Ранним осенним утром, в парке, я встретил вот такую кошку. Первое. что я подумал, она встанет на задние лапы и сделает реверанс, пригласив меня в Страну Кошек.
Самым удивительным событием сегодняшнего дня, я считаю, было участие в перемещении тренировочного фюзеляжа от Ан-2 на автокране, где мне удалось не только самостоятельно крепить паук подъемного крана к петлям на дюралевой крыше, но и регулировать его перемещение руками, при такой внушительности самого аппарата. Удивительно)
так самолет начал транспортировку
а так он уже опускался на свое новое место пребывания
Обложка книги "Злой дух Ямбуя", Бурятское книжное издательство, 1995
По рекомендации в Сети одного из известных исследователей проблемы реликтового гоминида – Николая Николаевича Акоева удалось выбрать время и перечитать произведение Григория Федосеева «Злой дух Ямбуя». Посчастливилось найти неплохое редкое издание Бурятского книжного издательства 1995 года, в нечитанном состоянии, поэтому все располагало к небольшому анализу.
И в действительности, после более детального прочтения книги, складывается впечатление, что в оригинальном тексте антагонист участников трагических событий на Ямбуе был кем угодно, только не медведем. Надо сказать, что на момент написания повести, Федосеев был опытным охотником на медведей, и среди его трофеев было уже более 20 особей, убитых в разное время года, следовательно, о повадках этих зверей, по сути сакрализированных местным эвенкийским населением, автор знал не понаслышке. Здесь следует отметить и такой необычный факт, как появление в произведении появляется по ходу действия несколько медведей. Для литературного повествования, пусть даже и приключенческого – их слишком много. Так – это медведь, убитый стариком-эвенком, медведь, потревоженный кем-то на Ямбуе, и убитая медведица, плюс несколько флэшбеков об охоте, касаемые шатунов. Согласитесь, это явный перебор, и доморощенные критики уже указали бы на это, напиши автор произведение сейчас.
Тем не менее, события произведения рассказывают нам историю. Которая была бы характерна для шатуна. Однако, время повествования – конец лета-начало осени, шатунам еще неоткуда взяться при таком обилии подножного корма и зверья. Но зато присутствует ареал обитания некого агрессивного существа, которое, во-первых – согнало настоящих медведей с мест их обитания, заставив нападать на людей, само нападало на людей, не боясь ни оружия, ни огня.
Самое интересное, что эвенки пытаются сказать, что это вовсе не медведь, а неназываемый Харги, дух Ямбуя, забирающий всех, ненасытный в своем гневе, тем не менее, Федосеев пытается сказать, что все это суеверия, а верить надо в человека. В принципе, такие мысли и стали в итоге основным смыслом произведения.
Еще один непреложный факт. Федосеев при любом удобном случае, в любую погоду делал записи в дневниках, и по ним восстанавливал ход событий, а вот вся история с неведомым и злым кривоногим медведем на фоне всего этого кажется придуманной гораздо позже, чтобы реальная встреча с чем-то злым и неведомым не была воспринята как глупая фантастика.
Под бескрайним синим небом, в беге облаков, несущихся от неведомых далей Улан-Бургасы до лесистых предгорий Шанатского перевала, степенно несла свои воды Уда, перекатываясь в берегах, питаясь сотнями ручьев, еще недавно бывших талыми водами древних ледников. В ее песне заплетали косы грустным ивам-невестам молодые ветры неведомых степных просторов, в ее голосе таились отзвуки забытых песен.
Мы вышли из таежных урочищ, пыля ботинками по проселку, туда, где упирался в небо причудливыми резными навершиями храмов дацан Гандан Даржалин. Шулутай здесь становился степенным, облагородив свои берега рукотворными каменными доспехами. Перешептывались травы, и спасительная тень береговых деревьев сберегала от вечернего зноя. Мы легли на траву, обратив взоры к небу, затаив дыхание, наблюдая за полетом коршуна Элеэ, а он кружил над гомонящей вдалеке деревней. Его острый взор заметил нас даже сквозь зеленую листву тальника, и радостный клекот предвещал добычу. Сужая круги, он танцевал среди облаков, чтобы камнем упасть на нас, как ему казалось умерших от усталости в дороге. Но стоило нам пошевелиться, и обманутый небесный князь, оскорбившись, уже улетал сторожить нерасторопную домашнюю птицу. Солнце клонилось к закату, и где-то далеко-далеко раздавалась в степи песня табунщика.
Солнце несло свой бег на запад, уже задевая верхушки сосен на склонах невысоких холмов, окружающих улус Шулута. Вздохнув, мы отправились в сторону торжественно стоящего на пригорке дацана Гандан Даржалин. Трепетали ленты хии-моринов на каменистых взгорьях, сверкали узорчатые пагоды храмовых строений. Но повидать местного настоятеля так и не удалось. Все строения были на замке. Расстроенные, мы начали спускаться к деревне. Однако, из дома, стоящего на околице святого места выбежал мужчина средних лет, оказавшийся местным послушником-хувараком. Он, отчего-то подумал, что мы пришли пешком из Ацагата, который находился по ту сторону отрогов Улан-Бургасы, в соседней долине, и никакие доводы, о том, что мы путники, идущие от взгорий Бэльчира, не могли его разубедить. Видимо, многие приходят в этот старинный дацан со стороны Ацагата, более крупного храмового комплекса.
Хуварак отпер нам главный дуган, построенный еще в 1897 году, и начал неторопливый, но восторженный рассказ о том, как в 1891 году Шулутский дацан посетил цесаревич Николай, о том, что дуган, в котором мы находимся, был построен на том месте, где стоял его шатер. Что от Первомаевки до самого дацана была постелена торжественная дорожка, по которой проехал торжественный кортеж цесаревича, что лама Иролтуев лечил будущего императора от ран, полученных им в Японии, участвовал в научных медицинских выставках и Первой Мировой войне, показывая удивительные способности эмчи-ламы, врачевателя.
Удивительно проникновенное повествование удивило нас и растревожило сердца. Сделав небольшие пожертвования, мы поклонились святыне, третий век украшающей долину реки Шулуутай, и вот уже ослепительно белоснежный Renault Logan несет нас на запад, где над Селенгой багровеет июньский закат.
Пронизывающий ветер стянул знамена туч над хребтом, и на отроги опустились облака. Было сыро, и дальние взгорья Улан-Байса, уже невидимые в надвигающейся серой мгле, казались погребенными под стеной непогоды. Нетвердый шаг по шатающимся многотонным камням, почти невозможный и робкий, теперь уже отчаянный в серебре нитей дождя, ускорился, мы почти катились вниз, в ухмыляющиеся пасти каменных узилищ.
Лишайник, впитав в себя долгожданную влагу, стал скользким и неприятным, словно специально поджидал незадачливых путников. Ощерившиеся ниже заросли багульника, и хвойные стены манили своим спокойствием, но до них было еще очень далеко.
И вдруг, холодный и непривычный для июня горный дождь сменился ощутимым градом, пробежавшимся дробью по нашим головам и спинам. Через минуту все вокруг застили ледяные россыпи, оседающие на седину лишайников. Горюющие неведомым горем небеса призвали себе на помощь еще более пронизывающий ветер, и вот уже, где подтягиваясь на острых обломках древних камней, где катясь, а где и перепрыгивая через расщелины, путники, спустились на более ровный курумный поток.
Там, под развесистым деревом сидел Артем, и жевал травинку. Глубоко вздохнув, он поднялся, стряхнул хвою с кепки, и начал снова спускаться вниз.
Град внезапно кончился. Дождь серебряными нитями пронизывал урочища по обе стороны долины, каменные узилища по склону сменялись непролазными сплетениями молодых елей и багульника. Потревоженный мох источал терпкий аромат, брусничник сиял от холодных капель, укрывших крепкие листья. Шумели старые деревья. Ноги тяжелели от влаги, за одежду и рюкзак цеплялись когти ветвей. Спуск набирал крутизну, и вот уже шаг превратился в тяжелые прыжки через упавшие стволы и скольжение по прошлогодней листве. Неожиданно, Настя, шедшая позади, вскрикнула, а я почувствовал, что лечу. Перевернушись в воздухе, я ухватился рукой за пролетавшую мимо ветку, больно поцарапав ладонь.
Рюкзак тянул вниз, где-то внизу шумел Шулутай, смеялся ветер в кронах. Я сел на мокрую траву, и, уже, в который раз, перевязал развязывающиеся от сырости шнурки, на этот раз, сделав несколько хирургических узлов. Настя спустилась вниз, спросила как дела. Я ответил достаточно бодро, помахал рукой, и мы снова стали спускаться вниз к уже белеющей в долине каменной реке, где еще дальше властвовали могучие лиственницы, и бежал только набирающий силы у истоков поток.
Перепрыгнув очередной раз через поваленные стволы, мы поняли, что спустились. На большом белом камне задумчиво стоял Артем, опираясь на палки, его взгляд, казалось, прокладывал маршрут через огромные валуны, оказавшиеся еще более огромными, чем курумные волны, с еще более коварными расщелинами и провалами, в которых таился залежавшийся к июню лед.
Каменная река тянулась на сотни метров вниз по долине, скованная с двух сторон курумниками и горной рекой, практически непроходимая, тяжелая к походному шагу, и изматывающая бесконечными прыжками с одного каменного гиганта на другой. Все это измучило путников, но они все так же монотонно шли и шли вперед, наугад ставя натруженные ноги на еще скользкие после дождя камни. Внизу кричали сороки, и чей-то неприятный пытливый взгляд все также смотрел в наши спины из непролазных зарослей…
Ночь ушла за хребты, горевала за каменной рекой река настоящая. Юное июньское солнце таилось в травах, перешептывалась с ветром смородина. Здесь, у края гигантского курумника веселилось утро, вился над молодым костром легкий сизый дым. На высокие склоны Бэльчира карабкался новый день.
Где-то далеко начали петь птицы, мерзлый лед стоял в морщинах старых камней, отливая синевой ушедшей зимы, серебрил виски гор-стариков, которые все также насмешливо скрипели обломанными зубами скальников и не ждали никого.
облако тэгов
