К написанию этого отзыва я подступался уже 5 раз , и каждый из них заканчивался одинаково: вместо того, чтобы расписывать свои эмоции от стократного прочтения этой повести или очередной попытки продемонстрировать кому-то широту ума, вскрыв весь ее потаенный смысл, я просто смотрел в прямоугольник этого белого поля, не в силах выдавить из себя ни единого слова... Наверное, для того, чтобы адекватно оценить многогранность этого творения, нужно обладать хотя бы частичкой таланта, присущего его создателям, что автоматически обрекает автора отзыва о нем на практически танталовы муки.

Это одна из тех книг, которые полностью перевернули мое личное представление о смысловом наполнении не только фантастики, но и литературы вообще. Часто бывает так: берешь в руки книгу модного автора, получившую целую охапку премий, и вроде все при ней — и литературный язык, и сюжет, и герои, и попытки реализовать какую-никакую, а идею. Но в то же время что-то настораживает и мешает присоединиться к напечатанным на обложке восторженным отзывам. И лишь потом буквально просыпаешься посреди очередного сна сознания, а глаза автоматически находят на самой заветной книжной полке знакомый зеленоватый том. Тогда то ты и понимаешь: это ведь просто не «Пикник».

«Пикник на обочине» по своему объему — произведение небольшое, оно занимает всего 178 страниц. Но ответить на вопрос о том, что на самом деле сокрыто на этих 178 страницах, почти невозможно. Вариантов ответа — великое множество, и каждый из них соответствует особому смысловому уровню повести. Можно сузить их до пророческой истории про Зону, на 15 лет опередившую подлинную трагедию Чернобыльской АЭС, и это будет отчасти правильно. Можно трактовать, как историю неудавшегося космического контакта; пессимистическое эссе о возможном закате человеческой цивилизации, удел которой, в перспективе — лишь собирать объедки, оставшиеся с чужого пикника на обочине Вселенной, которая так трагически совпадает с их собственным домом. Есть здесь и почти по-лемовски холодная констатация невозможности оценить и понять Вселенский Разум, человеческие попытки с применением непонятных артефактов которого, напоминают детскую игру в песочнице с использованием вместо совочка заряженного автомата со снятым предохранителем.

Но вместе со всем этим, повесть Стругацких — одна из самых пронзительных в мировой литературе историй об одиночестве человека сразу на всех уровнях мироздания: во Вселенной, в обществе, в семье и даже, казалось бы, в родной, но такой непостижимой собственной же душе. Отчаяние, полная пустота внутреннего мира человека, которая подобно озарению, выливается в этот последний страждущий вопль, дарующий счастье всем тем, кто населяет этот мрачный и жестокий мир. Конечный покой и поздно пришедшее осознание того, что и это стремление не дать никому уйти обиженным, как и все лучшее на этом свете, было омыто чужой человеческой кровью. И даже прекрасно понимая, что от окружающих за всю жизнь не получал ничего, кроме безразличия, смешанного с презрением, все же именно им посвятить свой последний, жертвенный вздох.

Может быть, этот мир действительно заслуживает того, чтобы ему дали еще один шанс? Может быть, мы действительно заслуживаем того, чтобы счастливо прожить дарованную нам жизнь?

«В этой повести, как нигде, воплотился дух 60-х» — наверное, самая банальная фраза, которую можно сказать о «Понедельнике». Но она глубже, чем кажется. Потому что в книге воплотился действительно в е с ь дух 60-х. Не только свет, дружба, любовь, творчество, которые бросаются в глаза, но и все те незаметные чревоточинки, внутренняя гниль, благодаря которым радостные 60-е, время космоса и больших надежд, как-то незаметно перешли в сытое болото застоя с последующей деградацией и разрушением.

Что мы вообще может сказать о поколении 60-х? Наверное, первая ассоциации – Космос. Люди, впервые покинувшее земную колыбель, люди, создавшие брэдбериевское «ракетное лето». А вот и нет! Шестидесятники по возрасту не годились в Главные Конструкторы, в лучшим случае – в младшие помощники. Запускали ракеты и атомные реакторы королёвы и курчатовы, люди совсем иной эпохи. Те, чьи старшие братья гибли на фронтах Гражданской, те, что в 30-е, работая на разрыв жил, в немыслимые сроки создали новую промышленность, те, что выиграли самую страшную войну в истории человечества. Люди из стали, с дублёной кожей. Прошедшие войну и лагеря, видевшие голод и смерть. И очень не хотевшие, чтобы всё это перенесли их дети. Этот момент хорошо показан в другом культовом произведении эпохи – фильме «Добро пожаловать или Посторонним ход воспрещён». Немолодой директор пионерлагеря, вроде как главный отрицательный персонаж фильма, рассказывает пионерам, как им повезло. Вот ему в детстве приходилось жить в палатке, самому еду готовить. А у них – светлые корпуса, обслуживающий персонал. Кормят, развлекают, носик вытирают. В вату заворачивают. И выросло новое поколение. Сытое, непуганое, образованное, воспитанное. Чуть инфантильное и конформистское. И пришло работать в НИИЧАВО.

В НИИЧАВО кипит работа. Молодые учёные горят энтузиазмом и фонтанируют идеями. Они презирают тупых мещан с волосатыми ушами. Они готовы работать по ночам, праздникам и выходным. Тем более работа интересная, хорошо оплачиваемая и непыльная. Не мешки с цементом на Днепрогэсе ворочать. Только вот с результатами что-то странное. Нету результатов. «Хорошенькие девушки» и «славные ребята» из Отдела Линейного Счастья всё ищут своё Счастье. Но не находят. Корнеев бесконечно экспериментирует с диваном-транслятором. Ищут смысл жизни… Пытаются предсказывать и пророчить, но как-то не очень. Но р-работа идёт. Практически кипит. Статьи печатаются, диссертации защищаются. Как ни странно, единственные, кто чего-то действительно добиваются, это не молодые энтузиасты, а «старичьё». Янус Полуэктович, Кристобаль Хозевич… Тот самый, что держит в кабинете чучело лично выпотрошенного врага. Бывший нкведе… виноват, инквизитор. Сталинист недобитый. А молодые и за пределами науки проявляют удивительную беззубость. Ничтожный Выбегалло воспринимается как стихийное бедствие непреодолимой силы. Всё, что могут товарищи акадэмики – грозно шевелить бровями и остроумно язвить… лучше на кухне, чтобы Выбегалло, не дай бог, не услышало. Хорошо, что есть «старичьё», за которое можно спрятаться. Полуграмотный Камноедов гоняет гениев в хвост и гриву. Что поделать, система она такая. Зловещая и непреодолимая до последнего винтика, включая завхозов и уборщиц. Что с «шестидесятниками» будет дальше? Собственно, Стругацкие и об этом написали в поздних вещах. Например, в «За миллиард лет до конца света». Постаревшие приваловы и корнеевы сидят на кухне в хорошо обставленной (югославская стенка, чешский сервиз, всё как у людей) квартирке, пьют коньячок, закусывают и трындят о бабах. И никаких субботних понедельников. Система-с заела, всё она, проклятая. Грустная книга, на самом деле, если брать её в контексте послезнания, и намного более глубокая, чем казалось самим братьям.

…А можно плюнуть на весь этот анализ и просто наслаждаться ладно скроенной, написанной хорошим, афористичным почти до ильфпетровского языком (боже, как я соскучился по хорошему языку!) книгой, погружаясь в атмосферу тех лет, когда всё плохое (кроме отдельных недостатков) было в прошлом, завтра было безоблачным, до Луны был шаг, до Марса два, а до Светлого Будущего всего двадцать лет.

«Когда мне было 18 лет, мой отец был полным идиотом. С тех пор он изрядно поумнел». Марк Твен.

Вот так же и я, прочтя сию книгу лет этак десять назад, был восхищён размахом, но остался в недоумении относительно содержания. Накручено, наворочено — а всё ради чего? Непонятно. Обычные люди в необычных обстоятельствах. Первый раз что ли? Не Стругацкие это придумали, и уж точно не они будут последними, кто об этом напишет. Так я думал тогда.

Какой же дурак я был!

Полистав роман теперь, спустя почти десять лет после прочтения, я вдруг оцепенел. Ибо в романе была описана моя жизнь. Вернее, мое мироощущение (с известной долей условности), каким оно было лет пять назад. Я пролистал книгу назад, пробежал глазами первую часть и буквально задрожал. Чёрт побери, а ведь это тоже я, но в возрасте двадцати двух-двадцати трёх лет! Потом посмотрел концовку. Стало совсем не по себе. Неужто и это тоже я — в будущем? Теперь открываю «Град обреченный» и не могу оторваться, узнавая слова, мысли, поступки себя прежнего и себя нынешнего. Откуда у братьев такая проницательность? Что за чудесный дар залезать в голову и всё там переворачивать?

А потом меня осенило: ведь эта книга — о втором шансе. О том, что сделали бы мы со своей жизнью, если бы нам дали ещё одну про запас. Стоило мне подумать об этом, как всё встало на свои места. Вот я, то есть Андрей Воронин, попал в новый мир. Я, то есть он, ещё несёт в себе груз прежних представлений, ещё инстинктивно пытается подстроить окружающий мир под себя. Но время идёт, и Андрей понимает, что всё не так просто. Амбиций у него становится меньше, но надежда ещё тлеет. И он пытается если не переделать мир, то хотя бы сделать хоть кому-то лучше. Затем — новый разворот, и Андрей смиряется, отдаваясь на волю потока. Прекраснодушные мечты тают в дымке, сменяясь сытым довольством. «Тот, кто в юности не был революционером, в старости не будет консерватором». Это — не фраза из романа, но подходит она к нему на все сто. Вспомним, когда Стругацкие писали свой роман: рубеж 1960-х-1970-х гг., начало брежневского застоя. Романтики коммунизма вздыхали (и вздыхают по сей день) — мол, выродился СССР, идейные люди ушли, их сменили обыватели. Где ты, революционная строгость нравов? Где боевой речитатив Маяковского? Где вера в светлое будущее? Ничего этого не осталось, сменившись пошлой погоней за мещанскими радостями. И не понимали мы тогда (многие не понимают и сейчас), что Брежнев, Суслов, Тихонов, вся эта геронтократия — это те же люди, которые когда-то маршировали под красным знаменем и пели бодрые песни, вынюхивали врагов народа и рвали на себе рубаху во имя счастья трудящихся всего мира. Просто теперь они остепенились, расстались с юношеским максимализмом и научились получать удовольствие от простых радостей. Вот она, сытая трясина имени Фрица Гейгера!

И получается из всего этого, что сколько бы не давали людям шансов, как бы не экспериментировали с социальным устройством, ничего не изменится. Мы вновь будем наступать на те же грабли, вновь переживать молодецкий задор и спокойное довольство, и вновь мечтать о втором шансе.

Но всё же есть что-то в нас, заставляющее наперекор всему ломать иногда свою натуру и срываться куда-то ради очередного фантома. Ибо мы — люди, а как известно, «не хлебом единым жив человек». Душа наша просит чего-то большего.. И вот уже и житейские радости нас не прельщают. И мы, как Андрей Воронин, уходим в свой поход на север, чтобы познать, постичь, вкусить. Эта страсть гонит нас, несмотря ни на что. Многие ломаются, не доходят. А те немногие, кто всё же пробивают лбом стену и достигают цели, оказываются перед лицом искушения. Их соблазняют наградой за труды. Хрустальным дворцом наслаждений. Прекрасной грёзой, ставшей действительностью. Кто откажется? Дураков нет. Или почти нет. Те же, кто находит в себе силы превозмочь и это (безумцы, от которых всех тошнит), в качестве приза получают лишь бесстрастное сообщение: «Вы преодолели первый круг».

«Как! Опять?!» — возопит измученный герой. А товарищ его вздохнёт с облегчением: «Ну слава богу!». Значит, ещё не конец. Нас снова ждёт второй шанс!:wink:

>> sambainu | 2011-08-07 – [ -2 ] +

>> Бред... другими словами выразить моё отношение к произведению не получается. Псевдонаукообразные обороты, напрочь отсутствующий сюжет (о чём вообще вся эта история?), абсолютно никакого юмора (отсутствует как класс), просто КУЧА, в которую свалено и нагромождено всё что только авторы смогли придумать. Вообще не понимаю как ЭТО можно читать и откуда столько восторженных отзывов и высокий рейтинг. Оценку не ставлю, т.к. осилил только 2 первые истории.

----------------------------

:(

Думаю, все книги о науке в России ждёт такой печальный финал ( в лице отзыва г-на sambainu).

Я помню... мы мечтали быть учёными и космонавтами... и в нашем «снаряжении» бластеры были не более, чем защитой от динозавров и неведомых безмозглых чудищ. Мы плющили носы в стёклах цокольного этажа МИФИ, глядя, как юноши (в очках и без) щёлкали загадочными тумблерами и втыкали разноцветные провода в дырчатые панели АВМ...

Всё.

Снимите шляпы. Наука прекратила течение своё.

«В кучу всё свалено», «напрочь отсутствующий сюжет»....

И незачем возражать. «Город дураков» наступал-наступал — и наступил. Прямо нам, физикам-химикам-механикам-астрономам и лирикам на голову.

Я не хочу больше жить на этой планете (с)

Аркадий Натанович, надеюсь, что где-то там, в небесах, я приду к Вам, смущённый и краснеющий, брать автограф. И извинюсь, что побоялся познакомиться с Вами в 1988 году.

Прощай, увлечение наукой. Здравствуйте, китайские студенты! Быть может, кто-то адаптирует эту весёлую историю и для вас. Вы оцените.

P.S. Пол Андерсон в «Операции «Хаос» был наиболее близок к этому произведению (в литературе сюжеты гуляют, не ведая границ)... но это совсем другая история.

Эта книга редко кого может оставить равнодушной. После её почтения в душе море чувств и множество вопросов. Но вопросы эти не к авторам. В первую очередь — к самому себе.

Я — из неофитов. Когда читал книгу, конечно же, знал, ЧТО читаю. Но для меня даже масса восторженных отзывов о книге — не повод для пиетета перед ней ещё до прочтения. Нет, лучше я примерю её на себя, да при этом буду особенно требовательным и разборчивым, а уж только потом пусть и мой голос зазвучит среди других голосов — в унисон ли с ними, или же диссонансом.

Да сколько их было и будет — книг о Контакте! И смешных, наивных, несерьёзных, пафосных, просто глупых, но и глубоких, продуманных, многосторонних. Но эта, по моему скромному мнению — просто лучшая из всех. И не в том дело, что авторы — наши с вами соотечественники, и даже не в том, что книга совсем нехарактерна для времени и мест, где и когда она появилась.

Просто тут ведь в чём дело: очень часто в Пришельцах, изображённых авторами книг — слишком много человеческого. В чешуйчатом или лохматом теле (а может — крылатом) — совсем человеческая душа, обуреваемая нашими же страстями, в маленькой головке с огромными чёрными глазами (или большой, покрытой роговыми пластинами) — исконные человеческие мысли и устремления. В результате в книге Контакта с Иным разумом-то и нету. Какой же он Иной? Всё то же, только декорации более пёстрые.

Но здесь — совсем другое.

В мире случилось нечто странное, страшное, по-настоящему удивительное, может быть, судьбоносное для Человека, а может — губительное. Кто знает? Никто из людей — это уж точно. А думаете, авторы знали, как оно на самом деле? Сам ли это Контакт, подготовка к нему — некий тест на пригодность человечества, или же в самом деле только «пикник на обочине»? Если бы так, то не написалась бы такая книга. Тут нельзя знать, иначе не удастся создать атмосферу тайны, загадки, чего-то непознанного и, возможно, непознаваемого человеческим Знанием. Думаете, все эти артефакты, которыми полна Зона, нарушения законов физики и статистики, про которые упоминается в книге, выдуманы авторами лишь для того, чтоб напустить туману, добавить загадочности книге? Нет, они показаны для того, чтоб объяснить, насколько иным может быть этот самый Иной разум, насколько может отличаться Их Знание от Нашего.

Добро и Зло — не категории Абсолюта. Это — чисто человеческое. Поэтому даже не стоит задумываться, добро или зло — этот Контакт. Такими мерками его не измерить. И не стоит пытаться.

Блестящий учёный Валентин Пильман в разговоре с Ричардом Нунаном скрывает свою растерянность и беспомощность (читай — растерянность и беспомощность науки) за цинизмом и напускной веселостью. Ведь задача науки — понять, объяснить, повторить, усовершенствовать — остаётся невыполненной и скорей всего — невыполнимой. Неприятно? Но почему мы думаем, что должно быть иначе?

Вот таков Контакт в этой книге. Но в любом, самом удивительном и продуманном мире книги, нельзя жертвовать одним — человеком. Это именно то, что никак не должно раствориться и обезличиться в самых причудливых обстоятельствах. Ведь именно глазами человека мы должны увидеть изображённый мир, и его мысли и чувства помогут нам его понять, увидеть во всех красках, добраться до сути.

И авторы не пошли на такую жертву. Более того, именно характер, мысли, поступки Редрика Шухарта видятся мне самым главным в книге. Тем, ради чего в первую очередь и стОит читать. Зона, чудеса, загадки — да, но человек — неизмеримо важнее. А ведь авторы многочисленных «Сталкеров» взяли первое, но напрочь позабыли про второе.

Герой меняет мир, а мир меняет героя. Кто кого сильнее? Задумайтесь об этом по отношению к себе. Вспомните — такими ли вы были в молодости, как сейчас?

Первая глава — особенная. Только в ней повествование идёт от первого лица, от лица Редрика Шухарта. И что же? Перед нами не хитрец, не мудрец и тем более не пророк. Перед нами — простой и немного наивный парень, такой, которого ни у кого не повернётся язык назвать плохим человеком, способный на настоящую дружбу и настоящую любовь. И этому веришь, ведь рассказывают об этом его собственные мысли. К главному герою невольно начинаешь испытывать симпатию.

Мир, показанный в книге, конечно, известным образом отличается от нашего, но всё же не искусственный, не высосанный из пальца. Ну что вы, разве мир так жесток, циничен и бессердечен, каким показан в книге? — спросят многие. А именно в таких точках, где пересекаются многие интересы, где возможна большая выгода, но и грозит немалая опасность, как раз и проявляются худшие стороны отношений между людьми, именно тут мир и поворачивается к нам самыми уродливыми сторонами. Что поделать, если Редрик изначально и на протяжении всей изображённой в книге жизни оказывается в таких точках, на таком пределе. Конечно же, мир принимается за него со всей силой, и вот человеку остаётся только защищаться от обстоятельств, раз за разом принимая удары судьбы и сдавая всё новые позиции, постепенно утопая в цинизме и безразличии ко всему, кроме своих близких, а значит, становясь способным на любой проступок, если только будет казаться, что он во благо для близких.

И всё же кульминация книги — её последние страницы. Те, где Редрик делится с нами сокровенными мыслями, где прорывается плотина его души, где он осмысливает свою жизнь перед свиданием с Золотым шаром, только что принесший ему жертву и даже ни на миг не задумавшийся, имеет ли на это право, судящий мир и людей в нём, что явили ему, Шухарту, так мало хорошего в жизни, но всё же не осудивший их. И последние фразы книги, с одной стороны, — гимн Человеку, победившему в душе обиду и боль, но с другой — вопрос: в чём же заключается счастье для каждого и можно ли его выразить, понять, примерить на всех? Очень легко приносить горе, а вот счастье — намного трудней.

На мой вкус, у АБС есть два совершенно удивительных таланта.

Первый — это придумывать великолепные названия для своих книг. Не буду перечислять, но ведь они и вправду идеальны.

Второй — это писать под этими названиями совершенно удивительные, ни на что не похожие книги. Мне кажется, узнать Стругацких можно по первой же странице. И полюбить их тоже можно с первой же страницы.

В «Пикнике» же меня больше всего поразила вот какая тема... Ведь по сути все люди, попадающиеся там — мягко говоря с изьяном. И все равно Стругацкие их любят и желают им счастья — несмотря ни на что. Никто не должен уйти обделенным. Вот эта самая любовь к миру и любовь к людям всегда меня поражала в их творчестве. Так любить людей — это же какое большое сердце надо иметь и как хотеть им поделиться, хотеть, чтобы все увидели и приняли...

Только 10 конечно. Никак по-другому...

Что за книга! Чудо-расчудесное, а не черные буковки на белой бумаге!

Первая моя книга Стругацких, прочитанная в 10 (!) лет. Самое странное, что в столь нежном возрасте она мне понравилась! Потом уже перечитала в 19 и была удивлена: ну что, скажите на милость мог понять в ней ребенок?! А вот поди ж ты, углядела что-то интересное. Хотя, скорее всего увлекла сказочная сторона сюжета (ах, кот Василий!:lol:), а не глубокие, даже глубочайшие мысли, облеченные авторами в оболочку «сказки». Но сознательное прочтение книги отнесу все-таки к 19, а не к 10. До сих пор помню, как сползала под стол, зажимая рот, чтобы не ржать как лошадь (предполагалось, что я готовлюсь к экзамену:blush:)

Выдержала, выдержала эта книга проверку временем, более того, актуальна именно сейчас как никогда раньше. Сколько таких Выбегалло-Петриков в российской науке? И не пытаются ли власти превратить народ в «кадавров, удовлетворенных желудочно» («Мы стали более лучше одеваться», ага!), сами при этом превращаясь в «кадавров, полностью удовлетворенных» (ждем-с, когда же они лопнут!)? Изъять бы им эту книгу из библиотек, плохому она учит: любить свою работу, стремиться не только к «вкусно жрать и сладко спать», но и к бескорыстному служению Науке (а физика или лирика — дело десятое)! Сейчас же в современной России министр образования заявляет, что математика — убивает креативность, а попы-мрокобесы проникают в школы — ждем введения Закона божия вместо физики-химии-математики?:snuffy:

Отзывы — не место для дискуссий, но... Uralov (:beer:), а может всё еще наладится, а? Как же хочется на это надеяться!

«Обитаемый остров» — одно из лучших произведений Стругацких, да и вообще одно из лучших произведений российской и советской фантастики.

Первый раз я прочитал эту книгу где-то классе в седьмом. Помню, она произвела на меня сильное впечатление, можно сказать, потрясла. Это действительно страшная книга – мне казалось, что от страниц пахнет железом, кровью и дымом. Первое впечатление было скорее гнетущим, хотя я и не назвал бы его негативным. Просто жутко, когда представляешь, до чего бы могло докатиться человечество. Ощущение, что речь идет не о какой-то непонятной планете, а о нашей Земле усилилось тем, что Страна Отцов резко напоминала Европу и СССР 30-х. гг. XX века. Мне кажется, такую книгу могли написать лишь в стране, пережившей сталинские репрессии и испытавшей на себе все ужасы фашизма.

Нельзя не восхититься мужеством главного героя, который нашел в себе силы бороться не только за выживание, но и за будущее всей планеты, осознавая, что, возможно, никогда не вернется домой. «Я – дома» — заявляет Максим Страннику в конце книги. Дом Максима – там, где он нужен, там, где ему есть, зачем жить. Он намерен вести войну до победы.

Потрясает разница в методах Максима и Странника. У них общая цель – но совершенно противоположные средства ее достижения. Странник – политик, агент земных спецслужб, шпион-дипломат. Он ломает систему диктатуры изнутри, исподволь направляя развитие государства в нужное русло. Его путь – путь реформ и направленного развития, минимума потрясений и катастроф.

Максим не знает, что спасение Саракша предрешено, нужно только подождать… несколько веков. Он – человек действия, наивный порой, словно супергерой из комикса. Его суровое добродушие не позволяет ему наплевать на аборигенов – он испытывает горькую жалость по отношению к ним, не сумевшим разумно устроить свою жизнь. Один безумный план срывается за другим, очередной союзник оказывается предателем или просто слишком слабым – но Максим не останавливается. Он переходит к подпольщикам, понимает что те погрязли в интригах и политике; ищет помощи у мутантов, но те хотят только покоя; даже сотрудничает с правительством в лице прокурора – лишь для того, чтобы получить необходимые данные о расположении Центра. Он готов на все, чтобы как можно скорее уничтожить башни, кажущиеся ему (небезосновательно) воплощением зла в этом несчастном мире. Его путь – революция, уничтожение зла и бесчеловечной диктатуры.

Странник считает, что революция приведет к хаосу и колоссальным человеческим жертвам. Однако Максим видит, как относительна существующая стабильность. Он выбирает решительный бой и бросает вызов всем, кто надеется возродить диктатуру. На глазах Максима гибнут его друзья: погибают в нелепых боях подпольщики, пытаясь разрушить башни, загоняют на ядерные мины танки штрафников, лезут на кинжальный огонь противника одурманенные излучением солдаты. Максим решает, что цена победы не станет слишком высокой.

Можно долго рассуждать, кто прав. В этом споре две правды. Революция может захлебнуться, реформы могут долго водить людей по бесплодным полям экспериментов. Истина в том, что Саракш будет спасен. Но какова будет цена этого спасения?

Книга является самым сильным антифашистским романом, несмотря на отсутствие связи с реальной историей. Повторюсь, но нужно вырасти в мире тоталитаризма, чтобы создать такую сильную книгу. И несмотря на то что мы понимаем наивность Максима и его волюнтаризм, мы не можем не восхищаться бесстрашием и революционной решимостью героя, его обостренным чувством справедливости, так характерным для героев русской классики.

Легко и приятно быть богом — делай, что хочешь, наслаждайся могуществом, никто тебе не указ...

Стоп. А так ли?..

Попробуйте. Удержитесь, посмейте НЕ ВМЕШАТЬСЯ — и НЕ ПРЕНЕБРЕЧЬ одновременно. Не оставить и не остановить. Боги — они не вмешиваются, они мудрые, они выше нашей грязи, греха и скверны, они выслушивают наши молитвы и поступают по собственному разумению, они учат и направляют...

А что происходит, когда, казалось бы, десятки раз проверенная теория «божественной помощи» дает сбои? Когда она не справляется? Когда никто не слышит, как ты кричишь, что все не так, что теория ведет не туда? Когда бог не хочет, не может, не в силах больше быть богом? Кто посмеет его осудить или оправдать?..

Да мы с вами. Мы, читатели. Каждый — мерой своих чувств и правил, мерой своего понимания.

Война и кровь, предательство и благородство, интриги и верность, друзья и враги. Всего здесь хватает, и все очень и очень по-настоящему. Где-то, может быть, наивная, но все равно это классика, бесспорная, сложная, искренняя, красивая. Спасибо мастерам.

Я прочитал эту книгу где-то году в 1974-75.

Купил я её на нелегальном книжном рынке в Сокольниках. Может быть, кто-нибудь помнит об этом рынке. А кто не знает, расскажу. Чтобы попасть на этот рынок, надо было ранним утром, с первыми поездами, доехать до станции метро «Сокольники», потом на трамвае (не помню номера трамвая) ехать через Сокольнический парк до не то Майских, не то Первомайских вырубок. Далее за толпой в основном мужиков надо было ломиться до поляны в лесу, где стояли с открытыми портфелями-баулами человек 50-70 продавцов. Поскольку рынок функционировал в основном поздней осенью и зимой, было темно, и продавцы подсвечивали содержимое портфелей фонариками. Продавались книги где-то до 7:30-8:00, потом появлялись милиционеры, и весь рынок быстренько убегал через кусты к трамвайной остановке. Милиция особо не усердствовала, так, хватали двух-трёх покупателей/продавцов и отвозили их в ближайшее отделение. Там их держали часа три и отпускали восвояси. Без фанатизма, так сказать.

А летом на той поляне паслись лоси.

Вот на этом рынке и купил я «Гадких лебедей», перепечатанных на машинке, копию третью или четвертую, но вполне, хоть и с трудом, читаемую. Купил за бешеные деньги, за 20 рублей (аванс в ту пору у меня был 60 руб., в месяц я получал 120 руб.).

Но книга стоила потраченных денег! Да что там, когда я прочел «Гадких лебедей», я понял, что отдал бы за них и всю месячную зарплату!

Какой сюжет, какой антураж, какая атмосфера, какие герои! Какой великолепный язык!

Рассказывать, что я чувствовал, прочитав эту повесть, не имеет смысла. Тот, кто читал и кому понравились «Гадкие лебеди», меня поймут. Тем же, кто еще не прочел, настоятельно советую – прочтите!

В заключение по привычке извиняюсь: получился скорее не отзыв, получилась история о приобретении книги. Но что уж получилось, то и получилось.

Больше полугода уже, как умер Борис Натанович, а в голове, как камешек в ботинке, болтается какая-то полумысль-полуощущение, которое можно перевести примерно так: соберись, тряпка, отложи уже в строну Бруно и Фулканелли и проведи, наконец, ревизию оснований своего мышления.

Вот я дико извиняюсь за такое выражение, но проще не получается. На самом деле не сложно, сейчас объясню. Это как бы аксиоматика, на которой мы строим весь свой процесс познания, реакции и действия. Параллельные прямые не пересекаются, это тоже аксиома из школьной геометрии, но вот зачем нам надо это знать? Зачем нам вообще знать что-то, кроме курса валют и тысячи и одного способа манипуляций по Карнеги? Аксиома ценности знания, ценности познавательного процесса, как самого прекрасного, что нам дано в ощущении, — та искра, которая заводит весь мотор активного мышления; ПНС рассыпал эти искры вокруг себя в изобилии.

Конечно, сапиенсы мыслили и предавались познанию и до и вне чтения Стругацких; тот, кто изобрел колесо и стал наблюдать за движением звезд, тоже их не читал. Но у каждого из нас существует свой момент включения, своя точка невозврата, пройдя которую, мы уже никогда не становимся такими, как раньше.

Боюсь говорить за других, — хотя точно знаю, что многие и многие разделяют со мной это переживание – но моя первая точка невозврата, главная и незабываемая – это «Понедельник начинается в субботу».

Сколько раз мы его перечитывали в детстве, сколько раз в студенчестве, потом вместе с собственными детьми – моя дочь сплошь и рядом говорит цитатами оттуда, — но только сейчас осознаю в кристальной ясности, что всю свою жизнь правлю по ПНС, что все мои ценности вырастают оттуда.

- Работать интереснее, чем развлекаться

- Можно быть антропоцентристом и гордиться этим

- Решать имеет смысл только нерешаемые задачи

- Чрезмерно заботясь о материальном, человек деградирует в полуживотное

Вообще-то список можно продолжить, но хватит этих четырех китов, что определили мою жизнь раз и навсегда. Я всегда думала, что мне невероятно повезло в жизни и что я очень счастливый человек, но вот теперь вижу, что не в счастье дело, а в удачно выбранных основаниях.

Занимаясь историей мысли, — и отвлекаясь попутно на самые восхитительные в своей нетривиальности работы – я искала до тех пор, пока не нашла школу, отвечающую всем четырем аксиоматическим для меня критериям из ПНС. Сама удивилась, но это оказалась кембриджская школа неоплатонизма, — более того, именно из нее вырастает весь сегодняшний европейский мир. То есть рамки того течения несколько шире, чем только Кембмридж 17 века и только возрожденческий неоплатонизм (единственная в старой Европе философия знания, ставящая человека в центр онтологии), но не буду сейчас отвлекаться на дополнительные имена и направления, — так или иначе, оптика, заданная ПНС, дала стимул к такой работе, которая неизбежно делает жизнь осмысленной. Нисколько не сомневаюсь, что с этим стимулом и в такой проекции можно заниматься тысячью разных дел; главное, целостность основания и энтузиазм гарантированы всегда.

Мы все понимаем, что когда наше поколение, воспитанное на таких идеалах, столкнулось с удушающей нас идеей рынка и потребления, нам оказалось довольно-таки сложно сохранять себе верность. И что? И ничего, выросло новое поколение, не напуганное собственной неприспособленностью, но возвращающееся к той же схеме, в которой работать интереснее, чем развлекаться, человек – мера всех вещей, а потребление не может сделать кадавров из тех, кто кадавром быть не хочет.

Потрясающе интересно наблюдать, как идеал клерка и менеджера тает в своей значимости, и люди с чистыми, ни разу не бритыми ушами потихоньку опять начинают объединяться, чтобы вернуться к тому, на чем мы были прерваны.

Мне трудно сказать, как бы эти процессы проходили внутри нас, если бы ПНС не стало своеобразным законом, каноном и внутренней конституцией нашей группы (даже считая, что не все одинаково любят эту вещь, настроение, сформированное ею, передавалось, как вирус в определенном кругу). И тем не менее – чем больше я наблюдаю, тем сильнее моя уверенность, что Понедельник сыграл свою роль в нашем становлении гораздо серьезнее, чем мы сами замечали.

Прямо как розенкрейцерские манифесты 1614 и 1617 годов, взорвавшие мозг современников новым подходом к науке – так и напишут потом, через несколько веков, исследователи: «Влияние творчества Стругацких на эволюционный скачок, которому мы обязаны нашим всем» ))

Но это уже будет совсем другая история.

Я был знаком с Аркадием Стругацким с осени 1963 года: наш незабвенный «Клуб любителей научной фантастики» при Доме Детской Книги на ул. Горького, 43, присуждал «Гриадного крокодила»(за коего нынче от всех, кроме люденов, получаем по шее), брать интервью к А.Н. я с неким И.В. ходил осенью 1964, так что когда зимой, помнится, 1978 года мы с А. Стругацким, М. Ткачевым и Н. Мальцевой оказались за одним столиком в ЦДЛ, это уже было «встречей старых знакомых». После первой же рюмки я спросил А.Н., почему у героев «Обитаемого острова» лишь слегка препарированные имена албанских писателей, взятые из статьи «Албанская литература» в первом томе КЛЭ — поэт Зеф Серембе (1843–1891) расслоился на «Зефа» и «Серембеша», Мемо Громено почти вовсе остался собой и т.д. А.Н. посмотрел на меня как на змею и налил нам обоим коньяк вместо рюмок в стаканы. Несколько имен похожи на венгерские... но и на албанские тоже («Гаал», к примеру). Б.С. в интервью утерждает, что в ОО ВСЕ имена венгерские, но факты сопротивляются.

После чего зашел разговор о только что с трудом прочитанном по-английски (мной) романе Фрэнка Херберта «The Dosadi Experiment». Романа А.Н. не читал, так что пришлось его пересказывать. То ли он прочел его позже, то ли нет?

Сейчас вижу, что в идее «Белого ферзя» кое-что от этого разговора осталось. Даже, скажем так, очень многое.

Впрочем, остальные мемуары пока оставлю при себе. Работая в жанре «параллельной истории» и видя, как мои романы в половине сетевых библиотек отписаны Федоренко (псевдоним — Витковский, а я пишу под собственной фамилией), понятия не имею — интересно ли это хоть кому-нибудь. Полагаю, и мемуары мои скоро станут чьим-то свежим воспоминанием.

Засим выражаю благодарность создателям этого Форума и сайта за возможность рассказать то немногое, что знаю. В ЖЖ это пропадет, а со своего сайта «Век перевода» я почти не отлучаюсь.

Евгений Витковский

Не довелось мне читать эту книгу в юности, но, наверное, это даже к лучшему. Впервые прочла несколько лет назад, акцентировав внимание на ней на одном из тренингов. История зацепила и осталась в сердце и памяти навсегда. С тех пор эта книга является одной из любимых в жанре, хотя читаю её очень редко – эмоционально тяжело. Но забыть её невозможно, она и сейчас читается с невероятным интересом, только ощущения и впечатления от неё намного острее.

Каково это быть Богом – видеть и остро ощущать всё, что происходит вокруг, понимать, что есть возможность и силы, чтобы подтолкнуть, повлиять, изменить, но так же понимать, что любое вмешательство может привести к необратимым и непредсказуемым последствиям, хотя, казалось бы, куда ещё хуже, и будет и может ли от вмешательства быть ещё хуже, чем есть сейчас. Однако нет, нельзя, не вмешивайся, не убей, только наблюдай и транслируй. Знать историю и проживать её день за днём, шаг за шагом – это не одно и тоже. Видеть, чувствовать, слышать, принимать в этом участие: «Смотрите, ваши предки ещё недавно были ничуть не лучше!»

Боги это не те, кто сыплет молнии и наказывают грешников. Боги на то и Боги, чтобы не вмешиваться в жизнь людей, в их историю и развитие человечества. Это лучшее, что они могут для него сделать. Но дон Румата не хочет и не может примириться с мыслью, что его принимают за Бога, он хочет изменить что-то, спасти и сохранить. Но в этом мире самому спастись и сохраниться трудно – этот мир постепенно поглощает его, он сливается с ним, заставляет уступить. Он не Бог – он человек. А как остаться здесь человеком? В этом мире страшно потерять человеческий облик, ожесточиться, запачкать душу.

Концовка невероятная, сильная, страшная в своём проявлении – последний барьер рухнул, нет больше сдерживающей силы… Эта вспыхнувшая красная пелена на глазах, застилающая разум, обнажающая чувства… И от этого больно, потому что уже никого не спасло и никому не помогло. Что осталось после за внешней оболочкой, внутри человека, внутри большого и сильного мужчины? После диалога Руматы и Будаха, диалог в самом конце Пашки и Анки – для меня самое сильное и эмоциональное место в истории.

Книга удивительная, очень сильная, тонкая и жёсткая одновременно, с мощным эмоциональным накалом. На мой взгляд – это история на все времена.

Первое, что поразило в этой повести: метод исторического познания землян будущего. Историки Мира Полдня прилетели на чужую планету, обустроились на ней и наблюдают за жизнью феодального общества, удивительно похожего на прошлое Земли. А зачем? Что они хотят узнать? Ведь никаких новых знаний наблюдение за арканарцами историкам Земли не дает. Концепция невмешательства в жизнь менее развитой цивилизации лишает присутствие наблюдателей научного смысла и даже делает безнравственным.

Когда врач наблюдает за страданиями безнадежно больного, в этом есть смысл. Врач ищет способ, как помочь, если не этому человеку, то другим. И рано или поздно такой способ находит. Потому что наблюдает страдания больного с целевой установкой при первой же возможности вступить в противодействие с болезнью. Историки Земли просто наблюдают, понимая, что помочь людям Арканара извне нельзя, каждый мир должен пройти свой путь развития. Любопытство свое научное тешат уважаемые полдневцы. И попутно нечаянно, но не так уж редко усугубляют страдания конкретных людей.

Румата дает надежду на победу Арате. Потом отнимает ее. Он дает надежду на счастье Кире, и тоже бесплодную. Он ведет невнятные многозначительные разговоры с сочинителем Гуром и доктором Будахом, заставляя их в очередной раз осознать безнадежность их положения, жестокость мира и жизни. Страшная игра, напоминающая сюжет «Далекой Радуги», на которой такие же игруны, только от физики, уничтожили жизнь на целой планете. Метод изучения древней истории через внедренных наблюдателей показывает страшную нравственную инфантильность общества Полдня. Для людей мира Полдня работа, наука — это как игра для ребенка. Им интересно и, пользуясь материальным изобилием коммунистической Земли, они любой ценой удовлетворяют свое любопытство. Нечаянно разрушая чужие судьбы. И свою собственную психику. Пугающая черта, присутствующая во всех повестях Стругацких, посвященных миру Полдня.

Земляне затвердили себе постулат о невмешательстве. Но точно ли они не вмешиваются? Румата спасает кого-то из талантливых образованных людей Арканара и эвакуирует их в безопасное место. Это уже вмешательство. Судьбы ученых, художников, литераторов принадлежат истории. Эти люди творят историю своего мира самим фактом своего существования. Спасая их, пусть и от верной гибели, Румата изменяет историю мира. Он цивилизовал девушку Киру, хотя бы в плане гигиены. Он показал ей, что благородный дон, аристократ — это не всегда скотина. И тем самым вмешался в формирование нравственной атмосферы мира вокруг девушки. Он попытался вытащить из средневековой грязи мальчика Уно, показал ему нечто необычное в быту, хотя бы то же ежедневное мытье с помощью двух лоханок или домашний уклад, где хозяин не колотит слуг за малейшую провинность и требует чистые простыни. Это тоже вмешательство. Возможно, для общества Арканара такое вмешательство полезно, но для Киры и Уно смертельно.

Румата и другие прогрессоры невольно вторгаются в чуждый им мир, а этот мир вторгается в них. Вместо строго дистанцированного наблюдения Румата вступает в дружеские отношения с бароном Пампой, влюбляется в Киру, демонстрирует страсть к доне Окане, материально поддерживает Арату, стиснув зубы, приятельствует с местной аристократией и изображает благородного дона. Все это оставляет след в нем. Он меняется. И с каждой такой переменой отдаляется от мира, в котором родился. В этом еще один страшный этический дефект метода познания землян. Ради бестолкового, в общем-то любопытства они разрушают и себя тоже. Это тоже общая черточка всех книг Стругацких о мире Полдня. Когда в жизни нет трудностей и конфликтов, людям становится скучно и они ищут себе трудности и конфликты везде, где могут. Отсюда и погибшая Радуга, отсюда и садистско-мазохистское наблюдательство на Арканаре. Скучно коммунарам, вот и ищут, чем разнообразить жизнь.

Когда Румата теряет контроль над собой после убийства Киры, мы особенно ярко видим бессмысленность присутствия землян на чужой планете. Румата — ответственный и выдержанный человек. Он хладнокровно воспринимает гибель донны Оканы, его мало беспокоят безымянные жертвы серых гвардейцев и даже жизнь отца и брата Киры. Это все объекты наблюдения. Но когда гибнет любимая женщина, потребность отомстить за ее гибель этому несправедливому миру, дону Рэбе, Ордену берет верх. Жителям феодального Арканара Румата сочувствует умозрительно, а вот за одну Киру жаждет убить всех, кто виновен в ее смерти. Человеку не нужны чужие миры, города, цивилизации. Ему нужны только другие люди, конкретные, с лицами и именами. Люди, которые нужны были Румате, не обладали никакими выдающимися достоинствами в науке и искусстве. У землян не было повода спасать их. Хотя никто не запретил бы Румате эвакуировать Киру и Уно. Он сам не сделал этого вовремя, поскольку был увлечен своей научной игрой. А ставкой в этой игре были жизни людей. Не прогрессоров, нет. Других людей, которых они осмелились приблизить к себе и одарить надеждой.

Люди Мира Полдня опасны для человеческих сообществ с иным укладом. Они слишком наивны, слишком дети. И, как дети, могут оторвать лапки жуку или взять в руки выпавшего из гнезда птенца, не подозревая, что обрекают более слабое существо на гибель. Научные исследования не должны превращаться в самоцель. Особенно если предметом изучения являются люди.

Очень сильная, пронзительная вещь о взрослении человека, уже давно взрослого по годам.

«Хищные вещи века» — наверное одно из тех произведений, после которого я почувствовал себя полностью разбитым. Не потому, что повесть какая-то не такая, а потому что все предостережения Стругацких о наступлении мира безликих обывателей, века безыдейного потребительства сбылись. И наиболее остро это понимаешь, когда читаешь и видишь насколько же авторы были точны в своих предсказаниях, насколько десятилетий вперед они заглянули, насколько актуальную на сегодня тему подняли. И от этого ощущения становится страшно, и теперь мне некуда от него деваться.

Теперь авторы бьют по больному. Если в «Стране багровых туч» они показывали геройство и духовную силу, а в «Стажерах» предлагали методы борьбы в проступившей в обществе нищетой духа, то в данном произведении предостерегают: эта нищета уже наступила по всем фронтам. Но тем не менее она не имеет глобальный характер, а сосредоточилась в отдельном городе N, от чего получился такой кладезь порока и низменных потребностей, или как уже упомянуто в повести — заповедник, город деструктивного изобилия, конгломерат дураков. Так или иначе от этого не легче, так как, читая эти строки в 2015 году, видишь картину намного глобального толка, чем задумывалось авторами изначально.

Описаны очень точно все пороки этого общества, которое так до боли похоже на наше современное. С хирургической точностью прописан образ этой современной молодежи, танцующих в клубах под очередной клубняк (или дрожку), когда в желудке разлагается очередная таблетка экстези. Рассмотрены и выделены жирным самые неоднозначные слои общества: общественные движения (грустецы и перши), радикалы (интели) и адепты (меценаты), которые предстают в виде преступных группировок, главари которых прочно засели в креслах министерства города. Но основные составляющие этого города — это сытые мещане, для которых главное в жизни заключается в материальном достатке, и чем больше эти низменные потребности удовлетворяются, тем изощреннее становится тяга к получению все больших и больших материальных благ и удовольствий. Одни удовольствия надоедают, заменяются более изощренными и извращенными. Отсюда возникают увлечения рыбарей, которые за деньги подвергают неоправданному риску человеческую жизнь. Ну а дальше, как и в любом больном обществе появляется скрытая угроза, — наркотик, который самим этим обществом стыдливо отвергаем, но для природы каждого мещанина является сладким плодом изобилия, против которого он не сможет устоять. «Слег» как нельзя близко олицетворяет любой психотропный препарат, который помогает забыться и уйти в иной мир, потерять связь с реальностью, осуществить все свои потаенные фантазии, которые, к сожалению, в реальности так и останутся фантазиями. А для низкого духом такой мир является настоящим раем.

Главный герой тем и занимается: пытается отыскать источник загрязнения, того, кто создает и распространяет эту заразу среди людей. Но выводы, к которым приходит Иван Жилин к концу истории, говорят сами за себя. Этим авторы еще раз подчеркивают болезненность такого общества, порочность и его духовную нищету. Ложность представлений о благополучии, о человеческом счастье, ложные мировоззренческие основы приводят такое общество к саморазрушению, к самоуничтожению. И это самый удручающий исход современного общества, реалии которого Стругацкие так точно угадали в своей, как им казалось, фантастической повести.

Посмотрите на окружающую действительность, на то, чем живет сейчас современное общество. Когда в ЦУМе закрывают книжные отделы из-за малой прибыли, а на их месте возникают бутики со шмотками и украшениями (мой город уже просто завален ими). Когда все СМИ построено на лжи и провокации, а по телевизору транслируют отупляющие реалити-шоу с меркантильностью, распутностью в главной роли, заменяя их словами «любовь» и «верность». Когда на заборах и домах можно разглядеть даже издали надписи «Спайс» граффити-баллончиком зеленого цвета с указанием телефона диллера. Да что там говорить, мы живем в век интернет-проституции (все эти молодые девушки с веб-камерами на перевес), интернет-мошенничества, потребительства еще и виртуального. И я понимаю это в свои 26, и для меня это дико, для меня это хищные вещи века. А вот для поколения более младшего, выросшего в этой среде, все это кажется совершенно обычными реалиями. И это страшно. Страшно, потому что вывод Ивана Жилина дает о себе знать.

И я понимаю, как эта повесть воспринималась тогда, какой фантастически несбыточной и футуристичной она казалась. Возможно, кто-то воспринимал все это, как юмористические зарисовки. И каким страшным пророчеством воспринимается она сейчас. Да, это говорит о том, что Стругацкие гении не только своего времени, они неповторимы в своей гениальности. И я не раз задумывался о том, откуда же они черпали свое вдохновение, откуда взяли такие точные образы нашего уже современного общества. Ответа я так и не нашел, хотя где-то в подкорке крутится мысль о западе, движениях за свободу, капитализме (хиппи, свободная любовь и все такое прочее). В последующем где-то в интервью Стругацкие смягчат свое мнение насчет наступившего «века изобилия», мотивируя это тем, что это еще и «век свободы выбора и возможностей», но как распоряжается свободой это общество и какой выбор делает — просто противно даже задумываться об этом..

Повесть гениальная, готовая пробить тебя насквозь своей горькой правдой, сама для того даже не предназначавшаяся. Наверное, только после прочтения именно этой повести якоря моего слабо оптимистичного мировоззрения сдвинулись не в лучшую сторону.

Долго я собирался с духом, прежде чем оставить отзыв на «Обитаемый остров».

Попробую.

Из множества людей, с которыми мне приходилось говорить о творчестве Стругацких и которых я просил назвать лучшее, с их точки зрения, произведение, половина ответила — «Обитаемый остров». И из того же множества людей, чуть ли не треть назвало «Обитаемый остров» одним из самых неудачных, вторичных, политизированных и недостоверных текстов АБС.

А я хочу вот о чём сказать — о технике. Это произведение — пятикратный перевёртыш. Пятикратный! Я не знаю ни одного другого такого, ни в фантастике, ни даже в детективном жанре, который на перевёртышах живёт.

Даже знаменитая «Ловушка для Золушки» Жапризо — четырёхкратный перевёртыш. А «Обитаемый остров» — пяти. Совершенно уникальная композиция.

Авторы переворачивают мир Саракша с головы на ноги и обратно пять раз! И каждый раз из пяти герой (и читатель его глазами) видит логичную картину мира.

Да — такой приём потребовал некоторых натяжек. Да — по сравнению с другими произведениями АБС логика зачастую хромает, и если покопаться — увидишь замазанные щели. Например, аксиома, что «излучение было всегда» недостоверна. А также не вполне достоверно, что герой при своём уровне интеллекта не может сложить правдивую картину мира и восстановить пропущенные дыры в восприятии этого мира. И гуманоидная цивилизация сама по себе — копия земной...

И — всем этим я с лёгкой душой пренебрегаю. Написать перевёртыш как таковой — достаточно трудное дело. Кто поднаторел в детективах, тот знает. Но пятикратный перевёртыш написать, наверное, сумели только Стругацкие. И при этом захватывающий, как все их тексты. С «живыми» и очень разными героями.

Поэтому если спросить меня, в каком произведении АБС достигли вершины по технике написания, я без колебаний скажу — в «Обитаемом острове».

Как ни удивительно, но это произведение (возможно, самое известное из всех произведений русской фантастики) я впервые прочитал только полгода назад. Но лучше поздно, чем никогда. А может,оно даже и лучше, что познакомился с повестью я приблизившись по возрасту к главному герою книги. А книга, без сомнений, выдающаяся; экранизация Тарковского в какой-то степени более знаменита, чем повесть, но это совершенно разные произведения, разные и в образе главного героя и в сюжете и во внутренней философии. Так что: о «Сталкере» больше ни слова. Что же касается повести, то удивляет, как она вообще появилась в Советском Союзе в начале 70-х, здесь всё настолько необычно, нехарактерно для советской фантастики того времени: мрачная и безысходная атмосфера, без морализаторства и дифирамбов; необычны описания Зоны, наконец, почти кощунственная для героизированной советской литературы мысль о ничтожности человечества в масштабах Вселенной. «Пикник» — просто симфония человеческих чувств, переживаний, мыслей; высшая философия, которая рождается не в абстрактных фантазиях философа, а в душе человека, прошедшего через боль, унижение, предательство, гибель и страдания близких. Редкая по глубине и силе воздействия книга.

Когда только открываешь эту повесть, можно подумать, что кто-то по ошибке поместил в обложку книги братьев Стругацких страницы с классическим детективом. Ну как же — группа совсем разных людей оказывается изолирована неким образом в отдалённом обиталище. Конечно же, происходит странное убийство, за расследование которого принимается случайным образом оказавшийся в этой пёстрой компании полицейский. Он-то в концовке, демонстрируя чудеса логики и наблюдательности, неизменно и выводит убийцу (убийц) на чистую воду...

Но стоит прочесть несколько страниц и немного поближе познакомиться с героями повести а так же с изложенными в ней событиями, как начинаешь убеждаться: да нет, не всё так просто!

Герои очень уж пестры. Они просто сумасбродны! Это же карикатуры на привычные нам по сходным сюжетам образы. Карикатура богача с его огромнейшим самомнением. Карикатура гениального учёного-физика, который слишком уж сильно не от мира сего. Карикатура юной девицы — представительницы нового неуправляемого поколения. Наконец, карикатура на полицейского, который вместо блестящих, неотразимо точных умовыводов демонстрирует полнейшую растерянность и смущение. Да если бы читателю довелось оказаться в такой честнОй компании на месте бедняги Глебски, бьюсь об заклад — он бы и носу не высунул из-за двери своего номера. Плотность же странных событий настолько велика, что вдумчивый читатель, который попытается ещё по ходу повествования угадать, кто же это всё творит, будет, без сомнения, сбит с толку почти сразу. Кроме того, бросается в глаза ироничный стиль повествования, который не раз и не два заставляет улыбнуться или даже рассмеяться в голос. И вот когда уже вроде бы разгадка близка, на многие вопросы получены простые и логичные ответы и читатель вместе с несчастным Глебски начинает подбираться к самой сути тайны, авторы наносят последний удар по состоятельности этой повести как простого детектива.

Тут всё как бы выворачивается наизнанку. Герои поворачиваются к нам совсем другой стороной. Резко меняется сам стиль повествования. В нём уже нет ни иронии, ни шуток. Всё становится очень серьёзно. В отличии от классического детектива, к концу повествования нити управления событиями окончательно уходят из рук полицейского, а на главные роли выходят совсем другие герои. События принимают невероятный для простого приземлённого человека оборот. И тут оказывается, что самое логичное и правильное поведение для такой ситуации не годится. Ведь «удивительное» сложно судить по человеческим законам. И если пытаешься — будь готов испытывать горечь непоправимой ошибки.

Как можно оценивать ПНС? Ну это как собственному детству оценку ставить...

Сколько мне было? А получается, 12 лет, когда отец мне принес только что вышедшую в Детгизе книжку.

Сколько раз я ее прочитал — да несколько десятков. «Заученная вхруст...» (с)

Лет в 12-13 — просто из рук не выпускал. Прочел — и снова начинал... Даже не знаю, какое влияние эта книжка оказала на всю мою жизнь.

Потом отец как-то взял ее у меня... и принес вечером — уже с автографом Аркадия Натановича, они встречались по каким-то делам...

Сколько лет прошло с тех пор — да уже полсотни с лишним. Сколько было переездов — когда уходишь, только пару вещей в сумку бросив...

Но вот сейчас она стоит у меня на книжной полке, пусть и несколько потрепанная от бесчисленных прочтений. Полвека с лишним — а я ее сберег...:-))

Как ее оценивать сейчас? Сложно сказать... Если полностью абстрагироваться, то, возможно, и стал бы бубнить какую-то фигню, что авторы, так хорошо начав, теряют темпоритм ближе к концу, со всей этой несколько тягомотной контрамоцией...

Но ведь литературное произведение надо оценивать прежде всего с позиций ТОГО времени... А по тем временам — это был прорыв, это было как откровение... Что вот можно и ТАК писать. Легко, весело, непринужденно... лихо и с улыбкой... А ведь тогда еще фантастика «ближнего прицела» была доминирующей.

Основная заслуга АБС и была именно в том, что они открывали какие-то новые страницы — что можно писать и ТАК и ТАКОЕ — тут прежде всего «Понедельник начинается в субботу» и «Трудно быть Богом».

Ну и какую тут можно ставить оценку?

Сами Стругацкие считали эту повесть не то чтобы халтурой, но отдыхом от написания «серьёзных» книг, затрагивающих социальные вопросы. Чтож, мир изменился, многие вопросы, серьёзно волновавшие Стругацких, стали достоянием истории (на самом деле это не так, советское прошлое по-прежнему держит сегодняшний день за горло мертвой хваткой, но рассуждение про устаревание советских комплексов звучит красиво), а вроде бы абстрактные проблемы «Малыша» и «Беспокойства» по-прежнему актуальны.

Сама повесть «Малыш» очень хитро выстроена. для того, чтобы её оценить и вообще понять происходящее, следует уяснить прежде всего вот такие вещи:

1. Стас, рассказчик, наивен.

2. Стасу нравится Майка (поскольку она девушка) и не нравится Комов (поскольку Комов начальник и вдобавок Майка тайно в него влюблена).

С учётом этих обстоятельств в «Малыше» выясняется следующее: Майка Глумова — эгоистичная сволочь. Она единственная из всей команды, кто так и не вступил в эмоциональный контакт с Малышом. Стас с Малышом болтал и играл в футбол. Вандерхузе толковал о бакенбардах. Комов, помимо необходимости контакта, азартно вываливал на Малыша кучу всяких сведений. И только Майка сидела в углу, надувшись, и лишь один раз ответила на реплику Малыша.

После всех событий она торжественно провозгласила, что собирается стать педагогом, но, как мы знаем из «Жука в муравейнике», стала архивным работником, подальше от детей.

А на объяснение такого поступка есть намёки в тексте: похоже, что до начала действия Майка клеилась к Комову, которого воспринимала, как всепланетную знаменитость и суперзвезду. Комов, надо полагать, сперва не устоял перед симпатичной студенточкой, а потом, опомнившись, выстроил дистанцию против этой прилипалы. И она его возненавидела и на протяжении всей повести старательно капала на мозги Стасу «ах, какой Комов плохой, какой он зануда и вообще». Ну, Стас купился, он же мальчик, ему приятно, когда девочка ему о своих эмоциях рассказывает и других мальчиков ругает.

Я считаю, что образ Майи — очень большая удача Стругацких. В ней сконцентрировано очень много черт хорошо нам знакомых людей, мгновенно идущих вразнос, если что-то им не по нраву и холодно равнодушных ко всему, что их лично не касается. Описана Майя Глумова буквально как живая.

Фирменный приём Стругацких — заставлять читателя думать. Чтобы читатель не послушно повторял всё, что говорят персонажи повестей и романов, а сам делал выводы из представленных фактов. Но увы, Стругацкие переоценили своих читателей! Мало кто решается выйти из комфортной зоны согласия с персонажами, даже если сами авторы настойчиво подчёркивают, что персонажи — не правы в своих оценках.

На самом деле, это старая как мир и совершенно не фантастическая тема: как ведут себя люди в преддверье катастрофы. Люди, которые почти наверняка знают, что обречены, но все-таки на что-то надеются. Люди, которые пытаются спасти максимум из того, что составляет их жизнь.

А как хорошо и интересно, захватывающе все начиналось. Стругацкие умеют создавать удивительные миры, буквально несколькими черточками набрасывая здесь и там отдельные детали. Общая картина вроде бы и видна, но совсем не до конца — и от этого не создается ощущения, что все уже понятно и неинтересно. Наоборот, белые пятные и необъясненные места как раз и придают самое большое очарование. Когда начали осваивать Радугу и как вообще сложилось то общество, которое там сейчас есть? Что за таинственные спортсмены-смертники, в любую минуту готовые из потенциальной подопытной крысы превратится в кучку дымящихся кишок? И, наконец, что же такое эта таинственная Волна — а равно все «физические» термины, с ней связанные. Что такое Камилл, человек-машина, который умирает и возрождается? Море вопросов, относящихся к принципиальному устройству мира. И при этом никак нельзя сказать, что мир не прописан — напротив, все честно, мы знаем ровно столько, сколько знает большинство героев. Не самые «продвинутые» из них, но pov Ламондуа и не приводится. Все же создается ощущение, что совсем незадолго до катастрофы мир как-то стабилен, система взаимодействия в нем вполне понятна и реализуема, и не требует от героев безумных подвигов.

А потом случается нечто страшное, что разрушает привычную картину мира. И с одной стороны, это страшное привлекательно именно своей необычностью, тем, что оно выходит из ряда вон — но АБС не были бы социальными фантастами, если бы живописали историю именно с этой стороны. Потому что катастрофа показана ровно настолько, насколько она отражается в людях, населяющих Радугу. Ведь к концу действия повести погиб-то всего один Камилл, да и то он потом оказался жив, а остальные только находятся в преддверьи гибели. Еще *ничего не случилось* — но в сердце у героев и у читателя уже все произошло. Душа положена на весы, измерена, описана и убрана. Все решения приняты, дальше уже не важно. Сгорят ли все оставшиеся в подходящей Волне нового типа и останется ли один Камилл на засыпанной черным снегом планете — по сути, не так и важно. Образно говоря, они уже сгорели.

В этом «Радуга» — вещь совершенно нефантастическая. Объяснюсь, все поведение, и подвиги, и трусость и предательства, и склоки, и попытки спасти себя, и невозможность решить, кому жить, а кому умирать, совершенно идеально укладывается в рамки всех похожих конфликтов. Это осажденный город, который идет на сделку с осаждающими с тем, чтобы позволили выпустить женщин и детей, а мужчины остались там умирать. Это вообще вся история войн, по большому счету, когда надо чем-то пожертвовать, или кем-то. Вот народ говорит, дались им эти ульмотроны, глупые люди, не ценят свою жизнь. Не согласна, что вы. У Ницше есть отличная идея по поводу подобных жертв: он говорит, что человек, жертвующий жизнью во имя чего-то другого, будь то наука, отечество, ребенок — просто ценит одну часть себя выше другой. Ставит себя как ученого, патриота, родителя выше, чем себя биологическое существо. Не вижу в этом ничего ненормального, в общем. Никто не упрекал Бруно за то, что «она все-таки вертится» — хотя, казалось бы, ну какая разница, кто это признает, и стоит ли из-за этого идти на костер?

А проблема с тем, кого спасать — на самом деле не проблема. И нет там никакого специфического морального решения — оно лежит на поверхности, дело лишь в том, чтобы описать, как люди к нему приходят и его исполняют.

Очень сложно объяснить, почему «Радуга» кажется настолько потрясающей вещью. Это захватывающе интересный и грозный мир, в котором одновременно есть и нечто, граничащее с магией, и страшный риск. И все выписано настолько живо и достоверно, что в какой-то момент обитателям Радуги начинаешь завидовать — и продолжаешь до последнего.

Подумать только, советская фантастическая повесть далёкого 1965 года! Повесть времён героической приключенческой фантастики о покорении природы, космоса, других стран и миров. Посреди идеализма, патриотизма, подвигов и душевных порывов, возникает новый слог, другой взгляд на вещи. Из братьев Стругацких, которые писали о подвигах человека-глыбы, товарища Быкова, и его команды, рождаются те самые Стругацкие, написавшие мировые шедевры социальной фантастики. Меняется стиль, меняется начинка. На смену восторженному оптимизму приходит мудрый реализм, и, даже, отчаянный и безнадёжный пессимизм. «Повзрослевшие» Стругацкие пугают, оставляют вас наедине с роем мыслей, порождённых прочитанным, режут и кромсают душу, оставляя горькое послевкусие по прочтению. Они вносят в подсохшую и покрывшуюся корочкой советскую фантастику глубокую философию, и почти гениальную психологическую составляющую. Заставляя звучать эту смесь остро и пронзительно, как лопнувшую струну.

Слог. Слог в этом произведении, спустя почти полвека, остался настолько современным, и при этом, настолько богаче современных изысков отечественных писак, что невольно задумываешься о деградации отечественной же литературы. Я могу сказать с уверенностью, что яркий и весьма оригинальный стиль, выдержанный Стругацкими, будет контрастен произведениям на практически любой книжной полке. Мало того, даже на полке с антологией Братьев. Придав своей руке металлическую жёсткость, и остроту битого стекла, Стругацкие делают заметный качественный скачок, не усложняя при этом текст. Прочитав повесть в очередной раз, я не нашёл ничего лишнего или не гармоничного, всё собрано в один отточенный механизм, призванный задеть и расшевелить мысли, совесть и чувства читателя. Слог максимально выразителен, вместо миллиона штрихов Стругацкие используют жирные и точные мазки, выявляющие главное и максимально объемно характеризующие его.

Жанр. В этой фантастической повести воплощены все атрибуты классического шпионского детектива — следствие, аналитика, резиденты, конспиративные квартиры, тайные организации и загадочные личности, злачные места и роскошь высшего света. Однако, детективной повесть назвать нельзя, так как основные постулаты расследования не выдержаны (где-то в середине происходит резкий «срыв покровов», а следствие не даёт ничего, лишь запутывая главного героя). Фантастическая же составляющая, хотя и играет немалую роль, используется как антураж, предлог для того, чтобы опустить все ненужные детали и не конкретизировать место и время событий. Опять же, благодаря этому, выявляя главное, суть. И фантастичное допущение, и детективные сюжетные ходы используются как вкусные литературные приёмы, не более того. На самом деле, «Хищные вещи века» — потрясающе реалистичная антиутопия, но об этом позже.

Сюжет. Действие происходит в отдалённом будущем, на Земле. Человек уже давно начал покорять космос, хотя и остался почти тем же дикарём, которым является сейчас. Главный герой, возможно уже знакомый читателям по «Предполуденному циклу», Иван Жилин, приезжает в курортный городок, официально как писатель, а на самом деле как разведчик, наблюдатель ООН. Его задача — узнать обо всём, связанным с новым электронным наркотиком, – СЛЕГом, на родину которого он и приехал. Начав следствие, Жилин попадает в круговорот событий, заставляющий его быстро думать и быстро действовать. Не выходя за рамки легенды, он знакомится с городом, его жителями и их интересами, постепенно входя в курс дела... Но, не сложив все кусочки паззла, он не понимает сути дела, да, наверно, и не смог бы понять, будь они у него все. Будто переходя с одного круга Ада на другой, Жилин шаг за шагом погружается в мир пороков, удовлетворения желаний и потребностей, мир маленького курортного городка будущего, функционирующей модели «Общества Изобилия». Происходящее мы видим глазами главного героя, что придаёт больше «проникновения» в суть событий, читатель как бы отождествляет себя с ним, ведь он видит созданный Стругацкими мир также как и Жилин, впервые. Читатель воспринимает ход его мыслей, его отношение к происходящему, понимает его мотивацию и характер. А второстепенная сюжетная линия воспоминаний Жилина, о войне, даёт чёрно-белые оттенки ностальгии и вызывает бурные эмоции своей реалистичностью. При этом, даёт историческую глубину происходящего, «оживляя» мир.

Мораль. В отличие от большинства писателей, Стругацкие не скрывают мораль за словесными конструкциями, а мягко и ненавязчиво «преподносят» её читателю по мере чтения. Через призму восприятия Жилина писатели показывают нам мир капиталистического благополучия, сытый мир, изнывающий от скуки. Они показывают «страну дураков», где «дурака холят и лелеют», создают яркую и атмосферную картину общества потребления, общества, в котором мы сейчас живём. Они предупреждают нас. Наша нынешняя действительность так похожа на страшный, фантастично- реалистичный мир, построенный ними. И это сделано так метко, так точно, так насыщено и сжато! Человеку в таком обществе не нужно ничего кроме «хлеба и зрелищ», ему «надо чтобы было хорошо и не надо ни о чём думать», ему приятней наслаждаться разрушением прекрасного, а не его созданием. Низведением всего на свой, «доступный» уровень. Искусство творцов, мастерство ремесленников, — кому это нужно, если есть автоматы и синтетика? А зачем вообще это всё нужно, когда можно лечь в ванну и включить СЛЕГ, или, может, сесть за компьютер?

Странно и даже страшно читать антиутопию, воплотившуюся в реальность, «Хищные вещи века» этим буквально шокируют.

Из разряда любимых в массиве творчества АБС.

Перечитываю постоянно, в частности из-за небольшого объема. Вот уж где краткость проявляет себя как сестра не только таланта, но и не побюсь этого слова — гениальности.

Да, это гениально! И причем это — гениальная поэзия, лирика я бы даже сказал. Во первых это романтика, но не военная, как, например в «Стране багровых туч». Тут скорей романтика научного открытия, как в «Понедельнике...».

Но все это на поверхности. А если глубже копнуть то это повесть о хрупкости. О хрупкости совершенства.

Биосистема планеты Малыша как раз совершенна. Ничего лишнего. Все на своем месте. Да, холодноватое такое совершенство, но оно идеально для Малыша. Все стороннее, даже биологические соплеменники-люди здесь лишние. И нужны Малышу только как развлечение. Этакие компьютерные, виртуальные игрушки, потому что своей избыточностью знаний, эмоций не вписываются в аскетичный но (повторюсь) совершенный мир Малыша.

И совершенство это прежде всего красиво. Красиво, как все функционально оправданное, целесообразное, гармоничное.

Для Малыша, выросшего в этой гармонии, человеческая цивилизация не нужна. Вернее не необходима, хотя и приятна в качестве игрушки. Хотя, даже и не так: он же ребенок, поэтому ему нужны игрушки. И как раз в роли игрушки и выступает цивилизация братьев по крови.

Но, вернемся к хрупкости, к тонкости сбалансированной системы планеты. Достаточно не очень сильного толчка, чтоб ее разрушить, а земляне намереваются не просто толкнуть, а вообще развалить это совершенство, и на его руинах «наш, новый мир построить». Конечно, с очень благородной целью — спасение другой цивилизации. Но все же — разрушить. Хорошо, что хоть некоторые из землян поняли всю губительность проекта «Ковчег» для хрупкой цивилизации Малыша. Хорошо, что не случился Контакт.

В результате сохранилась хрупкая красота мира Малыша. Нетронутая.

И пусть мы вместе с людьми Полудня так и не узнаем, кто скрывался за охранными(?) башнями, пусть мы не узнаем, как инопланетяне поддерживали жизнь Маугли. Но это знание было бы сродни любопытству ребенка разбирающему на детальки уникальную игрушку, с тем, чтобы посмотреть — а что там внутри. В результате такого любопытства остается только бессмысленная кучка фрагментов.

Этого нельзя допустить, потому что Малыш и его мир — это уже не игрушки.

Уговоры, слова не убеждают Комова остановиться перед этим насилием над жизнью. А когда слова не помогают, поможет оплеуха (хотя бить детей не стоит). Вот Майка и осмелилась...

Красота сохранена. Хрупкость осталась неприкосновенна. Майке — респект.

P.S. Когда умер БНС, эту повесть я для себя выбрал в качестве мемориальных чтений.

Все, кто когда-либо мучился бессонницей от азарта исследования, с нетерпением ожидая утра, чтобы приняться вновь за работу, кто проводил долгие часы в попытке решить задачу, вместо того, чтобы посмотреть ответ в конце учебника — любят «Понедельник».

Его любят все те, кто, не рассчитывая на материальные блага или вознаграждение, принимался за работу из-за жгучего интереса и страстного любопытства, кто замирал от восторга, отыскав, после мучительных и долгих поисков и раздумий, тот единственно правильный ответ, идею, мазок на картине, рифму, слово.

Его любят все те, кого коснулась муза Творчества в любом его проявлении: будь то ученый, отыскивающий путь к новому открытию, кузнец, придумывающий рисунок для будущей ограды парка или повар, открывший для нас новые вкусовые сочетания в оригинальном рецепте.

«Понедельник» — сказка для них и о них. Добрая, ироничная, смешивающая самых разных героев новых и старых сказок и рассказов, объясняющая необъяснимое, и смеющаяся над обыденным. В этом калейдоскопе — Ученый кот соседствует с компьютерами, избушка на курьих ножках — с рассуждениями о телепортации, а чудеса идут бок о бок с наукой.

И здесь все понятно. Но, вот, скажите мне, какими провидцами надо было быть, чтобы написать про эксперимент бюрократа, карьериста и демагога Выбегайло по выведению кадавров? Кадавра полностью неудовлетворенного — вечно ноющего и недовольного, причитающего и больного всеми болезнями мира, кадавра вечно жрущего и пьющего, и кадавра — идеального потребителя, жаждущего всего, до чего может дотянуться? Ведь предупреждали Стругацкие еще пятьдесят лет назад, что из этого получится, но не послушали, и теперь уже каждый может вспомнить свои встречи с потомками этой троицы.

1988 год . Страна, которой теперь нет, но призрак которой до сих пор преследует всех нас, только вступила в «перестройку» и мы, молодые, романтики последних дней Союза, полны надежд, что вот еще немного и жизнь станет еще прекраснее, еще ярче в свете обещанной свободы и демократии. И только Стругацкие говорили «не о том». О «хирургах» и «терапевтах». И была обида на них: что же Вы о Христе, душе, терпимости, когда вот оно — руки протяни и все станет так, как мечталось.

Какой опыт и знание человеческой натуры надо было иметь, чтобы уже тогда прозреть: пройдет всего несколько лет и многочисленные «хирурги» — реформаторы примутся резать по-живому, оправдывая самые жестокие социальные эксперименты тем, что страна — смертельно больна, что только так, через кровь и слезы можно прийти к лучшему будущему. И мы не вышли протестовать, мы согласились, и из романтиков стали закоренелыми циниками, ведь это так легко, когда кровь и слезы — не твои.

Прошло 20 лет и мы успокоили свою совесть, и теперь уже наши дети, кто тихо в Интернете, кто громко на площадях и акциях, требуют перемен быстрых и радикальных, требуют одним ударом решить все проблемы. Мы вновь не слушаем и не слышим друг друга и готовы нападать на любого, имеющего отличную от нас точку зрения. И «хирурги» вновь готовы предложить нам свои планы и проекты, решающие проблемы радикально и быстро. И снова нет среди нас «терапевтов».

Теперь, после девяностых и нулевых, «Отягощенные Злом» читаются с горьким узнаванием и сомнением. Неужели наши дети сегодня отбросят эту книгу, как устаревшую и скучную, или все же прочтут и захотят сменить «профессию»? Ведь в поликлинику Бога всегда требуется терапевт.

Когда я открыла страницу, чтобы поставить оценку, я поняла, что не могу это сделать.

Потому как Град — роман вне категорий. Это трудно назвать романом — линию сюжета можно нащупать лишь под синтетикой.

И тем не менее — 10ки мало.

Каждый персонаж не просто прописан, они — живые. Живые настолько, что их недостатки воспринимаются как нечно обыденное. Собственно, люди богатые душевно тоже воспринимаются здесь как нечто обыкновенное. И тем не менее, ты начинаешь задумываться над собой.

Как же трудно описать этот роман.

Дворник Ван, пребывающий где-то между мудростью и Божеством, Изя Кацман, представляющий собой Познание, Фриц, символизирующий Власть, Сильва — Шлюха, Дональд — Неудачник, а кто же Андрей? Может быть Тот-кто-не-останется-в-хрустальном-дворце...(Кто такая Окатава — Это Та-которая-грезит:))))))) ).

Град относится к тем романам, которые закончив начинаешь читать сначала, и чем больше читаешь, тем больше вопросов!

Все слова бессмыслены, все описания являются слишком субъективным мнением для описания, но если Вы его не читали — вы неграмотный.

Он — боль, вышедшая наружу.

Нет, узнать в ужасающем Демиурге Христа решительно невозможно. Только узнав оценку авторов, что это — роман о двух Христах, можно, ...надцатый раз перечитав книгу, отметить слова Агасфера Лукича: «...каково это: вернуться туда, где тебя помнят, чтут и восхваляют, и выяснить вдруг, что при всем том тебя не узнают! Никто. Никаким образом. Никогда. Не узнают до такой степени, что даже принимают за кого-то совсем и чрезвычайно другого. За того, кто презираем тобою и вовсе не достоин узнавания!..» Какие же муки, несравнимые со Страстями Господними, довелось испытать Христу за эти 2000 лет, что он стал ужасен и обликом своим и поступками и учениками... Каких же кошмарных «хирургов» подбирает он себе в спутники в поисках «терапевта»... Очень уж «отягощен злом» этот образ нового Христа. И это образ, который две тысячи лет считается образцом УЧИТЕЛЯ!

Странным образом пересекается это с образом учителя Г.А.Носова. Он-то как раз со злом сражается — и со злом в душах своих учеников и с бессмысленной злобой обывателей по отношению к Флоре, и не только словами, но и кулаками, при необходимости. Как-то он вживется в окружение Демиурга, где самый положительный герой — опустившийся до уровня лакея бывший астрофизик...

И еще один учитель есть в романе — учитель Флоры, нуси. Пусть его учение странно и не понятно, пусть его ученики зачастую ведут себя отвратительно, но того, что он — Учитель — не отнять. Ох, как немного в нашей жизни таких учителей, способных вести за собой, и еще меньше — тех, кто ведет к добру.

А что же ученики? Назвать учениками окружение Демиурга сложно — это, скорее, прихлебатели какие-то, прислуга, кроме Агасфера Лукича, естественно — это личность удивительная, многогранная и сильная. Только он один может спорить с Демиургом. С Носовым могут спорить все его ученики, всех их он держит за равных себе, всех уважает, как личности. Такими и должны, очевидно, быть достойные ученики достойного учителя. (С нуси, кстати, Флора не спорит — ей, по большому счету, все равно — и это, пожалуй, главный признак бесполезности работы нуси, как учителя: он, скорее, не формирует Флору, а изучает ее).

Общество, которое все это окружает, — типичное социалистическое, партийное руководство борется с ростками прогрессивной педагогики в виде системы лицеев и, увы, побеждает. Но одна отдушина есть в романе — строчка в названии «Сорок лет спустя», и маленький штрих об этом времени, когда «имя Георгия Анатольевича Носова всплыло из небытия, и даже не всплыло, а словно бы взорвалось вдруг, сделавшись в одночасье едва ли не первым в списке носителей идей нашего века». Очевидно, не все потеряно. Высокая теория воспитания еще будет создана и преобразит мир.

Роман достаточно сложен. Не говоря о том, что временные параметры вблизи Демиурга теряют свою определенность, большая часть действия книги требует активного участия читателя, размышлений о людях и событиях, перед ним разворачивающихся. Но это и делает «Отягощенных злом» лучшим романом Стругацких, который хочется читать и перечитывать много раз.

Братья Стругацкие — чрезвычайно интеллектуальный литературный дуэт. Дело тут не только в писательском мастерстве и умении вкладывать мощную философскую идею в свои произведения. Но это ещё и талант давать своим детищам названия, которые бы максимально давали представление о чëм предстоит прочесть в их романе.

По сюжету, в один из приморских городков приезжает агент под прикрытием Иван Жилин, заданием которого было раскрыть сеть производителей мощного наркотика — слега. После этого необходимо было полностью пресечь его распространение, не дав заразе распространиться по всему миру. В ходе расследования герой приходит к ужасающим открытиям, а город, на первый взгляд представляющимся раем для туристов, превращается в очень жёсткий образец антиутопического государства, в котором правит бал загадочный наркотик, о котором знают все, но никто не говорит о нём.

Завязка повести похожа на какой-нибудь шпионский боевик, в котором будут перестрелки, погони и благородный, сотканный из достоинств главный герой, который спасает мир от страшной опасности. Возможно, напиши это произведение другие авторы, так бы оно и было. Но Стругацкие создали мощное философское произведение, которое оказывает мощное воздействие ещё долго после прочтения. Причём, фантастичность повести довольно условна: несмотря на то, что человечество уже вовсю осваивает ближний космос, перед читателем предстаёт очень знакомая действительность. Парадоксально, но знакома она потому, что описанная в «Хищных вещах века» реальность — это современный мир.

Поначалу описываемая в городке жизнь кажется очень уютной и почти беззаботной. Большая часть населения города занята в сфере услуг, обслуживая туристов. Жизнь течёт размеренно и неторопливо. Но постепенно, сначала лёгкими мазками, перед читателем обнажается нелицеприятная антиутопия. Люди выхолощены, поделены на касты, враги общества показаны средствами массовой информации благодетелями, а те, кто пытаются растормошить остальную инертную часть общества, объявлены врагами. И, несмотря на то, что главной целью Жилина является обнаружение сети сбыта синтетического наркотика, зависимостей у общества обнаруживается ещё больше.

В финале авторы дают неутешительный прогноз: общество потребления обречено, ибо оно становится жертвой «хищных» вещей, отдаваясь им совершенно добровольно, жертвуя здравомыслием, свободой мысли и вообще будущим. А самое поразительное в том, что описанный им пессимистичный сценарий в отдельно взятом городке воплощается в сегодняшнем обществе в мировом масштабе.

Пророческая повесть, написанная более полувека назад воплотилась в реальность и на сегодняшний день уже не является фантастикой. Вопрос лишь в том, сможет ли какой-то гипотетический Иван Жилин нашего времени разгадать тайну упадка нынешней цивилизации или же истребление разумности хищными вещами продолжится? Ответ заключается в каждом из нас — таков ответ авторов.

Хе-хе, «я не согласен с каждым вашим словом, но отдам жизнь за ваше право говорить его». Вольтер.

Странный у меня получился заход к этому отзыву. В принципе, я не собирался его писать. Но ознакомился с отзывом уважаемого Stirliz77 и, поставив ему заслуженную единичку за глубину и стиль, решил всё же высказать несколько контр-тезисов.

Вот ведь как получается: то, что некоторые лаборанты ставят в минус этой повести, является, по моему твёрдому убеждению, её несомненным плюсом. Атмосфера «Сказки о тройке» действительно не шибко соответствует атмосфере «Понедельника». А почему? Да потому что «Понедельник», по выражению БНС, являлся этаким капустником, развесёлой историей о научных работниках, не претендующей на что-то большее. Пусть там есть явно сатирическая личность Выбегалло, но кроме неё зацепиться памятью в этой повести совершенно не за что. «Понедельник» по отношению к «Сказе о тройке» является примерно тем же, чем являлись фельетоны Ильфа и Петрова по отношению к двум их романам. Много ли народу читало эти фельетоны? Пусть они были сто раз талантливы, но в истории остались не они, а романы об Остапе Бендере. Так же и «Сказка» представляет собой полотно куда более глубокое, меткое и, к сожалению, жизненное. Но жизнь эта показана там в абсурдистских красках. Авторы намеренно противопоставляют суконную бюрократическую действительность в лице ТПРУНЯ (вот уж подлинная находка Стругацких!) необузданному волшебству, захлёстывающему Китежград. В «Понедельнике» тоже было нечто подобное, но куда приторнее, слащавее, так что главный бюрократ в лице завкадрами вызывал только добрую ухмылку. В «Тройке» же конфликт обострён до предела, и потому — максимально приближен к жизни. Но поскольку действие происходит в сказочном месте (недаром — «Сказка«!), сатира приобретает черты гротеска.

Собственно, гротескность эта имеет три уровня.

Первый, самый простой — снежный человек Федя. Чтобы вообразить этого персонажа, не нужно напрягать фантазию. Он мил, добр и... незамысловат. На этом уровне пребывает действие в «Понедельнике».

Второй — клоп Говорун. Личность вроде бы ярмарочная, легкомысленная, но при этом... загадочная. Ибо во-первых (как правильно подметил Stirliz77), бросаются в глаза разночтения с его величиной, а во-вторых, при всей своей балаганности мысли-то он зачастую высказывает удачные (не скажу — верные, а скорее — остроумные).

Третий, метафизический уровень — Панург. Персонаж, о котором нам вообще ничего неизвестно, но который постоянно присутствует в повести в качестве незримого резонёра. Зачем он понадобился Стругацким и почему они взяли для него имя героя из произведения Рабле? Признаться, у меня нет ответов на эти вопросы. Но именно этой своей непонятностью он и пленяет. Встревая, казалось бы, не вовремя и произнося какие-то оторванные от событий речи, данный герой окутывает всё флёром лёгкого бреда, усугубляя чувство волшебной таинственности.

И все эти удивительные придумки нанизываются на череду идеально отточенных, безукоризненных в своей многогранности сцен обсуждения Тройкой необъяснимых явлений. Словно Петрушки в базарном вертепе крутятся тут бесхребетный казуист Фарфуркис, «человек из низов» Хлебовводов и научный консультант Выбегалло (при неосязаемом, но весомом присутствии вечно спящего полковника), соперничая за благосклонность каменнолицего Лавра Федотовича Вунюкова. Какая уж здесь позитивная реморализация! В жизни, к сожалению, всё гораздо сложнее, чем в беззаботной курилке «Понедельника», оттого и стала «Сказка о тройке» серьёзным сатирическим романом, оставив далеко позади (по художественному уровню своему, да и по глубине затронутых явлений) зубоскальскую повестушку о НИИЧАВО.

Я просто открываю на любой странице и читаю: «А вообще интересно было бы написать, как Христос приходит на Землю сегодня, не так, как писал Достоевский, а так, как писали эти Лука и компания... Христос приходит в генеральный штаб и предлагает: любите, мол, ближнего. А там, конечно, сидит какой-нибудь юдофоб...» :lol:

«Плюнули тебе в морду, а ты и утёрся. Сначала со стыдом утёрся, потом с недоумением, а там, глядишь, начнёшь утираться с достоинством и даже получать от этого процесса удовольствие...»

«Замысел представляется мне достаточно интересным, но осуществление требует некоторого напряжения совести».

Это даже не проза. Это какая-то высшая степень озарения. Я не верю, не могу поверить, что эта вещь была написана всего через пять лет после наивного и стилистически незамысловатого «Трудно быть богом». «Лицо господина президента, тоже не лишённое мужественности и элементов прямоугольности, к концу исторической встречи напоминало, прямо скажем, между нами, кабанье рыло. Господин президент изволили взвинтить себя до последней степени, из клыкастой пасти летели брызги, и я достал платок и демонстративно вытер себе щёку... В газетах об этом не писали. В газетах честно и мужественно, с суровой прямотой сообщили, что беллетрист В. Банев искренне поблагодарил господина президента за все замечания и разъяснения, сделанные в ходе беседы» :super:

А эта фраза об официозном художнике — «вот уже много дней и навсегда он согбен, вечерами он согбен над столом, по утрам — над тазиком, а днём — от больной печени» — да за эту фразу памятник ставить можно! Ибо она и есть — «продукт чистого гения».

Вот он, город, где вечно льёт дождь. Весьма неприятное место. Прямо скажем — дыра. Потому и сослали туда писателя-диссидента Банева — пускай отмокнет, наберётся ума. Да вот незадача: не учёл господин президент, что город этот — вовсе не дыра, а точка отсчёта нового мира. Прежняя история прекратила течение своё, грядёт новое человечество. И оказывается наш Банев в непонятной ситуации: ему не нравится окружающая действительность, но другой он не мыслит. Он — плоть от плоти её. А на смену ей приходит новая, перед которой что Банев, что президент — одного поля ягоды. Отвратителен бургомистр, ставящий капканы на мокрецов. Мерзок член парламента Росшепер Нант, устраивающий оргии на загородных виллах. Презренны все эти Паворы и долговязые агенты, шпионящие друг за другом во имя мелочных интересов своих учреждений. Мерзок Фламин Ювента, амбициозный юнец, делающий карьеру на родственных связях и заклинаниях о патриотизме. Да и весь город — сырой, холодный, злой от чувства своей беззащитности перед мокрецами и властью. Но все они — часть нашего мира. А дети, питающиеся знаниями как котлетами — это нечто глубоко чуждое нам, непонятное, а потому (инстинктивно) враждебное. И пусть заклинают они нас: «Мы не будем рушить вашего мира. Мы лишь построим свой». Мы всё равно будем ненавидеть их, ибо они смотрят на нас свысока. Да и как им ещё смотреть, когда мы не читали великих философов и погрязли в сиюминутных страстях? В фильме Лопушанского (весьма посредственном, надо сказать) есть одна великолепная фраза: «Вы думаете, что если ребёнок читает Ницше и Шопенгауэра, то он — молодец. А он смотрит на вас и видит дерьмо. И по Ницше дерьмо, и по Шопенгауэру дерьмо». Сказавший это не учёл только, что и Ницше, и Шопенгауэр для этих детей — тоже пережиток былых времён (сиречь — дерьмо :gigi:).

Я не знаю, есть ли правые в этом конфликте. Мне тоже не нравится, когда кто-то уводит детей. Не нравится, когда человек отказывается от своей личности («Вы не родственник Павлу Зурзмансору, социологу? — Даже не однофамилец»). Не нравится вождизм, проглядывающий в романе: отношение умненьких деточек к мокрецам граничит с каким-то обожествлением, а это претит. И я тоже не верю, что новый мир можно построить, не разрушив старого. Но я твёрдо знаю, что нельзя плевать в душу родителей, если они не столь образованы, как ты. Многие знания вовсе не синоним высокой духовности. И если строительство мира гуманизма и просвещения начинается с отказа от родителей, грош цена такому миру.

А ещё я знаю, что это — блестящее произведение, предвосхитившее не только проблему эволюционного скачка человечества (см. «Волны гасят ветер»), но и кое какие политические реалии наших дней. :wink:

«Будущее создаётся тобою, но не для тебя».

А вот интересно, что сами дети ответили бы на те вопросы, которые они задали Баневу? :glasses:

Жизнь персонажей романа (а здесь их несколько) проходит в Городе. Это — совсем разные люди: шутка ли, собраны не только из разных стран, но даже из разных эпох, кто-то выдернут из второй мировой войны, кто-то из революции, кто-то из висельной петли, кто-то пришел по доброй воле, кто-то от скуки, кто-то из идеалистических порывов. Первая глава, где Андрей и его сотоварищи работают «дворниками», по сути, знакомит нас с людьми и с Городом, показывая лишь некоторые из абсурдных его черт, как бы предупреждая — дальше будет еще хуже.

«Эксперимент есть эксперимент!» — этот всеохватный принцип давлеет над Городом, над персонажами. Этот принцип показывает антипонимаемость мира не только для персонажей, принуждая их смиряться с действительностью, но и для читателя, вызывая все большее недоумение и какое-то подсознательное понимание, и, кажется, для авторов тоже. Не побоюсь так сказать. В этом романе Стругацких непонимаемость является неотъемлемым персонажем и авторское непонимание — над-непонимание, непонимание высшего порядка — это единственно верный метод.

Город ползет. Подобно ползучему на рельсах городу Кристофера Приста, этот — тоже медленно переползает с места на место, с севера — на юг, оставляя за собой, как улитка, слизь разрушенных мертвых кварталов. Но если город Приста полз в погоне за оптимумом, то этот город ползет по прямой, прочерченной создателями мира Эксперимента, и на его пути не может возникнуть океан, который остановился бы его движение. Город — это метафора человечества, которое выползает из древних времен, из первобытно-общинного строя каменного века, вползает в долину зиккуратов древнего Шумера, в пустыню пирамид Египта, в в мифические предгорья греческого Олимпа, в суеверье средневековой инквизиции, в крестовые походы и завоевание Америки, в мировые войны, в фашизм, в социализм, в капитализм... Зачем это человечеству? К чему они стремится, чего пытается достичь, оставляя за собой не только разрушенные кварталы древности, но еще и отчетливый кровавый след тех, кого выжали механизмы этого механического ползучего чудовища?

«Эксперимент есть эксперимент!» — отвечает Наставник, а следом за ним и герой романа, когда один уклад сменяется другим. Одно общество сменяет другое, одна утопия обнажается до антиутопии и тут же на смену ей приходит другая. В отличие от традиционных антиутопий, где вырваться из утопичного общества является желанной целью, в романе ГО показана ничтожность такой цели: выбравшись из одной антиутопии человек тут же попадает в новую. Это уже не отчаянный последний порыв, но непрерывный процесс. Бессмысленны цели, бесцельны попытки, бесконечен процесс... Эксперимент есть эксперимент.

Метафора романа распространяется и на личность героев. Итак, последовательно человек теряет все свои опоры, свои идеалы. После очередного переуклада Андрей чувствует неуверенность, но появляется Наставник и дружески хлопая по плечу говорит: именно так и нужно было поступить, сломать себя, перешагнуть через что-то в себе. Новое общество — и герой обретает какие-то новые ориентиры, новую идеологию, новые точки опоры, но — бац! — смена курса, снова герой в замешательстве, снова ломает себя и снова оказывается прав. Раз за разом, лишаясь своих точек опоры, он все более обнажается. Обнаруживается Достоевская обреченность: ко всему подлец человек привыкает... С потерей идеологии не прекращается жизнь. Но жизнь = эксперимент. Эксперимент есть эксперимент. Жизнь есть жизнь. И герои двигаются дальше.

Действие романа происходит на нескольких уровнях. Уровень общества, уровень отдельного человека. Каждый из персонажей имеет свои начальные ориентиры и для каждого из них Город и эксперимент дают возможность обрести собственное счастье: у китайца Вана — повиновение и единение с миром, у японца Кен Си — самурайская смерть, у Фрица — логичное и понятное общество, у Андрея — какая-то форма борьбы с собой, у Изи — обретение некоей высшей Цели=религии. Еще есть уровень человеческого естества. Кроме всех этих идеальных материй, есть какие-то глупости и несуразности, просто по факту присущие человеку — поэтому жена Андрея б*дь, но он ее любит, а она изменяет и при этом любит его, Фриц — желающий счастья для всех — тут же и приравнен к Гитлеру массовыми казнями, и Андрей в конце стреляет в своего двойника хотя казалось бы, чего уж бояться — дошел до 0-вой точки.

Характерен эпизод с шахматной партией: Андрей играет с Великим комбинатором. Для Андрея комбинатор — это Сталин. Для какого-нибудь конкистадора это был бы Папа, благословивший на крестовый поход, для немца — Гитлер, для христианина — Иисус, и т.д. Комбинатор — это абстрактный Вождь. Андрей играет с комбинатором партию. Мы помним, что по сюжету — комбинатор именно Сталин, для Андрея — этот вождь всеправый, всеблагой и идеальный. Андрей обнаруживает, что играет против комбинатора, и фигуры в партии — знакомые ему люди, родные, близкие, и даже не родные, но люди, обычные, живые. Идет игра, фигуры с доски уходят, как, например, каждый из нас теряет уходящих из жизни родственников — умирает бабушка, гибнет друг в несчастном случае. Все эти трагические случайности — ходы в партии Великого комбинатора. Для Комбинатора люди — фигуры, пешки на пути к ведомой только ему Великой цели. И перед Андреем оказывается выбор: играть вместе с Комбинатором, хоть и на противоположной стороне доски, или играть против, что само по себе уже абсурдно, либо не играть, но самому стать пешкой и позволить, чтобы играли тобой.

Ирония этой игры в том, что погибают все, рано или поздно в этой партии фигур не останется, как бы хорошо ты не играл. Условно говоря, итог партии, какова бы она не была — великая или малая, светлая или не очень, — убить всех, «все там будем». Получается, что комбинатор играет только ради красоты ходов. Тут мы сразу можем перейти на уровень Бога, т.к. в Его партии тоже все погибнут, правда, и новые родятся, но для остроты эта часть метафоры опущена, ибо конкретно тебе от этого будет ни холодно, ни жарко. Твоих — не останется.

В общем и целом, полотно получилось объемное, многослойное, неоднозначное, но, что мне хотелось бы отметить особо, — я вижу в этом романе некий апофеоз всяких утопий, метаутопию. Пройдя до самой 0-вой точки и погибнув, убив самих себя в 0-вом зеркале, герои лишь перешли на следующий круг. Эксперимент есть эксперимент, говорит наставник, и мы понимаем: жизнь продолжается. Роман ГО как антиутопия ставит невероятно высокую планку. Можно сказать, что лучшие из написанных в этом жанре произведений оказываются лишь фрагментом общей мозаики Эксперимента Братьев. Для выхода на следующий уровень необходимо бороться уже с этой новой постановкой: жизнь — антиутопия, Бог — антиутопия. Не знаю, скоро ли появится писатель, способный побороть эту границу, выйти за пределы Эксперимента...

Наконец, я долго думал, какую оценку поставить роману. Сразу после знакомства я остановился на 9. Но шло время, а мысли мои все чаще возвращались к роману, возникали новые идеи, трактовки. Все это разбуженное романом Братьев беспокойство моего разума убеждает меня, что роман этот не просто хорош, но является несомненным шедевром.

У меня принято так...

Когда на душе тошно и надо, что-нибудь прочесть, чтобы не впасть в чёрную меланхолию взгляд мой, почему-то всегда падает на «Понедельник...».После взгляда к томику сами собой тянутся руки, открывается книга и сказка начинается...

После первого прочтения (корявое слово «прочтения» — скорее после первого свидания) влюбился с «первого взгляда» и бесповоротно на всю жизнь.Книга-то , вроде, детская и выучил её уже почти наизусть -а, всё равно, тянет в старый русский городок Соловец и в находящийся там Научно-Исследовательский Институт Чародейства и Волшебства.Тянет в эту неповторимую атмосферу сказки+науки+оптимизма+молодости+много ещё чего.В чём обаяние этой книги? — А кто его знает.Главное, что оно есть.Написанная в период «оттепели» повесть сумела передать тогдашнюю веру в силу науки, тогдашний энтузиазм, тогдашнюю веру в то, что человеку всё по плечу.

Хочется побыть там вживую,познакомиться с молодыми учёными, живущими своей работой, не знающими, что такое «хобби», так как для них работа интереснее всего на свете.Да хочется просто, чтобы и в реальном мире жили похожие на них люди.

Вполне можно назвать повествование «магическим реализмом» — настолько достоверно всё описано.В детстве, зная, что «такого не может быть» — на полном серьёзе думал, что «не может быть, чтобы не было».Такой вот наив подкреплённый мастерством АБС.

Нельзя, так же, пройти мимо блестящего юмора, и притом сколько бы раз читано ни было — смеёшься так же искренне, как и впервые.И стиль, язык повести НЕ оставляет желать лучшего — никаких изысков — всё просто — и в то же время гениально.Хотя книга и рассчитана на определённый возраст (см. подзаголовок) — её обаяние покоряет всех — «от мала — до велика».Такой сплав атмосферы, сюжета, стиля делает «Понедельник...» уникальным явлением не только в фантастике но (не побоюсь высоких слов) и вообще в литературе.

Сейчас перечитал, то что изобразил и подумал : ну неужели идеальная книга?Что ни одного изъяна нет, что ли? Прикинул и нашёл только один — быстро кончается.

С полной ответственностью рекомендую всем, и даже назначаю в качестве душевного стимулятора и антидепрессанта.

Атмосфера книги постоянно меняется: от околосказочных фокусов в первой части — к сатире на лжеученых, тунеядцев и потребителей во второй — и к чуть ли не детективной истории с ошеломляющей разгадкой — в третьей. Но неизменным остается дух того времени, отголоски которого еще можно было ощутить в 80-е, но теперь уже и представить трудно. Будни советского НИИ, вместо забот о карьере и размышлений о выплате кредита за машину — радость чистой науки. Лаборатории и библиотеки принадлежали этим людям, они стремились туда даже на выходных; на заводе можно было заказать необходимое оборудование, для экспериментов выделялись полигоны, и не без некоторой бумажной возни, но можно было работать без перерыва, только чтобы оказаться первым, кто решит проблему, над которой бьются сотни ученых во всем мире, испытать восторг открытия или радость творца! Вот чего у нас, наверное, уже никогда не будет.

Сейчас человек может заниматься наукой и планировать покупку недвижимости в других странах, тогда же можно было лишь надеяться, что, обзаведясь семьей, переедешь из общежития в квартиру; вместо патентов выдавались авторские свидетельства, поездка за границу была явлением исключительным, и только по служебной необходимости — а люди умели довольствоваться малым и быть счастливыми. Что-то в этом есть от того образа ученых Средних веков, который складывается по книгам и фильмам — почти никаких бытовых благ, постоянная опасность «шага влево — шага вправо», но зато ощущение той искры Познания, которая является отражением непостижимой воли Создателя.

При чтении меня охватывает ностальгия по тем временам, хотя в 60-е мне и не удалось пожить, а только застать последние дни советской эпохи. И все же... Иногда в поликлинике вижу сделанный вручную плакат о гигиене полости рта с улыбающимися зубами — и вспоминается стенгазета «За передовую магию». И вообще многие образы из книги так прижились в душе, что, например, при упоминании Тунгусского метеорита приходит в голову контрамоция, а уж Саваоф Баалович Один выскакивает в голове в связи с любым из трех имен.

Персонажи хороши как на подбор — от кота Василия до Янусов; сатира глубока и остроумна (дубли, не терпящие своих фотографий с печатями в документах — момент весьма многозначительный); приспособление сказочных героев и явлений к нуждам науки, а также использование в личных целях (неразменный пятак, с помощью которого можно накопить на «Жигули») всегда неожиданно, но логично. Чудная книга.

Может, и не стоит упоминать, но все же жаль, что в фильме «по мотивам» все так опошлили. Скатерть-самобранка говорит тоном стервозной официантки, магические способности применяются в основном для того, чтобы крутить романчики, постоянные песни и пляски ассоциируются с новогодними представлениями для детишек... Понравилась и запомнилась даже не песня про трех белых коней, а «В жару и стужу жгучую». Может быть, кто-нибудь сделает фильм получше, хотя и не обязательно — все описанное в книге представляется очень ярко.

На протяжении чтения этой книги отношение к ней у меня скакало от «Это лучшее, что я когда либо читал» до «Ну сколько можно плоских страшилок про тоталитаризм!». Как можно судить из оценки, к первой я все же оказался ближе.

Книга отличается от всего, к чему я привык у Стругацких (так вышло, что до ОО руки дошли уже после ТББ, ПКБ, ПНВС, ПИП итд итп). Отличается в сторону действия, остросюжетного романа, энергично сменяющихся обстоятельств и декораций. Нет того спокойного, размеренного течения ткани романа, которое есть, допустим, в «ТББ». Нет и клина на точке зрения главного героя. Нам дают посмотреть на мир Саракша не только глазами земного мальчишки, для которого весь этот ржавый радиоактивный фашизм, все это гадко и непонятно. Но и глазами людей, которые здесь родились, выросли, которым эта ядерная пустыня — Родина, которую он любит, готов защищать и бороться за ее благо.

И это переворачивает восприятие читателя не хуже, чем открытие, что мир на самом деле круглый. Максим — не «парень с нашего двора», и даже не обычный человек из идеализированного мира, где «джунгли с подогревом и автоматами с газировкой». Этот «простой» парень умен, образован, силен, здоров, как бык, управляет любым транспортом, неуязвим к мыслеволнам и обладает умениями и силами на грани супермена из американского кино. Даже пуля молодца не берет! Читатель, при всем желании, не может отождествить себя с ним. Идеальный Максим — не наш сосед, даже фамилия у него не соседская: Каммерер. Куда больше соседей читатель увидит в жителях Страны Отцов. Простодушных, усталых людей, чья страна вместе с ними пережила больше, чем полагается на ее век.

И тогда, все становится на свои места. Саракш — это Земля, а Максим — диковинный пришелец из космоса, чужак в чужой стране. Добрый, благородный, исполненный сострадания, но ни черта не понимающий в загадочной саракшской душе.

Конечно, недостатки романа никуда не делись. Не очень убедительный тоталитаризьм, которым пытаются пугать, хотя совсем не страшно. (Террориста и явного врага власти Мака Сима каждый раз прощают и даже не сажают в тюрьму, хотя должны были расстрелять раза четыре. Вооруженный холокост выродков, которых куда проще было бы «заботливо» упрятать в больницы с мигренями). Башни — секрет Полишинеля, о котором читатель догадывается куда раньше героя. Совсем не раскрыта осталась девушка Рада, которая Максима вроде любит, но где-то далеко любит, за кадром. Впрочем, на общем сильном фоне, эти «хвосты» можно простить — идеальных книг не бывает.

Главное, что удалось Стругацким в «Обитаемом Острове» — уникальное для нашей фантастики и для них самих сочетание остросюжетного романа с остросоциальным. Книга не отпугнет ни любителя сложной социальной фантастики, ни поклонника сатиры, ни приверженца размашистых эпосов. Ни даже человека, которому (как мне) антиутопии изрядно набили оскомину. Ибо каждый поворот заковыристого сюжета этой книги вновь и вновь доказывает: не верь глазам своим! Поспешишь судить, видя картину лишь с одной стороны — и жестоко обманешься. Каждый раз, когда Максим понимает, каких дел чуть не натворил, это звонок читателю: не спеши с ответом. Сомневайся. Думай.

Вообще-то писать о столь известном произведении, как «Понедельник начинается в субботу», не входило в мои намерения – и без того уже набралось две с лишним сотни отзывов. Но мне случайно попался на глаза один из них, в котором есть такая фраза: «Это тот самый труд, что сделал из обезьяны человека, тот совместный труд, что облагораживает», – с оговоркой в скобках: «без шуток». И тогда я поймал себя на мысли: могли ли представить братья-авторы, работая над своим шедевром, что когда-нибудь очередному поколению его читателей потребуется такая оговорка? Результаты дальнейших размышлений на эту тему и вылились в данный текст.

Причина, по которой такого рода оговорки стали необходимыми, проста и общеизвестна. Отношение к труду как к социальному явлению ныне принято настолько отличное от вложенного авторами в «Понедельник начинается в субботу», что фразы наподобие процитированной выше воспринимаются не иначе как с усмешкой. И это – не об отдельных читателях, а о читателях «ан масс», по выражению профессора А. А. Выбегалло. В других отзывах можно встретить соответствующие характеристики этой повести Стругацких: «наивный памятник ушедшей эпохи» или «пародия на науку и мир всяких НИИ, который лопнул, не оставив о себе никакой доброй памяти, никакого наследства». Конечно, НИИЧАВО кажется наивным – по меркам нашего-то циничного века! Мы довольны, когда удается сбежать с работы хотя бы на четверть часа раньше; радуемся, спихнув какое-нибудь дело на чужие плечи; облегченно вздыхаем, когда начальник проходит мимо, не останавливаясь для расспросов о ходе дел. Так и мерещится здесь фигура того же Выбегалло, ехидно подмигивающего и риторически вопрошающего на своем французско-нижегородском диалекте: «Нес па?»

Я не стремлюсь здесь стричь всех под одну гребенку: разумеется, есть среди нас, человеков обыкновенных, и маги – те, кто занимается любимым делом, кому работа доставляет прежде всего радость и кто способен творить в своем деле буквально чудеса. Но много ли их? Вряд ли. «От звонка до звонка с перерывом на обед» – вот привычный для большинства из нас modus vivendi… точнее, modus laborandi. Более десятка лет я проработал в одном НИИ, являвшем собой парадоксальнейшее сочетание двух абсолютно различных подходов к работе. С одной стороны – молодые ребята, с блеском решающие сложнейшие инженерно-технические задачи и засиживающиеся за своими компьютерами и стендами чуть ли не до полуночи. С другой – отчаянный формализм, бесконечная бумажная волокита, великое разнообразие отписок, приемов «спихотехники» и способов имитации бурной деятельности – та самая работа «от звонка до звонка», когда за несколько минут до пяти часов в проходной уже стояла очередь из тетушек, опаздывавших домой. Собственно, ушел я оттуда как раз тогда, когда второе стало решительно преобладать над первым и разнообразные никчемные бумажки, каждую из которых строжайше требовалось предоставить по требуемой форме и в требуемый срок, стали откровенно мешать заниматься прямыми обязанностями. Так или иначе, понятие о том, какой в принципе могла бы быть работа на предприятии, подобном НИИЧАВО, и во что она превращается в реальности, я получил за эти годы сполна.

Само собой, не только сейчас, но и тогда, шестьдесят лет назад, отношение к труду мало где было таким, какое царит в стенах НИИЧАВО. Институт чародейства и волшебства – это в данном случае идеал, образец (хотя даже там имеются бездельничающие сотрудники отдела Абсолютного Знания с исцарапанными от непрерывного бритья ушами). Однако раньше этот идеал воспринимался в целом намного более положительно, чем теперь.

И все-таки даже у тех, кто трудится на самом нелюбимом месте и самой ненавистной должности, уверен, хоть раз да был момент, когда все спорилось в руках, когда работа доставляла удовольствие, когда не хотелось останавливаться и когда хотелось выполнить ее как можно лучше. И, поймав себя на этом, смущенно усмехались, украдкой оглядывались по сторонам: не заметил ли кто столь постыдного энтузиазма? – и, «остывая», махали рукой: что это со мной такое, мне что, больше всех надо?.. Так что зачатки мага есть в каждом из нас, даже в самом заядлом скептике, цинике и пессимисте, просто мало у кого есть возможность их реализовать, раз обстановка чаще всего этому отнюдь не способствует. И это при том, что теперь работодатели еще больше мечтают заставить персонал трудиться изо всех сил и из кожи вон лезут, чтобы этого достигнуть: различные «тимбилдинги», «тренинги», «коучинги», «мастер-классы» и прочие дурацкие англицизмы прочно прописались в современном трудовом лексиконе. Вот только в процессе превращения человека в мага любое навязанное извне воздействие, как правило, бессильно.

Сейчас, правда, появился модный термин: «бирюзовые компании», которые хвалятся личной заинтересованностью каждого работника в результатах общей целенаправленной деятельности и считают себя провозвестниками новой эры в организации трудовых отношений. В очередной раз убеждаюсь, что все новое – это хорошо забытое старое: НИИЧАВО уже тогда, шестьдесят лет назад, задал планку, недосягаемую ни для каких подобных новомодных фирм. «Бирюзовые» упирают на лозунг: «Компания – живой организм со своей целью, каждый работник – важная клетка этого организма»; в НИИЧАВО же каждый работал безо всяких лозунгов на благо не своего предприятия, а людей вообще – работал просто потому, что ему это было интересно и иначе себя он представить не мог.

Если подытожить все вышесказанное, то мы приходим к несколько парадоксальному выводу. Все мы знаем, что «Понедельник начинается в субботу» – вещь прежде всего сатирическая и юмористическая. Стругацкие населили Институт чародейства и волшебства множеством карикатурно-утрированных персонажей, создали ряд отчасти гротескных ситуаций вроде единодушного выхода сотрудников на работу в новогоднюю ночь. Однако в целом нарисованная ими картина НИИЧАВО и работы в нем вышла самой что ни на есть разумной и толковой, и это как раз наша реальность оказывается не более чем жалкой карикатурой на нее вне зависимости от того, какой подход к делу практикуется: традиционный, административно-командный, или новомодный, «бирюзовый». И в этой грустно-карикатурной реальности большинству из нас и приходится жить. М-да, магами тут явно не стать – хорошо хоть, что уши брить не надо…

Под конец, чтобы мой отзыв не выглядел таким уж напыщенным панегириком труду, сделаю пару замечаний по существу фактов. Во-первых, амонтильядо производится не в кастильском Толедо, а в андалусском Хересе. И шампанское на Новый год им при всем желании не заменишь: амонтильядо – это сухой херес, крепленое десертное вино. Во-вторых, страшное слово «побрекито», которым себя ругает Кристобаль Хунта, значит всего-навсего «бедняжка» и на самом деле читается примерно как «повресито». Стругацкие явно вычитали его из «Королей и капусты» О. Генри, где есть выражение «pobrecito loco» – «бедный дурачок». Так что если уж Кристобалю Хозевичу вздумалось предаться самоуничижению, лучше бы он называл себя обоими словами, ну или уж просто «loco» на худой конец. А еще лучше вообще никак не называл бы – уж он-то подобных выражений явно не заслуживает: он один из тех, чьи понедельники всегда начинаются в субботу. Желаю этого и всем лаборантам, которым посчастливилось любить свою работу и считать, что так и должно быть.

Великая сила «Пикника» заключается в том, что ему сразу веришь. Случайность и необъяснимость «контакта», смертельно опасный покинутый индустриальный пейзаж, реакция человечества — от прекраснодушных ученых с горящими глазами до «продавцов смерти» с глазами мертвыми, от военных с пулеметами вдоль Зоны до сталкеров, чей инструментарий выживания заканчивается на мешочке гаек, наметанном глазе и куче суеверий, от бессмысленных безымянных жертв первых дней до напуганных и озлобленных соседей по дому — все это стоит железобетонной стеной даже не правдоподобности — достоверности.

При этом «Пикник» — это мастер-класс по тому, как подать сложную фантастическую тему не разжевывая каждую деталь. Недосказанности, опущенные события и даже пропущенные года — всё это рисует картину почти в той же степени что и само повествование.

Всё это завернуто в, как всегда, прекрасный язык Стругацких и украшено самыми живыми диалогами по эту сторону научной фантастики. Как всё это помещается в такой небольшой повести — большая загадка.

Легко писать хвалебные отзывы, еще легче — ругать. Но очень тяжело написать о том, что действительно затронуло, описать чувства и мысли, поднятые повествованием.

«Хищные вещи века» — повесть обличительная и беспощадная. Беспощадная в той узнаваемости наших общих проблем и личных пороков, которые стали привычными и уже не вызывают былого возмущения и неприятия. Повесть жесткая в высказываниях и непримиримая в предлагаемых рецептах. Но, видимо, это тот самый случай, когда нет оправдания для сладкой лжи, и писатель должен быть по-настоящему тверд — как врач, которому для спасения больного нужно причинить пациенту боль. Не из жестокости, а чтобы пробудить дремлющие защитные силы организма.

Действие происходит в маленьком курортном городке, пресыщенные обитатели которого жаждут все новых и новых развлечений и впечатлений, растрачивая впустую жизни. Когда-то, нищие и угнетаемые, они добились изобилия. Но это оказалось для них страшнее бедности и голода. Люди не выдерживают этого испытания, добровольно и с радостью отказываясь ради праздности от умных книг, овладения мастерством, интересной работы, творчества.

Как узнаваемы все эти девицы, которых ничто не интересует кроме нарядов и ресторанов, прыщавые юнцы, лениво слоняющиеся по улицам, пугающие друг друга в темных развалинах «рыбари», пресыщенные впечатлениями «ловцы адреналина», беспомощные «интелы» и готовые на любую низость чиновники и демагоги. Кажется, что эти образы взяты из наших дней и перенесены во времени на 50 лет назад. Даже новая страшная опасность: технология, позволяющая создавать свои собственные миры, бросить все и реализовывать самые тайные желания, прожить яркую жизнь, о которой мечталось взамен этой — трудной и причиняющей боль — разве не аналог виртуальной реальности, до создания которой сегодня всего лишь шаг?

Повесть-напоминание, повесть-предупреждение: изобилие — не цель, изобилие — средство! Для освобождения от рутины ради творчества, знаний и мастерства. Но так завлекательно пойти по легкой дороге, отдаться на волю теплому и ровному течению довольства, окунуться в поток вечных развлечений и придуманного «счастья» ...не видеть, не замечать, не думать ... не жить.

Что может сделать человек, если на него ополчается сама Вселенная? Когда размеренное и понятное течение жизни вдруг нарушается странными и пугающими событиями. Когда больше нет уверенности, а только страх и пустота?

В такую ситуацию попадают герои повести «За миллиард лет до конца света». Это начинающие ученые и специалисты, которые были увлечены своим делом, не помышляя о глобальном изменении окружающего и, в общем-то, были довольны своей жизнью. Пока на них не обрушивается целый шквал неприятностей, как будто сама Вселенная решает противодействовать их работе и исследованиям. И тогда каждому надо решить, продолжить ли, даже с риском для жизни, следовать по избранному пути, или отступить и жить, как будто ничего и не было. И этот трудный выбор каждый должен сделать сам.

Повесть целиком о выборе. И главное ее достоинство — в отсутствии каких либо однозначных ответов и готовых рецептов. Она заставляет думать и решать каждого. Жизнь слишком многогранна, чтобы выносить окончательный приговор тому или иному поступку человека. И это — не нравственный выбор, а определение жизненной позиции: каждый путь — отказа от мечты и желаний или гордое противодействие судьбе — имеет свои «плюсы» и «минусы».

Но, вот что интересно. Сколь ни были бы красивы слова о «прямых» и «кривых» путях, и в молодости и сейчас, мои собственные симпатии оказались на стороне Малянова. Может потому, что я — потомок выживших в наших бесконечных войнах, революциях и чистках, которые предпочли склониться под ветрами истории, но все же — не сломаться. А может потому, что всегда инстинктивно, на генетическом уровне, знала, что иногда борьба — плохая эволюционная стратегия?

И мне не стыдно за такой выбор. Разменяв шестой десяток, я знаю, что жизнь может скрутить в такой бараний рог, какой не придумает ни один фантаст. И есть такие ситуации и опасности, от которых можно только бежать и прятаться, и это — не будет ни трусостью, ни предательством. И твердо верю, что для живых всегда будут новый день и новые надежды, и возможность изменить свою жизнь, пусть на это и уйдет миллиард лет.

Все больше и больше убеждаюсь, что книги Стругацких нужно перечитывать регулярно. Ведь насколько простой казалась мораль этой повести ранее! Правильные люди, кладущие жизнь свою на алтарь Отечества ( в расширительном смысле, Человечество), увлеченные своим делом ученые, готовые на все, чтобы спасти результаты своих исследований, но готовые пожертвовать и ими ради детей. Также было понятно, что научные исследования — вещь очень опасная, вести их надо осмотрительно, и вообще, семьдесят семь раз отмерь, и все равно отрезать погоди.

Но есть еще один уровень, пласт восприятия. Все персонажи в этой повести делятся на тех, кто движется вслед обстоятельствам, и тех, кто пытается решать сам и решает сам, обстоятельствам вопреки. Один — Леонид Андреевич Горбовский, решает грузить на свой транспортник в первую очередь детей, тем самым сняв бремя ответственности и с руководства колонии и с самих ученых, и с родителей. Второй — Роберт Скляров. Он тоже старается обстоятельствам противостоять. И пусть кому-то его решения могу показаться нравственно небезупречными, они и не могут быть таковыми в ситуации негодного выбора, но эти решения есть. И Роберт, по моему мнению, является на самом деле не браком системы воспитания, как пытаются представить это авторы (или делают вид, что пытаются представить:smile:), а ее несомненным успехом.

Пока есть люди, способные решать и брать ответственность на себя, у Человечества есть будущее.

После единственного негативного отзыва (на А.Казанцева) писать отзыв тут, для меня обрести душевное равновесие. Впервые с книгой в рамке «Возвращение» я встретился в 1972 году осенью. Я открыл мир будущего, где ВСЕ люди улыбались. Не застывшими улыбками формального приятствия, а душевными улыбками участия и любви. Я вдруг понял, что это возможно: Возлюбить друг друга. Не притворно, а по настоящему. Что слово «пожалуйста» равнозначно приказу, что просьба — это не блажь, это вынужденная необходимость. Я верил, что вот оно -то, к чему мы растем,живем, что будем строить. Мир в котором нет злых, завистливых и жадных. Где стыдно потреблять не отдавая. Где подвиг — это расплата за чьи-то ошибки, и в общем подвига быть не должно. Странно, смешно... но люди не картонные, а живые. Для меня остался один вопрос в те годы, который я задавал взрослым: — Почему мы не можем быть такими уже сейчас? Что нам мешает быть добрыми? Ответа я не получал.

Потом в 77-78 я нашел книгу «Полдень 22-й век», в которой добавилось главок — рассказов, и был неприятно удивлен. Зачем авторы замутили тот светлый яркий мир? Ответ нашелся со временем. НО ностальгически, ту зеленую книгу в рамке с картинкой я ценю много выше поздних изданий. Она меня сделала отчасти таким, каким я стал...

Я давно уже не читал книг Стругацких «в первый раз». Я успел забыть, какие чувства порождает прикосновение к вечности. Прочитав наконец эту книгу, я испытал потрясение, какого не испытывал уже давно.

За последний год мною было прочитано множество фантастических книг. Книг хороших, порой даже блестящих, реже – близких, пришедшихся по вкусу и уму, и сердцу. Но как бы ни были они хороши, достоинства их обозримы, счетны, и сравнивать с «Хромой судьбой» их нельзя. Другой уровень, совсем другой у этого романа, который я считаю одной из редких вершин в творчестве даже самих братьев Стругацких. Я люблю творчество братьев и само по себе, что-то больше, а что-то и меньше, но после прочтения этой книги в голове сами собой всплывают сравнения с другими моими любимыми писателями. С Борхесом — по степени глубины на первый взгляд простого текста, с Юрием Ковалем – по блестящему стилю, удивительно точному, образному и притом нисколько не вымученному языку, живому, сочному, искрометному! В редкую книгу погружаешься столь легко и глубоко, как это происходит здесь.

На такую книгу невероятно сложно написать конструктивный отзыв. Ведь что толку рассуждать об идеях, в книгу заложенных, если оттенков идей столько, что невозможно просто охватить их все, обозначить, увязать в одно и сформулировать словом ли, образом? Любая попытка выделить в книге основу приведет к упрощению и неминуемому искажению материала, а чтобы все-таки передать все богатство смыслов в настоящем отзыве, пришлось бы перепечатывать здесь сам роман.

Мне остается лишь делиться впечатлениями. Говорить о том, как хорош ход с введением в реалистичную ткань будней Феликса Сорокина некой чудинки с фантасмагорическим оттенком. Только намеки, тонкие штрихи без развития, но насколько они к месту, как органично они пересекаются с содержимым Синей Папки! Радоваться тому, насколько живы, характерны и убедительны герои что первого, что второго уровней. Размышлять. Многое переоценить. Замереть ошеломленно и понять, что я не могу найти нужных слов, чтобы выразить в полной мере свои чувства. И я думаю, что сколько раз бы я ни читал эту книгу, сколько раз бы ни просыпался в заснеженной Москве прошлого, каждый из них будет в чем-то первым.

Для меня это не просто книга. Ужасно далекий 74 год. Мне 16. Я только что сдала вступительный экзамен в институт на 5 и, как медалистка, поступила. Нас, таких счастливчиков, приставили дежурить в институте во время экзаменов. В один из дней я взяла с собой читанный мною сто раз и очень любимый лениздатовский сборник «В мире приключений и фантастики». Моя «напарница» по дежурству взяла его, посмотрела и произнесла: «О! Стругацкие!!!» и с загоревшимися глазами попросила дать почитать. Я до этого как-то особенно не обращала внимание на авторов:blush:, но сделала вид, что прекрасно все понимаю... Когда сборник вернулся ко мне, я увидела, что «О! Стругацкие!!!» — это, оказывается, мои любимые Дауге и Юрковский, марсианская ящерица Варечка и, вообще, одна из самых моих любимых книг... Так в моей жизни появились Стругацкие. Все их книги для меня дороги, знакомство с каждой имеет свою историю, но эта — первая...

Невозможное сегодня будущее. Даже не его тень. Если бы книга была написана сегодня, авторов сочли бы за придурков-аутистов и ни одно современное издательство не решилось бы печатать эти безумные байки иначе как под условным названием: «Фантастические зарисовки для детей среднего школьного возраста». Да и кто бы вообще стал читать такое в век терминатора и матрицы? В жестокой схватке ихней оруэлловщины с родной ефремовщиной проиграли главным образом Стругацкие. Кто бы мог подумать, что после Сталина так скоро всё посыпется... Ладно хоть 22 век, а не 21-й. Ха. Ха. Ха.

- Ты хочешь знать, что делается в системе UV Кита?

- Ну, хочу, — сказал Панин. — Мало ли что я хочу.

- А я очень хочу. И если буду хотеть всю жизнь, и если буду стараться узнать, то перед кончиной своей — надеюсь, безвременной, — возблагодарю бога, которого нет, что он создал звёзды и тем самым наполнил мою жизнь.

Если вы хоть немного верите, что такие люди когда-либо существовали, эта книга для вас. Иначе даже не стоит начинать. Почти все герои выглядят инопланетянами и даже называют себя «межпланетниками». Теперь даже на обложке нового издания этой книги пишут: «Шедевр отечественной и мировой утопической фантастики». Утопической, Карл! А ведь сами братья отнюдь не считали, что создают утопии. Эх, время...

Книга тем и прекрасна, что это не просто фантастика — это социальная фантастика. Но социум умер, а фантастика не стала реальностью и видимо, никогда уже не станет. И в этом — чёрная метка каждому из нас от братьев лично. Оставшимся без Полдня. Без энтузиазма ждущим экватор 21-го века, какой уж там 22-й! Какой Кит? Какие созвездия? Вот и думай теперь, кто оказался в утопии — мы или Стругацкие?

Сейчас у нас, в Челябинском Клубе Любителей Фантастики, проходит серия встреч по творчеству Стругацких. И вот что показательно — при обозначении списка произведений к следующей встрече, значительная часть коллектива морщилась от «задания» перечитать «сказку о тройке».

Наверное, я — странный. Ибо я ещё с первого прочтения нежно полюбил эту повесть. Благо, в первый раз прочитал её уже достаточно взрослым.

А вот за что полюбил... Вот дай бог чтоб ума хватило сформулировать...

Я ведь всегда юмор любил больше, чем сатиру. А тут сатира. «Наглая». Неприкрытая. Кстати, даже интересно — а с чего вдруг? С чего такие Мастера игры в прятки с цензурой как Стругацкие вдруг заговорили практически прямым текстом, да ещё не «в стол» это написали, а отдали в печать и подвели себя под монастырь, под гриф неиздаваемых авторов? Не знаю и знать не могу.

Но сатира получилась знатная. Сильная. Убийственная. И, наверное, вечная. Почему? Да потому, что авторы вышли за пределы высмеивания нравов НИИ. В этой повести авторы прошлись по чиновничьему аппарату как таковому. В его худших проявлениях. Когда управляющие посты и решающие должности занимают люди, которые ничего не понимают в делах, проблемы которых они поставлены решать.

Читатель, критикующий эту повесть, неужели ты не видишь, что всё что Стругацкие показали в «сказке о тройке» есть и сейчас? Более того, это стало уже почти что и нормой и даже ещё более того — усугубилось. У нас график и план маршрутов городского транспорта составляют те, кто в последний раз без автомобиля с личным водителем не передвигались по городу никогда. У нас прожиточный минимум для людей определяют те, кто эту сумму тратят в день не задумываясь на элитный золочёный носовой платок. У нас на каждом шагу подменяются понятия, оформлением документов «в одно окно» называют ситуацию, когда пришёл в одно здание и там бегаешь по разным окнам, причём ходишь в это здание пару-тройку недель, потому что сами они из окна в окно передавать не умеют, сроки подписи бумажки несколько рабочих дней и ты лично забираешь бумажку из одного окна и несёшь в другое для следующей операции... И это гордо (нагло!) называют системой «в одно окно». Хотя что я, спасибо что теперь хоть в одном здании... Прогресс!

Простите, кажется, меня понесло. Наболело, что ли.

Я к тому, что с тем, что происходит в «сказке о тройке», в современных формах чудесатости, мы сталкиваемся постоянно, в наши дни.

Отдельная песня — то, что происходит внутри бюрократической машины, управленческого аппарата. И это в «сказке» отражено. Но распинаться больше не буду, и так я уже перешёл все рамки формата отзыва.

Противостояние Бюрократии со Здравым Смыслом — у нас в стране традиционно и потому вечно. А значит, не устареет «сказка о тройке».

Замечательная повесть, культовая книга интеллигенции времён моего детства, превратилась в литературный памятник.

Увы, это так. Людям, родившимся после 1975 года, она не может быть понятна в принципе, а многих, к тому же, ещё и раздражает.

«Понедельник начинается в субботу» — книга о людях начала шестидесятых годов, опьянённых «глотком свободы», уверенных, что «бывает всё на свете хорошо», что «на Марсе будут яблони цвести», а в каждом доме будет подключение к «линии доставки» продуктов и вещей — чтобы не тратить драгоценное время на хождение по магазинам, а всецело отдаваться творчеству.

Стругацкие в метафорической форме изобразили переход от современного им хрущёвского построения «социализма с человеческим лицом» к коммунизму, который предполагался уже через поколение — когда подрастут дети, первое незапуганное советское поколение. Когда повесть писалась, она была не такой уж фантастической, и Стругацкие с наслаждением насыщали её множеством реалистических деталей. Например, описание райцентра Соловца, с болгарским фильм, уже сошедшим с экранов больших городов, с позавчерашней «Правдой» в киоске и с пушкой 18 века, врытой на перекрёстке вверх дулом, это описание фотографически точно. Уже в середине 70-х годов, спустя пятнадцать лет после опубликования повести, на меня в таких городках накатывало ощущение дежа-вю — всё было в точности таким, как у Стругацких, вплоть до суровых старух на лавочках и переулков, заросших лопухом и крапивой.

«Понедельник начинается в субботу» — прекрасная повесть, точно уловившая атмосферу своего времени. В советском кино аналогом «Понедельника» может быть новелла «Наваждение» из «Операции Ы» Леонида Гайдая — такой же восторг от ощущения безграничных возможностей и стремительного полёта в будущее.

Но... Уже в момент публикации повести реальность вокруг неё начала меняться. Пришлось убирать из текста Президента Академии Наук СССР Келдыша, выбрасывать наиболее ехидные шуточки в адрес сталинистов и националистов, вообще, всячески притормаживать. Хрущева убрали, в СССР воцарился «красивый молдаванин» Леонид Брежнев, которому на «постороение коммунизма» было нас..ть с высокой горки, и Стругацким пришлось писать продолжение «Понедельника» — «Сказку о Тройке», в которой заметно побледневшие энтузиасты сталкиваются с сталинизмом, который, оказывается, никуда не уходил, а пережидал в сторонке, с характерным прищуром покуривая «Герцеговину-Флор».

Когда в середине 60-х, уже в золотые брежневские времена, на ТВ экранизировали «Понедельник», Стругацкие пришли в ярость — их любимых героев-идеалистов превратили в довольно практичных хамов, способных приспособиться к любой ситуации. Но настоящий позор был впереди — «Сказка о Тройке» оказалась слишком радикальной для новых времён, её пришлось переписывать практически полностью, но и переписанный, ухудшенный и оглупённый вариант оказался неприемлем для новых времён — журнал со «Сказкой» изымали из библиотек по распроряжению «товарищей камноедовых». Но и это был ещё не финал — в начале 80-х был поставлен совершенно провальный, тупой фильм с отвратительно играющими актёрами, фильм «по мотивам» повести Стругацких, в котором вообще ни следа не осталось от социального оптимизма и интеллектуального веселья. НИИЧАВО преобразился в НУИНУ, в стоящее посреди занеженной пустыми безликое казённое здание, по коридорам которого шмыгала юркая нечисть, а наукой не пахло вовсе. При этом, институтом НУИНУ руководила дама, являвшаяся интеллектуальным двойником профессора Выбегалло. А что? Вполне реалистическое изображение советского НИИ, трансформировавшегося из исследовательного института в контору для обтяпывания личных делишек.

Но даже тогда всё же кое у кого оставалась память о том, какими были времена «Понедельника». Поэтому в 90-е было предпринято «комментирование» этой повести силами новых русских неонацистов, типа Переслегина. Заодно самым одиозным новым российским фантастам было предложено плюнуть в повесть в серии антологии «Времена Учеников». Ну чтож, кое-кто и в самом деле плюнул.

На этом живая жизнь повести «Понедельник начинается в субботу» была закончена. «Понедельник» у нового поколения почти в обязательном порядке вызывает непонимание, раздражение и отторжение. Психологически это понятно. Ведь два последних поколения россиян на фоне героев «Понедельника» выглядят подлецами и интеллектуальными ничтожествами.

По сути, Стругацкие в своей повести блистательно высмеяли как раз тот идеал, к которому стремится современный россиянин. Может ли современный читатель простить Стругацким насмешни над ним, прекрасным и гордым, вставшим с колен, дотянувшемся до всех материальных ценностей, свернувшим пространство и попытавшемся остановить время? Да ни в жизнь! Для обычного российского читателя это слишком обидно. Поэтому, если он и читает «Понедельник», то, исключительно как «сказку». Ему неинтересно и неприятно читать эту повесть, она раздражает.

Великолепный образец твёрдой научной фантастики. Ничего подобного от Стругацких я не ожидал. Чем-то неощутимо напоминает «Острова в небе» Артура Кларка. И там и тут главное действующее лицо — молодой человек, впервые оказавшийся в космосе. Но если «Острова в небе» концентрируются на технической стороне, весь её сюжет подчинён тому, чтобы рассказать о каждой космической станции по заранее определённому списку, то в «Старжёрах» акцент ставится на людях, их делах и проблемах и сюжет подчиняется именно этой проблематике и следует из неё.

Сюжет очень насыщенный, не перестаёт удивлять новыми и новыми красками и ситуациями. Каждая глава как будто является вполне самостоятельным рассказом, который можно читать отдельно от другой, но в то же время всё вместе обладает невообразимой целостностью, неисчислимые грани будущего сверкают в каждом эпизоде всеми своими возможными красками.

Мещанство, международный космопорт, атомокары, научные станции на Марсе, марсианские танки и краулеры, облава на марсианских пиявок, американская космическая станция «Бамберга», научные станции «Эйномия», «Диона», «Кольцо-1». Всё разное, со своими проблемами. На американской станции обстановка времён дикого запада, с непременной выпивкой, стрельбой из пистолетов, жаждой наживы. На научных станциях свои проблемы — где-то тесно, где-то плохой коллектив с начальником-интриганом, где-то проблемы с местной фауной. Поистине многогранный мир, из которого можно было бы сделать отличный цикл или даже (о, нет, только не это) межавторский проект.

В отличие от многих других книг, пытавшихся изобразить мир будущего, в этой книге будущее изображено настолько чётко и ярко, что в него веришь. Другие книги концентрируются на технической стороне дела, как бы изображают город будущего, не сумев населить его людьми. Здесь же пустые футуристичные здания населены живыми людьми со своими желаниями, мечтами, надеждами и проблемами.

В этой повести уже намечаются тревожные нотки «Хищных вещей века». Жилину всё меньше нравится однообразная работа, на которой всё в общем-то налажено и работает как часы, и всё больше его тянет назад, на Землю, где осталось ещё много нерешённых проблем. Здесь проглядываются и волнующие авторов темы бюрократии, функционерства, которые более развёрнуто и подробно рассмотрены в «Улитке на склоне» и повести «Понедельник начинается в субботу». Присутствует и тема ответственности и близорукости некоторых учёных, которые часто преследуют сиюминутные выгоды, поддаются личным интересам, подвергая и себя и других большому риску. Эта тема в дальнейшем была более подробно раскрыта в повести «Далёкая радуга».

За всё время чтения мне в глаза бросились лишь немногие недостатки именно научно-технической стороны повести. Во-первых — это повсеместное использование бумаги. Газеты, журналы, отчёты, ручное черчение графиков на бумаге. Во-вторых — это всё-те же огромные махины компьютеров. В-третьих — это архаичные фотоаппараты. Ну и уж если придираться по-крупному, то сейчас вся наблюдательная работа выполняется искусственными спутниками и автоматическими межпланетными станциями, а не людьми, как в повести. Анализ наблюдений можно проводить и на Земле, в комфортных условиях, не подвергая риску лучшие умы планеты. Но без этого и не было бы рассказанной истории. Остаётся только жалеть о том, что именно из-за развития компьютерных технологий человеку сейчас делать в космосе оказалось по сути нечего. Возможно ситуация изменится, когда на одной из планет найдётся нечто такое, что потребовало бы оперативного вмешательства людей и сулило бы человечеству какую-то очень существенную выгоду. Тогда около такой планеты неизбежно появится и космическая станция, будет налажено регулярное сообщение этой станции с Землёй и т.д. Или же развитие космических аппаратов достигнет такого уровня, когда прямо с Земли можно будет построить существенно автономную станцию, пригодную для жизни людей, так чтобы необходимые плановые рейсы на эту станцию осуществлялись бы не чаще раза в несколько лет. Поживём — увидим.

Если бы Стругацкие не забросили этот мир, ограниченный рамками Солнечной системы, они могли бы стать отечественными Артурами Кларками. Хотя я и не могу сказать, что это было бы лучше. В конце концов писатели не обязаны соревноваться друг с другом в каком-то определённом литературном жанре, как спортсмены — в определённом виде спорта, каждый писатель пишет о том, что его волнует и тем способом, который ему нравится.

Из всего творчества Стругацких пока что только эта повесть, на мой взгляд, может соперничать по качеству с «Хищными вещами века», моей любимой повестью из всего до сих пор прочитанного мной у Стругацких.

Старательно прочитал все отзывы. Много же люди почерпнули из книги, я серьезно, не шучу. Сам читал неоднократно, в разном возрасте, всегда нравилось, недостатков не вижу — я фанат Стругацких, не мое дело недостатки у них искать. Занятно звучат предложения о включении книги в школьную программу — я бы не додумался.

Насчет же сюжета — мне он кажется правдоподобным. Соответствующий этап земной европейской истории (11-й — 16-й века) просматривается однозначно. Главная ошибка многих читателей в том, что описанные события для тогдашнего общества совершенно нормальны. Происходит очередной экономический кризис, во время которого оказывается, что грабить выгоднее, чем заниматься созидательным трудом. Через несколько лет выяснится, что грабить нечего, бандиты повымрут, убивая друг друга, время станет более мирным. Так что в аннотации к произведению принципиальная ошибка — не «мир, потерявший все, кроме денег и власти», а мир в котором и не было никогда ничего, кроме денег и власти. Это нормальное состояние малоцивилизованного мира, когда человек только приподнимается из чисто животного состояния, когда в серые и черные штурмовики пойдет практически любой, лишь бы кормили.

И нечего их осуждать, так же как нечего жалеть, когда их убивают. Они и рождены для того, чтоб их убили.

И главное мое мнение — жаль, что так поздно Румата взялся за оружие. Надо было постоянно убивать тех, кто ему мешает, это нормально, так же поступает и Штирлиц, которого тут в отзывах нередко упоминали. Гуманность в помыслах не должна мешать расправляться с врагами. И никакие оправдания типа «тяжелого детства» не должны мешать покарать преступника.

И вообще, не считаю, что политика невмешательства — это конструктивно. Просто хочется полюбоваться на резвящихся в свете прожекторов человекообразных зверушек? Ведь именно к этому сводится идеология прогрессорства, описанная в произведении. Всегда и везде люди активно вмешивались, разрушая традиционный образ жизни иных народов. Более того, сами эти народы ухватываясь за предоставляемую им помощь, сплошь и рядом с радостью отказывались от традиционного образа жизни, сколь бы хорошим тот ни представлялся старшим поколениям.

Так что не кажется мне, что богом быть очень трудно, просто тогда человек берет ответственность на себя, именно его будут прославлять и проклинать грядущие поколения. А ничего не делать, или делать кое-что — по-моему ещё хуже.

Яркий, красивый мир 22 века. Веселые, симпатичные люди. Двое молодых парней собираются... ну на пикник по-нашему. Отдохнуть, поохотиться, трофеями потом девушек поразить. Пикник, правда, на другой планете намечен, ну да это рядом, звездолет во дворе стоит, разрешение получено, отдых ждет! И вдруг появляется этот странный человек и просит отвезти его на необитаемую планету. Пожалуйста — отвезем. Во-первых, просьба чеовека, которому что-то НАДО, куда важнее космического пикника, на который ХОЧЕТСЯ. Да и приключение тоже. Интересно же — новая планета. Странный Саул ведет себя все так же странно, но по странностям этим мы узнаем человека 20 века. Как он попал в будущее — неважно. А вот как он с этим будущим контактирует — очень интересно, временами смешно, настолько за пару веков сместились очень многие обыденные понятия. Смех смолкает сразу после посадки на планету — рядом нашли трупы... И снова столкновение разных времен: ребята 22 века оказались очень неплохими профессионалами, каждый в своем деле, но психологию местных жителей (средневековье, рабство, тоталитаризм) понять они просто не в состоянии. Саул все понимает, его действия становятся уверенными — здесь он — профессионал, в этом мире жестокости. А аборигены не понимают ничего — просто какие-то непонятные люди, ЖЕЛАЮЩИЕ СТРАННОГО, появились возле их лагеря. Вот это определение — желающие странного — одно из главных преступлений в мире планеты Саула. За него поллагеря сидит. Не терпит диктатура инакомыслия. Хотя оно, это инакомыслие, есть, никуда от него не деться, всех в лагеря не пересажать. И еще один жуткий символ, отождествляемый на этой планете с самой властью — нескончаемый поток машин, запущенный загадочными Странниками по шоссе от одной громадной воронки до другой. Поток вечный, неостановимый, всесокрушающий.

Земляне отступили. Поняли, наконец, что их вмешательство ни к чему не приведет (например, освобожденные рабы их же чуть не побили — оказывается, их собирались отпустить, а теперь не отпустят), что усилия троих человек ничего на значат на целой планете, что они не профессоналы в деле Контакта, и так дров наломали. А вот смогут ли профессионалы помочь — сделать добрее рабовладельческое общество — это уже из повести не видно, но сомнения в этом остаются. Ребята 22 века возвращаются домой, готовые к наказанию за нарушение правил Контакта, но мечтающие работать по наведению порядке на Сауле, а пришелец из 20 века возвращается в свой век. Как? Это опять-таки неважно, просто попытался он сбежать от смерти в концлагере в мир будущего, и — вернулся... Сделал свой выбор: за то, чтобы у нас было такое будущее, надо умереть достойно.

Книга удивительно яркая — кажется, что сам побывал и на Земле 22 века и на Сауле, сам познакомился с ее героями, пережил с ними приключения, которые потрясли и запомнятся навсегда. И правда — помнятся... Уже 40 лет!

Есть книги, которые пишутся на века.

И не только потому, что писатели, вложившие в них свой труд — гении. Хотя без этого — никуда.

Человечество — такая странная штука: оно безумно любит грабли. И украшает ими свой путь сквозь Вселенную, или сквозь собственную историю куда более вдумчиво и серьезно, чем, к примеру, украшает новогодние елки. Именно эти незатейливые украшения делают некоторые, избранные литературные произведения поистине бессмертными. Умей мы учиться на своих ошибках, мы бы давно считали их занятными, но не более.

“Обитаемый остров” братьев Стругацких. Я его читал, я его перечитывал, потом еще. Все равно, даже на четвертый раз эта книга тебя ломает. Перечитав ее, понимаешь, что какие-то давно не смазанные зубчатые колесики в твоей душе сдвинулись, со скрипом переместились и кусочки ржавчины слетели с них. Может, не навсегда. Но надолго.

И что в сухом остатке? Ничего. Земля — не Саракш, башен-излучателей нет (или есть, все-таки?), и, к счастью, никто не выжигал ядерным оружием огромных территорий. Ну а выродки-диссиденты были, есть и будут всегда потому, что очень часто они — это единственное, что жрет многорукое и многоголовое чудовище под названием толпа. И единственное, что отделяет людей от мясорубки. Единственное, что напоминает: можно оставаться людьми даже тогда, когда это очень неправильно и небезопасно.

Эта книга была актуальна в СССР 1969-го года, и в Германии 36-го, черт, она тогда еще не была написана, и во Франции 1789-го. Актуальна она и сегодня и будет актуальна триста лет спустя, когда все мы умрем давно, а про “Обитаемый остров” забудут.

А выродки тоже были, есть и будут всегда. Только, в отличие от Саракша, наши выродки могут выбирать. Это там, в книжке, выродок ты, или нет, определяли гены. В нашем мире определяет совесть. Поэтому стоит нам стоит ценить своих выродков.

Вот только не найдется Мак Сима, чтобы взорвать к дьяволу башни-излучатели. Не прилетит добрый, мудрый, терпеливый пришелец, и не спасет нас от нас самих. Не промоет мозги перекисью и не выложит из посушиться на ласковом весеннем солнышке. А, если и случится чудо, в тот же день найдутся инициативные и крепкие ребята без комплексов, и новые башни потянутся к небесам.

В тысячный раз перечитывая эту повесть, сожаление испытал лишь в одном моменте — в ту минуту, когда была прочитана последняя строчка и пришлось перелистнуть страницу. Как оказалось, «Понедельник» — не такое уж и большое произведение, к тому же — сложно открыть что-то новое, когда текст знаешь практически наизусть. Ничего тут не поделаешь — даже такие дивные истории когда-нибудь заканчиваются. Да, поистине, это самый грустный момент в этой книге.

И, кстати, подумал сначала: а чего расстроился-то? Впереди же «Сказка о тройке», да и не всё из Стругацких перечитал в этот свой заход. Но потом вспомнил ту отчаянную сатиру, которой пропитана «Тройка». Именно — отчаянную. Отчаяние, которое пришло на смену былому энтузиазму и оптимизму. Полдень уже закончился, и наступления понедельника никому не хочется. Потому что в «Тройке» понедельник не радостный, не сулящий захватывающее чувство познания, а серый, обещающий сизифов труд — сражение с серостью, недалёкостью, консерватизмом. Как-то грустно сразу стало.

На титульной странице «Понедельника» написано, что это произведение — для научных работников младшего возраста. И это вовсе не яркий афоризм ради красного словца. Я не воспринимаю эту фразу в качестве удачной шутки, иронического парадокса или меткой, но пустой красивости. Я понимаю этот подзаголовок буквально. В прямом смысле. «Понедельник» — это повесть-учебник, это хрестоматия для интеллигентного человека, инструкция по недопущению обрастания шерстью. Эту книгу следует читать не только ради изящного юмора, тонкой иронии и едкой (местами) сатиры. Не только с целью развеяться и переключить мозг на решение хитрых задач по контрамоции. Не только для того, чтобы насладиться литературным богатством повествования и яркими образами героев.

Нет, главная ценность «Понедельника» в том, чтобы не дать читателю забыть, как выглядит настоящий культурный, интеллигентный человек. И чтобы читатель помнил, что такое серость, мещанство, мракобесие, приспособленчество и другие нелицеприятные вещи. Чтобы читатель, зарывшийся в обыденности, идущий на поводу у унылой однообразности, которой очень часто бывает наша жизнь, не клюнул вдруг на промелькнувшую где-то зазывающую витрину, не повёлся на яркую обёртку, не свернул с узкой и зачастую ускользающей дорожки культурного. С тропинки нравственного в лесу невежества. С пути созидательного творческого труда и критического взгляда на мир. Не попал в цепкие приторные объятия двуногих с ушами, заросшими шерстью.

На инженера учатся пять лет, на медика — семь. На интеллигента — всю жизнь. Чтобы быть в форме, нужно постоянно тренироваться. Чтобы быть профессионалом, нужно не только следить за новшествами, но и периодически повторять азы. Чтобы быть культурным человеком, нужно много читать — не только новинки, но и перечитывать классику. И «Понедельник» уже давно занял заслуженное место на полке с лучшими образцами мировой интеллектуальной и нравственной литературы.