МАСТЕР-КЛАСС С. ЛОГИНОВА НА ИПК-2009



1

(Самое начало семинара пропущено, буквально несколько минут, особо существенной информации там не было: Святослав Владимирович рассказывал о том, как он работает с присланными на мастер-класс рассказами, как и что помечает в тексте цветом, и просил авторов воздержаться от возмущений и оправданий, а слушать и мотать на ус.)

С. Логинов: «...да, спасибо, я подумаю над вашими замечаниями». Либо второй способ, когда он становится на дыбки и буром идёт на автора, говоря: «Да вы не поняли, я здесь написал вот так, я тут показал это...» В чём разница между этими двумя моментами: во-первых, ругань от этого долгая, она отнимает время и не очень интересна остальным собравшимся, и во-вторых, автор, который громко постулирует: «Вы не правы, я вот так...» — он ставит себе психологический блок. Когда он говорит: «Да, спасибо, я подумаю», — эта фраза ни к чему его не обязывает, разве что он имеет возможность подумать, а подумать оно всегда бывает полезно. Он подумает и скажет: «Да, конечно, этот мастер налепил лажу», — это будет результат его мышления. Если он начнёт немедленно идти в атаку — то мышления у него не будет вообще. Поэтому большая просьба вести себя именно так: если абсолютно не согласен — сказать: «Да, спасибо, буду думать», — то есть не устраивать дискуссии. Если устраивается дискуссия, то, наверное, человек просто зря пришёл на мастер-класс; он шёл, ждал, что его будут хвалить — а его вдруг взяли и не похвалили. Он тогда просто ничего с этого не получит.

Присланы очень разные произведения. Чрезвычайная разница уровня: от вещей совершенно беспомощных, до вещей практически профессиональных, которые можно отправлять в печать, и так далее, и так далее, если ссылка на то, что Логинов сказал, что можно печатать, где-то как-то кому-то помогает... я не знаю, являюсь ли я авторитетом для издателей, но если это помогает, то тогда можно будет ссылаться и всё такое прочее.

С каких лучше начинать, с худших или с лучших?

Из аудитории: С худших, конечно.



2

С. Логинов: С худших. Так... Есть ли тогда здесь В***? Ага, она и не пришла. Ну что ж, это даже и хорошо, потому что эти вещи... мне было сказано, что я имею право снимать произведения с обсуждения без объяснения причин, и я это и собирался делать, но только с объяснением причин. Я прочитал один рассказ из двух присланных, на второй я просто не стал тратить время. Рассказ слабый, рассказ плохо написанный, но не в этом дело. Просто-напросто количество грамматических ошибок зашкаливает все мыслимые пределы, приближаясь уже к сотням. То есть, значит, автор не посчитала нужным перечитать, прежде чем посылать это дело на обсуждение, на мастер-класс. Я мальчишкой был, первые рассказы писал, мне было страшно стыдно: как так, на меня покажут пальцем, скажут: «Хы! Писателем хочет быть, а сам с ошибками...» Открою секрет: я пишу с ошибками, до сих пор. А потом сижу и тщательно вычитываю. А вот при таких пальцах ещё и опечаток делаю прорву. Сейчас наоборот: скажут: «Во! Двадцать книг издал, а пишет с ошибками!» Сижу, вычитываю. А здесь это просто, так сказать, жуткое неуважение. Так что эту вещь, наверное, не имеет смысла... разве что показать некоторые типичные ошибки.

«Сумбурная, чуть слышная речь». «Сумбурная» это значит «БУРНАЯ» — корень-то, громко будет. И вдруг одновременно «чуть слышно».

«Девушке стало не хорошо». «И он истолковал это по — тире — своему». «Сил хватало только на то, что бы». (Смех в аудитории.) Ну я не виноват. Все «чтобы» пишутся с ошибками. «Ни чего не видно». «Она не охотно ответила». «От чего»... Ну и так далее, и так далее, и так далее. Тут где-то я проверял, где-то не проверял.

 

3

С. Логинов: Вот рассказ... изо всех сил автор пытался написать, и, к сожалению, сорвалось, не получилось. М*** Б***. Есть М*** Б***?.. Вот этого я тоже не понимаю: прислать произведение, я его читал — я его четыре раза прочитал, чтобы хоть что-нибудь сказать! — не пришёл. Обычно этим увлекаются товарищи на «Зилантконе». Я буду просить устроителей «Зиланткона», чтобы они у тех, кто присылает рукописи, вступительный взнос... ну вот этот вот, который все платят... только все приезжают и платят... чтоб кто хочет на мастер-класс — он сначала этот взнос платит, а потом — потом пусть не приезжает, хотя бы тогда устроители имеют какую-то денежку. Может быть, и на «Интерпрессе» сделать то же самое: тот, кто собирается приехать на мастер-класс, — сразу платит этот самый оргвзнос.

А. Кубатиев: Святослав Владимирович, эти технические вещи, может, не стоит обсуждать? Ты лучше скажи, что не получилось.

С. Логинов: Что не получилось. Пытается девушка написать притчу...

А. Кубатиев: Слово «девушка» ты пренебрежительно не говори так. (Смех в аудитории.)

С. Логинов: Хорошо. Я не могу произносить пренебрежительно это слово.

А. Кубатиев: Ты антифеминист, мы знаем. Я прошу прощения, Слава, скажи вот, что не получилось по-твоему.

С. Логинов: Объясняю. Так вот, девушка пытается написать притчу. Притча у неё не получается по одной простой причине: из-за очень слабого владения материалом. Она пишет по библейским моментам, въезд в Иерусалим, пытается писать, что на самом деле всё было не так. Это известный приём. Но для того, чтобы прописать «вы не поняли, на самом-то деле вот так, так и так было» — надо знать официальную точку зрения. Причём здесь сталкиваются иудаизм и христианство — и, значит, надо знать иудейские представления и христианские представления. Если бы я взялся писать на эту тему, я бы, наверное, пару недель потратил в библиотеке на чтение специальной литературы. Здесь видно, что автор то ли прочитала, а может быть слышала про «Код да Винчи» — и, соответственно, эту идею взяла: что я тут хотел семью, детей, тыр-пыр, восемь дыр — а мне приходится к свету и так далее. Притча должна чему-то принципиальному учить, открывать что-то новое — она ничего не открывает, она повторяет другие произведения, она идёт с ошибками, с невладением материалом, ну и плюс плохонький очень стиль, зато...

Зато... товарищи, господа и друзья, это ошибка очень многих: заглавные буквы. Ну, когда пишут с заглавной буквы слово «Господь» — для некоторых это принципиальный момент, пускай. Но после этого с заглавной буквы: «Вселенная», «Истина», «Слово», «Сын Света», «Пустыня», «Изначальное», «Предначертанное», «Храм» — ну, Храм, поскольку в данном случае это имя собственное, храм Соломона — «Знание», «Его»... чисто религиозный, а в данном случае это же не религиозное, поскольку автор вступает в полемику с религиозной точкой зрения и показывает, что въезжающий в Иерусалим это просто человек — тогда уж «его», «он» и так далее извольте писать с маленькой буквы. А тут даже «Дом»...

Как только он въезжает, немедленно «священники с тревогой что-то замечают». Они что, экстрасенсы? Почему? Приехал какой-то очередной, ещё не ясно — кто, а они уже бьют тревогу. Оказывается «о знании запрещено говорить так, как должно быть позволено свободному народу». Римляне, захватившие Иудею, не вмешивались в религиозные, философские и иные положения никоим образом, всё это было отдано на откуп Синедриону.

Потом он сидит, въезжающий в Иерусалим, и говорит: «Опять подниматься против всего мира?..» В которые там была Иудейская война? Вроде всё впереди ещё — но здесь уже «опять». Очень — особенно в притчах — приём, пахнущий дурновкусием: это риторические вопросы. «Опять война и борьба? Опять подниматься против всего мира? Невозможно...» Вот это вот в данном случае что? Как-то даже как вопрос не звучит. Или не хочется? «К чему перемены?..» — и так далее, и вот как пошёл целый абзац вопросительных знаков...

«Но хотел ли он этого?» — отбойка, и некая героиня «хотела», строчкой ниже. Ещё одна общая ошибка: сдваивание слов. Это чисто психологическая штука: написанное слово некоторое время в оперативной памяти ещё болтается, и очень хочется его написать второй раз. Отслеживайте всё это, вот здесь вот, в данном случае я как раз подчеркнул. «Хотел ли он этого? — Она закончила печатать, потянула, размяла уставшие запястья, подошла к окну... — Хотела...» Вот не надо, чтобы через строчку два этих слова — да ещё в разных значениях применительно к разным героям — были. Это получается плохо.

Ну и ещё один момент, он общий для слабых или для начинающих писателей: не держат картинку в голове. «Россыпь звёзд» на небе, а внизу «на прогретой и подсушенной апрельским солнышком земле». Минуточку, если тут у нас апрельское... ну, уже майское, но пусть вчера у нас... вот оно, апрельское солнце (показывает в сторону окна) — ну где тут россыпь звёзд? Пожалуйста, следите за такими вещами. Это бывают проломы у всех, у кого угодно. У Достоевского открываем «Белые ночи» и читаем: «Ночь была такая... — первый же абзац! — такая звёздная, такая...» Минуточку, у нас белые ночи, в этот момент Венеру видно, в противостоянии Марс видно — но россыпи звёзд нету. Нету. Вот это вот литературщина. Но то, что мы прощаем Достоевскому — просто потому, что дальше он нас возьмёт за глотку, и мы забудем это — то не стоит прощать автору, где кроме «россыпи звёзд» нет ничего. Ну и в любом случае, даже если бы Достоевский не сделал этой ошибки, не нам его судить, мне кажется, повесть не потеряла бы ничего.

То есть: беспомощность текста, незнание, риторичность.



4

С. Логинов: Так, что у нас дальше... К сожалению, вот уже присутствующий здесь человек... жалко... М*** М***. Дело в том, что первые вещи были откровенно слабые, теперь мы уже переходим к рассказам, где есть предмет обсуждения. Поэтому я тут сначала одного автора, потом второго... но решил, что вы, как человек сильный, выдержите (смеётся). Дано у нас тут два рассказа: *** и второй... как он называется, второй?

М.М.: ***.

С. Логинов: Вот-вот-вот, ***. Оба рассказа — научная фантастика, космическая фантастика, по своему направлению примерно то, что писалось в самом конце 50-х и в самом начале 60-х годов. Возьмите сборник «Дорога в сто парсеков», «Капитан звездолёта» и так далее, только берите там не рассказы Стругацких, самые ранние рассказы, которые мы, в общем-то, знаем, помним и любим, — а, скажем, Глеба Анфилова... и так далее. Не самые худшие авторы, но их произведения устарели сейчас абсолютно и кажутся невероятно наивными. А вот тут, М***, вы написали произведение, которое устарело за сорок лет до того, как было написано. И делается целый ряд ошибок — ошибки, которые очень любил когда-то делать, предположим, Александр Колпаков или ещё кто-нибудь — когда герои становятся в позу и начинают объяснять.

И плюс некоторые моменты... я понимаю, что вот когда герой ваш просыпается — прям-таки вот слышишь: «Не спи! Ведь сон — победа Энтропии чёрной!» («Сердце Змеи» все читали)... И вот он, «выпутываясь из тенет сновидений, с удовольствием ощущал». Вы не чувствуете несовместность этих слов? Если человек вырывается, силком вырывается из сна, а когда ещё «из тенет», то это он там бьётся, как в паутине, — создаётся образ некоего кошмара. А он — «с удовольствием». Либо он вырвался и с удовольствием ощущает: «Бог мой, всё, это был сон...» — но у нас ни слова о том, почему был сон... Но вы сами создали настроение этим словом. А вот это нужно близлежащие слова... рассматривать их настроение: вот это делает настроение такое — а это делает совсем другое. Тогда либо вы их противопоставляете, если это входит в ваши планы, либо вы их разводите, выбираете какое-то одно из этих слов. Но подряд — пусть будет и жук, и муравей — подряд получается странно и смешно.

Кстати, вот опять я вижу слово «Пространство» с заглавной буквы. Понимаете, это значит: «Мы полетели в ПРОСТРАНСТВО» (восклицает) — начинает выглядеть смешно.

А вот фразка: «Считалось хорошим тоном знать имена хотя бы первой тысячи самых ярких огней вселенной». Ну, во-первых, «имена» это имена собственные, тут «названия» — но вы имеете право, если вы к звёздам относитесь как к чему-то живому и хотите создать это настроение у читателя, вы можете употребить слово «имена». Но вы-то в дальнейшем этого не делаете — и, следовательно, довольно опасный приём используете впустую. А впустую опасные приёмы использовать, наверное, не следует, это всё равно как когда я впервые взял пастушечий кнут и попытался им щёлкнуть, я так щёлкнул себя по затылку, и мне сказали: «Хорошо что по затылку, а вот сюда бы чуть вбок — ухо бы лежало вон там». Вот опасные приёмы — они отрубают автору уши.

Так, что у нас здесь ещё? А вот у нас диалог, герой с героиней встречаются: «Здравствуй, мы сегодня куда-то собрались?» «Мы собрались на Землю, планету, откуда мы с тобой происходим». «Да, это наша прародина». Как по-вашему, это влюблённые разговаривают, собираясь: «Так, где мы воскресенье-то проведём?» — или это сообщение читателю? «Люди давно в космосе, но эти двое собрались на Землю, кстати, дорогой читатель, не забудьте, что они земляне, и поэтому...» Вот это — уже неинтересно, плохой способ. Как теперь объяснять, как показать читателю, что это земляне, которые вздумали припасть к корням своим, — это не моё собачье дело, это собачье дело автора... — вообще писать это занятие собачье, собачья работа — но так не делается уже пятьдесят лет просто потому, что над этим смеются, вот в чём беда.

Вот как только «быстрым движением Вадим сформировал из воздуха два кресла и столик, набрал на личном блоке коды закусок и напитков» — ну-ка, любители фантастики 60-х, как мы там видим: приходят и немедленно начинают где-нибудь коды набирать? Это Варшавский в «Молекулярном кафе» высмеял ещё в 64-м году. В 64-м это было уже объектом пародии — и вдруг в 2009-м вы даёте это на полном серьёзе. «Нажал на несколько клавиш» — да, понятно, что в далёкие времена там будет что-то... вряд ли будут таскать с собой пультики через тысячи лет, когда просто силой воли переносятся по вселенной, но будут при этом таскать нечто, на чём набираются какие-то комбинации клавиш. Что будет — не знаю, но не вот эти штуки, которые уже сейчас устарели, и обходятся на сенсорном... вот у меня здесь (показывает на тачпад ноутбука) уже мышка без всяких клавиш.

Дальше. Штампы, штампы: «зелёные холмы», «яркое голубое небо»... ну конечно, какое небо? «Какое небо голубое...» Между прочим, Лиса Алиса тоже... пародийная уже была песня. Русский язык замечателен необычайным богатством прилагательных и вообще всяких степеней сравнения. Мы уступаем западноевропейским языкам в глаголах: у них там времён немыслимое количество, действий всяких давно законченных и только что начавшихся — у нас этого нет. Но зато у нас такое количество суффиксов, у нас такое количество прилагательных (специально: суффиксы — это не слова, это части слов, но они помогают тоже делать новые слова). Мы их обходим по богатству терминов — и почему-то используются как у какого-нибудь американца семь монохроматических цветов, а также чёрный и белый. В своё время Томаса Диша мне давали редактировать, я прочитал статьи о нём — то есть к чему мне приводить; читаю о нём, что у него «необычайно богатая палитра»... прочитал: семь монохроматических цветов, чёрный, белый, серый и один раз цвет индиго. Я тогда решил: ну, раз богатая у него палитра, то богатая палитра, не знаю, можно ли или нельзя чужую переводную вещь, но у меня там не было просто «жёлтый» — я давал там и «соломенный», и такой-сякой... не было просто «зелёный» — но был и «изумрудный», и «малахитовый», и «смарагдовый» и даже «хаки», который непонятно какого цвета... вроде бы хаки у них есть, а цвета такого ни разу не встречал в переводах. А здесь если небо, то голубое, если холмы, то зелёные.

Товарищи попадают на Землю, выясняется, что они на Землю в первый раз попали, там красиво, природа, всё уехало, их даже комары покусали. Автор пытается интересно как-то показывать человека, впервые оказавшегося на Земле, увидевшего то, о чём не знал... ой, покусали комары, вот они комары, ишь ты, какие комары, поймал, даже показал, почему жужжит... «Ой, а вот это что за комарище?» — а это не комарище, это кузнечик. Вот это моменты милые. Это показывает, что в принципе тема-то имеет право на существование, то есть люди, давным-давно покинувшие Землю и прилетающие туда изредка приникнуть к корням, — да, оказывается, что-то забыли, что-то не так, всё это очень забавно, автор показал: вот есть такие моменты, есть такие живинки. Но хотелось бы: а) чтобы этого было больше, чтобы б) (именно это) отсюда что-то следовало — вот этот момент, предположим, если он для вас важен... если у вас что-то другое важно, то пусть оно будет, но если вот это вот вы отыграли, чтоб оно отыгрывалось хорошо, до самого конца.

«Что там, город?» «Город, множество сооружений». «Да, там люди жили, укрывались от непогоды, работали, развлекались...» — и вот нам опять вместо разговора двух влюблённых идёт лекция. Не надо.

Ну и конечно «зазвенел сигнал личного блока Мануэллы», таскают с собой, значит, эти самые пейджеры. А если они силой воли переносятся по галактике, то неужели они не могут силой воли побеседовать, или ещё что-то как-то где-то? Более того, звонок этот самый — там какие-то свои неприятности, что-то очень большое летит... одно дело, когда человек встал и пошёл пешим по конному через «Пространство» с заглавной буквы — другое дело, что-то большое тащат, значит, нужен какой-то корабль. «Причалил транспортник внешнего Пространства, у него несовмещение по энергетике». Начинается технический разговор вот этой самой девушки со своей напарницей: «Ты корректор запустила?» «Запустила, он выдаёт ошибку». Как по-вашему будет сейчас ремонтироваться эта ошибка, исправляться? «Перебрось третий тумблер левой группы и выведи стрелку фазера на четверть». Ну... Простите, но это же... Вот в 50-е годы эти тумблеры перебрасывали.

М.М.: (Неразборчиво, что-то про ремонт компьютера.)

С. Логинов: Да я знаю, мне тоже, когда что-то не получается, говорят: найди там вот такую вот картиночку, нажми на неё, кликни по ней два раза, ага, появилась такая-то табличка, найди там вот такую-то надпись и кликни по ней три раза. И я это всё послушно делаю на уровне этого самого...

Из аудитории: И всё равно не получается?

С. Логинов: Всё равно не получается, совершенно верно. Но это явно не далёкое будущее.

Так, вот он комарище у нас появился... Идут, идут, идут... «Вот, это храмы». «Религия?» Я понимаю, что в будущем никто уже верить не будет, я сам, так сказать, атеист, — но зачем вот эта экскурсия с объяснениями? Опять лекция? Как только лекция начинается, становится сначала смешно, а потом уже усталость некоторая, уже не очень смешно.

И снова видим... Я просто время от времени сейчас смотрю, где у меня помечено, это моменты, которые меня чем-то дёрнули и так далее. «Кругом обступали огромные, изумительно прекрасные здания». Ну, во-первых, «огромные, изумительно прекрасные здания» — это такой штамп, что начинают зубы болеть. Во-вторых, чтО они обступали? В-третьих, «кругОм» или «крУгом» обступали? Фраза построена так, что даже из контекста не понятно, «кругОм» или «крУгом».

М.М.: «Вокруг»...

С. Логинов: Вот это надо было делать во время работы над рассказом. Когда-то, когда меня самого вот так вот драли «фейсом по тейблу», я слышал некоторые такие вот забавные вещи. Человек, автор должен сам издеваться, смеяться над своей рукописью, над своим рассказом — иначе читатель будет смеяться над автором. Не допускать. И потом, есть такой момент: если фраза может быть понята неправильно — она будет понята неправильно. Поскольку весь спрос с автора — а с читателя спроса никакого. Читатель может сказать: «Ку-ку, а я вот так понял!» — и всё. Потребитель всегда прав.

Из аудитории: Скажите, пожалуйста, а слово «обступали» не подразумевает под собой, что «кругОм» и «крУгом»? Это не является лишней информацией?

С. Логинов: Вот. Вот-вот-вот. И самое главное: чтО они обступали. Или: как они обступали. Или: кого они обступали. Фраза построена коряво во всех смыслах. Поэтому я её и сделал бирюзовой... такая вот «бирюзовая фраза». (Бирюзовым С. Логинов помечает в рукописях слабые фразы, зелёным — сильные фразы.)

А. Кубатиев: «Яшмовая», «яшмовая», как говорят китайцы.

С. Логинов: А вот появляются, простите пожалуйста, другие люди, просто уже неземная... другое человечество. Здесь мы сразу видим, что автор нежно любит Ивана Антоновича Ефремова, придерживается его точки зрения — его право. Ну, значит... «Напарник, — говорит, — убежал к Сириусу за консервантом...» (Смех в аудитории.) Я не виноват, так написано. «А вы, я чувствую, с этой планеты?» «Да, наши предки — земляне». Так, значит... Описание, где же... этого самого, с планеты Виффара, третьей планеты Ляриума... «У него был лысый череп, овальное лицо с шафрановой кожей, глаза, напоминающие дольку апельсина». Если уж инопланетяне — то у них вот такие вот глазища. Вот с тех самых времён, с той самой «Аэлиты» глазищи у них всех вот такие. Ладно.

Описание того, что красота, тем не менее, всегда красота... «Ваши люди что только не проделывают со своими волосами, особенно женщины»... Так, так, так... Ага, вот! А вот вдруг начинается политическая публицистика! Какая может быть публицистика в том далёком, много тысяч лет прошедшем будущем? Чубайса туда... (смех в аудитории) сюда!.. «Такое бывало и у нас, — сказал хранитель. Девушка сдвинула брови, лихорадочно припоминая школьную историю планет». Школьная история планет... «Это враги, завоеватели?» «Нет, свои: властители и коммерсанты!» (Смех в аудитории.) Вот делать им больше нечего, как в далёком будущем вспоминать коммерсантов. «...Коммерсанты!» «А зачем?» «У одних были идеологические интересы, у других — коммерческие, ради личного обогащения, материальная выгода». «Невозможно понять, и нет необходимости понимать. Враги Красоты» с заглавной... «Враги КРАСОТЫ!!!» (восклицает громко.)

Знаете, вообще когда люди начинают говорить о «Красоте», о «Разумном», «Добром», «Вечном»... «Их забудет иной на высоком посту», помните, у Шефнера? «Словом можно убить, словом можно спасти»? Вот как только заглавные буквы — значит, ложная многозначительность.

Так... Ну, значит, не все ушли в космос... У Ефремова же был Остров Забвения, ну и здесь тоже: «Даже сейчас по планетам рассеяны мелкие посёлки, одинокие жилища, разумеется, окружённые... заботами и гарантиями Галактического Человечества». И «Человечество» с заглавной буквы, и «Галактическое» с заглавной буквы.

Из аудитории: А «гарантии» с маленькой...

С. Логинов: Но, тем не менее, погоды они не делают, поэтому: «На планеты вернулась великая ТИШИНА!!!» (восклицает громко.) Если слово «тишина» писать с заглавной буквы — она перестаёт быть тишиной. Тишина — она без экстаза. «Великая тишина» (говорит тихо.) Попробуйте это написать с заглавной буквы, просто прочитать своё собственное произведение вслух разными способами, я это многократно на своих мастер-классах говорил. Читать: если короткие фразы — обрывисто, если длинные — то о-очень тягу-уче... и так далее, медленно. Смотреть: если это выдерживает — значит, ничего; если к концу длинной фразы забыл, о чём было начало, значит, фраза никуда не годится, берите топор, рубите на куски. У вас фразы приблизительно выдержаны, поэтому я этого приёма сейчас не показываю. Но, тем не менее, есть. И попробовать читать максимально без выражения — и всё равно должно звучать; и второе — читать с выражением. Вот в данном случае, заглавные буквы — как только вы начнёте подчёркивать слова с заглавных букв, у вас превратится рассказ в то, что он сейчас и представляет собой, в пародию на себя самого.

Из аудитории: Как можно акцентировать слово «тишина»?

С. Логинов: (Читает с выражением, тихо) «И на планеты вернулась... великая... тишина...»

А. Кубатиев: Тут уже достаточно сильный акцент.

С. Логинов: Или: «На планеты вернулась... ВЕЛИКАЯ!.. ТИШИНА!!!» Когда с заглавных букв, значит, надо с экспрессией. И вот попробуйте представить себе «ТИШИНУ!!!».

Из аудитории: А если она с маленькой буквы, её как-то акцентировать можно?

С. Логинов: А это уже — сам по себе.

А. Кубатиев: Бунин умилялся фразе «тихо было в уездной России», у него горло от неё перехватывало. Всё. Ничего больше, все акценты встали сами. Главное, что слова в нужном месте в нужное время.

С. Логинов: Так, и ещё: не надо доверять спеллчеккеру, он вас подведёт, вычитывайте опечатки всё-таки внимательней глазами. «Теперь целый день будет думается, от чего мы ушли». Наверное, «думаться»?

М.М.: «Думаться», да.

С. Логинов: Но у вас «думается».

М.М.: Опечатка...

С. Логинов: Да нет, это я понимаю, но просто когда включена проверка грамматики, он у вас подчёркивает, и вы привыкли опечатки... привыкает, это уже не зависит от автора, привыкает человек искать опечатки только в подчёркнутых словах.

М.М.: Я им никогда не пользуюсь.

С. Логинов: Ну, значит, это нечаянно, но, тем не менее, кто пользуется — лучше во время работы это безобразие отключить.

А. Кубатиев: А что он делает со знаками препинания — это полный финиш.

С. Логинов: Да, знаки препинания он считает нужным ставить так, как хочет. Единственное, что я делаю, это когда заканчиваю произведение, я потом включаю, и тогда начинается пиршество духа. Когда он говорит: «Неопознано: Агния Барто. А замените-ка вы это на: Агония Бар-то». «Неопознано: поймал попутку», предлагаемая замена: «поймал поп утку». И, конечно, жемчужина моей коллекции — это рассказ был «Змейка», там много о камнях самоцветных: «кристаллик венисы, что в девичьи перстеньки вставляют» — предлагаемая замена: «пенисы, что в девичьи перстеньки вставляют». Не доверяйте этому зверю.

А. Кубатиев: Если хорошей работы — то почему бы и не вставить?

С. Логинов: Ну ладно. И вот после этого герои наши беседуют о любимом авторе автора, Ивана Антоновича Ефремова разбирают, вспоминают... вот плохую вы услугу оказываете Ивану Антоновичу. Он действительно сам немножко уже сейчас устаревший, но когда вы начинаете сейчас писать в его стиле, да ещё и поминать его, то вы как бы выставляете его на посмешище. Когда человек берёт сейчас читать ефремовское произведение какое-либо, он понимает, что он читает книгу, написанную пятьдесят лет назад, он видит её в контексте истории (если это грамотный читатель), он знает, против чего выступала, за что боролась «Туманность Андромеды», и поэтому он прощает ей и некоторую ходульность персонажей, и лозунговость вещей — потому что без лозунга она не пробилась бы и не сломала бы эту стену — Ефремову это прощается. Но это не прощается автору сейчас, потому что перед Ефремовым стояла стена, и ему её надо было пробить, а перед вами-то стены нету, и вы начинаете в этой ситуации напоминать мима, который борется с какой-то воображаемой стенкой.

Ну, опять диалог. «Кто ностальгирует — идёт работать в Службу Планет». Ну ладно... «Да, хранители, биологи, планетологи... историки — как мы с тобой. Большая часть нашей науки — это история планет». «Пока что». Два историка будут так говорить? Это они сообщают нечто читателю. Ни одного живого диалога на весь рассказ. Ни одного.

А вот хорошая фраза: «У нас полная галактика младших цивилизаций». Ну ладно... «Цивилизаций много, начинается скрещивание, и мы видим...» Вот зачем вы такое написали? Значит, «...пассионарность, она ещё увеличивается от смешивания разнопланетных кровей...» Тоже нашли о чём влюблённые беседовать во время уикенда. «Да, от влюблённостей — масса генетических экспериментов».

А. Кубатиев: Подмигивая, они это говорят подмигивая.

С. Логинов: Ну пусть он тоже подмигивает, ну не смайлик же ставить, нет там подмигивания.

М.М.: Да это же историки между собой беседуют, это не влюблённые.

С. Логинов: Хорошо. Молодой симпатичный историк с молодой симпатичной историкессой, причём историкесса впервые в жизни является на планету, историей которой она занимается...

Из аудитории: ...и вспоминает школьный курс истории...

С. Логинов: ...и начинают вспоминать школьный курс истории, ещё употребляя, простите, такое странное словосочетание как «масса генетических экспериментов».

М.М.: Это он со своим отцом беседует, с историком. Девица — она не историк, она оператор.

С. Логинов: Так, «однопланетники»... А вот у нас поминаются, конечно, Циолковский, Гагарин и Ефремов... и Красовская. А вот кто такая Красовская — я не знаю.

М.М.: Это моя героиня, из других произведений...

С. Логинов: Ага. Ну ладно. Потом рассказывают, как они обустраивают планету... ой, не планету, а галактику... и обустраивают они её ну совершенно так, как это делает Снегов в «Люди как боги». Нравится вам этот роман, да?

М.М.: Неплохой, в принципе. Конечно, со своими там... недостатками.

С. Логинов: Ну ладно... «Диффузная материя»... дело в том, что диффузная материя на 90% состоит из водорода, поэтому кремниевой пыли там...

М.М.: А мне всегда казалось, что там много кремния.

С. Логинов: Тем не менее, диффузная материя — это просто тоже более густые количества... бОльшая концентрация водорода. Да, там есть некоторое количество и железной, и кремниевой пыли, но в основном... если уж говорить о твёрдых частицах, то это всё-таки железо будет. Ну ладно, пускай. Они собирают эту диффузную, делают планеты, расчищая таким образом туннели для звёзд... Ладно, хочется автору эту сомнительную гипотезу, что ледниковые периоды — это из-за того, что мы попадаем в разные туманности, и до нас Солнце плохо досвечивает — пускай. Это, так сказать, имеет право.

«Высокий, поджарый...» Кто может быть высокий и поджарый?

Из аудитории: Конь. Волк.

А. Кубатиев: Историк.

С. Логинов: Конь, волк... Вот один злобный профессионал говорит: историк. Двойку тебе! Пилот.

Ну вот. Как работают люди далёкого-далёкого будущего? «Мы видим: защиты у нас нет. Мой бортинженер хватает монтажный ключ и взламывает...» Ну простите пожалуйста, он же не сантехник XX века! Я понимаю, что у него, конечно, ключ с лампочками, мигающими на ручке газа, но всё равно, ну нельзя же так смешивать! Если уж вы пишете далёкое-далёкое будущее, пусть оно будет необычайным во всех своих проявлениях.

М.М.: Но чтобы читатель понял?

С. Логинов: А вот это уже не моё собачье дело, это собачье дело того, кто занялся этим собачьим делом. Так, ну ладно. Радуги... Смотрят, как летят какие-то другие цивилизации, и говорят: «Вот ты, как они рискуют в пространстве-то летать, мы вот в подпространстве, нам хорошо, а они ой рискуют, рискуют...» Сразу вспоминается: есть у Рыбакова такой рассказ, много ещё такого рода рассказов, как суперцивилизация смотрит... в конце концов — «Чья планета?» Бориса Штерна. Понимаете, всё-таки за те пятьдесят лет, что прошли с того момента, когда этот рассказ мог бы существовать, фантастика отработала уже такое количество сюжетов, что становится несколько тяжело.

Кончается тем, что один из героев поворачивается, идёт дальше строить прекрасное будущее, прямо, так сказать, по... Ему говорят: «Может (неразборчиво), ещё чего-нибудь?» «Не, — говорит, — так дойду». И отправляется по пространству. «Шаги идущего отдавались гулко, как в огромном зале, постепенно затихая вдали». Честно говоря, сюжета как такового, вот этого самого катарсиса — мы не видим. Герои... ничего: он пришёл, он сообщил нам несколько своих взглядов, мнений и так далее, причём достаточно ходульных, и ушёл, пока его шаги не затихли вдали. Рассказ оказался незавершённым сюжетно.



5

С. Логинов: Второй рассказ — он отличается тем, что он значительно длиннее. Во всём остальном он повторяет те же самые недостатки. Зато мы тут же вспоминаем Лейнстера, «Первый контакт», и, соответственно, «Cor Serpentis» Ивана Антоновича Ефремова — у него тоже в далёком-далёком будущем через тысячу лет звездолёт «Тёмное пламя»... «Тёмное пламя» там?

Из аудитории: «Тёмное пламя» это другое. «Теллур».

С. Логинов: А, «Теллур», да. Там у него «Теллур», уже этот самый злосчастный прямоточник. Тысяча лет прошла, а люди сидят и обсуждают рассказ Мюррея Лейнстера, и говорят: «Вот ведь как тысячу лет назад этот второстепенный даже в те времена писатель глупости какие думал!» Кто об этих глупостях... уже сейчас-то об этих глупостях не очень вспоминают.

«От автора» — предисловие. А зачем оно?

М.М. (разбираемый автор): Написалось.

С. Логинов: Написалось. Само по себе. Русская поговорка говорит: «сам по себе даже прыщ не вскочит». Понимаете, зачем-то вы даёте эту самую штуку. Вы даёте массу цитат со сносочками в низ страницы: вот это из Стругацких, это из Ефремова, а вот эта аббревиатура означает: скафандр высшей там защиты... не помню точно, это сейчас уже...

М.М.: «Скафандр общего типа».

С. Логинов: Вот такого рода ссылки у Мартынова году в 59-м — да, они встречались, и так далее. «Мнемонизатор — фантастич., прибор, позволяющий вспомнить то-то и то-то». Но когда мы подобные ссылочки видим в 2009 году — опять: это произведение не нашей эпохи.

«Противометеорные локаторы корабля». «Метеор» — это атмосферное явление, когда метеорит сгорает. В дальнейшем, правда, вы пишете «метеорит» везде и всюду, когда бьют корабль метеоритами.

Здесь в отличие от первого рассказа всё-таки есть сюжет: летит корабль, его поддаёт как следует под задницу метеоритом...

Из аудитории: Под задницу?

С. Логинов: Ну дюзы ему сносит на корме. Касательный удар...

А. Кубатиев: Они ещё на реактивной тяге?

С. Логинов: Да. Ну летит к Юпитеру через эту самую... нет, здесь не очень далёкое будущее, тут освоение идёт Солнечной системы...

А. Кубатиев: Примите мои соболезнования. Осваивать Солнечную систему на реактивной тяге...

С. Логинов: Да, на реактивной тяге. Дюзы слетают... Противометеоритная система работала хорошо, но уж больно там этих метеоритов оказалось много, всё-таки один поддал.

Из аудитории: Не разглядели?

С. Логинов: Нет, не отстрелялись, много разом летело, не хватило...

А. Кубатиев: А не видно было раньше?

С. Логинов: Ну, так было сказано: «Хорошую ты нам траекторию проложил, товарищ бортинженер».

А. Кубатиев: Ой как хорошо. (Смех в аудитории.)

С. Логинов: Ладно. Поддаёт — и начинают они, бедные, там дрейфовать. Все живы, один, правда, сильно ранен... Одного не хватает, второго не хватает, разумеется, как всегда, разбита связь, разумеется, двигатели есть, но совсем чуть-чуть, никуда не добраться — ну то есть весь идеальнейший рояль в кустах. Идеально. Вот почему-то любители космической и вообще научной фантастики очень любят аккуратные катастрофы. Чтобы вот разбило всё, что нужно для сюжета, но оставило всё, что для сюжета нужно. Откуда только берутся такие катастрофы — я не знаю, но тем не менее... Вот в данном случае произошла аккуратная катастрофа.

Товарищ, получивший тяжкую травму, лежит без сознания, потом открывает один глаз и напоминает, что: «А тут, между прочим, летят старые кометные станции». Что когда-то на кометы были запущены с Земли станции, пока они летели близ Солнца, там был экипаж, всё остальное, когда стали улетать в далёкий космос, то людей эвакуировали, станцию законсервировали, и она где-то там восемьдесят лет летала. И вот она сейчас возвращается к Солнцу — ну, кометная орбита, знаете... кстати, при всём при том автор всё-таки чуть-чуть разбирается, молодые авторы совсем в астрономии не разбираются, здесь, если уж говорит «кометная орбита», то он знает, что это такое. Вот, значит, что есть такая станция. И как раз одна в этот момент очень кстати восемьдесят лет где-то летала и именно к моменту катастрофы именно сюда она и подъехала. И можно туда попытаться причалить, может, там чего найдём полезного в нашем бедственном положении.

Они причаливают торжественно туда, входят и обнаруживают: что-то там на станции не то. Что-то не то, шорохи какие-то, пахнет чем-то не тем — и начинают обсуждать. А капитан у них подвинут на предмет инопланетян. Капитан говорит: «Ой, чует моё сердце, инопланетяне тута». Ну ладно, чинятся. Что-то нашли: соответствующий гаечный ключ там, какие-то материалы, чинят свой корабль. Но вот не хватает у них каких-то сердечников для ускорителей чего-то. Из семнадцати штук... а почему, кстати, именно семнадцать?

М.М.: Четырнадцать.

С. Логинов: Четырнадцать? Потому что у Циолковского предполагалось шестнадцать...

А. Кубатиев: Время-то прошло, сердечников-то больше надо.

С. Логинов: А здесь четырнадцать. Тогда маловато (...). Осталось всего шесть, потом один вынимают, а он рассыпается у них на глазах... «Ой, всего пять... Как долетим?.. Где бы вот такие штучки найти?..» А помните «Таинственный остров» Жюль Верна? — и тут же — раз! — и нужное лекарство лежит. И вдруг — раз! — «Ой, а что это лежит?» — надо же: сердечники для ускорителей, ровно все четырнадцать штук, так что хоть все заменяй.

А. Кубатиев: В масле.

С. Логинов: В масле, да. Причём без декоративной насечки и без клейма завода. Вот это вот всех очень... «Да нет, клеймо, наверное, осыпалось». (Смех в аудитории.) Ну осыпалось клеймо! Я мгновенно вспомнил капитана Немо. А вот здешний капитан сидит и думает: «Вот мы сейчас этих инопланетян, заразу эту завезём, они узнают, где находится Земля». Минутку, они уже прилетели в Солнечную систему. Они уже нашли эту станцию, вращающуюся по кометной орбите вокруг Солнца. Теперь, простите пожалуйста, чтобы найти Землю им надо взять полевой бинокль и посмотреть, где тут планеты какие есть. Всё, они уже здесь. Он думает: «Нет, надо, может быть, спасать Землю, а вот сделаю я такую большую бомбу, и когда мы отчалим — взорвём всё к чёртовой матери... А вдруг это будет ошибка?..» Он так мучается. «А если я не взорву — я буду остаток жизни мучаться, что они теперь узнают, где Земля и прилетят, а если взорву, то буду мучаться...» Короче говоря, всяко дело буду мучаться, но потом, поскольку это наш всё-таки, хороший, советский, ефремовский капитан, — он не взрывает их...

А. Кубатиев: ...и увозит бомбу с собой на Землю.

С. Логинов: Нет. Так, «выражение братьев Стругацких»... А вот беседа капитана: «Что там, был взрыв?» «Да, рванули, похоже, кормовые маневровые». Ну почему-то я так представил себе на теплоходе каком-нибудь что-то долбануло — неужели вот так будет капитан со своим помощником беседовать? «Что пассажиры?» «Не знаю». И вот он включает трансляцию и говорит: «Пассажиры, на корабле опасности нет». А пассажиров на корабле — три (в скобках, прописью: «три») штуки. И летят они уже несколько месяцев. То есть это уже одна семья, конечно, они там уже по именам, и так далее, и так далее, и так далее — везут там каких-то с Марса на Ганимед или наоборот, не помню. Но, тем не менее, он к ним обращается официально: «пассажиры». «Как вы сами?» «Успел дойти прямо до каюты. Вошёл — тут кинуло прямо на кровать».

Из аудитории: Везёт.

С. Логинов: Ну я и говорю: очень аккуратная... Этот человек нужен в дальнейшем для спасения корабля, поэтому катастрофа очень аккуратная.

А. Кубатиев: Кровать в звездолёте — это совершенно потрясающе. С шишечками, наверное, никелированными.

С. Логинов: Не опошляй. Главное, что они сидят там и следят за стрелками и индикаторами. Индикатор, скорее всего, будет, это штука будет держаться достаточно долго, но вот эти стрелочные штуки — их уже в космических кораблях нету, сейчас нету.

А. Кубатиев: Там всё выводится давным-давно на дисплеи.

С. Логинов: Вот, пожалуйста: что, так сказать, любят товарищи делать... Предыдущая авторесса, которую не стали обсуждать: две героини — «девочки», «девочки», «девочки» вдруг. А тут космонавты — «ребята вышагивали на магнитных подошвах»... Вот когда они ещё друг дружку называют «ребята» — это ещё можно понять, хотя им там... кто-то уже седовласый... сами понимаете: на корабле непременно должен быть седой профессор, это со времён Владко обязательный момент, — но, тем не менее, они уже «ребята».

Вот, пожалуйста: «в белоснежных СУОТах» — ссылочка там: «скафандр универсальный... та-та-та-та-та...» Ну зачем? Неужели нельзя было написать что-то, чтоб это, во-первых, не было вот таким монстром языковым 40-х, может быть, начала 50-х годов, и во-вторых, чтоб это было понятно без ссылок... Да, «скафандр универсальный общего типа». «Амбурцев вынужденно решил». «Ребята уплыли в корабль». Да, вот он у нас уже и профессор, у которого на брюках появилось пятно фруктового сока...Нет, я понимаю, что можно облиться соком, хорошо вот я не брюки облил, а шортики... вчера.

Да, а вот моё нелюбимое слово, почему-то именно в этом случае, сейчас, в эту секунду меня оно дёрнуло, но оно, по-моему, встречается у всех без исключения: слово «какой-то». «Он был какой-то странный». Либо автор пишет, какой именно странный он был, в чём заключалась странность, либо он просто пишет «странный». Когда мы встречаем фразу «какой-то странный», это означает, что автор сообщает нам: «Я чувствую, что здесь должно быть какое-то слово, но мне лениво, вломы мне подбирать точное, нужное и единственно верное слово, поэтому, дорогой читатель, подбери ты это слово сам, а я пошёл за гонораром».

А. Кубатиев: Святослав Владимирович, ты можешь быть не прав только в одном (я совершенно серьёзно сейчас говорю, без всяких подъелдыкиваний): он может показывать нам, демонстрировать нам героя, у которого слов не хватает. Это единственно оправданная ситуация.

С. Логинов: Кстати, не единственная, — но это оправданная ситуация. Сразу добавляю здесь: я буду много говорить всяких разных правил, и говорить: «нельзя делать это, нельзя делать это, нельзя делать это» — над всеми правилами один великий закон: можно и нужно делать всё, что угодно, нарушать любые правила, при условии, что вы знаете, что вы его нарушаете, и вы знаете, зачем вы это делаете, чем вы рискуете и чего вы желаете добиться. Потому что, вообще говоря, искусство, художественность начинается там, где начинаются нарушения правил. Но нарушить правило просто по блаженному неведенью — ну, извините. Вот здесь: «как-то постаревший» — либо уж объясните, что там с ним стало... (...) причём «здорово как-то постаревший»... Я даже в своё время со зла написал рассказ «Какой-то зелёный».

Тут уже у нас прямые ссылки на «Аэлиту». Пытается, сидя в пустой каюте, капитан беседовать на марсианском языке, цитируя Алексея Толстого, но ему... (...) «Зеленовато-сверкающее тело «Сибэрд» отходило прочь, медленно крутясь и поворачиваясь»... «Какой-то неуловимой странностью»...

А вот они уплыли на своём починенном с помощью таинственных сил корабле, а станция продолжает свой путь в пространстве, земная. И тогда появляются инопланетяне, которые помогли, и вот оно описание: «чуть раскосые, длинного разреза глаза, с тёмно-вишнёвыми радужками...» Кстати, тёмно-вишнёвая радужка, она на какой спектр рассчитана?

М.М.: Понятия не имею.

С. Логинов: Ну вот. А если уж пишете такие вещи, да ещё говорите, что у него там белый гигант... не будет там... там будет уж чёрная так чёрная — либо, наоборот, у них вообще будут без радужки, белые как бельма.

Так, «...в густых ресницах гармонировали с такого же цвета губами и оранжево-алой кожей лица. В выражении лиц мужчин удивительным образом уживались доброта и дерзость, их волосы были коротко подстрижены. Напротив, головки женщин с роскошными, убранными по-разному волосами, возвышались над воротниками комбинезонов подобно большим экзотическим цветам»... «Друг Аркадий, не говори красиво!» «И в небо щерились уже куски скелета, большим подобные цветам». Ну не надо так!

Да плюс ещё эти инопланетяне, у них там, это самое, — внутре неонка есть. Потому что «если присмотреться, можно было заметить выходящие из глаз цветные лучи. Их цвет менялся... видимо... по настроению». Раз можно было заметить, то он, конечно, в видимом спектре. Заметили, что слово «видимо» здесь звучит двусмысленно? Вот каждое слово проверяйте на двусмысленность.

Ну ладно. Всё замечательно, наши улетели, ихние остались, все пляшут и поют, и записку оставили ихним, что смотрите, мы вас не взорвали, мы хотим... это самое... дружба, Freundschaft, жвачка.

А. Кубатиев: На каком языке была эта записка?

С. Логинов: На русском, конечно.

А. Кубатиев: Класс. Вот, это патриотический рассказ.

С. Логинов: Да. А одна из девушек даже потеряла специально свой портретик, совершенно как у Казанцева в «Сестре Земли» (sic, не у Казанцева, а у Мартынова на самом деле). Помните? Марсианочку-то нашёл, красивую марсианочку — и здесь нашёл. «А ты, Тиллерна...» — ох, имена-то какие знакомые! Ну обязательно же имена инопланетянок должны вот так звучать. Электродрель... а, нет, это эльфы — Теплоцентраль, Электродрель — это имена эльфиек, а вот Тиллерна... «И вовсе хороша, — ответил один из мужчин, — оставить там (слово неразборчиво)».

Ну ладно. В общем, я не знаю... В рассказах автор нам не дал никакой морали, мне, наверное, тоже никакой морали говорить не надо. Если б был мальчишка — то я бы сказал: «Парень, ну что ж ты?..» Человек вполне себе в летах, видно, что вы любите ту фантастику, и, может быть, можно было бы там найти что-то, о чём те авторы не написали, а оно до сих пор интересно ныне живущим. Вполне такое могу себе представить, и могу себе представить, что вы напишете на вот ту тематику замечательный и непустой рассказ. К сожалению, оба представленных вами текста являются перепевами того времени, причём перепевами не самых лучших моментов. Даже у Ивана Антоновича Ефремова вы выбрали наиболее неудачные, устаревшие, так сказать, моменты. А уж когда берётесь за Казанцева-Колпакова — наверное... наверное...

А. Кубатиев: Можно я добавлю? Я просто не уверен, что все знают: «Азбука» сейчас выпускает — ну вы знаете, сборники лучшего за год там, вот это вот всё... По-моему не то один, не то два тома будет вот таких вот кирпичеобразных совершенно, историческая антология научной фантастики и космооперы. Я работал над некоторыми рукописями, потом мне удалось рукописи посмотреть целиком — я вам настоятельнейшим образом совершенно рекомендую. Вот у нас сложилось, к сожалению, к этому времени мнение, что научная фантастика — это уже всё, конец, она обречена на провал. Ничего подобного. Это великолепный, мощный, плодоносный... когда вот работают little gray cells, как говорил Эркюль Пуаро, маленькие серые клетки — когда они не очень маленькие и не очень серые, всё получается. Это такая великолепная школа. Вот честно вам скажу: мне казалось, что я уже всё знаю. Нет. Выдумка, блеф, фантастические гипотезы, вот то, о чём Святослав Владимирович говорил, детали выдуманные, за которыми такое целое открывается, что кажется, что и наука существует целая, и индустрия целая, и вообще общество уже этим продетерминировано очень далеко и глубоко — а вот, вот такусенькая деталь, и от неё проекция вот такая во всё это идёт. Ей-богу, нужно просто учиться...

М.М.: А когда это выйдет?

А. Кубатиев: Да она уже, по-моему, вышла. Покойный Дмитрий Александрович Биленкин говорил, что нужно читать, чтобы не изобретать велосипед. Добавлю: деревянный велосипед. Честное слово, вот будет полезно. Извините, пожалуйста.



6

С. Логинов: Так, я сейчас не буду уже тут конкретно, то, что следующий автор такой... как бы это сказать... Совсем слабых, безнадёжных авторов я первыми двумя прошёл, поэтому здесь... Если сидеть, раздавать места — надо было ещё сутки сидеть и перечитывать по новой. Поэтому подряд: вот открылось — и открылось. Кто оказался у меня просто-напросто следующим? — а следующим оказался И*** Т***, ***, рассказ. Сразу скажу, что вот появляется рассказ, в котором у меня есть пометки зелёным: (...) опа, автор чем-то меня порадовал, удивил, может быть даже восхитил. Бирюзового больше, чем зелёного.

Вот самая первая же фраза: «Выскользнув из паромобиля...». Всё.

Из аудитории: «ПарОмобиль» или «парА...»?

С. Логинов: «Па-рО-мобиля», «пар». Всё. Автор тремя словами вводит нас в то, какой мир. Никто, заметьте, не становится в позу, никто никому ничего не объясняет, но мы уже знаем, что тут какая-то техническая альтернативка. Потому что «мобиль» у нас появился, когда автомобиль и так далее, двигатель внутреннего сгорания, а тут двигатель внутреннего сгорания, видимо, отсутствует, и вот этот самый его мобильчик — на паровом ходу. Возможно, не знаю, там будет какая-то экологическая катастрофа, и чего-то не хватает, и поэтому он там топит кизяком эту свою машину. Может быть — просто недодумались, недопёрли. Но, тем не менее, мы уже знаем про мир достаточно много. Вот так делается хорошо.

Кстати, второе «хорошо» — то, что фраза, которая берёт сходу за кадык, оказывается самой первой. Теперь я эту вещь уже не брошу читать, это раз, и во-вторых, я теперь ожидаю и согласен принять любую странность, в результате чего вляпался там, поскольку следующая странность оказывается особенной.

Ну ладно, выходит герой, где-то идёт, какое-то здание Верховного Суда, и прочее, прочее, прочее... Единственное: я всегда считал, что каррарский мрамор — это снежно-белый, без каких бы то ни было вкраплений. А здесь, простите, «каррарский мрамор с вкраплениями лазурита».

И.Т.: (Неразборчиво, что-то объясняет.)

С. Логинов: А, то есть туда просверлили, вставили лазурита кусочек?..

И.Т.: Да-да-да.

С. Логинов: А, вот так. Это очень странно. Я-то решил, что порода, как вот бывает там габбро с вкраплениями кварца — и вот будет у нас чёрный цвет и на нём белые либо пятна, либо жилки. Значит, не очень удачно написано слово «вкрапления». Тогда надо по-другому. Вот тот самый момент: если может быть понято неправильно — это будет понято неправильно.

Ну ладно, идёт, какой-то Верховный Суд, какие-то Аллеи Царей, и так далее, и так далее, мы уже ничему не удивляемся, мы знаем, что нас сейчас потчуют альтернативкой. Великолепно.

А вот пошла фраза, которую я поначалу отметил зелёной ажно на три строчки, а теперь думаю, что ведь она должна быть не зелёной, а бирюзовой. «Кивнув на входе дежурному приставу, я протянул ему свой крикливый жетон прокуратора, затем показал заверенный шанхайским судом лист привидения (sic) приговора». Так, ну, не очень понятно, что значит «крикливый жетон», но мы здесь воспринимаем: раз там был паромобиль, то, вероятно, у него жетон, который вытаскиваешь, а он: «ВСЕМ СТОЯТЬ! РУКИ!..» Годится ли здесь это слово «крикливый» или не годится — я не знаю. Но, тем не менее, поскольку автор нас предупредил о таких вещах, то пускай будет «крикливый». Потом думаешь: «прокуратор»... И***, что такое «прокуратор»? Прокуратор — это человек, назначенный управлять какой-либо областью.

И.Т.: Но это в Риме. Там может быть по-другому.

С. Логинов: Раз вы употребляете термин, уже существующий, вы должны считаться с уже существующим его значением. Да, вначале я это принял, рассчитывая, что здесь сейчас будут какие-то прокураторы, а потом оказывается, что это просто работник некой финансовой структуры, исполняющий приговоры. Понимаете, вот есть, к примеру, финансовая структура, которая поставляет палачей. Ну вот нет своего федерального палача — а тут это самое, торговая фирма ООО «Рубайголов» поставляет палачей. Но тогда это не должен быть всё-таки прокуратор.

Дальше. Это не может быть опечатка, потому что она встречается в течение рассказа трижды, но когда я вижу слово «привидение приговора», то вначале я думал: да, там какой-то у него мистический приговор, и привидение является, «угу-гу-гу-гу!..», и сейчас мы прочитаем нечто... Автор же нас с первой строчки предупредил...

Из аудитории: «ПривИ...»?

С. Логинов: «При-ви-де-ние». Думаю: какая-то особо хитрая игра слов это. А она оказывается абсолютно необоснованной...

И.Т.: «ПривЕдение»...

С. Логинов: «ПривЕдение». То есть это просто ошибка грамматическая. Тогда не надо её было делать трижды.

Из аудитории: Размножение ошибок достигается, вероятно, копированием.

С. Логинов: Размножение ошибок — это значит, что был при работе включённым спеллчеккер, и он вам, может быть, такую подлянку и сделал. Не доверяйте этим машинкам, они всегда подводят.

Ну ладно, значит, является этот наш уважаемый прокуратор, человек чрезвычайно нужный для пенитенциарной системы нашего странного не то будущего, не то альтернативного настоящего, и, соответственно, дежурный пристав, увидав... вернее, услыхав, видимо, крикливый жетон, — «брезгливо осклабился». Так, а вот теперь можно осклабиться брезгливо?

И.Т.: Нет, не могу.

С. Логинов: А вот тут надо мочь. Если вы что-то делаете, то... Бывает иногда инверсия фразы. «Ах, не может этого быть! — Она упала со стула». Всё понятно: она вскрикнула «Ах, не может быть!» и упала со стула. Если вы напишете: «Ах, не может этого быть! — упала со стула она» — то она должна падать (одновременно крича) «Ах, не может этого быть». Вот такого рода инверсия иногда допустима, и очень тонкая грань (чувство вкуса), где её можно дать, где её нельзя дать. В данном случае то же самое. «Брезгливость» — это вот так, что-то вот такое (показывает гримасу брезгливости); «осклабиться» — это что-то вот такое (показывает). Одновременно и то, и другое сделать нельзя.

И.Т.: Ну «презрительно».

Из аудитории: Ведь говорят же, что «кисло улыбнулся».

С. Логинов: Это штамп. А «брезгливо осклабиться» — «осклабиться» это значит дать широкую улыбку, какую-то вот такую (показывает), а брезгливо это вот такую (показывает). И одновременно и то, и другое... ага, вот здесь вот так, а здесь вот так (показывает) — не получается. Пытайтесь, когда пишете какую-то мимику, или вот эти вот движения с инверсией, — попытайтесь это сделать. Например, «Пшёл вон!» можно рявкнуть, а «Негодяй, я тебя убью!» рявкнуть нельзя, потому что «рявкнуть» — это что-то короткое. Да, я слыхал мнение, что рявкнуть можно только «Аррг!», «Рявк!», и об этом у Лукина есть даже прекрасный совершенно рассказ. Рявкнуть можно любую короткую фразу, а вот фразу длинную уже не рявкнешь. И здесь надо это всё подбирать. Может быть, проговаривать вслух, может быть, читать перед зеркалом.

Ну ладно, «брезгливо осклабился». И возникает сразу вопрос: почему вот этот необычайно высокооплачиваемый (как потом выясняется), необходимый для всех товарищ подвергается... Я думаю, если он там ходит, всех с помощью привидений приговоры, так сказать, то, может быть, боятся, ещё что-то... может быть, его втайне презирают, но каждый чтобы высказывал ему презрение в лицо... В средние века палачей боялись, палачами брезговали — но никогда, не дай бог, если вдруг пришлось с ним разговаривать: холодно, вежливо, лучше не разговаривать вовсе с ним, уклоняться, но никоим образом не высказывать презрения. Это а) нужный человек, это б) «от тюрьмы, от сумы не зарекайся», может, он тебе и голову рубить будет.

А. Кубатиев: «Королева Марго». Когда палач пожалел одного и изувечил другого, потому что он ему руки не подал.

С. Логинов: А здесь — «осклабился». Ну, замечательно, приходит в нужный кабинет... А вот момент ещё такой: лишние слова. Молодым авторам я вообще советую брать, когда написано, и читать пальцами, прикрывая слова. Закрыл какое-то слово — а фраза-то без него звучит. Постепенно... я сейчас пальцами-то уже ничего не прикрываю, у меня глаз и так пристрелялся. «Он протянул мне свою крепкую руку». Зачем эти притяжательные местоимения? «Удивился он (строчкой ниже), пожимая мою бледную от кабинетной работы ладонь». Во-первых, опять получается вот это сдваивание, о котором говорилось. Если у вас это специальный приём...

Из аудитории: Как будто плохой перевод.

С. Логинов: Да, как будто плохой перевод. У них-то притяжательные местоимения, у тех, забугорных, заменяют артикли — а у нас артиклей нет, значит, притяжательные местоимения должны ставиться только там, где они несут какую-то функцию.

А. Кубатиев: Внутри самой фразы: «бледная ладонь». Это, извините, даже у негра она бледная.

Из аудитории: Она розовая у него.

А. Кубатиев: Ну, по негритянским понятиям она бледная, если она там розовая.

С. Логинов: И вдруг опять, когда я только начал радоваться, до чего же хорошо автор нам дал вводную фразу, он всё-таки... И***, не удержался — и начал... лекцию. «Современные паровые дирижабли могут развивать фантастическую скорость, Джордж. А товарищество «Буш & Ко.», разумеется, сделало мне скидку на авиабилеты. Вот то, что скидку сделали, эта фраза — она к месту, а когда «современные паровые дирижабли»... Вы тем самым дезавуируете свою первую фразу, вы начинаете говорить: «Так, а ежели кто не заметил, то специально для дураков повторяю...» Не надо, читателя надо уважать.

Так, «товарищество»... выясняется, что Джордж — это сын владельца этого товарищества... Дальше пошли специальные термины: «Хеб-сед есть Хеб-сед, что ещё можно тут сказать...» — и ссылочки, что это, оказывается, влияние, как не трудно догадаться, египетской религии, некая реинкарнация. Если вы вводите эти понятия, то вы вводите это каким-то... У вас не научно-популярная статья, чтобы давать ссылки. Читателю не интересно глядеть в конец страницы и смотреть, что это такое, — он в этот момент выбивается...

А. Кубатиев: В скобках ещё приписано: «фантастич.».

С. Логинов: Нет, «фант.».

А. Кубатиев: Или «фант.», или «фантастич.».

С. Логинов: Это выбивает читателя из контекста рассказа. А вы держите контекст, у вас понятно: пришёл какой-то тип, которого боятся, вы ещё как бы не объяснили, мне это интересно, в этот момент меня вышибают: «а почитай-ка ты лекцию про Хеб-сед».

«Я не институтка, а потому не склонен тому душещипательному бреду, что ныне моден у очкастых интеллектуалов». Что за «тому»? Во-первых, вы потеряли здесь предлог «к», а слово «тому» здесь просто лишнее.

Ну ладно, после этого, поскольку они приятели и когда-то вместе учились в одном (непонятный звук), то «крепко обнявшись, мы вышли из его кабинета». Все шарахаются — а тут идут. Ну и последовали длинными коридорами куда-то за поворот. Они не знали, что там за поворотом?

И.Т.: Он не знает.

С. Логинов: Кто «не знает»? Владелец всего этого дела — он должен знать, а приехавший исполнять приговор — тем более знает, куда его поведут. Данное «куда-то» — это «дорогой читатель, вы не видите, что там за поворотом».

«...Далее к тёмному лестничному пролёту, ведущему в подземные этажи». Это тюрьма, большая — но уж раз лестничный пролёт, то штамп требует, чтобы он был тёмным. Ну, простите, там лампочек что, нету? Дальше, почему «Океан» с заглавной буквы?

И.Т.: Видимо, один. Самое большое море.

С. Логинов: Среди всех заглавных букв самое страшное, наверное, и самое распространённое — это манера писать с заглавной буквы местоимения «Вы», «Вам» и так далее. Официальные документы: «Сообщаем Вам...»... Но когда «Марь Ивана, Вы обедать-то пойдёте?» — это что ей, официальное письмо? Вот это «вы» только с маленькой буквы.

Из аудитории: Может, Марь Ивана из царствующей фамилии, откуда вы знаете?

С. Логинов: Это уже оговаривалось — что есть исключения, которые...

Вот. «Особенно мне, — улыбнулся я ему в ответ». Вот он, тот самый пример инверсии, я его красным пометил, когда что-то особое. Можно улыбнуться (одновременно с) «особенно мне»? — в принципе — тяжело, но можно. Если автору это нужно и дорого, и это важно для каких-то его целей — такую фразу написать можно. Но она уже на грани. Здесь смотрите сами: нужно вам так или не нужно. Я просто обратил внимание на приём. А вот слово «ему» здесь, если их всего двое... Что же он, стенке улыбнулся? — ясное дело, что ему.

А. Кубатиев: Я просто хотел опять, так сказать, не поправить, а, может быть, с тобой это обсудить; скорее всего, это для всех тоже, кто сталкивается с этой трудностью. Я вот сейчас перевожу одну вещь с английского крупную, вот это вот бесконечное «сказал он», «сказала она» — у них других глаголов нет. Я думаю, что автора просто достаёт всё время говорить «сказал», «сказала», «сказало». Кстати, все стилистические учебники по литературному мастерству вот эту замену (...) просто предлагают, просто навязывают. Но в одном, я думаю, ты прав — что с этими вещами очень осторожно нужно обращаться. Но текст они, конечно, обогащают.

С. Логинов: А есть ещё некоторый очень нехороший приём — это запанибратское отношение к читателю. Иногда произведение может быть всё построено на этом приёме: «знайте же, любезный читатель, та-та-та-та-та... что герой наш был...» Но когда мы перед собой видим обычное повествование, и вдруг в середине одну строчку обращаются к читателю — то это выглядит, по меньшей мере, странно. «Несмотря на перспективы и увещевания предков наш младший Джордж...» — просто «младший Джордж оказался». «Наш» — это значит: «ну-ка, ну-ка, дорогие читатели, вы помните, что я про вот этого милашку-Джорджа вам рассказывал?..» До этого — не было вот этого панибратского обращения, дальше его нету, и значит — значит, и здесь его тоже не надо.

Так, ну хорошо. Когда вы «паки» даёте, здесь «паки» не очень удачно вносится. «Поляки и казаки, / Казаки и поляки / Нас паки бьют и паки, / Мы ж без царя как раки / Тоскуем на мели». Достаточно редкое слово, но, тем не менее, кто-то его может знать, и здесь может быть путаница. Но в принципе — сноски всё равно не надо, можно употребить слово «паки» так, чтобы из контекста было ясно, что это пакистанские сепаратисты там, или кто-то ещё: террористы, нехорошисты, какие-то гады пакистанские.

И.Т.: То есть лучше написать «пакистанские сепаратисты»?

С. Логинов: Да нет! «Там пошаливали паки, постреливали по индусам из трёхлинеек...»

И.Т.: Паки-то могут пошаливать, а сепаратисты — как-то сложно им...

С. Логинов: Да, сепаратистам трудно пошаливать. Просто-напросто не ставить его первым словом. Пускай будут «паки». Да, конечно, это жаргон, но пусть он будет так, чтоб из контекста было ясно, что речь идёт о пакисташках.

А вот звукопись: «Дело ДохоДило Даже До...» — нужно ли так много слов с одной буквы? И потом, слово «даже» здесь оказывается... Раз уж «дело доходило», то понятно, что мы имеем что-то из ряда вон выходящее. Для чего ещё одно слово, которое не несёт никакой нагрузки, но зато начинается на эту же самую букву?

Ну, понятно, что здесь наши казачки... «Океан нам тоже не препона, / Потому что с Волги мы и с Дона...» Наши казачки там пакистанских сепаратистов разнесли вдребезги и пополам — а вот тут вот некоторый момент. Рассказ вы пишете о принципе талиона. Кто знает, что такое «принцип талиона»?

Из аудитории: Возмездие. Месть.

С. Логинов: Равноценность мести. «Око за око, зуб за зуб». Замечательно. А вот для чего тогда здесь прописывается то, как наши храбрые казачки пакистанские деревни сносят, сметают, сравнивают со всем остальным и так далее?

И.Т.: Для того, чтобы погрузить как бы в атмосферу, что мир другой. Принцип талиона — он не может реализовываться без...

С. Логинов: Да. Всё правильно. И здесь вы показали, что есть какие-то паки, что есть вот эта самая Унитарная Республика, вы всё это сделали. Но здесь есть ещё один момент: вы показываете злодеяния армии и не показываете принцип талиона применительно к этой армии. Либо уж так, но тогда вы не уложитесь в рамки рассказа, а пошла большая социальная повесть, — либо эту проблему надо убирать и осторожно её обходить, потому что в противном случае весь ваш частный случай с талионом оказывается уже обесцененным тем, что принцип не соблюдается в таких больших вещах.

Так... «Тяжёлое орудие XVIII-XIX...» Нет, вот это всё хорошо. Вот, кстати, чем можно заметить, что автор умеет писать... то есть он ещё не умеет писать, но у него есть потенция, что он может: это то, что даже неопытный автор, вляпывающийся подряд во все ловушки, вдруг может выдать фразу — красивую. Выходит этот самый... да, раненый, ушедший в отставку офицер, френч на нём сидит как влитой... «в военной форме, с прямой как полёт свинца спиной». Опа. Да. Нам дали характеристику, нам дали необычное сравнение. Я не знаю, где его И*** взял — придумал сам, услышал, представил в какой-то момент (ну, единственная беда, если он списал его с другого автора, я надеюсь, что этого не было) — но вот эта фраза, как сказал бы Тургенев, ce mot («это слово»). Но тут же — «в тот год» — совершенно ненужные, лишние пошли слова. Очевидно, испугался хорошо написанной фразы: «нет-нет-нет, я это сейчас запорчу, я сейчас это запорчу...» Вы высматривайте, выбирайте, делайте, сохраняйте вот эти хорошие фразы и следите, чтобы окружение не портило.

А. Кубатиев: Святослав Владимирович, когда ты вспомнишь, по какой траектории летит свинец, тебе будет сразу легче. Мне это напомнило знаменитую пословицу: «Ничего, что грудь впалая, зато спина колесом».

С. Логинов: Да-да-да, «ядро вершит свой подвиг дугой».

Из аудитории: (Что-то говорят.)

С. Логинов: Нет, это другая цитата, он знает, откуда.

С. Логинов: Так, вот опять пример инверсии и опять, кстати, где-то на грани. Вот ходит на грани фола... «Деньги есть деньги, — пожал плечами я, — Это обычный бизнес». Во-первых, получается здесь, что пожатие плечами это обычный бизнес. Как только человек останавливается, перечитывает фразу, он понимает, что хотел сказать автор. Но, тем не менее, читаться должно так, чтобы не приходилось останавливаться и разгадывать шарады. Да, конечно, «деньги есть деньги» — можно это пожать плечами, хотя фраза тоже длинноватая. Я говорю: на грани, на грани, ходит окольными путями.

«Подземный этаж, в котором мы очутились, спустившись по лестнице, оказался неожиданно велик для палаты исполнения приговоров». Длинное, сколько лишних слов... Во-первых, как можно «в этаже» очутиться?

И.Т.: В подземном...

С. Логинов: Здесь просто-напросто взять, и лишние слова убирать. Вот тот самый пример, где я говорю: пальчиками закрывать, закрывать, закрывать, закрывать — и вы увидите, что если вы здесь вычеркнете штук шесть слов в этой фразе — фраза станет более жёсткой. «Подземный этаж, где мы очутились, оказался неожиданно велик для палаты исполнения приговоров». А вот слово «вариант», наверное, просто неудачно. Не относится это слово к строениям. «Мне приходилось бывать в разных вариантах палат». Тут надо написать по-другому, это слово не отсюда.

«Как оказалось, внутри самого коридора дежурили, зыркая злыми взглядами, охранники-карабинеры». А то он не знает, что приговорённые к смертной казни охраняются? Он первый раз?..

А. Кубатиев: «Зыркают взглядом» — это здорово.

С. Логинов: «Зыркают взглядом» — это, соответственно, ещё. «Как оказалось, и как объяснил мне Джордж» — вот короткие мусорные слова, они идут не парами, а иной раз десятками подряд. Как включится автор на «что» — и начнёт «чтокать». У вас они спаренные всего лишь, до десятков вы не доходите, чувство вкуса, так сказать, бунтует — но, тем не менее, есть. Вот, пожалуйста: «мне», ещё раз «мне»... ещё раз «мне».

«Наш клиент там, в последней камере, — сказал мне Буш-младший, щурясь от света неоновой лампы». Это человеку говорят, что «приговорённый — он там». «Наш клиент там...» Кстати — кстати! — это действительно клиент, поскольку он высказал желание подвергнуться смертной казни, о чём мы ещё не знаем, и поэтому вот такого рода странные фразы обязаны здесь быть, это как реперная точка. Но тогда уж извольте, чтобы все остальные фразы были выверены. Если фраза остальная неточная, аляповатая и так далее — то вот эта реперная точка воспринимается не как реперная точка, а как очередной ляп, и вы начинаете портить. Вот чтобы как с первой фразой, вот так же всё было выдержано до последней. Тогда «наш клиент» будет необходимой фразой.

Из аудитории: Даже «наш» лишнее.

С. Логинов: Да, вот «наш» — лишнее, да, конечно. Тем более «сказал мне». «Ну ладно, я не пойду туда»... «Да брось, — хлопнул я его по плечу». Вот здесь, по-моему — мне кажется — уже перейдена граница вот этой самой инверсии.

Из аудитории: (Как-то возражают.)

С. Логинов: Нет. Ну... так, хлопните меня по плечу «да брось». Вообще говоря, мне кажется, здесь надо: «Да брось, — я хлопнул его по плечу»... нет, совсем гнусно звучит фраза, это «рыба»... Но всё-таки, наверное, здесь правильней...

А вот дальше: явился товарищ, явился исполнять приговор, беседует со своим старым, так сказать, приятелем, который этой тюрьмой заведует. Все всё знают — но вновь не выдерживает автор и сообщает: «Каждый человек достоин права на жизнь и, что гораздо более важно, права на прощение. Это гарантирует Конституция Унитарной Республики».

А вот тут пошла фраза вообще анекдотическая: «Тут я развёл для него руками». Это надо перечитывать медленно, внимательно, и самому такие вещи выискивать. Тем более что умеет.

И.Т.: (Неразборчиво, говорит, вроде, о том, что торопился.)

С. Логинов: Так всё равно, прочитать-то таки надо успевать.

А есть ещё замечательное слово, которое какие-то несчастные сорок лет назад существовало в русском языке только как спецмедицинский термин; когда хирург делает операцию, он может делать разрез кнутри, он может делать разрез кнаружи, и он может делать разрез вовнутрь. Другого значения у слова «вовнутрь», кроме движения скальпеля, не было — но в словарях слово было отмечено. И вот наши дорогие друзья-братья венгры выпустили автобус «Икарус», у которого была надпись: «Осторожно, вовнутрь открывается» — хотя ничего он там не вскрывал, никакой внутренней полости. И поехало это слово — вместо слова «внутрь» употребляют многие «вовнутрь». «Я прохожу вовнутрь зоны смертников за решётку». Это самая обычная, к сожалению, уже общая, неграмотность. Я, например, — лично я — никогда не употребляю уже общеупотребительной ошибки «надо мной довлеет». Довлеть может только «кому», или довлеть может только «что», а «над чем» довлеть не может. То же самое «вовнутрь» — это только вскрытие полости, если всерьёз.

И.Т.: То есть «внутрь» нужно?

С. Логинов: Да, «внутрь», конечно. «Я опускаю свой прокураторский чемодан» — а он мог опустить чужой прокураторский? Ну это уже многократно говорилось, я просто что-то опять...

Итак, он заходит — а клиент уже подготовлен... Вот если совершается смертная казнь, то моральный ущерб не столько даже палачу, сколько тому, кто клиента к казни готовит: кто ему, простите, волосы состригает, если вешать будут, там рубаху даёт без ворота, ещё что-то, и ещё что-то, и ещё что-то. У них психологическая травма ещё больше. Тот, кто раздевает этого человека догола (он полностью обнажён) кто приковывает его к этому креслу... — это тоже работа палача. На всякий случай автор снимает вот самые-то тяжёлые вещи, психологически самые тяжёлые вещи. Вот сидит человек — «Собирайся, девушка, пора!» (помните «Девушка и Смерть»?). Вот это-то, пожалуй, самая трудная часть работы — обошёл... обошёл, испугался взглянуть в глаза действительности. Ну, когда он уже привязанный, когда он уже не рыпается, тут уже можно начинать доставать «множество безобразных железных инструментов», и так далее, которые будут там что-то соскребать, что-то отрывать и так далее.

(...) «Принцип талиона» — то есть «око за око, зуб за зуб». Товарищ вот этот убил семнадцать там или сколько-то, не помню уже, человек. Причём убил их чрезвычайно жестокими способами. И вот теперь этого товарища... То есть его взяли, поскольку гуманисты, и посадили в тюрьму, где он должен отсидеть там сколько-то тысяч, миллионов, не знаю, лет. Страна у нас очень странная, ездят на паромобилях, а биология на необычайно высоком уровне, как мы выясняем, люди практически бессмертные, а убитых можно оживить. Поэтому те, кого он когда-то, скажем, изнасиловал и потом придушил — да, их оживили, и как бы смертной казни не полагается. Но изволь за это дело отсидеть свои там тридцать лет или пятьдесят лет. А он убил семнадцать человек. За это там, простите, просидишь в тюрьме восемьсот или не знаю, сколько... Но можно получить и прощение. Товарищ говорит: «Да, я убил семнадцать человек вот такими варварскими способами — убивайте меня семнадцать раз подряд». И вот приходит человек... подберите ему другое название, не «прокуратор» он... приходит этот человек — и убивает его зверским способом. После чего товарища оживляют, снова на этот стул, и он его убивает так: «А следующему ты живот вспорол? — та-ак (изображает)... Кишки вымотал? — та-ак (изображает)... Ага, глазки выколол? — вот теперь и глазки тебе...» — умер наконец. Так, оживили. «А четвёртого ты...» Действительно, работа крайне мясницкая. И идёт это только по желанию клиента — вот где мы узнаём, что да, он действительно клиент. Он испугался: «Я не могу выдержать восемьсот лет одиночки, тюремного заключения. Давайте лучше меня семнадцать раз зарежьте самым болезненным способом, после чего я буду прощён».

Из аудитории: А обязательно подряд там было? Может, через год?

С. Логинов: Не знаю, не знаю, это вопрос к автору.

Из аудитории: А что, это не отображено в рассказе никак?

С. Логинов: Нет, не отображено. Там начинается с того, что он первого застрелил вот таким способом — этот говорит: «Ну ладно, приступаем. Вот тебе — кш! — в коленную чашечку, вот тебе — кш! — в промежность, а вот... Ну ладно...» — Пришло время, так, секундомер, ага, так-так-так... Тот орёт: «А-а-а!» «Ага, готово — бух! — вот тебе в лоб». (...)

То есть идея — идея, честно говоря, сомнительная, но для рассказа... может быть. Сомнительная, но сильная. Но зато и показывать её надо — в исполнении сомнительности быть не должно.

Из аудитории: А заключается в том, что последний пятнадцатый раз он должен выполнить роль палача?

С. Логинов: Ну уж не знаю уж. В общем, как это называется, сколько он людей каким способом убил — столько раз его самого и убивают.

Так, где-то здесь... А вот как оживляют. И***, можно вопрос: что такое «клонирование»?

И.Т.: (Что-то отвечает.)

С. Логинов: А почему вы употребляете это слово? Нелюбимый мной Лев Николаевич Толстой сказал однажды, что автора, хотя бы раз допустившего употребление слова, значения которого он не может объяснить, следует пороть плетьми на площади и запрещать ему впредь писать. Дело в том, что «клонирование» — это, простите, выращивание абсолютно идентичного организма. Вот мы берём клетку, стволовую клетку, вот она развивается, вот мы её помещаем в матку к женщине, вот женщина носит эту клетку, не имеющую к ней лично никакого отношения, девять месяцев, через девять месяцев — уа-уа! — рождается младенец, который обладает абсолютно тем же генетическим набором, что и человек-донор, которого клонируют. После этого его надо растить, после этого он вырастет нормальным человеком, который ничего не помнит о том, что делал его донор, а потом мы его за злодеяния...

И.Т.: Там же это написано, «клоническая реинкарнация». Вообще, на самом деле, это за гранью рассказа находится.

С. Логинов: Да, это за гранью рассказа. Тут сказано, что есть некоторая реинкарнация, но слово «клонирование» ко всей этой, так сказать, штуке не имеет никакого отношения.

И.Т.: Это сегодняшнее клонирование не имеет. Может, клонирование послезавтрашнего дня будет...

С. Логинов: Возможно, послезавтра словом «стул» будет обозначаться вовсе не, так сказать, испражнение человека и не штука для сидения, а особо, так сказать...

И.Т.: (...) в фантастических фильмах и в фантастических рассказах уже стало общеупотребимым использование «клонирования» именно в смысле полного аналога, в том числе интеллектуального.

А. Кубатиев: Ну, это уже миф.

Из аудитории: Если информация остаётся за рамками произведения, значит, этой информации нет...

А. Кубатиев: Святослав Владимирович, а за сексуальные преступления в этом мире как наказывают, там не прописано?

С. Логинов: Это к автору. Подробно этого не прописано.

Из аудитории: Можно вопрос, вернее, замечание? Сам принцип «око за око» это да, а вот многократное наказание с последующим оживлением мне уже встречалось, причём неоднократно. Сборник «Сирена», выходил в 90-х, три томика, — там вот точно был отличный рассказ, автора сам не помню, кто-то из классиков американских...

А. Кубатиев: Бестер, наверное.

Из аудитории: Вот... может быть, да-да, скорее всего, это он и есть.

С. Логинов: А, ну этой вещи я не читал, поэтому тут сказать не могу... А вот такой момент: ни в коем случае, когда доходит до вот таких вот самых пиковых моментов, нельзя выражаться высоким штилем. «Самых первых...» — кстати вот, посмотрите, какая корявая фраза. «Самых первых из своих жертв проклятый ублюдок Рамон убил почти восемь лет назад». Помимо того, что фраза корява до невозможности, «проклятый ублюдок» в устах человека, который пришёл, видит его голым и начинает стрелять ему сначала в коленную чашечку, потом в промежность, — вот он не должен употреблять такие вещи. «Рамон будет стенать под моими руками!» (Веселье в аудитории.)

Из аудитории: «Стенать» — это другое немножко.

А. Кубатиев: Стенать — это же святое дело, привет Берднику.

С. Логинов: Да-да-да, привет Берднику. «Стенает под властью железного диктатора». Опять звукопись: «Свободный и искупивший вину»... «ыййискупивший вину». «Чистый перед законом как девственная невеста на брачном ложе». И***, ну почему вдруг вам чувство вкуса изменило в самую важную минуту?

И.Т.: Мне хотелось добавить пафоса (...)

С. Логинов: Пафос? Пожалуйста, в Грецию, там есть остров Пафос, единственное место, где можно. Не надо, не надо пафоса. Автор, пишущий страшилки, не должен употреблять слово «страшно» — слово «страшно» должен читатель сказать. Автор не должен в такие минуты переходить на пафос. Не надо.

Ну ладно, вот он стенает под руками... «Да, мистер Буш, это и есть справедливость». Хорошо, он это произнёс... Да, тут у меня ещё записано: зачем «прокуратор»? зачем «привИдение приговора»?.. Перехожу на пафос. И***, у вас есть замечательные фразы, вы показываете, что вы можете, — при этом масса стандартных ошибок, которые исправляются обычным сидением над рассказом и внимательным его чтением. Такие вещи вы должны выправлять сами, не оставляя их редактору, это, так сказать, всё делается. Ну и... писать автор может, поэтому стрелять... ну, в коленную чашечку, может быть, садану, а в остальные места обожду пока...

Из аудитории: Заставлять редактировать что-то страшное.

С. Логинов: Да, или заставить его редактировать... Алан, ты хочешь что-то сказать?

А. Кубатиев: Да, я хочу очень быстро, опять же, заметить... просто всё настолько интересно (...) значит, вот тут и Святослав Владимирович, мы с ним как два старых упряжных мерина тянем всё время одну и ту же телегу. Знаете, если знать больше о том, о чём пишешь, — всегда больше возможностей сделать лучше то, что ты делаешь. Вот два самых таких... навскидку замечания. Первое: у И*** палач — это только воплотитель кары. Дело в том, что очень существенный опыт медицины был накоплен именно в среде палачей. Он не только должен был суставы вывернуть, но на следующий день их вправить, чтобы приготовить снова к допросу. Они великолепно лечили ожоги, они составляли потрясающие лекарства, которые официальная медицина делать не могла, не умела, просто не знали, как это делают. Они всё эмпирически это делали — но делали. Второе...

С. Логинов: Если у палача погибал человек во время пытки — палач сам отправлялся под пытку.

А. Кубатиев: ...Первое. Второе: вот опять, то же... то есть между этими двумя замечаниями очень много ещё может поместиться, я просто не буду ваше время съедать. Во Франции палач официально именовался совершенно потрясающим термином: он назывался «l'executeur des hautes ouvres» — «исполнитель высоких дел». Как можно было поиграть со словом «исполнитель» (...) с семантической многозначностью...

С. Логинов: А ты не подсказывай! Вот он должен был сам это придумать, найти. (...) Да-да-да, вместо «прокуратора» — «исполнитель», я этого не вякал, а сидел, молчал. Это должен был И*** сам найти.

А. Кубатиев: (...) превращается вдруг совершенно неожиданно для нас, и в этом футляре для гитары, как в этом фильме с Бандерасом, совершенно другие вещи лежат. Даже это можно было бы сделать. Ещё раз говорю: вот меня это безумно раздражает, когда мне приходится с исходными текстами работать. Зачем... ну просто не захотел узнать всё, что уже об этом известно, и создать своё. Вот попытка поворот сделать этой темы — была, но это попытка с негодными средствами.



7

С. Логинов: Ну, я думаю, ещё одну мы успеем. Открылась Н*** Д***, ***... А, вон она сидит, спряталась. Рассказ делится условно на две части: август 1976-го года и нынешнее время. Героиня одна и та же, героине семнадцать лет в 76-м году, у неё заболевает подруга. Ну ладно, смотрим... прямо идём по тексту. Ну, здесь сразу могу сказать, что с одной стороны текст много чище, чем, скажем, у И***, мне мало приходилось отмечать жёлтым цветом, а может, я вообще уже даже решил, что если не много, то я и не буду этого делать... Но, правда, и не вижу серебряных фраз, то есть таких, на которых ахнуть и сказать: «Ишь как она завернула! Я бы, вот, не допёр так красиво сказать». То есть текст более усреднённый. Но — то, что называется: пристойный русский язык. (Бывает непристойный русский язык, когда говорится: «Дорогой мой автор, может быть, вам в министры пойти, или там в шофёры?») Нет, здесь пристойный язык, не вызывающий раздражения, но я пока что — во всяком случае, в этом рассказе — не нашёл ни одной серебряной фразы, жемчужной фразы, которая бы была по-настоящему хороша.

А вот фразы несколько корявые, бирюзовенькие, есть. Значит, девочка, семнадцать лет, на следующий день уехала в институт, дальше читаем: «Училась, сдавала экзамены...» Очевидно, проходит год за годом. «После экзаменов, как и все студенты, помогала колхозникам пропалывать помидоры и собирать абрикосы». Я в полной уверенности, что вот, год за годом учится, ездит в стройотряды — а потом выясняется, что она вернулась, всего лишь навсего сдав вступительный экзамен. Она на первом курсе, пока идёт вся эта часть. Но тогда, простите... Ну хорошо, собирать абрикосы и пропалывать помидоры — наверное, это в одно и то же время. Какое? Когда именно собираются абрикосы в этих южных городках? Кто подскажет?

Из аудитории: В июле. В августе.

С. Логинов: Так, начало июля — это пора, когда она сдаёт вступительные экзамены. Она едет в колхоз, если она студентка... абитуриентка, в августе, а в некоторых институтах и в сентябре. Я ездил на картошку в сентябре. Значит, какие-то другие...

Из аудитории: У нас в августе.

С. Логинов: В августе. В августе помидоры никто уже не пропалывает, их уже собирают. То есть надо вот такие мелочи... Разумеется, невнимательный читатель проскочил мимо, проскользил и не заметил. Но внимательный автор должен совершенно чётко представлять, в какой именно месяц, период его герой делает то или иное.

Дальше. Возвращается, осенью, очевидно, в город — обнаруживает, что лучшая подружка, хохотушка и прелестница, заболела, бледная тень. Носит ей фрукты... «Она пересыпала их в тарелку и ставила на подоконник». Какие осенью на юге фрукты, которые можно «пересыпать»? Вишня, черешня давно отошли.

Из аудитории: Крыжовник. Малина.

С. Логинов: Крыжовник ягода. Это ягоды. Фрукты — яблоки, груши, персики — уже не очень пересыплешь.

Из аудитории: В том году были маленькие персики. Они резанные были.

С. Логинов: Персики? Это жардели были, а жардели к этому времени отошли. Они маленькие.

Из аудитории: Семечки. Лук, укроп. (Смех в аудитории.)

С. Логинов: А теперь обратите внимание, какое развесёлое пошло обсуждение, и как смеются, и часть из этих смешков относится и к автору тоже. Часть и мне, как провокатору, но часть и автору. Почему? Да потому, что слово подобрано не вполне точно.

Из аудитории: У классиков тоже встречаются странные вещи.

С. Логинов: Ой, у классиков встречается и не такое.

Из аудитории: Вертинский, «И сыплю им в шампанское цветы». Как можно цветы сыпать в шампанское? Либо измельчить и насыпать, либо шампанское в таз вылить и туда насыпать.

С. Логинов: Шампанское наливалось в ванну, насыпались цветы, а потом купалась в этом деле барышня.

Из аудитории: Может, у них там таз на подоконнике, в него высыпать вполне можно.

С. Логинов: Нет, не таз. Читаю: «пересыпала в тарелку». Фраза получается неточная. Вот момент такой, действительно: слово оказалось неточным, можно найти множество объяснений, но, тем не менее, слово оказалось неточным. Если б было точное слово — никто бы здесь сейчас спорить не стал. Все бы сказали: «Ишь, какой красивый образ создан». А тут... Вот основная посылка данного... как он там?.. мэсседжа... ой, какое слово знаю.

Замечательно, девочка ходит, переживает... о, нет, тут зелёное есть... и опять, значит, мучается по отдельным моментам. Опять, так же, кстати, как у И***, красивое какое-нибудь, приятное, точное сравнение — немедленно в пару с чем-нибудь очень плохим. Плохой, отвратительный врач, который, по мнению героини, её подругу довёл до предсмертного синдрома, обзывается «ослозубый тип». Можно представить, портрет нарисован: вот эти вот зубы со сточенным дентиновым слоем, который у травоядных, — да, это всё, карикатура, есть, припечатала. «...С пеной у рта» — это штамп. К тому же — перебор, дикий перебор: «ослозубый тип с пеной у рта доказывает». Это уже... карикатура. Вряд ли вы хотели здесь вызвать нервный смех.

Из аудитории: Ослозубый тигр.

С. Логинов: Она приходит, говорит: «Привет, Женя». «Девушка, лежащая на кровати...» Вот, кстати, именно в этом месте, может быть, и можно «девушку», потому что она смотрит: вместо моей знакомой Женьки — какая-то девушка. Здесь, в данном конкретном случае, можно. Но когда героиня у нас уже... познакомились, мы уже за неё переживаем и так далее, начинать её называть «девушкой» (в других местах это есть в рассказе в этом) — это не очень хорошо.

А вот замечательная фраза, которая мне просто очень понравилась, с которой я Н*** поздравляю. Когда она описывает умирающую подругу: «жилки, такие же синие, как надпись «Минздрав» на больничном белье». Хорошо. Всё: и больница, и умирающая в больнице девчонка. То есть можете. Хотя ещё далеко не всё (...).

Ну ладно. Болеет, болеет, болеет, а эта переживает, переживает, переживает — вот уже вторая страница из семи. Немножко длинно. Затянуто начало.

Сколько не переживай, но, тем не менее, надо и жить тоже. Вот она начинает вспоминать что-то там в детстве, совершенно корявая штука: «Пропаганда религии могла здорово навредить карьере». Она вспоминает, как она ещё десятилеткой сорвала урок, сказав, что в такой-то день шить — грех.

Н.Д.: Да это реальная история.

С. Логинов: Ну, значит, там учительница была — дура абсолютная, потому что когда идёт вот эта самая педагогика учителям будущим, это их напрямую учат, что дети могут притащить массу глупостей, суеверий (в те времена к суевериям относилась и общая вера тоже), и на этом нельзя акцентировать внимание, потому что таким образом мы производим закрепление таких вещей. Это можно было свести на шутку, что-то ещё сделать, и так далее, просто отмахнуться: «Ой, господи, какая глупость». Но нельзя акцентировать внимание и, тем более, вызывать. Значит, учительница — дура, такие бывают, но у вас о чём рассказ, о Женьке и её бедах или о дуре-учительнице?

Н.Д.: Можно сказать? Это я написала для того... потому что был Советский Союз, и если б я этого не написала, если б девочка была обычная, как все другие дети, то до неё бы просто не дошло потом, что было дальше. Поэтому я ввела бабушку, и поэтому вот эту историю. (...)

С. Логинов: Хорошо, я понял. Бабушка там... так, люди, я сказал что-нибудь против бабушки? Я вообще о ней ничего не говорил. Бабушка там к месту. Я сказал что-нибудь о её взглядах, то, что бабушка ей что-то внушила? Тоже не сказал. Я сказал против вызовов родителей, вот этого самого шитья политического дела и так далее. В 70-е годы ничего такого не шилось.

Н.Д.: Нет, это просто мама моя это вот сделала, и действительно... Ну, она так на переменке подговорила девчонок, что нельзя шить, грех шить...

С. Логинов: Так это просто хулиганство, срыв урока. Могли вызвать за хулиганство, но не за, как у вас здесь написано... пропаганда религии и угроза для карьеры папы. Этого не было даже в 30-е годы. Только если под папу кто-то копал уже. Вот в чём дело. Просто я жил в то время, чуть позже я преподавал в школе, и нам это говорили, напрямую, в лоб, что вот нельзя в таких моментах делать то-то и то-то — навредишь, себе хуже сделаешь.

А. Кубатиев: За такой скандал могло руководство школы так нагреть. Лучше замолчать всё это, забить куда-то.

С. Логинов: Да-да-да-да-да. Тем более что конец 70-х — время «застоя». Идеально: само изноет, только не надо нам политических дел. Так, это вот неудачный кусок, ну ладно...

Зачем-то идёт на кладбище... Зачем идёт героиня на кладбище? Для того, чтобы увидеть там портрет девушки, которая потом будет... которую она потом узнает. Кстати, я не уверен, я боюсь соврать: в 70-е годы делались уже портреты на граните или ещё нет?

Из аудитории: Делались.

С. Логинов: Уже делались. Я просто плохо помню, в основном делались эмалированные вот такие штучки.

Так, ну ладно... Вот описание автомата с газировкой, всё очень хорошо... Немножко много подробностей. Наверное, жестче надо подходить, жестче отбирать приметы времени, потому что мы уже на третьей странице из семи, а сюжет всё ещё не начался. Слишком длинная преамбула. Подумайте: вот, скажем, газировка хороша — но тогда убрать там что-то до этого.

«Капля дёгтя в океане праздности». Вот это вот немножко непонятный неологизм, и к тому же слово «праздность», насколько я понимаю из контекста, приводится как пример праздничной, радостной жизни. «Люди разговаривали, радовались, шутили, и я чувствовала себя каплей дёгтя в океане праздности». «Праздность» — это безделье.

Н.Д.: «Праздность» — это именно праздность. Это курортный город, туда приехали люди отдыхать.

А. Кубатиев: «Праздность» — это качество и образ поведения. А это что-то немного другое. Вы знаете, мне понятно, что вы хотели сказать, но я это долго и мучительно постигаю, а если фраза, так сказать, не упала как ножницы в пол — ну это уже, значит, потраченное время.

С. Логинов: Так, ну... Да, конечно, я слыхал многократно: «Дэвушка, пачиму вы такая одна? Дэвушка, дэвушка, куда вы уходите, стойте, дэвушка!» Ну, так... знакомились. И, может быть, кому-то и удавалось познакомиться. Но уже самый выкрик «Эй, девушка!» означает такой вот... апофеоз пошлости. Да, кавказской. Художник так не скажет. Её окликает художник. Подберите, какое именно слово может сказать. Я не художник, и я никогда не знакомился на улице с незнакомыми девушками. Ой, «не знакомился с незнакомыми»...

Из аудитории: Пора начинать.

С. Логинов: Поэтому мне тяжело сказать, как он скажет, — но не так. «Давайте я напишу Ваш...» — об этом (о словах «вы», «ваш» и т.д. с прописной буквы) уже говорилось... — «...портрет».

Заявляет он целый ряд пошлостей. «Такая красота должна быть увековечена». Ну хорошо, пошляк, тем более, что это отрицательный, как выясняется потом, герой, да не просто отрицательный... Но зачем же опошлять при этом вашу героиню, которая на вот это покупается и немедленно идёт как прикованная...

Это уже начался сюжет. Она приходит... Сначала садится, он её рисует, при этом восхищается-восхищается, потом говорит: «А какой талант?» — ему это важно знать, потом он ещё спросит, когда родилась, — это для него тоже важно (...) Всё хорошо, хорошо... «А теперь идём ко мне».

Я согласен поверить, что он — демоническая натура, что с одного его взгляда... он выбрал жертву так: тыц! — и она уже пошла, даже он не успел сказать ничего. Но я не верю и не хочу верить, что она пошла, загипнотизированная вот этим аккордом пошлости. Здесь должно быть что-то иное, чем стандартные приёмы неудачливых уличных ловеласов. То есть сцена прописана, когда семнадцатилетняя девчонка идёт к этому тридцатилетнему уличному художнику домой, — она психологически неубедительна. Да, она с первой минуты смотрит на него: «Боже мой, этот человек...» — для семнадцатилетней девчонки тридцатилетний мужик — это старпер, он не может быть...

Из аудитории: Неправда, неправда.

С. Логинов: Ну хорошо, поверю, поверю. Но в любом случае это надо описать так, чтобы читатель мог в это поверить. А пока что нам показывают пошляка уличного. Ладно, приходят, рисует, рисует, рисует... «ТАКИХ ЛЮДЕЙ», всеми заглавными буквами... Ну не может бедняга сказать ни одного слова, от которого девушка потеряла бы голову и, так сказать, рванула к нему в постель. Автор вынужден пользоваться большим шрифтом, хорошо ещё, что не курсивами и не жирным шрифтом.

С. Логинов: Ну ладно. Значит, начинается любовная сцена... Тут спасибо, Н***, не тронули... обычно когда вот такого рода вещи идут, то очень легко впасть в пошлость абсолютную... Обошлись. Обошлись без физиологии. Это... молодцом. Замечательно. Уметь остановиться вот в ту самую минуту, когда «Ну?! Что?! Что там дальше?!.» — а вот эту усмешечку, пожалуйста, долой, опускаем какой-то занавес стыдливый. Замечательно.

Затащил он девочку в постель, дефлорировал её, а потом... А потом: «Дорогая, ты покуда ванну прими, а я сбегаю в ресторан за вином». Если у него эта работа сделана, и он в неделю не меньше одной девицы притаскивает к себе таким образом, то у него всё схвачено, всё уже есть. Зачем-то вот ему понадобилось, чтоб героиня — помните сказку про Синюю Бороду? — смогла залезть в ту самую комнату, в которую «Не заходи». И героиня у нас вскакивает и, судя по всему, в голом виде, свежедефлорированная, начинает метаться по квартирке. И первое, что она видит, — портрет Женьки. А потом она видит портрет той девочки, которую видела на кладбище, Катеньку Печатник. И внизу даты смерти. А у Женьки сегодняшний день стоит. И вдруг она понимает, что ой-ёй-ёй-ёй-ёй! Да я ж тут попала чёрт-те знает куда! Всё хорошо. Зачем он предоставил ей эту возможность? Он профессионал. Мы так и не понимаем, в рассказе нам не говорится, зачем он это делает, для чего он это делает, какой профит он с этого имеет. Автор нам этого не рассказывает. Но он профессионал, судя по огромному количеству портретов. Кстати, портреты там не только девушек. Так что он у нас гетеросексуальный (sic) товарищ.

А вот теперь вопрос: если в маленьком южном городке раз в неделю...

А. Кубатиев: Ну какой «гетеросексуальный»? Витман, отстал ты от времени. «Бисексуальный».

С. Логинов: А я что сказал? Ой. Ну оговорился. Бейте меня все. Так... Если в маленьком приморском городке...

Н.Д.: (Что-то говорит.)

С. Логинов: Так, можно я доскажу? А, вы не были, когда я предуведомление говорил по поводу того, имеет ли автор право слова. Не имеет. По идее, вы должны были написать всё так, чтобы это было в рассказе. Если вы вынуждены объяснять это читателю... Когда-то Жанна Александровна Браун сказала: «вы не будете стоять у газетного киоска и каждому, покупающему журнал с вашим рассказом, объяснять, что вы имели в виду». Всё должно быть в рассказе. Если этого не оказалось, и я этого не увидел, то это ваша вина, плохо написали.

Советское время, маленький городок. Раз в неделю семнадцатилетний парень или семнадцатилетняя девчонка гибнет от странной болезни. От какой-то чудовищной анемии, просто сохнет-сохнет-сохнет и исчезает. Вот тут уже, простите, землю носом рыть будут органы, они отследят каждого, кто с кем имел, где...

Из аудитории: Да какая разница?..

С. Логинов: Местные жители, какая разница! Маленький городок, я же говорю, в нём, предположим 20 000 жителей. И каждую неделю семнадцатилетний парень и девчонка, причём не из ханыг, не из пьяниц, не из алкоголиков, а ярко талантливый, умирает от таинственной болезни — значит, будут искать источник этой болезни. Никто ничего. А то, что они все, все до одного за месяц до этой болезни встречались с неким художником, а девчонки... не знаю, так сказать, как мужики, а девчонки с ним переспали, то значит — разносчик.

А. Кубатиев: Всё. Гонорею, простите меня, официально не лечили, пока не приведёшь, так сказать, источник наслаждения.

С. Логинов: Всё. Это же находится очень-очень быстро. Ладно, здесь у вас провал.

Девочка берёт, хватает, сжигает все портреты, кроме своего. И тут же выясняется, что как только портрет сожжён, в ту же минуту Женька и умерла. Она прибегает, это самое, героиня домой, ей звонок: «Что? Ну, Женя выздоровела?» «Нет, Женя умерла». «Бог мой, что ж я наделала, надо было вырезать дату и сжечь отдельно». Почему «надо было» — непонятно.

После чего она, очевидно, то ли вырезает дату, то ли не вырезает, но, во всяком случае, свой портрет она хранит. Куда девался этот самый художник Тимур — непонятно. Можно подумать, что он, наверное, вдруг... Знаете, вот был такой фильм «Голод» с вампирами, и вот эта самая сцена, вампир, которая... ну, кого-то она, вампирша, просто выпивала (здесь этого нет), а кого-то — занималась активно любовью, после чего этот в минуту старел и умирал. Один к одному, история умирания вот этой Женьки и других, чьи портреты лежат... А там были бюсты, помнится, в фильме «Голод»... стоят. То есть — несамостоятельность рассказа.

А. Кубатиев: Святослав Владимирович, я тоже опять напомню: если кто-то помнит, был несколько лет тому назад довольно скандальный, с большим флеймом в Сети сборник, «Контрольный выстрел в голову». И там был рассказ Кирилла Бенедиктова. Вот пока я слушал...

Из аудитории: «Гуманный выстрел в голову».

А. Кубатиев: «Гуманный выстрел в голову», да. И там вот, слушал я, до определённого момента вот этот рассказ — один в один. Бенедиктовский рассказ — не в упрёк автору хочу сказать — Бенедиктов гораздо более опытный человек, у него, так сказать, многое уже за плечами, он прописан, вот особенно в этом вводе, когда ситуация раскручивается, экспозиция вся эта начинается, гораздо мастеровитее. И вот, видимо, конечно, это очень соблазнительный бродячий сюжет. Но опять же вот, то, о чём мы уже говорили: не знаешь, что в твоей профессии или в избранном тобой занятии делается — повторишь чужие ошибки в удвоенном-утроенном виде, а ещё и своих наделаешь. Я более чем уверен, что если бы Н*** прочитала до этого этот рассказ, если она его не читала, то и свой бы она по-другому написала. Вот такое чудовищное, так сказать, наше занятие. Я просто понимаю, что этот же сюжет можно было бы написать гораздо менее уязвимым образом.

С. Логинов: Так, ну смотрю я, у меня какие здесь заметочки сделаны. Значит, вот когда этот злодей говорит: «Малыш, прими ванну, а я сбегаю в ресторан за вином», исчезает, бросает её одну в голом виде у себя в квартире, она... «Рука скользнула по стене, нашла выключатель...» — она, очевидно, в ванну пошла, честно, благородно пошла принимать ванну. Щёлк! (очевидно, в ванной) — и она видит портреты. В ванной. У меня было впечатление долго, что портреты сложены в ванной, и он зачем-то её туда специально послал, потому что «нечаянно» нет. Она всё это смотрит, там каких-то поэтов, и так далее, и так далее, думает: «Ага, я ещё жива, потому что кто ж захочет спать с трупом, он ещё не поставил дату моей смерти». «Размазывая слёзы, скомкала портрет, сунула в сумку, вернулась в спальню, сорвала со стен все портреты». То есть получается, что он её привёл в спальню, где портреты уже висели, и тогда она не обратила на них внимания. Ну ладно... «Сложила их в середине комнаты...» — очень, кстати, корявый оборот, «в середине комнаты». «Юркнула в кухню за спичками». При этом нигде не сказано, что она одевалась. Ведь она же вся... Описана масса мелких движений: скомкала портрет, расправила портрет, в сумку сунула портрет; но, простите, что она трусы натянула — этого нет, она продолжает всё это делать голая, и, кстати, когда она убегает, так и не сказано, что она оделась. «Я спасу тебя, Женька!» Ура, значит, поджигает. «Нет больше Женечки, умерла».

Свой портрет она сохранила, начинается следующая сцена. Один к одному всё с того же кинофильма «Голод». «7 июля 2008 года...» Прошло, соответственно, тридцать с чем-то лет, или даже сорок... так, там был какой? 76-й. Значит, 24 и 8 — 32 года прошло. Эта самая главная героиня так же точно, как героиня фильма «Голод» по-прежнему молода, прекрасна, ей восемнадцать лет, художник этот злобный куда-то делся и исчез... Помните, в фильме «Голод», подлинные вампиры, как только новые инициированы, сразу превращаются в стариков, рассыпаются кучей глины. Очевидно, этот злодейский художник рассыпался. Теперь вопрос: за счёт чего она, ваша героиня, поддерживает свою вечную юность? То ли за счёт портрета Дориана Грея, то ли, так сказать, теперь она кого-то отлавливает и... Очень уж много с вампирской этой историей у вас параллелей, и, значит, конец тоже начинает проситься на вампирскую тему. Но пускай, пускай я не смотрел этого самого фильма, и, значит... Я очень мало фильмов смотрел, это несчастье ваше, что я его видел. Пускай я не стану думать на вампирскую тематику, но всё-таки: с чего бы она теперь живёт вот так? Значит, можно было у этого самого художника его чудеса повернуть на добро: рисуй портреты, вырезай потом аккуратно ножничками даты жизни — и отправляй в жизнь прекрасных, вечно юных людей. Но он-то их до этого убивал!

Ну и... заканчивается... ничем. Да, вот я живу, и знаете, мне хорошо жить восемнадцатилетней, в кайф.

Из аудитории: Можно вопрос? А проблем у неё нет?

С. Логинов: Она переехала в Москву, где никто не замечает, что человек не стареет. Наверное, она меняет квартиры постоянно. Если уж вспомнить, вот эта самая вампирша, она была очень богата. Очевидно, всякая девочка семнадцатилетняя, обретя вот эту способность, становится чрезвычайно богатой. Это вопросы не ко мне.

А. Кубатиев: И ещё один дурацкий вопрос: она ведь была очень талантлива, то есть она должна была оставить след, то есть должна быть заметна. Это ведь прямо противоположно тому, что...

С. Логинов: Ну, дело в том, что кроме объявления о том, что она пишет талантливые... — «В чём твой талант?» «Я стихи пишу» — более мы не получаем никаких свидетельств талантливости героини. Мы просто получаем, что «А вот она теперь тридцать лет прожила». Может, она продолжала семнадцатилетние стишата писать, но, во всяком случае, поэтом знаменитым она не стала, мы об этом ничего не видим. Она просто живёт в своё удовольствие и время от времени задумывается: так кто же был тот, который мне вот так встретился и меня так удачно, простите, лишил невинности? Точка, все пляшут и поют. Рассказ повисает и оказывается ни о чём. Вот его основная беда.

Но, поскольку были вот эти самые зелёные строчки, были удачные вещи, это значит, что вы чувствуете слово. Вот теперь ещё попытайтесь чувствовать сюжет — раз, психологию — два.

И третье: каждый частный случай имеет право на существование. Но для того, чтобы частный случай был внесён в рассказ, в произведение — этому должны быть какие-то ещё дополнительные обоснования. У вас есть частный случай, который просто так сообщается, «потому что так было». Был я ещё мальчишкой, на ЛИТО университетском читают рассказ: там парень, девушка, у девушки брат. Брат и сестра вот эти вот, они очень любили друг друга, между ними разница была всего в четыре месяца... И народ вскидывается: «Это как это — четыре месяца между родным братом и сестрой?» На что автор встаёт и говорит: «А вот, такие вещи бывают». Бывает, что женщина забеременела, но у неё продолжаются месячные, так называемые «месячные из-под плода», такое иногда случается. И при этом она может через несколько месяцев забеременеть второй раз. Правда, когда первый ребёнок будет рождаться, у второго, как правило, случаются выкидыши. Но один раз на 20 000, 30 000 или 100 000 родов, тем не менее, выкидыша не случается, и спустя два, или три, или четыре месяца женщина рожает второй раз. Медицина знает такие случаи. Но. Для рассказа вот того это было абсолютно неважно, между ними могло быть два года, или пять даже лет разницы... ну, пять уже, кто-то из них уже сильно старше... погодками могли быть, или близнецами могли быть, что угодно. Это было неважно. Была всунута в рассказ лишняя сущность. Лишние сущности — особенно рассказ — не выдерживает. Либо это чем-то оправдано, либо отложите этот любопытный биологический факт для какого-нибудь другого рассказа. Вот, в частности, это я как раз говорю по поводу... Была, наверное, такая учительница, но для вашего рассказа это лишняя сущность.



8

С. Логинов: (О В*** Р***) Человек, умеющий писать, человек, которому я с большим удовольствием помечал строчечки зелёным («да, вот хорошо сказал»), и человек, который — у меня возникло ощущение — не очень понимает, а что вот с этим «умею писать» делать. Вот с самого начала... Рассказ ***. Фантастика? По классификатору «Фантлаба» это скорее «магический реализм», поскольку до психоделики не дотягивает, сюрреализма тоже нет.

Весь сюжет: дачник ночью в домике — а комары жужжат. Кто спал, тот знает, какое это безобразие. И автор нас чётко, хорошо, как полагается, с самого начала первыми же фразами вводит в суть дела. Значит, «ночь выдалась на редкость жаркой, душной», «пиво давно закончилось, телевизор накрылся», всё, безнадёга... И вот замечательная красивая фраза: «рядом, в почти осязаемых кубометрах мрака...» — вот это уже хорошо, даётся объём, всё, создан образ, — «...сочувственно стонал комар». Да. Комар ночью в темноте... меня комары не кусают — но когда он, сволочь, жужжит — это плохо. Описывается с большим вкусом, как герой бьётся с комаром. ««У-у-у-у-у-у...» «Кровушки хочешь?» — перевел Николай. «У-ю-в-в-и-и-и!» — ответил комар почти по-французски. И впился в ухо». То есть стиль хорош, приятно, всё замечательно. «Сука! — безошибочно определил Николай пол насекомого». Конечно, сука, потому что комары мужеска пола не кусаются. Всё понятно, всё замечательно.

Дальше появляются некоторые недостатки. Слишком рано и слишком «в лоб», тем более для такого короткого рассказа, начинает автор создавать негативный образ своего дачника. Вот страшный образ комариного... этого самого, комариной штуки — создан сразу и удачно. А здесь он вскакивает... «брезгливо отёр пот с рыхлой туши». Ну за что же так? Мягчей надо, мягчей, постепенно...

А. Кубатиев: Само действие: представляешь, как он отирает всю тушу?

С. Логинов: Само действие. Ведь читатель-то себя уже как бы совместил с этим героем. Вот я, предположим, вскакиваю в ночи — ну да, потный, жаркий, да, разумеется, — но я никогда о себе не скажу: «туша»... хотя уж у меня-то есть... с чего отирать пот. И вот эта штука начинает: «А! Автор здесь — против героя!»

В.Р.: Ну, под конец...

С. Логинов: Вот автор может героя довести до чего угодно, вплоть до того, что в сортире утопить — но автор не должен быть против героя, не должен.

Так. «По животу бить оказалось удобнее, чем в ухо», когда комар начинает... Да, действительно. «Но едва ли приятней». Нет. (Сильно хлопает себя по животу.) А вот по уху я себя так не рискну. Так что — не пробовал автор...

В.Р.: Смотря куда попасть. Если поддых, то...

С. Логинов: Не пробовал автор раздеться и в душной комнате, в темноте ловить на себе комаров. Не пробовал. Да, по пузу бить удобнее — и легче. Не дай бог вот по уху себя саданёшь — плохо будет.

А. Кубатиев: Звону на полчаса и, так сказать, чувствуешь себя в лёгком нокауте.

С. Логинов: Угу. В***, лишние слова сами вычеркните. Особенно притяжательные местоимения. Так, вот опять хорошая фраза. Когда у него перегорают пробки, нет ничего, комара не поймаешь, и вот он находит свечки и спички: «Огонь, хвала Прометею!» Хорошо, хорошо. Вот тут начинаешь опять сочувствовать герою, всё-таки автор не окончательно его избивает. Ну, замечательно. Красивые слова, что комар «вальсирует в воздухе».

Понятно, о чём идёт речь. Товарищ ночью мечется по дому, пытается этих самых... двух-трёх, больше ведь не надо, туча комаров... к чему этот хоррор? Ну, здесь у него штуки четыре-пять.

В.Р.: Три.

С. Логинов: Три. Вот как раз тот самый идеал, когда три комара доводят человека до сумасшествия. И вот когда... — ну, пришлось мне отбрасываться от недоброжелательных фраз, я их вычеркнул бирюзовым цветом, но продолжаем сочувствовать герою — и когда он хватает швабру, или когда он начинает отмахиваться от комаров простынёй — ясно: боже мой, ведь не поможет простыня, да что ж ты делаешь, положь швабру, адьёт! Не торопясь бить надо, ты дай ему присосаться, ты потерпи, а потом — чпок! — насмерть. А он, дурак...

В.Р.: На живца он его уже ловил.

С. Логинов: Он на живца ловил, пытаясь под одеялом скрыться, выставив маленький кусочек. Вот это — это никогда не помогает. Никогда, поверьте человеку...

В.Р.: Помогает! Я ловил, и у меня помогало много раз.

С. Логинов: Это можно поймать и убить отдельного комара. Но от комаров это не помогает.

В.Р.: Желательно, около уха. Чтобы слышно было, как он пищит.

С. Логинов: Так вот, помогает реально от комаров — таки да, зажечь свет, обойти, сидящих на потолке поснимать...

В.Р.: Всосать их пылесосом.

С. Логинов: У меня нет пылесоса. Который вот так летит — аплодисментами (хлопает) аки моль — и вот это — это помогает. Минут на десять. Потом через какие-то щёлки новые приползут. Но за десять минут надо успеть уснуть.

А. Кубатиев: Ну это гиперболизация хорошая, доведение до абсурда.

С. Логинов: Да. Вот доведение до абсурда автор нам делает — размахивание сначала простынёй, когда читатель хватается за голову и говорит: «Братец, да ты же сейчас до плохого дойдёшь!» — потом расставление массы свечек... По уму свечку надо было ставить одну, и тогда они к свету потянутся, и там можно отловить. Этот дурак уже ставит много свечек, и мы знаем: «Братец, дело закончится худо». Дом, в котором стоит десять горящих свечей и носится адьёт со шваброй, — обречён, обречён изначально. В дом придёт зло. Здесь автор сделал хорошо. Нам жалко героя.

Ну и кончается тем, что он, гонясь именно за самым главным комаром, не удовлетворяется тем, что выгнал его в сени, гонится за ним туда — а там их много других, много — гонится за ним до туалета и с разгона... Я не знаю, что там за досточки в этом туалете. Обычно на туалет идёт половая доска, или «сороковка», по меньшей мере, либо «семидесятка», которую танком не проломишь. Очевидно, именно на этот случай. Но автор выстроил свой туалет из ящичных досочек, из не знаю чего. Бедный герой с размаху проваливается в очко, проломив, соответственно, дырку. Да, здесь хорошо сказано, что «центнер на бреющем полете — не мелочь», и поэтому мы в это верим, хотя элементарнейший расчёт — где там наш сопромат? — показывает, что не получится. Но мы верим, это фантастическое допущение автора.

А вот он туда падает. И тут уже понимаешь, что получает он поделом. Потому что туалет не выгребен. Потому что под домом оказывается яма такая, в которой возможно утонуть. Под настоящим деревенским домом такие ямы не делаются, потому что жить в этом доме будет нельзя. Но здесь вот есть.

И вот тут опять у меня появляется радостная «зелень», потому что автор сумел лаконично описать переживания товарища, который вмазался... в то, во что он вмазался. «Чуть трепещущая опарышами жижа...» Всё, картина создана. «...Доходила ему до грудей» — вот не надо было там «тушу», здесь всё сказано. Мы знаем, что центнер, мы теперь видим, что это рыхлый центнер. «До грудей».

А. Кубатиев: Я бы добавил: «отвислых». (Смех в аудитории.)

С. Логинов: Так. Не учи. Не порти человеку нарождающийся тонкий вкус.

А. Кубатиев: Нет, это ещё тоньше, до этого дорасти надо.

С. Логинов: И тут же немедленно идут лишние слова. «Если что ещё и». Не странное ли словосочетание?

В.Р.: «Ещё» убрать.

С. Логинов: «В глубинах из окончательно перебродившего отстоя». Во-первых, не может быть «окончательно» — он ещё вчера только или перед сном туда сходил и туда добавил нечто, что не успело перебродить. А если уже перебродило — это уже тогда не интересно, там уже опарышей не будет. Так что лишние слова, лишние.

В.Р.: В глубине — перебродивший, сверху — ещё свежий. Он же разделяется. Сантехнику поверьте.

С. Логинов: А я ежегодно разношу это дело по огороду. (Смех в аудитории.)

А. Кубатиев: Какая красотища...

С. Логинов: Два специалиста... (В аудитории становится шумно.)

В.Р.: ...маленькая дырочка, здесь — глобальный колодец...

А. Кубатиев: ...не хватает биофизика, который в этом выискивал бы...

С. Логинов: Откуда в деревенском доме глобальный колодец выгребной, к которому надо подгонять цистерну?

В.Р.: (Смеётся, говорит что-то про старые усадьбы.)

С. Логинов: Не знаю, этого не сказано. Мы можем представить себе дачный домик, мы можем представить деревенскую избу. Либо нужно показать, что это старая усадьба, или что он живёт в бывшем детском саду, где не вывозилось...

В.Р.: Это была локальная шутка...

А. Кубатиев: Ну это можно допустить, в конце концов.

С. Логинов: Ладно, можно допустить. А вот последний раз, когда... раз, два, три, четыре, пять, шесть восклицательных знаков, и ничего больше, — «взревел Николай страшным, вибрирующим басом» — либо здесь можно поставить многоточие и один... ну или, если вы очень любите восклицательные знаки, — три восклицательных знака... либо можно было попытаться написать что-либо нечленораздельное, не знаю, не буду подсказывать, и то, и другое не самый лучший вариант. А одни восклицательные знаки, напоминающие заборчик — это... если те варианты, которые я предлагаю, они нехороши, то этот совсем плох. Он ещё хуже. Вот так вот, что именно «взревел он» — подумать и сделать.

Ну и, понятно, бедняга сидит, вместо того, чтобы как-то там пытаться, стенки нащупать, вылезать, он думает: «Только бы, чтоб не засосало, главное не шевельнуться», — хотя надо бы выпростать руки и так по поверхности немножко... так действует человек, который намеревается спастись. А этот намеревается всё-таки прикончить комара. И вот эта идея доводит уже рассказ до полного сюрреализма. Хорошо сделано, когда в конце вот такая вот сюрреалистическая штука: комар на его измазанную дерьмом плешь пикирует — и он — бомс! — и вбивает себя с головой туда. Конец, хэппи-энд, все пляшут и поют.

Рассказ за небольшой стилистической правкой вполне закончен в своём безобразии и может быть напечатан в любом издании, которое согласится с сортирной тематикой. Да, действительно, сделано очень сочное, хотя очень неаппетитное описание, он короток, он энергичен, мускулист. Требует небольшой стилистической правки, с которой В*** справится. Ну а в остальном... хорошо.



9

С. Логинов: А вот второй рассказ — беда, можно сказать. Так... а где он у меня, второй рассказ?..

В.Р. (разбираемый автор): Хе-хе-хе.

С. Логинов: Тихо. Вот он, ***, я его просто не включил, сейчас включу. А вот второй рассказ — увы и ах. Вроде бы построен точно так же: короткая штучка, в которой взяли и умерли. Тоже вот здесь короткая штучка, и товарищ сам себя утопил. Но мы видим — в первой — как он до этого доходит, и, в общем-то, он получает, что хотел. Здесь — какой-то северный посёлок... во всяком случае, северное сияние объявившееся никого не удивляет... Живёт товарищ — и вдруг обнаруживает, что в доме холодно, чем больше печку топит — тем большим холодом от неё веет, а на улице северное сияние, и там тепло, снежок хрустит... и выскакивает, и видит, что другие люди бегут, причём друг дружку рубят, табуретками убивают, и все бегут, бегут туда. И один только заинька был паинькой, и не нявкал и не зявкал... под капусткою сидiв, по-зайчачьи булькотiв... Фельдшер — вот, фельдшер, вот, я посмотрел, как его... И говорит, что это Полярная звезда время от времени взбешается...

В.Р.: (Запись большей частью неразборчива, передаю общий смысл.) Это из статьи, «Наука и жизнь», «зов Полярной звезды», известное явление. Когда полярное сияние вызывает достаточно мистическое воздействие — это случаи реальные — на природу человека. Человеку может так взглючнуться, что он и пойдёт себе на север, к Полярной звезде...

С. Логинов: Это может быть и из-за темноты, из-за чего угодно. Человек, живущий в экстремальных условиях, может глюкнуться реально из-за чего угодно. И соответствующая пресса может написать это и представить вот так. Всё хорошо, автор фантаст, написал вот так, что теперь все глюкнулись и, подобно тому, как лемминги в море идут, так эти босиком по снегу бегут за Полярной звездой, одному кажется, что там рубины падают, другому кажется, что там, наконец, тепло, третьему ещё что-то кажется... И единственного фельдшера, который разбирается в происходящем, стукнули табуреткой по голове. Точка.

Вот эта самая точка вызывает резкое недоумение. Ну хорошо. Суть рассказа: жили-были люди, потом на них шмякнулось, и они умерли. Это рассказ? Это не рассказ. Мы ничего не знаем об этих людях, мы ничего не знаем, как они дошли до жизни такой, заслужили ли они тем или иным способом эту, так сказать, мясорубку, которую устроил им автор. И что из этого дальше следует? То есть фактически нам дали маленькую людоедскую картинку, и говорят: «Наслаждайтесь». Тот, кто не хочет наслаждаться... Да, написано довольно прилично, я даже здесь, прочитавши, потом не стал выбирать конкретно — вот это слово, может быть, не очень удачно, а вот это очень удачно. Написано весьма пристойно. Но зачем этот рассказ написан? какая в нём человеческая составляющая? что отзовётся в душе родственным и близким?.. Далеко не все зимовали в тундре. Все вот эти самые глюки помрачённого сознания — чужды. С комаром в одной комнате зимовали (sic) все, и картинка становится ясна, близка, родна, и дальше, когда она доходит до сюрреализма, мы её воспринимаем — получился рассказ. Здесь — исходник чужд, и, значит, нужны люди, их проблемы и объяснение, почему вдруг их так съело. А этого ничего нет, и получилось, что и рассказа как такового нет. То есть это неудача.

Ну и диалоги... Зачем эти диалоги? «Повара не видал?» «Видел. Он Толяна зарубил». «Клёво. Нам больше достанется». «Чего?» «Рубинов». Ну... Я б сказал, что делать с этим рассказом. Но поскольку рассказ на две странички, то... мне тоже доводилось, да ещё, наверное, и доведётся в будущем писать рассказы на две странички, которые оказались неудачными.

В.Р.: Подождите. У вас на какой фразе заканчивается? Слово? Последнее?

С. Логинов: «Врёт фельдшер!»

В.Р.: Ну, всё нормально.

С. Логинов: «Врёт фельдшер!» Единственный человек, который разобрался, в чём дело, и никуда не...

В.Р.: Я думал, действительно на том моменте, где его табуреткой зарубил, а остальное как бы...

С. Логинов: Нет, «врёт фельдшер».

А. Кубатиев: Много таких рассказов и повестей, где человек остаётся один на всём земном шаре. Помните была чудная книжка детская «Пале один на свете»?

С. Логинов: Угу.

А. Кубатиев: Цыганова помнишь, «Птицелов»?..

С. Логинов: Цыганова? Да.

А. Кубатиев: ...где он идёт через зимний этот мир и не может до конца, не хочет верить, что он один остался. Полунина лучшая вещь была, «Дождь»...

С. Логинов: Какая «лучшая»?! Мы одновременно... я привёз свои «Часы» и Полунин свой «Дождь», он в половину того, что я в свои «Часы» написал, не сумел, а его вещь в четыре раза больше...

А. Кубатиев: Лучшая вещь Полунина.

С. Логинов: Но она же... всё равно...

А. Кубатиев: Не спорю. Но там, понимаете, зачем-то это всё есть. А просто нарисовать картинку, чтобы это всё было видно... Фантастика, она, к сожалению, мерзавка... в неё сам по себе заложен довольно сильный дидактический момент: если ты не поучишь чему-то, не выскажешься относительно чего-то — что-то не работает, видимо, какая-то существенная часть механизма. А самый ужас бывает, когда ты делаешь это прямо, как в «Карнавальной ночи», помните, когда он там редактирует клоунский этот самый номер, и говорит: «Вы прямо скажите: позор товарищу такому-то, который имеет половые связи на стороне». Вот. Чем непрямее здесь это делается, тем, как ни странно, это сильнее доходит.



10

С. Логинов: Теперь приходится... Моя culpa, где я потерял рассказы С***?.. Так, они есть там («там» — это на ноутбуке у В*** Р***, одного из участников мастер-класса, чьи рассказы разбирались чуть ранее)?

Т.С. (разбираемый автор): Да, они там есть.

С. Логинов: Два рассказа, очень разных...

В.Р.: Два? А у меня что-то один...

Т.С.: Нет, два, они в одном файле.

С. Логинов: В одном файле, да. Первый рассказ о том, что не бывает — или, наоборот, бывают — зряшные жертвы. Да, сразу скажу, автор... ну, это дико звучащая фраза: «автор писать умеет, словом владеет...» — пришли на мастер-класс — извольте выслушать.

Т.С.: Верю.

С. Логинов: Первый из этих самых рассказов — он очень гладко сделан, он очень хорошо вычитанный, во всяком случае... может быть, там можно к чему-то придраться, но при первых чтениях я не нашёл ни мусорных слов, ни откровенных штампов, ничего. А кое-что зелёным подчёркивал, и сейчас, поскольку зелёного нет (С. Логинов потерял файл рассказов Т*** С*** со своими правками и читает его на мастер-классе с чужого ноутбука, неправленый), примеров приводить не буду, здесь вам придётся поверить на слово, что у Т*** есть удачные фразы, которые показывают, что он понимает, что он делает. А вот рассказ сам по себе — вот по большому счёту уже как рассказ — оказывается... ну, не то, чтоб провальным, а каким-то пресным, никаким, рыхлым.

Сюжет следующий: врываются в банк грабители-дробь-террористы, которые понимают, что грабануть банк и уйти незамеченными не удастся, слишком близко полиция и всё остальное, а банк поэтому чувствует себя уверенно и прямо-таки просится, чтобы его грабанули. И они тогда решают: мы не просто его ограбим, мы его ограбим под террор, то есть возьмём заложников, потом стребуем вертолёт, благо что на ближайшей базе есть... Ну и всё это происходит, всё это описывается глазами одной из кассирш, к которой за минуту до этого подошёл странный человек с совершенно мне незнакомым именем. Наверное, это что-нибудь...

Т.С.: Джон Доу. «Джон Доу» — это термин, которым обозначается в США и вообще в Англии неопознанные трупы в морге.

А. Кубатиев: «Dead on arrival». «Прибыл мёртвым».

С. Логинов: Ага...

Т.С.: «Прибыл мёртвым», да. То есть неопознанные трупы, и на них вешается бирочка, и вместо имени пишется: «Джон Доу».

С. Логинов: Ага...

Т.С.: Вот поэтому аллюзия вот на это идёт.

А. Кубатиев: А если женщина, то Джейн.

Т.С.: Да, если женщина, то Джейн Доу.

С. Логинов: Ну вот. Ну не знаю я, так сказать, этого...

Из аудитории: Это повелось с давних пор, когда адвокаты тренировались, у них было для тренировки «Джон Доу» и «Ричард Роу».

Т.С.: Да, ну это очень давний такой термин, он в судебной, в адвокатской практике в США, в Англии, в англоязычных странах.

С. Логинов: Ясно.

А. Кубатиев: Ты слушай, слушай, мы тебя научим.

С. Логинов: Ну, вот это, так сказать, благодарю, потому что для меня многое было... Я видел, что многое завязано на это имя, но тем не менее. Хорошо, теперь я знаю, что это такое, но даже вот это моё знание рассказ не спасает.

Этот самый Джон Доу подходит, документы какие-то, хочет какие-то банковские операции сделать, а после того, как ворвались бандиты, он вместе со всеми заложниками лежит на полу, и так далее, и так далее, и так далее. Уже объявляют, что будут сейчас каждые полчаса убивать по одному заложнику — и даже... Удачный это приём или неудачный? Если этого не сделать, рассказ совсем оказывается пустым, если это сделать, то оказывается поступок и вообще само существование Джона Доу обессмысленным в значительной степени — потому что одного из присутствующих людей поднимают, подтаскивают к стеклянной этой витрине, чтоб его видели снаружи, и стреляют ему из пистолета в голову. Первый труп есть. Полиция идёт на контакты, обещают ещё дополнительно денег, кроме тех, что взяты уже в банке, уже летит вертолёт, а этот тем временем хватает следующего, эту самую девчонку: «Ну что? Сейчас буду её стрелять, или может быть кто-нибудь тут желает...» — фраза какая-то не очень естественная, но она понадобилась автору. Так вот, беда, когда автору понадобилась такая фраза, и герой послушно эту фразу произносит. Ну ладно, это не очень насилие, тем более что данный герой-бандит не есть герой, не есть персонаж, мы ничего не знаем о его психологии. Вот он появился, это действующая функция, и как эта функция авторский произвол она терпит безболезненно, произносит нужную фразу — и тут встаёт это Джон Доу и говорит: «Ну давайте меня следующего».

К тому времени операция по спасению заложников входит в решающую фазу, но бандит успевает нажать на курок и Джону Доу вышибить мозги. Всех остальны спасают. То есть таинственный Джон Доу спасает фактически одного человека, одну эту самую девушку. После чего полисмены обнаруживают, что у человека на руках водительское удостоверение, у человека на руках там... ну, в общем, всё, что там у американцев заменяет паспорт, если он не уезжает, вот этот весь набор документов: страховка... что ещё там?

Т.С.: Медицинский полис. Там я смотрел...

С. Логинов: Да-да-да, здесь совершенно чётко ясно, видно, что Т*** в курсе дела, там нет ни комсомольского билета, ни паспорта, и не предполагается. Всё замечательно. А вот ни в одной базе данных этого товарища нет. Появился откуда-то, и вот он теперь с незарегистрированными документами неопознанный труп.

Почти точка. Потому что к рассказу есть вдруг такой маленький... как бы это сказать... аппендикс, что едут какие-то товарищи и говорят: «А тут вот нехорошо ездить, тут часто автобусы грабят», и прочее — но некто по имени Джон Доу всё равно садится в этот опасный автобус. Тот ли это тот самый Джон Доу, неубиваемый человек, либо кто-то из людей прежде живших вдруг превращается в Джона Доу, или же конденсируется таковой из...

А. Кубатиев: ...некроинформации.

С. Логинов: ...некой информации...

Из аудитории: «Некро-«, «некро-«.

С. Логинов: А может быть — наоборот.

А. Кубатиев: Кстати, термин существует.

С. Логинов: Я знаю этот термин, но вряд ли из некроинформации будет конденсироваться человек, который своей гибелью спасает.

А. Кубатиев: Позитивное существо.

С. Логинов: Да, некое позитивное существо. Так что из некой информации может быть он синтезируется, не важно, но важно, что есть этот Джон Доу, который опять-таки идёт, чтобы заменить собою, по-видимому, кого-то из погибших.

Мне рассказ показался невыстраданным.

А. Кубатиев: Конструкция.

С. Логинов: Да. Вячеслав Рыбаков называет такие вещи красивым термином «отумизм». Придумалась такая идея, и нарисовалась к ней иллюстрация. Не есть самостоятельная картина: в ней нет второго плана, в ней нет глубинных слоёв восприятия, это именно иллюстрация к какому-то положению. И в частности, вчера я совершенно не удивился, когда Т*** сказал, что это рассказ на конкурс под названием... как?

Т.С.: «Коллекция фантазий», кажется, я уже не помню, я на все конкурсы посылаю.

С. Логинов: Нет, что что-то... «не бывает...»

Т.С.: А! Тема была «Напрасная жертва».

С. Логинов: Да, что «не бывает напрасных жертв». На эту тему придумано вот это положение, к этому положению нарисована иллюстрация, и только. В результате иллюстрация есть, хорошо написанная иллюстрация, грамотно нарисованная иллюстрация — и в какой теперь её том поместить? Где тот текст, к которому?..

Т.С.: В какой-нибудь сборник, посерединке.

С. Логинов: Нет, конечно, это где-нибудь можно опубликовать. Этот рассказ не прославит автора. Да, он его, может быть, не опозорит, но в следующий раз, наверное, надо очень подумать — а стоит ли такого рода рассказ писать.

Т.С.: (Неразборчивая запись.)

С. Логинов: Ну хорошо, то есть это что-то внелитературное. «Жертва не бывает напрасной, — ответил его собеседник. — Кстати рад познакомиться. Меня зовут Джон Доу». И только.



11

С. Логинов: Следующий у нас рассказ ***. Вот тут вот забавная вещь — к сожалению, я сейчас этот текст... который я... без меток — чем ближе к середине, а особенно к концу, тем больше и больше было жёлтого цвета. Видно было, что свежачок вот абсолютный, начало рассказа вычитано — дальше просто автор не успел вычитать, вплоть до того, что на последних страницах попадались и опечатки, и грамматические ошибки.

Т.С. (разбираемый автор): Да, очепятки там есть, я согласен.

С. Логинов: Поскольку автор показал, что вычитывать он умеет и делает это хорошо, то...

Т.С.: Ну я ещё его вычитаю.

С. Логинов: ...когда вернётесь к этому рассказу — вычитайте. Конец рассказа не вычитан сильно.

Т.С.: Да я знаю, знаю. Совсем-совсем.

С. Логинов: Речь идёт от имени некоего, по-видимому, крестьянина, которого зовут странным именем Вуф. По идее, это первая реперная точка, которую ставит нам автор на свою концовку. Уже имя такое странное, в то же время звучит как с выдыханием.

Т.С.: Он там объясняет, почему его так назвали.

С. Логинов: Он не очень объясняет, может быть, мама дала, может быть, папа дала... Первый недостаток рассказа: чрезвычайно длинная преамбула. Ощущение такое, что автор уже писал, но ещё не очень знал, о чём. Он пишет про маму, он пишет про папу, о том, как папа погибал... Тут у меня некоторые сомнения, хотя чёрт его знает, как будет воспринимать мальчик гибель отца на охоте, когда отца распарывает кабан.

А. Кубатиев: Могу сказать. Дело в том, что... прошу прощения, дело в том, что мне довольно много пришлось работать с психологами и детскими психиатрами. Страшнее такие вещи взрослые переносят. У детей эта информация... все эти сказки, которые вы видите в американских боевиках, в триллерах, вернее, где там мальчика изнасиловали — он потом всем за это мстит... У детей это настолько глубоко уходит, настолько компенсируется мощно, что они порой даже под гипнозом эти вещи вспомнить не могут.

Т.С.: Ну, так и есть, он так спокойно относится, мальчик.

С. Логинов: Мальчик относится к этому спокойно. А вот один чисто психологический момент ошибочен: когда прёт вот эта самая опасность на тебя, она кажется гигантской, она кажется много больше, чем есть на самом деле. В состоянии психической вот такой вот травмы может десятилетний ребёнок показаться двухметровым гигантом, и так далее, и так далее. Я наблюдал такие вещи и потом удивлялся, скажем, встретив одного и того же человека, который мне в момент сильнейшего стресса показался кем-то... я даже не думал, что такие вот чудовищные люди под два с половиной метра, всё своими телесами закрывающие, существуют — а потом, когда увидел в обычной обстановке, то выяснилось, что в нём метр шестьдесят. Вот. Хотя телеса были...

Т.С.: Маленький садист-уголовник?

С. Логинов: Да, маленький садист-уголовник жертве может показаться гигантом. И когда ребёнок смотрит, как отца вспарывает кабан — этот кабан, по идее, должен ему показаться не маленьким, который, тем не менее, вспорол, а очень даже огромным. Вообще трудно сказать, как ребёнок на это будет реагировать, и почему он как бы между делом рассказывает эту историю, которая потом не вспоминается, никак не выносится, ничего далее не играет. Трудно сказать. У меня ощущение, что это лишняя сущность.

Т.С.: То есть там их много тогда. Там же он будет на три страницы рассказывать про себя.

С. Логинов: Вот-вот-вот, я и говорю: чудовищно длинная преамбула. Что-то рассказать необходимо. Но отбор необходимого надо провести жёстче. Очень длинно. Рассказывается, какая у него будет девушка, какая у него что... Кстати, «я  бросил отца в лесу», а когда принёс, там уже был только голый скелет, когда привёл людей.

Т.С.: Так там же фэнтезийный немножко мир, там же поясняется: термитики какие-то. Почему бы и нет?

С. Логинов: Почему бы и нет? А вот это, по-моему, лишняя сущность — что оставили мёртвое тело в лесу, и через четыре часа остался хорошо обглоданный скелет. Либо эти термитики должны, опять же, как-то где-то играть, либо они оказались лишней сущностью. Ну ладно, вот он прожил здесь, вот он ходит в школу, вот он учит плотницкому искусству, всё хорошо — и я думаю, нам начинают бытовой рассказ. А на самом деле к рассказу всё это отношения не имеет. Значит, невеста, которая тайком от родителей... Вот.

А имеет место, имеет значение следующая вещь: что наш герой любит ходить по горам. Он следопыт. Он знает, он умеет, для него там нет никаких опасностей. Когда местные говорят о том, что где-то в горах водится дракон — ну, где-то в горах водится дракон, исполать ему. Дракон может точно так же и в деревню прийти и всех схавать, так что... ну чего там, всё равно он гуляет по этим горам. Он дракона не боится. Время от времени появляются всевозможные охотники на дракона — вот у нас пошла уже фантастика — которые уходят в горы, возвращаются ни с чем, а некоторые не возвращаются, некоторых находят погибшими от разных естественных причин, а некоторых не находят и начинают говорить, что их съел дракон. Вот, всё хорошо, всё хорошо, до тех пор, пока не появляется некая бригада драконоборцев — группа товарищей, которые решили драконом заняться всерьёз. Кстати, занимаются они драконом вовсе не всерьёз, они нанимают нашего героя по имени Вуф проводником, и дальше он, ни разу не видавший ни дракона, ни его следов, никаких, так сказать, признаков этого дракона, тем не менее, их ведёт. По идее, раз они так собрались, у них должен быть план...

Т.С.: Они ж не за драконом пошли.

С. Логинов: М?

Т.С.: А не понятно, что они не за драконом пошли?

С. Логинов: А вот это не понятно.

Т.С.: Там, между прочим, рассказывается, в чём у них... У них у всех проблема в голове.

С. Логинов: Вот сейчас я к этому как раз и перейду. Если они идут за драконом, то у них должен быть план, как его ловить, и проводник им нужен, постольку поскольку он быстро приведёт их, предположим, если им надо в ущелье, или к речке, или ещё куда-то, он легко выведет их оттуда, когда они дракона поимеют, он подскажет, где, и как, и чем легче питаться, если у них кончится жратва и придётся переходить на сколопендр... этот товарищ умеет там, у него...

А. Кубатиев: ...техника выживания.

С. Логинов: ...техника выживания на высоте, вот эти самые ужасные вот такой величины сколопендры, сороконожки, которые вызывают чувство отвращения, брезгливости, страха у остальных — он её — тюк! — камнем, а потом умеет шкурку поободрать, чешуйки, кишечки выпустить, и там найдётся энное количество мяса, которое можно есть, и даже, в общем-то, не самое плохое, хотя именно в этот момент в рассказе он вроде бы малость этой сороконожкой потравился.

А вот далее возникает следующий странный вопрос: помимо того, что у группы нет плана охоты за драконом, а просто идти... Куда? А вот куда этот поведёт. Ну, я поведу на соседний хутор, там вдовушки неплохие... Нет, он ведёт их зачем-то в горы и конкретно по горам куда-то очень целенаправленно и мучительно тащит. А далее на нескольких страницах описывается, кто идёт за драконом. Идут тринадцать уголовников. Каждый — этот там многократный убийца, эти убийцы такие-то, эти такие-то, этот вор, этот вор, этот ещё кто-то — то есть идёт туда откровенная уголовная банда, которой этот дракон — любому из них — пофигу, если он не обещает либо прощения перед властями, либо чего-то ещё, то есть вполне конкретных вещей. Идут ка-анкретные ребята, которым от дракона если и надо, то что-то ка-анкретное.

А. Кубатиев: Клад, клад. Драконий клад.

С. Логинов: Если бы они шли за драконьим кладом — я бы понял.

А. Кубатиев: Нет, ну это вот обычная такая мотивация в литературе «фэнтези» — если дракон, то клад, самая простая, самая банальная, женщины очень любят такие.

С. Логинов: Нету там ни одного слова о кладе, ничего. Нету. Они идут неясно зачем, совершенно непонятно, зачем им этот дракон.

Т.С.: Так они и сами не знают, зачем они туда идут.

С. Логинов: Они сами этого не знают. В таком случае автор должен особенно хорошо мотивировать и пояснить, чтобы не сейчас Т*** С*** объяснял мне, трижды прочитавшему этот рассказ, что они сами не знают — а чтобы я ну хотя бы при втором прочтении это понял. А этого было не понять. Значит, автор с этим не справился.

Зато потом, во время одного из привалов говорится: а драконы — они, вот, существа такие, они могут, скажем, заснуть на сотню лет или, там, на сколько-то, а могут заснуть, проснуться и, проснувшись, забыть. Ведь дракон же может взять и превратиться в кого-нибудь — вот хоть в скалу каменную, или, там, в горного барана, или вообще в куклу. А проснувшись — забыть, что он дракон, а вовсе не кукла.

А. Кубатиев: У Ле Гуин есть чудесный рассказ, когда дракон — сосед, обыватель оказывается.

С. Логинов: Ну вот. И вот на этом самом месте красным я сделал пометочку... Какую пометочку я сделал?

А. Кубатиев: Дракон — это Вуф.

С. Логинов: Вот-вот. Я написал: «Дракон — это проводник». И сразу тут же совершенно однозначно играет имя: «Ву-уфф!» — пошло пламя. Что дракон — это Вуф. Вот на этом месте, ещё прежде, чем они первый раз обнаруживают следы дракона.

Следы дракона ходят кругами, кругами, кругами вокруг их лагеря. Засыпают герои, сторожа в самое неподходящее время. Сначала все остаются живы, просто с большим трудом их приводят в чувство — которые сторожа, которые могли видеть дракона. Потом начинают погибать, погибать, погибать — ну и, наконец... кончается тем, что проводник Вуф вспоминает, что он дракон, и объявляет: «Мой коготь быстр...», вот эта красивая фраза...

Т.С.: Она взята из стихотворения откровенно, чужого. Цитата.

С. Логинов: ...которая взята откровенно из чужого стихотворения. То есть. Мотивация героев сделана плохо, слишком рано оказывается раскрытой интрига, нет никакой в результате хорошей концовки. Почему всё это случилось? Потому что рассказ написан второпях. Обидно, ибо мы видим хорошую, профессиональную руку человека, который умеет поставить фразу, который может написать сцену, у которого получается диалог... Ну чего ещё? — осталось выстрадать рассказ и написать его несуетливо, неторопливо. Не к конкурсу, не к сроку...

Т.С.: Если не к сроку, я вообще ничего не пишу никогда. Этот рассказ я писал даже не к конкурсу, я просто сказал: «Так, мне нужен послезавтра рассказ». Иначе я вообще не написал бы, его бы и не было.

А. Кубатиев: Самое трудное, когда вот такая вещь появляется — отложить её на месяц, на два, а потом над ней поработать. И вот такого кайфа, который испытываешь, когда вот ты его чистишь, сгоняешь, и когда он начинает гранями, наконец, играть — я другого такого кайфа не знаю. Никакой секс не сравнится.

С. Логинов: Кайф действительно потрясающий, причём здесь есть два способа работы. Первый способ: набросать «рыбу» — вот, скажем, тут типичнейшая «рыба» — потом додумывать, переделывать, перелопачивать, вскрывать, рёбра наружу выворачивать, в общем, всё переделывать. Я, например, так не умею. Я, прежде чем начать писать первое слово, буду ходить, держаться в разных положениях за голову...

А. Кубатиев: «Размозолив от брожения», как сказано у Маяковского.

С. Логинов: Вот-вот-вот, размозолив. Говорить, повторять, обыгрывать какие-то фразы, обкатывать диалоги, и прочее, и прочее, — и сяду писать первое слово к тому времени, когда всё будет в голове. В особенности последняя фраза. Романы так, к сожалению, невозможно написать, поэтому я так долго не писал в своей жизни романов, но рассказы я так пишу до сих пор. Пока рассказ полностью не сформируется — я не сяду его писать. И второй вариант — вот то, что говорил Алан. Какой из них лучше, какой хуже? — оба лучше. Вот какой подходит для склада вашей психики, тот и надо использовать. Но в любом случае вот так вот «а сяду-ка я да напишу рассказ за три дня!»...

Т.С.: Иначе я не умею. Если я себе срок не поставлю — я ничего не напишу.

С. Логинов: Каждому своё. Но тогда вот вы написали, а вы теперь эту вещь не бросайте, а крутите-крутите-крутите-крутите — если можете вот так, как это делает Алан — пока у вас не станет нечто, принципиально отличное от Урсулы Ле Гуин, пока у вас не станет нечто... так, что здесь ещё-то?..

Т.С.: Ещё здесь недавно рассказ в «Полдне» вышел на ту же самую тему. Я не читал его до того, как написал.

Из аудитории: И Сапковского можно сюда же.

С. Логинов: Тут что-то мне ещё очень мощное такое попадалось, не вспонить.

Т.С.: «Сердце ангела».

С. Логинов: Вот этой вещи я тоже не читал.

Т.С.: Это не вещь. Это роман, но он не переводился на русский, по-моему. (Дальше неразборчиво.)

С. Логинов: Так вот, до тех пор, пока не уйдёте от вещей, которые вызывают вот эти ассоциации — тоже нельзя бросать работу над рассказом, вне зависимости от того, какой именно методикой работаете.

А. Кубатиев: Тут ещё один момент есть, опять вы можете решить, что я маниакален — ну, до известной степени, конечно, — в особенности у не-филологов это очевидно. Дело в том, что уже довольно много типов рассказов наработано. Один из самых замечательных, скажем, — это кольцевая композиция, любил её, в сущности, Эдгар Алан По. Когда всё — на последний, максимум, абзац, минимум, на последнюю фразу — вдруг всё поворачивается. «И в залах воцарились Мрак, Гибель и Красная смерть». Всё. Очень любил О. Генри такие, вы помните, всё шло-шло-шло, вдруг как всё повернулось — и ретроспективно ты видишь, что всё было, оказывается, совсем не так, как ты начинал читать с первой строчки.

Есть другие типы. Знаете, очень много зависит от... Это уже профессиональное чисто, это нужно уметь, об этом вы должны знать, если вы пишете. Иногда бывает полезно для того, чтобы рассказ получился... Формы вам продиктует содержание. Вы увидите, чего не нужно, что отсечётся, что сократится обязательно. Вот подберите форму. Может, вы сами что-то новое откроете. Могут быть... Кортасар очень любит, когда всё из вот таких вот кусочков накроенное, и вроде бы между ними связи какой-то нет... Не вспомню я, сейчас у меня с памятью всё хуже становится, в одном из последних сборников «Азбуки» лучшего за год совершенно обалденный есть рассказ англичанина, который пишет почтовые открытки из чудовищного совершенно путешествия, из жуткой страны типа Тлёна этого самого борхесовского, и изображение открытки описывается, нарочито сухо так, совершенно так, не знаю, как робот бы описывал, — и что на обороте написано. А это всё какие-то куски дневника какого-то, описания какого-то последовательного, которое на этих открытках было...

Это такая мощная композиция, такая мощная вещь, я сам такое очень люблю: когда есть лакуны, которые воспалённое воображение твоё — воспалилось оно от того, что прочитано — оно начинает достраивать. И это иной раз бывает может даже и сильнее, чем ты прочёл. Воннегут говорил, что самая порнографичная в мире картина — это белая стена, на неё воображение проецирует что угодно. Вот такое вот есть.

Когда вы найдёте форму, когда вы найдёте кольцо, которое всё это скрепит, обрамление это может быть даже, не само по себе форма, знаете, очень многое становится ясно. Но для этого нужно немножко знать, почитать всё равно теорию. Бог с ней, она целиком вам не понадобится, но какие-то вещи для себя вы как мастер...Понимаете, как ремесленник: он с собой таскает кучу инструментов, большинство из них могут ему понадобиться раз в год — но они у него есть.

С. Логинов: Ну, вот это филолог говорит, филолог.

Из аудитории: Надо ссылки на теорию дать.

А. Кубатиев: Как химик ты бы мог сказать о более алхимических вещах.

С. Логинов: Нет, в любом случае, мне кажется, нужно прожить жизнь героя. Т*** это делает очень подробно. Но нужно ещё понять, зачем это всё делается.

Вспомнил я ещё одно произведение, которого вы не читали. Это только что мной написанный, ну где-то месяца два или три назад, перед самым отъездом сюда отправленный в «Если» рассказ, где тоже ищут проводника. Но там ищут двое магов, которые знают, что там что-то готовится. Они ищут человека, который точно их туда приведёт. Они его прозванивают и чувствуют: парень не чужд магии. «Как по-твоему, он белый маг или чёрный маг?» «Он ещё никакой. В нём собственной силы нет, но он хорошо ловит природные потоки». «Да? Значит, он нас выведет прямо туда, где надо». «Но ведь сам он там сгорит?» «Нет, он не сгорит. В последнюю минуту дадим ему пендаля, успеет уйти». Всё, договорились. Всё рассказано на первых двух страницах читателю. Дальше они идут, дальше всё происходит, рассказывается уже про вот этих вот путешествующих, что это один тёмный маг, другой светлый, которые обязаны друг с другом враждовать — а эти не враждуют. И поэтому у них получаются вещи, которые в одиночку ни светлый, ни чёрный маг сделать не могут. Кроме того, общестандартное про то, что магия гинет-гинет-гинет-гинет, и почему — неизвестно. Хотя если читатель внимательно читал Логинова и читал рассказ «Белое и чёрное», он может догадаться, почему это гинет, тем более что имя проводника то же самое, что и имя одного из героев в «Белом и чёрном». И, кстати, то же самое, что в рассказе «Большая дорога». Там цикл из пяти рассказов. Но любой из них...

Вот, кстати, об отношении к циклам: любая вещь цикла должна читаться совершенно самостоятельно от всех остальных...

А. Кубатиев: Золотые слова.

С. Логинов: ...и мы можем не знать ничего о первых трёх вещах, взяться за четвёртую, и она будет полностью понятна. Вот на чём я, так сказать, сильно ругался... Вот, скажем, берёшь Воху Васильева, «Ведьмак из Большого Киева»...

А. Кубатиев: Аппетитная вещь...

С. Логинов: Аппетитная вещь, хотя она не сильно написанная, но я выдернул, как выяснилось, третью повесть из цикла повестей, я её прочитал и — да, это вполне себе самостоятельная повесть. Я ничего не знал о том, что было до этого, и не очень ясно, а что будет потом, но, тем не менее, это завершённая вещь с начала до конца. И вот так же точно я выдернул из цикла Панова повесть какую-то: непонятно откуда, непонятно зачем, непонятно что.

А. Кубатиев: А вот это очень тоже мощная штука. Опять вот маниакальность моя заработала. Те из вас, кто литературой занимался, историей литературы хоть немножко занимался, знает, что были такие романтики — мощное течение, практически все литературы охватившее... Ну это, видимо, историческая форма мышления такая была. У романтиков, в особенности у английских... великолепно это делал Эдгар По. Английские романтики это очень любили, самый замечательный пример, наверное, «Кубла Хан» Кольриджа. Там была такая вещь: «фрагмент» это называлось, «поэтика фрагмента». Когда что-то есть в начале, что-то есть в конце, а вы видите только этот участок — но он такой мощи, он такой интересности, он такой вот, так сказать, светимости, что вам кажется, что и там, и там, и в начале, и в конце было что-то гигантское, судя по этому фрагменту. У Эдгара По есть такой чудный фрагмент, когда там кто-то плывёт между таким очень сложным архипелагом, и они должны приплыть к совершенно невероятному острову; и вот за каждым поворотом, всё ближе, ближе он становится — и вот он, наконец, открывается. Всё, на этом (рассказ) кончается. Знаменитый роман «Приключения Артура Гордона Пима» его, который ничем не кончается. А он и не должен был. А потом этот козёл Жюль Верн, к которому я, в общем-то, хорошо отношусь, он дописал конец, «Белый Сфинкс» называлась эта вещь. И это всё настолько жалко и ничтожно оказалось, потому что Белый Сфинкс оказался магнетитовой гигантской белой скалой, которая к себе влекла не только металлы, но и живых персонажей. Это же такая нищета философии. А когда вам надо до чего-то самому дойти, догадаться, и неизвестно, до правды ли вы дошли — это же кайф невероятный! Фрагмент — это тоже форма рассказа. Но, ребята, — вот тут надо уметь. Вот тут надо вот это вот чешуйку, которую вам показали, от мастодонта, и по которой вы как Кювье его должны восстановить, — нужно уметь эту чешуйку сделать.

(...)

Т.С.: Просто у меня другое вообще по методике писания. То есть я пишу очень быстро, я пишу, придумываю всё одновременно. Этот рассказ написан часа за два с половиной суммарно, причём от начала до конца. Это дикая скорость.

С. Логинов: Это, к сожалению, видно.

А. Кубатиев: Завидовать, только завидовать можно.

Т.С.: Я очень редко думаю и... (Смех в аудитории.) Это не шутка, это нормально. И очень не люблю править. Поэтому всякие эти «Грелки» — это золотое для меня дело. И, скажем так, если рассказ нужно сложно перерабатывать...

А. Кубатиев: При мне Андрею Лазарчуку звонил Дима Быков и жаловался, будто он стал медленнее писать. Ехидный Лазарчук его спрашивает: «Может, ты думать стал при этом?»

Т.С.: Я уже сказал что, мне проще написать новый, чем править старый всегда по жизни. И иногда получается новый удачно, а иногда нет.

С. Логинов: Но дело в том, что тогда, прежде чем садиться, надо очень тщательно продумывать.

Т.С.: Я так не умею вообще. Я придумываю по ходу, мне приходит в голову и...

А. Кубатиев: Нет, это красиво. Это вот привлекательно — то, что я слышу. Спонтанность эта вот — это завидно, конечно, очень. Но понимаете, это так подводит...

Т.С.: Но иногда...

А. Кубатиев: ...почти всегда.

Т.С.: Скажем так: из этого, если писать много, то из него небольшой... (неразборчиво).

А. Кубатиев: А это другой вопрос. А вот потом начинается другая проблема: можете ли вы отбирать? Вот сидит, так сказать, мощный толстый Витман, и я знаю, что он, в общем-то, пишет лучше меня, и легче меня, и быстрее меня, но я знаю, сколько у него вещей, которые он никогда никому не показал, которые у него валяются, которые он опубликовывать уже не будет... почему? — потому что вещь либо перезрела, либо он, что называется, потерял к ней интерес. Есть вещи, которые для вас будут упражнениями, и это надо понять.

С. Логинов: Экзерсисы. Я это называю «экзерсисы».

А. Кубатиев: Да, да, да.

С. Логинов: А ты знаешь, как обидно! У меня так редко бывают хорошие названия, и вот моя самая первая... нет, вторая моя повесть называлась «Царь велел меня повесить»...

А. Кубатиев: Названия у тебя все омерзительные.

С. Логинов: ...какое хорошее название — и какая ерунда получилась под этим названием!..

А. Кубатиев: Отложи для другой.

Т.С.: Меня был экзерсис на 32 авторских листа, который участвовал в семинаре Лукьяненко, — я его поставил красиво на полочку, он у меня стоит в распечатанном виде, я иногда до него дотрагиваюсь.

А. Кубатиев: «Унесённые ветром»: сидит Маргарет Митчелл вот такого роста, а рядом вот такая вот стопка рукописей.

Из аудитории: А Донцова со своими ста?..

А. Кубатиев: Ой, не надо про Донцову.

Т.С. (вроде): Донцова — это генератор случайных слов.

(В аудитории шум и веселье.)

А. Кубатиев: На ночь не надо. К сожалению, Т***, я, опять же, чувствую себя старым пердуном, это, конечно, очень тяжело, но иногда в этом интерес свой есть... Знаете, потом всё равно, хотя за это кровью приходится платить, мясом вот этим, как Синдбаду-мореходу эту птицу накормить приходится, становится понятно, что всё равно надо отбирать. Пока сейчас вот спонтанно всё это брызжет, это на зависть, это всё хорошо — но потом вдруг становится понятно, что брызжет-то по-прежнему брызжет, а вот вещество, так сказать, брызжет другое совсем. Вот. Если сейчас не научиться, не поставить себе какие-то требования, не поставить себе какие-то фильтры... хотя бы часть, не нужно слишком серьёзно об этом задумываться... Зачем это всё делается? Я повторяю: у фантастики, к сожалению, дидактический посыл очень серьёзный. Она, слава тебе, господи, не философская всё-таки проза... Философская проза — это служебный жанр, он служит, как сказано было, для иллюстрации определённых положений. Поэтому так неинтересно читать 98% утопий. Утопия — это служебное сочинение. Вот. Надо всё равно отбирать. С текстом надо всё равно работать, у слова законы, у него объективные законы, у него семантика... Семантика — это свечение; неправильно наложил свет на свет — вместо оранжевого у тебя получился грязно-фиолетовый. А грязно-фиолетовый действует на мозги даже тех, кто, в общем-то, не очень понимает, что он читает. Оценка складывается глубоко субъективная и, может быть, даже бессознательная, но она сложится, и у него от вас, от вашего текста начинает возникать совсем не то впечатление, которого вы хотели. Мы не можем прогнозировать, что мы на самом деле написали, но процентов на семьдесят это возможно.

С. Логинов: Чувствую слово не мальчика, но редактора.



12

С. Логинов: Этот самый товарищ у нас не появился, Е*** К***?

Е.К.: Это я.

С. Логинов: А я уже хотел сказать: всё, все тогда свободны... (...) Так, вот кого мы сейчас будем... выдирать волосы и зубы, выбивать у него почки, состругивать мясо...

А. Кубатиев: Ногти, ногти не забудь.

С. Логинов: Нет, ногтей тут нет. Два рассказа. Первый рассказ попроще, называется ***. Как нетрудно догадаться, человек поймал рыбку, только не золотую, а угря. Никогда не ловил рыбу, а здесь, судя по тому, что в двух рассказах герои — рыбаки-любители, по-видимому, автор рыбу умеет ловить, он знает даже какие-то слова, которые я тут не знаю, но уже по тому, как они определены, я чувствую, что да, здесь перед нами профессионал. Поэтому сразу предупреждаю, что моменты, связанные с рыбной ловлей, буду обходить стороной. А вот, к сожалению, во всём остальном автор не очень профессионал.

Итак, помните такой роман — «Зона справедливости»? А помните, по-моему, у Ярославцева... а, нет, ещё у Стругацких, такой роман как «Отягощённые злом»? Один моментик, когда предлагает Демиургу: «А вот пусть...»...

Е.К.: Да... эксперимент...

С. Логинов: Эксперимент по... практической реморализации. И вот перед нами ещё один эксперимент по реморализации, только поставленной в столь чудовищных условиях... Впрямую понятое пожелание, или там максима, чтобы воздавалось сторицей. Сидит товарищ — кстати, совершенно непонятно, почему он столь злобен именно в этот момент — и говорит: «Я бы их, гадов, всех...» Там случается такое. «Вот ненавижу, которые гады, которые сволочи, мстить им надо за их сволочизм. Вот украл копейку — пусть у ворюги все волосы и зубы выпадут, у взяточника руки отсохнут, почки отвалятся, грабителю отрубить пальцы, затем конечности, того, кто покалечил, — вернуть сторицей, и вдобавок ещё, помимо сторицей, глаза чтоб вытекли, насильнику отрезать то, чем насиловал, с убийцы снимать лоскутами кожу, мясо, пока одни кости не останутся». Вот сидит и о таком мечтает. Почему? С чего? Человек на рыбалку приехал. Ну должно быть какое-то...

А. Кубатиев: ...умиротворение.

С. Логинов: ...умиротворение, а он сидит в лодчонке и сам себя накручивает. Потом поймал угря, а тот ему голосом не человечьим, а очень телепатически: «Отпусти, желание исполню». Одно. Ну вот, не выдержал, значит, щекотки в мозгу — отпустил угря. Тем более, по-видимому, насколько я понимаю, угря ловить нельзя.

Е.К.: Ну, он не попадается.

С. Логинов: Просто не попадается? Не бывает?

Е.К.: Бывает, но... не попадается.

С. Логинов: Ну, хорошо, замечательно. Отпустил. Значит, желание должно исполняться, а желание — на лодке товарищ мечтал — об этом. А потом вдруг смотрит, как рыбнадзор едущий... разваливается инспектор на куски, другой катер врезается, что-то там разваливается. Девушка с ребёнком уже на культяпках каких-то бежит по мосткам, и тоже, так сказать, сходу у неё уши отваливаются, ноги сначала по колени, она там ещё на чём-то пытается ребёнка... единственный, кто ещё остаётся неизменным... пытается его всё-таки удержать, но потом разваливается полностью, а ребёнок булькает с этих мостков туда вниз... Лайнер — взжж-бумс! — падает, всё хорошо, всё сбылось, ни одного живого человека, включая самого пожелателя, ибо он вспомнил, как мальчишкой во время мальчишеской драки кому-то напильником ногу просадил, ну и ещё, ещё, ещё что-то.

Да, об этом можно было уже догадаться на первой странице. «Украл копейку — так пусть у тебя...». А я вот двадцать копеек в своей жизни украл, да, был случай. В школьной раздевалке залез в карман пальто и спёр двугривенный. Это для меня была очень мощная прививка, потому что спустя дня два, когда уже этот двугривенный был прожран на мороженом, я вдруг представил, как хозяйка — это было женское пальто, я девушку обокрал — приходит за своим двугривенным и обнаруживает, что его нет. Как мне было стыдно, как мне стыдно до сих пор! Всё, это был последний раз, когда я что-либо украл. Как раз наоборот, вот это называется: «благодетельный грех», прививка. Я думаю, вот если сейчас вот этой самой бабушке сказать, что да, украденный у вас двугривенный на добро пошёл — она скажет: «Бог с ним! Раз он после этого не украл миллиона и не...»

Из аудитории: А если это вот такая сердитая бабушка? До сих пор помнит этот...

С. Логинов: Ну, значит, выпадут зубы.

Из аудитории: ...ещё с детства двугривенный, а вот теперь миллионы, и газ крадут, и электричество крадут...

А. Кубатиев: Господь с ней, как говорится, тогда, она за своё в ответе.

С. Логинов: Да, тогда она тоже пусть отвечает за свои двугривенные. Всё хорошо. То есть сюжет как бы ясен, очевиден, однозначен... и неглубок. То есть обсуждать здесь, собственно говоря, нечего. Да, понятно, что принцип «воздастся сторицей» не годен, особенно если его столь максимально применять. Любую идею можно довести до абсурда. Что автор и сделал, и показал: смотрите, да, абсурд.

А. Кубатиев: Хуже всего, что десять миллионов вариаций уже есть. Многие из них куда как интереснее и остроумней.

С. Логинов: Так, а вот как это сделано. Время от времени появляются очень странные фразы. «Работая инкассатором, Андрей постоянно принимал от клиентов чаевые». Кто такой «инкассатор», можно вопрос?

Е.К.: Инкассатор — человек, который забирает деньги в магазинах всяких там, и так далее, и перевозит в банк.

С. Логинов: Как, где и когда от кого он может принимать чаевые?

Е.К.: Рассказываю. В столовых, в магазинах — это чаевые, они дают. Ты приезжаешь в столовую, ты приносишь им деньги или забираешь у них деньги, они тебе дают пятьдесят копеек, например. Это чаевые, как вот в гардеробе, да, там, кто бинокль тебе даёт — иногда ты ему даёшь копейку, там, иногда не даёшь. И то же самое инкассаторы. Это то же самое.

С. Логинов: Вот те на! Первый раз я о таком слышу. (В аудитории шум, все спорят.)

Е.К.: Я работал инкассатором. И... товарищи! За смену, за вечер инкассатор по копейкам, по пятьдесят копеек, по тридцать и так далее, собирал порядка восьми-тире-десяти рублей. Это чаевые, это так оно и есть.

А. Кубатиев: Сын моей подруги возит деньги и телефонные карточки по интернет-салонам — денег они ему не дают. Карточку дают обязательно.

Е.К.: Это было. Два слова ещё, если можно. Четвертинки ещё давали. Приезжаешь в магазин, ничего не делаешь, ты просто делаешь свою работу. Тебе раз — за то, что ты пришёл, тебе дают четвертинку. А по пятницам — ребята, ещё раз хочу сказать — вот ты приезжаешь в магазин... У нас было три магазина в Тушино, мы обслуживали тушинские магазины — и три магазина давали по рублю. И если рубль она... Да, ты взял, расписался, взял сумку с деньгами, где в этой сумке там... пятьдесят тысяч рублей... и если она забывает, ты говоришь: «Сегодня пятница?» — она раз: «Да, пятница, пятница», — достаёт рубль и даёт рубль. Причём представляете, в какие годы. Извините, что я... Это было, это было, я работал.

С. Логинов: Хорошо, так. Тогда вот такой момент: многие ли знают, что инкассатору за то, что он выручку забирает, накидывался этот самый полтинник?

А. Кубатиев: Я не раз работал с инкассаторами. Нашим ни разу не давали нигде...

Е.К.: Значит, не в то время...

С. Логинов: Понимаете, я работал в магазине грузчиком, инкассатор приходил — это было, так сказать, некое божество, это действо, это снимается выручка, в кармане ствол, один с сумкой, второй сзади тэ-тэ-тэ, и к этому просто представить, что здесь фигурирует ещё пятьдесят копеек... Вот я, будучи грузчиком, я знаю: вот «сочная женщина» — она торгует, ну, знаете, сок в розлив — ей надо... вывести её сначала, её надо увести обратно. Это не относится к работе грузчиков, она просит грузчика. Вот грузчику она полтинник за это дело даёт. При этом грузчик гарантирует, что он её банки не побьёт, что будет аккуратно везти. Как-то новая появилась: «Свезёте так!» Не дала. Всё. «Что ещё?» «Ах, ах, а кто меня будет вывозить?» «Никто не будет». «Как — никто?» «А мы не обязаны, вези сама». «А как это я одна сама свезу?» «Это нас не волнует». «Ну ладно, я дам пятьдесят копеек». «Так, и за вчерашний день тоже». Вот так вот. Это было. Но это, простите, — это грузчик, а тут инкассатор. Вот когда вы вносите такого рода деталь, деталь малоизвестную, то она должна либо особо играть в этом рассказе, либо она должна быть... в другой рассказ. Это вот то, что я вчера говорил по поводу четырёх этих самых... месяцев разницы... между...



13

С. Логинов: Так, ладно, мне здесь показывают, что время. Тогда... сразу я включаю второй рассказ. ***. С этого бы начинать. Конгресс фантастов, мастер-класс, обсуждение рассказов — вот всё, как у нас тут надо. Правда, на самом деле это не мастер-класс, а вот то, что я говорил — это идёт салон или семинар, когда вещь всеми прочитана, и все обсуждают. Вот тогда можно говорить: «Так, ну кто начинает?» Но. Есть такие моменты. «По традиции обсуждение начинает Алёна Викторовна». Традиций на конах вот такого рода не бывает, в этот раз приехали вот эти люди, на будущий год... один-два человека только, может быть, будут снова, остальные будут новенькими. Такие традиции могут появиться в постоянно действующих семинарах, их сейчас два в стране, постоянно действующих, — это семинар Стругацкого и семинар Балабухи.

Из аудитории: И всё? В стране больше нету?

С. Логинов: Нету.

Из аудитории: В Литинституте же есть.

С. Логинов: А это совершенно не кон, и там нету постоянного семинара фантастики.

Из аудитории: А в Харькове?..

С. Логинов: Ах, в Харькове. В Харькове у них да, свой... типа салона. (...)

Из аудитории: Страна другая.

С. Логинов: А это другая страна, да. Так что у нас в стране... Всё равно наша страна.

Обсуждается... Тут такой вот сложный момент: вы очень много даёте прямой речи, и в прямой речи даёте вот те самые мусорные слова, ляпсусы немножечко и так далее... которые в прямой речи могут и должны быть, их не вычеркнешь — потому что гладко говорить, как пишет, никто на это не способен. Но тогда у вас должны быть до немыслимого лоска вылизаны авторские моменты. Когда вы там говорите: «какое-то оно длинноватое» — слова «какое-то», о котором я вчера говорил, тогда не должно быть в авторской речи. А у вас в авторской речи: «после чего, как и во всех своих предыдущих...» — опа! То есть авторская речь такая же точно небрежная, как и прямая. А здесь особенно требуется.

Так, сразу... быстро-быстро-быстро... А вот когда приехавшего этого самого товарища с рассказом ***, или как он там называется... выясняют, что он широко известный в узких кругах рыболов-любитель. Ему предлагают: а не проведёте ли вы мастер-класс? У нас тут озерцо, сейчас начнём ловить. Предлагают следующее: «Не смог ли такой известный рыболов как он провести во время фестиваля мастер-класс по рыбной ловле?» У вас тут явно какие-то служебные слова пропущены, и очень много лишних. Фраза просто грамматически не состыкована. Перечитывать эти фразы, медленно, смотреть, чтобы это было грамматически верно, чтобы все слова были согласованы, а лишние долой, долой, долой.

Ладно, вот идёт опять обсуждение, обсуждение... так... Предложение, которое начинается со слов: «В разгар которых главный герой...». Предложение с этого начинается. Либо, опять-таки, у вас какие-то недописки, недоделки, может быть, надо было там после слова «Кипр» запятую, и тут дальше с маленькой буквы? Поставили точку, спеллчеккер вам «в» большое сделал, небось включено было? За вас дописал, вы не заметили... Сидишь и читаешь: что за предложение, которое начинается со слов «В разгар которых»?

Дальше. В разгар этих самых «которых»... соревнований по рыбной ловле объявляются инопланетные пришельцы, которые говорят: «Так, вы рыбку ловите? Ловите. Ну а мы тогда имеем право вас ловить». «Идея, старая как мир», как говорит ваш рецензент — действительно, идея, старая как мир. И то, что вы предупредили этот удар: да, я пишу рассказ на старую, как мир, идею — идею новой не делает. А вот есть ещё один момент: героя спасает начавшийся дождь, капли которого смертельно опасны для художников-пришельцев. И, опять же, идея, как вы тоже предупреждаете, ещё более старая, ещё Гингему поливали водой, чтобы она растаяла... Всё это известно, и «Клона» Кейта Вильгельма (sic) мы читали — там, правда, йодная настойка была, всё-таки уже не вода... А на самом деле за всеми вашими этими извинениями и предупреждениями просвечивает одно-единственное: «мне для сюжета понадобилось вот именно это оружие». И вот от пришельцев — водяной пистолет. Роберта Шекли «Абсолютная защита» читали? Вот есть такой рассказ, где от чудовища отстреливался из водяного пистолета, потому что. Так что идея оказывается не нова.

А. Кубатиев: Патентной чистоты — никакой.

С. Логинов: Патентной чистоты в рассказе никакой. И ещё один момент, уже не касающийся патентной чистоты. Что же это, чёрт побери, за странные товарищи, которые вступаются персонально за рыб, живущих в воде, — и при этом товарищи, боящиеся воды, и вода для них смертельна? Почему? Охотно верю, что здесь можно сделать что-то вот такое небывалое: эти рыбы могут жить в воде, и посему они особо священны, в такой чудовищной воде. Тут можно было придумать...

А. Кубатиев: Да опять ничего нельзя придумать. «Люди Икс», помните этого таракана, который терял всякое самообладание, когда при нём насекомых гнобили?

Из аудитории: «Люди в чёрном».

А. Кубатиев: «Люди в чёрном», прошу прощения.

С. Логинов: Ну вот этой вещи я не читал.

А. Кубатиев: Ты её не видел. Это фильм.

С. Логинов: А, кино я не смотрю вообще. Можно было сделать, а вам понадобилось вот так вот, для сюжета пошли самым простым путём. И потом, если это пришельцы, которые сквозь пространство ломятся, то, сё, пятое-десятое — они что, не смогли сделать элементарной защиты из мельчайшей плёнки? Нет, они должны были быть уязвимы, так понадобилось автору, и бедные эти художники-рыболовы пошли на верную смерть. Ведь можно и без водяного пистолета вот так вот побрызгать, если знаешь.

А. Кубатиев: Плюнуть можно.

С. Логинов: Плюнуть можно, вода рядом, всё рядом.

В.Р. (один из участников): Был замечательнейший фильм «Жандарм и инопланетяне».

А. Кубатиев: «Увязавшуюся за мной сову я сбил плевком».

С. Логинов: Э, нет. «Я плюнул и, кажется, попал»... Ну вот, замечательно, слово «воблер» и так далее... Здесь вот у меня отмечено: «такой ход, как пришельцы, погибающие от воды, — стар как мир», это я уже сказал.

Ну, вот, значит, теперь будет... обычно это были слова благодарности, иногда кто-то не соглашался с прозвучавшей критикой... Хорошо, вот как раз то, с чего я начинал вчерашний свой семинар. (...) Проходите по всем, кажется, штампам, «что наша Танечка — одна из своих героинь-ведьм»... Ну, такая Танечка, конечно, тоже везде и всегда... и четырёхрукий гладиатор, и прочее, и прочее. Да...

Единственный, кто воспринял как следует ваш рассказ, — это затесавшийся на мастер-класс (потому что оказался любителем фантастики) директор базы отдыха. Первый раз вижу директора базы отдыха — любителя фантастики, который пришёл на мастер-класс послушать. Вот бы о ком написать, чтобы правда была — но он тоже оказался страдательным героем, он взял и быстренько подогнал брандспойт, потому что все хихикали, пистолеты то ли брали, то ли не брали, собираясь на мастер-класс по рыбной ловле... а у этого брандспойт, и он, в общем-то, защитил и спас. Дальше...

А дальше рассказ заканчивается. Вечная беда: не продумали, чего ради вы пишете все эти приключения. Вот приключения у вас оказались неудачны. Вот у ***, которого только что обсуждали, они оказались удачны. Но общее — все люди братья — то, что не продумано, как говорят англичане, «нафиг». Так говорят англичане? (обращаясь к Алану Кубатиеву).

А. Кубатиев: Конечно. Вот идёшь по Лондону, и все говорят: «нафиг».

С. Логинов: Дальше. Ещё одна вот тут, смотрю, бирюзовая штучка. Ну не верят фантасту... но он должен соображать, что раз он пришёл на семинар фантастов, все, каждый из них придумывает, приносит свою штучку, а он говорит: «А у меня нет, у меня реальность, реальность и реальность, я пришёл к вам, что вы поверите». Да ещё принимается, простите пожалуйста, тут кулаками махать. «Взглянув на сжимавшего кулаки Павла».

Обращайте внимание ещё и на звукопись. Очень тяжело читается. Вот они: «как-то», «себе», лишние слова. «Это не небывальщина». «Не-не». Такие вещи надо... Так, пропускаю целый ряд ещё каких-то жёлтых штучек, очередное «куда-то»... вот они пошли водяные пистолеты... это просто опечатки невычитанные... «Веерка» визжащая... Когда до этого мне «воблер» сообщают, ещё что-то, ещё что-то, я готов в этот момент понять, что «веерка» — это нечто, а это просто опечатка в имени. «Жареная на мангалах форель явно пришлась им по вкусу»... «Алёна ловко убрал вьющиеся волосы». Вычитывайте! У вас просто не вычитан рассказ. «Такими струями поливаю огороды и газоны» — начальник базы отдыха огороды не поливает, «раз», струями из шланга огород тоже не поливают. Здесь уже поверьте огороднику старому.

А вот единственная «зелёная» штучка — это когда эти самые злодеи вышли и принялись готовиться отрывать головы собравшимся рыболовам, и вот на них набрасываются с брандспойтом, и красивый вопль: «Мочи гадов!» Вот это хорошо. Единственное место, где я понял: вот это надо, это хорошо. Так, нет, второе место: «от пришельцев абсолютно ничего... — «абсолютно» лишнее слово — ...не осталось, одно мокрое место». Вот это тоже хорошо.

А. Кубатиев: Вокруг всё мокрое, а это место — какое-то оно особенно мокрое. Это интересно.

С. Логинов: Да. Да-да-да-да. И вот тогда начинает человек воспринимать второе значение выражения «мокрое место», и поэтому это оправдано. Но ради двух вот таких вот выражений такой большой и такой непродуманный рассказ... Очень, очень жаль, что вы его не придумали а) оригинальнее, не подумали б) зачем вы это сделали, и не вычитали (в) потом.



14

А. Кубатиев: Вы понимаете, вот я слушаю сейчас Святослава Владимировича, сижу, по-старому всё припоминаю — у вас всё это происходит поразительно мягко, по-отцовски совершенно.

С. Логинов: У меня? Или у него?

А. Кубатиев: Здесь, вообще, вот в этом участке пространства. На Московском семинаре, этак году в 78-77-м, мокрое, супермокрое место посреди всего сухого бы осталось. Мы друг друга не щадили совершенно. Там такая ферула дубовая действовала, которой, наверное, Флобер Мопассана не учил.

Мало того, вот на то, что я не случайно вякнул про патентную чистоту: господа, это тоже наша работа. Да какого, простите меня... какого... ну сами понимаете чего, повторять заново, заново и заново. Если б это хотя бы повернуть где-то чуть-чуть по-новому. Тебя бы отмотали, через все фильтры пропустили прежде... На что один Геворкян был способен, вам лучше не знать. А там были ещё и такие монстры, как (не разобрал, кто был монстром), как Боря Руденко, который сидел-сидел, а потом...

С. Логинов: А сейчас такие патентно-нечистые вещи в «Если» печатает...

А. Кубатиев: Жуть. Я читаю — и меня оторопь берёт, куда всё делось.

Из аудитории: Последний журнал «Если» я до половины дочитал, вторую потерял и не пожалел.

А. Кубатиев: Вашего покорного слугу выдвигали вперёд, когда нужно было отмотать... — ну, сейчас-то я подотстал, а тогда я был ещё ничего — когда нужно было отмотать на патентную чистоту по англоязычной, американской, английской, по классике фантастики нужно было отмотать, и ваш покорный слуга... Мне сейчас стыдно, что я тогда делал. Но это была такая школа, после которой ты думал а) для кого ты пишешь, б) кто тебя прочтёт, в) умнее тебя он или глупее, и г) а что ты, собственно, нового можешь предложить? А под Виталия Бабенко, который мил, добр, улыбчив, тоже отцеобразен — вот как Логинов...

С. Логинов: Но не лыс, а вот так вот (показывает), как свечка...

А. Кубатиев: Ну да, он златокудр. Вот знаете, я бы предпочёл под трактор ЧТЗ попасть, чем под него. И всё это вело к тому, что та фантастика, что тогда... я не помню, какая это была волна, я несколько раз пытался запомнить, какая это была волна, ничего не получается...

С. Логинов: К которой ты относился и я? Четвёртая.

А. Кубатиев: (...) ...и я вспоминаю, что вот этого упрёка на нас, конечно, не было. Мы в чём-то другом могли пропуделять, мы могли какие-то частности там пропустить, к нам можно было прицепиться на каком-то... ну, буквально эпизоде, отрывке, пропуске стилистическом каком-то, тавтологии, неудачной звукописи как раз. Но этого — не было.

И... ну на кой, я не понимаю, ошибки повторять? Гомеостаз и без того, так сказать, отягощён. На кой? Начинаете писать — ну всё равно к этому надо готовиться. Одной эрудиции, вот такой вот детской начитанности не хватит никогда. Это работа на самом деле. У неё есть свой элемент игры, свой элемент радости, сладости там, случайности — есть всё это. Но не знаете, неначитанные, не умеете аналоговыми методами пользоваться — ну, знаете, ну всегда будете вот на эти грабли наступать. И ходить только по граблям. Ваше спасение — тут я, слышите всё презрение, с которым я это говорю — ваше спасение, что ваши читатели на 50-80% сейчас такие же неграмотные, как и вы... некоторые из вас, прошу прощения. И это вас спасет. Нам выпала... нам чудовищная в этом смысле участь выпала — наши читатели были высококвалифицированные люди, они каждую строчку в какой-то там многотиражной газете... — Логинов очень любил в многотиражных газетах печататься, у него была когда-то карта, где были флажки по всему Союзу, где он в газете какого-нибудь там моторного завода напечатался.

С. Логинов: Нет, лучшее — это была «Трикотажница», многотиражка чулочной фабрики Абаканского там какого-то...

А. Кубатиев: Чаеразвесочного цеха Абаканского металлургического комбината.

С. Логинов: А самая лучшая газета была Семипалатинского мясокомбината, знаменитейшая газета, которая регулярно печатала фантастику...

А. Кубатиев: ...и платила колбасой.

С. Логинов: Нет, платила она стандартные рубль сорок девять, знаете, что это за цифра? Рубль сорок девять — для вот таких газет это был стандартный гонорар, потому что рубль сорок девять стоила маленькая «Московской», или же рубль сорок девять стоил тортик «Сказка» полукилограммовый. Я, как непьющий, покупал тортик и нёс детям. На весь гонорар, ни копейки сдачи.

А. Кубатиев: Шутки шутками. Так вот, мы попадали под читателя, который у нас мог просчитать на любом уровне: у кого украдено, с кем не поладил в сюжетах, что переврал, где гнилое совершенно подражание кому-то. Ребята, это был ужас. Письма писали такие, какие вы сейчас в форумах не прочтёте. В форумах либо «автор — дурак», либо «аффтар пешы исчо». Это было... к вам присылали вот такое вот... — особенно на крупную вещь, но у нас крупных вещей практически не было — вот такое вот письмо, в котором тебя разбирали по слову. И это были, поверьте мне, это были квалифицированные (читатели).

Сейчас вам, бояться, конечно, нечего. Вы под другим богом ходите, может быть. Вы знаете, полезно вот этого редактора внутри иметь, он вас от свинства спасёт.

С. Логинов: Так почему я и говорил: как надо, как читать перед зеркалом, как читать, закрывая пальцем собственный текст — сейчас этого практически никто не делает... Но должна быть технология вычитки собственного произведения.

А. Кубатиев: Кто-нибудь знает такого замечательного, не побоюсь слова, советского писателя Сергея Антонова? Если кто-нибудь читал, скажем, его трилогию о детстве — «Царский двугривенный», «Васька», «Овраги»... Не читали — почитайте. Его экранизировали, он хорошие сценарии писал, его очень любил Паустовский, кстати, он у него в одном из семинаров был. Он написал классную совершенно книгу по технологии русской прозы: как её надо писать. По-моему, четвёртый том его...

С. Логинов: А вот этой книги я не знаю. Я думаю, чего это ты вдруг его поминаешь? Ну, читал я его эти повести, некоторые, во всяком случае.

А. Кубатиев: Нет, я Антонова очень люблю. Когда читаешь его... я, в общем-то, знаю всё, о чём он пишет. Я всё-таки профессиональный преподаватель истории литературы, поэтому... ну, у вас на это ни времени не было, может, ни возможностей, не сказал вам, может, об этом никто — но мне в силу профессии всё это надо было читать. И есть три вещи, которые вы не можете — вот если вы литературой собираетесь заниматься — не прочитать. Это вот эта книжка о русской прозе Сергея Антонова, заметки о русской прозе, четвёртый том собрания сочинений; это «Алхимия слова» Яна Парандовского...

С. Логинов: Не читал.

А. Кубатиев: Я тебе завидую, это кайф невероятный. Я перечитываю её примерно раз в год. Вообще Парандовского надо всё читать, что у вас есть, и книжку его об Оскаре Уайлде, «Олимпийский диск» надо прочесть... Конечно, он гомосексуалист, он безумно талантливый гомосексуалист, и даже вот когда читаешь «Олимпийский диск», забываешь, что он это пишет как гомосексуалист, который мужской красотой любуется, красотой юноши. Но это просто кайф, это просто замечательно написано, вот. Парандовского я назвал, и — ну вот тут вы просто не можете этого не знать — это «Золотая роза» Паустовского. Есть ещё четвёртая вещь, как ни странно.

С. Логинов: Веллер, «Технология рассказа»?

А. Кубатиев: Господи, не к ночи будь помянут. (...) ...Стивена Кинга.

Из аудитории: «Как писать книги»?

А. Кубатиев: Да. Самое смешное, что для человека, который не ставит перед собой особенных задач, кроме как добротно работать в коммерческой прозе... Хотя Кинг был больше, чем коммерческим писателем, романы его это ужас, его можно выжать, этот роман, из него капать будет сутки. А рассказы — никто со мной, надеюсь, спорить не будет — и повести Кинга это блистательно, это замечательно. Книжку эту... вот тогда её надо читать. Это очень хорошая и честная книга: как честно, удачно, продуктивно работать в коммерческой прозе. Ставите перед собой такую задачу? Ничего плохого в этом нет — но, блин, умейте это делать. К сожалению, даже таких простых вещей те, кто сейчас берётся за тексты, не знают.

Я уверен, что большинство из тех, кого я трудолюбиво слушал двое суток... Я намеренно не читал то, что вы писали... ну, у Витмана там подсматривал время от времени... у Логинова, вернее, подсматривал время от времени на экране что-то. Но понимаете — достаточно было слышать. Это очень тяжело, когда можно пересказать полностью текст, и в этом пересказе он весь исчерпывается. Когда нет ни второго плана, ни дополнительного ореола вот этого семантического, когда вдруг оказывается, что вы прочли нам не сказку о Царевне-Лягушке, а сказку о женщине, которая не может распорядиться своей судьбой и ждёт, пока её поцелуют. Всё это, к сожалению, литературе довлеет, и без этого всё это превращается в пустячные забавы со словами, бумагой и компьютером.

Я прошу прощения, что я всё время вмешиваюсь, но поверьте, это оттого, что мне было не всё равно, что я о вас слышу и... Кто похоронит нас и примет из наших хладеющих рук. Витмана будет нести человек восемь, меня, наверное, двое унесут... к этому времени.

С. Логинов: Старик Кубатиев вас заметил...

(В аудитории поднимается шум.)

А. Кубатиев: (...) Я вам сейчас быстро расскажу один эпизод, очень быстро, чтобы вы успели, так сказать, скушать свою манную кашу (время близилось к обеду). Есть такой замечательный писатель и журналист Владимир Покровский. Он был из нашего Московского семинара самый талантливый, но у него была одна беда: он был физик.

Из аудитории: Ну-у, не трогайте физиков...

А. Кубатиев: Что такое? Как это их нельзя трогать?.. Он работал даже, причём очень талантлив был, он был физик, он работал в Курчатовском институте. Много умел, многое знал. Потом он, вы знаете, ушёл в журналистику, и журналист он был прекрасный... И вот тогда он написал несколько вещей от которых я до сих пор... дурею. «Время тёмной охоты» эта повесть называлась. Это было в середине семидесятых годов, но он написал то, что было потом, в девяностых. О республиках наших, которые после развала остались, о русских, которых там бросили... Там маленькая колония, которая решает не быть людьми, до того их оскорбили — забросили, плюнули на них... Захотите — прочтёте, хотя это, конечно, уже не то. Ошеломляющая совершенно вещь, настолько ошеломляющая — я вам честно скажу, я не всё тогда понял. Это я сейчас что-то понимаю в том тексте, который я читал. Что он сделал: перед семинаром очередным он эту повесть разнёс по всем. Мы все трудолюбиво, особенно филологи, блин, ну как же могли филологи (неразборчиво) постарались рассказать ему, чего он там не сделал и чего он... — да ещё и писатели-филологи, мама дорогая — вот, чего он там не сделал, и что он там должен был сделать. Он нам верил. А тут ещё покойный Роман... э... господи, главный редактор... то есть зам главного редактора тогдашней «Знание-силы», который... он...

С. Логинов: Подольный.

А. Кубатиев: Подольный, прошу прощения. Роман Подольный... это же был очень славный человек, он редко вмешивался — а тут он ему тоже что-то сказал. Ну, я знаю, он хотел взять эту повесть — в конечном счёте он её и взял... И (...) (Покровский) уселся и свёл все замечания в новый вариант.

С. Логинов: «Взглянули гости на пейзаж и прошептали...»

А. Кубатиев: «...ералаш». А дальше было как в «Молекулярном кафе» у Варшавского: Мишка уже который час уныло ковыряет вилкой изобретённое им блюдо, состоящее из малинового джема, селёдки, мороженого, ещё чего-то — и силится понять, как сочетание всего лучшего может быть такой гадостью. Вот так у него и получилось. Знаете, конечно, хорошо вслушиваться в то, что вам скажут. Конечно, замечательно, если вы умеете отфильтровать тот золотой песок, который там есть — но никогда не старайтесь учесть все замечания, и никогда не думайте, что все, кто вам говорит о ваших текстах что-то, — они все понимают, что вы сделали, и их надо слушать. Может быть, в вашей референтной группе может оказаться один-два человека. У Стругацких были два человека, они им обязательно это показывали... другим из любезности, из производственной необходимости, но они знали, что этим людям они доверяют без ошибки. Миреру они показывали всё. Не бойтесь ничего. Пошли есть манную кашу.



http://fantlab.ru/user13283/blog/