Жан-Пьер Басти очаровал любителей детективов романами «Méchoui massacre» («Gallimard», 1974) и «Laissez bronzer les cadavres» (1971, написан в соавторстве с Жан-Патриком Маншеттом). О, эту парочку когда-нибудь точно поймают, и они доберутся до электрического стула, подобно другим, даже не сомневайтесь. А пока Басти работает на телевидении (смелый ход) и заигрывает с психологической фантастикой. По следующим страницам бродит призрак Фрейда. Нужно ли его представлять, а?
Небольшое вступление. Сегодня днём меня посетил брат. Уходя, он сказал, что доктор Фантомас (вообще-то он использовал другое слово) приглашает меня сегодня на ужин. Приглашение, явно выходящее за рамки обычной терапии, похоже, его шокировало. Меня же совсем не тронуло. Брат добавил — если мне чего-то хочется, то я должна спрашивать без стеснения — он оплачивает достаточно. Я ответила, что хочу работать. Он не поверил, но смутился. А ещё дал мне денег. Мы не поцеловались на прощание.
Потом я бродила по парку, полностью укрытому снегом, с другой постоялицей. Эта девушка привлекает меня. Она чернокожая, очень красивая, и я догадываюсь, что она — колдунья. Мы долго прогуливались, и снег хрустел под нашими ногами. Она дала мне понять, что отныне мой брат мёртв. Над нами каркали вороны. Подняв голову, я увидела их —траурные цветы в букете чёрных, корявых ветвей. Мы продолжали брести по холоду. Дора строила для нас планы побега. У неё жёсткий взгляд, я вся горю и замерзаю, люблю и ненавижу. Я оставила её только к ужину.
Доктор Фантомас избрал застольной темой вуду. Он и его жена воображали некие сатурналии, справляемые неграми, пьяными от крови, разврата и убийств. Для доктора вуду — не более чем совокупность верований и обрядов африканского происхождения, что переплелись с католическими обрядами и составляют религию большей части крестьян и работников чёрной республики Гаити. Его супруга считает роль вуду неоспоримой в художественной сфере; по её мнению, именно вуду позволило гаитянским крестьянам сохранить африканское наследие в областях, где оно достигло высокой степени совершенства — в музыке и танце. Это её собственные слова.
Я скучала. Злилась на брата за его слова о «моём вудуистском эпизоде», как он выразился. Мечтала оказаться в любом другом месте. Я думала о Доре. Хотела быть с ней прямо сейчас. И уже собиралась встать, когда меня остановило чей-то взгляд. Фантомас-младший, рыжий, бледный, тощенький, с хитрой мордочкой, исподтишка наблюдал за мной. Я ответила ему едва заметной мягкой улыбкой в стиле Джоконды и прицелилась. Мысок моей туфли попал ему в колено. Я взглянула на его мать. Скуку как рукой сняло. Я оживлённо поддержала беседу, рассказывая, как вуду даёт своим приверженцам бегство от чаще всего отвратительной реальности, объясняя, как в рамках западной цивилизации оно представляет собой институт о множестве граней и разнообразных функций, полностью поглощающих человека.
Доктор Фантомас с интересом поглаживал бороду.
— Совершенно очевидно, — изрёк он, — что западная женщина, утратившая ориентиры, может поддаться соблазну. Но скажите, Шарлотта, мне показалось, вы только что произнесли «водун»…
Теперь уже поглядывала исподтишка на пацанёнке. Я повернулась к Фантомасу.
— Тонкий слух специалиста! — я мило улыбнулась.
Между тем я незаметно продолжала наблюдение. Мой визави ёрзал на стуле, вытягиваясь во всю длину, чтобы достать до меня, но я поджала ноги. Его ботинок лишь стукнул по ножке стола. От толчка мой бокал опрокинулся.
— Маленький негодник!
Со смехом во взоре я устремила грозный указательный палец на ребёнка.
— Что случилось? — спросил доктор.
Малыш захныкал, заявив, что больше не голоден.
— Маленький лжец, — с огорчённым видом заметила я. Повернулась к Фантомасу: — Он пинает меня, доктор.
Быстрый взгляд на его супругу — и я тут же продолжила:
— В основе культа водун, откровенно говоря, лежит религия древнего Невольничьего Берега, каковая…
— Нет, это она! — взбунтовался ребёнок, возмущённый несправедливостью.
— Нельзя говорить «она», это невежливо.
Я поддержала внушение мадам Фантомас.
— У меня есть имя, Как-тебя-звать! Меня зовут Шарлотта.
— Меня не зовут Как-тебя-звать!
— Вот именно.
— Хватит, Эрик. Иначе отправишься в свою комнату. — Фантомас улыбнулся мне: — Вы говорили о Невольничьем Береге…
— Да, сегодня это примерно соответствует Дагомее, Того и Нигерии…
— …и останешься без сладкого! — прервал меня Фантомас, но тут же извинился.
— Водун, выходит, это религия, — подхватила его жена, часто моргая.
— Не очень-то и хотелось, — огрызнулся малыш в ответ.
Я продолжила:
— Скажем так, перед нами пантеон бесчисленных божеств, или водун, причём каждое отличается атрибутами и функциями…
— А ты знаешь, что сегодня на сладкое? — спросила мамаша Фантомас.
— Плевать!
Мне начинало нравиться. Я упрямо продолжала:
— Разные, но схожие по своей природе… — Я посмотрела на малыша, решительно вставшего и повернувшегося к нам спиной. — Водун — это всё таинственное, непостижимое, необъяснимое, одним словом, всё, что несёт в себе печать сверхъестественного.
— Профитроли с шоколадом! — торжествующе провозгласила мадам, а я тем временем говорила:
— К этому примешивается… вернее, примешался ещё в XVIII веке культ Фа. Вероятно, пришедший из Персии через Верхний Египет, он представляет собой крайне сложную геомантию, часть эзотерической системы, основанной на четырёх элементах, четырёх сторонах света и двенадцати знаках зодиака… Я вас утомляю?
— Нисколько.
На пороге ребёнок остановился. Посмотрел на мать, на отца, на меня — и вернулся на место. Мадам нажала кнопку на столе, месье постучал кончиком ножа по скатерти, и вошла горничная. Я уставилась на малыша, сложившего руки перед тарелкой.
— А где же Закон? — спросила я.
Отец указал на сына.
— Вот он, — спокойно сказал он. — Необходимость — вот Закон.
Горничная подала профитроли. Я взяла себе. Затем ждала, представляя слова — вот они выстраиваются, извиваются, словно гусеницы, по извилинам мозга доктора Фантомаса, прежде чем быть извергнутыми наружу, гладкими и звонкими.
— Возвращаясь к нашей теме… Конечно, я понимаю, что всё это чертовски не так просто, но совершенно естественно искать способы, техники бегства, если хочешь жить в равновесии, в гармонии с этим проклятым миром. Но наша западная цивилизация не сумела обуздать эти методы, эти техники — люди обманываются и злоупотребляют ими. Злоупотребляют и обманывают сами себя, выгорают, ибо не знают, не могут их контролировать… Если вы понимаете, о чём я…
Я пристально смотрела на мадам Фантомас, аккуратно накладывающей еду своему отпрыску.
— Вы, наверное, считаете мою позицию несколько догматичной, — сказал доктор.
— Вовсе нет, — возразила я. — Это я, наверное, вас утомила.
— Нисколько.
— Но это же правда, — тихо вставила мать ребёнка, — люди должны хотеть и уметь себя контролировать. Вы не согласны?
Я смотрела, как малыш жадно набивает рот шоколадным кремом. Легонько упёрлась ногой в его стул и слегка толкнула, вздохнув с видом понимания в ответ на замечание дамы.
— Чёрт! — вырвалось у пацана. — Вот теперь я точно видел, что это она!
Великолепный результат! — вся одежда сорванца в шоколадных брызгах. Воцарилась зловещая тишина.
— Встаньте, месье, — сказал отец. — Встаньте.
— Но я ничего не делал, это всё она!
Пощёчина пришлась прямо в лицо, чуть не свернув голову. Малыш схватил наполовину полную тарелку перед собой, посмотрел отцу в глаза и вывернул её на скатерть.
— Идите спать, месье. Мы разберёмся с этим позже.
Мадам Фантомас позвонила. Вошла горничная. Мадам показала на испачканную скатерть. Горничная вышла. Доктор больше не мог усидеть на месте. Он неуклюже попытался сменить тему.
— Как ты думаешь, почему Шарлотта решила приехать сюда? — мягко спросил он у жены.
— Да, Шарлотта, почему?
— А почему бы и нет?
Мадам Фантомас приняла вид приторно-любопытствующий.
— Но у вас же такая интересная профессия.
— Это если смотреть со стороны.
— У вас получалось!
Я снизошла до улыбки — промывка мозгов, видимо, сработала.
— Это просто бегство вперёд.
Я сказала машинально, не задумываясь, в очередной раз задаваясь вопросом — как это работает? Как люди могут наделять актрису магической силой? Каких призраков они пытаются таким образом изгнать?
Доктор сделал благостное лицо.
— Ну что ты, дорогая, Шарлотта сейчас не на сцене. Я прекрасно понимаю, что ей не хочется рассказывать вам какие-то истории из профессиональной жизни, не так ли, Шарлотта?
Вот уж точно! Фантомас в очередной раз занялся своим привычным делом — выделкой тсантсы, усушкой головы. Мне нечего было ему ответить, разве что оскорбить. Я просто наблюдала за ним, притаившись в конце стола, словно большая кошка, понимая, что за мной тоже следит большая кошка. Заговорила его жена.
— Вы приехали сюда в поисках убежища.
— Угадали.
Она кивнула. Улыбнулась, отвечая на мою мрачность.
— Теперь бегства вперёд больше нет.
Не хотелось её разочаровывать. Горничная вернулась с маленьким серебряным подносом и губкой; принялась устранять последствия моей диверсии. Мадам наблюдала за ней.
— Вам уже намного лучше, знаете ли.
Молчание. Она настаивала, часто моргая.
— В конце концов, вам здесь не так уж плохо.
Фантомас молчал, но был взбешён — я видела, как его пальцы барабанят по скатерти.
— Не плохо? — медленно проговорила я. — Хорошо, да. Довольно. Да. Пока что.
— Вам чего-то не хватает?
Муж бы готов её убить. Я же следила за руками горничной. Опустив взгляд, я могла злиться.
— Вы говорите, как мой брат! Нет, мне ничего не нужно. Но я никогда не думала, что вы сможете объяснить моё несчастье, никогда не верила, что вы мне поможете. Я на вас не рассчитываю.
На последних словах я посмотрела ей прямо в глаза.
— Вы ничего не можете для меня сделать!
Я почти кричала. Горничная вышла. Когда она открыла дверь, я увидела в коридоре малыша – подслушивал, стервец! И тут раздался голос Фантомаса:
— Вы должны приложить усилия. Если вы не приложите усилий, мы ничем не сможем помочь, вы же знаете.
— А вы уверены, что у меня вообще есть желание «прикладывать усилия»? Неужели вы, доктор, станете утверждать, что верите в силу воли?
— Дело не в силе воли, Шарлотта. Вы сделали выбор. Проживите все последствия этого выбора до конца.
— Разве я делала выбор?
— Да. Раз вы здесь.
— Да, я здесь. Но выбирала ли я это?
— В первый день вы сами мне сказали, что это было ваше решение — приехать сюда.
— В первый день... — вздохнула я.
Каким был тот первый день?.. Да. Уже выпал снег... Последние листья осыпались с первым снегом. Белая, безмолвная деревня, погружённая в туманную дымку, лишь изредка пробиваются приглушённые звуки — далёкий лай собаки или треск веток совсем рядом. Я вижу себя, вижу её, Шарлотту, идущую по лесной тропинке. Снег бесшумно проминается под её ногами. Лёгкий парок вырывается изо рта. И вдруг — конское ржание, Шарлотта резко останавливается, оборачивается. Галопом мчится белый жеребец. Снег глушит стук его копыт. Верхом — женщина в чёрном. Поравнявшись с Шарлоттой, всадница осаживает коня, тот бьёт копытом, гарцует. Шарлотта смотрит на них обоих, в страхе и восхищении; замечает, что дама —очень красивая мулатка, затем опускает голову. Время идёт — две женщины неподвижны, лишь конь беспокойно переступает, его шкура дымится, и вот Шарлотта поднимает глаза. Всадница надменно разглядывает её; затем, слегка сжав бока коня, вновь пускает в галоп... С самого первого дня — колдунья.
— Жаль, что вас больше не интересует ваше искусство, — бросила мадам Фантомас, пытаясь оживить беседу.
Я пожала плечами:
— Вы в него не верите?
— Вы сами сказали, — ответила я. — Мне просто неинтересно.
— Есть на то причина?
— Искусство мертво. Мы лишь тиражируем и продаём замороженный труп.
— Старая история шестьдесят восьмого года, — прокомментировал доктор, закуривая сигару.
— Не мешало бы о ней помнить!
Меня раздражала моя же поза, моя уверенность и — рассчитанная на них — внезапная, невольная прямолинейность. Конечно, мадам не преминула восторжествовать:
— Видите! Видите, как вас это ещё задевает!
Молчи, не давай повода! А она продолжила наступление:
— Это потому, что вы были актрисой. Несомненно. Вы чувствовали себя марионеткой, не могли по-настоящему выразиться.
Я не смогла сдержать крика:
— Актёры — просто позёры и марионетки, им нечего выражать. Кроме своей пустоты и дерьма. Единственное, что можно сделать — не давать им кривляться. Хичкок управляет ими, как скотом. Хичкок прав.
Лицо дамы расцветало по мере моей речи:
— Вот видите, как вас это ещё волнует.
— Знаете, развеять чары — работа долгая и мучительная. Роды наоборот, если хотите.
Я корила себя за горячность, но смирение вызывало у меня отвращение.
— Да-а, — протянул доктор Фантомас.
В его голосе была та особая интонация — фальшиво-нейтральная, профессионально-заинтересованная. Я испепелила его взглядом:
— Больше ничего не скажу.
— Простите, Шарлотта... Но мне кажется, здесь есть над чем поразмыслить...
— Я не хочу ничего «размышлять».
— Вы уверены?
— Идите к чёрту!
Возможно, из-за присутствия дамы, я сказала это вполголоса. Услышал только сидевший напротив доктор. Он принял удар с очаровательной улыбкой, обнажив зубы под заросшей губой, но промолчал.
— В ваших словах сквозит горечь, Шарлотта. Я возвращаюсь к своим словам: вы не смогли свободно выразиться.
— Смогла. Я сняла почти свободное кино. Благодаря авансу от Национального центра кинематографии и продюсеру, взявшего оплату налоговыми вычетами.
Глаза мадам Фантомас загорелись.
— Какого жанра был ваш фильм?
— Жанра? — Я задумалась. — Не думаю, что можно назвать точный жанр. Хотя сюжет был. Вы хотите, чтобы я озвучила официальную заявку, да?
Удивлённо-согласная гримаса в ответ; я продолжаю, слегка раздражённо:
— Итак, жанр: воображаемая автобиография. Время: современность. Место: Бенин, бывший Дагомея, если хотите. Тема: приключения западного бродяги под знаком водун. Годится?
— Опять водун, а? А что для вас значит слово «водун»?
Доктор Фантомас нарочито правильно произнёс слово, выделив его.
Я невольно вздрогнула.
— Вам правда интересно?
Оба энергично закивали. Я уткнулась носом в скатерть, разглядывая коричневое пятно на белой дамасской ткани.
— Ладно. Водун — это одновременно сила природы и нечто сверхъестественное, мощный феномен, коий вы, я, любой человек, может установить, закрепить в определённом месте. Между силой и человеком, ставшим жрецом, водуноном, заключается договор о союзе и взаимозависимости. Таково определение.
— Но для вас, — спросил доктор, — для вас в фильме?
— Для меня… Упрощённо можно сказать, что фильм рассказывает о злоключениях молодого человека, покидающего западное общество. Ничего оригинального, как видите.
— Молодого человека, да?
— Да. Он не может жить чужой жизнью, воображаемым существованием, придуманным для него другими.
— Это всё у него в голове?
Я разозлилась и, совершенно не желая того, заговорила с жаром:
— И в теле тоже. Он не неудачник. Его таланты востребованы, у него привилегированное положение в социальной иерархии. Но он не сумел, да и не захотел его удержать. Ушёл в анархию. Однажды отказался от очень важной работы. Стал отказываться чаще, предлагать стали реже. А потом и вообще перестали, и он остался голым и беспомощным в большом городе. Круг за кругом, скатывался всё ниже. Подсел на анальгетики и наркотики, сделавшие его равнодушным, пассивным зрителем ужаса. Но выжил… А потом появился шанс уехать в Африку. Повод — сценарий для африканского режиссёра. Стать негром для негра — он согласился.
Я замолчала. После паузы, с усмешками и подмигиванием, добавила, что на этом месте сюжет заканчивается и начинается анти-репрезентация. Ещё говорят «антиматерия», — уточнила я. Сделав это заявление, я склонила голову набок и снова громко рассмеялась. Очевидно, мои слова не имели для них смысла. Они смотрели на меня в изумлённом молчании.
— Но история же продолжается, — наконец сказала дама. — Можно догадаться, что молодой человек столкнулся там с вуду.
— Водун, — поправил доктор.
— Водун… Возможно, даже прошёл инициацию.
Я решила быть честной, подбирая слова:
— Если разложить сценарий… — Я запнулась. — Слово «сценарий» не подходит, потому что если он и был в начале, то во время съёмок уже растворился. Ну да ладно, пусть будет «сценарий». Да, можно сказать, там было что-то вроде. Больше ничего не связывает молодого человека с известной ему реальностью. Он говорит, что не помнит, зачем пришёл сюда, что чувствует странную пустоту; называет ещё пару-тройку вещи, выразимых в наших словах или психологии. Потом зовёт на помощь и замолкает…
Они пристально разглядывают друг друга. А я подбираю слова. Как это сказать? Как передать словами рухнувшее тогда на моего юношу: неведомые силы, овладевшие им, его призыв о помощи, его абсолютное смирение; как рассказать о говорившим с ним и ведущим его; поведать о тёмных битвах и ослепительных прозрениях, а также о пробуждении и страхе. Передать ужас, когда он больше не может узнать ни зрением, ни слухом своего благодетеля; когда его проводник становится иным, враждебной силой, стремящейся его уничтожить; передать окружающее их молчание и смутную память о другой жизни. Рассказать о схватке, о начавшейся смертельной борьбе, поведать о ненадёжной победе, о промелькнувшей рядом смерти, о вечном обмане жизни.
— С этого момента, — спросил доктор, — ваш юноша перестаёт говорить?
— Да. Позже он закричит, когда будет сражаться с инициировавшим его шаманом. Это часть ритуала, — тут я усмехнулась. Посвятитель, достигнув предела учения, пытается вновь завладеть учеником, его духом, его опытом, тем, чем он стал благодаря инициации. Тогда посвящённый должен убить в себе, изгнать посвятителя.
Доктор кивал, затягиваясь сигарой — пуф-пуф — и выпуская маленькие клубы дыма. Изучив идеальные дымные кольца, он перевёл взгляд на меня.
— Полагаю, именно здесь начинается ваш фильм.
— Здесь он переламывается, но можно сказать, что и начинается, да.
— И как это выражается?
— Я не могу передать содержание. Содержания больше нет, остались только звуки и образы.
— И это, — доктор замялся… — можно сказать, «сносит крышу»…
Я улыбнулась, всё ещё веселясь.
— Сносит, да. От классического, нарративного и вымышленного — стиль фильма становится иным, все традиционные ориентиры рушатся.
— Я бы с удовольствием его посмотрел. Но есть ли шанс, что обычный зритель вроде меня, сможет разобраться…
Склонившись вперёд, мадам Фантомас, совершенно не похожая на призрак, демонстрировала молочно-белую кожу в декольте. Я улыбнулась ей.
— Разобраться в моём приключении, в моей радости на съёмках — да.
Доктор аккуратно стряхнул на край тарелки пару сантиметров серого пепла. Затем, прежде чем снова затянуться, спросил, что для меня значит снимать кино.
Я задумалась, желая стать абсолютно честной, не повторяя чужих слов. Медленно произнесла:
— Снимать для меня — способ прояснить мир. Повседневность бессвязна, наша жизнь исчезает, наши любови исчезают. В момент съёмки ты заключаешь мир в рамку, и он становится ясным. Он становится пригодным для жизни. Всё не расплывается, не разваливается, не кажется бессмысленным, ненужным. Ты живёшь на другом уровне. Ты существуешь.
Я почувствовала испарину на лбу, на висках. Слова другой. Я говорила себе: это слова другой Шарлотты, умершей Шарлотты. Смертельная опасность. Я могла только повторять: слова другой, это слова другой; гадая при этом — заметят ли они. Я взглянула на доктора. Полуприкрыв глаза, он отстранённо наблюдал за мной сквозь дымовую завесу.
— Когда снимаешь, ты существуешь, — пробормотал он.
— Так я думала тогда. Ты создаёшь образы, ты создаёшь звуки. Звук — это заклинание; вид больше не вид. Добавьте букву «о» — и он станет дивом. Магией.
Фантомас кивал.
Я добавила:
— Магия жизненно важна для меня.
Фантомас всё кивал. Не глядя на меня, он сказал:
— А теперь вы всё разоблачили, не так ли?
Я пожала плечами и с вежливой иронией спросила, верит ли он сам, что искусство — живое существо. Доктор и его жена переглянулись.
— Оно живёт жизнью тех, кто заставляет его вновь и вновь рождаться, — торжественно произнесла мадам Фантомас. — Думаю, именно так, и мой муж утверждает это.
— Тому нас учит Гегель, — поправил доктор, взглянув на часы. — Уже поздно, вы, наверное, устали, Шарлотта. Мы не вас больше не задерживаем.
Он поднялся и взял меня под руку, чтобы проводить.
— Поверьте, вам повезло принадлежать к состоятельной семье и иметь поддержку понимающего брата… Не сдавайтесь.
В коридоре, на пороге, он добавил, заглядывая мне в глаза:
— Хитрите, если нужно, притворяйтесь: я готов стать вашим сообщником. Понимаю, что психотерапия вам претит, но, возможно, аналитические отношения…
Я кивнула хозяйке, оставшейся у двери гостиной, и молча высвободила руку.
— Что думаете? — добавил он.
Я замерла на мгновение, затем посмотрела ему прямо в лицо и тихо сказала голосом, казалось, мне не принадлежащим:
— Я не понимаю, чего вы от меня хотите. Я не хочу снова погружаться в колдовскую историю.
— Что за чепуха, Шарлотта? Прошу вас! — В его взгляде мелькнула угроза. — Я больше не желаю слышать это слово.
— Да-а, — протянула я с видом полного внимания. — Вам больше нравится слово «взаимозависимость»? Взаимная зависимость — разве не это связывает анализируемого и аналитика? Но сначала: вы вообще аналитик, доктор? Кто дал вам это право?
Он действительно был аналитиком. Как и многие другие, он сам себе дал это право. Он заявил об этом, процитировал Лакана. Потом ухватился за слово «взаимозависимость», а я вернулась к вуду.
Я напомнила ему, что между силой вуду и человеком, ставшим водуноном, заключается договор о союзе и взаимозависимости. Объяснила, что это фундаментальная связь: сакральная сила вуду нуждается в жертвах и подношениях, дабы сохранять энергию, а человек получает защиту, пока выполняет ритуалы, оставаясь в состоянии, позволяющем их совершать.
У меня было ощущение, будто цитирую учебник. Он слушал с вежливым, слегка заинтересованным видом.
— А что для вас безумие, доктор Фантомас?
Он растерялся.
Я продолжила:
— Замените слово «вуду» на «безумие» — сместите фокус… Уберите букву «о» из «дива», и вы узрите «вид» … Не говорю, что точный вид, как сказал Годар — это просто вид. Поймите: для безумия нужны как минимум двое. Прощайте, доктор.
Я бросила жреца психокульта, оставив его размышлять над моей внезапной прозорливостью.
Ночью мы сбежали с Дорой. Перелезли через стену, взобравшись на сарай с инструментами, потом шли вдоль высокой решётки. Дора бежала впереди. Я едва поспевала. Внезапно луна скрылась за тучами. Дора включила фонарик. Луч света прыгал, освещая прутья.
В парке из сплетения ветвей вырвалось нечто — бесформенная тень, кричащая:
— Вернитесь! Вернитесь!.. Что вы делаете?.. Они вас всё равно поймают!.. Они там, снаружи, ждут… Вы их забыли, но они есть!
Фонарик выпал у Доры из рук. Ушло диво, исчез вид, образ, звук. Мы прижались друг к другу. Луна внезапно вышла из-за туч. Не глядя друг на друга, мы снова побежали. У ворот клиники мы увидели, что те открыты.
Стоило посмеяться. Но мы запаниковали.
С тех пор мы не перестаём бежать.
облако тэгов
