— Я с Ульяной больше не дружу, — поделилась Злата, вернувшись из детского сада.
— Что? Почему?
— Она сказала, что это ее туалет. А туалет общий!
Вообще-то, "Ульяночка" и "Сонечка" -- лучшие и стародавние златины подружки. А тут целую половину потеряли. Конечно, я удивлен.
— Так, — говорю. — А теперь подробней.
— Я захотела писать. Побежала в туалет, а там Ульяна. Она говорит: не ходи сюда писать, это мой унитаз. А он общий! Я говорю: это общий унитаз. А Ульяна говорит: нет, это мой. А я же хочу писать!
Больше мы с Ульяной не дружим.
И никогда-никогда не помиримся!
— Из-за туалета? Правда?
— Да!
И заканчивает грустно:
— Вот так мы с Ульяной поссорились.
#Территориальные претензии сопредельных государств. Отдайте наши Фолкленды, сволочи.
— Теперь я дружу только с Вероникой, — говорит Злата мстительно.
— А как же Сонечка? — "куда это делась наша вторая дружеская половинка?"
— А Соня болеет.
Правда, сегодня с утра, собираясь в садик, Злата сменила гнев на милость.
— Помиришься с Ульяной? — спрашиваю.
— Нет! Никогда-преникогда не помирюсь! — заявляет гордо, потом вдруг смеется: — Ладно-ладно. Я помирюсь с Ульяной. Скажу ей: давай играть. И с Вероникой буду играть... и даже... — понижает голос, многозначительно: — и даже с Ромой буду.
Занавес. Всеобщий мир и жевачка. Даже мужскую половину человечества за что-то простили. Наверняка этот Рома даже не знал, что в чем-то виноват. Лопух. Ну, тем лучше. Меньше знаешь -- лучше спишь. Я вообще за мир.
=======
В качестве иллюстрации: кадр из британского сериала "Война и мир", канал BBC
Вспомнилось из собственного детства. Ну как, из детства. Я был тогда старше Василисы. Однажды в нашей квартире зазвонил телефон...
Я снял трубку.
— Алло? — сказал я хрипло. У меня начал ломаться голос. По телефону меня иногда принимали за отца -- с его насмешливым прокуренным тенором.
— Дима? Узнал? — спросил воркующий девичий голос.
— Конечно, — мужественно ответил я. Хотя ни фига не узнал. Кто это может быть? Настя из соседнего подъезда? Ленка Полуэктова? Олька Афанасьева? Учительница музыки в полупрозрачной блузке? Джина Лоллобриджида из Фанфан-тюльпан? Хорошо бы.
— Пойдем вечером на танцы в парк? Вместе?
Вся жизнь пронеслась у меня перед глазами. Все коробки пластилина, похожего на тол из фильмов про войну, все миллионы слепленных солдатиков. Пластиковая модель "мига" и ледокол "Ленин" с тысячью крошечных дверей. Все взорванные в подъезде патроны и бутылки с карбидом. Пламя над забором и индийское кино "Танцор диско". Ачи, ачи, джими, джими. Классическая борьба. Все горы прочитанных книг и суровые слезы капитана Блада по Арабелле. Несчастная, но дико привлекательная еврейка из Айвенго. "Три орешка для Золушки" и эротические переживания на снегу. Смеющиеся девчонки у магазина и взгляды искоса. Хи-хи, хи-хи. Тонкие руки. Деревянные мечи и стрелы Робин Гуда. Любовь, сжигающая все.
Всю предшествующие годы я ждал этой фразы.
С этого момента начиналась моя взрослая жизнь, полная приключений и подвигов.
— Ладно, — сказал я. — Пойдем.
Воркующий голос продолжал:
— Зайдешь тогда за мной в шесть?
Мгновенное головокружение. Зайти куда? Наваждение спало. Кто это? Где живет?
Как узнать?!
Нужно принять решение.
— Нет, — сказал я.
В трубке замолчали. Я слышал только дыхание.
— Нет?! — голос вдруг на мгновение показался знакомым. — Почему нет?!
— Я передумал. Не хочу на танцы.
Израненный капитан Блад стоял в изрубленной кирасе и смотрел, как верный "Синко Льягас" уходит на дно. Французские ядра свистели над его головой. Голубые глаза капитана были спокойны...
— Но... подожди! — взмолились там.
Я положил трубку.
Пузыри вырвались на поверхность, вода взбурлила... и только уцелевшая фок-мачта все еще возвышалась над гладью залива. Вскоре исчезла и она.
Капитан Блад вздохнул.
Погнутая, окровавленная шпага выпала из его усталой руки.
Бум.
Тишина. Мужское одиночество.
Подошел Скарамуш и похлопал меня по плечу. Его обычная саркастическая улыбка была полна печали. Издалека, сквозь пары гашиша, на меня отрешенно смотрел граф Монте-Кристо, возлежа на подушках. Пан Заглоба, Д'Артаньян и Анжей Кмициц молчали, но я чувствовал их поддержку. Восставший раб Спартак кивнул мне.
— Женщины, — произнес гладиатор, словно это было ответом на все вопросы.
Женщины. Загадочные создания, ради которых только и стоит совершать подвиги. Я вздохнул.
Почему они, блин, не могут говорить нормальным голосом?!
===========
В качестве иллюстрации: Художник И.Ушаков, классическая иллюстрация к роману Сабатини "Одиссея капитана Блада".
Если я как-нибудь соберу заметки о Злате и Василисе в книгу, то это будет прологом. Хотя, может быть, слишком мрачно? Не знаю.
Но вообще, по ощущениям, это будет книга о детях. Но не детская:)
А начать, наверное, лучше с момента, когда двух моих девиц еще не было. Как в сказке. Однажды, давным-давно... будущий папа Златы и Василисы взялся подводить итоги одного странного года...
ИТОГИ 2004: ПРИНЦЕССА И ЗАМОК
— Почти поступил на дневную режиссуру в ГИТИС, к Леониду Ефимовичу Хейфецу. Помню, как говорил о Сирано де Бержераке, а в глазах стояли слезы. Стриженный налысо, в синей рубахе с закатанными рукавами. За десять минут до этого меня размазали по полу. Опытный режиссер нащупает твои болевые точки очень быстро. А там были суперпрофи. Следующие девять минут я наживую лепил себя заново. Слепил. А потом говорил о Бержераке, который сначала бьет, а потом разбирается. Я показывал: кулаком -- н-на! Но он еще поэт... А потом я прошел на конкурс. Меня поздравляли. Я уже считал себя студентом. А потом меня размазали по полу второй раз. На экзамене по актерскому мастерству. Чистая формальность, да? Из ГИТИСа я вышел мертвый. Вместо лица -- гипсовая маска. Я рассыпался на ходу. И опять пришлось собирать себя заново. Брать мастерок и намазывать раствор на битые кирпичи. Заняло это три месяца. Даже поступив на режиссерский факультет Щуки и закончив сессию, я все еще не был целым. А стал целым, когда...
— понял, что люблю одну, определенную женщину. Понял, что другие мне не нужны. И понял, что обычное мужское "хочу вон ту" останется при мне навсегда. Но это уже ничего не значит. Когда на тебя наступают мамонты, танк "тигр" и полчища киборгов Атиллы -- а раствор плохой, стены кривые и четвертая башня недостроена, и, мать вашу за ногу... где же подмога?! Нет подмоги. И вдруг слышишь женский голос. И видишь тонкую фигурку на балконе, обвитом плющом. И понимаешь, что сдаваться нельзя. Подмоги не будет, но есть она -- принцесса твоего разрушенного замка. А ты -- ее верный, хоть и разрушенный, замок. И тогда кривые стены держат удар, словно цельный гранит. И деревянные ворота с почерневшими створками хватаются за таран, как живые руки. И сдавленно рычит танк "тигр", на который рухнула четвертая башня... Тогда мамонты, киборги Атиллы, и все в мире танки могут идти лесом.
Потому что эта принцесса -- моя жена, а ее верный, хоть и разрушенный, замок.
— поступил на заочную режиссуру Щуки. К тому же самому Хейфецу. На коллоквиуме говорил с ним за жизнь. "Какое событие вызывает у вас наибольшую боль?" Надо бы понять. Это важно. Важнейшее качество режиссера -- восприятие. Когда чужую боль -- как свою собственную. Впрочем, об этом я узнал позже. А у меня перед глазами: трое мужчин несут младенцев. На заднем плане -- школа. И дети -- без воды. И ощущение чего-то громадного, неподъемного, которое надо повернуть, чтобы осмыслить или хотя бы окинуть взглядом. Физическое ощущение беды. Гулкое такое. Громоздкое, как огромный лист жести, который и уронить нельзя и перехватить поудобней не получается. Лист срывается и углом -- по горлу.
Я и сказать-то ничего не смог. Пару слов выдавил. А Хейфец -- понял.
— И я понял. Понял, что не могу не писать. Полгода до поступления на режиссуру я не писал ничего. Выматывался на актерском. Учился тогда на очной. Приходил домой и падал. А моя принцесса смотрела на внешне еще целехонький замок и ей было не до смеха. Чувствовала -- в подвалах замка завелись крысы. И -- грызут. Крыс звали Зависть, Не-наиграй и Таких-не-берут-в-космонавты. Завидовал другу, который играл легко и свободно. А рядом я, каменный истукан, с одной мыслью в извилине "не награить, главное: не наиграть!". Худший враг актера -- самокопание.
Самоедство. Иногда полезно отключить мозги и -- как ребенок. А я думал: ну его-то понятно. А меня почему взяли на актерский? С моей-то рожей?! И была четвертая крыса, четвертая голова крысиного короля. Я перестал писать. Перекрыл воображению кислород. Фантазии указано ее место -- этюды. Здесь и проявляйся. А это оказалась фигня. Этюд -- это учеба. Он должен быть прост и жизненен. Очень сложно сыграть пограничные ситуации. Там трудно прожить. Легче соврать. А главная цель этюда -- приучить себя существовать правдиво. Поэтому -- будь проще.
А воображению требовались пограничные ситуации.
Замок ветшал. Я чувствовал это и искал выход. Режиссура казалась ближе. Я пошел поступать. Изгрызенный изнутри, замок рухнул после пяти минут собеседования. А потом я собрал из груды камней некое подобие крепости. И заговорил про Сирано.
— де Бержерак" Эдмона Ростана. Трагедия носатого поэта, который... Впрочем, история всем известна. Но что стоит за ней. Кто он, Сирано? Так ли проста эта история? Мне нравилась пьеса. Мне нравилась сама мысль — вот он я, некрасивый, но жутко талантливый, прячусь за красивой маской. Потом страдаю. Потом умираю. А потом смотришь со стороны — и выходит, что Сирано — трус, которому не хватило смелости признаться. Но героическая смерть так волнует юношей... "И когда об этом вдруг узнаешь ты — тогда поймешь, кого ты потеряла!" В любимых крысах Сирано я узнавал своего Крысиного Короля.
А потом я прочитал книгу Анатолия Эфроса "Профессия: режиссер". Сирано там уделено немного. Страницы три. Эфрос размышляет, как бы он снимал фильм по Ростану. Приведены в пример две сцены. Все. Две сцены, три страницы — и я пропал. Потому что влюбился в пьесу, еще ни разу ее не прочитав. А когда прочитал — влюбился еще раз. И еще.
— сделал предложение. Вообще, это она меня вынудила. Говорила, казалось бы, в шутку: мама, меня никто замуж не берет! А разбитый в груду камней замок пытался утешать. Только принцессе были нужны не утешения. Принцесса хотела здесь жить. Пройти в белой фате. В конце концов: стойка на одном колене и кольцо были бы не лишними! А замок не мог поверить, что голые камни и сквозняки ее не пугают. Уходил от ответа. Говорил: я — властелин колец! Принцесса смеялась. Но однажды принцесса не выдержала и расплакалась. "Ты меня замуж не берешь! Ну и не надо! Дурак такой!" И замок сложил к ногам принцессы свои камни.
И до сих пор этому рад. Дурак такой.
— свадьба. Это особая история.
— режиссура. Оказалась не просто ближе. Но об этом в другой раз. Пока что я...
— читал принцессе вслух Стивена Кинга. Принцесса гладила животик и требовала еще. Животик острый. По всем приметам — мальчик. А УЗИ — врет, наверное. Замок, в котором идут белые четкие куски вперемешку со старыми потемневшими, и достраиваем четвертую башню... Замок, который замазал раствором ходы для Крысиного Короля. Замок рассказывал принцессе страшную волшебную сказку. Сказка называлась "Глаза дракона". В ней были принц Питер и чародей по имени Флегг. Чародей только что убил мать Питера. Принц играл с кукольным домиком своей мамы. А король Роланд смотрел на игру Питера и вспоминал умершую любимую жену. Принцесса сказала "Как грустно." Потом сказала "Еще!" А замок делал вид, что у него першит в горле, и ходил на кухню пить чай. Ему было хорошо. Он играл в этой сказке. Легко и свободно.
— буквально несколько часов назад, в 7-45 утра, у меня родилась дочь. А мамонты, танки "тигр" и киборги Ганнибала идут лесом.
— Папа, почему ты меня не поздравил с Днем Второстепенного писателя?
— Э... не понял. Какого писателя?!
— Второстепенного.
— Как это?
— Это писатель, который пишет, но книжка еще не вышла. Вот я рассказы пишу?
Я даже немного растерялся:
— Пишешь. Мы даже на радио их с тобой читали...
— Но книги у меня нет. Значит, я второстепенный писатель. Почему ты меня не поздравил? Мы тебя с Днем Писателя поздравляли... — и смотрит на меня круглыми глазами. — Первостепенного.
В общем, подарил лукавому ребенку шоколадку (две, вторую с белым шоколадом). Поздравил:)))
облако тэгов
