Давно мне не попадалось текстов, от которых меня надо было бы оттаскивать за уши. Плотный, жесткий, непростой, не церемонящийся с читателем, перенасыщенный терминами с переднего края науки (от квантовой физики до лингвистики), но тем не менее драйвовый от первой до последней фразы текст — а что такое драйв научного поиска, лихорадочный кайф рытья земли носом в поисках истины, знают те, кто знают. Идеологически ближе всего здесь «Солярис», но это такая же близость, как у Солнца с нашей ближайшей звездой Проксимой Центавра — просто ничего ближе не приходит в голову. Почти идеальная фантастика, в которой Чужие выглядят действительно Чужими, а люди — людьми, пусть и отмороженными ровно в той степени, какую может позволить временной разрыв почти в сотню лет (действие книги происходит в 2082 году). Фантастика, выполняющая свое предназначение на все сто: расширяющая горизонт восприятия вслед за новым опытом — и по параболе возвращающая нас к нам же, на Землю, но уже с иными темами для разговоров. И литература, выполняющая свое предназначение на все сто: последние строки читала уже другая я, не та, которая открывала первую страницу. И чертовски хороший перевод, шампанского за третий столик переводчику, он герой.

Однако варнинг: литературу в «Ложной слепоте» быстрее увидят те, кому сдастся фантастика, а для нее нужен некий бэкграунд (мне тоже местами приходилось возносить молитвы Гуглу Всемогущему, а кому легко). Персонажи, автор и издатели поясняют кое-какие реалии и термины, но отнюдь не все.

ЗЫ. Да, еще. Один из персонажей книги — вампир. Абсолютно научно аргументированный и эволюционно продуманный, никакой мистики.

Представьте себе, как выглядел бы наш мир, если бы в нем действительно жила магия и были люди, умеющие ею пользоваться. Оригинальностью идея, прямо скажем, не блещет. Но более продуманного, серьезного и убедительного ее воплощения мне читать еще не приходилось.

Итак: Англия, начало XIX века. Магические знания уже почти забыты, почтенные волшебники, в миру вполне респектабельные джентльмены, считают своим священным долгом изучать сочинения своих средневековых предшественников – и только. Так продолжается до тех пор, пока энтузиасты магической науки не откапывают в североанглийской глуши угрюмого затворника Гильберта Норрелла – могущественного практикующего чародея. А потом, как чертик из коробочки, появляется одаренный самоучка Джонатан Стрендж – “второй чародей Англии”, ставший учеником и впоследствии соперником Норрелла…

Стрендж и Норрелл – это Моцарт и Сальери от магии. Первый вдохновенно создает собственные заклинания, изобретает все новые возможности для магии служить людям. Второй же “поверяет алгеброй гармонию”, стараясь ни на йоту не отступать от сочинений средневековых чародеев. Впрочем, буквализм заводит его в ловушку: пытаясь вызвать волшебного помощника из Страны Фей, дабы тот помог ему воскресить умершую девушку, Норрелл неосторожно отдает ему власть над душой вернувшейся с того света леди Поул. А заодно коварные фэйри задумываются над тем, чтобы снова, как во времена древнего Короля-Ворона, заполучить власть над миром людей…

А в это время отважный Стрендж помогает английской армии одерживать все новые победы в войне с Наполеоном – разумеется, магическим путем: то ландшафт поменяет для удобства бравого полководца Веллингтона, то организует французам грандиозную массовую галлюцинацию… А эльф-чародей из Страны Фей медленно, но верно опутывает чарами безумного английского короля и – что гораздо важнее – Арабеллу, горячо любимую жену Стренджа…

По канве английского фольклора – волшебных сказок про эльфов – Сюзанна Кларк в течение 10 лет (!) вышивала мелким бисером классического английского стиля, изысканного, сдержанного и ироничного. Это не стилизация – это точнейшее воспроизведение языка, как будто автор – не наша современница, а пришелица из чопорного и утонченного XIX века.

"– Разве кошки способны сделать хоть что-нибудь полезное?

– Ну, например, они могут смотреть на человека высокомерно и надменно, – ответил Стрендж, – заставляя его смутиться и задуматься о собственном несовершенстве – чем не моральная польза».

По совокупности признаков господа Стрендж и Норрелл должны быть совсем не в компании Фродо Бэггинса и Гарри Поттера – им место в “высшем свете” героев Джейн Остен, Диккенса, Теккерея, Оскара Уайльда и Вудхауза.

"– Может ли волшебник убить человека с помощью магии? – спросил лорд Веллингтон у Стренджа.

Стрендж нахмурился.

– Полагаю, волшебник может, – допустил он, – но джентльмен не станет».

Прочитанная некогда в журнале «Если», эта повесть украсила в моей идеальной библиотеке полку «лучшее фэнтези всех времен и народов». Настолько отличным от всего читанного ранее оказался этот хрустально-прозрачный, трепетный, поэтичный и нежный текст. О том, что во многом это заслуга переводчиков — Григорьевой и Грушецкого, ответственных за один из лучших переводов «Властелина Колец», я узнала не сразу.

И перечитанный спустя несколько лет «Томас Рифмач», в превосходном издании с иллюстрациями Ярославы Кузнецовой, не разочаровал. Эта повесть действительно до такой степени не похожа ни на что, что с ее помощью можно отдыхать — не в смысле «разгружать мозг», а в смысле освежать взор, перестраивать мысли и обострять чувства. Как будто вместо прозрачного окна взглянул на мир через разноцветный витраж.

Сюжет книги заранее известен любому знакомому с британскими легендами и сказками. Поэт и музыкант Томас Рифмач (возможно, реальная личность XIII века), рассказывают, некогда был унесен в Волшебную Страну, где правила королева эльфов. Фея наделила Томаса даром прорицания и неспособностью лгать, так что его прозвали еще и «Честным Томасом». Вообще-то звали его Томас Лермонт, так что поэт Лермонтов любил возводить к шотландскому барду свою родословную.

Эллен Кашнер ничего нового не добавила этой истории — просто изложила ее от лица непосредственных участников и очевидцев. Кроме самого Томаса, слово берут Гэвин и Мэг — бездетные старики, приютившие Томаса на время между его скитаниями, и простая девушка Элсбет, земная любовь Томаса. Но была у него и иная любовь — Королева Эльфов, надменная, холодная, бесконечно обворожительная и совершенно непонятная... И все эти персонажи, включая странных, нечеловеческих фейри, выглядят живыми, подлинными, вполне реально существующими. Не придумав ничего нового, Кашнер просто вдохнула жизнь в древнюю легенду, но сделала это мастерски.

И вот еще о чем я подумала — а ведь история Томаса может читаться как метафора. Это, в общем-то, повесть о человеке искусства, который какой-то своей частью нашему миру не принадлежит. И потому Королева Эльфов все равно вернется к Томасу, каким бы счастливым ни был он в жизни земной...

Это не роман, это сборник новелл. Брэдбери – мастер короткой формы, изящных прозрачно-акварельных зарисовок. “Ракетное лето. Из уст в уста с ветром из дома в открытый дом – два слова: «Ракетное лето». Жаркий, как дыхание пустыни, воздух переиначивал морозные узоры на окнах, слизывал хрупкие кружева. Лыжи и санки вдруг стали не нужны. Снег, падавший на городок с холодного неба, превращался в горячий дождь, не долетев до земли”.

“Марсианские хроники” описывают, этап за этапом, покорение Марса человеком. Покорение мира, в котором доживает свои последние годы некогда высокоразвитая цивилизация марсиан, “смуглых и золотоглазых”.

Марс сдается не сразу. Первая экспедиция гибнет, даже не совершив посадку (об этом – рассказ “Илла”). Вторую просто объявляют сумасшедшими и отправляют “по назначению” – в психушку (“Земляне”). Третья оказывается в плену собственных иллюзий (“Третья экспедиция”). Наконец, четвертая застает Красную планету уже мертвой (“И по-прежнему лучами серебрит простор луна”), но даже погибшая культура марсиан оказывается сильнее и мудрее бестолковых агрессивных обезьян, возомнивших себя “покорителями космоса” – людей…

И будут в этом мире встречи и разлуки, потери и находки… И будет марсианский мальчик, желающий лишь одного – чтобы его любили, но не сумевший сделать счастливыми всех (“Марсианин”)… И будет отчаянная попытка переделать планету без всяких чудо-машин и научных теорий терраформирования *, просто с помощью двух рук, одной лопаты и бесконечной веры в чудо (“Зеленое утро”)… И будет гибель Земли в огне третьей мировой, но снова будет Марс – и будет надежда… И, наконец, “Будет ласковый дождь”…

“Марсианские хроники” – не о Марсе, они о нас с вами, о наших надеждах и мечтах об идеальном мире. Этот мир хрупок и прозрачен, он не терпит неуклюжих и грубых душой. Идеальное место для поэта Брэдбери и для миллионов его читателей. Жаль, конечно, что этот мир не имеет ничего общего с реальной Красной планетой…

И последнее: колонизация Марса, по Брэдбери, уже началась. Первый рассказ цикла – “Ракетное лето” – датируется 1999 годом. Кажется, человечество что-то серьезно упустило…

Разумная (???) планета-океан Солярис (кстати, в оригинале Солярис женского рода) с плохо изученными физическими и совсем не изученными мыслительными характеристиками… Странные психические аномалии среди ученых, дежурящих на орбитальной станции близ планеты… Разгребать происходящее поручено психологу Крису Кельвину, который обнаруживает на станции атмосферу тихого сумасшествия и… странных “гостей”, которых вроде бы не должно там быть, но они есть и одним своим существованием доводят ученых до безумия. К Кельвину тоже приходит “гостья” – когда-то любимая им Хари, которая покончила с собой по его вине…

“Гостей” порождает Солярис, но зачем он это делает? На каком языке он пытается разговаривать с людьми – если вообще пытается?

Эти вопросы как будто бы остаются за кадром – на фоне выяснения отношений Кельвина и Хари, когда он понимает, что перед ним совсем другое существо, не та, которую он любил, но тем не менее он уже любит эту, другую Хари, наделенную настоящими человеческими чувствами… “Это была Хари. Самая настоящая. Другой быть не могло”.

И на фоне мелодрамы блекнут, отступают на второй план размышления о Солярисе, как будто он – Бог: жесток ли Солярис? Милосерден ли? Как он относится к людям? Нужны ли мы ему? Ключом могла бы стать – но не стала – фраза из магнитофонных записей погибшего ученого: “Поиски мотивировки этого явления являются антропоморфизмом. Там, где нет людей, там нет также доступных человеку мотивов”.

Лем пытался столкнуть человечество с Иным разумом – настолько Иным и настолько разумом, что и представить невозможно. Это “Ding an sich, Непознаваемое, Вещь в себе, Вторая сторона, пробиться к которой невозможно”. Даже если люди не одиноки во Вселенной, очень может быть, что все, что мы можем ТАМ встретить, безнадежно далеко от нашего понимания...

Эта история началась с песни. Да, с той самой, которая начинает книгу. Питер Бигл немножко еще и фолк-музыкант, и вот эта случайно написанная им баллада (о чем она? кто эти люди? что тут происходит вообще?) не давала ему покоя до такой степени, что он вытащил из нее целый роман-фэнтези.

Три дамы однажды явились ко мне:

Одна была смуглой, как хлеб на столе,

Другая, с моряцкой ухваткой, черна,

А третья бледна, как дневная луна...

Все дороги ведут в трактир — об этом знает любой поклонник фэнтези, особенно если он хоть раз играл в D&D или компьютерные бродилки. Трактир — это универсальный локус «нигде», точка отдыха приключенцев на бесконечной дороге (а как предупреждал еще Толкин, самое главное — выйти на дорогу, потом уже не сможешь остановиться), место обмена новостями и сплетнями, из которого можно выйти совсем другим человеком, не тем, кто приехал сюда. В таких местах-пограничьях обречены случаться чудеса — не всегда радостные, но что поделать, как говорит один из героев «Песни...», магия не имеет цвета...

Здесь, в трактире, встречаются не только три загадочные дамы из песни — чернокожая ехидная Лал, смуглая загадочная Ньятенери — и ее ручной (ручной ли?) лис — и бледная робкая Лукасса. Деревенский парнишка Тикат преодолеет бесконечные мили Пустошей, чтобы вернуть свою потерянную возлюбленную. Безымянный могущественный волшебник на пороге смерти не найдет ничего лучше, чем просить помощи у своих бывших (бывших ли?) учеников. Юный конюх-сирота Россет, мечтающий о приключениях, получит их на свою голову столько, что спасибо, больше не надо. И только толстый суровый трактирщик Карш, утверждающий, будто он дальше порога своего заведения никогда не бывал (не бывал ли?), хочет только одного: чтобы вся эта компания поскорее убралась в закат вместе с неприятностями, которые они с собой принесли. Лишь бы по счету не забыли заплатить.

В сюжетном клубке, который завяжут нити этих судеб, найдется место загадкам прошлого и открытиям настоящего, психоделической магии и безжалостным поединкам, любви (не только возвышенной и платонической) и ревности, героизму и предательству. Как в каждой хорошей истории, словом. А «Песня трактирщика» — это хорошая история. В ней нет злодеев, кроме одного, зато всем дается возможность хотя бы раз в жизни побыть героями. Да, даже трактирщику, каким бы неприятным он ни пытался казаться.

И рассказывают ее, эту историю, все герои по очереди — автора тут как бы нет, он просто дает высказаться всем. И судя по некоторым оговоркам героев («женщина, которая рассказывает вам эту историю и пьет ваше вино», «снимает с себя серебряный медальон — вот этот, видите? — и вешает его мне на шею»), они рассказывают ее прямо здесь и сейчас. Тебе, читатель. Потому что ты тоже сидишь в трактире, а где же еще рассказываться историям?..

Эффект присутствия в итоге и делает книгу не просто хорошей, а по-настоящему волшебной. Это история, из которой не хочется выныривать на поверхность. А значит — правильная история.

С чего начать?.. С долгого пути Смоки Барнабла к своей невесте Дейли Элис Дринкуотер — пешком до усадьбы Эджвуд (Edgewood — Лес-на-Краю, все правильно), дома, который изнутри больше, чем снаружи и заключает в себе множество домов? Или со встречи Джона Дринкуотера, архитектора, построившего Эджвуд, и Вайолет Брамбл, которая могла общаться с... назовем их феями, так и быть? Или с того факта, что для героев Краули наш мир заключает в себе множество иных миров, которые на самом деле больше его?..

»...тот, другой, мир образован рядом концентрических окружностей, которые по мере проникновения внутрь неуклонно расширяются. Чем дальше продвигаешься — тем больше они становятся. Периметр каждой из окружностей заключает в себе все больший мир, и наконец в центральной точке находится мир, который бесконечен. Или, по крайней мере, очень и очень велик».

Магия у Краули видна только боковым зрением. Нет границ между мирами, коль скоро дверь уже открыта. И «Маленький, большой» на самом деле — тягучая, неторопливая семейная сага с эффектом погружения; как только погружаешься, сразу начинаются чудеса. Текст, который не дается сразу наскоком, но воздает сторицей за усилия. Как тяжелая дубовая дверь в старинную библиотеку-сокровищницу: соберись, еще одно усилие — и вот дверь подается, а там...

"— Видишь ли, — Вайолет стиснула тонкие, бледные руки и закрыла глаза. — Это — Повесть. Только длиннее и необычнее, чем мы себе представляем. Длиннее и необычнее, чем мы можем себе представить. А то, что ты должна делать, — Вайолет открыла глаза, — то, что ты должна делать и что должна делать я, это — забыть.

— Забыть что?

— Забыть о том, что Повесть рассказывается».

Трагикомедия предопределения, история, у настоящих виновников которой нет мотивов (никогда нельзя угадать, чего хотят от тебя фейри и хотят ли они чего-то от тебя вообще). Колоду карт Таро (не вспомню сейчас, какой из разновидностей), с которой мастерски умеют обращаться женщины Дринкуотеров, следует читать буквально — так и этот текст сопротивляется символическим толкованиям. Река времени несет обитателей Эджвуда сквозь любови, измены, страхи, успехи и поражения, ненадолго останавливаясь, как у обросших водорослями камней, у восхитительных даже в отрыве от романа историй, которыми фейри (ладно, черт с ними, пусть они так называются) награждают (хотя некоторых из этих наград даром не надо) своих избранников. Юный красавец однажды, заговорив с птицей, пожелал не знать отказа от женщин — и запутался в них так плотно, что смог этот узел только разрубить, но и умереть ему не дали... Девочку, незаконнорожденную дочь семейства, подменяют в день ее рождения — подменыш злобен и пуст изнутри (посвященные его уничтожению несколько страниц заставляют волосы на затылке шевелиться), девочка видит сны далеко-далеко в стране фей... Респектабельная пожилая леди, живущая в Нью-Йорке (Краули называет его просто Городом), умеет оживлять каменные статуи, становиться невидимой и прятать собственную душу подальше от врагов... Три дочери Смоки и Элис — три норны, спокойно и без суеты знающие все наперед; на чердаке Эджвуда пылится настоящий вечный двигатель; император Священной Римской империи, подобно королю Артуру, спал несколько веков, пока не был возвращен на землю... Все, устала, не могу больше выковыривать волшебство из книги, как изюм из булочки; добро пожаловать в один из самых грандиозных текстов, когда-либо создававшихся в этом мире; извините за неудобства, никто не обещал, что будет легко. Магия не дается даром.

«Сказки живут дольше, но для этого они должны сделаться всего лишь сказками. Как бы то ни было, произошло это давным-давно; мир, как мы теперь знаем, — такой, каков он есть, и не иной; если и было прежде время ходов, дверей, открытых границ и множества пересечений, то теперь оно прошло. Мир состарился. Даже погода нынче не та, какая нам ясно вспоминается из прошлого; не будет уже ни прежних летних дней, ни таких же белых облаков, ни такой душистой травы, ни тени, такой глубокой и полной обещаний, — всего того, что рисует нам память, что было когда-то давным-давно».

“Вино из одуванчиков – пойманное и закупоренное в бутылки лето. И теперь, когда Дуглас знал, по-настоящему знал, что он живой, что он затем и ходит по земле, чтобы видеть и ощущать мир, он понял еще одно: надо частицу всего, что он узнал, частицу этого особенного дня – дня сбора одуванчиков – тоже закупорить и сохранить; а потом настанет такой зимний январский день, когда валит густой снег, и солнца уже давным-давно никто не видел, и, может быть, это чудо позабылось, и хорошо бы его снова вспомнить, – вот тогда он его откупорит!”

12-летний Дуглас Сполдинг – alter ego Рэя Дугласа Брэдбери, и последний щедро делится с ним своими детскими воспоминаниями. Как по камешкам через речку, Дуглас и его братишка Том перебираются через это лето, прыгая из одного приключения в другое. Чудаковатый изобретатель Лео Ауфман конструирует Машину Счастья. Престарелый полковник Фрилей, подобно машине времени, переносит мальчишек в свои собственные воспоминания. Соседка оказывается самой настоящей ведьмой, а старьевщик – волшебником, закупоривающим в бутылки свежий ароматный воздух. А где-то в темном овраге, делящем городок надвое, бродит страшный Душегуб, убивающий женщин…

Лето 1928 года стало не только летом приключений, но и летом открытий. Оказывается, со смертью каждого человека умирает целая вселенная. Оказывается, взрослые и дети – существа с разных планет, а старики, похоже, и вовсе никогда не были детьми. Оказывается – и это страшней всего для Дугласа – он сам когда-нибудь умрет, и его не спасет даже восковая гадалка мадам Таро, похищенная из парка аттракционов…

Единственный способ избежать смерти – консервировать, спасать от всепожирающего времени свои воспоминания, каждую солнечную или дождливую минуту каждого лета, потому что в этом заключается единственно доступное человеку волшебство. И когда взрослые серьезные люди (да чего греха таить – и сам Брэдбери, как он признается) плачут над страницами “Вина из одуванчиков” – это значит, что волшебство работает.

"– Да я в общем не за тебя беспокоюсь, – пояснил Дуглас. – Я больше насчет того, как бог управляет миром.

Том задумался.

– Ничего, Дуг, – сказал он наконец. – Он все-таки старается».

Если в «Имени Розы» разные пласты текста были намертво спаяны между собой, замешаны в одно тесто, то «Маятник Фуко» — это скорее слоеный пирог. История расшифровки таинственного завещания тамплиеров, к которому оказываются причастны все эзотерические течения последних двух тысячелетий — розенкрейцеры, масоны, каббалисты, да кто только не..! – перебивается историями жизни рассказчика и его друга, вполне себе типичных «шестидесятников». Сложность композиции не дает читать роман запоем, что и дало возможность записать его в «чтиво для интеллектуалов».

А между тем роман еще глубже «Имени Розы». Разноплановость композиции дает возможность таланту Эко раскрыться во всей красе. Тут-то и становится ясно, до какой степени неподражаем его юмор. Один пересказ главным героем исторических эпизодов в духе «Всемирной истории для чайников» чего стоит!

Смех в романе — это не только зубоскальство, но и горькая ирония, заставляющая вспомнить Вильгельма Баскервильского из «Имени Розы», который, сомневаясь во всем, утратил все устои, и даже единственная его надежда и опора — собственный блестящий ум и дедуктивный метод — оказываются никуда не годными. Циничные герои «Маятника» за своим пофигизмом и изощренными интеллектуальными играми прячут страстное желание найти в этом мире и собственной жизни что-то по-настоящему святое и нетленное, неподвижную точку отсчета наподобие той, к которой прикреплен маятник Фуко... но находят слишком поздно. Их сон разума уже успевает нарожать таких чудовищ, что бытие и сознание окончательно меняются местами. «Это плохая игрушка, и мне она не нравится», — таков вердикт любимой женщины главного героя.

«Дети Ананси» — не продолжение «Американских богов». По крайней мере, не сюжетное. Тамошний бог-паук Ананси — не наш старик Ананси, который приколист и любимец женска полу, по-высоконаучному трикстер, а по-русски просто раздолбай...

- Он не был богом. Он был моим папой.

- Можно быть и тем, и другим, — пожала плечами старуха. — Такое случается.

Старик Ананси умер? Интересно, зачем ему это понадобилось?.. Его сын, Толстый Чарли Нанси — зануда и неудачник, потому что все хорошее, что было в его папаше, досталось его брату, которого так и зовут — Паук. Хотя лучше бы никакого брата не было — подумает Чарли несколько дней спустя, когда братишка-обаяшка наделает шороху на работе Чарли и мимоходом уведет его невесту...

Знаете, чем боги отличаются от людей? У первых нет совести. Еще и поэтому не стоит вступать с ними в сделки. Чарли этого не знал, когда отправлялся на Край Света — вернее, в самое его начало — искать, кто бы помог ему избавиться от Паука...

Ананси насолил многим богам, но более всего его ненавидит Тигр — за то, что много тысяч лет назад неугомонный Ананси вытеснил его из сердец и мыслей людей. Так эра страха и насилия, жертв и хищников сменилась другой — эрой, в которой полагаться нужно на хитрость и изощренный ум.

«Так вот, в принадлежащих Ананси сказках есть и хитринка, и шалости, и мудрость. И люди по всему миру перестали думать лишь о том, как бы стать охотником и не превратиться в добычу. Выход из положения они начали искать с помощью ума, а не силы... Вот когда они начали творить мир».

Плети свою паутину, старик Ананси, древнюю, как мир, паутину баек и историй, в одной из которых — той, которую мы читаем — Толстый Чарли Нанси в конце концов найдет — кого бы вы думали? — себя, чего и вам всем желает.

А еще Гейман определенно переобщался с Терри Пратчеттом (соавтором по «Добрым предзнаменованиям»), и нельзя сказать, что это не пошло ему на пользу...

«Мэв Ливингстон всякого ожидала от смерти, но уж никак не раздражения. Тем не менее она была раздражена. Ей надоело, что сквозь нее проходят, надоело, что на нее не обращают внимания, и больше всего ей надоело то, что она не в силах покинуть офисное здание в Олдвиче».

Впрочем, Гейман все равно остался Гейманом — хитрющим сказочником-затейником (ох уж эти сказочники!), вечно умудряющимся выкапывать из коллективного бессознательного что-то совершенно макабрическое, темное и запредельное. А моментами он сентиментален настолько, что глаза щиплет.

А с переводчицей давно пора что-нибудь сделать, да... «Яд пауков встречается многих разновидностей» — ну когда же, когда Геймана начнут переводить не только с английского, но и на русский?!

Кстати, Нил Гейман посвятил эту книгу мне. Ну ладно, ладно, вам тоже. Не верите — суньтесь на первую страницу.

Стивен Кинг на пике формы — вот что такое «Зеленая миля». Вышедшая в 1996 году серией из шести книжек, в формате бульварного романа с продолжением, она предъявляет нам Кинга-мистика, Кинга-детективщика, Кинга-моралиста, Кинга-натуралиста, Кинга-бытописателя и внезапно Кинга-историка и Кинга-философа, и вся эта компания, не воюя за власть, пишет производственный роман о тюремном быте c детективным уклоном и мощным мистически-философским аккордом, давно и настойчиво звучащим в творчестве писателя (см., например, «Мертвую зону» — еще одну историю о том, как человек, одаренный сверхъестественной способностью, пытается понять, как с ней жить дальше).

Вот Кинг-бытописатель в компании Кинга-историка расставляют декорации: блок смертников в тюрьме штата Луизиана 1932 года, где трудится честный надзиратель Пол Эджкум, много лет спустя рассказывающий эту историю. Вот Кинг-детективщик дает заявку на расследование: к осужденным на казнь на электрическом стуле присоединяется Джон Коффи, «как напиток, только пишется иначе», который вроде бы совершил зверское изнасилование и убийство двух маленьких девочек... но искушенный читатель начинает сомневаться в этом с первого появления Коффи в кадре (в конце концов, это Юг Штатов 1932 года, и если где-то рядом оказался негр, то его назначат крайним — интересно, маленький Стивен, уроженец Новой Англии, любил «Убить пересмешника»?). Вот Кинг-мистик переворачивает жизнь Эджкума и его коллег, наделив молчаливого несчастного Коффи сверхъестественной способностью, приравнивающей его, как это ни кощунственно, к Христу (кстати, его инициалы J.C. тоже как бы намекают, об этом говорил сам павтор). Вот Кинг-философ размышляет вместе с набожным Эджкумом о неисповедимости путей Господних. Вот Кинг-натуралист сдабривает закрученное повествование физиологическими эпизодами, куда ж без них: от подробного описания симптомов инфекции мочевого пузыря до сцены сжигания человека заживо (человека, правда, осудили за поджог с массовым смертельным исходом, но это еще один повод для выхода Кинга-философа и моралиста).

И, конечно, это Кинг, просто Кинг, он умеет населить свое пространство выпуклыми характерами, и раздать им реплики емких диалогов, и нанизать на сюжетную нить целую гроздь эмоциональных эпизодов, в которых забываешь дышать, и выстроить затейливый сюжетный лабиринт с двумя параллельными извилистыми коридорами, и поставить напоследок эффектную точку. И зеленая миля, которая вначале была просто одной из декораций (последняя миля, которую проходит осужденный на смерть, стала зеленой из-за линолеума, которым застелили тюремный пол), становится грандиозной метафорой человеческой жизни: «Иногда зеленая миля бывает очень длинной».

...Это большой роман, он больше любой рецензии и даже больше самого себя; тем и мотивов, которые переплетаются и растут куда-то в пространство снаружи книги, здесь можно насчитать с десяток и больше — от упомянутого неисповедимости путей до проблемы смертной казни, от одиночества «отмеченного Богом» человека (человека ли?) до необходимости ежедневно противостоять мелкому и уверенному в себе злу... В конце концов, это история о том, что правит нашей жизнью — божественная справедливость или дьявольская случайность? Вся долгая жизнь Пола Эджкума не дала ему ответа на этот вопрос.

P.S. В 1932 году в штате Луизиана преступников казнили через повешение, а не на электрическом стуле. Кинг-историк все-таки вынужден был слегка потесниться ради красоты повествования. Впрочем, мы не в обиде.

Что вы в детстве делали с вашими молочными зубами, когда те выпадали?.. А вот английские ребятишки кладут их под подушку, веря, что ночью приходит Зубная Фея, забирает зуб и кладет вместо него монетку. Разумеется, на самом деле монетки кладут родители, кто же этого не знает? Но однажды обыкновенный английский мальчишка по имени Сэм решил проверить, обнаружит ли он под подушкой монетку, если родители не будут знать о его выпавшем молочном зубе. И обнаружил… не только монетку, но и саму Зубную Фею во всей красе. Потому что проснулся не вовремя – и увидел то, чего ему видеть не следовало…

Впрочем, Феей это существо можно назвать лишь с очень большой натяжкой. Скорее оно напоминает гоблина: оно лохмато, косоглазо и злобно, его зубы острее кинжалов, а на внутренней стороне кожи у него вытатуирована карта звездного неба – во всяком случае, оно так утверждает. Теперь Сэму придется всю жизнь терпеть присутствие этого существа рядом с собой. Разумеется, он всеми силами старается от него избавиться. Ведь если бы не Фея, он бы жил себе обычной жизнью обычного мальчишки – в поисках приключений на свою пятую точку вместе с друзьями Клайвом и Терри. Однако Фея здорово портит жизнь Сэму и его друзьям своими мелкими пакостями, и встревоженные родители даже отправляют “странного” сына к психиатру. Но порой Фея помогает Сэму – почему и зачем, неизвестно. Во всяком случае, между этим “химерным” созданием и обыкновенным английским мальчишкой устанавливается прочная незримая связь. Но если б не было Феи…

А если б не было Феи, то у англичанина Грэма Джойса получился бы превосходный, сочный и очень честный роман о подростках и для подростков. Все как полагается: верная мальчишеская дружба, “тайные общества”, проблемы с родителями, мелкое беззлобное хулиганство, “отбывание повинности” в скаутском отряде, а там и первая любовь… Но не спешите вешать на автора ярлык “английский Крапивин”! Главное отличие этого “магического реалиста” от авторов зачитанных нами в юности до дыр советских подростковых повестей – полное отсутствие пионерско-комсомольского целомудрия. Штудировал ли автор труды дедушки Зигмунда и его дочери Анны (известной исследовательницы детской сексуальности) – неизвестно, но болезненному подростковому интересу к проблемам пола в романе уделено немало места. И сама Зубная Фея, меняющая пол в зависимости от возрастания интереса Сэма к девушкам, при желании может рассматриваться как фрейдистский символ, а ее мелкие и крупные пакости – отражение его тайных желаний и комплексов… Хотя что же такое Зубная Фея – остается неясным до самого конца…

Резюме: талантливая, жутковато-красивая и очень настоящая вещь. Для тех, кто уже прошел через все кошмары взросления, и для тех, кому это только предстоит.

«Гиперион» действительно оказался так хорош, как меня в этом уверяли. Даже лучше. Да, действительно — одна из лучших фантастических книг последних десятилетий (в этом году ему, кстати, 20 лет уже — практически классика, можно сказать). Даже больше того — просто одна из лучших книг. «Гиперион» — больше, чем фантастика.

В первую очередь это стройно и четко выстроенный текст — просто готический собор, а не книга. Хотя сюжетная рамка проста и допотопна: есть семь паломников на планету Гиперион, к жестокому божеству Шрайку, и есть истории, которые они рассказывают. (Историй, кстати, внезапно шесть, а не семь, и это почти не спойлер.) «Кентерберийские рассказы», конечно же. Кроме Китса, аллюзий на которого через край, он даже самолично пробирается в текст (действие происходит в 28-м, что ли, веке; откуда там Китс — это еще один почти не спойлер), Симмонс передал большой привет почти всей английской литературе, которой он, как дипломированный специалист, во многом обязан (интересно, одной мне в рассказе Консула мерещились «Ромео и Джульетта»?). Он из нее родом, как человечество — со Старой Земли.

Симмонс еще и превосходный стилист: как он переключает речевые регистры, рассказывая истории шести паломников — не налюбуешься. Шесть повестей в шести разных жанрах, каждый сделан «под персонажа» (и даже, как считается, соответствует определенному периоду в фантастике): жесткая военная проза для полковника Кассада, «крутой детектив» для сыщицы Ламии Брон, «лирическая биография» для поэта Мартина Силена... Истории — шесть концентрических кругов, каждая из которых в каком-то смысле дополняет предыдущую, и это «сгущение смыслов» нарастает вплоть до финального рассказа Консула. Здесь разрешается рамочная интрига, заданная в прологе (один из паломников — шпион давних врагов человечества; Консул должен понять, кто именно), и здесь же градус пафоса достигает немыслимой, почти непростительной высоты — масштабу текста, впрочем, соответствующей.

«Гиперион» — это текст вопросов, а не ответов. Если ответы и существуют, они будут дальше, в продолжениях. Но и такой, оборванный на высокой ноте за пять минут до Апокалипсиса, он воистину прекрасен.

Сборник открывается авторским предисловием, скрывающим в себе – как матрешка – рассказ, который Гейман чуть было не подарил друзьям на свадьбу. Правильно, наверное, сделал, что не подарил. Потому что героям этого рассказа, молодоженам, на свадьбу подарили… рассказ о них (снова матрешка!). В то время, как герои наслаждаются счастливой семейной жизнью, на страницах рассказа у них ничего не ладится – текст будто аккумулирует в себе все потенциальные несчастья супругов, и они ощущают свою странную зависимость от него… Этот рассказ становится своего рода предупреждением читателю: открывая книгу, вы сильно рискуете попасть в зависимость от геймановских текстов-вирусов, текстов-заклятий.

Вот странствующий рыцарь Галахад (хотя переводчик упорно именует его Галаадом) ищет Святой Грааль – и находит его… в захолустном американском городке, у старушки, купившей реликвию в магазине подержанных вещей за 30 центов. Ручаюсь, после этого рассказа вы будете в два раза более внимательны в осмотре полок секонд-хэнда… Обыкновенный мальчишка заходит под обыкновенный каменный мост – и встречает печального тролля, который пытается съесть его жизнь… Другой обыкновенный мальчишка обожает фэнтези Майкла Муркока – и однажды провалится в иной мир, где увидит принца Элрика из Мелнибонэ, героя любимого писателя. А обыкновенный американский турист окажется в лавкрафтовском городе Инсмуте и приятно посидит за кружечкой пива с жрецами кошмарного бога Ктулху.

Бродячий кот сражается с дьяволом, ангел расследует убийство своего собрата, вервольф работает частным детективом… Эти сюжеты можно пересказывать бесконечно. Один раз прочитав, вы уже никогда их не забудете. И вряд ли сможете воспринимать сказку о Белоснежке иначе, чем так, как написал ее Гейман – а в его трактовке все было совсем наоборот…

Ее зовут Смилла Ясперсен. Ей 37 лет, ее рост 1 метр 60 сантиметров. Она выросла в Гренландии, но живет в Копенгагене. Ее мать умерла, а с отцом, хирургом-миллионером, у нее сложные отношения. Она не замужем, детей у нее нет. Она блестящий ученый, она преклоняется перед математикой и ненавидит любое принуждение, любую попытку ограничить свободу. Она умеет ударить первой. А еще она умеет чувствовать снег. Да, с этого надо было начинать. Ее зовут Смилла Ясперсен, и она умеет чувствовать снег.

“Смилла и ее чувство снега” успешно маскируется под детектив. Героиня расследует смерть своего друга – мальчика Исайи, также гренландца по происхождению. Именно (и только) это сумели вычитать в книге голливудские сценаристы.

Когда рассчитывающие на лихой “экшен” поймут, что здесь что-то неладно, будет уже поздно. Их уже затянет в себя суровый, четкий и холодный текст, снежное одеяло заглушит все звуки окружающего мира, и они станут Каями, под неумолимым взором Снежной Королевы – Смиллы складывающими из ледяных кристаллов слово “вечность”. “Геометрия существует в нашем сознании как врожденный феномен. В реальном мире никогда не возникнет снежный кристалл абсолютно правильной формы. Но в нашем сознании имеется сверкающее и безупречное знание о совершенном льде. Если ты чувствуешь в себе силы, можно искать и дальше – за геометрией, за туннелями света и тьмы, которые есть в каждом из нас и которые тянутся назад к бесконечности”.

Текст датчанина Питера Хёга — это асимптота, бесконечное приближение к совершенству, воплощенному в головокружительной правильности снежинок и безжалостных к себе и другим мыслях Смиллы, в прямых, как мысли добропорядочных датчан, линиях копенгагенских улиц и в суровом молчании ледяных просторов Гренландии, безупречного и жестокого северного Абсолюта. Не случайно именно на севере помещали скандинавы Хель – царство мертвых. И на север, в Гренландию, отправляется Смилла в поисках истины и себя вместе с ней…

Много позже, возвращая себя из снежной пустыни одиночества, в которую погружает нас “Смилла…”, отогреваясь горячим молоком, кутая ноги в теплый плед, мы начнем осознавать, что же это, собственно, было. Тогда мы увидим то многообразие жанров, которые писатель смешивает под одной обложкой – от психологической драмы до научной фантастики (!!!). Отыщем в мировой литературе предшественников Хёга – это прежде всего, пожалуй, Герман Мелвилл. Придумаем собственные ассоциации. И зададимся вопросом: если Хёг будет продолжать в том же духе, как скоро ему дадут Нобелевскую премию – через пятнадцать лет или через тридцать?..

Вот и встретились три одиночества. Селеста Темпл, боевитая и бесстрашная барышня, выросшая где-то в очень тропической колонии, наемный разрешатель проблем, а попросту киллер по прозвищу Кардинал Чань и последний немецкий романтик, военный врач Абеляр Свенсон. От первой ушел жених, от второго — жертва, которую ему заказали, от третьего — непутевый подопечный, принц карманного немецкого княжества. А произошло все это в связи с одним загадочным балом-маскарадом, на котором творилась непонятная чертовщина с намеком на эксперименты над людьми. Совершенно случайно встретившись в огромном городе, троица решает действовать сообща, коль скоро все и вся против них. «Доктор Свенсон сунул сигарету в рот и освободившейся рукой взялся за руку Чаня. Мисс Темпл положила свою маленькую ручку на две мужские. Она понятия не имела, какой смысл имеет этот жест (хотя что-то интригующее в нем было), но подумала, что в жизни еще не была счастливее». Что следует знать еще, прежде чем брать этот кирпич в руки: автор романа — драматург, толщина книги — 810 страниц убористым шрифтом, кроме того, никакой это не Лондон, как может показаться.

Да, это похоже на Стивенсона и Жюля Верна, Уэллса и Джека Лондона, даже Диккенса и Уилки Коллинза, и автор настолько увлечен стилизацией под викторианскую прозу, что местами, не вписавшись в поворот, уходит в пародию — как то происходит с многостраничными детальными описаниями места действия или процесса чаепития. Далквист с тщательно продуманным легкомыслием устраивает сюжету совершенно опереточные «немножко слишком»: протагонисты немножко слишком везучи, их противники, даром что злодеи со стажем, немножко слишком недогадливы, жадны и эгоистичны. Сядьте на место, господин Станиславский, вас сюда вообще не звали. Таковы законы жанра авантюрного романа, и наша читательская проблема только в том, что нам давно не четырнадцать лет, когда мы даже если и знали, что герои должны сокрушить злодеев, все равно успевали испереживаться подчистую, пока книга не закончится. Кстати, именно поэтому я не пророню ни слова больше про сюжет романа, подчиняясь закону жанра для критика, который должен умереть под пытками, но не сказать, что убийца — шофер. Пусть проницательный читатель разгадывает тайну стеклянных книг самостоятельно, следуя за отважной троицей. Тем более что герои выписаны очень выпукло и места в романе, выстроенном как пьеса или сценарий, занимают ровно поровну, выбирай — не хочу. А мы поговорим о литературе.

Авантюрный роман — одна из питательных сред для этого гомункулуса с вычурным названием. Другая среда — это ретрофантастика, стимпанк, который суть эстетика, а не литературный жанр. Дирижабли и пневмопочта, ученые-злодеи и техномистика с алхимией, псевдовикторианский антураж и не совсем настоящие, слегка гротескные леди и джентльмены — стимпанковский набор готов, все включено. Ретрофантастика, если разобраться, маскирует тоску по веку модерна, когда человеческий разум казался всесильным, а наука и искусство — способом изменить мир к лучшему. Но мир Далквиста уже отравлен не то крысиным ядом постмодерна, не то самой обычной писательской совестью. Изобретение, способное творить странные и страшные вещи с сознанием людей, превращая их не то в сверх-, не то в нелюдей, — это наглядный пример того, как успехи науки только приближают Судный день, а не отодвигают его. Где-то здесь прячется ответ на сакраментальный вопрос «что делает человека человеком?», но искать его в лабиринтах романа предоставим проницательному читателю.

Наконец, третий источник, из которого течет неторопливая река «Стеклянных книг…», был мной открыт совершенно случайно. Вчитываясь в какое-то очередное тормозящее действие описание не то места, не то одежды героини, не то флэшбека героя, я мысленно рисовала себе подробную картинку… и вдруг поняла, что если это действительно нарисовать, то времени на преодоление текста будет затрачено меньше. Это же комикс! «Лига выдающихся джентльменов». Графический роман, если выражаться солидно. Таким образом, Гордон Далквист решился на беспрецедентный эксперимент: он написал графический роман без картинок, заменив их все текстом. И эксперимент показал, что текст в этом случае проиграет в выразительности и легкости восприятия, хоть и выиграет по объему и ни с чем не сравнимому удовольствию рисовать в голове картинки самостоятельно. Господи, пошли Далквисту Алана Мура или еще кого-нибудь из той же палаты. Ручаюсь, это сделает «Стеклянные книги…» дважды бестселлером, а их автора — кавалером Ордена Британской империи. Ну ладно, может, я и преувеличиваю, по законам жанра. Просто мне и в самом деле любопытно визуализировать текст. Может, экранизация, если она будет, с этим справится?

“Ябба-Дабба-Ду» — это не латинское или греческое имя какой-нибудь генетически заблудшей марки тунца. «Ябба-Дабба-Ду» — это название подводной лодки, большой и зеленой, в розовый горошек. <...> Ходили слухи, что капитан «Яббы-Даббы-Ду» Фило Дюфрен был самым черным африканцем, оставшимся на планете Земля, но только одному человеку удалось запечатлеть его на фотографии, да и тот человек ничего о нем не рассказывала. Еще ходили слухи, что в «Яббе-Даббе-Ду» установлен вечный двигатель, секрет которого станет известен миру — плюс к тому сколько угодно жевательного мармелада, — как только человечество докажет, что достойно подобного дара”.

Всего вторая глава, а у читателя уже, как это принято нынче говорить, “выносит мозг”. Собственно, вынести его должна была уже аннотация: она честно предупреждает, что в книге речь идет о техногенном будущем, роботах-убийцах, самом высоком небоскребе в мире, акулах-мутантах из канализации, 181-летней ветеранше Гражданской войны и человеке по имени Янтарсон Чайнег. Первостатейный бардак, одним словом, и у читателя остается только один вопрос: “Зачем это все?” А мы создадим маленькую, но гордую интригу и ответим на этот вопрос чуть позже.

Пока попробуем пересказать роман в трех предложениях, что является задачей нетривиальной: вы когда-нибудь пробовали так пересказать “Алису в Стране Чудес” или “Автостопом по Галактике”? “Канализация, газ & электричество” им родня – это такая же абсурдистская суматоха о жизни, Вселенной и вообще. Перед нами недалекое будущее, для нас с вами уже практически прошлое, в котором экология скопытилась окончательно, все чернокожие вымерли от неизвестной науке пандемии (кроме негров с зелеными глазами, и объяснение этому в романе есть), а людей обслуживают андроиды, которых обозвали “электронеграми”. Бывшая жена креативного миллиардера и вообще славного парня Гарри Ганта, идеалистка Джоан Файн, берется расследовать убийство рейдера по имени Янтарсон Чайнег, которого забили до смерти томом романа Айн Рэнд “Атлант расправил плечи”. Рэнд присутствует в романе весьма зримо: ее голографическая копия, заключенная в электрическую лампу, ведет с Джоан длинные философские споры, чтобы в финале устроить такой сюрприз-сюрприз, что мало не покажется…

Рафф писал “Трилогию общественных работ” (подзаголовок романа) в начале девяностых, поэтому его “фантастика ближнего прицела” к моменту издания на русском уже почти превратилась в альтернативную историю. Автор густо пересыпает текст байками про известных личностей: скажем, Елизавета II с возрастом превращается в стервозную фурию, а Стив Джобс и вовсе заделался телепроповедником… Собственно, нарочито абсурдное, кривозеркальное будущее понадобилось автору для того, чтобы поговорить не о “фантастических допущениях”, дорогих сердцам ортодоксов от НФ, а о людях и о том, как они устроены.

У Мэтта Раффа, кроме отменного чувства юмора, есть и другой редкий дар: любить людей такими, какие они есть. Несовершенными, делающими глупости, имеющими право на ошибку. И полемика “Трилогии…” ведется не с философской доктриной Айн Рэнд (хотя “Атлант расправил плечи” в пересказе Раффа получается очень смешным), а скорее со всеми доктринами скопом: человек сложнее и ярче любой догмы, сколь бы безукоризненно логичной она не казалась. Поэтому искусственный разум всегда будет капитулировать перед человеком – ему никогда не научиться так же виртуозно делать глупости и совершать абсурдные поступки, как это умеют люди. В одном из эпизодов искусственный разум, желая запугать Джоан, утверждает, что знает, какая у нее любимая книга – и попадает впросак, потому что по читательскому билету Файн эту книгу брали ее мать и однокашница, а она никогда ее не читала. Документы не дают никакого знания о человеке, а сам он так же загадочен, как причина столь долгой жизни однорукой ветеранши Гражданской войны по прозвищу Змей.

Свобода повествования в этом и подобных текстах – демонстрация того, на что бывает способна свобода творчества, высший дар человечеству. “Как только человечество докажет, что достойно подобного дара”.

В логике детской игры предмет не существует, если ты на него не смотришь. И существует ли звук падающего дерева в безлюдном лесу – тоже вопрос дискуссионный. В мире Феликса Гилмана идея относительности реальности воплощена буквально: этот мир творится прямо на глазах его жителей. Пока на упорядоченном Востоке царит сытая спокойная жизнь – где-то на далеком Западе из хаоса небытия рождаются причудливые моря и берега, где скачут странные животные с человеческими глазами и растут пульсирующие цветы, и где давать имена вещам – дурной тон. «Море, небо и земля, день и ночь там неотличимы, поскольку не отделены друг от друга. Там начинается Сотворение, а возможно, еще и не началось».

Люди, двигаясь в сторону Запада, как всегда, всё портят. Для начала, придя в этот мир, они поработили коренных жителей континента – холмовиков, воспользовавшись тем, что они боятся холодного железа (никого не напоминает?). А потом – случайно ли, намеренно ли – призвали в мир демонов из неведомых измерений. А демоны развернули войну между собой, конца-края которой не видно. Удивительно ли, что за человеком, в чьей изувеченной памяти хранится способ прекратить эту войну, развернута настоящая охота?

Две противоборствующие силы представляют собой Порядок и Хаос – но доведенные до такого запредельного абсурда, что никому в здравом уме не захочется служить ни тому, ни другому. Порядок воплощают Локомотивы Линии – исполинские паровозы, влекущие по рельсам поезда к светлому будущему и создающие на пути очаги цивилизации, убивающей все живое. Воплощение Хаоса – Стволы, демоны, вселяющиеся в оружие и подчиняющие себе носителей этого оружия, анархисты, сеющие смерть везде, где появляются их агенты. Песни Локомотивов и бесконечная ругань Стволов – музыкальный фон этого причудливого мира, жить в котором хочется гораздо меньше, чем читать о нем.

Мы видим этот мир глазами молодой неглупой барышни-психолога Лив Альверхузен, которой не сиделось в родном университете на Востоке – настолько, что она сорвалась на дальний Запад по первому зову коллеги из психиатрической лечебницы для пострадавших в бесконечной войне. И обнаружила, что она на фронтире никому не нужна: что толку от ее психологических знаний, если она не в состоянии принять роды или удалить пулю из раны? Кое-как наша неприкаянная героиня находит себя в защите несчастного объекта всеобщей охоты – генерала погибшей республики, которая как-то пыталась жить без Стволов и Локомотивов. Джон Кридмур, циничный неуязвимый агент стволов, и Лаури, фанатичный служитель Линии, не в состоянии завоевать ее симпатии – Лив боится первого и ненавидит второго. Впрочем, в этом мире ей вообще сложно найти что-то не для того, чтобы бояться или ненавидеть. Читателю, вслед за ней, тоже.

Весь этот фэнтези-стимпанк-готик-вестерн, вопреки своей жанровой химерности, получился на диво стройным, завораживающим своей беспощадностью, суровым мужеством фронтира. Попытка определить жанр, кстати, довольно точно расставляет по местам противоборствующие силы. Если Локомотивы отвечают за стимпанк, Стволы – за вестерн, а общее ощущение безнадеги и обреченности – за готику, то кто у нас фэнтези? А оно – холмовики, косматые эльфы со злобными лицами и нечеловеческой логикой. Воскресающие после смерти, ненавидящие людей – но владеющие ключом к прекращению войны. Третья сторона, пятое колесо в телеге, ответственные за самые странные эпизоды романа – необъяснимые, сюрреалистические, пугающие.

«Расколотый мир» можно сравнить разве что с «Темной башней» Стивена Кинга – и то лишь по атмосфере. Мир, созданный (недосозданный) автором, история и ее герои получились уникальные, в единственном экземпляре. И несмотря на гнетущее ощущение обреченности, витающее над каждой страницей, — очень хочется, чтобы Расколотый мир хотя бы в продолжении нашел свое хрупкое равновесие между противоборствующими силами. Чтобы фэнтези-стимпанк-готик-вестерн можно было назвать одним словом – несбыточная мечта, как все в этом недосотворенном мире.

В наше перенасыщенное информацией время единственное, что может спасти всех на свете отцов русской демократии, – это правильное позиционирование. Не секрет, что многие книги оказываются на полках распродаж вовсе не потому, что плохи, а потому, что их неправильно предъявляли аудитории. Разочарованный читатель, которому обещали в аннотации одно, а вручили совсем другое, – страшный зверь. Он быстро растрезвонит по блогам и форумам, какая буква «гэ» ему досталась вместо книги. И все, о хороших продажах можно даже не мечтать.

Именно это, кажется, произошло с романом букеровской лауреатки Хилари Мантел. Если верить завлекательной аннотации – это мистический триллер о медиумах и жаждущих мести призраках, а также Страшной Тайне из прошлого главной героини. Хотя, с другой стороны, что они еще могли написать? «Перед вами неаппетитная и безжалостная психологическая драма о двух неприятных английских тетках, которых вы, может быть, полюбите, а может быть, и нет, а также об алкоголизме, расчлененке и грязной изнанке профессии медиума»? Если я и утрирую, то совсем чуть-чуть.

Как это ни парадоксально, но если читать не мистический роман, а психологическую историю с элементами мистики, то «Чернее черного» окажется отменно написанной, пусть и нерадостной книгой для неленивых читателей. Это роман изнанок. Вместо привычной нам «старой доброй Англии» – серость провинции и безликость типовых районов, населенных ограниченными обывателями. Вместо ослепительного шоу «разговаривающих с призраками» – обыденная рутинная работа медиумов, с дрязгами внутри профессионального сообщества. Вместо глянцевой психоделики загробного мира «Куда приводят мечты» и «Милых костей» – непонятный «край, откуда нет возврата», который не превращает негодяев в просветленных гуру, а напротив, делает тех призраков, что привязываются к земле, маразматичными неприятными типами.

Словом, Мантел делает непростительную вещь. Вместо того, чтобы развлекать и утешать читателя, как положено благовоспитанной леди, она вручает ему целый букет разноцветных эмоций, чтобы в итоге все-таки дать надежду. Но до нее, родимой, придется еще немало преодолеть.

Героини «Чернее черного» составляют выразительную парочку – «стихи и проза, лед и пламень». Элисон – необъятная толстуха, Колетт – «вяленая вобла». Элисон – медиум по призванию и социопатка по жизни, Колетт – офисная крыса, сделавшая карьеру и загубившая собственный брак. У Элисон было кошмарное детство с матерью – алкоголичкой и проституткой, торгующей собственной дочерью; Колетт же выросла во вполне благополучном районе. Сойдясь на почве интереса к потустороннему, эти две женщины так и не найдут общего языка. Колетт становится менеджером Элисон, пытается командовать ею, одновременно боясь ее дара – вполне реального. Их истории дробятся и переплетаются, незаметно утаскивая за собой читателя, чтобы в итоге разойтись в разные, но неожиданно верные стороны.

Главная, конечно, тут Элисон и ее мерзкие духи-проводники – в прямом и переносном смысле призраки прошлого. Все просто: благо липнет к благу, мерзость – к мерзости, а прошлое героини – одна сплошная мерзость. «Понимаешь, Колетт, есть люди лучше нас с тобой…Они умеют думать о прекрасном. У них в голове приятные мысли уложены, как шоколадки в пасхальном яйце… Но в головах других людей все смешалось и прокисло. Они прогнили изнутри, потому что думали о вещах, о таких вещах, о которых нормальные люди никогда не думают. А если у тебя гадкие, гнилые мысли, то ты не только окружен низкими сущностями, ты начинаешь привлекать их, понимаешь, они слетаются к тебе, как мухи к мусорному баку, начинают откладывать в тебе яйца и размножаться. И с самого детства я старалась думать о хорошем. Но как я могла? Моя голова была набита воспоминаниями. Я ничего не могла с ними поделать».

Перенасыщенный деталями сюжет в пересказе может показаться слишком простым, но в конечном счете это история о том, что каким бы ужасным ни было прошлое – поделать с ним уже ничего нельзя. Принять его – необходимо, понять – необязательно, исправить – невозможно. Важно не то, что ты совершил в прошлом, а то, что ты делаешь в настоящем. Когда добрые дела входят в привычку, мерзким астральным сущностям возле тебя делать нечего.

Но дело даже не в этом – в духов можно верить или не верить, история не о них. Дело в нас – это же мы сами, добровольно таскаем за собой своих призраков прошлого, как чемоданы без ручек. Элисон, совершившая в детстве кошмарный поступок (иной реакции на окружающий кошмар у нее не нашлось), все-таки находит в себе силы на добрые дела здесь и сейчас. А Колетт – силы начать все сначала. Так Мантел все-таки умудряется подарить читателю утешительную иллюзию (иллюзию ли?) – что все вознаграждается и что мир справедлив. Свет брезжит где угодно. Даже там, где чернее черного.

Впервые я прочитала этот рассказ в совершенно крышесносном сборнике «Смерть Вселенной» («Клуб любителей фантастики»), по сей день остающемся одним из моих любимых. Сборник представлял совершенно иную сторону Брэдбери — не доброго дедушки-сказочника, а хитрого провокатора, для которого нет ничего святого. Вот и на тему родительско-детской любви он высказался так, что беременным «Крошку-убийцу» (он же «Маленький убийца») читать не рекомендуется. Действительно, с чего бы ребенку с рождения любить своих родителей, которые подвергли его тяжелейшей психологической травме рождения непонятно ради чего? На что способен его злобный рептильный мозг, состоящий из одних первобытных наслоений, без всяких высоких цивилизованных чувств? А что, если этот ребенок с рождения умеет свободно передвигаться, вот так получилось?..

Жуткий рассказ получился — не только о «конфликте отцов и детей», но и о природе зла в человеке — исходя из изложенной в рассказе концепции, оно в нем первично, изначально, и вся дальнейшая жизнь оказывается не более чем попытками его обуздать.

Ух. Три дня жила в книге. В собственную квартиру приходила как в квартиру Аспирина и пыталась вспомнить, в каком углу у меня пианино, которого нет. И — честное слово, выйди сейчас на меня из подворотни девочка с плюшевым мишкой, я бы не знала, что ей сказать...

Дяченки все-таки изумительно пишут: вроде ничего особенного, никаких словесных изысков — а в итоге ни одного лишнего слова и упругий, мягкий и четкий ритм повествования, вырваться из которого сложно, притом что никакого особого экшена в тексте нет, это скорее приключения чувств, чем «приключения тела». Вряд ли они ди-джеи, как Аспирин — скорее уж музыканты, как Алена и ее... хм, скажем так — опекун. В книге он безымянный, но если хорошо подумать, то... спойлер, господа. Об этой книге вообще тяжело рассказывать без спойлеров.

О чем «Алена и Аспирин»? Во-первых — о творчестве, настоящем и пластмассовом, созидательном и разрушительном, и всегда — волшебном, потому что оно — единственная магия, доступная в нашем несовершенном мире («наш несовершенный мир» — это дяченковский постоянный лейтмотив, пунктик, можно сказать).

"— Я музыкант, — Аспирин, опомнившись, сунул булку обратно в хлебницу. — Всякий музыкант — немного манипулятор. Тебе ли не знать.

— Нет, — тихо сказала Алена. — Музыкант... особенно если он композитор. Он берет кусок себя, и кровавый кусок... со вкусом жизни, любовью и страхом смерти. И он консервирует... нет, не так, он переводит лучшие — или страшные — моменты своей жизни в другую... знаковую систему. Другой код. И посылает в пространство. Или записывает значками на бумаге. И ему при этом наплевать, раскупают ли у бара спиртное, подрыгивают ли ноги у сидящих и вибрирует ли танцпол».

Во-вторых — о чуде. О том, как обычные (те, кого принято называть «нормальными») люди реагируют на странное, не вписывающееся в привычную картину мира. О попытках подвести это странное под рационалистический знаменатель. О том, как сама реальность начинает на эти попытки реагировать. В тексте есть два почти равнозначных объяснения происходящего, каравай-каравай, кого любишь, выбирай. И... да, почему же все-таки бультерьер остался жив?..

В-третьих — о любви и ответственности. О набившем оскомину «мы в ответе за тех, кого приручили, даже если они сами напросились». О том, что два незнакомых и не очень-то доверяющих друг другу человека (даже если один из них — как бы и не совсем человек) не обязаны за неделю научиться любить друг друга и быть счастливы вместе, как в какой-нибудь голливудской семейной комедии. О том, что рано или поздно приходится брать на себя ответственность хотя бы за собственную жизнь, если уж с чужой не складывается.

P.S. Книга очень любопытно рифмуется с «Крысиным королем» Чайны Мьевилля — но это, конечно же, просто совпадение.

Говорят, когда-то лорд Байрон пытался писать роман. Или рассказывать всем, что он его пишет. Как бы то ни было, до нас не дошло даже черновиков, только название гипотетического opus magnum эпатажного поэта: «Вечерняя земля».

Этот ненаписанный роман Джон Краули мало того что пишет (что уже само по себе — деяние, достойное установки конного бюста на родине героя), так еще и размещает сразу на трех уровнях романа собственного. На первом — мы читаем тот самый текст, тонкую и ироничную стилизацию под готические романы, в который Байрон якобы вложил еще больше автобиографического, чем в «Чайльд-Гарольда» и «Дон Жуана». На втором — читаем комментарии к нему, якобы сделанные дочерью поэта, Адой Лавлейс. Маленькое «но»: на самом деле Ада должна была — по настойчивой просьбе матери — уничтожить рукопись. Она это сделала. Но предварительно — зашифровала ее. Так роман переезжает на третий уровень, в наше время, где его находят и расшифровывают. Расшифровкой занимаются историк и автор сайта, посвященного знаменитым женщинам, Александра Новак, ее любовница-программист и ее отец, специалист по Байрону и кинорежиссер, обвиненный в сексуальной связи с несовершеннолетней (привет, Роман Полански).

«Роман лорда Байрона» — это такое же «вымышленное литературоведение», как, скажем, «Обладать» Антонии Байетт . И, как в «Обладать», сам по себе текст, вокруг которого весь сыр-бор, — не главное. Главное — связь времен и поколений, за которую как раз и отвечает утерянный и обретенный текст. Ада Лавлейс, занимающаяся примечаниями и зашифровкой романа в последние годы своей жизни, умирая от рака, пытается лучше понять отца, которого она не видела с раннего детства, и примириться с ним. Александра Новак выясняет отношения со своим отцом, и они не раз замечают, что копируют историю Байрона и Ады. Наконец, как замечает подруга Александры, уже сам тот факт, что Ада создала такой непростой шифр, говорит о том, что она (первая женщина-программист, напомню для тех, кто не в курсе) предвидела будущее и знала, что когда-нибудь появятся машины, способные справиться с расшифровкой.

Все существует одновременно, все повторяется и возвращается, и ничто не говорит о нашей любви лучше, чем попытка понять того, кого мы любим. «Роман лорда Байрона» — признание в любви к поэту со стороны самого Джона Краули. Таким же признанием — неважно, Байрону, Краули, собственным родителям или литературе как таковой, — может стать и чтение «Романа лорда Байрона».

Магией старого Голливуда Брэдбери загипнотизирован давно и прочно (собственно, он уже не первое десятилетие и живет где-то на голливудских холмах, вблизи своего персонального Эльдорадо). Этот рассказ — еще одно признание в любви к черно-белой «фабрике грез», признание искреннее и страстное, как чувство студийного охранника к прекрасной кинодиве, которую отравили прямо на съемочной площадке. Конечно, полиция в тупике, и это дело оказывается по плечу лишь единственному человеку, который, судя по всему, по-настоящему любил Диану и никогда ее не забывал...

Очень лиричный и в то же время горький рассказ: ведь старый Голливуд ушел в могилу вслед за своими богинями, и другого такого больше не будет, о чем Брэдбери искренне скорбит.

Все-таки выбирать книги по первой фразе – не самая плохая затея. “Добрые феечки Нью-Йорка” стартуют так, что треть открывших эту книгу влюбится в нее сразу и намертво. “Динни, ожиревший человеконенавистник, был худшим скрипачом Нью-Йорка, но тем не менее отважно упражнялся в игре, когда в окно его комнаты на четвертом этаже ввалились две очень милые феечки, которых немедленно стошнило на ковер”.

О чем книжка? Если в трех словах – о приключениях шотландских феечек в Нью-Йорке. Если распространяться чуть больше – остановите меня, пожалуйста, если меня вдруг занесет куда-нибудь за границы экрана. Итак, несколько шотландских феечек из двух соперничающих кланов однажды надираются виски с волшебными грибами и оказываются в трюме самолета, летящего в Нью-Йорк. Так получилось, что они случайно утащили с собой пару фейских артефактов, а также наследников волшебного престола – в погоню за всем этим добром направляется фейный десант с Британских островов. Притом что Хизер и Мораг, феечки из первой фразы, и без того не пользовались любовью сородичей – за авангардные замашки, проявляющиеся, в частности, в стремлении играть на своих скрипочках панк-рок вместо традиционных рилов и хорнпайпов. “Сразу после этого Хизер с Мораг пронеслись по всей долине в футболках с самодельными надписями: «Задави меня хоть танком, все равно я буду панком», но, поскольку ни одна фея не знала, что такое танк, шутка не удалась”.

В Нью-Йорке феечки встречают мизантропа Динни и тяжелобольную прихиппованную девушку Кэрри – более далеких друг от друга людей сложно представить, но феечки все же задаются целью организовать им большую и чистую любовь. В промежутках между устроением судьбы “уже-почти-влюбленных-только-они-об-этом-все-еще-не-знают” (ой, кажется, меня занесло-таки за границы экрана…) Хизер и Мораг занимаются гонкой за постоянно исчезающими артефактами – в этом им помогают все феи многонационального города Вавилона: итальянские, африканские, китайские… Тут Миллару, в общем-то, плевать, что фейри – персонажи британского фольклора, и только. Фейный мир – просто отражение человеческого. Поэтому на родине Хизер и Мораг король фей организовывает промышленную революцию, заставляя подданных трудиться на заводах.

Самое большое достоинство этой книги (кроме головокружительного сюжета и призрака Джонни Тандерса, гитариста The New York Dolls) – ее доброта и неподдельная человечность. Вся эта клоунада не имела бы смысла, если бы не рассказывала в конечном счете о том, как сложно в нашем несправедливом мире бывает хорошим людям и искренним чувствам. И, коль скоро это сказка, то хорошие люди обязательно будут вознаграждены. В мире, в котором есть феи, иначе просто быть не может. А то, что эти феи пьют, как сапожники, и играют панк-рок – дело сто двадцать пятой важности, раз уж в комплекте к драному килту полагается добрая душа и обостренное чувство справедливости.

»- Ну когда же, когда же вы к нам вернетесь? — спросил я.

- Как только в этом возникнет необходимость, — ответил Олли. — Когда у вас случится беда или в ваших сердцах поселится Одиночество».

Книга с именем «Рэй Брэдбери» на обложке — гарантированное удовольствие, хрустящий, как яблоко, кусочек сочного счастья. Даже если это сборник из новых — этот вышел на английском в 2002 году.

С возрастом патриарх впадает «как в ересь, в неслыханную простоту»: становится внятнее и прозрачнее, разворачивает метафору одним изящным движением, обходится совсем без фантастики (для тех, кто привык считать Брэдбери фантастом, в книге немало сюрпризов). Еще он не перестает быть сентиментальным — и остается тем редчайшим писателем, который никогда не превращает сентиментальность в пошлость. Как он это делает — уму нерастяжимо. Волшебник.

В контекст творчества рассказы сборника вписать несложно: в «С улыбкой щедрой, как лето» упоминается Гринтаун, а «Осенний день» и вовсе выглядит полемикой с «Вином из одуванчиков»: что толку в детских заметках на память, если в старости ты все равно не сможешь вспомнить, что имел в виду? Есть здесь и Брэдбери — мастер ужаса («Звери»), и Брэдбери — преданный читатель («Аккумулятор Скотта Фицджеральда/Толстого/Ахава»), и Брэдбери — самозабвенный кинозритель («Прощальное путешествие Лорела и Гарди к Альфе Центавра»). А еще, оказывается, Брэдбери может быть по-настоящему едким и ироничным («Пора в путь-дорогу», «Враг в пшеничном поле», «Полуночный танец дракона»).

Еще этот новый Брэдбери много пишет об одиночестве. Будь то старость или непонимание супругов, отсутствие у ребенка товарищей для игр или попытки родителей прийти в себя после смерти сына — всюду есть эта глухая стена, преодолеть которую у героев нет сил и желания. И, как прежде, писатель старается прорастить прошлое в настоящем, свести времена и жизни, найти мертвым место среди живых, повернуть время вспять («Диана де Форе», «Переходный период», «После бала»)...

Словом, Брэдбери все тот же. Но другой. Но тот же. И в этом нет противоречия.

Волшебник.

»- Кто ты — ангел Господень или Его темный сын?

- Да, — ответил Смит и вышел».

Я долго пыталась вспомнить, что же мне это все напоминает — этот ракурс, угол зрения, способ рассказывать историю. И вдруг осенило — «Розенкранц и Гильденстерн мертвы«! Та же самая попытка написать книгу с точки зрения второстепенного героя, видящего все происходящее из-за кулис, соединяющего в своих руках все сюжетные нити — и в то же время живущего своей маленькой второстепенной жизнью, которая местами не менее увлекательна, чем жизнь заглавных Героических Героев.

«Мне кажется, что вы — Пятый персонаж. Ведь вы не знаете, что это такое, да? Так вот, в постоянной оперной труппе нашего, европейского образца непременно должна быть примадонна — всегда сопрано, всегда главная героиня и зачастую дура, а также тенор, исполняющий роль ее возлюбленного; затем должна быть контральто — соперница героини, или колдунья, или что-нибудь еще в этом роде, и бас — злодей или соперник тенора. Все это очень мило, однако для построения сюжета необходим еще один актер, обычно баритон; на профессиональном жаргоне его называют Пятым персонажем, в отличие от тех четверых он непарный. Без Пятого персонажа не обойтись, это он расскажет герою тайну его рождения, это он поможет впавшей в отчаяние героине или спасет от голода отшельницу, а может даже стать причиной чьей-либо смерти, если так требуется по сюжету. Примадонна и тенор, контральто и бас получают на свою долю лучшие арии и блистательные деяния, но без Пятого персонажа сюжет не построишь! Это хорошая роль, пусть и не слишком эффектная, и карьера тех, кто ее играет, бывает долговечнее самых золотых голосов.»

Это хорошая роль, пусть даже две другие роли — прекрасны до неприличия, мечта актера: циничный делец-достигатор и великий фокусник. Один прямо словно весь из Драйзера, второй из Кристофера Приста. Откуда наш пятый персонаж — замкнутый интеллектуал, увлеченный католическими святыми (будучи по крещению протестантом), — совершенно неясно. Однако на первой странице книги один из трех, еще мальчик, бросит снежок, второй от него увернется, а третий преждевременно родится из-за того, что снежок угодит в голову его матери, странной женщины, после этого прискорбного события становящейся все страньше и страньше. С этого дня их судьбы связаны намертво, пусть и неочевидно. И узел — в руках Пятого персонажа.

Это очень старомодная книга, словно бы и не в ХХ веке написанная: породистый вдумчивый слог, привычка героев к пространным монологам, обстоятельность повествования. И в то же время история Пятого и остальных пусть тонкой нитью, но вплетается в историю ХХ века, с двумя мировыми войнами. Это Канада, на тот момент глухая провинция у моря, задворки цивилизации, но жизнь и тут бьет подводным ключом. И когда б вы знали, из какого сора можно порой слепить отменную детективно-мистико-психологическую интригу, о которой рецензенту говорить запрещается.

И вот что еще важно знать: «Дептфордскую трилогию» нужно читать целиком. От «Пятого персонажа» веет вопиющей незавершенностью. Меня ждут «Мантикора» и «Мир чудес», земля, прощай, в добрый путь.

Детская радость узнавания персонажей бажовских сказов быстро сменится ползущим по позвоночнику суетливым страхом от осознания их, этих персонажей, реальности – внятной, телесной, непоколебимой. В книгу через читательское плечо (только вот правое или левое?) подглядывают Великий Полоз, Пляшущая Огневка, наконец, Хозяйка Горы, она же Каменная Девка, самая богатая женщина в мире...

Каменная девка меняет удачу для хитников (незаконных добытчиков уральских самоцветов) на их… так и хочется написать – души, но это понятие вышло из моды в искусственном, заполненном копиями и симулякрами мире 2017 года. Профессор Анфилогов уходит в далекую экспедицию за нежданно-негаданно, по указке Каменной Девки, обнаруженным месторождением рубинов. А его ученик Крылов запутывается в сетях странной некрасавицы Татьяны, заигрывается в любовь-болезнь-наваждение, и обязательное условие этой игры – ничего не знать друг о друге…

А вот автор не играет, у автора со своим текстом все серьезно. После того, что Славникова творит с русским языком, она просто обязана на нем жениться. В хорошем смысле. В очень хорошем.

“Штукатурку дома покрывали извилистые трещины, разделявшие сырой фасад как бы на разные государства, по три-четыре окошка в каждом. <…> Разновозрастная жизнь переполняла кривые квартирки; то и дело распахивались ветхие рамы, содрогаясь по диагонали, словно бросая быстрый взгляд на улыбчивое небо, и в проеме взгромождался безгрудый подросток с допотопным зарешеченным кассетником либо крупная мать семейства, остывая от кухонного жара, нежно глядела на природу, представленную шерстяными астрами и мелкими рябыми воробьями”.

Пристальный авторский взгляд поминутно, постранично проваливается в щели междумирья, в микроскопические зазоры между Называемым и Называющим, вещью и словом. Грань быта и бытия. Метафизика обыденности. Если иные писатели читаются между строк, то Славникова между них пишет.

Прежде чем браться за Славникову, проверьте себя на Прусте и Набокове: если в течение 24 часов не разовьется аллергическая реакция, то “2017” – ваша книга. Приз за читательскую добросовестность – отменный авантюрный роман, с мистикой, мрачными антиутопическими прогнозами, игрой со смертью (ах, как хороша вторая главная героиня романа – несгибаемая Тамара, директор похоронного бюро “Гранит”!) и – на закуску – играми в революцию с настоящей, а не клюквенной кровью.

Правда, ключик-то оказывается совсем не тот, что нужен — поэтому квест затягивается и превращается в мистический трип, в котором по пятам за главным героем ходит всякая чертовщина. То автобус, которым он едет в Прагу за ключиком, провалится в какое-то дурное межмирье-межвременье, то герой не сможет проснуться из повторяющегося по кругу кошмара. Да и персонажи вокруг него собираются тоже не очень обычные: кто умеет засыпать в одном месте и просыпаться в другом, кто путешествует во времени, лихо проскакивая десятилетия и не старея при этом ни на день. Филипп со щенячьим азартом гоняется за ключиком по карте Европы, словно превратившейся в один большой форт Байярд, а вслед за героем носится читатель, которому вся эта суета вокруг ключа тоже не дает спать спокойно.

В погоне за ключом «Буратинушка» объезжает пол-Европы — от Москвы, где живет он сам, до Праги, Кракова и Германии. Эти места хорошо знакомы читателям «Живого Журнала» Светланы Мартынчик, земной аватары сэра Макса. Равно как знакомы им и сказки-мифоложки вымышленного автора по имени Борис Цаплин, книжку которого читает Филипп, — разумеется, никакого Цаплина не существует, он по-борхесовски выдуман Мартынчик.

Но главное в истории с ключом — не сами его поиски (сюжет-то, как мы уже поняли, вообще не автором придуман) и даже не открытие двери, а то, что происходит помимо и рядом с ними. Так же, как в «Лабиринтах Ехо», автор смещает фокус, переворачивает подзорную трубу, делая второстепенное главным. В приключениях Малого Сыскного Войска сами по себе приключения не значили так много, как внесюжетная (казалось бы) болтовня героев за чашечкой камры и их жизнь за пределами детективной фабулы. Именно в этом кажущемся заполнении сюжетных пауз и открывалось, как на самом деле устроен «мир глазами Макса» и как с ним взаимодействовать. А детектив — просто приманка для доверчивых читателей. Главное — не экшен, а разговоры, мысли, сны. Сны, если верить «Энциклопедии мифов» — одна из тем, на которые в принципе можно и нужно разговаривать: «Сон — самый общедоступный опыт небытия, но мало кому достает мужества признать эти путешествия на изнанку мира не менее важной частью жизни, чем бодрствование».

Настоящий золотой ключик наш Буратинушка обретает именно во сне, когда спотыкается о специальное «пасхальное яйцо» для преданных фраевцев — зовут яйцо Макс (все совпадения случайны?), и именно он, как сказали бы любители ролевых игр, «сливает инфу» герою о главном, ради чего, собственно, и написан этот ароматный текст:

"— До сих пор вы были просто участником событий. Ехали, куда пошлют, делали, что требуется, слушали, что скажут, иногда верили, иногда — нет. Наблюдали, делали выводы, гадали, что происходит, пытались что-то понять — без особого успеха. И это к лучшему. Потому что в вашей ситуации нужно не понять, а решить, что происходит.

— Решить?

— Именно так. Решить и во всеуслышание объявить свою высочайшую волю. Твердо знать: как я скажу, так и будет. В смысле, как вы скажете. Это же ваша история. Вот и продумайте ее в деталях».

Дальше сюжет переворачивается с ног на голову несколько раз подряд, и развязку, пожалуй, не всем будет легко принять — она может показаться слишком простой. Но в этом-то и смысл как «Ключа…», так и на первый взгляд легкомысленных, эскапистских «Лабиринтов»: мир не враждебен нам. Нет конфликтов, нет врагов, кроме нас самих (об этом последнем написаны «Хроники Ехо»). Мир не препятствует нам, а помогает. Если мы сами того хотим, конечно же.

В попытках понять, чего же он на самом деле хочет, Филипп исписывает несколько страниц, но в конце концов оставляет одну фразу: «я хочу, чтобы все исполнилось смысла». Это — тоже ключ, на сей раз к первой и последней страницам романа. Чем отличается мир обессмысленный от мира, исполненного смысла? Ничем. Кроме смысла. Это просто еще один фраевский коан. А «Ключ из желтого металла» — просто еще одна «Книга для таких, как я». А «не таких» никто насильно в рай тянуть не будет, честное слово. Если их самих не затянет — а такой риск есть…

У Екатерины Коути все началось с любви – будучи звездой «Живого Журнала» под ником b_a_n_s_h_e_e , она регулярно собирала и постила тонны богато иллюстрированной информации о своем любимом XIX веке. А потом ворох разрозненных знаний начал собираться в книги – сначала научно-популярные («Старая недобрая Англия», «Женщины викторианской Англии», «Суеверия викторианской Англии»), а потом и художественные («Длинная серебряная ложка» — о вампирах в антураже викторианской эпохи, «Жемчуг проклятых» — о встречах викторианцев с фейри). Эти книги, правда, были написаны в соавторстве. «Невеста Субботы» — первый изданный сольный роман писательницы.

Это снова история из жизни «старой недоброй Англии», но с необычным уклоном – негритянско-вудуистским. Коути сделала главной героиней романа наследницу сахарной плантации из Луизианы, квартеронку Флоранс Фариваль. После Гражданской войны женихов на проигравшем Юге осталось немного, поэтому девушку отправляют на поиски супружеского счастья к тетушке в Англию. Флоранс везет с собой сводную сестру, дочь рабыни Дезире, а заодно – парочку темных тайн. Они связаны с истинной сутью Флоранс, ее даром и проклятием: она вовсе не нежная и невинная «роза Юга»... а кто она такая – знает лишь Барон Суббота, вудуистский хозяин смерти.

«Невеста Субботы» – детектив, поэтому здесь будут как минимум два жестоких таинственных убийства: одно в прошлом Флоранс, другое – в ее настоящем. Это исторический детектив, поэтому по хожу сюжета нам многое расскажут об эпохе, ее нравах (которыми автор отнюдь не очарована) и материальной культуре (а вот ее детали Екатерину Коути поистине завораживают, и они же делают текст весомым-грубым-зримым и очень живым). Это мистический детектив, поэтому здесь будут загадочные видения, явления духов и необъяснимые события. Но это псевдовикторианский мистический детектив, поэтому объяснений нам предложат два, как будто следствие ведут Малдер и Скалли: одно – паранормальное, второе – вполне разумное, вписывающееся в рамки просвещенного XIX столетия и материалистического нашего. Шаманские видения или эпилептические припадки – читатель сам решит, чем объяснить странную историю Флоранс и двух ее женихов, из мира людей и из мира африканских божеств. Автор, впрочем, слегка намекает, что сама она склоняется к мистическому объяснению. Конечно, оно куда романтичнее.

Но независимо от того, реальны ли чудеса, происходящие с Флоранс и вокруг нее, все они оплачены кровью. И здесь у автора сомнений нет: «Чудо – это рваная рана на ткани мироздания. И края ее кровоточат», — говорит она устами негритянки-мамбо (вудуистской жрицы) Розы. Сшивать края реальности приходится ценой чьих-то жизней. Раз вступив на этот путь, героиня уже не в состоянии остановиться. Железная поступь неумолимого Рока, как шаги Командора или топот Медного Всадника, слышится фоновой музыкой к этому элегантному тексту и пододвигает «Невесту Субботы» немного ближе к своим прародителям – бульварным романам XIX века – чем многие другие псевдовикторианские романы.

«В обличье вепря» — это _мифоисторический_ роман, во всех возможных смыслах, в каких только можно понять это заковыристое слово-выделенное-курсивом. Это и миф, вечно возвращающийся в истории, и история, бесконечно становящаяся мифом — и творимая как миф. Правда, Норфолк не очень уверен в том, так ли уж четко и красиво миф возвращается — не подшлифовываем ли мы кое-где историю, не отрезаем ли от нее лишнее и не добавляем ли то, что нас с нашей непостоянной памятью устраивает? «В обличье вепря» не дает прямого ответа, как вообще свойственно хорошим книгам...

Первая часть романа — это рассказ о Калидонской охоте; суньтесь в Википедию за подробностями, я только напомню, что убивать вепря, насланного на Калидон разгневанной Артемидой, собрались герои со всей Эллады, и не последними среди них были царь Калидона Мелеагр, охотница-девственница Аталанта и ее двоюродный брат, юный Меланион. И читать первую часть крайне непросто: автор выматывает читателя педантичными (но чертовски красивыми) описаниями и заковыристыми периодами так же, как участников охоты выматывает их трудный путь к логову вепря. Усложняет дорогу по тексту и бешеное количество ссылок на античные источники, половина которых (об этом сказано в примечаниях) — обманка, подмена, которую не в состоянии отследить никто, кроме специалистов. А многие сноски вообще становятся отдельным уровнем текста и вместе с самой историей об охоте становятся почти исчерпывающем рассказом о греческой концепции Рока-обреченности, в том числе обреченности героев — самим фактом того, что они герои, — на героическую смерть. И еще: дичь и охотник — одно целое. Этот концепт мы возьмем с собой во вторую часть, он там пригодится.

А во второй части — ХХ век, Вторая мировая и ее последствия. Главный герой, поэт Соломон Мемель (его прототипом стал, кстати, Пауль Целан), бежит из родного городка (нынешние Черновцы), оккупированного немцами, куда-то в сторону греческих гор. В родном городе у него остались двое друзей детства, а родителей не осталось — их увезли в концлагерь, Солу просто повезло, что в ту ночь его не было дома... После войны он напишет поэму, в которой события Калидонской охоты срифмуются с историей, произошедшей в горах Греции, где когда-то был Калидон, с участием местных партизан и немецкого полковника Эберхардта. Поэма станет новой классикой и попадет в школьную программу, обеспечив Мемеля пожизненной славой. И вот — однажды его подруга детства, которая некогда помогла ему бежать из родного города, а сейчас стала кинорежиссером, собирается снимать на основе поэмы артхаусное кино. И оказывается, не все в той истории, описанной в поэме, было так просто, и вовсе не так легко укладывались реальные (реальные ли?) события в прокрустово ложе мифа...

Читать вторую часть, в отличие от первой, очень увлекательно. Во-первых, это действительно классная проза, звеняще-упругая, умная и точная, с гладкими точками перехода из прошлого в настоящее, с ненавязчивым психологизмом (хотя без завернутых периодов не обходится и тут; фанатам простых предложений вообще стоит обойти эту книгу стороной). А во-вторых — подгоняет, не дает покоя загадка той самой истории: что же, что случилось в окрестностях древнего Калидона на самом деле, правду ли рассказал Мемель в своей поэме? Да и было ли какое-то «самое дело»? Вместо финального катарсиса читателю вручают веер вариантов, но по какой дороге не пойдешь — есть о чем подумать. Например, о том, насколько далеки оказывались реальные, живые люди, на которых обрушилась непосильная ноша войны, от плоских лубочных героев со страниц «идеологически верных» книг. И насколько чертова реальность сложнее любых попыток втиснуть ее в текст, будь то стройный канон мифа или сбивчивые строки символистской поэмы. И о причудах памяти. И о тексте как способе осмысления самого жуткого, странного и абсурдного своего опыта. И о том, что же на самом деле остается от охотника после того, как он прошел по тропе и канул в пещеру, где ждет его Зверь...

«Ты думаешь, мы должны были драться так же, как дралась она, — сказала Рут. — В нашей Буковине, в твоей Аграфе и повсюду между двумя этими точками. Чтобы именно такой след от нас и остался. — Она печально улыбнулась. — Романтические грезы. Тебе хотелось, чтобы мы прошествовали через Рингплатц с копьями, луками и стрелами. Но мы не могли стать теми героями, о которых ты мечтал. И никто не мог».

И есть еще третья часть, совсем крохотная. О последней встрече Охотника и Зверя. Но о ней умолчу.

Суэнвик прочитывает легенду о Фаусте буквально, пользуясь тем, что он, как наш современник, чуть больше Гете знает о прогрессе и его разных сторонах, не всегда веселых. Фауст хочет абсолютного знания? Получите и распишитесь. Мефистофель, пришелец из иного измерения, вручает ему весь объем знаний, которыми человечество успело овладеть со времен легендарного доктора и до наших дней. Правда, знания эти — сугубо технические, гуманитарным места в комплекте не нашлось. Наверняка демон сделал это с умыслом: он-то мечтает уничтожить человечество, а не облагодетельствовать, как Фауст.

И вот — началось: в средневековой Германии (а затем в Англии, куда переезжает Фауст, прозванный Джеком) появляются сначала карета на рессорах и телескоп, потом антибиотики, электричество, фотоаппарат, радио, автомобили, теория эволюции... Возлюбленная Фауста, Маргарита, возглавляет промышленную империю. Но почему-то вместо всеобщего счастья на Европу обрушиваются войны и революции, а сильные мира сего интересуются изобретениями Фауста только в одном контексте: можно ли из этого сделать смертельное оружие?..

Суэнвик на самом деле не пишет альтернативную историю как таковую: картины мрачного индустриального мира в романе даны лишь пунктиром. Собственно, даже непонятно, в какое время происходит действие книги: вроде бы это позднее Средневековье, когда жил исторический Фауст (вернее — его прототип), но впоследствии в тексте упоминаются французская революция и Директория: как, уже?! В прицеле автора — двое людей, которым предстоит сполна хлебнуть горькой концентрированной идеи романа. Фауст и Маргарита. Что их губит — сам ли прогресс как таковой или тот простой факт, что нравы людей меняются куда медленнее, чем технологии, и что ни двигатель внутреннего сгорания, ни ядерное оружие не изменят морали? Женщина, забеременевшая вне брака и избавившаяся от ребенка, в этом обществе считается преступницей, даже если от ее заводов и фабрик зависит процветание половины Европы.

Фауст в финале романа — совсем иная фигура, нежели в его начале. Меняется и атмосфера текста: если в начале автор позволял себе немалую долю иронии, завлекая читателя обманчивой легкостью, то чем дальше, тем серьезнее и беспросветнее становился текст. Надежды нет. Иллюзий относительно человечества — тоже.

В финале Суэнвик поймал ту самую точку, ниже которой спускаться некуда: это удар о дно, за которым неизбежно следует подъем наверх. Наверное, поэтому не хочется верить в грядущую катастрофу. Весна неизбежна, и даже убитый горем и озлобленный герой находит в себе силы это заметить.

Подзаголовок “Парфюмера” – “История одного убийцы” – очень хочется расширить, в духе романов того самого XVIII века: “История одного убийцы, при крещении нареченном Жан-Батист Гренуй, который, не обладая от рождения собственным запахом, имел обостренную чувствительность к запахам посторонним, о его обучении искусству парфюмера и о том, как совершил он убийства двадцати пяти девушек с тем, чтобы забрать себе их запах, а также о его ужасной гибели”. Вот так – на одном выдохе – мы исчерпали сюжет романа. Это действительно все, что происходит в “Парфюмере”. Ну… почти все.

“Почти” – это “летучее царство запахов”, в котором живет главный герой и в которое автор постепенно заманивает читателя – и читатель послушно идет на запах, слепнет и глохнет, только бы не потерять драгоценную физическую способность, которой щедро делится с нами прекрасное чудовище по имени Жан-Батист Гренуй. Переехав в эфемерный мир ароматов, мы уже согласны признать, что и любовь к ближнему нашему возможна только благодаря запаху, который от этого ближнего исходит. Просто есть люди, которые обладают более приятным запахом, чем другие – и потому внушают любовь.

А ведь это авторская ловушка. Запах у Зюскинда не причина любви, это сама любовь. Не случайно несколько раз подчеркивается, что Гренуй с детства был лишен любви – точно так же, как был он лишен собственного запаха. Гренуй – пустое место, точка абсолютного вакуума, “черная дыра”, втягивающая под свою непроницаемую поверхность любые объекты. Финальные сцены, в которых наш герой внушает всем окружающим, даже отцу убитой им девушки, безграничную любовь, – это черная дыра любви в действии. Смерть Гренуя – ее коллапс, самоуничтожение.

Есть другая точка зрения, согласно которой аромат – это метафора искусства. Судьба Гренуя – судьба непонятого художника, демиурга, творящего и разрушающего целые миры в своем воображении. Искусство, как известно, сродни дьявольским козням – и вот в начале романа появляется кормилица, утверждающая, что младенец Жан-Батист одержим дьяволом… и хромота Гренуя приобретает дополнительный смысл… Бог и дьявол в одном лице, Гренуй идет на смерть как на Голгофу – и дарит людям абсолютное счастье приобщения к божественному… “Примите, ешьте: сие есть Тело Мое”…

Точек зрения много – метафора Зюскинда оказалась универсальной, размером со Вселенную. В вашей власти интерпретировать роман как угодно – если увидеть в нем не просто “книгу про маньяка”…

Вот вам сюжет этой сладкой (но ни в коем случае не слащавой) истории – если вы его еще не знаете. В маленький французский городок Ланскне-су-Танн ветром масленичного карнавала заносит прекрасную странницу Вианн Роше с шестилетней дочерью Анук. Решив, что этому тихому городишке не хватает острых ощущений, героиня открывает шоколадную лавку – но шоколадные соблазны, равно как и вызывающее поведение безбожницы Вианн, открывшей лавку во время великого поста и дружащей с “речными цыганами”, вызывают вражду между ней и священником Франсисом Рейно…

Лассе Халлстром почему-то сделал врага героини светским человеком, главой городского совета графом де Рейно. Видимо, для политкорректности: уж слишком вызывающим выглядит один из основных конфликтов книги – между христианством и язычеством. Для колдуньи Вианн воскресающий Христос – всего лишь очередное воплощение вечно возрождающегося бога плодородия, а сама она – его жрица. Ее боги красивы и радостны, они манят обещанием радостей жизни, воплощением которых служит в книге шоколад: “Шоколадные шишечки, крендельки, пряники с золоченой окантовкой, марципаны в гнездышках из гофрированной бумаги, арахисовые леденцы, шоколадные гроздья, сухое печенье, наборы бесформенных вкусностей в коробочках на полкилограмма… Я продаю мечты, маленькие удовольствия, сладкие безвредные соблазны, низвергающие сонм святых в ворох орешков и нуги…”

Но в настоящем шоколаде всегда есть горьковатый привкус. Вианн, умеющая читать мысли окружающих и дарящая им исполнение заветных желаний, не будет счастлива сама. Потому что умение быть счастливым подразумевает умение выбирать: свобода (и постоянная мучительная неизвестность) или семья (и отказ от множества других заманчивых возможностей), продолжение скитаний или – наконец-то – собственный дом?.. Вианн так и не сумеет сделать выбор. Поэтому финал книги открытый, а любовная история заканчивается хэппи-эндом только в фильме…

С одной стороны — Олди верны себе. Снова «книга-как-театр», текст на котурнах, приподнятый, оторванный от плоти «правильного» исторического романа — ибо для авторов важны не события (пусть мифологические), а люди в них, и так роман превращается в параболу, возвращающую нас — везде и всюду, где есть «мальчишки», гибнущие ни за что ни про что в кровавом месиве очередного столкновения божественных и человеческих интересов.

Но с другой стороны — в «Одиссее...» Олди отходят от привычного для них эпоса и пишут чистую лирику. Поэтому здесь язык взмывает до искристых высот Парнаса (не всем фанатам это понравилось, замечу в скобках), а весь текст выстроен как стилизация под многочисленные лирические и драматические жанры античной поэзии. Это история не о многом и многих — а об одном. О человеке, который так хотел вернуться домой, что весь превратился в одно это стремление, в одну эту эмоцию — изначально несбыточную, изначально трагическую мечту. Потому что никто не возвращается. Ниоткуда. Особенно с войны.

И вся история уничтожения поколения героев, сама по себе высокая трагедия рока (мы же помним, что один из неотъемлемых признаков героя — его героическая, пардон за тавтологию, гибель?), теряет в блеске рядом с мощным рефреном, густо-багряным от силы пропитавшей его страсти:

<i>Я вернусь.

Я, Одиссей, сын Лаэрта-Садовника и Антиклеи, лучшей из матерей. Одиссей, внук Автолика Гермесида, по сей день щедро осыпанного хвалой и хулой, — и Аркесия-островитянина, забытого едва ли не сразу после его смерти. Одиссей, владыка Итаки, груды соленого камня на самых задворках Ионического моря. Муж заплаканной женщины, что спит сейчас в тишине за спиной; отец младенца, ворочающегося в колыбели. Герой Одиссей. Хитрец Одиссей. Я! я...

Вон их сколько, этих «я». И все хотят вернуться. Еще никуда не уехав, они уже хотят вернуться. Так может ли случиться иначе?! </i>

Кажется, все-таки может — если судить по странному, двусмысленному и в то же время вполне определенному финалу...

Мать Т.С.Гарпа – наследница обувной империи – предпочла модному высшему образованию профессию медсестры, а скучному замужеству – возможность заиметь ребенка “для себя” и никогда более не иметь дела с мужчинами. С этой целью она попользовалась телом тяжело раненного на Второй мировой стрелка Гарпа, который после ранения впал в тихий идиотизм, однако мужских способностей не утратил. Поэтому наш герой получил весьма оригинальное имя: Т. С. Гарп, причем инициалы (означающие всего-навсего “техник-стрелок”) в документах не расшифровываются. Что до матери Гарпа, то ее автобиография нежданно-негаданно стала Библией движения феминисток. Сам Гарп, тоже твердо решивший стать писателем, таким успехом никогда не мог похвастаться…

Зато чего в жизни Гарпа было с избытком, так это занятных людей и не менее занятных событий. Герой навещает в больнице умирающую от рака проститутку, ловит насильника-педофила, зачитывается телефонными книгами в поисках имен для будущих персонажей, путается сам и путает любимую жену в любовных многоугольниках, а еще все время пишет и рассказывает истории. И так 750 страниц – от рождения Гарпа до его смерти. Скучно не будет: Ирвинг ироничен, но без сарказма, честен, но без цинизма. Он просто любит своих героев – вот и весь секрет.

Однако привыкший к классике читатель уже на трехсотой странице начнет ерзать и чесаться: в чем же мораль сей басни? Ради чего многоуважаемый господин автор, дай Бог ему здоровья и “Оскаров” побольше (один – за сценарий “Правил виноделов” – уже есть), затеял весь этот цирк? “Гарп был прирожденным рассказчиком; он мог выдумывать одну историю за другой, точно нанизывая ожерелье, но каков был их общий смысл и сюжет?” Господа вопрошающие, а вы никогда не думали, что жизни человеческие (а роман Ирвинга – о жизни человеческой) – всего лишь истории, которые где-то там на небесах рассказывают друг другу ангелы, а больше и нет ничего?.. Если угодно, история Гарпа – это история о рассказывании историй (это не только писательское ремесло). “Жизнь, в конце концов, всего лишь первосортная мыльная опера”. Но по этому поводу совсем не хочется язвить – разве что грустно улыбаться вместе с печальным клоуном Гарпом, вся вина которого состоит в том, что он относится к истории своей жизни чересчур серьезно...

P. S. К вопросу об отношении автора и читателя. Однажды Гарпу написала уязвленная его романом читательница, что породило короткую, но яркую переписку, завершившуюся следующим образом:

“Дорогая Айрин!

(писал Гарп миссис Пул)

Вам нужно либо вообще перестать читать книги, либо читать их гораздо внимательнее.

Дорогой Какашка! (писала Айрин Пул)

Мой муж говорит, что если ты еще раз мне напишешь, то он собьет из твоих мозгов мусс.

От всего сердца, миссис Фиц Пул

Дорогие Фици и Айрин! (тут же ответил Гарп) Ну и … с вами!

Так в этой переписке он утратил свое чувство юмора, заодно отняв у окружающего его мира и свое сочувствие”…

Представьте себе среднестатистический фэнтезийный город, наподобие пратчеттовского Анк-Морпорка – столь же большой, шумный и грязный. Только вместо набивших оскомину дээндэшных рас, вроде эльфов, гномов, троллей, пусть этот город населяет нечто совсем уж невообразимое. Например, хепри – существа с телом человека и головой жука-скарабея. И, скажем, полурастения – люди-кактусы, или просто какты. И, допустим, гаруды – полулюди-полуптицы. А еще – водяные, полуразумные барсуки, крылатые вирмы… ну и про людей не забыть, конечно же.

Но пусть на этом ваша фантазия не останавливается и вообразит себе существ, которых за преступления приговаривают не к тюремному заключению, а к скрещиванию с иными существами или машинами, чтобы получить уродов-“переделанных”…

Смешаем стипманк и фэнтези, добавим научно-фантастический полет духа, психоделические эксперименты с расширением сознания, элементы киберпанка и хоррора в духе “Чужих”… Добро пожаловать в Нью-Кробюзон, самый притягательный из уродливых и самый уродливый из притягательных город в мировой фантастике!

“Река виляет и изгибается навстречу городу, который внезапно возникает передо мной, тяжело врезаясь в пейзаж. Свет его огней растекается по каменистым холмам окрестностей, как кровоподтек от удара. Его отвратительные башни горят во тьме. Он давит. Я вынужден слепо преклониться перед этим гигантским наростом, образовавшимся в излучине двух рек”.

В декорациях отталкивающего, но бесконечно любимого автором города разворачивается странная история любви – человека Айзека дер Гримнебулина и женщины-хепри Лин. Айзек – ученый, из любви к науке взявшийся вернуть одному несчастному гаруде потерянные им крылья и случайно выпустивший на свободу кошмарного монстра. Лин – талантливый скульптор, которой заказал свою статую один из влиятельнейших мафиозных боссов Нью-Кробюзона, чудовище, какого еще не видел даже этот извращенный мир.

Сюжет поначалу развивается неторопливо, то и дело отвлекаясь на дотошные описания города и его обитателей. А потом история без предупреждения срывается в головокружительный экшен, с изнурительными погонями и кровавыми перестрелками, с поворотами один другого неожиданнее и страшнее…

“Новый странный” Чайна Мьевилль на самом деле не такой уж новый, да и не такой уж странный, если разобраться. New Weird, литературная группировка, к которой принадлежит автор, – это та же New Wave, только если “нововолнисты” ломали надоевшие до зубной боли штампы sci-fi, то “новые странные” вытворяют то же самое со штампами фэнтези. Что говорит, кстати, и о том, что жанр фэнтези можно считать вполне устоявшимся: его новый виток – “Джонатан Стрендж и мистер Норрелл” Сюзанны Кларк, которую Мьевилль бесконечно уважает.

Ближайшие литературные “предки” Мьевилля – Джеймс Баллард и Харлан Эллисон. От первого у него – галлюциногенно-кислотная реальность описаний, от второго – страсть к извращенным экспериментам с человеческой природой. Сам автор “Вокзала…” благодарит “за все хорошее” Мервина Пика (да, Нью-Кробюзон – это в каком-то смысле разросшийся до чудовищных размеров Горменгаст) и Говарда Лавкрафта (от него Мьевилль унаследовал пристальное внимание ко всем граням человеческого ужаса). При такой родословной – немудрено, что “ребеночек” родился не то ярмарочным уродом, не то генетически модифицированным киборгом-супергероем…

А “нестранность” Мьевилля – в его, как это ни странно… “дээндэшности”! Если прислушаться, то на фоне лихого сюжета с охотой на монстров можно услышать стук дайсов по столу – отголосок юношеского увлечения автора. В общем, то же фэнтези, только в профиль.

Оказывается, для того, чтобы взорвать жанр изнутри, достаточно лишь оригинального авторского мира и неудержимой фантазии… Последняя, осмелюсь заметить, должна быть свойственна фантастам, что называется, “по дефолту” – поэтому успех Мьевилля говорит скорее не о его таланте (хотя последний не пропьешь), а об удручающем положении дел в фантастическом жанре вообще…

«Галактический консул» — это «звездный торговец Пола Андерсона встречает дипломата Ретифа Кейта Лаумера и беседует с ним на языке Стругацких». Мир, в котором это все происходит, похож на Полдень, но это не он — он не коммунистический и вообще никак не заидеологизированный. Земля у Филенко — несчастная планета, пережившая ядерный конфликт, после которого у человечества внезапно (хотя с чего бы?) встали мозги на место и оно занялось созиданием вместо разрушения; примерно тогда же на землян упало Галактическое Братство, объединяющее несметное множество разноуровнево развитых цивилизаций. Братство безвозмездно, то есть даром, подарило землянам энное количество технологий — включая подпространственное перемещение в космосе — и взяло к себе. Так человечество разделилось на тех, что остались на Земле, и тех , что отправилось осваивать новые рубежи и общаться с иными разумами. На последнем специализируются ученые-ксенологи. Среди них — и наш главгерой, Константин Кратов, страшно милый трехстворчатый шкаф с антресолями, причем в антресолях — мозги, и нефиговые.

Трилогия — «Галактический консул», «Эпицентр» и «Блудные братья» — выстроена декамеронисто: серия новелл — эпизодов из заковыристой кратовской судьбы, в каждом из которых герой решает очередную задачку общения с Иными (вот он на обложке одну из них и решает, красавец — впрочем , тогда он еще был не ксенологом и вообще молодым балбесом), обрамлена историей уже посолидневшего героя, которого мудрые инопланетяне отправили на Землю писать мемуары и заодно соображать, что один из этих эпизодов прошлого загадочным образом связал его судьбу с судьбой, ни много ни мало, Вселенной. И если внутренние новеллы завершены, то рамочная интрига до конца трилогии остается нерешенной — вроде бы автор собирался разгадывать загадку в продолжении (отрывок из грядущего продолжения ходит в сети под названием «Очень странные миры»), но его пока не видно...

Оторваться от всего этого безобразия невозможно совсем. По крайней мере, первые две части я читала взахлеб, а вот в «Блудных братьях» автор слегка затормозился — вместо серии новелл здесь единая история, но она, во-первых, вальяжна и перенасыщена деталями, во-вторых, совсем не инопланетна (это добротный такой шпионский роман, но совершенно земной по характеру конфликта), а в-третьих, в названии внезапно спойлер, муахаха. Но — отменный язык (местами почти совсем Стругацкие, да), живые симпатичные герои и вкусная пища для ума определенно перевешивают недостатки, если их вообще способен заметить кто-то не обладающий моей въедливостью.

Текст Алексея Иванова с первых страниц действует подобно шаманскому заклинанию. Значительная доля слов совершенно непонятна, а бросить книгу невозможно. Что такое эти “хумляльты”, “хонтуй”, “тамга”, “балбаны”, “керку”, “хакан” и прочая не то что нерусская – инопланетная какая-то лексика?! Куда мы попали – в знакомую со школьной скамьи русскую историю XVI века (как нам вроде бы обещает аннотация) или в параллельный мир?

“Здесь, мужики, самый край божьего мира, а дальше – одни демоны творенья, которым ни наша, ни божья воля не указ. Ангелы то над нами небо еще держат, а демоны всю землю пещерами изрыли, лезут наружу, прорастают болванами. И люди здешние – югорские, пелымские, пермские, – тоже по пояс из земли торчат. Души у них демонские, каменные”.

История родного Иванову Пермского края – точнее, ее самые темные страницы – в романе “Сердце Пармы” превращается в самую натуральную фэнтези, хоть автор (начинавший как фантаст) и открещивается от этого ярлыка. Да, вроде бы на первом плане – история покорения Московским царством Пермского края, борьба православия с язычеством, красочно и страшно описанные сражения, князья и ханы, епископы и шаманы… Но тут же, рядом – сводит с ума своих похитителей таинственная Золотая Баба, идол солнечной богини Сорни-Най… Пляшут на заснеженных полянах обнаженные “ламии” – колдуньи-оборотни, иссушающие душу влюбленных в них… Охотится на нарушителей запретной территории жуткий, заросший шерстью Комполен – лесной хранитель… История ли это?! Сочиняет Иванов лихой приключенческий роман в исторических декорациях – или творит самый настоящий миф, уходящий корнями глубоко в землю, в древние и глухие времена? Не случайно же автором обозначен жанр “Сердца Пармы” как “роман-легенда”…

В сумрачных ликах персонажей романа видятся наши современники, а история, которую рассказывает автор, кажется происходящей не в конкретном историческом времени, а в мифологическом Всегда-Никогда. И начинаешь вместе с героями Иванова верить в то, что есть в мире дороги судьбы, которыми ходят и люди и боги, и что, однажды вступив на эту дорогу, уже не свернешь с нее...

Девочкой быть трудно. Особенно на этапе превращения в женщину. Гормоны, изменение внешности, перепады настроения, ненависть к себе, зависть к подругам, туманные чувства к мальчикам, мысли о суициде, ночные прогулки, странная музыка, странная одежда, первые месячные, поиск себя, невыносимое одиночество, снова гормоны, повторить. Этот коктейль, с некоторыми вариациями, подают каждой девочке, в любой стране, в любую эпоху. Для пущего драматизма злодейка-жизнь может добавить в него дополнительных ингредиентов, как будто без них все легко и приятно. Выбирайте: провинциальный городок с любопытными соседями, католическая школа с мерзкими одноклассницами, лучший друг, который в тебя влюблен, загадочный сосед, в которого влюблена ты, психически неуравновешенная мама, ушедший в себя отец, любимая книга, которую не читал никто, кроме тебя. Мало? Тогда вот еще: недобитые воображаемые друзья детства, воющий под окном призрак мертвой девочки, волшебный лес прямо за забором, язвительные цветочные феи и единороги-людоеды...

Трудно быть девочкой. А быть Изолой Уайльд – вообще практически невыносимо.

Трудно быть Изолой Уайльд в странном мире, заполненном книжными призраками, живущем по прихоти левого мизинца автора, начитавшегося готических историй. Задорная мисс автор сложила в эту книгу всю свою эрудицию – текст передает горячие приветы Нилу Гейману (легко представить Изолу Уайльд выросшей Коралиной), Стивену Кингу, Джеффри Евгенидесу, Эдгару По, Харпер Ли, сэру Томасу Мэлори... Из этого лоскутного одеяла кое-как формируется извилистый, спотыкающийся и задыхающийся сюжет о любви и смерти: Изола плюс Эдгар равно что-то смутное и непонятное, Изола плюс мучающая ее мертвая девочка равно непрестанный кошмар, с которым не в силах справиться ни сама девочка, ни ее «девять братьев» – воображаемые друзья, среди которых есть призраки, фея, русалка и фурия, а заодно – живой человек, лучший друг Изолы.

В конце концов, к ударному финалу, из этого вытанцовывается главное: о чем книга. И почему в заголовке – «девочки», хотя девочка Уайльд вроде как здесь одна.

Да, это история о том, как трудно быть девочкой – но только если другая девочка не научит тебя, как переплыть кровавую реку инициации без потерь для личности. Все мамы когда-то были девочками – и стали женщинами, и полюбили мужчин, и родили своих девочек, и история повторилась снова, ныне и присно и во веки веков. Но не все так просто у Изолы Уайльд – она создает свой волшебный мир из собственной злости на мир, на родителей, на свое неслучившееся детство... Из спойлеров она его создает, друзья мои, а их в этой рецензии не будет.

И если все пройдет благополучно, если воображаемые друзья детства встанут с тобой плечо к плечу, если твой первый возлюбленный окажется храбрым и умным, если ты сама наберешься смелости взглянуть в глаза своему прошлому и поймешь, что ради будущего иногда придется приносить кровавые жертвы – то рубеж будет пройден, и скоро ты поймешь, что девочкой быть трудно лишь затем, чтобы легко было быть женщиной. Эта история – о прекрасной и страшной женской силе, природной, магической, удивительной. Чтобы с ней встретиться, достаточно просто пойти в лес – лес твоих детских страхов, твоего чувства вины и неизбывного одиночества. Вначале будет страшно и больно, но ты справишься. Ведь ты девочка – волшебное существо из цветов и стали.

«Она была женщиной, она была девственным лесом, она была блудницей, ведьмой, росомахой...», — так пишет об этом Лилео Пардье, автор любимой книги Изолы Уайльд, книги, которую никто не читал.

Помните обошедший все интернеты пассаж про разницу между американскими ужастиками и японскими? Что в японском — тихо-тихо в кадр вползает ежик, и от этого можно обосраться? Вот в «Женщине в черном» — сплошные ежики, вот такие вот: «Пройдя немного, я поднял голову. В одном из окон на верхнем этаже, в единственном окне с перекладинами, я заметил чью-то фигуру. Это оказалась женщина. Та самая женщина. Она смотрела на меня». Герой, на минуточку, только что вытащил из болота собаку, которую позвал туда вообще непонятно кто, а сейчас возвращается в старый особняк в очень уединенной местности, и он уже почти что принял тот факт, что эта женщина — призрак, просто почему-то каждый раз надеется, что он ее больше не увидит, а вот на тебе.

История у этого призрака готически проста, и конца у нее нет — проклятие на то и проклятие, чтобы неумолимо сбываться. И это тоже чем-то напоминает те самые японские ужастики, в которых от судьбы — особенно от предсмертного проклятия — уйти нельзя, потому что нельзя. Поезда от судьбы не ходят, самолеты падают, машины не заводятся, а сам ты не побежишь, потому что на самом деле уже давно принял тот факт, что силы зла властвуют безраздельно, и в историю с Запредельным нельзя сходить как на диснейлендовский аттракцион. Страшно уже то, что Запредельное просто стоит по другую сторону стекла и смотрит на тебя. И вопрос не в том, что с ним делать, а в том, как ты будешь жить после того, что видел.

Собственно, эту небольшую (на одну бессонную ночь) историю стоит читать не как хоррор, а как готическую прозу. Точнее, современную стилизацию под нее. (Кстати, далеко не сразу становится понятно, в какое время происходит действие: очень неожиданным оказывается момент, когда герой-рассказчик вспоминает викторианскую эпоху как нечто давнопрошедшее — а я-то уже всерьез решила, что это очередная неовикторианская мистика. Ан нет, судя по велосипедам и автомобилям, это уже как минимум эдвардианство, если не позднее.) Акцент здесь — не не мистических явлениях, а на внутреннем состоянии человека, столкнувшегося с таким явлением и пережившего все стадии восприятия, от «этого не может быть» до «лучше бы этого действительно не могло быть». «Моя душа утратила невинность» — по-другому герой сказать не может, а что тут еще скажешь. Хэппи-энда не будет, как и вообще какого-либо энда. Но будет много ежиков, от которых почему-то начинают трястись руки.

ЗЫ. Ничего не знаю про экранизацию и не уверена, что мне вообще стоит что-либо про нее знать.

Давайте начнем с Апокалипсиса. Вот прямо с этого: «И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись как свиток…».

А что, неплохое начало: звезды исчезли, Землю накрыл проницаемый непрозрачный барьер, который почему-то обозвали Спином – никто толком не знает, при чем тут «вращение», просто это слово коротко и непонятно, а значит – идеально подходит для описания неописуемого. Самое главное – никто не умер, Земля не налетела на небесную ось, в планету не врезался шальной астероид, четыре всадника на разноцветных лошадях не спешат. А значит, придется как-то жить – под черным небом и искусственным солнцем, сооруженным непонятно кем и зачем. Жить от одного открытия до другого, и каждое из них поставило бы на уши любой другой роман или фильм.

Между этими сюжетными узлами, напоминающими изнурительное фехтование с небом (выпад – защита, выпад…), проходит основное действие романа Роберта Чарльза Уилсона. Этим они – и роман, и автор – как раз и подкупают. Жизнь происходит в промежутках героической битвы за космический урожай. Можно продолжать любить, страдать, делать ошибки, выяснять отношения с родителями, даже терять время попусту... Разве что вот этого последнего становится меньше. Жизнь на фоне апокалипсиса все-таки дисциплинирует.

«Сунь лягушку в кипяток – она тут же выпрыгнет оттуда.

Положи ее в горшок с приятной теплой водицей, поставь горшок на плиту, разогрей медленно, без спешки – и лягушка сварится, так ничего и не успев сообразить.

Конечно, угасание звезд медленным процессом не назовешь, но оно не повлекло за собою прямых сиюминутных несчастий катастрофического масштаба. Конечно, для астронома или стратега это сильнейший удар, повергающий в состояние ужаса. Но для парня с улицы, скажем, для водителя автобуса или продавца, бармена, официантки это лишь теплая водица».

Главный герой-рассказчик, как и положено в романе-катастрофе (пусть катастрофа и вялотекущая), – обычный человек в необычных обстоятельствах. Врач Тайлер – заурядность, в меру симпатичная, в меру нерешительная, в меру рефлексирующая. Но достаточно умная, чтобы понять, где она оказалась и зачем. Его предназначение – работать фоном, supporting role для по-настоящему главного персонажа. Его зовут Джейсон, он гений. Это компания его отца первой взялась за Спин всерьез. И рапира, что отражает выпады неба – в его руке, которая не имеет права ослабеть. Ключевые слова – «не имеет права», дальше тишина, ибо спойлерам в рецензиях не место.

Брат и сестра Джейсон и Диана, друзья детства Тайлера, со своими мифологическими именами напоминают легенды о богах-близнецах – и пути у них зеркальны. Джейсон перед лицом Апокалипсиса выбирает науку, Диана – религию. Брат меняет мир, сестра – себя. И между ними – Тайлер, выбирающий любовь. К ним обоим, как бы двусмысленно это ни звучало. И дальше снова тишина.

«Спин» – это история не об Армагеддоне, а о людях. Уилсону интересны не фантастические идеи, а то, что с ними станем делать мы. И еще интереснее – что эти же мы сделаем со своей жизнью на фоне идей. «Зачем еще нужна фантастика?» – недоумевает автор между строк. За это твердое знание – зачем – он и получил свою «Хьюго», а вовсе не за идеи, которые для дотошных фэнов сверхоригинальностью не блещут. Но премии получают не сверхоригинальные, а «очень своевременные» книги.

Это будет очень медленный Апокалипсис. Медленный, как смерть, которая начинается уже с нашего рождения. Уилсон намеренно открывает финал нараспашку: никто не знает, есть ли жизнь после смерти. Но дальше – уже не тишина, а неизбежный сиквел.

События “Неуловимого Хаббы Хэна” относятся почти к самому финалу пребывания сэра Макса в прекрасном городе Ехо – приблизительно перед “Лабиринтом Менина”. Из груди нашего доблестного сэра только-только извлекли невидимый волшебный меч короля Менина, с действием которого так никто толком и не разобрался. Но вместо того, чтобы жить да радоваться, сэр Макс понемногу начал сам себя не узнавать: характер портится, всякая дрянь по темным углам мерещится, да еще и ночные кошмары оборачиваются вполне реальными катастрофами, происходящими с обидчиками нашего героя… “Я бы и сам от себя с радостью сбежал, с одной зубной щеткой и сменой белья за пазухой, но сей трюк был неосуществим по техническим причинам”, — честно признается Макс.

Мудрый начальник Макса, Джуффин, быстро объяснил подопечному, в чем дело: оказывается, Макс просто перестал контролировать свое могущество (то самое, от которого морщат нос фраененавистники – ну не может у обычного человека взяться столько магической силы из ниоткуда!). А помочь этому горю может разве что легендарный Магистр Хабба Хэн, способный исцелить от любой болезни. Вот только найти его не так-то просто. “…Чтобы встретить Магистра Хаббу Хэна, надо знать о его существовании, твердо решить, что эта встреча тебе очень нужна, но при этом — не хотеть его встретить. То есть ты должен искать его, осознавая необходимость встречи, но не испытывая ни малейшего желания найти”.

Вот такой коан, не хуже знаменитого “не думать о белой обезьяне”. Макс перепробовал кучу способов, чтобы встретить неуловимого Магистра… а помог ему не кто иной, как сэр Шурф Лонли-Локли. Только выдавать, каким образом нашим героям это удалось, я не буду — потому что в этом-то и заключается вся соль истории. Истории непростой и мудрой, не в пример многим из прежних приключений Тайного сыска…

“Если кому и нужна жертва, то лишь самому жертвователю — при условии, что он разумен и искусен. Не самое драгоценное и необходимое приносится в жертву, а то, что лишь кажется драгоценным и необходимым, а на самом деле — лишнее. Только мешает. Когда жертва приносится должным образом, жертвующий поступает, как искусный скульптор, отсекая все лишнее от каменной глыбы. Ваяет себя. Достойное занятие — вне зависимости от конечного результата”. Узнаете Макса Фрая? Он вырос. Он стал мудрым и спокойным, но любить его все так же легко и приятно.

Чарльз Джозеф Картер — личность историческая. Он действительно был одним из величайших американских фокусников докопперфильдовой эпохи и действительно носил прозвище «Великий Картер». Что до всего остального — то Глен Дэвид Голд совершает трюк почище любого из иллюзионов своего героя. Он берет живого человека (ну ладно, технически уже не живого, но вполне существовавшего в нашей реальности) — и превращает его в персонажа авантюрного романа, да так, что он оживает опосредованно, уже как «хорошо сделанный персонаж». И нам неведомо, действительно ли исторический Великий Картер был именно таким. Но персонаж по имени Чарльз Картер вышел на диво обаятельным.

В общем, перед нами постмодернистское чудо в перьях — биография, которая притворяется авантюрным романом, который притворяется биографией. И все это чертовски увлекательно читать. В романе есть эпизод,

С самого начала перед нами хитро сплетаются две сюжетные линии. Первая — расследование смерти президента Уоррена Хардинга, которая случилась аккурат после его участия в шоу Картера под названием «Картер побеждает дьявола». Фокусника подозревают, но доказать ничего не могут. По следу идет ушлый секретный агент Джек Гриффин, и до чего-то он рано или поздно дойдет.

Вторая линия — это вполне классическая success story самого Картера, разыгранная как по нотам: детская мечта, годы жалкого существования во имя мечты, прорыв, любовь, трагедия, уход и возвращение, движение с переменным успехом к Большому Прорыву... Причем наш герой — отнюдь не железобетонный достигатор, которому все удается по определению. Он ошибается, проваливается, выглядит глупым и жалким, — но всегда встает и идет дальше, сколько бы сил на это ни потребовалось. Оттого, наверное, и выглядит таким привлекательным и нужным в наше нелегкое время героем.

«Последняя страница. «Если я покажу воистину оригинальный фокус, то он будет метафизическим». Дальше лист разделен на три части: в верхней трети Картер схематически изобразил себя в тюрбане, с волшебной палочкой и подписал: «В качестве следующего фокуса я без помощи зеркал превращу свою нынешнюю тоску в неподдельную радость». На середине он набросал ту же условную фигурку, исходящую каплями пота. Внизу фигурку, по-прежнему удрученную, забрасывали гнилыми помидорами».

Все это так и напрашивается на экранизацию — благо что чем дальше, тем больше превращается в оголтелую развеселую голливудщину, практически комикс о героях и злодеях, в который оказываются до кучи замешаны один из изобретателей телевидения Фило Фарнсуорт и совершенно опереточный завистник Картера, фокусник Мистериозо. Апогей апофеоза — финальная битва на сцене пустого театра среди оборудования для фокусов, на изнанке искусства, где Картер в конце концов по-настоящему побеждает дьявола. Это уже даже не кино, а мультфильм — но по-прежнему увлекательный и отчаянно духоподъемный.

«В жизни никогда нельзя увидеть, как что-то кончается, поскольку, ведомо или неведомо, в тот же миг расцветает нечто иное. Ничто не исчезает, всё лишь преображается.

В юности Картер верил, что всё возможно, в горе стал думать, что всё невозможно. Сейчас, вставая и поднимая Фебу, он почувствовал, что на определенном этапе жизни грань между возможным и невозможным стирается».

Ребенок и детектив — благодатная тема, и великий знаток детства Рэй Брэдбери превращает историю обнаружения мальчиком семейного «скелета в шкафу» (точнее, девушки в сундуке) в большое приключение для этого самого ребенка. Правда, как сообщить о трупе в полицию, если тебе никто не верит, а в семье усиленно делают вид, что ты все выдумал, — вот это действительно задача для ребенка...

В общем-то, довольно банальную идею о том, что тайное всегда становится явным, вполне можно простить за очень правдоподобную передачу событий глазами ребенка и закрученную интригу. Совершенно небрэдбериевский сюжет с очень брэдбериевскими интонациями.

Рассказ действительно производит впечатление. Наверное, дело в том, что сюрреалистический антураж здесь предназначен не для того, чтобы демонстрировать буйную фантазию автора (и качество употребленных им веществ), а для раскрытия идеи. Постоянно меняющийся, не статичный мир, в котором возможно все, а люди превратились кто в кентавров, кто в шестимерных пауков, кто в автоматы с газированной водой, возник не на пустом месте, а по вполне естественным (ну хорошо, фантастически-допускаемым) причинам. Каким — становится известно в финале. Хотя это, впрочем, еще не финал для этого мира. Так, остановка в пути...

Роман — Я-повествование, рассказчица — женщина, и вот что с ней не так.

Во-первых, в детстве, лишенная любви родителей (ее мать — бывшая узница Освенцима с вытекающими из этого факта психическими проблемами), она придумала себе двойника, живущего в параллельном мире. Ее звали Мари, а двойника — Мэри. Или наоборот, сие неважно.

Во-вторых, у нее не было друзей — до тех пор, пока ее сочинение на актуальную общественную тему не победило в национальном конкурсе. Победителей-старшеклассников пригласили в столицу на обед с министром. Стоит ли говорить, как эти одаренные детишки друг за друга уцепились. Так, что впоследствии даже переженились. А еще они придумали называть героиню МэриМари. Чтоб уж точно не перепутать.

В-третьих, она влюбилась было в одного из своих новых друзей — будущего поэта, но замуж вышла за другого: последний взял наглостью. Вместо семьи у них получилось черт-те что, и пока Сверкер ходил налево, МэриМари делала журналистскую карьеру.

В-четвертых, ее «стерпится-слюбится»-муж выпал из окна при загадочных обстоятельствах (его вытолкнула то ли малолетняя проститутка, которую он снял, то ли ее сутенер) и остался парализованным.

В-пятых — и это формообразующее — Мэри убила мужа, отключив ему жизнеобеспечение в больнице. Мари же этого делать не стала.

Мэри отправили в тюрьму, Мари стала министром.

Отсюда начинается роман.

Пытаться понять, какая из двух параллельных реальностей настоящая, невозможно. Они обе настоящие. И обе — не те, которые должны были быть. «...Захоти я и в самом деле придумать себе альтернативную жизнь, уж я бы приправила ее разными утешительными штуками. Любовью. Доверием и искренностью, сыновьями и дочерьми, чудесными лекарствами и сенсационными научными открытиями...» В обеих жизнях — страх, неизбывное чувство вины и недобитая старая любовь. Несвобода.

В финале героиня становится свободной. Это не спойлер, я ведь фактически ничего не сказала этой фразой.

Роман-сон, строчки которого висят в гулкой пустоте. «Наверное, мое дыхание замерзнет, подумала я, наверное, оно повиснет в воздухе, будто клочок сахарной ваты». Это усиливает ощущение нереальности происходящего — в обеих жизнях. Обе настоящие, и обе придуманные. Что хочешь, то и делай с этим парадоксом. Такие штуки вытворяет, скажем, Кристофер Прист («Я, которой не было» фабулой похожи на его «Лотерею») — но он выписывает сюжетные кренделя лихо, рисуясь, а Аксельссон замирает на месте и уходит в себя (точнее, в героиню-как-себя), ныряет глубоко-глубоко под темную воду. Читать это — как отбиваться от чудовищ во сне, когда руки-ноги становятся ватными, а каждое движение дается с преодолением перегрузок до шести «же». Но эта же сомнамбулическая вязкость запросто может и затянуть — со мной случилось именно это.

Это очень опрометчивое заявление, но, кажется, на сегодняшний день это лучшая книга Геймана, лишний раз доказавшая, что равных ему Рассказчиков Историй в наше время очень мало. Он мастер коротких форм — а значит, «роман в новеллах» оказался очень подходящей «одеждой» для его таланта. Но главное в тексте — интонация, этот непередаваемый сплав тепла, лукавства и какой-то очень ненатужной, искренней сентиментальности. Как будто Сказочник улыбается, разговаривая с нами, как будто он любит свои истории больше, чем когда-либо смогут их полюбить самые преданные слушатели. Это тон, которым нужно разговаривать с детьми, тонко чувствующими любую фальшь.

И только так можно рассказать детям о самых важных вещах — о жизни и смерти. Обитатели кладбища, воспитавшие Ноубоди Оуэнса, кажутся куда более живыми и теплыми, чем настоящие люди — и страх перед смертью и покойниками уходит, рассеивается утренним кладбищенским туманом. Но — когда герой не хочет уходить в мир живых, потому что все его друзья мертвы, ему отвечают: живые от мертвых отличаются тем, что у первых впереди сто дорог и тысячи возможностей, а у мертвых их уже нет. И когда Бод покидает кладбище, став почти взрослым — хочется плакать, от горечи расставания и счастья долгого и счастливого пути, который только начинается...

Разные дороги у живых и мертвых, только раз в несколько лет встречаются они, чтобы станцевать сладко-жуткий танец «макабрей» и забыть об этом. Каждому когда-нибудь предстоит поездка на могучем коне прекрасной Леди в сером... а пока — вот тебе жизнь, друг мой, живи ее всю.

Спасибо Гейману за то, что он сказал самое важное самыми правильными словами.

«Дом...» на первый взгляд кажется менее выстроенным, гладким и «литературным» текстом, чем отчетливо литературоцентричные «Часы» или «Избранные дни». Кажется — такой себе роман «за жизнь», про то, как люди влюбляются, ошибаются, расходятся, не слышат друг друга и угрохивают целую бесценную жизнь на ожидание мифической «настоящей жизни». Все так, но и чуточку больше. Собственно, почему бы не представить на секунду, что

А можно не мудрить и просто прочитать вот ту самую книжку «за жизнь», автор которой умудряется делать самые обыденные вещи нескучными, а ритм повествования — совершенно неутомительным. И посмотреть на собственную жизнь под этим дивным углом. «Галактики взрываются над его головой, а он в одних трусах в горошек». Воистину.

Взрослеющий герой “Зубной феи” вырастал из мира детских страхов и легенд. В “Правде жизни” мы сталкиваемся с иномирьем куда более конкретным и пугающим – со смертью. Само название романа расшифровывается просто: правда жизни в том, что “все мы там будем”…

Но никаких загробных ужасов вы в романе не встретите. Нам расскажут простую житейскую историю об одной обычной (ну хорошо, не совсем обычной) английской семье. Место действия – старинный город Ковентри, почти полностью разбомбленный во время одного из фашистских налетов. Время действия – после Второй мировой. Живет в городе семья Вайн – Марта и семь ее таких разных дочерей. Младшенькая, не совсем нормальная Кэсси рожает ребенка от случайно встреченного на танцах американского солдата. Вся семья дружно решает, что мать из Кэсси никакая, а так как она ни за что не соглашается отдать маленького Фрэнка на усыновление, то мальчика ждет судьба “переходящего знамени” – он будет по очереди воспитываться в семьях старших сестер Вайн.

Сильная и непоколебимая, как скала, Марта обладает особым даром – она может разговаривать с духами умерших, которые то и дело без спросу вторгаются в ее жизнь. Из сестер Вайн никто, кроме Кэсси (ее имя – сокращение от Кассандры), этот дар не унаследовал – и, кажется, он передался маленькому Фрэнку… Но в его жизни и без разговоров с мертвыми хватает интересного: то он откапывает загадочного Человека за Стеклом под мостом на ферме одной из теток, то участвует в спиритических сеансах с другими, то бальзамирует покойников с мужем третьей…

Несмотря на подобные странности (от некоторых эпизодов книги мурашки по коже бегают), читать “Правду жизни” тепло и приятно, как есть свежеиспеченный домашний пирог. Грэм Джойс с успехом компенсирует неуют избранной темы занятными житейскими коллизиями, так что сама смерть становится у него тем, чем и должна быть – естественной частью извечного круговорота жизни. Иногда, впрочем, писатель сбивается на несвойственную ему сентиментальность и даже слащавость, однако общего вкуса “Правды жизни” (отнюдь не горькой) это не портит.

Действие каждого из рассказов происходит в ночь на 19 марта 1929 года. Исторически это было время зыбкое, пограничное: аккурат между двумя мировыми войнами в Европе начал поднимать голову фашизм. И на подобном же пограничье, распутье находятся герои Хёга – каждому из них предстоит сделать нелегкий экзистенциальный выбор. Но не это главное в рассказах, а то, что в финале каждого из них происходит неожиданный кульбит – и полностью изменяет наш взгляд на происходящее.

Вот вам в качестве иллюстрации рассказ “История одного брака” (возможно, ключевом ко всему сборнику, хотя на зыбкой хёговской почве я вообще не рискую что-либо категорично утверждать). Юный наивный репортер приходит в гости к образцовой семейной паре богатых и знаменитых граждан Копенгагена, дабы они рассказали ему историю своего счастливого брака. Но слышит совсем другую историю, наполненную ненавистью, ревностью и предательствами. А потом оказывается, что и эта история была ложью – просто, по неумолимому кармическому закону, семья расплачивается за грехи предков, раз от раза переживая все новый и новый выдуманный кошмар и позабыв, какая же история была истинной…

Но рассказать историю – значит преодолеть ее, и так поступает герой рассказа “Hommage a Bournonville”, балетный танцовщик, рассказывая историю своей растоптанной любви. Сам Хёг говорил про “Ночные рассказы”: “Все они, так или иначе, о любви”. И в рассказе “Закон сохранения любви” гениальная женщина-физик пытается “поверить алгеброй гармонию”, отыскав формулу любви, но вместо этого сама попадается в сети этого чувства, которое одно и есть истина.

Рассказывая свои истории, Хёг преодолевает кошмары старушки Европы, теряющей и обретающей себя заново в столкновении с миром. Как в рассказе “Путешествие в сердце тьмы”, где трое умных европейцев (среди них писатель Джозеф Конрад) рассуждают о смысле и предназначении загадочной и непостижимой Африки… финал, как и в остальных “Ночных рассказах”, непредсказуем…