Тема «Любимая поэзия»

Вы здесь: Форумы fantlab.ru > Форум «Другая литература» > Тема «Любимая поэзия»

Любимая поэзия

Страницы: 1 2 3...163 164 165 166 167...245 246 247 🔍 поиск написать сообщение

автор

сообщение

гранд-мастер

5 мая 2007 г. 22:10

цитировать |

Продолжаем одну из самых популярных тем здесь (старая тема).

сообщение модератора
Внимание! Все стихотворения на политическую тематику (независимо от направленности) будут удаляться. За политикой — в ОИ

–––
И когда Александр увидел обширность своих владений, он заплакал, ибо не осталось земель, которые можно покорять..

миротворец

6 февраля 2019 г. 12:49

цитировать | [ ]

Н.Ю. Ванханен

***
Что так привязчиво
из мира сущего?
Рука просящего,
рука дающего.

Для срама пущего,
для блага вящего -
рука дающего,
рука просящего.

И как ни тки,
ни хлопочи, чтоб поняли,
есть две руки -
вверх или вниз
ладонями.

А между — то,
что как ни пей,
всё непито -
из сини, золота, ветвей,
и трепета.

–––
"Что смерть — умрём мы все. Вот если б не было разлуки!"

миротворец

7 февраля 2019 г. 11:22

цитировать | [ ]

Ф. Пессоа

ПОСЛЕДНЯЯ КАРАВЕЛЛА

Священной волей Дона Себастьяна
Взвивая над простором океана
Имперский флаг
И не внимая пению и пеням,
Навстречу дымке и навстречу теням
Ты шла во мрак.

И не вернулась. У какого порта
Лежишь ты ныне, тиною затерта,
В какой стране?
Уже давно Грядущее не с нами,
Его же отблеск сумрачными снами
Летит ко мне.

Чем горше доля славы нашей прежней,
Тем в сердце и мятежней, и безбрежней
Моя мечта.

В ее морях, вне времени и меры,
Но силою неистребимой веры
Плывут суда.

Когда, не знаю; знаю, что когда-то,
Случайно глядя в сторону заката,
Увижу, как
Ты выплыла из пены точно та же,
И та же дымка вьется в такелаже,
И бьется — флаг.

(перевод Г. Зельдовича)

–––
"Что смерть — умрём мы все. Вот если б не было разлуки!"

активист

16 февраля 2019 г. 10:10

цитировать | [ ]

Твой Новый год по тёмно-синей
волне средь моря городского
плывёт в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнётся снова,
как будто будут свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнётся вправо,
качнувшись влево.

Из Рождественского романса И. Бродского, 28.12.1961

магистр

17 февраля 2019 г. 03:13

цитировать | [ ]

Ольга Седакова. Элегия, переходящая в реквием...

Tuba mirum spargens sonum...

1

Подлец ворует хлопок. На неделе
постановили, что тискам и дрели
пора учить грядущее страны,
то есть детей. Мы не хотим войны.
Так не хотим, что задрожат поджилки
кой у кого.
А те под шум глушилки
безумство храбрых славят: кто на шаре,
кто по волнам бежит, кто переполз
по проволоке с током, по клоаке -
один как перст, с младенцем на горбе -
безвестные герои покидают
отечества таинственные, где

подлец ворует хлопок. Караваны,
вагоны, эшелоны... Белый шум...
Мы по уши в бесчисленном сырце.
Есть мусульманский рай или нирвана
в обильном хлопке; где-нибудь в конце
есть будущее счастье миллиардов:
последний враг на шаре улетит -
и тишина, как в окнах Леонардо,
куда позирующий не глядит.

2

Но ты, поэт! классическая туба
не даст соврать; неслышимо, но грубо
военный горн, неодолимый горн
велит через заставы карантина:
подъем, вставать!
Я, как Бертран де Борн,
хочу оплакать гибель властелина,
и даже двух.

Мне провансальский дух
внушает дерзость. Или наш сосед
не стоит плача, как Плантагенет?

От финских скал до пакистанских гор,
от некогда японских островов
и до планин, когда-то польских; дале -
от недр земных, в которых ни луча,
праматерь нефть, кормилица концернов,
до высоты, где спутник, щебеча,
летит в капкан космической каверны -
Пора рыдать. И если не о нем,
нам есть о чем.

3

Но сердце странно. Ничего другого
я не могу сказать. Какое слово
изобразит его прискорбный рай? -
что ни решай, чего ни замышляй,
а настигает состраданья мгла,
как бабочку сачок, потом игла,
На острие чьего-либо крушенья
и выставят его на обозренье.
Я знаю неизвестно от кого,
что нет злорадства в глубине его -
там к существу выходит существо,
поднявшееся с горном состраданья
в свой полный рост надгробного рыданья.
Вот с государственного катафалка,
засыпана казенными слезами'
(давно бы так!) — закрытыми глазами
куда глядит измученная плоть,
в путь шедше скорбный?... Вот Твой раб,
Господь,
перед Тобой. Уже не перед нами.

Смерть — Госпожа! чего ты не коснешься,
все обретает странную надежду -
жить наконец, иначе и вполне.
То дух, не приготовленный к ответу,
с последним светом повернувшись к свету,
вполне один по траурной волне
плывет. Куда ж нам плыть...

4

Прискорбный мир! волшебная красильня,
торгующая красками надежды.
Иль пестрые, как Герион, одежды
мгновенно выбелит гидроперит
немногих слов: «Се, гибель предстоит...»
Нет, этого не видывать живым.
Оплачем то, что мы хороним с ним-

К святым своим, убитым, как собаки,
зарытым так, чтоб больше не найти,
безропотно, как звезды в зодиаке,
пойдем и мы по общему пути,
как этот. Без суда и без могилы
от кесаревича до батрака
убитые как это нужно было,
давно они глядят издалека.

- Так нужно было, — изучали мы. -
для быстрого преодоленья тьмы. -
Так нужно было. То, что нужно будет
пускай теперь кто хочет, тот рассудит.

Ты, молодость, прощай. Тебя упырь
сосал, сосал и высосал. Ты, совесть,
тебя едва ли чудо исцелит -
да, впрочем, если где-нибудь болит,
уже не здесь. Чего не уберечь,
о том не плачут. Ты, родная речь,
наверно, краше он в своем гробу,
чем ты теперь. О тех, кто на судьбу
махнул — и получил свое,

О тех,
кто не махнул, но в общее болото
с опрятным отвращением входил,
из-под полы болтая анекдоты.
Тех, кто допился. Кто не очень пил,
но хлопок воровал и тем умножил
народное богатство. Кто не дожил -
но более того, кто пережил!

5

Уж мы-то знаем: власть пуста, как бочка
с пробитым дном. Чего туда не лей,
не сыпь, не суй — не сделаешь полней
ни на вершок. Хоть полстраны — в мешок
да в воду, хоть грудных поставь к болванке,
хоть полпланеты обойди на танке -
покоя нет. Не снится ей покой.
А снится то, что будет под рукой,
что быть должно. Иначе кто тут правит?
Кто посреди земли себя поставит,
тот пожелает, чтоб земли осталось
не более, чем под его пятой.
Власть движется, воздушный столп витой,
от стен окоченевшего кремля
в загробное молчание провинций,
к окраинам, умершим начеку,
и дальше, к моджахедскому полку -
и вспять, как отраженная волна.

6

Какая мышеловка. О, страна -
какая мышеловка. Гамлет, Гамлет,
из рода в род, наследнику в наследство,
как перстень — рок, ты камень в этом перстне,
пока идет ужаленная пьеса,
ты, пленный дух, изнемогая в ней,
взгляни сюда: здесь, кажется, страшней.

Здесь, кажется, что притча — Эльсинор,
а мы пришли глядеть истолкованье
стократное. Мне с некоторых пор
сверх меры мерзостно претерпеванье,
сверх меры тошно. Ото всех сторон
крадется дрянь, шурша своим ковром,
и мелким, стратегическим пунктиром
отстукивает в космос: tuba ... mirum ...

Моей ученой юности друзья,
любезный Розенкранц и Гильденстерн,
я знаю, вы ребята деловые,
вы скажете, чего не знаю я.
Должно быть, так:
найти себе чердак
да поминать, что это не впервые,
бывало хуже. Частному лицу
космические спазмы не к лицу.
А кто, мой принц, об этом помышляет,
тому гордыня печень разрушает
и теребит мозги. Но кто смирен -
живет, не вымогая перемен,

а трудится и собирает плод
своих трудов. Империя падет,
палач ли вознесется высоко -
а кошка долакает молоко
и муравей достроит свой каркас.
Мир, как бывало, держится на нас.
А соль земли, какую в ссоре с миром
вы ищите — есть та же Tuba, mirum...
- Так, Розенкранц, есть та же ruba, mirum,
есть тот же Призрак, оскорбленный миром,
и тот же мир.

7

Прощай, тебя забудут — и скорей,
чем нас, убогих: будущая власть
глотает предыдущую, давясь, -
портреты, афоризмы, ордена...
Sic transit gloria. Дальше — тишина,
как сказано.
Не пугало, не шут
уже, не месмерическая кукла,
теперь ты — дух, и видишь все как дух.
В ужасном восстановленном величье
и в океане тихих, мощных сил
теперь молись, властитель, за народ...

8

Мне кажется порой, что я стою
у океана.
- Бедный заклинатель,
ты вызывал нас? так теперь гляди,
что будет дальше...
- Чур, не я, не я!
Уволь меня. Пусть кто-нибудь другой.
Я не желаю знать, какой тоской
волнуется невиданное море.
«Внизу» — здесь это значит «впереди».
Я ненавижу приближенье горя!

О, взять бы все — и всем и по всему
или сосной, макнув ее в Везувий,
по небесам, как кто-то говорил, -
писать, писать единственное слово,
писать, рыдая, слово: ПОМОГИ!
огромное, чтоб ангелы глядели,
чтоб мученики видели его,
убитые по нашему согласью,
чтобы Господь поверил — ничего
не остается в ненавистном сердце,
в пустом уме, на скаредной земле -
мы ничего не можем. Помоги!

1984-85.

¹ Tuba mirum spargens sonum – Труба, чудный сея звук (лат.). Первая строка строфы латинского Реквиема:
Tuba mirum spargens sonum
per sepulcra regionum
cogit omnes ante thronum –
Труба, чудный сея звук Над могилами разных стран, Гонит всех к престолу (Бога Судии).

² tuba… mirum…– труба… чудный… (лат.)

³ Sic transit gloria. – Так преходит слава (лат.). Полная фраза: Sic transit gloria mundi – так преходит слава мира сего.

–––
Каждый день в своей точёной ванне умирает раненый Марат.
С каждым днём верней и постоянней Жанны Д Арк поднятый к небу взгляд.

миротворец

18 февраля 2019 г. 17:00

цитировать | [ ]

Марина Гершенович

СТАРАЯ ТЕМА

Промолчи, если нечего больше сказать,
если незачем узел на память вязать.

За тебя мне деревья ответят грядущей весной,
был бы ветер, а ветер едва поспевает за мной.

Это прежде, когда всё казалось чужим и большим
в этом мире, не думали мы, что грешим.

А теперь ты не знаешь, как надо со мной поступить.
Ты ведь тянешь на дно, а меня еще рано топить.

Я еще пригожусь, не тебе, так ему или ей,
если выплыву где-нибудь, точно не в жизни твоей.

Для меня не останется места: по всей широте
будут новые люди на лодочках, эти и те,

бороздить океан, что зовешь ты пространством своим.
Поднимаю стакан я за тех, кто присытится им.

Для меня океан твой, любимый, когда я одна, -
капля влаги в стакане, что я осушила до дна.

В этом малом остатке нет жизни и гибели нет,
хоть на добрую треть из воды состоит белый свет.

Я воды не боюсь...
Так сказала когда-то Муму
перед тем, как исчезнуть, глухому дружку своему.

–––
"Что смерть — умрём мы все. Вот если б не было разлуки!"

магистр

18 февраля 2019 г. 18:00

цитировать | [ ]

Автор: Черт его знает ... в сети пишут,что это отрывок из поэмы "Тифон" Альфреда Теннисона . Но прочитав эту поэму, я ничего такого там не нашел. >:-|

Если кто знает подскажите плиз
В фильме Тень вампира (2000) граф Орлок читает эти стих

"Часов, неумолимых, быстрый бег,
Сон долгих лет, мою согнули спину.
И хоть, не обратили в прах, обломок ветхий.
Я пред юностью, бессмертный.
Я вечный старец с тщетною мечтой...!
Всё, чем я был, ушло..."

–––
Поститься — большая ошибка. Особенно на пустой желудок

магистр

19 февраля 2019 г. 05:35

цитировать | [ ]

Константин Батюшков. Умирающий Тасс. Элегия

...E come alpestre e rapido torrente,
Come acceso baleno
In notturno sereno,
Come aura o fumo, o come stral repente,
Volan le nostre fame: ed ogni onore
Sembra languido fiore!
Che più spera, o< >che s’attende omai?
Dopo trionfo e palma
Sol quì restano all’alma
Lutto e lamenti; e lagrimosi lai
Che più giova amicizia o giova amore!
Ahi lagrime! ahi dolore!
Torrismondo<,> Trag. di T. Tasso

Какое торжество готовит древний Рим?
Куда текут народа шумны волны?
К чему сих аромат и мирры сладкий дым,
Душистых трав кругом кошницы полны?
До Капитолия от Тибровых валов,
Над стогнами всемирныя столицы,
К чему раскинуты средь лавров и цветов
Бесценные ковры и багряницы?
К чему сей шум? к чему тимпанов звук и гром?
Веселья он, или победы вестник?
Почто с Хоругвией течет в молитвы дом
Под митрою Апостолов Наместник?
Кому в руке его сей зыблется венец,
Бесценный дар признательного Рима;
Кому триумф? Тебе, божественный певец!
Тебе сей дар... певец Ерусалима!
И шум веселия достиг до кельи той,
Где борется с кончиною Торквато:
Где над божественной страдальца головой
Дух смерти носится крылатой.
Ни слезы дружества, ни иноков мольбы,
Ни почестей, столь поздние награды,
Ничто не укротит железныя судьбы,
Незнающей к великому пощады.
Полуразрушенный, он видит грозный час,
С веселием его благословляет,
И, лебедь сладостный, еще в последний раз
Он с жизнию прощаясь, восклицает:

«Друзья, о! дайте мне взглянуть на пышный Рим,
Где ждет певца безвременно кладбище.
Да встречу взорами холмы твои и дым,
О древнее Квиритов пепелище!
Земля священная Героев и чудес!
Развалины и прах красноречивый!
Лазурь и пурпуры безоблачных небес,
Вы, тополы, вы, древние оливы,
И ты, о вечный Тибр, поитель всех племен,
Засеянный костьми граждан вселенной:
Вас, вас приветствует из сих унылых стен
Безвременной кончине обреченной!

Свершилось! Я стою над бездной роковой
И не вступлю при плесках в Капитолий;
И лавры славные над дряхлой головой
Не усладят певца свирепой доли.
От самой юности игралище людей,
Младенцем был уже изгнанник;
Под небом сладостным Италии моей
Скитаяся, как бедный странник,
Каких не испытал превратностей судеб?
Где мой челнок волнами не носился?
Где успокоился? где мой насущный хлеб
Слезами скорби не кропился?
Сорренто! колыбель моих нещастных дней,
Где я в ночи, как трепетный Асканий,
Отторжен был судьбой от матери моей,
От сладостных объятий и лобзаний:
Ты помнишь сколько слез младенцем пролил я!
Увы! с тех пор добыча злой судьбины,
Все горести узнал, всю бедность бытия.
Фортуною изрытые пучины
Разверзлись подо мной и гром не умолкал!
Из веси в весь, из стран в страну гонимый
Я тщетно на земли пристанища искал:
Повсюду перст ее неотразимый!
Повсюду молнии карающей певца!
Ни в хижине оратая простова,
Ни под защитою Альфонсова дворца,
Ни в тишине безвестнейшего крова,
Ни в дебрях, ни в горах, не спас главы моей
Бесславием и славой удрученной,
Главы изгнанника, от колыбельных дней
Карающей богине обреченной...

Друзья! но что мою стесняет страшно грудь?
Что сердце так и ноет и трепещет?
Откуда я? какой прошел ужасный путь,
И что за мной еще во мраке блещет?
Феррара... Фурии... и зависти змия!...
Куда? куда, убийцы дарованья!
Я в пристани. Здесь Рим. Здесь братья и семья!
Вот слезы их и сладки лобызанья...
И в Капитолие — Виргилиев венец!
Так, я свершил назначенное Фебом.
От первой юности его усердный жрец,
Под молнией, под разъяренным небом,
Я пел величие и славу прежних дней,
И в узах я душой не изменился.
Муз сладостный восторг не гас в душе моей,
И Гений мой в страданьях укрепился.
Он жил в стране чудес, у стен твоих, Сион,
На берегах цветущих Иордана;
Он вопрошал тебя, мутящийся Кедрон,
Вас, мирные убежища Ливана!
Пред ним воскресли вы, о герои древних дней,
В величии и в блеске грозной славы:
Он зрел тебя, Готфред, Владыко, вождь Царей,
Под свистом стрел, спокойный, величавый;
Тебя, младый Ринальд, кипящий как Ахилл,
В любви, в войне щастливый победитель:
Он зрел, как ты летал по трупам вражьих сил
Как огнь, как смерть, как ангел-истребитель...
И Тартар низложен сияющим крестом!
О, доблести неслыханной примеры!
О наших праотцев давно почивших сном
Триумф святой! победа чистой Веры!
Торквато вас исторг из пропасти времен:
Он пел — и вы не будете забвенны —
Он пел: ему венец бессмертья обречен,
Рукою Муз и славы соплетенный.

Но поздно! Я стою над бездной роковой
     И не вступлю при плесках в Капитолий,
И лавры славные над дряхлой головой
     Не усладят певца свирепой доли!» —

Умолк. Унылый огнь в очах его горел,
     Последний луч таланта пред кончиной;
И умирающий, казалося, хотел
     У Парки взять Триумфа день единой.
Он взором все искал Капитолийских стен,
     С усилием еще приподнимался;
Но мукой страшною кончины изнурен,
     Недвижимый на ложе оставался.
Светило дневное уж к западу текло,
     И в зареве багряном утопало;
Час смерти близился... и мрачное чело
     В последний раз страдальца просияло.
С улыбкой тихою на запад он глядел...
     И оживлен вечернею прохладой,
Десницу к небесам внимающим воздел,
     Как праведник, с надеждой и отрадой.
— «Смотрите, он сказал рыдающим друзьям,
     Как царь светил на западе пылает!
Он, он зовет меня к безоблачным странам,
     Где вечное Светило засияет...
Уж Ангел предо мной, вожатай оных мест;
     Он осенил меня лазурными крилами...
Приближте знак любви, сей таинственный крест...
     Молитеся с надеждой и слезами...
Земное гибнет все... и слава, и венец...
     Искусств и Муз творенья величавы:
Но там все вечное, как вечен сам Творец,
     Податель нам венца небренной славы!
Там все великое чем дух питался мой,
     Чем я дышал от самой колыбели.
О братья! о друзья! не плачте надо мной:
     Ваш друг достиг давно желанной цели.
Отыдет с миром он, и Верой укреплен<,>
     Мучительной кончины не приметит:
Там, там... о щастие!.. средь непорочных жен,
     Средь Ангелов, Елеонора встретит!»

И с именем любви божественный погас;
     Друзья над ним в безмолвии рыдали.
День тихо догарал... и колокола глас
     Разнес кругом по стогнам весть печали.
Погиб Торквато наш! воскликнул с плачем Рим,
     Погиб певец, достойный лучшей доли!...
На утро факелов узрели мрачный дым;
     И трауром покрылся Капитолий.

Авторское послесловие.
к Элегии Умирающий Тасс
Не одна История, но Живопись и Поэзия неоднократно изображали бедствия Тасса. Жизнь его конечно известна любителям Словесности: мы напомним только о тех обстоятельствах, которые подали мысль к этой элегии.

Т. Тасс приписал свой Иерусалим Альфонсу, Герцогу Феррарскому: (o magnanimo Alfonso!..); и великодушный Покровитель, без вины, без суда, заключил его в больницу С. Анны, т. е. в дом сумасшедших. Там его видел Монтань, путешествовавший по Италии в 1580 году. Странное свидание в таком месте первого Мудреца времен новейших с величайшим Стихотворцем!.. Но вот что Монтань пишет в Опытах: «Я смотрел на Тасса еще с большею досадою, нежели сожалением; он пережил себя; не узнавал ни себя, ни творений своих. Они без его ведома, но при нем, но почти в глазах его, напечатаны неисправно, безобразно.» — Тасс, к дополнению нещастия, не был совершенно сумасшедший, и, в ясные минуты разсудка, чувствовал всю горесть своего положения. Воображение<,> главная пружина его таланта и злополучий, нигде ему не изменяло. И в узах он сочинял безпрестанно. Наконец, по усильным просбам всей Италии, почти всей просвещеной Европы, Тасс был освобожден. (Заключение его продолжалось семь лет, два месяца и несколько дней). Но он не долго наслаждался свободою. Мрачные воспоминания, нищета, вечная зависимость от людей жестоких, измена друзей, несправедливость критиков; одним словом, все горести, все бедствия, каким только может быть обременен человек, разрушили его крепкое сложение, и привели по терниям к ранней могиле. Фортуна, коварная до конца, приготовляя последний решительный удар, осыпала цветами свою жертву. Папа Климент VIII, убежденный просбами Кардинала Цинтио, племянника своего, убежденный общенародным голосом всей Италии, назначил ему Триумф в Капитолие; «Я вам предлагаю венок лавровый, сказал ему Папа, не он прославит вас, но вы его!» Со времен Петрарка (во всех отношениях щастливейшего Стихотворца Италии), Рим не видал подобного торжества. Жители его, жители окрестных городов, желали присутствовать при венчании Тасса. Дождливое осеннее время и слабость здоровья Стихотворца заставили отложить торжество до будущей весны. В Апреле все было готово, но болезнь усилилась. Тасс велел перенести себя в монастырь С. Онуфрия; и там — окруженный друзьями, и братией мирной обители, на одре мучения, ожидал кончины. К нещастию, вернейший его приятель<,> Костантини, не был при нем, и умирающий написал к нему сии строки, в которых, как в зеркале, видна вся душа Певца Iерусалима: «Что скажет мой Костантини, когда узнает о кончине своего милого Торквато? Не замедлит дойти к нему эта весть. Я чувствую приближение смерти. Никакое лекарство не излечит моей новой болезни. Она совокупилась с другими недугами, и, как быстрый поток<,> увлекает меня.... Поздно теперь жаловаться на фортуну, всегда враждебную, (не хочу упоминать о неблагодарности людей!) Фортуна торжествует! Нищим я доведен ею до гроба, в то время, как надеялся, что слава, приобретенная <sic!> на перекор врагам моим, не будет для меня совершенно безполезною. Я велел перенести себя в монастырь С. Онуфрия, не потому единственно, что врачи одобряют его воздух, <н>о для того, чтобы на сем возвышенном ме<с>те, в беседе Святых отшельников на чать мои беседы с Небом. Молись Богу за меня, милый друг, и будь уверен, что я любя и уважая тебя в сей жизни, и в будущей — которая есть настоящая — не премину все совершить, чего требует истинная, чистая любовь к ближнему. Поручаю тебя благости небесной, и себя поручаю. Прости! — Рим. — С. Онуфрий.» — Тасс умер 10 Апреля на пятьдесят первом году, исполнив долг Христианский с истинным благочестием.

Весь Рим оплакивал его. Кардинал Цинтио был неутешен, и желал великолепием похорон вознаградить утрату Триумфа. По его приказанию — говорит Жингене, в Истории Литтературы Италианской, — <т>ело Тассово было облечено в Римскую тогу, увенчано лаврами и выставлено всенародно. Двор, оба дома Кардиналов Альдобрандини, и народ многочисленный провожали его по улицам Рима. Толпились, чтобы взглянуть еще раз на того, которого Гений прославил свое столетие, прославил Италию, и который столь дорого купил поздния, печальные почести!...

Кардинал Цинтио (или Чинцио) объявил Риму, что воздвигнет Поэту великолепную гробницу. Два Оратора приготовили надгробные речи, одну Латинскую, другую Италиянскую. Молодые Стихотворцы сочиняли стихи и надписи для сего памятника.     Но горесть Кардинала была непродолжительна, и памятник не был воздвигнут. В обители С. Онуфрия, смиренная братия показывают <sic!> и поныне путешественнику простый камень с этой надписью: Torquati Tassi ossa hic jacent. Она красноречива.

Да не оскорбится тень великого Стихотворца, что сын угрюмого севера, обязанный Иерусалиму лучшими, сладостными минутами в жизни, осмелился принесть скудную горсть цветов в ея воспоминание!

магистр

19 февраля 2019 г. 05:36

цитировать | [ ]

Именно к этому большому тексту отсылает знаменитое короткое стихотворение Осипа Мандельштама "Батюшков".

Словно гуляка с волшебною тростью,
Батюшков нежный со мною живёт.
Он тополями шагает в замостье,
Нюхает розу и Дафну поёт.

Ни на минуту не веря в разлуку,
Кажется, я поклонился ему:
В светлой перчатке холодную руку
Я с лихорадочной завистью жму.

Он усмехнулся. Я молвил: спасибо.
И не нашёл от смущения слов:
Ни у кого — этих звуков изгибы...
И никогда — этот говор валов...

Наше мученье и наше богатство,
Косноязычный, с собой он принёс
Шум стихотворства, и колокол братства,
И гармонический проливень слёз.

И отвечал мне оплакавший Тасса:
Я к величаньям ещё не привык;
Только стихов виноградное мясо
Мне освежило случайно язык...

Что ж! Поднимай удивлённые брови,
Ты, горожанин и друг горожан,
Вечные сны, как образчики крови,
Переливай из стакана в стакан...

18 июня 1932.

магистр

23 февраля 2019 г. 14:48

цитировать | [ ]

Здравствуй, Муза! Хочешь финик?
Или рюмку марсалы?
Я сегодня именинник...
Что глядишь во все углы?

Не сердись: давай ладошку,
Я к глазам ее прижму...
Современную окрошку,
Как и ты, я не пойму.

Одуванчик бесполезный,
Факел нежной красоты!
Грохот дьявола над бездной
Надоел до тошноты...

Подари мне час беспечный!
Будет время — все уснем.
Пусть волною бытротечной
Хлещет в сердце день за днем.

Перед меркнущим камином
Лирой вмиг спугнем тоску!
Хочешь хлеба с маргарином?
Хочешь рюмку коньяку?

И улыбка молодая
Загорелась мне в ответ:
"Голова твоя седая,
А глазам — шестнадцать лет!"
Саша Черный

–––
Вскую шаташася языцы, и людие поучишася тщетным?

активист

23 февраля 2019 г. 20:56

цитировать | [ ]

Уильям Батлер Йейтс

КОЛЕСО
Зимою жаждем мы весны,
И лета ждём весною ранней.
Когда сады плодов полны —
Опять зима всего желанней.
Придёт зима, но в тот же час
Возжаждем мы весенней воли,
Не зная, что в крови у нас
Тоска по смерти, и не боле.
13 сентября 1921 г.

Перевод Е. Витковского

миротворец

1 марта 2019 г. 12:28

цитировать | [ ]

С первым весенним днём, и — со Всемирным днём кошек!

Лана Яснова

Поэзия, или бездомная кошка

А может, поэзия – вправду – бездомная кошка?..
Бредёт замарашкой по колкому снегу дорог,
Как будто сиротство – игра, не всерьёз, понарошку,
И тянется к свету, чтоб только дотронуться – мог

Своей налитОй, но ко всем равнодушной ладонью,
И всё же – по шерсти, и как-то теплее в груди,
И если прошла через зиму и полночь воронью,
То, кажется, жизнь удалась, и ещё – впереди.

Её не пугают ни крик, ни глухая безлюдность
В туманных развилках надорванных, сбивчивых строк.
Наверно, всем кошкам от Бога дана неподсудность –
С открытою датой, на неустановленный срок.

И пусть не случилось заласканно льнуть к изголовью,
И день выпадал ей то снежен, то облачно-сир,
Но, может, одною бездомной кошачьей любовью
Спасётся когда-то суровый и сумрачный мир…

И длится дорога, и нет ни конца, ни начала,
Читая по строчкам – по синим неровным следам –
О том, как жила, как звучала, кричала, молчала
И как привыкала к кошачьим своим холодам.

Поэзия – кошка, смешная, больная ненужность, –
Не ищет крыльца, потому что не верит рукам…
А линия неба – всего лишь земная окружность,
Чтоб выйти из круга и кошкой уйти к облакам.

–––
"Что смерть — умрём мы все. Вот если б не было разлуки!"

магистр

2 марта 2019 г. 23:36

цитировать | [ ]

Борис Пастернак. На ранних поездах

Я под Москвою эту зиму,
Но в стужу, снег и буревал
Всегда, когда необходимо,
По делу в городе бывал.

Я выходил в такое время,
Когда на улице ни зги,
И рассыпал лесною темью
Свои скрипучие шаги.

Навстречу мне на переезде
Вставали ветлы пустыря.
Надмирно высились созвездья
В холодной яме января.

Обыкновенно у задворок
Меня старался перегнать
Почтовый или номер сорок,
А я шёл на шесть двадцать пять.

Вдруг света хитрые морщины
Сбирались щупальцами в круг.
Прожектор нёсся всей махиной
На оглушённый виадук.

В горячей духоте вагона
Я отдавался целиком
Порыву слабости врождённой
И всосанному с молоком.

Сквозь прошлого перипетии
И годы войн и нищеты
Я молча узнавал России
Неповторимые черты.

Превозмогая обожанье,
Я наблюдал, боготворя.
Здесь были бабы, слобожане,
Учащиеся, слесаря.

В них не было следов холопства,
Которые кладет нужда,
И новости и неудобства
Они несли как господа.

Рассевшись кучей, как в повозке,
Во всем разнообразьи поз,
Читали дети и подростки,
Как заведённые, взасос.

Москва встречала нас во мраке,
Переходившем в серебро,
И, покидая свет двоякий,
Мы выходили из метро.

Потомство тискалось к перилам
И обдавало на ходу
Черёмуховым свежим мылом
И пряниками на меду.

1941-г. март

активист

6 марта 2019 г. 21:27

цитировать | [ ]

Я не была здесь лет семьсот,
Но ничего не изменилось…
Все так же льется Божья милость
С непререкаемых высот,

Все те же хоры звезд и вод,
Все так же своды неба черны,
И так же ветер носит зерна,
И ту же песню мать поет.

Он прочен, мой азийский дом,
И беспокоиться не надо…
Еще приду. Цвети, ограда,
Будь полон, чистый водоем.

Анна Ахматова, 5 мая 1944

магистр

8 марта 2019 г. 01:34

цитировать | [ ]

Положи этот камень на место,
В золотистую воду,
В ил, дремучий и вязкий, как тесто -
Отпусти на свободу!
Отпусти этот камень на волю,
Пусть живет как захочет,
Пусть плывет он по синему морю,
Ночью в бурю грохочет.

Если выбросит вал шестикратный
Этот камень на сушу, -
Положи этот камень обратно
И спаси его душу,
Положи за волнистым порогом
Среди рыб с плавниками.
Будешь богом, светящимся богом,
Хоть для этого камня.

Юнна Мориц

активист

8 марта 2019 г. 11:38

цитировать | [ ]

Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что́ я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.

Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы
И я слышу, как сердце цветет.

И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной... я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.

А. Фет, 2 сентября 1885

магистр

8 марта 2019 г. 21:27

цитировать | [ ]

Мой гений

О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью твоей
Меня в стране пленяешь дальной.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милый, незабвенный,
Повсюду странствует со мной.
Хранитель гений мой — любовью
В утеху дан разлуке он;
Засну ль?- приникнет к изголовью
И усладит печальный сон.

Константин Батюшков 1815

–––

новичок

17 марта 2019 г. 18:06

цитировать | [ ]

Волшебный корабль бороздит океаны
Волшебный корабль бороздит океаны,
И ветры качают его на волнах.
Он видел далекие дивные страны,
И солнце играло в его парусах.
Не тронут штурвал капитанской рукою,
И в камбузе кок не готовит обед,
Каюты пусты, и в зловещем покое
Последняя мышь догрызает билет.
Так есть, а когда-то в прошедшие годы
Был полон людей великан- галион,
Теперь рассекает он темные воды,
Один, словно призрак, в тумане густом.
Что было! Что было! Великая буря,
Укутала судно своей пеленой.
Могучая сила ломала, бушуя,
Терзала фок-мачту, играла с фалой.
А ночь разжигала на небе зарницу,
И в вспышках холодных чуть бледные лица,
Метались по палубе, словно в огне.
Казалось, Нептун восседал на корме.
К утру успокоилось. Ветер утихся.
Лишь чаек над морем крик разносился,
Ни слова людского, ни вздоха, ни крика,
Нет раненых, трупов, все тихо, все тихо…
Маргарита Чиж

активист

20 марта 2019 г. 20:36

цитировать | [ ]

Другим надо славы, серебряных ложечек,
Другим стоит много слез,—
А мне бы только любви немножечко,
Да десятка два папирос.

А мне бы только любви вот столечко,
Без истерик, без клятв, без тревог,
Чтоб мог как-то просто какую-то Олечку
Обсосать с головы до ног.

Вадим Шершеневич, октябрь 1918 г.

магистр

24 марта 2019 г. 16:40

цитировать | [ ]

ГАБДУЛЛА ТУКАЙ

К ПТИЦАМ

Я не трону вас, меня не пугайтесь, пичуги.
Я лишь пение ваше послушать хочу на досуге.

Всё, что Бог вам внушил, распевайте при мне без тревоги,
Не ношу я ружья, не расставил силков на дороге.

Пойте смело, спокойно, не трону я вас, не задену,
Мне ли жизни на воле не знать настоящую цену?

Так не бойтесь меня, я ловить вас не буду, постойте!
Не шумя, не дыша, буду слушать вас… Пойте же, пойте!

Перевод с татарского Р. Морана.

магистр

25 марта 2019 г. 15:46

цитировать | [ ]

Я лежал и бессилен, и нем. Что со мной
Медицина творила, — не знаю!..
Но одну из картин толчеи мозговой
Я и здесь иногда вспоминаю.
Вся земля умерла! с резким хрустом в костях
Смерть в венце надо мною носилась,
И под ней расстилался один только прах…
Смерть металась, вопила и билась.
Выходила из впадин очей ее мгла,
И в меня эта мгла проникала;
Свисли челюсти Смерти, ослабла скула…
Обезумела Смерть! Голодала!
Жизни не было вовсе нигде, никакой,
Чем питаться ей было бы надо,
Ни травы, ни воды, ни певцов под листвой,
Ни ползущего в темени гада.
Все пожрала! Молчанье везде разлеглось!
Проявлялось одно тяготенье,
И я слышал, как службою скрытых колес
Совершалось в пространствах движенье…
Зажигался восток и опять погасал,
Как и в сонмах веков опочивших,
Облик Смерти один лишь, вопя, потрясал
Купы звезд, никому не светивших.
Вдруг почуяла Смерть раздраженным чутьем,
Слух склонила и очи вперила:
Будто где-то в степи захудалым ростком
Травка малая в жизнь проступила.
Эта травка был я! Распрямясь в полный рост,
На меня Смерть метнулась с размаха,
Чтоб хоть малость нарушить великий свой пост…
Нет меня! Ничего, кроме праха!.
Смерть отпрянула к звездам! своим костяком,
Словно тенью, узор их застлала
И, упавши на землю в ущельи глухом,
Обезумела Смерть… Голодала!
Видит Смерть… вижу я мутным взором своим,
Будто облик земли копошится;
Не туманная мгла, не синеющий дым,
Прах вздымается… начал слоиться!
Вижу я… Видит Смерть — возникают тела…
Люди! Люди! Давно не видала!
Прежде в трапезе сытной ей воля была,
И она без конца пировала!
Сонм слагавшихся двигался к ней напрямик:
Старцы, юноши, дети и жены.
«Bce вы, все вы мои! ты, ближайший старик,
Раньше всех! Сколько вас? миллионы!..»
Возникали из воздуха, шли из земли,
Ими сонная вечность дохнула;
Прах проснулся! мятется вблизи и вдали
В рокотаньи подземного гула.
И накинулась Смерть на ближайшего к ней,
На меня! Плоти нет! Привиденье!
Только краски и свет, только лики людей…
Трубный глас… Началось Воскресенье…

Константин Случевский