Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
За свою продолжительную писательскую карьеру Клайв Баркер придумал множество удивительных миров, существующих за гранью привычной нам реальности.
При этом в начале творческого пути автор много размышлял о преисподней, которая также является одним из мест, скрытых от глаз простых смертных.
В результате этих размышлений на свет появились роман "Проклятая игра" и самая известная работа Клайва — повесть "Восставший из ада".
Как раз о первом произведении и пойдет речь далее.
В центре его сюжета находится молодой парень Марти Штраус, которого досрочно выпускают из тюрьмы в рамках благотворительной программы, проводимой миллиардером Джозефом Уайтхедом.
Последний выбрал Марти из нескольких претендентов на должность своего нового телохранителя.
Если бы Штраус заранее знал кого именно боится Уайтхед, он возможно передумал бы покидать казенный дом и переезжать в Святилище — старинную усадьбу, расположенную в пригороде Лондона...
Пожалуй, именно зло, преследующее богача удалось Баркеру больше всего.
И не смотря на то, что каждый отрицательный персонаж интересен по-своему, наиболее любопытным получился главный антагонист книги — загадочный игрок в карты по имени Маммолиан.
Лично меня порадовало, как автор изобразил внутренний мир этого героя, не забыв сообщить причины, толкающие его на совершение ужасных деяний.
А уж когда Клайв ближе к финалу романа раскрыл истинную суть игрока, я пришел в неподдельный восторг, осознав как сильно я заблуждался насчет происхождения Маммолиана, став заложником заезженного культурного штампа.
В моем первом (и очень коротком) отзыве на "Проклятую игру", опубликованном на сайте Лаборатории Фантастики 9 лет назад, я заявил, что после прочтения книги у меня возникло "ощущение, что она написана не Баркером, а его подражателем... причем, не самым талантливым".
Каюсь, я был не прав.
Конечно, Клайв не в полной мере проявил свою безумную фантазию, которая раскроется в последующих произведениях, но тем не менее, создал ряд ярких и запоминающихся сцен и образов.
Поругать роман можно разве что за периодические проблемы с логикой поведения персонажей и порой излишнюю многословность.
Понятно, что молодой писатель хотел выложиться на все 100%, но некоторые эпизоды все-таки стоило бы сократить.
В остальном "Проклятая игра" — отличный хоррор, который практически не устарел за 33 года, прошедшие с момента его первого издания.
Ольга Фикс. Улыбка химеры. — М.: Издательство «Время», 2018. — 352 с.
Роман Ольги Фикс «Улыбка химеры», вышедший в новой молодёжной серии «Время – юность!» издательства «Время» напомнил мне книгу «Не отпускай меня» Кадзуо Исигуро. И там, и там там дети-персонажи растут в школах-интернатах, получают неплохое образование, окружены внимательными педагогами-воспитателями. И там и там, начиная с определённого возраста, им разрешён секс. И там и там дети не подозревают о своей участи. Собственно, все мы, будучи детьми, не подозреваем о своей участи в будущем. Во всяком случае, детские умы часто бывают заполнены эфемерными представлениями и прекрасными иллюзиями. Столкновение с реальной жизнью и её жестокой правдой разрушает эту «розовую» систему координат, заменяя её порой на ещё более искажённую. В романе Исигуро воспитанники закрытой школы довольно быстро понимают, что их ждёт и впоследствии безропотно несут свой страшный крест. В «Улыбке химеры» не всех подростков ждёт ужасное будущее, но всех их до последнего держат в неведении. «Дети у нас в стране замечательные! Не важно, почему оно так выходит, но других таких хороших детей ни в одной стране мира нет! Не спорь со мной, я поездил. Таких послушных, трудолюбивых, ответственных детей нет нигде! Ни за какими горами-морями, ни в Африке, ни в Австралии! С такими детьми, как у нас, умирать не страшно. У нас уже сейчас вся страна на них держится».
Роман Ольги Фикс написан простым, ясным, будничным языком. Иногда автор даже перебарщивает (на мой вкус) с совсем уж просторечными оборотами, наподобие: «жаль тратить на сон остатние полчаса». Надеюсь, не открою особого секрета, если сообщу, что когда я читал роман в рукописи, он назывался «Полдень 23». Таким образом, дело происходит в совсем неблизком будущем, как я понимаю, где-то аж в 23-м веке. Зачем употреблять это сниженное разговорное «остатний»? Хотя, кто его знает, как там будут говорить в этом 23-м веке, на каком языке… Автор просто и буднично, с обилием диалогов, рассказывает своему читателю, как хорошие, правильные дети растут, учатся, работают, дружат и любят в хорошей, правильной стране. И как постепенно начинают сомневаться в её правильности. И пытаются что-то сделать… «А сколько таких же, как она, ребят никогда не испытает ничего подобного? Причем большинство из них даже не подозревают, а многие так никогда и не узнают, что именно у них отняли. Но те, кто сорганизовал эту страшную подлость – они-то ведь не могут не знать?! Права – черт с ними! Ограничения есть у всех, никто не живет на свете сам по себе, как его левая нога пожелает. Ни бедные, ни богатые, ни антропоморфы, ни люди. Каждый в чем-то вынужден уступать другому. Но просто так, за здорово живешь, отнять у кого-то крылья?! Навсегда забрать возможность летать?! Не кажется ли вам, что это уже чересчур? Как вообще можно после это спать спокойно?! Машка почувствовала, как в ней нарастает гнев. Против гадкого мироустройства, где все всё знают, но все молчат, позволяя одним наезжать на других, и давить их, давить, как танки, распластывая асфальтовым катком в лепешку. Каждый, кто молчит, делается частью заговора, становится чьим-нибудь палачом...».
Говоря об идейно-смысловых параллелях «Улыбке химеры», я б мог вспомнить повесть Вячеслава Рыбакова «Не успеть» и произведения ряда других авторов (про «Полдень, 22-й век» братьев Стругацких вы уже и сами поняли), но это – особенность моего восприятия: прочитанная мною вещь ложится на фундамент ранее освоенного и усвоенного, приобретая дополнительные объём и звучание. Но даже если ваше восприятие основано на другой литературной линейке – прочесть роман стоит.
Буддистская и ново-амазонская деконструкции капитализма,
или трое олигархов в дзэн-яхте, не считая заплутавшей экс-блудницы с веревкой смерти (1)
*(1) — автор рецензии, как всегда, приносит извинения за дальнейшие недофилософские, политотные и совершенно сторонние мыслепотоки с вырвиглазным шрифтом, а также за перегруженное заглавие, в котором могла затеряться изящность отсылки на роман Джерома*
Виктор Пелевин, конечно, писатель особенный. Непредсказуемый. Думаю, у каждого читателя с должным опытом и своим кладбищем прочитанных и раскритикованных авторов есть целая плеяда примеров одного из самых печальных исходов в бытии литературы — исписывании. Выхолащивании писательского гения либо капиталистическими волнами тенденций рынка с акульим оскалом, либо идеологическим клишированием, либо скоропостижной деменцией... Да и другими вариантами, остановить которые не всегда под силу тонко чувствующему Автору с большой постмодернистской буквы. Тем более когда сам Автор постмодернист, и тут, как и в случае с поговоркой о любви и ненависти, один шаг с края лезвия самобытности, остроумия, ловкого словца и самостийного, грамотно синкретизированного стиля, в бездну (само)повтора, марширования по колесу сансары с гравировкойтысячеликого Джозефа Кэмпебелла (2), нелепого использования инструментария жанра, из-за коих творческие потуги скатываются в самолюбования своей колкой ироничности и элитарной надменности в расстановке скрытых за семью в степени семь печатями отсылок (3)... Из-за чего форма пожирает содержание, а воскресшая в безумном порыве архаика с незабвенной приставкой «пост-« аннигилирует все достижения как темной, так и светлой сторон западной и мировой культуры(4). В общем, о чем это я талдычу? Пелевин, конечно, молодец, классный владелец посттоталитарного, как бы сказали на Западе, пера, но какой же он неровный автор! Как порой ослабляет хватку... Именно такие путанные, но отчетливые по сути мысли приходят после прочтения «Тайные виды на гору Фудзи».
Казалось бы, для строительства литературной архитектоники в стилистике пелевинщины выбрано все с самым изысканным вкусом сарказма и постиронии. Главный герой — российский олигарх, родом, естественно, из 90-ых. Он жутко богат, но притом столь же одинок и несчастен. Поэтому к нему заявляются из конторы, издали напоминающую «Службу развлечений» из фильма Финчера. Присутствует тут и женский персонаж, практически полная противоположность роковой (нео)нуарной музе. Заплутавшая в извилистых путах да окольницах русского капиталистического начинания (aka стартапа) в размерах всей страны, а то и всего мира. Не совсем плохая, но и не очень хорошая по своей несколько отдающей душком душонке. И целый перечень отсылок к Стругацким, самому писателю, Навальному, 90-ым, современным реалиям и т.д. И все это соседствует с канвой из буддистского опыта, которого лучше всего характеризует второе загалвие к небезызвестной книге из туманных альбионов — «Туда и обратно». А также с изощренной смесью мезоамериканщины с кастанедщиной, мистицизированным феминизмом и щепотки лесбийских экивоков. И коктейль вышел такой себе. Больше пойло, чем приятный, изощренный и даже цепляющий какие-то скрытые фибры души микс-напиток. Но почему? Что не так и где осекся светоч постлитературы Матушки-России?
Мне более всего хочется ответить на собственный же вопрос одним словом — «сырой». Роман «Тайные виды...» просто-напросто недоработанный. Особенно это бросается в глаза по несколько смазанной концовке, которая то ли намекает на обязательное продолжение, то ли говорит, что «в следующий раз постараюсь лучше». Ибо столько сюжетных ходов, которые могли быть должным образом доведены до абсурда, высмеяны и некоторым образом решены, а в итоге остались без должного внимания. К сожалению, это так (для меня); олигархическое недопросветление и метаморфозы уставшей от самой себя сорокалетки лишь порой забавны, а в остальном лишь читабельны. Черт, да сколь даже вполовину изощренности Пелевина можно было б выставить нелепость буддистского аттракциона и феминистического оккультного просветления! Кстати сказать, связаны они тоже далеко не всегда должным образом. Например, я до сих пор не уловил, насколько в постпросветленческом экзистенциальном кризисе Федора виновата Танина петля смерти. Столкновение этих двух мировоззрений, которое я ожидал, произошло также посредственно. Даже самый напрашивавшийся стеб между олигархическим и буддистским вышел не на уровне настоящего Пелевина. Плюс лично я не увидел кульминации, наивысшей точки повествования, а если она и была, то разрешения сего конфликта, напряжения, вышло никакущим. И просившегося торжества любви — ну, лично для меня, повторяюсь, не произошло. Сумбур, короче говоря, который не превратился в нашу любимую фантасмагорическую сатиру положений, современности, бренности взглядов на бытия и самого бытия, а также нашей экзистенции. Все то, что удалось на славу, высшем уровне в «Лампе Мафусаила, или Крайней битве масонов с чекистами», тут нет и в помине, к моему глубочайшему разочарованию. Сухая поделка на прежнее достижение... Кстати, и впрямь очень похожее. Серьезно, не замечаете тут множественной схожести? И в «Лампе...», и в «Тайных видах...» поднимаются темы/проблематики феминизма, современной России и свойственного ей капитализма, столкновения разных вариантов космологий и мироуйстройств, по большей части нелинейное повествование со сменой фокалов в каждой последующей части романа. Все это не просто поднимается в более ранней книге Пелевина, но и отлично используется, обыгрывается, объясняется, разрешается и сочетается со всем остальным. Ничего подобного нет в «Тайных видах...». Отсылки в лоб, без всякой возможности читательской игры, и лишь минимум интересных монологов/диалогов о строении реальности и жизни. И то больше запомнились такие потуги из второй части, представленной записями главного героя. Были забавные и интересные моменты, особенно о Будде как главном наркоторговце человечества. А вот диалог олигархов в последнем (или предпоследнем) романном блоке о культуре России выглядит до крайности путанным, нелепым и бессмысленным. О качественных деконструкциях жанров и реальности я промолчу. Зато есть отсылки на себя любимого, хех. К примеру, разговор Клэр с Таней о понимании Вселенной как симуляции, которая есть только в одном месте (вагине). Сразу же понятно, что отсылают нас прямо к Чапаеву с Петькой о Вселенной в голове. А рассказ игуаны Тане, который происходил в трансе, напоминает живописание трактовки мира как тюрьмы из "Ампира В". Вот такие дела...
Сказать под конец особо нечего. Вроде бы оно и к лучшему. Я не потешу вас размышлениями об угрозах постмодерна и мутациях современного (пост)капитализма, хотя понабрался для этого новым бредом/качественным контентом. Так что оставим это для следующего раза и более удачной книги. Не знаю, будет ли она за авторством Пелевина... Очень надеюсь, Виктор, в тот следующей раз вы таки поднатужитесь, а ваш читатель, к примеру, я, снова будет умилен приятным шармом и тонким стебом с элементом авторского откровения «Лампы Мафусаила...»... А пока вернемся с вами в мир зверств неоимпериализма, смердения и пустозвонства склок новых левых и торжества техно-реакции, а также торжественного шествия массовой культуры и слишком слабого эха чересчур далеких революций.
Итог: сыро, слабенько для подобной величины. И очень напоминает самоплагиат названного выше романа.
Примечания:
(2) — имеется в виду воспетый самим оксимыроном труд по сравнительной мифологии «Тысячеликий герой», отдающий культовостью и вездесущностью до сих пор.
(3) — пример подобного скатывания в бездну — сам пример построения фразы о скатывании в бездну.
(4) — отсылка на мою же рецензию о другом произведении Виктора Пелевина — «SNUFF»(здесь).
В 1634 году в бухте возле японского города Нагасаки началось возведение искусственного острова, который получил название Дэдзима. Он был нужен португальским купцам для торговли и хранения товаров. Но уже скоро португальцев прогнали из Японии: в 1637 году произошло восстание в Симабаре, в котором принимали участие японские христиане, именно это событие привело к самоизоляции Японии. Единственными европейцами, которые продолжили торговые отношения со Страной Восходящего Солнца, оказались голландцы. Во-первых, они приняли участие в подавлении восстания 1637 года. Во-вторых, исповедуя кальвинизм, они не занимались миссионерской деятельностью. Но и их скоро (в 1641 году) формально выдворили из Японии. Дело в том, что в Японии запретили любые христианские символы, а голландцы имели неосторожность выбить на зданиях, которые они возвели на Дэдзиме, даты постройки (в летоисчислении от Рождества Христова). Данное действие расценили как нарушение запрета, и голландцам пришлось переселиться на Дэдзиму, которая не относилась к священной японской земле. Так Дэдзима и стала голландской факторией и сохранила этот статус аж до 1853 года. Островок был маленький: всего 120 на 75 метров. В общем, голландцы жили друг у друга в кармане. Сейчас в Нагасаки действует соответствующий музей, в котором можно посмотреть на реконструкцию зданий, предметы быта и научные приборы того времени. В 1994 году двадцатипятилетний Дэвид Митчелл посетил этот музей. Тогда он еще не был знаменитым писателем, до выпуска его первого романа оставалось еще пять лет. Музей так сильно впечатлил молодого человека, что тот решил: надо бы когда-нибудь написать про Дэдзиму отдельную книгу. В 2010 году эта книга вышла в свет. Ею оказался пятый роман Дэвида Митчелла – «Тысяча осеней Якоба де Зута».
Итак, в 1799 году – прямо-таки на стыке веков – на Дэдзиму прибывает молодой клерк Якоб де Зут. Он отправился на Восток, чтобы подзаработать денег. А они Якобу очень нужны, так как его финансовая несостоятельность стала причиной того, что отец красавицы Анны не дал согласия на их свадьбу. У Якоба шесть лет на то, чтобы он разбогател. И служба на Дэдзиме – вполне реальная возможность это сделать. Якоб думает, вот пройдет несколько лет, и он отправится домой. Но человек предполагает, а Бог располагает. Якоб де Зут отплывет в Голландию только в 1817 году, через долгие восемнадцать лет… Правда, действие романа фактически охватывает лишь первые полтора года пребывания де Зута в Японии.
Роман «Тысяча осеней Якоба де Зута» все время оказываются не тем, что ожидаешь. На первый взгляд, Митчелл решил написать этакий классический исторический роман с авантюрным сюжетом. К тому же на экзотическом материале. Правда, для Митчелла этот материал не такой уж и экзотический: он уже описывал Японию (правда, современную) в «Сне №9», да и в материале хорошо разбирается, так как прожил там восемь лет. И действительно, вся первая часть романа посвящена первым месяцам жизни заглавного героя на Дэдзиме. Читатель смотрит его глазами на чужую культуру, которая к тому же стремится так и остаться чужой для иностранцев. Лето, изматывающая жара, тоска по Голландии, мечты о прекрасном будущем, смутные карьерные перспективы, интриги других служащих, а в сердце постепенно пробуждается любовь к японке с ожогом на лице. Развитие событий медленное, неторопливое. Огромное количество бытовых подробностей. Все персонажи выписаны колоритно. У каждого своя история, и мы ее обязательно узнаем. Особенно запоминается, конечно, Лукас Маринус, этакий местный доктор Хаус, ужасный циник, но в душе очень добрый человек. Описывая будни торговой фактории, Митчелл так расставляет акценты, что создается впечатление, что написано тут про обычнейший современный офис. Просто всю специфику такой работы и такой организации коллектива автор перенес в самый конец XVIII века. В итоге у него получился небанальный взгляд на прошлое.
Но начало второй части тут же развеивает иллюзию, что Митчелл написал роман с линейным сюжетом, без всяких там выкрутасов и прочего, за которые многие его так любят, а многие отказываются читать. Вдруг оказывается, что Якоб вовсе не главный герой. На первый план выходят другие персонажи, и уже они в фокусе внимания. Теперь повествование скачет в пространстве. Оно развивается то здесь, то там. Сюжет становится все напряженней. А читатель понимает, что перед ним опять не цельный роман, а собранные под одной обложкой повести с общими персонажами. И, конечно же, ошибается. Ведь его ждет третья часть. А в ней автор все линии аккуратно сведет, и опять обманет ожидания: да, он все-таки написал классический по форме роман со сквозным сюжетом, никаких вам тут привычных уже неожиданностей.
Но если отстраниться от того, что в «Тысяче осеней Якоба де Зута» нет запутанной и сложной структуры, и окинуть весь текст одним взглядом, то легко понять, что в некотором смысле это типичный роман Дэвида Митчелла. Опять все те же темы, все те же идеи, все те же интонации.
Митчелла всегда интересовали закрытые сообщества, и тут их целых три: голландская фактория, монастырь в горах и английский корабль. Сама Япония тут закрытое сообщество. Якоб не может убежать с Дэдзимы, но и японец не может сбежать из своей страны, а иногда даже и из родного города.
Никуда не исчезла и проблематика противостояния одиночки и толпы. Помнится, главному герою «Лужка Черного Лебедя» приходилось в одиночку стоять против одноклассников, а тут Якобу де Зуту приходится стоять против коррупционной системы Дэдзимы. Но ему проще это сделать, чем японцу выступить против своих, против заведенных традиций, против всего общества. Митчелл не сомневается: выстоять можно против чего угодно, было бы силы воли достаточно.
Автора все так же завораживают взаимосвязь и синхронность событий. Одно мелкое действие, затем другое, даже многоопытный мудрец не сможет предсказать, к чему то первое действие может привести. Но не только это. Митчелл хочет поймать за хвост движение самого времени. Постоянно что-то происходит прямо тут, прямо сейчас. И всего этого так много, что всего и не зафиксируешь. Эта мысль в тексте дается исключительно стилистически. Например, персонаж читает что-то вслух, говорит длинную речь, придается воспоминаниям, и этот поток слов постоянно прерывается другим потоком слов, но второй поток слов просто описывает происходящее вокруг. Тут где-то всегда то собака лает, то раб подметает улицу, то матросы переговариваются. Вот он – непрерывный ток жизни. А текст для Митчелла, прежде всего, является попыткой этот ток зафиксировать, описать, выразить. Не всегда, конечно, получается удачно. Но порой автору везет, и тогда его проза вдруг становится похожей на поэзию.
Ну, и без всяких привычных мелочей не обходится. Тут вам и вездесущие кошки, и призраки, без них Митчелл, кажется, просто не может представить себе стоящий роман.
Дэвид Митчелл в «Тысяче осеней Якоба де Зута» сознательно принижает экзотичность материала. В случае, когда речь идет об историческом романе про Японию, всегда есть соблазн и ниндзя приплести, и вездесущую восточную мистику не забыть. Конечно, без небольшой толики всякой небывальщины не обошлось. Но Митчелл прописывает ее так, что всегда стоит как бы на грани: хотите – верьте, хотите – нет, это уж ваш выбор, дорогой читатель. Ну, умеет один из персонажей взмахом руки умертвлять мелких животных. Да, умеет. Но дальше-то что? Митчелл никогда не забывает, что в данном случае взялся написать именно что реалистический исторический роман. Положение обязывает и всякое такое. Митчеллу ни разу в этом вопросе не изменяет чувство меры. Он прекрасно знает правила игры и не собирается от них отступать.
Динамика текста в «Тысяче осеней Якоба де Зута» отступает перед эстетикой. Но при этом занимательность никуда не исчезает. Митчелла так заботят мелкие детали, он так тщательно выписывает фон, что это не может не вызывать эффекта отстранения. Обычно в романах Митчелла важно, что происходит в голове персонажей. В данном случае, тоже важно, конечно. Но гораздо важней кленовый лист, упавший на пол веранды, и крыло чайки, задевающее поверхность океана. Эта отстраненность замедляет действие и в тоже время не дает полностью погрузиться в происходящее. Больше всего этот роман Митчелла напоминает не детализированное батальное полотно, а искусно созданную гравюру, где каждая черточка на месте, закавыка в другом – черточек слишком много. Есть от текста некоторое ощущение холодности и чужеродности. Но все это неудивительно: мы же тут про Японию двухвековой давности читаем.
Взаимосвязь всего со всем в очередной раз подчеркивается тем, что на страницах и этого романа читатель встречает места и персонажей из других книг Митчелла. Хотя казалось бы… Ведь, если смотреть в хронологической последовательности, «Тысяча осеней Якоба де Зута» описывает самые ранние события вселенной Дэвида Митчелла. Надо отметить, что это только на данный момент: мало ли, вдруг прямо сейчас автор пишет роман про Древний Рим, или про крестовые похода. Связей с предыдущими книгами не так уж и много. Во-первых, мы встречаем предка Мо Мантервари, героини «Литературного призрака». Во-вторых, упоминается остров Якушима, про который мы уже читали в «Сне №9». В-третьих, в последней главе появляется моряк по фамилии Бурхаве, он упоминался в «Тихоокеанском дневнике Адама Юинга», одной из частей «Облачного атласа». И, конечно же, не обошлось без пассажа про облачный атлас. В двадцать девятой главе читаем: «С востока на запад небеса раскрывают свой облачный атлас и начинают переворачивать страницы».
А теперь читательское субъективное. Мне «Тысяча осеней Якоба де Зута» понравилась не так сильно, как, например, «Лужок Черного Лебедя». Но при всем при том нельзя отрицать, что Дэвид Митчелл вновь написал сильный роман. В конце концов, в нем есть такие места, где просто перехватывало дух. Напоследок я приведу одно из них. Отрывок достаточно пространен, потому, чтобы не утомлять незаинтересованных, скрою его.
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
«Чайки мчатся сквозь колонны солнечного света, прорвавшегося в разрывы облаков над изящными черепичными крышами и грязными соломенными, подхватывают куски потрохов на рыночной площади и бросаются прочь, пролетая над внутренними садами, огороженными стенами, которые усеяны заостренными штырями, с воротами, запертыми на три засова. Чайки парят над домами с выбеленными фронтонами, скрипящими пагодами и воняющими навозом конюшнями, над башнями и пузатыми колоколами, закрытыми чуланами, где сосуды с мочой стоят рядом с дырой в настиле, под которым – выгребная яма. За чайками следят погонщики мулов, сами мулы и собаки с волчьими мордами, и они совершенно безразличны сгорбленным обувщикам, которые точат башмаки на деревянной подошве. Чайки набирают скорость над забранной в камень рекой Накашима и пролетают под арками мостов, где попадаются на глаза тем, кто выглядывает из кухонных дверей, да крестьянам, которые бредут по высоким каменистым хребтам гор. Чайки летят сквозь облака пара, поднимающегося над чанами прачечных, над воздушными змеями, уносящими в последний полет кошачьи трупы, над учеными, ищущими истину в хрупких творениях природы, над купающимися в банных домах любовниками, над шлюхами с разбитым сердцем, над женами рыбаков, разделывающими омаров и крабов, их мужьями, рубящими на куски выпотрошенную скумбрию, над сыновьями дровосеков, затачивающими топоры отцов, над свечниками, заливающими воск в формы, над остроглазыми чиновниками, собирающими налоги, над чахнущими лакировщиками дерева, над красильщиками, кожа которых вся в разноцветных пятнах, над предсказателями судьбы, не сомневающимися в знании будущего, над бесстыжими лжецами, плетельщиками циновок, рубщиками тростника, каллиграфами с чернилами на губах, книготорговцами, которых разорили непроданные книги, придворными дамами, дегустаторами, портными, вороватыми пажами, поварами, у которых течет из носа, над темными чердаками, где швеи колют свои мозолистые пальцы, над хромоногими симулянтами, свинопасами, жуликами, над кусающими губы должниками, у которых всегда находится причина, чтобы не платить по счетам, над знающими все и вся кредиторами, затягивающими петли, над узниками, которых преследуют видения прошлого: счастливых лет и беспутного времени, проведенного с чужими женами, над высохшими учителями-наставниками, над пожарными, превращающимися в воров при удачном стечении обстоятельств, над свидетелями, боящимися открыть рот, над продажными судьями, над свекровями, затаившими злость и помнящими все прежние обиды, над аптекарями, приготавливающими порошки в ступах, над паланкинами еще не выданных замуж дочерей, над молчаливыми монахинями, девятилетними проститутками, над когда-то красавицей, а теперь покрытой язвами, над статуями Дзизо, украшенными букетиками цветов, над сифилитиками, чихающими сквозь провалившиеся носы, над гончарами, парикмахерами, разносчиками масла, дубильщиками, торговцами ножами, золотарями, сторожами, пасечниками, кузнецами и драпировщиками, над палачами, кормилицами, лжесвидетелями, ворами-карманниками, новорожденными, растущими, волевыми и мягкотелыми, больными, умирающими, слабыми и дерзкими, над крышей художника, ушедшего сначала от мира, потом от семьи, в картину-шедевр, которая, в конце концов, и сама ушла от своего создателя, и все по кругу, вновь туда, где начинался полет, над верандой Последней Хризантемы, и на полу высыхает лужа воды от дождя, пролившегося прошлой ночью, лужа, в которой магистрат Широяма наблюдает за расплывчатым отражением чаек, мчащихся сквозь колонны солнечного света. «У этого мира, – думает он, есть только одна картина-шедевр, и она – сам этот мир».
Приключение, решающее судьбы человечества, или Модификации – путь к развитию гомо сапиенс
Уилл Куно-Моне – модифицированный человек-роботер и офицер галатеянского флота, не представлял, к чему приведет нарушение приказа в битве при Мембури. Варианты могли быть самыми разными, от разжалования до поощрения. Оказалось и вовсе прекрасно. Назначение на «Ариэль» — лучший разведчик флота.
И теперь Уилл в самом сердце операции по раскрытии загадки нового земного оружия, способного решить исход войны Земли и Галатеи.
Но как вскоре выясняется, на кону не только результаты войны, но и само существование человечества. Ведь на сцену выходят инопланетные силы непредставимой мощи. Чужаки, избравшие для контакта именно Уилла.
Космическая сага, изрядно напоминающая по аннотации Пола Макоули с его «Тихой войной», или Джеймса Кори с «Пробуждением Левиафана»? Конфликт между Землей и колониями, модификации, инопланетная угроза? На самом деле «Роботер» не слишком перегружен психологическими этюдами, идейно послабее цикла Кори, да и акценты Алекс расставляет другие. Но любопытные моменты в романе Лэмба имеются.
Основной приманкой Roboteer стали собственно роботеры. Человеки, созданные для терраформирования. Точнее для управления роботами, осуществляющими изменение климатических условий планеты. Люди, способные напрямую подключаться, управлять, обучать и вести СОПЫ — само-осознающие программные комплексы и прочих роботов. Генетические модификации, необходимые для этого, роботерам даром не прошли. В них чертовски сильны аутичные черты, они не знают что такое вежливость и такт, слабо социализируются, чересчур ценят общество себе подобных, и воспринимаются остальными колонистами как ущербные существа.
К сожалению, автор не рискнул делать столь необычное существо главгероем. Ведь, несмотря на то, что Уилл натуральный роботер, он из более поздних модификаций, и по большому счету не отличается от обычных людей. Жаждет общения, любви, признания, дружбы и понимания, вполне социализирован и корректен в общении. Слава богу, хоть его профессиональные качества по-настоящему роботерские. Ведь их нюансы работы и методы управления СОПАми стали одними из интереснейших сцен книги. И по динамике и по новизне описания.
Остальные персонажи раскрыты гораздо слабее (кроме разве что генерала Густава, показывающего другую сторону конфликта), в общем, вменяемы, но большую часть времени эмоциональны до краев. Герои романа через каждый десяток страниц: «глядят с ненавистью», «еле сдерживают злобу/гнев/слезы», «презрительно улыбаются», «с трудом не выдают разочарование», «пребывают в экстазе», «ругаются сквозь зубы». И если это как-то понятно для роботеров, то для кадровых военных несколько нетипично. По-видимому, автор чересчур буквально воспринял завет «не описывать, а показывать», решив добавить роману кинематографичности. И перестарался. Туда же частое обращение к подчиненным: «народ», скорее присущее неформальным тусовкам, чем официальным структурам.
Второй интересной стороной стали инопланетяне. И дело даже не в физиологических и моральных особенностях тех же Плодовитых, хотя они достаточно оригинальны. А в идее Преображения. Одном из двух, по мнению автора, возможных путей развития разумных существ. Процессе адаптации к изменяющимся задачам, критическим обстоятельствам и условиям среды. Генные модификации и психико-физические перемены forever? Хм, есть над чем подумать.
Основную завязку сюжета оригинальной не назовешь. Драка между Землей и колониями, как вы понимаете, прием отнюдь не новый. Кто бы сомневался – подерутся, как пить дать. А вот нынешний земной строй романа вполне достоин пары слов. После Века террора, когда и отбыли в космос будущие колонисты, на разгребающей проблемы Земле образовалась махровая теократия. Возникла масса религиозных подсект Церкви Истинности, некоторые на основе бывших мировых религий, заменивших собой государственные образования. У власти — духовный правитель Земли – некто Пророк, объединивший землян подарив им общего врага – сбежавших с планеты колонистов. Что стало следующим шагом? Правильно – Крестовый поход.
При этом боевой фантастикой обозвать «Роботера» сложновато, как таковых космических сражений немного, хотя и начинается роман важной битвой, с ходу перебрасывая читателя с корабля на бал. Без раскачки.
Социальные моменты и философские вопросы присутствуют, но первое место также не занимают. Автор устами героев периодически сокрушается об угнетении тех же роботеров, демонстрирует ужасы войны, геноцида, лживость пропаганды и сыплет словесами типа «фашизма» и «расизма», но четко показывает, что основная причина конфликта все равно в финансах.
А вот то, что самым страшным обвинением на его Земле стало обвинение в демократии и капитализме, «это пять».
Roboteer скорее приключенческая космическая фантастика, куда щедрой рукой бармена периодически подливаются описанные выше поджанры. И как приключение книга вполне на уровне. Космические баталии. Разведывательные рейды. Неизведанные миры. Чужие расы. Погони. Перестрелки. Работа в тылу врага. Предательство. Потери. Преодоление препятствий и рост главного героя.
Правда, в какой-то момент протагонист становится настолько крут, что становится страшновато. Чем автор собирается занимать еще два тома трилогии, при столь бурном развитии героя уже в первой книге, непонятно. Разработает тему Черного человека внутри?
Что с идейной подоплекой? Непременные размышления о человечности, без которых представить более-менее серьезную современную фантастику попросту невозможно. Об опасности гомо сапиенс для вселенной, агрессивности и его возможных последствиях. О том, каким же может быть развитие людского рода. О ненависти, отравляющей жизнь. О восприятии изменений, об отвращении и недоверии к существам, олицетворяющим изменения.
Все как у людей. Но пунктирно, вскользь, чуток нарочито, чуток шаблонно. Четко видно, что философское наполнение романа аж никак не основная цель автора. Повторюсь, перед нами в первую очередь приключение. Что абсолютно ненаказуемо. Книги всякие нужны, книги всякие важны.
Эрго. Качественное космическое приключение, не без идейного наполнения, с приятным главным героем и нарочито-эмоциональной кинематографичностью.
облако тэгов
