Павел Поляков Жизнь и ...

Издательства

загрузка списка...


Вы здесь: Форумы fantlab.ru > Форум «Другие окололитературные темы» > Тема «Павел Поляков. Жизнь и творчество»

Павел Поляков. Жизнь и творчество

 автор  сообщение


философ
Ссылка на сообщение 1 августа 2020 г. 13:14  
цитировать   |    [  ] 
Глава 17(продолжение)
Империя ума

Азимов решил свою проблему быстрее, но тем же самым методом – он обратился за помощью к товарищу. Во второе воскресенье ноября писатель поехал в Нижний Манхэттон к Фреду Полу, своему ровеснику и другу, который в разные годы был литагентом, редактором и сотрудником Азимова.
Они знали друг друга ещё с 1938 года, с общества Футурианцев, небольшой группировки голодных, ярких, радикальных молодых фанатов НФ из Нью-Йорк-сити. Потом Азимов стал студентом, кассиром в магазине и профессиональным писателем-фантастом, и у него не хватило времени быть активным фэном. Но от этого его дружба с Полом не ослабела.
У Пола и Азимова было много общего в возрасте, образе мысли и амбициях, но они сильно отличались по своему происхождению, образованию, темпераменту и жизненному опыту. Пол, холодный молодой человек, получил высшее образование самоучкой, который благодаря своей хитрости, остроумию и удачи уже нашёл собственный путь в жизни. В 1940 году он был уже женат, в то время как Азимов, сын мудрого иммигранта, уже заканчивал химический факультет, но всё ещё жил вместе с родителями.
Пол уважал Азимова за его самодисциплину и прилежание, благодаря которым писатель добивался успеха в своей бедной на события жизни, и завидовал его умению продавать свои произведения в «Эстаундинг». В свою очередь Азимов восхищался с какой храбростью и верой в себя Пол прокладывал свою дорогу в жизни и из всех своих знакомых считал Пола вторым после Кэмпбелла знатоком научной фантастики.
Они ходили друг к другу в гости. Когда Пол пришёл в Бруклин, ему показали всю лавку, а мать Азимова угостила его молочным коктейлем. Совсем иначе получилось, когда Азимов пришёл в гости к Полу. Хотя Азимов сам этого не знал, он не понравился жене Пола, и она не собиралась показывать ему квартиру. И тогда Пол повёл писателя на прогулку по Китайскому кварталу и прогулка пришлась Азимове по душе.
На этот раз друзья пошли гулять на Бруклинский мост. Они говорили о новой повести Азимова, которая у писателя не пошла, но, с другой стороны, должна быть закончена как можно скорее. Впоследствии никто из них не мог толком вспомнить, о чём конкретно они говорили, но благодарный Азимов не уставал заявлять, что именно Пол помог ему набраться храбрости и с новой силой взяться за сочинительство.
С прогулки Азимов вернулся, уже зная, как будут дальше развиваться события его истории. «Седло и уздечка» оказались самым крупным на то время его произведением – наполовину больше «Основания» — но уже через две недели повесть была закончена.
«В седле и уздечке» баланс сил, благодаря которому последние тридцать лет только устоял Терминус, оказался нарушен. Анакреон, который никогда не оставлял своих намерений завладеть всей Периферией, и всей частью Вселенной, какую только сможет покорить, обнаружил старый имперский космический крейсер, огромный и мощный корабль, построенный в те дни, когда «они умели строить», сейчас свободно дрейфующий в космосе. И тотчас же Венис, принц-регент Анакреона, отправляет формальный запрос Терминусу вернуть крейсеру прежнюю боеспособность, и затем передать его флоту Анакреона.
Очевидно, что если это требование будет выполнено, то Анакреон может повернуть всю мощь этого крейсера против Терминуса и остальных трёх королевств. Но если Основание откажется ремонтировать крейсер, то это тоже может дать повод жаждущему власти принцу-регенту применить против Терминуса силу, на что и надеялся Венис.
Терминус оказался в ловушке. Согласись он помогать Анакреону или откажись от этого, война всё равно неизбежна, а в ней Основанию не выстоять. Даже если Анакреон не сможет развязать войну, к этому же стремиться и партия действия на Анакреоне.
Салвор Хардин единственный, кто желает избежать войны, намерен сам найти выход из этой ловушки. Однако, кажется, как бы он не поступил, какое бы решение ни принял, партия действия или Венис всё равно добьются успеха, лишат Хардина власти, а затем сведут на нет все его более чем тридцатилетние усилия.
Когда Салвор Хардин был молод, он, как это много раз упоминалось, стремился к прямым действиям. Сейчас же набравшись опыта, Хардин предпочитает ждать, ждать и ждать. Соглашаясь отремонтировать Анакреону боевой крейсер, он выигрывает ещё шесть месяцев. Всё это время он пытается остановить и сбить с толку партию действия, всё время заверяя их, что правительство вполне компетентно, что оно знает, что делает.
Нет, Хардину не изменяет его прекрасно развитое чувство опасности. Но он чётко помнит, что сказал Хари Селдон тридцать лет назад, будто преодолевая новый кризис, Терминус делает шаг на пути ко Второй Империи и что будут моменты, когда возможным станет только одно решение. Именно этого момента и ждёт Салвор Хардин.
Когда друг убеждает его действовать сейчас, пока опасность не стала ещё больше, Хардин отвечает: «Применить силу сейчас? Пока кризис ещё не развился? Это единственное, чего я не должен делать. Ты знаешь, именно в этом заключён План Хари Селдона».
Уже в этой фразе чувствуется большое отличие этой повести от «Основания» Там Хари Селдон вот что сказал своим помощникам в Научном Убежище: «Теперь он может только следовать нашему настоящему, истинному плану».
А здесь в «Седле и уздечке», само случайно произнесённое слово «план» стало символом веры. Это уже «План». И Салвор Хардин, единственный живой человек, кто видел в гробнице времени Харви Селдона, считает нужным действовать в полном соответствии с Планом.
Выигрыш времени дал возможность совместить все события. Закончен ремонт корабля. Юный король Анакерона Леопольд стал совершеннолетним. Партия действия уже готова совершить государственный переворот. И до восьмидесятой годовщины Основания рукой подать.
Всё это Хардин учитывает в своих расчётах. Он говорит, что через три недели Хари Селдон появится в гробнице времени во второй раз, а затем сам уезжает на коронацию Леопольда на Анакерон.
Там в последний момент, когда Леопольд с нимбом вокруг головы поднимается в воздух на антигравитационном троне, чтобы принять почести от своего народа, принц-регент отводит Хардина в сторону. Венис сообщает Мэру, что космический флот Анакреона под командованием сына принца-регента адмирала Лефкина и с новым мощным флагманом, крейсером «Венис» находится уже в пути и скоро всей мощью обрушится на Терминус. Хардин же может себя считать военнопленным.
Судя по ответу Хардина, у мэра есть собственные козни, и они окажут своё действие в полночь, в решающий момент коронации Леопольда. А планета Анакреон с этого момента будет предана анафеме. И Хардин приглашает Вениса самому посмотреть, что это значит.
И действительно в полночь жрецы новой религии Галактического духа начинают действовать.
Священники-технари, обслуживающие атомные электростанции, нажимают на выключатели. Свет во дворце гаснет.
Новый монарх лишается знаков любимца Духа. Внезапно нимб вокруг Леопольда тускнеет, а его летающий трон шлёпается на пол.
Только одно здание в городе не погрузилось во тьму – Арголидский храм Святого Духа. И очень скоро возмущённая толпа богомольцев, ведомая верховным жрецом, окружила дворец. Люди протестовали против нападения на Основание и требовали освободить Салвора Хардина.
Принц-регент, сам абсолютный атеист и циник, захвачен врасплох такой негодующей толпой. Но он все ещё ликует, ибо, по его мнению, на анакреонский космофлот этот бунт не распространиться.
Он прямо говорит: « Пусть нет энергии, мы не уступим. Когда поступит сообщение о захвате Терминуса, простолюдины, на которых вы сделали ставку, поймут, что их религия – ложна. И гнев народа обратиться против предавших его жрецов. (Д. Громов и О. Ладыженский под редакцией П. Полякова)
Однако Венис ошибается. Анафема жрецов на космофлоте оказалось так же эффективной, как и на самом Анакреоне. В назначенный час главный жрец флагмана Тео Апорат обращается ко всему флоту и публично объявляет нападение на благословенное Основание святотатством. Апорат заявляет:
«Именем Галактического духа и Харви Селдона, пророка его, и всех его последователей, святых отцов Основания, я предаю анафеме этот корабль. Да ослепнут телеэкраны — глаза его. Да онемеют орудия – нечестивые руки его. Да перестанет биться сердце его – атомный двигатель. Да будет голос корабля – связь внутренняя и внешняя – поражён немотой. И да погаснут все светильники – душа его. Именем Галактического Духа – анафема этому кораблю».
И анафема эта не оказывается пустой угрозой:
«Отзвучало последнее слово, наступила полночь – и за много световых лет отсюда, в Арголидском храме, некая рука включила ультраволновое реле, которое со сверхъестественной скоростью замкнуло цепь, включив другое реле на флагманском крейсере «Венис».
И корабль умер!
Проклятие религии Апората, базирующейся на научных знаниях, — безотказны. Безотказны и смертельны» (Д. Громов; О. Ладыженский – далее Олди)
Это ультраволновое реле остановило адмирала Лефкина и вынудило его объявить, что Анакреонский флот не будет нападать на Основание. Всего этого никак не ожидал его осаждённый во дворце отец. Венис приказывает солдатам стрелять в Хардина, вокруг которого образовалась теперь небольшая аура. Когда солдаты отказываются выполнить его приказ, принц-регент отбирает у одного из них атомный пистолет и сам стреляет в мэра. Но аура вокруг Хардина оказывается свечением силового поля, и выстрел из пистолета не причиняет ему вреда.
В отчаянии Венис приставляет атомный бластер к своей голове и нажимает на курок. А Хардин, отвернувшись от трупа, замечает: «Человек, понимающий только прямые действия. Воистину, радикальное решение». (Олди)
Выяснилось, что Харди был прав, ничего нельзя добиться с помощью насилия. Правительство Терминуса знает, что делает, и благодаря его долговременной стратегии и полной компетенции удалось преодолеть второй кризис.
Правота Салвора Хардина подтверждается ещё раз, когда в предсказанный им час гробница времени открывается и снова появляется сидящий в кресле Хари Селдон. Более того, теперь он сам произносит слово «План» с большой буквы.
Хари Селдон сообщает им: «Вероятность серьёзных отклонений от Плана в первые восемьдесят лет равняется одному и шести десятым процента». (Олди)
Вот так! Всё это очень убедительно доказывает не только правоту мэра Хардина и верность его методов, но и огромную силу предвидения самой психоистории!
Селдон говорит, что он по своему прошлому знает с вероятностью 98,4%, что руководство Терминуса, каким бы оно ни было, защищаясь от своих свободных соседей, изберёт технико-религиозную стратегию, и что верность этого решения станет ясным ровно через восемьдесят лет после учреждения Основания.
Мы же можем ещё явственнее увидеть предсказательную силу селдоновской науки из главного отличия второй речи Селдона от первой. Вспомним, что когда в конце повести «Основание» Селдон в первый раз появился в гробнице времени, он был совершенно уверен, что первый кризис уже наступил, но путь его разрешения ещё не найден. Поэтому учёный вынужден придержать язык. Селдон заявляет, что решение очевидно, но не раскрывает его. Во время же второго своего появления в гробнице времени, Хари Селдон уверен, что новый кризис уже преодолён, и у него нет причин скрывать способы его разрешения.
На этот раз Селдон совершенно откровенно провозглашает:
«Согласно нашим расчётам, вы сейчас добились господства над соседними с Основанием варварскими королевствами. Во время первого кризиса вы добились этого, играя на Балансе Сил, а во втором закрепили свой успех, противопоставив материальной Силе Силу Духовную».
Вот самая яркая идея, отраженная в этой научно-фантастической истории: при самых тяжёлых обстоятельствах Сила Духа может оказаться самым лучшим методом решения, самой эффективнейшей властью в мире!
Как мы уже знаем, на протяжении всей истории современного Западного общества не прекращалась борьба между представителями традиционной религии и партизанами от новой науки и техники, в которой рождались лучшие знания и самые заветные чаяния Западной цивилизации. Ключевые моменты этой борьбы были видны всем. Это были отречение Галилея на суде инквизиции в 1633 году, публичные дебаты между Томасом Хаксли и епископом Сэмуэлем Уилберфорсом об эволюции в 1860 году и Обезьяний процесс в Теннеси в 1925. И вовремя всего этого спора ни партия – ни религиозная, ни научная – не желали признавать своё поражение.
В «Седле и уздечке» Азимова мы ста лкиваемся с принципиально иным положением вещей, когда религия и наука объединяется в нечто единое целое, названное Галактическим Духом, который выступает против войск завоевателя. Какие из этого мы можем сделать выводы?
Во-первых, Азимов позаимствовал свою идею превосходства Силы Духовной над грубой Материальной Силой у Эдуарда Гиббона. В «Закате и упадке» писатель обнаружил два различных подтверждения этого принципа: господство Католической церкви над всеми странами, ранее входившими в состав Западной Римской империи, на протяжении всего Средневековья и первые военные успехи раннего ислама, сокрушившего все страны от Персии до Испании.
А теперь остановимся и спросим себя, с той ли силой мы встретились в повести «Седло и уздечка». Играет ли здесь религия Галактического Духа ту же роль, какую в реальной жизни играли христианство и ислам? Или это искусственная конструкция, созданная специально, чтобы манипулировать на чувствах невежественных и легковерных варваров?
Чтобы найти ответ на эти вопросы, вспомним, что и в других произведениях начала Золотого века, когда религия и наука объединились вместе, и в результате получилось нечто, берущее под свой контроль человеческие умы гораздо эффективнее, чем Сила Духа. С наиболее явственными примерами мы можем познакомиться по первым двум романам Хайнлайна его серии «История будущего».


гранд-мастер
Ссылка на сообщение 2 августа 2020 г. 09:28  
цитировать   |    [  ] 
Сегодня день рождения Павла.
Дурацкий фейсбук в очередной раз советует его поздравить с этим событием. И кое-кто уже поддался и поздравляет. ^_^
Предлагаю зайти туда и сказать, что мы о нем помним.
–––
Подвергай всё сомнению


философ
Ссылка на сообщение 2 августа 2020 г. 18:48  
цитировать   |    [  ] 
Сегодня исполнилось бы 56 лет Павлу Борисовичу Полякову, ЖЖ-юзеру polakow ( https://polakow.livejournal.com/ ).

02.08.1964-07.06.2017.

Фэн, библиограф, переводчик, член группы "Людены", участник подготовки ПСС Стругацких. "А теперь привыкать надо к слову: "Он был"." Да, был. Не знаю, как насчет КЛФ (меня там нет), но библиография фантастики и группа "Людены" с его уходом точно очень многое потеряли. И — для меня — Интерпресскон.


"Свет погасшей звезды еще тысячу лет
К нам доходит. А что ей, звезде, до людей?
Ты добрей был ее, и теплей, и светлей,
Да и срок невелик — тыщу лет мне не жить,
На мой век тебя хватит — мне по дружбе светить."
К.Симонов.


философ
Ссылка на сообщение 2 августа 2020 г. 18:57  
цитировать   |    [  ] 
Для меня этот день многие годы был самым счастливым, а теперь к этому добавилась боль утраты. Но все равно сын жив в моем сердце, душе и памяти.Спасибо всем за память о Павле и поддержку. ПОКА ПОМНИМ — ОН ЖИВ.


философ
Ссылка на сообщение 3 августа 2020 г. 09:18  
цитировать   |    [  ] 
Глава 17(продолжение)
Империя ума

В повести «Если это будет продолжаться…» религия Пророков пользуется плодами науки-психологии масс, математически рассчитанной пропаганды и телевизионных спецэффектов – чтобы оформить и укрепить веру в головах американцев. И все чары Пророков рушатся, когда мятежники показывают своё превосходство в научной манипуляции над мыслями и чувствами людей.
А потом в первом произведении Ансона Макдонольда «Шестая колонна» американская супернаука выступила против военной мощи захватчиков. Так как защитников было очень мало, они сочли нужным соединить силы гениальной науки с «чепухой и жульничеством» в новую религию «Владыки Мота»(слова «атом», прочитанное наоборот) и, прикрываясь этой вывеской, паназиатов сбивают с толку, запутывают и запугивают своими кажущимися чудесами.
Несомненно, азимовская религия режима Галактического Духа в «Седле и уздечке» подобно религиям из истории Хайнлайна готова поиграть в научные фокусы-покусы и одурачить простолюдинов Четырёх Королевств всякой чепухой и жульничеством , вроде ауры и летающих тронов. Но в повести есть герои, которые порицают религию за её наглое жульничество.
Так, например, лидер Партии действия огорчён, гениальная наука подаётся варварским королевством под видом религиозных ритуалов. Он в глаза критикует Хардина, заявляя: «Вам пришлось сопровождать все эти научные дары каким-то неимоверным шаманством. Вы превратили науку в какую-то странную религию. Создали иерархию священнослужителей и запутанные, дурацкие ритуалы». (Г. Олди)
Обманом кажется религия и принцу-регенту. Беседуя с Леопольдом о словах верховного жреца Анакерона, Венис утверждает: «Он сам верит во всё это мракобесие куда меньше меня! А я в него совсем не верю. Сколько раз я говорил тебе, что всё это сплошная чушь!» (Г.Олди)
В «Седле и уздечке» есть даже эпизод, с которым вы уже познакомились, когда шутка, способная одурачить разве что невежественных анакреонцев, оборачивается неожиданно истинно могущественной религиозной силой. Это эпизод, когда после проклятия первосвященника флагманский корабль «Венис» разом погружается во тьму и тишину, и автор – наперекор обычной манере, позволять событиям идти своей чередой – добавляет от себя: «Проклятия религии Апората базирующейся на научных знаниях, безотказны. Безотказны и смертельны».
Этой похвальбой и игрой слов автор намеренно пытается сбить нас с толку. Конечно, корабль погрузился во тьму и тишину не из-за одного проклятия Тео Апората. Всё это происходит потому, что в заранее намеченное время, в полночь, некая рука в Арголидском храме включает ультраволновое реле. А возможность какого-то человека выключить свет на любом расстоянии – это ещё не повод для заявления, будто религия науки (она же, видимо, религия Галактического Духа?) отличается от всех остальных религий тем, что она действенна.
Подходя к вопросу с научной, а не религиозной точки зрения можно сказать, что когда Основание привлекают к ремонту мощного космического корабля, оно ради собственной выгоды установило на нём собственную секретную контрольную систему, и эта система действует так же эффективно и надёжно, как и всякая обычная технология. Более того, созданное наукой ультраволновое реле может случись что работать и на Вениса, пусть он даже и не верит в религию науки.
Тем не менее, несмотря на вышеуказанное – несмотря на все сомнения, мошенничества и претенциозность, которые наличествуют в религии Галактического Духа – многое и остаётся.
Ведь исход повести «Седло и уздечка» решает не аура, летающий трон и прочие штучки и не наука, лежащая в их основе. Нет, всё дело в верности новой религии, которую демонстрируют жителям Анакреона, люди, окружившие дворец и протестующие против нападения на Основание; солдаты, не повинующиеся приказам адмирала и сажающие его под арест; дворцовая гвардия, которая отказалась стрелять в Салвора Хардина, когда это приказал принц-регент.
Они искренне верующие. Для них она значит гораздо больше, нежели амбиции анакреонской королевской семьи. Когда они встают перед выбором между тем и другим, они снова и снова отдают предпочтение религии науки, Основанию и Галактическому Духу.
Среди жителей Анакреона можно различить ряд состояний и условий веры.
Многие, видимо подавляющее большинство, совершенно невежественны в науке, но очень её боятся.
Другие, менее доверчивые, рассматривают ауру и летающий трон только как символ власти и с почтением относятся к Основанию как к таинственному источнику множества приятнейших для общества вещей – атомной энергии, медицины, образования и торговли.
Далее следуют те молодые люди, кто учился когда-то на Терминусе, а затем вернулся на родину, стал священником и начал работать с этой диковинной техникой, совершенно не разбираясь в науке, на которой она основана.
И наконец самые развитые люди Анакреона, это та молодёжь, кто во время учёбы на Терминусе оказываются достаточно умны и талантливы, и они входят в Основание и сталкиваются с настоящими людьми науки.
Из этой иерархии отношения к вере следует очевидный вывод, что если жрецы религии Галактического Духа считали её необходимой в своей работе с населением Четырёх Королевств как словесную оболочку и представление полученных ими научных и социальных даров, то это не значило, что они намеренно обманывают народ и пользуются его невежеством. Это означает, что они имеют дело с особым образом мысли, присущим населению Дарибоу, Конома, Смирно и Анакреона.
Вот как это объясняет сам Салвор Хардин: «Я действовал таким образом прежде всего потому, что эти варвары смотрели на науку как на какую-то магию, и в таком виде им легче было её принять». (Г. Олди)
Однако хотя религия Галактического Духа поначалу должна основываться на фокусах и шарлатанстве, в конце концов она оборачивается совсем не шарлатанством и фокусами. Нет, она берёт первоначально невежественных и суеверных людей и ведёт их за собой от одной стадии развития к другой, формируя их образ мысли, пока люди не накопят опыт, знания и проницательность. И всё это необходимо, пока эти люди имеют дело с наукой, понимаемой ими на свой манер.
Мы можем ещё раз вспомнить любимый афоризм Салвора Хардина: «Насилие – крайнее средство некомпетентных людей».
Из-за своего образа жизни люди Четырёх Королевств вынуждены прибегать к насилию за неимением более действенных средств и способов удовлетворения собственных желаний. А придуманная Хардином религия Галактического Духа учит, постепенно расширять образ их мысли и готовить к более эффективному образу жизни – то есть учит их научной компетенции – и таким образом исключает необходимость насилия.
Эта программа просвещения и образования коренным образом отличает религию из повести «Седло и уздечка» от псевдорелигий из «Если это будет продолжаться…» и «Шестой колонны» Хайнлайна. Обе религии обманывают людей, дабы воспользоваться их невежеством. Религия же Галактического Духа активно борется с невежеством людей и дарует им понимание.
В отличие от хайнлайновских религий, религия Азимова это не абсолютная ложь. И она не просто игра в управление кораблём или в космическое путешествие.
Тем не менее в ней остаётся элемент манипуляции людьми. Уже само название «Седло и уздечка» демонстрирует нам, что Селдон Хардин и Основание проводят грандиозную долговременную программу, чтобы приручить варваров, окружающих Терминус.
Всеми источниками своей власти – от фальшивых чудес до строительства и обслуживания атомных электростанций – жрецы Галактического Духа увеличивают психологическую и социальную зависимость жителей Анакреона, Смирно, Конома и Дарибоу от развивающейся техники.
Чем больше варвары увлечены и преданы новой религии, тем насущнее станет для них необходимость перехода от состояния страха перед наукой к господству над ней.
Но ради этого развития люди Четырёх Королевств должны пожертвовать собственными неопределённостью, воинственностью и самовозвышением, качествами, кои так свойственны принцу-регенту Венису. Они должны научиться держать в рамках свою силу и расширять свой кругозор.
Когда варвары станут более миролюбивыми, компетентными и в большом долгу перед Основанием, тем более они окажутся вовлечёнными в единое религиозное, научное и экономическое объединение, состоящее из Четырёх Королевств и Терминуса. Не меньшее значение имеет то, что события которые мы рассматриваем в повести «Седло и Уздечка» означают, что объединение людей вокруг Галактического Духа отвергает Вениса и противопоставляет его себе.
И – как подтверждает во время своего второго появления в гробнице времени Хари Селдон – верной стратегией научного образования, социальной терапии и общественных взаимосвязей происходит под знаменем религии; и именно она является ответом на внешние и внутренние угрозы, с которых началась эта история.
Если Четыре Королевства и Терминус ощутят себя составными частями единого целого, то для Анакреона не будет нужно пытаться завоевать своих соседей и вырвать все научные секреты из рук Основания и партии Действия, не будет нужды пытаться использовать своё драгоценное научное преимущество. И как только это объединение осуществиться, каждый его представитель будет одинаково понимать науку и будет одинаково готовым иметь с нею дело.
Поэтому Салвор Хардин весьма успешно проводит Основание через его второй кризис. Но остаётся без ответа главный вопрос. Почему действия предложенные Харви Селдоном , описываются как необходимость курса на духовную силу, а не так, как он представляется нам, как эффективную массовую психологическую работу?
Мы не знаем, что гробница времени Основания находится на Терминусе, и о ней понятия не имеют жители Четырёх Королевств. И у себя дома Салвор Хардин воспринимается не как религиозный пророк, а как политик, ищущий блага для своей планеты. Более того, хотя сам учит варваров новой религиозной доктрине, Хардин не верит в религию науки ни в одной из её вариаций.
Так почему же великий старец Харви Селдон, возникший в своём кресле из восьмидесятилетней давности прошлого, считает нужным заявить, что Хардин и его помощники должны были – и они именно так и поступили – противопоставить материальной силе силу духа.
Вот каков ответ на этот вопрос: во введённой Сальвором Хардином религии есть два принципиально разных уровня понимания, один из которых готовит почву для другого. Хардин не верит в религию науки из-за того, что перерос её. Но он остаётся ярым приверженцем религии Галактического Духа, иначе называемой Планом.
Мы не можем ничего точно сказать об обращении Салвора Хардина к своей вере в высший неведомый порядок. Но очевидно это произошло во время первого появления Хари Селдона в гробнице времени, в тот решающий момент, когда основоположник заявляет, что истинная судьба Терминуса не связана с созданием полной энциклопедии и что он является одним из семян, из которых в будущем вырастет новая и лучшая Вторая Галактическая империя.
Этот великий психоисторический План оказал на Сальвора Хардина видение, сравнимое с видением на дороге в Дамаск, которое фарисея Савла превратила в Святого Павла, неутомимого организатора раннего христианства. Завтра или, в крайнем случае, послезавтра Хардин основал эту новую религию и начал проповедовать её диким варварам. Выше и глубже религии науки – необходимого предварительного этапа – лежит имя Галактического Духа и Харви Селдона, пророка его, как представляет это сам Сальвор Хардин.
Мэр совершенно искренен в своей вере. Он верит в то что проповедует. Вопрос в том, много ли он сам по-настоящему понимает в том, во что верит и что проповедует?
Новый более высокий неведомый порядок, которому он служит, включает в себя множество всевозможных вещей.
Он религиозен.
Он научен.
В него входит раздел математики.
Он имеет дело с нынешним и потенциально возможным человеческим сознанием.


философ
Ссылка на сообщение 4 августа 2020 г. 07:45  
цитировать   |    [  ] 
Глава 17(продолжение)
Империя ума

Ещё он оккультен – включает в себя секретное мастерство и забытое знание, и зерно истины, скрытое внутри зерна истины, которая спрятана во   Вселенной обращённой в руины.
И над всем этим стоит целостное видение, видение целостной восстановленной Галактики и осознание собственного внутреннего единства, и как выражается это единство в фактах.
Однако сам Сальвор Хардин может лишь смутно ощущать те глубинные закономерности, на которые опираются все эти совершенно разные аспекты. Ведь на самом деле он практически ничего не знает о принципах психоистории. Хотя эта наука всегда восхищала мэра и привлекала его к себе, его нигде ей не учили и не тренировали, и он совершенно не понимал, как она действует. Хардин только получает сведения о ней из вторых рук, главным образом из грандиозных соображений Хари Селдона.
И поэтому его личные представления весьма ограничены и полны предрассудков, и это мешает ему постичь высшую целостность. Только рядом с таким невежественным варваром, как принц-регент Венис, Хардин может казаться образцом компетентности и мудрости. Но оказавшись лицом к лицу с Хари Селдоном, человеком, обладающим широчайшим кругозором, глубокими знаниями и межзвёздным мышлением, Хардин понимает, кто он такой на самом деле – деревенщина из галактического захолустья.
Автор кратко уведомляет нас, что мэр – это «человек мыслящий категориями одной планеты, причём малонаселённой». И пока мышление Харлина остаётся столь примитивным, что простор королевства Анакреон, куда входят лишь двадцать пять звёздных систем, кажутся ему головокружительными, он не в состоянии иметь дело с истинными масштабами Галактики с её сотнями миллиардов звёзд.
На самом деле под видом религии науки мы встретились здесь с опытом иерархии понимания, когда на каждой его стадии возникает новое неведомое с новым именем.
Хари Селдон и его сотрудники владеют метанукой психоистории. Поэтому они могут смотреть так широко и далеко и так велико их могущество, что они в своей работе могут управлять судьбой всего человечества на тысячу лет и дальше.
Однако когда отец-основатель общается с Сальвором Хардиным и другими лидерами Научного Убежища на Терминусе, он не может говорить на языке психоистории, так как они ничего о ней не знают. Нужно всё принципиально упростить. Более того, чтобы приспособиться к особенностям их образа мысли и ограниченности понимания, вполне возможно, что Селдон мог прибегнуть к тому, что сам считал фокусами и жульничеством.
В любом случае совершенно ясно, что первое обращение Селдона к Основанию представляет собой вариацию на тему старого как мир и в то же время очень популярного мифа: историю о ребёнке, потомке богов или королей, который растёт, не зная о своём истинном происхождении. И его судьба оказывается в центре событий, он свергает с престола узурпатора и правит славно и справедливо.
Такие истории рассказывают во многих легендах Железного Века: о знаменитом персидском царе Кире Великом, о долгожданном еврейском Мессии, и вообще о многих сиротах-провинциалах, которые пытаются получше устроится в столице. И, конечно же, по словам Селдона, именно Основание является истинным избранником судьбы, который не знает своих истоков и своей настоящей природы, и ему предназначено после множества испытаний перестать оставаться Периферией и объединить вокруг себя Галактику.
Это мифологическое обещание, что они рождены ради цели – создания новой Галактической империи – от человека, которого они считают своим основателем и опекуном, и получило от Основания имя План.
Но когда Салвор Хардин и его друзья отправляются в Четыре Королевства, дабы донести до них идею о целостности и новом объединении Галактики, они не могут рассказывать варварам о Хари Селдоне, великом психоисторике, и его великолепном секретном Плане, в котором он отводит главную роль Основанию. Это только разожжет ещё больший страх и подозрительность варваров.
Снова стало нужным обращаться к жителям Дарибоу, Конома, Смирно и Анакреона на их собственном уровне понимания. Соответственно Хардин и его жрецы общаются с ними на языке религии, рассказывая о Галактическом Духе, и Хари Селдоне, пророке его.
Но каким именем его не назови: психоистория, План или Галактический Дух, он остаётся одним и тем же неведомым. Только рассматривается оно с различных точек зрения.
Точно также неважно, является ли Хари Селдон пророком Галактического единства, отцом-основателем судьбоносной планеты или выдающимся суперучёным, который сумел с помощью своих открытий повлиять на судьбу всей Галактики, всё зависит лишь от степени понимания наблюдателя.
В свою очередь, когда Селдон Хардин смотрит на мир с высшей точкой психоисторика, то очевидно его превосходство над полуобразованными техниками-жрецами из Четырёх Королевств, которые могут следить за приборами и щёлкать тумблерами, но понятия не имеют, почему и каким образом работает наука, которой они так верно служат.
Сам мэр действует на основе весьма ограниченного мышления, на тех остатках от вспышки энтузиазма, которая охватила его после первой встречи с Харви Селдоном, и на своей неувядающей вере. Лучшее, что он может делать, это пытаться подражать основателю и надеяться, что его поступки полностью соответствуют Плану.
Он не в состоянии точно рассчитать пути развития человечества во всей Галактике, как это сделал Хари Селдон, но может поставить на этот путь своих ближайших соседей.
Он не может сразу рассказать варварам о восхитительном и благословенном Плане создания новой Галактической империи, который стал целью его жизни – но Хардин в состоянии обучить их выдержке, научным знаниям и чувству единства, тем качествам, которыми должен обладать каждый человек, дабы осуществить План.
А самое главное, Хардин не может передать другим то чувство мгновенного озарения и уверенности в своей правоте, которое охватило мэра, когда он в первый раз увидел Хари Селдона в гробнице времени, и услышал его речь, и ощутил – а это лежало за пределами всяких слов, расчётов и супернауки вообще – безмерное озарение фундаментальной целостности неведомого. Но он в состоянии выразить суть своего интуитивного просветления, говоря языком новой религии Галактического Духа и неся её слово во все Четыре Королевства.
И поэтому тридцать лет спустя он, вдохновлённый личностью Хари Селдона, смог сделать шаг в правильном направлении!
Конечно же, Хари Селдон всё это предвидел. Точнее, он с вероятностью 98,4 % знал, что если он появиться в гробнице времени на пятидесятую годовщину Основания, и распалит воображение своих соратников историей о грядущей судьбе Кира Великого /Новой Галактиктической империи, то они в ответ создадут новую религию и понесут её своим соседям-варварам. И Селдон достиг того результата, который он предвидел.
Но такого вида доводы совершенно недоступны Сальвору Хардину. После своего первого и последнего решения основать новую религию и с её помощью приручить варваров, прошло тридцать лет ожиданий, усилий и надежд. И до тех пор, пока всё окончательно не встало на свои места, он не мог быть до конца уверен в том, что религия Галактического Духа – это и есть нужное и эффективное средство для борьбы с существами, подобными Вениса. С точки зрения Хардина, победу одержал порыв слепой веры.
Не удивительно, что во время второго своего появления в гробнице времени Хари Селдон решил назвать успешное разрешение Основанием своего второго кризиса победой силы духа!
Но потом, одобрив методы и успехи Салвора Хардина, Хари Селдон начинает новую игру в изменение образа мысли со всеми собравшимися в гробнице времени. Прежде чем снова исчезнуть, он предупреждает, что впереди будет ещё много кризисов, а духовная сила – это не панацея, и называет три потенциальных источника противоречий
Во-первых, множество небольших звёздных королевств, которые Селдон называет сила сепаратизма и национализма.
Во-вторых, слабеющая и умирающая, но всё ещё достаточно сильная Первая Галактическая Империя.
И в-третьих, Хари Селдон заявляет: «И никогда не забывайте о Втором Основании, созданном также восемьдесят лет назад на другом краю Галактики, у Границы звёзд. Всегда помните и учитывайте этот фактор».
Что собственно здесь имеется в виду? Прежде всегда полагалось, что два Научных Убежища это две параллельные братские организации с одной общей целью. Но сейчас, по словам Хари Селдона, Второе Основание превратилось в неизвестный фактор, который никогда не следует выбрасывать из расчётов.
Этими последними провоцирующими словами Хари Селдона Азимов явно подготовил себе почву для новых произведений цикла, если и когда наступит такое время, что он станет их писать!
16 ноября в воскресенье Азимов закончил «Седло и уздечку». На следующий день, ровно через два месяца после получения чека за «Основание», писатель принёс Кэмпбеллу долгожданное продолжение этой повести.
А редактор ждал его с таким нетерпением, что сделал то, что ни разу не делал почти четыре года знакомства с Азимовым и его историями. Он взял рукопись, и пока писатель сидел и ждал его решения, залпом прочитал её.
Купив произведение, чей сюжет намеренно остался незаконченным и веря, что Азимов быстро напишет его продолжение, Джон Кэмпбелл сразу его прочитал. Он должен был убедиться, что то высокое мнение, которое он прежде высказывал о писателе, не является пустым звуком.
Выполнила ли повесть «Седло и уздечка» поставленную перед ней задачу? Стала ли она настоящим продолжением «Основания» и новым шагом в истории о создании новой Галактической империи?
Сразу ли Кэмпбеллу покупать и печатать эту повесть или лучше подождать, пока Азимов её перепишет?
Что если эта повесть вообще никуда не годиться? Что тогда делать редактору?
Так что читая эту рукопись, Кэмпбелл не искал отдельных огрехов. Его интересовала повесть в целом: работает она или нет?
Однако он определённо обязан знать, какой именно должна быть повесть «Седло и уздечка», чтобы максимально всех заинтересовать. Эта история, подобная предыдущим азимовским крупным мысленным экспериментам: «Логика» и «Ночепад», основывалась на относительно неправдоподобных предпосылках.
Например, в «Седле и уздечке» мы читаем, что атомная энергия была сначала на Анакреоне утрачена, а затем восстановлена жрецами Галактического Духа. А по ходу повествования обнаруживается, что Анакреону не хватает энергии для налаживания сообщений внутри звёздной системы.
Но если у Анакреона нет атомной энергии или иного подобного двигателя, каким образом он умудрился послать звёздный флот для оккупации Терминуса? А если у них нет ультраволновых реле или иных подобных средств, то как он может руководить и управлять своими военными силами, расположенными в двадцати пяти различных звёздных системах.
Ещё нам известно, что после событий, описанных в повести «Основание», коалиция остальных Королевств выступила против Анакреона и заставила его отозвать своих людей и корабли с Терминуса. Но как же тогда после такого отступления правители Анакреона – всегда высокомерные, очень подозрительные и не блещущие умом – решили принять у себя «жрецов» с Терминуса с новой религией, созданной Сальвором Хардином, виновником их величайшего позора? Почему они дали возможность этим сомнительным, с их точки зрения, личностям вмешиваться во все важнейшие аспекты жизни общества или не распространяли на них все свои законы, порядки и обычаи, проявляя глупость, равнодушие и бездействие и при том тщательно следили за каждым их шагом? Можем ли мы поверить в то, что правители так жаждали себе фальшивого престижа, всяких там нимбов и летающих тронов, что они позволили этим захватчикам в красных мантиях завоевать сердца своего народа и только лишь за тридцать лет?
Вопросы вызывает и непосредственный повод ко второму кризису Основания, боевой крейсер «Венис». Как могло получиться, что имперский военный корабль целых две мили в длину, вполне пригодный для ремонта, оказался брошен среди звёзд и своим ходом прибыл из густонаселённых мест на край Галактики? Что в конце концов произошло с его экипажем?
И кроме того, как могло случиться, что этот потерянный, невидимый или вообще несуществующий космический корабль через триста лет всплыл вновь и как раз в то время и в том месте, чтобы вызвать кризис, предсказанный психоисториками? Если это случайное совпадение, то это совершенно невероятно. Но может быть всё это было заранее подготовлено Хари Селдоном и его группой психоисториков?

Удивительно также, что принц-регент Венис мог настаивать, чтобы Основание отремонтировало для него могучий боевой крейсер, с помощью которого он мог атаковать Терминус, и затем не проверить и перепроверить каждую деталь, к которой приложили руку техники-жрецы. Такая доверчивость выглядит очень странно.
Наконец, странной выглядит периодичность кризисов Основания. Те обстоятельства, что один из них пришёлся точно на пятидесятую годовщину Научного Убежища, а другой – на восьмидесятую, вызывает впечатление, что они специально приурочены к крупным календарным датам, дабы оказать большее влияние на провинциалов с Терминуса, а не обусловлено динамикой развития космических и исторических сил. Быть может, Хари Селдон и в самом деле решил, что именно так должны развиваться события?
Ни на один из этих вопросов, которые мы задали повести «Седло и уздечка» нельзя дать удовлетворительного ответа. Но мы должны отметить, что объединённые в одно целое, они представляют собой такое же уникальное стечение обстоятельств, как и в повести «Ночепад». Всё это мало занимало Джона Кэмпбелла. Его не интересовала достоверность или недостоверность различных предпосылок в мысленных экспериментах Азимова.
Редактору был важен результат. Как человек, который каждый месяц выпускает по номеру журнала, он должен был знать, достаточно ли хороша эта вещь для опубликования. В голове у редактора был уже план, и он хотел знать, работает ли эта история на его программу установления людьми контроля над звёздами и низвержения сил цикличной истории в галактическом масштабе.


философ
Ссылка на сообщение 5 августа 2020 г. 14:07  
цитировать   |    [  ] 
Глава 17(продолжение)
Империя ума

И повесть не разочаровала Кэмпбелла. В «Седле и уздечке» редактор нашёл всё нужное ему содержимое с избытком.
Это произведение, написанное гладко и захватывающе одновременно и достаточно правдоподобно – как она была рассказана – кажется довольно реалистическим представлением будущего человечества, особенно по сравнению с такими прежними историями галактического масштаба, как в цикле о Линзманах Дока Смита и «После конца света» Джека Уильямсона.
Всё это не могло не привлечь внимания Кэмпбелла. Она полностью завершила повесть «Основание» с её намеренно открытым концом и её проблемой обеспечения независимости научного убежища на Терминусе перед лицом угрозы нашествия варваров, а затем развивает этот сюжет, и в конце концов отдельные звёздные системы объединяются вместе и образуют таким образом ядро будущей великой галактической цивилизации. Именно произведения такого сорта и хотел видеть у себя Кэмпбелл.
Но не только это предложил Азимов в своей повести редактору. В «Седле и уздечке» перерабатывается, пересматривается и расширяется краеугольный кэмпбелловский принцип. Раз за разом, снова и снова эта повесть доказывает, что судьба человечества зависит не только от материальных вещей, но и от человеческих знаний, идеологии и образа мысли людей.
Вспомним, что Кэмпбелл, будучи шесть месяцев редактором «Эстаундинга» в мартовском за 1938 год номере журнала, в его редакторской колонке писал: «В этих произведениях мы провозглашаем две идеи: непознанного в мире гораздо больше, чем познанного, и Человек может всё познать».
Уже через несколько месяцев юный Айзек Азимов, самый прилежный и старательный ученик Джона Кэмпбелла, начал постепенно усваивать идеи своего учителя – что люди могут обучаться и изменяться, что возможен целый ряд стадий последовательного развития человечества, что человеческая цивилизация развивается и следует в будущее от слепого случая к образу мысли.
В повести «Седло и уздечка» Азимов предложил своему учителю те же идеи, но в весьма изменённом виде. Это изменение касалось взгляда Азимова на звёзды как фокус истории будущего человечества.
Одно из последних наутастических произведений Кэмпбелла «Беззаботность» по природе своей статична, но не исторична. В ней свершается скачок на десять миллионов лет вперёд, дабы во всём блеске явить нам возможного человека будущего – не гротескные уэллсовские Большие Мозги, плавающие в бассейне из питательного бульона, но человека мыслящего внешне простого, обыкновенного и даже отсталого, но духовно зрелого и всё контролирующего. В этой повести мало говорится о путях перехода от нынешних людей к таким людям, а только утверждается, что это вполне возможно для всех нас.
А вот в раннем произведении современной научной фантастики , таком как повесть Азимова «Седло и уздечка» особый интерес уделяется именно способу, методу и процессу, который практически отсутствует в кэмпбелловской «Беззаботности». В повести Азимова действие происходит в гораздо менее отдалённом будущем – всего через пятьдесят тысяч лет – чтобы показать людей гораздо близких к нам, нежели кэмпбелловские развитые мыслящие люди, которые борются за выход из нынешнего состояния упадка и создать новую Галактическую империю, свободную от тех слабостей, что погубили в конце концов Первую Галактическую Империю. В динамике этой борьбы проявляется очень многое.
Мы можем видеть, например, что в противоборстве между мэром Сальвором Хардином и принцем-регентом Венисом, которой в повести «Седло и уздечка» уделено так много места, Хардин представляет эволюционную силу мысли, а Венис отстаивает более жёсткую и статичную силу материи.
По мнению принца-регента истинную цену имеют только грубая сила и воля. Он думает, что космический корабль в две мили длиной, вооружённый мощнейшими атомными бластерами это всё что нужно дабы установить контроль над Вселенной, и тогда все будут трепетать перед ним и его потомками.
Всё это звучит интригующе и означает, что даже к такому Фоме неверующему как Венис, сумело прикоснуться новое неведомое со-множеством имён, которое направляло и Сальвора Хардина. В конце концов и он, и они желают одного и того же. Это становиться ясно, когда принц-регент внушает своему подопечному юному королю Леопольду: «Мы вместе возродим Империю – не только Королевства Анакреон, — а Империю, в которую будут входить миллиарды солнц Галактики».
Однако Венис решительно отвергает религиозный, научный и психоисторический пути, в котором он – или, вернее, его потомки – могли участвовать в создании новой Галактической Империи. Ему кажется, будто наличие страстно желаемой цели и готовность силой убрать все препятствия у себя на пути станет достаточно, чтобы сделаться императором Галактики.
Но люди более разумные отмечают ряд недостатков у Вениса, которые делают его негодным для этой роли. Вот что, например, говорит о нём личный наблюдатель Хардина, верховный жрец Галактического Духа на Анакреоне: «Это самый отъявленный дурак на всей планете. Он сам считает себя дьявольским хитрецом, и из-за этого его глупость ещё более очевидна».
И это не только личное мнение одного из героев повести. С самого её начала Айзек Азимов неоднократно намекает читателям, что в принце-регенте и его методах имеется определённый изъян. Не случайно уже само имя этого претендента на престол Вселенной и его могучего флагманского корабля выглядит слегка комично. Кто же в здравом уме и твёрдой памяти может поверить в серьёзность угроз от кого бы то ни было или чего бы, то ни было по имени «Венис».
Неудивительно, что мэр легко предугадывает все планы, мысли и действия этого очень воинственного, но никуда не годного сорвиголовы. В духе любимого афоризма Хардина мы можем заявить, что компетентность легко победила грубую силу Вениса. Мозг взял верх над материей.
Но этот путь был уже предопределён, когда было учреждено Основание, это огромное хранилище человеческих знаний, на периферийной планете, полностью лишенной полезных ископаемых. Очевидно Хари Селдон желал, чтобы люди Основания добились своей цели умом, а не грубой силой.
Выдвигая эту необычную систему ценностей и демонстрируя в «Седле и уздечке» её явное превосходство, Азимов решительно заявляет, что на всём долгом пути к новой Галактической империи знания, мастерство и вдохновение всегда будут брать верх над грубой силой и невежеством. А для разумных людей средством осуществления цели является План, а не армии, космические корабли и атомные бластеры.
Но Азимов на этом не останавливается. В своей повести он показывает относительную эффективность одного и другого ограниченного образа мысли. В целом повесть «Седло и уздечка» демонстрирует череду ступеней – образов мышления, по которым должны пройти люди, чтобы преодолеть силу циклической истории и предотвратить тридцать или пятьдесят тысяч лет галактической анархии и средневековья.
Самая первая из всех – религия. Этот образ мысли весьма ограничен и очень эмоционален, но весьма эффективен в борьбе с хаосом в голове людей примитивных, таких как жители Анакреона.
Затем идёт научное приближение. Из-за того, что он может иметь дело с фактами и пересматривать их, это менее возбудимый и более прагматичный образ мысли, нежели религия. Тем не менее и он может развиться под влиянием условий, случившихся в некотором времени и месте , например, в Деревне Земле в начале двадцатого века, на Лагаме в долгие промежутки между затмениями, или на Терминусе после отхода старой Империи.
Наконец за пределами этой научной близорукости лежит более эффективный, и всеохватный образ мысли, который можно назвать чувством целостности.
Этот образ мысли, конечно, не такой великий, как возможность людям из «Беззаботности» при помощи силы мысли убрать все привычные рамки пространства и времени. Это скорее наилучшая возможность увидеть всю мировую канву во всей её взаимосвязи, определить истинную природу и масштабы сложившегося положения.
Именно об этом думал Азимов, когда счёл невозможным логически обдумывать сюжеты своих произведений и линейно развивать их композицию, а последовал своему чутью , и придал сюжету единую целостность.
Точно так же рассуждает и герой писателя Сальвор Хардин, когда принимал меры против второго кризиса Основания. Задолго до того, как стала очевидной необходимость в действии, Хардин делает совершенно иррациональные вещи – он изобретает новую религию. А через тридцать лет, когда все люди вокруг него взбудоражены новыми угрозами со стороны Анакреона, Хардин совершенно спокоен. Он уже сделал то, что должен был сделать, причём в самое подходящее для этого время. И теперь мэру остаётся только ждать, когда возникнет нужная ситуация.
А лучшим невыдуманным героем, который обладал бы описанной Азимовым способностью мыслить в рамках единого целого, является, конечно, Джон У. Кэмпбелл. Хотя юноша мог обойти своего учителя в специальных знаниях о новейших достижениях химии, с момента их первой встречи Азимов не сомневался, что Кэмпбелл видит дальше и чувствует глубже, чем он.
Снова и снова Азимов знакомил редактора с идеями своих новых научно-фантастических произведений, чтобы потом они обратились в нечто более великое и значительное, например, в Три Закона робототехники или в программу создания новой Галактической империи. Кэмпбелл мог совершенно скромно заявлять, будто он только раскрывает то, что уже заложено в идее истории, но каждый раз Азимов восхищался широтой его кругозора.
В повестях «Основание» и «Седло и уздечка» Азимов намеренно изображает портрет Кэмпбелла в образе великого психоисторика Хари Селдона. Оба блестящих специалиста по целостности мышления ставят себе целью объединить Галактику и затем увести её с пути, ведущего к гибели – за исключением случайных восклицаний и провокационных реплик в нужный момент ради достижения наибольшего эффекта.
В «Седле и уздечке» заявляется, что пройдя по ступенькам лестницы Сознания – от религии через науку к целостному мышлению – человечество одолеет свою Судьбу и само станет её хозяином. Вот что надо делать с проблемами Падения Галактических империй.
И точно так же разрешается вечная проблема Лагама в повести «Ночепад». Преодолеть периодическое массовое безумие можно будет, только когда жители Лагама разовьют достаточно своё ощущение целостности их космической ситуации, чтобы внезапное появление звёзд на небе не сумело дальше свести их с ума.
И такой же будет ответ на дилемму века Техники, вставшую перед лицом западного человека. После того, как Азимов в повести «Седло и уздечка» предложил новый образ мысли, мы можем узнать в этой истории краткое изложение содержимого нашей книги.
И как только Джон Кэмпбелл прочитал последнюю страницу рукописи Азимова, он тотчас же позвонил в расчётный отдел фирмы «Стрит и Смит» и попросил послать писателю чек. Но быть может промедление Азимова с подачей рукописи означало, что перед ним встала важная проблема, которую писатель должен был разрешить, и не настало ещё время разбрасывать камни.
Кэмпбелл решил разобраться в путанице произведений писателя. Так Историю о роботах «Хоровод» он вставил в следующий же печатающийся – мартовский за 1942 год – номер «Эстаундинга». А повесть «Основание» вышла в майском номере – быть может самом лучшем номере журнала во всём Золотом веке, ибо кроме повести Азимова там вышли «Жизненная сила» Ван-Вогта и последняя часть романа Хайнлайна / Макдональда «Там за гранью».
А повесть «Седло и уздечка», конечно же вышла в следующем, июньском номере. Несмотря на недостаток гонорара она была вторым азимовским произведением в «Эстаундинге», которая стала гвоздём номера и была иллюстрирована на обложке журнала.
Но после этого прошло почти два года, прежде чем Кэмпбелл смог опубликовать ещё одну историю об Основании. Через три недели после того, как Азимов принёс редактору рукопись «Седла и уздечки» Соединённые Штаты Америки вступили в войну. И это внесло радикальные изменения в «Эстаундинг» и всю научную фантастику вообще.


философ
Ссылка на сообщение 6 августа 2020 г. 18:52  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18
Человек, преступивший предел
Во втором отрезке времени Золотого века, в 1942-1945 годах, когда Соединённые Штаты Америки вступили во Вторую Мировую войну, «Эстаундинг» резко отошёл от своей любимой в первые годы редакторства Кэмпбелла темы – покорения Вселенной. Частично это было плодом собственных идей и усилий Джона Кэмпбелла – он чувствовал, о чём в данный момент можно и нужно было писать, и вносил соответствующие изменения в избранный курс своего журнала. Но частично в этом была повинна и сама война, никому совершенно не подконтрольная.
Не всегда легко и точно определить, что редактор делал сознательно, а на что вынужден был пойти помимо или даже против собственной веры, системы ценностей и предпочтений. Всё лучшее, что он сделал под давлением меняющихся обстоятельств, Кэмпбелл пытался заставить работать на себя свою репутацию возмутителя спокойствия и дальновидного координатора новой научной фантастики, которую он приобрёл после того, как в конце 1937 года стал редактором «Эстаундинга». Но война навязывала собственные приоритеты, и редактор ничего не мог с этим поделать.
С одной стороны, в годы Второй Мировой война Соединённые Штаты стали наилучшим воплощением страны-машины, о которой мечтал ещё Эдуард Беллами в своей книге «Взгляд назад». Но не настолько, как в тоталитарной фашистской Германии , где всех людей пытались превратить в зубцы единой машины. Тем не менее, во время войны американское общество превратилось в единое целое, организованное и расставленное по ранжиру, регулируемое и рационализированное, собранное и упорядоченное как никогда раньше. Вся страна стала военным конвейером.
Самые умелые, талантливые и образованные молодые люди были вырваны со своих тёплых местечек, которые они обрели после своих отчаянных попыток вырваться из объятий Депрессии, и отправлены на войну, сражаться и побеждать. И среди призванных в армию, на оборонные заводы и исследовательские лаборатории были самые лучшие и мужественные современные писатели-фантасты, которых Кэмпбелл с таким трудом собрал вместе и обучил. Это не могло не оказать глубочайшего влияния на «Эстаундинг»
Из-за нехватки рабочей силы и необходимости сражаться с Германией, Японией и их союзниками изменилось множество спектров обыденной жизни. И не на последнем, хотя и не на первом, месте среди этих изменений находились уменьшение числа лесорубов и железнодорожных составов с брёвнами и, следовательно, уменьшение количества бумаги для бульварных журналов. А это оказало своё воздействие на научную фантастику вообще и журнал «Эстаундинг» в частности.
Но американцы готовы были смириться со всеми нехватками, перебоями и непопулярными решениями властей. Так велик был их гнев на японских агрессоров, внезапно напавших на базу Американского Тихоокеанского флота на Гавайях, и так сильно возмущение фанатизмом, высокомерием, жестокостью и предательством, которые стали отличительной чертой в Германии после прихода к власти нацистской партии во главе с Адольфом Гитлером.
С момента вступления Соединённых Штатов Америки во Вторую Мировую войну американское общество с редким единодушием сочло эту войну необходимой и справедливой. Это был не просто ещё один военный конфликт, который где-то далеко развязали богатеи, чтобы потрясти мускулами и наполнить свои карманы. Простые американцы очень хорошо понимали, что если Гитлер, Муссолини и милитаристская партия, бывшая у власти в Японии, выиграют эту войну и установят свой контроль над всем, то ценой этому может стать их собственная свобода. И люди были готовы отстаивать её с оружием в руках.
В глазах американцев страны Оси сделались воплощением старых воззрений, которые ныне были признаны ужасными и неприемлемыми. Это была война против всех тех, кто считает себя выше всех остальных, потому что принадлежит к высшей расе, нации или классу, кто находит невыносимым любое различие в образе мысли и разнообразие в людях, кто хочет жестокостью и грубой силой навязать свою волю всему миру.
А противостояли этому элитизму, нетерпимости к различиям и предопределённости, которым любой ценой нужно было положить конец, недавно зародившаяся в Америке идея демократического плюрализма и убеждение, что каждый человек ценен и каждому нужно дать возможность проявить себя. То что жители Соединённых Штатов готовы были отбросить все свои различия ради достижения общей цели вовсе не означало, что их заставили так поступить и что сильная центральная власть не позволяла им мыслить иначе. Нет, они просто желали продемонстрировать тоталитарным странам, на что способны люди, если они добровольно решили объединиться между собой.
Новые идеи Америки нашли своё самое простое и чистое выражение в кинофильмах о Второй Мировой войне, особенно снятых во время и сразу после этой войны. В историях о Первой Мировой войне обычно рассказывалось о ненужных и тщетных усилиях целого поколения молодых людей подняться из окопов и захватить ближайшую высоту для того, чтобы погибнуть самим от газа и огня из боевых машин. Говорилось о храбрых, но обречённых юных лётчиках, пытающихся заглянуть судьбе в лицо и с улыбкой встретить конец Западной цивилизации. А в типичных фильмах о Второй Мировой войне обычно показывалось, как отряд солдат – техасец, итальянец, еврей, богатый маменькин сыночек, шахтёр-иммигрант славянин, юный фермер и умница из Бруклина – учатся воевать вместе и выигрывают войну.
Реальное положение дел в Соединённых Штатах Америки в годы Второй Мировой войны, конечно же, не всегда соответствовали этому лучшему новому идеалу. Например, американцы могли верить, что борются за принципы свободы слова и мысли, но во время войны правительство США сильно ограничило эти свободы, и американцам пришлось познать цензуру и официальную пропаганду.
Правительство, особенно в начале войны, сохранило некоторые пережитки века Техники. Особенно ярким примером этого стало его сомнение в лояльности американцев японского происхождения на Западном побережье. Гнев на японцев после Пёрл-Харбора и затянувшийся страх Желтой Угрозы – вторжения несокрушимой орды из Азии – сыграли злую шутку с этими гражданами Америки. Их законным образом лишили всех свобод и заключили в концентрационные лагеря.
Если и было правдой то, что в годы войны все американцы объединялись в единые боевые отряды, то в эти отряды явно не входили ни американские японцы, ни негры, ни женщины. Во время Второй Мировой войны из этих людей образовывали свои отдельные военные отряды, и они не принимали участия в процессе слияния американских солдат в нечто единое целое.
Более того, женщинам было отведено право работать лишь чем-то вроде клерков, машинистов и медсестёр. Функции негров также весьма ограничивались. Им позволялось быть поварами, грузчиками, чернорабочими или шофёрами, но ни в коем случае не разрешалось брать в руки оружие.
Но несмотря на всё вышеизложенное, американцы и в самом деле верили, что ведут эту войну за идеалы демократического плюрализма. Они понимали, что война может потребовать жертв и компромиссов в вопросах ограничения личной свободы. Соединённые Штаты Америки могли смириться с явными недостатками в повседневной жизни ради своих высших идеалов. Но эта беспрецедентная степень общественного сотрудничества и уступок, достигнутая в США во время Второй Мировой войны, являлись плодом полного взаимопонимания между народом и правительством. И когда война закончилась, возникло новое более открытое и справедливое общество.
Уже в ходе войны Соединённые Штаты Америки становятся более плюралистичными. Женщины и негры начали получать прежде немыслимые для них права и возможности. Женщины теперь могли работать на авиалиниях, а негр смог стать трамвайным кондуктором в Филадельфии.
Также в годы войны тинейджеры, которые в век Техники считались старшими из детей или младшими среди взрослых, впервые осознали себя как отдельную возрастную группу с собственными отличными от других одеждой и музыкой. Наступило время юных девушек в полицейских гетрах и ботинках для верховой езды, падающих в обморок от Френка Сенатры.
Изменения в обществе затронули даже американские вооружённые силы. В ходе войны негры начали принимать участие в сражениях, а японское с Западного побережья и Гавайев отдельное соединение даже отличилось в боях в Европе.
Успехи в терпимости и доверии людей друг к другу так разительны, что вскоре после войны президент Трумэн объявил о постепенной ликвидации всяческой сегрегации в воинской службе. И первым значимым шагом в этом процессе стала официальная ликвидация всяческой расовой, религиозной и половой дискриминации, которые и являлись средоточием внимания Америки на протяжении всего Атомного века.
Параллельно с плюрализмом в обществе в годы войны плюрализм начал проникать и на страницы «Эстаундинга». Инопланетяне, роботы и мутанты лишились своей былой ауры принципиальной чуждости, и стали рассматриваться уже не в свете эволюционного соперничества, а как варианты вида человеческих существ.
До участия США во Второй Мировой войне Спрэг Л. де Камп был белой вороной, когда утверждал, что вандал может быть равен готу, а в говорящем медведе, , мутанте-бабуине или выжившем неандертальце столько же человеческого, сколько в любом простом городском парне. А уж после двух лет войны гуманистический плюрализм стал общим положением научной фантастики.
Джон Кэмпбелл всегда умел прекрасно ориентироваться в изменениях. И всё же некоторые аспекты расширенного гуманизма он так и не смог понять, ни принять. В таких случаях не редактор помогал писателям двигаться вперёд, как раньше, а писатели тянули его вперёд.
Но не только демократический плюрализм как аспект нового мировоззрения оказал гигантское влияние на кэмпбелловскую современную научную фантастику. Большое воздействие на «Эстаундинг» оказало и настроение военного времени – принципиальная неустойчивость.
Эти годы были калейдоскопичными, противоречивыми и переменчивыми, годы вольной поездки по зияющим низинам и головокружительным высотам.
Произошли огромные перемены в повседневных обычаях и привычках американского общества. Все слои народа использовали войну как повод для отказа от установленных норм поведения и начали совершать поступки, которые старшему поколению должны были казаться легкомысленными, неосторожными, непочтительными и индивидуалистическими.
Время текло, и никто не мог предсказать, что будет завтра. Никто не мог определённо высказаться о результатах войны: кто выживет, и какой ценой, какие дела будут процветать, и что испытает упадок, и как будет выглядеть мир, когда разрозненные и беспорядочные кусочки существования объединятся, наконец, в нечто единое целое. Ведь помимо волны доверия, солидарности и поддержки среди народов СЩА Вторая Мировая война стала временем субъективности, самоанализа и странных полётов мысли.
Именно в годы войны возникло новое направление в живописи – абстрактный экспрессионизм; вид живописи, который ставит целью отражать не внешний мир, а собственный образ мысли и эмоциональное состояние художника. В фильмах и пьесах того времени особое внимание уделялось вопросам личной психики, психиатрического зондирования бессознательного состояния мозга, последовательности снов и наркотических галлюцинаций, которые могут рассматриваться как иная реальность. Тогда же возродился интерес к литературным жанрам, основанным на сверхъестественном: хоррору и фэнтези.
Поэтому после того , как Америка вступила в войны, научная фантастика в «Эстаундинге» сделалась более загадочной, чем в первый период Золотого века. Тайне в ней уделялось больше внимания, нежели достоверности. Но с чем большим пылом писатели-фантасты искали один незнаемый мир за другим, как они уже делали, когда во время Первой Мировой войны начали слабеть путы воображения, тем глубже исследовали они новое мироздание сознания.
Как изменилось ощущение за годы прошедшие между двух мировых войн!
Проводя первоначальную нить из приключений в других мирах десятых годов, писатели-фантасты в двадцатых и тридцатых годах с радостью всё дальше и дальше путешествовали по времени и пространству. Они узнали, что это значит быть гражданином расширяющейся Вселенной и получили прекрасную возможность постичь, что истинное дело человечества, быть может, это принять на себя заботы обо всём живущем на свете.


философ
Ссылка на сообщение 7 августа 2020 г. 18:53  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18 (продолжение)
Человек, преступивший предел
….
Ещё до катастрофы на Пёрл-Харборе США начало проводить у себя милитаризацию, проектировались и строились новые корабли, самолёты и танки и увеличивались вооруженные силы. С конца 1940 года неженатых молодых людей начали призывать на год в армию.
Когда Соединённые Штаты Америки вступили в войну, в армию стали призывать людей с 18 до 45 лет, а регистрации подлежали все, кто моложе 65 лет. Срок службы зависел от продолжительности войны – вплоть до самого её конца плюс ещё шесть месяцев.
Кэмпбелл лишился своего первого автора, когда летом 1941 года Рона Л. Хаббарда призвали офицером в резерв флота и назначили на активную деятельность. Но это было только начало. За весну и лето 1942 года все основные писатели «Эстаундинга» и «Унноуна» — кроме А.Э. Ван-Вогта – оставили литературу и начали работать на войну.
Выход третьего романа Э.Э. Смита о Линзманах «Линзман второго поколения» («Эстаундинг», нояб., 1941 – фев., 1942 г.) был в самом разгаре, когда Соединённые Штаты вступили в войну и «Эстаундинг» вырос в размерах. Доку Смиту шёл 51 год, он имел семью и уже участвовал офицером в Первой Мировой войне. Но после Пёрл — Харбора он пошёл в военный департамент на любую работу. Где он мог применить свою техническую квалификацию.
Его поблагодарили, но не приняли. И тогда Смит пошёл младшим химиком на военный завод в Кингсбери, штат Индиана, делать мины и бомбы. Он дослужил на нём до должности главного химика, а потом начальником инспекторского подразделения.
Роберт Хайнлайн, который ещё несколько месяцев назад боялся, что у него может начаться третий приступ туберкулёза, и думать больше ни о чём не мог, как только снова надеть военную форму и вернуться в строй. Но его осмотрел военный врач и отказался дать разрешение вернуться к активной службе.
Но у Хайнлайна был старый армейский друг начальник лаборатории на заводе корабельной авиации в Филадельфии, и писатель попросил взять его к себе гражданским инженером-исследователем. А ещё привёл с собой гражданского химика Айзека Азимова и инженера, новоиспечённого офицера резерва флота Спрэга Л. де Кампа. Так что эти три ведущих современных писателя-фантаста всю войну проработали в одном здании и на одном этаже.
Хуберт Роджерс, художник, чьи смелые, яркие, красочные обложки сформировали внешний облик кеймболловских журналов предвоенного Золотого века, уехал на север и поступил в канадскую армию. Его последней обложкой стала иллюстрация к последнему хайнлайновскому произведению для «Эстаундинга», повести Ансона Макдональда «Уолдо» в августовском номере журнала. Его место все следующие четыре года занял Уильям Тримминс, художник, явно уступавший Роджерсу и в идеях, и в мастерстве, и в технике. Из-за Тримминса лицо «Эстаундинга» сделалось тёмным и мрачным, как будто нехватка всего распространялась даже на тепло и свет.
Как только США вступила в войну, Джон Кэмпбелл понял, что очень скоро он лишится практически всех своих главных соратников. И он попытался подготовить своих читателей к неизбежному в редакторской статье апрельского за 1942 год номера «Эстаундинга» под названием «Слишком горькие прогнозы».
В ней он писал, что обычно идеи произведений «Эстаундинга» лишь на один небольшой шаг шли вперёд за пределы современных фактов, и потому патриотическим долгом журнала является не раскрывать научных секретов в своих историях об открытиях, предстоящих в ближайшем будущем. «В дальнейшем, — писал редактор, — мы будем стараться давать волю нашим самым буйным фантазиям; место действия наших произведений будет переноситься в отдалённое будущее, а сами они не будут затрагивать тем, которые могли бы дать слишком хороший прогноз».
Это , конечно, была абсолютная ложь.
Истина заключалась в том, что Кэмпбелл продолжал воспринимать НФ на основе последнего слова науки и техники, каким и был прежде – когда мог позволить себе это. И различными уловками он постарается пополнить свой запас. Редактору не стоит беспокоиться, что он может попасть в область настоящих секретных исследований. На самом деле он не будет возражать, если это произойдёт.
При малейшем намёке на то, что новый автор разбирается в науке или технике, редактор убеждал его использовать эти знания в своих произведениях. В январе 1942 года, примерно тогда же, когда он написал свою статью, Кэмпбелл получил среди прочего самотёка рукопись из Детройта. Автором её был Джордж О. Смит, 31-летний инженер-электрик, который до недавних пор долгое время пытался сделать глитчер из автоматического настройщика для авторадио, который после долгого бездействия вышел из строя. При переходе на военный режим работы у этого инженера появилось немного свободного времени, и он решил исполнить своё давнее желание писать научную фантастику.
Его первая проба пера оказалась неприемлемой, но показала Кэмпбеллу, что у Смита есть писательский талант и в технике он явно не новичок. Подобные авторы были очень нужны редактору.
Поэтому Кэмпбелл написал Смиту, что хотя рукопись отвергнута, ему пришёлся по душе её стиль. Кроме того, он полагает, что у Смита есть техническое образование. И не мог бы молодой автор написать что-нибудь научно-фантастическое, опираясь на свои специальные знания и опыт?
В ответ на это кэмбелловское предложение Смит написал рассказ «КРМ –Межпланетная» о хитроумных инженерах, работающих на межпланетной радиорелейной станции на орбите Венеры, которые борются с некомпетентностью своего контролёра. Кэмпбелл принял этот рассказ с восхищением и опубликовал его в октябрьском за 1942 год номере «Эстаундинга».
А в июне и августе 1942 года Кэмпбелл опубликовал первые рассказы Гарри Стаббса, студента-астронома из Гарварда, который в свободное время писал научную фантастику под псевдонимом Хол Клемент. В отличии от любого писателя- фантаста до и после него, Клемент писал научную фантастику на основе известных научных фактов и не противореча им. Особый его интерес вызывали описания всевозможных инопланетян.
Кроме двух новых авторов Кэмпбелл задействовал и одного старого — профессионального писателя Билла Ф. Дженкинса, который долгие годы писал научную фантастику, укрывшись за псевдонимом Мюррей Лейнстер, но который всё время, пока Кемпбелл редактировал «Эстаундинг», не писал НФ. Ещё Дженкинс был изобретателем-самоучкой и разработал новую систему видеопроекции, которая революционизировала спецэффекты в кино и сделала возможным создать такие НФ-кинофильмы, как «Космическая одиссея 2001 года» (1968 г.) и «Звёздные войны» (1977 г.). Но он редко с какой бы то ни было серьёзностью пользовался своими научными знаниями при сочинении НФ. Литература всегда стояла для Дженкинса на первом месте.
Редактор пригласил его попробовать свои силы в новой, более точной, современной научной фантастике. И Дженкинс / Лейнстер написал рассказ «Пехотинец» («Эстаундинг», окт., 1942 г.) о полуразумной автоматической воздушной торпеде, которая ищет вражескую гавань, чтобы подорвать корабль. Таким же образом, Кэмпбелл попытался завлечь в новую НФ другого опытного писателя Джека Уильямсона. Мы уже помним, что когда в конце 1941 года Уильямсон перестал работать над своим романом о галактической империи «Звезда империи», редактор убеждал его в новой научной фантастике брать пример с Хайнлайна, Ван-Вогта и Азимова.
Более того, Кэмпбелл внушил Уильямсону, что он может взять себе новый псевдоним и под его прикрытием освоить новый стиль письма. «Я уверен, — говорил редактор, — что мой фокус с «Доном Стюартом» поможет вам обмануть судьбу».
Понемногу Уильямсон согласился с доводами Кэмпбелла. Он говорит себе:
«Поискав для себя новое имя и совершенно новую идею, я нашёл имя «Билл Стюарт» и сюжет сериала о планетных инженерах, которые «терраформируют» новую планету, дабы подготовить её для колонизации – по-моему, это слово — моё изобретение. Ему понравилась эта идея, и он придумал, что мои герои могут попасть в контртеррианские миры. «Контртеррой» затем стали называть антиматерию. Кэмпбелл сократил это слово до КТ, а я произносил его как «кити».
Редактор безуспешно пытался увлечь и Роберта Хайнлайна этой идеей о контртеррианской материи. А Уильямсону он подсказал так много, что писатель мог сказать: «Истории с «кити», написанные под псевдонимом Билл Стюарт, были написаны почти в соавторстве с Джоном Кэмпбеллом».
И за следующие три месяца Уильямсон написал три вещи о кити – повесть, рассказ и сериал из двух частей. Если эти произведения и уступают чем-то лучшим вещам писателя, то только потому, что эти произведения толкались в разные стороны: уильянсоновская оригинальная идея о терраформированных мирах тянула в лес, а заветное кэмпбелловское желание увидеть произведение о людях-повелителях антиматерии – по дрова.
Кэмпбелл специально распространял научную информацию другим писателям-фантастам, не имеющим научного образования, и иногда с блестящим успехом. В начале 1942 года, после того как Лестера дель Рея из-за сильнейшей тахиокардии уволили из конструкторского бюро, и он мог всё своё время посвятить писательскому творчеству, Кэмпбелл подарил ему идею о спонтанной катастрофе на атомной электростанции.
Дель Грей всегда писал небольшие, но эмоциональные рассказы, и Кэмпбелл, очевидно, надеялся получить от него небольшой красочный рассказ об атомном бедствии глазами станционного врача. А у дель Рея уже чесались руки написать произведение о чувстве беспокойства. В идее Кэмпбелла он ощутил хорошую почву для этого сюжета. На подготовку и обдумывание идеи и сюжета ушло как никогда раньше много времени. В итоге получилось самое большое и самое серьёзное на то время его научно-фантастическое произведение, повесть «Мужество». («Эстаундинг», сент., 1942 г.)
Однако в мае дель Рей за своей подружкой последовал к новому месту работы на правительство, в Сент-Луис. А вскоре и он сам начал работать на «Макдонелл айкрафт», изготавливать хвосты для самолётов ДС-3.
И всё же Кэмпбелл полагал, что у него есть писатель, на которого можно серьёзно рассчитывать. Джеку Уильямсону было 34 год. Он имел расстроенную нервную систему, и потому Кэмпбелл надеялся на него как на постоянного автора. Но уже в конце июля, едва закончив «Разные знаки – реакция!», свою третью и самую длинную повесть о «кити», ушёл в армию. Он стал там синоптиком и даже случайно был произведён в сержанты.
Всё труднее и труднее становилось Кэмпбеллу отыскивать настоящие научно-фантастические произведения для «Эстаундинга». Билла Ф. Дженкинса призвали на работу в Бюро военной информации в Вашингтон. Гарии Стабс в 1943 году закончил Гарвард и стал пилотом-бомбардировщиком. Джордж О. Смит жил в Цинциннанти и работал над проектом так называемого «радарного взрывателя».
Кэмпбеллу пришлось довольствоваться случайными произведениями, которые писали занятые люди в то неспокойное время. Но редактор всегда стремился использовать все возможные способы в надежде заполучить для своего журнала истории на прочной технической основе.
Так например, после выхода в свет в конце 1942 года повести «КРМ-Межпланетная» Кэмпбелл написал Джорджу О. Смиту в Цинцинати письмо. Там после описания на нескольких страницах собственных опытов в электронике, редактор сообщил, что готов напечатать ещё одну историю Смита, как только она к нему поступит. Редактор ждал и надеялся.
Польщённый вниманием Смит оправдал надежды Кэмпбелла. Писатель как только смог сел и написал ещё одно произведение о венерианской равносторонности. «Я надеялся /…/ слегка отвлечься от основной работы и немного вольно обошелся с тем немногим, что известно о радаре и написал «Звание – императрица».
Как видите, мы можем убедиться, что в годы войны Кэмпбелл не только продолжал публиковать основанную на науке НФ и делал всё, чтобы таких вещей появилось как можно больше. Он сознательно и умышленно печатал произведения об атомных электростанциях, воздушных торпедах и радаре. И обеспокоился, что играет с огнём лишь однажды, когда в мартовском за 1944 год номере «Эстаундинга» вышел рассказ Клива Картмилла «Линия жизни».
Журналист из Калифорнии Клив Картмилл перед войной входил в хайнлайновское литературное общество Манана. Затем начал писать для Кэмпбелла, сперва для «Унноуна», а потом и для «Эстаундинга». В данном случае редактор познакомил Картмилла с детальной информацией об устройсстве, защите и детонации атомной бомбы из урана-235, и Картмилл заложил эти данные в весьма вторичный и посредственный рассказ о мировой войне на другой планете. Рассказ этот пестрел названиями такими как «Со», «Сюяла», «Яналирег», звучащими очень странно для человеческогоуха, но легко поддающиеся расшифровке.
Всего этого оказалось достаточно, чтобы Военная разведка заподозрила утечку информации о манхеттенском проекте. Поэтому её агенты встретились с Джоном Кэмпбеллом и побеседовали на эту тему. Встречались они и с Кливом Картмиллом в Калифорнии. А с иллюстратором рассказа Полом Орбаном. Даже было предложено Бюро Военной информации поговорить с Биллом Ф. Дженкинсом, который знал некоторые военные тайны и, следовательно, мог проболтаться.
Дженкинс вполне мог ответить, что «Линия жизни» — это абсолютно рядовой рассказ для «Эстаундинга» и что он основан на совершенно несекретных данных.
«Я сказал ему, что могу предположить, откуда Картмилл мог взять эту идею. Есть книга, опубликованная горнорудным бюро, издание правительства США, где прямо заявляется, что атомной энергии можно достичь только с помощью урана».
Джон Кэмпбелл не только мог с готовностью перечислить все довоенные незасекреченные публикации, на которые он опирался, но и подготовил аргументацию, почему «Эстаундинг» может публиковать произведения об атомной энергии. Если немцы читали этот журнал ( а во всяком случае один из них, глава германской ракетной программы Вернер фон Браун выписывал себе экземпляр «Эстаундинга» на протяжении всей войны), то они могут что-то заподозрить, когда вдруг прекратиться публикация произведений на такую популярную тему.
Быть может, что Кэмпбелл даже прямо сказал, что после его заявления о невозможности публикации подобных научных данных в «Эстаундинге» и издании произведений об атомной энергии враги могут решить, будто мы не работаем над Бомбой: Во всяком случае, чтобы ни сказал редактор, какие бы аргументы ни привёл в своё оправдание, «Эстаундинг» предоставили его собственной судьбе.


философ
Ссылка на сообщение 8 августа 2020 г. 18:25  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18 (продолжение)
Человек, преступивший предел

«Линия жизни» являлся рядовым рассказом и не содержал ничего нового для НФ. Но прошли годы, и теперь этот эпизод вспоминается с гордостью и без малейшей усмешки как доказательство убедительности и серьёзности научно-фантастических предсказаний.
Также после начала войны Кэмпбелл понёс большие потери – очевидно, из-за отсутствия ряда авторов-профессионалов и нехватки времени у оставшихся – в романах с продолжением. В годы войны имелось несколько долгих промежутков времени, когда в «Эстаундинге» не выходило таких романов.
Разумеется, Кэмпбелл не мог не попытаться: выдать эти времена за свою хорошо продуманную редакторскую политику. Он утверждал, что «Эстаундинг» не печатает романов с продолжением из жалости к военнослужащим, которым, быть может, трудно отыскать несколько номеров журнала подряд. На самом же деле, как только в руки редактора попадал сколько-нибудь приличный роман, Кэмпбелл без колебаний публиковал его даже в четырёх номерах «Эстаундинга» подряд.
После ухода остальных лидеров раннего Золотого века единственным большим писателем в распоряжении Кэмпбелла остался А. Э. Ван-Вогт. Он стал великой подмогой редактору в трудные дни 1942 и начала 1943 годов, когда кемпбелловские авторы один за другим закрывали свои пишущие машины и убирали их с глаз долой.
Присутствие Ван-Вогта в журнале, который оставили остальные писатели, придавало уверенность, что у Кэмпбелла будет настоящее произведение в каждом номере журнала. Начиная с публикации в марте 1942 года «Вербовочной станции», рассказа с которым писатель вернулся в научную фантастику, в следующих четырнадцати номерах «Эстаундинга» Ван-Вогт стал автором ключевых историй номера.
В этих произведениях, как мы уже убедились, Ван-Вогт утверждает о взаимосвязи и отзывчивости Вселенной и необходимости сотрудничества разумных существ друг с другом. А в повестях «Оружейный магазин» и «Служба» писатель выходит за рамки этой идеи. Он пишет о мужчинах и женщинах со склонность и способностью к службе, как постоянной оппозиционной силе, гарантирующей свободу и справедливость для отдельной личности в обществе тирании. А может быть и как к организации бессмертных наблюдателей, которые могут выходить за пределы временных потоков, и, подобно добрым богам, направлять историю человечества в нужное русло.
Высшая точка в видении потенциальных возможностей человека была достигнута во втором романе Ван-Вогта «Оружейники», который печатался в «Эстаундинге» с февраля по апрель 1943 года, в последних трёх широкоформатных номерах журнала. В нём Ван-Вогт попытался дать точный ответ на вопрос, который сам же поставил два года назад в повести «Повторение». Что именно может дать человеку возможность достичь звёзд и управлять Галактикой?
Структура «Оружейников» совершенно необычна и не всегда успешна, с многократными переходами назад по времени и отдельными линиями главного героя, которые ухитряются никогда не пересечься. Вполне возможно, что читателю этот роман покажется слишком неровным, бессвязным и фрагментарным – даже для А. Э. Ван-Вогта.
Но если мы посмотрим на «Оружейников» под нужным углом, нужным взглядом, то можем разглядеть в нём остаток природы условного романа любого вида, которые нам известны, а более всего похожие на древнегреческие пьесы, ряженые в одежды научной фантастики. Там ещё до начала сюжета происходит событие космического значения. По ходу действия все сколь-нибудь значимые персонажи должны определить своё отношение к этому событию и по результатам этого противоборства обнаруживают некие существенные качества людей. Наконец, в заключении пьесы даётся оценка всей сложившейся ситуации высшим наблюдателем-нечеловеком.
Таким влияющим на судьбы Вселенной и ставшим основанием романа «Оружейники» событием стало изобретение «вечного двигателя» и возможность для человека совершить межзвёздное путешествие.
Великий учёный и его ученики совершают первый межзвёздный полёт, только ради того чтобы алчный сотрудник высадил их на пустынную планету, описывающую восьмёрки вокруг двух светил Альфа Центавра. А изменник возвращается на Землю, общество которой на каждом своём уровне пропитано аморалью и безнравственностью, и заключает тайное соглашение с императрицей Иннельдой Ишер, которая хочет купить этот двигатель и запретить его.
Императрица является живым воплощением человеческого консерватизма, пусть она «негуманна и любит ввязываться в авантюры», а личную свиту её составляют пылкие юноши. Она ужасно боится, что после сообщения о постройке межзвёздного двигателя все её подданные разлетятся в разные стороны, и 500-летней империи Ишеров придёт конец.
Противодействуют же силе истерии, конечно же, Оружейные магазины «независимая, стоящая за рамками закона, неуничтожаемая и альтруистическая организация тирании». Парадокс здесь заключается в том, что хоть эта организация представляет собой мятежный, индивидуалистичный, ищущий дух человечества, члены Совета оружейных магазинов оказываются людьми сдержанными и осторожными. Они, если могут действовать, то должны действовать сообща. В то же время, когда самый мудрый из Оружейников Эдвард Гоши – «не-человек», иначе говоря, тренированный интуитивист, которому достаточно знать десять процентов фактов, чтобы видеть картину в целом – догадывается, что межзвёздный двигатель уже построен, а императрица держит это событие в секрете. Следовательно, Оружейные магазины должны добиваться публичного разглашения этой тайны.
В «Оружейниках» действуют два главных героя. Один из них – простой человек, старатель с астероида по имени Дэн Нилан. Со своим братом близнецом Гилом, который является ассистентом учёного-конструктора вечного двигателя, он находится в телепатической связи. Утратив своё чувство контакта с братом, и решив поэтому, что его брат умер, Нилон возвращается на Землю, дабы разобраться, что случилось.
Это безусловно самоотверженный и свободомыслящий человек. Узнав, что его брат исчез среди звёзд, а потом, сумев взять под свой контроль межзвёздный двигатель, Нилан попадает в лапы императрицы. Дэн держится уверенно, оставаясь равнодушным ко всем посулам императрицы и не боясь пыток, которыми она ему сначала грозила, а затем подвергает только для того, чтобы Нилан выдал доверенный ему секрет. Он же просто желает отправиться вслед за братом к звёздам и помочь ему, чем только сможет.
Другой же главный герой, Роберт Хедрок, личность крупномасштабная и с глобальными целями. В романе указано, что у него «сильная воля, прекрасная внешность и глубокий ум». Несмотря на то, что он агент Оружейных магазинов, член их Совета, Хедрок является во дворец Иннельды Ишер, смело просит её руки и сердца и становится капитаном императорской гвардии.
Позже нам говорят, что «он – единственный на Земле бессмертный человек, с собственными долгосрочными целями, преступающий любые временные обязательства, которые он только взял на себя». Роберт Хедрок – это только последнее его имя. А вообще он известен под множеством различных имён.
Когда-то давно он был первым императором Ишером.
А ещё он был Уолтером С. де Лоэпи, основателем Оружейных магазинов. В различные времена, когда требовалась свежая кровь, он женился на очередной императрице Ишер. Иногда вновь становился вождём Оружейных магазинов. Бывает, он пытается раскрыть тайну собственного бессмертия и создать подобное вселенское условие для человека.
Все эти персонажи и силы – императрица, Дэн Нилан, Роберт Хедрок и Оружейные магазины – вместе взятые представляют собой атрибутом альтруизма.
Изначально задано, что оружейники – альтруисты, так что даже Иннельда Ишер, когда оказывается не в состоянии уничтожить это общество, готова восхищаться ими. В редкий момент искренности она называет оружейников «стабилизирующей силой» в атмосфере общественной жизни, насыщенной эгоизмом и коррупцией. И даже заявляет: «Я частично рассчитываю и на новый мозговой тренинг, недавно разработанный Оружейными магазинами, который усиливает доли морали и делает таким образом то, чему не уделяют внимание остальные методы».
Таинственный же Роберт Хедрок оказывается идеалистом и альтруистом даже за гранью понимания оружейников. А они так нервничают из-за его необъяснимого характера и поступков, что даже готовы казнить Хедрока, чтобы жизнь стала такой, какую они, по их мнению, понимают.
Даже Эдвард Гонши, нечеловек, не может своим умом полностью постичь Хедрока. Однако Гонши разбирается в тайнах Хедрока достаточно, чтобы утверждать: «Всё, что этот человек говорит или делает, показывает его огромный и пылкий интерес к благосостоянию всей цивилизации».
Вслед за Хедроком оказывается загадочным человеком и Дэн Нилан. Но в рамках своих более ограниченных способностей он тоже альтруист, заботящийся больше о своём брате, чем о себе. Едва уйдя из-под власти императрицы, Нилан устремляется прямо к звезде на помощь пропавшему близнецу.
В глубоком космосе он встречает огромный корабль с более высокоразвитыми паукообразными инопланетянами. Это холодные, равнодушные, разумные существа, которые живут в соответствии со старыми законами века Техники о выживании достойнейших. Вот что они говорят сами о себе Нилану: «Все мы бессмертны. Мы победили в борьбе за жизнь и господство на нашей планете. Каждый из нас добился превосходства на своём поле деятельности и уничтожил всех противников».
Первое впечатление этих пауков о Нилане не слишком благоприятное – «уровень интеллекта – минус девятьсот»… Но постепенно эти бесстрастные Большие Мозги начинают интересоваться его преданностью брату и существующей между ними связи. Такая связь ни разу им не встречалась и соответственно требует особого изучения.
Даже императрица Иннельда Ишер – эгоистичная, своевольная и жестокая – также оказывается способной к альтруизму. Мы знаем, что она боится влияния межзвёздного двигателя на вечное незнаемое господство Ишеров. А ещё императрица боится смерти, кроме того доктор заявил ей, будто ребёнок будет стоить ей жизни.
Тем не менее, как только Иннельда догадывается об особой роли Роберта Хедрока в мире людей, она готова в обмен на его жизнь передать Оружейным магазинам сведения о вечном двигателе. Более того, хотя она не может смириться с бессмертием Хедрока или с его личным родством с императорами Ишерами, Иннельда выйдет замуж за Хедрока, чтобы их ребёнок продолжил династию Ишеров – несмотря на то, что она знает — это приведёт к её смерти.
Инопланетные паукообразные наблюдатели – которые сами считают, что они идут неправильной дорогой и не могут стать победителями Природы – удивлены и поражены, они прежде всего уделили особое внимание альтруистическому поведению Дэна Ниллана, готовности Иннельды Ишер пожертвовать собой.
Последний эпизод «Оружейников» — представляет собой их финальный приговор человечеству:
«Они многому нас научили. Именно эта цивилизация будет править когда-нибудь править севаграмом».
Какой краткий, но громовой последний эпизод у Ван-Вогта! И экзотическое и загадочно звучащее слово, без всякого его толкования на десерт!
Судя по контексту слово «севаграм» вызовет в голове у читателя широкий спектр мысленных образов. По меньшей мере, оно должно означать нашу Галактику, быть может, другие галактики, а возможно даже и всю Вселенную.
В то же время однако это слово могло кое-что напомнить американским читателям, современникам Ван-Вогта. Слово «севаграм» было недавно введено в широкий оборот в Индии Махатмой Ганди. На языке хинди оно означает «деревня службы».
Расширяющаяся Вселенная уже очевидно воспринимается как деревня… Правитель, чьё истинное назначение – служить другим… И над всем этим понятие альтруистического поведения как сути высшего потенциала человечества, объединяющий аспект гуманности, который узнаётся и поддерживается, мятежный, ищущий дух человека, непременная суть его индивидуальности, и его загадочного бессмертия… Какая прекрасная идея, несколько неуклюже и путанно оформленная в бульварном научно-фантастическом романе эпохи Второй Мировой войны.
Но одному Ван-Вогту, пусть даже он днями и ночами доблестно трудился во славу Джона Кэмпбелла, было всё же не под силу заполнить все страницы «Эстаундинга». Кэмпбелл должен был находить других профессиональных авторов для этого журнала. И местом поиска таких авторов стал журнал «Унноун»


философ
Ссылка на сообщение 9 августа 2020 г. 18:43  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18 (продолжение)
Человек, преступивший предел

В 1939 и1940 годах Кэмпбелл уделял большое внимание «Унноуну» и делал всё, дабы такие писатели-фантасты, как Ван-Вогт, Хайнлайн или Уильямсон могли сочинять истории для этого нового журнала фэнтези. Но сейчас, когда «Унноун вёлдз» стал выходить всего два раза в месяц и сохранил лишь половину прежнего объёма, а «Эстаундинг» лишился практически всех своих постоянных авторов, Кэмпбеллу пришлось уже подходить к одному за другим авторам фэнтези и уговаривать их, что «Эстаудинг» — это прекрасный журнал, и что им стоит попробовать свои силы в научной фантастике.
Одним из них стал Клив Картмилл, автор «Линии жизни». Другим – Уильям Энтони Паркер Уайт, который прежде писал мистерии под псевдонимом Х. Х. Холмс ( в том числе в 1942 году роман «Ракета в морг», входивший в хайнлайновское доброй памяти литературное общество Манана), а с недавних пор стал изредка писать для «Унноуна» под псевдонимом Энтони Бучер. А ещё одним – Фриц Лейбер-мл., недавно закончивший преподавать в Западном колледже. Он написал для Кэмпбелла основанный на своём жизненном опыте роман о волшебстве в академии. Редактор постарался убедить его в следующий раз взяться за научно-фантастическое произведение.
Но единственным, кого Кэмпбеллу удалось окончательно переманить из «Унноуна» в «Эстаундинг» оказался Гарри Каттнер. Из всех прошлых достижений, это был самый невероятный выбор.
Генри Каттнер родился в Лос-Анжелесе 7апреля 1914 года. Его отец, книготорговец, умер, когда будущему писателю исполнилось всего пять лет. Мать Каттнера забрала его вместе со старшим братом в Сан-Франциско, и какое-то время они жили в меблированных комнатах.
Что ещё случилось с будущим писателем в детстве неясно, но известно, что он получил травму. Каттнер всегда не слишком охотно рассказывал о себе. Но после смерти писателя в 1958 году Джон Кэмпбелл в письме Айзеку Азимову упомянул об «ужасном детстве» Каттнера и о его «страшной психологической травме», но редактор не указал конкретного виновника.
Следствие этой травмы легко определить. Каттнер рос читателем-одиночкой с развитым чувством своей отрешенности от мира литературы и интеллектом, который был главным качеством писателя. Он с ранних лет начал пить и часто допивался до того, что чувства его колебались между горечью и гневом; и осознанием собственной никчёмности.
Как человек Каттнер представлял собой робкую мышку с яркими глазками; всегда невозмутимую; с особым чувством юмора; желанием процитировать какого-нибудь авторитета, а не высказать собственное мнение, и выдающимися способностями сказать всё, ничего при этом не сказав. Если вы захотели бы послушать его изречения, вам пришлось бы наклониться к писателю и напрячь слух.
Его жена К.Л. Мур рассказывала нам, что в работах Каттнера раз за разом выражалась одна фундаментальная тема: «Основным тезисом Хенка было нечто вроде «Власть опасна, и я никогда ей не подчинюсь».
(Собственный её основной тезис, по словам писательницы, таков: «Самая предательская в жизни вещь – это любовь» — хотя точнее, возможно, следовало бы сказать: «Самая грозная в жизни вещь – это безудержная сексуальная страсть».)
Первый опубликованный рассказ Каттнера «Кладбищенские крысы» («Вейчрд тйлз», март, 1936 г.) был написан в подражании Г.Ф. Лафкравту, жизнь которого уже подходила к концу, прилежно поддерживал связь с автором «Вейрд тэйлз». Именно он свёл вместе Каттрнера и Мур.
Молодой Каттнер прекрасно владел словом, его истории отлично читались и запоминались, но писателю не достовало при этом оригинального воображения и собственных идей. Он подражал Лавкрафту. Он подражал Роберту Э. Говарду. Он перелопачивал всё, даже материалы по сексу и садизму, для самых непритязательных журналов научной фантастики и ужасов, что создало Каттнеру репутацию посредственного писателя. Самые известные его научно-фантастические рассказы, подражание циклу Стэнли Вейнбаума о Хэме и Пэт Хэммонд, такие как, например, «Голливуд на Луне» («Триллинг вондер», апр., 1938 г.) имели назначение, чтобы быть переданными ему для написания.
В конце тридцатых годов Каттнер много колесил между Лос-Анджелесом и Нью-Йорком. В Лос-Анджелесе он работал в литературном агентстве. Затем Каттнер переезжал в Нью-Йорк, заводил знакомства,, заключал договора, даже пытался стать писателем-профессионалом. Но скоро ему становилось всё это противно, и он возвращался в Лос-Анджелес.
Во время этих вояжей он часто останавливался в Индиано полисе и встречался там с Кэтрин Мур. Она была на три года старше Каттнера и гораздо опытнее и продуктивнее в писательском труде. Их отношения в основном поддерживались в письмах, но когда Каттнер жил в Калифорнии Мур приезжала к нему. Наконец они поженились в сити-холле Нью-Йорк-сити 7июля 1940 года, через четыре года после знакомства.
Во время первых своих посещений Нью-Йорка Каттнер познакомился с Кэмпбеллом. Став редактором «Эстаундинга», Кэмпбелл попросил помощи у Карттнера, но присланный писателем рассказ оказался голимым клише века Техники, и потому больше заказов от редактора не последовало.
Всё дело было в том, что Каттнер не имел никакого научного образования и не слишком интересовался наукой. Он даже не очень верил в силу и возможности материального мира и не писал истории о вселенских принципах действия. На первом этапе Золотого века Каттнер ничего больше не написал для «Эстаундинга».
Лучше сложились его отношения с «Унноуном». За три года писатель продал Кэмпбеллу шесть рассказов-фэнтези. Но не Каттнер был главной опорой журнала. Он являлся лишь заполнителем места.
К.Л. Мур писала гораздо оригинальнее и своеобразнее, но тоже не слишком много. С 1934 по начало 1942 года пять её повестей и рассказов вышло в «Эстаундинге» и ещё один в «Унноуне».
Эта супружеская пара, которую Кэмпбелл весной 1942 года решил активнее задействовать, чтобы они поставляли ему столько материалов, сколько смогут: Мур автор хороших, но слишком разбросанных рассказов; и Каттнер, трудяга, перебирающий слова, играющий ими до невыносимой боли в голове, но которому недостаёт уверенности в себе, самоуважения необходимого для удовлетворения серьёзных писательских амбиций.
Ничего не известно о внушениях и увещеваниях, которые делал Кэмпбелл этим авторам, но всё же можно сделать кое-какие выводы, основанные частично на знаниях о работе редактора с другими авторами и частичо на тех вещах, что Каттнер и Мур писали для «Эстаундинга».
Первое условие, которое поставил им Кэмпбелл: работать вместе. Каждый по отдельности они пишут слабо. Мур пишет медленно и уделяет больше внимания эмоциям, нежели сюжету. Рассказы Каттнера старомодны, ученические по идеям, но написанные тонко и содержательно. Кэмпбелл знал, что он умён и начитан, но не может ничего толкового написать один. Вместе эти люди могли бы работать больше и писать вещи лучшего качества.
Во – вторых, Кэмпбелл хотел видеть совершенно нового писателя – не Каттнера, не Мур, а новый яркий талант, находка исключительно «Эстаундинга». Редактор мог, конечно, пользоваться и их настоящими именами, но ему нужна была новая личность – как, например, Дон Стюарт – который говорил бы по-новому и шёл бы новым путём.
В – третьих, редактору нужны были от них короткие произведения – рассказы и короткие повести. Ему нужен был от этих авторов материал для каждого номера.
В – четвёртых, они должны избегать космических опер. И вообще они должны были забыть обо всей старой научной фантастике. Нет, они должны придумать новое будущее с новыми странными возможностями, и затем поиграть в доведение их до своего логического завершения. Хайнлайн, Ван-Вогт и Азимов стали образцами для подражания в этом новом виде научной фантастики.
Кэмпбелл мог сказать ещё кое-что. Он мог, например, напомнить Каттнеру об игре «Иезекия Плантагенета», и как они пользовались старыми писательскими пиёмами, а Каттнер доводил всех до белого каления заявлениями типа: «Но тут в пространстве образовалась дыра, и Иекезия шагнул прямо в неё».
Кэмпбелл мог, например, сказать: «Теперь, Каттнер, вам позволено так поступать. Прочтите, наприме, Хайнлайна «Дом, который построил Тил» и «Из-за проклятых шнурков» или «Качели» Ван-Вогта. А потом думайте, и когда этот новый герой появится у вас перед глазами, садитесь за машинку».
Имя нового писателя, которое выбрали Каттнер и Мур, стало знаком того, что они решили работать вместе. Они сложили девичьи фамилии матери Каттнера и бабушки Мур и получился Льюис Пэджетт.
Сначла сотрудничали они таким образом: Каттнер писал черновой вариант, а Мур переписывала всё начисто, убирала шероховатости, добавляла, где это нужно, эмоции, образы, цвет. Однако со временем их таланты соединились в единое целое, которое проявлялось, даже если очередное произведение писал кто-то один из соавторов. Как говорила Мур: «Мы сотрудничаем практически во всех своих работах, только в различной степени».
Однажды Джордж О. Смит в уикенд гостил у супругов, когда они работали над произведением, что вышло потом за подписью одной Мур. Он вспомнил, что один из супругов сидел с ним и пил утренний кофе, а другой стучал наверху на пишущей машинке, а потом муж и жена менялись местами. Смит рассказывал: «Так они, сменяя друг друга, работали всю субботу до двух часов пополудни, когда, наконец, один из них спустился вниз, а другой не пошёл наверх». История была готова.
А вот как смотрела сама Мур на их совместную работу:
«Сначала мы довольно долго обсуждали основные идеи, героев, и фон произведения, потом тот, кто чувствовал себя более подготовленным, садиться и начинает. Когда он выдыхается, за дело брался другой, который обычно знал, что должно быть дальше, и работал. Действие постепенно развивалось. Так сменяя друг друга, мы доводили нашу историю до конца. Таким образом, все вещи писал3ись ужасно быстро».
Льюис Пэджетт стал одним из лидеров «Эстаундинг». С весны 1942 года по конец 1945 у Мур там вышло дае повести, у Каттнера четыре коротких и ультра-коротких рассказа. Ещё три вещи они опубликовали под псевдонимом Лоуренс О’ Доннелл. И не менее двадцати произведений вышло у Льюиса Пэджетта.
Кем был этот новый писатель?


философ
Ссылка на сообщение 10 августа 2020 г. 18:56  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18 (продолжение)
Человек, преступивший предел

По общему впечатлению, это был человек образованный, изысканный и остроумный. Его истории полны были всяческих аллюзий на Льюиса Кэрролла, Джеймса Брэнча Кейбелла, Редьярда Киплинга, Томаса Вулфа, Гильберта и Салливана, Беду Достопочтимого, Омара Хайяма, Лонгфеллоу, Шекспира и Шелли. Он мог быть, например, профессором в колледже или по праздникам писать для «Нью-Йоркера».
Очевидно, что этот приятный человек учился ван-вогтовскому дерзкому вторжению чуждости в привычный мир, хайнланвовским общества будущего и азимовским роботам. Но истории его не походили ни на произведения этих авторов, ни вообще на любую бульварную НФ. Они казались больше сродни Джону Колльеру, Дэшиллу Хэмметту и Торну Смиту.
Некоторые ранние истории Пэджетта были юморесками и рассказами ужасов, другие являлись небольшими блистательными комедиями, упражнениями в альтернативной логике. Место действия их была Деревня-Америка настоящего или недалёкого будущего. А любимыми героями – не желающие работать роботы, корыстные бизнесмены, жуликоватые юристы, интуитивные изобретатели, красивые молодые парочки, невыносимо талантливые дети, путешествия по времени и потребление алкоголя.
Первые вещи, которые Каттнер и Мур подписали псевдонимом Льюис Пэджетт, были опубликованы во второй половине 1942 года и начале 1943. Их можно рассматривать как попытки добиться эффекта А. Мэрритта и Г.Ф. Лавкрафта – ощущения, как некая непостижимая странность проникает в привычный мир – в произведениях современной научной фантастики.
Очевидно, эти произведения имели множество различных аспектов. Они носят в себе печать страха и опасений. Тем не менее в этих историях есть две новые глобальные идеи.
Более, чем в прежних НФ произведениях, у Льюиса Пэджетта Мир За Холмом помещается в сердце Деревни, а затем доказывается, что между этими двумя местами нет никакой разницы. Непостижимая тайна способна появляться повсюду и может ловит в свои сети даже самого ординарного из наших современников.
Вторая глобальная идея Пэджетта характеризовала природу неведомого и оптимальные взаимоотношения его с человеком. Ведь если Мир За Холмом – это Деревня, а Деревня – это Мир За Холмом, то как вообще можно узнать неведомое. Пэджетт отвечает так: неведомое, где бы оно нам не встретилось должно сопровождаться причудливой странностью, иррациональностью, а путь человечества к высшим аспектам должен пролегать через культивацию нерациональных процессов мышления.
Первый рассказ Льюиса Пэджетта – с аллюзиями на третью главу «Балллады о читающей тюрьме» Оскара Уальда – «Тупик» был опубликован сразу после повести Хайнлайна / Макдональда «Уолдо» в августовском за 1942 год номере «Эстаундинга».
В недалёком будущем ведётся безжалостная борьба корпораций. Так называемые «неуничтожимые» роботы, монопольная продукция одной из таких компаний, начинают сходить с ума. Наконец один из таких роботов, Тор, собирает странную новую машину, которая выглядит, как «игрушка, которую ребёнок смастерил из деталей конструктора». Это цилиндр шестидесяти сантиметров в длину со стёклами для глаз. Он жужжит и плавает без опоры в воздухе.
Первым делом машина разрывает своего создателя на куски. А затем она начинает кружиться по заводу, проделывая множество странных трюков. Она прокладывает себе путь через стальные двери, останавливает часы, вызывает сердечный приступ у владельцев компании, делает людей невидимыми и сводит на нет силу тяготения.
Самым забавным эпизодом в рассказе стало описание того, что натворила эта машина всего за пятнадцать минут:
«Штуковина, словно заколдованная, пыталась посетить каждый цех и отдел на гигантском заводе. Ценнейшие золотые слитки она превратила в ничего не стоящий серый свинец. Она почти сорвала одежду с влиятельного лица на верхнем этаже башни. Она снова запустила все часы – в обратном направлении. Она обрушилась на беднягу Твилла и оставила на груди багровый рубец, который после этого не исчез и за месяц».
Для чего сделали эту машинку? Перед вторым роботом Тором поставлена эта задача. Он думает, а затем делает шаг вперёд к машине – и тоже разрушается на кусочки:
Из сложившейся ситуации люди делают такой вывод. Из-за собственного любопытства роботы испытывают неукротимое желание узнать действительно ли они неуничтожимы или нет. А поэтому роботы или сходят с ума или находят такое странное неведомое её решение.
Однако при чтении рассказа подсознательно возникает впечатление, что этот странный эпизод может быть вызван реакцией роботов на поведение своих создателей-людей, которое они находят отвратительным. А так как прямой протест невозможен, роботы находят свой выход из невыносимого положения. И именно этой, а не какой-либо другой цели служит машина, созданная Тором.
Второй рассказ Льюиса Пэджетта «Твонки» («Эстаундинг», сент., 1942 г.) начинается с довольно смешного эпизода, в котором говориться о проникновении принципиальной странности в привычный мир. В дальнейшем однако рассказ приобретает черты истории ужасов.
История начинается с того, что маленький человечек с большой головой бесцельно слоняется по радиозаводу и постоянно трогает шишку у себя на лбу. Мастер называет его «Джо», как он любит обращаться ко всякому встречному, и приказывает браться за дело.
Но Джо помнит, что « он делал твонки». Поэтому он начинает делать твонки и возникает нечто, внешне похожее на последнюю модель консолей радиолы Средневосточного радио. Сделав это, Джо дремлет прямо под своей рабочей скамьёй, и туман в его голове постепенно разряжается.
«А, чтоб тебя! – У него даже перехватывает дыхание. – Вот оно что! Я попал в складку во времени.
Боязливо оглядевшись, Джо бросился к складу, где он впервые возник. Там он снял свой рабочий комбинезон и повесил его на крючок. Затем Джо прошёл в угол, пощупал в воздухе рукой, довольно кивнул и уселся в пустоту, зависнув примерно в метре над полом. А потом исчез».
Вот так, очень забавно и очень необычно. Дальше рассказ остаётся необычным. Мы видим профессора Керри Вестерфилда, смотрящего, как его жена Марта укладывает вещи для путешествия, слушающего свою новую радиолу и пораженного, когда радиола сама с помощью небольшого щупальца даёт ему прикурить. А потом радиола перемывает в кухне посуду. Она начинает делать всю работу по дому.
Но затем история принимает скверный оборот. Сперва, Твонки начинает сам решать исполнять ему ту или иную мелодию. Когда Керри приходит домой пьяный от четырнадцати рюмок бренди, он не позволяет профессору находиться в таком состоянии и нейтрализует воздействие алкоголя с помощью жёлтого луча. Он не позволяет Керри читать некоторые книжки, в том числе детективный роман, «Алису в стране Чудес» и историческую книгу, в которой профессор должен был сверить цитаты для своей лекции. А когда Керри пытается прочесть эти книжки в другом месте, он при помощи другого луча лишает профессора способности читать и понимать некоторые идеи.
Когда Марта возвращается из поездки домой, то видит своего мужа бледным и растерянным. Она, разобравшись, подходит к радиоле с топориком в руках. Радиола в ответ на это нападение, пускает на женщину луч света и Марта исчезает. Керри приходит в себя, хватает топорик и уничтожается тем же лучом.
Твонки говорит: «Субъект совершенно непригоден. /…/ Необходимо устранение. – Щелчок. – Подготовка к следующему субъекту закончена».
В конце рассказа агент по продаже недвижимости приводит в опустевший дом Вестерфилдов молодую супружескую пару. В гостиной Твонки сам включает себя, щелчок, и он готов к работе. И мы понимаем, что над молодыми супругами уже поднялся жестокий, не знающий жалости враг, уже погубивший Керри и Марту Вестерфилдов.
В своих первых рассказах «Тупик» и «Твонки» прекрасно демонстрируется нам вторжение неведомого в обычный мир, но герои его не понимают, что им с этой силой делать. В следующих рассказах Льюиса Пэджетта это положение дел начинает меняться.
Рассказ «Тайник во времени», так же как «Твонки», начинается как юмореска, а заканчивается как история ужасов. Как и в «Тупике» в этом рассказе есть своё моралите, при чём более очевидное. Однако в рассказе есть принципиальное новшество. Это герой, который на иррациональное неведомое реагирует столь же иррационально.
Рассказ «Тайник во времени» начинается с юмористического описания этого человека изобретателя-пьяницу из недалёкого будущего по имени Гэлловей и его эксцентричной лаборатории.
«В лаборатории было всего понемногу, причём большинство вещей – ни к селу, ни к городу. Реостаты намотаны на фаянсовых статуэтках балерин в пышных юбочках и с глупыми улыбками на личиках. Большой генератор бросался в глаза намалёванным названием «Чудовище», а на меньшем висела табличка с надписью «Тарахтелка». В стеклянной реторте сидел фарфоровый кролик и только Гэлловей знал, как он там оказался. Сразу за дверью караулил железный пёс, предназначавшийся поначалу для украшения газонов на викторианский манер или, может быть, для адских ворот; сейчас его пустые глазницы служили подставками для пробирок». ( Перевод Н. Гузнинова – далее Н. Г.)
И, наконец, венец лаборатории Гэлловея – алкогольное устройство.
«Теперь он мог, лёжа на удобном мягком диване и нажимая на кнопки, вливать в свою лужёную глотку напитки самого причудливого качества и вкуса. Только вот сделал он это устройство, пребывая в состоянии сильного опьянения, и разумеется, не помнил принципа его действия».
Всё это типично для Гэлловея. Он напивается, изобретает причудливую машину, а протрезвев не помнит, как она работает, а иногда даже для чего она нужна. «Видимо, у моего подсознания очень высокий IQ», — заявляет сам изобретатель.
Последним изобретением Гэлловея становится металлический сейф, внутри которого любой предмет уменьшался и менял свой внешний вид. Халат, помещенный в этот сейф, превращался в маленький бледно-зелёный шарик. А стол, который был больше сейфа, постепенно уменьшается и наконец выглядит как десятисантиметровая «колючая неправильная пирамида тёмно красного цвета». (Г.Н.)
Лучшее, что может сказать Гэлловей об этой конструкции: «Думаю, в этом сейфе вообще иной пространственно-временной континиум».
Этот сейф покупает у изобретателя недобросовестный юрист Хорас Вэннинг, который зарабатывает на жизнь, консультируя и помогая преступникам. И когда ему приносят чемодан, заполненный облигациями, Вэннинг кладёт чемодан в этот сейф, и он превращается в « удлинённое яйцо цвета мелкой медной монеты».
Но потом Вэннинг замечает внутри своего сейфа какое-то существо, «какое-то гротескное создание ростом не более десяти сантиметров. Это было что-то удивительное – оно состояло из одних кубов и углов, было ярко-зелёным и явно живым». (Н.Г.)
Это существо пытается схватить яйцо медного цвета и куда-то его утащить. Поэтому Вэннинг суёт в сейф руку и душит создание. Однако, когда Вэннинг снова заглядывает в свой сейф, то ни существа, ни чемодана с облигациями там не оказывается.
Полиция подозревает Вэннинга в соучастии в краже облигаций. А вор тоже сомневается в его честности. Он требует у Вэннинга свой чемодан и в противном случае грозит ему карой.
Через неделю после исчезновения облигаций, пытаясь отделаться от своих преследователей, Вэннинг заходит в свой кабинет и видит перед собой пропавший чемодан. Но полицейские уже стучатся в его дверь, и Вэннинг должен как можно быстрее схватить и спрятать чемодан. Но как только он пытается это сделать, откуда-то из воздуха возникает гигантская рука и душит несчастного юриста.
Единственным, кто хоть что-то понимает в сложившейся ситуации, остаётся изобретатель Гэлловей. Он понимает теперь, для чего предназначалась эта штука. В этом странном сейфе не совершался переход в другие измерения. Нет, в нём происходит переход в будущее недельной давности.
И Гэлловей говорит своему генератору «Чудовищу»: «Вэннинг, пожалуй, единственный человек, кто оказался в середине будущей недели и … погиб! По такому случаю я, пожалуй, напьюсь».


философ
Ссылка на сообщение 11 августа 2020 г. 19:19  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18 (продолжение)
Человек, преступивший предел

Во всех ранних историях Льюиса Пэджетта – «Тупик», «Твонки» и «Тайник во времени» — сверхъестественное, свободно проникающее откуда-то в Деревню, способно изменять нас и манипулировать нами, и те дыры, куда мы умудрились сунуть свой нос, в структуре бытия показано как нечто иное, непостижимое и опасное. Оно угрожает существованию не только алчных и нечестивых людей, таких как Вэннинг, но и обыкновенным людям, нашим современникам, подобным Керри и Марте Вестерфиллам. И лишь пьяница-изобретатель Гэлловей, очевидно, в состоянии мирно уживаться со всеми этими странностями.
И точно такие же чувства страха и ужаса присутствуют в следующем рассказе Льюиса Пэджетта «Все тенали бороговы», опубликованном в февральском за 1943 год номере «Эстаундинга» вместе с началом «Оружейников» А.Э. Ван-Вогта. Названием истории стала строчка из стихотворения Льюиса Кэррола «Бармаглот», где подразумевается, что речь идёт о существе с большими когтями и зубами. Так и во «Все тенали бороговы» есть множество намёков и показаний на то, что по меньшей мере один из авторов намерен был рассказать историю ужасов в духе «Твонки».
Но не так восприняли этот рассказ читатели «Эстаундинга». Они уловили другой намёк – возможно, работа второго соавтора – и вместо того, чтобы ужасаться, они восхищались рассказом «Все тенали бороговы». Несмотря на свою внутреннюю противоречивость, этот рассказ стал одной из самых популярных, опубликованной в «Эстаундинге» историей.
Чтобы лучше разобраться в этом произведении, рассмотрим сначала, чего ужасного могут найти в нём читатели.
В рассказе «Все тенали бороговы» наш современник маленький мальчик Скотт Парадин прогуливал уроки в школе, когда ниоткуда появилась рядом с ним Коробка, полная диковинных игрушек и механизмов. Скотт приносит эти игрушки домой и играет в них вместе со своей младшей сестрой Эммой, которая, оказывается, разбирается в них гораздо лучше, чем он.
Одной диковинкой из Коробки был кристаллический кубик. Когда Скотт заглядывает в него, то видит крохотных механических человечков, строящих дом. Мальчик думает, как хорош было бы, если дом загорится, а он посмотрит, как тушат пожар. И его желание точно исполняется:
«Недостроенное сооружение вдруг охватили языки пламени. Человечки с помощью множества каких-то сложных приборов ликвидировали огонь».
Однако, когда в кубик смотрит отец Скотта профессор философии, то видит только «множество бессмысленных цветных конструкций».
Другое устройство было, состоящим из множества проволочек и бусинок похожее на «тессеракт», развёртку четырёхмерного куба. Для отца Скотта эта конструкция просто выглядит неправильной. Углы, под под которыми пересекались проволочки, для него странны и нелогичны. А бусины обладают ошеломляющей способностью в местах переплетений переходить с одной проволоки на другую.
Взрослому это устройство быстро надоедает, а ребёнок продолжает играть с ним, несмотря на болезненные уколы бусинок в пальцы, если человек взялся не за ту бусину или передвинул её не в том направлении. И очень скоро Скотт с восторгом кричит: «Получилось, пап! /…/ Я добился, чтобы она исчезла. Её уже нет».
Беспокойство родителей – Парадинов усиливается, когда выясняется, что Скотт солгал им. Друг семьи не дарил детям всех этих игрушек и что они вообще не продаются в магазинах. Родители идут к детскому психологу, который усугубляет их страхи словами о безумии и принципиально ином образе мышления. Психолог говорит:
«Предположим, что существует два вида геометрии – ограничим число видов, чтобы облегчить пример. Наш вид, Эвклидова геометрия, и ещё какой-то назовём его X. X не связан с Эвклидовой геометрией, он основан на иных теоремах. В нём два и два не обязательно равны четырём, они могут быть равны ½, а могут быть даже не равны ничему. Разум младенца ещё ни к чему не приспособился, если не считать некоторых сомнительных факторов наследственности и среды».
Психолог предполагает, что игрушки обучают детей этой самой X-логике. Поэтому все игрушки у детей отбирают, и всё становится хорошо, если не считать того, что маленькая Эмма выводит на бумаге какие-то каракули, в которых может разобраться Скотт, а кроме него никто. И Скотт иногда говорит странные вещи, такие как: «Это только … часть … чего-то большого. Это как река, куда плывёт лосось. Почему люди, когда вырастают, не уходят в океан?»
Уже ближе к концу рассказа Эмма пересказывает содержание первой версии стихотворения «Бармаглот», а Скотт по её объяснениям строит какую-то конструкцию из камешков, покрытых вазелином, огарков свечей и прочего мусора. Их отец, оказавшись перед открытой дверью в комнату Скотта, видит уход детей в другой мир.
«Дети исчезали.
Они таяли постепенно, как рассеивался густой дым на ветру, как колеблется изображение в кривом зеркале. Они уходили, держась за руки, и Парадин не мог понять куда, и не успел он моргнуть, стоя на пороге, как их уже не было».
Для родителей эта история заканчивается несомненно ужасно. И Пэджетт подкрепляет это впечатление, употребляя в конце рассказа такие слова как «безумный», «страшный», «бесчувственный», «расстройство», «сумасшедший», «упавший духом», «ужас» и «смерть».
Несмотря на все эти отрицательные интонации, читатели «Эстаудинга» просто не желали пугаться. Они читали «Все тенали бороговы» не как очевидную историю ужасов, а как показ грандиозных возможностей вымышленной науки. И в рассказе есть эпизоды, работающие на эту концепцию.
С самого начала все эти загадочные игрушки и приспособления выглядят слишком восхитительно и интригующе для читателей, и потому не вызывают у них страха. И всё происходящее с детьми тоже вызывает не отрицательные эмоции, они воспринимают это как необычный и восхитительный вид образования. А когда Скотт и Эмма рука об руку уходят в новое измерение, оставляя позади своих родителей, они не бояться того, что могут встретить в новом мире. И читатели в своём воображении готовы были устремиться за детьми, и не собираются оставаться с их ограниченными в понимании и мироощущении родителями, мистером и миссис Парадин.
    И наоборот, «Твонки» стала настоящей историей ужаса именно потому, что мы понятия не имеем, каков тот мир, откуда к ним пришёл Джо. Мы не знаем, для чего нужен был Твонки, которого он смастерил. И мы совершенно не имеем представления, что случилось с Мартой и Керри Вестерфилдами после того, как Твонки выпустили в них яркий луч света, и они исчезли.
Однако мы серьёзно подозреваем, что Джо – выходец из жестокого и тоталитарного общества,- служит для установления контроля над мозгом, и что Вестерфилдов уже нет в живых. Мы боимся того, чего не знаем, и потому предполагаем самое худшее.
Но в рассказе «Все тенали бороговы» даётся достаточно много позитивной информации, и мы не пугаемся. Точно так же, как, когда мы читали рассказ Азимова «Ночепад», мы знали о планете Лагам больше, чем сами её жители, и потому не собирались разделять их страхи и истерику, так и сейчас нам известен ряд важнейших вещей, которые не известны мистеру и миссис Парадин.
Например, мы знаем, откуда взялись эти чудесные игрушки. Ведь рассказ «Все тенами бороговы» не начинается с эпизода внезапного появления перед Скоттом Парадином коробки с игрушками, а со сцены, поясняющей, откуда взялись эти коробки и игрушки и для чего они нужны.
Рассказ начинается так:
« Нет смысла описывать ни Унтахорстена, ни его местонахождения, потому что, во-первых, с наших дней прошло немало миллионов лет, а во-вторых, если говорить точно Унтахорстен не был на Земле. Он занимался тем, что у нас называется экспериментированием, в месте, которое мы назвали лабораторией. Он готовился испытать свою машину времени".
При полном отсутствии информации об этом самом Унтахорстене, мы знаем всё же, что он энтузиаст, импульсивен и что в душе у него сохранилось многое от ребёнка. Как образец, который он пошлёт на своей машине времени в прошлое, Унтахорстен выбирает «старые игрушки его сына Сновена. Мальчик захватил их с собой, когда, овладев необходимой техникой, покидал Землю». Унтахорстен отправляет в прошлое две коробки с игрушками, но ни одна из них не возвращается, и он охладевает к этому проекту.
Во всех этих изобретателях, детях, игрушках и прочих объектах нормальной человеческой жизни нет совершенно ничего страшного.
А ещё читатели узнают, что второй комплект игрушек угодил в Англию XIX века и попал в руки девочки по имени Алиса. Кое-что из того, что она научилась, девочка спела своему хорошему дядечке Чарли – в котором мы без труда узнаём Чарльза Доджсона, он Льюис Кэррол.
Мы читаем:
«Песенка очень даже имеет смысл. Она указывает путь. Вот она сделает всё, как учит песенка, и тогда …
Но она была уже слишком большая. Пути она так и не нашла».
И мы, очевидно, испытываем печаль, а не облегчение по поводу того, что произошло с девочкой.
Из-за этих двух эпизодов, о которых родители – Парадины, конечно же, понятия не имели, у читателей появляется повод для совсем иного, а не только как история ужасов, толкования рассказа «Все тенали бороговы». Со всеми своими знаниями о Сновене, сыне Унтахорстена и о несчастной девочке Алисе мы не в силах помочь никому, но верим Скотту Парадину в том, что истинный путь зрелости человечества проходит как путешествие к более великим формам бытия, которых не замечают наши обыкновенные современники. А ещё верим его младшей сестрёнке Эмми в том, что первая версия стихотворения «Бармаглот» — это карта, помогающая совершить это путешествие.
Естественно, что читатели «Эстаундинга» выбрали именно это толкование рассказа. Они были к этому предрасположены.
Ещё начиная с «Кто идёт?» вся любимая ими современная научная фантастика раз за разом утверждала, что человек может справиться с любым, даже внушающим ужас незнаемым, если только сохранит голову на плечах и настроит себя на нужный ритм Вселенной. У этих любителей фантастики, ещё в детстве прочитавшие «Бармаглота», возникло мучительное ощущение, что в этом стихотворении есть какой-то скрытый смысл: в голове вертится, а не уловишь.


философ
Ссылка на сообщение 12 августа 2020 г. 19:01  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18 (продолжение)
Человек, преступивший предел

Больше всего, однако, читатели готовы были приветствовать этот поступок Скотта и Эммы Парадинов именно потому, что себя они ощущали загнанными в середину двадцатого века, века жестокого, ограниченного и недостойного, когда в научной фантастике открыли горизонты высших и более широких человеческих возможностей. Многие не находили ничего лучшего, чем покинуть Америку времён Второй Мировой войны и отправиться вместе с этими детьми в «большую страну», где бы и когда бы она ни находилась.
В рассказе «Все тенали бороговы» очевидно присутствует некое ощущение непостижимого нерационального сознания. Как ещё совсем недавно летом 1942 года в таких историях, как в «Недосягаемом секрете» Ван-Вогта и «Уолдо» Хайнлайна, новое неведомое было представлено как нечто, к чему наши современники ещё не готовы, но что можно сдержать и к чему можно примениться; но что в целом можно удержать в границах рационального. Нерациональное неведомое было опасно и непредсказуемо. По Пэджетту же оно может откалывать шуточки, срывать с тебя одежду, стискивать твоё сердце и заставлять тебя краснеть, как созданная роботом машинка в рассказе «Тупик». Или просто превратить тебя в ничто, подобно фальшивой радиоле в рассказе «Твонки».
В начале 1943 года положение начинает меняться. И Пэджетту, и Ван-Вогту начало представляться, что это новое иррациональное неведомое – даже если оно кажется странным и таинственным – не обязательно бояться, избегать или вступать с ним в борьбу.
Люди же будут лучше уживаться с новым неведомым, если обучатся нелогическому образу мысли, более соответствующему действительному положению дел. Пэджеттовский, пьяница-изобретатель Гэлловей в рассказе «Тайник во времени» легко уживается со странностями и сам странен. Дети Парадины в рассказе «Все тенали бороговы» смогли достичь более высокого человеческого состояния, благодаря особой тренировке Х- мышления. И нечеловек Эдуард Гонши из романа Ван-Вогта «Оружейники», человека, всё образование которого составляла интуиция, тоже научился замечать события или случайные совпадения и рассматривать их как аспекты более высокого образа мысли.
Самым лучшим примером пересмотра отношения к иррациональному стал пэджеттовский герой, изобретатель Гэлловей. Он же, переименованный в Гэллегера и получивший больше возможностей реализовать себя, сделался ещё героем трёх рассказов, опубликованных в «Эстаундинге» в течение 1943 года – «Этот мир – мой!» в июне, «Робот – зазнайка» в октябре и «Гэллер – бис» в ноябре.
В рассказе «Тайник во времени» Гэлловей был всего лишь космическим резонёром, типичным персонажем для историй ужасов. Гэллегер же стал главным героем трёх рассказов 1943 года, в каждом из которых был уже не просто изящной шуткой.
Гэллегер не соответствует старомодному представлению века Техники о суперучёном. Он не открывает новых законов науки. Больше пэджеттовский герой похож на загадочного мыслителя, нечаянного гения, играющего в науку по слуху и творящего чудеса при помощи нового взгляда на хорошо известные вещи: «Ему, например, ничего не стоило из обрывка провода, двух – трёх батареек и крючка для юбки смастерить новую модель холодильника. (Перевод Н. Евдокимовой – далее Н.Е.)
Все эти диковинные изобретения Геллегер делает при помощи своего подсознания. «Оно проделывает самые невообразимые штуки. Работает по незыблемым законам логики, но сама эта логика совершенно чужда сознательному мышлению Гэллегера. Тем не менее результаты часто бывают поразительно удачными и почти всегда поразительными». (Н.Е.)
При рассмотрении на уровне его сознания Гэллегер кажется обычным недоучкой. Он может цитировать каких-нибудь писателей или философов, но не слишком хорошо разбирается в науках. Однажды, например, робот его собственного изобретения – которого зовут то Джо, то Нарциссом – сообщает Гэллегеру:
« — Позитрон – это …
— Ничего не говори, — попросил Гэллегер. – мне ни к чему лишние семантические трудности. Я хорошо знаю, что такое позитрон, только не увязываю это с названием. Я постиг только его внутреннюю суть. А её нельзя выразить словами.
— Но можно узнать внешний облик, — заметил Нарцисс.
— Это не для меня. Как сказал Шалтай-Балтай, это ещё вопрос, кто здесь хозяин. По-моему, это всё-таки слово. От этих чертовских словечек у меня просто мурашки по коже бегают. Я совершенно не улавливаю этого внешнего облика.
— Ну, и глупо, — сказал робот. – Слово «позитрон» имеет совершенно ясное значение.
— Возможно, для тебя. А для меня в этом смысла не больше, чем в шайке малышей с рыбьими хвостами и зелёными усами. Вот почему я никогда не могу понять, что творит моё подсознание».(Н.Е.)
Если мыслить мерками прошлой эпохи, может создастся впечатление, что будто Гэллегер слаб в логическом рациональном мышлении, которое обычно связывают с левым полушарием мозга и гораздо сильнее в невербальном и нелинейном мышлении, связанным с правым полушарием. Мы можем смотреть на него как на художника, чей рабочий материал – объекты и взаимоотношения, прежде бывшие исключительно прерогативой рациональных научных исследований.
Стандартным для Гэллегера является снятие контроля с правого полушария и затуманивания примитивного левого с помощью изрядной дозы алкоголя. Плохо только, что на следующее утро сознание изобретателя не помнит, не знает и даже не догадывается о том, что успело натворить его подсознание.
Практически во всех трёх рассказах перед Гэллегером встают задачи, в то время как в состоянии опьянения он решил их ещё до начала каждой истории. Трезвый рационалист Гэллегер отчаянно пытается сообразить, в чём заключалась задача, как она была решена и, наконец, что за штуковину только что соорудил другой Гэллегер.
Самого же Гэллегера и его поступки лучше всего характеризуют две черты. Это, во-первых, отсутствие страха перед незнаемым. А, во-вторых, многогранность созданных им изобретений.
Гэллегер не боится своего подсознания, хотя и испытывает перед ним некое благоговение. Изобретатель считает его более сильной, мудрой и могучей частью себя. И когда возникает очередной кризис, именно с подсознанием связывает Гэллегер все свои надежды.
Особенно явственно эти черты проступают в «Роботе – зазнайке». В этом рассказе Гэллегер оказывается в эпицентре борьбы в индустрии развлечений. Прекрасная блондинка-телезвезда просит совета у Гэллегера. К какой из противоборствующих сторон ей присоединиться? Остаться с Броком, своим работодателем, или уйти к его конкуренту – агрессору, который ворует у Брока телепрограммы и показывает их в своих нелегальных театрах?
« — Восторжествует правда, — нравоучительно ответил Гэллегер. – Она неизменно торжествует. Однако правда – величина переменная и, значит, что мы вернулись к тому, с чего начали. Так и быть, детка. Отвечу на твой вопрос. Если не хочешь прогадать оставайся на моей стороне.
— А ты, на чьей стороне?
— Кто знает, вздохнул Гэллегер. – Сознанием я на стороне Брока. Но, возможно, у моего подсознания окажутся иные взгляды. Поживём – увидим». (Н.Е.)
Оказывается, у Гэллегера есть собственная религия. Сознание его не всегда может распознать истину, но изобретатель верит, что его подсознанию это под силу. И Гэллегер полагается именно на него.
Так на чьей стороне Гэллегер? На стороне собственного подсознания. В мире, где правда – величина переменная, его подсознание всегда знает что делает, и с ним наш герой всегда в безопасности.
Результатом этой веры в незнаемое стало то, что Вселенная начала меняться. С помощью своего подсознания Гэллегер смог заглянуть в лицо тому, что в эпоху века Техники считалось отвратительным чудовищем. Но обстановка изменилась, и он уже спокойно относится ко всему, что встретится ему на пути, каким бы странным оно не казалось, а эти существа обращаются вдруг в комическую пародию на людей со всеми их страхами и ограниченностью мышления.
В рассказе «Этот мир — мой!» угроза, которая не является больше угрозой, исходит от пришельцев с другой планеты. Трое из них с помощью гэллегеровской машины времени попадают на Землю с Марса, находящегося на пятьсот лет в будущем, и не скрывают своих намерений захватить нашу планету.
Кроме того, эти либли, как они сами себя называют, по виду очень похожи на толстых белых кроликов с круглыми ушами и золотистыми глазами, планируют совершить ужасные вещи. Они как будто начитались наутастики века Техники и приняли её близко к сердцу. Они хотят уничтожить города, увести в рабство всех красивых женщин и вообще сделать всё, что принято у захватчиков-инопланетян.
Гэллегер одурачивает их с помощью неуклюже сфабрикованной программы, где будто бы говорится о том, что во всём мире произошла бескровная революция:
« — Отныне либли становятся нашими единственными владыками.
— Йо – хо! – пропищал тоненький голосок.
— … Ведётся организация новых форм правления. Будет введена новая денежная система, монетные дворы уже чеканят монеты с изображением либлей на реверсе. Ожидается, что наши владыки вернуться на Марс, чтобы объяснить своим соплеменникам возникшую ситуацию». (Н.Г.)
А потом Гэллегер пожимает им лапы, даёт ещё печенья и отправляет инопланетян назад на Марс будущего, дабы те рассказали всем о своих приключениях.
В рассказе «Робот – зазнайка» — лучшем из всех рассказов о Гэллегере – этой угрозой без угрозы является робот Джо. Этот робот, подобно Малгарту у Джека Уильямсона и QT-1 у Айзека Азимова, превозносит собственное мнение, а мыслить умеет гораздо слабее обычного человека.
Джо не делает того, что должен был делать. Каждого, кто попадается ему на пути, он встречает оскорблениями. Так же, как и Стеклянный Кот из книги Фрэнка Л. Баума о стране Оз, Джо восхищается собственным устройством и приглашает всех разделить его чувство. Он может целыми часами проводить перед зеркалом, глядя, как механизмы в его прозрачном корпусе движутся туда – сюда.
Несомненно, что этот робот наделён невероятной силой и возможностями. Джо может заметить, как Гэллегер бросает на пол огрызок от яблока и потом десять минут смеяться, представляя вероятность, что изобретатель поскользнётся на этом огрызке, когда пойдёт за почтой – и это событие действительно происходит. Джо видит Х-лучи. Он может гипнотизировать людей. А однажды, когда робот хочет установить где находится, он «опрастранствивает» изобретателя:
« — Что такое опространствил? – осведомился Гэллегер.
— Это у меня такое чувство. У тебя нет даже отдалённо похохего, так что я не могу тебе его описать. Что-то вроде смеси сагражи с предзнанием.
— Сагражи?
— Ах, да, у тебя ведь и сагражи нет. Ладно, не будем терять время попусту. Я хочу вернуться к зеркалу». (Н.Е.)
Но хотя Джо в некоторых своих аспектах является высшим существом, он ни на секунду не воспринимается как опасность для всего человечества. В основном это потому, что этого робота не заботит ничего, кроме самовосхищения. А ещё он слишком тщеславен, чтобы быть страшным.
В худшем случае Джо может загипнотизировать несколько человек, которые раздражают его, чтобы от них избавиться. Он внушает непрошенным гостям, что перед ними Гэллегер, и подделывает подпись изобретателя на долгосрочном контракте с ничтожным заработком.
Это разительно отличалось от точки зрения Гэллегера. Тем более, что именно из-за этого изобретатель оказался в эпицентре беспощадной борьбы в индустрии развлечений. Но даже тогда Гэллегер просто сердится на робота, как отец может осерчать на безответственного ребёнка.


философ
Ссылка на сообщение 13 августа 2020 г. 19:29  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18 (продолжение)
Человек, преступивший предел

Проблему с Джо Гэллегер решает так: он выпивает – но не слишком — , а потом уговаривает Джо загипнотизировать самого себя, дабы тот мог полюбоваться на себя с нового ракурса. И, наконец, когда Джо растормаживает своё подсознание, Гэллегер спрашивает робота, зачем он был создан, и робот вынужден ответить:
« — Ты пил пиво, — тихо заговарил Джо. – Плохо работал консервный нож. Ты сказал, что сам смастеришь консервный нож, побольше и получше. Это я и есть». (Н.Е.)
Таким образом Гэллегер узнаёт, для чего нужен Джо, и тотчас приказывает роботу открыть ещё одну банку пива, и Джо повинуется. Он оказывается прекрасным консервным ножом! И выполнив то, для чего был предназначен, робот будет впредь полностью повиноваться приказам своего создателя.
Но Джо делает уже не только это. Он начинает испускать инфразвуки, которые Брок записывает на все свои платные телепрограммы. Будучи усиленными в нелегальных театрах соперника Брока, эти инфразвуки приводят зрителей в панику и заставляют сломя голову бежать из театров.
И даже это ещё не всё, что может Джо. Оказывается, подсознание Гэллегера нуждается в партнёре для пения. И в конце рассказа изобретатель поёт «Фрэнки и Джонни» в дуэте со своим консервным ножом.
И это типичный для Гэллегера способ решать проблемы. В рассказе «Гэллегер – бис!» ( бис» — это и есть его подсознание) на изобретателя набрасываются сразу три человека и нанимают его, чтобы Гэллегер разрешил их проблемы, в это время изобретатель был пьян и ничего не помнил. Ответом на все три проблемы стала единственная машина. Это экскаватор, делающий дыры в земле. А из отработанной земли он производит сверхкрепкую и сверхтонкую проволоку, которая нужна и для ручного управления космическим кораблём, и может стать основой трёхмерного телеэкрана.
И она тоже поёт. В конце рассказа Гэллегер – разумеется, пьяный – поёт со своей машиной «Больницу Святого Иакова».
1943 год, когда Каттнер и Мур на краткий миг стали ведущими авторами «Эстаундинга», был самый сложным и неопределённым годом войны. Его можно было сравнить с тем безысходным периодом посреди Первой мировой войны, когда писатели начали расставаться со старыми понятиями постоянного мира и устремились исследовать иные миры.
В 1943 году все удары Оси в России, Северной Америке и на Тихом океане были отражены, а страны Альянса перешли в наступление и начали понемногу изгонять войска Германии, Италии и Японии с захваченных прежде ими территорий. Наступил момент передышки, когда напряжение начинает спадать, но конца войны ещё не видно и появляется возможность не только для глубокого вдоха, но и для странных мыслей в голове.
Старый добрый жизненный уклад Западных стран был принесён в жертву войне, и всё «нормальное» — что бы ни подразумевалось под этим словом – казалось несбыточной мечтой. И именно в этот час во всех видах искусств стали возникать и апробироваться новые идеи, новое незнаемое и неопределённое.
Люди готовы были постичь новые и странные образы своего мышления. А нерациональный образ мысли также был готов стать объектом пристального внимания.
В качестве примера мы можем привести открытие в апреле 1943 года влияющих на мозг свойств ЛСД, первого искусственного наркотика-галлюциногена.
Ещё перед войной молодой швейцарский биохимик Альберт Хофман исследовал алкалоид ядовитого грибка спорыньи. Он надеялся найти лекарственное средство, которое купил бы его работодатель – фармацевтическая фирма «Сандз, Лтд» — и преуспел в этом деле.
В 1938 году Хофман синтезировал тартрейт диэтилламид д- лисергической кислоты, двадцать пятое в серии производных лисергической кислоты. Но когда опыты на животных показали, что этот препарат не имеет отношения к искомому лекарству, он был отложен в сторону.
Однако весной 1943 года учёный решил подготовить новую дозу ЛСД-25. У него не было никаких видимых причин сделать это. Позже, вспоминая о своём открытии, Хофман говорил: «Это было совершенно необычно; как правило, экспериментальное вещество вычёркивалось из исследовательской программы, если обнаруживалось отсутствие у него фармакологической ценности.
Более того, в ходе опытов над этим веществом Хофман совершил оплошность. При кристаллизации ЛСД-25 учёный коснулся его своим пальцем и небольшое количество этого вещества проникло через кожу. Вскоре химик закончил работу, и по дороге домой он совершил первое в мире путешествие в иную реальность.
Быть может, самым чудесным для Хофмана стало осознание, сколь маленькой была доза этого препарата, и сколь мощным было воздействие нового наркотика на мозг.
Почти очевидно, что ЛСД явственно продемонстрировал свои возможности неосторожному человеку-посреднику и что 1943 год стал самым подходящим моментом для открытия этого вещества.
Другим примером вспышки света, озарившего тьму, в 1943 году, когда возник огромный интерес к нерациональному мышлению, может послужить творчество А.Э. Ван-Вогта. Такого писателя, который всегда ориентировался на целостность как на признак правильного мышления, но который работал мучительно медленно и явственно ощущал собственную зависимость от вспышек интуиции. Как никто другой Ван-Вогт хотел сделать так, чтобы наладить регулярную связь с тем, что он (как и Пэджетт) считал подсознанием.
С самого начала своей писательской карьеры Ван-Вогт обращал внимание на те критические моменты, когда писатель ночью просыпался, чувствуя, что понятия не имеет, что будет дальше в его истории. Он ворочался, размышляя над возникшими проблемами, и наконец снова засыпал. А утром проблема, над которой только что долго и безуспешно бился писатель, разрешалась как будто сама собой. «Именно так были найдены все лучшие мои сюжетные ходы», — говорил Ван-Вогт.
Однако только в июле 1943 г., более чем через десять лет после сочинения им первой истории. Чаша терпения наконец переполнилась, и Ван-Вогт чётко осознал, что это событие случится с ним снова и снова. Он решил уже намеренно, а не случайно осуществить этот процесс: лечь спать с мыслями о новой своей истории и посмотреть, наступит ли на следующий день творческое озарение:
«Этой ночью я завёл свой будильник и пошёл в спальню. Будильник я поставил на половину первого ночи. Когда он меня разбудил, я перевёл звонок ещё на час с четвертью вперёд, подумал над проблемами новой истории, над которой я тогда работал, и заснул. Я проделал эту операцию ещё четыре раза за ночь. И утром обнаружилось весьма необычное решение, очень странный поворот сюжета. И все мои тревоги улеглись. Так я нашёл способ, растормаживающий моё подсознание. За следующие семь лет я провёл так, будя себя по четыре раза за ночь, ещё около трёхсот ночей».
Точно так же, как это было с Альбертом и ЛСД. Основа для этой ломки сознания накапливалась годами и лежала прямо под носом у Ван-Вогта, пока писатель наконец не заметил её. Но именно в 1943 году, в странное и смутное время, глаза обоих джентльменов наконец раскрылись, и они увидели то, чего не замечали прежде.
За этот же год «Эстаундинг» также претерпел ряд физических изменений. Толчком к этой радикальной перестройке послужило решение правительства ограничить поставку бумаги издателям журналов.
Перед вступлением Соединённых Штатов Америки в войну издавалось множество журналов научной фантастики, всего их в 1941 году их насчитывалось около дюжины. Из-за этой политики распределения бумаги число бульварных НФ-журналов не могло не убавиться. Выжить в 1944 году должно было не больше шести, при чём все они стали ежеквартальными.
Все, кроме «Эстаундинга». И это произошло именно благодаря очень сложной стратегии, которую провёл Джон Кэмпбелл.


философ
Ссылка на сообщение 14 августа 2020 г. 18:31  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18 (продолжение)
Человек, преступивший предел

Первой переменой стал в мае 1943 года перевод журнала «Эстаундинг» и «Унноун Вёлдз» от широкого формата к бульварному: чуть ужатому бульварному формату 175х230 мм и с плотным текстом на каждой странице, так что эти журналы стало трудно читать. Всего в этом формате вышло шесть номеров «Эстаундинга» и три номера «Унноуна».
Затем после выхода октябрьского номера «Унноун Вёлдз» редактор решил закрыть этот журнал современной фэнтези. Этот НФ-журнал не смог выжить при бумажной политике военного времени.
И в то же время – после октябрьского за 1943 год номера «Эстаундинга» — Кэмпбелл вновь меняет формат своего журнала научной фантастики, перейдя к так называемому формату дайджестов, то есть формату журнала «Ридерз дайджест», 130х200 мм. В итоге получился маленький, чёрно-белый, безобразный журнал.
Но он оставался ежемесячным. С помощью сэкономленной за счёт закрытия «Унноун» бумаги и вторичного снижения формата «Эстаундинга» Кэмпбелл сумел сохранить ежемесячный выход своего журнала, в то время как другие издатели НФ-журналов также вынуждены были оставить себе по одному изданию, но при этом и уменьшили периодичность их выхода. Более того, из-за своего меньшего размера продавцы в киосках начали выкладывать»Эстаундинг» впереди над всеми остальными НФ-журналами.
Наконец-то кэмпбелловский журнал стал эффектно отличаться от всех остальных!
В этом меньшего размером журнале редактор смог даже найти место для раздела научных статей, который печатался на качественной бумаге воскресных приложений, бумаге, где можно перепечатывать фотографии. Этот интерес к последним новостям науки можно рассматривать как попытку Кэмпбелла хоть как-то компенсировать снижение в «Эстаундинге» числа произведений, основанных на научном фундаменте.
Всё более и более лидирующее положение в «Эстаундинге» завоёвывают истории о неведомом сознании, а не о неведомой науке. Поворотным здесь стал октябрьский за 1943 год номер «Эстаундингс», последний номер журнала, имеющий бульварный формат. В этом номере случайно или намеренно, но каждое произведение основывалось на сознании.
В «Эстаундинге» формата дайджеста уже ряд авторов, начали разрабатывать и развивать тему, которую открыл Льюис Пэджетт своим рассказом «Все тенали бороговы…» и историями о Гэллегере: признание первенства нерационального мышления, снисходительность к инопланетянам, роботам и прочим существам, прежде считавшимся эволюционными соперниками человечества, и понимание новых форм мышления как ключа к более высокому уровню развития людей.
Но Льюиса Пэджетта не было больше среди этих писателей. Примерно тогда же, когда «Эстаундинг» сжался до размеров дайджеста, Генри Каттнера, несмотря на его больное сердце, призвали в армию и сделали санитаром.
Каттнер же — это человек, который, как мы помним, всегда был глубоко убеждён, что любая власть опасна, он мог согнуться под её тяжестью, ноне уступить. После чуть более года службы писателя в армии выяснилось, что Каттнер вообще не годен к военной службе, и его комиссовали как человека психически неуравновешенного.
Всё это время Льюис Пэджетт молчал как писатель, а когда в начале 1945 года он вернулся к работе для Кэмпбелла, выяснилось, что другие авторы превзошли его достижения в деле освоения новой реальности. Каттнер и Мур продолжали писать для Кэмпбелла, но уровня собственной новизны 1942 и 1943 годов они не достигли больше никогда.
В качестве примера странной и ненаучной НФ, печатавшейся в «Эстаундинге» в последние годы войны, можно рассмотреть рассказ, который был напечатан сразу перед «Роботом-зазнайкой» Льюиса Пэджетта в октябрьском 1943 года номере журнала – «Утрата парадокса» Фредерика Брауна.
Фредерик Браун родился 29 октября 1906 года в Цинциннати. Он учился в двух различных колледжах, но ни одного не закончил. Свой первый загадочный рассказ писатель продал ещё в 1936 г., но до тех пор, пока после войны не начали издаваться его романы о загадочном, и Браун наконец смог стать профессиональным писателем, он зарабатывал себе на жизнь, работая корректором в «Милуоки джурнал», а рассказы для бульварных журналов были для него лишь приработком.
Подобно Каттнеру, Фредерик Браун был маленьким, тихим человечком, много пил, любил Льюиса Кэрролла и сомневался в основательности повседневного взгляда на мир. Так один из его романов-тайн назывался «Ночь бармаглота»(1950 г.) и начинался с того же стихотворения, которое играет большую роль в рассказе « Все тенали бороговы».
Однажды Браун счёл сочинительство и написание историй тайн слишком тяжким трудом и в качестве своеобразного отдыха перешёл в НФ. Он ничего не знал и знать не хотел о науке. НФ истории этого писателя были философскими, но сдобренные изрядной долей юмора, который всегда ценили читатели бульварных журналов.
Дебютом Брауна в НФ стал рассказ «Это ещё не конец» («Капитан футур», зима, 1941 год), но более половины НФ историй, напечатанных им до конца войны, вышли в «Унноуне» и «Эстаундинге». Всего около четверти произведений писателя, в том числе пять романов, являлись научной фантастикой.
В предисловии к первому сборнику своих Нф рассказов Браун писал:
«Писать научную фантастику для меня мучительнее всего, и слово «КОНЕЦ» на последней странице научно-фантастического произведения я вывожу с гораздо большим облегчением, чем любое другое. /…/ Это происходит в основном из-за того, что наука фантастика открывает очень широкий кругозор для воображения и налагает меньше правил и ограничений, а потому для честного автора она тяжелее остальных видов литературы».
Все эти правила и ограничения научной фантастики были исследованы в «Потере парадокса», втором опубликованном в «Эстаундинге» рассказе Брауна. Уже из названия его очевидно, что перед нами рассказ-игра, полный юмора, каламбуров, парадоксов и путаницы.
В начале рассказа студент-палеонтолог Шорти Маккейб в 1943г. сидит в аудитории на последнем ряду и недоумевает, что он здесь делает. Он предпочитает следить за полётом голубого самолётика, а не слушать профессора.
Вдруг студент замечает, что самолётик исчезает, словно провалившись в дырку в пространстве. Маккейб тянет руку к этому месту. Всунув её туда, он только чувствует свою руку, но больше не видит её.
После определения формы и размеров дыры и серии опытов с бросанием листков бумаги Маккейб решает сам отправиться в другое измерение. Он встаёт в проход и оказывается неизвестно где.
Там темно, но, судя по чиханию, есть кто-то живой. И этому неизвестному совершенно не мешает мрак. Он не только видит Маккейба, но и сам желает вернутся в ту же аудиторию, но уже в 1948 году. Он слышит, как профессор рассказывает о том, что динозавры вымерли из-за того, что были слишком велики, чтобы добывать себе достаточно пищи, и умерли все от голода. Как только наблюдатель интересуется, так ли всё это, это происходит.
Говорящий называет себя безумцем, которого заключили в тюрьму, а Макеейба называет человеком нормальным.
«Я изобретатель, — рассказывает он. – А они зовут меня сумасшедшим изобретателем. Я ради своей цели изобрёл машины времени. Вот эта – одна из них».
Он утверждает, что Маккейб попал в его машину времени через покороблнное пространство. Затем он приглашает Маккейба вернуться в свою прежнюю аудиторию, а когда студент соглашается, как будто кто-то вырывается из его объятий.
« — Ух! – кричит голос позади него. – Как забавно!»
А затем объясняет, что на месте, где пять лет назад сидел маккейб, сидела рыжеволосая девушка и что она подскочила и завизжала, когда студент дёрну её за волосы. Но всё закончилось хорошо, потому что профессор видел то, что хотел видеть и воспользовался этим инцидентом, чтобы наказать девушку.
Затем голос говорит, что ему здесь надоело и приглашает Маккейба сходить на охоту:
« — Мы всегда любим охотиться с рогатками. Это очень увлекательный спорт.
— Охотиться на кого?
— На динозавров. Они такие забавные».
И, действительно, они вступают во тьму и попадают под свет яркого солнца и в архаический ландшафт.Голос же оборачивается человеком ещё меньше Шортли. Он вооружён рогаткой.
Но «машины времени» нигде не видно, и Шортли интересуется, где она.
« — Как где? Вот здесь, — маленький человечек похлопал правой рукой по левой, и она по локоть исчезла.
— Ого, — удивился Шортли. – Как она странно выглядит.
— Странно? – спросил маленький человечек. – А как надо? Я же объяснил тебе, что нет таких вещей, как машина времени. Она не должна быть, это настоящий парадокс. Время – это застывшее измерение. И когда я додумался до этого, то это свело меня с ума».
Он смог построить машину времени именно потому, что сошёл с ума, так как не соблюдал больше законов логики. По своему желанию он может оказаться то в своей тюрьме, то в юрский период вместе с Маккейбом, который случайно попал в его вымышленную машину времени.
Шорти задаёт вопрос:
« — Так, значит, этот мир, юр, он … вымышленный или существует на самом деле? Выглядит он реальным и очень похож на настоящий.
— Он реален, но его никогда не было на самом деле. Это так просто. Если материя порождается сознанием, а все ящеры неразумны, то как же может возникнуть их мир, если мы сами его не выдумаем?»
От этих новостей у Маккейба кружится голова и он спрашивает, что, если можно охотиться на динозавра с рогатками, то почему нельзя с мухобойками? Маленький человечек восхищается и на мгновение – пока Шорти не понимает, что он всего лишь ребёнок – готов признать, что у Маккейба тоже есть задатки нелогики мыслящего существа
Вскоре появляется и динозавр. Это существо, похожее на ящерицу, сантиметров пятьдесят в высоту. Маленький человечек стреляет камнем из рогатки ему между глаз, и динозавр падает замертво.
Немного смыслящий в палеонтологии Маккейб опознаёт это существо: «Это струтиолимус! – кричит он – Ей-богу. А что, если сюда придёт кто-нибудь покрупнее. Бронтозавр, например, или тиранозавр рекс?
— Они все и придут. А мы их убьём. Они, конечно, будут невелики, но это всё же лучше, чем стрелять кроликов, не правда ли?»
Затем оба героя на невидимой машине времени возвращаются в 1948 год, где профессор продолжает излагать свои неубедительные соображения о причинах гибели динозавров. Маккейб спрашивает у маленького человечка, что же случилось с большими динозаврами, и получает ответ, что для них потребовались рогатки побольше. Затем студент ощущает толчок и, упав, оказывается уже в своей аудитории в 1943 году.
Что с ним случилось? Всё явственнее студенту казалось, будто это был всего лишь сон. И через пять лет он и думать забыл об этих событиях. Ставший доцентом Маккейб читает студентам лекцию о вымирании динозавра – очевидно, они все умерли от истощения. И вдруг замечает на последнем ряду хорошенькую рыжеволосую студентку.
Потом в аудитории появляется голубой самолётик. А девушка внезапно с криком вскакивает.
«Он строго посмотрел на неё, потому что аудитория уставилась на него во все глаза, этого шанса Маккейб ждал и на него надеялся. «Мисс Уиллис, -произнёс доцент. – Не могли бы Вы покинуть аудиторию?»
Так цепь замкнулась. Это типичная для Фредерика Брауна история – на первый взгляд лёгкая, бессмысленная и безобидная, но стоит только чуть задуматься, как в ней обнаруживаются реализм, логика и здравомыслие.


философ
Ссылка на сообщение 15 августа 2020 г. 17:07  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18 (продолжение)
Человек, преступивший предел
Мы не можем чётко сказать о рассказе «Утрата парадокса», в котором студент отправляется на невидимой машине времени в юрский период поохотиться на динозавров с рогаткой, в чудесном сне, в реальности или в грёзах вместе с безумцем-изобретателем в его уединённом бункере-тюрьме – или всё это вместе взятое! – то, что сумасшедший маленький человечек в открывающемся многомерном и зыбком мире чувствует себя гораздо лучше, чем Шорти Маккейб. У него шире кругозор возможностей мыслить и действовать.
Выходит, безумцу известно нечто, что не дано знать простому смертному двадцатого века? Этот вопрос, который нельзя назвать неуместным, был поставлен в то время, когда заведомо нормальных и рациональных людей вовлекли в безумную глобальную борьбу за власть и влияние.
Следующий шаг на этом пути совершил рассказ Фрица Лейбера «Здравствуй смысл» («Эстаундинг», апр., 1944 г.). Лейбер, всегда считавший себя пацефистом, был из тех авторов «Унноуна», кто ценил Ф.Г. Лавкрафта больше, чем Э.Э. Смита, и был ныне привлечён в ряды пишущих для «Эстаундинга» современных писателей-фантастов.
Рассказ «Здравствуй смысл» следовал примеру Роберта Хайнлайна и показывает странное, но узнаваемое общество будущего, основанное на собственной уникальной истории, предпосылок и системы ценностей. На этот раз решающим фактором, из которого следует всё остальное, что мы видим в данный момент времени, является образование мирового государства, ликвидация всех войн и всеобщая амнистия для инакомыслящих.
В возникшем обществе каждый человек хоть немного сошёл с ума, если судить по меркам двадцатого века. Но человек по имени Каррсбури, который читает литературу прошлого и называет себя «пришельцем из времени, когда все люди были гораздо разумнее», может видеть факты в истинном их свете. Он решает, что, подобно сумасшедшему, который держит себя в руках, пока не добьётся своей цели, а потом впадает в буйство, данное общество позволило всему человечеству сойти с ума со всеми клиническими симптомами, которые он вычитал в старых медицинских книгах.
Каррсбури очевидно, что у всех членов Мирового правительства есть явственные симптомы кататонии, паталогической депрессии и прочих видов умственного расстройств. А на того с кем мы знакомимся ближе всех, на генерального секретаря мира Фи Каррсбури, сморит с жалостью и сочувствием. Этот человек очевидно пуст, слаб и впал в детство.
Каррсбури решает захватить власть над миром и снова вернуть поведение людей в рациональные рамки. Он становится мировым правителем, начинает проводить реформу и восстанавливает некоторые порядки из прошлого. Он вновь вводит восьми часовой рабочий день. Он отменяет пустые и иррациональные законы, наподобие современных причуд строить лестницы и дороги в никуда. Он запрещает чтение сверхстимулирующей литературы. А ещё он запрещает совершать необычные и неприличные поступки с длинным перечнем примеров.
Но все эти меры правитель счёл недостаточными. Чтобы всё снова стало как следует, Каррсбури должен искоренить все отклонения и силой сделать людей здоровыми. Ради этой цели он разрабатывает десятилетний план – «обучения в относительной изоляции сначала немногих, а потом постепенно расширять этот круг, инструктируемые затем сами становятся инструкторами; из людей относительно душевно здоровых осторожно подбирать лидеров».
Сегодня удачный для Каррсбури день, и он поднимается в свою конфиденциальную комнату на сотом – самом верхнем – этаже Центра мирового правительства на встречу с новыми своими сотрудниками. Вместе с ним на лифте поднимается бывший генеральный секретарь Фи.
Фи понимает, как обстоят дела, но не верит, что вся власть в руках у Каррсбури. Вообще он смотрит на вещи иначе, чем представляет себе Каррсбури.
Каррсбури десять лет сидит в своём кабинете, получая информацию и издавая законы. Но это информация не всегда точна и не все законы исполняются.
«Например, Ваш запрет на чтение возбуждающей литературы… да, мы постарались немного успокоить тех людей, с которыми вы сначала имели дело. Каждого били ногами. Но они всё смеялись и смеялись. В последствие же этот закон претерпел некоторые изменения к лучшему – была запрещена вся невозбуждающая литература».
Так же обстоит дело и с запретом на необычные и неприличные импульсы – «он исполняется хорошо, но с небольшой поправкой, «если на самом деле люди этого не хотят». Вы знаете, это было совершенно необходимо».
И подтверждением этому служит разговор Каррсбури с Фи. Фи спрашивает, сколько в этом здании этажей. Каррсбури без труда отвечает на этот лёгкий вопрос:
« — Сто, — быстро ответил он.
— А тогда, — не унимался Фи, — где же мы теперь?»
Действительно, в окошке на лифте появляются странные цифры. Сто двадцать… Сто сорок…
« — Мы как будто вырвались из слоёв сознания в неведомые миры, которые лежат над нами», — заявляет Фи.
А когда лифт останавливается на сто пятидесятом этаже, и герои неожиданно оказываются высоко над видимым зданием – ещё один пример склонности этого общества к нерациональным проектам – Фи добавляет:
« — Вот уже десять лет Вы проводите большую часть своего времени в этом доме. Каждый день Вы ездите на этом лифте. Но Вы и не подозреваете об этих пятидесяти верхних этажах. Вам не кажется, что также могут обстоять дела и с Вашими взглядами на другие аспекты современной общественной жизни?»
Выясняется, что здравый смысл относителен и ничуть не абсолютен. У этого особого общества есть свои особые нормы. И по стандартам этого общества Каррсбури менее нормален и дееспособен, нежели большинство людей. А здравомыслящим он выглядит только по меркам двадцатого столетия.
Тогда почему же такому человеку позволили править миром? Вот как Фи объясняет это Каррсбури:
« — Разве Вы не заметили, Вы интересовали нас? Вы же совершенно уникальны. А, как Вы знаете, главный принцип нашего общества – позволить каждому жить, как он захочет. Поэтому-то Вы и стали во главе всего мира. Вам был дан испытательный срок. В каждом есть что-то хорошее, некоторые Ваши законы пришлись нам по душе, мы чему-то у Вас научились, конечно. Вы не оправдали всех наших надежд, но это, видимо, никому не под силу. К несчастью всему на свете приходит конец».
И Каррсбури приходится уехать. На невидимый 150-й этаж приземляется самолёт и забирает его. В том месте, где Каррсбури будет жить, ему будут предоставлены хорошие условия жизни, нормальные возможности для самовыражения и целая библиотека книг из двадцатого века, которая поможет ему скрасить остаток жизни.
Рассказ здравый смысл» стал достойным ответом на вопрос: является ли образ мысли простого человека неизменным и современным. Он ответил на другой более глобальный вопрос: имеет ли нерациональный склад ума право на существование. После этого рассказа в пользе нелогичного, нерационального мышления не осталось сомнений, и новому образу мысли позволили проявить себя.
Примерно тогда же, когда был опубликован рассказ «Здравый смысл» — весной 1944 г. – подругу Лестера дель Рея перевели из Сент-Луиса в Нью-Йорк сити, а в авиационном заводе, на месте, где работал писатель, поставили автомат. Поэтому дель Рей снова оказался в Нью-Йорке и всерьёз взялся за научную фантастику.
Уже в первом опубликованном после перерыва у Кэмпбелла рассказе «Доброта» («Эстаундинг», окт., 1944 г.) дель Рей, как и Лейбер, сравнивает наш современный образ мысли с образом мысли нового человека. Только в данной истории этот разрыв образовался не из-за изменений в устройстве общества, вере и морали, а стал результатом принципиальных изменений в природе.
Как мы помним, в одной из ранних историй дель Рея «День настанет» рассказывалось о том, как вымерли неандертальцы, не выдержав конкуренции с новыми людьми – кроманьёнцами. В рассказе же «Доброта» речь идёт о последних гомо сапиенс, живущих в море гомо интеллигенс.
До сих пор все виды живых существ, известные науке таксономии, отличались друг от друга по каким-то внешним признакам. В рассказе дель Рея это не так. Отличие между людьми старыми и новыми чисто внутреннее.
«Физически Джек Тори ничем не отличался от Дэнни. Оба мускулистые, улыбчивые и во всём похожие друг на друга Изменение, превратившее человека в супермена было внутренним, оно заставило лучше и быстрее работать мозги, но не вызывало никаких внешних перемен».
Дэнни – просто обыкновенный человек – хороший парень, но совершенно не в состоянии понять новых людей, подобных Торпу. Даже их дети могут превзойти его.
«У гомо интеллигенс свой образ мысли, и он лучше логического, когда человек думает медленно, постепенно, совершая шаг за шагом. Они могут, имея лишь малую толику информации, увидеть всю картину в целом. Если человек, как и большинство животных, действует методом проб и ошибок, то гомо интеллигенс умеют развивать интуицию. Они читают первую страницу огромного старого фолианта, и тут же постигают всю книгу, так как все выдумки автора они с помощью своей интуиции связывают в единое целое и восполняют недостающие звенья. Им не нужно даже напрягаться, они просто видят – и тут же всё понимают. Подобно Ньютону, увидевшему, как падает яблоко, тут же постигшему каким образом планеты вращаются вокруг Солнца и открывшему закон всемирного тяготения, мыслят они , но, в отличие от гомо сапиенс их голова работает так всегда, а не в редкие минуты озарения».
Троп и другие супермены делают всё, что могут, чтобы облегчить положение бедняги Дэнни. Они способствуют тому, чтобы он украл старый человеческий космический корабль и улетел на специально подготовленный для него планетоид. Они считают себя обязанными перед этим последним представителем бывшей господствующей расы.
Рассказ заканчивается словами одного из суперменов: «Я удивлён… что к последнему неандертальцу, который оставался жить на земле, тоже хорошо относились. Найдёт ли та цивилизация, что придёт нам на смену, когда наша раса падёт, что-нибудь лучшее, нежели такую доброту».


философ
Ссылка на сообщение 16 августа 2020 г. 18:18  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18 (продолжение)
Человек, преступивший предел

Среди ведущих произведений позднего Золотого века просматривается тенденция к большей терпимости, к отличному от нашего собственного поведения и образа мысли, чтобы лучше их понять и лучше к ним приладится. Такая тенденция видна в рассказах «Здравый смысл» и «Доброта» и в рассказах Льюиса Пэджетта «Этот мир – мой!» и «Робот- зазнайка».
В прежней концепции речь шла о единственном эволюционном пути, на котором люди не сотрудничают, а конкурируют с остальными существами в борьбе за привилегию – выживание во враждебной всем Вселенной. Или всё, или ничего. Или господство, или смерть. Третьего было не дано.
Но новый целостный взгляд на мир оставлял каждому свою нишу и право быть собой, не представляя угрозы друг для друга. Между существами могут складываться разные взаимоотношения, и война до смерти перестала быть неизбежной.
Впервые эти новые взаимоотношения «живи сам и дай жить другому» были рассмотрены Мюрреем Лейнстером в повести «Первый контакт» («Эстаундинг», май, 1945 г.). В этой повести космический корабль землян, посланный в научную экспедицию к Крабовидной туманности, встречается с – первым для людей – кораблём инопланетной цивилизации.
Обе стороны налаживают контакт. Капитаны не желают начинать войну, но опасаются, что она неизбежна И очевидно, что если дать инопланетному кораблю вернуться домой, то они могут получить значительное преимущество над людьми.
Вот как в повести передана степень этого страха.
«Много раз описывался первый контакт людей с инопланетянами, но никогда положение не было таким безнадёжным. Одинокие земной и инопланетный корабли встретились в туманности, очевидно, достаточно отдалённой от обеих планет. Они могли желать мира, но всё же необходимо было быть всегда готовым к предательскому нападению. Неудача могла привести к гибели человечества, а мирное сотрудничество было чрезвычайно выгодно обеим сторонам. Любая ошибка непоправима, но ошибка часового – фатальна».
В форме научно-фантастической повести поставлена классическая проблема войны и мира. И эта проблема была актуальна. По-прежнему ли люди и инопланетяне будут в духе старомодного века Техники видеть в друг друге лишь врагов–соперников, или они сумеют терпимо относиться с ними в стиле современного Атомного века.
«Первый контакт» — это повесть о переходе от первых взаимоотношений ко вторым. Решение задачи о двух кораблях, которые не хотят воевать, но бояться друг друга, обнаруживается, когда каждая из сторон начинает верить в мирные намерения другой стороны.
Оба корабля делают всё, чтобы один из них не мог выследить другого. Демонстрируется оружие, уничтожаются карты и документы. Затем люди и инопланетяне меняются своими кораблями, и каждая сторона возвращается домой на чужом корабле.
Это даёт обеим сторонам максимум информации при минимуме риска. Если же обе цивилизации решат встретиться снова, они могут отправиться на нейтральную территорию, в Крабовидную туманность в заранее условленное время.
Неудивительно, что чем больше мы узнаём о чужих, тем менее чужими они нам кажутся. В заключении повести один из членов экипажа корабля-человек – высказывает мнение, что несмотря на огромную физическую разницу обе цивилизации вполне психологически совместимы и докладывает капитану:
« — Среди них есть парень. Я зову его Баком, потому что у него нет произносимого имени как такового, — сказал Томми. – Мы с ним хорошо ладим, и я по праву считаю его своим другом, сэр. Мы были вместе, пока корабли не вернулись домой, и нам не пришлось для этого делать что-то особенное. Я уверен, дайте нам хоть полшанса, и мы и они станем добрыми друзьями. Вы же видите, сэр, мы два часа обменивались грязными шуточками».
Слегка смущённые при виде картины двух различных существ, обменивающихся скабрезными анекдотами, мы понимаем, что к трудностям легче приспособиться, когда они далеко и гораздо сложнее – когда рядом. Первые встречи, первые … и мы уверены, что эти два корабля, заполненные агрессивными противниками могут договориться, а Вселенная достаточно велика, чтобы обеим цивилизациям не нужно было биться не на жизнь, а на смерть. А ведь прежде было всё иначе. Раньше каждый землянин держал в руке любимый кольт 45-го калибра и готов был применить его против всякого, кто встанет на пути человека.
Свой вклад в проблему терпимости к иным существам внёс Ван-Вогт в цикле из трёх опубликованных в «Эстаундинеге» историй: «Убежище» (сент.,1943 г.), «Шторм» (окт., 1943 г.) и «Смешанные» (янв., 1945 г.).
В первой из этих повестей боевой космический корабль с Земли под командованием леди Глорией Лаурр в ходе своей экспедиции к спутнику нашей Галактики Малому Магелланову Облаку находит космическую станцию, на которой живёт единственное человеческое существо. Но когда этого человека допрашивают, сопротивляемость его оказывается в пять раз выше значения, вытекающего из индекса его IQ . Вместо того, чтобы отвечать на вопросы, человек сам их задаёт, а потом в отчаянии бросается на гранд-капитана Лаурр и погибает.
И только после этого выясняется истинная его природа. Он – деллианец, супермен и совершенный робот, один из тех, кого пятнадцать тысяч лет назад изобрёл и создал землянин Джозеф М. Делл ( Под термином «робот» Ван-Вогт понимает не механизмы-автоматы, а искусственно созданных людей, как понимал это слово сам Чапек в своей пьесе «Р.У.Р.» (1921 г.) ). Практически все деллианцы были истреблены обыкновенными людьми.
Но оказывается, они погибли не все. Из второй повести мы узнаём, что делланцы и любые другие роботы из всей Галактики осели в Малом Магеллановом Облаке и основали собственную цивилизацию, в состав которой входят пятьдесят солнц.
Деллианцы сильнее и эластичнее остальных роботов, а так называемые «неделианцы» лучше мыслят. Эти два вида роботов отлично уживаются друг с другом, но существует ещё и третий вид, « смешанные», полученные при совмещении двух других «холодом и давлением». У смешанных два мозга – по одному от каждого из своих прародителей – и они считают себя высшими среди роботов. После неудачной попытки захватить здесь власть, этих роботов заключают в склеп.
Огромные проблемы встают перед всеми существами, но особенно перед землянами, для которых само слово «робот» значит что-то ужасное и которые ненавидя всех роботов. Как докладывает главный психолог корабля – тоже женщина – гранд-капитану Лаурр:
«Ваше превосходительство, у всех нас есть длинная вереница предков, которые в своё время чувствовали несомненное превосходство над теми, у кого была всего лишь иная окраска кожи. Даже такая мелочь, как цвет глаз, в иные эпохи служили средством самоудовлетворения. Мы заплыли в очень глубокие воды, и для нас будет огромным достижением, если мы сумеем выбраться из них».
Повод для успокоения даёт третья повесть, в которой выясняется, что так называемые «роботы-неделианцы» на самом деле являются обыкновенными людьми, которые когда-то давно помогли делианцам бежать и теперь живут с ними без всяких предрассудков. И они сами называют себя этим одиозным словом «робот».
А тот, кто установил этот факт и смог примирить все враждующие стороны – в том числе капитана Петера Малтби – сам больше всех нуждается в разрешении ситуации. Он наследственный лидер смешанных. Ещё ребенком он был взят в плен силами Пятидесяти Солнц, а потом стал военным и ему приходилось многократно доказывать свою лояльность. Он человек твёрдого характера и имеет возможность завоевать руку и сердце гранд-капитана Империи Земли Глории Лаурр. Заботясь о благополучии всех, Малтби не может игнорировать истинных интересов ни одной из группировок.
Однако все эти произведения, опубликованные в малоформатном «Эстаундинге» не отвечали на вопросы, как можно стать другом соперников-инопланетян или считать «роботов», помесь роботов и людей своими братьями. Несколько раз на протяжении 1944 года журнал просил своих читателей воспринять переход человека в свою новую форму не как нечто ужасное и чудовищное, а как событие приемлемое и даже желательное.
Видимо, очень тяжело было воспринять эту идею и самому Джону Кэмпбеллу. Ведь редактор всегда верил в то, что человечество может покорить Вселенную, не меняя своей сути, которую Кэмпбелл всегда отождествлял с внешним обликом.
Чуть раньше в майском за 1942 год номере «Супер сайенс сториз» вышел рассказ «Затонувшая Вселенная», в котором студент-биолог Джеймс Блиш под псевдонимом Артур Мерлин представил читателям уменьшенных людей, адаптировавшихся к жизни среди микроорганизмов в пруду на планете в звёздной системе Тау Кита. Это было из целого цикла произведений Джеймса Блиша о «пантропии», придуманной автором науки о переделке человека и приспосабливании его под условия жизни на любых планетах.
Но ни одна история Блиша о пантропии не увидела свет на страницах «Эстаундинга». Джон Кэмпбелл предпочитал Джека Уильямсона и его «терраформирование» или переделку и подготовку планеты для жизни человечества.
Однако, то ли, чтобы заполнить дыру в журнале, то ли по оплошности редактора в ноябрьском за 1944 год номере «Эстаундинга» вышел рассказ Клиффорда Саймака «Дезертирство» о пантропии. Саймак писал научную фантастику уже больше десяти лет, но лишь с появлением нового расширенного понятия гуманизма для «Эстаундинга» военного времени, его как писателя-фантаста начали там принимать.
В рассказе «Дезертирство» люди осваивают Юпитер, но жить могут там лишь внутри кварцевого купола.
Их контакт с поверхостью планеты ограничен тяжёлыми её условиями – огромным атмосферным давлением, ужасным тяготением и кислыми аммиачными дождями.
Чтобы выйти на поверхность планеты, люди должны изменить свой облик и превратиться в господствующую на планете жизненную форму, так называемых «скакунцов». Но из семи человек, прошедших через машину-преобразователь и ступивших в самое пекло Юпитера, ни один не вернулся назад, в купол. Возникает предположение, что ужасная планета убивает людей.
Глава 18 (продолжение)10


философ
Ссылка на сообщение 17 августа 2020 г. 18:40  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18 (продолжение)
Человек, преступивший предел

Наконец попытать счастья решает руководитель купола Кет Фаулер. Он превращает себя и своего старого пса Тоусера в скакунцов и выходит из купола. Фаулер намерен лишь чуть отойти в сторону и сразу вернуться назад.
Но для человека и собаки, которые могут теперь общаться с помощью «мысленных образов, которые несравненно богаче оттенками, чем любые слова», всё меняется вокруг. Ураганный ветер оборачивается лёгким бризом. Возникают чудесные запахи, а шум аммиачного дождя оказался прекрасной музыкой.
Вот что нам сообщают:
«Он, Фаулер настраивался на то, что в этом чужом мире его на каждом шагу будут подстерегать ужасы, прикидывал, как укрыться от незнаемых опасностей, готовился бороться с отвращением, вызванным непривычной средой.
И вместо всего этого обрёл нечто такое, перед чем блёкнет всё, что когда-либо знал человек. Быстроту движений, совершенство тела. Восторг в душе и удивительно полное восприятие жизни. Более острый ум. И мир красоты, какого не могли вообразить себе величайшие мечтатели Земли». (Перевод Л. Жданова – далее Л.Ж.)
Странно и совершенно иначе начинают мыслить человек и собака в облике скакунов.
«Всё дело в мозге, — продолжал Фаулер. – Он заработал на полную мощность, все до единой клеточки включились. И мы соображаем то, что нам давно бы следовало знать. Может быть, мы дебилы Вселенной. Может, так устроены, что всё нам даётся трудно». (Л. Ж.)
А чуть позже добавляет (и от своего имени и от имени Таусера):
«Мы всё ещё земляне /…/ Мы только-только начинаем прикасаться к тому, что нам предстоит познать, к тому, что было скрыто от нас, пока мы оставались землянами. Потому что наш организм, человеческий организм, несовершенен. Он плохо оснащён для мыслительной работы, свойства, необходимые для того, чтобы достичь подлинного знания, у нас недостаточно развиты. А может быть, у нас их вовсе нет» (Л.Ж.)
Фаулер прекрасно сознаёт, что должен вернуться в купол, но это означает возвращение к прежнему телу, к прежнему состоянию, которое теперь кажется ему убогим, тупым и невежественным. Фаулер помогает ему принять решение.
« — Не могу я возвращаться, — сказал Таусер.
— Они меня снова в пса превратят.
— А меня в человека, — сказал Фаулер». (Л.Ж.)
Другой, даже ещё более вызывающей историей о метаморфозах человеческой психики и ума стал рассказ Честера С. Гейера «Окружающая среда», вышедший в майском за 1944 г. номере «Эстаундинга». Не верится, что в любое другое время Джон Кэмпбелл решился бы напечатать такую историю.
В рассказе «Окружающая среда» космический корабль с Земли прилетает в большой пустой город на планету у далёкой звезды. Два человека с корабля, Йон Гейнор и Уайд Харлан пытаются выяснить, что случилось с группой эмигрантов-христиан, которые сто двадцать лет назад во главе с предком Гейнора основали здесь свою колонию.
Судя по обстановке в городе герои решают, что его построили гуманоиды. Но, как ни странно, жизнь на планете представляют летающие по воздуху существа:
«Это были большие фасеточные кристеаллы. Изнутри они светились ярким светом, а их тени пульсировали и изменялись, показывая, что они живые. Подобно перезвону хрустальных колокольчиков эти кристаллы звенели так чисто, сладко и заунывно, что вызывало боль и наслаждение в ушах».
Двое героев исследуют огромный дом в этом покинутом городе. Все стены в нём покрыты странными письменами, чьё содержание ускользает от людей. Ещё в каждой комнате имеется ниша с драгоценностью, и стоит герою обратить внимание на одну из таких драгоценностей, полуматериализуется нечто, похожее на мебель или на машину: «Приглядевшись, Гейнор заметил призрачные очертания – смутное нагромождение прямых и кривых линий, нечто, а что именно он не мог понять».
Они поднимаются над городом на гравитаторе и обнаруживают космический корабль. Сначала один, а затем — и другие, в том числе «Ковчег» старого Марка Гейнора и его пуритан. И каждый корабль, очевидно, построен различными гуманоидными цивилизациями. И каждый корабль покинут, при чём, совершенно непонятно почему.
Наконец Харлан и Гейнор решают, что этот город чем-то похож на книгу. В комнатах и картинках на стенах имеется определённый порядок и, чтобы в этом разобраться, нужно начать сначала. Тогда они уходят на край города и принимаются последовательно изучать его устройство.
Вначале окружающая среда адаптирована к людям. В первых апартаментах герои находят знакомую мебель, музыку, еду, питьё.
А картинки на стенах показывают, какой должен быть следующий шаг. И двигаясь от комнаты к комнате, от здания к зданию герои находят одну машину за другой и пытаются в них разобраться.
«Машины становились всё больше, всё сложнее, всё хитроумнее. И каждая новая задача увеличивала знания Гейнора и Харлана. А каждая следующая задача была труднее предыдущих, а рисунки не давали уже готового решения и только намекали на него».
Машины достигают огромного размера, а затем начинают уменьшаться и в конце концов просто исчезают из виду. Своим чередом герои проходят и через ту комнату со странными драгоценными камнями, где они уже были раньше. Но теперь путешественники обладают более высоким уровнем знаний, чтобы разобраться. Гейнор пристально смотрит на картинки на стенах и говорит:
«Третья стадия. Дальше пойдут задачи более трудные, Уайд, но и интересные. Мы будем применять наши знания на практике – и станем творцами. Мы будем иметь дело непосредственно с силами всевозможных солдани и вароо. Так как они экстрамерны, контроль будет даваться на шестом уровне с помощью таадрона. Мы должны быть осторожны, любое, даже мельчайшее ослабление соррана может привести к гаррелирующему эффекту»…
Герои дальше идут через город. Заканчивается третья стадия и начинается четвёртая. Они становятся телепатами и развиваются дальше. Гейнор и Харлан не нуждаются более в пище, а питаются непосредственно атомной энергией. Они учатся летать без всяких механизмов. А сами их тела начинают казаться «задержкой в развитии».
Наконец герои проходят последнюю башню в городе и видят его рисунки. С помощью этих последних знаков они превращают себя в кристаллы. Вспыхивая разноцветными огоньками и мелодично звеня, герои поднимаются высоко в небо и присоединяются к другим существам таким же как они.
А город, эта уникальная школа, будет ожидать новых пытливых гуманоидов, готовых пройти по нему в погоне за новыми знаниями.
Оказывается, что в новой Вселенной, основанной на сознании, то, что ты думаешь и чему можешь научиться значит гораздо больше, чем откуда ты родом и как выглядишь. Какими бы не были в начале, все мы можем стать скакунцами или звенящими кристаллами, или принять какую-то ещё более причудливую форму.
Из всех авторов «Эстаундинга» военного времени именно А.Э. Ван-Вогт громче всех заявил, что путь человечества во Вселенной целостного сознания лежит в увеличении его образования.
Ещё в 1940 г. в первом своём романе «Слэн» Ван-Вогт утверждал, что понадобятся эволюционные изменения и целый новый вид человека, чтобы из людей-сегодняшних сделать человечество, мыслящее целостно. Но с такими элементами века техники, проникшими в «Слэн», как элитизм, расизм и геноцид Ван-Вогт никак не мог смириться. В конце концов в каждом издании говорилось, что Вторая Мировая война ведётся ради урегулирования.
После вынужденного перерыва в создании НФ произведений, последовавшим за «Слэном», у Ван-Вогта оказалось достаточно времени хорошенько обдумать вопросы о ментальном и моральном развитии человечества. И, так и не сумев раз и навсегда разрешить эту задачу, он всё же начал считать мутацию не вполне удовлетворительным ответом на свой вопрос и искал новые решения.
Это заметно уже в первой опубликованной им после возвращения истории «Вербовочная станция» В ней Ван-Вогт сталкивает генетического супермена с простой женщиной из двадцатого века, при чём делает супермена и его род угрозой для всего существующего, а женщину – спасительницей человечества.
В этом рассказе Ван-Вогт показывает нам один вид супермена за другим и заявляет, что ни одна из форм человека не может считаться окончательной и завершенной. Но сложившемся окончательно суперменом является аморальный телепат д-р Лелл из Глориуса, цивилизации высокомерных эксплуататоров, готовых уничтожить всю Вселенную, если она откажется плясать под их дудку.
Противопоставлена же ему Норма Матесон, само имя которой свидетельствует, что она обыкновенный человек. Установив ментальный контакт с постчеловечеством из далёкого будущего и будучи им обученой, она пробуждает все скрытые силы своего сознания, собирает их в одну точку и может легко дурачить, манипулировать и разгадывать все ходы несчастного, ничего не подозревающеего супермена д-р Лелла.
Та же переоценка ценностей, когда образование видится выше мутации, присутствует и во втором романе Ван-Вогта «Оружейники», написанном в начале 1943 г., на примере двух героев, Эдуарда Гонша и Роберта Хедрука. Гонши,Не-человек, это не мутант. Но он смог благодаря особому тренингу Оружейных Магазинов развить в себе ощущение целостности. Хедрук же бессмертен, он – уникальное создание природы, но при всех его достоинствах долгожителя и желаниях блага для всего человечества, мышление его явно ограничено.
Вот что об этом думает сам Хедрук, решившийся на решающую встречу с Советом Оружейных Магазинов:
«Несмотря на весь свой опыт, эти супермены из Оружейных Магазинов с их особым тренингом настойчиво настигали его во множестве областей деятельности.
А он не мог даже толком защититься, ибо техника образования, формировавшая их с детства, была бесполезна для него, родившегося и ошибавшегося за многие века до появления на свет этой столь опасной методики».
А если мы не смогли избежать предубеждений, ошибок в ощущении и восприятии, устаревшей и неадекватной информации, ошибочных и неверных выводов, разве можем мы выучиться на суперменов, подобных членам Совета Оружейных Магазинов?
И если природный человек-за-человеком, например, Роберт Хедрук, лишён этого особого образования, разве способен он продемонстрировать все свои лучшие качества.
Быть может, с помощью тренировок ума можно создать общество, более здравомыслящее, приспособленное и могучее, чем то, что получилось благодаря слепой случайности, необученности генетического супермена?
Такие вопросы ставит Ван-Вогт в этом романе. В последствие писатель так размышлял об отношениях между возможностями человека, обществом и образованием.
« — Бог создал человека по своему образу и подобию( то есть совершенным). (Человек чешется)
— Сложный компьютер, даже на живых неронах – человеческих мозгах – способны рассуждать с совершенством.
Раннее воспитание и соответствующие условия тоже чешутся.
— Установлено, что под гипнозом человек вспоминает всё, что он видел, слышал, чувствовал, дотрагивался и пробовал на язык по меньшей мере с самого раннего своего детства.
Также подъём.
Конечно, в Средние века за одну человеческую жизнь он был практически незаметен, потому что тогда господствовала всёусредняющая случайность.
Мы полагаем, что каждый человек может тем или иным образом достичь абсолютной памяти, наивысшего творчества и рассудка, короче говоря, совершенного мышления.
Мы замечаем прекрасные проблески наших потенциальных возможностей. Один человек может писать стихи. Другой умеет рисовать с удивительной точностью. У третьего способности к музыке. А ещё есть люди, которые ткут ковры, мастерят шкатулки, создают огромные архитектурные шедевры, и вообще преуспевают во всех науках, искусствах и ремёслах, какие только есть в мире!
Но время свободного разума, правильно воспитуемого родителями и школой, ещё не наступило».


философ
Ссылка на сообщение 18 августа 2020 г. 19:34  
цитировать   |    [  ] 
Глава 18 (продолжение)
Человек, преступивший предел

В своём третьем романе серии «Мир – Нуль — А» (Эстаундинг», авг.-окт.,1945 г.) Ван-Вогт попытался описать это лучшее время. Он описывает общество будущего, в котором на первом месте стоит воспитание у мужчин и женщин более свободного и лучшего мышления, чем прежде. А противостоит ему бессмертный супермен со второстепенными мозгами, подобный Человеку-Помеси, у которого недостаток самопознания и тренировки ведёт к безнадёжному замешательству и неудачам.
Представленный в романе «Мир –Нуль – А» ментальный тренинг отличается от упоминаемого в прежних произведениях Ван-Вогта удачной ссылкой на современность – на психолингвистическую систему Альфреда Корцибски Общую Семантику.
Альфред Корцибски был пионером учения о целостности в тридцатых годах.
Он родился в 1879 г. в Польше, работал инженером, а потом преподавал физику, математику и иностранные языки а Варшаве. В годы Первой Мировой войны Корцибски был членом Российской военной миссии в Америке. Когда после революции 1917 г. Россия вышла из войны, он начал постоянно проживать в Соединённых Штатах.
В своих трудах Корцибски ставил целью создать более тесную связь между мыслями и поступками человека и реальными фактами окружающего мира. Он хочет сделать мышление человека более гибким и точным.
Центральной работой Корцибски стала вышедшая в 1933 г. книга «Наука и здравый смысл. Введение в неаристотелевскую систему и общую семантику».В этой книге все современные задачи мышления могли прослеживаться из логики Аристотеля с её иначе – или; чёрное – белое; это – и – стало – быть – не – то применительно к миру. Успех в новых науках в двадцатом веке доказали ущербность подобных чересчур простых методик. Пришло время нового, более эффектного, многовариантного, неаристотельского (нуль – А) образа мысли.
Общая семантика стала примером такого образа мысли. В лингвистике семантика отвечает за отношения между символами и объектами, которые они обозначают. Общая семантика расширяет свою задачу до поисков взаимоотношений между ограниченным мышлением простых людей и реального мира, в котором живут эти люди.
Снова и снова Корцибский доказывает, что карта – это ещё не земля. Каждый момент времени отличается от любого другого. И если нужно осмыслить ситуацию, то необходим её полный контекст.
Впервые работы Корцибски использовал в 1940 г. Роберт Хайнлайн в качестве научной основы для своей повести «Если это будет продолжаться» Но лишь через три года Ван-Вогт сумел добыть для себя и прочитать экземпляр «Науки и здравого смысла».
В годы Второй Мировой войны в Канаде решили позаботиться о нежных чувствах своих жителей, запретив все американские журналы научной фантастики. Исключение делалось только для Ван-Вогта, кому «Эстаундинг нужен был для работы и которому журнал присылали прямо из канадского цензурного комитета.
Вот как в течение 1943 г. Ван-Вогт общался с любителем фантастики О.К. Уилсоном. Уилсон работал на канадском радио и часто заходил по работе в цезурный комитет, где увидел журнал научной фантастики, предназначенный для Ван-Вогта. И он спросил не даст ли ему писатель почитать экземпляр «Эстаундинга» и «Унноуна»? Ван-Вогт послал ему журналы, а взамен получил от Уилсона экземпляр «Науки и здравого смысла».
Работа Корцибски была как раз тем, о чём больше всего мечтал Ван-Вогт – системой развития человеческого мышления. Хайнлайн в своей повести использовал идеи Корцибски для показа общества, где так направляют и манипулируют человеческим мышлением, что практически низводят людей до состояния рабов. Ван-Вогт же увидел в общей семантике средство, благодаря которому всё человечество может стать свободным.
Действие в романе Ван-Вогта «Мир – Нуль – А» происходит в 2560 году и каждый человек на Земле получает образование в духе суперобщей семантики в представлении писателя. В итоге возникло равноправное общество. «Каких бы то ни было особых людей в мире нуль – просто не существует. /…/ Люди были людьми, рождённые равными и с помощью простого, всем известного тренинга нуль – А развивали свой разум. Не было ни королей, ни эрцгерцогов, ни суперменов, путешествующих инкогнито.»
Каждый год в определённый месяц люди, которые желают дальше развиваться, со всех концов мира пребывают в столицу, дабы протестироваться великой Машиной Игр. Те, кто их проходит, приобретает дополнительный общественный авторитет. А те немногие, кто доказал, что его разум функционирует совершенно – переводятся на Венеру, где люди живут в мире и гармонии, и им не нужны ни правительство, ни закон.
В романе на эту суперцивилизацию нападают люди из иной галактической цивилизации, очень могущественной, но разумом «неинтегрированные». Но люди нуль – А с Венеры реагируют на эту угрозу с такой ясностью рассудка, упорством в своих целях и бескомпромиссным сопротивлением, что галактический наблюдатель вскоре замечает руководителю вторжения: «Вам не кажется, что нуль – А непобедимы?»
В этом обществе, где нет места путешествующим инкогнито суперменам, природный ван-вогтовский супермен Гилберт Госсейн выглядит не слишком эффектно.
В начале романа Госсейн прибывает в столицу из маленького городка в Калифорнии, дабы провериться на Машине Игр. Но очень скоро выясняется, что всё, что он знает о себе и своём окружении – это ложь и неправда. Все предъявляемые им аргументы не подтверждаются.
Переживая за своего героя, Ван-Вогт замечает: «то же происходит и с каждым из нас. Только мы настолько уверовали в свою ложь, так ограничены в своём мироощущении, что никогда не ставили перед собой таких вопросов».
В поисках себя и своего предназначения Госсейн (чьё имя на слух по-английски звучит как «стань нормальным», как однажды, по словам своего литагента, выразился Ван-Вогт) консультируется с психиатром д-р Кэйром. Доктор проверяет его «сверхмозг» и сообщает в ужасе:
«Очевидно, Гроссейн, что ваш головной мозг отличен от обычного. Он гораздо компактнее. Количество нейронов примерно в три раза больше. С таким мозгом вы можете манипулировать атомами и электронами в микромире, а в макромире нет ни одного объекта со столь развитыми мозгами».
Но когда Госсейн спрашивает, для чего нужны такие мозги, д-р Кэйр ничего не может ему ответить. Он сравнивает случай Госсейна со случаем мальчика Джорджа, который с двух до одиннадцати лет рос среди диких собак. Попав обратно к людям, Джордж так и не научился ходить, говорить и вообще нормально жить среди людей.
«Он умер в двадцать три года, так и оставшись животным, грубой пародией на человека. Посмертное вскрытие показало, что его мозг не был достаточно развит, но всё же был довольно велик, чтобы можно было надеяться его задействовать.
То же – или примерно то же – происходит и с Госсейном. При всём своём огромном мозге он оказывается совершенно неразвит.
Лучшее, что может сделать Госсейн, это попытаться вспомнить всё, узнать, кто он на самом деле. И действительно, в конце романа выясняется, что он немного-немало, как последний клон бессмертного существа, которое когда-то давно учредил общество нуль – А.
В книжной версии романа 1948 г. указывается, что из-за случайной травмы старший предшественник Госсейна не сумел передать клону свою память. И именно поэтому последний супермен бесцельно скитается по Земле и Венере по его собственным словам «словно неприкаянное дитя».
Этот старший Госсейн, не успевая передать своему молодому клону-последователю свою память, делает то, что он/они могут сделать, это взять малоизвестную систему нуль – А и поставить её во главе общества:
«Это я влелеял нуль – А, который когда-то был крошечным цветком среди зарослей сорняков».
( В очередной редакции романа 1970 г. умирающий супермен добавляет, что его/их бессмертие само по себе ничто по сравнению с здравомыслием людей нуль – А: «Я искал место для поселения и для того, кто будет лучше, чем сейчас, и мне кажется, что Неаристотелев человек был именно таким»…)
Если верить произведениям Ван-Вогта позднего Золотого века, людям предстоит не превращение в господствующую расу, не накопление всё больше и больше пространств, и их судьба не зависит от изменений человеческого тела или от приобретения человечеством новых свойств, подобных телепатии или бессмертия. Для мужчин и женщин сейчас важнее всего научиться по-настоящему овладеть своими ныне скрытыми способностями и стать по- настоящему здравомыслящими и совершенно эффективными существами.
Но мы знаем, что все эти рассматриваемые нами произведения не были типичны для «Эстаундинга» 1943-1945г.г.
Они были каплей в море старомодных историй о научных открытиях, парадоксах с путешествиями по времени, произведений, где ставятся и разрешаются технические проблемы, и даже патриотической НФ о том, как злая судьба карает страны Оси, особенно фашистов и их лидеров.
В то же время не вызывает сомнений, что они же являлись самыми оригинальными и достойными из всех публикаций Кэмпбелла в годы войны – и образцом для подражания писателей на протяжении всего атомного века. Здесь неведомое , подобно змее, что с усилием стаскивает с себя старую кожу, отрекаясь от науки-за- наукой, которая верой и правдой служила ей всю научную эпоху, и явило миру своё новое одеяние – сознание-за-сознанием.
Этот сдвиг в ощущении неведомого, происшедший в этих историях военного времени, по своему значению равнялся переходом от неведомого сверхъестественного к неведомой науки, с описания которого началась наша книга. Мы считаем его знаком наступления новой эпохи в психологическом и социальном развитии Западного мира, столь же отличной от эпохи современной науки, как последняя разниться от эпохи религии сверхъестественного.
Этот переход особенно заметен в творчестве времён Второй Мировой войны любимого ученика Джона Кэмпбелла Айзека Азимова – несмотря на всё азимовское научное образование, весь его вклад в науку и постоянных его заявлений, будто научная фантастика – это фантастика о воображаемой науке и её возможных воздействиях на людей.
Страницы: 123...3233343536...545556    🔍 поиск

Вы здесь: Форумы fantlab.ru > Форум «Другие окололитературные темы» > Тема «Павел Поляков. Жизнь и творчество»

 
  Новое сообщение по теме «Павел Поляков. Жизнь и творчество»
Инструменты   
Сообщение:
 

Внимание! Чтобы общаться на форуме, Вам нужно пройти авторизацию:

   Авторизация

логин:
пароль:
регистрация | забыли пароль?



⇓ ⇑ Наверх