Дэвид Патрик Келли: Это была одна из самых великих вещей, которую я сделал. Это была удача. Я был на съемочной площадке «Дикие сердцем», и Дэвид предложил мне, но я был настроен скептически. Я действительно не знал о том, как снимается на телешоу. Я был актером сцены и кино, и я помню, как Лора Дерн очень поддерживала меня и говорила: «Ты должна продолжать», и Ник Кейдж говорил обо всех замечательных вещах, которые он видел по телевизору. Он упомянул конкретно Джона Паланса, делающего «Реквием» для тяжеловеса (телевизионную драму), и это вдохновило меня. Я подумал: «Да, он прав». Есть возможности делать вещи во многих разных местах, и телевидение было одним из них.

Мне очень понравилась та слава, которую оно дало, и Дэвид был конкретно в этом уверен. Он сказал: «Действительно что-то будет», и он был прав. Я очень благодарен им за то, что они включили меня и за ту славу, которую мое участие в шоу оказало на мир. Многие из сериала HBO узнали о «Твин Пикс». «Клан Сопрано» задумывался Дэвидом Чейзом чем-то вроде «Твин Пикс в Нью-Джерси».

— Мать Робин умерла при родах, — начинает он. — Жестоко такое тебе говорить, ты ведь в положении. Но если нам с тобой знакомиться по-настоящему, ты должна услышать эту историю. Робин была чудесной девочкой, в восемь лет куда умнее своего отца. Любила разные странности. К примеру, инструкции к игрушкам обожала намного больше самих игрушек, а титры к фильмам — больше самих фильмов. Любила читать, даже выражение моего лица читала. Однажды заявила, что из-за волос я похож на солнце. «В смысле, сияю как солнце?» — спросил я. «Нет, папочка, ты сияешь как луна, когда на улице темно». Когда посыпались сообщения, а люди начали воспринимать их всерьез, я, как многие родители, решил не поддаваться страху. Отчаянно старался поддерживать привычный ритм жизни. Особенно хотелось, чтобы это прочувствовала Робин. В школе она, конечно, слышала разговоры, только я не желал, чтобы моя девочка боялась. Со временем притворяться стало невмоготу. Вскоре родители начали забирать детей из школы. Потом сама школа закрылась. Временно. Точнее, пока мы не убедим родителей, что в школе безопасно. Смутное было время, Мэлори. Я ведь тоже учитель… Моя школа закрылась примерно в то же время. Так мы с дочкой оказались дома, наедине друг с другом. Я понял, что Робин выросла. Она мыслила почти как взрослая. Только разве восьмилетка поймет сообщения, которыми пестрят новости? Я пытался не скрывать их от нее, но родительские чувства брали свое, и порой приходилось переключать станции. Радио доконало Робин. По ночам ей стали сниться кошмары. Я подолгу успокаивал дочку и постоянно чувствовал, что лгу. Мы договорились больше не смотреть в окна. Мы договорились, что без моего разрешения на улицу Робин ни ногой. Порой я внушал, что ей ничего не грозит, но при этом существует огромная опасность. Робин стала спать на моей кровати, но однажды утром я проснулся и дочку не увидел. Накануне она говорила, что скучает по прежней жизни. Что скучает по маме, которую никогда не видела. Робин, восьмилетняя девочка, потрясла меня, посетовав, что жизнь несправедлива. Не увидев дочь рядом с собой, я решил, что она привыкает. К новой жизни привыкает. Боюсь, накануне вечером моя дочь утратила детскую наивность и раньше меня поняла, что творится за пределами нашего дома. — Том замолкает и смотрит на пол. — Я нашел дочь в ванне, Мэлори. В воде. Запястья Робин исполосовала себе бритвой, которой я при ней брился тысячи раз. Вода покраснела. Кровь испачкала стены. Кровь капала с бортиков ванны. И это ребенок. Восьмилетка. Она на улицу выглянула? Или сама на такое решилась? Ответ я не узнаю никогда.

«Твари, — думает Мэлори. — Что за тупое слово!»

...

Твари…

Мэлори это слово никогда не нравилось. Она не считала тварями тех, кто преследовал ее четыре с лишним года. Тварь — это слизняк в саду. Или дикобраз. С теми, кто рыскает за опушенными шторами и заставляет ее жить вслепую, экстерминатору не справиться.

«“Варвары” тоже неверно. Варвары грубые, отчаянные. И дикари тоже».

...

«“Мастодонт” — это пальцем в небо. Вдруг они крошечные?»

...

«Демоны? Бестии? Вариантов сколько угодно».

...

«“Черти” — слишком мягко. “Звери” — опять пальцем в небо».

Мэлори и пугают, и завораживают те, кто преследуют лодку по реке.

«Они хоть понимают, что делают? Они нарочно?»

Сейчас ей кажется, что планета вымерла, что лодка — последнее сосредоточение жизни. С каждым гребком мир раскрывается за носом лодки: пустой шар, туманный, безлюдный.

«Если они не понимают, что творят, то злодеями считаться не могут».

Дети давно молчат. В небе поет еще одна птица. В воде плещется рыба. Мэлори никогда не видела эту реку. Какая она? По берегам растут деревья? Может, там и дома стоят?

«Они чудища, — думает Мэлори, но понимает, что дело не только в этом. — Они бесконечность».

Добро пожаловать в Этот Новый Страшный Мир...

Мир, где никогда не существовало правительства, армии, полиции и хоть сколько-нибудь профессиональных СМИ (но с остатками электричества и телефонии), совершенно беззащитный перед непостижимой угрозой, крайне лестно для российского уха именуемой «Русские байки».

Мир без продуманной концепции, ярких характеров и мотивированных поступков. Здесь никогда не задают самоочевидных вопросов, а «ружья», вывешенные на стене, не любят стрелять.

Здесь что-то вкрадчивое подкралось до того незаметно, что человечество успело вымереть, не успев заметить как.

Здесь очень опасно.

Здесь вода в колодце мутная, у деревьев мягкие корни и ветки, а повязки натирают глаза. Здесь трупы пахнут только, когда это необходимо.

Здесь волки зачем-то царапаются, птицы иногда достигают 30-ти метров в длину и зачем-то падают с неба градом, а в реке что-то зачем-то плещется (кажется, даже медведь). Здесь что-то может даже попасть в колодезную воду, если ты услышал какой-то шум, и если это выпить — а нет... показалось. Здесь волки-ларсены плавают на моторках по реке с целью поснимать повязки с детей, но стесняются это сделать. А кто-то там даже почти снимает повязку с матери — но тоже мимо. Здесь монстры и пальцем не шевельнут, чтобы до тебя добраться, и это тебя больше всего нервирует — ведь повязка на глазах так и чешется.

Здесь в гаражах у охотников, как правило, стоят самые обычные ящики с какими-то очень живучими птицами, обладающими экстрасенсорными способностями.

Здесь каждая уважающая себя группа выживших не придерживается никакой внятной стратегии выживания.

Здесь подходящие убежища отыскивают по объявлениям в газетах, веря на слово, что они действительно чем-то там безопаснее. Здесь уходят из места, в безопасности которого уверены, не захватив самое ценное. Здесь каждого новоприбывшего спрашивают, не снял ли он повязку, хотя без повязки люди очевидно совершенно неадекватны.

Здесь необходимо проводить ревизию консервов раз в неделю, потому что они в дефиците и совсем скоро кончатся (хотя и занимают полкомнаты), и результат каждый раз для всех — сюрприз. Здесь уходя на пол суток на вылазку, консервами затариваются на полмесяца.

Здесь о возможности использовать хотя бы подручные предметы в качестве оружия догадываются только по праздникам, а мысли поискать оружие посерьезнее не всплывает и тогда. Главное оружие здесь — метла, лучший способ отогнать монстров и определить их отсутствие в доме любой площади (чем больше дом, тем больше он требует времени).

Здесь кто-то сказал, что твое выживание зависит от одеяла, хотя это не значит, что его надо закрепить как следует, чтобы оно не отвалилось в самый ответственный момент. Но точно известно, что для успешных родов требуется завесить окна одеялами повторно.

Здесь когда становится совсем мало еды, задумываются о поиске новых нахлебников — собак, ведь они могут помочь когда-нибудь, в далекой перспективе, после обучения. (А что если через месяцы после катастрофы они каким-то чудом выжили в соседних домах, почему бы и нет?) Здесь найти и поймать собак, рискуя жизнью, — намного проще, чем консервы, а если уж удается найти собак, то почему-то обязательно лаек. Здесь одичавшие собаки, пережившие своих хозяев и затем питавшиеся их гниющим мясом, становятся совершенно ручными четко по сигналу таймеру и в перспективе могут стать хорошими помощниками в деле выживания (но Виктора не тронь! — он — ветеран и член семьи, потому что бордер-колли, согласно исследованиям, — умнейшая собака).

Здесь предполагается, что для повышения шансов на выживание, когда это удобно, шуметь можно как угодно громко — в доме, около дома, на улице. Стучать в двери, звенеть, кричать у входа. Здесь считается, что передвигаться по улицам, наводненным неведомыми опасностями, лучше всего с велосипедными звонками и магнитофонной музыкой (хором считая шаги). Главное — не забыть метлу.

Здесь выставить защищенное окно соседского дома, возможно рискуя жизнью обитателей дома — хорошая затея, а когда кто-то сделает так в твоем собственном доме — это уже ни в какие ворота.

Здесь вредно давать детям настоящие имена и обращаться с ними по-человечески, а в идеале — лучше бы их поскорее ослепить, хотя взрослым почему-то не приходит в голову лишить зрения себя.

Здесь детей с колыбели натаскивают на звуки, что будто бы как-то поможет выжить, хотя по факту в дороге это не приносит ни малейшей пользы.

Здесь говорят, что обезумевшие часто нападают на окружающих, хотя и это почему-то не подтверждается фактами.

Здесь свято слепо верят: именно тут — самое опасное место на Земле.

Здесь встречают рукоплесканиями идеи на уровне: «А давай запишем на камеру и посмотрим — вдруг ничего не будет?», «А вдруг собакам можно смотреть, и они не сходят с ума?», «А давай сделаем доспехи из карандашей — вдруг это их испугает?», «Тут, кажется, что-то попало в воду — давай, я выпью?», и некоторым эти эксперименты даже сходят с рук.

Здесь сюжетообразующий шкворчащий «скворечник» у входа — изобретение на грани гениальности, которое должно, по задумке, решить почти все проблемы с «тварями», но опять же по факту никак и никому не помогает. (Зато «изящная» аналогия «птицы в ящике = люди в доме» разит читателя в самое сердце, наповал).

Здесь во всем виноваты «психосоматика» и «гиперреактивное общество», а также, вполне естественно, «экстерминаторы».

Этот мир обречен.