Ленинград, улица Восстания, дом 19. Доходный дом старосты домовой церкви при Петербургской духовной семинарии Пантелеймона Трифоновича Бадаева. На углу барельеф — крылатая женская фигура, которую называют «печальным ангелом». Построен в 1907 году, во время блокады потерял южные стены верхних этажей, перестроен в конце 50-х, превращён в большое коммунальное жильё.
Именно тогда, в квартире № 13 поселился удивительный человек по имени Владимир Емельянович Ярмагаев, всегда представлявшийся как Емельян. Студент композиторского отделения музыкального училища, фронтовик, прошедший блокаду и зачищавший Западную Украину от бандеровцев, землекоп, штукатур, студент филфака и… учитель. Просто учитель? Не совсем.
От бадаевского дома совсем недалеко до 34-й вечерней школы Ленинграда, где Владимир Емельянович более 30 лет преподавал русский язык и литературу великовозрастным школьникам. Тем, кто, отстояв полную рабочую смену, не спешил в накуренные пивные и рюмочные, не разваливался на диване перед телевизором с вечным футболом, а шёл на учёбу. Каждый день, с шести до двенадцати вечера, неделю за неделей… Зачем? Ну, не срослось что-то в обычной школе, так работа же есть? И возраст уже не детский… К чему опять садиться за школьную парту? Но эта чертовская тяга к знаниям — она пересиливала, тянула почти за шиворот — учиться, учиться и ещё раз учиться!
И это желание находило живой отклик в худощавом, очень подвижном и энергичном человеке, носившем свой любимый чёрный берет подобно мушкетёрской шляпе. Семьи у него не было, хотя нет, была, конечно была у него семья — все эти подросшие мальчишки и девчонки, с горящими глазами. И он любил, говорил им, какие они хорошие, сложные, противоречивые. Знал он, что их редко хвалят, чаще не замечают, а то и пренебрежительно цедят вслед: вече-е-ерники… халявщики…
А они — они уважали своего строго и требовательного учителя, вводившего их в огромный и удивительный мир русской литературы, спорившего с ними о добродушном Пьере Безухове или порывистом Печорине, о Швабрине и Гринёве, о братьях Карамазовых и нигилисте Базарове.
Но классическая литература, это прекрасно, только вот молодым да читающим всегда хочется чего-то поувлекательней, поостросюжетней. Конечно, соглашался с ними Владимир Емельянович, есть же мужественные герои Джека Лондона, есть отважный Павка Корчагин… Ну это же совсем близко! — возражали ему ученики. А вот Александр Дюма писал потрясающие романы… «Три мушкетёра», «Граф Монте-Кристо»… А как же Майн Рид и «Всадник без головы», Стивенсон и «Остров Сокровищ», Жюль Верн, Конан Дойл?
Учитель начинал волноваться — всё-таки зарубежные приключенцы не входили в программу обучения. Но он честно пытался найти что-то лихое у русских классиков. Вот «Тамань» Лермонтова — это же почти детектив, а Пушкинский «Дубровский» — чем не русский Робин Гуд? А военная проза Толстого, который Лев? «Война и мир», «Севастопольские рассказы». Хорошо, соглашались ученики, но это век XIX-й. А хочется-то про мушкетёров!
И тут Владимир Емельянович растерялся… Нет такого. Ведь совсем нет. Просто хоть садись, и сам пиши, — грустно пошутил он на одном из уроков. И ученики — сметливые ведь ребята! — поймали его на слове. Вы же написали книгу про войну? Так и про мушкетёров напѝшите! Точно напѝшите! Да так, что и мы читать будем и детям своим накажем. А почему бы и нет? — решился учитель. Просто учитель. Просто настоящий учитель. И написал. Да не одну, а даже две книги про самые что ни на есть мушкетёрские времена — про век XVII-й. И сам стал классиком — классиком советской историко-приключенческой литературы.
Жаль только, что уже практически забытым…
Антон Лапудев,
Москва, 2020
облако тэгов
М.: 
