На минуточку, речь идёт о человеке, люто ненавидевшим своё ремесло за непрестижность и низкую доходность – ненавидевшим настолько, что человек дважды связывался с нечистой силой, чтобы разжиться на халяву и потешить ЧСВ.
Повторяю – «с нечистой силой».
Если кто-то возразит, что-де Стеклянный Человечек суть ангел Господень, поскольку вручает Петеру стеклянный крестик и рекомендует молиться для одоления Голландца Михеля, то я рекомендую поискать в Писании место, где упоминаются ангелы в виде лесных гномов ростом 3,5 фута, курящих трубки и покровительствующих исключительно людям, родившимся в воскресенье между 11.00 и 14.00.
Ну, и нелишне напомнить, что во гневе гномик мигом превращается в чудище с глазами, будто суповые миски, и пастью как жерло печи. Кроме того, он иногда оборачивается белкой или глухарём.
Явный же ангел. Оборотень и образ врат адовых.
Да, я понимаю, что в эпоху романтизма между каноническими ангелами и бесами набилась целая туча промежуточных существ родом из фольклора, алхимии и кабинетной мифологии. Но согласитесь, что вымаливать богатство Петер Мунк отправился не в церковь, а к лешему.
Каждый из сверхъестественных приятелей Петера зовётся одинаково – Waldgeist, «лесной дух», т.е. они – существа одной природы.
Оба доната – что от Стеклянного Человечка, что от Голландца Михеля, – Петеру впрок не пошли. Да и не могли пойти, если вспомнить, чего парень хотел – танцевать лучше всех, иметь вдоволь денег на гульбу и стекольный заводик (да-да, именно в таком порядке!).
В первый раз всё случилось точно по формуле «Пришло махом, ушло прахом». Второй заход был удачнее (т.к. Петер стал бессердечным хищником), но закономерно привёл к уголовщине – новоявленный ростовщик и хлебный спекулянт по ничтожному поводу убил свою жену.
Тут бы ему и на виселицу, но – из кустов вылез рояль, сиречь добродетельный лешак Стеклянный Человек. Который, к слову, и спровоцировал убийство, едва не срежиссировал, как истый искуситель – подвёл кроткую Лизбет под смертельный удар только для того, чтобы иметь удобный случай прочитать Петеру нравоучение. Он точно у нас добро олицетворяет?..
Далее происходит противоестественная метаморфоза Петера Мунка. Побыв сперва владельцем стекольного завода, гулякой и транжиром, затем праздным туристом-толстосумом, наконец, региональным мироедом в Шварцвальде (путь личностного роста занимал более десятка лет – иногда Гауф таки делал зарубки на линейке жизни Петера), наш герой (вдруг!) вспоминает о муках преисподней и с полпинка перековывается в простого работягу.
И мы должны верить в столь сусальный хэппи-энд, а именно в то, что такой чудо-человек внезапно стал довольствоваться куском хлеба и хибарой.
Мы это уже проходили в Советском Союзе – проект перековки ворья в честных граждан. Как известно, проект с треском провалился. Кое-что получалось лишь с юными беспризорниками путём жёсткой перепрошивки и смены окружающей среды. Блатари же остаются собой при любых усилиях, а Петер Мунк к моменту убийства Лизбет – уже вполне законченный взрослый мерзавец, которого вылечит только могила. Что вы хотите – 10+ лет беззаботной жизни на дотациях от демонов!
Пусть даже Стеклянный Человечек перезагрузил для Петера реальность, вернув живую жену и облагородив отцовскую халупу – сознание Петера осталось прежним, дотла испорченным годами дармового богатства. Перезагрузить и сознание?.. а где тогда свобода воли? Люди – не куклы.
Кроме страха за свою бренную шкуру (гномик обещал через неделю в порошок стереть) и смутной боязни адских мук – никаких других мотиваций. Стыд? совесть? Эээ… а что это такое, на букву С?.. Как было сказано в великолепной советской экранизации Гауфа «Сказка, рассказанная ночью» (1981): «С… сс… Этой штуки у нас нет».
Но автор убеждает нас, что Петер Мунк, с удовольствием пережив искус богатства и престижа, сознательно выбрал долю жалкого угольщика.
Facepalm.
При этом, заметьте, Гауф нисколько не кривил душой. Просто он, при всей его эрудиции, при всём незаурядном интеллекте, не мог написать ничего, кроме тупой и плоской прописной морали.
Почему же так?.. Ведь очевидно, что куцее резюме дальнейшей судьбы Петера Мунка не соотносится со всей предшествующей его историей, а по степени ирреальности превосходит обоих лесовиков – и гнома, и великана, – и лишь поэтому гармонично смотрится в сказке.
Здесь мы вступаем на территорию смыслов, и нам придётся кое-что уточнить, чтобы перестать смеяться над абзацем, процитированным в начале.
Обратите внимание – ни в одной из сказок Гауфа социальный статус героя в итоге не изменяется. Герой может жениться, разбогатеть, но не покинет своего сословия. Портной и далее будет портным, сын сапожника и торговки овощами станет лавочником, а что касается Петера Мунка, то, как сам он сказал: «Угольщик, он угольщиком и останется».
Здесь ни Емеля, ни Иван-дурак не сядут на царство, здесь сын мельника не будет зятем короля, помогай ему хоть сорок котов в сапогах. Самое большее – он может сделаться приятелем вельмож или коронованных особ. Если они соблаговолят, или если он (бывают же совпадения!) окажется их крестником. Ему даже дворец могут построить от щедрот! а звание? Звание его по-прежнему будет простое. Не придворный, не чиновник – так, человек «в случае», из разряда «наш чин – головой об тын».
Более того – если человек возомнит о себе, станет притязать на положение, ему не свойственное, если посягнёт на ступень выше, то уделом его станет в лучшем случае осмеяние, в худшем – гибель.
Здесь протестантское учение о предопределении слилось с сословными воззрениями, и торжественно звучит англиканское (то есть опять-таки протестантское, и хотя ироничное, но чрезвычайно достоверное) песнопение из диккенсовских «Колоколов» (1844):
Будем довольны своим положением,
Будем на сквайра взирать с уважением,
Будем трудиться с любовью и рвением
И не предаваться греху объедения.
Гауф, представляя новаторский романтизм, оставался самим собой – отпрыском протестантской бюргерской фамилии, в своё время бежавшей от католических преследований, из нетерпимой Австрии в толерантный Вюртемберг.
Семейство Гауфов давно избрало путь книжной учёности и чиновной службы. Это достойно оплачивалось, и Вильгельм вполне искренне и обоснованно полагал, что можно иметь достаток «без посторонней помощи», а потому проецировал свою уверенность на ремесло углежогов, каковое знал лишь постольку, поскольку они привозили уголь для печей.
А что вы хотели от городского юноши? Он жил в том сословии, где высшим достижением являлось звание «государственного мужа» и судьба Гёте – советник герцога, годовой оклад в 1200 талеров, а в итоге жалованное дворянство, фамильная приставка «фон», право работать в суде и госструктурах. Какие углежоги?..
В сказках Гауфа – ни одного крестьянина, ни одного рабочего, только ремесленники, торговцы и прислуга. Всё, что вне города – это no man's land, опасная ничейная земля, где водятся лесные духи, разбойники и злые феи.
Поля, пастбища, заводы, рудники?.. Не, не видел.
Обратите внимание на то, как его альманахи сказок назывались – одинаково, «Märchen-Almanach … für Söhne und Töchter gebildeter Stände». «…Для сыновей и дочерей образованных классов». Конкретно сочинялось для детей вюртембергского военного министра, барона фон Хюгеля, т.е. для тех, которые к грязному угольщику или старой ведьме близко не подойдут. Угольщик для целевой аудитории Гауфа – фигура книжная, почти воображаемая, сказочный персонаж. Наравне с арабской пери.
Все его сказки и истории – выдуманные из головы и оснащённые матчастью из книг; едва ли в двух-трёх сюжетах можно заподозрить личные впечатления автора, которых могло и не быть – толки о демонах Шварцвальда и разбойниках Шпессартского леса даровитый сочинитель мог почерпнуть из чужих рассказов.
Это автору не в упрёк – Жюль Верн и Беляев тоже много где не бывали и много чего не видели из того, о чём писали.
Однако в «Холодном сердце» есть смысл более занятный, чем назидательная мораль и развлечение баронских деток.
Отдадим Гауфу должное – он не стал изображать Петера неудачником, по воле Провидения обречённым на безысходную бедность. Скорей наоборот (но тем не менее в рамках протестантского предопределения!) – Петер предстаёт этаким Избранным. Рождённый в урочное время, он имеет право назвать стеклянному гному три желания. Лишь выйти из сословия ему не суждено.
Но возникает интересный вопрос – а кем избран Петер Мунк?
Он родился в воскресенье между 11.00 и 14.00, а точнее – родно в полдень.
Это очень примечательное время дня.
Немецкая Вики сообщает о полдне: «Weshalb man früher mittags die Tempel verschloss, und bis in die Gegenwart Kirchen und Friedhöfe» – «Вот почему храмы закрывались в полдень, а церкви и кладбища по сей день». Под храмами здесь подразумеваются языческие святилища.
И почему же они закрывались?
Послушаем декадентку Мирру Лохвицкую – она в таких делах смыслила побольше нас, современных –
Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу,
В этот час бесовским воинствам власть дана такая,
Что трепещут души праведных у преддверья рая!
Опасный час! Полуденный бес Септуагинты, духи мёртвых, Дикая Охота, жуткая славянская Полудница, античные нимфы – все в этот час являлись людям и приносили зло, а то и смерть.
А вот и нынешний автор, датский карикатурист, вкладывает в уста Иисуса примечательную фразу: «Вы можете посетить меня с 10 до 11 и с 14 до 15 часов» – это часы воскресной мессы». Значит, и ныне полуденный час запретен?..
Получается, что Петер – вовсе не Божий избранник.
Не потому ли у него всё не ладится?
Как он с горечью именует себя? – «Ein schwarzer, einsamer Kohlenbrenner!», «Чёрный, одинокий углежог!» (правда, в тексте чаще встречается название Köhler) А как он зовётся по тексту? Kohlenpeter – Петер-Уголь! «Чумазый и закопчённый, сущее пугало», сидящий «всю неделю у дымящейся угольной ямы». И даже его благодетель, Стеклянный Человечек, носит schwarzem Wams – чёрный камзол. Всё чёрное как чёр… ну, вы поняли.
Он и Голландца Михеля свойски называет Landsmann – «земляк», хотя по тому с первого взгляда ясно, что он не человеческого рода.
Так что в господа Петеру дороги нет, даже с мешками денег от Голландца. Рождённый в час полуденного беса, чёрный от копоти бирюк-одиночка – Гауф использовал все возможности намекнуть читателю, что Петер по планиде своей угольщик, сам лешак и лешему земляк, и именно там, у своей дымящейся ямы, может обрести достаток.
Сословный закон – Всяк сверчок знай свой шесток.
Но всё-таки свежий ветерок близящейся «весны народов» уже мало-помалу начинал веять над Германией, и в сказку Гауф вложил нечто, не совпадающее с протестантским мировоззрением, в котором был воспитан.
Да, два лесных духа, пусть и действуя врозь, избавили Петера Мунка от недолжных мечтаний и вернули в предначертанную колею, к реальности, на деле не столь ужасной, как казалось (хотя остаётся некоторое впечатление, что эти соседи по лесу орудовали согласованно, как «добрый и злой полицейские»). Но осталась целая группа персонажей второго ряда и закадровых фигур, которые явно метят в преисподнюю – но не потому, что так предопределено, а потому, что продали свои сердца Голландцу Михелю за золото.
В точности как сказано: «Пусти душу в ад, будешь богат».
Получается, что протестант Гауф не в лоб, но открытым текстом изложил до-лютеранскую точку зрения – именно человек сам своими поступками определяет судьбу своей души, и тем, кто предался денежному дьяволу (лубочные картинки о нём известны в Европе в середины XVI века), ничего хорошего ждать не приходится.
Пусть раскаяние Петера Мунка неубедительно и ненатурально, но осуждение бессердечного мира наживы встречает отклик до сих пор, образное и мистическое наполнение текста великолепно, и потому сказка пользуется успехом уже скоро двести лет.
Денежный дьявол — французский лубок 1854 года
облако тэгов
