Какая мощная ностальгия! Ностальгия по своей давно уже бывшей и навсегда убежавшей в какое-то «никуда» подростковости и юности (когда впервые читалась эта книга). Ностальгия по своим щенячье-пацанячьим возвышенно-романтичным мечтам, которые практически любой современный молодой человек вероятнее всего решительно назовёт розовопузырчатой чушью. Ностальгия по тому непреложному и непрошедшему чувству веры в то, что рано или поздно, но всё написанное фантастами Стругацкими в этой книге — сбудется. Пусть не в деталях, а в общих чертах, но в самом главном — что люди Будущего будут более чисты и открыты, более искренны и одухотворённо-воодушевлённы — вот эта вера была неприкасаема. Что непременно рано или поздно объединившееся Человечество придумает самодвижущиеся Дороги, которые помогут справиться с всеобщим загрязнением. Что когда-нибудь в самом начале 21 века на Марсе родится первый ребёнок, и пусть его будут звать не Женя Славин, но зато его совершенно точно будет ждать непростая, но захватывающе интересная судьба. И что марсианские прыгающие пиявки сора-тобу-хиру совершенно точно на Марсе живут, потому что ведь и Георгий Мартынов в первой части своей эпохальной трилогии «Звездоплаватели» описал гигантских ящериц, очень похожих на стругацких пиявок, а значит всё это не просто так, не случайно! И что на самом деле в каких-то неведомых для простых людей подвалах и убежищах сидят и «слушают» пустоту и тишину Мироздания ридеры, коих число — единицы. И именно в связи с главой «Глубоководный поиск» связана любовь к морю и к маринистике, и книга Сергея Жемайтиса «Вечный ветер» была прочитана именно после этой книги АБС. И неписанный закон космодесантников «десантник тот, кто всегда возвращается» навсегда впечатался глубины собственного сознания. И ещё многое и многое другое, то, без чего само будущее представлялось ненастоящим и блёклым.

И я испускаю крик пандорского ракопаука, упустившего добычу...

Свершилось! Книга, однажды прочитанная что-то около 40 лет назад и навсегда впечатавшаяся в кластеры эмоциональной памяти, вновь вернулась в моё «сейчас» и заняла там подобающее для чего-то лелеемого место. И моя эмоциональная память меня нисколько не подвела — вот как помнилось давнишнее мощное и едва ли не чувственное отношение к читаемому тексту, таким оно и возникло наново сейчас. Вот что значит настоящая классика исторической литературы — изменилась эпоха (и даже уже не одна), читатель из пацана-подростка вырос в солидного дяденьку, а отношения «читатель-книга» остались прежними!

Прежде всего вызывает чувство глубочайшего уважения такой скрупулёзно-документалистский и, наверное, уже историко-научный подход к изучению автором темы. Свидетельством этому служат не только строки предисловия, написанного Львом Разгоном, но ещё и буквально вставленные в текст романа в виде сносок многочисленные отсылы к свидетельству тех или других авторов — современников Чингисхана, а также ссылки на мнения солидных академических историков — специалистов по этим жутким временам; а в необходимых случаях автор просто упоминает названия письменных научно-исторических трудов. По сути, Василий Ян не даёт себе свободы в творческом фантазировании — только то, что подтверждают учёные-историки и только то, чему есть письменные свидетельства современников!

И такое тщательное и внимательное изучение всего интересующего автора периода не может не сказаться и на качестве литературного материала, на качестве текста романа — многочисленные детали и подробности буквально всего, что попадает в поле зрения писателя Яна, настолько достоверны и не подлежат сомнению, что так и кажется, что просто находишься сам внутри тех самым времён, тех самым событий, тех самых обычаев и нравов — эффект погружения в книгу чрезвычайный, почище любого 3D.

Однако ведь можно просто детально и подробно педантично написать очень правдоподобную книгу, читать которую, тем не менее, будет скучнейшим занятием. И тут уже речь заходит о писательском мастерстве и литературном таланте Василия Яна — безукоризненное владение слогом, очень точно выверенное соотношение исторических фактов и романных драматических событий и описаний (опять таки основанных на фактическом историческом материале), интересность книги не только как исторического полотна, но и просто как художественной литературы...

Высшая степень читательского удовольствия и нетерпеливая дрожь копыт — скорей, к книге второй...

Бесконечный космос и пылинка человечества в нём...

Наверное это одна из самых мощных коммунистических утопий середины прошлого столетия. И конечно нынешнее прочтение (перечтение) романа «Туманность Андромеды» значительно отличается от первого его прочтения. Ибо было мне тогда порядка полутора десятков лет и конечно на первом месте стояли космические приключения «Тантры», а также картины устройства Вселенной и нашей Галактики, описание мира звёзд, а также все эти мечты о Великом Кольце разумных миров. А детальные и тщательные описания мира коммунистического будущего человечества пробегались глазами если не диагонально, то всё-таки с меньшим вниманием и интересом — 15-летнему пацану конечно были интересней приключения и подвиги, ну и космическая романтика.

Теперь же эта книга была прочитана с ровным и не ослабевающим вниманием. И хотя конечно же многочисленные диалоги, посредством которых автор подробнейшим образом изложил читателям весь коммунистический быт, а также социальное (наверное о государственном нет смысла говорить, ибо получается, что в романе человечество едино и государств больше нет) устройство мира землян, механизм управления обществом и все прочие детали. А также погрузил в историю развития человечества, которую оно прошло начиная с наших дней и заканчивая описываемой эрой Великого Кольца. Кстати сказать, Ефремов не пытается как-то датировать описываемое в романе время и оставляет читателям возможность вволю пофантазировать на эту тему.

Роман издан в 1957 году, т. е. ещё в докосмическую эпоху, однако многое в книге предугадано достаточно точно — например, искусственные спутники Земли и космические орбитальные станции. Конечно, какие-то книжные моменты в нынешнее время воспринимаются с улыбкой — мощность вычислительных машин зависит от их размера, межзвёздные корабли стартуют непосредственно с Земли, хотя планетолёты имеются и проще (и выгоднее) было бы стартовать с орбиты, ну и разные другие моменты. Забавно автор переназывает звёзды разных типов и классов — «железной» звездой именуется скорее всего нейтронная звезда (или выгоревший и остывший белый карлик), звёзды класса «Э» — это чёрные дыры, ну и так далее. Однако по меркам середины 50-х космогонически книга написана без явных огрехов (насколько я могу судить как неспециалист).

Вообще роман очень оптимистичный и жизнеутверждающий, и во время чтения и после окончания оного настроение практически на порядок выше обычного ровного состояния. И конечно жаль, что ныне все эти мечтания канули в Лету и подёрнулись прахом и пеплом. Хотя… сами мечтания-то вовсе не смешные, и если человечество не наглупит по-крупному и не сотрёт само себя с лика земного, то у него есть шансы выстроить-таки более-менее благополучное общество. Надеюсь, что есть шансы...

Часто бывает, что после прочтения очередной новомодной книги одобрительно цокаешь языком и выставляешь большой палец вверх в восхищении, и давишься словами и звуками, пересказывая краткое содержание другу-приятелю! И записываешь книгу в список самолучших, а автора производишь чуть ли не в мастерА. А потом проходит несколько лет, и оказывается, что и книга эта была у скороспелого «мастера» единственной приличной, и «мастер» уже сдулся давно как прохудившийся воздушный шарик, и просто отбывает «номер» и ваяет «нетленку», заполняя книжный рынок очередными томами литературной «попсы» и состригая купоны и прочую зелёную массу... И оказывается тогда, что стать калифом на час многие из молодых и рьяных способны, а вот перейти в МАСТЕРский разряд могут единицы. И что истинный твой список самых обожаемых книг и самых любимых Мастеров пополняется крайне медленно, штучно. И что нет б0льшего истинного удовольствия, чем взять в руки драгоценный старенький томик наизусть выученной книги и трепетно перелистывать его, лаская пальцами слегка пожелтевшие страницы и вчитываясь в Слово и в Мысль...

Вот о чём подумалось мне, когда я в очередной (какой уже по счёту раз?!! — не помню...) взял в библиотеке томик Станислава Лема, томик с повестью «Солярис»...

Так получилось, что «Солярис» я впервые прочёл уже будучи в достаточно взрослом состоянии, буквально перед службой в армии. Стаж мой читательский был к тому времени весьма и весьма солидный, а список прочитанных книг в жанре «научной фантастики» заполнял не единственную библиотечно-абонементскую книжечку. Со всеми вытекающими. И потому я считал себя почти «корифеем» science fiction и с некоторым снисходительным высокомерием (в котором сам себе конечно же не мог тогда признаться!) взял в руки томик «Солярис«а (хотя на тот момент уже страстно любил «Рассказы о пилоте Пирксе» и обожал «Непобедимый» и «Эдем»)...

И я пропал...Я потерялся... Я растворился в океане Соляриса, вся моя напускная наукообразность куда-то делась к чёртовой матери, и я впервые осознал тогда, что есть такие Вещи, которые могут быть «бездонно глубокими» и «необъятно широкими», и «недостижимо высокими», и что мне, молодому самонадеянному самоучке и сопляку, постигать и постигать всю мудрость и духовность содержащихся в романе «Солярис» мыслей...

Как мне кажется Солярис-океан, равно как и Солярис-планета, и Солярис-существо не так важен как объект для научного поиска и анализа, сколько как некая Сущность, выполняющая роль своеобразного «зеркала», в котором каждый может увидеть своё собственное истинное «лицо», увидеть самого себя «голеньким», неприкрытым никаким романтическим флёром или социальным ореолом. И масштабность и важность этой Сущности такова, что для этого «разоблачения» в общем-то вовсе не требуется фактически побывать на станции «Солярис» и заполучить своего «гостя». Для этого достаточно прочитать этот роман-откровение, роман-озарение, роман-катарсис, и попросту вглядеться в самоё себя, в глубины и тайники своего «Я»... И не убояться увиденного, потому что там — ТЫ САМ! Такой, какой есть...

Читанный в теперь уже далёком подростковом детстве и потому легендарный фантастический роман Георгия Мартынова. Конечно, первой любовью к автору стала трилогия «Звездоплаватели», послужившая толчком для чтения Мартынова вообще — последовали «Каллисто» и «Каллистяне», «Гость из бездны» и, конечно же, «Гианэя».

Верный себе самому, Георгий Мартынов, насколько это возможно, помещает в книгу довольно много космологической и астрофизической информации, в том числе и достаточно гипотетической для того времени. И потому любознательный молодой читатель сможет не только насладиться приключенческой и фантастической составляющей этого романа, но ещё и пополнить свой багаж знаний и представлений о Ближнем и Дальнем Космосе, о Галактике и о некоторых закономерностях (взять хоть гипотезу о повсеместном распространении явления кратности в строении звёздного населения Галактики, и о том, что для звёзд типа Солнца — спектральный звёздный класс G — кратность превращается в обращающиеся вокруг таких звёзд планеты и планетарные системы сродни Солнечной). Конечно, книга не безупречна и не лишена некоторых ошибок или просто смелых допущений (прежде всего, имеется ввиду генетическое тождество земного человечества и разумных обитателей Гийанэйи), но давайте просто вспомним, что мы читаем фантастику и не будем требовать полной научной достоверности от книги приключенческого характера.

Что скрывать, мальчишкой-подростком я был практически влюблён в эту странную стройную молодую фантастически красивую гордую девушку. И даже цвет её ногтей и оттенок кожи долгое время казался единство возможным у настоящей земной красавицы. И с каким азартом рассматривались иллюстрации в бумажной книге, и перерисовывались вездеходы и звездолёты, и фигурки космонавтов в скафандрах. И как сильно билось мальчишеское сердце, когда с Гианэей едва не произошла непоправимая беда, и как радовался, когда автор дал надежду...

Конечно, уже были книги Стругацких и явственно проглядывались очертания Полудня и контуры социальной фантастики, а «Гианэя» была вся такая достругацкая и слегка коммунистическая, донельзя романтическая и прогностически оптимистическая книга. Но вот читаешь сейчас строки об объединённом человечестве и думаешь — а разве вполне реальная Единая Европа не того же поля ягода? И при этом никто никакими коммунистическими пугалками и обзывалками эту идею не чернит и не хулит. И получается, что где-то в достаточно большом удалении в Будущее эти идеи сходятся и сливаются?..

А Гианэя-девушка, зеленокожая черноволосая дива с слегка раскосыми удлинёнными глазами наверное ещё будет продолжать волновать мальчишеские сердца и тревожить их души. И слава богу!

Впервые я этот роман прочитал сразу после его издания в СССР в 1972 году и с тех самых пор считаю его одной из самых лучших и важных книг жанра научной фантастики. И самое главное на тот момент ошеломление, возникшее в возбуждённой чтением и буйством собственной фантазии голове — это буквально зримая картина придуманного автором романа Холом Клементом мира. Мира совершенно необычайного по своим физических свойствам, мира совершенно неожиданного и странного с точки зрения жителя планеты Земля с ускорением свободного падения в 9,81 м/с2, мира фантастически выглядящего с точки орбиты естественного спутника Месклина (так называется планета, на которой происходит всё действо) Турея, мира, столь добротно проработанного автором, что кажется, что ничего не упущено и никакая подробность или деталь не лишняя — ни особенности метеорологии, ни нюансы атмосферной стратификации и сезонной динамики, ни физико-географические и геологические параметры, ни астрономические сведения о планете, ни зоологические и ботанические закономерности, ни нюансы психологии коренных жителей Месклина — ничто не пропущено мимо писательского и соответственно читательского внимания.

И другое соображение, возникшее уже гораздо позже и тесно связывающее для меня этот роман (написанный автором в 1954 г.) в переводе С. Бережкова с произведениями братьев Стругацких и с их идеей прогрессорства в отношении миров более отсталых, нежели мир человечества. Давно не секрет, что С. Бережков — псевдоним Аркадия Натановича Стругацкого. И вот иногда мстится мне, что вообще идея прогрессорства вполне могла быть почерпнута Стругацкими как раз из этого самого романа Хола Клемента. Правда здесь эта идея как бы вывернута наизнанку, потому что здесь о прогрессорстве землян просят сами месклиниты, здесь капитан океанского судна «Бри» Барленнан, азартный купец и рисковый торговец, прагматик и выжига, по сути не просит, а требует и вымогает прогрессорство в отношении своего народа. «Я пришёл к заключению, что имею право на любые действия, лишь бы заполучить знания, которыми владеет ваш народ» — говорит Барл землянам, и страстно мечтает о том, что месклиниты вступят на тропу науки...

Не знаю, в каком году Аркадий Стругацкий прочитал этот роман Хола Клемента, но вполне могло оказаться, что прочитал он его в самом начале своей литературной деятельности и кое-какие идеи могли быть взяты в том числе и отсюда. Но даже если это и не так, то всё равно, роман великолепный, роман мощный, роман красивый...

Действительно далёкие годы. Более столетия отделяет нас теперь уже от событий, о которых пишет в книге Константин Паустовский. В первой из шести задуманных и написанных им автобиографических книг.

Повесть написана языком рассказчика. В том смысле, что во время чтения совершенно не задумываешься над тем, что ты читаешь книгу — так и кажется, что на самом деле ты просто слушаешь рассказ. Достигается это тем, что русский литературный язык, которым написана книга, чрезвычайно бытовой и повествовательный. В нём нет ни вычурностей, ни многомудростей, ни чрезмерно философских велеречивостей, ни изысканно красивых оборотов (так порой и хочется написать обормотов...) речи, метафор, гипербол и всего прочего литературного. Применение всего этого литературно-писательского инструментария зачастую украшает письменную литературную речь, но столь же нередко и отягощает её, делает такой переусложнённый язык чрезмерно специальным, специфическим, технологичным, искусственно выведенным — как овечка Долли. Иногда такая чрезмерная литературность автору и книге идёт, — и тогда мы говорим о собственном авторском стиле, — но часто книга становится тяжким бременем для читающего её.

Паустовский как раз относится к числу тех маститых и мастеровитых русских авторов, который всегда выступал за избегание искусственности в русском литературном языке. В его книгах, и в этой в том числе, практически невозможно найти что-то чрезмерное литературное специальное— если на улице смеркалось, то именно это слово он и употребит. Казалось бы такое строгое и требовательное отношение к собственному писательству делает книги Паустовского скучными, малообразными, мелкими и некрасивыми. Но думать так будет величайшей ошибкой, потому что в том-то и мастерство Писателя, в том-то и весь его гений, что искусно и мастерски сложенная из простых словесных кирпичиков книга и прочна, и устойчива ко всяким литературным сейсмическим колебаниям, и к придиркам любых изощрённых критиков и критиканов, и красива, гармонична и притягательна.

Говорить что-то по содержанию книги особого смысла нет, потому что можно легко свалиться в пересказ ключевых моментов книги или биографии Паустовского, но ведь всё это лучше узнать непосредственно из уст самого рассказчика и автора. Можно только сказать, что вот если бывают великолепные книги о детстве и юности мальчишки или девчонки, которые читаешь взахлёб и с полным погружением, то эта книга как раз к таким и принадлежит. Отчего удовольствие от чтения двойное.

Для меня «Жук в муравейнике» — одна из любимейших книг АБС. Я помню, как она ко мне впервые попала — была середина восьмидесятых и мой коллега привёз мне из города в подарок сборник фантастики, книгу «Белый камень Эрдени», а первой повестью этого сборника как раз и была «ЖвМ» (собственно говоря, этот сборник жив и сейчас и стоит себе преспокойно на полке). И я отчётливо помню то ощущение ошеломления и почти преклонения перед масштабом мыслей Стругацких, перед их почти нечеловеческой способностью видеть вещи и события в тесной и всеобщей взаимосвязи и взаимозависимости. Перед их умением поставить перед читателем такие вопросы, которые, в принципе, стоят во весь рост перед самим Человечеством, приближая читателя тем самым к осознанию своей причастности и ответственности перед всем и вся, перед всей Вселенной, живой и неживой, одушевлённой и неодушевлённой, материальной и нематериальной. И пусть мои строки выглядят пафосно и вызовут кривые усмешечки у некоторых сообщан, пусть, всё это мелкое и преходящее...

Стоит ли писать о том, что это вторая книга из трилогии о Максиме Каммерере? Те, кто читали или читает Стругацких, знают это и без моей подсказки, а иным эта информация будет по барабану (или по пистолету). Однако же вот написалось, хех :) Особенностью и этой трилогии, и других связанных между собой книг АБС является то, что каждую из них, в принципе, можно читать в отдельности, а вовсе не по порядку — смысл каждой отдельной повести вполне понятен и ясен. Однако же в своё время я намеренно перечитал всю трилогию в той последовательности, в которой писались её отдельные повести: ОО, ЖвМ и ВГВ. Прежде всего было интересно посмотреть на стадии взросления ГГ, Максима Каммерера, ну и на стадии «взросления» самих авторов. Тем более, что последняя повесть трилогии является заключительной повестью всего «полуденного» цикла...

Знаете, в разных фанфиках по этой повести как-то осудительно и иронически писалось о «синдроме Сикорски», и я почти уже и сам уверился в том, что старый Руди, мудрый «Странник» совершил громаднейшую ошибку, так поступив с Львом Абалкиным. Но вот сейчас тщательно и внимательно переслушал эту повесть, и убедился в том, что Сикорски как руководитель КомКона-2 был совершенно прав во всех своих и предположениях, и сомнениях, да и в конечном поступке, пожалуй, тоже (как ни прискорбно это звучит). Потому что у авторов в тексте повести совершенно отчётливо прописаны все признаки включения у Льва «программы странников» и тот же самый Лев не дал возможности ни Сикорски, ни Каммереру убедиться в том, что таковой программы нет или что она совершенно безопасна для Земли и землян...

Если кто-то что-то в этой рецензии не понял, то всё можно исправить очень просто — нужно взять и прочитать эту небольшую и увлекательнейшую повесть братьев Стругацких. Чтобы вместе с Максимом и Рудольфом попереживать и поискать ответы на поставленные перед ними в повести вопросы. Поставленные перед ними, и перед всеми нами, перед каждым из нас и всеми нами как единым целым Человечеством...

Снятся людям иногда голубые города...

ГО́РОД — крупный населённый пункт, жители которого заняты, как правило, не сельским хозяйством. Имеет развитый комплекс хозяйства и экономики. Является скоплением архитектурных и инженерных сооружений, обеспечивающих жизнедеятельность постоянного и временного населения города (Вики)

Один из лучший романов одного из самых лучших американских писателей-фантастов своего времени. По крайней мере примерно так я подумал об этой книге Клиффорда Саймака, когда впервые её прочитал (лет этак сорок тому назад), и точно так я думаю и сейчас, перечитав роман наново. Хотя в творчестве Саймака так много великолепных творений, что на самом деле трудно сравнивать и тем более выбирать лучшее — всё равно, что в звёздном скоплении Плеяд определять самую красивую звезду (разве что по названию, однако каждая звезда носит такое романтическое имя, что никак не определишься, что звучнее — Майя, Электра, Альциона…).

Тем не менее, по изящности и интересности на первом месте для меня всё-таки стоит «Заповедник гоблинов» — шикарное совмещение научной и космической фантастики с фэнтези — для своего времени это просто было сказочное явление в мире НФ. Но ведь «Город» и «Заповедник...» разделяют более чем полтора десятилетия — целая эпоха и в мире и в литературе и в жанре тем более.

Роман «Город» входит в длинный список книг апокалиптического направления. Однако в отличие от множества произведений, повествующих о каком-то внезапном и чаще всего катастрофическом апокалипсисе, и о жизни после него, этот роман нам рассказывает об апокалипсисе длящемся, растянутом на годы, десятилетия, столетия и даже тысячелетия. Причём сотворённом землянами собственноручно. По мнению Саймака, таким триггером стало умирание городов, т. е. мест, где сосредотачивалась вся общественная, культурная, машинно-производственная и хозяйственно-деловая жизнь и деятельность человечества. А с умиранием городов стала затухать и вся социальная жизнь, стали сокращаться все связи между людьми, человек стал одиночкой. Затем по мере развития роботизации человек перестал что-то значить вообще в мире изготовления материальных благ. Далее последовали некие перемены в социософии и произошли некие мутации, и в конце-концов (не хочу раскрывать тайны сюжета для тех, кто ещё не читал эту книгу) на Земле остались считанные тысячи людей из всего многомиллиардного её населения.

Роман состоит из отдельных восьми глав. Однако назвать эту книгу сборником рассказов, связанных одной общей темой (как это сделано в одной из аннотаций) я бы не рискнул. Хотя бы потому, что все главы последовательно, и хронологически и сюжетно увязаны, и читать их нужно в определённом порядке. И развитие содержание происходит от номера первого и до последнего, восьмого (имеется ещё и позже написанный Саймаком «Эпилог», который я пока что не читал, но непременно прочитаю), и потому попытки читать всё вперемешку запутает всё дело и собьёт с толку.

Так что перед нами именно роман, со стройной логикой, с многочисленными важными (подчёркиваю — важными) идеями и смыслами в каждой главе. И я бы, опираясь на эти смыслы, определил эту книгу как роман-предостережение. Потому что многое из того, о чём предостерегал и что предугадывал Саймак в сороковых годах прошлого столетия, стало предметом обсуждения для видных современных политологов и социологов (например, автоматизация и роботизация производства и исключение человека из этой деятельности, т. е. высвобождение занятого трудом человека и превращение его в бездействующее существо; или то, что талантливо показано нам в трилогии «Матрица»: переход человечества на псевдожизнь в питающих коконах и «смотрение» снов; параллельные миры и вселенные, и опасности, могущие оттуда проистекать; появление на Земле других, конкурирующих с человеком разумных видов — какие из всего этого следуют риски, говорить не нужно!).

В романе довольно много философического и социософического содержания — там хватает и внутренних монологов персонажей, и диалогов на эти темы, и каких-то иных размышлительных абзацев и страниц. Однако от этого чтение книги не становится скучным, потому что и всякого рода незаурядным событийным рядом она начинена в достаточной степени, чтобы быть привлекательной и интересной для любителей экшена.

И эта книга по-прежнему остаётся актуальной, как ни странно. Книга, написанная ещё в докосмические и докомпьютерные времена, актуальна и сейчас — вот таков один из лучших американских писателей фантастов Клиффорд Саймак.

Одна из загадок этой повести — это адресат. Кому адресовано это послание Брэдбери? Десяти-двенадцатилетнему мальчику? Подростку 14-15 лет? А может быть юноше от 16 и до 21? Или взрослому молодому человеку? Но, может быть, мы ошибаемся и книга предназначена только людям среднего и старшего возраста — родителям и дедушкам-бабушкам? Где проходит возрастная граница, которая отделит «своего» читателя этой повести от «не своего»?

А ведь вопрос совсем не праздный. Потому что первый раз я читал «Вино...» в юношеском возрасте, а потом уже примерно каждое десятилетие своей жизни перечитывал (впрочем, возрастной диапазон между 50 и 60, кажется, прошёл без Гринтауна №1). И ни единого разу ни в каком возрастном слое не умалилось отношение к этой повести и не размылись смыслы этого послания Брэдбери, отправленного им из лета 1928 года вперёд, в Настоящее и Будущее...

Вообще мне думается, что эта книга не является попыткой выстроить мостик между старым и малым поколениями (такие мнения иногда встречал в реале). А самое главное — это обращение автора к тому внутреннему «Я» читателя, которое — многомерное, многофигурное и многоликое — находится внутри каждого из нас. Потому что, меняясь с течением времени, наши предыдущие «Я» никуда не деваются и уж тем более не умирают. А просто уходят внутрь нас, где терпеливо и ожидающе покоятся, в надежде, что рано или поздно, но они понадобятся своему владельцу — тому, чьим предыдущим естеством они были.

Многие скажут, что человек меняется постепенно и постоянно, что «Я»-вчерашний не тождествен «Я»-сегодняшнему и т.д. Однако мне кажется, что всё-таки изменения происходят как бы ступенчато: идёт некий период накопления мелких событий и появления-накопления нового опыта, а потом скачкообразно под воздействием того или иного обстоятельства человек переходит на новую ступеньку своего «Я»-состояния.

И именно вот такие новые «Я» и сохраняются и фиксируются в каждом из нас. И именно такие наши «Я» по мере изменения перестают быть актуальными и уходят в тень наших новых состояний — мы взрослеем, накапливаем Опыт, Умения, Навыки и Знания, а тот предыдущий «Я», которым был я до этого, остаётся где-то там в недрах моего тела и моего мозга и моей личности.

Именно о таких моментах и идёт речь в книге, именно к ним, к этим нашим внутренним составляющим и обращена книга. И именно они, эти наши предыдущие Тольки и Саньки, Томы и Дженни, Жаки, Мадлен и Гансы, и заставляют нас читать эту книгу Рэя Брэдбери взахлёб и с судорожными перебивками в дыхании — потому что эта повесть о них и для них.

Но и непременно для нас, неважно, сколько нам сейчас лет и как далеко мы ушли от своего 11 — 12-летия и от своего собственного лета 1928 года. И где-то там во Вселенной непременно есть кладовая, где хранится на полках разлитое в бутылки из под кетчупа одуванчиковое вино нашего лета «1928 года».

Каждый день в одной бутылочке.

Найди её, эту свою кладовую, открой бутылочку и сделай глоток...

Третья книга цикла «Семейный альбом» слегка отличается от двух предыдущих. Поскольку две первые книги сделаны, в общем-то, по одной и той же схеме: историко-художественная часть перемежается главами философского характера, дополняя при этом и разъясняя, так сказать, теоретическую основу примерами из практики жизни.

Третий роман состоит уже из трёх содержательных и смысловых слоёв.

Мы по-прежнему встречаемся со старыми знакомцами из двух предыдущих книг

Вторым смысловым и содержательным слоем романа как раз стали

И третьей частью нашего романа-матрёшки стала

Весь этот триптих читается (в моём случае — слушается в формате аудио, и тут хочется написать слова благодарности и признательности начитывающему эту книгу Александру Клюквину и издательскому дому «Союз») на одном дыхании, все части взаимоувязаны между собой в стройный узор и общее впечатление остаётся очень мощное, на все пять баллов.

И двойной смысл названия третьего романа трилогии «читается» совершенно отчётливо, и хотя судьбы многих персонажей обозначены уже до предела, однако остаётся смутное ощущение, что будет впереди ещё книга четвёртая...

Как, Григорий Шалвович, будет?

Вообще книга ошеломительная. Причём в любой своей стадии чтения, в любой фазе развития сюжета. Начинаешь читать сначала как подростково-юношескую романтическую историю, переживаешь за всякие соблазны, встающие перед Никой и её друзьями-одноклассниками, и поневоле тащишь сюда свои собственные девятиклассные воспоминания... и радуешься за неё, когда она проскакивает мимо этих «ухабов и рытвин» в лице всяких ловеласов и донжуанов, стиляг и фарцовщиков. Вместе переживаешь чувство первой влюблённости и вызревание Любви... и начинаешь недоумевать, что же там автор припас во второй половине книги, коли тут всё вроде как-то определилось и устаканилось.

Но ведь никогда не бывает настолько хорошо, чтобы было всё время хорошо — всегда вмешается какое-нибудь «плохо» и сделает всё плохо, непросто, заковыристо. И гонят автор и вместе с ним сюжет нашу Нику-Веронику-Лягушонка-Никион по ухабам и кочкам жизни так, что впору караул кричать... И заканчивается Детство.

Автору крепко удались персонажи — каждый с характером, с изюминкой, со своим разговорным слогом, с привычками и ценностями, с внутренним миром и Поступками. Причём и положительные герои и отрицательные написаны с необходимой, но не чрезмерной степенью привлекательности, так что не всегда сразу поймёшь, что же хорошего или нехорошего в этом «плохом хорошем человеке».

Автор сумел-таки не свалиться ни в амикошонство, ни в назидательность или нравоучения, хотя возможностей и поводов у него хватало. Да и читателя подвести к тому, что «не судите, да не судимы будете» он сумел тонко и точно.

Хорошо, что автор оставляет открытым финал книги, хотя не без надежды на надежду — откровенная хэппиэндность тут явно была бы лишней. Потому что в реальной жизни ведь никогда нельзя поставить точку, разве что когда уже остаются только пластмассовые веночки-цветочки на холмике земли.

Книга в большей степени ориентирована на молодую читательскую аудиторию, хотя отнюдь не исключительно на старшие классы средней школы советских ещё времён, как может сгоряча показаться. В принципе интересна она может быть на любой читательский возраст, другое дело что люди, исповедующие нигилизм и пофигизм, найдут тут возможность вволю погорлопанить и пометать икру, ну, да это уже их личное дело.

Однозначно возьмусь читать другие книги автора, тем более, что некоторые истории имеют в них пересечения в разных временах и обстоятельствах. В том числе и с героями или эпизодами «Киммерийского лета».

А ведь я, похоже, открыл для себя нового любимого русского классического писателя...

Понятно, что не новый, но ведь не читанный, ведь только-только знакомство начинаю сводить, так что всё равно что новый.

Роман с громкоговорящим ёмким названием «Хлеб» (в голове сразу мельничными жерновами закрутились поговорки и пословицы: «Хлеб всему голова», «Большому куску и рот радуется», «Без хлеба нет обеда» и прочие — хлебные, сытные...). В основу легли события второй половины XIX в. в Приуралье, когда бывший хлебный сытый край вдруг превратился в голодающие земли. Писатель Мамин-Сибиряк, будучи уроженцем тех мест, внимательно и пристрастно стал изучать события тех лет, дабы докопаться до истины, найти первопричину...

Чтобы роман не превратился в хроникально-документальное расследование, автор прослеживает предысторию и суть происшедшего совершенно художественными средствами —

Однако никакого политико-марксистского пафоса в романе автор не выписывает, он просто ведёт нас по жизненному пути Галактиона Колобова (его в первую очередь) и других персонажей, и роман долгое время так и воспринимается, как лирико-драматическое произведение. Да он, собственно говоря, и не перестаёт быть и лирическим, и драматическим, с любовными драмами и с жизненными трагедиями...

Про великолепный авторский русский литературный стиль Мамина-Сибиряка я уже упоминал в рецензии на «Приваловские миллионы» — в более позднем романе этот стиль ничуть не изменился в худшую сторону, не поблек и не выцвел, но, может быть, даже наоборот, набрал сочности и точности.

Живёт на свете старый... (стоп! это твой ровесник, а разве себя ты считаешь старым? разве себя ты называешь стариком?!) — не старый, но, в общем-то, уже довольно пожилой человек. Ворчун и доставала, педант и буквоед, заноза в заднице для всех соседей, гроза котов и кошек (не то что гоняет и преследует этих животин, но просто недолюбливает), при беглой оценке внешним взглядом вполне может сойти за хама. А какая куча всяких жалоб и претензий исходила и исходит из под его пера в адрес всяких чиновничьих структур и служб — его имя даже помнят назубок люди в белых рубашках! В общем, так себе человек, никому не нужный и ни на что не годный, с работы на пенсию отправленный, живущий в одиночестве и в бездетности, небо коптит...

Каким скорым на расправу и каким неверным в своей поверхностности зачастую является наш первый взгляд, первое восприятие и первый скорый суд над таким человеком! И как мало мы на самом деле знаем, что там делается внутри этого старпера, отчего он такой хмурый, неразговорчивый и ворчливый. Какую он прожил жизнь, что там в ней было, какая сумма приобретений и потерь, достижений и разочарований, радостей и обид, гордостей и унижений...

Вот уж где вовсю живёт старая как мир истина — хочешь получать от людей добро — сам всегда и везде излучай это самое добро. Улыбка вызывает улыбку. Свет, отражаясь, освещает всё вокруг. Именно так делают понаехавшая в страну персиянка Парване и её супруг и дети, и именно так делают другие люди, живущие по соседству с Уве и включающие его в свою зону света и добра. А когда счастьем и добром делятся, то оно не уменьшается, но просто растёт, увеличивается, прибавляется...

Понятно, что история отчасти придуманная и специальным образом подогнанная автором под запросы читателей и под ту целезадачу, которую вынашивал Фредрик Бакман, публикуя в своём блоге первые рассказы об Уве. Но ведь и читаем мы не документальную книгу, а именно художественную, где всё неправда и придумка, всё приукрашено и перепридумано...

Или не всё?..

«Уходя, оставить свет — это больше, чем остаться» (А. Тальковский)

Не читанная ранее книга одного из любимых детских советских писателей. Наверное в ней автор наиболее чётко формулирует всю суть того, что является содержанием феномена «писатель Крапивин».

Классические герои — 10–12-летние мальчишки-девчонки. С горящими глазами, острым чувством справедливости-несправедливости, рыцарскими повадками и готовностью менять плохо выстроенную картину мироздания. Даже с риском для своей жизни, но в особенности для спасения жизней других. И главная, центральная мысль книги — Зло должно быть уничтожено, а Добро должно восторжествовать.

Однако не зря автор использует в повести образ Дракона — потому что даже побеждённый Дракон всегда имеет шанс возродиться в нас самих, даже тогда, когда мы стали его победителями. Потому что настоящий Дракон всегда находится не где-то вовне, не в пещере и не на дне глубокого озера, а в нас, в самых обычных нас, в геройских нас, в нас — победителях Дракона...

Читать такие книги Крапивина конечно лучше всего в своё время и в соответствующем возрасте. Но даже и сейчас, уже «возле пенсии», они вполне способны затронуть за живое и зацепить за глубинное, за спрятываемое и непоказываемое. И оставить свой отпечаток, свой след — сильный или слабый, заметный или крошечный, но в любом случае рано или позже обнаруживаемый...

Про песню «Алые паруса» барда Владимира Ланцберга иногда шутят, что если бы можно было присваивать научные звания и учёные степени песням, то она вполне заслужила звание «кандидат педагогических наук». Но тогда книги Владислава Крапивина и их автор вполне тянут на докторскую!

Одна из самых лучших книг жанра НФ середины XX столетия. Несмотря на практически герметичный характер, Кларку удалось наполнить свой роман энергетикой под завязку. Напряжение в череде событий непрерывно нарастает, концентрируется и заставляет читателя читать книгу без перерыва, заподряд, дунком, взахлёб, бессонно и безобедно. И потому в этом смысле книга выстроена практически безупречно.

С точки зрения фантастического допущения — ведь и в самом деле были гипотезы о существовании на Луне неких природных резервуаров лунной пыли, и особенные текучие и магнитные свойства её не были Кларком притянуты за уши в угоду приключенческому фантастическому сюжету, а взяты именно из научных гипотез. И потому твёрдость книги в принадлежности её жанру «твёрдая НФ» безусловна.

Однако Кларк не забывает и об интересе читателей, и потому параллельно с ситуацией проведения поисково-спасательных работ вводит в сюжет и любовно-романтическую линию, и некое подобие детектива, и вбрасывает на кончике пера технические загадки и задачи, которые читатель начинает решать вместе с героями романа. И чтобы всем стало ещё «веселее», Кларк жёстко ограничивает время как на принятие решений, так и на их исполнение — как инженерам-спасателям, так и читателям.

Тема встречи с представителями инопланетного Разума волнует человечество с самых давних пор. Очень много споров и различных гипотез и мнений было по поводу самого факта существования другого Разума во Вселенной вообще и в нашей Галактике в частности. Причём были весомые и авторитетные мнения как в пользу множественности разумных миров, так и об уникальности Земли как носителя Разума в Галактике (в частности этого мнения придерживался И.С. Шкловский).

Так вот если допустить, что этот самый пресловутый Разум является довольно распространённым явлением в космосе, и если представить себе, что такие планеты имеются в относительно ближнем соседстве с Солнечной системой, и если к тому же инопланетяне имеют развитую космическую технику, и если наши будущие космические пути пересекутся с их галактическими трассами... (чувствуете, сколько много собирается разных «если«!), то проблема встречи нас с ними и их с нами становится чрезвычайно любопытной и интересной, актуальной и волнительной.

Естественно, что многие авторы-фантасты писали на эту тему и по этому поводу. Начиная с маститых отцов-основателей современного фантастического жанра и заканчивая самыми низкопробными бульварными брошюрками. Нет смысла даже пробовать вспомнить и перечислить тут всех авторов и все книги — любители космической научной фантастики наверняка тут же навскидку предложат список как минимум из пары десятков произведений и авторов, и пополнение этого списка будет продолжаться кавалерийскими темпами. И всё-таки, интересно представить ситуацию, что в Солнечную систему прилетел чужой космический корабль...

С подросткового возраста помнимая и с тех же времён любимая научная фантастика. Самой большое впечатление, сохранившееся с тех пор — вот это явственно прочувствованное и буквально увиденное едва ли не глазами, а уж внутренним зрением, помноженным на мальчишеское умение фантазировать, нутро нашего Рамы. Как раз в тот момент, когда внутри корабля (или рукотворной планеты?) внезапно включился свет. Это ощущение очешуительного восторга и сладкого ужаса одновременно, так хорошо схваченное и описанное автором, буквально пронзило и сохранялось практически незапятнанным фактически в течение 40 лет. Собственно говоря, и само вот это стремление наново перечитать эту книгу наверное и возникло только от желания ещё раз испытать вместе с героями книги тот восторженный ужас и запредельный восторг.

Что ж, все ожидания оправдались с точностью хронометра. Потому что, как оказалось, прихотливая память только и сохранила от книги, что вот это эмоциональное состояние, напрочь стерев событийный ряд, так что перечитывание книги фактически превратилось в её новое прочтение едва ли не с нуля. Однако это только добавило и интриги к чтению, и неожиданностей к сюжетным эволюциям и пертурбациям — книга засияла новыми, не менее яркими чем предыдущие красками и оттенками.

Помимо всего этого великолепия самой идеи помноженной на грандиозное и впечатляющее описание внутренностей Рамы, Артур Кларк воспользовался возможностью просветить своего читателя и познакомить его с максимально уместными и возможными (и совсем не лишними и не гибельными для художественности сюжета) фактическими знаниями и сведениями, как из астрономии и космогонии, так и теоретической и практической космонавтики, а также популярными на тот момент теоретическими изысканиями и вполне научными гипотезами по проблематике внеземного Разума и прочих чрезвычайно интересных и завлекательных схожих тем. Что закрепило научность в определении жанра повествования.

А вот эта загадочная финальная фраза о том, что раманцы всё повторяют трижды, сразу делает понятным, что будут Рама-II и Рама-III — автор это своё обещание выполнил, а вот я узнал о существовании продолжений этой космической Рамаяны только сейчас, увы мне и ах!

Зато впереди радость открытия новых, неведомых приключений от Кларка!

Космос велик, но не бесконечен — для нас всегда будут существовать какие-то пределы...

Повесть, которая для меня в творчестве Ивана Ефремова долгое время была на самом первом месте (на втором «Туманность Андромеды», а потом шли рассказы). Понятное дело, что такое ранжирование произошло ещё в подростковые времена, а после прочтения и перечтения произведений Ивана Антоновича уже в нынешнем вполне взрослом состоянии понимаю, что перемена мест неизбежна — явно стали выходить вперёд «Таис Афинская», «Лезвие бритвы»... Однако, как известно из науки математики, от перемены мест слагаемых сумма не меняется, и И.А. Ефремов для меня как и прежде является одним из самых авторитетных писателей-фантастов 50-70-х годов. Авторитетных и по литературному мастерству, и по ширине охватываемых тем, и по глубине их проработки, и по увлекательности сюжетов, и по яркости различных описаний, и по привлекательности героев и персонажей его произведений…

А «Cor Serpentis» для меня была (и осталась) интересна необычностью самого сюжета — случайная встреча в глубинах дальнего космоса двух космических кораблей из совсем разных планетных систем, причём разных вплоть до принципов организации живой материи на самом глубоком, биохимическом уровне. И романтическая линия взаимного интереса и практически взаимной тяги друг к другу столь разных и, вместе с тем, столь похожих друг на друга живых мыслящих существ (смотри, не влюбись в инопланетянку — говорят одному из членов экипажа «Теллура», и тот задумчиво отвечает — а я бы мог…), и торжество Разума (вот как был я романтиком, так им и остался) над догматом Природы (заключительная сцена, когда одна из землянок вдруг предлагает людям фтористоводородной планеты способ замены фтора на кислород, с тем, чтобы пусть в отдалённом будущем, но всё-таки изменить их биохимию и сблизить их цивилизацию с носителями разума на основе углеродно-кислородной энергетики).

И конечно впечатлили когда-то (и сейчас подтвердилось это впечатление) описания пульсационных земных звездолётов: как-то зримо представилось, каково это — прицелиться как следует и затем отправить свой корабль в слепой полёт без участия в управлении людей, а затем проснуться, всё заново рассчитать и перепроверить четыре раза и опять прыжок вслепую… Жуть какая!

Но Ефремов так тонко и подробно-основательно всё описал и в этой своей повести, и в «Туманности Андромеды», что у читателя не остаётся ни тени сомнения в том, что всё так и будет, пусть неизвестно когда, но именно так, как рассказал нам Иван Ефремов. Писатель и Учёный.

Гузель Яхина открывает глаза. Нам, читателям!

Для этой книги Людмила Улицкая написала замечательное предисловие. И то, что в России появился (появилась!) замечательный молодой талантливый двукультурный и двуязыкий прозаик, представляет собой особую ценность. Это вам не европейское мульти-культи, от которого, кажется, вскорости останутся одни только культи. А это и есть истинный мультикультурализм, когда русский читатель с удовольствием читает и принимает близко к сердцу литературу другого народа и сострадает этому народу равно как и своему собственному. И когда автор не накидывается яро и оголтело на острые и горькие страницы совместной истории, а просто изображает, отображает нам всё происходившее в один из самых трудных и горьких периодов существования СССР (начало 30-х — середина 40-х), предоставляя возможность читателю самому расставить предпочтения и симпатии, смысловые ударения и эмоционально-чувственные акценты (хотя с трудом представляю себе читателя, который будет симпатизировать негодяю Горелову).

Сила романа не в том, что Гузель Яхина до предела обнажила все мерзости и несправедливости описываемого периода, а в том, что она сумела, ничего не трагедизируя и не впадая в крайности оценочного подхода к освещению реалий той жизни, показать нам детали и повседневности непростой судьбы не только главной героини Зулейхи, но и трагедии и драмы жизней многих других раскулаченных и сосланных в Сибирь людей, а также и некоторых «бывших», которые попали в один эшелон с татарскими переселенцами. Но ещё и трагедию и драму жизни НКВДшника, который исполнял волю Партии истово и с глубокой верой в правоту совершаемого и затем волею уже всяких там вышестоящих над ним начальников принудительно стал комендантом поселения, постепенно превратившись в Коменданта. Разрыв между мотивациями «они же враги» и «спасти людей» был для Ивана таким сильным, что его буквально рвало на части, однако к его чести он всегда делал свой выбор в пользу гуманистического начала, отставляя в сторону партийно-социалистические принципы. Причём чаще всего такой выбор делался им не чистым умом, а скорее спонтанно, так, как велела ему его партийная социалистическая душа. Вот уж где поистине был разрыв шаблона!

Зулейха и Иван — безусловно именно эти два человека являются основными героями романа. Но вообще роман наполнен таким количеством важных и значимых персонажей, что кажется, будто он переполнен ими, однако во время чтения такого ощущения совсем не возникает — все на месте, все выделены ровно в той степени, которая необходима для раскрытия тем и образов. Причём яркость образов многих персонажей открывается нам порой краткими и мелкими деталями их внешности или поведения — Гузель Яхина умеет сделать образ выразительным при помощи короткого литературного мазка писательской кистью.

Замечательная книга, интересный автор!

А вот не верьте аннотации к этому изданию романа Ремарка. Потому что содержание и смыслы романа лежат совсем в другой плоскости, хотя генеральная антивоенная линия безусловно совпадает по вектору с аннотированной. И хотя в романе есть и зверства фашистов на оккупированных территориях и в особенности в СССР, и есть сочувствие автора борьбе прогрессивных сил, всё-таки главной мыслью Ремарка, вероятно, было стремление показать все ужасы и бессмысленность войны, всю малость человеческой личности и бессилие этой личности тому военному тотальному механизму, который образуется в военное время и подчиняет себе всё и вся, переламывая и если надо, то и перемалывая всё, что попадает в жернова этой страшной мельницы.

В качестве главного героя Ремарк выбирает обыкновенного немецкого солдата, не шибко героя (однако имеющего не одну и не две боевые награды), но и не трусливого подлеца, а простого солдата-ветерана, за плечами которого и французская компания, и африканский поход, и теперь вот уже длящаяся три года война на территории СССР. Гребер воюет, по сути, сразу с окончания школы, и все эти предыдущие компании воспринимались им, как и абсолютным большинством немцев, совершенно справедливыми и законными со стороны Германии, потерпевшей поражение в Первой Мировой и стремящейся восстановить «справедливость» по отношению к себе и своей стране. И даже все те потери среди своих и все те осмысленные и бессмысленные, но в любом случае неизбежные потери среди населения оккупируемых Германией стран воспринимались и Гребером и всеми немцами как неизбежное зло (о реакциях и отношениях к убиваемым и погибаемым упёртых наци и фаши мы здесь сейчас не говорим, потому что с ними вообще всё ясно, про них в других книгах можно прочитать). Однако русская кампания стала для Германии совсем другой, и когда рейх стал терпеть поражение за поражением и когда война, пусть пока только в виде бомбардировок немецких городов, переместилась и на германскую территорию, то многие немцы вдруг прозрели и протрезвели.

Наш немецкий солдат едет в очередной отпуск на родину, желания его понятны и просты — родители, отдых, встретиться с друзьями, навестить старика-преподавателя, возможно закрутить роман... Обыкновенные солдатские желания и чаяния. Однако реалии тыловой немецкой жизни теперь совсем иные, нежели когда война только начиналась — как говорится, и дым пожиже, и труба пониже. И Гребер вовсю хватил лиха и в поисках потерявшейся родительской семьи, и пережив бомбёжки союзной авиации, и испытывая сильные личные чувства и всё больше понимая, что ничего ему изменить невозможно и остаётся только исполнять свой солдатский долг.

Концовка романа автором сделана трагичной, и это безусловно верный ход, ибо иначе полетела бы к чертям собачьим суть ремарковской идеи и мысли — война бесчеловечна в любом случае. Нельзя было в этом романе делать хэппи энд. Вот Ремарк его и не сделал.

Путешествие Боурджеда

Всё-таки Иван Ефремов великолепный рассказчик. И допускаю, что в этом его мастерстве отчасти «виновато» научное академическое естество писателя — во всех картинках природы и во всех диалогах явно просматривается способность автора не только внимательно наблюдать, но и связно, полно и точно излагать, детально и беспристрастно описывать наблюдаемое. А при необходимости автор скрупулезно делает ссылку на научность перевода той или иной фразы своего героя — кажется совершенно излишняя дотошность автора, но, с другой стороны, ловишь себя на полном доверии к автору и к тому, что и как он нам подаёт. И отсюда же возникает полная включённость в повествование, ощущение документальности этой художественной исторической повести.

На краю Ойкумены

Опять-таки — совсем не хочется как-то комментировать сюжетные детали и подробности этой великолепной исторической книги (причём слово-термин «исторической» пожалуй вполне применимо в обоих его значениях). Потому что о сюжете этого повествования проще всего и правильнее всего узнать непосредственно из уст самого рассказчика — Ивана Ефремова. Но хочется просто сказать следующее:

Эта книга, при всей её схожести с фантастико-приключенческими книгами на исторические темы, всё-таки сильно смахивает на реконструкцию. И не только потому, что (повторюсь) её автор и в самом деле крупный учёный и специалист в области археологии, палеонтологии, наверное отчасти антропологии, геологии и разных прочих других -логий, но ещё истории, а также социологии, футуристики и философии... Но ещё и потому, что автор книги пишет эту (и другие свои произведения) не как вольную фантазию на знакомую тему, но максимально детализирует любое своё описание — хоть картин природы и ландшафта, хоть мелочи быта доисторических и прочих древних обществ. Вот просто открываешь книгу в любом месте и тут же буквально тонешь в крупных ярких красках и пьянящих запахах, узнаёшь давно тебе известные растения и познаёшь африканскую природу во всей её красе — будь это пустыня или полупустыня, или же степи и саванны, а может быть лесистые зоны или какие-то иные ландшафтно-природные районы и местности. И автор старается не придумывать ни одной ненужной детали, не вводит в повествование никаких таких саблезубых и прочих гипотетических животных, но вместе с тем его манера может стать хорошей школой для любого начинающего фэнтезийного писателя — так описывать мир, как это сделал Иван Антонович Ефремов, станет честью для любого современного фЭнтаста!

Ну, говорить о писательском целомудрии автора наверное даже и не нужно — даже там, где казалось бы напрашивается эротическая картинка или сцена, Ефремов делает всё с такой нежностью и осторожностью, что вытаскивает за собой наверное любого адекватного читателя. И читая эти повести из дня сегодняшнего просто поражаешься, как можно было обходится теми деталями и подробностями сюжета, которые включил Иван Ефремов в свои произведения, и не потерять при этом ни капли привлекательности и интересности, волнительности и остросюжетности написанных книг. Вот мастерство!

И вот ещё в голову пришло во время чтения, что вот писал-то он такую романтическую и немного возвышенную книгу во времена далеко не романтические и совсем далёкие от высоких материй — 1945-46 гг. (время написания книги) совсем не отличались ни сытостью ни красотой бытовой жизни. Но знаете, вот лично мне понятно, откуда растут ноги у «Туманности Андромеды» — первые ростки этого романа вполне можно разглядеть в этих повестях о Великой Дуге.

PS Непременно перечитаю «Туманность Андромеды» и ещё прочту «Лезвие бритвы«!

Эх, какое же это было великолепие — слушать объёмный, шершавый и раскатисто-бархатный голос Эммануила Виторгана, и представлять все те совершенно отчётливо «прорисованные» авторами «картинки» с юношеского возраста знакомой и любимой книги, и одновременно вспоминать все свои первые восторженные впечатления от первого её прочтения! Если есть ещё те, кто не читал это без дураков самого настоящего детективного жанра произведение, то не пожалейте своих драгоценных полутора-двух-трёх часов и непременно прочтите, прочтите эту книгу. А если вы уже читали эту повесть, и знаете или хотя бы представляете себе её содержание, то всё равно найдите возможность скачать себе эту аудиокнигу в исполнении непременно Виторгана, и вы обязательно по-новому «увидите» и услышите знакомое произведение. И получите в любом случае удовольствие. Итак — ДЕ-ТЕК-ТИВ!!!

Классический герметичный детектив. Небольшой частный пансионат, или дом отдыха, отель невысоко в горах. Не то Швейцария, но вероятнее всего Франция, а, значит, Альпы. Весьма ограниченная количественно разношёрстная группа самыми различными образами попавших сюда людей.

Читайте, господа, читайте, и не говорите, что вас никто не предупреждал о том, что это замечательная «ЕЩЕ ОДНА ОТХОДНАЯ ДЕТЕКТИВНОМУ ЖАНРУ» :)

Открывающий эту книгу «Меморандум» Айзека Бромберга о прогрессе прогресса и эволюции эволюции, о Монокосме — потрясающее великолепное размышление-рассуждение авторов на указанную тему. Поневоле напрашивается мысль-аналогия о прогрессорской деятельности самих Стругацких. По крайней мере для моего личного «роста» эти авторы сделали одну из самых основных работ (если не считать ту, которую над собой проделываешь сам).

Занятно, в моём представлении люди отчётливо делятся на два лагеря — в одном те, кто любит книги, а значит и идеи Стругацких, и я с ними заодно. В другом — те, кто уничижает всю значимость их творчества. Они для меня практически иные, едва ли не чужие. Есть ещё и третьи — те, кто не читал, но это нулевой вариант, эти пока пребывают в латентном состоянии, они ещё не инициированы... И выбор, кстати говоря, от самого человека не зависит, он попросту говоря либо проходит тест-отбор, либо отсеивается. И это ни хорошо, ни плохо, просто это имеет место быть.

Вообще эта одна из самых последних повестей Мастеров о мире Полудня, повесть, которая расставила точки над i в отношении авторов к прогрессорству, однако оставила возможность читателю самому порассуждать на эту тему, равно как и на тему воспитания и на тему вертикального прогресса и на всё остальное «стругацкое».

Как обычно для оценки книг этих авторов 10 из 10 (и, несмотря на уже многократное перечитывание и личное взросление, эта оценка не переменилась, но только упрочилась).

Вот так и строится храм человеческой культуры — с кровью и болью...

Четвёртое, а может быть уже пятое прочитывание/перечитывание этой повести в очередной раз убеждают читателя в универсальности и всевременности идей братьев Стругацких.

Конечно, эту повесть можно просто читать как приключенческую — средневековый антураж, сплошное нищебродство как на уровне материальном, так и в бездуховном, оригинальный внешний мир с занятной топонимикой (Икающий лес и вепрь Ы меня в своё время просто сразили наповал, так с тех пор наповаленный и живу), красивые и качественные положительные и отрицательные герои — приключайся — не хочу!

Однако авторы сумели сформулировать и поставить перед читателями сложные и неоднозначные вопросы.

Можно ли ускорять развитие той или иной цивилизации?

Допустимо ли вмешиваться внешним силам в естественный ход событий в обществе?

Корректен ли вообще принцип мультикультурализма?

Ну и так далее.

При этом сами Стругацкие однозначных ответов на эти свои вопросы не дали. Хотя понятно, что уже сама постановка вопросов такого уровня говорит о гуманитарной и гуманистической направленности их собственных взглядов и убеждений.

Ну и конечно вопросы более личного, так сказать, плана.

Можно ли сидеть и отмалчиваться, если совершается непотребство?

Один в поле воин или всё-таки лучше кучно и организованно?

А если кучно и организованно, то что это за организация должна быть? (и тут мы плавно переходим к понятию политическая партия, программа, устав и прочие политпартийные конструкты).

А если партия, то непременно появляются лидеры и вожди, боевые организации и прочие дела. И встаёт вопрос насилия одних над другими и т. д.

Всё-таки наверное прав Будах, сказавший, чтобы боги оставили людей в покое, да и Арата Красивый по-своему прав. Как ни прискорбно, но добро, привносимое извне, зачастую является злом. Не надо спасать рыбу, плавающую в воде, вытаскивая её при этом на берег, чтобы не утонула. Не надо!

На нашу современную действительность вообще переносы делать не хочу и не буду. Хотя подозреваю, что при обсуждении книги на клубе непременно такое произойдёт — есть у нас горячие головы.

PS А ни одну из двух экранизаций я так и не посмотрел. И вряд ли буду — мне кажется, сложно передать всё стругацкое богатство экранными способами.

Прочитано специально для январского заседания клуба любителей чтения г. Валдай КЛюЧ.

Степень моего восхищения литературным дарованием и, наверное, даже гением Эмиля Золя приближается к совершенно невообразимому числу, именуемому в математике гугол (не путать с Гуглом). И насколько в своё время поразил меня своим великолепием роман «Чрево Парижа», настолько же добавил, усилил, умножил и присовокупил к этой и так высшей оценке вот этот роман.

Ну, о богатстве и точности, насыщенности образами и эпитетами литературного языка, на котором с читателями разговаривает Золя, я уже написал не раз — наверное почти что в каждой своей рецензии на читаемые последовательно романы из цикла «Ругон-Маккары». И в этом смысле роман, опять-таки, превосходит многие из романов цикла (на сегодняшний день это уже 10 книга из «Ругон-Маккары» и такое же сильное впечатление оказал только уже упомянутый мной «Чрево Парижа»). Снимаю шляпу!

Второй повод для преклонения заключается в глубине проникновения Золя в психологию торговли. В психологию и вообще во всю машинерию торгового дела. Столь тщательное изучение автором всех нюансов существования громадных универсальных магазинов, всех тонкостей рекламы и всех деталей организации самого торгово-маркетингового процесса не может не привести в восторг! Вот ей-ей, впору одну из лекций по психологии торговли выполнять на основе этого романа. Снимаю шляпу!

Наверное немного найдётся писателей, которые смогли бы с такой безжалостной филигранностью показать все теневые и все положительные стороны всё более раскручивающегося маховика обуржуазивания современного (конец XIX века) общества и общественного устройства.

С одной стороны мы видим все выгоды осуществления Огюстом Муре всех новых приёмов и форм организации торговли, который не только двигает саму торговлю, но и способствует движению денежных потоков в обществе, а также расширению масштабов промышленного производства: Спрос усиливает и катализирует Производство, а произведённый Товар посредством Торговли влияет в свою очередь на Спрос. И крутится машина буржуазно-капиталистической формации. Бежит молочко по вымечку, а с вымечка через копытечко да на сыру землю. И порой хочется снять шляпу уже перед этим самым талантливым ловкачом Огюстом Муре.

С другой стороны, мы не можем не сочувствовать всем тем мелким лавочникам и ремесленникам, которые в результате всех этих процессов, олицетворённых в этом романе универмагом «Дамское счастье» и его владельцем Огюстом Муре, разоряются и оказываются на свалке жизни вообще, и при крахе жизни своей собственной и членов их семей.

И вот эти качели Эмиль Золя раскачивает всё время, все 480 страниц романа — мы то радуемся бизнес-успехам и ловкому процветанию Огюста Муре, то переживаем и огорчаемся личным трагедиям всех прочих друзей и знакомых мадемуазель Денизы. Согласитесь, немного найдётся авторов, способных вычеканить свой профиль одновременно на двух сторонах монеты. Снимаю шляпу!

Ну и, наконец, невозможно оставить за бортом своего внимания историю личных отношений и чувств между молодой и бедной продавщицей универмага «Дамское счастье» Денизой Бодю и богачом и владельцем этого суперунивермага-гипермаркета Огюстом Муре — интересно, обретёт ли Дениза своё личное «дамское счастье»?..

Пока читал, всё ждал, когда же появится Невельской. Ан нет — этот роман скорее напоминает описание жизни в древнем едва ли не первобытном племени, и даже не одном, но нескольких племенах. Из цивилизации только заимствованные от других народов топоры, крайне редко кремневые ружья, ну ножи (как в тайге без ножа!)... А всё остальное сплошь первобытно-общинное и пещерное — одежда из рыбьих шкур (!!!), острога, копьё, лук, дубинка, лодчонки-оморочки из бересты, сети из крапивы... И соответственно нравы и обычаи — вместо валюты шкурки ценных зверьков, простые обменные отношения, простые войны между племенами и родами (хотя и до смертоубийства, однако и суд простой и справедливый), а так охота и рыбалка, вот и вся экономика.

А на дворе сороковые годы XIX века, к тихоокеанскому побережью уже подплывают порой американы на своих кораблях, на Амуре вовсю хозяйничают манчжуры, захватившие власть в Китае и распространяющие своё жестокое влияние и сюда, на Амур, на бывшие русские земли — лоча (русские) здесь уже однажды были и жили, и успешно воевали с теми же китайцами и манчжурами, но вдруг им оттуда, из столицы повелели уйти из этих мест...

И если не спохватиться и не прийти сюда вновь, — да не войском прийти, а просто кучей народу, прийти и осесть и начать жить и хозяйствовать — так непременно придут англичане и те же американцы... и не будет у России выхода к Тихому океану. А то, что рыжеволосые собираются сюда прийти — так ведь вот они, эти миссионеры-протестанты, идущие вдоль по Амуру и склоняющие гольдов к своей вере — они уже тут.

Но пока новым приходом русских на Амур даже не пахнет... Хотя нет, какие-то слухи среди гольдов и гиляков всё-таки ходят, какие-то поверья исполняются, да и иной раз одиночки охотники русские сюда забегают из Забайкалья (туда да обратно года два будет, а то и более), да ещё и беглые русские оседают тут и приживаются, и гольды с гиляками оказывается легко сживаются с этими могучими бородачами...

Читать эту художественную, но одновременно историческую книгу безумно интересно! Вот уж где как будто сам побываешь внутри того или другого гиляцкого рода, побудешь на охоте или рыбалке, да и повоюешь вволю, и непременно сдружишься с этими бесхитростными простыми доверчивыми людьми, коренными жителями Приамурья.

А Невельской, видимо, появится в следующем романе тетралогии, ну, значит и мы туда непременно отправимся, туда, в «Далёкий край», «К океану«!

Действительно странный жанр — и мемуарами не назовёшь, и тем более в автобиографии не зачислишь, но ведь и худлитом в полной мере не выглядит. Однако чего ещё можно ожидать от Мастера всего необычного и странного; от одного из первоисследователей живущего странной полужизнью Марса — воплощения всего воинственного, ужасного и страшного; от певца электрических тел, гринтаунства и иже с ними; от знатока тёмных карнавалов, Дня всех святых и апрельского колдовства; от человека, знающего, что лето длится всего лишь один день, а Р — это значит Ракета?!.

И в самом деле, такого Брэдбери я совсем не знал. По ходу жизни и буквально зачитывания (!) — в обоих смыслах слова — начиная ещё с детства его марсианскими и гринтаунскими хрониками, бродяжничания вместе с его героями по дорогам обезлюдевшей Земли или превращения вместе с первопоселенцами красной планеты в марсианина, узнавания всё новых и новых мистических тайн и детективно-криминальных происшествий — постепенно создавался образ писателя, насквозь пропитанного странным и фантастическим, романтическим и космическим. Но никак не прозаическим... Впрочем, кажется, это я сейчас сильно погорячился и покривил душой, потому что как раз романтического и странного, а также мистического и необычного хватает и в этой только что прочитанной книге с неопределённым и трудноопределяемым жанром.

Можно ли назвать этот роман песней об Ирландии? Ну, возможно, в какой-то мере можно выразиться и так. Просто самой Ирландии — как географического места, как острова — здесь немного. Зато очень много ирландцев, самих людей, жителей небольших и маленьких городков этого Изумрудного острова. Много не в том смысле, что десятки и сотни, а то и тысячи ирландцев толкутся на страницах романа и суетятся на ирландской земле, но просто встреченные во время этой семимесячной поездки в Ирландию люди занимают много места в этой книге — именно о них написана добрая половина объёма и именно с ними проводит изрядную часть времени и просто жизни автор. И то, что и как пишет он об этих простых бесхитростных, не без чудинки людях, о чём они разговаривают друг с другом и какие именно происшествия случаются и происходят с ними и их гостями — именно эта литературная форма, в которой автор обо всём этом повествует, сильнее всего говорит нам о искренней любви Рэя Брэдбери и к этой стране и к этим людям.

Автор нисколько не романтизирует и не героизирует своих ирландских визави. Скорее наоборот, вовсю иронизирует и подсмеивается, подшучивает и похлопывает их по плечу. Но! Ровно так же запанибрата и его похлопывают по плечу и вовлекают во все свои авантюры и «подвиги» ирландские собратья, ровно также подхихикивают и подливают Гиннесса, и чокаются рюмками, стаканами и бокалами, и считают его в доску своим парнем — как и он считает их своими приятелями и даже друзьями. Потому что только к друзьям можно с таким тёплым и душевным чувством и доверием вернуться спустя 40 лет — вернуться и вернуть к жизни и их. И познакомить с ними нас, своих читателей.

И, наверное, рискну предположить, что отдельные чёрточки их характеров и частички их душ я уже встречал раньше, в других, уже многажды читанных произведениях Брэдбери — этот роман, изданный в 1992 году, рассказывает нам о событиях первой половины 50-х, и потому и черты характеров встреченных автором ирландцев, и кусочки их душ вполне могли попасть в его более поздние произведения. Попасть и закрепиться там и сделать творчество Брэдбери более узнаваемым и запоминающимся, более колоритным и могущественным — не зря ведь в кого пальцем ни ткни, тот непременно окажется почитателем или как минимум просто читателем Брэдбери. Тут без магии, причём магии могущественной, ну никак не обошлось!

То, что книга наполнена мягким приглушённых тонов юмором, что она афористична и одновременно анекдотична («Машины как женщины, надо только узнать, как они заводятся»), философски изысканна и, как ни странно, кинабельна (хоть сейчас включай камеру, кричи Мотор! и жужжи, начиная с любого эпизода), что с возрастом литературное дарование Брэдбери ни на паунд не потускнело — об этом я ещё не упоминал? Что касается дня св. Патрика, то в этом романе он ни разу не упоминается, не говоря уже о том, что не празднуется! Простейшие подсчёты и привязки по приметам времён года (роман никак не датирован) подсказывают, что, вероятнее всего, творческая командировка Рэя Брэдбери попросту не захватила этот патриотический ирландский зелёный народный праздник. Как говорится — киты отдельно, святые отдельно. :-)

Для меня Ирландия — это в первую очередь анекдот про «Ту тикет ту Даблин. -Куда, блин? — Ту Даблин» — в первую очередь не по значимости, а просто первое, что выплыло на поверхность мутного омута моего сознания как отзыв на слово-тег — Ирландия. А потом, как ни странно, фильм «Blown Away» («Сметённые огнём», так он назывался на кассете, купленной мной в 1994 году, и на Кинопоиске называющийся «Подрывники»), ставший первым домашним видеофильмом, не единожды потом просмотренный в домашних комфортных условиях и до сих пор вызывающий тёплые чувства и отношения и к ирландской группе U2, песни которой звучат на видеодорожке, и к актёрам Джеффу Бриджесу и Томми Ли Джонсу, сыгравшим в фильме главные мужские роли. А потом — совсем уже странной логикой вытащенный из закоулков когдатошного футболофанатского сознания — стоит чемпионат Европы по футболу 1988 года и ничья со сборной Республики Ирландия — нашим это не помешало занять первое место в подгруппе, а вот ирландцы вылетели. И уж только потом следуют друг за другом вереницей эльфы, баньши и прочие обитатели холмов; лохмотья представлений о друидах и кельтах — представлений, ничего общего не имеющих с реальными знаниями о тех и других; рассказы приятеля-моряка, пару раз побывавшего в Ирландии (упоминался порт Дублин) во время своих промысловых рейсов, и... А вот, наверное, и всё, разве что ещё ИРА (Ирландская республиканская армия) в голову приходит, да Белфаст (и песенки Boney M и Elton John, и волнения в этом городе), но ведь это уже Северная Ирландия...

И даже, при всей своей читательской страстности, ирландских авторов уверенно могу назвать раз-два и обчёлся — Джойса да Свифта, хотя вот просматриваю страничку с алфавитным их перечнем и понимаю, что знакомых имён гораздо больше двух, и некоторые даже читаны. Что ж, вместе с недавно прочитанным «Ирландским дневником» немца Генриха Бёлля этот роман американца Рэя Брэдбери вполне может послужить отправной точкой к более глубокому, но, главное, более действенному интересу к этой столь страстно воспетой двумя авторитетными для меня писателями стране — Éire, Ирландия...

PS Лирическое отступление от собственно книги.

У каждого из нас есть свой собственный Марс. Возможно, у большинства молодых он теперь заполнен в основном объектами из нашумевших свежеиспечённых фильма и одноимённой книги «Марсианин», но, может быть, я глубоко (и счастливо!) заблуждаюсь. Лично мой Марс — это сложная составная конструкция: он родом из романа-трилогии Георгия Мартынова «Звездоплаватели», потом сразу же присоединяются марсианские образы Рэя Брэдбери, тесно и бесконфликтно соседствующие с Большим Сыртом Стругацких; толстовской «Аэлите» здесь тоже есть место, и тут же реально возвышающийся над всей Солнечной системой супергигант Олимп и не менее реальная долина Маринера, и конечно же, посадочные ступени и жилые модули из «Марсианина» тоже теперь здесь же... Но вот сейчас, так мне кажется, появилась на моей карте марсианских полушарий и маленькая зелёная Ирландия, в которой непременно есть брэдберевский городок Гринтаун. Забавная карта получается, точнее, забавный и странный марсианский глобус.

И знаете, я, конечно, не дождусь первых поселений землян на Марсе, но будь моя воля, так непременно бы назвал одно из них Гринтауном. С улицей Рэя Брэдбери! И с другой, коротко и ёмко названной — Р!!! Потому что Р — это теперь уже навсегда Ракета!

-Сань, а Сань…

-Чего?

-Сань, дай мне почитать твою книгу,— пристаю я к старшему брату.

-Отстань, не дам.

-Ну, Сань,— ною я, — ну, дай…

-Не дам, маленький ещё, не поймёшь,— сурово отвечает брат, старательно пряча от меня выписываемый отцом журнал «Звезда» (1964, № 9-10).

-Сань, даааай, я пойму, чесно-чесно,— клянчу я всеми возможными и доступными мне способами, — а вечером я тебе фотографии печатать буду, пока ты с пацанами гулять будешь…— и «подкупленный» брат наконец-то выдаёт мне заветный журнал…

Так в возрасте 7 лет состоялось моё знакомство с повестью Станислава Лема «Непобедимый», знакомство, навсегда превратившее меня в страстного любителя научно-фантастической литературы вообще и Станислава Лема в частности.

Современные молодые люди, обчитавшись романами, повестями, рассказами и космическими операми, ничтоже сумняше снисходительно относят и эту повесть к жанру «космическая фантастика», и даже к «hard sci-fi». Наверное, они по-своему правы, потому что на первый взгляд соответствие полное. Тут вам и космический корабль — крейсер второго класса — с хвастливо-заносчиво-вызывающим названием «Непобедимый», и

Фабула

Портреты и Личности

Наука умеет много гитик. Но не всегда...

Ежу понятно, что это было перечтение книги. Причём двойное перечтение, ибо в незапамятные времена были прочитаны и рассказ, и роман. Однако противиться судьбе я не стал, и когда книга была предложена в качестве совета в одной из книгочейских игр, то кликнул «совет принят» и …

… и нисколько не пожалел о принятом решении. Потому что хотя общий смысл в голове сидел прочно, однако многие детали за прошедшие десятилетия изрядно размылись и нивелировались (время — штука безжалостная… а может, наоборот, милосердная…).

По сабжу писать что-либо было бы глупо, ибо всё тут ясно и понятно. Однако я бы выделил вот какую сторону Эксперимента (со времён братьев Стругацких слово Эксперимент для меня звучит особенно и почти всегда с Заглавной буквы) — об ответственности учёных и экспериментаторов за последствия своих опытов и игр, а иногда и игрищ. Понятно, что учёные в нашем романе действовали из лучших побуждений и во благо «всего человечества», понятно что они не ставили целью нанесение увечий и вообще причинение какого-либо вреда своему подопытному Чарли. Однако как ни крути, такой вред причинён всё-таки был. И пусть Чарли, вернувшись в первобытное умственно отсталое состояние и не будет до конца осознавать всю глубину своей потери, однако на уровне эмоций вот это ощущение допущенной в его отношении несправедливости и неправильности с ним останется до самого конца. Причём, скорее всего, конца скорого.

Не буду строить из себя умника и деда-всеведа, ибо сам предложить самый верный путь решения этой почти что достоевской дилеммы не могу, и допускаю, что будучи на месте этих учёных скорее всего сам бы поддался вот этой эйфории страстного ожидания научной удачи и открытия. Но может быть всё-таки нужно было ещё раз всё отмерить, не семь (как советует русская пословица), а трижды по семь, и уж потом резать…

А ещё есть некоторые соображения чисто психологического характера. Понятно, что учёный, глубоко погружённый в свои учёные дела, проводя десятки, а то и сотни опытов, просто поневоле обозначает испытуемых номерами. И только отдельные, особые испытуемые получаю имена собственные — ну вот как в романе Элджернон. И всё равно вот это отношение к объекту исследования остаётся в глубинах учёного сознания именно как к объекту, и превратить объект исследования и эксперимента в субъект (и тем более в личность) совсем непросто. И даже если эксперимент проводился на человеке — как в романе, — то всё равно учёный, описывая содержание опыта, скорее всего так и будет писать «испытуемый Чарли», «испытуемому Чарли» и т. д. И на учёном совете, докладывая об эксперименте, поневоле то и дело будет вот это отношение проскальзывать, напрямую или же чисто в самой энергетике научного совета. Конечно учёный гордится своим достижением и результатами опыта, и Чарли невольно это почувствовал, понял, и сбежал... И если вспомнить другие книги на похожую тему, то и в них такой феномен упоминается (например, «Голова профессора Доуэля» от Александра Беляева).

Пойду положу цветы на могилку Элджернона, и вообще всех лабораторных животных. И Чарли…

Друзья Людмилы и Руслана, с героем моего романа...

Думается, что школьный курс литературы должен был бы если не напрочь убить любовь к чтению русской классической литературы, то как минимум просто отвратить от чтения того, что было «пройдено» в школьные годы чудесные. По крайней мере, в среде читающих бытует стойкое мнение и, возможно, даже убеждение в этом. Однако же вот тот самый конкретный пример, который ничего не доказывает и не опровергает, однако входит в статистику — многие произведения из школьной программы мною с удовольствием периодически перечитываются, а некоторые программные авторы и просто стали любимыми (Н. Гоголь, Л. Толстой, А. Чехов…).

С послеокончания школы это, наверное, уже третье, а может и четвёртое перечитывание пушкинского романа в стихах. И каждый раз находятся новые нотки и открываются дополнительные оттенки как в смыслах пушкинских строк, так и в красотах пушкинского поэтического языка. И с глубоким чувством узнавания читаешь наново то, что когда-то давно старательно учили наизусть или просто зачитывали на уроках по ролям. Но и с не меньшим чувством проникновения в пушкинские строки читаешь те строфы, которые в твоей со школьных времён хранимой книжке никак и никем (а по ней учились в школе и все твои трое ребят, и тоже оставили свои карандашные пометки и ремарки на полях) не отмечены и не помечены — от того, что классическая школьная литературная педагогика не отнесла эти строфы к каким-то особым и значимым, они не перестали быть таковыми. И радуют твою читательскую душу не менее, чем донельзя знакомые и любимые строчки письма Татьяны к Онегину или строфы о русской зиме, или поэтический рассказ о сне Татьяны в святочные дни и ночи.

В общем, в очередной, третий или четвёртый раз получил истинное наслаждение от чтения одного из самых программных и школьнопроходимых произведений классической русской литературы. И в очередной раз убедился, что Пушкин — наше всё!

Кровавый бунт или социальная революция?

На мой взгляд, этот роман, по сегодняшним меркам, является самым противоречивым. Не в годы написания, а именно сейчас, по прошествии более 130 лет. Вернее не противоречивым, а вызывающим, с позиций сегодняшнего дня и знания всего мирового опыта попыток построения социализма и методов и образцов классовой борьбы, двойственное восприятие читаемого и не менее двойственную оценку прочитанного.

С одной стороны, читая все эти живописания быта и условий труда шахтёров (а там и правда есть такие места в романе, что просто сердце сжимается, особенно связанные с страданием детей), понимаешь, что ТАК точно не может продолжаться, и что шахтёры в своём полном рабочем и человеческом праве требовать улучшения условий жизни и добиваться этих изменений практически любыми способами. Потому что когда смерть начинает гулять по хижинам шахтёрского городка и забирать детей и стариков, умирающих от элементарного недоедания, то тут волей-неволей становишься на сторону страждущих и терпящих бедствие людей.

Но вот когда начинаются главы с описанием реалий сначала забастовки (тут всё в порядке и ты по-прежнему сам находишься в рядах бастующих и гневно вопрошаешь «доколе?», а затем марша шахтёров по городку, постепенно перешедшего в обыкновенный и банальный погром и насилие, то тут уже начинаешь задумываться — а всё ли так гладко в этой ставшей классической схеме классовой борьбы пролетариата? Всегда ли должен в мозолистой рабочей руке появляться булыжник, который, по известной марксистской схеме, превращается в оружие пролетариата (у Золя это обломки кирпичей)? И какова здесь истинная роль и Этьена как организатора и забастовки и участника этого погромного шествия, и других его сотоварищей по Интернационалу и по марксистским убеждениям? Да, собственно говоря, и сам автор задаётся этим же вопросом — не является ли здесь Этьен банальным подстрекателем? Я уж не говорю о финальной диверсии русского товарища Этьена — Суварина, диверсии, приведшей к разрушению шахты и к гибели десятков простых шахтёров. Какова цена этого пролетарского насилия? Нужно ли оно было в этом случае и оправдано ли оно, это губительное действие будущего коммунистического террориста?

И когда после этих эпизодов Эмиль Золя вновь возвращается на социалистические рельсы и отправляет Этьена в путь, в конце которого явно просматриваются грозные контуры будущих кровавых и страшных революционных действий и преобразований, то поневоле ощущаешь себя уже не рядом с автором (и тем более не рука об руку с Этьном), а скорее напротив них.

Очень неоднозначный роман. На сегодняшний день и по нынешним меркам. Однако с точки литературной к книге никаких вопросов нет — всё написано безупречно, всё достоверно как с описанием реалий внешних, так и с внутренним миром героев. И в какие-то моменты невольно в голове возникал образ нашего русского пролетарского писателя, Максима Горького. Вот тут, в этой книге, Золя и Горький встали буквально плечом к плечу.

Не дай вам бог жить в интересное время

А время, в котором жил главный герой романа Валентина Пикуля офицер Российского Генерального штаба, и в самом деле была весьма интересное. Интересное и занятное. Конец XIX — первая половина XX века. Несколько революций и социальных бунтов, несколько войн на разных театрах военных (и политических) действий. И основное место действия (Балканы) и южные славяне с идеей их объединения в Югославию и конечной идеей объединения вообще всех славян — панславянизм — тоже куда как интереснее. Потому что как раз объединения всех славян жутко опасаются все прочие народы, хоть германского, хоть англо-саксонского миров. И всячески этому возможному объединению препятствуют, начиная ещё с приснопамятных времён и по сию пору.

Пикуль в центр своего вполне исторического романа как раз и поставил вот эту идею объединения южных славян в Югославию, и проиллюстрировал её противостоянием прочих имперских народов Европы этому движению. Именно из этого всего и происходили и все русско-турецкие войны, и все последующие междусобойные войны южнославянских стран друг с другом, и Первая Мировая война родом оттуда же, и территориально, и по самой первопричине. Да и Вторая Мировая недалеко ушла.

В романе Пикуля мы имеем дело с офицером Российского Генерального штаба. Однако это не скучный генштабист, работающий в тиши кабинета со стратегической картой и с кучей статистических выкладок и прочих расчётов и подсчётов (хотя и всякую такую генштабовскую работу наш визави выполнять тоже умеет). А это человек, работающий «на земле», «в поле», т.е. ставший разведчиком, если хотите — шпионом, а может быть и диверсантом-террористом (хотя о последней составляющей в романе напрямую ничего не говорится). Т.е. личность до предела засекреченная, из тех, чьи фамилии узнаются спустя несколько десятилетий, а то и вообще не раскрываются никому, никогда и нигде.

Однако сначала мы проходим весь жизненный путь будущего спецофицера начиная с детских времён. И по мере его взросления вместе с ним следуем жизненным путём, переходя из этапа в этап и из ситуации в ситуацию. Почти всегда оказываясь в самых что ни на есть узловых местах европейской и мировой истории.

Книга довольно необычно выполнена с точки зрения формы повествования. Мы как будто читаем дневники главного героя, написанные уже в советское предвоенное время, в которых он как раз и вспоминает всю свою жизнь со всеми её значимыми вехами и поворотными буями. И обе эти линии повествования постепенно сближаются, с тем, чтобы почти сойтись в точке исчезновения главного героя уже в годы Второй Мировой.

Безусловно замечательный историко-приключенческий роман. Который заодно проясняет и некоторые картины дней сегодняшних, уже новейшей истории и России и Европы.

Сразу скажу, что буду очень необъективен и пристрастен. Просто потому, что очень люблю фантастику Вячеслава Рыбакова и считаю этого писателя одним из немногих достойных учеников и продолжателей лучший традиций братьев Стругацких.

И вот этой своей книгой Рыбаков нимало не умалил, но всячески приумножил и укрепил это моё мнение и отношение к себе и к своим книгам.

С жанром — кроме того, что это социальная фантастика, мы вряд ли сможем больше и точнее сказать. Потому что в книге есть признаки многих оттеночных направлений. Тут вам и альтернативная история, тут вам и политический детектив и психологический триллер, тут вам и связочки между описываемыми миром и эпохой (вполне реальными и только лишь слегка изменёнными автором) и нашей современностью, и тут же любовно-романтические драмы и трагедии.

И все эти субжанры потроганы автором, проработаны с той или иной степенью глубины и выложены читателю на пробу.

Размышления Рыбакова о мотивациях сильных мира сего и в особенности персон уровня Сталина и первых лиц советского государства, а также анализ мотивов поступков и решений зарубежных лидеров предвоенной эпохи (речь идёт о 1938-39 гг.) довольно глубоки и незаурядны. И можно с его мыслями вслух соглашаться или спорить, но вот несколько месяцев назад при обсуждении одной из прочитанных книг в клубе КЧюЧ наш местный благочинный о. Игорь высказался о надчеловеческой сущности власти и правителей, заставив если не поспорить с собой, то как минимум задуматься о проблеме и феномене власти. Вот и Рыбаков — заставляет задуматься об истинной мотивации и сути власти на высшем государственном и мировом уровнях.

А то, что из того времени и той политической и социальной ситуации Рыбаков протягивает ниточки сюда, к нам, в наши события и ситуации, тоже совсем не случайно. Ибо вряд ли автор делает это просто для усиления фантастичности романа. Но скорее для того, чтобы дать понять читателю, что всё, о чём пишет и рассуждает автор и чем руководствуются его герои, живо и действует и сейчас, тут, у нас, в нашей стране и совсем рядом. И для этого Рыбаков притаскивает в свой роман телевидение, и даже в последних страницах словечко «Сеть» мелькает. И песни герои книги поют (причём, поют ещё в каторжные царские времена на пороге двадцатого столетия) из Булата Окуджавы и других шестидесятников — Рыбакову показалось важным дать точные ценностные приметы революционеров, дать нам их характеризующие признаки, связать их воедино — марксистов-революционеров и наших шестидесятников.

От всего этого образы многих упоминаемых Рыбаковым реальных государственных и политических вождей и их приближённых не так однозначны и не так явственны, какими они стали казаться нам в последнюю четверть века.

А вообще этот роман заставляет размышлять о многом, причём не о том даже, что и как было в реальности тогда, в последние годы перед войной, а именно о нашем времени и о наших реалиях.

Полезная книга. И интересная.

Ребят, только т-с-с-с... по секрету (шепотом) — я ушёл в запой! Самый настоящий читательский запой! Потому что вот этот «второстепенный» русский классик не даёт никакой возможности ослобониться (вот видите, даже словечки от Мамина-Сибиряка в речь вкрапливаются ненароком и исподволь) от себя и от своих замечательных романов.

Ну вот, а раз запой, то — заткните уши — я сичас петь буду. Петь дифирамбы этому совершено универсальному русскому народному писателю.

Ну вот смотрите: чего не отберёшь от Мамина-Сибиряка, так это феноменального владения русским литературным языком. Язык его героев стопроцентно народен, звучен и колоритен (закроешь глаза и как будто слышишь голоса всех этих его старух и купцов, рабочих и мещан, молодух и простых людей из народа — такой эффект и такую богатую простую русскую народную речь я встречал только у Гоголя (но у того много оттенков его родной Полтавщины и Малороссии, т.е. южной России и Украины) да ещё в пьесах А.Н. Островского. Ну вот может быть ещё у Бажова...

И ещё эта простая русская народная речь изрядно поднапитана разными чисто местечковыми словечками, которые даже интернет не сразу находит, чтобы объяснить читателю значение написанного 130 лет тому назад слова или выражения: «Погляди-ко, ты остребенился на сватьев-то…» — ну-ка, кто с ходу пояснит значение словечка «остребенился»?

Нельзя упрекнуть этого автора в сюжетном однообразии и невыразительности интриги. Причём интрига эта не притянута за уши, а взята из прямой непосредственной жизни и является актуальной не только для тех времён (последняя четверть XIX века, но и для наших реалий тоже. Ну вот взять хоть этот роман Мамина-Сибиряка — что, мало сейчас людей, кого ломает и корёжит от злата-серебра? Для кого количество тугриков в своей мошне важнее счастья своих детей, дружбы с родственниками и сватами, мира и благополучия в семье; кто ставит золотого тельца выше всего в своей жизни... и потом зачастую оказывается либо в окружении дармоедов и прихлебателей, либо в гордом богатом одиночестве, либо у подножия самим собой воздвигнутой пирамиды гордыни...

А ещё Мамин-Сибиряк оказался мастером интриги, доведённой до совершенства. Потому что конечно при чтении романа стараешься предугадывать те или другие повороты сюжета, стараешься понять, как именно поступит тот или другой герой и что ждёт нас на следующей странице или в следующей главе. Ан нет — Мамин-Сибиряк, при всём при том, что конечно позволяет нам и предугадывать и предвосхищать какие-то происшествия, умудряется ещё найти такие выверты в человеческой психологии, что в конечном итоге роман заканчивается не так, как ты ожидал. Ну вот хоть и концовку этого романа — ну никак не ожидал я такого финала!

В общем, я точно пойду вдоль по творчеству этого великолепного писателя — классика русской литературы — и дальше, потому что все мы стремимся к удовольствиям. А читать книги Мамина -Сибиряка — удовольствие вдвойне. Просто какое-то Дикое счастье!

Вот ещё одно писательское имя, одновременно знакомое (на слуху) и не знакомое (ничего не читал).

Архангельские края, Таёжные, лесистые, не шибко богатые на урожай (как говорится, зона рискованного земледелия). А вот поди ж ты, живут люди. Наверное поселились в давние ещё времена по берегам речки, речка объединила людей и нанизала как на стержень деревню Пекашино.

Мы приходим в эту северную деревню в не самые богатые и счастливые её времена — 1942 год, война, мужики на фронтах, а в деревне одни жёнки (сиречь бабы) да дети. А раз времена военные, то никто никаких планов колхозу не снижал, а наоборот, накручивал да повышал — время такое было. Вот и изламываются деревенские колхозные люди в немыслимом труде.

Абрамов очень верно поступил, что не стал расписывать реалии того времени отстранённо и как бы партийно-хозяйствующим взглядом. Наоборот, мы всё время видим всю деревенскую жизнь как бы изнутри, как бы сами находясь в этой самой деревеньке и вместе с той или другой семьёй (однако чаще всего всё-таки с семейством Пряслиных — отсюда и второе название этой эпопеи «Пряслины») крутимся и вертимся в круговерти деревенских дел и забот.

В первых двух романах трилогии (а на самом деле тетралогии) время идёт неспешно, потому что Абрамов не просто прогоняет перед читательским взором основные вехи тех военных лет, а наоборот, прослеживает жизнь пекашинцев день за днём, а порой и час за часом. Да ещё при этом умудряется то и дело погрузить нас во внутренний мир разных персонажей, да ещё и покрутить их мысли и чувства туда-сюда, поскольку ведь нечасто мы мыслим однозначно категорично, зачастую мы колеблемся и страшимся и совершаем ошибки, и как написать правдиво без того, чтобы не показать все эти внутренние метания разных людей.

Третий роман переносит нас уже в первые послевоенные годы — отгремела война, потихоньку возвращаются в деревню немногочисленные выжившие солдаты, казалось бы, живи да радуйся. Но ведь вся страна в разрухе, и эту разорённую страну восстанавливать надо и кормить, а кто это сделает, как не простой колхозник. И потому опять — надо! надо! надо! давай-давай-давай!!! В общем, читаешь, и даже не верится, что наши родители и деды всё это пережили и через всё это прошли. Но вспоминаешь рассказ матери, как у них умер её годовалый младший брат, объевшись с голодухи картофельной шелухи, как батрачили за еду, как в рогожное одевались — было, прожили и выжили...

Наверное хотя бы один раз в жизни каждый из нас должен прочитать какую-то такую вот настоящую деревенскую книгу. Чтобы прикоснуться, и узнать, и попытаться понять и принять, и осознать и отдать должное им, нашим родичам. И вот эта книга, эта эпопея как раз очень подходит для такого чтения.

Несмотря на прямое продолжение трилогии «Братья и сестры», этот роман («Дом») вполне может существовать отдельно. И временной разрыв с последним третьим романом («Пути-перепутья») эпопеи значительный (порядка двух десятилетий и более), и перемены за это время значимые произошли, и герои-персонажи изрядно переменились, не говоря уже о том, что некоторые просто в силу возраста ушли из повествования. Однако всё-таки — всё-таки! — лучше сначала прочитать первые три романа саги «Пряслины» («Братья и сестры») и только потом уже перейти к книге четвёртой.

Колхоз стал совхозом, труд стал более механизированным, да и люди стали жить чуть богаче и достойнее, однако всё равно для въедливого и дотошного работяги Михаила Пряслина (одного из ГГ всех предыдущих романов) находится предостаточно причин и поводов поворчать, а то и поорать — и на хозяйку дома, и на сестру, и на своих детей, и на своих же собратьев — работяг совхозных, но более всего на управляющего совхозом — уж слишком беспорядочные порядки завелись теперь в деревне. И рабочий день не от зорьки до зорьки, а с 8 и до 5, да ещё с перерывом на обед, и коекакерство в обработке земли, и наплевательское отношение к результатам своего труда, и равнодушие и отчуждённость самих земляков-пекашинцев по отношению друг к другу... В общем, не всё ладно в «королевстве датском»... Да и внутрисемейные дела не так, чтобы очень — разладу много, отчуждения, свары, взаимопонимания не хватает...

В общем, мне этот роман был интересен не только тем, что в нём продолжены судьбы уже полюбившихся персонажей этой эпопеи (и некоторые, увы!, закончены), но ещё и тем, что сам я родом из деревни (пусть и не совхозной) и в деревнях (совхозных) семидесятых годов бывал относительно много и часто, так что многие детали и нюансы не просто были не в новинку, а прямо узнавались и вспоминались как живые. Так что проблемы не надуманные, да и антураж весь тоже как из реала. Да он, собственно говоря, из реала и есть...

Отличная книга из великолепного цикла

Я люблю читать романы Ремарка. И именно Ремарк, да ещё Хемингуэй и Дос Пассос считаются представителями и выразителями «потерянного поколения» — поколения, опалённого Первой мировой бойней. Именно ремарковские «На Западном фронте без перемен» и «Три товарища» считаются одними из самых ярких романов о той всеевропейской и даже всемирной войне. И, соответственно, самыми антивоенными книгами, относящимися к тем временам.

А вот имя Ричарда Олдингтона почему-то в этих «потерянных» списках не мелькает! И на его роман «Смерть героя» я наткнулся совсем случайно — попросту пару лет назад бегло просматривая ленту рецензий и остановив свой едва ли не мимолётный взгляд на рецензии одного из читателей. Что-то меня привлекло, что-то зацепило тогда — может быть рецензент нашла верные слова и нужные интонации, может быть обложка показалась нетривиальной, а может быть просто название книги привлекло — не знаю, не могу сейчас вспомнить. Но в любом случае именно тогда «Смерть героя» была помечена «галочкой» «хочу прочитать» и положена в соответствующую долговременную папочку. И... и не то, что забыта, но как-то надолго отложена по непонятным невнятным мотивам... или совсем без мотивов.

С тех пор список «хотелок» пару раз мной вычищался — часть книг (большинство) переходили в категорию «прочитано», а некоторые просто были удалены из списка — ибо невозможно расширять и пополнять свои «хотелки» до безумно огромного количества, попросту времени не хватит всё хотимое прочитать... Однако книга Олдингтона неизменно проходила все мои проверки «на вшивость» и терпеливо ждала.

Я не зря начал этот отзыв о прочитанном романе Олдингтона упоминаниями о ярких представителях «потерянного поколения» и их книгах о Первой мировой. Потому что после прочтения «Смерти героя» первое место в списках лучших военно-антивоенных книг от ремарковских романов перешло к книге английского автора. Кажется мне, что Олдингтону удалось немного больше, чем сделали Ремарк и Хемингуэй, имея ввиду целое их поколение.

Олдингтон сумел не просто написать книгу о войне и личном индивидуальном участии в ней и восприятии её. В своём романе он плавно подводит читателя к военной теме, но помимо чисто военного содержания он пишет целый портрет поколения, по крайней мере, портрет людей английского буржуазного слоя — буржуазного и интеллигентского. Мы вовсю и с головкой погружаемся в глубины личной жизни главного героя романа, вместе с ним проходим все извивы личного жизненного пути и едва ли не на себе ощущаем все кочки и ухабы его семейной драмы — кажется, что ни один пример ничего никогда не доказывает и является частным случаем, однако по мере чтения всё больше возникает ощущение, что ты читаешь типичную историю жизни молодых людей того поколения...

Военная часть романа попросту безупречна и читается на одном дыхании — собственно говоря, и обе предыдущие части книги великолепны и безупречны в не меньшей степени, просто я выделил военную составляющую в силу личной тяги и приверженности к военной теме. И, как мне кажется, закономерен финал романа, потому что Олдингтон сумел провести своего героя сквозь всю мясорубочную машинерию войны, сохранив его живую трепетную утончённость. И потому таким резким и несовместимым с жизнью диссонансом стал период учебного отпуска и встречи главного героя романа с женой и любовницей и с теми, кто считался его друзьями и знакомыми...

Книга замечательная!

Исай Калашников очень точно и, возможно, даже дотошно подошёл к исторической канве повествования — все значимые повороты биографии Тэмуджина (Темучин, Темучжин, монг. Тэмүжин) из рода Борджигин, ставшего впоследствии Чингисханом, в романе отражены с нужной степенью достоверности и соответствия официальной биографии. Т.е. тут подвохов нет, с историей всё в порядке.

Наиболее значимым и интересным мне показалось последовательное сопровождение автором внутреннего мира Тэмуджина. Мы сводим своё знакомство с будущим Великим ханом ещё когда его самого нет и в помине — роман начинается с

Тэмуджин по мере взросления закаляется в противостояниях с многочисленными недругами и даже личными врагами, выкручивается из самых сложных жизненных коллизий, и сила его духа такова, что каждый раз он выходит из этих реальных или чисто военно-политических схваток и сражений победителем, каждый раз он в конце-концов выворачивает самое неудобное и порой едва ли не пагубное своё положение на пользу себе. Однако его амбиции простираются значительно шире личного богатства и благополучия, и потому Тэмуджин всё больше обретает военно-политический вес и всё больше народов склоняются к повиновению ему и его племени и роду.

Пересказывать ход исторических событий и биографических сведений нет смысла, лучше всего прочитать всё это в романе, потому что Исай Калашников сделал это отличным литературным стилем: богатый образный язык, череда чисто повествовательных моментов и эпизодов с проникновениями внутрь мыслей и чувств героев и персонажей романа делают книгу богатой и достоверной ещё и не только с позиции совпадения с официальными историко-биографическими сведениями, но и с психологической стороны тоже.

И знаете, после прочтения романа я понимаю монголов, поставивших Великому монгольскому хану памятник и почитающего Чингисхана как великого монгольского правителя.

Да, пожалуй, соглашусь и с нью-йоркским журналом «Тайм», объявившем в 2000 году Чингисхана человеком тысячелетия...

Сказать, что эта книга — потрясение, значит не сказать почти ничего. Занести эту книгу в категорию «открытие» — равносильно простому молчанию о ней. Не говорить об этой книге ничего — наверное равнозначно предательству.

Конечно все мы знаем историю непростых отношений между государством Российским и Кавказом. Со времён чтения Пушкина и Лермонтова мы внедряем в сознание слова Кавказ, Арагви, сакля, Хасбулат, вершины, горцы, бурка, кунак. А потом прибавляем в этот ряд Ермолова, Хаджи-Мурата, Шамиля... Но почти ничего не знаем (разве что те, кто специально интересовался этим вопросом) о насильственном поголовном переселении (если это можно назвать простым дорожным словом «переселение») некоторых кавказских (и не кавказских) народов в места отдалённые и труднодоступные. Слышали звон, да не знаем где он.

В повести «Ночевала тучка золотая» Анатолий Приставкин показывает нам только некоторые фрагменты, только небольшие и наверное незначительные, частные эпизоды этой операции. Не раскрывая ни масштабов её, ни сроков, не приводя никаких цифр и адресов. Но достаточно нескольких простых слов и фраз, чтобы их смысл сокрушил читателя. «Хи, хи, хи...», — просят детские голоса из стоящего на боковых путях эшелона зарешеченных теплушек. «Мой зымла! Он на мой зымла приходыт! Мой дом! Мой сад! А я стрылат за то… Я убыват…», — кричит чеченец, направляя заряженное ружьё на 11-летнего русского мальчишку. «Всех, всех их надо к стенке! Не добили мы их тогда, вот теперь хлебаем», — говорит подвыпивший бывший солдат НКВД.

И до сих пор сидят в каменном мешке Жилин и Костылин. И продолжают искать надгробные камни с могил своих пращуров чеченские мужчины. И по-прежнему висит, нацепленный подмышками на острия забора, одиннадцатилетний пацан, а из живота у него выпирает пучок желтой кукурузы с развевающимися на ветру метелками...

Есть ли конец всей этой более чем столетней истории непростых и зачастую кровавых отношений между народами и людьми? Или и нам всем нужно, как Кольке и Алхузуру, разрезать свои запястья и поменяться кровью, чтобы стать наконец кровными братьями?..

Об этом романе Чингиза Айтматова слышал столько раз, что давно уже нужно было его прочитать. Однако только сейчас волевым усилием ситуация изменилась решительно и окончательно.

Как мне показалось, у этой книги явная двойственная, а может быть и тройственная природа.

При всей своей художественности она настолько публицистична, что неизвестно, какое начало выражено более сильно и ярко. И когда читаешь строки, наполненные картинами природы или исполненные из нутра волчьих личностей, то обеими руками голосуешь за художественное начало романа. Но затем идут наполненные страстью и страданием строки и страницы о бедняге несостоявшемся мессии, и острая социальная направленность выпирает явственным жёстким рельефным костяком, а потом идут наполненные глубокой историей картины суда Понтия Пилата над Иисусом назарянином, и с изумлением понимаешь, что находишься внутри исторического повествования. А потом опять идут горькие публицистические рассуждения и призывы и возгласы и вскрики автора о бедстве наркотиков, и тут же горькие картины разрушения природной основы своего существования самим человеком...

А сила авторского дарования такова, что при чтении страниц с горькой судьбой двух смертельно ужаленных людьми волков осознаёшь, что готов сам вступить в волчью стаю и встать плечом к плечу с этими двумя лохматыми в их праведной гневной борьбе со своими обидчиками. А при чтении страниц, повествующих о двух нелепых попытках ищущего своего бога Авдия переломить сложившийся людской наркотический транс и вернуть в колею человеческой обыкновенной судьбы отщепенцев и законченных преступников — попытках беспомощных и потому совершенно безнадёжных — при чтении этих страниц конечно же сочувствуешь бедняге Авдию. Но когда проживаешь куски жизни вместе с овцеводом Бостоном, то тут уже понимаешь, что и сам уже готов вместе с ним выйти на смертный бой с сошедшими с ума Акбарой и Ташчайнаром, и сам готов вместе с Бостоном расколотить об дурацкую пьяную башку сволочи Базарбая бутылку шампанского...

Понятно, что книга практически полностью принадлежит своему времени — середине 80-х. И понятно, что действительность во много превзошла горькие предвидения Айтматова — и по наркотическому направлению, и по морально-волевому износу современного общества, и по экологическим линиям повествования...

Однако нельзя утверждать, что роман устарел — его строки и страницы по-прежнему кровавят души и ранят сердца, а значит книгу рано списывать со счетов и ставить на запасные полки.

Возможно, что в этом своём романе Эмиль Золя превзошёл самого себя. Такого количества прилагательных я, наверное, ещё не встречал. Взять хоть описание рыбных рядов центрального парижского рынка — что ни рыбу называет нам Золя, то обязательно с одной-двумя, а то и несколькими качественными характеристиками — хоть цветовыми, хоть запаховыми, хоть описывающими форму, размеры или наличие разного рода деталей, но непременно вызывающими слюнотечение и соответствующие образы — зрительные, слуховые, ароматические, вкусовые, осязательные...

И точно такие же картинки рисует нам автор, ведя нас по мясным, овощным и зеленным рядам, таща читателя в птичьи цеха или же на колбасную, сырную и мясную кухню. Это сколько же внимания затрачено Золя, чтобы только суметь разглядеть все эти детали в каждом описываемом им предмете, но ещё и не просто разглядеть, но подобрать соответствующее словцо прилагательного свойства и вставить это словцо в нужное местечко текста, так, чтобы картинка получалась наполненная именно чревными смыслами!

Потому что словечко это — Чрево — выбрано автором вовсе не случайно (и браво переводчикам, выбравшим именно это слово в качестве перевода слова французского, поставленного Золя в название книги). И мы видим и буквально попадаем вовнутрь именно Чрева Парижа — во все эти вороха и буквально возы разного рода жратвы и порой едва не начинаем задыхаться от запахов и едва ли не тонуть во всех этих кучах пищи, еды, жорева, харча...

Но образ этот и термин вовсе не случаен и не конечен в романе, потому что, ведя своего героя по цепочке событий, происшествий, ситуаций и всего прочего, автор постепенно заменяет образ просто чрева Парижа как места, куда стекаются и где перевариваются городом потоки пищи, в Чрево Парижа, в его пищеварительный тракт, в его брюхо, истинным назначением и функцией которого становится прожёвывание и переваривание людей; где люди, составляющие ткани этого Чрева, из обыкновенных милых и простых торговцев и лавочников становятся, возможно сами того не замечая, частью пищеварительного тракта, становятся Обывателями и Мещанами, охотно совершающими всякие уже небогоугодные поступки и творящие разные мелкие и крупные пакости и подлости только потому, чтобы было выгодно им самим, а что там будет с другими людьми — то их уже вовсе не касается. Хотя нет, касается, ибо обитатели этого Чрева Парижа охотно и с удовольствием превращают преследование нашего главного героя в зрелище и с азартом досматривают этот зрелищный акт до самого конца. А потом спокойно возвращаются к своим мясным, рыбным, сырным, овощным и зеленным делам и рядам, к своим дорогим им объедкам, огрызкам и обсоскам...

Однако кроме чисто описательных богатств этот роман блистает и характерами персонажей. Кого только мы тут не встречаем — обилие образов, иногда изображаемых автором во всём великолепии, но порой просто набрасываемых несколькими скупыми выразительными фразами, опять-таки превращает всю эту парижскую людскую массу в портретную галерею. И портреты эти выполнены мастерски, дополняя портреты типов людей, сделанные Гоголем и Достоевским, Салтыковым-Щедриным и Чеховым, и другими мастерами пера.

Что касается характера нашего главного героя, то конечно этот образ весьма противоречив — с одной стороны, будучи молодым человеком и оставшись старшим в семье, он ничтоже сумняше берёт на себя заботы и ответственность за младшего брата и с честью выполняет добровольно взятые на себя обязательства; но затем ведёт себя подобно романтическому и мечтательному юноше-идеалисту, не умея ни жить самостоятельно, ни работать толком, ни организовать какие-то революционно-бунтарские группы и события. И даже весь его каторжанский опыт нисколько не сбивает с него этого романтико-идеалистического ореола, и потому тот исход, который создаёт для своего героя Эмиль Золя, закономерен и неизбежен.

Другой непридуманный «придуманный» мир Хола Клемента. Опять весьма необычная география и геология, странная тектоника и уникальный климат, сверхплотная атмосфера и тройная гравитация, и местная жизнь, в том числе и высшие, т.е. уже разумные её виды и формы. И аварийная ситуация, когда на единственном в своём роде спускаемом аппарате на планете Тенебра, неспешно вращающейся вокруг горячего красного гиганта Альтаира, оказываются дети. И когда все силы и средства, ранее направлявшиеся на изучение очень необычной и сложной для понимания планеты и её жителей, направлены уже на спасение детей. Удастся ли нашим межпланетчикам спастись?

И опять, как и в предыдущем романе («Экспедиция «Тяготение»), можно только восторгаться фантазией Хола Клемента и его скрупулёзной дотошностью, с которой он придумывает и одновременно продумывает свои миры и планеты. Автор совсем не боится описывать мельчайшие физико-химические параметры необычной атмосферы Тенебры, потому что всё в ней происходящее максимально согласовано с законами и физики и химии — именно так и будут вести себя и жидкости и газы в предлагаемых автором условиях — по крайней мере не возникает ни тени сомнения в этом. А уж как всё это увязать с сюжетом книги — тут автор действует решительно и просто непредугадываемо, в любом случае оставляя последнее слово за собой.

Ольге Громыко многое можно поставить в заслугу в связи с этой книгой. Начиная с самого первого — с названия. Ну какой нормальный современный подросток пройдёт равнодушно мимо слова ведьма, да ещё если это обозначено как профессия! А открыв книгу даже из простого любопытства, мало кто удержится от того, чтобы пусть бегло и вразнобой не читнуть несколько строк то тут то там — по крайней мере ваш покорный слуга именно так и поступил, вытащив затрёпанный (тоже признак популярности!) книжный томик из тесных сплочённых фэнтезийных рядов отечественных авторов, стоящих на библиотечной полке. А дальше всё было просто — раз ничего отвратного при этой беглой рекогносцировке обнаружено не было, то книга перекочевала в подмышку, а потом и в суму перемётную...

Ожидания от книги совпали с реально полученным удовольствием на все проценты да ещё и с лёгким перевыполнением, практически до Знака качества. Очень лёгкий приятный текст, не отягощённый премудростями хфилософии и наукообразной кашицей. Очень приятный лёгкий ироничный юмор, в самую малость игривый и шальной, как и положено 17-18-летнему возрасту нашей героини. Очень много романтики и не без лёгкой примеси любовной лирики, однако же никаких розовых сопелек и прочих ахов-охов и прочего сугубо девчачьего — всё в меру, всё в нужной пропорции. Очень приятные лёгкие в понимании и в приязни герои, будь то ведьмы, будь высшие вампиры, и даже те, кто по книге являются злобными сущностями, всё равно выписаны автором не без некоторой любови и приязни. Очень лёгкий непритязательный сюжет, простой и понятный событийный ряд, никого во время чтения не забываешь и не морщишься потом в попытках расставить маркеры в именах и прозвищах персонажей...

Вот этот перечень всего лёгкого, воздушного, простого, приятного, понятного, весёлого, ироничного, игривого и шального — всё это можно продолжать формулировать и выписывать сколько угодно, но лучше просто взять книгу в руки (уверен, что в силу её популярности раздобыть книжный томик будет совсем не проблемой!) и начать читать, и лыбиться во все 32 зуба, и получать удовольствие и порцию оптимизма, света, добра и счастья...

«Не по плису, не по бархату хожу, А хожу-хожу по острому ножу...»

Лаборатория. Кузница перековки. Ад. Цирк в аду — по разному называют СЛОН в книге... Читайте, судите, думайте...

А вот в этом романе мы видим и знакомимся уже с новым Захаром Прилепиным. Повзрослевшим, заматеревшим, помудревшим и более выверенным в своей любви к родине и к памяти своих предков. И, как и свойственно Прилепину, мы снова уткнёмся в несколько смысловых слоёв, в несколько содержательных структур.

Авторское предисловие к роману объясняет нам появление этой лагерной темы в его творчестве. Причём не просто лагерной, ГУЛАГовской, а именно Соловки, и именно СЛОН конца 20-х — прадед Прилепина б_ы_л там, т_я_н_у_л свой срок... И кое-что из его рассказов и воспоминаний (дошедшее до Захара в пересказе деда) и легло в основу самого романа, и одновременно послужило отправной точкой, стало тем минимально необходимым воздействием, которое переломило спину верблюда из простого интереса к судьбе прадеда вытянуло сюжет романа. Читайте, судите, думайте...

Исторический пласт книги основан на реальных фамилиях чекистов и чекисток СЛОНа, на фамилиях и судьбах реальных людей, вершивших суд и закон, чинивших бесправие и самоуправство в первом советском концентрационном лагере. И на судьбах тех из сидельцев, о которых сохранилась какая-то память и конкретные сведения в государственных и ведомственных архивах, а также в рассказах людей, так или иначе причастных к Соловецкой «обители» в ранге лагеря. Читайте, судите, думайте...

Социально-политический смысловой слой плавно вытекает из переплетения первых двух упомянутых. Потому что конечно же за конкретными событиями и случаями спрятана общая тенденция, спрятаны общие закономерности и общий портрет и власти, и государства. И принципов и ценностей, которые эта власть исповедует и к достижению которых стремится, и механизмов, приёмов и методов, которыми эта власть и это государство пользуется и применяет для достижения своих целей. Читайте, судите, думайте...

Для того, чтобы передать все свои чувства и эмоции, а также возбудить в читателе своё собственное, читательское отношение к описываемым событиям, Прилепин пишет роман совсем не от лица своего пращура (которого он вводит в содержание буквально полутенью-полуобразом где-то к середине романа и который так до конца книги и мелькает порой — крайне редко— на страницах книги). А в качестве главного героя берёт судьбу совсем другого человека, не злобно-кровавого уркагана и не контрреволюционную сволочь какую-нибудь, а обыкновенного бытовика, совсем не врага советской власти, Но ведь здесь, на Соловках «Нет власти советской, есть власть соловецкая». И наш герой, лихой и удачливый, самолюбивый и даже где-то рисковый парень Артём, так и ведёт себя — стараясь просто приспособиться к лагерному быту и не стать ни лагерной пылью, ни лагерной сволочью.

Для обострения сюжетных и событийных моментов автор вводит в книгу любовно-эротическую линию (основанную вообще-то не на личных своих пристрастиях или авторских писательских фантазиях, а на судьбе конкретной женщины и на её личном дневнике). И переплетя и завязав всю эту вакханалию событий и происшествий — реальных, реконструированных, дополненных и выдуманных — в одну связку, Захар Прилепин выдаёт нам Книгу. Читайте, судите, думайте...

Язык романа великолепен, сочен и точен. Образы героев и персонажей яркие, чётко прорисованные, с выпуклыми характерами и принципами. Прилепин умело держит напряжение, создавая и поддерживая огонёк интереса к событийному ряду, заставляя интерес к книге превращать в нетерпеливое безотрывное чтение — как сказала моя супруга, читая этот роман «От него хочется скорее избавиться, но не потому, что он плохой, а потому, что тяжёлый». И таки прочитала эту совсем не тоненькую книгу всего за неделю, хотя обычно чтение таких объёмов растягивается на месяцы... Читайте, судите, думайте...

Это была седьмая книга автора в моём послужном читательском списке. Одну книгу я прочитал в 2013, остальные 6 в 2014 году. Можно сказать, что этот год прошёл под знаменем Прилепина. Потому что книги его я брал осознанно и целенаправленно. И не ошибся в своём выборе — Захар Прилепин определённо становится явлением в современной русской литературе. И точно стал открытием для меня!

Читайте, судите, думайте...

Этот вариант радиоспектакля мне прислала одна из моих сетевых друзей.

На мой взгляд получилось совсем неплохо. В смысле — мне понравилось исполнение, аудиоанимация героев этой небольшой по объёму, но, пожалуй, принципиально важной для понимания многих «стругацких» идей и идеалов повести. Спектакль является полным аудиоспектаклем, т.е. все роли читают (играют!) разные актёры, играют всерьёз, со всеми сопровождающими человеческую деятельность и поведение звуками и шумами. Очень хорошо «сделан» голос Малыша — он достаточно механистичен, он постоянно «плывёт» по тону, тембру, интонации и модальности звучания (поскольку Малыш является великим мастером звукоиммитации и подражания). Много сопутствующих технологических и музыкальных звуков и шумов, что создаёт атмосферу присутствия и погружает в реалии событий, происходящих на этой станции. Знаете, как это бывает, когда не единожды прочтёшь любимую книгу и внутри создаётся некий целостный образ каждого персонажа, как по внешнему виду, так и по голосовым особенностям? И если предлагаемый аудиовариант не совпадает с этим внутренним Образом, то возникает протест, рассогласование, неприятие (так у меня было с аудиоспектаклем «Пикник на обочине» с Николаем Караченцовым в главной роли). В этом же случае всё нормально, всё совпало, всё срослось, к вящему моему удовольствию и благолепию.

– Подымите мне веки: не вижу!

– Славный был человек Хома! – сказал звонарь, когда хромой шинкарь поставил перед ним третью кружку. – Знатный был человек! А пропал ни за что.

Когда мне говорят «Вий», то я прежде всего вспоминаю отечественный фильм, который впервые посмотрел в передвижном вагон-клубе сразу после его выхода на экраны, т. е. в начале 1968 года — когда на нашу станцию, стоящую на основной магистрали ВСЖД, приехал вагон-клуб с этим фильмом, то родители взяли на просмотр и меня, 10-летнего пацана, и старшего брата. И впечатление было такой силы, что хотя эта сказочно-мистическая повесть прочитана и перечитана уже не единожды, однако же вот всё равно фильм стоит впереди, а уж затем сама литературная основа.

Пересказывать сюжет было бы самым глупым никчёмным занятием, ибо кто не читал всё равно прочтёт, а читавшие и так знают все приключения, случившиеся с семинаристом Хомой Брутом во время вакаций. Могу только сказать, что всё-таки видеоряд изрядно добавляет мощности к получаемым от этой повести впечатлениям, и что одно только чтение не столь сильно пугает читателя, сколь вот эти кадры скатывающейся по щеке покойной панночки кровавой слезы или раскинутые руки старухи-ведьмы, ловящей Хому в овечьем хлеву, да и панночки, стоящей во гробе и как тараном стучащей им в защиту бурсака от нечистой — в общем, если прочитать и посмотреть, то впечатления будут самыми полными.

Чуден Днепр при тихой погоде...

В списке-перечне школьно-программных русских классических писателей есть один, который для меня со школьных ещё лет стал любимчиком и потому то и дело перечитываемым. Можно сказать, что в этом случае закономерность не сработала и имя изученного/пройденного в школе классика не стало камнем преткновения для любви к чтению, а наоборот подбавило топлива в этот неугасимый читательский костёр. Впрочем, такая же история произошла ещё с одним не менее классическим и не менее школьно-программным писателем, с М.Ю. Лермонтовым — его «Герой нашего времени» тоже то и дело просится в руки. Но всё-таки Николай Васильевич Гоголь для меня в этом списке русских классических любимчиков стоит на первом месте, даже перед А.С. Пушкиным.

И конечно же, на самом деле любовь эта возникла в те времена, когда до школьного курса ещё оставалось несколько лет, а «Вечера на хуторе близ Диканьки» уже были прочитаны и перечитаны, а потом и некоторые повести из «Миргорода» в ход пошли, благо в домашней библиотеке имелся толстый сборник произведений Гоголя. Впрочем, почему имелся — именно этот томик стоит в книжном шкафу и сейчас, заботливо перевозимый при нескольких переездах ещё с середины 60-х — старенький, потрёпанный, выжелтевший, однако бережно хранимый и иногда доставаемый и перелистываемый.

И вот как раз сейчас опять возникло чувство голода по гоголевскому великолепному русскому литературному языку, а значит настало время вновь окунуться в волшебство страшных и лукавых гоголевский сказок и сказаний, повестей и рассказов, былин и мистических историй.

Ничего не буду писать отдельно про каждое произведение этого сборника, прежде всего потому, что вряд ли смогу выделить хоть одно из них, назвав лучшим — каждое по своему хорошо. Разве что повесть об Иване Фёдоровиче Шпоньке и его тётушке выделяется из этого сборника тем, что в своей основе не имеет ничего сказочно-мистического, а совершенно обыкновенна и вполне реалистична. И другое её отличие — произведение осталось недописанным, и чем там закончилось дело мы так и не узнаем. Можно предположить, что из-за некоторой схожести сюжета с пушкинским «Дубровским» Гоголь не стал заканчивать свою повесть, но ведь «Дубровский» опубликован позднее «Вечеров...» и вроде бы приоритет Гоголя неоспорим — в общем, это для литературоведов почва, а для гоголефилов и книголюбов пусть всё остаётся так, как и было.

Чем же люб именно Гоголь? Вопрос совершенно риторический, ибо ответ однозначен и ясен — это совершенно особенный красивый, наполненный великолепными описаниями русский литературный язык. Литературный при всём при том, что язык этот максимально насыщен русскими и украинскими народными речевыми оборотами и фразочками. И это чрезвычайно образный язык делает читателя не просто собеседником автора, но буквально вводит, вбрасывает тебя в гущу событий, и ты добываешь царицыны черевички и ловишь ведьму, женихаешься во время Сорочинской ярмарки и танцуешь гопака на баштане, играешь с нечистой силой в дурня и добываешь цветок папоротника…

В общем, что там говорить о литературном гоголевском языке — Гоголя нужно просто читать. Читать и наслаждаться.

Приказ — штука серьёзная...

Основной конфликт, заключённый в этой повести, состоит в борьбе двух начал: выполнить приказ любой ценой, не вникая в военную целесообразность этого приказа и верность разных военных «мелочей» (выбор времени начала атаки, количества активных штыков, наличие боеприпасов и всё прочее, что способствует либо успеху, либо неудаче), или попытаться скорректировать некоторые моменты приказа для того, чтобы максимально сберечь бойцов своего батальона (пойти не в лоб на высоту, а, используя особенности местности, совершить обходные манёвры и т. д.). При этом воля высокого прямого и непосредственного начальства требует «любой ценой» и не отходя от приказа ни на йоту, а собственный военный опыт и чувство порядочности и сострадания Волошина диктуют собственный выбор. И потому даже будучи отстранённым от командования батальоном, его командир просто идёт в атаку практически в роли рядового бойца, а затем уже и сами обстоятельства вновь ставят его в условия, когда он вынужден и принимать решения, и брать на себя ответственность.

И в противовес личности нашего героя выведен начальник штаба батальона, человек, видимо, если не сломленный войной, то всё равно изрядно напуганный (побывав в окружении и выйдя из него без знамени и всего прочего, он, скорее всего, подвергся тщательной проверке СМЕРШа, и хотя Быков об этом не пишет, но видимо именно вот это недоверие и чувство вины и диктуют ему слепое следование приказу, которое ведёт в полному уничтожению батальона).

И вот этот извечный конфликт между выборами и есть центр авторского внимания.

Когда один год длится 60 земных лет...

Если вы любите средневековые романы с осадами и штурмами городов, с любовью между людьми разного сословия, с описаниями атак и оборон, с особым осенне-зимним состоянием и текста и атмосферы, с романтикой и поволокой — то вам сюда. Какое средневековье? — воскликнете негодующе вы. — Ведь всё происходит на другой планете! И будете правы… и неправы. Потому что выживающие на этой планете вот уже в течение нескольких столетий «земляне» полностью отказались от всех и всяческих технологических достижений своей расы в силу соблюдения закона Лиги Миров о недопустимости инопланетного культурного воздействия на представителей высокоразумных инопланетных рас (врасу). И потому вынуждены полностью существовать ровно в тех же условиях «средневековья», в которых живут и выживают местные аборигены.

Однако волей или неволей то и дело возникают смешанные браки между двумя разумными расами, и хотя потомства такие браки не оставляют (в силу генетических различий), однако же взаимное, пусть и точечное, влияние эти гибридные связи всё-таки оставляют. И этот роман частично и об этом.

Но в большей степени книга может быть прочитана как романтическая история любви и неравного брака на фоне военных действия с ордой наступающих кочевников. И эта событийная составляющая романа выписана Урсулой куда как замечательно — рельефно и выпукло, контрастно и не без сочувственной сентиментальности.

Но вот какая штука для меня оказалась значимой — по воле братьев Стругацких мы, в общем-то, привыкли к тому, что земляне, обычно будучи выше развиты технологически, непременно осуществляют так называемое прогрессорство, т. е. намеренное и по мере возможностей рассчитанное воздействие на естественный ход течения истории тех или иных инопланетян. А вот Урсула Ле Гуин как раз-таки в этом своём романе чётко и недвусмысленно сформулировала прямой запрет на такое воздействие. Причём запрет этот касается даже вероятностей ненамеренного, случайного «прогрессорства». Удивительное дело, в американской литературе и такие взгляды. В 60-е годы!

Детство превращается в юность и практически сразу во взрослость

Прошло четыре года, герои первой повести соответственно превратились в 14–15-летних подростков. В этой повести основное внимание автора обращено всё-таки к Пете… хотя, на самом деле, это не внимание, а просто основным рассказчиком и центральной фигурой всего происходящего является Петя. Однако через него и с помощью его читатель и узнаёт обо всём происходящим и в семействе Бачей, и с семейством Бачей, а также о Гаврике (дружба с которым у Пети не прерывается, но приобретает новые более глубокие оттенки), и о всех других героях и персонажах цикла. Какими либо значимыми новыми героями автор эту повесть не насыщает, разве что ближе к концу книги появляются в хуторке некая дама с некоей девочкой.

Поскольку события повести происходят в 1910-1912 гг., то и общественно-политическая жизнь страны освещается применительно к этому периоду — Катаев проводит читателя вместе с Россией через смерть Льва Толстого (событие, ставшее причиной серьёзных изменений в семье Бачей), убийство Столыпина и далее вплоть до ленского расстрела рабочих и выхода первых номеров газеты «Правда». И именно эти события и стали точкой поворота во взглядах и Пети, и других более взрослых членов петиной семьи — от позиции «я сбоку», «меня это не касается» и «моя хата с краю» наши герои постепенно переходят к сочувствию и далее к прямому участию в партийно-большевистских делах, пусть поначалу по-мелочи, но всё-таки уже осознанно.

По прежнему при чтении ловишь себя на том, что несколько иначе оцениваешь те манипулятивные методы, которые используются партийными деятелями в отношении Пети и членов его семьи для решения своих партийно-революционных задач и достижения партийно-значимых целей. Всё-таки использование детей в качестве курьеров для доставки нелегальной почты и для прочих, совсем взрослых и порой просто опасных дел — как-то оно попахивает… Впрочем, с тех пор ничего не изменилось и всякими такими и подобными методами пользовались и пользуются до сих пор все политические силы, и властвующие, и оппозиционные. Методы вербовки немного изменились и формы использования людей для массовки и для прикрытия тоже стали другими, а суть та же самая — живые «солдаты» и «торпеды» всегда нужны.

Тем не менее в повести очень много мальчишества и подростковости, первых влюблённостей и неумелых ухаживаний и заигрываний, мечтаний и всего прочего романтико-любовного, чем томятся души (и тела) созревающих пацанов, да и девчат тоже). И вообще, Катаев (как и Марк Твен) весьма точно вспомнил и описал все подростковые состояния и движения души и сердца, и поневоле вспоминаешь и свою пацанские годы — очень много совпадает, очень многое...

Прошло более полувека с момента написания этой книги, однако повесть не утратила своей литературной прелести, и литературный язык Катаева не полинял и не выцвел — читается всё с удовольствием неподдельным и искренним.

Будущие строители мира Полудня

Думаю, что эту книгу Крапивина можно смело считать программной практически для всего его творчества. Именно потому, что она содержит в себе ядро, квинтэссенцию всех его психолого-педагогических воззрений и представлений. Правда, следует иметь ввиду, что роман этот целиком и полностью стоит в центре всего советского периода — середина 70-х, ещё сильны вера и надежда, сильны романтические представления о возможном коммунистическом Будущем, ещё живы и шевелятся пионерско-комсомольские организации, ещё вовсю открываются комсомольские стройки и молодые строители мира Полудня едут туда — едут не только за длинным дальневосточным и заполярным нелёгким рублём, но и «за туманом и за запахом тайги». И хотя, конечно, в обществе уже есть ощущение каких-то смутных тревог и сомнений, и те же авторы мира Полудня уже пишут свои знаменитые «Пикник..», «Град...» и «Парня из преисподней», наполненные уже не столько романтикой коммунистического строительства, сколько тревожными трудноформулируемыми симптомами… нет, даже не симптомами, но только лишь намёками на симптомы того, что разразится в стране десять лет спустя — хотя какие-то сомнительные моменты уже есть, но параллельно с этими тревожными ожиданиями ещё живо творчество писателей, продолжающих верить в торжество справедливости. И к таким писателям того периода безусловно относится и Владислав Крапивин.

И потому в этом своём романе он знакомит читателей своего времени, но также всех последующих читательских поколений, с казалось бы обычным мальчишкой среднего школьного возраста. Однако в образе пионера Серёжи Каховского (даже фамилия у парня революционная) мы безошибочно узнаем черты и Павки Корчагина, и гайдаровских Тимура, Мальчиша-Кибальчиша и барабанщика, и Орлёнка из знаменитой советской пионерско-ребячьей песни. Т.е. человека, который, оказываясь в ситуациях выбора, способен на сильный героический поступок, иногда даже вопреки здравому смыслу.

Конечно, с позиций дней нынешних, персонаж весьма героизирован и по современным меркам кажется нам и излишне выспренним, и чересчур категоричным и резким, несгибаемым и решительным; хотя автор старается показать нам Серёжу Каховского и в трудные минуты сомнений и слабостей и просто мальчишеских глупостей. Но вот всё же читаешь эту книгу, и так и кажется, что если бы побольше у нас было таких ребят, как Серёжа Каховский и его друзья по клубу «Эспада», то и не случилось бы с нашей страной всего того, что стало приговором и стране, и политической системе, и идеологии, а зачастую и многим таким людям, как Серёжа…

А с другой стороны, читаешь все эти его героические поступки и иногда думаешь, что и правда, ведь не всегда всё решается лихим кавалерийским наскоком, и тот же Ленин умел находить компромиссы и делал тактические ходы (об этом вспоминаю потому, что в романе Сергей Каховский поставил своего взрослого оппонента в тупик вопросом, совершал ли Ленин в своей жизни тактические отступления и прочие маневры — совершал, Серёжа, совершал, напрасно автор об этом умолчал). Да и танковая атака «в лоб» вовсе не всегда приводит к победе, а иной раз наоборот, только к потере и техники и людей…

Но книга всё равно замечательная, слушается на одном дыхании (Игорь Князев очень здорово всё артикулирует и наполняет эмоциями), а вдобавок ещё и классно исполнены все включённые в роман песни — в результате вроде как просто аудиокнига, но и как великолепный аудиоспектакль). Получил огромное удовольствие!