Польская фантастика

ЗИМНЯК Анджей. «Владыки рассвета» («Władcy świtu»)

Анджей Зимняк – один из писателей «старой гвардии». Родился он в 1946 году в Варшаве. Химик по образованию (закончил Варшавскую Политехнику, защитил докторскую; продолжает работать – и публиковаться – по специальности), первый рассказ он опубликовал в зрелом уже возрасте – в 1980-м году; первый сборник рассказов (а их у него девять) – в 1984-м. В прекрасной колонке Владимира Аникеева была куда более подробная информация о Зимняке – в обзоре номера 2 за 1984 , где был помещен рассказ «Umarł w butach».

Стоит сказать, что Анджей Зимняк – идейный вдохновитель, глава Оргкомитета и spiritus movens Литературной премии им. Е.Жулавского.

Перу Анджея Зимняка принадлежат девять сборников рассказов и два романа. Нынче же вышел третий его роман, о котором – ниже.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Роман НФ из ранга «social fiction», который, несмотря на обилие фантастических деталей, сосредоточен на аспектах социологических и психологических.

Хабитат Валиос – это частный ад, в котором бывший врач Шоза Фог отбывает наказание за принятое некогда неверное решение. Лишенный возможности работать по специальности, в изматывающем постоянстве крутится он между своей норой и баром. Лучиком надежды кажется лишь выигранная поездка на Ортус, планету, славящуюся проходящими здесь играми. Отправляясь в путешествие между мирами, которое стало для него шансом возрождения, он даже не догадывается, на что решился на самом деле. Существа, которых он повстречает, вечны и прекрасно знают об его уникальном даре адьюнкции – и имеют на него конкретные планы. На него и на все человечество...»

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(взят отсюда: http://katedra.nast.pl/artykul/6886/Zimni... ; автор: Тимотеуш Вронка)

«Роман Анджея Зимняка поднимает бессмертную для фантастики проблему... собственно, бессмертия. Его необычный ракурс, увы, не до конца идет в паре с интригой, в результате возникает роман, стимулирующий интеллектуально, но фабулярно не всегда могущий удержать внимание.

Серия «Horyzonty zdarzeń» Издательского Дома Ребис не ограничивается одним поджанром фантастики. Читатели уже могли ознакомиться с немалым спектром того, что серия предлагает: от сатиры близкого прицела в исполнении Марцина Пшибылека («CEO Slayer»), через стимпанк Анджея В. Савицкого («Апосиопезис») и до космооперы Роберта Шмидта («Легко быть богом»). Пятая позиция серии, «Владыки рассвета» Анджея Зимняка ближе всего к «Свету тени» Рафала Дембского: оба романа имеют отношение к социологической НФ, но там, где Дембский обращается к психологии, Зимняк выбирает анализ необычного общества.

В случае романа о сюжете нельзя писать слишком много, ибо это непосредственно связано с несколькими тайнами, которые автор раскрывает читателю очень неохотно. Общие рамки сюжета можно уяснить из обложки, а потому для потребностей рецензии надлежит вспомнить лишь, что главный герой, по имени Шоза Фог, отправляется к находящейся в другом измерении планете, где сталкивается с обществом ортусян, которое сперва кажется настолько же инаковым, насколько и непонятным. Однако оказывается, что все, происходящее вокруг Фога, не случайно.

В фантастику раз за разом возвращается тема бессмертия, возможности выхода существования за существующие нынче рамки. Подходы к этой теме существуют самые различные, начиная от горькой иронии путешествия Гулливера в страну разумных лошадей до нынче доминирующих в НФ теорий, связанных с постгуманизмом и технологической сингулярностью. Зимняк выбирает другой путь, используя биологию и генетику для создания картины сообщества бессмертных людей... или, по крайней мере, существ, выводящих себя от нас.

Вопрос, как действует их общество, и чему они обязаны бессмертием (а по сути – долговечностью, поскольку физически их можно пытаться уничтожить), представляет одну из серьезных сюжетных тайн, а потому неправильно было бы давать здесь ответы. Стоит лишь упомянуть, что важным фактором является секс. Хотя роль его совершенно обоснована, его вездесущность при одновременно нейтральном способе его описания, с определенного момента начинает раздражать. С другой стороны, в предыдущем романе этого автора, в «Белом рое», можно было заметить именно такую манеру.

Автор не ограничивается исключительно изображением структуры и механизмов социальной среды обитателей Ортуса, но идет на шаг дальше и показывает конфликты и противоречия на стыке двух парадигм: бессмертия и той, что вырастает из нашей биологии. Наррация показывает несколько возможных решений этой проблемы, как с помощью ассимиляции Шозы Фога, так и с помощью местной популяции, отказывающей от вечной жизни. И насколько сопоставление двух этих базисов представляет собой интересный мотив, настолько воплощение его в жизнь через решения и поступки героев кажется несколько дефектным – очень часто таким, о котором можно лишь догадываться.

Последний роман Зимняка – попытка совместить классическое представление о социологической НФ с новыми трендами жанра. Однако марьяж этот получается так себе, не порождая синергии. С интересом можно следить за очередными подробностями, относящимися к сообществу обитателей Ортуса, но попытки вписать в эту информацию еще и приключения – к тому же еще и не слишком однородные – удалась не вполне. «Владык рассвета» стоит почитать ради содержащихся здесь идей (а их побольше, чем упоминается в этой рецензии, хотя бы, скажем, специфические способности героя или интересное разделение материи), но – они не слишком обязательны, чтобы восхищаться фабульной канвой».

ФРАГМЕНТ

1.

Шоза Фог сбегал. Проваливался на дно вечной ночи, обманывал пространство и время, проницал колоду космосов, горящих чужими созвездиями. Всякий раз, когда они ныряли на самое дно сего мира, до краев наполненного миллиардами фосфоресцирующих галактик, ему хотелось вопить от радости.

Он сбегал из своего тесного мирка – охватывала его клаустрофобия, когда думал об узких туннелях хабитата Валиос, где видеопанели, стоптанные миллионами шагов, всегда транслировали один и тот же пейзаж посыпанного мукою крепа. Сбегал от окружающих его людей – чувствовал отвращение, когда вспоминал стиснутые от злости губы Амадеи, неискренне-сочувствующую улыбочку Марка Вацлава или снисходительное похлопывание по спине людей, которых он знал, или уж, по крайней мере, которых встречал столько пустых лет. Сбегал также – и надеялся, что ему удастся – от самого себя, поскольку ненавидел дрожащие пальцы и звон стекла, и помятую физиономию с мешками под глазами каждое утро в зеркале. Теперь он выиграл у судьбы в лотерее и сдернул на другой конец вселенной. Хотел обязательно об этом рассказать.

– А вы кто? – заговорил он с сидящим рядом полным мужчиной. Толстяк старательно зачесывал назад свои изрядно прореженные волосы, а большое лицо его, кроме внимания, выражало некоторую целеустремленность. И еще он потел.

– Торговец, – ответил сразу, будто ожидал этот вопрос. – У меня легальный контракт, – добавил поясняющим тоном.

Мужчина старался не глядеть в глаза, убегал взглядом в сторону и вниз, но его неспокойные гляделки возвращались, когда он чувствовал, что за ним не наблюдают.

В тесной, словно дупло, кабине трансмировца кроме них путешествовала еще одна пассажирка. Пискляво вскрикнула, заслоняя рот ладонью, когда поволока шлюза лопнула с треском и в помещение ввалилась бандольха Штольц.

– Не болтать попусту! – рявкнула охранница хриплым голосом. – Тишина!

Шоза вытаращил глаза. Видел девушку только мельком в начале путешествия, когда они занимали места, тогда она выглядела как простая секьюрити и показалась совершенно нормальной.

– Расслабся, женщина, – пробормотал он не слишком громко, как раз, чтобы, захоти, могла она его проигнорировать. – Я на муштру не соглашался.

Та не отступила. На лице ее расцветала ядовитая улыбка, мимическое усилие расползалось от губ, ямочек на щеках, уголков глаз. Девица была щуплой, почти худой, а то, как потряхивала гребнем стоящих дыбом волос, могло показаться смешным, когда бы такое не являлось обычным предупреждения перед применением оружия. Было на ней где-то с десяток легких боевых браслетов, да бог весть какие еще пушки большего калибра в имплантах. Она приблизилась по-кошачьи и приподняла Шозу за подбородок. Кожа ее бронированной ладони фактурой и жесткостью походила на хребет ящерицы.

– Не напрягайся, красавчик, а не то я мигом тебе сыворотку из мозга отожму. Я – ваша охранница, но ты, думаю, не в курсе, что при оказии я взяла еще и халтурку на пилота. А вам должно заткнуться, если таков мой приказ, это есть в контракте, что вы подписали!

Толкнула его в челюстной сустав пальцем, словно бы и легонько, но сверлящая боль расползлась по лицу. Он выругался, но на этот раз – тише.

– Ну ладно, – проворчала она, звеня браслетами. – Вы наверняка в курсе, что во время интеркосмической траслокации могут появиться соларки. В последнее время, – она сделала красноречивую паузу, – появляются всегда. И они всегда агрессивны, а разговоры пассажиров их еще и раздражают. Точнее, накручивают. Дошло?

– Соларки? – голос пассажирки был до смешного пискляв. – Отсутствуют данные в инфобазе...

– Можешь не искать, – рявкнула бандолха, оборвав ее на полуслове. – Говорят, что человеческие мозги для соларок все равно что матрица, а силу эти падлы крадут из анхила. А потому, дамочка, ничего не проверяй и сиди тихо, а лучше – и не думай даже, не двигайся, не моргай, не дыши, хе-хе. Прочее оставь мне, мне за это платят.

Она медленно развернулась, потрескивая наноуглеродной кожей, а потом внезапно, с полуоборота, взмахнула над их головами, даже воздух завыл, разрубаемый ребром ладони. Те двое одновременно вскрикнули, в Шоза сперва непроизвольно скрючился, а потом задавил смех.

– Это разогрев, – проворчала Штольц. – А ты с веселухой завязывай, Фог. Ты выглядишь слегонца как тот, у кого не все дома. Тебя что, в мегакосмос вместо шоковой терапии выпихнули, а?

Шоза был неудачник, четко осознающий собственную вину, а вместо психотропов он пользовал черный юмор со щепоткой иронии. Вацлав, бывший его шеф, привык говорить, что душа Фога и перед тем, как ее скинут в ад, попытается подурачиться на похоронах собственного тела.

– Ты по-своему права, охранница, но, несмотря на это, я попытаюсь сотрудничать, – ответил он с кривой улыбкою. – Многовато впечатлений как для начала отпуска. В таких ситуациях у меня, поверишь ли, на пузырь давит. Можно?

– И не думай, – зашипела она, явно напрягшись. – Я должна довезти вас в целости и сделаю это, пусть бы меня и холера взяла!

Единым движением змеиного тела она вскочила в перепонку живого шлюза, которая прогнулась и пропустила ее с физиологическим чмоканьем, затянувшись сразу и без следа.

Словно рождественские декорации из белых и голубых лампочек, на мониторах зажигались и гасли созвездия пронзаемых космосов.

* * *

Шоза задремал. Снилось, что он гонит машиной по неосвещенной улице, а из витрин в его сторону то и дело лупят ослепительные колонны сияния. Напор света он всякий раз ощущал физически, словно порывы внезапных шквалов. Давление вспышек было столь сильным, что ему приходилось компенсировать их рывками рулевого колеса.

Внезапно кто-то громко вскрикнул, должен был находиться где-то совсем рядом. Услышал он подле самого лица свистящий шепот – Амадея? Да, это была она – вцепилась в его плечо ногтями, наверное, воткнула их в кожу, потому что ужасно болело. Он был уверен, что уже не спит, но в таком случае, откуда в яви взялась Амадея?

– Нам нужно поговорить, – шептала она. Боль уменьшилась. Губы ее были теплы, двигались внутри ушной раковины, щекотали. Прошила его дрожь – он прекрасно знал, каждый сантиметр ее кожи, помнил, каково тело у этой крохи, и что она умеет. Не просто напоминала ему о сексе, она и была чистым сексом, экстатическим до боли, забористым до потери памяти, таким, что не хватало места ни на что другое.

Сделал он это непроизвольно – обнял ее, сильно оплел руками, прижал, раздвинул ее губы своими. Она сперва уступила, а затем оттолкнула его со злостью. Не хотел уступать, а потому она зажала ему локтем трахею.

– Негодник! – прошипела. – Вдвинуть, трахнуть, да, это у тебя в голове, а может в яйцах, они ведь у тебя связаны. А потом – бай-бай, прощай, не можем договориться, ты не для меня. А для женоподобной секс-игрушки по имени Линда, вот и все...

– Нет!! – крикнула Линда. Ее зеленые глаза светились в полутьме, словно буркалы пантеры. Да, она тоже здесь была, он получил, что хотел: тандем дополняющих его баб. – Не хочу тебя! – орала. – Фог, ты тряпка, безвольная кукла, никто. Уматывай, я не заслужила такой судьбы. Не знаю ни дня, ни часа, живу как на бомбе, ты – психотоксичен! Ты не пытаешься слушать советы специалистов, ну ясно, делаешь это, потому что таково твое желание, ты утверждаешь, что в любой момент можешь перестать. Так перестань! Не хочешь? Тогда отдай ключи и прощай, несчастная ошибка природы! Останешься для меня лишь вычеркнутым эпизодом, я начинаю сызнова главу жизни, вали и не мешай мне. Понял?

У второго его плеча все еще висела Амадея, разражаясь резким, лающим смехом. У нее и вправду когти, потому что теперь – рвала кожу до мяса. Он с трудом стряхнул ее и приложил руку к горячей, липкой ране.

– Ты совершил позорный поступок, – сказал, а вернее провозгласил доктор Марек Вацлав. Тоже прибыл, собрались все гиены, словно к падали, в этом удивительно реальном сне. – «Не навреди», ты успел позабыть? Удивляюсь, что ты избежал уголовной ответственности и отделался запретом на профессию. Понятно, что в моей клинике тебе нечего искать. Я увольняю тебя и делаю это с искренним удовлетворением. Иди к черту, Шоза Фог, в аду ждет на тебя хорошая должность!

Отец и мать, конечно же, пришли по отдельности. Марлена Фог, маленькая женщина в пастельных кружевах, как обычно производила впечатление обиженной, высоко вздергивала подбородок и не повышала голос. Мозес Джреб медленным движением зачесывал пальцами остатки седоватых жестких волос. Он пополнел, но все еще был симпатичным мужчиной. И все же Шоза никогда не мог представить себе, каким образом ему удалось соблазнить мать без использования стокилограммового баллона веселящего газа.

– Слишком уж ты беспокоишься, сынок, – утешал его старый Мозес, он один всегда умел найти доброе слово. – Из-за этого и все неудачи. А с той девушкой, как ее там? Симона? С ее малышом ты поступил как должно, сделал выбор сердцем. Слушай ты разум и действуй согласно предписаниям, привел бы в исполнение двойной приговор, а потому тебе не в чем себя винить. Ты просто оказался в ситуации, из которой не было хорошего выхода, да ты и так выбрал лучший из возможных. Помни: чиновник всегда отыщет параграф, который истолкует не в пользу просителя.

Мать все так же ничего не говорила, но поджимала губы, таким вот образом заявляя свое мнение о словах отца. Должно быть, существовала по-настоящему важная причина, из-за которой оба они оказались здесь, в одно время и в одном месте. Ему в голову приходила только одна причина: его собственная смерть. Ни к каким более разумным выводам он прийти не успел, поскольку дальше события понеслись молниеносно.

Амадея, Линда и Марек Вацлав оттолкнули родителей и одновременно бросились на него. Моментально перевоплотились в существ, жаждущих смерти, в этом Шоза нисколько не сомневался – глаза их были горящими буркалами, а губы вздергивались, обнажая зубы. Не было у него времени, чтобы сбежать, а потому он лишь скорчился в кресле и машинально закрыл голову руками.

В этот миг в действие вступила бандольха Штольц, которая, как и всякая бандольха, скорее дала бы выпустить себе кишки, чем отступила бы. Взяла аванс, принесла клятву, и теперь предназначением ее было выполнить задание. Честь гильдии über alles! Нет, это уже не мог быть сон. Сон сделался явью: прибыли соларки.

Воительница кружила в диких пируэтах смерти. Амадея получила когтями в шею, Вацлав – мощный пинок в лоб. Звуки были отвратительны: влажные разрывы и мягкий треск. Шоза сильнее вжал лицо в ладони, но слух-то не отключишь. Донеслись до него несколько похожих на клацанье разрядов боевых браслетов Виттера, которые он видел на запястьях девушки, и все закончилось. Ну, почти.

Когда он поднял голову, старый Мозес стоял неподвижно напротив воительницы. В проходе между креслами шипела желтая пена, что-то выстреливало лопающимися пузырями, кипело и исчезало, впитывалось в пол или в пространство, проникая, возможно, сквозь границу миров под другим углом, чем они сами. Что ж, физика давно уже сделалась математической философией, а упрощение дефиниций явлений так, чтобы удалось перетянуть их в окошко понимания людей со средним образованием, было важной задачей и ученых, и популяризаторов. Желтая пена уже ничем не напоминала Амадею, Марка Вацлава, Линду или его мать Марлену, зато в случае старого Мозеса метод деградации оказался безуспешен. Бандольха Штольц лупила в него из тяжелого оружия, наносила удары, способные свалить десяток других, прыгала под потолок и крутилась по полу в пароксизмах сражения и экстазе уничтожения, но на лице ее, внезапно сделавшемся красивым от концентрации, явно проступала тревога. Из мимики воительницы делалось понятно, что таких фантомов не было и нет, что не имеют они право на существование! Все же призраки и марева с самого начала мира преследовали, пугали и взрезали мозги людей кошмарными видениями, но сильная воля и уверенность в правоте всегда могли их, в конце концов, отогнать.

– Вам нельзя здесь убивать, наши миры должны оставаться отдельными! – непонятно крикнула Штольц, остановившись напротив Мозеса. Дышала она тяжело, грозила стиснутыми кулаками, на бледном, без кровинки, лице пылали красные глазищи.

Значит, тот не был призраком, фантомной тенью воспоминаний Шозы. Также не мог он быть и его отцом, только принял вид Мозеса, вид, который скрывал нечто очевидное и страшное. Потом произошло – пришлец плюнул жаром. Проще всего было бы сказать, что он испустил пламя, словно глотатель огня, только вот огонь тот был светящимся и прозрачным клубом солнечной плазмы. Шоза видел, как лицо старика светлеет, морщится и исчезает, превращаясь в конденсат энергии, который направился к Штольц и ударил в нее. А Мозес Джреб провалился сам в себя и исчез, а тело его, с чего бы оно не состояло, подверглось абсолютной трансформации, открывая провал в ад. Пассажиры заметили только огненный поцелуй, жар опалил края кресел и потолочные пластины. Ничего ни с кем не произошло – за одним исключением. Огонь плазмы убил бандольху.

Призрачное гало разлилось по кабине, проникло сквозь предметы и тела людей, ударило импульсом радиации, расползлось по стенам, а потом опало на пол, формируя эфирный, светящийся слой газа. Казалось, будто тот уходит в щели либо всасывается в изоляционные слои, и через десяток секунд субстанция – или, возможно, излучение – исчезла.

Шоза расстегнул пояс и склонился над обезображенным, местами обугленным лицом женщины. Раздернул бронежилет, чтобы увидеть на груди ее одну большую рану, покрытую розовым студнем. Был уверен, что летальная доза энергии, сумевшая уничтожить даже бандольху, первоначально была предназначена ему, а охранница при выполнении задания недооценила угрозу и дала себя убить. Был он кое-что ей должен, этой толстокожей воительнице.

Он закрыл глаза, выполнил гипервентиляцию легких, утишил мысли и эмоции, расслабился в короткой медитации. Был готов.

Растопырил пальцы, опустил ладони и возложил их на голову девушки – вернее, на то, что от нее осталось.

* * *

Как всегда в начале адьюнкции, дыхание его остановилось. Казалось, будто он стоит на горном перевале, а у ног его, до границы горизонта, распростерся молодой лес. Он хотел оказаться под его сенью и поискать скрытые тропы, однако понимал, что времени на самом деле мало, если вообще уже не поздно. Справился с любопытством и приблизил ладони к изуродованному лицу, которое видел сквозь индикационную визуализацию. Окружил организм женщины своей уникальной сферой наблюдательной адьюнкции. Чтобы понять получаемые данные, сравнивал их с известными ему дефинициями, и это являлось сутью его оригинального метода аллегорической трансляции.

Он усилил сигнал и так модифицировал трансляцию, чтобы экспонировать из информационных полос звук и картинку каналами сходной пропускной способности. Любил такие инсценировки, поскольку они вовлекали базовые чувства, хорошо приспособленные для передачи данных, а дальше их можно было интерпретировать индивидуальным образом, используя знание, интеллект или интуицию.

За взрыв информационного хаоса он заплатил резкой болью, и только через миг-другой сумел начать выбирать и селекционировать. Не пришлось слишком глубоко проникать в структуру данных, чтобы увериться: женщина умирает. Похоже, именно потому все здесь не на своих местах. Такому, конечно, могло бы найтись и другое объяснение – если гильдия бандольхов тотально модифицировала тела своих членов, а такое казалось вполне правдоподобным, – тогда перед ним был организм с чуждой базовой структурой, которую ему пришлось бы изучать, начиная с основ. А на это не было у него времени.

Но ему сопутствовала удача, и уже через пару секунд он сумел отыскать себя в кажущемся хаосе. Заметил закономерности, ощутил смысл и уже знал, как продвигаться новой территорией. Двигался главными тропами, ища биомеханическую активность, но – увы – уже не мог отыскать в теле женщины и искры жизни. Сердце не билось, кровь темными тромбами остановилась в венах и артериях, легкие не работали, а нервная система...

Он вздрогнул. Это было невозможно, поскольку противоречило законам физиологии, но он все же регистрировал какую-то активность. Что же он пропустил?

Внезапно его парализовал страх. Ведь и Штольц могла оказаться разновидностью соларки, маскирующейся биохимической мимикрией и готовящейся напасть. Нет, невозможно. Ведь она до конца сражалась с вторгнувшимися, а столь далеко зашедший камуфляж не нужен был, чтобы его убить, он ведь не был воином. Спокойно, спокойно, мантра, дыхание. Очисться, войди в роль эмоционально нейтрального наблюдателя. Да, уже лучше.

Когда он наконец сумел сконцентрироваться, заметил слабо светящиеся зеленые нити импульсов, что исчезали и вновь появлялись в отдельных нейронах, а потом – увидел все пучки, подобные дрожащим линиям в нервных окончаниях, в его передаче напоминающие световоды. Был это чрезвычайно слабый след некой странной жизни, но мог он оказаться и точкой опоры. Шоза пытался отыскать мозг, но получалось не слишком хорошо. Регистрировал он какие-то не слишком четкие совокупности данных в образе красных равнин, коричневых возвышенностей, режущих взгляд изумрудных разливов, клубов пара или дыма – даже не пытался анализировать эти образы, искал характерные территории с типично нейтральной симметрией улья – безрезультатно. Может, новейшие экземпляры бандольх не обладают классическим мозгом?

– Разделенный мозг? – пробормотал он. Больше догадывался, чем слышал, что его сосед что-то говорит, но проигнорировал его, не было иного выхода, поскольку находился он глубоко в мире предельно отличного восприятия. Усилю-ка я звуковую составляющую, – подумал.

Перестроился на аудио. В дикой какофонии попытался изолировать периодические отзвуки, характерные для работы левого полушария, а когда ничего не получилось, поискал высокие ноты кратковременной памяти, работающей автоматически – и тоже безрезультатно. А может, мозг оказался выжжен в том взрыве? Но ведь нет, верх черепа и затылок остались целыми. Что ж, так или иначе, но Штольц уже – стопроцентный труп, даже если и можно еще поймать гаснущее эхо активности нервной системы. Таковы факты. Всегда, когда приходилось констатировать смерть, он чувствовал печаль, поскольку в какой-то степени любая смерть касалась и его самого. Вот, моментально уничтожению подвергалась бескрайняя вселенная, умирала она полностью и неотвратимо, а то, что оставалось, становилось беднее на тайну существа, осознающего не только собственное бытие, но и все прочие сущности. В том числе и его, Шоза Фога.

Внезапно он вспомнил и еще кое о чем.

Сжал ладони на окровавленной голове и попытался в последний раз. Спешил. Повезло сразу же отыскать, что хотел. Визуализация была именно такой, как он и ожидал: цилиндрические устройства, пылающие желтым огнем, примитивное изображение доменных печей. Чем бы оно ни было, еще не исчерпало запаса энергии и продолжало работать в трупе этой женщины. Химические нейроконвертеры бандольхов, локализованные непосредственно в мозгу, в результате реакций искусственных энзимов генерировали кислород из органических связей и доставляли энергию, сами подвергаясь постепенной декомпозиции, но некоторое время они были в состоянии поддерживать базовые жизненные функции на минимальном уровне. Только это он и помнил. Аварийные полимерные импланты именно сейчас спасали одну из членов братства. Он успел к последнему этапу процесса – ее жизнь как раз угасала, что отражалось в остаточной активности нервной системы. Надо бы попытаться что-нибудь сделать, хотя бы для успокоения совести.

Он попытался пробудить физиологические корреляционные пути таким образом, чтобы целостность снова начала действовать как единый организм. Он перенаправил прижизненную энергию и по-простому ударил, совершив ментальный толчок, что должно было повлечь эффект, подобный электрическому удару или «кулаку самурая». Результат далеко превзошел ожидания – внезапно он увидал весь мозг, который осветился желтым огнем, словно приугасший костер, разгораясь от резкого поддува. Неужели удалось? Может, организм бандольхи только и ждал подобного импульса? Дальнейшие действия были исключительно рутинны: в нервных связях он активизировал прилив управляющих импульсов, сгенерировал электрический шок в сердце, раздражил и заставил действовать дыхательную систему. Когда уверился, что организм сдвинулся с мертвой точки, вышел из адьюнкции и снял мокрые от крови и слизи ладони с головы воительницы. Все еще не верил, но именно так и было: удалось!

Бандольха Штольц судорожно вздохнула, а после в сильных корчах выбросила из легких как минимум пол литра розово окрашенной жидкости. Вздохнула со свистом, щеря сломанные зубы. Шаря вокруг, привстала на колени и, выказывая моментальную пространственную ориентацию, быстро поползла в сторону дверной препоны, оставляя за собой дорожку из крови и слизи. В переходе стоял в летаргии анабиозер: моментально почувствовал присутствие раненной и ожил, раскрываясь с чавканьем – напоминал гигантскую раковину или сластолюбиво распахивающуюся пасть. Шоза, словно парализованный, наблюдал за разыгрывающейся драмой, но каким-то боковым отблеском мысли не справился с чисто фрейдистскими ассоциациями – се гигантский срам, раскрывающийся, чтобы принять плод в акте темпоральной инверсии. Плод сбегающий, считающий мир недостойным его присутствия.

Бандольха пыталась забраться внутрь, но силы ее оставили, тело ослабло и соскользнуло по полукругу скорлупы. Фог подбежал и придержал девушку, удивляясь, насколько она легкая. Через миг-другой она уже была внутри, а щупальцы биостата оплетали ее туловище, проникая в нос и рот, накладывали санитарные повязки на раны. Раковина затворилась со вздохом, выжимая наружу бахрому прозрачной слизи. Желеобразные сосульки, которые появились на ее краю, тотчас были всосаны внутрь.

Шоза вздохнул. Внезапное головокружение заставил его опереться на яйцеобразный корпус биомеха, по которому пробегали теперь неспокойные вибрации.

* * *

– Вы доктор? – донесся до него вопрос. Задал его торговец. Всматривался в него со смесью отвращения и раздражения, как видно, повторяя вопрос вот уже в который раз.

Шоза с усилием вернулся в реальность. Чувствовал себя нехорошо и не желал объясняться. Покачиваясь, добрался до кресла и упал на него.

– Разведка или расследования? – проворчал, даже не пытаясь оставаться вежливым.

Тот пожал плечами.

– Я ответил, когда вы поинтересовались, но вы – не обязаны. Профессия моя слишком обычна, а потому я обойдусь без церемоний.

Шоза попытался расслабиться, искривив рот в улыбке. Люди бывают ужасно предвзятыми, и, как правило, в самый неожиданный момент.

– Вы правы, у меня есть медицинское образование.

– Нам обязательно быть такими официальными? – купец не уставал болтать. – Виттлин Кипхенер, к вашим услугам.

Фог видел лишь одну возможность: поплыть по течению, ни на что иное сил у него не оставалось.

– Шоза Фог. А вы, госпожа, не желаете присоединиться к компании? – обратился к сжавшейся в своем кресле пассажирке. Существовал шанс, что Виттлин уделит ей часть своей заинтересованности.

– На-талья Веллски, – пробормотала, запинаясь, она. – Что... это было?

Увы, Виттлин не торопился с объяснениями, пожимая плечами. Фог с трудом собрался с мыслями. И верно, что оно было?

– Бандольха пыталась убрать непрошеных гостей, – пробормотал. – И ей это почти удалось. Не справилась с последним, в чем-то он был другим, чем остальные. Мне жаль, но я знаю немного... Наталья. Допускаю, что Штольц пробудет в состоянии полужизни, пока мы не вернемся, а в госпитале ее вытащат. В конце-концов, я притянул тех проклятых солярок, все были фантомами моих знакомых или близких. Я чувствую себя виноватым, поскольку физис моего отца напал на эту девушку. Удивительно точная подделка, предназначенная для меня, но сперва она напоролась на жесткую службистку. Именно потому я все еще сижу здесь, вместо того, чтобы странствовать между космосами в образе плазменного тумана, каковым был их план.

Не должен был этого говорить. Множество глупых вещей в своей жизни не должен был делать.

Виттлин неодобрительно засопел.

– Как вижу, вы оба мало что понимаете. Призраков такого рода легко мог вызвать любой из нас, это точно, – проговорил авторитетным тоном. – Одно кажется совершенно очевидным: созданием фантомов управляет подсознание, сознание не имеет никакого влияния на этот процесс. Другое дело: явление такое случается лишь во время трансмирного прыжка. Согласно с антропным принципом, при переходе очередного порога, новый космос всякий раз создается сызнова, и тогда обстоятельства способствуют так называемым побочным тварностям. Если бы возможно было научиться сознательно управлять этим процессом сотворения, да произвести нечто мощное...!

– Например то, чем можно было бы торговать? – спросил Шоза и тут же прикусил язык. Купец что-то знал, и дразнить его было не самой лучшей стратегией.

Виттлин бросил на него неприязненный взгляд.

– Коллега, мир так уж устроен, что люди покупают полезные предметы. И слава богу, поскольку в ином случае люди бы непрестанно за них сражались бы.

– А так не сражаются?

– Некоторые – несомненно, – признался он. – Те, кто хотят получить все задаром. Есть много таких, кого отвращает труд, но – не достойная жизнь.

Установилось неловкое молчание. На мониторе из бурого ничто проявлялся очередной, усеянный звездами космос.

– Что с нами будет? – выдавила из себя Наталья. Похоже, она плохо справлялась с шоком, и в голосе ее слышались нотки истерики.

Отозвался Виттлин.

– На каждом корабле есть оборудование и аварийные процедуры, достаточно подождать, пока они включатся. Они продублированы – на всякий случай. Сперва мы будет проинформированы о ситуации, а после в нужный момент автоматический пилот закончит рейс, возвратив корабль к месту старта. Таковы стандартные процедуры.

Женщина кивнула, но ее широко распахнутые глаза все еще выражали страх. «Как испуганный, но притаившийся зверь», – подумалось Шозе.

Получается, пока что они выскочили почти без потерь, но Шоза не мог расслабиться. Казалось, что некая непреодолимая сила не позволяет ему удалиться от ненавистных уровней Валиоса, глуповатых ухмылок приветствующих его приятелей, последнего разговора с Марком Вацлавом, а также от странных происшествий предыдущего дня. Улетая, он надеялся... наверное на то, что снова появится у него надежда. Теперь же физис его отца заставил их вернуться. Что ж, он будет терпелив и использует одну из следующих оказий, если та когда-либо случится. Он упрямо не допускал мысли, что цепочка происшествий, приведшая к этому полету, была слишком невероятной, чтобы повториться.

Некогда, еще до аферы с Симоной, Марк Вацлав сказал ему, что невозможно сбегать всю жизнь. Эрудит, а не знал, что у некоторых людей бегство является личной и неотделимой от них чертой, вроде длинного носа или оттопыренных ушей».

ГОЦЕК Петр. «Черные Батальоны» («Czarne Bataliony»)

Петр Гоцек, родившийся в 1969 году, известен в Польше как журналист, публицист, редактор – а с некоторого момента и как писатель. Первоначально – имел непосредственное отношение к польскому радио (выступал, например, как постоянный корреспондент на кинофестивале в Каннах), с 2006 года – он работает в прессе (например, в «Жечьпосполита», «Впрост», «До жечи»). Автор нескольких книг – в том числе сборника интервью «Профессия: журналист-расследователь» и очень неплохо принятого читателями и критиками романа «Демократор» (по словам автора, «Демократор» отчасти родился из братьев Стругацких, отчасти из Виктора Пелевина и Владимира Сорокина»).

«Черные батальоны» – сборник рассказов автора; причем, действие большинства из них связано с СССР, Россией, альтернативной историей.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Вас ждет массированная прививка воображения. Петр Гоцек оправдывает себя не только как публицист, но и как прекрасный писатель, чье воображение застает нас врасплох на многих фронтах. Тайна, оруэлловский непокой и чужие притягательные миры, небывалая смесь истории, современности и будущности. Книги его отличаются поп-культурным миксом, они блестящи и полны юмора. «Черные батальоны» — рассказы, что не поддаются однозначной классификации. Такой прозы не постыдился бы и сам Лем. Ценимый публицист опробовал свои силы литературе и успешно вступил на поле царицы польской литературы – фантастики. Реальность всепроникающа, словно бензин. Даже фантастика не в силах от нее избавиться. Совсем как древнее преступление оскверняет счастливую коммунистическую утопию в заглавном рассказе. Именно в том и состоит сила этой прозы».

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(адрес: http://wmeritum.pl/fantastyczne-uderzenie...; автор: Патрик Вольский).

«Черные батальоны» меня приятно удивили. Я не ожидал после авторской публицистики настолько зрелой фантастики, а тем временем Петр Гоцек скомпоновал сборник рассказов, удерживавший меня в напряжении и удивлявший широким спектром отсылок и жанровых подмигиваний.

Девять рассказов, содержащихся в «Черных батальонах» это, кажется, лишь капля в море того, что Петр Гоцек может нам сказать в рамках научной фантастики. Он умеет повеселить, но умеет и напугать, и ввести читателя в состояние смущения. Прежде всего, из текстов его бьет осознание, что посредством такого рода литературы тоже можно говорить о конкретных ценностях и рефлексировать о том, что нам близко – о нашей жизни и связанным с ней прошлым. Потому меня нисколько не удивило, когда среди своих учителей в фантастике он называет Роберта Э. Хайнлайна, Станислава Лема, Кира Булычева и Филиппа К. Дика.

Хотя сборник этот не обладает прозрачным главным мотивом, однако в нескольких рассказах на первый план выходит оруэлловский страх перед тоталитарным давлением, что является характерным для таких рассказов, как «Танк», «Рассказ Вовы» и для заглавных «Черных батальонов». Герои первого из них – это дети из анонимного города, которые не понимают до конца, что в их городе происходит; заглавный танк для них – странное явление, поскольку они и сами не понимают, что живут под присмотром оккупанта. «Рассказ Вовы» – это история Советского Союза и современной России, у которой есть в подчинении свои супергерои. Этот комиксовый мотив до странного уместен, хоть и звучит несколько комично. Но Петру Гоцеку удалось сохранить серьезность рассказа, комментируя политику Кремля таким образом, что это пробуждает беспокойство. «Черные батальоны» – это самый брутальный, непосредственный и трагический текст во всем сборнике. Как и в «Человеке в Высоком Замке» Филиппа К. Дика, боящегося коммунистов, у Петра Гоцека рисунок правдоподобной победы красного стяга потрясает читателя. Этот мир, соединенный под единым штандартом, сконструирован так, что вкус его узнают обитатели СССР и «союзных» стран. Прекрасное в своей простоте, поскольку очень пугающее, видение мира, которого мы хотели бы избежать.

Чтобы не впасть в крайнюю депрессию и параноидальные настроения, автор представляет также и развлекательный материал. Например, «Янек Утрянек и его гости» — это презабавнейшая история о мальчике, у которого был невероятный дар (о сути которого, увы, ничего сказать не могу, поскольку раскрывать – слово за словом – эту силу невероятно приятно). Поскольку же текст этот написан весело – как с точки зрения стиля, так и по сюжету – я раз за разом хихикал, что наверняка моим спутникам по автобусу не могло не показаться как минимум странным. Выдержанный в стиле «Сказок роботов» и «Кибериады», он наверняка придется по вкусу любителям остроумной прозы Лема. Не менее веселым оказался и «День олигарха», у которого... проснулась совесть. Невероятный сюжет! Достаточно жестким языком ведется рассказ, что вызывает улыбку, оставаясь одновременно необычайно существенным, говоря о человеческой моральности. Похожее послание несет в себе и «Инициатива снизу». Гоцеку немного нужно, чтобы сигнализировать миру, в какую сторону тот направляется. Очередная – и тоже амбивалентная – история, это «Путешествие трех королей», в которой известные нам по евангельскому рассказу Каспар, Мельхиор и Бальтазар являются истинными магами, для которых рождение Иисуса – истинный конец эпохи. Я был удивлен, что Петр Гоцек может взяться и за неоднозначные темы, что не было для него простым – объяснение вы найдете в послесловии автора, где он, кстати, говорит о каждом из помещенных в сборнике рассказах.

Особенно запал мне в память «Мальчик с плакатом». Я люблю такие истории, вызывающие внезапную дрожь, немного в духе моего любимого Стивена Кинга, когда в нормальный, на первый взгляд, мир вкрадывается аномалия, которой здесь не место. Я должен бы поблагодарить Петра Гоцека подзатыльником за то, что теперь любой ряд цифр на витринах станет пробуждать мое беспокойство. Последний рассказ, о котором я еще не сказал – «Где генерал» – это сведение политических счетов с Войцехом Ярузельским, но – с присутствием сверхъестественных сил; однако этот рассказ не понравился мне настолько сильно, как остальные тексты. Я полагаю, что он не слишком хорошо соотносится с этими остальными, и не было бы серьезной потерей, не окажись его в «Черных батальонах».

Чрезвычайно хорошо, что Петр Гоцек начал публиковать свои повести и рассказы. В 2012 году вышел «Демократор», теперь появился первый сборник короткой формы, а автор успокаивает нас, что готовится уже и следующий. Меня это всерьез радует, поскольку уж рассказывать он умеет. Язык его настолько эластичен, что может воплощаться как в роль доброго дедушки, рассказывающего внукам веселую повесть подле камина, так и в роль сурового повествователя о трагических происшествиях. К тому же, в словах Гоцека есть горсточка мудрости, которой характеризуется хорошая научная фантастика. «Черные батальоны» – куда как достойны внимания.».

«Парень с плакатом» (отрывок)

Ночь после похорон

Он выбрал этот номер от усталости

Так потом себе говорил. Был уставшим, был пьяным, был в отчаянье.

Метро было почти пустым, а он прохаживался по перрону станции «Центрум» и читать ему было нечего. Взглядом он блуждал по информационным табло, по рекламным надписям и неонкам магазинчиков, укрытых на галерее над противоположным перроном, и по рекламным билбордам.

У каждого из билбордов был свой номер. У каждого плаката в витрине – тоже.

Ночью и после нескольких стаканов людям приходят в голову самые невероятные вещи. Спроси его кто после, зачем он, собственно, сделал, что сделал – он бы наверняка повторил вслед за одним из героев вестерна «Семеро смелых», что тогда это казалось ему хорошей идеей.

Однако номер аж напрашивался. В конце концов, он выглядел взятым из телефонной книги: 8507185. Четко выписанный над плакатом последней стойки справа, против выхода с лестницы метро на перрон, от которого отъезжали составы в сторону Кабата. Не у эскалатора, но у другой лестницы – со стороны подземного коридора, которым, пройдя мимо мастерских по изготовлению ключей и лотка с бельем, можно было пройти к супермаркетам.

В номере было семь цифр. Как и должно – по крайней мере, как и должно со времен большой реформы, состоявшей в добавлении к варшавским номерам седьмой цифры, впереди. Что, в общем-то, произошло и в других воеводствах.

Тогда еще он этого не знал. Телефонной нумерологией он заинтересовался лишь позже. Когда открыл, что должен был открыть.

Первый разговор

Бииип. Пауза. Бииип.

Каждому знаком этот звук. Регулярный пульс ожидания устанавливающейся связи.

– Ja?

Он не ответил. Через миг чужой голос произнес, нервничая:

– Wer ist das?

Он молчал.

Второе Wer ist das? было громче и куда сердитей.

Он отсоединился.

На следующий день

Знал, что это глупо.

Угрызения совести не давали ему покоя. Должен бы перезвонить и извиниться. Что с того, что немец наверняка думает: «ошибка». Звонить посреди ночи чужим людям это ненормально. Словно бы мелочь, но он чувствовал, что если не извинится, то это засядет в нем, словно заноза, надолго. И не потому, что дело в глупом телефонном звонке. Потому, что он переставал владеть своей жизнью, все выскальзывало меж пальцами, словно он пытался поймать в кулак воду. Этот телефон был лишь символом. Маленьким гребаным символьчиком. Это слово вообще имеет уменьшительную степень?

Нужно перезвонить еще раз. Необходимо.

К делу, проклятый немец сам не извинится.

Он нашел в телефоне список исходящих и перезвонил на тот же номер, по которому соединялся в ночь на пятницу.

Никто не взял трубку.

Но была суббота, а потому он не удивился. Может человек на прогулке. Или выехал на уик-энд.

В воскресенье он не стал звонить. Человек бы рассердился, что ему мешают праздник праздновать. Если немцы вообще склонны к праздности.

В понедельник он перезвонил, но никто не взял. И во вторник, и в среду, и во все остальные дни.

Потом он обо всем позабыл.

Десять дней спустя

Вспомнил, проходя мимо почты. Остановился и попытался понять, что и к чему. Когда он был маленьким, на почте лежали стопки томов с затрепанными уголками. Телефонные книги. Может он, по крайней мере, проверит, к кому тогда звонил? Может – не домой, а в какую-то фирму? Может, найдет номер и попросит... Вот именно, кого он попросит к телефону? «Того пана, которому я мешал спать пару недель назад»?

Времена изменились. На почте не было никаких телефонных книг, панянка в окошке проинформировала, что уже давным-давно нет такой услуги. Вроде бы на главной почте есть какие-то такие книги.

Главная была далеко, а потому он выбрал решение проще.

После того, как забил в Гугль «телефонная книга» — первой выскочила страница с достаточно очевидным адресом ksiazka-telefoniczna.com. Давала возможность отыскивать данные по названию фирмы, адресу, е-майлу либо телефонному номеру и по ключевым словам.

Единственным результатом, который появлялся после того, как вбил номер 8507185, было кредитное бюро из Жешова. Ладно, хотя бы не квартира. Бюро. Есть такой себе немец, и одалживает людям деньги на Подкарпатье. Что еще?

Поиск по открытым в интернете другим базам данных, представленным как каталоги фирм, телефонные книги и книги адресные ничего не дал.

Несколько секунд спустя, как он вбил с клавиатуры номер (сперва код Жешова – 17, потом 8507185) трубку сняла женщина с теплым, но уставшим голосом.

– Должно быть, вы ошиблись, – сказала, когда в нескольких неловких предложениях он донес до нее суть проблемы. – Я каждый день сижу здесь допоздна. И по пятницам тоже. Редко когда ухожу до полуночи. В последние пятницы никто не звонил вечером. Это ошибка.

Из ее слов била такая уверенность, что он не посмел допытываться о таинственном немце, который мог бы проскользнуть ночью в бюро, чтобы случайно принять звонок из Варшавы.

И именно тогда-то он понял, что что-то тут не играет.

Ведь в ту ночь он не вписывал никакого кода города. Просто позвонил по номеру с билборда.

Он должен бы дозвониться до Варшавы, а не до Жешова.

Стоп. Собственно, он ни до куда не должен был дозвониться, поскольку не выбрал никакого кода города. Еще раз проверил в списке сделанных звонков. И вправду, выбрал тогда просто семь цифр. И каким же образом он куда-то дозвонился? Номера телефонов имели девять цифр, а семизначные стационарные номера требовали кода города.

В тот же день он поехал на метро до станции Центрум.

Около витрины номер 8507185 стоял худой парняга в рабочей спецовке. Витрина была открыта, лампочки, подсвечивающие плакат снизу – выключены. На полу лежала большая кожаная угловатая сумка, из которой высовывались разнообразные кабели и инструменты.

– Вандалы? – спросил он электрика, все еще отыгрывая так хорошо, как только умел, роль любопытного, вежливого настроенного прохожего.

– Авария, – лаконично ответил электрик. – Забегался я, знаете, не было когда подправить. Вся площадь на мне.

– Вся станция, – он с пониманием кивнул.

– Если бы! Все метро, а еще растяжки на Центральном вокзале. А проводка – поганая. Постоянно что-то перегорает. Да и лампочки – так себе, – электрик тряхнул одной, минуту назад вынутой из большого горизонтального ухвата.

– Да, непросто вам.

– Ну, а кому нынче легко? – сказал на прощанье электрик.

Вечером он еще раз позвонил на номер с витрины. Никто не ответил.

Тогда он подумал, что пришло время для более смелых экспериментов.

Сперва попытался выбрать какой-то другой семизначный номер, без того, чтобы вписывать код города. «Извините, такого номера не существует. Проверьте номер и попробуйте снова. Sorry, but the number you dialled is not recognised. Please, check the number and try again».

Потом он вернулся к 8507185, но добавляя варшавский код, 22. «Извините, такого номера не существует. Проверьте номер и попробуйте снова. Sorry, but the number you dialled is not recognised. Please, check the number and try again».

А если тогда он таки дозвонился на мобильник? Только как? Откуда взял отсутствующие две цифры до девяти? А если придавил последние кнопки и вместо пятерки, последней в номере, вбились еще две?

Тогда видел бы их в списке исходящих. А там четко стояло 8507185, а не 850718555.

И все же он попытался.

«Извините, такого номера не существует. Проверьте номер и попробуйте снова. Sorry, but the number you dialled is not recognised. Please, check the number and try again».

А если это номер мобильного, но не из польской сети? Может, нужен международный код? Только какой?

Он вбросил номер в Гугль. «69 результатов поиска (0,15 с)» – ответил поисковик. Под несколькими польскими линками начинались заграничные, но ответа они не обещали. Страницы пестрели: «Кдо меня вызывал? Что это за нумер? Кому придлежит телефон? Telefonvorwahl, Ort & Rufnummer, Телефонные номера, Vorwahl & Telefonnummer – Wer ruft an?, Infotelefonica de Espaсa» или «Cellphone Number starts with 8507185». Под линками не скрывалось ничего кроме автоматически сгенерированных списков всех возможных номеров. Тупик. Впрочем, даже окажись, что номер существует и что он заграничный, что бы это меняло?

Минуту-другую он задумывался, не набрать ли номер, всякий раз добавляя код другой страны. В конце концов, стран этих не так уж и много. И только тогда осознал глубину своей мании.

Это и вправду были поганые дни в поганом месяце, сидящем в самом центре куда как поганого года. А он, вместо того, чтобы собраться и отправиться дальше, вместо того, чтобы быть взрослым парнем, расклеился над каким-то глупым телефоном, над каким-то сбоем в сотовой сети, случайным соединением, которого никогда бы не случилось, но оно случилось, потому что он был пьян, зол и раздавлен.

Та проклятая пятница. Если бы оно случилось в какой-то другой день. Проклятие, если бы вообще ничего не произошло.

Мне нужна помощь, – подумал он. И сразу же устыдился. Ему нужно было просто взять себя в руки, это другим требовалась настоящая помощь.

Он несколько раз глубоко вздохнул, успокоил пульс и потянулся за телефоном. Должен был сделать этот звонок давным-давно.

Она ответила сразу же, словно ожидала, что он позвонит.

– Привет, мама, – сказал он. – Держишься?

А потом они долго разговаривали. Долго. Словно бы и столько, сколько нужно, а все равно мало.

Второй разговор

Бииип. Пауза. Бииип.

– Да, слушаю? – сказал Войцех Манн*. – Алло?

Подождал пару секунд, а потом сбросил.

(*Войцех Манн – известный польский радиожурналист-музыковед)

Двадцатью двумя днями позже

Это было безумие. В лучшем случае: почему именно Войцех Манн должен был принять звонок в отсутствие загадочного немца, который ночью вломился в финансовую контору на Подкарпатье? В худшем – это какие-то галлюцинации.

Он просто ошибся. Это был какой-то случайный мужик, с которым он случайно говорил. То есть – не говорил, поскольку не выдавил из себя ни слова.

Эх, если б оно действительно было так легко. Но он и правда знал этот голос. Все в Польше знали, и невозможно было его спутать ни с каким другим. А может, это был имитатор? Который как раз разучивал тембр Войцеха Манна? Стоп.

Это было безумие, он прекрасно понимал. Именно такой параноидальный способ мышления едва не довел его до звонков во все сто девяносто четыре государства мира, или сколько тех там есть, чтобы проверить, не существует ли в локальных телефонных сетях номер 8507185.

Вот именно. Даже Войцех Манн не сумеет принять телефонный звонок по номеру, которого не существует. Ни Макгайвер, ни даже Стив Джобс. Ну, может Джобс и сумел бы. Будь он жив.

Насколько первый звонок был результатом пьяной глупости, настолько второй был эффектом трезвой мудрости. Это должен был оказаться конец, а не начало. Он всего-то хотел окончательно убедиться, что все случившееся в ту пятничную ночь, было абсурдным стечением обстоятельств, минутным завихрением ненормальности на поверхности нормы, невозможной, но на миг реальной небывальщиной, поддержанной мерзким настроением. Потому-то он и позвонил – чтобы услышать знакомое: «Извините, такого номера не существует. Проверьте номер и попробуйте снова. Sorry, but the number you dialled is not recognised. Please, check the number and try again», и после раз и навсегда выбросить тот номер и связанные с ним воспоминания из памяти.

Пока на другой стороне не отозвался Войцех Манн и все не пошло к чертям.

Однако это было лишь началом безумия, что он осознал в тот же день пополудни, возвращаясь домой и быстро вышагивая по аллее Независимости. Запомнил этот момент очень четко – когда уже прошел мимо чайного магазина и проходил мимо маленькой публичной библиотеки, на дверях которой висела карточка с надписью, приглашающей передавать им книги.

Книга, Войцех Манн, странный телефонный номер и рекламная тумба, все это внезапно совместилось в его сознании в одно целое, приведя к тому, что он снова бросился к метро, расталкивая по дороге прохожих. На перроне станции «Рацлавицкая» из поезда, что шел на Кабаты выливался утлый ручеек пассажиров, с другой стороны с десяток-другой людей ожидали поезда на Млоцины. Согласно световому таблу, осталась минута и десять секунд, что тянулись, словно часы. Он ввинтился в самый центр толпы, наполняющей состав, состоящий из московских вагончиков, напоминавших троллейбусы шестидесятых. И выпрыгнул, словно ошпаренный, на станции Центрум, а потом как можно скорее погнал на второй этаж, откуда сбежал на противоположный перрон, где все и началось.

Он был прав. Внутри тумбы номер 8507185 висел красиво подсвеченный плакат, рекламирующий книгу «Вторые странствия большие и малые», продолжающей, как сообщала информация внизу, выданную несколькими годами ранее книгу «Странствия большие и малые, или как мы сделались светскими», написанную Войцехом Манном еще вместе с Кшиштофом Матерной. Новая книга была за авторством Манна соло, а лицо его нераздельно царствовало на обложке. Он вспомнил, что успел заметить эту рекламу краем глаза, сбегая ступеньками получасом ранее, но не обратил на нее особого внимания.

Теперь – обратил.

Номер витрины все время находился на одном и том же месте. Черные цифры на белом фоне, слева на раме, вверху. Более-менее над правым плечом – тем, что пониже – улыбающегося Войцеха Манна.

Он оперся о стену у нижнего уровня лестницы и вытащил телефон из кармана. А потом набрал номер».

КОЛОДЗЕЙЧАК Томаш. «Белый Редут», ч.1 («Biała reduta»)

В прошлом году мне приходилось уже писать о цикле Томаша Колодзейчака «Последняя Речь Посполитая», куда на тот момент входили роман «Черный горизонт» и сборник рассказов «Красный туман». Тогда же стало известно, что автор собирается написать еще один – как минимум – том в серию. Теперь же, через год, стало ясно, что том написался достаточно толстым, и потому выходит он в двух частях, первая из которых и увидела свет в четвертом квартале 2014 года.

В двух словах напоминая суть цикла, скажу: в мире «Последней Речи Посполитой» реальность, какую мы знаем, становится жертвой вторжения сил, какие – с полным на то основанием – можно называть Абсолютным Злом. Проблема тут даже не в этике – тут проблема в банальной физике: словно владыки в мире победившего аристотелизма у Я. Дукая в «Иных песнях», прорвавшиеся на Землю злые сущности меняют самое пространство и время; тут даже не может быть коллаборационистов: тут могут быть лишь рабы. Всего несколько государств-анклавов и сообществ людей продолжают сопротивляться злу, удерживая собственные границы: марсианская колония, Соединенные Штаты, Британия... И Речь Посполитая, снова сделавшаяся монархией и принявшая на престол короля-эльфа...

Книга выпущена издательством «Fabryka Slow».

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Белый Редут» – новое измерение фантастики. Томаш Колодзейчак высоко поднял планку и создал роман для тех, кто жаждет от литературы чего-то большего.

Всесильное Зло, чтобы воцариться над миром, не отступит ни перед чем. Постоянно рождается оно и восстает во все большей силе в мрачных пространствах Геены. Но в Варшаве, как и в Западных Пределах Речи Посполитой, как и в марсианской колонии продолжаются исследования и отчаянные попытки выстроить защитный барьер с помощью заклинаний.

Марьяж истинного фэнтези с солидной НФ удается немногим. Колодзейчак в таком – мастер. Сокрушительная фантазия, эпическая и единственная в своем роде».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(взято из: http://katedra.nast.pl/art.php5?id=6877 ; автор – Тимотеуш Вронка)

«Белый Редут» – это третья после «Черного Горизонта» и «Красного Тумана» книга в мире «Последней Речи Посполитой»: мире, в котором Земля захвачена пришельцами из других измерений, где ожила магия, а значительная часть мира подчинена жестоким демонам, а на помощь людям пришли эльфы. Одним из уцелевших регионов является наша скромная отчизна, окруженная угрозами, но благодаря разуму и отваге, все еще сопротивляющаяся и даже позволяющая гражданам жить внешне нормальной жизнью.

Жанровые требования очевидно настаивают, чтобы эта (скажем так) пастораль не продолжалась слишком долго: если нечто идет нормально, то можно быть уверенным, что вот-вот все испортится. Уже пролог романа обещает это, но Томаш Колодзейчак дает себе немало времени на экспозицию главных сюжетных линий, прежде чем перейти к непосредственным событиям. Он неторопливо выстраивает напряжение, разбрасывает цветные камешки и шаг за шагом готовит созданному миру очередной апокалипсис.

Реалии романа уже известны читателям из предыдущих книг серии; в случае же если нет – это не должно помешать чтению «Белого Редута», поскольку автор помещает в текст достаточно много указаний на историю и управляющие миром механизмы. А они – куда как интересны, соединяя науку и магию, или, вернее, используя научный метод для объяснения законов, управляющих сверхъестественными элементами. В фантастике подобные попытки, ясное дело, уже встречались, но Колодзейчаку удалось удержать золотую середину, добавив в текст, к тому же, и щепоть юмора. Упомянутое обстоятельство относительно природы магии влияет и на язык, в котором появляется множество интереснейших неологизмов, описывающих сложный магический инструментарий или способы использования силы.

Действие романа раскидывается от Земли до марсианской колонии, от обычных варшавских улиц до других измерений, непонятных для простого человека. Такой аспект позволяет автору открыть шлюзы воображения и умело выписывать фон. Особенно хорошо это видно в случае Геены – плана, управляемого демонами, – где люди приставлены к рабской работе, где над ними проводятся эксперименты. Картины, Колодзейчаком описываемые, суггестивны и вызывают эмоции, что довольно редко в случае такого рода типично приключенческих романов.

Обычно черно-белое разделение мира, не допускающее оттенков серого и моральной двузначности героев (хотя, конечно, появляются некоторые отклонения и здесь – хоть они, возможно, пока что, и не были использованы до конца) воспринимается как недостаток, но при такой конструкции мира иначе и быть не может. К тому же, это себя оправдывает! Исходная точка несколько подобна той, что встречалась в «Третьем мире» Мацея Гузека, то есть, существование дуализма, относительно которого невозможно оставаться равнодушным. Героям приходится выбирать: мы или они, нет полумер или возможности отойти в сторону. Также это, пусть и несколько своеобразной плоскости, столкновение благородства и индивидуализма с тоталитаризмом, жестокостью и лишением человека собственной воли. Написано, при том, без пафоса и напыщенности: просто, искренне и красноречиво.

Наибольшим недостатком первой части «Белого Редута» является окончание... вернее, его отсутствие. Кажется, все сюжетные линии завершаются мерзким, огромным и необычайно раздражающим клиффхангером. Правда, некоторые из линий развиваются неспешно, но чем ближе к концу, тем более они набирают скорости, доходят до кульминации и... пф-ф. Ничего неизвестно, напряжение переливается со страниц, воображение читателя работает на высочайших оборотах, а книжка – уже закончилась. Это склоняет назвать рецензируемый роман полуфабрикатом. И речь не о ругательном смысле того слова, это просто утверждение факта. «Белый Редут» пока что – только фрагмент большего целого, финала которого придется подождать. Издателю и автору за удерживание читателей на паузе – серьезный минус».

ОТРЫВОК

Пролог. Мыс Канаверал

Мы снова посылаем людей на Марс. Сдерживаем наступление врага. Отбиваем территорию в Европе, продвигаясь и ломая Черные Горизонты. Строим новую транссибирскую магистраль, все глубже пробиваясь в Красный Туман. Отстроили мы Манхэттен. Наши конвои снова плавают на Хоккайдо. Мы спасаем города, освобождаем рабов, снова ставим наши знаки на землях, еще десять лет назад пожранных фаговой магией. И делаем очередной шаг – возвращаемся в космос, туда, куда не могут добраться балроги. Поддержим марсианскую колонию, атакуем врага из мест, куда сила его не дотягивается. Вернем наш мир.

Отсчет закончился.

Раздвинулись мачты, поддерживающие ракету, дроны разбежались, будто мухи, отгоняемые бьющим из-под тулова огнем и дымом.

«Сатурн-15» оперся на пламя: прекрасный, стройный, совершенный. Ударная волна пошла по земле, грохот будет слышен в радиусе ста километров от мыса Канаверал. Ракета начала подниматься, с каждой секундой набирая скорости, все так же стабильно, неизменно элегантно.

Небо ждет.

Первыми испугались эльфы.

Не специалисты НАСА, наблюдавшие старт на десятках мониторов, сидящие над регистраторами сгорания топлива или датчиками ускорения. Не приглашенные гости, сидящие на трибунах, поставленных на безопасном расстоянии, и держащие у глаз бинокли с дымными стеклами. Даже не сами марсонавты, глядящие на мониторы, показывающие состояние всех систем и подсистем «Сатурна».

Болеслав Арр’Риф, король Польши, защитник Балтики, владыка эльфов во всей Европе, сильнейший из известных людям маг, задрожал внезапно и прервал на полуслове произносимую молитву. Привстал из-за алтаря в соборе Святого Иоанна, быстрым шагом вышел из церкви, чтобы тотчас телепортироваться в Замок.

Мандро Б’Треввитт, военный секретарь Соединенных Штатов, наблюдал за стартом из кабинета, вместе с президентом и главнейшими из командиров соединенных штабов. Внезапно он вскрикнул и заплакал. А потом толкнул к ракете сильнейшие из нанокадавровых чар, какие когда-либо были сотворены в Западном Полушарии.

Хакка Д’Вольта, вождь армии Востока, стабилизирующий силою своею безграничные просторы Тихого океана, свернул пространство, ускорил время и помчался в Калифорнию, раздирая воздух, словно герой старого комикса. За ним шла волна воды высотой в сотню метров, а на гребне ее серфировали соратники Хаки.

И лишь потом отреагировали первые из людей.

Раздались крики удивления и ужаса. Нервные приказы. Просьбы о помощи. Молитвы.

Слишком поздно, для «Сатурна-15», для экипажа, для Марса.

Жаклин Мюрей, командир экспедиции и первый пилот, выла не останавливаясь даже на то, чтобы набрать в грудь воздуха. Питер Рдаф, врач и второй инженер, метался в кресле, а тело его уже прорастало из скафандра вовне, пульсируя открывшимися мышцами и сосудами. Майя Тогава, первый инженер и второй пилот, оставалась в абсолютной неподвижности, будто окаменев – и лишь глаза ее горели. Виола Сатерлэнд, информатик и повар, начала изменяться, но камеры внутри капсулы уже не успели зарегистрировать, во что именно.

Но на самом деле все началось в огне, который должен был вывести «Сатурн-15» за границы земной гравитации, провести сквозь тьму и мороз к красному миру. Это в пламени керосина и кислорода проявился зародыш фаговой магии.

Этого не должно было б произойти. Весь порт был охраняем – армией, волшебниками, серьезной традицией удачных стартов. Мыс Канаверал находился далеко от границ Соединенных Штатов, где нападали балроги, на земле чистой и безопасной. В пространстве, заполненном переплетением мэмовых заслонов, сотканных из молитв и восторгов всех тех людей, кто последнюю сотню лет наблюдал и радовался стартам очередных ракет – от тестового «Бампера-2» в тысяча девятьсот пятидесятом году до первого экипажа марсианской миссии в две тысячи восемнадцатом.

Потому Черные проникли туда, где возможности охраны и наблюдения были наименьшими: в выплевываемый пятью двигателями жаркий огонь с температурой в три тысячи градусов. Они были точны и знающи. Пробились из какого-то таинственного Плана в точно рассчитанном моменте и точке, а потом впустили в огонь свою заразу, духов, что питаются жаром и движением.

Сперва фаги проявились как легкие завихрения в блеске пламени, потом полностью поглотили его синим цветом и изменили фактуру. Перескочили на корпус ракеты. Та задрожала, будто защищаясь от нападения. Засияли помещенные на корпусе надписи «USA» и «Сатурн».

Когда она поднялась на высоту в пятьдесят километров, пришел первый удар охранительной магии, генерируемой сильнейшими из эльфов, что пребывали в Плане Земли. На миг казалось, что отобьют нападение и защитят ракету. Огонь снаряда снова засиял белизной, фаговая плесень сползла с корпуса. Инженер Майя Тогава произнесла спокойным голосом, прекрасно слышимым сквозь треск помех:

– Здесь «Сатурн-15», у нас проблемы, повторяю, у нас проблемы.

Но ракета с каждой секундой удалялась от Земли на два километра. Магия эльфов не смогла ее удержать. Фаговая зараза ударила снова, изменяя «Сатурн» и находящихся в нем людей, отдавая ракету под власть магии балрогов. Когда через три минуты полета первая разгонная ступень выгорела и отвалилась, на корпусе не было уже и следа белизны.

А потом, в тишине и безо всяких фейерверков, «Сатурн-15» взорвался и исчез.

Именно так и начался конец света.

Потом было только хуже.

Варшава

– У нас серьезный труп. За вами выехали, – услышал в трубке Роберт Гралевский и уже знал, что нынче не проведет день так, как запланировал. А планы у него были конкретные: сорок минут на автобусе в Старувку, чашечка очень дорогого, но зато настоящего кофе, бокал вина и чтение романа. А возможно и два бокала вина. Потом прогулка до рынка Нового Мяста, петля вдоль барбакана, наверняка памятная свеча подле Маленького Повстанца и возвращение домой.

Задумывалось как расслабление: без женщины, без коллег, без телевизора и компьютера, а к тому же – и без ужина. Он старался не есть вечерами по крайней мере раз в неделю. Обычно выходило не слишком.

Итак – Старувка, вино, кофе. Хороший роман.

Ничего из задуманного.

Отложив трубку, он стоял минуту-другую неподвижно, собираясь с мыслями и ожидая, когда мозг перестроит необходимые связи, утихомирит разочарование, войдет в рабочий режим. Чувствовал ли он разочарование? Нет. На самом деле, обрадовался, что не придется проводить этот вечер, предаваясь малым радостям, а придется снова вернуться к работе. Знал, что он – трудоголик – и это порой беспокоило даже его самого. А вот Люцию – постоянно, и потому сестра раз за разом пыталась уговорить Роберта на встречи с очередными из многочисленных своих подружек, приятельниц и сотрудниц.

– Я, сестричка, тронут и глубоко взволнован, – проворчал он, и слова побудили его к действиям.

Сбросил спортивный костюм, в котором бродил по квартире. Натянул служебные джинсы, крашенные настоящими красителями, с вручную откованными медными заклепками. Черную футболку тоже пошили на Военных Одежных Фабриках в Новой Солее. Роберт даже как-то проверял их во время инспекции. Отстроенная после более чем полувекового простоя, фабрика производила впечатление, а работающие под присмотром эльфов швеи и портные шили зачарованные одежки для половины армии Королевства. Футболку покрывали охранительные картинки, но сделана она была из обычной пряжи. В такой никто не отправился бы на по-настоящему опасное дело, на битву с Черными или в зону проклятой магии. Но для ведения обычных служебных дел в столице – хватало и ее.

Он застегнул запонки, привычно проверил, как сидит кобура, надел пиджак. Встал перед зеркалом, причесал ладонью волосы. Кожа на щеке снова лущилась, потому он помазал лицо кремом, заметив, что талонный его объем заканчивается, и придется покупать тюбик на черном рынке. К счастью, у него были для обмена талоны на сигареты, а потому должен бы выйти в ноль.

Надел сапоги, протер их ладонью, сразу же борясь с угрызениями совести насчет того, что сказала бы, увидав такое, сестра. Уже одетый, зашел обратно на кухню, проверил взглядом, точно ли он отключил газ под чайником. Вышел из квартиры и тремя солидными ключами запер дверь.

Как обычно, не воспользовался лифтом, сбежал ступенями со своего верхнего этажа и встал перед подъездом чуть ли не в тот самый момент, когда на узкой улочке появился темно-зеленый «Фиат». Автомобиль без проблем проехал под дом Роберта. С того времени, как начали контролировать расход бензина, немногие решались на покупку приватных машин, а потому на некогда забитых придомных улочках нынче было относительно свободно, стоило только следить за многочисленными велосипедистами.

Передняя дверь открылась, и Роберт запрыгнул внутрь. В автомобиле сидел только водитель.

– Добрый день, пан полковник, – сказал уставшим голосом.

– Приветствую, сержант. Есть что-то для меня?

– Нет, не было времени, не успели ничего приготовить, но мы едем на Волю, на Анелевича.

– Знаете что-нибудь? Что-то, что можете мне повторить?

– Ничего, пан полковник, может за исключением того, что когда вез до вас эльфа, тот сказал: «Вот, курица водная!», – водитель глянул на пассажира с явственным весельем. Роберт улыбнулся в ответ. Эльфы чаще всего не ругаются, а потому такая вот формулировка соответствовала изрядному потоку матов из уст обычного человеческого штабного.

Случилось что-то по-настоящему неожиданное и опасное.

К обычному покойнику Роберта бы не вызывали. В Варшаве каждую неделю гибли один-два человека, большая часть при несчастных случаях или – как бы это странно ни звучало – во время обычных убийств. Роберту же звонили только когда в деле оказывались замешаны люди, пользующиеся магией Черных. Но в определении «важный труп» содержалось и нечто большее. Роберт еще не понимал, что именно.

Машина быстро двигалась по Варшаве, пользуясь зарезервированными для служб и публичного транспорта виадуками на аллее Комиссии Национального Образования и в Аллеях Независимости. Вдали сквозь затемненное стекло были видны высотки центра и поблескивающие между ними шпили четырех Дворцов Культуры. Когда они проезжали выжженные атакой две тысячи сорок третьего и все еще остающиеся под карантином руины в окрестностях Воронича, Роберт отвернулся.

Повернули на Одынца, на трехрядку, идущую вдоль домов Тавматургической Академии, потом по Рацлавской добрались до Жвирки и Вигуры. Ехали немного вкруговую, но тем самым избегали опасности застрять в пробке в центре. Пронеслись туннелем на Товарной, на Окопной снова выскочили на поверхность, повернули направо и через минуту были на месте. Роберт глянул на часы. Двадцать минут, неплохо.

Жертва жила на Анелевича, в новом доме, поставленном рядом со старой школой. «Фиат» подъехал под здание, остановился лишь чтобы Роберт успел выйти и захлопнуть дверь. Водитель даже «до свиданья» не сказал. Надо будет обратить на это внимание его командиру. С легкомысленного отношения к обычаям начинаются упадок империй.

Перед домом уже ждал эльф в цивильном, одетый в шитый по мерке костюм, что подчеркивал худощавую и одновременно пропорциональную фигуру. Однотонно-черные, шелковые одежды сидели на нем идеально, если не считать явственно прорисовывающейся под правой подмышкой кобуры. К тому же, слева из-под костюма выглядывали ножны меча вакизаси, который аж истекал нанокадабаровой магией.

Лицо эльфа было гармоничным и прекрасным, даже как для высоких стандартов самих эльфов. Темные зрачки лоснились, словно капли графита, оправленного в молочный кристалл, узкий нос был идеальной лепки, чуть волнистые волосы падали на плечи, словно некий мастер-парикмахер часы провел за их укладкой. И даже тот единственный локон, нависший над щекою, выглядел совершенно идеально. У эльфа были узкие губы, снежно-белые зубы и гладкие щеки без следа щетины.

– Приветствую вас, полковник. Рад вас видеть, – он протянул ладонь с длинными пальцами и гладкой кожей.

Роберт однажды видел, как такая деликатная, казалось бы, ладонь хватает и раздавливает морду шухаманна, самозарождающейся в варшавской земле твари, как разрывает тушу монстра, составленную из кирпича и тени. Слышал, как тихие слова, спокойно произнесенные узкими губами эльфа, удерживают от падения три жилых дома, дав их обитателям возможность спастись бегством. Как один взгляд сияющих глаз заставляет стихнуть огонь, которым шухаманн желал сжечь загнанных в подвалы людей.

Эльф был троюродным кузеном короля Польши и начальником контрразведки на Мазовше, Варме и Подляшье, подготовленным к куда более ответственным функциям. Возможно, однажды он станет гетманом. Восьмой в ряду наследников короны.

Роберт пожал поданную ему ладонь так солидно, как только сумел.

– Приветствую вас, капитан Барг’О’Дар. Я не получил никакой предварительной информации.

– Понимаю. Прошу за мной. – Только теперь Роберт несколько осмотрелся и обратил внимание на неподвижность, царящую вдоль всей улицы. По Анелевича не ехала ни одна машина, рикша или велосипед, по тротуарам не прохаживались люди, а огни в кафе, магазинах и барах на первых этажах домов были погашены. Зато на нескольких крышах и балконах, под деревьями и под козырьками подъездов он заметил почти неподвижные фигуры людей и эльфов, в гражданском и мундирах. Полосы сверкающего тумана ползли по асфальту и тротуарным плитам – это нанокадабровые следовые энписы искали малейшие следы враждебных эманаций.

Дело и вправду выглядело серьезным».

ШОСТАК Вит. «Оберки к концу света» («Oberki do końca świata»)

Читатели колонки, полагаю, уже прекрасно знакомы с Витом Шостаком. Повесть «Оберки к концу света» — переиздание, однако мне хочется о нем упомянуть в своем обзоре. Хотя бы потому, что именно с нее начался выход Шостака на новый уровень – и за границы жестко очерченной площадки фантастики-как-она-есть.

Книга, пожалуй, должна бы проходить по списку «магический реализм» – с ударением на оба слова. Повесть рассказывает о жизни – и смерти – Юзефа Вихра, сельского музыканта. И о жизни и смерти сельской музыки.

(Кстати сказать, именно музыка является главным героем произведения; сами заглавные «оберки» – это разновидность народных танцевальных мотивов; каждая глава имеет песенный лейтмотив, который настраивает рассказываемую там историю и – что важнее – сам язык; здесь – с необходимостью – укажу на то, что перевод фрагмента сделан лишь в первом приближении).

Книга переиздана издательством «Powergraph».

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Уходящий в забытье мир сельских музыкантов. Книга написана прекрасным стилем, в ритме оберок, она наполнена мелодиями слов и магией музыки, оживляемой скрипкой. Это повесть о жизни и смерти, о любви и переменах. Это проза, крепко укорененная в польских традициях, тянущаяся к истокам музыки народной – и одновременно современной, густой, почти трансовой. Родной магический реализм, ностальгческое путешествие в мир, который умер, и которому Вит Шостак даровал бессмертие».

РЕЦЕНЗИЯ

(взято из: http://esensja.stopklatka.pl/ksiazka/rece... ; автор – Эрик Ремезович; опубликовано после выхода первого издания повести, в 2007 году)

«Оберки к концу света» – это запись жизни Юзефа Вихра, последнего из семьи скрипачей с Радомской равнины, человека, которому пришлось собственными глазами увидеть, как кончается все, что он знал. На судьбы героя накладываются рассказы о важнейших событиях его жизни, начиная со времен предвоенных и до сегодняшнего дня. Это его глазами мы глядим на мир, который погиб, мир людей, что чужды нам больше, чем мы можем о том подозревать.

Вся жизнь Юзефа прошла в Рокицинах и окрестных селах. Даже пароксизм Второй мировой войны пощадил его, минуя сонные поля. Казалось бы, нет ничего более скучного, нежели равномерный ежедневный ритм сельской жизни, тем временем из «Оберков...» следует, что мир Рокицин кипит жизнью и происходит там не меньше, чем во время субботних вечеров в модных клубах. Кажется, тому есть две причины: во-первых, мир этот полон – тут нет людей ненужных или событий, нарушающих его целостность, каждый момент – часть чего-то большего. Даже мельчайшие из событий тянутся корнями к древней культуре и непрестанно ее реанимируют в сознаниях обитателей из-под Радома.

Во-вторых, люди эти чрезвычайно много времени проводили среди размышлений и мечтаний, погруженные в мир, создаваемый их собственным воображением. Вместо того, чтобы смотреть телевизор, они сами превращали мир, за которым наблюдали, в прекраснейший сериал. Все неизвестное, все мучительные для них вопросы они использовали для создания общей картинки, для сотворения новых образов и значений. Автор метко подметил этот момент, обогащая повесть линией сверхъестественного.

Повседневность с необычным, смерть со свадьбой, мужчину с женщиной, работу с праздником – все это соединяет музыка. Сельский скрипач – это не просто музыкант, он выполняет роль знаменитости, что ведет обитателей Рокицин через ритуалы, придающие смысл их жизни. Потому конец той культуры неразрывно соединен и с концом музыки. Конечно, появляются некие попытки реанимации, но на самом-то деле возвращение невозможно. Это была целостность: обычаев, мира, людей. Невозможно вынуть лишь один элемент и оживить только его.

Тут следует упомянуть, что Вит Шостак чрезвычайно умело приноровил повесть к ее главному мотиву. Ритм и рифма, повторяющиеся фразы, соответственно подобранный порядок отдельных фраз в абзаце – все это создает мелодию, согласно которой автор выпевает свой текст. Отсюда, несмотря на то, что используются простые слова, сам язык повести должно признать мастерским. Более того, удается трогательным образом зафиксировать вещи, которые обычно непросто ухватить – любовь, семью, отчаянье от смерти родных.

Стоит также отметить, что Шостак с легкостью нашел общие точки между миром радомского скрипача и нынешним днем, показывая, сколь много человеческих драм – изначальны, и что ничего мудрого относительно них за сотни лет не придумано. И, что важнее, пересказывая ту или иную правду, автор не теряет по пути читателя, но создает увлекательное повествование.

Остается лишь пояснить, отчего, несмотря на все сильные стороны, которые я перечислил, не могу заставить себя дать «Оберкам к концу света» максимальную оценку. Просто представленный Витом Шостаком мир не слишком желает соприкасаться с тем, что я, будучи потомком многих поколений польских селян, знаю о селе. Я не пытаюсь здесь обвинить автора в превращении Рокицин в пастораль, но буду настаивать, что до реальности ему далеко, дальше, чем Реймонту, Редлинскому и Мысливскому. Потому мне непросто сочувствовать исчезновению того мира, непросто мне им восхищаться. Вся моя семейная традиция громко протестует против селян, представленных на страницах книги.

Это не претензия – скорее, пояснение, отчего такая хорошая повесть, которая прекрасно читается и которую надлежит признать пищей для ума, не получит от меня 100%. Но: прекрасный язык, богатый, интересный мир, судьбы и герои, за которыми следишь, переживая, проблемы, над которыми стоит поразмыслить – «Оберки к концу мира» это хорошая книга.

ФРАГМЕНТ

Юзек, что не радый, отчего печален?

Будь за это счастье Богу благодарен. То была первая его свадьба, первая, на которой играл он на скрипке. До тех пор либо для брата в бубен бил, либо отца заменял, когда тот отдыхал. Юзеф был из род Вихров, музыкантов, рода, чьи скрипачи поколениями играли окрест Рокицина. И был младшим из трех сыновей Якуба Вихра. Последним в череде, тем, чьи шансы на игру малы. Теперь же случилась оказия, чтобы сыграть перед всем селом. Он мечтал о таком, всегда жаждал показать отцу и братьям, что тоже сумеет, что не зря учился, что часы тренировок перековались в умения, что есть у него в пальцах десятки старинных оберков, и что отыгрывает он их не хуже остальных Вихров. А нынче ни отец, ни братья играть не могли. Но Юзеф не радовался. Ибо день, которому должно б стать величайшим его счастьем, стал днем величайшей его трагедии. И с каждым мигом неминуемость этой трагедии становилась все весомей, и в молодом Юзефе не осталось уже надежды. Смотрел он на панну невесту, смотрел, как кружит, передаваемая от парня парню. Смотрел, как вертится в ритме его музыки, как крутятся вокруг нее светлые косы, как дрожат лепестки на ее свадебном венке. Видел ее отсутствующие, сосредоточенные на обряде глаза. Панну невесту передавали все новым танцорам, с каждой передачей близилась она к ждущему у дверей пану жениху. Покинула уже свою семью, танцевала уже с родственниками молодого, была уже близка к нему. Юзеф видел, как вздымается от убыстренного танцем дыхания ее грудь, видел глаза ее, отсутствующие и бессознательно осматривающие комнату.

И играл чудесно молодой Юзеф Вихр и с каждым движением смычка сжимал он зубы, чтобы не расплакаться. И каждое движение смычка, каждый звук, брошенный под ноги танцующим, каждое гудение, притаптываемое башмаками панны невесты, приближало его несчастье.

Юзек, что не радый, отчего печален?

Будь за это счастье Богу благодарен.

Играл ей на свадебке, пусть хотел жениться,

Но теперь с братовой женкой не сможет любиться. Юзеф Вихр играл и глядел, как девушка, которую он любит, выходит за другого. Видел ее в танце и ничего не мог поделать, мог лишь играть, мог играть так хорошо, как умел. И видел, как Мария приближается к его брату, Франтишеку, видел, как тот ждет. И видел, что и у Франтишека глаза подернуты поволокой, словно не рад он своему счастью. И знал Юзеф, что остальные гуляющие не замечают того, что происходит нынче между Франтишеком, Юзефом и прекрасной Марией. Знал, что драму эту должны они пережить сами, всякий по-своему. Юзеф играл, ибо только он и мог. Франтишек женился, Якуб был отцом пана жениха, и не могло так статься, чтоб играл он сам. А Ян, первородный сын Якуба Вихра, несколько лет как умер. Вихры не желали на своих свадьбах чужих музыкантов, не желали, чтоб кто-то прокрадывался в их семью и калечил вековечные обряды неумелыми, поскольку не вихровыми, оберками. Так оно и пало на Юзефа. И тот играл, поскольку был должен играть, и играл, хотя это он желал танцевать и ждать танцующую Марию, ждать под дверьми на месте Франтишека. Но судьба иначе вылилась, выбросила Юзефа из своей колеи. И в одиночестве свадебного оберка переживал Юзеф свою трагедию.

Играл ей на свадебке, пусть хотел жениться,

Но теперь с братовой женкой не сможет любиться.

ЧВЕК Якуб. «Мальчуганы-3. Погибель» («Chłopcy 3. Zguba»)

Третий том приключений повзрослевших мальчишек из команды Питера Пэна. О первых двух частях мне уже приходилось говорить, но, судя по отзывам, к третьему тому серия продолжает идти по-нарастающей (что радует), но так пока что и не заканчивается (что печалит).

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Где мои Мальчишки?»

Короткий отпуск Динь-динь едва не заканчиваются трагедией. Когда фея пробуждается от многомесячной комы, то понимает вдруг, что вся жизнь, какой она ее знала, это лишь порождение подсознания, а истина... совершенно на нее непохожа. Какую роль в интриге отыгрывает Тень и сам Питер Пэн? И куда подевались Мальчишки? За ответ на этот вопрос Динь-динь придется заплатить высокую цену. Насколько это вообще возможно будет узнать...

«Погибель» – это книга, читая которую читателю покажется, что он покинул старый добрый луна-парк, а теперь летит стремглав, не разбирая дороги. Мир «Мальчуганов-3» — жесток и грязен (как жестока и грязна бывает взрослость), но одновременно невероятно притягателен. Лучшая часть цикла!»

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(взято из: http://katedra.nast.pl/artykul/6888/Cwiek... ; автор – Адам «Tigana» Шиманович)

Уже чтение предыдущей книги Якуба Чвека «Мальчуганы-2. Бум-бурум» показывала, что автор оставляет легкое развлекательное настроение в пользу куда более суровых тонов. Безвозвратно исчезает куда-то детская невинность, а на ее место приходит сложный мир взрослых. Но и это была лишь прелюдия.

«Мальчуганы. Погибель» начинается с истинного сотрясения земли. Автомобильная авария, в которую попадает Динь-динь, приводит к тому, что весь созданный Чвеком мир сотрясается в своих основах. В свете новых фактов читатель начинает задумываться, была ли Никогделандия настоящим местом – или она лишь сотворена воображением больной женщины. Однако достаточно одной неосмотрительно произнесенной фразу, чтобы магия вернулась.

Насколько сравнение предыдущих книжек цикла с «Сынами Анархии» я воспринимал с долей скепсиса, настолько «Мальчуганы. Погибель» соотносятся с американским сериалом безоговорочно. Чвек подготавливает для читателей зубодробительный коктейль из насилия и секса. Жестокость, хладнокровные убийства, манипулирование людьми или предательства – теперь типичные элементы жизни героев. Из-за этого атмосфера в рассказываемых историях становится довольно тяжелой, а в нескольких моментах и вовсе давящей. Мы и вправду продолжаем иметь дело с развлекательной книгой, но она фундаментально отлична от остальных частей цикла.

К счастью для любителей старой атмосферы, Чвек не отказался полностью и от чуть более легких фрагментов. Приключения Чубчика (т.е. Марка Чубковского) и его сына Кубыша представляют собою приятное отвлечение от главного сюжета книги, но и показывают, насколько большие изменения произошли в созданном универсуме. Некогда бои с чудовищами или езда Укоротом играли в нем главную роль, теперь же они – не более чем дополнение.

Мне непросто сказать, в какую сторону отправиться дальше автор, но беспокоящим кажется мне тот факт, что все более тонкая грань отделяет героев позитивных от негативных. Конечно, уже в предыдущей книге (рассказ «Кто как обзывается») показывали нам, что Исчезнувшим Мальчуганам ближе к «Хэлл Энджельс», чем до крылатых приятелей Локи, но определенные границы сохранялись. Отдельные их поступки можно было объяснить своеобразным кодексом чести или, например, «меньшим злом». Тем временем действия, предпринятые Динь-динь в «Погибели» непросто отнести к категории хороших; они, возможно, и необходимы, но никак не добрые. Только вот переход определенных границ приводит к тому, что уже ничего не окажется таким же, как и прежде.

«Мальчуганы. Погибель» — это прекрасное продолжение цикла. Писатель логически разворачивает фабулу, а определенные поступки из более ранних томов только теперь обретают свой смысл. Возвращаются и давно позабытые герои, которые получают возможность сыграть новую – или продолжить старую – роль. Видно в этом, что вся история – продумана, и что автор знает наперед, куда хочет нас завлечь.

Интересно, куда же увлечет нас Чвек на следующий год? Где-то на горизонте описанных событий читатель приметит новые угрозы, но и надежды на счастливое завершение повествования о Динь-динь и ее мальчишках. Только отчего мне не слишком-то верится в хэппи-энд?».

ФРАГМЕНТ

Раз

Не могла перестать танцевать. Остывшая за ночь брусчатка была отдохновением для уставших ног, в лужах цветными отблесками переливались неоновые огни барселонских клубов. Холодный ветер все смелее ласкал ее бедра, словно распаленный парень, испытывающий на первом свиданье, как далеко он может зайти. Пока же – даже не приблизился к грани, поскольку нынче королева ночи намеревалась позволить многое. Сегодня легкое летнее платье – цвета снега – должно было кружиться до рассвета, а после сползти на землю, словно змеиная кожа. Это была последняя ночь, когда танцующая девушка могла не быть мамой. Потом, когда она уже пробудится, сон о танцующей Каталонии моментально закончиться и...

Начнется новая жизнь, – подумала она, не переставая кружить в бешеном танце. На бедрах чувствовала аккуратные пальцы молодого испанца; она покачивалась, теряла равновесие, оттого молодой партнер не давал ей упасть. А может колебался, выжидал момент, чтобы наконец-то сжать ладони на ее талии, притянуть ее поближе и впиться губами в ее губы? Не исключено...

Она захихикала и остановилась внезапно, а потом положила на его руки свои и, привстав на цыпочки, одновременно чуть запрокинула голову. Была ниже его, ей все еще не хватало нескольких сантиметров, но тот понял сигнал и с улыбкой исполнил ритуал ночи. Она почувствовала его язык, что сперва легонько прошелся по ее губам, а потом деликатно скользнул между ними. Чувствовала теплое дыхание из его ноздрей на своей щеке, сердце, что пыталось вырваться из груди, поднимающееся желание, обещание того, как все закончится...

Последняя ночь перед возвращением. Вода из лужи – словно роса, отблеск неоновых огней – как прекраснейший рассвет. Смех, пьяное пение где-то вдалеке, и он, его тело и каждая пульсация его мышц. Чувствовала, как привыкает к этому ритму, как становится его частью. Поцелуй то и дело прерывался, но длился и длился, и було это чудесно. Так чудесно, что, пожалуй, она наконец-то могла б сказать: теперь она счастлива...

* * *

А вот утро не было волшебным. Собственно, не было оно и утром, поскольку солнце уже успело взобраться высоко в небо; протискивалось с жаром и в сверканье сквозь щели деревянных жалюзи отельной комнаты, полосуя ее черно-белыми линиями. В разогретом воздухе вились пылинки.

Она вздохнула. Почувствовала сатиновую, приятно-холодную простынь, опуская грязные стопы на пол. Оглянулась. Ее ночной любовник лежал на животе, запустив под подушку обе ладони. На его спине она заметила свежие царапины, узкие полосы, бегущие наискосок по обе стороны хребта. Улыбнулась, увидав это – с легким стыдом. Похоже, она тут неплохо развлеклась. Так хорошо, что совершенно переставала тогда быть собою и становилась...

Вот именно – кем?

Она лениво встала с кровати и прошлась, не одеваясь, по комнате. На миг замерла перед большим зеркалом, разглядывая себя. Одну руку уперла в бедро и задрала голову, а потом чуть склонила в сторону. Тело ее еще оставалось телом двадцатилетней и даже несколько мелких шрамов не могли отобрать его красоты. Напротив, добавляли таинственности, делали ее более загадочной. Как сквозь туман, она помнила, как тот испанец за ее спиною – проклятие, не могла вспомнить даже его имени, – водил вчера по ним пальцами и спрашивал, спрашивал, спрашивал, пока она не закрыла ему рот горячим поцелуем, а потом сделала так, что ему и в голову не пришло оставаться любопытным.

Был он милым, – подумалось ей, пока шла в ванную и проскальзывала сквозь приоткрытую дверь в кабину душа. Интересно, что сказали бы мальчики, если бы она решила оставить его при себе. Не навсегда, конечно же, но...

– Нет, – сказала она вслух, одновременно покачивая головою. Праздник домой не захватить, потому что тогда... зачем возвращаться? Не то, чтобы она желала вернуться к этому, здесь, но...

Позволила, чтобы теплая вода смыла с нее подобные мысли вместе с утренним потом. Она уступила сильной, журчащей струе, закрывая глаза и подставляя под нее голову. А когда воспоминание о ночи пришло, искушенное шумом каскада воды, бьющей из душа, когда отодвинуло застекленную дверь и встало за нею, чтобы властно положить ей руки на бедра, чтобы твердая мужественность уперлась ей в ягодицы... то она ласково, но решительно приказала ему идти прочь. Отпуск закончился, и она прекрасно знала, что осталось немного времени, чтобы снова напомнить себе, как быть мамой.

Однако, похоже было, что смуглое, кудрявое искушение не намеревалось отступить так просто.

– Не будь такой, – пробормотал красавчик по-испански, хватаясь за край застекленных дверей. – Ведь не скажешь же, что было тебе плохо.

Нет, она решительно не могла этого сказать, а потому вздохнула и повторила то, что произнесла ранее:

– Тебе уже пора идти, Мигель.

– Меня зовут не... – начал он, но она не дала ему завершить.

Уменьшила напор воды, чтобы он мог услышать ее отчетливей:

– Еще раз спасибо, но я действительно хотела бы сейчас остаться в одиночестве.

Он поколебался, убрал руку, и на миг казалось, что – отступит. Однако он тут же ухватился за дверь и резко отодвинул ее. При этом улыбался обезоруживающе-мальчишеской улыбкой и левой рукой указывал на торчащий пенис.

– Ты ведь не оставишь меня в таком состоянии? – спросил. – Ты ведь не можешь.

Она покачала головой, слегка развеселясь.

– На самом деле я уже закончила здесь, а потому, полагаю, мы найдем способ помочь тебе, – сказала, легонько ухмыляясь.

Ухватила его за руку, втянула в кабину и оперла о стену напротив двери. Потом привстала на цыпочки, поцеловала его в уголок губ и... положила его ладонь на его же напрягшееся естество.

– Верх-вниз, – сказала, убирая собственную руку. – Подумай о вчерашнем вечере – и пойдет быстро.

Обернулась, чтобы выйти, но на этот раз он поймал ее за предплечье. Крепко, слишком сильно и решительно неприятно.

– Эй, – рявкнул. – Это уже не смешно.

Динь-динь вывернулась резко и ударила его в солнечное сплетение: так, что он аж охнул.

– Смешно, – ответила, глядя, как он медленно сползает по стене, чтобы наконец-то усесться на полу. – Но, увы, ты все испортил.

Вышла из кабины на холодный, мокрый пол и потопала в комнату. Не обеспокоившись поисками белья, быстро натянула короткие шорты и свободную рубашечку, а потом сошла на завтрак.

Как она и рассчитывала, когда вернулась, ночного приключения уже не было. Потому она неторопливо оделась в мотоциклетный комбинезон и сложила небольшой рюкзачок. Сунула ноги в мотоциклетные сапоги и потянулась за каской, что лежала на изукрашенном комоде и выглядела как нелепая современная статуэтка. Еще раз огляделась, будто удостоверяясь, что ничего не позабыла, но на самом деле – чтобы как можно лучше запомнить это место. Все же, если не считать того мелкого утреннего эпизода, она прекрасно развлеклась здесь в последние дни.

Наконец она вышла в коридор, лифтом съехала в подземный гараж и уверенным шагом направилась туда, где оставила мотоцикл. Из тайника под сидением она достала телефон, но, поразмыслив, не стала его включать. Как и обещала Стальнику, держалась подальше от домашних дел, ограничивая свой контакт до информирования мальчишек, где именно она задержалась. Когда вернется, будут ее ждать гонки с «Любым», большие и меньшие споры с другими клубами, особенно с Бэттл-Снэками, которым она, несмотря на заключенный мир, и думать не думала доверять. Наконец, сама отвычка от магии, которая пока что не закончился, потому что зависимость от путешествий Укоротом или облегчение себе жизни с помощью слез сирены запросто могло еще вернуться, хватило бы и одного-единственного кризиса. Как это говорят? Раз поддашься – навсегда продашься...

– Верно, девочка, – пробормотала она себе под нос. – Пора вернуться в собственную сказку.

Но чуть позже, – решила она. Сейчас, пусть отпуск и подходит к концу, она намеревалась радоваться возвращению, дороге и всему, что с этим было связано. Не было у нее нужды в сокращении пути. Ни в каком смысле.

Она бросила аппарат назад в тайник, села на машину, завела и резко, с ревом и визгом, от которого шли мурашки по спине, вырвалась подземной дорогой к поверхности. Как раз кто-то въезжал машиной, а потому шлагбаум еще не успели опустить. Она воспользовалась моментом, чтобы промчаться мимо поста не притормаживая, а потом в тесном туннеле скользнула мимо другой машины – едва не оторвав той зеркальце. Выскочила на улицу.

До свиданья, Барселона! – подумала она и улыбнулась печально. – Еще вернусь!

Через два перекрестка она остановилась на светофоре и выпрямилась на сиденье. Несколько ребят в футболках «Барселоны» прошли мимо нее, внимательно на нее поглядывая. С явным волнением прокомментировали не то мотоцикл, не то ее фигуру. А может – комбинацию обеих? Она не имела ничего против, пусть бы даже они комментировали так, как это делают мальчишки. Даже помахала им, но ни один не ответил ей сходным жестом.

Справа выехал серебристый вэн, но поскольку сворачивал он налево, то задержался на середине перекрестка и пропустил фиолетовую «корсу». Водитель вэна тоже засмотрелся на Динь-динь и подмигнул ей. Лицо его отчего-то показалось фее знакомым.

В этот момент она услышала рык, а потом что-то изо-всех сил ударило в зад ее мотоцикла. Красный «дукати» прыгнул вперед и в сторону, а потом опрокинулся, придавливая ногу Динь-динь. С губ феи сорвался стон, почти сразу же перешедший в крик, когда разогнавшаяся машина вытолкнула ее вместе с мотоциклом на середину перекрестка, почти под вэн. На короткий миг, на долю секунды, мгновение, вырезанное из времени и погруженное в застывающую смолу шока, ей показалось, что ногу ее облили бензином и подожгли. Чувствовала она вонь горящего мяса, слышала звук лопающейся кожи. В голове ее шумело и гудело, словно что-то изнутри царапало когтями в черепе. Плечо и бок горели, но не так сильно, как нога. Она услышала крики, уголком глаза заметила и то, как отворились двери серебряного вэна. Кто-то присел подле нее, дотронулся до ее плеча и – могла бы она поклясться! – ударил ее.

* * *

Мартине Тарковской было двадцать четыре года, и обладала она дипломом одного из небольших университетов со словом «медсестра», вписанном в соответствующую графу, красивыми ямочками на розовых щечках и фигуркой, что принесла ей двойной титул Мисс Фото местной газеты – выиграла она как по голосованию жюри, так и по голосованию читателей. Не была она и дурочкой. Прекрасно знала, что если диплом и дал ей возможность работать в этой клинике, то именно фигуре и тем чудесным ямочкам, добавленным бонусом к расточаемым направо и налево улыбкам, а еще разыгрыванию перед мужским начальством сладкой идиотки, была она обязанной всеми своими привилегиями. К ним принадлежали, например, два свободных уик-энда в месяц и то, что никогда, независимо от проблем в составлении графиков, не получала она дежурств иных, чем с утра, с шести до четырнадцати. Кто-то другой мог посчитать это безрассудным, все же за ночные и выходные дни платили побольше, но Мартина не слишком нуждалась в дополнительных деньгах. Куда больше она ценила свободное время, которое могла использовать для своих увлечений, а особенно – одного из них, фотографии.

И именно движение в том направлении, не ради будущей работы, но просто так, для забавы и осознания, что она в чем-то лучше, занимало почти все ее свободные минуты. По уик-эндам – заочные курсы, ежедневные тренировки, реализуемые согласно интернет-урокам. Через год она уже и вправду достигла определенных результатов, была у нее даже одна небольшая фотовыставка, удостоившаяся статьи в газете. Да, в той самой, где двумя годами раньше она предстала в купальном костюме с несколько маловатым – специально – верхом, что купило ей голоса неопределившихся.

В тот день она появилась на работе без четверти шесть. Некогда, в средней школе или на первом году студенчества, такой час был для нее непредставим, будь она хоть немного в себе, однако нынче Мартина, несколько взбодренная единственным кофе, ощущала себя отдохнувшей и энергичной. Неспешно переоделась в раздевалке внизу, а потом выслушала доклад коллеги, уходящей с ночной смены. Потом, уже в дежурке санитарок, налила воды из электрочайника, вынула из сумки свой любимый чай с жасмином и миндалем и всыпала немного в металлический заварник. Теперь у нее было минуты три, прежде чем закипит вода, а потому она быстро вынула из той же сумки фотоаппарат. Спрятала его за спину, как ребенок, укрывающий запрещенную игрушку, и быстро прошмыгнула коридором в палату 1408.

Первая цифра в номере одной из наиболее роскошных палат в клинике означала, что она – одноместная, с отдельной душевой, приличным телевизором и даже с минихолодильником. Подбор обстановки – мебель, облицовка или картины на стенах – а также слабый запах электрического освежителя, создавали иллюзию пребывания чуть ли не в четырехзвездочном отеле, а не в больнице. Очевидно, чтобы эта иллюзия реализовывалась, пациент должен соответствовать двум требованиям. Во-первых, должен не обращать внимания на стоящую рядом сложную медицинскую аппаратуру и, во-вторых... хорошо бы ему быть в сознании.

Насколько знала Мартина, молодая женщина, лежащая в 1408, в последний раз была в сознании около полугода назад. Привезли ее спустя четыре или пять недель после аварии на мотоцикле. Согласно медицинской документации, девушка прошла через несколько сложных операций, и только благодаря героическим усилиям лучших специалистов – и наверняка огромным финансовым вложениям, сделанным семьею – удалось спасти сломанную в нескольких местах, ободранную до мяса ногу. Потом, когда ее положение уже стабилизировалось, по пожеланию родных ее перевезли сюда.

Мартина, которая работала в клинике едва-едва несколько месяцев, именно тогда впервые использовала трюк с одной дополнительно расстегнутой пуговицей, чтобы суметь перейти из гериатрического отделения. Трюк подействовал, ее перевели на четвертый этаж, а среди обязанностей приписали – как и трем ее коллегам – опеку над несчастной мотоциклисткой.

Она хорошо помнила, как впервые появилась в ее палате одна. Несмотря на лавандовый освежитель, явственно чувствовала запах антисептика, что использовали при промывании спиц, удерживающих теперь ногу девушки, компрессов, помогающих регенерации кожи и прочих разнообразных медикаментов. Резкий, но одновременно какой-то сладковатый запах болезни пробивался сквозь аромат цветов, совершенно как если бы этот последний был лишь завесою, за которой кружило нечто ненасытное, поразительно прожорливое и яростно дикое.

Мартина тогда почувствовала горячую волну, идущую от подвздошья и подкатывающую к горлу, словно плохая еда, возвращающаяся из желудка волною блевотины. Волну совершенно непонятную, имея в виду ее профессию и практики, через которые она прошла, как и время, проведенное в другом крыле клиники, где старые люди ходили под себя в постели, а потом, когда никто не видел, умирали от стыда. Сравнительно с той какофонией ароматов, смрадного бардака старости, то, что она почувствовала здесь, казалось почти стерильным, чистым и... бездушным, нечеловеческим.

В этом ли было дело? Или же это впечатление приводило к тому, что она почти теряла сознание? Чувство, словно здесь никого уже нет, только чистота, тщетность компрессов, противовоспалительных, искусственного запаха. Не так ли пахла смерть?

Мартина понятия не имела, откуда в ее голове появились такие мысли, совершенно как если бы кто-то чужой шептал ей на ухо из теней в углу палаты подле дверей душевой. Один раз она даже развернулась, заметив тень движения, однако там, конечно же, никого не было. Однако этого видения хватило, чтобы заново проснулась нормальная она – решительная, амбициозная, целеустремленная медсестра. Теперь она должна была проверить состояние пациентки, и чтоб она была проклята, если какие-то глупые мысли ей в этом помешают.

Однако когда она подошла к постели, на несколько минут опять замерла, удивленная – на этот раз видом лежащей на кровати девушки.

И дело было вовсе не в том, что та была красива – а была, особенно когда лучи солнца из-за окна падали на ее короткие рыже-золотистые волосы, создавая впечатление, будто голова ее окружена светящимся ореолом. Наибольшее впечатление производило то, что, хотя была она поломана, и что нога ее, спасенная лишь чудом, была изуродована, лицо – не считая нескольких синяков, чуть напоминающих любовные укусы, – было почти нетронуто аварией. Впечатление усиливала регенерационная мазь, немного напоминающая тонкий слой воска на спелых плодах – а еще почти невероятная бледность. Совершенно как если бы вся кровь ее отлила ото лба и щек, чтобы собраться на полных губах. Из-за этого пациентка выглядела чуть вампирически, но по большей мере как... как диснеевская принцесса. Такая себе Белоснежка или эта... Спящая Красавица.

– Нет, – произнесла вслух Мартина. – Все же Белоснежка.

Однако вид этот был настолько непривычен, что медсестра, уже тогда задумывавшаяся о фотографии и о своих первых тематических выставках, на следующий день принесла на работу фотоаппарат и сделала первый из серии снимок, уже тогда названный нею «Принцесса спит». Потом Мартина фотографировала ее каждый день, в тайне ото всех, обычно в одно и то же время, за исключением тех нескольких свободных уик-эндов, когда она не ходила на работу. Сделалось это одним из ее маленьких ритуалов.

Теперь, когда она направлялась в палату 1408 с аппаратом за спиною, пришла ей в голову мысль, что если бы принцесса-мотоциклистка, некоторое время назад начавшая обретать цвет, однажды проснулась, то ей, Мартине, было бы ужасно жаль.

Прошло быстро, как всегда, совершенно как если бы свет и неподвижная модель решили ей помочь на стезе искусства. Два выстрела вспышки, маленькая корректировка установок и еще раз.

– Спасибо, – прошептала медсестра и выскользнула из палаты, чтобы, собственно, начать дежурство.

* * *

На этот раз он появился раньше, но, к счастью, уже после того, как Мартина сделала снимки и унесла аппарат в дежурку. Он тоже был своего рода ритуалом, постоянной каждого дежурства, с тех пор, как появилась здесь спящая красавица.

Зрелый мужчина неопределенного возраста, худощавый, с хорошей фигурой, к тому же в костюме, который должным образом подчеркивал его достоинства, одновременно скрывая недостатки. Был он довольно молчалив, но когда отзывался, всегда говорил вежливо, тихо и успокаивающе, но при этом властно. Можно было решить, что он – доктор, а не посетитель, который проведывает пациентку в коме. Порой, всегда неожиданно, поскольку совершенно непредсказуемо, приносил он в дежурку цветы или шоколадку, тем самым благодаря за беспокойство персонал, опекающий пациентку. Звался он Гжегож Любый и якобы был партнером спящей красавицы по бизнесу, но по поведению его было понятно, что единит их и еще что-то.

Каждое утро мужчина появлялся сперва под дверьми палаты, чуть приближая к ним ухо, но никогда не прижимаясь, а потом разворачивался и уверено шагал в ординаторскую. Двигался он бесшумно, поскольку в противоположность от большинства визитеров, носил не обычные ботинки с надетыми на них синими бахилами, но легкие мокасины, которые всегда привозил на смену в черном, кожаном портфеле. Именно благодаря такой бесшумности ему почти каждое утро удавалось поймать Мартину врасплох и даже испугать. Однако сегодня, поскольку появился он раньше обычного, удалось это ему даже слишком хорошо.

– Тук-тук, – сказал он, одновременно постукивая по косяку. – Добрый день.

Мартина, которая как раз наливала из чайника в чашку, подскочила, облив униформу горячим чаем. Несколько капелек упали на декольте и укололи, словно маленькие иглы. Она зашипела.

– Прошу прощения, – сказал Любый, поспешив в ее сторону; в голосе его слышалось настоящее беспокойство. – Не хотел вас напугать.

Мартина улыбнулась.

– Ничего не случилось, просто я... наверное я еще не проснулась до конца и...

Она отставила заварник и махнула рукою, словно хотела стряхнуть с фартука маленькие влажные пятнышки.

– И что ж вы сегодня так рано? Чаю?

Любый кивнул: мол, он не против, а потом отставил себе стул подле небольшого трехногого столика и уселся.

– Это будет напряженный день и, увы, начинается он рановато, – пояснил. – Я думал, что, может, пришел бы после работы, но побоялся не успеть.

– Понимаю.

Она вытряхнула из заварника чаинки и насыпала новую порцию чая. Из шкафчика вынула чашку Анки, со злобным удовлетворением думая о том, что бы сказала ее нелюбимая коллега, будь она здесь. Не порадовалась бы, узнав, что чашку ее пользует незнакомец – это уже наверняка. Потом залила заварник водой и накрыла крышечкой.

– Прошу, – сказала, ставя напиток перед Любым.

Села рядом с мужчиной. Некогда она уже ловила себя на том, что это необычно, что ни с кем другим она так себя не ведет. Однако нынче уже воспринимала это как что-то совершенно нормальное.

– И что же, если позволите спросить, за проблемы сегодня?

Любой обнял чашку ладонями. Те выглядели ухоженными, но и работящими, как часто бывает у людей, которые заработали свои богатства тяжелым трудом, а после начали пользоваться преимуществами тех богатств. Мартина поймала себя на мысли, что хотела бы как-нибудь сфотографировать его руки, лучше всего – сплетенными, словно для молитвы, резко, с размытым задним планом. Какое бы название можно было бы дать такому снимку?

– Инквизитор, – сказал Любый, и это слово так удивительно подходило к ее мыслям, что она на миг даже испугалась. Однако он тотчас развил мысль, и странное впечатление миновало.

– Это новое представление, ее сегодня монтируют. Оно немного пугающее, если уж говорить откровенно, наверняка будут у нас проблемы с прессой и... с определенной средой. Но Матильда уперлась накрепко и... сейчас-то я не в силах ее отговорить.

Мартина покивала. Матильда Бляшка, так звалась спящая красавица. Имя и фамилия совершенно к ней не подходили и разваливались, если помнить, как она выглядит – как дурно подобранный дубляж.

– И как же выглядит этот ваш инквизитор? – спросила она.

Любой покачал головой и улыбнулся, словно несколько смущенный. Потом снял руки с чашки и развел их в сторону, словно рыбак, показывающий размеры своего последнего улова.

– Немного как обычная карусель, – сказал, – вот только пассажиры не будут кататься по кругу, но станут двигаться по такой себе ленте со все большей скоростью, – руки его принялись крутиться, изображая описываемое движение. – Все сидят на метлах, на таких специальных сидениях, к тому же – с упряжью, чтобы ничего с ними не случилось, если бы вдруг упали, что в конце концов должно приключиться со всяким, все зависит лишь от скорости. Упавших сразу же отводят в сторону, и они оказываются на платформе посредине, где уже станут себе лежать – пока, наконец, не окажется там последний; тогда клетка закрывается.

Он хлопнул внезапно – так, что аж грохнуло, словно выстрел. Мартина подскочила – уже во второй раз в это утро, и оба из-за него – и захихикала нервно. Любый усмехнулся, немного извиняясь, но в большей степени с озорством, после чего закончил:

– И тогда сквозь прутья из стеклянного волокна начинают выстреливать ленты, похожие на огонь, а из-под земли появляется на специальном помосте Инквизитор и оглашает, что не будет больше ведьм! – последние слова он произнес, повысив голос и, похоже, устыдился этого, поскольку сразу замахал руками и чуть отвернулся. – Такое вот...

– Звучит фантастически, – заявила Мартина. – А как вы думаете, что когда это установят, я смогу прийти и сделать пару снимков?

Любый снова глянул на нее, на этот раз явно обрадованный.

– Конечно! – сказал. – Разве я не приглашал вас в наш балаган еще с самого начала сезона?

– Да, но...

– Никаких «но»!

Он сунул руку во внутренний карман пиджака. Вынял оттуда толстый бумажник, а из него – стопочку золотых карточек, похожих на кредитные. Положил одну на стол, после чего из второго кармана вынул вечное перо.

– Прошу прощения, пани Мартина, но у меня совершенно вылетела из головы ваша фамилия, – сказал он, склоняясь с пером над оборотной стороной карточки, где, под надписью «VIP Card» оставалось место для подписи ее владельца.

– Тарковская, – сказала она. – Но, честно говоря, Гжегож, не стоит.

Любый, однако, написал аккуратными буквами ее имя и фамилию. Махнул картонкой несколько раз, а потом вручил ее Мартине с вежливой, милой улыбкой.

– Это дает право на вход и пользование любыми аттракционами вне очереди весь ближайший сезон, – сказал. – Конечно, со снимками тоже не будет проблем при условии, что я смогу позже их увидеть. Я убежден, что будут они прекрасны, по вашим глазам видно ваше увлечение.

Мартина покраснела и уже собиралась что-то ответить, но в этот момент отчаянный, металлический скрип заставил ее взглянуть на щит с контрольными лампами, что висел справа. Каждая из лампочек соответствовала одной кнопке «Тревога», помещенной подле каждой из кроватей, так чтобы можно было бы сразу же понять, кому из пациентов требуется помощь. На этот момент только одна из лампочек светилась яростной интенсивной краснотой. И была это лампочка палаты 1408.».

НЕЗНАЙ Анна. «Расчетная ошибка» («Błąd warunkowania»)

Новое имя в польской фантастике, дебютная книга, – и очередная, выпущенная издательством «Genius creations», о котором мне уже приходилось упоминать в прошлых обзорах. Пятая в этом году.

Анна Незнай родилась в 1979 году, она программист-математик по образованию, живет в Люблине. Первая публикация (под девичьей фамилией Борувко) была еще в середине 90-х. С той поры, однако, она опубликовала всего-то с десяток рассказов, хотя активно участвовала в издании такого журнала, как «Esensjа» (и в работе одноименного сайта).

«Расчетная ошибка» – книжный дебют Анны Незнай.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Конец ХХІ века, и система мира радикально изменилась. Однако лучшим инструментом ведения войны остается наука. Она вооружает великие державы, выстраивает частные империи, дает силы безумцам.

Черные Коты – генетически модифицированные агенты разведки Союза – пытаются совладать с ролью, для которой их спроектировали.

Одновременно неудавшийся исследователь с душой авантюриста попадает в опасную компанию.

Судьбы их начинают сплетаться».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор – Агнешка Халас, польская писательница-фантаст; отзыв размещен в ее блоге: http://halas-agn.blogspot.com/2014/12/cza... )

«Сегодня я буду рекламировать книгу, но... не свою.

Издательство «Genius creations» объявило недавно о премьере «Расчетной ошибки» – НФ близкого прицела о генетически модифицированных агентах разведки. Автор – Анна «Cranberry» Незнай – по образованию математик, работает программистом, воспитывает двоих детей, участвует в редакторской работе в литературном отделе «Esensjа», а в свободное (короткое) время – пишет. Публиковала рассказы в журналах «Filipincа», «Science Fiction», «Science Fiction, Fantasy i Horror», а еще – в изданиях сетевых («Esensja», «Fahrenheit»), а теперь дебютирует книгой, чье официальное описание звучит следующим образом:

«Конец ХХІ века, и система мира радикально изменилась. Однако лучшим инструментом ведения войны остается наука. Она вооружает великие державы, выстраивает частные империи, дает силы безумцам.

Черные Коты – генетически модифицированные агенты разведки Союза – пытаются совладать с ролью, для которой их спроектировали. Одновременно неудавшийся исследователь с душой авантюриста попадает в опасную компанию. Судьбы их начинают сплетаться».

Книга – действительно хороша, о чем я могу свидетельствовать, поскольку читала ее еще во время написания – была консультантом в вопросах, касающихся генетической инженерии и биомедицины. Это была не столько приключенческая литература, сколько научно-психологическая с элементами «political fiction», книга, задающая сложные вопросы о том, чем может закончится отмена «табу», каким является создание генетически модифицированных людей, о границе человечности, затрагивающая вопросы инаковости, толерантности, социальной адаптации.

Кроме прочего, автор представляет геополитическую ситуацию в «Расчетной ошибке» — через несколько десятков лет – следующим образом: ослабленные Соединенные Штаты, Европейский Союз как дефедерализированная супердержава, Халифат со столицей в Эр-Рияде и состояние «холодной войны» между ними.

От себя добавлю еще, что для меня главным достижением «Расчетной ошибки» оставались герои. Можно их любить или не любить, но они не конструкты, созданные по правилу: «Имя + одна-две характерных черты», а полнокровные люди с целой гаммой сильных и слабых сторон, вкусов, привычек, желаний, странностей и ахиллесовых пят. Потому, собственно, я утверждаю, что «Расчетная ошибка» — это не только НФ близкого прицела, но также (а возможно и прежде всего) психологическая драма. Мне интересно, что напишут о книге другие рецензенты.

P.S.: В качестве анекдота: действие «Ошибки» в одном из эпизодов происходит в Гейдельберге, а «некий будущий ученый» на том этапе своей жизни является докторантом в Дойчес Кребсфоршунгсцентрум – там, где была докторантом и я. И этот вот эпизод:

«Соренсон глянул на Дагну чуть шокировано, в сотый раз убеждаясь, что никогда не поймет женщин. Но не сумел думать над этим слишком долго, поскольку Славек подошел и указал на стоящий у входа в институт автомат из прозрачного пластика, полный цветных затычек для ушей – побочный эффект нескончаемого ремонта. Надпись на автомате гласила: «Внимание! Не для еды!»,

взят из жизни – когда я работала в ДКФЦ, в главном здании шел большой ремонт и я собственными глазами видела стоящий в холле автомат с берушами именно с такой надписью. До сих пор жалею, что не сделала тогда снимок...».

ФРАГМЕНТ

– Будет снег, – сказала Майка Шимчик, вдыхая влажный, холодный воздух, принесенный ветром от массива Юнгфрау. Гор, понятное дело, из-за низких туч, льющихся, словно молоко на противоположную сторону долины, видно не было. Клочья тумана струились между елями, словно призраки.

– Снег? Над ледником – возможно, но здесь, внизу? – полковник Гаевский вопросительно взглянул в сторону Сани Попович, которая стояла вместе с ними на террасе виллы.

Рыжеволосая Кошка пожала плечами.

– Меня не спрашивайте, – заявила мрачно, вытирая нос. – Я, самое большее, могу проверить прогноз в Интернете.

Уже в самолете у нее начало першить в горле, а на военном аэродроме под Берном, пока ее пытались представить нескольким шишкам из швейцарских спецслужб, она пережила неконтролируемый приступ чиханья.

Саня сразу сообщила о проблеме Гаевскому. Для Кошки обоняние было главным чувством. Не ощущая запахов, она функционировала плохо.

Задание Попович перехватил Стивен Гриффин, потому она теперь могла беззаботно кружить по саду. Это дело вообще началось под девизом подмен. Командир отряда, полковник Мыкицёнюк, двумя неделями раньше попал в автомобильную аварию и приходил в себя в госпитале в Варшаве, а его обязанности временно принял Гаевский.

Вилла, просторный дом в характерном альпийском стиле, была нанята якобы для богатого бизнесмена. В окрестностях Интерлакена и Гриндевальда нетрудно было обнаружить такие дома, предназначенные для богатых туристов. Даже приватная площадка для вертолета являлась лишь легкой экстравагантностью.

Гаевский позволил Сане вести вертолет, чтобы подсластить разочарование от смены роли. Швейцарский пилот внимательно смотрел Кошке на руки, однако когда они приземлились, сказал полковнику, что как для той, кто, не считая времени, проведенного на симуляторах, вылетал ненамного больше часов, чем на курсах, управлялась она весьма неплохо. Попович, ясное дело, обрадовалась, но сразу предупредила, что это не ее заслуга. Обостренные чувства и Кошачье равновесия пригождались и при пилотировании.

Теперь Саня отвела взгляд от тумана, закрывшего вид на горы, и вместе с Майкой и новым командиром вернулась внутрь.

На пороге их приветствовал хохот Томека Левицкого, беспечный и завершившийся риторическим:

– И кто это говорит, Тед?

– А почему – Тед? – спросил несколько дезориентированный Гаевский, поскольку вопрос Томека предназначался Петеру Ройкнеру. Видя лица Котов, добавил. – Ага, мне лучше не знать?

Те переглянулись.

– Да, господин полковник, будет лучше, если вы не станете спрашивать.

Коты недавно смотрели фильм об Унабомбере. Тот был хорошим. Фильм, конечно. Ройкнер-пиротехник принял кличку с достоинством и врожденным стоицизмом.

Саня поискала взглядом Стивена. Тот сидел под окном, с лэп-топом на коленях, в сотый раз проходя виртуально по стоящему на соседнем участке дому, куда ему вскоре надлежало отправиться.

Кошка чувствовала раздражение Гриффина, когда он водил пальцами по монитору, заставляя фигуру, от лица которой шла симуляция, покинуть виллу подозреваемого. Фильм, созданный на основе спутниковых данных и съемок технического отдела, проведавшего дом ранее, отображал теперь сад на отвесном склоне. Ведущая к воротам и домику охраны дорожка, ниже посверкивает пенный поток.

Стивен добрался до ворот, еще раз включил панораму – медленный оборот камеры на триста шестьдесят градусов – и закрыл симуляцию, когда та снова показала поросшее белокопытником русло ручья, а за ним солидную, облепленную камерами и датчиками движения ограду. Он непроизвольно взглянул за окно, но туман обрезал видимость уже на деревьях в десятке-полутора метрах от той стены.

– А все же жаль, что наш сосед со своим гостем уже выехали, – скривился Левицкий, нервно крутя в пальцах солнцезащитные очки. В Польше июнь стартовал с прекрасной жаркой погоды.

Саня склонилась над Томеком и забрала у него очки, заодно щелкнув того по голове. Хватит, что Стивен и так напряжен, не стоит его еще и накручивать.

К ее удивлению, Левицкий скривился и резко отодвинулся.

– Боже, Попович...

– Сорри, – сказала она.

Для Кота сопливая и распространяющая вирусы коллега наверняка не была персоной с приятным запахом. Потому она отсела по другую сторону большого зала, где техники расставили уже свое оборудование.

Тем временем Петер, как обычно уравновешенный и лучащийся спокойствием, в очередной раз вернул Левицкого в реальность. Воспринимал его как брата – младшего и глупого, но, тем не менее, любимого. Потому в сотый раз, словно ребенку, объяснял ему:

– Стивен и должен всего-то подтвердить след запаха. Зачем сразу толкать его в схватку? Том, тот, кто придумывал эту операцию, явно не глуп. Если нам все удастся, арест станет делом второстепенным; мужик уверен, что эта личность безопасна, он использует карточки, мы знаем бронируемые им отели и номера перелетов.

Саня поглядывала на полковника, ожидая от того хоть какой-то реакции, но Гаевский, в наушниках, стоял, склонясь над монтируемым техником пультом связи, и не обращал на Котов внимания. «Может он и прав», – подумала Попович, и тогда Левицкий заговорил снова:

– Лишь бы не было как с домом Рида год назад, – со значением поднял бровь, а Гриффин фыркнул.

– Уборщица приходит по понедельникам, нынче суббота, Том, потому – тихо, – даже Петер начинал потихоньку терять терпение. – Никто тебе следов запаха не сотрет. А на самом деле, незачем было кидать Гриффина в котел, пока там еще бродили охранники.

– Мы ищем не человека, – Саня решила вмешаться, хотя насморк делал разговор затруднительным. – Мы ищем запах, этого хватит для ордера на арест.

Связь уважаемого бизнесмена, который как раз покинул альпийскую виллу своего знакомого, с тремя убийствами и результатами далеко дотягивающегося расследования по делу торговли оружием представляла изрядный успех и стоила доставки Котов с другого конца Европы.

– Признайся, Левицкий, ты просто полагаешь, что будет скучно? – обронил Гриффин чуть насмешливо. Самый старший из Котов выглядел хрупким и – что скрывать – чуть женственным, с большими карими глазами и оливковой кожей, но характерцем он обладал преизрядным и себе в чай плевать не позволял.

– Наш Том, – указал на коллегу жестом проводящего экскурсию гида, – хотел поэффектней, чтоб было о чем девушкам рассказывать, а тут – серая тусклая реальность.

– Я словно Веронику слышу – она тоже мне так вот однажды сказала, – фыркнул Ройкнер.

– Ну, если Вероника так сказала, так о чем нам спорить?! – Томек оскалился в белоснежной ухмылке. – Вот отчеркнула меня и все, пропал.

Левицкому было не понять, как Петер сумел продержаться четыре года в постоянной связи. Чтобы было ясно, Томек считал девушку друга, Веронику, четкой чувихой. Ее родители работали в проекте, а потому она знала Котов с детства, они прекрасно понимали друг друга. Но чтобы ходить четыре года с одной и то же?

– Кстати, что там у Вероники? – спросила Саня, чтобы сменить тему.

– Неделю тому поехала в какой-то жуткий тренировочный лагерь. Сказала, что если выживет, значит она крутая славянка, а не мягкая ниндзя.

– У нее с этим каратэ настолько серьезно? Пойдет в профессиональный спорт?

– Надеюсь, нет, – Ройкнер колебался. – Я так не думаю.

Попович была последней, кому можно было доверить непростую роль поддержания беседы, а потому установилась тишина, но, к счастью, уже не такая напряженная, и Кошка выдохнула с облегчением. Гриффин занялся запаковкой компа и прочих приватных вещичек в рюкзак, а Том и Тэд, несмотря на кажимость почти неразлучные, пошли поглазеть на облака, закрывшие панораму Бернских Альп.

Майка нащелкивала оффлайн письмо парню. Гаевский обещал ей, что сумеет выслать его через минуту-другую по безопасному лучу. Саня задумывалась, что такого важного было у Шимчик для передачи. Не слишком понимала эту необходимость беспрестанного пребывания в контакте, особенно имея в виду, что Майя не могла упомянуть ни словом о том, где она и что делает. Трепетные чувства тоже в расчет принимать не приходилось, поскольку, отсылая мейл официальным каналом, всегда оставался риск цензуры – вроде бы автоматической, но в «отдельных случаях» – и обычной.

Попович было интересно, успели ли люди Мыкицёнюка проверить этого парня. Наверняка успели. К безопасности Котов относились очень серьезно.

Возможное увлечение подруги вовсе не приводило Саню в хорошее настроение. В глубине души она была убеждена, что Шимчик страсть как приелось это романтическое, длящееся удивительно долго приключение с коллегой от рысей с их придавленными шлемом кисточками на ушах.

Попович полагала, что эта история просто обязана закончиться плохо. Ройкнер и его Вероника – исключение, подтверждающее правило, а Майка... Что ж, пусть пока что тешит себя иллюзией. Проблема в том, что модель «Красавица и Чудовище» не предусматривает равноправия. Это женщины – для обнимашек и приручения оборотней и странностей. Парню Майки быстро надоест роман с «мутанткой».

Некогда Сане казалось, что это не имеет значения. Она наивно призналась кое-кому, кто она такая, и оказалась соответствующим образом воспринята – со смесью отвращения и страха. Роскошный микс для влюбленной девушки. И только-то в смысле перспектив высоких чувств для Кошки.

Попович делалось обидно уже при одной мысли о том, что ждет Майку, когда шутки насчет кисточек на ушах перестанут веселить острослова и начнут ему мешать.

Шимчик, не поднимая над монитором взгляд, поспешно вбивала последние слова письменной рецензии на компьютерную игру. Она и вправду должна была совершать чудеса стиля, чтобы цензурирующий мейлы искусственный интеллект не решил, что она выдает военные тайны – потому что игра была разновидностью военных.

*

– Так, есть пароль, – сказал техник, поднимая взгляд по-над монитором. – Хэлпдеск дал стандартный срок, у нас как минимум три часа.

Гриффин, одетый уже в ветровку с большим лого «Сименса» на спине, потянулся за фирменной шапочкой и сумкой с инструментами.

– Страница семнадцать, параграф четыре? – обронил Левицкий с невинным лицом.

– Перезагрузи оборудование, – фыркнули хором Саня и Стивен.

Не то, чтобы они вызубрили инструкцию двухфункционального нагревателя наизусть. Однако именно этот совет встречался чаще прочих.

Нагреватель в соседнем доме снова перестал работать, а подставному консультанту «Сименс» пришлось выслушивать совсем непарламентские выражения насчет оборудования, которое уже в третий раз на протяжении двух месяцев перестает гнать горячую воду в краны и батареи. Причем – еще и в такую-то мерзопакостную погоду, – как соизволил выразиться клиент.

Управляемые электроникой нагреватели портились редко. Только вот в этом конкретном случае при рутинном контрольном осмотре в программу внесли маленькое изменение. Возможность удаленного отключения.

Роль работника сервиса сводилась, по сути, к серьезному выражению лица, вскрытию контрольной панели и... перезагрузке оборудования. В первый раз, во второй и теперь – когда внимательность охранников уже сменилась рутинной злостью на качество предоставляемых «Сименс» услуг. По соседству тоже случалось несколько аварий. Кто-то жаловался, что у него – нагреватель, купленный примерно в то же самое время – и на тебе, видно какая-то бракованная серия, тут и бешенство недолго подхватить.

Охрана начинала воспринимать визиты милых парней из «Сименс» как ритуал и Божье попущенье. Хорошо еще, что нынче нагреватель обвалился, когда шеф и его гости успели выехать.

*

Гражданской машиной с тонированными стеклами Стивена подвезли поближе к озеру Тун. Там он пересел на фирменный фургон, который раньше – как и должно – приехал из Берна.

Камера на пуговице ветровки Гриффина начала работать в тот момент, когда машина покинула гараж виллы, а потому командир, Коты и техники могли наблюдать мгновенное изменение транспортного средства, а теперь – и вид из-за переднего стекла фургона, упорно карабкающегося на гору.

Саня окинула взглядом остальные мониторы и подумала, что приятно работать с оборудованием, о котором коллеги по учебе в лучшем случае могут прочитать в учебниках – и то, если повезет.

Фургон, сопровождаемый внимательным оком спутника, миновал виллу, бывшую командным пунктом, проехал через мост и припарковался под воротами соседнего дома.

Стивен вместе с камерой как раз поворачивался в сторону двери, чтобы выйти и подойти к домофону, когда ворота распахнулись. Парень ввел машину за ограду и остановился только перед небольшим домиком, который занимали охранники.

Все остальные данные подтверждали, что акция идет без сучка и задоринки. Охранников в этот момент было лишь трое, все в пристройке около ворот, а один из них сейчас выходил к Стивену. В доме – две работницы на кухне. Одна из них обитала на вилле постоянно, вторая приезжала из Гриндевальда.

Гриффин, как и предыдущие «сервис-техники», был приглашен внутрь будки охраны. Прошел через воротца металлодетектора, оставил на сохранение свой якобы личный мобильник, наушники с плеером и даже часы – потому что те были слишком уж навороченные, с вмонтированным фотоаппаратом. Эдакий кич-гаджет, безумно модный нынче.

Никого не удивляло, что сервис-техник на задаваемые по-немецки вопросы отвечает вежливой улыбкой и переходит на английский. Граждане Союза в большинстве своем как минимум двуязычны и часто обитают далеко от своих родных стран. По-английски же можно свободно договориться на всем континенте.

Саня, всматриваясь в картинку с камеры Гриффина, чувствовала себя словно во время симуляции. Не совпадали только детали: инструмент, позабытый садовником или цвет рассаженных в горшки растений.

Потом внутренности дома: коридоры, мелькнувший справа зал в полумраке опущенных жалюзи и клубящегося за окнами тумана. Вход в подвал, где Стивен старательно отработал лекцию по проверке стыков и автоматического тестирования софтвара. Охранник от скуки таращился на его руки.

– Может и хорошо, что вы так грызли ту инструкцию, – проворчал Левицкий в центре управления.

Попович хотела фыркнуть, но вышло, скорее, шмыганье. Зато Ройкнер не дал себя спровоцировать, зная, что Томек вдвоем с Гриффином еще пару дней назад разбирал такой нагреватель на составляющие. Майка «Львиное Сердце» поигрывала с повешенным на шее крестиком.

– Слетел датчик температуры в одной из комнат наверху, – раздался голос Стивена, сквозь треск и помехи, поскольку микрофон на воротнике был слишком близко от губ. – Мне придется его поменять.

Датчик в гостевой спальне, той, с окнами, направленными на соседнюю виллу. Никто не мог знать, что дом под наблюдением, но несмотря на это, вероятно в рамках привычной, априори соблюдаемой осторожности, большую часть визита от пристального взгляда лазеров, считывающих произносимые слова по подрагиванию стекол, комната была защищена ставнями. Теперь она стояла пустой, а потому и ставни были отворены.

Охранник провел Гриффина на второй этаж и впустил в дверь гостевой спальни. Когда Кот переступил порог, раздался высокий, сверлящий звук.

В центре управления кто-то выругался, кто-то вскочил, чтобы взглянуть на другой монитор. Руки техников танцевали на сенсорных экранах.

Приближение окна, в инфракрасном. Фигура на пороге, вторую не видно – наверняка еще в коридоре, за створкой двери.

Картинка с камеры Стивена – резкий поворот в сторону охранника, тот говорит:

– Сюда запрещено вносить электронное оборудование, особенно с передатчиками! Вы ведь должны были оставить все у нас на воротах.

– Но у меня только служебное оборудование!

Сердитое лицо охранника в мониторе в центре управления внезапно гаснет, замещенное надписью «Нет сигнала».

– Переключаю на наши микрофоны... – отрапортовал техник.

С паузой в несколько секунд микрофон отозвался снова.

– ...назад в коридор и еще раз перейдите через порог.

– Инструмент мне куда девать? – спросил Гриффин, как видно специально для операторов.

Коты обменялись быстрыми взглядами. Легкая нотка беспокойства в голосе Стивена не удивляла.

Фигуры в инфракрасном как раз расходились в тесном переходе, когда раздался веселый сигнал модной в последнее время мелодии вызова.

– Беспроводное соединение через один из телефонов на входе.

Они не получили разрешения установки прослушки на частные мобилки людей, которые всего лишь работники владельца виллы – а сам он все еще имел формально действенную легенду честного гражданина.

– Да, понял. Спасибо, созвонимся, – сказал охранник, достаточно громко, чтобы удалось различить слова, хоть он и стоял в коридоре.

– Он в ярости! – моментально оценил Питер. – Он еще более сердит, чем после нашего косяка с камерой.

– Идем к воротам, – тем временем приказал охранник. – Просканируем вас еще раз.

Техникам наконец-то удалось найти информацию, на первый взгляд лишнюю, но, как оказалось, весьма настораживающую.

– Господин полковник, может это случайность, но разговор был с незарегистрированного мобильного номера из квартала Берна, в котором находится бюро сервисной фирмы!

Левицкий выругался.

– Выпустить зонд, – приказал.

За окном одетый в туристические ботинки и куртку связной делал вид, что перепаковывает на террасе рюкзак, а на самом деле он как раз запускал миниатюрное устройство. Было оно выполнено из матового металла, а потому даже не взблеснуло, нырнув в туман. И все же Саня закусила губу. Как и все, она надеялась, что никто из охранников не окажется слишком наблюдателен, и что они не создадут таким-то образом для Стивена еще больше проблем. Зонд замер под прикрытием деревьев, как было решено давным-давно – чтобы не поймала его какая-то из камер на ограде.

Неподвижный пейзаж, из низких туч сыплется снежок.

Потом дверь дома отворилась, и на аллейку вышли охранник и Гриффин.

– Стив слишком нервничает, – быстро обронила Майка.

– С чего ты так решила? – спросил полковник.

– По его движениям, – ответили обе Кошки почти одновременно. Охранник шел быстро, а Гриффин словно бы специально притормаживал, чтобы ни на секунду не оставлять того за спиною.

– Боже, – прошептала Саня.

Когда они оказались на высоте просвета между деревьями над потоком, Стивен внезапно выпустил сумку с инструментом и напал на охранника. Точно, дьявольски результативно, но при этом так ловко, что удары были бы незаметны, не сползи жертва по ограждению аллейки.

И это было последним, что запомнил Ройкнер.

МРУЗ Ремигиуш. «Хор забытых голосов» («Chór zapomnianych głosów»)

Ремигиуш Мруз родился в 1987 году, закончил с отличием Академию Леона Кожминского в Варшаве, в настоящий момент – докторант того же ВУЗа. Как автор, дебютировал в прошлом, 2013 году, издав четыре романа из накопившихся уже у него запасов – три исторических, посвященных Второй мировой (в том числе двухтомник «Parabellum», тепло принятый и критикой, и читателями) и один детектив. «Хор забытых голосов» – его попытка сыграть на поле НФ.

Книга – шестая из изданных в этом году издательством «Genius Creations».

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Исследовательский корабль «Эксипитер» преодолевает бесконечность космической пустоты, а его экипаж – погружен в глубокий криосон. Немногие понимают, что на борту разыгрывается драма.

Астрохимик Хакон Линдберг просыпается от криогенного сна раньше положенного и видит, как гибнет один из последних членов экипажа.

Кроме него в резне выжил только навигатор, Диджа Удин Аль-Хассан.

Он ли несет ответственность за фиаско миссии? А может за ним стоит некая неизвестная сила? Чужая цивилизация? Непонятная сущность? Человечество странствует между звездами, открывает миллиарды миров, но никогда не встречало признаков чужой жизни.

«Хор забытых голосов» – это НФ в темпе, характерном для приключенческих романов, интрига здесь – детективная, атмосфера же – напрямую из романов ужасов. Конец романа должен поймать врасплох даже самого проницательного читателя».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(взято из: http://szortal.com/node/6733 ; автор: Марта Кладж-Коцот)

«Хор забытых голосов» Ремигиуша Мруза звучит хорошо. Именно что – звучит. С первых слов поражает хорошим, гладко текущим польским. Язык такой создает мир романа должным образом транспарентно, одновременно доставляя приятные чувства при чтении. Вроде бы очевидность, но как же радует.

Сюжет течет настолько же плавно, как и язык. Начинается с потрясения: когда главный герой просыпается от криогенного сна, первое, что он видит перед собою, это окровавленный труп, который, к тому же, валится в его капсулу. Однако присутствие покойника становится лишь прелюдией к тому, чтобы увидеть последствия гекатомбы на борту. Справляться с рвотными и прочими рефлексами – совершенно понятными в подобной ситуации – герою помогает красочно выражающийся мусульманин, Диджа Удин – наиболее яркий персонаж романа, соединяющий красноречие плута, ядовитое чувство юмора, экзотический колорит (на чужой планете он все равно преклоняет колени и шлет молитвы к Аллаху) и серьезную тайну (но об этом – умолчим!). Героям приходится вдвоем противостоять мрачным фактам.

Загадка резни на борту «Эксипитера» не только не находит должного объяснения, но и начинает описывать все более широкие круги, вовлекать других людей, другие пространства – ветвиться и углубляться, делаясь проблемой возможности выживания всего человечества. И в этот момент рецензент может упоминать обо всех оммажах, которые автор дает своим предшественникам – классической твердой НФ.

Потому что Мруз создает НФ наиболее классическую из классических, а именно историю будущего. Здесь есть все, о чем мы только можем мечтать: большой проект колонизации космоса (крючок), весь антураж кораблей-кабин-комбинезонов-криогенных камер-капитанских мостиков (крючок), опасных инопланетян (крючок), путешествия во времени (крючок), связь со сверхсветовой скоростью при помощи ансибля – «изобретения» Урсулы Ле Гуин (крючок), таинственный артефакт с другой планеты (крючок), мужская дружба (крючок), любовь (крючок). Конечно, не все упомянутые элементы сюжета относятся к жанру. Но в большинстве своем они для жанра весьма характерны. Любители НФ, таким образом, отыщут то, чего они жаждут – причем, составленное в предельно симпатичное целое, с достаточно непредсказуемым сюжетом, соответствующим числом поворотов действия, взвешенным саспенсом, почти кинематографической точкой кульминации (прекрасно визуализированная сцена стрельбы на борту!).

Читая, я ощущала отсылки к Лему, а конкретно к «Непобедимому», в котором тоже экипажу корабля приходится исследовать обстоятельства загадочной смерти другого экипажа. Там причиной оказывается фактор надличностный, или, скорее, безличностный, действующий непреднамеренно. Контакт с ним установить невозможно, поскольку само понятие контакта с чем-то, лишенным сознания, надлежало бы определять как-то по-другому. В романе Мруза источник резни, правда, лишь отчасти безличностен и непреднамерен, но зато он отсылает к другой безумно-философской идее Лема: к концепции Космоса как Игры. И снова я зашнуровываю себе рот, а скорее – сплетаю пальцы на клавиатуре, чтобы не выдать, какими здесь играют фигурами и какие тут работают законы. И том, должно ли космогоническую (или жизненную) Игру выиграть, или же достаточно будет изъять из нее тело – это пусть читатель или читательница решают сами. Упомяну лишь, что в гонке выживания (а как же иначе!), герои должны впрячься в очередную философско-фантастическую проблему: в пространственно-временные парадоксы. Игра на выживание будет идти вокруг фальсификации теории самосогласованности Новикова (в популярном изложении: исчезну ли я, если, перемещаясь в прошлое, убью собственного деда?), чью истинность герой будет стараться изо всех сил опровергнуть. Вопрос, удастся ли ему это, создает множество приятного для читателя напряжения.

Мруз всеми поименованными проблемами играет достаточно умело, создавая из них достаточно – в конечном счете – беспроблемную, но милую в чтении головоломку. Пикантные диалоги Линдберга и Диджа Удина вызывают порой искренний смех – особенно если учитывать, что этот второй из героев обладает как выразительной личностью, так и очаровательно злым чувством юмора. «Хор забытых голосов», правда, не обладает и половиной философского потенциала Лема или Уоттса – однако я позволю завершить рецензию тем, с чего и начала: звучит он хорошо».

ФРАГМЕНТ

Глава 1

1

Хакон Линдберг с трудом вздохнул, просыпаясь от криогенного сна. Пугающе долгий момент он не мог понять, где находится. Потом понял, что лежит в застекленной камере.

Не должен был проснуться, пока еще нет.

Словно сквозь туман видел склоняющуюся над ним фигуру. Моргнул пару раз, но картинка оставалась размазанной. Когда по стеклу потекла кровь, Хакон понял, что никто над ним не склоняется – на крышке лежало тело. Ручейки красного заплетали стекло, словно паутина.

Хакон сдавленно вскрикнул.

Не должен был этого видеть. Ему надлежало оставаться в диапаузе, пока корабль не доберется до цели. Даже в случае угрозы системы корабля не должны были прерывать искусственно индуцированный сон, поскольку при кризисе астрохимик навряд ли смог бы пригодиться.

И все же он был в сознании, и с испугом наблюдал, как кровь стекает по капсуле. Потом тело соскользнуло с нее, а Линдберг попытался шевельнуться. Конечности не двигались, но ему удалось вытолкнуть языком металлическую трубку из горла.

Табло над ним не работало, и Хакон не знал, сколь долго он находился в диапаузе и что вообще происходит на борту. Освещение перешло в аварийный режим, разгоняя мрак красными проблесками.

Внезапно на крышку кабины с размаху упало еще одно тело. Прежде чем соскользнуло, Хакону показалось, что он различил нашивки капитана. Непросто было понять – у несчастного был расколот череп, из которого вываливался мозг. Половина лица была раздавлена, а оскаленные, залитые кровью зубы производили нечеловеческое впечатление.

Линдберг закрыл глаза и почувствовал, что его трясет. Мелькнула мысль, что он – следующий.

И сразу же поднялась крышка камеры. Труп упал на пол, а кровь начала капать на астрохимика. Тот вырвал трубку из горла, согнулся и зашелся в хриплом кашле. Обессиливающий шум в голове привел к тому, что он не мог понять, что вообще происходит.

Вылез из камеры, зацепившись за борт. Свалился на пол, потом перекатился чуть в сторону, полагая, что лишь чудом избегнул гибели. О том, чтобы вставать, не было и речи. Не слышал ничего, кроме оглушительного шума, но был убежден, что вокруг царит какофония стонов и страдания. Не сомневался, что ISS «Эксипитер» падал в бездну купно со всем экипажем. Вопрос что именно случилось был открыт.

Когда шум стих, астрохимик не услышал ничего, кроме незнакомого хриплого голоса:

– Перестань качаться, словно обожженный.

Хакон почувствовал, как мужчина хватает его за запястье. Обернулся и взглянул на склонившегося над ним человека. Несколько раз моргнул и сумел различить загоревшее лицо, глубоко посаженные глаза. Не помнил этого лица, но в том не было ничего удивительного – на борту «Эксипитера» находилось несколько сотен членов экипажа. Линдберг знал, может, человек двадцать.

Пытался выхрипеть вопрос, но голосовые связки еще не пришли в себя после долгой диапаузы.

– Не дергайся, все нормально, – сказал мужчина, глядя на бирку с именем и фамилией на комбинезоне астрохимика.

Только теперь Хакон сообразил сделать то же самое. Диджа Удин Аль-Хассан. Расцветка его униформы свидетельствовала, что он входит в число навигаторов. Было их с десяток, самое большее пятнадцать. Сливки экипажа. Они даже не спускались в кают-компанию, где несколько первых дней крутились остальные.

– Диджа Удин, – представился мужчина, поглядев на свою бирку. Похлопал Хакона по плечу, а потом огляделся вокруг. – Ужас, – добавил.

Линдберг кивнул, хоть и полагал, что это определение недостаточно.

Через какое-то время астрохимик наконец сумел заговорить.

– Что случилось? – спросил тихо, пытаясь подняться.

– Не знаю, – ответил Аль-Хассан. – Но чем бы оно ни было, кажется мы оба выжили.

– Как бы только не мы одни.

Диджа Удин пожал плечами.

– Я шел сюда от другой криогенной камеры, – отозвался. – Никого живого по дороге не видел.

– Что? – спросил Линдбрег, понимая, что собеседник наверняка был пробужден от диапаузы одним из первых. В случае угрозы очередность совершенно прозрачна – сперва командир и охрана, потом навигаторы, механики и все остальные. В конце астрохимики и прочие исследователи, которые могли только мешать.

– Что, нахрен... – начал Хакон, опираясь о стену и пытаясь подняться.

– Спокойно.

– Спокойно? – возмутился Линдберг. – Осмотрись вокруг, человече.

Он повел рукою, что оказалось непросто.

– Главное, что мы живы, – ответил Диджа Удин. – Об остальное станем волноваться когда ты сумеешь ходить. А пока что для безопасности у меня есть вот что, – похлопал себя по кобуре, что криво висела на поясе. Несомненно заглянул по дороге в оружейную, забрав оттуда служебную беретту.

Хакон с трудом оперся спиною о стену и осмотрел помещение. Находилось здесь как минимум сотня камер для диапаузы, все были расставлены ровными рядами, словно могилы на кладбище. Ни одна не пережила гекатомбы. Из некоторых люди успели выйти, остальные погибли внутри. Пол был залит кровью и внутренностями, в воздухе висел смрад экскрементов.

– А говорили, что эти крышки невозможно пробить, – сказал Аль-Хассан. – Но похоже, кто-то нашел способ.

– Инопланетяне?

Диджа Удин засмеялся тихонько.

– Ты из тех, кто верит в чужие цивилизации, да? – спросил, снова похлопав Линдберга по плечу. Казалось, что он пребывает в совершенно другом мире. – Ну да, ученый. В «Европланет» вы наверняка все верите в...

– Это вопрос не веры, а вероятности, – отрезал Хакон, не желая долго спорить. С трудом сглотнул, понимая вдруг, что большинство растерзанных тел вокруг – это и правда его знакомые, работники «Европланет».

– Рыбок покормишь? – спросил Аль-Хассан.

– Что?

– Блевать будешь? Выглядишь так, словно у тебя подкатило.

– Нет, – ответил Линдберг, глядя на расколотый череп капитана, минутой раньше сползшего по его камере. – Почему он здесь?

Диджа Удин повернулся в сторону командира.

– Ведь в этой кабине были только мы, «Европланет» специально нанял ее...

– Потому что вас будили последними, – ответил Аль-Хассан, тоже опираясь о стену. – Капитан, должно быть, решил, что это последнее место, где он встретит кого-то живого.

Хакон тряхнул головою.

– Расскажи мне, что произошло. От начала до конца. Ты ведь был на мостике, верно?

– Нет, – ответил навигатор, поглядывая на помаргивающие красные огни. Вздохнул поглубже. – Что-то сбилось. Я проснулся одним из последних.

Астрохимик глянул на тело капитана, раздумывая, какое оружие могло расколоть ему череп таким-то образом. Наверняка не беретта его собеседника, но ведь тот мог использовать и что-то большего калибра. Оружейная стояла открытой.

– Кто это сделал? Как... зачем? – принялся бормотать ученый.

– Мы обо всем узнаем, уверяю тебя.

Хакон глянул на своего товарища.

– Чего большего ты хочешь? – возмутился Диджа Удин. – У меня нет никаких ответов. По дороге я везде видел ровно такие же картинки, что и здесь.

– Кто на нас напал? – спросил Линдбрег.

– Ты меня вообще слышишь?

– Чужая цивилизация? Мы установили...

Аль-Хассан неторопливо повернулся к астрохимику и отвесил ему оплеуху. Хакон тряхнул головою, но не отодвинулся. Понял, что у него проблемы с инстинктом самосохранения.

– Как вернутся к тебе силы, отправимся на мостик, – сказал Диджа Удин.

– Но...

– Мне дать тебе еще раз? Потому что я могу так до бесконечности.

Линдберг глянул на открытый выход в коридор. Мысль его медленно становилась на нужные рельсы.

– Кто бы это ни сделал...

– Или что бы это ни сделало.

– Оно все еще может здесь быть, ждать нас где-нибудь, – закончил Хакон. – Командир погиб за миг до того, как ты открыл мою кабину.

Диджа Удин взглянул на собеседника и некоторое время стоял неподвижно. Встряхнул головою, потом поднял оружие погибшего капитана и сунул его в руку ученому.

Линдберг взвесил беретту в руке. Почти не умел нею пользоваться, но допускал, что это не будет иметь никакого значения. Что бы ни вырезало под корень экипаж, оно сумеет справиться и с двумя недобитками. Если это не сам Аль-Хассан устроил резню на «Эксипитере».