Вместе с Яном на Реген прилетает библиотекарша Мария (она тут по профессиональным делам, в Большом Жюри ее не ждут) и синхронный физик Уистлер вместе с домашней пантерой (вроде бы искусственной животное) по кличке Барсик. На Регене же их ждут Штайнер (руководитель местного филиала Института Пространства), Шуйский (координатор то ли Большого Жюри, то ли опять же этого филиала) и Кассини (он как раз точно входит в Большое Жюри). Все эти люди интересные, много знают, много говорят, волнуются и переживают о судьбах мира. Создается впечатление, что у каждого есть секрет. Ну, кроме Яна, который просто наблюдает. И в начале постоянно замечает, что «здесь интересно». Совсем как Виктор Бенгарт из «Кусателя ворон». Постепенно он выясняет, в честь чего собирается Большое Жюри. Оказывается, синхронная физика в тупике, а это нельзя вот так вот оставить, все-таки передовая наука, именно она должна ответить на все самые важные вопросы о Вселенной. Чтобы преодолеть этот кризис, Уистлер собирается принять некое вещество, которое усиливает работу мозга. Правда, оно же и убивает мозг. В общем, есть надежда, что вот такая вот фармакологическая стимуляция поможет сладить с ситуацией. Но применение этого вещества запрещено Мировым Советом. Остается уповать на то, что Большое Жюри снимет для Уистлера этот запрет. Разумеется, это форменное самоубийство. А еще есть мнение, что настоящей причиной сбора Большого Жюри является кое-что другое. Кажется, ответы на эти вопросы все получат, когда все-таки состоится заседание. Но не тут-то было, никто больше на Реген не прилетает, некому собраться, вот персонажи и оказываются предоставлены сами себе. Ожидание выматывает, бесконечные споры о важном – тоже, так и с ума легко сойти. А Ян, кажется, уже больше не считает, что «здесь интересно».

Разумеется, при чтении постоянно думаешь на тему, а соберется ли Большое Жюри. Этот вопрос тоже отвлекает от сути. А тем временем на страницах «Сороки на виселице» разворачиваются масштабные споры, все что-то рассказывают, то истории из жизни, то истории из книг, то просто какие-то истории. Все эти истории что-то иллюстрируют. А еще персонажи постоянно находят какие-то рукописи. Зачитывают их вслух. И это тоже что-то иллюстрирует. Мысль бурлит. Перед нами все-таки роман идей, эти идеи любопытны, а Эдуард Веркин еще и демонстрирует их под неожиданными углами. Мы всегда знали, что автор умеет отлично расписывать долгие кажущиеся бесполезными разговоры всех этих провинциальных краеведов и пытливых подростков. Тут тоже самое, только вместо провинциальных краеведов и пытливых подростков синхронные физики и библиотекарша, а в фокусе не городские легенды, а страшилки о космосе и не только. А еще философия от античности до глубокого будущего, логические парадоксы, этические дилеммы. Если вам казалось, что в научной фантастике должен быть экшн, то бишь после лекции по космологии герои должны и из бластера пострелять, то Эдуард Веркин наглядно доказывает – можно и без бластеров обойтись.

Кругозор и эрудиция Эдуарда Веркина просто поражают. Он прекрасно знаком не только с фантастическим жанром и мировой классикой, он еще и ориентируется в философии далеко не на уровне рядового пользователя «Википедии». На страницах «Сороки на виселице» мы встречаем упоминания Фалеса, Платона, Декарта и многих других. Порой кажется, что и тут, и вот тут, и здесь, и вот здесь автор отсылает то к Анри Бергсону, то к Жилю Делёзу с Феликсом Гваттари, а это вам уже не краткий университетский курс по истории философии. Но нельзя исключать, что это всего лишь обман зрения, так как отсылок столь много, что от них и в глазах может зарябить. В любом случае, чаще всего все упоминания приходятся к месту, знание того, что говорили эти философы, весьма поможет в понимании книги. В связи с этим уже не кажется чем-то чрезмерным то, что в качестве названия для книги Эдуард Веркин взял название картины Питера Брейгеля-младшего, а синхронную физику извлек из концепции синхроничности Карла Густава Юнга.

Сам автор, кстати, в какой-то момент практически предупреждает читателя, что не стоит слишком уж увлекаться в поисках отсылок и в интерпретации отдельных моментов. Штайнер ближе к финалу романа говорит Яну: «Посетители, осматривающие Объем с галереи, уверены, что это и есть актуатор. Мы, как правило, не разубеждаем. Людям привычнее думать, что актуатор огромен, так заметнее потраченные усилия... А между тем актуатор... легко умещается... то есть уместится на ладони». Актуатор, Объем — все это названия составных частей некой циклопической машины, которую строят синхронисты на Регене, чтобы с ее помощью что-то там сделать то ли со Вселенной, то ли с человечеством, то ли еще с чем. Не важно, что они там собираются сделать. Важно другое. Если затевается что-то значимое, то оно должно быть большим. Если мы читаем умную книгу, то она должна быть многословной. Таков стереотип. Эдуард Веркин хотя бы в этом не разочаровал читателя. Он написал огромный роман, который посвящен ряду идей, идей, которые порождают бесконечные вопросы, идей, который пока еще не осмыслены до конца в рамках нашей культуры. Он пишет о том, что бесконечность, увы, есть предел, о том, что цивилизация, столкнувшиеся с этим пределом, оказывается в тупике, собственно, о том, что закат цивилизации начинается далеко не с приходом варваров, а задолго до этого. В мире «Сороки на виселице» написано столько книг, что их все уже никто не в состоянии прочесть, открыто столько планет, что их все невозможно освоить. Да, перед нами будущее, в котором хотелось бы жить. Но в этом будущем человечество обречено. Ну, если не переосмыслит свое отношение к миру. Этого в романе не происходит. Да и никто и не предполагал, что произойдет. По сути это еще и диагноз нам нынешним. У нас тут тоже некоторый тупик, правда, к звездам мы пока еще не полетели.

Точнее было бы сказать, что основной темой романа является признание того, что тупик неизбежен. Дальше возникает вопрос: а на что можно пойти, чтобы этот тупик пробить? Вокруг этого все и накручено. В том числе и такие милые вещи, как отказ человечества будущего от электронных книг, Интернета, использования чипов, андроидов и ИИ. Мол, поиграемся мы и успокоимся, так как это тоже путь в тупик. Хотя здесь же может возникнуть еще один вопрос: а вдруг среди всего того культурного хлама и мусора, которые мы произвели, есть уже способ тупик преодолеть? Просто надо посмотреть не вперед, а назад. Этим в мире будущего по Веркину люди тоже занимаются. Вот только эти энтузиасты выглядят маргиналами. Это они ищут вход в Гиперборею, это они копаются в старых книгах в поисках ответов на новые вопросы. Собственно, именно им автор и отдает возможность сделать то, что не получилось у синхронистов. Если вам показалось, что роман пессимистичен, то это не так, надо просто добраться до самой последней главы. Там-то, когда кажется, что гносеологическая тьма уже окончательно сгустилась, вдруг загорается робкий огонек вдали. Тот самый, простите уж за литературоведческую пошлость, луч света в темном царстве.

Это стоит озвучить. Но коль сам Эдуард Веркин сделал это в конце книги, то надлежит поступить аналогично, то есть озвучить в конце разбора.

А перед этим следует отметить еще два важных аспекта книги: сюжетный и стилистический.

Много уже сломано копий в сетевых баталиях о сюжете «Сороки на виселице». Кто-то видит в этой книге напряженный шпионский триллер, кто-то натуральный биохоррор, кто-то еще что-то... При анализе текста можно дойти даже до того, что опечатки имеют значение. Разумеется, нижеследующие является лишь версией, но эта версия кажется достойной внимания, хотя бы по той причине, что объясняет одну простую мысль: даже если очень хочется детерменистки интерпретировать сюжет «Сороки на виселице», делать этого не стоит.

Начнем с камня преткновения, или, если угодно, точки опоры всего романа. Вскоре после прибытия на Реген, Ян с Марией идут к актуатору посмотреть на Объем. Напомним, это как раз и есть та самая удивительная машина синхронистов, аналог то ли жертвенного алтаря, то ли гробницы цивилизации, с ее помощью якобы и должен случиться прорыв. Этот поход описан в романе три раза. В трех главах. Каждый раз с некоторыми вариациями, между первым и вторым разница невелика, третий сильно отличается. Можно представить, что у многих этот кусок книги должен вызвать досаду, раздражение, ярость. Думается, кое-кто в этом месте даже бросил чтение. При этом важно, что герои не помнят предыдущих походов к актуатору, есть вероятность, что они и третий подзабыли. В общем, классическая вроде бы петля времени. И вот тут есть первая загадка. Вопрос не в том, как возник этот темпоральный парадокс, вопрос в том, как Ян смог его описать. Ведь нам дается понять, что он прекрасно все забыл, осталось только некоторое «дежа вю».

Позже мы, кстати, узнаем, что недостроенная машина синхронистов уже искажает реальность. Вполне вероятно, что петля времени была ею и порождена. Если только мы признаем, что это именно петля времени. Никто не исключает, что перед нами описания одного и того же события, произошедшего в трех параллельных мирах, или в трех вариантах нашего мира. Машина может быть просто выбирает самый оптимальный путь разрешения некоторых ситуаций. Нет ничего в тексте, что могло бы этому противоречить. Потому пока оставим этот вопрос. Важнее другое. Тут, конечно, придется повториться. Итак, каким образом Ян смог все это описать?

И это выводить нас на вопрос, а кто автор всей книги, которую мы сейчас рассматриваем. Можно пошутить, что Веркин. Но в реальности текста вроде бы Ян. К изложенному в предыдущем абзаце сомнению стоит добавить еще и вопрос об авторстве первой («Преткновение») и последней («Земляне») глав. Они словно бы написаны другим человеком. Да, можно предположить, что Ян, оставшись на Регене, резко поумнел и сам стал синхронистом, более того заслужил большое уважение в научном сообществе, в конце концов, актуатор никого не щадит. Вот только из того, как Ян описывает в предпоследней главе свою добровольную ссылку в библиотеку Регена (самую, кстати, большую библиотеку ойкумены), абсолютно не следует, что его заинтересовали научные изыскания. Он там просто книжки читает, поддерживает порядок и общается с медленно сходящим с ума Кассини. Есть еще шестнадцатая глава («Сообщение о делах в Юкатане»), выполненная в форме эссе (из нее можно узнать много любопытного про этот мир будущего). Есть большие сомнения, что Ян мог и ее написать. Хотя прочитал он уже много, возможно, просто составил конспект. Добавим к этому то, что в обозначенных главах рассказчик ни разу не именуется, хотя автор (Веркин) мог бы это вполне непринужденно сделать.

Самое простое предположение, которое здесь можно сделать, заключается в том, что первую, последнюю и, возможно, шестнадцатую главы написал не Ян. Примем это за рабочую гипотезу.

Тогда кто? На этот вполне логичный вопрос легко повестись, но не будем отвлекаться. По одной просто причине: есть вопрос поинтересней. А именно: как? Но не как написаны именно обозначенные главы (и Бог с ней, с шестнадцатой), а вся книга.

Подсказка, конечно, спрятана в тексте. В Институте на Регене библиотека появилась не просто так. По крайней мере большая часть фонда была заказана Уистлером, а Уистлер ничего не делает просто так. Весь роман он ходит по библиотеке, переворачивает все вверх дном, более того, рвет книги, а из обрывком создает некий коллаж, который ближе к финалу прочтут Ян и Мария. Создание коллажей из текстов разных авторов – известный постмодерниский прием. Вот только для физика-синхрониста это не только литературная забава, а способ исследования мира, так как физик-синхронист предполагает, что при условии, насколько много уже написано текстов, в них могут быть описаны еще не случившиеся события. Вот такой вот вариант знаменитого парадокса про обезьян, которых посадили за пишущие машинки. В общем, Уистлер таким образом формирует некое послание, не факт, что он сам до конца понимает его суть. И тут важно не то, что он там понимает и что хочет сказать, а то, что нам демонстрируется конкретный метод. И именно этим методом, скорее всего, и создана в реалиях «Сороки на виселице», собственно, сама «Сорока на виселице».

Есть некий безымянный рассказчик. Буквально в четвертом абзаце романа он сообщает: «Credo quia absurdum, я не люблю мемуары, но вынужден иметь дело преимущественно с ними. На полке, посвященной предмету моего интереса, тысячи и тысячи книг...». И вот тут начинается предположение. Что, если, работая со всеми этими книгами, наш рассказчик обнаружил несколько вариантов мемуаров Яна (давайте будет считать, что три, но не факт же, могло быть и больше)? Если петля времени была следствием влияния машины синхронистов, она же могла повлиять на то, что в нашей реальности – конкретно в библиотеке на Регене – появились множественные записки Яна. Это не могло не заинтересовать автора первой и последней глав (про шестнадцатую, вообще, не вспоминаем). И он сложил из этих текстов один. Этим объясняется куча нестыковок в книге, некоторая обрывочность в отдельных местах. Таким образом рассказчик (можно назвать его еще и составителем) попробовал дать максимально полное изложение тех, уже, кстати, давних, событий. А от себя добавил уже названные главы. Да, это может быть и сам Ян, который вот таким вот образом получил весточку от своих вероятностных двойников. Но этот момент на самом деле не принципиален. Принципиально тут то, что, если перед нами и впрямь такой коллаж, то мы, прочитав его, не сможем получить историю, которую можно анализировать привычным образом. Мы привыкли к детерминистскому подходу, а он в данном случае просто не применим, ведь действие происходит, скажем так, одновременно в трех мирах, и у нас нет маркеров, которые помогали бы понять, в каком из миров разворачивается та или иная сцена, более того, мы можем скакать из мира в мир в рамках одной сцены.

Все это, конечно, лишь одна из интерпретаций. Но если Эдуард Веркин и впрямь ставил перед собой задачу написать книгу, действие которой развивается одновременно в нескольких реальностях, то он с ней блестяще справился. Вот это амбициозность замысла! Уважение автору!

Стилистически же здесь все превосходно. Эдуард Веркин порой делает смешно (все-таки все это ожидание Большого Жюри представляет собой какую-то абсурдную ржаку), порой страшно (например, вся глава про медведей на острове), не бежит поэтичности даже в псевдонаучных местах («Никак не структурированные массивы хаотичной информации, представляющие собой цифровые фантомы, тени цифровых фантомов, затихающий шепот изнанки бытия, услышанный детекторами вычислительных машин по ту сторону барьера Хойла, семена откровений, прилипшие к подошвам великого бродяги, песнь неба, миллиарды платиновых дисков хранятся в дальних секциях подземных накопителей, расположенных в туннелях под Ла-Маншем, в шахтах полярного Урала, в газгольдерах Рурской области»), проносит через текст образы, которые постоянно рифмуются между собой, каждый раз получают дополнительный смысл, за этими образами порой сложновато уследить. При этом в «Сороке на виселице» есть еще и всяческие вставные новеллы. Особенно хороша первая, что достается читателю в первой же главе. Не верьте, что говорит о ней наш гипотетический рассказчик-составитель – «В лучшем случае «Бабушку» сравнивали с ранними (и, надо признать, не особо удачными) работами Эдварда Лира, с французскими фельетонами начала двадцатого века, с фантасмагориями Лавкрафта, с обшлагами Льва Ростоцкого века двадцать второго; отмечали рыхлость и местами беспомощность текста, откровенно проваленный финал, сомнительную мораль и претенциозность», – это на самом-то деле какая-то игра в скромность со стороны Эдуарда Веркина. Возможно, «Бабушка-удав» (так называется эта новелла) – лучшее, что есть во всей этой огромной книге. Идеально написанный рассказ, где нет лишних слов, а идея концентрирована и многозначна. Занятно, что Веркин приписывает «Бабушку-удава» некоему Феликсу Конраду, однофамильцу писателя, чьи книги обычно оказываются где-то рядом с книгами Германа Мелвилла, которого мы тут уже вспоминали.

Ну, а теперь про луч света в темном царстве, про выход из тупика, про то, что порой надо оглянуться назад, чтобы найти путь вперед. За всем за этим обращаемся к последней главе.

Для ее понимания надо держать в голове то, насколько часто в «Сороке на виселице» отождествляются разные вполне себе художественные рассказы с реальностью. «Бабушка-удав» предсказала закрытие исследований по продлению жизни, Шуйский, повествуя про свои приключения на острове с странными медведями, вроде бы пересказал старый фантастический рассказ. Штайнер прямым текстом говорит: «И все-таки, Рольф, думаю, нельзя отрицать, что литература в лучших своих проявлениях... как бы это сказать, опосредованно предсказывает... или, если позволите, предвосхищает будущее». Уже было сказано, что Уистлер не просто так притащил на Реген столько книг, он вполне мог интуитивно понимать, что не нужна никакая машина для проникновения в поток Юнга. Проникновение уже давно случилось и выразилось в виде всей этой горы книг. Все уже описано, все уже сказано, все ответы есть, просто надо на все это оглянуться. Именно об этом последняя глава, из которой следует, что когда-то Кассини где-то там на горизонте книжных событий откопал рассказ, который все объясняет. И его нельзя публиковать. Слишком уж пугает то, что там объяснено (или предсказано). Мировой Совет это понимает, потому и давит так усиленно на рассказчика-составителя. Тот тоже все понимает, публиковать не будет, только намекает на то, про что там, при этом придумывает себе всяческие оправдания. Потому что и ему страшно. Тупик-то можно преодолеть, точнее, он преодолен, вот только цена за это, скорее всего, непомерная.

И да, мир есть текст. Читайте книжки, дамы и господа. Если кто-то сомневался, что настоящая научная фантастика может быть постмодернистской, Эдуард Веркин доказал, что может. Вот только многие не признают такую научную фантастику за научную фантастику. Ничего страшного, в мире литературы случались казусы и потрагичней, литература и этот переживет.

Но если уж одна из возможных ошибок в интерпретации этой книжки («Абсолютная пустота» как папка с нереализованными черновиками) была успешно обойдена, то не стоит поддаваться очарованию другой, прямо противоположной, но при этом вытекающей из первой («Абсолютная пустота» как тотальная пародия). Да, здесь мы можем обнаружить наиостроумнейшие вещи (скажем «Робинзонады» или «О невозможности жизни; о невозможности прогнозирования»), но это не означает, что в них Станислав Лем не остается все так же серьезен, как и в своих далеко не пародийных вещах. С другой стороны, читая вроде бы совсем не смешные рецензии («Культура как ошибка» или «Не буду служить») нельзя отмахнуться от ощущения, что автор продолжает забавляться, вот только шутки в этих текстах тоньше и завуалированней. Даже в тех текстах, в которых Станислав Лем обрушивается на раздражающие его новые течения в литературе, всегда содержится ядро, которое пусть и вызывает смех, но все равно подталкивает к размышлениям. А то, что написаны эти тексты саркастично, лишь оттеняет исходные идеи.

Если у читателя этих строк возникло впечатление, что тексты, собранные в «Абсолютной пустоте», сложные и требуют чрезвычайно внимательного прочтения с неизбежным эффектом «кажется, я чего-то недопонял», то оно ошибочно. На самом деле Станислав Лем пишет просто и понятно. От каждой рецензии можно получить огромное удовольствие именно за счет того, как легко она написана. Сложность заключается исключительно в том, как все эти тексты собраны вместе. И вот тут-то и становится ясно, что автор применяет все известные ему уловки, обходные пути и способы запутывания читателя. В некотором смысле перед нами вовсе не сборник, скажем, эссе, а самый натуральный роман, но роман, в персонажах которого ходят не выдуманные личности, а идеи. Если посмотреть на «Абсолютную пустоту» с такой точки зрения, то становится ясно, насколько новаторской является эта книжка, пусть писать рецензии на несуществующие книги придумали задолго до ее появления. Идеологи «нового романа» должно позеленеть от зависти и уйти курить за угол, Станислав Лем пришел и показал им, какой может быть постмодернистская литература. В этом отношении «Абсолютная пустота» до сих пор остается современной, пусть с момента создания и прошло более полувека. Написано, скажем так, на вырост.

По-настоящему несерьезным Станислав Лем позволяет себе побыть только в предисловии. В нем он, с одной стороны, безжалостно, а с другой — обескураживающее иронично критикует сам себя. По сути перед нами как раз рецензия на сборник рецензий. Прочитав ее, любой критик усомнится в том, что стоит садиться за препарирование этой книги, ведь сам автор уже все сделал за него. Было бы большим самомнением считать, что у тебя получится лучше. Конечно, не получится. Понимая это, автор этих строк не ставил перед собой иной цели, чем просто привлечь внимание читателей к «Абсолютной пустоте». Остается надеяться, что получилось.

Для того, чтобы сейчас говорить о «Выживут только любовники», учитывая, что с момента их мировой премьеры прошло без малого восемь лет, нужно вспомнить ситуацию, сложившуся тогда в массовом кинематографе. А именно – из-за феноменального коммерческого успеха экранизаций романов цикла Стефани Майер «Сумерки» вампиры вновь стали модными киногероями. Было в этой ситуации что-то такое парадоксальное, что даже весь из себя контркультурный и артхаусный Гас Ван Сент, очертя голову, добивался возможности поставить финальные части «Сумерек». Ему, конечно, не дали, возможно, и зря. И вот Джармуш, который точно еще дальше от массового кино, чем Ван Сент, берет и сочиняет историю на модную тему. Зовет на главные роли сплошь звезд: Тома Хиддлстона (Адам), Тильду Суинтон (Ева), Миу Васиковска (Ава, сестра Евы), Антона Ельчина (личный дилер Адама), Джона Хёрта (Кристофер Марло, да-да, тот самый елизаветинский драматург, который сочинил «Доктора Фауста», он оказался вполне себе вампиром), Джеффри Райта (врач, снабжающий Адама отборной кровью). Более того, делает своих вампиров вполне себе современными, они на людей не охотятся, предпочитают кровь из больниц. И как полагается по новой вампирской традиции, строит коллизию вокруг отношений, а не всяких там ужасов. Можно представить себе недоумение тех, кто прибежал в кинотеатры смотреть вампирское кинцо, к тому же с голым Хиддлстоном, но при этом раньше не сталкивался с феноменом Джармуша. Ведь, как и говорилось выше, вампиры для Джармуша оказались прямо-таки типичными героями. Вышел же у него фильм в лучших именно его, Джармуша, традициях. Можно ли это назвать деконструкцией модной темы? Безусловно, никто не запрещает кидаться подобными вердиктами, тем более что и доказательства тому в фильме найдутся. Но говорить все-таки надо скорее о том, что Джармуш продемонстрировал одну простую идею: вампирское кино (как формат) подходит для любого сюжета, сами по себе бессмертные кровососы стали столь универсальным символам, что их можно использовать для любых целей. В данном случае они хорошо срифмовались с темами меланхолии, вековечной тоски, поиска предназначения и, конечно, любви. Причем любви такого уровня, про которую можно сказать именно что словами Шекспира: «Любовь — не кукла жалкая в руках / У времени, стирающего розы / На пламенных устах и на щеках, / И не страшны ей времени угрозы. / А если я не прав и лжет мой стих, / То нет любви — и нет стихов моих!», сонет 116-ый (перевод С. Маршака). А чтобы зритель все понял, Ева читает эти строки, когда летит к Адаму из Танжера в Детройт.

«Выживут только любовники» просто напичкан бесконечным количеством всевозможных культурных аллюзий, но, прежде всего, в глаза лезут литературные. В какой-то момент это кажется полнейшим дурновкусием. Начнем с того, что главных героев зовут Адам и Ева (прозрачней и банальней не придумаешь). Приходя в клинику за донорской кровью, Адам с целью конспирации вешает на медицинский халат бейджик с фамилией Фауст, его поставщика крови зовут Уотсоном. Главные герои для фальшивых паспортов используют исключительно литературоцентричные псевдонимы: у него на имя Стивена Дедала (привет, «Улисс» Джеймса Джойса), у нее на имя Дэйзи Бьюкенен (фанаты «Великого Гэтсби» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда радостно встрепенулись). Ну, и так далее. Тут было бы достаточно одной только сцены, в которой Ева перед отъездом в Детройт кладет в чемодан любимые книги. А есть еще аллюзии (в том числе аллюзии Джармуша на собственные фильмы), которые так просто и не заметишь. Но отторжения подобная чрезмерность не вызывает, она компенсируется тонкостью всего остального. Кстати говоря, само название фильма является сложносочиненной аллюзией. Это немного перефразированная цитата из стихотворения Джека Линдсея «Возрожденная Земля». В оригинале выглядит вот так: «…only lovers were left alive…». Соответственно, сам фильм Джармуша называется «Only Lovers Left Alive». Любопытно, что именно так назвал в первой половине 1960-ых свой постапокалиптический роман Дэйв Уоллис. В этом романе по миру прокатывается жуткая волна самоубийств, но с жизнью кончают исключительно взрослые. В какой-то момент на Земле остаются только дети и подростки, им-то и строить новую цивилизацию. В свое время книжка эта наделала такого шума, что за ее экранизацию собирался приняться Николас Рэй, прославившийся «Бунтарем без причины» с Джеймсом Дином. В итоге фильм так и не состоялся (а жаль, могло бы получится по крайней мере любопытно). Во второй половине 1970-ых Джармуш работал ассистентом именно у Рэя. Поэтому название рассматриваемого фильма является не только цитатой из стихотворения Линдсея, но еще и данью уважения учителю. Кстати говоря, контркультурный роман Уоллиса (а в свое время он наделал большого шума, это сейчас такой сюжет является мейнстримом) был тихо и скромно опубликован в России в журнале «Вокруг света» (в 1991 году) с существенными сокращениями и под заголовком «Молодой мир». Полного перевода отечественный читатель так и не получил, переизданий массовым тиражом так и не случилось. Хотя, конечно, сам по себе роман Уоллиса заслуживает большего, хотя бы с точки зрения заполнения культурных лакун.

Но отвлечемся от романа Уоллиса (он заслуживает, конечно, более подробного разговора) и вернемся к фильму Джармуша. Выше уже было сказано, что чрезмерность цитат и аллюзий искупается тонкостью исполнения, пришла пора сказать именно об этом. «Выживут только любовники» стоит на четырех китах. Первый: чарующая ночная атмосфера. Оператор Йорик Ле Со творит подлинное волшебство. Тут много теней, расфокусированного света фонарей, кажется, что при просмотре можно унюхать ночную прохладу. С одной стороны, из несколько игрушечных домов Танжера, а с другой – из заброшенных зданий Детройта строится чарующий призрачный мир, в котором в пустоте бродят неприкаянные бессмертные. Тут нет выкручивания цветов до предела, как модно делать в блокбастерах, тут все неброско и оттого почти нереально. Второй: тщательно продуманная обстановка в домах Адама и Евы. У него – бесконечное количество всевозможных музыкальных инструментов, всякой звукозаписывающей аппаратуры и предметов антиквариата, у нее – почти пустая квартира, в которой в какой-то момент мы обнаруживаем причудливую библиотеку на лестнице. Пространство их домов индивидуально, предельно обжито, не кажется простой декорацией. Порой Джармуш не удерживается от иронии и показывает, что книги у Адама хранятся в самых неподходящих местах, даже в холодильнике. В самом-то деле – зачем еще вампиру холодильник, если кровь он держит в специальных термосах? Третий (возможно, его надо бы назвать первым): чарующий саундтрек. Он по-настоящему ночной и тревожный, но в то же время предельно меланхоличный. Музыка так сшита с картинкой, что и зазора не видать, бритву не просунешь. Звучание и изображение дополняют друг друга, усиливают плотность фильма, не дают от него оторваться. Ну, и очевидный четвертый кит: актерская игра. Из Суинтон и Хиддлстона получились идеальные вампиры. Да, они предельно человечны (Джармуш даже оставил им право на сердцебиение), но при этом они выглядят существами не от мира сего, теми, кто познал глубины времени, прожил столь долго, что пора бы и задуматься, а не тратишь ли ты попусту свою бессмертную жизнь. Остальные актеры выглядят в своих ролях так же убедительно, но, конечно, Суинтон и Хиддлстон тут на первом плане. Все эти компоненты соединяются в алхимическом тигле Джармуша, становясь основой для идеального фильма о вечных существах, обремененных не только бесконечным количеством прожитых дней, но еще и пониманием того, что человечество не достойно великих вещей, все равно либо забудет, либо исказит, либо просто испортит.

А как же сюжет? А сюжет Джармушу не важен. Он фиксирует повседневную жизнь своих героев, не пытается сделать ее напряженной и сенсационной. Все у них тут тихо, по-домашнему. Да, приезд Авы влияет на их образ жизни, но все-таки подобных коллизий они уже насмотрелись. Говорят, что когда Джармуша попросили увеличить в фильме количество экшна, он наоборот взял и вырезал все экшн-сцены, которые на тот момент были отсняты. Было бы, конечно, интересно посмотреть на вырезанный материал.

Ночь, пустынные пространства, неприкаянные души, порой бессодержательные разговоры, немного смешного, чуть больше печального, в кадре разлита почти инфантильная мечтательность – если интересно такое, то вам сюда. За напряженным сюжетом и громким экшном в другие места. Но, думается, почти каждый зритель, если совпадет настроение, может получить от «Выживут только любовники» большое удовольствие. Любители же подобного кино в любом случае останутся в восторге.