Видимо, это такой мостик от «Фабрики абсолюта» Чапека (которой Лем восхищался) к идее бетризации в «Возвращении со звёзд». Покамест всё свелось к избитой истории о бесхитростных туземцах, которые построили у себя коммунистический рай, пока лицемерные европейцы и американцы носились с болтовнёй о демократии и христианских добродетелях. Банальность, которую не смог оживить даже стилизованный под архаику рассказ португальца. Сугубо музейная вещь, которую Лем рад был бы забыть.

Коварные американские империалисты засылают своего агента к французскому учёному, чтобы выведать секрет симбиоза муравьёв и болезнетворных бактерий — разумеется, с целью создать бактериологическое оружие. Но профессор оказывается готов к визитам зловредных янки. Этот незамысловатый сюжет обрамляют две полумистические истории о приключениях в Латинской Америке и Африке, которые ничего к истории не добавляют и выглядят как дорогой тюнинг к «Запорожцу». Потом эти истории Лем пристроил в «Фиаско», поностальгировав там над самим собой в молодые годы. Там они смотрелись не менее чужеродно, чем здесь. Зачем они вообще нужны? Да чёрт его знает. Видимо, Лем так и не придумал, как их развить, потому использовал где придётся, чтобы не пропадали.

Заурядная агитка, в которой Лем сумел пройтись чуть не по всем идолищам тогдашней пропаганды: Ватикану, НАТО, капиталистам и даже по Свидетелям Иеговы (которых в тогдашней Польше объявили американскими шпионами). Всё очень предсказуемо и примитивно. Злодеи настолько злодеи, что готовы действовать вопреки своим интересам, лишь бы показать свою гнилую сущность. Так, епископ старобаптистской церкви, к которому обратился гангстер за отпущением грехов, зачем-то взялся его убеждать, что никаких грехов тот не совершал, а даже наоборот, вёл добродетельную жизнь. Зачем?! Ведь таким образом епископ лишал свою церковь пожертвований. Но в агитке главное — эмоции, а не здравый смысл. Сейчас этот рассказ воспринимается как артефакт ушедшей эпохи. Какое время, такая и фантастика.

Кажется, первая попытка Лема вырваться за пределы фантастики ближнего прицела. Формально всё соответствует её канонам (есть открытие и есть подробное описание его природы и технической составляющей, а в конце даётся мораль), но по сути речь здесь идёт о науке вообще, о том, допустимо ли сомневаться в авторитетах и насколько это допустимо. В итоге имеем два сюжета, описывающих ситуацию с противоположных точек зрения: один усомнился в чём-то окончательно доказанном и совершил рывок, другой же позволил себе усомниться в науке вообще и сел в лужу. Топольный и Чвартек — явные предтечи Трурля и Клапауция, только действуют они в коммунистической утопии и очень серьёзны. А ещё очень шаблонны. Лем пока не научился играть в психологию и потому сделал героев стандартными «безумными учёными» без всякого наполнения. Наверное, поэтому он позднее отказался от них.

Ума не приложу, зачем автор назвал одного из персонажей Чвартеком («Четвергом» по-польски). Может, это такой намёк на Пятницу?

Рассказ абсолютно брэдбериевский. Поэтичная тональность Брэдбери, сентиментальность Бредбери, даже флэшбеки в стиле Брэдбери, вот только автор — Лем. Польский гений, который в 1959 году не только написал едва ли не самый тонкий и совершенный рассказ в своей карьере, но и придумал одну из главных фишек «Космической одиссеи» за 9 лет до появления этой «Одиссеи».

Для 1964 года и для самого Лема очень архаично. Одна голая идея (кстати, не оригинальная) и больше ничего. Герои плоские, события происходят по щучьему велению. Откровенно ученический рассказ, почему-то написанный Лемом в самом расцвете таланта.

Крайне неаппетитная книга. Подробное описание того, сколько разной дряни выделяет человеческое тело за одну минуту в живом и мёртвом виде. Понятия не имею, зачем Лем это написал. С таким же успехом можно изучить под микроскопом участок тела размером милиметр на миллиметр, составив каталог обнаруженных микроорганизмов, отслоившихся кусочков кожи и осевших частичек пыли. Лем, конечно, это понимал. Единственное, чем я могу объяснить появление столь странного текста, это ирония автора в отношении известной фразы: «Остановись мгновенье! Ты прекрасно!» (её в эссе нет).

И в который раз вижу у Лема отсылки к «Запискам из подполья» — второму (после де Сада) литературному фетишу польского фантаста.

Нуднейшее рассуждение о том, какими путями будут развиваться вооружения в XXI веке. Лем пытается оригинальничать, доказывать, что оружие пойдёт путём не укрупнения, а миниатюризации, но вообще практически ничего пока не сбылось.

1983 год — это последнее обострение холодной войны, и Лем уже в эмиграции по уши увлечён этой темой. В «Фиаско» он продолжил рассуждать о том же самом, изобразив космическую гонку вооружений, в которой стороны не воюют, а главным образом глушат электромагнитные сигналы друг друга, полностью выводя из строя связь.

В книге есть несколько интересных наблюдений. Например, задумывались ли вы, зачем нацисты скрывали лагеря смерти? Ведь если они провозглашали евреев и других «недочеловеков» низшей расой, обречённой на уничтожение либо на рабское существование, то чего стесняться? Лем видит здесь влияние (как ни странно) христианства, которое лишило войну морального права на истребление врагов, заставив победителей всякий раз подыскивать какие-либо обоснования для резни побеждённых. А если таких обоснований не находилось, произошедшую резню приходилось скрывать и отрицать. Вывод спорный, причины могли быть вполне практическими (о том, что их ждёт, не сообщали даже тем евреям, которых уже привезли в лагеря смерти, иначе пришлось бы силком заталкивать их в душегубки, да ещё самим раздевать каждого — кому это надо?), но мысль интересная.

Лем также считает, что после создания ядерной бомбы Третий Рейх был обречён, даже если бы одержал победу над СССР — в этом случае американцам ничего не оставалось бы, как обратить Европу в атомную пустыню.

А ещё Лем легко и непринуждённо ставит на одну доску нацистов и левых террористов в послевоенной Европе («Фракцию Красной Армии», «Красные бригады»), видя сходство в том, что как те и другие действовали во имя некой высшей правды (в их понимании), полагая себя судьями общества. Весьма скандальная параллель, из-за которой Лему предъявляли потом в ФРГ (но не в социалистической Польше, как ни странно).

И наконец, полный пессимизма вывод, который, кажется, объясняет заголовок эссе: «Прагматически зло оказывается эффективней добра, коль скоро добро должно изменять себе, чтобы сдержать зло. Выходит, в этом противоборстве нет непогрешимой победной стратегии, и добродетель побеждает постольку, поскольку уподобляется противостоящему ей пороку».

Ах да, и конечно, отсылки к де Саду — творчество известного маркиза превратилось для Лема в какой-то фетиш. Он ссылается на него в каждой своей монографии.

Лем, ты — чёртов гений! Взять избитый сюжет и так его вывернуть!

Конечно, экстремальная ситуация, когда приходится выбирать, кому жить — тема не новая. Ну так и контакт с инопланетным разумом — тоже старая тема. Но «Пикник на обочине» от этого не становится хуже.

Так и здесь. Дело не в экстремальной ситуации, а в сюжетной находке Лема. Аппаратура записывает только звук, а значит, можно обмануть тех, кто будет её слушать. А дальше уже начинаются психологические упражнения, в которых Лем — мастер. То, что эта вещь писалась для радио, подчёркивает изобретательную нестандартность Лема. Вместо того, чтобы накропать обычный фантастический рассказик, он решил поиграть со слушателями в кошки-мышки, использовав специфику радио. Пусть-ка слушатели сами решают, кому верить! Ну кому ещё могла прийти в голову такая мысль?

Ну и, конечно, техническая сторона на высоте. Лем не был бы собой, если б не продумал все тонкости.

Один из лучших рассказов Лема и ад для переводчика. Толмач справился и заслужил свою собственную десятку. Это ж надо суметь — перевести стихотворение, в котором все слова начинаются с одной буквы (в оригинале — «ц», в переводе — «к»). А ода, написанная языком высшей математики? Лем, конечно, гений, но и Трофимов заслужил овацию. Мне страшно представить, сколько сил он потратил на адекватный перевод этого лингвистического ребуса.

А в целом великий поляк дал самое незаурядное толкование фразы «В начале было Слово». :)

Вот это да! Мало того, что Лем в древнем 1964 году изобразил шизофрению у робота, так ещё и предвосхитил Нолана с его многоуровневыми снами и попытками воздействовать на реальность из сна. В одном из отзывов рассказ верно сравнили с творчеством Дика, но погодите-ка: «Убик», где есть схожие мотивы (хотя и не настолько изощрённые), был издан спустя 5 лет после «Сказки о Мурдасе». Великий поляк был первым!

А вообще, это, конечно, насмешка над бюрократизацией, когда управленческий аппарат разрастается настолько, что одни ведомства начинают мешать другим, и всё идёт вразнос.

И опять меня сумел удивить великий поляк. На этот раз — со знаком плюс. Вот уж чего я не ожидал встретить у Лема, так это хоррора. А ведь «Терминус» (название-то какое!) — хоррор и есть. По огромной, пережившей катастрофу с человеческими жертвами, космической барже бродит единственный уцелевший в той катастрофе — робот — и сам того не осознавая, выстукивает морзянкой послания погибших. Причём, послания эти не лежат в нём мертвым грузом, а каким-то образом преобразовались в программы, с которыми можно вести общение. Фактически, разговаривать с призраками. Ну кому ещё, кроме Лема, могло такое прийти в голову? А уж дополнительные штрихи — поиски кота, сцена с рыбками — придают рассказу такой жути, что мороз по коже.

Начало вышло потрясающим. Я глазам своим не поверил, видя такой экшн в эпоху фантастики ближнего прицела (хоть Тунгусский метеорит и был в то время популярной темой). Но вот дальше как раз и пошла та самая фантастика ближнего прицела с бесконечными занудными лекциями, полными славословий коммунизму и людям прекрасного будущего. «Декамеронообразные» истории, которые рассказывали участники полёта к Венере на борту корабля, я просто пролистал — читать эти вставные новеллы не было никаких сил (я уже в «Дон-Кихоте» с трудом через них продирался, а уж в фантастике увольте меня от такого удовольствия). Похождения на Венере пошли уже пободрее — там мы видим того самого Лема, которого вскоре и узнает весь мир. В общем, если выкачать всю воду, которая наполняет это произведение примерно на две трети, то вещь могла бы получиться очень неплохая.

И всё же капну ложку мёда. Во-первых, обратим внимание, когда Лем писал свой роман — 1950 — 1951 гг. Время абсолютного господства сталинистской идеологии, а ещё — начало Корейской войны. Трудно отделаться от впечатления, что картины разрушенной цивилизации на Венере родились у Лема вследствие размышленй над тем, куда заведёт Землю соперничество двух систем. Третья мировая рисовалась в то время партийными пропагандистами отнюдь не крахом всего, а шагом к коммунизму. так что Лем в сущности опровергал господствующую идеологию, в завуалированном виде показывая, куда заведут такие речи (даже странно, что книгу пропустили в печать в 1951 году. Куда смотрели цензоры?).

Ну и конечно, белый шар. Здесь это — просто агрегат по изменению гравитации. Но не он ли вдохновил Стругацких на золотой шар в «Пикнике на обочине»? Да, функционал разный, но антураж уж больно схож: и там, и там таинственный шар; и там, и там — безжизненная зона, наполненная непонятными вещами.

В общем, ранее произведение Лема хоть и несёт на себе родимые пятна эпохи, но содержит искорки гениальности, которые очень скоро разгорятся ярким костром до небес.

Довольно таки банальный текст о том, что планеты, жизнь и человек возникли вследствие удачно выстроившейся череды катастроф — от двух подряд взрывов сверхновых, произошедших там и тогда, где и когда было нужно, до метеорита, уничтожившего динозавров. Мораль: жизнь и разум — результат невероятного стечения обстоятельств, сродни трём подряд выигрышам в рулетку. Наверное, в 1986 году это звучало оригинально, сейчас же выглядит прописной истиной. При этом Лем совершенно не принимает во внимание: а) громадное число звёзд и планет в одной только нашей Галактике (что делает подобное совпадение не таким уж невероятным); б) вариант того, что на других планетах эволюция сразу пошла другим путём, а значит, не было нужны уничтожать мир пресмыкающихся, чтобы расчистить дорогу млекопитающим.

В целом текст представляет собой исключительно археологический интерес. Только для фанатов Лема.

Похоже, Лем, как и его не менее выдающийся соотечественник-атеист Колаковский, во второй половине жизни решил поиграть в религию и, сам того не заметив, вместо отстранённого наблюдения свалился в банальные аллегории из Библии, не несущие никакой смысловой нагрузки. В данном тексте имеются: воскрешённый Лазарь, Бог-Отец (незамысловато именующийся в книге GOD и выражающий суровую мораль Ветхого завета), его антагонист-священник (непонятно зачем взятый на корабль, но играющий здесь роль выразителя новозаветной морали), а также ангел-благовестник Гавриил, всемирный потоп и огненный дождь над Содомом и Гоморрой (буквально!). А ещё очень много словесной воды и весьма неказисто пришитое к основной части введение: похоже, Лем когда-то начал писать книгу о приключениях на Титане, забросил, а затем (не пропадать же добру) решил искусственно присобачить этот текст к совершенно другой вещи. Ну и получилось в итоге чудовище Франкенштейна с интересными научными задумками, но крайне странным и нелогичным воплощением. Про квинтян я уже молчу. Интересно, каким образом они сумели нагромоздить всю свою технику? Кто им всё это строил?

В других отзывах неоднократно говорилось об абсурдном поведении экипажа, самым ярким примером чего было то, что земляне пытались анализировать квинтянское общество, даже не выяснив, как выглядят эти самые квинтяне. Абсурд становится понятным, если вспомнить, когда Лем писал «Фиаско» — в 1985 году, на последнем пике холодной войны и гонки вооружений. Его, конечно, волновало, как дальше пойдут события, вот он и пустился в рассуждения, выбрав для этого далёкую планету Квинту. Разумеется, все его размышления, очень уместные и остроумные в другой ситуации, превращаются в ахинею применительно к квинтянам. Но Лема это, как видно, нисколько не волновало. А может, волновало, но исправлять он либо не захотел, либо не сумел.

Господи, в какое же дерьмище превратился великий писатель на закате своей творческой карьеры! Вот уж действительно фиаско — только не землян, а Лема как писателя. Этим романом он мне ужасно напомнил некоторых наших земляков — например, Никиту Михалкова и Валентина Распутина. Они тоже, получив когда-то заслуженную славу, потом скатились в такое убожество, что жалко смотреть. Печально, что и великий поляк не избежал такой судьбы.

Я честно надеялся, что здесь не будет слабой девицы, влюблённой в учёного. По-моему, это какой-то фетиш советских фантастов, как и жизнь на других планетах. Такое впечатление, что отними у них влюблённую девицу и инопланетян, 90 % советских фантастов стало бы не о чем писать.

Надежды мои не оправдались. Разумеется, влюблённая девица, восхищённо взирающая на своего «рыцаря», и разумеется, загадочная космическая жизнь.

Интрига выдержана в духе мультика. Вся Земля поражена хроноклазмами (провалами во времени), но сюжет сводится к действиям «охранных отрядов», борющихся с последствиями сего явления. Как такая катастрофа отразилась на жизни общества в целом и психике землян в частности, не показано вовсе. Герои существуют в пустоте. Я бы сравнил фабулу с компьютерной игрой, если бы во времена Биленкина существовали компьютерные игры. При этом почти ничего увлекательного с героями не происходит. Казалось бы, какой простор для фантазии, но автор наскрёб всего две сюжетных линии, забив книгу описаниями и пустопорожними рассуждениями. К тому же одну из этих линий он заканчивает в стиле плохих рассказчиков, убив персонажа, выполнившего свою роль (яркий пример — Баббл в фильме Бессона «Валериан и город тысячи планет»).

Так что я воспринял произведение как могилу нереализованных возможностей.

Есть два плюса — неплохое описание первобытной психологии и барон Мюнхгаузен. Но если первое в книге действительно пригодилось, то барон — это такая же неисполнившаяся интрига, как и всё остальное.

90 % всего на свете, как известно, дерьмо. Взявшись не так давно ознакомиться с той частью советской фантастики, которая прошла мимо моего внимания, я сожалением ещё раз убедился в истинности этого утверждения. Само по себе это не удивляет. Удивляет другое — что это дерьмо печатали. Честно говоря, уже отбил лоб от постоянных фейспалмов. Каждое следующее дно оказывается успешно пробитым.

Перечислю лишь некоторые этапы большого пути.

«Туманность Андромеды» Ефремова — графоманский эпик, написанный сплошным канцеляритом с бесполыми существами в роли людей, которые умеют выражаться только лозунгами и лекциями.

«Уравнение Максвелла» Днепрова — образчик подросткового самолюбования и отчаянно наивной бондианы (даже на фоне реальной бондианы).

«Веста» Гуляковского — ещё больше самолюбования, ещё больше наивности, кондовый язык и беспредельный эгоизм под маской возвышенной любви.

И наконец, «Я вернусь через тысячу лет» Давыдова. Тут мы имеем дело со своеобразным шедевром, воплотившим в себе все упомянутые черты графоманской фантастики Страны Советов. И канцелярит, и пафосное многословие, и самолюбование, и безжизненные диалоги (все герои говорят совершенно одинаково), и постоянные отступления на лекции о том и сём. Но на этом Давыдов не остановился, добавив ещё неуместные экскурсы в «великий двадцатый век» (как он его неизменно величает), причём, экскурсы не научные, а обличительные. И его совершенно не волнует, нужны ли они здесь и в чьи уста он их вкладывает. Так, латышка, живущая в XXIII веке, зачем-то начинает сокрушаться судьбой солдат Второй ударной армии генерала Власова, а слушающий её итальянец поёт осанну России, которая раз за разом возрождалась из пепла. Причём, происходит это на космическом корабле во время 100-дневного перерыва между периодами анабиоза. Что за бред тут происходит? — спросите вы. Да просто автор спешил поделиться с миром своими очень ценными мыслями, и не нашёл для этого другого места.

И такое в книге — сплошь и рядом!

Предыдущие отзовисты перечисляли целую россыпь других перлов, которые встретили в этой книге, поэтому не буду повторяться.

Добавлю напоследок ещё вот что. Вместе с героем на другую планету отправляется — как мило! — и его мама, которая в дальнейшем повествовании никакой роли не играет и вообще появляется всего два раза. Зачем же автору она понадобилась, если все остальные персонажи отправились в путь без родителей? А очень просто: наш крутой изобретатель-сердцеед, от которого без ума все женщины, встретившиеся ему на пути (это не преувеличение), не может обойтись без мамы. Как верно было сказано, автор сего опуса — просто морально незрелая личность с неизжитыми подростковыми комплексами. И то, что хорошие литераторы преподнесли бы как иронию, он сообщает нам с неколебимой уверенностью и серьёзным выражением лица. А ведь автору, когда он писал это, было уже за сорок лет!

И ещё. В качестве одного из немногочисленных достоинств книги один из отзовистов назвал умение строить сюжет. Это странно, потому что никаким сюжетом в книге и не пахнет. Чтобы роман получился интересным, должна быть одна сквозная интрига (а лучше несколько). Ничего подобного здесь нет. Герои просто передвигаются из точки А в точку Б, сопровождая это либо бессодержательной болтовнёй, либо примитивной рефлексией уровня «Не виноватый я! Она сама первая начала!».

Изначально я хотел ознакомиться со всей трилогией. Но почитал отзывы на вторую и третью части, и понял, что первая — это ещё вполне удобоваримое произведение, можно сказать, вершина творчества Давыдова. Дальше будет намного хуже.

Боюсь одного: неужели «Я вернусь через тысячу лет» окажется не последним дном?

Прекрасный рассказ, в котором нагнетание атмосферы оттеняется живыми диалогами героев и удивительно реалистичным описанием иного разума.

Странно. Говорят, этой книгой зачитывались дети в СССР, а я вот в своём советском детстве о ней даже не слышал. Ну, значит, пришло время ознакомиться.

По сюжету книга действительно подростковая, но вот реалии, которые описывает Мирер, отнюдь не для учеников средней школы. У одного из героев пьяница-отец, у другого родитель-дальнобойщик погиб в автоаварии. Очень странно выглядят эти вкрапления сурового реализма в романтическую подростковую фантастику. И в общем, неудивительно, что книга эта не приобрела такую популярность, как «Алиса» Булычёва или повести Крапивина. Мирер не просто не сумел оттолкнуться от трамплина безудержной фантазии, он даже не хотел этого делать, до конца стараясь держаться в границах правдоподобия. Для подростковой фантастики это — приговор.

Но есть и находки: хлещущие иронией эпизоды с говорящей рыбой и слом четвёртой стены, когда автор вдруг отвлекается от повествования и обращается прямо к читателям. Я такое видел только в фильмах Годара, а в литературе встречаю впервые.

Очень необычная тема для советского автора, правда, раскрывается совершенно в духе советской пропаганды: ну да, всемирный заговор молчания, а как же! Но вообще, написано здорово. Больше всего напоминает «Стиральную трагедию» Лема — там тоже социальные последствия некоего изобретения подаются в юмористическом ключе.

Эх, если бы не нравоучительная концовка, сделанная по принципу «бога из машины», поставил бы высокую оценку. Автор отлично нагнетает напряжение, заставляет тебя читать ещё и ещё, мучаясь вопросом: «В чём же там дело?». А потом — бац, и мораль. Ну ничего, для 1959 года неплохо и так.

Совершенно не ожидал встретить такую вещь в творчестве Днепрова. Абсолютно Лемовский юмор, меткие фразы, краткие и ёмкие характеристики героев. Превосходнейший рассказ! Сама по себе идея не нова, но здесь не в идее суть, а в воплощении. И вот оно-то — на высоте. В наше время так может писать, пожалуй, только Лукин.

Когда советские фантасты писали о капстранах, выходило на редкость наивно (исключение — Стругацкие). Вроде и пытались «чтоб как взаправду», но всё время промахивались: расписывали ужасы капитализма там, где их нет, и молчали о них там, где они есть. Вот и у Громовой вышел какой-то кадавр — под стать тем искусственным людям, которых создал Лоран. Выпускники университета у неё не просто безработные, а даже бездомные (очевидно, влияние Гюго), зато профессора имеют возможность ставить дорогущие опыты непонятно за чей счёт. Государство же вообще не в курсе, что в его столице безумные учёные выращивают киборгов.

А ещё у книги название странное :). При чём здесь поединок с собой?

Но чего у Громовой не отнять, так это психологизма. Не только люди, но даже чудовищные создания Лорана наделены здесь индивидуальностью, и когда читаешь про их мучения, становится не по себе. В этом Громова, пожалуй, превзошла даже Уэллса с его «Островом доктора Моро», где зверолюди всё же сливались в общую массу.

Самую высокую оценку поставить не могу в силу слабости антуража, но реалистичность характеров подкупает.

Охо-хо, опять контакт с иным разумом, опять самозабвенная любовь девицы к учёному, опять вместо объёмных персонажей сферические кони в вакууме. Как ни пытался Мееров уйти от штампов советской фантастики, всё равно они его стреножат. Добавлю к этому и литературную неумелость: все герои выражаются совершенно одинаково, а когда автор пытается добавить эмоций, у него выходит выспренность XIX века, которая в веке XX выглядит смешно. Ну не может нормальный человек, тем более учёный-биолог, описывать события таким высокопарным слогом, как это делает Нолан! Даже у Пушкина вы уже не найдёте в прозе таких оборотов, а тут перед нами — творение 2-й половины XX века. Нет слов. Скажем прямо: Мееров так и не овладел навыками литературного творчества, отсюда элементарные ошибки, например, вкрапление в рассказ, ведущийся от лица одного персонажа, мыслей другого. Про «кивки головой» и говорить нечего.

И всё же отдам должное автору. Хоть произведение и не выбивается за рамки идейно допустимой в СССР фантастики, здесь нет ни слова о коммунизме, нет коварных шпионов, жаждущих овладеть научным открытием для своих зловещих планов, а темы тупоголовой военщины и злобных капиталистов и вовсе выворачиваются наизнанку, словно Мееров насмехается над читательскими ожиданиями (предположу, что это связано с опытом работы автора в «шарашке», на что есть намёки в романе). В середине сюжет и вовсе претерпевает неожиданную метаморфозу, переворачиваясь на 180 градусов. Мееров явно хотел пойти против течения, обрушив все клише советской фантастики, какие вспомнил (к сожалению, до всех не добрался, о чём уже говорилось).

Так что за попытку — плюс. Воплощение, к сожалению, подвело. Меерову не хватило ни таланта, ни опыта, чтобы вытянуть свою задумку. Повествование блеклое и скучное, полное странных и плохо играющих деталей (лейкемия у главного героя, фанатичная увлечённость музыкой одного из учёных — всё это совершенно необязательно и слишком утяжеляет сюжет), с элементами плохой мелодрамы и малосодержательными диалогами, а также с полным отсутствием антуража. В какой стране или хотя бы на каком континенте происходит действие? Куда смотрит государство? Каким образом столь масштабные события ускользают от внимания компетентных органов? Ничего этого нет, герои существуют в пустоте. Предположу, что это тоже было вызвано желанием Меерова уйти от штампов, но полное отсутствие общественно-политического контекста столь же неуместно, как и чрезмерная заострённость на нём. Нужна золотая середина, а её-то Мееров найти не смог.

Как было правильно сказано, текст не раздут. И в этом — одно из немногих его достоинств. В целом же глубоко заурядная вещь, без провалов, но и без взлётов, этакая манная каша от литературы. Жуёшь и жуёшь... Тема в те времена, когда писался роман, была на слуху. Тогда вообще нас захлестнула эзотерика пополам с уфологией. Боги как представители допотопной цивилизации — ну да, об этом часто тогда болтали. Как и о пришельце Христе, погибшей планете Фаэтон, тайне Шамбалы и тому подобном мусоре. Народ млел от этого как от «Рабыни Изауры», и даже члены партии охотно рассуждали о М-ском треугольнике и способностях Джуны. Так что роман Дмитрука вписался во всё это примерно как сейчас вписываются опусы о попаданцах.

Интересен ли мир? Не особо. Очередной Орден хранителей древних знаний — банальщина ещё та. Кстати, если Избранные уничтожают всякий намёк на технологии у дикарей, откуда те взяли «позвякивающую» сбрую, холодное оружие и браслеты? Это как бы предполагает наличие металлургии.

Раскрыты ли персонажи? Ну так, более-менее, но без огонька. Чувствуется, что автору в общем наплевать на них и он всего лишь пытался втиснуть героев в рамки мифологии. Некоторых он просто вышвыривает без сожаления, словно они ему надоели.

Содержится ли в произведении новая идея? Я вас умоляю.

Вывод: типичное дитя фантастического мейнстрима периода Перестройки.

Для 1971 года очень даже круто. Во-первых, сама идея. Во-вторых — её воплощение: автор отошёл от традиционного для советской фантастики упора на технологии и углубился в психологию. Перед ним стояла архисложная задача: создать увлекательный сюжет о жизни тринадцати человек в консервной банке. И Михайлов в целом справился: каждая глава у него в сущности — отдельный рассказ. Правда, некоторые загадки он так и не раскрывает, нарушая тем самым принцип «чеховского ружья». Видимо, просто недокрутил — придумать зацепку придумал, а что с ней делать, так и не сообразил. За это — жирный минус. Кроме того, поведение персонажей нередко просто нелогично даже для той ситуации, куда они попали. Капитан — вообще какая-то размазня. Он должен быть царём и богом на своём корабле, а он покорно выслушивет всякие благоглупости от пассажиров и постоянно идёт у них на поводу. Да и любовных терзаний в духе Санта-Барбары могло быть поменьше. Ну правда, это социальная фантастика или романтическая?

С наукой совсем плохо. Я понимаю, что роман не о ней, но всё-таки какие-то правила должны быть. А тут корабль из антивещества свободно рассекает обычное пространство, словно в вакууме нет частиц. Да его бы даже в межзвёздном космосе за несколько часов стёрло в порошок. И если, по мнению Михайлова, вакуум абсолютно пуст, что перерабатывают пресловутые синтезаторы, обеспечивающие пассажиров всем необходимым? Пустоту? Ну и наконец, эффектов теории относительности здесь не существует в принципе. Пассажиры летают с планеты на планету, даже переносятся в межгалактическое пространство, упрямо мечтая вернутся к родным на Землю, но ведь даже вернись они туда, кто их встретит? На Земле за это время прошло намного больше времени, чем на корабле. Об этом Михайлов не задумывается.

Зато чего у автора не отнять, это умения выдумывать разные необычные ситуации, вживаться в разных персонажей (они все — индивидуальны, никаких говорящих голов!) и творческой смелости. Подумать только — в разгар развитого социализма Михайлов допускает религиозное помрачение у людей светлого будущего! Учитывая время написания романа, автора могли за такое серьёзно взгреть. Отдельный восторг — это литературные вставки, которыми присутствующий на корабле писатель пытается предсказать возможное будущее узников корабля.

Вот такие у меня неоднозначные впечатления от этой вещи. Где-то она невероятно смела, а где-то — ужасно наивна.

В этом романе так или иначе присутствуют чуть ли не все основные компоненты творческого подхода Павлова, а также некоторые сюжетные повороты, которые он потом использует в других своих вещах. То есть, по большому счёту, «Акванавты» задали тон всей писательской биографии Павлова.

Вот например.

В отзывах к «Неуловимому прайду» звучала претензия, что финал там скомкан, будто автору надоело писать и он просто проговорил в конце всю суть. Но в «Акванавтах» ведь то же самое: Соболева постигает озарение насчёт кальмара, и он озвучивает свою догадку, которая на самом деле не очень-то вытекает из исходных данных.

В «Мягких зеркалах» герой попадает в зону с иным течением времени, и ровно то же самое есть в «Акванавтах» (непонятно, правда, зачем — сюжетно это никак не играет).

Восторженные девицы, влюблённые в смелых исследователей — это общее место советской фантастики, но у Павлова они присутствуют едва ли не во всех произведениях, начиная с «Акванавтов».

Бесконечная болтовня ни о чём. Здесь Павлов ещё сдерживает себя, но в «Лунной радуге» этот недуг поразил его со всей силой.

Невероятные с точки зрения здравого смысла события.

И наконец, подробно прописанная техническая часть. Это просто фишка Павлова. До сих пор мне казалось, что родоначальником «производственной фантастики» у нас был Жарковский с «Я, Хобо», но нет! Павлов его значительно опередил. Другое дело, что у Жарковского все эти термины звучат как поэзия, а у Павлова — как сухой отчёт, ну так он и писал куда раньше.

Правда, если где-то густо, то в другом месте пусто. Тщательно продумав устройство подводной станции, Павлов лопухнулся в куда более простой части: поляки у него носят чешские имена. А ещё в той версии, которую читал я, присутствует город Санкт-Петербург и нет никакого Ленинграда. Это поздняя правка?

Итак: всё весьма реалистично, подробно, но очень тягомотно. Не мой автор.

Это — не научная фантастика. Это именно вольтеровская сатира, о чём и сказано в биографии автора. Если подходить с позиций логики, книга просто разваливается. Например, как обезьяны вышли в космос, если сам же автор указывает, что их цивилизация не развивается? С каких пор рождение ребёнка вызывает стремительную эволюцию? Каким образом герой за несколько месяцев выучил обезьяний язык до такой степени, что смог выступать перед учёными? И почему цивилизация обезьян — это точный повтор цивилизации людей? Последнее, впрочем, автор объясняет, но даже обезьяны при всей своей тупой подражательности должны были что-то изменить — хотя бы для того, чтобы подстроить под свою физиологию. Между тем из всех нововведений упоминается только необычный пешеходный переход. А во что, интересно, герой обувался, если обезьяны вообще не знают обуви? Этот вопрос Буль просто обошёл стороной. Наконец, каким чудом в городе, погибшем 10 000 лет назад, сохранились не только предметы быта, но даже обрывки платья на кукле? Если слышали про Чатал-Хююк, вы поймёте, о чём я. О так называемой генетической памяти, которая по мнению Буля представляет собой отрывочные отчёты, наподобие магнитофонных записей, я уж молчу.

С точки зрения сюжета всё тоже печально. События беспощадно подстраиваются под героев. Дикие люди каким-то чудом срывают с героев всю одежду, но не трогают их самих. У учёной обезьяны Корнелия оказываются близкие друзья чуть не во всех областях — и директор зоосада у него в приятелях, и астроном, и конструкторы ракеты. Все важнейшие открытия из забытого прошлого обезьян совершаются как по заказу сразу после прибытия землян. Космический аппарат обезьяньего производства с тремя беглецами легко и непринуждённо пристыковывается к земному звездолёту. И так далее.

Но если рассматривать роман как сатиру, всё становится на свои места. Путешествие на Бетельгейзе — это такая же условность, как плавание Гулливера в Лилипутию. Буль довольно остроумно прошёлся по человеческой цивилизации, показав людей со стороны. Действительно, если всё оставить как есть, но вместо людей поставить обезьян, что получится? Поэтому ни о какой научности здесь речи не идёт. Роман — чистая сатира, именно так его и следует воспринимать.

Фантастика ближнего прицела. Даже автор введения к этому сборнику написал, что восточногерманские писатели часто останавливаются там, где по современным представлениям повествование только должно начинаться. Иначе говоря, мало описать, откуда взялось изобретение — покажите, каковы последствия его использования. Вообразите «Гиперболоид инженера Гарина», целиком посвящённый тому, как инженер Гарин создал свой гиперболоид. И всё, ничего больше. Две трети рассказов из этого сборника как раз и выстроены по этому принципу. Цикл «Астрономический вор» вообще поверг меня в недоумение. Сначала я думал, что это — такая популярная форма изложения детям достижений науки и законов физики, навроде «Сказок роботов» Лема. Но когда наткнулся на зарисовку о планете женщин, мечтающих о сну-сну, немного прибалдел. Нет, я не против таких зарисовок, просто она очень странно выглядит рядом с нарочито наивными безделушками для возрастного порога «8+«.

Из всего сборника моё внимание привлекли только две вещи: «Остановка» Крона (явная дань немецкому романтизму покроя Гофмана) и «Параллели» Лемана и Тауберта (неожиданно крутой инопланетный саспенс). Всё остальное — литературная архаика или ни на что не претендующее подражание («Отпуск по-альдебарански»)

Превосходный образчик космо-триллера. Менее всего я ожидал встретить нечто подобное в фантастике соцлагеря, и уж тем более в этом сборнике. Однако и в навозе можно отыскать жемчужину. Повесть — готовый материал для наводящего жуть фильма о пришельцах. Тут вам и «Нечто», тут вам и «Солярис», тут вам и «Живое», тут вам и «Особь». Авторы умело нагнетают саспенс, а к обилию терминов быстро привыкаешь, особенно если имеешь за плечами «Я, Хобо» и «Ложную слепоту».

Единственное, что кажется притянутым за уши — это как раз отрывки из инопланетных отчётов. Совершенно непонятно, как их получили и тем более расшифровали. Но это то допущение, которое в данном случае выглядит оправданным. Без него вообще не было бы произведения.

Коэльо и Кастанеда — вот кого я вспомнил, когда знакомился с этой книгой. Ни того, ни другого я, надо сказать, не читал, но ассоциация почему-то не отпускала до самого конца.

Итак, берёте представителя офисного планктона и переносите его сознание в некий абстрактный испаноязычный городишко, населённый призраками. Почему в испаноязычный? А фиг его знает. В книге это никак не объясняется. Очевидно, автор вдохновлялся магическим реализмом, но гармонично увязать его с московской действительностью не получилось. Этот морок просто падает с потолка, не вызванный никакими обстоятельствами.

Ну ладно. Выписана эта призрачная реальность, следует признать, весьма неплохо, с фантазией и живыми героями. Там даже есть парочка логических вывертов. Но всё это не увлекает, поскольку существует как бы само по себе. Любителям мистики, вероятно, понравится, я же, честно скажу, мучился. Все эти хождения по пыльным улочкам и разговоры с непонятными людьми вгоняют в зелёную тоску. Отшельники, гадалки, помощницы психопомпа... Оно бы, может, зашло лучше, если бы героиня сама была из Испании или, допустим, Чили. Но с какой стати москвичка, не увлекавшаяся ни Маркесом, ни Борхесом, попадает в их фольклор, решительно непонятно. И к чему это всё, тоже неясно.

Странно, но с литературной точки зрения московская реальность выписана хуже. Там много подробностей, точно описывающих офисный мир, но сам стиль позаимствован из творений Донцовой или Шиловой. И я сомневаюсь, что это сделано нарочно. Просто автор решил описать женское мышление, и не нашёл ничего лучше, как копировать романы для домохозяек. В соединении с магическим реализмом выглядит это как сочетание ужа и ежа.

В общем, не моя книга.

Ну ладно. Первая часть написана здорово. Просто здорово. Загадочность, напряжение, яркий стиль — всё на месте. Но когда ты уже ждёшь, что перед тобой начнут раскрываться загадки этого мира — хлоп, и начинается вторая часть. А с ней — и новая реальность. Но с теми же героями. Крыша начинает дымиться, тем более, что планка издевательств над человеческим телом, и без того высокая, поднята тут ещё выше.

Вообще поражает слабая восприимчивость персонажей к самым ужасным ранам, которые здесь наносятся с удручающей регулярностью (и все любовно описаны). Создаётся впечатление, что книгу писал маньяк, наслаждающийся кровищей и потрохами. Реалистичность тут и не ночевала. Ладно бы раны, но герои, например, отлично себя чувствуют посреди ядерной пустоши, в которой ничего не растёт по той причине, что вся она покрыта солью (о чём авторы многократно сообщают).

Наверно, я слишком испорчен историческим ratio, если требую правдоподобных объяснений там, где они не нужны. Если вам нужен постапокалиптический психодел, это произведение для вас. Но я, видно, не ЦА. Потому что хочу знать,

Жутковатенькое такое произведение. Пробирает до мурашек... пока остаётся на почве реализма. Но как только начинает играть на поле Чаки и прочих зловещих кукол, уже не страшно. Потому что сказка — чего её бояться? Или я просто не люблю мистику.

Это что-то невероятное. В небольшой объём автор впихнул столько, что диву даёшься. Вот он, талант! Кстати уж, поделюсь предположением, что именно этот рассказ вдохновил Стругацких на «Второе нашествие марсиан» — слишком уж похожи тамошние «записки здравомыслящего» на дневник главного героя.

1942 год. Фашизм победно шагает по планете. Французам досталось меньше других, но и они не катаются как сыр в масле — идея талонов на жизнь явно взята из повседневности того времени. Марсель Эме, прямо скажем, героем не был и вообще сочувствовал вишистам (судя по его роману «Вуивра»), но и у него проскальзывают нотки, за которые могло не поздоровиться. Достаточно вспомнить характеристику, данную главным героем некоему антисемиту-конспирологу, убеждённому, что талоны на жизнь — происки евреев: «Странное убеждение, ведь евреям и вовсе оставили полдня в месяц». И это, напоминаю, написано под нацистской оккупацией!

Эме, кажется, никогда не унывал и везде находил повод посмеяться. Даже под властью немцев. Юмор из рассказа так и сочится, при этом само изображение того, во что вылилось введение талонов на жизнь, сделало бы честь любому автору антиутопий. Но какой-нибудь Оруэлл или Брэдбери разразились бы скорбными романами, а Эме ограничился залихватским рассказом. Великолепно!

Повествование идёт по нарастающей. Пролог, стилизованный под средневековую речь, прямо скажем, халтурен. Даже близко ничего общего со стилем хронистов там нет, это скорее стиль исторических фильмов. Дальше всё развивается ни шатко — ни валко, но затем автору будто кто-то придал разгон, и он выдал совершенно феноменальный диалог между римским папой и инквизитором. И после этого накал уже не снижался до самой развязки, выдержанной, как полагается, на высокой ноте.

Переклички с «Парнем из преисподней», о котором тут вспоминали, конечно, не случайны: Аркадий Стругацкий входил в редакционный совет «Библиотеки современной фантастики» и много чего оттуда почерпнул. Но почему никто не вспоминает «Трудно быть богом»? Ведь там Румата Эсторский как раз и размышляет над тем, как повёл бы себя Рэба, попади он на Землю. Вот Борунь и показал нам это. Показал, надо признать, весьма реалистично. Оставьте мечты о перевоспитании и исправлении, — как бы говорит нам автор: — Взрослого человека уже не изменить, слишком крепки в нём штампы сознания.

Мюнх — не примитивный мясник, у него своя мораль и свои принципы. Он — высокообразованный человек, логика его безупречна. Но это мораль и логика XVI века. Для человека коммунистического будущего Мюнх при всей своей идейности и начитанности — жуткий дикарь, сеющий вокруг страдания. При этом он не лишён гуманизма. Наоборот, он всё делает ради души человека и божьей любви. «Тело умертвляем — душу спасаем», — вот такой у него гуманизм, подкреплённый, как полагается, авторитетом отцов церкви. Мюнх не лицемер, он глубоко убеждён в своей правоте. Иначе говоря, фанатик.

Книга неожиданно актуальна. По ней выходит, что все политические споры бессмысленны — мы смотрим друг на друга через призму своего опыта и не можем выйти за его рамки, ибо это означало бы крушение нашего мировоззрения.

Книга, однако, и оптимистична. Хоть мы и не можем выйти за рамки своего опыта, но понятие ценности человеческой жизни растёт, а вместе с ним — и уважение к позиции другого. Вот только процесс этот долгий, и перескочить через ступеньки не удастся. Что нам и демонстрирует история инквизитора Мюнха.

P.S. Как специалист по истории социалистической Польши заверяю, что книгу издали так поздно не из-за позиции католической церкви, а из-за того, что в ней описано коммунистическое будущее с римским папой, что представлялось идеологам того времени нонсенсом. У нас на это закрыли глаза, потому что Ватикан казался этнографическим курьёзом, а вот в Польше католицизм был реальным противником, там копья ломались вовсю, поэтому цензоры и не пропустили книгу. Это, кстати, ещё один пример того, как по разному смотрят на мир люди с разным опытом. То, что в Польше расценивалось как пропаганда клерикализма, у нас казалось выпадом против костёла. Аналогичная история, между прочим, произошла и с фильмом Кавалеровича «Мать Иоанна от ангелов». :)

Боже мой, какая белиберда! Всё, ну буквально всё притянуто за уши! Сюжет играет в поддавки с героем от начала до конца. Единственное, что впечатлило — это способ изменения частоты сигнала, придуманный Раухом. Всё остальное — просто мультик про супергероев. Для полноты восприятия не хватало только пафосных фраз, и они здесь тоже есть!

Удивительно, имея такую биографию, писать опусы уровня закомплексованного подростка, мечтающего о всеобщем преклонении. Все штампы налицо, а практически полное отсутствие женщин и вообще личной жизни у героя ещё и безошибочно указывает на крайнюю неосведомлённость «подростка» в этом вопросе.

Автор не удержался даже от того, чтобы вести повествование от первого лица! Это всё равно как если бы в романах Флеминга Бонд сам рассказывал о своих похождениях. «Я ловко снял тремя выстрелами трёх бандитов, потом провёл ночь с красоткой, затем обыграл в покер крутого шулера...». Вот здесь именно так и есть. Пошлость невероятная! Сдаётся мне, карьера разведчика у Днепрова сложилась далеко не так успешно, как он хотел, и наш фантаст решил наверстать упущенное хотя бы в воображении.

Весьма жалкое произведение.

Менее всего я ожидал встретить что-то подобное в советской фантастике, да ещё (вот это да!) в 1959 году. Рассказ — готовый сюжет для фантастического блокбастера. Все составляющие успеха налицо: загадочный инопланетный разум, напряжённое действие, головоломный ребус в начале и лихой космический боевик — в конце. И всё это — в рамках рассказа!

Особое восхищение за оригинальную концепцию жизни. Я по наивности думал, что до чего-то такого фантастика доросла лишь ближе в девяностым, а тут глядите-ка — 1959 год!

Всё же снижу на балл из-за высосанной из пальца концовки. Наверное, по-другому советский фантаст закончить и не мог, но мне-то от этого не легче. Концовка нелогична и взята с потолка. Но всё остальное — на высшем уровне!

Героизм — это когда ты закрываешь своим телом амбразуру. А когда ты без оружия несёшься на вражеский окоп с криком: «Всех убью — один останусь!», это, дорогие друзья, не героизм, а идиотизм. Яркий пример которого нам демонстрирует данный рассказ.

Поступок капитана по степени дурости напомнил мне поведение экипажа в последнем ридлискоттовском «шедевре» — там, если помните, корабль с колонистами меняет курс, просто получив сигнал с более близкой планеты (отсюда мы можем заключить, что натужная подгонка сюжета под финал — явление интернациональное).

Я совсем не против одержимцев и фанатиков. Но не надо путать фанатиков с безответственными идиотами, действующими по принципу «дерусь, потому что дерусь». У Гуревича в «Функции Шорина» фанатизм правдоподобный и оправданный, а у мадам Журавлёвой — пафосная ахинея. «Через невозможное — вперёд!». Боже мой, какой бред.

Таких историй с подростковым «героизмом» можно настрогать сколько угодно.

Например:

»- Не выходи в открытый космос без скафандра! Ты же погибнешь. — Там что-нибудь придумаю. Через невозможное — вперёд!».

Или:

»- Профессор, что ж вы в ядерный реактор без костюма радиационной защиты собрались? — Там что-нибудь придумаю. Через невозможное — вперёд!».

И наконец:

»- У нас вышли из строя оба двигателя. Но рядом есть аэродром. Приземляемся? — Ни в коем случае! Что-нибудь сообразим. Говорите, 250 пассажиров на борту? Ха-ха, тем лучше! Через невозможное — вперёд!».

Господи, этот ура-идиот ещё и картины писал...

А тем из лаборантов, кто тут в отзывах сокрушался по поводу тлетворного влияния «девяностых», якобы исказивших понимание светлой идеи рассказа, предлагаю подняться на крышу 16-этажного дома, раскинуть руки и воспарить. Романтика же! Свершения! Через невозможное — вперёд!

Вот уж не ожидал, что советский фантастический рассказ заставит меня вспомнить эпоху Великих географических открытий. Колумб, Магеллан, Васко да Гама, Герман Шорин... Абсолютно мелвилловский персонаж: несокрушимая воля и фанатичная преданность идее.

От рассказа так и веет романтикой дальних странствий. Не случайно повествование перебивается вставками о шоринских грёзах (отличная находка автора!). Но это не сказочная романтика Грина, а суровая романтика Джека Лондона. Здесь нет места розовым соплям, здесь люди идут напролом, попутно совершая открытия. Реалистичность необыкновенная! Гуревич чуть ли не единственный в советской фантастике показал, сколько трудностей поджидает людей в попытках долететь до звёзд. Обычно в таких произведениях авторы ограничиваются кратким описанием двигателя. Мол, остальное — дело техники и времени. Гуревич же с этого только стартует. А дальше — широкая картина технологических, биологических и физических проблем. Точно ушат холодной воды на прекраснодушных мечтателей, которые после запуска спутника вообразили себе, что уже завтра человечество освоит Солнечную систему. Нет, ребята, нам предстоит расколоть ещё немало задачек, из которых постройка околосветового двигателя — чуть ли не самая лёгкая.

Не буду перечислять все прозрения и догадки автора. Они есть в предыдущих отзывах. Какие-то из них более удачны, какие-то — менее; о чём-то Гуревич вообще не подумал (к примеру, о солнечной радиации на Луне и Марсе). Но за идею астероида как космического корабля — моё уважение. Есть ли вообще хоть один фантаст, который понял, что пилотируемая ракета не подходит для межзвёздных перелётов? А Гуревич это сообразил на заре космической эры! Прозорливость невероятная.

А ещё это — удивительно красивое произведение. Зацените сами: «Своими глазами он увидел голубой глобус на фоне звёзд, глобус с полнеба величиной, с сизыми кудряшками и бирюзовым бантом атмосферы. И другой мир увидел — латунный, с круглыми оспинами, как бы следами копыт, как бы печатями космоса. Голубой глобус съёжился, а латунный вырос, занял небосвод, подошёл вплотную к окнам, сделался чёрно-пёстрым, резко плакатным. Такой непохожий на нежно-акварельную Землю!».

Жемчужина «оттепельной» фантастики.

Итак, я прочёл несколько советских фантастических рассказов периода «оттепели» и могу сделать вывод — для того, чтобы в то время написать фантастический рассказ, нужны были следующие составляющие:

1) увлечённый учёный

2) девица...

собственно, всё. Остальные ингредиенты добавляются по желанию.

Причём, девица как правило ослеплена любовью к гению, последний же воспринимает её восторги с философской отстранённостью. Менять их местами категорически противопоказано, у них чётко определённые роли: мужик двигает прогресс, девица истерит или совершает глупости. В общем, я понял, откуда растут ноги у странной пары Румата Эсторский — Кира в «Трудно быть богом».

Почему я так много места посвятил этой теме в моём отзыве? Потому что о чём-то другом здесь сказать почти нечего. Научная сторона вопроса смехотворна. Психологизм отсутствует. Однако защита диссертации описана великолепно. Даже дежурные фразы не изменились за полстолетия.

Честно говоря, я вне себя. Ведь написано-то хорошо! И образы живые, и описания яркие, и школьно-лагерный быт представлен на ура. И всё это ради идиотской (другого слова не подобрать) концовки. Это всё равно что написать изящную сюиту, а потом с её помощью проверять, хорошо ли настроен рояль. Тьфу!

На всякий случай проверил возраст авторов к моменту написания — одному уже за сорок, другому — за пятьдесят. А значит, никаких скидок. Рассказ очень плох. Да, я понимаю, что в середине шестидесятых наша фантастика ещё не достигла высот, но извините — уже есть «Трудно быть богом» и «День гнева». А тут такое...

Сюжет шит белыми нитками, реакции людей неестественны, герои существуют в некоем сферическом мире. Даже если предположить, что на всей планете уже установился коммунизм (этим можно объяснить, что перспективную разработку не секретят), не бывает такого, чтобы учёный просто пропал из лаборатории, а его ищет лишь собственная подчинённая. Кстати уж, не первый раз встречаю в идейно выдержанной советской фантастике образ безответно влюблённой в учёного женщины. Дыхание эпохи? Скорее, влажные мечты авторов.

Я не знаю, в каком мире человек может просто нагрянуть к родственнику, которого не видел тридцать лет, и поставить его перед фактом: «Встречай. Поживу у тебя с месяцок». Не знаю, в каком мире тринадцатилетний подросток (ведущий себя, к слову, как десятилетний), обнаружив собственного деда без сознания с электродами на руках и ногах, не сообщит об этом родителям. И наконец, не знаю, в каком мире мальчишка может целыми днями ходить в трёх носках по жаре без всяких последствий для ног.

И это я ещё не прошёлся про второстепенным персонажам, которые возникают ниоткуда, делают ровно то, что надо для продвижения сюжета, и исчезают, когда нужда в них отпадает.

Так не пишут не только сейчас. Так нельзя писать в принципе.

«Разве мы не люди?» — с этого вопроса, который твердили чудовищные обитатели острова доктора Моро, начинается и это произведение. Вообще говоря, идея интеллектуальной безэмоциональности не раз обыгрывалась в советской фантастике. Сложился даже стереотипный образ бесстрастных и умных инопланетян. Здесь не инопланетяне, но суть та же. А если взять шире, то архетип безнравственного умника (или везунчика) известен ещё Гауфу и Уайльду.

Рассказ удивительно американский и в то же время очень советский. Американский он в смысле «экшена», напряжения, нарастающей жути. Подлинный триллер! Огромное уважение Гансовскому, сподобившемуся написать такое в 1964 году.

А советский он потому, что фермеры ведут себя как жители СССР — сидят, сложа руки, и ждут, пока власти разберутся. Сугубое упование на государство — характерная черта соцреализма. Нет, в конце эти терпилы тоже не выдерживают, но получается всё тот же русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Американские фермеры уже давно самоорганизовались бы в какой-нибудь Союз обороны (при наличии-то оружия!), закидали письмами конгрессменов и сенаторов и устроили как минимум акцию протеста в виде перекрытия дороги или чего-то подобного. Я уж не говорю о пикетировании Белого дома.

А в целом очень драйвово. Смутили только два момента: похищение дочки фермера (зачем?) и связи отарков с бандитами (что первые могут предложить вторым?).

Нарочито безэмоциональное произведение, от которого волосы шевелятся на голове. Серые будни серого города, серый инспектор расследует мало кому интересное серое дело. Поначалу я вообще принял эту вещь за идейно выдержанную графоманию, включённую в сборник БВФ по причине «прогрессивности» его автора. Но чем дальше, тем больше убеждался, что демонстративная протокольность книги — просто литературный приём, который здесь, чёрт возьми, работает на все сто! Именно так, глазами бесстрастного инспектора, и надо было описывать этот мир благосостояния и умственной пустоты. По настроению и впрямь смахивает на «Хищные вещи века», а ещё — на норвежский (опять Скандинавия!) фильм 2006 года «Неуместный человек».

Вот только люди, с которыми встречается следователь, — совсем не серые. Каждый со своей психологией и историей. В сочетании с каменным спокойствием главного героя эффект получается сногсшибательным.

В какой-то мере завидую читателям, которые открыли эту книгу в эпоху застоя. То, что выглядело тогда фантастикой или чем-то из разряда «их нравы», теперь всё больше походит на нашу действительность. А потому вместо отстранённого любопытства книга вызывает страх, будто смотришь до боли реалистичный ужастик.

Да вот хотя бы:

«Цензура. Если я не ошибаюсь, официальной цензуры в нашей стране не существует. И несмотря на это, у нас более свирепая и придирчивая цензура, чем в любом полицейском государстве. Вы спросите: почему? Да потому, что она носит частный характер, не регламентирована законом и ведётся такими методами, которые делают её неуязвимой с юридической точки зрения. Потому, что не само право осуществлять цензуру — хорошенько заметьте разницу, — не само право, а практическая возможность зависит от людей, будь то чиновники или отдельные издатели, которые уверены, что их решения разумны и служат всеобщему благу. И потому, что люди в большинстве своём тоже разделяют их дурацкую уверенность и, следовательно, сами выступают в роли цензоров при каждом удобном случае».

Поставил бы десятку, но финал мне показался натянутым, этакий искусственный вист, которому противоречит всё предыдущее повествование.

«Честно работала в партии, со всей страстностью и злобой разоблачала я врагов народа, а у себя под носом, под боком проглядела. Проглядела, потому что маскировка и вероломство были чудовищными [...] он бесстыдно меня обвёл, усыпляя мою к нему бдительность. Ибо ни в ком другом, кого я разоблачала, я не ошиблась».

Это не отрывок из книги. Это — письмо Анны Хохряковой, жены арестованного и.о. председателя Дальневосточного крайисполкома Евгения Лебедева, написанное 26 августа 1937 года. Письмо, разумеется, нигде не публиковалось, осев в бумагах главы дальневосточной парторганизации Варейкиса (тоже вскоре арестованного).

А теперь сравним это со словами одной из героинь романа, сказанных о муже, которого она заподозрила в нелояльности властям: «Ну как я могла представить себе, что Того, мой Того, станет предателем! Да ведь то-то и оно, что с виду предатели такие же, как обыкновенные люди. Только нутро у них другое. А так ведь притворяются, негодяи. Ну вот, лежала я и думала о Того. И утром, когда я встала, он для меня был уже не человек. Он был уже больше не человек, он был хуже дикого зверя. В первую минуту, как я утром взглянула на него, мне показалось, что это просто страшный сон. Ведь Того был такой же, как всегда. И я подумала, что если быть с ним поласковей, всё ещё, может быть, обойдётся. Но потом я поняла, что нечего жалеть предателей, от этого они не станут лучше — нет, нет, о таком и думать опасно. Он конченый человек, он испорчен до глубины души! И вот только я пришла на работу, как сразу же позвонила в полицию».

Поразительно, насколько авторша, никогда в жизни не видевшая доносов и вряд ли разговаривавшая с людьми, писавшими их, точно ухватила настроение. Да, она была в сталинском СССР и Третьем Рейхе, но чтобы проникнуть в столь сокровенные вещи, как образ мыслей граждан тоталитарного общества, надо обладать недюжинной проницательностью.

«Записки здравомыслящего» — так бы по-другому я назвал роман (да простят меня Стругацкие за плагиат). Очень преданному гражданину Мирового государства довелось совершить открытие, которое перевернуло вверх тормашками всю его жизнь. Под действием каллокаина люди вдруг сбрасывают с себя маски бесстрастных солдат и начинают говорить то, что у них на уме. То, что их мысли не всегда отвечали идеологии, не самое ужасное. Куда хуже другое: минутная искренность на фоне всеобщей зарегулированности выглядела чем-то не от мира сего. Оттого и возникла у героев дилемма, как к этому относиться. Если человек не совершил правонарушения, а просто говорит живым языком, свободным от идеологических штампов, он опасен или нет?

«Ситуация принимала весьма неприятный оборот. Когда мы с самого утра позвонили в полицию, оказалось, что девять человек из десяти уже прислали доносы на своих мужей и жён... — простодушно сокрушается главный герой, затеявший особого рода проверку своего препарата. — [...] наш эксперимент застрял на мёртвой точке. Жёны и мужья всех наших испытуемых тут же обращались в полицию; мы ежедневно получали их доносы целыми пачками».

Надо отдать должное Карин Бойе. Она не скатывается в политический памфлет, а остаётся на почве реализма. Здесь нет громких фраз и театральных поступков, здесь люди мечутся в отчаянной попытке сохранить свою душу, но не впасть в крамолу. Трагедия в том, что это невозможно.

В своё время польские диссиденты подметили, что невзирая на навязчивый коллективизм, в тоталитарном обществе люди ещё более эгоистичны, чем в свободном, потому что не могут никому доверять. Затем то же наблюдение сделал наш кореевед Ланьков, описывая общество в КНДР.

Карин Бойе поняла это раньше их всех. Призыв «Жить не во лжи» родился не на пустом месте. Стоит только начать говорить, что думаешь, и всеподавляющая идеология становится невозможна. Искренность противопоказана диктатуре. Отсюда-то и берётся стрежневая драма романа. Каллокаин, необходимый для обнаружения крамолы на мысленном уровне, развязывает людям языки. А это оказывает сокрушительное воздействие на тех, в ком ещё не умерли все чувства, кроме преданности власти.

То, что эту книгу издали в СССР, можно объяснить только изворотливостью редакторов, сумевших внушить цензуре, будто речь идёт сугубо о фашистских государствах (благо некоторые черты фашизма Всемирному государству и впрямь свойственны). Отдадим должное и переводчикам, которые благоразумно окрестили Всемирное государство Империей (чего нет в оригинале). Ну и, конечно, спасибо издательству «Молодая гвардия», которое позднее, правда, в области фантастики сменило направление и начало публиковать всякую белиберду, но во времена БВФ стояло в авангарде.

Ставлю девятку, потому что концовка, на мой взгляд, слита. Может быть, это произошло потому, что Бойе переживала за умиравшую тогда любовь своей жизни и ей стало не до книги, или она с самого начала хотела так закончить, но концовка — полный facepalm. Остальное же — блестяще!

Это тянуло на сказку, но автор решил написать фантастику. И очень зря. Потому что вышло по-идиотски. Чего мы ожидаем от описания иной цивилизации? Правильно: описания ИНОЙ цивилизаиции. Ну так вот, здесь этого нет. Гусеницы говорят как люди и ведут себя как люди, но они... не люди. Ничем, кроме внешнего облика, они от людей не отличаются, у них даже руки есть! Ах да, общаются они телепатически, но почему-то понимает их только робот. Который, кстати, тоже вылитый человек, но уже не только внутренне, но и внешне. Даже улыбаться умеет. Когда дело дошло до бумажных книг в шкафах разумных гусениц, я мысленно махнул на произведение рукой. Нет, я дочитал его, хоть продраться через резонёрские диалоги было нелегко, но всерьёз воспринимать уже не мог.

Легко придумать зелёное солнце. Тяжело изобрести мир, в котором оно выглядело бы естественно.

Вежинов наплевал на это основополагающее правило фантастики.

Вот и пусть получает от меня двойку.

Это невероятно плохо. Графомания в чистом виде. Чудовищный язык с постоянными тавтологиями (в стиле «госпитализирован в больницу»), невыносимое многословие, абсолютно никакие персонажи, а герой — воплощённый комплекс подростка: ничего из себя не представляющий индивид, решающий проблемы на взмах ноги. Подчинённый перед ним лебезит, случайно встреченная девица тут же в него влюбляется, нелюбимая жена без слов уступает место сопернице... Если текст отражает личность автора (а этот, судя по всему, отражает), то Гуляковский был не только графоманом, но ещё неприятным и глупым человеком. А ясно мне это стало вот отсюда:

«Я нежился в постели и слушал, как на кухне Веста, что-то напевая, готовит кофе... Я не спешил вставать, зная, что кофе, как обычно, будет мне подан в постель... Она войдёт, улыбаясь, глаза её будут радостно блестеть. Она всегда улыбается, когда знает, что делает что-нибудь приятное для меня... За всю долгую семейную жизнь я так и не сумел объяснить жене, как именно следует готовить кофе, чтобы сохранить полностью его аромат. Весте не понадобилось ничего объяснять. Она знала наперёд мои вкусы. Она умела так поджарить омлет на завтрак, чтобы на нём не было корочки. Жене это не удавалось ни разу. Сама Веста была удивительно равнодушна к еде. Подозреваю, что в моё отсутствие она вообще не ела. Но даже в этом ей ни разу не изменил такт, и, когда мы вместе садились за стол, она всегда ела хотя и немного, но с видимым удовольствием, стараясь своим равнодушием к пище не испортить мне аппетит. Жену мне частенько приходилось останавливать, напоминая ей, что неумеренность в еде...».

Чувствуете? Это — текст не взрослого, а ребёнка, который мнит себя центром мира, полагая всех окружающих приложением к его эго. Мужской вариант ромфанта, неизжитые подростковые грёзы о прекрасных инопланетянках и красавцах-вампирах, падающих к ногам среднестатистической серости. Но подано всё под соусом гуманитарной фантастики, вот что смешно!

ГГ и действует как сорокалетний инфантил: говорит, что Веста знает будущее, и всё равно идёт наперекор её предупреждениям, патамушта крут! И эту свою крутость он демонстрирует в чисто подростковом стиле, то и дело выпендриваясь там, где это совсем не к месту. В жизни такого типа быстро поставили бы на место, но мы имеем дело с мужским ромфантом, поэтому собеседники либо покорно ему внимают, либо просто терпят, не говоря ни слова. Персонажи существуют лишь постольку, поскольку имеют отношение к ГГ — прямо как в фильме, когда того, чего нет в кадре, как бы и нет вообще. Веста появляется после полугодового отсутствия, но её почему-то не ищут, а ГГ не приходит в голову сообщить о ней в полицию; директор уже неделю как исчез, но в институте об этом ни слуху ни духу; жена ГГ всплывает лишь однажды, да и то для того, чтобы смиренно собрать чемоданы бросившему её мужу... Никакого фона, сюжет толкает один ГГ, а все остальные выстраиваются в позе «Чего изволите?».

Мы пеняем на современный книжный шлак, но вот вам яркий пример незамутнённой графомании, выходившей ощутимыми тиражами в «самой читающей стране мира». Ныне такому место разве что на самиздате. И я от души ставлю этому произведению честно заслуженную единицу.

Энциклопедия быта в период Великой отечественной — так бы я назвал эту книгу. Причём, быт здесь многогранный, не только на фронте и в тылу, но и в концлагерях: как немецких, так и советских. Охват неимоверный. Вот физик бьётся над научной проблемой, а вот его мать отправляют в газовую камеру. Вот сестра его жены пытается получить прописку в Куйбышеве, обивая пороги разных ведомств, а вот её племянник сражается на фронте. Мать, рыдающая над телом убитого немцами сына, и сын, читающий последнее письмо сгинувшей в оккупации матери. Как это написано! Ни один Шолохов, ни один Пастернак и близко не сподобились на такие строки. Пламенные коммунисты и безыдейные работяги, циничные гестаповцы и лагерные уголовники — разброс типажей невероятный. И за каждым — своя история, каждый делает свой выбор. Один идёт на смерть, не желая плясать под дудку блатных в Гулаге, другой — не желая строить газовую камеру в Аушвице. И всё это — зримо, выпукло, со многими деталями, точно Гроссман самолично работал в лаборатории ядерной физики или сидел в штабе Сталинградского фронта. Быт, быт, проклятый быт. Здесь нет ходульных персонажей, каждый живёт полнокровной жизнью, стоит в очередях, ругается в паспортном столе, после работы бежит в магазин (описание продовольственных карточек прилагается). Вот следователь мучает комиссара Крымова, а в промежутке звонит жене и обсуждает, что купить на вечер (волосы дыбом от этой сцены). А вот заросший грязью немец в сталинградском котле ведёт с товарищем беседу о судьбе Рейха (никакой крамолы, строго в рамках нацистской пропаганды), а потом идёт греться под бочок русской бабе. Всё рутинно, буднично: портянки, сало, вмёрзшие в лёд капустные листы на помойке, которые пытается отодрать оголодавший солдат вермахта. А на этом фоне — величайшее сражение величайшей войны человечества.

Книга хоть и о войне, но фронтового героизма здесь нет. Даже подвиги, вроде обороны дома Грекова (явный намёк на дом Павлова) показаны буднично, словно это — рутина, ничего особенного. Зато здесь есть другой героизм — поступки одиночек, не подчиняющихся общим правилам. Они тоже показаны без надрыва, даже вскользь, но потом, оборачиваясь, ты понимаешь: а ведь это был подвиг!

Роман, не скрываясь, проводит параллели между политической системой сталинизма и гитлеризма. Недаром чиновник из лагеря смерти говорит большевику Мостовскому: «Мы одинаковы. Борясь с нами, вы боретесь с собой». И это написано в конце пятидесятых годов, в стране, потерявшей миллионы людей на войне! Поразительная авторская смелость.

Роман, безусловно, антисталинский, но не прямолинейный. Любое время многолико, и Гроссман показывает это через извивы судьбы Штрума — гениального учёного с неподвязанным языком. «Умные нам не надобны. Надобны верные», — такое мог сказать лишь герой наивного романа, где добро и зло чётко разделены. У Гроссмана не так. У него всё куда сложнее, и потому — ужаснее. Здесь могут погубить самого верного, если он не успел за меняющийся линией пропаганды (лежал в больнице и тупо не знал, что красный командир, которого он предлагал судить за антипартийные выпады, пал смертью храбрых и теперь — герой газетных заголовков), а могут вознести самого вольнодумного, если он зачем-либо понадобился Хозяину. И вот прежний вольнодумец, нежданно обласканный властью, мгновенно превращается в верноподанного подпевалу. А что вы хотите? Всем надо жить.

Теперь про минусы.

Я не читал «За правое дело», и потому не ориентировался в сложных родственных отношениях большой семьи Шапошниковых. Это изрядно усложняло чтение. Только представьте, что вы читаете «Войну и мир» сразу со второго тома. Поди утонете во всех этих Ростовых и Курагиных. Вот и я утонул. Лишь в конце начал понимать, кем они друг другу приходятся.

А ещё немного раздражал акцент на еврейской теме. Я понимаю, что для Гроссмана это — больное место, и что поздний сталинизм весьма юдофобен, но здесь этого уж слишком много. Чуть не каждый третий персонаж — еврей и, разумеется, страдает от антисемитизма окружающих. Как-то всё это нарочито.

Ну и озадачило отсутствие концовки. Роман просто обрывается, не завершив сюжетных линий. Это очень странно.

И всё же, суммируя, соглашусь с Энтони Бивером. «Жизнь и судьба» — величайший русский роман XX века. Не «Тихий Дон» и не «Мастер и Маргарита», а именно это творение военного корреспондента «Красной звезды».

Я Пелевиным не избалован, прежде читал только «Generation П» и пресыщенности не испытываю. Наоборот, этакое голвокружение от высот, на которые меня вознесли, и глубин, в которые меня окунули. Знаете, любой автор посчитает успехом, если ему удастся написать годную антиутопию. Пелевину удалось, но для него это — не самоцель, а всего лишь фон для описания нашей действительности — какой она может стать, если всё пойдёт как идёт. БигБиз, Антихрист-Маниту, Еврайх, Би Гбен, офшар... Пелевин не просто выстроил мир, он придумал для него язык, да ещё разбил его на диалекты. Но и игра с языком для него не самоцель, а всего лишь средство. Средство, чтобы мы взглянули на наше настоящее со стороны. Чтобы осознали, как много в нём абсурдного, и откуда всё это происходит.

Толкиен выстраивал свой мир всю жизнь. Пелевин делает это регулярно для очередного романа. Проникнитесь потенциалом автора!