При чтении «Института» невольно возникает мысль, что Стивен Кинг решил сочинить свои «Очень странные дела». Мысль, безусловно, абсурдная, так как сериал братьев Даффер был во многом вдохновлен именно книгами Стивена Кинга. Если уж рассуждать в таком ключе, то правильней было бы сказать, что автор решил вернуться к корням, тряхнуть стариной, сдуть пыль со старых сюжетов. И вот тут-то мы приходим к одной из проблем «Института»: явная вторичность истории. Все это уже встречалось в творчестве мистера Кинга. Дети с экстрасенсорными способностями? Да, их есть у меня — от «Воспламеняющей» до «Безнадеги». Побег из очень плохого места? Этим Постоянного читателя точно не удивишь. Борьба с чем-то, что в разы превосходит силы протагониста? При желании это можно увидеть и в «Долгой прогулке», и в «Бегущем человеке», и в «Мобильнике»... Список можно продолжить. Для финала Стивен Кинг, вообще, припас один из своих самых любимых способов решения всех проблем: большой БАБАХ!. Но это, давайте будем честны, фишка не только одного отдельно взятого автора, но и всей американской массовой культуры, потому штамп штампом, но его уже можно назвать культурным кодом каким-то. В общем, «Институт» точно не сможет удивить Постоянного читателя. Но ругаться на это не стоит, следует просто принять правила игры. В конце концов, это очередной роман Стивена Кинга, сделанный им в привычной для него манере. «Институт» является всего лишь еще одним кирпичиком в том вторичном мире, который Стивен Кинг строит всю свою жизнь. Какого-то феноменального прорыва не случилось, но это же не означает, что роман плохой.

Вторая проблема «Института» посерьезней: от нее уже так просто не отмахнешься. И имя ей — рыхлость композиции. Пусть Люк Эллис и главный герой, но первые пятьдесят страниц (объем стартовой главы) читаешь вовсе не про него, а про некоего стопроцентно положительного американца средних лет (типичный хороший кинговский персонаж). Читать про него достаточно интересно, пусть ничего значимого за эти пятьдесят страниц и не происходит, сплошная экспозиция. А потом он исчезает из повествования на добрую его половину, а нужно это вступление только для того, чтобы у читателя не возникло впечатления, что ему подсунули очередной рояль в кустах (персонажа, который безоговорочно готов помогать главному герою, пусть тот и кажется слетевшим с катушек). И да, это ситуацию не решает: deus ex machina остается deus ex machina, как ты его не представляй читателю. Эх, если бы Стивену Кингу было достаточно только одного рояля, будет и еще.

Композиция хромает не только в этом отношении. История рассказывается (косвенным образом) с точки зрения нескольких героев. Конечно, чаще всего видишь происходящее глазами именно Люка Эллиса. Периодически подключаются и позиции иных персонажей. Во-первых, того самого положительного американца средних лет. Во-вторых, миссис Сигсби, она же главная злодейка (если ее можно таковой считать, все-таки Стивен Кинг уходит в данном случае от однозначного прочтения зла и ставит читателя в положение этического выбора в оценке поведения противников главного героя). В-третьих, еще кое-кого. Это дает возможность посмотреть на события с разных точек зрения. Будем считать плюсом. А минусом то, что делается это крайне неравномерно. Более того, кажется, что автору некоторые персонажи (например, та же Сигсби) просто надоедают, и он перестает вести их субъективную линию. Автор, безусловно, является хозяином своего текста и волен включать нужный ему угол зрения, когда захочется, или когда удобно. Но в данном случае получилось кривовато. Все-таки было бы интересно узнать, как все та же миссис Сигсби восприняла свой проигрыш, Стивен Кинг не удосуживается для этого заглянуть в ее голову, словно торопится добраться до финала самым коротким и удобным для себя способом. Результат: обеднение повествования.

Вообще, Стивен Кинг слишком уж часто в «Институте», скажем так, отворачивает в сторону камеру. Некоторые ключевые события даны либо скороговоркой или же и вовсе остаются за кадром. Да, они предельно жестоки. И эта жестокость особенно жестока (прошу прощения за тавтологию), так как ее объектом становятся дети. Вот один ребенок отрезает себе ножом ухо. Полнейшая жесть! Стивен Кинг уделяет этому всего пару предложений. А вот другого ребенка топят в баке с водой. До смерти. Чтобы потом вернуть к жизни. Кромешный ужас! Так вот, не переживайте, эту сцену нам и вовсе не опишут. Кто-то может сказать, что оно и к лучшему. И да, с этим, пожалуй, имеет смысл согласиться. Но раньше уважаемого писателя подобные нюансы как-то не смущали. И читаем мы его во многом из-за той бескомпромиссности, которая завораживала в ранних романах. Примеры таковой может привести любой Постоянный читатель. Лично мне первым делом на ум приходит сцена с наручниками в «Игре Джералда». Кто читал, поймет. И дело тут не в том, что сам Стивен Кинг с годами, наверное, стал сентиментальней и милостивей к читателям (это можно понять, все-таки возраст такой, к тому же известно, что по вполне понятным причинам после очередного инцидента со скулшутингом он изъял из продажи роман «Ярость»), включает самоцензуру и всякое в том же духе. Дело в том, что в данном случае местами ведь не стесняется же описывать всякие ужасы, происходящие с детками. Наверное, у автора в голове есть какая-то шкала жестокости. Мол, вот это можно описать. А вот это — нельзя. Вот только принципы этой шкалы не понятны. А результат один: повествование получается не только структурно кривоватым, но и эстетически.

Ко всему этому можно было бы добавить претензию, что персонажи «Института» недостаточно раскрыты. Но от нее надо отмахнуться. Это с точки зрения Постоянного читателя — недостаточно. Действительно, привыкаешь же к тому, насколько тщательно Стивен Кинг конструирует своих персонажей, в какой-то момент создается впечатление, что все о них знаешь. В «Институте» — наоборот, персонажи обрисованы лишь несколькими штрихами. Вот — очень умный мальчик, а вот — задиристый бунтарь, а вот — затюканный малыш, вот эта тетка — стерва без совести, а вот эта — садистка. И так далее. Но все равно это работает, в персонажах не путаешься, все вышли достаточно живыми.

В таком подходе к проработке действующих лиц есть что-то от сценария. И вот тут пришла пора поговорить о самом существенном плюсе «Института»: он получился просто до неприличия кинематографичным. Да, Стивен Кинг долго запрягает, экспозиция занимает примерно половину романа. А вот потом на читателя обрушивается абсолютный драйв. Один бежит, другие догоняют, третьи затаились и ждут. И все это дается с помощью параллельного монтажа эпизодов. Рассказ ведется то с одной точки зрения, то — с другой, то — с третьей. Читатель знает больше, чем герои, и это только усиливает напряженность. На вас вряд ли обрушится экзистенциальный ужас, которого всегда ожидаешь в романах Кинга, но от чтения вряд ли удастся оторваться, надо же выяснить, чем там все закончится, кто кого и как. В общем, отличный материал для современного сериала эпизодов так на восемь, где половина хронометража отводится расстановке фигур на доске, чтобы потом действие унеслось в стратосферу. Поэтому нет ничего удивительного, что сразу же после выхода книги были выкуплены права на нее, вроде бы готовится именно что мини-сериал. Понадеемся, что киношники избавятся от описанных выше проблем первоисточника и все улучшат.

«Институт» — роман политический. Да, мы понимаем, что тут про детей, опыты, всякую экстрасенсорику, но это не делает его основную идею поверхностной. Основной политический аспект, разумеется, не выражен в том, что автор ругает Дональда Трампа и превозносит Барака Обаму. Это так — мелочи, простим автору его мировоззренческие слабости, над ними можно разве что посмеяться. А вот основной идеологический вопрос, который ставит Стивен Кинг в «Институте», далек от сиюминутной повестки. Он, вообще, вечен. Мы знаем его, прежде всего, по Достоевскому, все эти рассуждения о слезинке ребенка, но в культуре он, конечно, всплывал и раньше. Должен ли отдельно взятый гражданин жертвовать собой ради своей страны? Или даже больше — ради человечества. Имеют ли право власть имущие отправлять на смерть людей, предполагая (исключительно только предполагая), что эта смерть будем всем на благо (кроме тех, конечно, кто умер)? В общем, оправдывает ли цель средства? Понятное дело, однозначно решить эти вопросы сложно, практически невозможно. В каждом конкретном случае надо учитывать достаточно много весьма неоднозначных входящих обстоятельств. И Стивен Кинг не спешит давать свой ответ. Точнее, он его дает, но чувствуется, что сам в нем сомневается. Потому что в романе речь идет не просто о выживании США, а о выживании всего нашего вида. При этом однозначно судить о реальной угрозе сложно, все построено исключительно на домыслах некоторых персонажей. Ну, думается, все уже стало понятно: детей мучают не просто так, а ради высокой цели, на самом деле дети тут герои. При этом происходящее ужасно: мучители заслуживают самой мучительной смерти. И кто тут прав, кто тут виноват? Автор стоит на стороне малых мира сего, молодых, нового поколения, у которого есть шанс перекроить мир. И, вообще, мир уже давно изменился, вот только власть предержащие этого не заметили. Но при этом вероятность того, что они правы, вполне себе значительна. Так что, Стивен Кинг не только развлекает, но и дает пишу для размышлений. И это опять же плюс данного романа. Увы, то, что казалось в 2019 году (именно тогда «Институт» был опубликован на английском) интересным таким упражнением для ума, всего через несколько лет стало гораздо актуальней. Читая сегодняшнюю новостную сводку, сложно отделаться от мысли, что Стивен Кинг что-то там почувствовал, уловил и выразил. Хотя это может быть исключительно моим личным обманом зрения.

«Институт» интересен еще и тем, что стал причиной некоего ожесточенного спора среди русскоязычных читателей Стивена Кинга. Точнее его причиной стала Галина Юзефович, которая принялась активно продвигать эту книгу как чуть ли не первое нормальное издание Кинга в наших палестинах. Мол, раньше Стивена Кинга позиционировали исключительно в качестве этакого Короля ужасов и публиковали исключительно под обложками с монстрами зубастыми, а теперь издатели, наконец, поняли, что работают с представителем большой литературы. Наверное, Галине Юзефович неизвестно, что еще в 2000-ом «Сердца в Атлантиде» были первоначально изданы в серии «Мастера. Современная проза», в которой издавались, например, Джулиан Барнс и Малькольм Брэдбери, а «Почти как «бьюик»» — в серии «Bestseller», в которой вы можете обнаружить книги Джона Фаулза и Йена Пирса. Так что, да — Стивена Кинга уже давно у нас в стране продвигают именно как практически современного классика. Помимо того, Галина Юзефович сообщила наивным своим читателям, что издатели впервые взяли для романа Стивена Кинга оригинальную обложку. Ну да, да, да, да, верно, такую штуку с «Под куполом» до этого не провернули. Изучение материала — это, конечно, не для глубокоуважаемого критика. Затем было много сказано, что вот, наконец, хоть какой-то роман Стивена Кинга вышел в хорошем переводе. Безусловно, Екатерина Доброхотова-Майкова — прекрасная переводчица, практически живой классик, и Екатерина Романова уже успела хорошо себя зарекомендовать, но говорить, что никто кроме них хорошо не переводил книги Стивена Кинга, — это, мягко скажем, погрешить против истины. Оценка перевода, вообще, дело очень даже субъективное. И да, в 1990-ых на русском было издано много просто ужасных переводов (порой вольных пересказов) Стивена Кинга. Но даже тогда случались прекрасные работы. В какой-то момент пришел Виктор Вебер и на долгие годы стал практически ведущим переводчиком всех новинок от Стивена Кинга. Переводы Виктора Вебера многие ругают, но назвать их непрофессиональными и чудовищными — это, знаете ли, перегнуть палку. В нулевых, вообще, была затеяна компания с заменой плохих (иногда немилосердно) переводов, на новые, без искажений, купюр и прочего. Все это делает просто смешным уверение, что «Институт» — первый добротно переведенный роман Стивена Кинга. Если это субъективщина, то не следует выдавать ее за объективное мнение критика. Если это пиар конкретного издания и переводчиц, то какой-то неловкий. Зато споров после этого случилось преизрядно.

Как нет идеальных переводов, так и нет, собственно, идеальных романов. Одним читателям что-то уж очень приходится по душе, а кому-то — и нет. Все, безусловно, упирается в конвенцию. «Институт» же, по-моему мнению, вышел середнячком со своим достоинствами и недостатками и точно не стал вехой в творчестве Стивена Кинга. Но прочитать его однозначно стоит, даже если вы не Постоянный читатель.

Идеальный читатель «Трех дней до небытия» должен быть не только внимательным, но и эрудированным. Тим Пауэрс запихнул в свою книжку, казалось бы, несочетаемые материи. Тут вам и история Израиля XX века, и еврейская мистика, и теория относительности, и эзотерика, и история голливудского кино, и бесконечные цитаты из классической поэзии, было бы недурно, если бы читатель до того, как открыть «Три дня до небытия», ознакомился бы с помянутой выше «Бурей». Отдельным удовольствием должна стать ловля аллюзий и отсылок, но в данном случае их так много, что порой приходится гуглить. При этом не все и нагуглишь. То есть очень круто, что сюжет книги привязан к Гармоническому сближению, вот только чтобы это оценить, надо быть в курсе про Гармоническое сближение, а это отличает далеко не каждого. Это опять же является и плюсом, и минусом романа. С одной стороны, любопытно почитать что-то вот такое вот нашпигованное кучей всякого интересного. А с другой – всего заметить невозможно, а некоторые вещи приходится принимать, как данность, предполагая, что они тут не случайно. Этой книге явно не помешал бы свод развернутых комментариев, но если что-то в русском издании и найдется, то в весьма скудном количестве. Какие-то вещи прокомментированы, какие-то нет, сноски даны крайне хаотично.

Все эти сложности удивительным образом компенсируются построением текста. Тим Пауэрс использует классическую трехактную структуру повествования, он даже делит свой роман на три части, соответствующие завязке, развитию конфликта и развязке. Написано, словно по учебнику, четенько, по линеечке. Более того, он называет части действиями, что отсылает к знаменитому правилу триединства из классической драматургии XVII-XIX веков. Соответственно: единство действия – все подчинено магистральному сюжету поиска и захвата артефакта; единство места – события развиваются в Лос-Анджелесе со всей его топонимикой, вероятно, жители этого города могут словить дополнительное удовольствие, так как имеют возможность четко представить маршрут передвижений персонажей; единство времени – все события умещаются в три дня (заголовок не врет), да, теоретики классицизма призывали ограничивать действие одними сутками, но тут нам все-таки не пьеса Корнеля. В данном случае «Буря» не случайно звучит отголоском в «Трех днях до небытия», так как является единственной пьесой Шекспира, при написании которой он придерживался этого самого правила триединства (чаще всего он, конечно, плевать на него хотел). Надо, конечно, отметить, что первое действие (экспозиция и завязка) получилось длинней остальных, но слишком уж много элементов автору надо было вывести на сцену. Не переживайте, экшна после двухсотой страницы будет предостаточно.

Вообще, «Три дня до небытия» написаны крайне кинематографично, хоть сейчас бери и снимай по ним мини-сериал (хотелось бы позвать режиссером Дэвида Линча, ему бы тут было бы где развернуться). События даются с точки зрения разных персонажей, напряжения в действии хоть отбавляй, тут вам и перестрелки и погони, саспенса Пауэрс тоже умеет нагнать. Персонажи очерчены рельефно, но не слишком глубоко, но для триллера с элементами боевика иного и не требуется. Финал тут предельно голливудский, хотя это как раз весьма закономерно, все-таки события тесно связаны в том числе и с историей кинематографа. Есть много чисто визуальных находок: особенно хороши в этом отношении невероятные младенцы и автострада времени (объяснений не предполагается, за подробностями в книгу). В некотором смысле все это также работает в качестве противовеса сложности текста, что опять же и хорошо, и плохо. С одной стороны, читателю легко все это представить и проникнуться чисто событийным рядом романа. С другой – местами вышло слишком предсказуемо.

Конечно, Тим Пауэрс, прежде всего, развлекает читателя, тут не стоит искать философских глубин. Хотя это не мешает сказать, что «Три дня до небытия» о соотношении детерминизма и случайности в нашей жизни, о том, какую высокую цену люди порой готовы платить за комфорт своего существования, о том, что не стоит вмешиваться в ход вещей, может выйти и боком. Ну, еще и о том, что алкоголизм – это плохо. Но подобные темы (что не касается пагубности алкоголизма) скорее типичны для фантастики про перемещения во времени (ага-ага, вот вам намек на природу артефакта, вокруг которого и закручен сюжет), новаторством и не пахнет. А вот то, что у Пауэрса в этом романе происходит сращивание науки с магией всякой, алхимией и эзотерикой, – это по-настоящему любопытно. Если без пиетета посмотреть на современную фундаментальную науку, то неминуемо возникнет ассоциация с античной натурфилософией. Право слово, сейчас ученые талдычат про Большой Взрыв, сингулярности всякие, относительность того, другого, третьего, про квантовую запутанность не забудем, вот только все эти вещи уж очень напоминают рассуждения про Логос и все остальное из наследия древних греков. Да, мы понимаем, что все это сейчас смотрится наивно и примитивно, тем более, что и мистики всякой там хватало, сложно отделить математические представления Пифагора от его эзотерических взглядов. Вот только стоит задуматься: а как будет выглядеть вся наша передовая наука в глазах людей, например, из XXX века? Возможно, для них она так же будет наивной и примитивной, да еще и замешанной на заблуждениях. К тому же еще неизвестно, что из называемого сейчас квазинаучным не окажется для наших потомков очевидными константами, без которых невозможно и представить описание реальности. Смотря на ситуацию с этой точки, читатель легко сможет принять тот факт, что для изобретения машины времени в реальности «Трех дней до небытия» нужны не только знания законов физики, но еще и алхимия с Каббалой. И вот тут точно можно сказать, данная тема у Пауэрса получилась эффектной и убедительной, той самой изюминкой, которая и выделяет один отдельный текст из великого множества других. Хотя – опять же – убежденных позитивистов может и оттолкнуть.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что «Три дня до небытия» получились противоречивой книгой. Есть сильные стороны, есть и слабые, причем разные читатели таковыми назовут разные аспекты. Единственным непротиворечивым моментом можно считать то, что все-таки автор не подвязал все линии: кое-где и кое о чем не хватает объяснений, есть и лишние элементы. Вот, например, диббук (куда уж без диббука, если в сюжете присутствуют иудейские мистики?). Да, он тут как бы не случаен, но при этом без него можно было бы легко обойтись. В итоге автор так и не понял, что с ним делать, и просто отправил в небытие. Хотя по сути диббук мог бы вмешаться в игру и радикально повлиять на общий расклад. Вот и получается, эту книгу всякому не посоветуешь, при всем при том в категорию «must read» не поместишь. Разве что, если человек хочет почитать что-нибудь необычное. Да уж, в этом отношении Тим Пауэрс сочинил весьма достойный опус, однозначно необычно вышло.

Завершить же хочется некоторым количеством нелицеприятных слов в адрес российских издателей «Трех дней до небытия». При чтении сразу же бросается в глаза крайне неряшливая работа с книгой. Впечатление такое, словно редактор в нее и не заглядывал. И давайте в этом отношении даже не будем обращать внимание на порой плохо сформулированные фразы и досадные опечатки, издания переводной литературы в 1990-ых нас закалили. Но вот, например, частенько два абзаца оказываются слитыми в один. Особенно это напрягает в диалогах. Порой с первого раза и не поймешь, кто и что говорит. Но еще сильней раздражает, что переводчик и не подумал разобраться со всякими мелочами. Например, возраст одного персонажа во второй главе скачет, как мартовский заяц. Сперва говорится, что он попал на фронт в двадцать лет. Потом мы узнаем, что это было сорок лет назад. В таком случае выходит, что ему должно быть шестьдесят. Но никак не может быть больше именно сорока, так как легко определяется время действия книги. Поймать этот момент сразу не получится, если ты не знаешь даты Гармонического сближения, а год действия романа прямым текстом указан гораздо позже. И это всего лишь один пример. Порой, вообще, возникает ощущение, что при переводе некоторые фразы были просто утеряны. Хотя оно может быть и ложным, тут уж читатель должен заморочиться и кинуться сравнивать с оригиналом, а не всякий по ряду причин станет этим заниматься. И это все особенно неприятно, учитывая, что текст-то, как отмечалось выше, далеко не самый простой. Все-таки Пауэрс (как и любой другой автор, конечно) не заслуживает такого отношения со стороны издателей. Да, не смотря на кучу премий и признание на родине, у нас он как-то не особенно и прижился, издано далеко не все, настоящей популярностью пользуются разве что только «Врата Анубиса». Частенько можно натолкнуться на объяснение этой ситуации в духе, что автор слишком сложно пишет, ориентируется на элитарную публику, тут вам не Стивен Кинг, да и переводить его сложно. Потому, конечно, радостно, что «Три дня до небытия» все-таки издали на русском. Но такое качество подготовки книги неминуемо отпугнет тех немногих, кому и остальные романы Тима Пауэрса могли бы быть интересны. К счастью, после «Трех дней до небытия» была издана еще и «Трилогия Сдвигов». И это, конечно, прямо-таки знаковое событие. Но о ней мы поговорим уже в другой раз.

Сам Станислас Кордова предстает этакой производной от фигур Альфреда Хичкока, Стенли Кубрика, Дэвида Линча и Дэвида Финчера. Известен предельной эксцентричностью и садистским отношением к актерам (как Хичкок), затворническим образом жизни (как Кубрик), причудливостью, метафоричностью и сюрреализмом своих фильмов (как Линч) и перфекционистским подходом к построению головоломных сюжетов (как Финчер). И да, он снимает мрачные, тревожные и предельно жуткие фильмы, которым — судя по контексту — могли бы позавидовать и Хичкок, и Кубрик, и Линч, и Финчер. При этом Мариша Пессл вписывает своего Кордову в историю кинематографа так, словно он был на самом деле. Например, именно ему, а не Роберту Бентону в 1980 году вручили «Оскар» за лучшую режиссуру. Но надо сказать, что в «Ночном кино» мы не находим полноценной альтернативной истории кинематографа. Автор дает в этом отношении несколько ярких деталей, этим и ограничивается. Более того, абсолютно фантастичным смотрится то, что в какой-то момент Кордова отходит от привычной дистрибуции своих опусов. Он уходит со студии, с которой до этого сотрудничал, и принимается снимать кино исключительно на свои деньги в своем же поместье. Эти фильмы зритель может посмотреть только на подпольных закрытых показах или найти в темных закоулках Интернета. Все это, конечно, красиво выглядит, но на деле оказалось бы неработоспособным. Начиная с того, что фильмы все-таки должны финансово окупаться, чтобы у режиссера были деньги для съемки новых (в лучшем случае режиссера хватило бы на парочку), и заканчивая тем, что такое кино не стало бы широко известным, а из текста следует, что даже подпольные творения Кордовы все так же стали частью массовой культуры. Вообще, Мариша Пессл предпочитает обходить стороной вопрос о том, откуда у таинственного Кордовы деньги на все то, что он делает. Читателю приходится принимать это не веру. Не смотря на вышесказанное, фигура Кордовы получилась рельефной и интригующей. С одной стороны, мы много чего о нем знаем, с другой – вообще, ничего. И этот баланс, сотканный из теней и тумана, автору удалось поддержать до самого конца.

«Ночное кино» написано динамично и остро. Сюжет не стоит на месте, постоянно что-то происходит, практически в каждой главе (а их больше ста) читатель получает новую порцию информации. Отдельно стоит выделить вставную новеллу (она почему-то выпадает из общей нумерации глав) про то, как герои проникают на территорию поместья Кордовы. По сути это очень сильная, наполненная образами, визуально отточенная повесть, которая сделала бы честь самому Стивену Кингу. Вообще, весь роман вышел зримым, дышащим жизнью. Про такие книги говорят, что они кинематографичны (если бы получилось по-другому, то это было бы полным провалом, в конце концов, тема обязывает). Легко представить экранизацию «Ночного кино» (в виде мини-сериала, пожалуйста). На роль, например, Скотта Макгрэта можно позвать Марка Руффало, он и по возрасту, в общем-то, подходит, и умеет играть подобного рода персонажей (вспомним хотя бы тот же «Зодиак» уже упоминающегося Финчера). Единственной проблемой возможной экранизации может стать только то, что периодически на экране должны появляться отрывки из фильмов Кордовы. Но и эту проблему талантливый режиссер смог бы решить. Короче говоря, кажется преступлением то, что продюсеры из «Netflix» до сих пор не взялись за этот роман Мариши Пессл.

«Ночное кино» просто напичкано колоритными персонажами и не менее колоритными локациями. Автор всю дорогу играет почти на грани фола. Все тут (и персонажи, и локации) чуть-чуть чересчур. В какой-то момент кажется, что вот-вот начнется натуральный магический реализм, когда и неожиданным поступкам персонажей не удивляешься, и причудливость декораций уже не вызывает недоверия. Тем не менее, магического реализма не происходит. А вот мистика имеется. Причем грамотно выписанная. Она все время в уголку глаза. То есть вроде бы и что-то странное происходит, но в то же время не исключено, что все это может быть производным воспалившегося воображения персонажей. Именно на этом и строится основная игра с читателем: ему мистика нравится, или все-таки подавай рациональное объяснение происходящему? Мариша Пессл умудрилась и здесь удержать правильную пропорцию, сыграла так, что и первым, и вторым понравится. Хотя в этом таится и слабое место. Тем, кому хотелось бы побольше мистического, возможно будут поперек горла реалистические объяснения. А вторым может не понравиться то, что что-то все-таки происходит в уголку глаза. В общем, и похвалить могут, и поругать – но в данном случае такое противоречие нельзя считать минусом.

Минусы тут в другом.

Во-первых, подача информации. По сути команда главного героя ходит по разным людям и их опрашивает. Да, это привычный прием в классическом детективе. Но даже там все не так просто. Второстепенные персонажи с поразительной готовностью выкладывают нашим сыщикам все, что знают, словно только и ждали их визита. При этом они умудряются припомнить дела давно минувших дней, причем так точно, словно они только вчера случились. По дороге должен был бы найтись и врун, и забывчивый собеседник, так же как и человек, который просто отказывается давать интервью. Но нет – таких тут не водится. Все это позволяет автору вывалить на читателя ворох всевозможных деталей, некоторые из которых являются ключевыми (их, конечно, не так уж просто опознать), но все равно выглядит все это несколько картонно и неправдоподобно.

Во-вторых, умственные способности главных героев. Порой они все поразительно подмечают, а порой не обращают внимания на то, что у них прямо перед носом. Например, поражает то, что Скотт Макгрэт, ставший просто одержимым фигурой Кордовы и тысячу раз пересмотревший его фильмы, абсолютно в них не разбирается. Казалось бы, у него даже есть друг киновед, который читает в кругу знакомых и студентов многочасовые лекции про работы Кордовы, но Скотт все равно упорно не запоминает все эти важные детали. В итоге ему приходится бежать к этому своему другу, чтобы тот растолковал ему очевидное. Понятно, что Макгрэта больше занимают подробности личной жизни Кордовы, но ведь и ежу понятно, что ключ к пониманию этого человека лежит прежде всего в плоскости его фильмов, это же по сути единственный источник сведений о его характере, способе мышления и тому подобном. После такого поворота сюжета начинаешь сомневаться в профессионализме главного героя.

В-третьих, про сами фильмы Станисласа Кордовы в тексте по существу сказано очень мало. Мы узнаем их названия, немножко про сюжеты, пару слов говорится про особенности операторской работы. Читатель не в состоянии их себе вообразить. Они плавают такими же туманными пятнами где-то в поле зрения, как и их создатель. Хотя здесь Мариша Пессл могла бы разойтись на полную катушку. В конце концов, читатель их никогда не увидит, их попросту не существует, дайте ему возможность хотя бы представить эти чудесные шедевры кинематографа. Да, конечно, эта недосказанность может быть призывом читателю к сотворчеству. Но входящих слишком мало для такого сотворчества.

В-четвертых, в книжке есть всякие иллюстрации, которые по идеи должны помочь проникнуться происходящем, погрузиться в атмосферу. Это скриншоты разных сайтов, сканы документов, всевозможные фотографии, газетные статьи и прочее. Порой они даны к месту, порой – не очень. Понятно, что автор очень заморочилась со всеми этими иллюстративными элементами. И именно здесь баланс все-таки не соблюла. Если перед нами роман в формате полноценного «датафикшна», как, например, «Тайная история Твин-Пикс» Марка Фроста, документов маловато будет. Они, вообще, по тексту то густо натыканы, то автор про них словно бы забывает. Если же амбиции были пониже, то все эти сканы только внимание отвлекают. При чтении порой ловишь себя на мысли: а они тут для чего? По итогу выясняется, что особой художественной цели они не служат. То же самое можно сказать по поводу интерактивности «Ночного кино». В тексте в нескольких местах есть особые значки, которые дают возможность через специальное приложение получить дополнительные материалы. Идея, конечно, красивая. Вот только беда в том, что сейчас эти дополнительные материалы уже народу как бы и недоступны. Оно и понятно: сайты умудряются анулироваться, приложения устаревают. А вот книги остаются, если они, конечно, стоят того. «Ночное кино» имеет все шансы остаться в истории литературы, а вот его интерактивный аспект вот уж точно сгинет в веках. Потому можно констатировать, что визуальная часть романа вышла несколько кривобокой, без нее читатель, по большей части, ничего не потерял бы.

Тем не менее, можно сказать, что Мариша Пессл смогла написать напряженный и, по крайней мере, любопытный триллер. Прорывом в жанре он, увы, не стал. Тем не менее, у него есть продуманный идейный план: Мариша Пессл написала книгу про природу одержимости (и людьми, и идеями) и про то, до чего может дойти человек, стремящейся сделать свою жизнь предельно насыщенной и интересной. Недостатки «Ночного кино» вполне компенсируются обаятельными персонажами, насыщенным сюжетом и хорошим бойким языком. Да и некоторые иллюстрации оказываются вполне уместны. Лично я оставил бы только скриншоты разных сайтов, тогда они действительно стали бы изюминкой этой книги.

Итак, вот он – двор, образованный очень разными домами, у каждого, конечно, своя история. В этих домах живут очень разные люди, опять же у каждой семьи свое прошлое, свое настоящее и свои планы на будущее. Чуть в стороне протекает речушка. Неподалеку есть развалины старого монастыря. Ребятня играет во дворе, бабули сплетничают на лавочках, дедули чудачат, среднее поколение работает и занимается повседневными делами. Страну тем временем трясет и корежит – действие первых рассказов можно приблизительно датировать серединой 1980-ых, эпилог сборника явно указывает на самое начало нулевых. Все приметы на месте: от еды и одежды до латиноамериканских сериалов по телевизору. Но новостные сводки на страницы «Нашего двора» не проникают, им тут нет места. Входящие, конечно, заставляют вспомнить когда-то дико популярную песню Анжелики Варум «Городок». Вот только у Дарьи Бобылевой идиллия пусть и есть, но странная.

Мало того, что у обитателей двора куча всяких бытовых и семейных неурядиц, так еще и нечисть отовсюду лезет. Каждый из десяти составляющих сборник рассказов про очередное столкновение со сверхъестественным. Порой эти столкновения заканчиваются благополучно (пусть персонажи и напуганы, так хотя бы живыми остались), но чаще всего хэппи-эндом и не пахнет (если очередная жертва потустороннего и осталась в живых, то уж лучше умерла бы). При этом Дарья Бобылева, кажется, решила собрать все популярные в 1980-ых и 1990-ых годах сюжеты из передач про аномальные явления и всякие журналы типа «НЛО». Будут читателю и монстр в подвале, и полтергейст (он же барабашка), и дети с экстрасенсорными способностями, и зловещие сектанты, даже вроде бы пришельцы залетят на страницы «Нашего двора». При этом писательница уверенно держит полуиронический тон: смешного тут больше, чем ожидаешь от данного жанра, а страшное как бы и не страшно. Хотя впечатлительного читателя «Наш двор» напугать вполне может. Правда, неизвестно, что его напугает больше: демон в зеркале или бытовые условия, в которых живут персонажи. Как часто бывает со сборниками рассказов, одни тексты более чем удались, а иные – не так уж. Откровенных провалов в «Нашем дворе» все-таки нет. Но есть пара просто скучных историй. Их, правда, компенсирует несколько по-настоящему ударных. То, что все рассказы связаны общими персонажами, в общем-то, сглаживает этот эффект.

Не смотря на неравноценность образующих «Наш двор» текстов, внимательный читатель рано или поздно задастся вопросом: а кто рассказчик-то? Все эти былички рассказывает кто-то очень осведомленный, все про всех знающий, часто употребляющий местоимения «мы», «нам», «нас». Да, его явно можно назвать очевидцем происходящего. Но кто из всех этих персонажей может столько знать обо всем и обо всех? Такого не сыщешь. Сперва приходит на ум, что это кто-то из детворы. Или целая ребячья компания. Но эта версия не проходит проверки. Хотя никто не исключает, что дети вполне могли бы и приврать, присочинить и прифантазировать. Но в тексте есть странные оговорки и туманные замечания, которые не позволяют принять это поправку к исходной версии. Прозорливый читатель, несомненно, обо всем догадается ближе к концу. Но даже если он и окажется столь прозорлив, в финале последнего рассказа его все равно ждет самый настоящий катарсис. Потому что… Просто Дарья Бобылева все сделала умело, правильно и последовательно. Немножко напугала, немножко повеселила, заставила и подумать, но все это было лишь хитрым маневром, фокусом, который отвлекал от главного. И именно поэтому мало кого «Наш двор» может оставить равнодушным. Особенно из тех, кто жил в подобных дворах. Они, конечно, подтвердят: так все и было. А если и не было, то казалось.

Бекки и Кэл (они – брат и сестра) едут на автомобиле по какой-то американской глуши. Пустынное шоссе, людей не видать, вокруг поля до горизонта – в общем, то еще захолустье. Услышав крики ребенка о помощи, доносящиеся с одного из полей, герои решают помочь. Маленький мальчик заблудился в высокой траве и никак не может выбраться на дорогу. Скорее всего, вместе с ним заблудилась и его мать. Герои сходят с шоссе в заросли травы и оказываются в том же положении, что и те, кого они хотят спасти. Чем дальше, тем странней. И, разумеется, страшней. Оказывается, что поле не отпускает своих жертв, оно постоянно перемещает людей (живых, а не мертвых) так, что те просто не могут выбраться. По всей видимости, все происходящее контролирует некий древний камень, расположенный в центре поля. Если его коснуться, то навсегда станешь его рабом. Действие развивается все стремительней и стремительней. В какой-то момент понимаешь, куда клонят авторы, но как-то не хочется в это верить. Бекки-то беременная, на шестом месяце. А люди вокруг нее постепенно превращаются в психопатов и дикарей, которые пьют грязную воды из луж и едят всякую падаль… Но авторы не собираются давать слабину. Все закончится настолько плохо, насколько возможно. Первой аналогией из других рассказов Стивена Кинга сразу же становится «Тот, кто хочет выжить» про хирурга, который на необитаемом острове сам себе кушал. В общем, история эта не для слабонервных.

А теперь про фильм.

Первые минут двадцать фильма могут вызвать у знакомого с оригиналом зрителя некоторое недоумение. Во-первых, создатели фильма следуют канве рассказа с поразительной точностью. Это, конечно, не может не радовать. Но если ровно половина рассказа уместилась в столь небольшой хронометраж, то что же нам будут показывать следующие час и двадцать минут? Во-вторых, если это буквальная экранизация, то неужели кинематографисты решатся показать финал таким, какой он в первоисточнике? Тут у нас, конечно, фильм не для широкого проката, но все же жесть-то там чрезмерная, такое в кино редко решаются изображать. На оба вопроса у нас есть ответы. Во-первых, в самый неожиданный момент начнется сюжетная линия, которой не было в рассказе, и все, скажем так, резко усложнится. Во-вторых, решатся. И будет этот момент весьма тошнотворным. Но понять, где тут реальность, а где фантазии героини, решительно невозможно. Вот так вот создатели фильма подстраховались.

Да, Винченцо Натали привнес в фильм много своего. Выясняется, что на нашем поле проблемы не только с пространством, но и со временем. Таким образом сюда попадет и персонаж, который лишь упоминался в рассказе – Трэвис. Он является испугавшимся ответственности отцом ребенка Бекки. Когда-то он уговаривал ее сделать аборт. А когда Бекки с братом пропали без вести, кинулся их искать. Помимо прочего будут показаны и истории как бы первых попавших на поле персонажей (ребенка, его мать и его отца, о котором тут пока не говорилось). Все это закручивается в тугой узел. В какой-то момент изо всех щелей начнет лезть всякая хтонь. И это будет очень страшная хтонь.

Манера подачи материала у Винченцо Натали должна подталкивать нас к мысли, что все тут надо понимать в символическом ключе. Так интерпретировать хорроры и триллеры уже давно стало общим местом. Любители жанра могут хотя бы вспомнить то, что недавнее «Солнцестояние» Ари Астера надо понимать как историю расставания и изживания данной психотравмы, а не как фильм про то, что в скандинавской глубинке люди убивают друг друга из древних ритуальных соображений. Да и сам Винченцо Натали рассказал в одном интервью, что тот же Трэвис выступает в фильме в качестве Орфея, спустившегося в Аид за своей Эвридикой. Соответственно, Бекки и есть Эвридика, а поле с высокой травой должно трактоваться как античные Елисейские поля. Несомненно, можно интерпретировать и попроще, не привлекая многовековую мировую культуру. Поле, с которого не выберешься, вполне может быть символом нашей жизни. Страдания Бекки могут рассматриваться как путь принятия ребенка и отказ от того, чтобы отдать его на усыновление. Так как персонажи, вообще, успевают во время своих странствий по полю много чего рассказать о себе и своем отношении друг к другу, происходящее может быть рассмотрено и как этакий вариант коллективной психотерапии: мы тут собрались поговорить о себе и своих проблемах, когда тебе угрожает смертельная опасность, проще быть честным. И действительно, можно было бы сесть и серьезно все это осмыслить, если бы… Вдумчивой интерпретации «В высокой траве» препятствуют два аспекта. Во-первых, загадки не разгадываются, странности множатся и выглядит все это по факту достаточно алогично. Для формирования тревожной атмосферы и сгущающегося страха то, что нужно. Но созданию многозначительной притчи это все-таки мешает. Во-вторых, как бы не хотел умничать Винченцо Натали, у него все равно получился этакий типичный слэшер. Ну да, персонажи попадают в странное место, их преследует убийца. Один за другим они погибают. Все именно так и обстоит в «В высокой траве». Даже достаточно топорная актерская игра и несколько надуманные диалоги присутствуют. Просто то, что перед нами слэшер, мы понимаем ближе к середине, а не с самого начала. И если в классических слэшерах (вот считается же «Психо» Альфреда Хичкока именно таковым, да еще и одним из самых первых) для различных символических интерпретаций еще находилось место, то сейчас им тут и взяться неоткуда. Все возможные прочтения уже давным-давно случились, данный жанр интересен совсем другим. А именно – он должен нас либо пугать, либо веселить (комедийные слэшеры так же есть). Тем не менее, при желании над «В высокой траве» Винченцо Натали можно подумать, вот только многого там не найдешь, как бы не хотелось.

Но смотреть этот фильм любителям жанра и фанатам творчества Стивена Кинга все-таки стоит. Во-первых, тут все очень красиво снято. Вся эта высокая зеленая трава по-настоящему завораживает. Оператор порой проделывает просто головокружительные трюки с камерой. Во-вторых, временами действительно жутко. Ощущение некоторой клаустрофобии в зарослях травы передано просто отлично. Вот интересно, каково актерам было играть в самых настоящих зарослях, где поле видимости составляло всего пару метров? Да и порезаться этой травой легче простого. Вообще, говорят, что актеры во время съемок часто терялись на поле. Поэтому им выдали свистки, чтобы было проще найти друг друга. В-третьих, интересно, как режиссер развил исходную идею рассказа. Да, понятно, что экранизация получилась весьма вольной. И в своей сложности она явно проигрывает простоте рассказа. Тем не менее, все равно любопытно наблюдать, как из одной истории прорастает совсем другая история.

Современному режиссеру, взявшемуся за экранизацию какого-нибудь текста Стивена Кинга, явно будет сложно. С одной стороны, ему приходится в некотором смысле соперничать с мэтрами, которые выдали эталонные экранизации, с другой – изо всех сил стараться, чтобы придирчивые фанаты не записали его экранизацию в число худших, а список таковых, как известно, весьма и весьма обширен. Винченцо Натали смог-таки не ударить в грязь лицом, но при этом, будем уж честными, чего-то выдающегося не создал. Поизобретательней того же «Мобильника» Тода «Кипа» Уильямса, но это, конечно, вам не новый «1408» Микаэля Хофстрёма.