наконец глаза и печально напомнил:

— Леонид Александрович, на территории Соединенных Штатов Америки наших действующих нелегалов нет с марта. Пенсионеров я не считаю, они нас послали, списаны и с нами срать не сядут. Остальных сдали наши с вами предшественники. А незарегистрированных сотрудников у нас не бывает. В принципе. Вам, Леонид Александрович, голову морочат, судя по всему.

Егоров замолчал, пристально глядя Соболеву в глаза. Соболев запоздало сообразил, почему дорогой начальник, которого, поди, с момента назначения сильно и не вынимая пользуют на тему немедленного эффективного результата, все это время пялился в монитор. Дорогой начальник вмиг и отчаянно поверил, что дождался чуда, которого не бывает. Поверил, задохнулся, пришел в себя и принялся считать шансы. Насчитал округлый ноль, сообщил об этом Соболеву и теперь ждал, что молодой колотый заместитель сотворит чудо номер два и все обоснует.

Попробуем.

— Андрей Борисович, я не уверен, что он изначально наш.

— Вы уж определитесь как-нибудь, Леонид Александрович.

— Нет-нет, я про другое. Вы же сами говорили: Литва, Украина. Такой вариант: хохлы НОКа в Канаду к лесорубам забросили, а Панченко его перевербовал. Или, может, не кадровый, а «полосатый» вдруг проникся и вырос. В любом случае, кадр тертый и давний. Он из этой кофемолки, ну, которая у Панченко стоит, вылез с набором кодов, который мы все забыли. И меня проверял — каэры так не терзали, честно. Мы по итогам знаете где общались?

— В общедоступной видеоконференции секс-меньшинств городского округа Химки?

— Почти. В соцсети района Воля города Варшава.

Егоров потянулся, закинул руки за голову и сообщил:

— Воля. Спасенному рай. Дурдом.

— Ага. Я, честно говоря, чуть не это самое, не упал, пока расшифровывал, что такое «гмина народная убила царя». Стиль еще эсэмэсочный, сплошные сокращения – может, думаю, недопонял чего. На ебургские сайты полез, потом боснийские…

— Почему боснийские?

— Так царя на Урале убили, а потом меня что-то переклинило на Сараево…

— Убили, значит, Фердинанда-то нашего, — с удовольствием сказал Егоров. – Дурдом. А гмина — это что за зверь?

— Район по-польски. Так и нашел, хотя в Польше этих Воль… Ну, остановился на варшавском, столица ведь, зарегился – тоже чуть не съехал, там этих Максов Ковальских штук тридцать, а чтобы отличие придумать, надо ж понимать, чего пишешь, у-у. Зато аккаунт сносится сразу и без следов, так что хорошо придумано.

— Ну да, и что может быть безобиднее польской социальной сети.

— Монгольская.

— Это, видимо, уже следующий этап. И как он на вас вышел?

— Сразу. Велел поставить в интересы «папоротники Трансильвании». Я поставил, он тут же стукнулся, как Лех Новак. Сказал речь, выслушал меня, обнадежил и ушел.

— Насчет чего обнадежил?

— Насчет нашей темы.

— Нашей?

— Так точно, которая к шестому декабря, — терпеливо напомнил Соболев. — Он мне договорить не дал, говорит: «А, «Анти-Морриган»» — это, говорит, возможно. Коли договоримся, и это решим, говорит, я буду весь ваш, активный и на связи.

— Я, Леонид Александрович, хэзэ его, что такое «Анти-Морриган».

— «Морриган», Андрей Борисович. Это я уже потом справки навел, как распрощались. «Морриган» — обозначение систем подавления активной защиты, в первую очередь, военных объектов, но всяких других тоже. Разрабатывалась у нас, в Штатах и Израиле, сейчас программа везде официально свернута и списана как морально устарелая. Всякие пикейные жилеты, ну, им сливают разное для фонового шума, знаете, — они утверждают, что это неправда. Вроде именно против «Морригана» наш Минобороны заказывает перевооружение объектов защиты на заграничных базах, которые остались — скандал еще был, когда собрались не у наших заказать, а снова за бугром. Амеры, соответственно, зашевелились по поводу своих баз. В связи с чем, я так понимаю, нас и это самое, любят. К шестому декабря, я имею в виду.

— Ух как красиво-то, — сказал Егоров и опять уставился в монитор. – И что означает «коли договоримся»?

— Как? А. Ну, он условия выставил.

— Ох какие все стали. Варшавский договор условного типа. А без условий если?

— А без условий если, цитирую: «Ты мне никто. Ты мне не родина, не хозяин и не друг».

— А, вы поэтому про хохлов решили. Ну, в принципе… Хорошо. И много условий?

— Не, одно. Но такое, вполне. С другой стороны, как раз к слову о том, что вряд ли колотый. Есть в таком городе Чулманске – это если я с Челябинском не спутал, он ведь по-русски латиницей шпарил и без гласных…

— Это называется польский язык, — наставительно уточнил Егоров.

— Так точно. Кстати, он прямо на ходу учился – четверку вместо «ч» ставить, дабл-ю вместо «ш», у меня подсмотрел. Если язык не родной, вряд ли так быстро выйдет… Виноват. В Чулманске есть такой завод «Потребтехника». Там скандал: еслия правильно понял, рейдеры зашли, директору дело состряпали, самого закрыли, ну, как обычно. Вот он за этого директора хлопочет, говорит – верните человека на свободу, человеку верните завод.

— И?

— И все. И все данные, говорит, немедленно у вас, и я весь ваш.

— Так. А в чем его интерес?

— Не могу знать. Может, он там совладелец. Может, директор его братишка, или там они папоротники в Трансильвании вместе собирали.

— Кстати, выясните по-тихому… Все-все, молчу, не обижаю. А подвох в чем?

— Какой подвох? – искренне удивился Соболев.

— Леонид Александрович.

— Ну, подвох, не подвох – моментик. Два. Во-первых, рейдеры – это ОМГ. Во-вторых, считается, что чулманская «Потребтехника» — разработчик и потенциальный производитель базовых компонентов «Морригана» и «Сумукана» с нашей стороны.

Колено не позволяло уткнуться в подушку, потому Тим уставился туда, где при свете был виден плакат команды, а сейчас неровно висели пятна чуть светлее прочей тьмы. Лицо папы казалось таким же пятном.

Пятно бодро сообщило:

— Сейчас как раз не слишком больно, наркоз еще не отошел. Вечером будет хуже, ночью накроет. Но таблетки у нас есть, боль снимем. Зато потом…

— Потом я не смогу играть! – звонко выкрикнул Тим и постарался отвернуться.

Папа ничего не понимал, как и все остальные.

Обычно он понимал всё. Он сам отвел Тима в секцию, и потом отыскивал секцию в каждом городе, куда они переезжали, договаривался с менеджером и тренером, и снова приводил Тима. Он водил Тима на все домашние матчи New England Revolution и даже на пару выездных — конечно, если сам не был на далеком выезде. Из последнего выезда, вчера, он вопреки всем календарям игр привез футболку с автографом Месси — не просто с автографом, а с надписью «Тиму мечты — от», и ниже знаменитая галочка с буквами «Лео». Он не называл футбол соккером. Он объяснял Тиму, как отвечать тупарям, которые обзывали соккер женской игрой. Он сам никогда не выходил на поле даже размяться, не перебрасывался с сыном мячом, вообще не трогал мяч и, возможно, до сих пор не разобрался в правилах игры. Но он всё понимал.

Оказывается, не всё.

Тим иногда его тоже не понимал. Когда тот переходил на другой язык, например, беседуя по телефону, и ладно, если на испанский. А два года назад Тим вовсе испугался. Это было в ночь после внезапного семейного пикника, обильного, веселого и устроенного ни с того ни с сего. Тим выдул ведро чаю со льдом, так что счастливо и ненадолго проснулся вместе с солнцем. А на обратном пути в спальню заметил светящуюся щель под дверью в папин кабинет и потихоньку заглянул. Из любопытства. И увидел, что папа стоит на коленях и кланяется непонятно кому.

Тиму стало страшно, до кровати он почти бежал, долго не мог уснуть, а на следующий день спросил маму, не террорист ли папа. Папа как раз уехал опять куда-то за границу. Мама сперва удивилась, потом, засмеявшись, объяснила, что нет, не террорист, а наоборот – работает иногда на правительство и всегда на свою Родину. Он просто верит в Бога не так, как многие – с детства верит. И с детства не меняет других странных привычек – мясо ест не всякое, алкоголь совсем не пьет, — с детства, представляешь, это ведь трудно, да, Тимми? — зато пьет горячий чай, и вечно нас от всех болезней прививаться заставляет, и не нам с тобой его переучивать. Тим хотел спросить еще, но видел, что и так сильно обеспокоил маму рассказом про ночную молитву – теперь она знала, что папа собирался в какую-то рисковую поездку. Но папа вернулся уже на следующий день, живой, невредимый и веселый – и вопросы Тима как-то забылись.

А сейчас было не до них. Да и ни до чего еще.

— Это кто такое сказал? – спросил папа деловито.

Про то, что не сможет играть.

Тим не хотел разговаривать, особенно на эту тему. Но папа ждал. И не собирался, кажется, жалеть, сюсюкать и рычать про подбери-нюни-рохля. Он беседовал по существу. По-мужски. Надо соответствовать. Тим глотнул, слишком громко, и сказал:

— Хирург, который все делал. Он сказал.

— И что он сказал? Что ты не сможешь год заниматься, или два, или никогда не сможешь?

— «Сынок, если ноги нужны, о футболе забудь», — очень спокойно процитировал Тим.

— По-моему, это не слишком похоже на «Играть ты не сможешь», — заметил папа.

— Да какая разница.

Папа вздохнул и принялся объяснять – не как ребенку, а как дяде Адаму по телефону:

— Во-первых, разница есть. Во-вторых, формально он прав: если забыть о футболе и о всяком спорте, о движении даже, ноги будут целыми. Но слабенькими. Все равно не поспоришь, так? Погоди, я не об этом. В-третьих и главных, хирург — он спортивный врач?

— Меня Энди к нему прямо с тренировки повез, у нас же нет своего…

— Тим, я понимаю, я не про это. Скажи мне, пожалуйста, этот хирург — спортивный врач, который лечит спортсменов, разбирается в их травмах и определенно знает, кто чем сможет, а кто чем не сможет заниматься?

Папа опять начал говорить странно – все слова знакомые, предложение составлено правильно, но смысл ускользает. У него такое бывало – видимо, из-за детских привычек. Тим нахмурился, размышляя. Папа, кажется, понял, что слишком закрутил вопрос, и хотел пояснить, но Тим решил ответить коротко и по существу:

— Пап, это обычный врач из обычной клиники на Эштон лейн.

— Тим. Я уважаю обычных врачей, ты знаешь. Но при всем уважении – врач лечит, приводит человека в правильную форму. А как эту форму применить, человек уже сам решает. И сам выбирает, нужны ли ему ноги, не так ли?

Тим откашлялся, собираясь с мыслями. Их было много, но ответ из них не складывался. Папа как бы решил подсказать:

— Я надеюсь, ты уже определился с тем, нужны ли тебе ноги?

Издевается, что ли, удивился Тим, и вполголоса рявкнул:

— Да, сэр.

— Какой я тебе сэр. Я тебе отец. Итак, ты определился – и что, нужны?

— Да, сэр отец, нужны.

— И давно определился?

— Ну да.

— А почему сегодня передумал?

— Я не передумал. Просто…

— Что просто? Кто тебя срубил-то?

Тим замолчал. Майки был дебил и тварь, но закладывать его Тим не собирался.

— Сейчас скажешь, что сам упал, — предположил папа. – О мяч споткнулся, может быть, да?

Тим буркнул:

— Какая разница.

Папа вздохнул и сказал:

— Сам понял уже, какая разница, да?

— Да.

Папа поощрительно такнул. Тим понуро процитировал:

— Я не должен подвергать опасности жизнь и здоровье, в первую очередь мои, во вторую очередь окружающих. Пап, я все-таки не понимаю, почему окружающие во вторую очередь.

— Не уводи разговор. Все ты понимаешь, я сто раз объяснял. Увлекся сегодня, да? Выпинывал мяч, равновесие потерял, а на тебя ногой пошли, и увернуться не мог, так?

Тим полежал, вспоминая, и с удивлением протянул:

— Кажется, да… А ты откуда?

— Просто предположил. Я мениск ровно так же выбивал. Правда, мне чуть поменьше было, двенадцать, что ли… Да, двенадцать. Мы как раз… Неважно. Словом, полуфинал, на кону все золото мира, счастье и кубок впридачу, нулевая ничья, три минуты до конца. Я выхожу против двух защитников, обвожу одного, вратарь слишком выбегает из сетки влево, я улетаю вправо, чуть не носом в землю, но равновесие из последних сил удержал, мяч обрабатываю на колено-живот, на последнем прыжке замахиваюсь – и слева прилетает второй защитник. Бутсой в мяч – и в колено. По касательной. Прямо бы шел – нога наоборот согнулась бы как у этого… как у лошади. А так – мениск, повязка, и вот я перед вами, веселый и красивый.

Папа замолчал, будто рот себе с размаху заткнул. Тим, наоборот, распахнул рот. Надо было срочно задать сто вопросов, но непонятно было, с какого начать. А папа будто продиктовал, четко и размеренно:

— Тим, для движущегося объекта существенны только законы физики. Это надо четко понимать. Законы химии, социального развития, да и юридические законы обойти можно. Или перешагнуть. Или переписать. А физические – никогда. Просто запомни это.

Тим задумчиво смотрел на отца. Формулировка была подозрительно красивой – обычно папа так не говорил. Следовало запомнить, чтобы блеснуть в классе. Мистер Суарес, преподававший общественные науки, за одну такую формулировку кучу баллов нарисует. Но это потом. Главный-то вопрос в другом.

Вот в чем.

— Слушай, пап, – медленно сказал Тим, — ты никогда не говорил, что играл в футбол. Где, в Ларкане, что ли?

— Ну, мы много ездили, — как бы объяснил папа. – А так и команда была, да. И чемпионат целый… Слушай, Тим, сейчас времени абсолютно нет, прости. Потом расскажу.

Потом, подумал Тим. Опять потом.

Он уже сидел, забыв про боль и про полное отсутствие смысла во Вселенной.

— Правда расскажу, обязательно, — сказал вдруг отец. — Ты сейчас одну вещь пойми. Человек может все, если верит, учится, старается и не торопится. Это позволит ему оказаться в нужном месте и сделать то, что надо. Ты же футболист, Тимми, и сам понимаешь: ты можешь бегать быстрее всех, но мяч с игры не забьешь, потому что этому не учился. А можешь быть одноногим снайпером, который может забить мяч с любой точки и умеет до нее добираться. Главное – учиться тому, что пригодится, и всегда точно помнить, что ты можешь, а что – нет.

Он подумал и добавил:

— Это не про футбол, на самом деле. Но и про футбол тоже, конечно.

Сын и отец некоторое время разглядывали друг друга в полумраке. Глаза у обоих были привыкшими к темноте, сухими и спокойными. Отец шагнул к сыну, потрепал заросшую макушку и сказал:

— Ну, до завтра. Сегодня я поздно возвращаюсь.

— Ага, — сказал Тим. — А ты седьмого дома будешь?

— Должен вроде. А что?

— «Революшн» играет, — напомнил Тим почти без укора.

— А. Сходим, раз играет. Ты заживай давай.

Тим кивнул, сощурился на свет из-за открывшейся двери, и все-таки успел спросить вдогонку:

— И ты играл после этого?

— Играл, — чуть помедлив, сказал папа. – А потом у нас тренер поменялся, все посыпалось – ну и мы переехали. Как раз в Ларкану. А там с футболом…

— И ты все-таки не стал футболистом.

— Ага. Но кем-то я стал, нет? – сказал папа очень серьезно. – Ну вот. Ох, Тим, все. Увидимся!

Тим кивнул, глядя вслед.

На следующий день они не увиделись. Папа улетел рано утром, а Тиму было не до чая с ночными блужданиями.