«Чучело-мяучело» Елены Щетининой вызвало смешанные впечатления. Признаюсь, что само название рассказа навеяло мне мысль о возможном имени автора. Но, при чтении, догадка, что рассказ написала Елена пропала: возможно потому, что ожидал от неё большего. Я давно слежу за творчеством Щетининой и рассказы типа «Царского гостинца» считаю высшим образцом стиля среди русскоязычных авторов жанра. Только в этот раз что-то пошло не так...

Открывая книгу, тематически завязанную на ужасах, мистике, триллере и других тёмных жанрах, ожидаешь получить чего-то мрачного. А нарываешься на рассказ, первая половина которого вообще не темная и где-то даже подана в светлых тонах. На фоне этого, «пугливые» впечатления героя от спуска в подвал, где обитает неизвестная тварь, заметно диссонируют. Они не могут не диссонировать, ведь начало подано светлым, «не предвещающим беды». И тут, резко — темнота, Кириллу стало страшно. К сожалению, мне не стало страшно вообще. Ситуация, когда герой испытывает страх, а читатель — нет, оставляет желать лучшего. Но хуже, когда герою страшно, а читателю смешно — как было и у меня, на середине рассказа. Так получилось потому, что страх гл. героя, на мой взгляд, преувеличен и и, поначалу, не соответствует обстоятельствам. Причина: всё то же «светлое» начало, так как атмосфера в нём нагнетена не была и надвигающаяся угроза даже не ощущалась.

Ближе к концу страх героя выглядит оправданным (позади ведь та самая тварь). Более тому, ему начинаешь сопереживать. Но, сожалению, не знаешь, как сопереживать, потому что не понимаешь, кто перед тобой: взрослый парень-мужчина или пацан 17-18 лет? Потому что, представляя зрелого человека, сопереживаешь ему по-другому: ожидаешь конкретных шагов в преодолении им опасности. Когда перед тобой ребёнок, всё проще: ожидаешь, что сейчас будут бежать. То есть, понимая (хотя бы приближённо!) возраст героя, можешь оценить, логичны ли его действия. А когда даже не догадываешься, что Кирилл из себя представляет, оценить его трудно. Образ смазывается и, соответственно, становится картонным. Жаль, ведь писала это Сама...

Но следует отдать должное: монстр получился неплохим. Хоть и не была объяснена его природа. К сожалению, тварь, просто живущая в подвале дома, меня заинтересовать не смогла. Потому что, если не знаешь, как она там оказалась, можно подумать, что её поместили туда «искусственно». Такой себе deus ex mashina, или «монстр из пробирки», что ещё хуже, ибо веет Кингом. А Кинга я не люблю. В отличие от творчества Елены.

Я уверен, что «Чучело-мяучело» было просто не доработано и отправлено на отбор впопыхах. Потому, что Елена может писать отлично — и пишет отлично. Если бы только не такие чучелы....

«Господин Элефант» Анатолия Уманского открыл антологию СС-19. С ним читатель знакомится, ещё даже не раскрыв книгу, так как данный сударь (простите — господин) изображён на обложке.

Признаюсь, что, когда читал отзывы таргет-группы во время отбора, долго ломал голову, чем может привлечь читателя обычный слон. Даже больше: привлечь и увлечь. Положительных оценок рассказу было дано много и почти в каждом комментарии был отмечен сюжет. Что ещё сильнее озадачивало меня, как автора. Страшный сюжет со слоном — вы серьёзно? Теперь, при прочтении, ожидания оправдались, хоть и частично.

Действительно, страшным «Господина Элефанта» не назовёшь. Но он заслуживает считаться качественным. Поначалу простой сюжет вводит в ступор, пока за происходящими событиями не начинает проявляться конфликт. Конфликт, раскрывающий образы (впрочем, как нужно в настоящей литературе) и, что интересно, произошедший ранее описанных событий, но органично в них вплетённый. Обычно подобные вещи имеют вид фшлэшбэков, которые нарушают динамику рассказа. Здесь же динамика не нарушена, а наоборот, взвинчивается так, что от текста тяжело оторваться. Тем не менее, сюжет всё равно выглядит простым; это было бы минусом, если бы не органично поданная история любви, превратившая общую простоту в изящность — и отчего творение Уманского только выигрывает. На изящность в «Господине Элефанте» также влияет простой стиль, иногда предельно ёмко предающий физические ощущения, так что чувствуешь их сам. Но это по «физике». Что касается психологии, то, к сожалению, психологически я не ощутил того безумия, на которое рассчитывал, изучая отзывы. Атмосферу цирка — она, такая, знаете ли... безумная. А здесь она реалистичная, где-то грязная и, при всей красочности, гротескная. В общем, многогранная. Все мы любим многогранность в литературе, но я люблю многогранность в безумии. Поэтому надеялся увидеть в Цирке не цирк, а сумасшедший дом или, на худой конец, дом уродов. Хотя, где-то мои надежды оправдались: уроды в рассказе есть, и спрятаны они в каждом герое. Да, хороший рассказ тем и ценится, что в нем раскрываются тёмные стороны человеческой души. Но для профессионального текста этого мало. Профессиональный писатель делает своего героя грязными и хорошим одновременно — как сделал Уманский. Потому, что даже когда герои скрывают свои пороки, они искренне продолжают любить своего слона. В этом, на мой взгляд, раскрывается идея, что любовь человека к животному иногда бывает для первого гибельна. «Не люби того, кто ниже тебя». Ведь он воспримет это как насмешку и отомстит. И Элефант мстит... Но мстит естественно, просто — как обиженный человеком ребёнок. Поэтому гарантирую, что вы при прочтении вы будете сочувствовать зверю. Именно сочувствовать. Автор заставляет читателей воспринимать слона не как животное, которого хочется пожалеть, а как личность, которой сочувствуешь. Это сложно — и красиво. Не знаю, что красивее: подобный технический ход или образ израненного слона, стоящего в лучах заката и пускающего из хобота в небо фонтан крови, переданный Уманским. Здесь решать вам!

«Отсебятина» А. Жаркова скрывает под своим названием жуткую идею о превращении человека в монстра, несмотря на желание появляющейся твари сохранить в себе человеческие остатки. Автор передал это просто, что обязательно понравится читателям, любящим незамысловатую и яркую картинку.К сожалению, образы рассказа можно назвать яркими , имея в виду лишь их оригинальность: фигура человека-червя, путешествующего в метро в поисках добычи, действительно отпечатывается в памяти. Но отпечатывается только фигура, потому что сам человек/монстр вместе с окружающей его средой и подземными тварями не являются красочными. Отсутствие в рассказе ярких, оживляющих образы тонов можно объяснить общей атмосферой: мир в «Отсебятине» сер, уныл и пуст – такой, каким его видит потерявший дочь герой перед превращением в чудовище. Такая блеклость визуальной составляющей – не единственная слабость рассказа. Несколько суховатое повествование мешает читателю испытать чувства монстра и боль человека внутри него. Более того, в некоторых местах чувства/ощущения вообще не прописаны, хотя они бы серьёзно украсили текст, ощути их читатель в сцене с превращением человека в червя. Однако, несмотря на такую скупость в передаче пяти чувств, историю Жаркова забыть нельзя Описанный в ней мир, при всей блеклости, правдоподобен – потому что напоминает наш мрачностью, безысходностью и, иногда, печальным концом.

В рассказе «Сиринкс» грамотно проработаны мотивы и внутренний мир героя. Так как эта история тяготеет к лирическим легендам, объясняющим происхождение и поведение животных, которые, по поверьям, ранее были людьми, акцент на внутренней трансформации здесь просто обязан быть. И выделять его как нечто особое в данном произведении не хочется. Но, тем не менее, он есть. Что, безусловно, делает конфликт более объемным в сравнении с предыдущей работой.

Тем более интересно наблюдать, как лирическая история о человеке, чьи чувства обрекли его на внутреннюю метаморфозу и заставили принять внешность зверя, раскрывается в жанровой форме. Несмотря на зависимость большинства триллеров от внешней жанровой атрибутики, акцент «Сиринкс» поставлен на психологизме. Парадоксально, но уход рассказа от одной жанровой формы привязывает его к другой. Потому как сюжет, отдаляясь от старинных сказок о человеке, ставшем зверем из-за неразделенной любви, больше привязывается к историям о маньяках.

Маньяк здесь более чем живой. Процесс его метаморфозы в животное раскрыт исчерпывающе. Емко выдержано возрастание отчаяния, которое привело героя к тупому желанию причинять страдания другим. В этом смысле превращение трудяги-парня в убийцу имеет мотив. Но, к сожалению, логики нет в событиях, последующих за превращением: осознав связь между жизнью человека и птицы, парень с головой погружается в охоту – но читателю какое-то время сложно понять, чем охотник живет и обеспечивает себя. Этот вопрос стоит ребром и бросается в глаза из-за акцента на том, что ранее герой с трудом выживал из-за безденежья.

Да, тяжелые жизненные обстоятельства выступили мотивом превращения в убийцу, но сама метаморфоза их не отменила. Вопрос, как герой, оказавшись в изменившихся условиях, справляется с тем, что ранее его тяготило, кажется нелогичным пятном долго, пока автор не объясняет, что охотник устроился на новую работу. Хотя связи между новыми обстоятельствами внешней среды и тем, что происходит внутри героя, нет. Или она попросту не показана. Такая деталь бросится в глаза критику. Читатель же, скорее всего, будет поглощен лирическим сюжетом, который грамотно выстроен вокруг душевного конфликта охотника.

Лирики здесь, несомненно, больше, чем жанра. Упомянутая же привязанность истории к сюжетам про маньяков не делает ее одной из них. Принадлежность к жанру здесь по-прежнему условна и держится только на связи героя с фигурой садиста, которая был выдержана не до конца. Вероятно потому, что во второй половине повествования не завинчиваются гайки жестокости или безумия, хотя это необходимо в жанровой литературе о маргиналах. Она предполагает контраст чувств и ощущений у героя, который возможен благодаря черно-белой передаче его мировосприятия. Последнее же здесь неоднозначно, сложно и, несомненно, более изящное, чем требует жанр. Поэтому «Сиринкс» трудно оценивать в системе координат хоррора или триллера. Он, скорее, напоминает сложную, изящную сказку с элементами притчи.

Резюмируя, хотелось бы отметить исключительность «Сиринкс». Безусловно, эта работа заслуживает высокой оценки за свою поэтичность и изящно переданный душевный конфликт. Но она не соответствует жанровым рамкам так же, как и рассказ, занявший третье место, который мы не отрецензировали. Если бы литературный уровень «Сиринкса» был таким же, как у упомянутой работы, она бы также не прошла сквозь сито Крика, и рецензия была бы дана только на рассказ-победитель. Но качественный слог и достойное исполнение лирического сюжета оставило «Сиринкс» в числе отрецензированных работ.

«Чвянь» Е. Щетининой вызвала смешанные впечатления.

В историю затягивает живой стиль, хотя поначалу рассказ отталкивает простотой сюжета и штампованными декорациями городской окраины. Такой штамп оказывается оправданным лишь с развитием действия, когда серую, промозглую атмосферу пром. зоны оттеняет натурализм в передаче ощущений. Автор хорошо акцентирует внимание на мерзости заброшки, мелкими штрихами передавая брезгливость героини. Такой контраст, несмотря на черно-белую (местами бесцветную) картинку делает произведение ярким. Возможно, причина яркости заложена в простоте сюжета, в котором отсутствует острый конфликт — произведение относится к типу «бегущая страшилка догоняет жертву».

Сама же страшилка напоминает монстра из другого рассказа Елены – «Чучело-мяучело», имеющее такую же бесформенную массу, слизистое тело и щупальца. Монстр из «Чвяни» органично смотрится в сырой, влажной среде. Более того, несмотря на мерзость, он обаятельный. И, к сожалению, непонятный: природа Чвяни не раскрывается, как не была она раскрыта с монстром из «Чучела…» Из-за этого, при чтении последних рассказов Щетининой, отчётливо замечаешь её тяготение к типу бесформенных и необъяснимых монстров. Конечно, они получаются харизматичными, но несут на себе налёт кинговского влияния. Что не может радовать. Но это уже дело моего вкуса.

Сборник ССК «13 ведьм» оказался неоднозначным. В нём собраны произведения, сильно отличающиеся друг от друга подачей и сюжетом. Такая солянка удовлетворит вкус массовой аудитории, но отпугнет книгочеев, любящих органичный и цельный стиль произведений. Последним не стоит расстраиваться, ибо в антологии достаточно рассказов с качественным стилем: это, в первую очередь, «Мышка» М. Шурыгиной, «Зов» А. Сенникова и «Скырлы-скырлы» Е. Щетининой. Ценителям хоррора, любящим жанр за мрачную, тяжёлую атмосферу, понравятся «Мать Нефть» А. Жаркова, «Рыцарь и тьма» В Кузнецова. А самой оригинальной подачей отличился М. Павлов с «Руками моей матери».

«Зов» А. Сенникова впечатлил яркостью красок и сочностью стиля. Автор «вкусно» описал быт простых жителей забитого городка. Последнему даже не нужно было давать название, чтобы читатель понял: такие декорации есть в любом населённом пункте России. Несмотря на то, что в России я пока не живу, но атмосферу убитого «муравейника» прочувствовал лучше, чем после чтения произведений любого другого автора «Темной волны». Хотя нужно отметить, что в стилистической подаче Сенникова не обошлось без влияния Кинга: сама идея живущего по своим законам города, в котором притаилось безликое зло, приелась и имеет американский привкус. Но в «Зове» он почти не чувствуется за счёт аутентичного описания деталей.

К сожалению, в некоторых местах этих деталей оказалось слишком много. В большинстве случаев они органично связываются с нитью повествования, раскрывая образы и создавая настроение конкретным сценам. Иногда, по замыслу автора, эти сцены выглядят очень смешными. Чего греха таить, я громко смеялся, читая, как придурковатый опер разыгрывает начальство симуляцией крови одной из потерпевших-жертв. Выдержав настроение смеха, Сенников умело сменил его чувством напряжения и тревоги, что удается редким авторам. Но, почему-то, не довёл этот страх до предела. Из-за чего конец рассказа получился сумбурным и скомканным. Тогда мастерски нагнетённая жуть пропала. Обидно… Но произведение заслуживает считаться одним из лучших в сборнике.

Текст приковывает к себе на первых же абзацах. Это происходит благодаря технике повествования, которая не рассказывает, но показывает события. Из-за чего рассказ напоминает фильм, а в процессе чтения не покидает ощущение, что мы находимся перед экраном. Подобный эффект известен писателям, использующим в своих работах кино-приёмы. Автор, судя по некоторым деталям, с кино действительно знаком. Именно поэтому его герой не «ушёл под лёд», а «уходит под лёд», не «увидел что-то странное под его корой», а «видит сейчас». Такое повествование заостряет внимание читателя на текущей ситуации, накаляет короткий момент – и держит, не отпуская.

Так что, не поверить в существующую жуть под водой нельзя. Особенно, учитывая то, что герой не встречается с монстрами, но борется с личной паникой, чтобы страх не захлестнул его вместе с водой. Её же вокруг — Толща. В ней дают о себе знать одиночество подо льдом, оторванность от суши, страх оказаться брошенным: всё, что давит, гнетёт при погружении любого — даже опытных ныряльщиков и, тем более, читателей, которые однозначно будут читать рассказ, не отрываясь от жутких «кино-кадров» в тексте. Тем, кому интересна борьба одинокого человека с Природой, однозначно нужно прочесть «Шугу». Дабы, как минимум, не повторять ошибок аквалангиста — холодная вода их не прощает.

В целом, не могу сказать, что история чем-то меня удивила. Её качество выдержано на неплохом уровне, к которому, думаю, привыкли постоянные читатели Дмитрия.

«Так далеко до неба» разочаровывает бессвязностью текста. Безыдейный рассказ с отсутствующим сюжетом в принципе нельзя назвать увлекательным. Но в этот раз Комуда пробивает дно, выбросив из своей истории конфликт. Как следствие, действие почти не развивается, а динамика вовсе стопорится. Если в «Так далеко от неба» есть намёк на сюжет, то его трудно разглядеть за мишурой длинных описаний средневековых пейзажей. Грязные, наполненные отходами улицы средневековых городов, к сожалению, не передают атмосферы мрачности, как и в предыдущих рассказах сборника. За исключением, что конкретно в этом рассказе лишних описаний больше всего. Вместо «смакования» грязными пейзажами г. Ренна, Комуде стоило бы обратить внимание на мотивацию персонажей: потому, что в произведении она отсутствует напрочь. Чего не скажешь о «Дьяволе из камня» и «Имени Зверя», где есть хотя бы намёки на мотивы.

Как следствие, «Так далеко от неба» можно без зазрений совести назвать слабейшим рассказом в цикле. К сожалению, это та лакмусовая бумажка», по которой можно судить обо всех слабых сторонах авторского почерка Комуды, так как здесь его худшие стороны видны наиболее отчётливо.

Хотя, при всех своих минусах рассказ (как констатирует пользователь этого сайта Wladdimir) номинировался на получение премии имени Януша Зайделя и вошел в состав рейтингового списка уважаемого сетевого журнала ”Esencja” «100 лучших польских НФ рассказов» под № 95.

«Дьявол из камня» — первая повесть сборника, которую можно назвать визитной карточкой книги. С первых строк читательское внимание приковывают яркие образы уходящего средневековья. Изображённый Комудой XV век схож с поздне-средневековой атмосферой «Гаргантюа и Пантагрюэля». В нём так же уживаются воры и учёные, священники и проститутки, жертвы и палачи. Только в произведении Рабле эти герои — карикатурные образы, а в мире Комуды они представлены пешками, движимыми антагонистом-убицей. Его алый плащ оттеняет образы жертв даже на фоне тьмы средневековых улиц, отчего перечисленные герои кажутся особенно красочными. Такой контраст атмосферы и образов отпечатывается в памяти читателя пестрой картинкой. Но, к сожалению, картинка эта не мрачна.

«Дьявол из камня» привлекает яркостью, но не внушает чувства гнетущей тоски, которая характерна направлению темного фэнтези. В повести польского автора нет и присущей жанру безысходности, обреченности описанного мира. Написанное на стыке канонов, произведение объединяет в себе черты мистики, детектива и исторического жанра. Последнего в «Дьяволе…» больше всего, как и в других повестях сборника. Если в следующем «Имени Зверя» читатель погружается в более грязный, характерный «dark fantasy» нуар, то в этом случае его встречает более светлое средневековье. Вместо чёрных пустырей Каркассона, мы оказываемся в затхлом Парижа. Но в этой затхлости чувствуется тление соборных факелов, отблески которых играют на фасадах по всем правилам светлой науки геометрии. Такие детали по мере чтения появляются часто, намекая на свет предстоящей эпохи.

Как эпоха, так и произведение сочетают в себе противоречивые вещи. Палачи здесь служат искусству, воры пишут стихи, священники готовы убить, учёные вообще без раздумий лишают жизни. Но, несмотря на контраст и красочность, их образы типичны. Даже архетипичны, что превозносит их над рядовыми людьми, умаляя человеческое в каждом. Из-за чего герои «Дьявола из камня» кажутся размытыми. В частности, это проявляется в отсутствии у них личных, приземлённых мотиваций.

Такая «афористичность» героев объясняется идейной составляющей произведения. Идея здесь слишком фигуральна, чтобы транслирующие её образы выглядели приземленными. Будучи абстрактными пешками, они органичнее смотрятся на сюжетной доске, где играет антагонист убийца. С мотивацией последнего тоже не всё в порядке: она хоть и не блекла, но парадоксальна. Одержимый светлыми идеями науки, антагонист при помощи убитых строит собор, с целью отупления верующей средневековой черни. В такой противоречивости, пожалуй, образ героя раскрывается лучше всего . Ведь, называя себя Архитектором (эпитет Бога в масонской традиции), зодчий-учёный желает утаить знание, которое считает священным. И для этого нивелирует его в глазах широких масс.

Так в «Дьяволе из камня» органично переплетаются убийства и масонская символика, яркость образов и их внутренняя пустота, внешняя блеклость убийцы и сложность его намерений. Но, что прискорбно, намерения эти обращены к свету, что противоречит жанру. Если бы Комуда сгустил краски, стремления антагониста хорошо бы оттенили общие мрак и безысходность произведения. Но автор этого не сделал – и в результате читатель получил не достаточно сбалансированный триллер, тёмный элемент которого заглушён историческим и детективным элементами. Что может слегка разочаровать тех, кто желал увидеть каноничное dark fantasy.

Тринадцать монстров, собранных под одной обложкой ССК серии оказались не страшными, но интересными. Так получилось, что произвести на меня впечатление рассказ может не эмоцией ужаса, а подлинным сопереживанием герою и/или пониманием его глубины. Что возможно, по большей части, с использованием фольклорных образов. Поэтому современные чудовища, типа «американских» маньяков или тварей, живущих на окраинах городов, всегда проходили мимо моего внимания. До прочтения этого сборника.

Наиболее запомнившиеся мне рассказы, «Чвянь» Е. Щетининой и «Дети внутреннего сгорания» А. Матюхина повествуют как раз о «городских» монстрах и «американских», хоть и обрусевших маньяках. Другие чудовища, которые пришлись мне по вкусу, конечно же, выросли из фольклора. Это в первую очередь «Шишига» Ю. Лихачёвой, «Ешкин род» Л. Львовой и «Снегурочка» О. Кожина. Остальные произведения, к сожалению, не запомнились. Разве что «Абсолютная близость» М. Киосы доставила удовольствие мастерской передачей плотского желания героя. Это тот редкий случай, когда странную идею и простоватый сюжет вытягивает техника автора.

«Руки моей матери» М. Павлова порадовал оригинальной подачей известного всем мотива. История о монстре, отбирающем детей, присутствует в фольклоре любого народа и не раз обыгрывалась писателями. Монстр же Павлова живой, хотя является лишь новой ипостасью фольклорного чудовища.

В «Руках…» первое появление этого монстра выглядит вовсе не страшным. Более того, сама сцена с выпрыгивающей «страшилкой» показалась непонятным сумбурным комком, выпирающим из ткани повествования. Но, следует отдать должное, сама ткань ровная и приятно скользит текстом пред глазами, поэтому рассказ читается легко. Я бы даже сказал, глотается: только не знаю, хорошо ли это. Ровное повествование движется без провисания в динамике, но и без особых рывков. Вследствие чего атмосфера никак не взвинчивается, и эмоций при чтении практически не ощущаешь. Конечно, о страхе, жути и тревоге при таком раскладе говорить не приходится. С уверенностью можно лишь сказать об интересе, который ощущаешь, проглатывая «Руки…». В такие моменты несколько коробят описания быта героя. Но к ним относишься терпимо, потому что описания мешают лишь своим количеством, потому что по сути блеклы. Вообще, блеклость красок в рассказе можно назвать его визитной карточкой. Но это хорошая блеклость: она передает мрачность красок, топя их в потусторонней бесцветной Мгле.

Читая «Естество» О. Кожина всякий раз ловил себя на мысли, что текст перегружен метафорами и сравнениями. Особенно много их было в описаниях чувств героя. Которые, как мне показалось в середине рассказа, кренят произведение к теме чувств, уводя от главной -«ведьминской» — темы. Но, стоит отдать должное известному автору, чувства не нарушили основной тематики рассказа. Наоборот, только позволили ей раскрыться. Ведьма проявила себя с неожиданной стороны, её образ оказался неожиданно красочным, сочным и живым. При чтении даже поймал себя на мысли, что Кожин использовал технику раскрытия героев, которой пользуюсь я в своих рассказах. Благодаря чему я видел со стороны, как работает эта техника, поэтому «Естество» оказалось для меня хорошим опытом.

«Лепила» Вадима Громова порадовал отличным стилем и интересным, хоть далеко не замысловатым, сюжетом. Было интересно наблюдать глазами подростков за их жестокими забавами друг над другом (не сочтите садистом... хотя, можете счесть, я таков). Хорошо прочувствовано мышление хулиганистой шпаны, отчего я даже ощутил что-то ностальгическое внутри. Но лирический настрой ушёл с появлением монстра. Он оказался таким, каким и следовало ожидать. По крайне мере, мне так показалось. Не знаю, хорошо ли это... хотелось удивления.

В «Болезни куклы» жанровые приемы раскрываются и дополняют друг друга на высоком уровне. Такие распространенные в западном хоррор-кинематографе штампы как проникновение героев в мрачный дом, встреча с ожившей куклой, маниакальная одержимость этой игрушкой и зловещая тайна вокруг нее могут, на первый взгляд, показаться избитыми клише, на которых трудно построить оригинальное произведение.

Но «Болезнь куклы» органично совмещает перечисленные жанровые элементы, превращаясь в цельный, проработанный рассказ с многоуровневой фабулой. Отдельные сцены и детали здесь отражают атмосферу и, в ряде неожиданных моментов, оказываются сюжетообразующими. Примечательно, что благодаря такому универсализму в рассказе нет фрагментов, лишних для действия. Благодаря чему оно не стопориться и, выдерживая темп, накаляет конфликт серией взвинчивающих настроение сцен. Так, если представить действие в виде голографической модели, то оно развивается не столько в ширину (из точки А в точку В), сколько в глубь, высекая каждой деталью скрытое дно из, как могло показаться изначально, простой, исчерпавшей себя сцены.

Возможно, успех такого эффекта кроется в том, что внимание читателя не успевает рассмотреть сложных деталей и, не задерживаясь на конкретном эпизоде, перемещается к другому. Это происходит из-за живости образов, что предстают перед нами с первых строк, и действию, в которое герои вовлекают читателя при первом своем появлении. К ярким образам относится престарелая кукольница, чахнущая над пыльными игрушками в нищенской конуре. Если судить поверхностно, то фигура отшельницы-старухи из-за своей распространенности может быть отнесена к числу штампов в мрачных сюжетах. Но, так как пугающих образов в принципе немного, и все упираются в небольшое кол-во общих архетипов, то называть старуху-отшельницу штампованной трудно. Как минимум потому, что специфика ее странности — помешанность на куклах – здесь оригинальна.

Обратная ситуация с отношением к куклам у главного героя. Страх Михаила перед ожившими игрушками описывается внятно, но почувствовать его трудновато. Ситуация, обрушившаяся на парня — триггер и возврат к психической травме из прошлого, которая в реальном времени обнажает брешь в психике и травмирует ее еще сильнее – имеет сильный драматический заряд. Он мог сработать, если бы читатель осознавал все с героем, а не наблюдал происходящее со стороны.

Конкретно в этой точке нарушено правило «показывай, а не рассказывай», успешно применяемое автором с самого начала истории. То же касается и спектра других ощущений, могущих глубже погрузить читателя в произведение, которые не исчерпываются зрительными образами, хотя акцент здесь поставлен на последних. В результате связь с описываемой реальностью не так прочна, как могла бы быть, потому что при контакте героя с потусторонним не хватает сенсуализма.

Тем не менее, связь присутствует и, как плотная ниточка, ведет нас от одного события к другому, периодически закручиваясь в спираль, которая углубляется, обнажая скрытое дно у знакомых сцен. Брешь этой продуманной конструкции спрятана в маленькой логической детали. Несмотря на то, что легкость, с которой девушка доверилась герою, передана внятно, нет объяснения появившейся у нее мании к куклам. Как в случае с образом старухи, это оправдывает частный случай рассказа — но лишь впоследствии, когда события сворачиваются в единую, замыкающуюся в себе спираль. Тогда четкость мотивов конкретного героя уступает заданости, к которой должны прийти все герои. Только такой сюжет, превративший действующих лиц в статистов, что подчиняются высшей неумолимой воле, оправдывает отсутствие мотивов у большинства из них.

Как было отмечено выше, частный случай рассказа внес корректировку в то, что можно было посчитать его слабостью. Грамотно проработанное кольцо времени с завязанными в цикл событиями и оригинальное использование знакомых всем жанровых образов типа куклы и старухи органично встроились в другие жанровые «клише», благодаря чему превратились в качественный триллер. В котором есть игра со смыслами, когда одни и те же словосочетания приобретают иное значение в зависимости от контекста. Что, безусловно, придется по вкусу ценителям сложной литературы.

История понравилась мне своей технической простотой. Здесь всё на месте и нет лишнего перегруза (которым грешил «Дом Уродов»). Конструкция верна, как топор: она рубит, пришибает читателя к сюжету, не даёт от него оторваться, чем выполняет свою главную задачу. Так что, с момента, когда я читал Германа в последний раз, не могу не отметить рост качества. Видно, что за более чем год поменялись не только стиль и техника раскрытия сюжета, а сам подход к созданию рассказа. Те, кто пишут, заметят разницу. Скрытые линии вплетены в сюжет верно, срабатывают они там и тогда, где и когда нужно (эффект близнецов).

Также мне понравилось, что тематика «Виртуальной машины» замешана на философии. Рассказ о Ноосфере, который я читал в последний раз, принадлежит перу коллеги А. Сенникова, где тоже описываются ужас и деградация человека, столкнувшегося с запредельной Плоскостью Бытия. Думаю, приблизившиеся к Ней люди испытывают подобные эмоции, и в истории Германа они переданы наглядно. Так что, за реалистичность ставлю второй плюс. И третий, общий — за атмосферу. При чтении правда было жутко.

Прежде всего, отмечу тройку наиболее сильных рассказов. Первым оказалась «Виртуальная машина» Г. Шендерова. История понравилась мне своей технической простотой. Здесь всё на месте и нет лишнего перегруза (которым грешил «Дом Уродов»). Конструкция верна, как топор: она рубит, пришибает читателя к сюжету, не даёт от него оторваться, чем выполняет свою главную задачу. Так что, с момента, когда я читал Германа в последний раз, не могу не отметить рост качества. Видно, что за более чем год поменялись не только стиль и техника раскрытия сюжета, а сам подход к созданию рассказа. Те, кто пишут, заметят разницу. Скрытые линии вплетены в сюжет верно, срабатывают они там и тогда, где и когда нужно (эффект близнецов).

Также мне понравилось, что тематика «Виртуальной машины» замешана на философии. Рассказ о Ноосфере, который я читал в последний раз, принадлежит перу коллеги А. Сенникова, где тоже описываются ужас и деградация человека, столкнувшегося с запредельной Плоскостью Бытия. Думаю, приблизившиеся к Ней люди испытывают подобные эмоции, и в истории Германа они переданы наглядно. Так что, за реалистичность ставлю второй плюс. И третий, общий — за атмосферу. При чтении правда было жутко.

Следом, ноздря в ноздрю, идут «Сутки через двое» А. Матюхина, которые тоже сложно критиковать. Вроде бы глаз ищет огрехов, но их нет. Конкретно в этом рассказе нравится, как автор интерпретирует реальность, стоящую за границей привычного жизненного опыта. Контролёр, каждый день проходящий мимо нас по десятку раз — реален и говорит однотипными фразами. Слыша их каждый день, мы не задумываемся о том, что находится в голове у говорящего. Укладываются ли его мотивы относительно нас в простую обязанность взять деньги за проезд. Или его цель другая, а «предъявите билет» — только для отвода глаз? Александр написал как раз о том, чего мы, возможно, не замечаем. Но проверить это нельзя, отчего вдвойне жутко. А учитывая, что сюжет разворачивается в бытовой, привычной каждому ситуации, так вообще страшновато. Поэтому внимательно смотрите в глаза кондуктора, прежде чем брать билет из его рук.

«Варина вера» Дмитрия Тихонова написана не менее мастеровито, но более жутко. Мои постоянные читатели знают, что автор этих строк питает большую любовь к языческой нежити. Так что, тематика рассказа не могла меня разочаровать. Я могу назвать историю большой бочкой с медом, ложка дегтя в которой – не раскрытые образы подруг. Они представлены как обычные характеры, чего маловато для серьёзного рассказчика. Но это, нужно признать, — мелочь, потому что 90% рассказа по праву заслуживают считаться качественными.

Не менее напряжённой, особенно при прослушивании истории в аудио, оказалась «Шуга» Д. Костюкевича. Текст приковывает к себе на первых же абзацах. Это происходит благодаря технике повествования, которая не рассказывает, но показывает события. Из-за чего рассказ напоминает фильм, а в процессе чтения не покидает ощущение, что мы находимся перед экраном. Подобный эффект известен писателям, использующим в своих работах кино-приёмы. Автор, судя по некоторым деталям, с кино действительно знаком. Именно поэтому его герой не «ушёл под лёд», а «уходит под лёд», не «увидел что-то странное под его корой», а «видит сейчас». Такое повествование заостряет внимание читателя на текущей ситуации, накаляет короткий момент – и держит, не отпуская.

Так что, не поверить в существующую жуть под водой нельзя. Особенно, учитывая то, что герой не встречается с монстрами, но борется с личной паникой, чтобы страх не захлестнул его вместе с водой. Её же вокруг — Толща. В ней дают о себе знать одиночество подо льдом, оторванность от суши, страх оказаться брошенным: всё, что давит, гнетёт при погружении любого — даже опытных ныряльщиков и, тем более, читателей, которые однозначно будут читать рассказ, не отрываясь от жутких «кино-кадров» в тексте. Тем, кому интересна борьба одинокого человека с Природой, однозначно нужно прочесть «Шугу». Дабы, как минимум, не повторять ошибок аквалангиста — холодная вода их не прощает.

В целом, не могу сказать, что история чем-то меня удивила. Её качество выдержано на неплохом уровне, к которому, думаю, привыкли постоянные читатели Дмитрия.

Аналогичная ситуация с «Вдоль села Кукуева» Е. Щетининой. Её рассказы я давно привык читать, не ища в них ошибок, а получая удовольствие. Глаза на этом рассказе отдыхают. Но, к сожалению, в них бросается один минус – это прием, благодаря которому автор решила быстро очертить обстоятельства и декорации, где развиваются эпизоды. Частые повторения типа « такое-то место, столько-то часов, такой-то километр » режут полотно текста, мешая воспринимать его цельным. Что выводит читателя из погруженности в историю, которая вызывала бы больше эмоций, если бы была подана как единое действие, а не нарезка из ситуаций, произошедших в разное время. Без акцентов на его смене и так понятно, что сюжет не стоит на месте. Остального не обнаружил: как уже говорил, навык рассказчика у автора хорош.

А вот «Многоколенчатый» А. Титовой по-настоящему может испугать лишь взрослых ценителей жанра. Страх при прочтении почувствовать сложно, потому что он не внушается, а только констатируется как эмоция героя. «Ужас» истории основывается сугубо на понимании того, что происходит нечто страшное. Оно возможно, лишь если читатель сам на себе испытал ужас подобной жизни. Признак ли это качественной истории в жанре horror ? Я так не считаю. Прежде всего потому, что задача автора – испугать читателя, даже если тот не может отождествить сюжет со своим опытом, понимая его одним лишь умом. Допустим, дело не в страхе, а в желании понять, что происходит — то есть, в банальном интересе. Конечно, местная аудитория знает, что в мрачном направлении ваш покорный не ищет страшных историй, отдавая предпочтение интересным. Но вопрос, может ли эта история заинтересовать (!) настолько, что от нее нельзя было бы оторваться, здесь тоже открыт. Может быть, дело в динамике. Или недостаточно передана боль героини. Последняя, кстати, объяснена. Но «объяснить» – не значит «достоверно передать». Видишь, но не чувствуешь. Получается, в рассказе есть все составляющие хорошей истории, которые раскрыты наполовину. Только они не доведены до конца.

А вот монстр получился оригинальный. И, главное, интересный – потому, что не знаешь, реален ли он.

Похожая ситуация у «Трех правил Сорок сорок» Р. Газизова, где сложно понять, где метафора, а где – реальность. Дело в игре слов, умелом жонглировании их значениями, которое рушит границы восприятия привычных читателю вещей и ставит рассказ на грань гротеска. По сути, рассказ Газизова – это сюрреализм, ломающий привычные формы изображения действительности для того, чтобы показать их обратную сторону. Или обратная сторона жизни одинокого человечка как непрекращающаяся цепь его психологических травм: жестоких, друг друга порождающих и углубляющих предыдущие. Рассказ о душевных ранах, объясняющихся простым языком. Возможно, писал ювелир. Точнее смогу рассказать о стиле «Трёх правил Сорок сорок» если прочту другие рассказы автора.

Более однозначно обстоит дело с «Секретарем» В. Чубукова, который успешно играет на религиозной символике. Борьба с демонами, их изображение, поданное в форме православной мистики – действенные способы найти отклик у читателя яркими, подсознательно близкими ему образами. Вдова, не знающая покоя на том свете? Бес, обманувший молящегося монаха? Просто и знакомо. Но в тщательно подобранном соотношении привычные для читателя элементы вызывают у него шквал ассоциаций – образы становятся яркими и врезаются в память.

Мне нравится, что в последнее время среди русских авторов horror-а укрепляется качество историй, замешанных на православной символике. Темная сторона этой конфессии – особая находка для изучающих христианскую демонологию. Прямые цитаты в тексте из трудов монахов это лишний раз подтверждают.

Однако, при всей сложности темы, мне не понятен конец рассказа. Конкретно, его форма. Владимир передал события после контакта с нечистью не сюжетно (на действии), а в форме простого изложения событий («случилось то-то и то-то »). Из-за чего финал скатился в пересказ и значительно «просел». Но, учитывая что я узнал из публичного разговора с автором, такая подача целесообразна: на деле она выигрывает у альтернативных концовок. В любом случае, отличный от печатного вариант вы можете прослушать на канале Den Blues and Cupidon. Но финал — финалом, а рассказ заслуживает внимания уже за одно только мастерское раскрытие православной мистики: знаю, о чем говорю.

А вот «Пробуждение» Б. Гонтаря я вообще не понял. Может быть, отупел и не вижу некоторых деталей, но предыдущие рассказы этого автора мне казались более проработанными. Конечно, здесь по-прежнему чувствуется уверенная рука. Однако невозможно разглядеть природу Зла, сводящего с ума людей в горах. Для примера, советую автору прочесть «Стрекот» Ю. Лантана. Он ярко передал безумие, которым природа одаривает пришедших в ее владения гостей. В рассказе хоть и не горы, а лес, сути это не меняет: раскрытие Высшей Силы показано нагляднее — чего не могу сказать о «Пробуждении». Так что, о нём у вашего покорного смешанные впечатления: показанному безумию не хватает правдоподобности.

Если же вам нужна правдоподобность, то читать сборник нужно с рассказа «Младенец Сидоров» М. Тихомирова. История далась мне тяжеловато из-за длинных предложений, убивающих ритм. Но вижу, что писал профессионал. Дело в механике. Обычно авторы, для создания эффекта погружения в историю, используют все чувства человеческого восприятия. Буквально: вкус, зрение, звуки и запахи. Здесь же через одно описание запаха читатель знакомится с историей здания, где происходит действие (1), с текущей жизнью городка (2) и с биографией героя (3). Затем тот же трюк Максим проделывает через визуальную картинку, раскрывая много информации через один зрительный образ. То есть, одна деталь выполняет функцию многомерной за счёт «расширения» контекста, в котором появляется — это почерк уверенной руки.

Мне, как автору, приятно читать такой текст. В частности, понравилось следить за живыми диалогами. Но не (!) понравился резкий обрыв рассказа в крайней (не говорю «последней») сцене. Подобный финт ослабляет накал страстей, превращая претенциозное произведение в хоть яркую и живую, но короткую зарисовку из жизни служащих морга. Только зарисовки здесь мало — нужен финал.

Такие же проблемы с финалом у «Дел семейных» О. Ветловской и «Фантомов» Д. Лазарева. На первый взгляд, рассказ Оксаны – это ровная, не провисающая история. Но что было дальше? Думаю, финал стоит расширить, показав логичное завершение, в котором до конца раскроются герои. Какой мотив был у дядьки главного героя? Хотел жить в родном доме, терпя мертвого братика под боком? Странный мотив, даже жертвенный. Не видно причины поступка, а хотелось бы. В остальном – неплохо. Но послевкусие смазано из-за финала, который, как я сказал, не расставляет точки над «и». «Фантомы» же Дмитрия запомнились мне счастливым финалом, редко встречающимся в хорроре. Но его форму не могу назвать оригинальной. Просто все разрешилось – и все? Где неожиданные ходы, преодоление героями самих себя, той же перемены в характерах? Сыровато.

Таким же сырым считаю «Вешки» Ю. Погуляя. Они тематически родственны рассказам автора о Северо-Западе и, на мой взгляд, отличаются от других его историй. Я читал все работы из одноимённого сборника, в котором оживают твари из лесов, гор, озёр и болот. Признаться, оживают ярко, так что врезаются в память — особенно в голову вашего покорного, ибо, как вы знаете, он питает нездоровый интерес к хтонической нечисти. К сожалению, «Вешки» такого интереса у меня не вызывают. В отличие от других рассказов Юрия, в этом слабо очерчен конфликт. Как следствие, герои не раскрываются: мы не видим ни мотивации, ни страхов, ни желаний. А ведь они так ёмко были очерчены в рассказе «В глазах монаха» из того же сборника. Здесь же нельзя разобраться даже в человеческих типажах: они не преодолевают себя и, что важно, Природу, с которой столкнулись — то есть, конфликта нет как в образах, так и в сюжете.

Образ твари тоже очерчен слабо. Мы не знаем, как она выглядит и не понимаем, откуда появилась. О характере существа-из-гор стоит лишь гадать. Такая загадка интересна, если достаточно времени смаковать ей, разгадывая в ходе повествования. Но времени на это у читателя нет: тварь из гор появляется быстро. Чтобы так же быстро погибнуть от руки человека. Притом, что она умна настолько, что успешно заманивает двуногих гостей в ловушку — хотя легко подставляется под удар. Парадокс? Нет, это логическая оплошность, которую в рассказах Юрия я раньше не замечал. Так что, это не тот случай, когда уместно высказывать окончательное мнение.

В итоге, сборник не выделяется от предыдущих: общее качество сохранилось. Из открытий могу называть только «Секретаря» В. Чубукова и «Виртуальную машину» Г. Шендерова. Этих авторов я читал и раньше, так что уровнем мастерства удивлён не был. Но вот тематика, над которой оба поработали, доставила неподдельное удовольствие. Темная сторона Бытия, смотрящая на нас сквозь монитор и, особенно, страшный, обволакивающий мрак православной мистики — это ли не золотая жила для пишущих в жанре? Стоит задуматься.

«Господа из дуба» хочется выделить особо. При отдельных незначительных минусах, он оставляет приятное впечатление. Если предыдущие работы Комуды как-то соответствовали направлению «dark fantasy», то этот текст выходит за рамки жанрового канона. И, тем самым, этот канон не нарушает.

В «Господе из дуба» мы видим грязную средневековую Францию, пропахшую нечистотами и трупами проституток, убитых в подворотнях парижских улиц. Вроде бы, то же, что и в предыдущих рассказах. Но, в отличие от «Дьявола из камня», «Имени Зверя» и «Так далеко до неба», здесь автор не сгущает краски, что предохраняет его от неудачного нагнетания безысходности. Вместо этого, Комуда более удачно (чем в прошлом произведении) использует исторических, чтобы передать мрачность оттенков.

Интереснее всего они проявляются в образе самого «Господа из дуба». Пожалуй, его можно назвать ярчайшим героем всей книги. Образ живого человека, выросшего телом из креста, запомнится без исключения всем ценителем макабра. Этот же образ оставит немало вопросов, потому что Комуда не объясняет природу человека из дерева. Перед читателем может быть языческий бог, материализовавшийся дух или просто бес, принявший облик Спасителя. Подпадая под такие коннотации, образ Иисуса выходит за рамки простого имени, которое так часто встречается на страницах книги. Теперь Христос – герой произведения, влияющий на его сюжет. И, что приятно, влияет он как герой с личными мотивами, а не является персонификацией приёма «бог из машины».

Как и в остальных своих произведениях, мотивы героев автор не раскрывает, а лишь указывает на их существование. То же происходит с Христом. Но это после прочтения половины тома это не кажется страшным. Ведь туманность мотиваций, как видно по предыдущим обзорам, является общей слабостью стиля Комуды. Поэтому не будем на ней останавливаться и лучше отметим другую черту в авторском почерке. Это – ломаная динамика действия.

Если в начале — и даже середине — произведений сюжеты Комуды кажется слабоватым, то в конце они всегда резко закручиваются, и блеклые до того герои оказываются заложниками ярких ситуаций. Например, герой «Господа из дуба», священник Ноай, оказывается на услужении существа в терновом венце. Это становится понятным благодаря сцене, когда иерей под страхом смерти кормит своего господина хлебом и вином (кровью и плотью Господа). Как правило, вслед за подобными сценами динамика рассказов резко уплотняется. Но держится она недолго и всегда уступает место развязке, которая расставляет фигурки героев по неожиданным местам.

В связи с чем, панорама финального действия иногда напоминает сюжеты полотен в христианских храмах, где ангелы и люди расставлены в специфическом порядке. Здесь Комуда действительно использует религиозные мотивы эпохи. Однако часто перегибает с этим палку. И в «Господе из дуба» это даёт о себе знать нагляднее всего. Достаточно представить средневековых вора, сутенёра и убийцу, которые цитируют Книгу Эсфирь из Ветхого Завета. Сомневаюсь, что простолюдины XV века блистали такой эрудицией, даже при всеобщей религиозности того времени…

В целом, несмотря на перечисленные слабости, «Господь из дуба» приятно выделяется на фоне остальных произведений Комуды. В нём нет неудачных намёков на безысходность и страдание мира, но есть реалистичный исторический мрак. И яркие образы, которые ставят рассказ в один ряд с харизматичным «Дьяволом…». Интересная цепочка – эти «Дьявол из камня» и «Господь из дерева». Притом, что камень долговечнее...

«Дети внутреннего сгорания» А. Матюхина сначала показались простой историей о серых героях. Но всё изменил сюжетный твист, зацепивший в моей душе кое-какие нотки. Не люблю такого касаться, но автор умело/осторожно использовал опасную тему взрослых детей, которые по «зову ночи» уходят из дома и не желают возвращаться, чувствуя себя монстрами – и имеют основания считать себя такими. Рассказ жуткий, тоскливый и тяжёлый для тех, кто имел похожий с героями опыт. Фаворит сборника за серьёзность.

«Белоглазый» Я. Землянухина несколько разочаровал. С творчеством Ярослава мне впервые довелось познакомиться при чтении его совместного с Л. Львовой рассказа «Нет места на земле». Их произведение отличилось витиеватой динамикой и душевными метаниями главного героя. Тогда пришлось долго думать, кто из авторов повлиял на такую сюжетную структуру «Нет места…» После прочтения же «Белоглазого» выяснилось, что витиеватая динамика – почерк Землянухина.

В «Белоглазом» это заметно проявляется в первых ¾ рассказа, когда действие стопориться неуместными терзаниями одного из героев. Его душевные метания не оправдаются никаким сюжетным твистом, которого попросту не может быть, потому что герой погибает. До смерти же переживания не меняют его ни в лучшую, ни в худшую сторону, а таскают, как марионетку по ухабам сюжетных сцен. Но (!) следует признать, что последняя четверть рассказа, где появляется монстр-тролль (который больше похож на гремлина) заметно выигрывает на фоне первой. С появлением мифологического существа действие закручивается, уплотняется сюжет, стиль кажется буле «вкусным». Это привлекает и заставляет читать, не отрываясь. Но оставляет осадок неоднозначностью впечатления.

Однозначно лишь то, что, несмотря на огрехи в сюжетной структуре, в целом «Белоглазый» написан неплохо и выигрывает в моих глазах наличием яркого фольклорного монстра. Но в дальнейшем хотелось бы видеть от автора рассказы с менее витиеватым действием.

«Колотушка» Н. Иванова напоминает рассказы, которые можно услышать от поколения старше сорока лет: истории про сельское детство, хулиганские приключения в лесах и первые поездки на мопедах. При чтении «Колотушки» не покидает ощущение, что его написал зрелый мужчина старше сорока, хотя повествование ведётся от лица девятиклассника. На таком несоответствии подачи и образа минусы рассказа исчерпываются. Произведение подкупает аутентичностью мышления героя-подростка: автор точно описал мысли отличника, дружащего с хулиганом. Которого тот вынужден спасать от чудища Япыря. К сожалению, монстр фигурирует в рассказе недолго, что оставляет неприятный осадок после прочтения. Хотелось узнать, почему жуткий Япырь не догнал друга-Вальку, хотя оба оказались в стихии чудовища – лесу.

«Снегурочка» О. Кожина привлекает фольклорным образом, который подаётся автором в нетрадиционной манере. В замысле карельского писателя Снегурочка — монстр, неожиданно похотливый. Нельзя сказать, что похоть – основная черта этого персонажа, но следует отдать должное, что в образе агрессивной сущности Снегурочка смотрится органичнее, чем под видом милой, снежной девушки. Кстати, в рассказе ни о какой девушке речи нет, что также ломает привычный стереотип в восприятии фольклорного героя. Из-за таких черт произведение Кожина можно считать дерзким экспериментом, который придётся по вкусу любителям неординарных интерпретаций, но вряд ли зацепит тех, кто при словах «тёмный фольклор» настраивается увидеть что-то жуткое.

«Есть ли жизнь в морге» А. Щеголева — пожалуй, самое неоднозначное произведение в сборнике. Вначале история излагается в виде сказки, как будто повествующий находится перед тобой и говорит на простом, «человеческом» языке: с нестандартными оборотами, хлесткими словечками и смешными примечаниями. Хотя с развитием действия стиль становится более «литературным», такой диссонанс вводит в ступор. Но при чтении на «угловатости» стиля зациклиться трудно. Глаз радуют интересные детали из работы в морге и мелочи в поведении санитаров. Иногда они внушают отвращение, иногда вовсе смешат, из-за чего рассказ балансирует на грани абсурда и жуткого триллера. Признаться, в триллерной составляющей «Есть ли жизнь в морге» Щеголева чувствуется сильное влияние «Дозоров» Лукьяненко: идея, что повседневная жизнь россиян зависит от борьбы Света и Тьмы, существующих параллельно «нашему» миру, откровенно не нова — хотя подана очень оригинально. Поэтому рассказ нельзя назвать гениальным, но оторваться от него при чтении тоже невозможно.

«Самоволка» А. Вангарда вначале показалась проходным текстом. Ровный слог и простые образы героев не вызвали эмоций. Герои показались знакомыми и, в то же время, блеклыми. Причиной тому оказалась слабоватая визуальная часть: в произведении почти отсутствуют цвета, отчего картинка местами теряет объём и выглядит «картонной». Похожая ситуация со всеми чувствами героя: автор их почти не передаёт. Вообще, ощущения рядового в рассказе поданы сумбурно. Но они поданы, что нужно признать: хорошо чувствуется тревога, которая возникает во время «страшных» моментов, присутствует и беспокойство после них. Но, к сожалению, беспокойство скоротечно и не накаляет эмоции перед возникновением нового «страшного» момента. Это сбавляет атмосферу, отчего та местами провисает. Но динамика не стопорится, потому что читаешь рассказ быстро, на одном дыхании (речь о мужском взгляде): мне было интересно наблюдать за жизнью солдат в армейской части, в которой происходит что-то «нечистое». В итоге, не смотря на некоторую блеклость, рассказ цепляет сюжетом и интересными авторскими ходами. Но будут ли они оправданы для женской аудитории, которая вряд ли оценит армейский антураж…

«Зов высокой травы» Алана Кранка — сложный, с технической точки зрения, рассказ. Поначалу он мне не понравился: оттолкнула сухость текста. Но сухая подача стала себя оправдывать, когда начал вырисовываться быт героев. И вырисовываться не рутинными описаниями, а по ситуации, к месту — как того требовала динамика повествования. Так что повседневность лабораторного учёного-семьянина была подана предельно реалистично, где-то даже злободневно. Именно злободневно, потому что Зло, которое разбудил учёный играми в Бога, стало подстерегать его на каждом шагу, («я позволял искать меня, но не просил находить!»).

Следить за приближением Кошмара, подкрадывающегося к биологу, оказалось чертовски увлекательно. Кранком было прекрасно передано, как сходит с ума несчастный учёный, сталкиваясь с последствиями своих экспериментов. Особенно хорошо это чувствовалось, когда рушилась обычная жизнь биолога. Благодаря филигранности в раскрытии жизни героя я представлял в его шкуре себя — но, к сожалению, не представлял самого учёного. А должен был! Потому что из-за сухих диалогов он — и остальные герои — показались безликими, пусть реалистичными, куклами — как восковые фигуры, которые отменно вылеплены, но бездушны.

Не смотря на такой «парад кукол», «Зов высокой травы» не превратился в макабрическую притчу с безликими марионетками. Это настоящий, жёсткий триллер, который, при кажущихся огрехах хватает читателя за горло и душит, но... вскоре отпускает, так и не ударив ошеломляющим окончанием сюжета головой о пол. Из-за чего развязка выглядит скомканной, где-то даже смятой. Обидно, ведь всё так хорошо начиналось. Впрочем, эту фразу может сказать любой учёный, с благими намерениями открывший научный ящик Пандоры. Содержимое которого несёт смерть.

«Нет места на земле» Ларисы Львовой и Ярослава Землянухина не вызвал никаких нареканий. Со стилем Ярослава я не знаком, но понял с первых строк, что рассказ принадлежит обожаемой мной Л. Как и в предыдущих «Большая и Маленькая» в рассказе отлично поданы красочная картинка, живые герои и сочный слог. Всё это приправлено драматичным сюжетом, за которым чувствуется — не побоюсь такой формулировки — серьёзный жизненный опыт авторов. Возможно, за год, прошедший после чтения предыдущей антологии (2018) я «повзрослел» и теперь воспринимаю некоторые вещи по-другому, но читая «Нет места на земле», не смог не проникнуться болью героев и... как мне кажется, болью автора, который что-то скрывает за своим произведением... Как бы там ни было, но этот рассказ дал мне пищу для размышлений: своих, личных. Только это за кадром. Спасибо вам, Лариса и Ярослав!

«Семечко» Александра Матюхина порадовало жёсткой атмосферой. Поначалу рассказ не вызвал эмоций, так как стиль автора показался слегка суховатым. Но, поймав себя на мысли, что читаю, забыв о количестве страниц в рассказе, я понял: холодные, скуповатые описания и слог давят на восприятие, из-за чего атмосфера произведения кажется какой-то суровой, безумной — тяжелой. Тяжёлой, но легко и увлекательно читаемой, потому что «Семечко» — серьёзный триллер, где нет невинных и виноватых, а есть лишь одно, манипулирующее всеми Зло. Оно безликое, голодное и... забирающее память. Проблемы с памятью у героев (членов одной семьи) — естественная психическая реакция замещения, когда забывается ужас, видимый в последние годы жизни. Такой ход в накалке атмосферы удачен, но, как мне кажется, не совсем оправдан: тяжело рассказать биографию гл. героя, когда он ничего не помнит. Это плохо раскрывает образ, где-то делает его блеклым. Впрочем, с какой стороны посмотреть. Ведь не может ярко выглядеть бездушное тело, если им манипулирует Зло, которому оно носит подношения в виде собственных внуков....

P. S.: Колодец получился жутким.

Рассказ подкупает грамотно прописанным миром. Учитывая специфику и жанр произведения (научная фантастика), изобразить его во всех подробностях достаточно сложно, особенно если нет опыта чтения соответствующей литературы. Здесь же космопутшествие и то, что герои-космонавты видят перед собой, описано аутентично. Благодаря чему видно, что автор подкован в матчасти.

Его опыт можно заметить также по образам и характерам героев. Все написаны резкими, выразительными штрихами, а это говорит, что текст создавался уверенно, когда главные детали (суть) набрасывались на скелет действия. В частности, выделяется визуальная часть: образы созданных автором птиц яркие и живые, их не спутаешь с другими фантастическими существами из литературы этого же жанра.

Что касается жанров как таковых, на первых порах чтения трудно понять, к какому произведение относится больше: непосредственно к научной фантастике или триллеру, потому как немалую роль в истории играет саспенс, свойственный темной литературе. Отмечу, что он подан здесь не как одна из полноценных сторон произведения, но как дополнительный (обрамляющий) историю элемент. Лишь ближе к финалу транслируемая в начале тревога сходит на нет, и читателям становится ясно — рассказ не позиционируется как триллер (хотя наметки к этому есть на протяжении всего повествования). Но отнюдь не теряет в этом благодаря общему качеству текста.

Если резюмировать, то «Песнь птицы печали»: короткая форма со ставкой на твист, в которой, несмотря на скорый финал, сквозит определенная поэтичность благодаря завершающим повествование образам.

В «Трех правилах Сорок сорок» Р. Газизова сложно понять, где метафора, а где – реальность. Дело в игре слов, умелом жонглировании их значениями, которое рушит границы восприятия привычных читателю вещей и ставит рассказ на грань гротеска. По сути, рассказ Газизова – это сюрреализм, ломающий привычные формы изображения действительности для того, чтобы показать их обратную сторону. Или обратная сторона жизни одинокого человечка как непрекращающаяся цепь его психологических травм: жестоких, друг друга порождающих и углубляющих предыдущие. Рассказ о душевных ранах, объясняющихся простым языком. Возможно, писал ювелир.

«Имя Зверя», как следует из названия, затрагивает христианские мотивы. Завязанная на апокрифических, эсхатологических и евангельских текстах, повесть раскрывает эти мотивы под нестандартным углом. Во время чтения, их можно неплохо изучить, чему способствует не слишком интенсивный темп произведения. Но, несмотря на отсутствие резких сдвигов в сюжете динамически ровная история может изменить представление читателя о знакомых религиозных образах.

Знакомые пророчества, исторгаемые проклятыми детьми, роковые послания на восковых табличках и другие мистические христианские символы в «Имени Зверя» имеют двойное значение. Комуда раскрывает их обратную сторону, круша стереотипы в восприятии религиозных символов. Если самого Зверя (Дьявола) западноевропейский человек привык отожествлять с Антихристом, то в представлении польского автора, Зверь-Дьявол выходит из святой среды. Он действительно разрушает Мир, но не адским огнем, а «словом божьим», выжженным на лицах ложно уверовавших христиан. Земля под ними не разверзается, давая шанс одуматься и принять ложную божью веру перед Страшным Судом – то есть, стать еретиком. В сюжете повести, Дьявол превращает людей в еретиков, просто сводя их с ума. И делает он это легко, потому что, по мысли Комуды, люди рехнулись ещё раньше, при ударе в христианский фанатизм.

Фанатизм насквозь пронизывает эпоху, описанную в «Имени…». Но, к сожалению, помимо фанатизма, в атмосфере повести не чувствуется безумия, безысходности и тотального мрака, которые отличают dark fantasy. Увязавшись с религиозным безумием в произведении, вышеперечисленное сделало бы «Зверя» ярким образцом реалистичного и по-настоящему тёмного фэнтези. Эта черта сближает повесть с «Дьяволом из камня», где мрачность которого проистекает лишь из ярко поданного историзма. Отголоски религиозных войн, казней еретиков, усиления инквизиции (которая, кстати, во Франции была жёстче испанской) делают своё дело, погружая читателя во мрак уходящего Средневековья. Благодаря этому, неплохо чувствуется колорит описанной эпохи. Во время прочтения нельзя не отметить, что погружаешься в атмосферу Франции XV века. Но, к сожалению, отметить – не почувствовать. Потому, что из исторические детали передают лишь фон, но не влияют на поступки и тем более не раскрывают образов. Из-за чего скудно чувствуется атмосфера времени.

Помимо историзма, также недостаточно раскрыты в произведении мотивации героев, что также прослеживается в уже упомянутом «Дьяволе из камня». Как и там, в «Имени Зверя» персонажи Комуды руководствуется понятными целями. Но их стремления выражены недостаточно ярко, в связи с чем, герои кажутся марионетками в руках автора. Как следствие, их мотивации и поступки почти не влияют на сюжет, который движется по линии, начерченной автором заранее. Конечно, условная фаталистичность может быть уместна в произведении, завязанном на религиозных мотивах. Но в своём сборнике Комуда перегибает с фатальным роком, отчего сюжеты превращаются в цепь событий, предопределённых автором заранее. От чего, в частности, страдает и данное произведение.

В результате, мы имеем неплохую повесть, крепко стоящую на столпах под названием «религиозный мотив» и «исторический мрак». Повесть, с большим потенциалом, который не был развит из-за недостаточного сгущения того же мрака. А ведь такая яркая картина могла бы перебить неприятное послевкусие от поверхностных героев...

«Абсолютная близость» М. Киосы захватил с первых строк отличным стилем, незамысловатой историей и мастерски переданным предвкушением интимной близости. Объектом сексуального желания главного героя оказалась… не совсем девушка. Впрочем, когда проявилась её настоящая суть, объектом желания стал сам герой. Интересный, оригинальный монстр точно не отставит равнодушными поклонников С. Кинга, которые любят бытовое, живущее по соседству зло. Такая концепция действительно привлекает, но в «Абсолютной близости» есть и негативная сторона, которая так же сближает рассказ с кинговскими: в нём не объяснена природа зла. Это единственное, что меня смутило (не оттолкнуло) в рассказе Киосы, потому что это крепкое произведение: как по стилю, так по настроению и сюжету.

«Шишига» Ю. Лихачевой написана в той форме хоррора, которую я люблю. Исторические времена, деревенская глушь, лес и поселившееся в нём языческое зло, которое приходится родственником главному герою-леснику, не могут не привлечь. На рассказах типа «Шишиги» распаляется интерес к народному мифотворчеству с его бытовой нечистью, живущей рядом с каждым русским/славянином. Распаляется потому, что написано грамотно и уверенной рукой – это привлекает и соблазняет написать что-то самому. Из-за чего, после прочтения захотелось набросать что-то в духе, близком к рассказу Лихачёвой. Может, правда сесть за черновик…

«Мертвец» Ольги Рэй произвёл смешанное впечатление. Поначалу в глаза бросались только негативные стороны рассказа. Текст плохо воспринимался из-за рваного стиля, эпизоды казались вырванными кусками. Между ними, конечно, просматривалась связь, но достаточно условная. Куски последовательно наслаивались один на другой, лишь ближе к середине делая повествование более-менее ровным. Где-то оно было затянутым, отчего пристало ощущение, что жуёшь американскую жвачку, которая никак не потеряет свой вкус. Вскоре такая «тягучесть» текста исполнила свою роль, натянув читательские нервы до нужного напряжения – чтобы сыграть на них, как на струнах. Рваный стиль неплохо лёг на восприятие героини себя как жертвы, чья личность оказалась разорвана на множество кусочков. В конце эти кусочки начинают склеиваться, когда героиня обретает свою ведьминскую суть. Автор хорошо показала предшествовавшие этому превращению муки. Мне, мужчине, даже удалось прочувствовать женскую боль и сладость обретения себя после неё. Здесь Рэйн не откажешь: она отлично умеет передавать женскую боль и скрытые женские желания. Но поймёт ли это читатель, если не осилит первые страницы из-за рваного стиля…

«Скырлы-скырлы» Е. Щетининой не вызвали нареканий. При чтении хорошо чувствовалась атмосфера безумия: автор создал её, органично нанизывая друг на друга яркие образы. Несмотря на перегруженность деталями (я говорил, что не буду цепляться к раннему стилю), эти образы смотрелись органично. Так что визуальная часть произведения очень хорошо, а текст сочный. Чего, к сожалению, не скажешь о сюжете. Будучи изящно простым, он имеет не очень хорошее окончание, словно обрывается. Но, признаться, это один из немногих рассказов, которые увлекли меня настолько, что я проглотил текст, не заметив количества прочитанных страниц. А такое бывает крайне редко. Однозначный фаворит в сборнике.

«Мать нефть» А. Жаркова порадовала жанром, в котором была исполнена. Триллеры – моя слабость. Умные же триллеры, содержащие оригинальную философскую метафору – тем более. Признаться, метафора в данном случае слишком оригинальна, чуть ли не до сложности. Но понять её можно, потому что внимание читателя не истощается разными «красивостиями» стиля. Текст рассказа понятен, прост, где-то даже чрезвычайно прост: сюжет передаётся посредством обычного перечисления событий. Поначалу это раздражает, но с развитием действия начинаешь понимать, что холодная беспристрастность изложения точно передает отсутствие эмоций у героя. За счёт чего ощущаются его усталость от жизни и безразличие. Это давит, нагнетает, тревожит. И доставляет удовольствие, что и должен делать качественный триллер.

«Плетение» В. Кузнецова пробрало до костей. Такие рассказы я называю «перевертышами». Поначалу они выглядят неказистыми, а ближе к концу, при раскрытии образов и мотивов, написанное переворачивается с ног наголову, и даже общие, не несущие смысла детали предстают в ином виде. Поэтому давать оценку таким произведениям нужно осторожно, дочитав до последней корки.

Поначалу рассказ может оттолкнуть большими, бессмысленными описаниями, серостью визуальной части/декораций и блеклостью героини. Но впечатление изменится, когда, наблюдая за героиней, не начнешь эти бессмысленность и серость чувствовать на себе. Чувствовать вместе с ненавистью: пустуй, дарящей силы для борьбы с собой и отбирающей смысл этой борьбы. Таково внутреннее состояние героини – ведьмы не по рождению и не по способностям, а в силу обстоятельств. Её внутренняя борьба отражена внешними декорациями. Город, в котором живёт девушка, превращён в серую, разбитую обстрелами, индустриальную свалку. Боевиков в военной зоне нет, но есть безликая Смерть. Она распласталась над мёртвым городом-призраком тучами свинца и химическими парами, которые врываются в город редко, спонтанно – и душат, как воспоминания. Заставляя ненавидеть то, что внутри и вокруг. Но «вокруг» — обстоятельства, против которых ничего сделать не в силах. Приходится лишь терпеть, страдая от тяжёлого, жуткого… несоответствия. Я не буду объяснять контекст этого слова. Тот, кто пережил сам, поймёт и пойдёт читать рассказ.

«Мышку» М. Шурыгиной — «вкуснейшее», что оказалось в сборнике. Обсуждать рассказ не хочется, потому что в нем нет шероховатостей, за которые можно ухватиться. Легкий стиль изящными штрихами передаёт атмосферу сказочности. Сказочность «Мышки» реальна, так как плотно связана с фольклорной легендой, на почве которой выросла идея текста. Это тот редкий случай, когда благодаря идее произведения раскрывается его атмосфера, хотя зачастую происходит наоборот. Действительно, настроение здесь диктуется смысловой составляющей легенды, вокруг которой завязан сюжет. Такое «сказочное» настроение забавляет и одновременно тревожит — пусть не настолько, чтобы считать работу автора хоррором или, по меньшей мере, триллером. Хотя триллерная составляющая в рассказе есть и представлена небольшими вкраплениями. Но эта особенность текста не идёт ему в минус, а лишь создаёт лёгкое напряжение, какое возникает у слушателя, зачарованного сказкой о ведьме.

«Рыцарь и тьма» В. Кузнецова сразу прельстили атмосферой грязи, мрака и запустения. Подача в стиле «dark fantasy» не могла оставить меня равнодушным, так как люблю этот жанр. Несмотря на последнее, автор смог удивить выбором декораций и антуража. Средневековая Палестина, раздираемая смертями и войной крестоносцев с сарацинами, описана ярко, даже вкусно. Вкусно, потому что мне нравится смаковать натуралистичными описаниями смерти, тем более, когда она подана как нечто священное. Священной её считает и главный герой, Рене де Шатильон – крестоносец, восставший из мертвых и осуждённый по проклятию ведьмы на искупление убийств, которые совершил в Святой земле.

Несмотря на столь простую задумку, Кузнецову удается привлечь внимание читателя сочностью образов. Автор ярко передал восточные детали. Но при описании некоторых действий, деталей слишком много, из-за чего теряется картинка — и контуры расплываются. Частично виной тому и простоватый стиль, который местами напоминает язык черновика. Стиль улучшается в отдельных эпизодах, в которых фигурирует ведьма. Её образ – наиболее изящный в сборнике. Восточная женщина в парандже, наполовину гречанка и наполовину сирийка, шепчущая змеиным голосом, очень харизматична. В большинстве случаев она вытаскивает произведение на приличный уровень. Благодаря ведьме рассказу прощаешь простой сюжет и непонятную мотивацию героя, которая раскрывается только в конце. Но придраться не к чему. Антология посвящена ведьмам, которые в ней основные.

«Секретарем» В. Чубукова успешно играет на религиозной символике. Борьба с демонами, их изображение, поданное в форме православной мистики – действенные способы найти отклик у читателя яркими, подсознательно близкими ему образами. Вдова, не знающая покоя на том свете? Бес, обманувший молящегося монаха? Просто и знакомо. Но в тщательно подобранном соотношении привычные для читателя элементы вызывают у него шквал ассоциаций – образы становятся яркими и врезаются в память.

Мне нравится, что в последнее время среди русских авторов horror-а укрепляется качество историй, замешанных на православной символике. Темная сторона этой конфессии – особая находка для изучающих христианскую демонологию. Прямые цитаты в тексте из трудов монахов это лишний раз подтверждают.

Однако, при всей сложности темы, мне не понятен конец рассказа. Конкретно, его форма. Владимир передал события после контакта с нечистью не сюжетно (на действии), а в форме простого изложения событий («случилось то-то и то-то »). Из-за чего финал скатился в пересказ и значительно «просел». Но, учитывая что я узнал из публичного разговора с автором, такая подача целесообразна: на деле она выигрывает у альтернативных концовок. В любом случае, отличный от печатного вариант вы можете прослушать на канале Den Blues and Cupidon. Но финал — финалом, а рассказ заслуживает внимания уже за одно только мастерское раскрытие православной мистики: знаю, о чем говорю.

«Многоколенчатый» А. Титовой по-настоящему может испугать лишь взрослых ценителей жанра. Страх при прочтении почувствовать сложно, потому что он не внушается, а только констатируется как эмоция героя. «Ужас» истории основывается сугубо на понимании того, что происходит нечто страшное. Оно возможно, лишь если читатель сам на себе испытал ужас подобной жизни. Признак ли это качественной истории в жанре horror ? Я так не считаю. Прежде всего потому, что задача автора – испугать читателя, даже если тот не может отождествить сюжет со своим опытом, понимая его одним лишь умом. Допустим, дело не в страхе, а в желании понять, что происходит — то есть, в банальном интересе. Конечно, местная аудитория знает, что в мрачном направлении ваш покорный не ищет страшных историй, отдавая предпочтение интересным. Но вопрос, может ли эта история заинтересовать (!) настолько, что от нее нельзя было бы оторваться, здесь тоже открыт. Может быть, дело в динамике. Или недостаточно передана боль героини. Последняя, кстати, объяснена. Но «объяснить» – не значит «достоверно передать». Видишь, но не чувствуешь. Получается, в рассказе есть все составляющие хорошей истории, которые раскрыты наполовину. Только они не доведены до конца.

А вот монстр получился оригинальный. И, главное, интересный – потому, что не знаешь, реален ли он.

«Сутки через двое» А. Матюхина сложно критиковать. Вроде бы глаз ищет огрехов, но их нет. Конкретно в этом рассказе нравится, как автор интерпретирует реальность, стоящую за границей привычного жизненного опыта. Контролёр, каждый день проходящий мимо нас по десятку раз — реален и говорит однотипными фразами. Слыша их каждый день, мы не задумываемся о том, что находится в голове у говорящего. Укладываются ли его мотивы относительно нас в простую обязанность взять деньги за проезд. Или его цель другая, а «предъявите билет» — только для отвода глаз? Александр написал как раз о том, чего мы, возможно, не замечаем. Но проверить это нельзя, отчего вдвойне жутко. А учитывая, что сюжет разворачивается в бытовой, привычной каждому ситуации, так вообще страшновато. Поэтому внимательно смотрите в глаза кондуктора, прежде чем брать билет из его рук.

«Шишига» Ю. Лихачевой написана в той форме хоррора, которую я люблю. Исторические времена, деревенская глушь, лес и поселившееся в нём языческое зло, которое приходится родственником главному герою-леснику, не могут не привлечь. На рассказах типа «Шишиги» распаляется интерес к народному мифотворчеству с его бытовой нечистью, живущей рядом с каждым русским/славянином. Распаляется потому, что написано грамотно и уверенной рукой – это привлекает и соблазняет написать что-то самому. Из-за чего, после прочтения захотелось набросать что-то в духе, близком к рассказу Лихачёвой. Может, правда сесть за черновик…