Вполне себе симпатичное произведение, ориентированное, как мне кажется, больше на читателя подросткового возраста. Нет, это, конечно, не совсем то, к чему мы привыкли у Стругацких, но от таких сравнений, если посмотреть отзывы к этой повести, все уже устали.

Как уже тут метко подметили, приключенческая повесть, которая вполне подходит на роль сказки для обитателя Мира Полудня — даже Всемирный совет присутствует. Да и морально-этические воззрения героев соответствуют.

Из «Комментариев к пройденному» известно, что «Трудно быть богом» изначально планировалась как залихватская повесть а-ля «Три мушкетёра». Таковой ТББ в итоге, как мы знаем, не стала. А вот в «Экспедиции в преисподнюю» Аркадий Стругацкий, можно сказать, воплотил этот замысел. Правда, в несколько ином антураже космических приключений.

Неимоверно жаль, что повесть не была закончена, а существует на данный момент лишь в виде нескольких начальных глав. Остаётся, конечно, надежда, что когда-нибудь будет найден более полный вариант, однако, насколько понимаю, это очень маловероятно.

Кстати, в приведённом тексте нет ничего фантастического. Угадывается, что далее должны были развернуться какие-то загадочные события с участием привезённого кракена, однако с формальной точки зрения известный читателю вариант относить к фантастике нельзя. Впрочем, не в этом суть.

Хотя общая идея так и осталась недоступной, мне кажется, что в будущем я ещё неоднократно перечитаю это произведение. Хоть и написано Аркадием Стругацким сольно, без участия брата, повесть насквозь «стругацкая», в их фирменном и любимом читателем стиле. Этакий писательский лиризм «Хромой судьбы», однако по духу произведения существенно различаются — оно и понятно, ведь «Кракен» написан ещё молодым АНС. Также чувствуется хемингуэевский лаконизм а-ля «Хищные вещи века» — этакая насмешливая ирония в адрес всех и вся, временами на грани здорового цинизма.

Ну, и конечно, колоритные персонажи, прописанные щедрой рукой мастера. Портреты героев ярки, но без излишеств. Особо понравились портреты комсорга Юли и юной Наташи — портреты, написанные, как это всегда у Стругацких, мелкими мазками, из которых — из этих самых мелких деталей — складывается полная и объёмная картинка. Диалог Андрея и Наташи при первой встрече — казалось бы, ничего особенного, однако насколько точно расставлены акценты! Проходя в кухню готовить яичницу, Наташа стукается боком о дверной косяк — ну, мелочь ведь, однако насколько точно характеризует поведение и неуклюжесть угловатого подростка!

В общем и целом, произведение однозначно уходит в шкатулку с избранным как образец шикарной прозы. И — ещё раз: неимоверно жаль, что нам доступно лишь начало этой повести.

Рассказ, который мог бы занять заслуженное место в повести «Стажёры», смотрелся бы там вполне гармонично. Хотя, конечно, и очень сильно напоминает по настроению в целом и по отдельным деталям главу «Нищие духом». Можно даже сказать, что «Нищие духом» и «Архаизмы» — это рассказы-дубли. Собственно, насколько понимаю, именно по этой причине «Архаизмы» и не вошли в повесть. Ну да ладно, авторам виднее.

Сегодня же читатель может воспринимать «Архаизмы» как этакое дополнение к «Стажёрам», как бонус или «не вошедшие в издание вещи». Читается с интересом, помимо основной темы в рассказе есть ещё любопытные размышления стажёра Юры по поводу «небожителя» Быкова. Если память мне не изменяет, в повесть этот отрывок или его переработка также не вошли. Хотя именно это, на мой взгляд, включить можно было, очень интересные размышления.

Из всего, что читал у Стругацких, этот рассказ, пожалуй, самый необычный. Совсем не свойственный для творчества АБС сюжет, совсем не «стругацкий» рассказ. Хотя и наслышан об этом сюжете, хотя бы по упоминанию в той же читанной-перечитанной «Хромой судьбе».

Вообще, уже давно хотелось познакомиться с этим творением. Однако, прочитав его наконец, оказался несколько разочарован. Не, написано, конечно, хорошо, бойко и живо. Да и научная основа под известный древнегреческий миф подогнана очень даже убедительная. Но всё же, не «стругацкий» это рассказ. Рассказ будто из какой-то параллельной реальности.

Можно сколько угодно критиковать этот отрывок, так и не ставший повестью, однако чего не отнять — так это отличной научно-популярной составляющей. Познавательная основа у произведения великолепна: тут вам и гипотетическое устройство планеты Юпитер, и металлический водород, и эффекты, которые, предположительно, должен испытывать наблюдатель, погружающийся в недра планеты-гиганта.

Пусть герои повести и не особо живы и ярки, пусть говорят совсем не то, что мы должны были услышать от людей, попавших в ситуацию, наиболее вероятный исход которой — гибель, но нужно воспринимать текст как отрывок, как набросок, идея коего впоследствии была мастерски реализована в «Пути на Амальтею».

Научная фантастика ближнего прицела при ближайшем рассмотрении не так уж и плоха. Если за дело берётся талантливый автор. Хотя произведение относится к раннему периоду творчества будущего мэтра, потенциал чувствуется даже в этих далеко не шедевральных строках.

Повесть, конечно, далеко не шедевр. Это раннее произведение Аркадия Стругацкого, написанное им ещё до известного всем творческого союза двух братьев. Читается сегодня даже с некоторой улыбкой, мол, творение молодости. Безусловно, произведение морально, идеологически, научно и литературно несовершенно и, наверное, устарело. Сегодня так уже давно не пишут, а НФ-идеей о неком неизученном микроорганизме ныне никого не удивишь. Тем более, при чтении иной раз возникает ощущение, что НФ-идея призвана в повесть даже не совсем понятно для чего — ведь доминирующей здесь является приключенческая составляющая.

Однако я всё же услышал привлекающий меня мотив — исторический. И даже, наверно, правильнее будет сказать — элемент автобиографический. Ведь общеизвестно, что Аркадий Стругацкий долгое время служил в армии переводчиком с японского и английского, и служил он на Дальнем Востоке. Собственно, как один из героев данной повести. А значит, автор описывал в тексте и некоторые элементы собственной повседневности. Да и сразу видно, что написано, как говорится, со знанием дела.

И вот этот вот момент — ощущение достоверности происходящего — меня как раз и захватил. Да и атмосфера далёких каменистых сопок острова Курильской гряды — однозначно привлекает. Не знаю, как кому, а мне этого вполне достаточно, чтобы сказать: хотя бы даже ради этого стоит прочитать эту повесть.

А мне рассказ очень даже понравился. Это самый первый рассказ классика, в ту пору, впрочем, двадцатилетнего молодого человека.

Разумеется, ждать от этого произведения чего-то наполненного глубоким смыслом, сразу не стоит. Видимо, и я был изначально подготовлен в этом плане, завышенных ожиданий не было, поэтому и был приятно удивлён — на самом-то деле рассказ очень даже хорошо читается и держит в напряжении. Концовка немного, наверное, подкачала, потому что при таком нагнетании думалось, что будет в финале что-то такое, неожиданное. Впрочем, висевшее на сцене ружьё всё же было разряжено, поэтому законы жанра соблюдены.

В общем же, могу рекомендовать данный рассказ не только поклонникам творчества Стругацких, но всем любителям простой и незатейливой фантастики о криптидах — животных, неизвестных современной науке.

Киносценарий по повести «Гадкие лебеди». Я бы даже сказал, что этакая нарезка, солянка из текста повести.

Вообще, очень сложно абстрагироваться, читая сценарий по уже прочитанному произведению. Это я уж понял, ознакомившись с несколькими сценариями Стругацких. Но в отношении этого произведения данная оценка особенно подходит: герои переработаны просто до неузнаваемости. А читатель всё равно пытается обнаружить в них того или иного персонажа повести. И, можно сказать, не находит. А точнее — находит, но совсем не того, кого ожидает или к кому привык. В «Туче» вообще всё перемешано и даже угадываемые герои выглядят несуразно, можно даже сказать — выглядят карикатурами на своих прототипов.

Прочитать сценарий стоит разве что тем, кто не знаком с повестью. Тем же, кто знает повесть, читать этот сценарий будет не только трудно, но и, пожалуй, не особо интересно.

Хоть и сценарий, хоть и небольшой по объёму, но одно из самых любимых произведений у Стругацких. Интрига здесь, на мой взгляд, далеко не главное, гораздо важнее диалоги, глубокие, философские, логика поступков и убеждений героев. Поэтому «Пять ложек» вполне себе выдерживает многократное повторное прочтение.

Примечательно, что из этой битвы бессмертных победителем вышел самый обычный смертный — Феликс Снегирёв, начисто и с гигантским преимуществом обыграв бессмертных на их же поле — на поле смыслов, сути бытия. И переиграл не глубокими абстрактными казусами, а самой простой логикой самого простого порядочного человека — как пафосно бы это ни звучало, но жить нужно честно, по справедливости, жить нужно в ладах с собой, со своим разумом, чувствами и — наверное, самое главное — в ладах с собственной совестью. Иначе эта самая совесть замучает — будет приходить по ночам и пилить тупой пилой.

Ну, и ещё раз, не могу не отметить великолепный фильм «Искушение Б» — если не ошибаюсь, практически всё идёт по тексту сценария, а бесподобная игра наших старых актёров — просто загляденье.

Киносценарий по одноимённой повести для одноимённого фильма. И мне сценарий очень даже понравился!

Этакая сокращённая версия самой повести. Некоторые персонажи и сюжетные ходы отсутствуют или видоизменены, в частности, дядюшка Брюн (не привожу его сложную фамилию, потому что воспроизвести её не берусь) совмещён здесь с Мозесом, и Мозес, соответственно, ведёт себя куда как приличнее. И кружки у него нет, а жаль... И, кстати, возникает резонный вопрос: а чьей, собственно, родственницей является в таком случае Брюн? В тексте сценария, как и в повести, Брюн представлена малолетним чадом, однако прямого упоминания родства с Мозесом нет. Что вполне логично: как она может быть племянницей инопланетянина?

Ну да ладно, пусть так, в целом сюжета это не портит, а кто читал повесть — в курсе, что и как.

Итак, версия повести, предельно сокращённая под требования имеющего свои законы жанра синематографа. Атмосфера загадочного отеля, да и сама атмосфера отеля, расположенного, как мне всегда казалось, в Швейцарских Альпах, сохранена и передана очень даже. Поклоннику повести и творчества Стругацких в целом будет приятно прочитать этот сценарий, как мне кажется, по причине его небольшого объёма — если вдруг захочется вкратце освежить в памяти события единого для всех трёх произведений (трёх — потому что есть ещё фильм) сюжета. Ну, например, хочется окунуться в атмосферу, а времени перечитывать всю повесть нет — тогда самое то. Ну, и акценты в сценарии расставлены поострее, сюжет гипердинамичен, всё сжато, кратко, ёмко, времени на перекур нет. Нет отступлений, нет разговоров за глинтвейном, нет всей логики умозаключений инспектора. Однако за счёт сжатости и более прямолинейной расстановки акцентов психологический конфликт героев воспринимается намного острее, моральная дилемма, как мне показалось, ощущается болезненнее.

И в этом плюс сценария по сравнению с повестью. Прошу заметить, что повесть ни в одном месте не унижаю. В данном случае гораздо уместнее будет сказать, что и у того и другого произведения есть свои достоинства. Да, именно так.

Ну, и два слова о фильме — речь идёт об эстонской экранизации 79-го года. Так вот, фильм, на мой взгляд, очень и очень хороший. Атмосферу книги передаёт очень точно: тревожность, загадка, тайна, эксцентричные постояльцы, непробиваемый инспектор, который даже спустя годы не ищет сочувствия и прощения, хотя и видно, что где-то глубоко внутри всё же рассчитывает на понимание зрителя. За спецэффектами, господа, пожалуйста в Голливуд. Лично мне гораздо интереснее посмотреть игру актёров, а не взрывающиеся вертолёты. А в этом фильме поставлено и сыграно очень и очень добротно.

Вообще, на мой взгляд, это три разных произведения: повесть «Пикник на обочине», сценарий «Сталкер» и знаменитый фильм по этому же сценарию. Каждое из этих произведений есть производная от предыдущего, поэтому, вероятно, и получилось в итоге, что фильм с повестью-первоисточником практически ничего общего не имеет.

Сценарий интересный, очень. Диалоги ёмкие, построены мастерски. В лаконичных репликах и монологах максимально чётко отображены характеры харизматичных персонажей.

Язвительный, не проспавшийся ещё спьяну Писатель, периодически повторяющий одно и то же, буквально — застрявший на своей творческой немощности. Скрытный, но по-своему мудрый Профессор, опять же — по-своему желающий счастья человечеству. И самая загадочная фигура — юродивый Сталкер, понять которого, пожалуй, вообще невозможно.

Не скажу, что сценарий уж очень понравился, рассчитывать, что поймёшь такое произведение с первого захода, вообще не стоит. Депрессивное произведение, через которое приходится пробираться с трудом, как в дебри чужой души.

В сравнении с полновесным первоисточником — повестью «Пикник на обочине» — киносценарий по этой книге ощутимо проигрывает. В отличие от предыдущего прочитанного мною сценария («День затмения») этот сценарий как-то более сух, нет и тени эмоций героев, мотивация их тоже не до конца понятна. Создаётся впечатление, что авторы писали сценарий под конкретно взятых актёров, с которыми основное было уже обговорено на словах, здесь же, в тексте, как бы описательная часть: он пошёл туда, сделал то, сказал это. Ну, как бы подразумевается, что играющий роль актёр уже в курсе, что он знает куда как больше читателя и в дополнительных пояснениях не нуждается. Ну, и не только актёр, разумеется, а вся съёмочная группа в курсе. Вероятно, для Тарковского и нужно было писать именно такие сценарии, поскольку, как ни распинайся, как ни выражай собственное видение ситуации, Тарковский всё равно сделает по-своему. Ну, это так, ирония, конечно. Хотя судя по воспоминаниям причастных к делу, великий режиссёр работал именно так.

В общем и целом, читавшим «Пикник» и — особенно — смотревшим «Сталкера» ловить в этом сценарии, пожалуй, нечего. Сценарий этот, как мне показалось, не вещь в себе, не самодостаточное литературное произведение, а именно — рабочий вариант, ценность которого поняли бы только участвующие в процессе люди.

Киносценарий по повести «За миллиард лет до конца света» на удивление хорош. На удивление потому, что перед прочтением у меня было отчётливое (предвзятое?) ощущение, что первоисточник — классическое произведение, одно из самых лучших у АБС — переделками и адаптациями можно лишь испортить. Ну, плюс ещё слава Стругацких как сложных к экранизации авторов.

Кстати, «Миллиард лет» здесь — скорее исключение, поскольку уж эта повесть как раз и очень хорошо смотрелась бы на экране, она камеральна, она драматична, она театральна.

По этой же причине странным показалось «сокращение штатов» в сценарии: Малянов, например, находится в разводе, бывшая жена его в действе не участвует, а лишь упоминается вскользь. Нет в сценарии и колоритной фигуры Вайнгартена, а Губарь совершил уж совсем немыслимый «кульбит», представ перед Маляновым в качестве посланника загадочной всемогущей цивилизации. Вон как переобулся в полёте)))

Впрочем, авторам, безусловно, виднее. Вероятно, сделано это было по соображениям специфики киноискусства как жанра. Хотя...

Ладно, а теперь по существу. В общем-то чего нового было ждать от киноадаптации давно и хорошо известного, более того — горячо любимого произведения? Ан, нет, кое-что новое уловить и домыслить всё же получилось. Как мне показалось, авторы намеренно расставили акценты несколько по-другому, нежели в повести.

Во-первых, Вечеровский. Возможно, конечно, это всего лишь моё субъективное восприятие, но я раньше считал его жертвой. Не совсем удачное выражение, но другого подобрать не получается — миссией, взвалившего на себя крест за всё прогрессивное научное человечество. Отчётливо понимая, что его в любой момент могут сломать, Вечеровский тем не менее совершает подвиг во имя чистого знания.

Однако в сценарии акцент, как мне показалось, смещён, причём — принципиально. Вечеровский здесь — прежде всего учёный, исследователь, столкнувшийся с интереснейшей проблемой. С загадкой устройства — аж дух захватывает! — устройства всего бытия, всего сущего! Да, проблемой опасной, с непредсказуемыми последствиями, однако чертовски увлекательной! Его взгляд — с виду холодный, нордический — жадно вцепился в принесённые ему папки, и теперь он ни за что не отступится от попыток проникнуть в, быть может, самую главную тайну Мироздания.

Таким образом Вечеровский как жертва, как обречённый подвижник вдруг как-то плавно растворяется, и перед читателем предстаёт другой Вечеровский — истинный учёный, одержимый и великолепный.

Ещё раз повторюсь, что любой внимательный читатель возразит мне, что выкладки насчёт абстрактно научного интереса Вечеровского к изучению Гомеостатического Мироздания имеются и в повести. Собственно, в сценарий они были перенесены, как мне показалось, почти без изменений. Однако речь идёт именно о смещении акцентов, о некой межстрочной расстановкой точек над i.

Второе и очень немаловажное обстоятельство в космологии «Миллиарда лет» — прямое указание на бесплотность странных персонажей-посланников загадочного сверхразума. В повести это интуитивно предполагается, в сценарии же явно постулируется. Мальчик-то (гипотетический сын Губаря из повести, сорванец из соседнего подъезда в сценарии), оказывается, жив-здоров, и ничего страшного с ним не случилось. Если продолжать мысль и учесть странный эпизод из повести — ситуацию с паспортом гражданки Маляновой — можно предположить, что и другие персонажи — не настоящие люди, близкие и знакомые главных героев, а такие же «куклы», что в корне меняет ситуацию и даёт Малянову сотоварищи морально бесспорное право продолжать их борьбу. Ведь предполагается (впрочем, не бесспорно), что сверхразум должен быть милосерден и гуманен. А значит, причинить вред реально существующему человеку он не способен. Запугивает, стращает, но на непоправимые действия не пойдёт. Быть может, и Снеговой вовсе не застрелился, а здравствует в, условно, лаборатории сверхразума, работая над поставленными там перед ним задачами.

И тут мы плавно переходим к третьему пункту, который в повести, вроде как, обозначался, но в сценарии как-то более заострено на этом внимание.

Задачи и цели сверхразума. Малянов в сценарии чуть ли не прямым текстом говорит (в повести этот монолог вложен в уста Вайнгартена) о том, что его практически вынуждают взять на себя руководство неким НИИ, где настоящий учёный — коим Малянов (Вайнгартен), безусловно, является — сможет провести целый ряд фундаментальных и революционных исследований. Исследования эти, по их мнению, продвинут человечество далеко вперёд, так может, и бог с ними — с темами, которые встали комом в горле у этой вашей сверхцивилизации?

И тут вот я подумал: если этот сверхразум такой разумный, просчитывающий на много шагов вперёд, гуманный и всемогущий, то не может ли быть такого, что целью сверхразума является переключение Малянова сотоварищи на решение других, более перспективных задач? Именно так: не отвадить их от работы над текущей задачей, а указать им на более важную, значимую научную проблему. Быть может, полости Малянова — это вообще тупик, который никуда не ведёт, ошибочное суждение, заблуждение, в котором Малянов, конечно, разберётся, но будет уже поздно, зря будут потрачены силы и время талантливого учёного. И сверхразум заботится о человечестве, вовремя указывая на ошибки и подталкивая к более важному делу. Делу, которое (кто ж его знает?) позволит человечеству хоть на чуточку приблизиться к уровню загадочного Гомеостатического Сверхразума...

Ну я даже не знаю, стоит ли относить этот рассказ к Истории будущего. Ни идеологией, ни духом он в этот мир никак не встраивается. Разве что, списать всё на капиталистический оскал и мир чистогана, существующий параллельно, где-то на задворках Мира Полудня.

Да и не было в 55-м году у авторов никакого понимания и даже представления о грандиозном будущем, которое они описали в последующих основных своих произведениях. Ведь даже написанную три года спустя «Страну багровых туч» они создавали как отдельную, независимую повесть. Так что, судить тут строго не стоит. Вообще, рассказ-то — первый. Первое совместное произведение, не побоюсь этого слова, великих авторов.

Как просто зарисовка, как трагическая сцена — рассказ неплох, довольно ярок, остр. Что там с песчаной горячкой, читателю, правда, остаётся лишь догадываться. Но давайте уж говорить честно — большинство обсуждаемых современных произведений до уровня даже этого рассказа не дотягивает.

В «Комментариях к пройденному» Борис Стругацкий рассказывает об исходных данных, из которых появился роман «Отягощённые злом», и признаёт, что произведение получилось очень сложным. Несмотря на то, что авторы считали этот роман одним из лучших, БНС пишет, что роман даже слишком сложный, переусложнённый. И, наверное, самый непопулярный.

А мне подумалось, что эти две характеристики между собой связаны. Не был бы роман так непопулярен, если бы не был он таким перенасыщенным. Каждая из трёх линий книги, взятая отдельно, на мой взгляд, самодостаточна и по содержанию тянет на целую книгу. А вот сведённые под единой обложкой, они друг другу мешают, превращают произведение в этакую мозаику, которая с одной стороны вроде и неплоха, но с другой — слишком уж ярка, ослепляет воображение читателя, отдельные элементы в ней мешают друг другу, а также мешают читателю до конца проникнуться замыслом авторов.

С «Хромой судьбой», например, совсем по-другому: там обе линии дополняют друг друга, очень гармонично сочетаются. Здесь же, как мне показалось, диссонанс. Дочитав роман вчера, до сих пор испытываю смешанные чувства и думаю, что всё же было бы лучше, если бы авторы написали вместо этой книги две или три не связанные между собой. И даже пусть социально-политическая повесть получилась бы спорной и, возможно, не пришлась бы по вкусу, зато история Демиурга, думается, вышла бы очень даже классной!

Поэтому когда лет через ннадцать вновь очередь дойдёт до этой книги, буду читать главы врозь. Неплохая, кстати, идея!

Из всех прочитанных книг Стругацких этот роман вызывает, пожалуй, наибольшее количество противоречивых эмоций и суждений. Не всего, а именно — противоречивых. Я бы даже сказал, что при осмыслении прочитанного роман вызывает некие противоречия внутри — в голове или, быть может, в сердце.

Ознакомившись с отзывами лаборантов, понял, что не один я. У многих впечатление примерно такое же. А причина, вероятно, кроется в излишней политизированности этого романа, в излишней, может быть, его конъюнктурности.

Ни для кого не секрет, что Стругацкие, при всей их нацеленности на будущее, писали всё же о современности. Писали они прежде всего о современниках, об окружающих их людях, брали всё хорошее и экстраполировали это на прекрасный мир будущего, вычленяли плохое, указывали на это и надеялись, что эта самая скверна останется в прошлом. Где-то подсмеивались («Понедельник»), где-то саркастически критиковали («Сказка о тройке»), где-то выводили в абстракцию («Миллиард лет»), где-то признавали, что, вероятно, это присущая человеку безысходность («Град»). Но так или иначе, надежда на будущее всегда есть. Надежда эта местами, быть может, и слабенькая, едва теплится, но тем не менее угадывается между строк.

Впрочем, мы немного отвлеклись. Итак, Стругацкие — это певцы будущего и свидетели современности. И данное произведение — не исключение. Однако здесь идеология их сыграла с ними злую шутку. Почти тридцать лет — практически весь совместный их творческий путь — по причинам вполне понятным вынуждены были авторы сдерживать свой политико-социальный пыл. Нельзя было напрямую и едко выразить всё то, что они думали о некоторых пороках окружающей их действительности. Многое им позволялось, многое они умело вуалировали, многое нет-нет да получалось вставить. Но — не всё, кое-что так и оставалось в секретной шкатулке нереализованных идей. А что-то, как в случае с «Градом», писалось так, как того требует душа, но изначально понималось, что написано это будет, что называется, в стол.

Сегодня принято писать, что были Стругацкие диссидентами, что люто-бешено ненавидели всё советское, однако мне такая мысль кажется абсолютно ложной. Поэтому и упомянутую секретную шкатулку нереализованных политических идей и сюжетов Синей Папкой называть как-то неправильно. Не было это заветной мечтой их или делом всей жизни. Если уж говорить об истинной их мечте или о деле всей жизни, то гораздо правильнее обратиться к книгам о Мире Полудня. А политическая сатира, политическая драма или трагедия — это лишь один из многочисленных аспектов их творчества, тема далеко не первостепенной важности и значимости, тема, если уж на то пошло, навязанная им объективной действительностью, тема неизбежная, но обусловленная повседневной реальностью, без принятия, осознания и критического отношения к которой существовать здесь и сейчас попросту невозможно.

Впрочем, мы опять отвлеклись. Итак, Стругацкие — не только мечтатели о будущем, но и летописцы современности. Но современность, как мы знаем, далеко не всегда бывает радужной и радостной. Зачастую она бывает серой и даже мрачной, а иногда — жестокой и беспросветной. И, как тогда, так и сейчас, не обо всём этом можно свободно говорить.

Ситуация в корне изменилась во второй половине 80-х: многое стало можно, говорить в полный голос стало ещё не совсем безопасно, но уже почти приемлемо. Как дорвавшиеся до сладостей ребятишки, как выпущенные из клетки вольные звери, авторы выплёскивали на страницы скопившиеся за годы эмоции и мысли.

Но вот ведь незадача, вот ведь казуистическая ловушка — описывая изменившуюся до неузнаваемости современность, пытаясь разобраться в перевёрнутом с ног на голову мире, невероятно сложно отличить чёрное от белого, тернии от звёзд, злаки от плевел. Настолько сложное это было время — вторая половина 80-х — что даже мы, сегодняшние, затрудняемся с объективной оценкой. Думается, что если бы АБС здравствовали сегодня, то и они, спустя даже целых тридцать лет после описываемых событий и тенденций, не смогли бы без предвзятости обозначить имя той эпохи.

Поэтому и книга эта получилась неоднозначной и противоречивой — причём не только по тогдашним воззрениям, но и по сегодняшнему разумению.

А мы продолжаем читать «Комментарии к пройденному» — книгу воспоминаний Бориса Стругацкого. Вот и дошла очередь до истории создания романа «Хромая судьба».

Здесь вот уместно именно это слово — создание, потому что лишь написанием дело не ограничилось.

Идея романа появилась ещё в начале 70-х, к реализации приступили десять лет спустя. Написали линию Сорокина, после чего перед авторами остро и насущно встал вопрос о «романе в романе» — о том произведении, которое будет включено в основной текст в качестве произведения, которое пишет Сорокин. Вполне логичным шагом было включить главы из «Града обреченного» — ведь этот роман тоже был написан, что называется, в стол. Вместить текст «Града» полностью явно не получалось — ведь тогда включённое произведение было бы существенно больше основного текста по объёму. К тому же, отдельные главы (самое начало) как бы не содержали в себе чего-то такого «непроходимого». Собственно, так появился первый вариант ХС.

Позже авторы заменили «Град» на полный текст другого своего произведения, так же написанного «в стол» — на повесть «Гадкие лебеди». В своё время «Лебедей» никто из советских издателей не взял, зато без ведома авторов повесть опубликовали на Западе. Соответственно, после этого никакие кромсания не смогли бы дать хоть малейший шанс на легальную публикацию в СССР.

Во второй половине 80-х же это стало возможно. Роман вышел на родине и никакого скандала не вызвал. По мнению БНС, публикация вообще никем особо замечена не была. Вообще, тут вот он совсем интересно пишет: мол, наступили новые времена, которые требовали новой литературы — литературы свободы, и литература эта, в общем-то, не появилась до сих пор.

Очень интересное суждения. Наводит на некоторые размышления. На все сто согласиться, право, трудно. Однако я бы несколько перефразировал — в том плане что потребность на такую литературу свободы так и осталась неудовлетворённой. Ключевое здесь — именно литература, ибо в потоке том мутном свободы-то было как раз, наверное, и достаточно, однако литература — именно литература — так, похоже, создана и не была. Причём, до сих наших пор.

Роскошный роман. Когда писатель пишет книгу о писателе, получается, как правило, интересно. А тут у нас книга сразу о двух писателях! И каждый из них — главный герой своей линии. А авторы — Стругацкие! Что ещё можно желать любителю великолепной прозы?

Роман-итог, роман-финальная черта, которую два классика отечественной фантастики подводят под своим творчеством. Да нет, классики — да, но не отечественной фантастики, а, безусловно, мировой литературы.

В комментариях многие высказываются о том, что две линии произведения — линия Сорокина и линия Банева — не имеют точек соприкосновения и связаны между собой искусственно, механически. Ну, не знаю, по мне так всё вполне очевидно, логично и не вызывает недоумения. На мой взгляд, Банев — это альтер эго Сорокина, Сорокин в молодости, задорный, шумный и энергичный. И мы в сегодняшнем Сорокине видим отголоски его былого живого нрава. А с воспоминаниями, как мне кажется, Сорокин явно скромничает, избегает дискредитировать себя в глазах читателя. Мол, посмотрите, какой я старый, какой я дряхлый, какой я законопослушный и кроткий. Но мы-то знаем, мы-то умеем читать между строк. Опытный читатель, хитро прищурив глазки и со значением погрозив пальчиком, сразу скажет: нет, уважаемый Феликс Александрович, не сходятся у вас концы с концами, не такой уж вы белый и пушистый, не такой уж вы дряхлый конформист, нет-нет, не надо нам тут строить из себя душечку, а расскажите-ка лучше, что за скандал там у вас разыгрался, когда вам срочно пришлось уматывать на Камчатку? А, Феликс Александрович?

Да уж, чего и говорить! С таким бы собеседником, да за графинчиком коньяку... Как здорово у него там всё это описано! Да простит меня немногочисленный читатель сего отзыва, но всё же не могу удержаться: вкусный роман! Сам не люблю таких неточных и модерновых определений, но тут вот самое то — очень вкусное произведение, сочное, с перчиком, а ещё — свежее, насыщенное, с пылу с жару! Не собачатина, кстати, какая-нибудь, а самая настоящая благородная баранина! Ну, или говядина, или свинина — тут уж кому что больше нравится.

Возвращаясь к альтер эго, скажу, вероятно, удивительную для многих вещь: линия Сорокина мне всегда нравилась больше, чем главы о Баневе. Даже в юношестве, хотя, казалось бы, как пятнадцатилетнему сопляку может нравиться брюзжание и кряхтение уставшего от жизни и писательства старпера? Объяснить это сложно, но может быть так, что предпочтение это, близость эта была связана с тем, что всё равно постоянно отдаёшь себе отчёт в том, что это Сорокин придумал Банева, что Сорокин им повелевает, что поведение и мотивация Банева — это отражение Сорокинской бурной молодости, возведённое в степень фантастического. А следовательно, Сорокин по определению всё это уже прошёл, что смотрит на Банева с этакой усмешечкой, как на сынишку-сорванца, пусть даже — с умилением смотрит, с любовью, надо полагать, но всё же Сорокин читателю подаёт всю повесть «Гадкие лебеди» в качестве истории, которую выдумал сам, в качестве воплощения идеи своей, в качестве иллюстрации к размышлениям своим. Ну, и получается так, что Банев при всей своей привлекательности и залихватской взбалмошности — это порождение полёта фантазии Сорокина, а потому проникаешься к автору доверием, проникаешься, безусловно, симпатией. И уважением: наш человек, из писателей, выдумщик и остяк. Старый хрыч, но ведь ещё торт!

Вообще, Банев — это не лебединая песня (хе-хе, как-то перекликается с названием, а ещё — с фамилией) Сорокина. Не последний порыв безвозвратно ушедшей молодости. Нет здесь и тоски, нет жалости по утраченному и неисполненному. Нет, для Сорокина кризис среднего возраста — уже тоже пройденный этап. Горевать не о чем, в общем-то, повесть о Баневе для него — это вполне себе вольная и не вымученная фантазия на тему, быть может, книга мемуаров, которые он пишет без сожаления и не навзрыд. Как мне кажется, он вполне доволен текущим положением дел, не противится своей усталости, а на самом деле — приобретённой умудрённости, не тяготится своей неспешности, а на самом деле — богатым опытом.

А если учесть автобиографичность романа, то нетрудно представить себе, что устами Сорокина говорят с читателем сами Стругацкие, в его лукавом и мудром взгляде мы видим взоры самих АБС.

Роскошная книга — эволюция мысли в производной от производной: Стругацкие пишут о Сорокине, который пишет о Баневе, который пишет о неком титулярном советнике Б.

В «Комментариях к пройденному» Борис Стругацкий рассказывает об истории написания повести. Изначально сюжет должен был стать основой сценария полнометражного фильма-сказки для юношества. В процессе идея претерпела несколько эволюций и получилось, как пишет БНС, «то, что получилось». Вообще, АБС с пренебрежением относились к этому произведению. В «Комментариях к пройденному» БНС называет повесть «нелюбимым и нежеланным ребёнком», «проходным» произведением.

На самом деле, повесть читается очень даже неплохо, правда, и шедевром её не назовёшь. Одно из очень немногих «ничего так» произведений Стругацких.

Конечно, странно читать эту повесть сразу после «Града обреченного», да и шедевром я бы её не назвал. Но всё же интересное произведение, этакая предновогодняя сказка. И подтекст подростковый довольно силён — дружба и, я бы сказал, не очень дружба.

Можно ли осуждать Генку-Абрикоса за его «предательство» по отношению в другу, который, между прочим, ради Генки на всё был готов? Ну, нельзя уж так строго, да и называть предательством как-то не хочется. Что, разве не поступали все мы так же, как он? Поэтому и не хочется употреблять тут эти громкие слова — предательство, недружба. Я бы сказал так, как уже назвал это выше — не очень дружба.

Кстати, бросились в глаза словечки, очень хорошо знакомые с читанной-перечитанной «Хромой судьбы» — «банан», «попсовый вид» и другие. Ведь именно над этими словами ломал голову Феликс Сорокин, думая над тем, как передать эти выражения в японском переводе. «Повесть о дружбе и недружбе», кстати говоря, так же была переведена на японский, так что, можно предположить, что именно об этом произведении и шла в «Хромой судьбе» речь. Правда, Сорокин упоминает «Современные сказки», но мы-то знаем...

В общем и целом, связь, безусловно, есть, и я бы даже рискнул назвать «Повесть...» этаким адаптированным под детско-юношескую аудиторию произведением из Полуденного цикла. Антураж, разумеется, иной, место и время действия — другие, однако идейный дух, на мой взгляд, очень даже соответствует.

В истории создания романа «Град обреченный» Борис Стругацкий рассказывает о том, что книга изначально была задумана как произведение, которое при жизни авторов скорее всего издано не будет. Авторы писали роман, что называется, в стол. Когда писали, правда, ещё фантазировали на тему того, что отнесут рукопись в издательство — нет, не с тем расчётом, что получится роман «пристроить», а с той мыслью, чтобы хоть кому-то показать, чтобы о тексте узнали и он, как говорится, ушёл в народ. Однако действительность оказалась суровее — поставив финальную точку, авторы порадовались, посмаковали страницы своего творения, а потом просто убрали папку в шкаф...

Остаётся лишь представлять себе, каково это — писать книгу, отчётливо осознавая, что никуда она пройдёт, что ни в коем случае не стоит кому-либо её показывать.

Неимоверно сложно писать о книге, которую с одной стороны зачитал до дыр, а с другой, кажется, так и не понял до конца. Трудно составлять отзыв на книгу, которую где-то глубоко интуитивно считаешь самым главным творением Стругацких и в то же время признаёшь чрезвычайно сложной и спорной.

Вероятно, эта самая затёртость до дыр и мешает. Знание почти наизусть ключевых сцен, фраз и размышлений, подспудно внутреннее восприятие книги в качестве фрагментарного калейдоскопа любимых отрывков и цитат не позволяют относиться к «Граду» как к чему-то целостному. И это печально, но ничего уж тут не поделаешь — Эксперимент есть Эксперимент. Перечитывая книгу в этот раз, думал, что смогу абстрагироваться от впечатлений прошлого, от оставшихся ещё с юности ощущений, но — нет, не получилось. К сожалению? Да как сказать...

Если не брать во внимание мощный философский смысл, отмести социально-психологическую трагедию с легко угадываемым и так любимым критиками сатирическим подтекстом, не касаться символизма, то можно вполне свободно говорить о двух самых главных составляющих книги, не рискуя угодить в дебри высоких наслоений и ударить в грязь лицом перед высокими знатоками.

Первая составляющая — социальная. Нет, нет, я не оговорился и не противоречу написанному в предыдущем абзаце. Я имею в виду социальное как категорию, как нечто очень общее. А вовсе не то, о чём вы подумали, и вовсе не то, что любят раскладывать по полочкам критики режима — причём, как тогдашнего режима, так и нынешнего. В книге мы видим обобщённую историю развития любого общества, универсальную модель развития любого социума. Так и хочется сказать — абстрактную, но в данном случае это совсем не так. Нет, далеко не абстрактную, а очень даже конкретизированную, вобравшую в себя множество мельчайших подробностей из мирового опыта. Сборную солянку, если хотите, но локализованную здесь и сейчас, экстрагированную, концентрированную — ибо только такие слова можно применить по отношению к описанию всемирной истории, которую авторы умудрились уместить в 400 страниц.

Общество, рождённое в инфернальной, уходящей в глубины веков бытности, через кабацкую грязь предыдущей, давно изжившей себя и давно устаревшей социальной формации осознавшее себя чем-то большим. Выращенное на зловонном субстрате прекрасное и тонкое древо расцветает, поддерживаемое руками деятелей из прошлого. Да, испачканными в грязи и крови руками, да, людей, запятнавших себя, но ведь и человек рождается в муках и крови. Ничего не поделаешь — жизнь есть жизнь, а Эксперимент есть Эксперимент.

И вот, когда будущее настало, трагические ошибки — в прошлом, в общем-то, выздоровевшее и сделавшееся устойчивым общество принимается мечтать. Ему не сидится на месте, взор устремляется в будущее. Когда все цели достигнуты, необходима сверхцель. Выбраться из колыбели, вырваться из условностей данности. Путешествие на Север здесь можно воспринимать как аллегорию Космоса.

Но человек не может жить в отдельности от социума. Человек в себе — это абстракция, не более чем мысленный эксперимент. И в этом — вторая составляющая книги. Вместе с обществом, через тернии к звёздам, через окольные глухие дороги пробираются главные герои романа к своей сверхцели. Через розоватый и глуповатый юношеский задор, через ощущение «почти как взрослые», но и через испытания взрослостью — через первое предательство, через первое разочарование. Через предательство другого человека и через предательство идеи. Через успокоение и усталость, через выслуженный достаток и сытость, через перешагивание через себя и через собственные принципы, через переоценку ценностей. Вся наша жизнь — это поиск себя, это изменение себя, это работа над собой, хочется, чтобы это было эволюцией, но зачастую это и регресс.

Такова моя оценка этой книги. Старался держаться в рамках и не выходить в пространство спорных теорий и субъективных трактовок. Книги Стругацких, как известно, многогранны, многослойны, при каждом прочтении можно обнаружить что-то новое. И «Град обреченный», как произведение самое главное и самое сложное, соответствует данному определению на все сто.

Как известно, повесть была написана в непростой для Бориса Стругацкого период — в ту пору ему пришлось столкнуться с органами госбезопасности. К счастью, лишь в качестве свидетеля. Однако этих впечатлений было вполне достаточно, чтобы атмосфера повести оказалась окрашена в безрадостные тона. Безысходность в столкновении с могучей машиной, имеющей свои цели и методы. С системой, отражение которой, по мнению БНС, читатель и видит в образе Гомеостатического Мироздания.

Но как я уже писал в отзыве на саму повесть, мне такая аналогия не кажется столь уж очевидной. На мой взгляд, авторы задают планку повыше, всё же гораздо более привлекательна прямая трактовка произведения — о силах самой Природы.

Точка зрения, разумеется, спорная, вовсе не претендую на стопроцентную правоту.

Однако книги АБС, как известно, многослойны, неоднозначны, что и открывает широкий простор для толкований.

И вновь то самое чувство, когда прочитаешь старую любимую книгу и потом спросишь себя: и всё?!...

Действительно, раньше казалось, что эта повесть куда как больше по объёму. И в этот раз думал: нет, торопиться не буду, а буду читать с чувством, с тактом, растягивая на целую неделю. И опять — начал читать, вальяжно так ещё откладывал в сторону, мол, остальное — на завтра, не спешим! Ага, фиг там — как начал, так и закончил, на одном дыхании, книга поглотила, буквально утонул в книге. А! Помогите! Читатель утонул на страницах этой повести! Его уже не спасти! К тому же — у него АБС-зависимость!

Не, не получается. Уже столько раз пробовал перечитывать произведения АБС, не увлекаясь, как бы глядя на действо со стороны, как бы — ну, просто так, перечитаю-ка я эту книженцию, ну, там ещё этот... Малянов с Калямом... Тыщу раз читал — чего уж там? Чего нового? Нет, не получается. С пятой страницы заводишься и остановиться уже не в силах. Тормоза отказали, крышу снесло, а тут ещё — раз — последняя страница! Как будто на полной скорости прямо мордой влетел в столб...

Эх, эх, что ж теперь делать-то? Да ничего! Следующая станция — «Град обреченный».

Если же по существу, то можно спорить сколько угодно, но не вижу я в этой повести так усиленно притягиваемого противостояния «человек-система». Специально ведь в этот раз читал, чтобы рассмотреть именно этот аспект, но никак его не разглядел. Всё тут гораздо шире и глубже. Ведь если мы говорим о некой «системе», то имеем в виду именно систему, некий конгломерат, быть может, и не с понятными свойствами и признаками, но по крайней мере с угадываемыми и прогнозируемыми моделями поведения, с хоть какими-то атрибутами. А в этой повести авторы наделили предмет настолько аморфными качествами, что вообще непонятно, что это такое может быть. Вот именно — предмет. Если хотите — сущность, трансцендентное как категория. И изыскания Вечеровского здесь — даже не гипотеза, это лишь догадки испуганного насмерть, пусть умного и проницательного учёного, но тем не менее — всего лишь человека.

И проблема выбора. Как всегда у Стругацких, ситуация выстроена мастерски, выстроена так, чтобы обнажить всю суть поставленной задачи. Вопрос стоит остро: или — или. Компромиссы недопустимы, единственный из возможных — это компромисс со своей совестью, с тем самым главным человеческим, что ещё есть.

А как бы ты поступил в этом положении? Идти до последнего, несмотря на жертвы? Смириться, не подводя под удар тех, чья судьба зависит от тебя? А как бы он поступил в этой ситуации? А как бы я поступил?

Без понятия...

Большая часть статьи об истории создания повести «Пикник на обочине» посвящена описанию трудного пути её издания. Борис Стругацкий пишет о том, что сам процесс написания был быстрым и лёгким, однако дальнейшие препирательства продлились аж восемь лет. А всё потому, что в начале 70-х за авторами закрепилась слава сомнительных в плане идеологии. Сборник «Неназначенные встречи» уже находился чуть ли не в стадии производства, однако далее под разными многочисленными предлогами выпуск книги затягивался.

В итоге повесть отредактировали настолько, что, по словам БНС, ему неприятно было брать книгу в руки. А между тем, сама повесть-то, даже в исходном варианте, была выдержана в более чем правильном идеологическом ключе. Прочитав её, можно было смело вздыхать: ну, и порядочки у них там на Западе, в этом ихнем загнивающем мире чистогана. Но в данном случае даже это цензоров не устраивало. Такой вот, товарищи, парадокс.

Как-то даже и не думал, насколько тяжела эта повесть, насколько тяжёл текст, из которого она соткана. Увлечённый читатель, ослеплённый динамикой происходящего, может и не заметить скрытых символов, отсылок, эволюции мировоззрения главного героя. Однако мне, перечитывающему книгу далеко не в первый раз, было важно разобраться именно в нюансах, в подтексте, заглянуть гораздо глубже вершины айсберга смысла. Зачастую приходилось возвращаться на несколько страниц назад, перечитывать абзацы с изложением действий персонажей, зато я, кажется, понял, о чём эта книга.

Вообще, пришельцев здесь можно рассматривать в качестве аллегории нашего мира, как образ нашего общества. В мире слишком много людей, чтобы каждый из них обращал внимание на других, стремительность нашей высокотехнологичной жизни превращает человека в циника, которому нет никакого дела до таких мелочей, как другой член нашего социума. Экономические и социальные законы запрещают человеку такую роскошь, как сочувствие, великодушие, благотворительность. Мы должны сделать добро из зла, ведь его больше не из чего сделать, но есть ли у нас на это силы, время и — самое главное — желание? Если жизнь каждый день бьёт каждого гаечным ключом по голове, откуда взяться высоким порывам? Знай только — поднимай руки, чтобы защититься, пригибайся, жизнь — она как Зона — беспощадная, непредсказуемая, безразличная, равнодушная, серая, унылая.

Стругацкие умело расставляют вешки-символы по ходу повествования. Кирилл — альтер эго молодого, даже юного Рэдрика. Необразованный, выросший в полууголовной среде, парень с городских окраин Рыжий смотрит на Кирилла как на небожителя, смотрится в него как в зеркало. Кривое зеркало, зеркало, в котором отображаются потаённые и искренние желания. Про себя посмеивается над ним, но, безусловно, восхищается молодым человеком, который внешне живёт здесь и сейчас, но душой целиком и полностью находится в идеалистическом мире. В мире больших вещей и свершений. Рэдрику по определению это не доступно, но он пытается хоть как-то проявить своё участие в этих больших и славных делах, поэтому ведёт Кирилла в Зону. Смерть Кирилла — это тоже аллегория. Это посыл жизни, реальность говорит Рэдрику: нет, дружок, не на тот шесток ты замахнулся, так не бывает. Умирает не Кирилл, умирает частичка Рэдрика, та самая, в которой собралось всё самое лучшее, что в нём было.

Нет, лучше выбрать в качестве ориентира такого, как Ричард Г. Нунан — успешного и делового. Старающегося, казалось бы, во благо человечества, но всё же выполняющего всего лишь свою работу. Искренен ли Нунан? Нет, конечно, дело есть дело, работа есть работа, а личное — это где-то там, в глубине, и туда никого нельзя допускать, никому не должно быть дела до этого глубокого личного. Так же и Нунану нет дела до проблем маленьких людей этого мира. Нет, внешне он, конечно, готов помочь и даже реально помогает Рэдрику и его семье — где деньгами, где связями. Но за этим внешним добродушием — твёрдая скорлупа, через которую не проникнуть ничему извне.

И Рэдрик становится именно таким. Появляется в самом конце ещё один идеалист — Артур. И что-то в нём есть, что-то цепляет в нём Рэдрика, давно забытые мотивы, заглушённые годами мелодии. И это не может не раздражать, с этим невозможно жить. Если в мире есть лишь зло, то и незачем стараться что-то переделывать. Если к смерти Кирилла Рэдрик имел опосредованное отношение и болезненно переживал гибель самой светлой частички своего Я, то в случае с Артуром он намерено убивает это идеалистическое начало, с которым вместе так мучительно жить. Устранил — и спокоен. А совесть — ну что совесть? Вечером выпил, закусил, к утру всё и выветрилось.

Финальные слова Рэдрика — счастья для всех даром — это вовсе не глубинный и искренний позыв, это не квинтэссенция его прекрасных душевных порывов. Нет, это не так. И наивно так полагать. Эти слова — это своего рода откуп. Это индульгенция, которую он выписывает своей совести. Задабривает её, чтоб поскорей отстала и не являлась по ночам. Да, я послал на смерть Артура, да, я уничтожил то добро, которое смог сделать из зла за долгие годы. Но ради чего я это сделал? Ради человечества, ради всех несчастных и обездоленных. Разве не стоит оно того?

Сказать на словах — много ума не надо, сказать на словах может каждый. Даже Стервятник Барбридж. Но ведь тот же Стервятник говорил, что сбыться может только сокровенное желание. А значит, все старания Рэдрика впустую. И смерть Артура — тоже впустую. Жизнь преподнесла Рыжему очередной урок, превратив Золотой Шар в бесполезную безделушку.

Да и вообще — был ли тот Шар? Или это просто байка тёмных уголовных сталкеров? Миф о несбыточном всеобщем счастье.

В «Комментариях к пройденному» Борис Стругацкий вспоминает, что очень долгое время АБС хотели написать детектив.

Желание это было спровоцировано несовершенством детективного жанра, которое, по мнению авторов, заключается в двух основным моментах. Во-первых, количество всех известных в жанре мотиваций преступлений в конечном счёте ограничено. Даже в самом хорошем детективе причина преступления тривиальна, ничего нового в этом плане придумать невозможно. Во-вторых, после разъяснений и выявления личности преступника читатель тут же охладевает к произведению — таковы уж издержки жанра.

АБС имели средства к свежему решению обеих этих проблем, и они принялись реализовывать свои идеи. Хотя Борис Стругацкий пишет, что эксперимент, в общем-то, провалился, думается мне, что большинство читателей не согласны с такой оценкой. На мой взгляд, «Отель» получился очень даже интересным произведением. Тут есть и нетривиальная мотивация, и неожиданная концовка, которая переворачивает всё с ног на голову. После того как читатель наконец разобрался в происходящем, детектив трансформируется в фантастику и события развиваются несколько в другой плоскости. Читательский интерес при этом нисколько не пропадает, до последних строк, а подведённая в эпилоге финальная черта заставляет задуматься.

Несмотря на то, что сами авторы не очень высоко ставили это произведение, имею заявить следующее: одна из самых лучших книг Стругацких. АБС — писатели многогранные, а их книги не перестают удивлять богатством идей и блестящим исполнением. Не к месту вспоминается Шрэк из первой части мультика, когда он рассуждает о том, что у великанов есть слои. Так и книги Стругацких имеют слои. Заострив внимание на одном слое, если так можно выразиться, сняв один слой, можешь не заметить другого, более глубокого, интересного.

Это я к тому, что впервые прочитав «Отель» в юности, был очарован прежде всего интригой, детективной составляющей, плавно перетёкшей в фантастическое русло. Ну, и разумеется, персонажами, у каждого из которых свои тараканы в голове, вперемежку со скелетами из шкафов.

Перечитывая повесть сегодня, я уже, разумеется, наперёд знал, что там к чему и чем закончится. И, кстати, как отметил один из предыдущих рецензентов, в глубине души всё же надеялся, что в этот раз всё будет хорошо и пришельцам удастся уйти от негодяйских гангстеров. Но, увы, в этот раз вновь у них не получилось... Так вот, перечитывая повесть сегодня, я, конечно, был лишён интриги и знал все разгадки, но, как парадоксально это ни звучало бы, и ладно! Ведь я больше внимания уделил психологизму происходящего, погрузился в этические дебри, хитросплетения вопросов морали, которые умело заплели авторы. И разбираться в этом, скажу я вам, не менее увлекательно, чем читать захватывающий детектив.

Инспектор Глебски со времён моей юности серьёзно поменялся. Повзрослел? Нет, это я, наверно, повзрослел и перестал его осуждать. С возрастом начинаешь понимать цену суете и в усталости стремишься к покою, к тиши и стаканчику горячего портвейна. По сути, инспектор ведь несчастный человек, оказавшийся не в то время не в том месте. Раздираемый двумя ответственностями — ответственностью профессионального и гражданского долга и ответственностью перед потомками и перед всем человечеством — он выбирает первое.

И за этот свой выбор ему приходится расплачиваться слишком дорого — все свои оставшиеся стариковские годы отставной инспектор будет сидеть перед окном и переигрывать в голове ту самую ситуацию. Он будет искать ответ на поставленный давно вопрос, страдая бессонницей, ворочаться в кровати. И так не находить ответа, так и сомневаться в своём выборе...

Можно лишь посочувствовать ему, ведь к концу действа инспектор уже почти принял сторону пришельцев и был рад, когда Симонэ и Алек взяли ситуацию под свой контроль и таким образом сняли ответственность за последствия с плеч инспектора, который так и не смог вырасти из своего кителя с золотыми пуговицами. Мне даже показалось, что Глебски не особо сопротивлялся, когда они его (кстати, весьма деликатно) обезвредили. И подчёркнуто принципиальный и прогрессивный Симонэ вызывает даже некоторое раздражение — если ты такой благородный и идеальный, что ж ты чуть раньше не предпринял своих действий? Сам ведь ждал и сотрясал воздух напыщенными речами, в то время как инспектор почти предоставил тебе свободу действий...

Или я не прав? А Симонэ — это и есть тот самый человек, эрудит и технократ, которому и стоило бы доверить такое дело как первый контакт? А Глебски — закостенелый консерватор, лёгший не только поперёк течения прогресса, но и потерявший за годы исправной службы всё, что у него было человеческого? Маленький, жалкий и ничтожный клерк, поставивший крест на человечности как таковой?

А были ли доброжелательный пришельцы, складывающие свои жизни на алтарь взаимовыгодного и добрососедского будущего двух великих цивилизаций? А что, если Мозес был этакий легкомысленный Максим Кеммерер или Румата, идущий на поводу у своих эмоций?

Как и во многих других своих произведениях, Стругацкие оставляют эти вопросы открытыми. Создав острую ситуацию, самоустраняются, оставляя читателя один на один с этической головоломкой. В расчёте, что поставленные в произведении вопросы заставят читателя задуматься. Быть может, решить для себя, вывести правило в своей внутренней моральной конституции и руководствоваться этим правилом в дальнейшем. На тот случай, если доведётся столкнуться с подобной ситуацией в реальной жизни, и читатель поступил бы правильно, по совести.

А как это — правильно? Как нужно было поступить?

Ответ на этот вопрос знал, пожалуй, лишь сенбернар Лель.

Ну вот, собственно, что и требовалось доказать: час назад в отзыве на саму повесть я задавался вопросом о том, что читателю нелегко принять ту или иную сторону представленного в произведении конфликта, обращал внимание, что мнения в отзывах разошлись, причём — зачастую высказываются диаметрально противоположные точки зрения. И вот — в книге воспоминаний Борис Стругацкий пишет, что и сами авторы не смогли ответить на этот вопрос.

Правда, сам вопрос Борис Натанович ставит несколько по-иному: можно ли применять такие понятия, как цель, смысл, честь, ко всему человечеству с целом? Оговаривается, что по отношению к отдельно взятому человеку всё понятно и уже тысячу раз озвучено и отвечено. А вот — если взять человечество, а может быть, даже всю Вселенную, как ответить на такой вопрос?

И с грустью признаёт, что не знает ответа, и писатели АБС не знали. А может, и не с грустью он это признаёт, а с хитрой, но доброй улыбкой: мол, ребята, подумайте на досуге, не зря ж мы это всё писали. В качестве домашнего задания — пораскиньте мозгами, попробуйте себе представить...

Как и многие произведения Стругацких, эта повесть получилась очень неоднозначной. Принять ту или иную, диаметрально противоположную сторону читателю не просто. Об этом свидетельствуют и оставленные здесь отзывы — у каждого своя правда.

Самое простое — это сказать, что мы, мол, никому не сдадимся, без боя нас не возьмёшь. И не каждый задумается над тем, чтобы поставить себя на место простого рядового обывателя, которому, между прочим, и быть винтиком в военной машине, разменной монетой гипотетического силового конфликта. Тем более — марсиане оказались не такими уж и плохими: борются с негативными социальными явлениями, с коими не смогли справиться предыдущие правители за всё время своего нахождения у власти. Марсиане не преследуют инакомыслящих, а с теми, кто выходит против них с оружием, поступают вполне гуманно. И ещё марсиане налаживают взаимовыгодное сотрудничество: ты им желудочный сок, они тебе — наличку.

И тут, кстати, возникает интересный вопрос: а может быть, и не нужен им этот самый сок вовсе? При их-то технологиях не могут наладить производство по синтезу столь простых химических соединений? А, может, придумали они всё это дело ради того, чтобы дать людям благо, но не просто так, а под надуманным предлогом, а? Чтоб люди не видели в этом гуманитарную помощь, не ощущали себя никчёмными, ни на что не годными бездельниками. Глядишь, через полгода ещё что-нибудь подобное придумают, а там и до ликвидации нищеты не далеко.

В целом, марсиане ведут себя очень даже по-прогрессорски. Цели и задачи их людям непонятны, технологии недоступны, но проводят они вполне определённую политику, не скрывая, впрочем, своего присутствия от местного населения. Но опять же, может быть такое, что человечество находилось на самой грани глобальной катастрофы и у пришельцев не оставалось другого выхода кроме как действовать напрямую, без ширмы.

Ясно одно: прямым действиям предшествовал долгий подготовительный период, раз уж они настолько хорошо изучили человеческую психологию, что методом выбрали наиболее эффективный. Чтобы завоевать Землю, марсианам не нужны бомбы или смертоносные лучи, им не нужны средства массового внушения и убеждения. Это всё — в прошлом, это работало в эпоху Уэллса. Сегодня, чтобы подчинить себе людей, нужно сделать им лишь очень выгодное предложение, и с желудочным соком марсиане явно угадали. Нет, они не покупают Землю, как это делали пришельцы в романе Клиффорда Саймака «Почти как люди». Они выбрали более действенный способ — марсиане у Стругацких покупают людей. В конце концов, вся история человечества — это борьба вовсе не за власть или мировое господство, это не борьба «высших рас» с «недолюдьми» из идейных соображений. Это — борьба за ресурсы, а не что-то другое. И получается, что если решить проблему ограниченности ресурсов, создать маленький индивидуальный рай для каждого отдельно взятого человека, то и противоречия пропадут сами собой. Желудочный сок здесь — не более чем аллегория, пример, который должен бросаться в глаза читателю своей нелепостью, своей гротескностью. Дать человеку всё, что ему нужно, без излишеств, без стометровых яхт и бассейнов с шампанским, а то, что ему действительно нужно — еду, кров и другие жизненно необходимые потребности. Плюс к этому — скромную, но вполне достаточную духовную пищу, как марки для главного героя этой повести, этакую эстетическую минималку. И всё — считай, что человек этот у тебя в кармане. Никакими коврижками не вытащишь ты его на митинг протеста, никакими патриотическими внушениями не заставишь ты его взять в руки оружие.

Или — так и надо? Ведь ты со своими митингами и партизанщиной не сможешь дать человеку кусочек его личного счастья. А вот марсиане — дали. Безо всяких митингов и оружия.

Из всей книги «Комментарии к пройденному» эта статья, на мой взгляд, представляет наибольший интерес. Очень она содержательная и помогает читателю, не до конца понявшему замысел авторов, дойти до сути повести «Улитка на склоне».

Сами авторы были высокого мнения об «Улитке» и считали её самым значимым своим произведением.

В статье Борис Стругацкий подробно рассказывает о том, что изначально это произведение было задумано как часть Истории будущего, один из эпизодов Мира Полудня.

Собственно, в таком виде, с главами линии Горбовского, замысел и был реализован — читатель знает его под названием «Беспокойство». Ведомый своим чрезвычайным любопытством и подстёгиваемый собственной неусидчивостью Горбовский пребывает на планете Пандора, где занимается тем, что сидит на краю обрыва и бросает вниз камешки. Со стороны это действительно так и выглядит, но мы-то знаем, что на самом деле его тревожат мысли о человечестве, о судьбе беспечного Человека Играющего.

Впоследствии авторы почему-то сочли такой вариант неудачным, решили отложить его в сторону и заменить линию Горбовского другой историей — так появилась на свет линия Переца, сюрреалистическая и в корне отличающаяся от линии Горбовского не только содержанием, но и общей идеологией. А Атос превратился в Кандида, как мне показалось — тоже совсем разные люди. Само произведение стало повестью «Улитка на склоне», которую авторы очень любили и ставили в своём творчестве, можно сказать, на первое место.

На мой сугубо субъективный взгляд, «Улитка» вершиной творчества АБС не является. По мне, так тот же «Град», «Отель», «Миллиард лет» или «Полдень» со всеми его составляющими куда как интереснее и значимее. «Улитка» — одно из лучших, но далеко на самое лучшее их произведение. Но это — так, на мой взгляд.

Любому же любителю «Улитки» читать эту статью — в обязательном порядке!

Сложное произведение, понять которое с первого раза, наверное, невозможно. Слишком много получилось наслоений, а также слишком уж много аллюзий, двусмысленностей и недоговорённостей.

Если спросить меня сегодня, о чём эта книга и какой в ней заложен смысл, я начну туманно и путано рассуждать, но в конечном итоге, вероятно, просто разведу руками, пожму плечами. Даже сейчас, по прошествии многих лет и после прочтения почти всего из Стругацких, «Улитка» так и остаётся некой тайной.

Возможно, потому, что непрост был путь знакомства с этой повестью. В юности осилить не смог, бросил где-то на половине, чуть позже прочитал урезанную версию «Беспокойства» в издании https://fantlab.ru/edition951, даже не подозревая, что читаю лишь линию Горбовского. Недавно всё же прочитал полноценный вариант «Беспокойства» и вот сейчас — «Улитка на склоне». Если честно, то теперь в голове полнейшая каша, потому что так и не смог абстрагироваться от нюансов предыдущих версий.

Многие считают, что обе линии повествования независимы друг от друга, не связаны друг с другом. Однако, при некоторой доле вольности и фантазии, можно допустить, что Кандид — это вымысел Переца. Плод его воображения, доведённого до болезненного состояния. Управление и его обитатели настолько агрессивно воздействуют на его психику, что Перец, даже не осознавая этого, начинает генерировать образы и действия, которые воплощаются в реальности посредством психокинетических способностей Леса. Разумеется, фантазии не могут быть точным отражением действительности, подсознательное, по Фрейду, никогда не воплощает всё попавшее в него со стопроцентной точностью. Как раз наоборот — например, наши сны отображают события и переживания дня в таком вот кривом зеркале, если так можно выразиться — в извращённом виде. Отсюда и приключения Кандида — неточная и очень своеобразная копия глубоко внутренних переживания Переца. Но, что характерно, общая идея одна: Перец не может выбраться из Управления, Кандид не может выбраться из Леса, оба имеют чёткое, осознанное и горячее желание, но обоим мешают внешние сюрреалистические обстоятельства. Если откинуть подробности, антураж, то по большому счёту, обе истории будут идентичны. Даже концовка: Перец смиряется со своей участью и принимает должность директора, Кандид понимает, что выбраться не получится, и берёт на себя функцию защитника от мертвяков. И всё это — очень даже хорошо укладывается во фрейдовскую теорию толкования сновидений.

Во-первых, строго говоря, никакой это не цикл: братья-соавторы нигде об этом не упоминали. Представление об этих двух (или трёх) произведениях как о цикле — это принятое в среде поклонников допущение, с закономерной лёгкостью подхваченное редакторами Фантлаба. Ну, что же, никто, думаю, не против, в данном случае сведение произведений в цикл удобно прежде всего читателю.

Во-вторых, произведений на самом деле два: «Понедельник начинается в субботу» и «Сказка о Тройке». И тут мы плавно переходим к нелёгкой судьбе второго из них. Если «Понедельник», который публиковаться начал ещё при Хрущёве, пошёл на ура и стал настольной книгой творческой и особенно научной интеллигенции, то «Сказка» стала книгой, если так можно выразиться, «подстольной», поскольку путь её к читателю пришёлся уже на эпоху застоя, а потому был долог и тернист.

Начало писательской карьеры для молодых братьев-авторов складывалось более чем удачно: они описывали свой светлый и многообещающий Мир Полудня, где хочется жить и работать, созидать, приносить пользу людям, обществу, человечеству, а не корпеть над благополучием, воздвигнутом в отдельно взятой квартире. Тут и оптимистический взгляд в будущее, и целеустремлённые герои, и вполне заслуженная премия за первую опубликованную книгу — повесть «Страна багровых туч». Отсюда и атмосфера, царящая на страницах «Понедельника» — лёгкая и позитивная, дружеская и располагающая к открытиям и свершениям. Молодые люди трудятся в Научно-исследовательском институте чародейства и волшебства. Даже неуместную в советской действительности магию они воспринимают в качестве научной дисциплины и успешно ставят на службу народному хозяйству. Любую, даже самую заковыристую проблему они решают с лёгкостью и изяществом, а отрицательные герои забавны, скорее даже беззлобны и в сравнении с будущими антагонистами из «Сказки» вызывают улыбку.

К концу 60-х ставшие уже видными писателями Стругацкие успели столкнуться с кадавром советской цензуры, немало копий сломали в ходе публикации «Полдня» и «Хищных вещей века». Поэтому и нарисованные в «Сказке о Тройке» картинки совсем не радуют. Безысходностью и серостью пропитаны страницы, на которых полюбившиеся читателю оптимистически настроенные и никогда не унывающие герои сражаются с серостью и бюрократизмом, с тупостью и мракобесием. И именно в этот момент «Тройка» раскладывается на два своих варианта.

Первый экземпляр — это изначальный вариант, который, несмотря на старания авторов, ни одно издательство принять к публикации не осмелилось. Относительная вольница хрущёвской оттепели сменилась беспросветным консерватизмом брежневского застоя. Критика в адрес любого и всякого, в том числе — и в адрес вышестоящих, которая раньше в разумных пределах даже поощрялась, теперь превратилась в одну видимость. И авторам пришлось переработать повесть до более удобоваримого варианта путём удаления многих сцен и персонажей. Однако и в таком виде повесть, будучи опубликована в журнале «Ангара», вызвала недовольство кого-то сверху. Главного редактора журнала уволили, а Стругацкие впали в опалу. Вплоть до того, что в последующие 70-е не смогли опубликовать почти ничего из своих новых произведений. «Сказка о Тройке» же продолжила своё путешествие к читателю через самиздат — отсюда и употреблённый мною ранее эпитет «подстольное» произведение, то есть подпольное.

Таким образом творческий и жизненный путь Стругацких в контексте данной книги можно рассматривать как типичный путь интеллигента-шестидесятника. С большими надеждами и частичными свершениями. С радужными ожиданиями и горестными разочарованиями. Тернистой дорожкой, неверные изгибы которой манят соблазном свернуть, бросить всё и зажить как все, без страданий и бессмысленных жертв. Ведь цена вопроса-то всего-ничего — всего лишь совесть. А что совесть? Поболит и успокоится, делов-то.

И тут мы плавно приближаемся к вопросу, финальному и главному: а нам-то это зачем? Ну, были времена, непростые и своеобразные. Сейчас всё по-другому, а описанное в книге — не более чем исторический анекдот, тоскливая классика в духе Салтыкова-Щедрина.

Однако, думается мне, история не только повторяется дважды. Но и, несмотря на другую набившую оскомину аксиому, всё же должна чему-то учить. Путь настоящего культурного человека во все времена был непрост. Извилист и неровен. Дабы не потеряться, нужно не только держаться путеводной звезды, но и иметь под рукой путеводитель. Такой, например, как «Понедельник» и «Сказка», читая которые узнаёшь, как выглядит настоящий интеллигентный человек. А периодическое перечитывание не даёт забыть, что такое серость и бескультурье.

В книге воспоминаний Борис Стругацкий больше внимания уделяет не столько истории создания этой повести, сколько нелёгкой судьбе произведения. Изначальный полный вариант «Сказки» ни одно издание не устроил — слишком едко, остро. Поэтому авторы были вынуждены сократить повесть за счёт исключения целого ряда сцен и персонажей. Однако и «Сказку о Тройке-2» долгое время не получалось пристроить, пока окольными путями повесть не попала в журнал «Ангара». Последовал грандиозные скандал, редактора журнала уволили. Вероятно, с этого момента АБС попали в опалу, либо эта ситуация повлекла за собой кризис — ведь в течение 70-х новые произведения авторов не публиковались, а старые переиздавались редко, можно сказать — с неохотой.

Мне так и представляется, как АБС с наивными невинными улыбочками обивали пороги издательств, предлагая им «Сказку», и даже, вероятно, не до конца понимали, что носят они с собой бомбу. Шутки шутками, но ведь в те времена и до состава преступления было не так уж и далеко. Ну и вот, ходили-ходили, предлагали-предлагали, и допредлагались так, что потом их печатать перестали. «Разрекламировали» своё произведение до такой степени, что люди знающие поняли — не стоит с ними связываться. Если же убрать кавычки, то определённая реклама в этом была — насколько знаю, «Сказка» с головой ушла в самиздат. Такое вот двоемыслие: днём редактор с невозмутимым видом отказывал авторам в публикации, а по ночам, саркастически улыбаясь, перепечатывал текст в нескольких экземплярах, чтобы утром раздать хорошо проверенным знакомым.

Соглашусь с большинством предыдущих докладчиков в том, что этот вариант повести сильно проигрывает первому. Хотя бы потому, что он короче, многие сцены и некоторые герои здесь просто не поместились. Ну, правильнее сказать — их выбросили. Вообще, наверно, логичнее было бы в книгах менять очерёдность: сначала давать этот вариант, а потом — первый. Потому что этот вариант после первого я прочитал чуть ли не за полчаса, пропуская сцены, которые ещё не затёрлись из краткосрочной памяти.

Но мы, разумеется, знаем, почему всё это произошло именно так, откуда взялся этот сокращённый вариант, почему пришлось ужимать текст и сглаживать острые углы. Если бы этого не было сделано, то «Сказка» вообще в печать не вышла бы и так и лежала бы в авторском письменном столе до середины 80-х.

Из отличий я бы выделили в первую очередь очень короткий, но очень значимый и сильный эпизод, а точнее — всего лишь пару абзацев, в которых рассказано о том, что Саша и Эдик почти сдались. Саша принялся вовсю оправдывать своё бездействие и даже находить прелести нового для него, дивного мира бюрократии и очковтирательства. И как выяснилось позже, Эдик строил планы по устранению конкуренции со стороны Выбегаллы и выбиванию себе загородного участка под дачу. Если бы не появление старших магов, то ребята наши покрылись бы шерстью и это уж точно была бы совсем другая история...

Начну с фразы, которую раньше постоянно цитировал один небезызвестный персонаж из телевизора: «Я спешу посмеяться над всем, иначе мне пришлось бы заплакать». Слова как никакие другие подходят для эпиграфа к этой повести. Особенно — если воспринимать произведение через призму современности.

Нет, ничего не меняется. Лавр Федотович не умер, вовсе нет, просто сегодня его и его коллег называют по-другому — их называют эффективными менеджерами. Работать? Содействовать прогрессу? Помогать людям в решении их заявок? Зачем? Гораздо интереснее вставлять палки в колёса, насаждать крючки, мешать тому, кто что-то хочет поменять и улучшить. Гораздо лучше ничего не понимать и не хотеть понять, но строить умную физиономию эффективного менеджера и препираться, а если есть такая возможность — и ставить большую круглую печать. Тут тебе и слава, и почёт, и читать ничего не нужно, кроме книжек по эффективному менеджменту. И деньги за это платят немалые.

Всё же, «Понедельник» и «Сказка» — это произведения для взрослых. Характерно, что читая эти книги лет в двадцать, хватаешь, что называется, вершки, не понимая основной сути. Смешно — и смешно, классные истории, забавные, но не более того. Проходят годы, жизнь сталкивает тебя с лаврами федотовичами, выбегаллами и прочими фурфуркисами, и только тогда ты начинаешь понимать, о чём писали братья-авторы. При чтении «Понедельника» где-то внутри грызёт и щемит чувство тоски по такому здоровскому коллективу с классными ребятами и славными девчонками — коллективу НИИЧАВО, в котором тебе не довелось работать и никогда не выпадет счастье работать. При чтении «Сказки» на грудь опять давит тоска, но теперь уже другая — тоска оттого, что в нашей жизни не перевелись такие вот лавры федотовичи и никогда, к сожалению, не переведутся.

Один из рецензентов написал, что не верит в благополучную концовку «Сказки о тройке», что, мол, в жизни такого не бывает. И я с ним соглашусь. Хэппи-энд тут — это дань законам жанра. Раз сказка, то и заканчиваться она должна чем-то вроде «и жили они счастливо». Этакий позитивный финал, который должен внушить читателю чувство оптимизма. Но оптимизм в данном случае ложный. Нет, не верю: авторы 200 страниц обрушивали на читателя тонны пессимизма, и эти тонны не смыть, не исправить пятью последними розовыми страничками.

Есть у повести и другой аспект, о котором рассуждать приятнее. Это — собрание остроумных историй с участием ярких, живых, парадоксальных персонажей. Энциклопедия современных чудес, коллекция городских легенд. Птеродактиль Кузя и пришелец Константин, клоп Говорун и плезиозавриха Лизавета. Их рассуждения, которые местами — просто забавная трепотня, но местами — серьёзные философские и нравственные отступления, заставляют задуматься и поломать голову.

Ну, и конечно же, мой самый любимый герой — снежный человек Федя. Симпатичный в своей наивности, трогательный до комка в горле, тактичный, доброжелательный и восхищающий своей тягой к знаниям. Да и просто — хороший парень и умница. Для меня он и является олицетворением того самого интеллигента, который пытается противостоять бессердечности и серости.

В этой статье Борис Стругацкий вспоминает о том, как была написана эта замечательная повесть.

Легко угадывается, что очень многие эпизоды и целые сцены были заимствованы авторами из реальной жизни, благо, опыт позволял. Ведь Борис Стругацкий всю жизнь проработал в Пулковской обсерватории. А у Аркадия было много знакомых из среды учёных.

Название повести впервые прозвучало в своеобразной шутке одной из коллег Бориса Натановича. Правда, смысл фразы тогда воспринимался диаметрально противоположно — в том плане, что нет в нашей жизни никакого просвета, а серые будни начинаются сразу за предыдущими буднями, мол, никаких праздников, никаких выходных вам! Смысл же книги, наоборот, в том, что работа — это и есть настоящий праздник, а выходные придуманы бездельниками.

Дальше спойлерить не буду — рекомендую лучше самим почитать.

В тысячный раз перечитывая эту повесть, сожаление испытал лишь в одном моменте — в ту минуту, когда была прочитана последняя строчка и пришлось перелистнуть страницу. Как оказалось, «Понедельник» — не такое уж и большое произведение, к тому же — сложно открыть что-то новое, когда текст знаешь практически наизусть. Ничего тут не поделаешь — даже такие дивные истории когда-нибудь заканчиваются. Да, поистине, это самый грустный момент в этой книге.

И, кстати, подумал сначала: а чего расстроился-то? Впереди же «Сказка о тройке», да и не всё из Стругацких перечитал в этот свой заход. Но потом вспомнил ту отчаянную сатиру, которой пропитана «Тройка». Именно — отчаянную. Отчаяние, которое пришло на смену былому энтузиазму и оптимизму. Полдень уже закончился, и наступления понедельника никому не хочется. Потому что в «Тройке» понедельник не радостный, не сулящий захватывающее чувство познания, а серый, обещающий сизифов труд — сражение с серостью, недалёкостью, консерватизмом. Как-то грустно сразу стало.

На титульной странице «Понедельника» написано, что это произведение — для научных работников младшего возраста. И это вовсе не яркий афоризм ради красного словца. Я не воспринимаю эту фразу в качестве удачной шутки, иронического парадокса или меткой, но пустой красивости. Я понимаю этот подзаголовок буквально. В прямом смысле. «Понедельник» — это повесть-учебник, это хрестоматия для интеллигентного человека, инструкция по недопущению обрастания шерстью. Эту книгу следует читать не только ради изящного юмора, тонкой иронии и едкой (местами) сатиры. Не только с целью развеяться и переключить мозг на решение хитрых задач по контрамоции. Не только для того, чтобы насладиться литературным богатством повествования и яркими образами героев.

Нет, главная ценность «Понедельника» в том, чтобы не дать читателю забыть, как выглядит настоящий культурный, интеллигентный человек. И чтобы читатель помнил, что такое серость, мещанство, мракобесие, приспособленчество и другие нелицеприятные вещи. Чтобы читатель, зарывшийся в обыденности, идущий на поводу у унылой однообразности, которой очень часто бывает наша жизнь, не клюнул вдруг на промелькнувшую где-то зазывающую витрину, не повёлся на яркую обёртку, не свернул с узкой и зачастую ускользающей дорожки культурного. С тропинки нравственного в лесу невежества. С пути созидательного творческого труда и критического взгляда на мир. Не попал в цепкие приторные объятия двуногих с ушами, заросшими шерстью.

На инженера учатся пять лет, на медика — семь. На интеллигента — всю жизнь. Чтобы быть в форме, нужно постоянно тренироваться. Чтобы быть профессионалом, нужно не только следить за новшествами, но и периодически повторять азы. Чтобы быть культурным человеком, нужно много читать — не только новинки, но и перечитывать классику. И «Понедельник» уже давно занял заслуженное место на полке с лучшими образцами мировой интеллектуальной и нравственной литературы.

Идея интересная, очень даже. И сюжет, в общем-то, неплох. Но в целом — явно сырая вещь. Первая половина — разговор астронома с таинственным пришельцем, в котором волей-неволей угадываешь демиурга. Вторая часть рассказа — поток сознания астронома, силящегося осознать произошедшее, осмыслить полученную информации. И получается у него это на удивление просто. Более того — он позволяет себе делать свои выводы и в конечном счёте рисует стройную картину мира, всего сущего. При этом делая множество неоправданных допущений с долгоиграющими последствиями, иными словами — совсем не утруждает себя в использовании бритвы Оккама.

В библиографии Фантлаба произведение числится последним среди рассказов авторов по хронологии написания. И это как-то странно — к 1963 году были написаны все новеллы «Полудня», другие замечательные рассказы. Как же получилось так, что авторы столь откровенно «слили» вторую половину «Циклотации»? Борис Стругацкий в воспоминаниях ничего определённого по поводу этого рассказа не пишет, упоминая о том, что почти ничего о нём не помнит. Как мне кажется, авторы недоработали текст, по какой-то причине потеряв к нему интерес. Забросили текст в папку с черновиками и благополучно о нём забыли. Поэтому рассчитывать на более совершенный вариант рассказа не приходится, а жаль.

И вот ещё один рассказ, который авторы впоследствии переработают, существенно дополнят и включат в другое своё произведение — знаменитый «Понедельник». Речь идёт о фрагменте, когда герой путешествует в воображаемое будущее, сгенерированное авторами фантастических произведений.

В отличие от варианта из «Понедельника», данный рассказ как-то сразу кажется сыроватым. Возможно, это предвзятое отношение человека, который около миллиона раз читал основное произведение и, соответственно, привык к тамошнему изложению. Я всё пытался абстрагироваться от ПнС, представить, что читаю эту историю впервые. Не уверен, что это у меня получилось, но почему-то рассказ мне показался незаконченным. То есть фабула-то есть, есть законченный сюжет (рассказ некоего путешественника во времени), но нет соответствующего оформления: ну, как бы, рассказывает путешественник свою историю — и рассказывает, а дальше-то что? Рассказ в рассказе — избитый со времён Уэллса и Конан Дойля приём, сегодня кажется безнадёжным анахронизмом.

Не хочется строго судить это небольшое произведение, однако как ни крути, думаю, многие со мною согласятся.

Тот самый рассказ, который чуть позже стал прологом к повести «Трудно быть богом». Здесь Пашка, Анка и Антон, пройдя на лодке по озеру, высадились на обрывистом берегу и пошли гулять по сосновому лесу в поисках заброшенного шоссе. А шоссе оказалось анизотропным — очень интересная и удачная аллегория выбора и неисповедимости жизненного пути.

Можно по-разному трактовать эту историю. Обычно рассматривают поступок Антона в том плане, что он пошёл под запрещающий знак «кирпича». Мол, Антон, по всей видимости, всегда был бунтарём и запросто нарушал правила. Мне же близок взгляд под несколько другим углом: некоторые правила таковы, что не предусматривают возврата к исходному состоянию. Нарушив правило единожды, исправить уже ничего не получится. В этом и проявляется одно из главных свойств жизни — принцип анизотропного шоссе.

Это та самая вставка в «Стажёрах» — рассказ Ивана Жилина. Изначально история была отдельным рассказом, содержание которого по сути не особо изменилось при интеграции в повесть. Самое главное отличие в том, что в рассказе речь идёт от первого лица — не названного по имени молодого человека. В повести Жилин, понятно дело, рассказывает историю сам, якобы разговор со странным человеком — средоточием невероятных совпадений — произошёл ещё в юности Жилина.

«Якобы» здесь употреблено вполне уместно, поскольку читатель до конца не уверен в реальности происходящего и в реальности существования самой загадочной личности флюктуации, ведь Жилин никогда не утверждал, что, как говорится, «инфа 100%». И хотя в данном рассказе повествование идёт не от имени Жилина, а от имени, вероятно, совсем другого человека, читатель подспудно подозревает рассказчика в его неблагонадёжности. И это, разумеется, никак не портит произведение, поскольку неправдоподобность здесь — это такая дополнительная деталь, как бы лакировка по уже готовому материалу, которая придаёт дивный блеск всей картине.

Прочитав рассказ «Извне», я решил ознакомиться с историей его создания в книге воспоминаний Бориса Стругацкого.

На самом деле, рассказ сразу кажется чем-то незаконченным. Собственно, так оно и есть — ведь он является ядром написанной впоследствии повести «Извне», а сам назывался «Пришельцы».

Идея, лёгшая в основу произведения, родилась у Бориса Стругацкого во время археологической экспедиции в Таджикистан. Тамошние дикие и прекрасные места произвели на него впечатление, с которым читатель может познакомиться на страницах рассказа или повести.

«Извне» — одно из самых первых состоявшихся произведений знаменитых авторов. И первое опубликованное, кстати. Обычно говорят, что текст сыроват, сюжет провисает и всё такое. А я бы не стал делать таких выводов. Произведение очень понравилось, на мой взгляд, вполне гармонично. Упор сделан на научно-фантастическую составляющую, что характерно для ранних АБС. Возможно, по этой причине многим читателям и не по душе. На вкус и цвет товарищей нет, моя же оценка: классный рассказ и классная повесть.

Хороший рассказ, написанный в стиле послесловия к прошедшим событиям. Когда первая встреча с загадочными пришельцами уже произошла и теперь человечество с замершим от волнения сердцем ожидает полноценного контакта с иным разумом.

Основная идея заключается в том, что пришельцам из далёких миров вовсе необязательно высаживаться на обнаруженную планету, а гораздо целесообразнее исследовать её при помощи автоматических машин. Идея сегодня уже не кажется столь оригинальной, но в конце пятидесятых смотрелась очень даже бодро. Вообще, я бы не стал говорить о том, что Стругацкие эту идею изобрели. Вовсе нет — парадигма развития всей советском космонавтики, в отличие от космонавтики американской, выстаивалась на идее освоения космоса автоматическими аппаратами. Характерен тут, кстати, выбор в пользу «Лунохода», в то время как США пошли по пути высадки людей на естественный спутник Земли. И дело тут вовсе не в отставании советской лунной программы, хотя отставание, безусловно, имело место. Советский Союз запустил первый искусственный спутник, первого человека в космос, но лунную гонку, увы, проиграл. Однако, если говорить о противостоянии человека и машины в космосе, то американцы всегда делали ставку на человека, а СССР — на автоматику.

И эти векторы, если я правильно помню, были определены державами-участницами изначально, поэтому идея рассказа, написанного в год запуска «Спутника-1», кажется вполне логичной и правомерной. АБС работали в русле общепринятой идеологии советской космонавтики.

Перед нами — отрывок, которым должен был начаться некий рассказ, и мне очень жаль, что читатель никогда не узнает продолжения и того, чем там всё закончилось. С самых первых строк текст увлекает и обещает что-то очень интересное.

Дачники сидят на веранде и знойным полуднем пьют чай. И не только чай. Над их головами периодически проносятся реактивные истребители, потому что где-то рядом аэродром. Вдруг один из самолётов берёт много вниз, но потом уходит восвояси. Однако почти тут же что-то с шумом падает в кустах. Катапультировавшийся лётчик?

Беглого осмотра хватает, чтобы понять, что это — вовсе не человек и, по всей видимости, не оружие. Но возможно, что-то живое...

На этом всё. Очень жаль, что мы так и не увидим продолжения.

А мне рассказ понравился. Но должен сказать, что это совсем не Стругацкие. Это просто очень интересный и увлекающий рассказ на грани мистики и детектива. Борис Стругацкий пишет, что текст — перевод-плагиат. Ну, что ж, пусть будет так, по крайней мере, автор открыто во всём сознаётся. Не знаю уж, насколько плагиат, однако художественной ценности для читателя это, конечно, не меняет.

Что-то такое в духе Эдгара По или Конан Дойля. Загадка есть, ждёшь разгадки, а получив её, веришь всё же не до конца. Так и подозреваешь: что-то здесь неладно...

Где-то встречал интересное суждение о том, что Стругацкие — уникальные писатели: начали как комсомольцы, закончили как диссиденты. На мой взгляд, меткое замечание. Чтение их книг в хронологической последовательности по времени написания произведений, как я и поступил на этот раз с Историей будущего, наглядно демонстрирует эволюцию мировоззрения авторов. Яркий и необузданный оптимизм «Страны багровых туч» и «Стажёров» трансформировался спустя 30 лет в разочарование и скепсис в «Жуке» и «Волнах».

Но всё же имеется один немаловажный аспект, который, думается, замечен не только мною. Как мне кажется, Мир Полудня, как и вся История будущего — это нечто иное, если позволите, не «Стругацкие в чистом виде». Ведь параллельно светлым (несмотря на известную долю пессимизма) произведениям из Мира Полудня Стругацкие писали довольно мрачный «Пикник» и поставивший крест на человечности как таковой «Отель». И это я ещё не затрагиваю «Град», который, заметьте, был написан раньше того же «Жука». А сюрреалистическая и ехидная «Улитка» — ведь это своеобразное «кривое зеркало» «Беспокойства».

Так что же тогда такое этот Мир Полудня? Магнум опус или сказка для малышей?

У меня сложилось впечатление, что Мир Полудня — это как та самая синяя папка, история, которую авторы писали как бы для себя, но не могли не поделиться ей с окружающими. То самое добро, которое нужно было сделать из зла потому, что его больше не из чего сделать. Нечто такое, пусть даже наивное и нереальное, что каждый хранит в глубине себя, лелеет и греет. Сказка искренняя и сокровенная.

Dixi et animam levavi.

Сложно оценивать рассказ, который законченным произведением не является. Данный текст — это всё же отрывок, начало некоего многообещающего произведения. Вполне вероятно, что замысел был очень даже неплох, как мне кажется, должно было быть множество приключений. Судя по прочитанному, речь идёт об экспериментах с нуль-транспортировкой, которая в будущем сыграет большую роль в становлении Мира Полудня. Но пока ещё дальше первых опытов дело не зашло и учёные не знают, куда транспортируются пропавшие в «окне» предметы, в целом, не контролируют процесс. Так вот, двое подростков случайно обнаруживают место дислокации портала, и тут-то должно всё и закрутиться...

Но продолжение читателю неизвестно, поэтому остаётся лишь гадать о дальнейшем развитии сюжета, предполагать, насколько интересно всё это должно было быть реализовано. А так — да, написано хорошо, в яркой и лёгкой манере ранних Стругацких, мир позитивен, Полдень ещё только начинается, впереди — много открытий и свершений.

Ещё одна новелла, написанная в рамках повести «Возвращение» (она же «Полдень, 22-й век»), но в итоговый вариант так и не попавшая. На самом деле, вполне понятно, почему не была включена — получилось всё очень наивно, в духе ранних технократических утопий. Члены Президиума Экономического совета планеты обсуждают дела планетарного и межпланетарного масштаба. В саду. При этом жуют яблоки и закусывают вишней. Проекты, рассчитанные на десятилетия и требующие половину экономических мощностей Земли, они запросто так обсуждают и за пять минут выносят решения. Консультации минимальны, некоторые участники о существовании тех или иных проектов узнают из повестки дня, но уже спустя пять минут голосуют за принятие или отклонение.

Не думаю, что авторы закладывали в этот рассказ некий глубинный смысл, мне временами вообще казалось, что это такой юмор. Скорее, целью себе АБС ставили просто высказать мысль о сугубо технократическом будущем Земли. Земли, кстати говоря, объединённой под флагом коммунизма. Но читать рассказ интересно, сегодня сюжет вызывает любопытство.

Этот рассказ, наряду с «Моби Диком», посвящён океанской глубоководной тематике и изначально был предназначен для повести «Возвращение» (она же «Полдень XXll век»). Однако впоследствии авторы сочли рассказ неудачным и из повести исключили. Вполне понятно, почему исключили, хотя сегодня рассказ читается очень даже с интересом.

Да, текст сыроват, по сути, ничего особенного в нём нет, однако всё же любопытный рассказ, хотя бы потому, что передаёт специфическую атмосферу, свойственную производственной фантастике ближнего прицела тех лет. И юмор — наверное, ещё не тот фирменный, узнаваемый АБС-юмор, но уже что-то похожее.

В общем, можно констатировать, что рассказ будет интересен не только фанатам Стругацких, но и, думаю, всем любителям тёплой, ламповой и строгой научной фантастики.