До недавнего времени эта книга оставалась мечтой для многих, так как в последний раз издавалась более 35 лет назад и те редкие копии, что попадали в продажу, стоили порой больше 1000 долларов США. Но в честь 100-летия со дня рождения Эйкмана в 2014 году издательство Faber & Faber выпустило долгожданное переиздание, пусть в неподобающе дешевой оболочке для такого масштабного произведения, но теперь широкий круг читаталей может ознакомиться с романом, который сам Эйкман называл определяющим для своего творчества: «Тем, кто хотел бы узнать обо мне побольше, нужно проникнуть сквозь легкомысленную поверхность The Late Breakfasters».

Действительно, на первый взгляд перед нами старомодная комедия нравов, где молодая героиня попадает сначала в эксцентричный мир старой британской аристократии, а затем в еще более странный мир богемной и радикальной молодежи и, пройдя сквозь череду забавных происшествий, решает полностью отказаться от современной ей жизни. Но Эйкман начинает удивлять уже в первом абзаце, сразу рассказав, что ждет героиню в середине и конце книги и убийством банальной интриги поставив под сомнение жанровость произведения. Как и в рассказах, Эйкман намеренно снижает градус концовки и кульминации, его произведения почти всегда заканчиваются на полуслове, без объяснения, лишь намекая на необратимость воздействия событий на героев. Кроме того, как только читататель начинает видеть сформировавшуюся реалистичность происходящего, Эйкман тут же вводит в повествование один из своих необъяснимо великолепных «странных» эпизодов на грани сверхъественного, которые так полюбились по его рассказам, тем самым снова разрушая почву под ногами реальности. Эти эпизоды представляют здесь и более традиционные явления призрака, и неописумые картины на грани между сном и фэнтези.

Если вчитаться, то и герои романа далеки от реалистичности. Главная героиня Гризельда продолжает череду портретов героинь, на которых Эйкман проецирует себя, отсюда в двадцатилетней девушке столь непривычно разумное мышление о политике, книгах, обществе, ее поведение абсюлютно рационально. Все мужские персонажи, будь то на ладан дышаший премьер-министр, падающий в обморок от громких звуков, владелец книжного магазина, разговаривающий исключительно цитатами из классики или загадочный баронет, рассекающий по Лондону в собственном кэбе в окружении автомобилей и одевающийся в одежду Викторианской эпохи, выписаны на грани либо карикатурности, либо мифологической неестественности.

Даже сам язык, всегда насыщенный у Эйкмана, здесь обретает особую сложность и многослойность. Герои постоянно цитируют или ссылаются на малоизвестные литературные или художественные образы, а политические и социальные движения, за которыми наблюдает героиня, представляют собой пеструю картину от сторонников демократической Абиссинии до борцов за независимость республики Ориноко.

Нельзя не отметить и смелые для 1964 года откровенность и восторженность, с которыми автор рассказывает о нетрадиционной ориентации своей героини, ведь до 1967 года вообще, например, мужской гомосексуализм был вне закона в Великобритании. Для Эйкмана мимолетная, но яркая связь Гризельды с Луизой, больше напоминающей призрака, чем реального человека, противопоставляется рутине супружеской жизни с ее суетой, бытовыми проблемами, неудовлетворенностью супругов и их лицемерием перед друг другом.

Подводя итог, можно сказать, что Эйкман в The Late Breakfasters создал масштабное полотно из мифической, комической и сверхъественной составляющих, обрамленных социальным комментарием. Ничего подобного мною в литературе встречено не было, но если искать «родственников» этому роману, то на ум приходят лишь Набоков со своим сочетанием высокого слога и эксцентричности и некоторые произведения Джойса и Пруста с их осмыслением мифологического. Ясно лишь то, что роман Эйкмана требует для полного понимания (если такое вообще возможно) многократного перечитывания и определенной культурной подготовленности.

Если бы не читал The Beckoning Fair One Оливера Онионса, поставил бы этому рассказу больше баллов. А так на контрасте бросаются в глаза белые нитки, которыми сшивает писатель повествование. Сама ситуация с четвертым заселившимся в этот номер кажется надуманной и искусственной. Также не верится, что в том состоянии, в каком находился герой последнюю неделю, он стал бы тратить время на подробные записи в дневник. Здесь все-таки автор избранную им реалистическую манеру рассказа приносит в жертву ради эмоционального воздействия на читателя. Также грубовато смотрятся и слишком нарочито символические сравнения происходящего с брачными играми пауков и их последствиями. Если у Онионса, где речь также идет о якобы воздействии на поведение героя некой сущности в женском обличие, сверхъестественное явственно проявляет себя лишь единожды, тем самым умножая эффект неожиданности от мрачности концовки, а до этого мы можем лицезреть лишь неуловимые намеки, выписанные элегантной рукой гениального мастера психологии на каком-то космическом уровне владения прозой, то здесь уже заранее автор раскрывает все карты и догадаться, чем все закончится и почему, труда не составляет, да и написано все это очень простецким и не подразумевающим особую двусмысленность языком.

Пожалуй, лучший из примерно десяти прочитанных у Лиготти рассказов, здесь нет банальных жанровых штампов, как в концовке «Последнего пира Арлекина» или чрезмерной философии ради философии, как в «Эта тень, эта тьма». Это хорошо написанная история на стыке Кафки и Эйкмана, с интересной идеей, тщательным узакониванием абсурдности и ненавязчивым, почти незаметным чувством юмора. Удивился, что на английском проза Лиготти вполне плавная и элегантная, непонятно откуда же берется такая тяжеловесность и неповоротливость в его русских переводах? Возможно ли вообще адекватно перевести столь тонко выверенный язык автора с его особой мелодикой на совсем другую мелодику русского языка? Остается только ждать и надеяться...

Недоумеваю, видя такой низкий рейтинг у рассказа, и еще раз убеждаюсь, что отсутствие объяснения происходящему в произведении отторгает большинство современных читателей. Все хотят знать все от и до: откуда, кто, зачем? Отхожу от лирического отступления к собственно отзыву. Лейбер создал не просто один из лучших рассказов о вампирах, не просто придумал наверное самый оригинальный его типаж из мной встречаемых, он сделал вампира аллегорией еще только наступающей на момент написания рассказа (1949 г.) истерии рекламного бума, завораживающей и внушающей любую нужную мысль индустрии. Вскоре даже искусство станет основано на рекламе, Энди Уорхолл не даст соврать, а сколько общего в растиражированном образе Мэрелин Монро с героиней данной рассказа? Можно было бы сослаться на то, что Лейбер и вдохновился успехом Мэрелин у публики, да вот только в 1949 она была всего лишь актрисой на третьих ролях в дурацких комедиях и мюзиклах. За один этот дар предвидения появления конвейерной красоты и вообще сексуальной революции 60-ых Лейбер заслуживает высокой оценки. Но и стиль рассказа достоин отдельной похвалы. Несмотря на повествование от первого лица с этаким брутально-бульварным акцентом а-ля фильм-нуар, рассказ не читается как анахронизм, он очень современен и понятен тем, что автор не скрывает сексуальной одержимости своих героев: перед нами вроде бы и классическая фамм фаталь с плаката фильмов Уйалдера или Хьюстона, но одновременно и современная независимая женщина, сама выбирающая себе самца по вкусу, что совсем выбивается из привычного тому времени шаблона. Нельзя не упомянуть и изящную концовку, где автор в ключевой сцене меняет местами стандартную последовательность действия-реакции-противодействия, благодаря чему ему удается элегантно выйти на финальный абзац монолога героини (о происхождении которой мы так ничего и не узнаем), который, словно пропасть в американских горках, обрушивает твое сердце, и ты закрываешь книгу с открытым ртом. Странно, что таких же ощущений лишены другие рецензенты, я склонен все-таки винить в этом неудачный перевод, хотя может быть дело в ином?

В целом далеко не такой удачный сборник, как «Два Сэма», пожалуй только два рассказа — восхитительно ностальгический Flowers on Their Bridles, Hooves in the Air и жутко грустный The Muldoon написаны на уровне предыдущего сборника Хиршберга. Яркий стиль автора никуда не делся, он все так же поэтичен и мастерски живописует малейшие детали, но сюжеты стали совсем ничтожными и почти полностью размытыми.

Приступаю к чтению третьего, совсем свежего сборника The Janus Tree и надеюсь, что Хиршбергу удалось в нем вернуться на свой прежний уровень.

Cтранные ощущения у меня все-таки от Лиготти, его заметки и культурно-философские размышления в стиле Лотмана или, как здесь, Бахтина читать хоть и сложно, но интересно, в них присутствует образность и оригинальность мысли, но когда дело касается проявления сверхъественного, то тут образы и сюжеты Лиготти не выдерживают никакой критики, какой бы мифологией они не прикрывались, они все равно остаются трешем или бессмыслицей. Никакой гармонии в этих переходах также не замечено. Но конечно манера повествования, по сравнению с остальными представленными в сборнике произведениями (кроме может «Первого раза») выделяется как диссертация выделяется на фоне школьного сочинения, отсюда и такая высокая оценка.

Гораздо более солидный и ровный сборник рассказов по сравнению с Conference of the Dead, здесь лишь один рассказ можно назвать не совсем удачным и то можно списать на мою нелюбовь к вампирской тематике и традиционным образам в хорроре в целом. Российский читатель может судить о творчестве Лэмсли по единственному переведенному рассказу «Добро пожаловать на больничную койку!» из антологии «Ужасы», который является абсолютно нетипичным для этого писателя кафкианско-фантастическим кошмаром. На самом деле это гораздо более камерный и классический автор, очень аккуратно и в меру добавляющий элементы психоделики и сюрреализма в свои работы.

Dark Matters можно разделить по сюжетной и смысловой направленности на несколько частей: рассказы о доме с привидениями, рассказы о природе как источнике сверхъестественного в духе Мэйчена, Блэквуда и наверное Лавкрафта, социальный комментарий и сатира в сюрреалистической форме и психологический хоррор с неожиданной, переворачивающей все представление о происходящем, концовке. Несмотря на узнаваемость и проработанность таких тем целыми поколениями писателей, Лэмсли благодаря своей особой мрачности мышления и склонности к эксцентричности и иногда психоделике вносит в эти сюжеты изрядную долю уникальности. Его литературный язык стал более отточенным и в хорошем смысле многозначительным, короткие неряшливые фразы, часто проскальзывающие в предудущем сборнике, здесь сведены практически к нулю, автор демонстрирует выверенный классический стиль, рассказывая абсолютно современные истории. Что не претерпело изменений, так это место действия произведений, это все тот же знакомый и милый сердцу Лэмсли тихий уголок Англии, снова ставший по его прихоти и благодаря его фантазии источником самого страшного зла и местом самых причудливых происшествий.

Особенно в творчестве Лэмсли привлекает его обращение к подсознательному, иррациональному страху вопреки сложившейся на западе в XX веке традиции апеллировать к рациональному, бытовому страху, связанному с поверхностным, потребительским отношением общества к жизни. Такими страхами стали угроза личной неприкосновенности, личному и семейному достатку, безопасности, здоровью. Самым ярким представителем такого направления в хорроре является беллетристика Стивена Кинга, заработавшего себе миллионы именно на универсальности своих историй, чьи сюжеты затрагивают фобии большинства населения планеты. В этом направлении добро всегда должно быть отделено от зла и ярко выражены моральные установки героев (проще говоря, читатель должен либо ассоциировать себя с героем, либо противопоставлять себя ему) и конечно для каждой важной загадки должен быть приготовлен ответ. Лэмсли, как до него Эйкман, играет по другим правилам, девиз «одна хорошая тайна достойна тысячи разгадок» подходит к нему абсолютно. Он мыслит и рассказывает истории образами, часто сновидческими, лишенными объяснения и классической логики, что для ленивого читателя является поводом поскорее закрыть книгу, а для пытливого — попытаться проникнуться этой уникальной атмосферой непознаваемости окружающего мира. Как и в Conference of the Dead здесь самое страшная участь для героя — не физические мучения и не смерть, как у авторов-рационалистов, а потеря власти над самим собой, над своим поведением и своим рассудком, а также полное разрушение сложившихся представлений об окружающем мире, о его логике и вообще смысле бытия. В отличие от Эйкмана, у Лэмсли не заметно в творчестве политических и социальных установок, но его отношение к человеку как к переоценивающему свое значение на этой планете существу, на самом деле ничего не понимающему в мироздании и играющему в нем ничтожнейшую роль очевидна. Нельзя сказать, что Лэмсли верит в человека, и многим это может не понравиться.

Теперь пару слов о моем впечатлении от каждого рассказа:

Back in the Dunes — в целом не самый удачный рассказ сборника, напоминает многие параноидальные произведения Рэмси Кэмпбелла, где герою то ли что-то мерещится, то ли происходит на самом деле. Запоминаются неожиданная концовка и живописные и одновременно подсознательно пугающие описание дюн, их зыбкости (как и зыбкость «правды» для героя) которые явно удались Лэмсли.

The Power of The Primitive — гораздо более оригинальный рассказ, несмотря на отголоски в нем Мэйчена, Блэквуда и даже Лавкрафта. Лэмсли облекает языческую форму магии и силу природных стихий в символическую, уникальную, полную загадок, намеков и образов картину сверхъестественного, которая при этом обладает классической выстроенностью и утонченностью, а также современной психологичностью.

The Lost Boy Found — здесь Лэмсли объединяет сюжетный каркас классического «Человека из Прутьев» c финальным твистом в духе Майкла Маршалла Смита. Поражает то, c какой легкостью и виртуозностью Лэмсли демонстрирует читателю трансформацию тихой, банальной деревни в место действия ярчайшего, полного необъяснимых ходов праздника/спектакля. Калейдоскоп фантастических образов, рожденных талантом Лэмсли, блестяще венчает неожиданно реалистическая, но по-своему ошеломляющая и запоминающаяся концовка.

The Walls — в этом рассказе так же сюжетно можно найти много общего с Кэмпбеллом, но вместо корявого языка последнего перед нами утонченные диалоги с социальной подоплекой и едва заметной иронией, а также полноценными героями, а не шаблонными фигурами. Если заранее посмотреть в Гугле фотографии заброшенных шахт в Дербишире, то можно получить более яркий эффект от прочтения.Как и в Power of The Primitive зло здесь носит языческий или даже дочеловеческий характер.

Suburban Blight — второй опыт Лэмсли в своеобразной фантастике после жутчайшего и навсегда запомнившегося Walking The Dog из предыдущего сборника. Этот рассказ чуть разбавленнее за счет явной сатиричности и мизантропии автора, но так же ярок своими образами, особенно превращением старой подслеповатой собачонки в нечто невообразимое, хотя бы ради этого стоит прочесть данный рассказ. В очередной раз можно заметить, что Лэмсли не оставляет никакой надежды человечеству и вообще видимо считает, что ценность человека слегка преувеличена.

An Evening with Harrod — рассказ написан явно под влиянием The Hospice Эйкмана, но я никогда не возражал, если автор пытается из образцов лучшего создать что-то свое. Так и здесь оставив на месте эксцентричность героев и загадочность событий, найденную у Эйкмана, от себя Лэмсли добавляет социальную подоплеку в виде сюрреалистических образов (не зря в предисловии, говоря об An Evening with Harrod, автор вспоминает Диккенса и Достоевского), а вместо благополучного финала отправляет своего героя в неизведанное, но явно неприятное будущее.

The Stunted House — интересный своим центральным образом — странным домом, в остальном это читабельный, но пожалуй одноразовый рассказ. Наверное, самый незапоминающийся рассказ в сборнике ибо таких же сюжетов в антологиях того же Стивена Джонса можно найти по паре в каждом томе.

The Snug — в принципе, по форме это классический мистический жанр о доме с привидениями (правда в данном случае это старинный паб), но Лэмсли добавляет к нему множество своих «неуютных» деталей, начиная даже с описания компании собравшейся в пабе (полоумные старики из дома престарелых), к которой автор явно относится с непонятной оторопью и даже неприязнью (судя по предисловию причина кроется в личном опыте). Кроме этого, Лэмсли опять упоминает о теме, идущей красной нитью по сборнику, языческой магии и неподдающейся человеческому осознанию силе, таящейся где-то поблизости до поры до времени. Особенно примечательно описание финального проявления сверхъественного, лишенное деталей из-за темноты и подающееся жутками вспышками из-за чего «страшный» эффект многократно усиливается.

Climbing Down from Heaven — на мой вкус самый лучший и самый примечательный рассказ сборника (не зря потрясающую иллюстрацию его ключевой сцены поместили на обложку книги). К этому рассказу, как и к «Тетушке Ситона» Де ла Мара и к целому ряду произведений Эйкмана очень подходит цитата из нового сборника Регги Оливера: «Вы всегда хотите объяснения происходящему, не так ли? А что если объяснения нет? Или оно есть, но я не смогу заставить вас его понять даже за миллион лет? Что если в английском языке просто нет слов, способных дать это объяснение?» Начинающаяся как банальная бытовая история о двух уже давно не юных сестрах (успешной и неудачнице), обитающих в одном доме и их знакомстве с новым соседом, далее рассказ превращается в череду странных снов и еще более странных сцен наяву, а венчает его сцена уникальной фантазии и образности, которая открыта миллиону интерпретаций и которая до сих пор не дает мне покоя.

Volunteers — после предыдущего рассказа любому было бы непросто удержать планку качества, но все равно история о женщине-волонтере, попавшей в ловушку хитроумного плана, смотрится скорее как достаточно удачный эпизод «Баек из склепа», чем как произведение Лэмсли, тем более в таком солидном сборнике.

Getting a Life — история о странных посмертных желаниях двух призраков подана с совершенно необычного угла зрения. Мотив обреченности на изощренные уникальные муки и размышления о грани между между человеческой слабостью и человеческой подлостью, являющиеся фирменным знаком творчества Лэмсли здесь присутствуют в очень наглядном виде. Как и все творчество Лэмсли, этот рассказ не универсальная «пугалка», но если подойти к нему в нужном настроении, он оказывает очень глубокое воздействие и открывает такому читателю сокрытые за внешними образами мотивы и коннотации.

В своем роде революционный сборник, ставший водоразделом между классическим мистическим жанром в стиле М. Р. Джеймса и современным психологическим хоррором, основанным часто на фрейдистских мотивах и содержащем элементы психоделики и сюрреализма. Не появись в 1951 году этот сборник, далеко не факт, что работы Клайва Баркера, Рэмси Кэмпбелла и даже Стивена Кинга стали бы такими, какими стали. Я уж не говорю про почти прямых последователей стилистики Эйкмана, как, например, Глен Хиршберг и Терри Лэмсли и даже авторы фантастики и фэнтези не избежали этого влияния, достаточно вспомнить ранние рассказы М. Дж. Харрисона, особенно Running Down, The Ice Monkey и New Rays, которые вполне могли выйти из под пера и самого Эйкмана, столь схожи манеры подачи и стилистические изыски текстов.

Я назвал We Are For The Dark водоразделом, поэтому элементы классической прозы здесь также присутствуют и почти полностью это относится к рассказам Элизабет Джейн Хауард, особенно к Left Luggage, являющим собой образец чистокровной викторианской мистики в стиле Эдит Несбит или Ф. Мэрион Кроуфорда. Ее изящная, утонченная и сдержанная манера письма продолжает традиции начала века, но уже в Three Miles Up граница между сверхъестественным и человеческим, столь четко очерченная у классиков, исчезает, в ее вселенной человек уже не может быть четко уверен в том, что является реальностью, а что миражом или сном. Также новаторским в этом рассказе является то, что эпицентром происходящего становится не паранормальные явления, а подавляемый психологический конфликт двоих мужчин, желающих обладать их загадочной гостьей, но не признающихся в этом открыто из-за боязни потерять друга. Именно этот вулкан подавляемых эмоций и становится катализатором всего того жуткого, что ждет героев в конце. Еще больше сквозь аристократический стиль письма Хауард проглядывает стремление к новаторству в Perfect Love — здесь мы видим уже ставшие привычными для современного читателя, но непривычные для читателя середины XX века элементы психоделики, яркие картины ужасных происшествий, которым эффектности добавляется за счет утаивания природы зла, о причинах и виновниках происшедшего Хауард мудро умалчивает, оставляя фантазии читателя возможность дорисовать образы в соответствии со своими фобиями и предрассудками. И даже версия о доведении героини до сумасшествия автором не опровергается.

Этой недосказанностью как раз прославился Эйкман, чьи три рассказа здесь уже гораздо дальше удалены от классической мистики. Он позволяет себе работать с композицией в любом желаемом ключе, может отказаться от завязки, как в The Trains или обмануть ожидания читателя своим фирменным приемом anticlimax, как в The Insufficient Answer. В самом тексте он позволяет себе лирические отступления, колкие сатирические замечания или может углубиться в архитектурные дебри описаний, слабо коррелирующихся с основной канвой повествования, как он подробно описывает интерьеры замка в Словении в The Insufficient Answer, что иногда кажется будто ему нечего сказать по делу. Но это впечатление обманчиво и ему всегда удается удивить читателя в финале. Но два лучших произведения в сборнике ( а может и в писательской карьере Эйкмана) — это The Trains, в котором соединились все любимые мотивы автора: путешествие как символ перехода человека в новое состояние; портрет женщины, по ходу действия освобождающейся из под социальных оков и осознающей свою силу; призрак, являющийся скорее вспомогательным, чем основным элементом; двусмысленность концовки и отсутствие объяснений происходящего. Очень необычен для творчества Эйкмана и сильно любим мною рассказ The View. Это пожалуй самое близкое к жанру притчи, из всего, что он написал. Великолепные описания постоянно меняющегося вида из окна и ошеломляющая своей неожиданностью и красотой подачи концовка, запомнившаяся мне навсегда.

Затянутое и практически с самого начала лишенное интриги произведение. Таких рассказов было написано множество еще лет сто назад, Кинг не внес ничего нового. На ту же тему лучше прочитать, например, The Limping Ghost Рональда Четвинд-Хейса, гораздо более запоминающийся рассказ. Свой единственный талант — придумывать сюжеты буквально из ничего — здесь Кингу явно отказал. Все-таки когда он не мнил себя великим писателем, ему удавались рассказы получше и поострее.

С одной стороны, совершенно «эйкмановский» рассказ в том смысле, что один (и самый важный) элемент головоломки намеренно утаивается, остается на усмотрение богатой фантазии читателя. С другой стороны, манера подачи материала не похожа ни на одно произведение Эйкмана. Перед нами нарочито документальное повествование, состоящее из свидетельств оцевидцев событий, описывающих отдельные эпизоды из жизни оперной дивы. Несмотря на кажущуюся сухость такого повествования, Хауард привносит изрядную долю романтизма, ведь большинство героев рассказывают о своей любви к Миелли, о любви, которая порою кардинально изменяла их жизнь и не зря рассказ о злом роке называется парадоксально «Perfect Love». Кроме того, разнообразие в длинный (почти 100 страниц) рассказ вносят колорит и географический разброс описываемых мест: от аграрной, полной средневековых предрасудков Италии до кипящего страстями и наполненного всеобщей тягой к искусству Санкт-Петербурга. Сама проза Хауард (написавшей впоследствии множество удачных романов о высшем английском обществе) более прямолинейная, чем у ее коллеги по сборнику, Эйкмана, без лирических отступлений и ярких афоризмов, но при этом обладающая струящимся, безупречным слогом, выдающем в авторе наследника еще той эпохи начала века, когда творили Дэвид Герберт Лоуренс, Эдвард Морган Форстер, Форд Мэдокс Форд, Марсель Пруст и другие мастера пера. Именно в сочетании такого классического слога, сложно запутанного повествования и психологических приемов, предвосхитивших современный параноидальный психоделический хоррор состоит главная прелесть и уникальность этого произведения.

Наполненный мощным саспенсом рассказ с точной психологической достоверностью героя и непредсказуемым (сначала обескураживающим, затем ошеломляющим идеальным сведением концов с концами) финалом. Тот, кто видел не менее впечатляющую экранизацию другого рассказа О'Дрисколла «Sounds Like», снятую Брэдом Андерсоном для сериала «Мастера ужаса», имеют представление о таланте писателя как рассказчика и тонкого психолога.

Довольно интересный сборник от своеобразного автора, знакомого российскому читателю по рассказу «Добро пожаловать на больничную койку!» из антологии «Ужасы». Несмотря на то, что действие всех рассказов сборника происходит в одном и том же месте — окрестностях тихого курортного городка Бакстон, ставшего благодаря фантазии Лэмсли просто каким-то источником вселенского зла — тематически рассказы отличаются друг от друга кардинально, пожалуй столь разноплановый набор жанров и ситуаций встречался мне в хорроре только у Джо Хилла в сборнике «Призраки двадцатого века». Но если у Хилла основным настроенческим мотивом были, как правило, светлая грусть, ностальгия и хрупкая надежда на лучшее, пусть даже через страдания, то у Лэмсли красной линией по сборнику проходит мотив безысходности, безнадеги и беспомощности человека перед высшими силами. Его герои чаще всего не умирают, а погружаются в изощренно придуманный специально для них ад, где ниспосланные психологические муки страшнее любых физических истязаний и боли. Лэмсли дает понять,что для человека самое пугающее — это осознание себя послушной марионеткой в чьих-то руках, а также обрушение всех моральных принципов и установок, на которых держится воспритие окружающего мира обывателем.

Хотя Лэмсли начал печататься уже после того, как ему исполнилось 50 лет и Conference With The Dead — это его второй сборник, все равно чувствуется неровность почерка, свойственного новичку, отсюда и неравномерность качества рассказов. В целом его стиль письма можно назвать классическим и схожим, скорее с Монтегю Джеймсом и Робертом Эйкманом, чем с современниками вроде Кэмпбелла или Баркера, но иногда он все-таки сбивается на короткий неряшливый стиль, свойственный многим новым авторам и почему то приветствуемый ими.

Впечатления от рассказов:

Walking The Dog — один из лучших рассказов сборника и при этом наверное самый доступный, понятный и кинематографичный. Как правильно кто-то заметил, если бы Конан-Дойл писал свои мистические зарисовки в конце XX века, могло бы получиться нечто похожее. В целом рассказ оставляет гнетущее настроение, сравнимое по эффекту яркости душевного осадка только с Hell Hath Enlarged Herself Майкла Маршалла Смита, вышедшем, кстати, в тот же 1996 год.

Blade and Bone — средней степени удачности попытка подражать стилистике и манере повествования Монтегю Джеймса об исследователях английской глубинки, в концовке зачем-то разбавленная графическими кровавыми сценами. Внимание рассказ держит, но не удивляет, в отличие от предыдущего.

The Break — почему то считающийся чуть ли не лучшим образцом творчества Лэмсли, этот рассказ часто включается в разные антологии лучшего из лучших, а Рэмси Кэмпбелл в предисловии не скупится на похвалы, называя его чуть ли не лучшей историей о кошмаре взросления из всех, что он читал. Не могу разделить общие восторги, хотя представляю, за что его может полюбить широкая публика. Все-таки истории о детях в хорроре всегда пользовались повышенным спросом, хотя минимум в 95% случаев они безнадежно банальны и манипулятивны, а здесь еще добавлены находящиеся на пике популярности вампиры, описываемые с необычного ракурса. Видимо Лэмсли этого показалось мало и он увеличил пестроту картины за счет гигантских чаек, мистических заговоров и прочих штампов. Вроде бы итог получился оригинальным, но на мой вкус избыточным и лишенным цельности. Хотя концовка почти безупречна.

Someone to Dump On — бесхитростная, но запоминающаяся история об изощренной посмертной мести вечно гоняемого и презираемого при жизни умственно отсталого парня.

Running in The Family — довольно сентиментальный рассказ в духе «Детей снеговика» Хиршберга с акцентом на отношения в семье и то, как внезапное разоблачение детских представлений о жизни оказывает пагубное влияние на всю дальнейшую жизнь героев. Но у Лэмсли, в отличие от Хиршберга, героиня обречена на вечное блуждание и покой ей только снится.

Screens — сюжет в духе видеоужастиков 80-ых и не лучших произведений Стивена Кинга (что часто одно и то же) в оболочке психоделического саспенса Рэмси Кэмпбелла. Ничего выдающегося.

The Toddler — кажущийся не совсем оригинальным рассказ о бессмертном черном маге и призраке его убитой дочери, выигрывает за счет аккуратно выписанных деталей и конкретного психологического портрета главной героини, история одновременно подана с классическим изыском стиля и с постмодернисткой издевкой в концовке.

The Outer Darkness — медленно разгоняющаяся история об осмыслении любовного треугольника превращается к середине в самый оригинальный рассказ сборника. Абсолютно эйкмановская по размаху фантазии и количеству фрейдистских символов, но уникальная по описанию картина чистилища или загробного мира остается в памяти надолго.

Inheritance — не совсем удачная попытка заставить читателя гадать о причинах описываемых событий. Версия о шизофрении героя нравится самому автору явно больше, чем версия о сверхъестественном вмешательстве, поэтому он и описывает ее гораздо красочнее, чем банальных призраков.

The Extension — рассказ неплохо бы смотрелся в сборнике Кэмпбелла Alone With The Horror, повествование о том, как враждебная обстановка давно покинутого места сжимается удавом вокруг героя, дается Лэмсли не хуже классика. Плюс пара баллов за блестящий образец сюрреализма на последних страницах, Кэмпбелл бы до такого точно никогда не додумался.

Как правильно написано на развороте, рассказы Эйкмана с годами становятся все более странными. Данный сборник, несмотря на более чем минималистcкую обложку (желтая надпись на черном фоне), представляет собой винегрет cтилей и настроений, столь разномастной компании не было еще ни в одном прижизненном сборнике Эйкмана. Здесь нашлось место и невиданному ранее у автора гипертрофированному изображению насилия и секса, cвойственному скорее сплаттерпанку, и квазикафкианскому доскональному узакониванию абсурда, и эскапистской высокохудожественной прозе на грани самолюбования, и классической фолковой мистике в духе Блэквуда. Из общего можно отметить отсутствие сентиментальности в рассказах (даже в произведениях от первого лица переживания и психологизм героя сведены почти к нулю, заменены издевкой) и преобладание цинизма в позиции автора (хотя название книги обещает нам истории о любви, места столь высокопарному и позитивному чувству в этом разлагающемся мире Эйкман не находит). Очень своеобразно автор обращается и с темой смерти, в Tales Of Love And Death она не пугающий образ из обычного хоррора, а скорее некая иная форма cуществования, просто плохо изученная человеком, в которой свои законы и которая гораздо более консервативна и традиционна по природе, что видимо близко жестко реагирующему на меняющуюся вокруг него Англию Эйкману. Автора не смущает, что герои вполне нормально чувствуют себя мертвыми, продолжая вести привычный образ «жизни», для них смерть это мелкая неприятность, о которой надо просто побыстрее забыть.

Пара слов о каждом рассказе:

Growing Boys — сюжет, подходящий скорее «Книгам крови» Баркера, чем обычно сдержанному и работающему на умолчании Эйкману, ярко повествует о похождениях близнецов-мутантов, насилующих и поедающих людей в округе. За внешней жанровой прямолинейностью видна условность происходящего, Эйкман в первый и последний раз в своем творчестве так явно издевается над современными порядками общества, обычно его сатира лишь проглядывается сквозь сюжет в лирических отступлениях и отражается в символике.

Marriage — близкий предыдущему по манере подачи и степени откровенности этот рассказ превосходит его в загадочности, а неожиданность и иррациональность финала запоминаются навсегда. Кроме того, Эйкману, как мало кому другому, удаются произведения о походах аутсайдеров за счастьем и о столкновении реального и воображаемого персонажем миров.

Le Miroir — рассказ о том, как антикварное зеркало украло молодость у девушки и превратило ее в заживо разлагающуюся старуху, был обруган даже поклонниками творчества писателя из-за чрезвычайно плотной и насыщенной разными красивыми изысками, терминами, латинскими и французскими словечками прозы. Все это выглядит действительно напыщенно, но ирония и интригующее своей алогичностью поведение героини не позволяет отнестись негативно к истории.

Compulsory Games — частая у Эйкмана тема освобождения женщины и осознания ею своей собственной воли подана здесь с точки зрения мужа подобной дамы. Нарастающие с каждой страницей параноидальность и психоделичность, напоминающие своим хаосом творчество Рэмси Кэмпбелла, в итоге выливаются во взрыв фантазии, разобраться в котором видится невозможным. Но сама идея с преследующим повсюду героя самолетом, видимо вдохновленная знаменитой сценой из North By Northwest Хичкока, при прочтении не дает оторваться от книги.

Raising The Wind — странным образом попавшая в этот сборник чуть ли не самая простецкая история у Эйкмана, чей смысл в принципе ограничивается сюжетным пересказом. Единственная запоминающаяся вещь — эпизод вызова ветра через дверную скважину заброшенной церкви, обладающий скрытым эротизмом и двусмысленностью символики.

Residents Only — скорее повесть, чем рассказ (в руках Эйкмана 50 страниц выглядят насыщеннее и читаются сложнее многих современных романов) представляет собой подробное и многолетнее описание деятельности комитета по делам кладбища, в котором начинает работать герой. Документальность деталей и серьезность узаконивания полнейшего абсурда происходящего напоминает творчество Кафки и конечно в первую очередь «Хранителя склепа». Монументальный труд.

Wood — еще одно посвящение смерти как трансформации. Образец идеального современного хоррора, делающего ставку на сюрреализм и соединение несоединяемого. Модный же сейчас «психологизм» заменен индивидуальной образностью, где набор символов и точно подобранных эпизодов может рассказать о героях гораздо больше многостраничных описаний их душевных терзаний.

Лучший автор детективов со времен Агаты Кристи, а также множества захватывающих психологических триллеров Рут Ренделл как почти никто другой умеет создать интересного и жизнеспособного персонажа, за судьбой которого хочется следить, пускай часто этого героя не назовешь в общепринятом понятии положительным. Кроме того, она обладает каким-то запредельным для женщины-писателя уровнем циничности и беспросветности в своих произведениях, по этому показателю я мог бы сравнить их только с некоторыми «черными» рассказами Роальда Даля. Из парадоксального сочетания этих двух умений и возникает тот сильнейший эффект, что оказывает вроде бы простая и ясная проза Ренделл даже на повидавших виды читателей. Для этого ей, оказывается, даже не обязателен большой объем, свидетельством чему является этот совсем короткий рассказ на несколько страниц. Уже в первых двух предложениях безумностью и невероятностью смысла задается тон всему повествованию. Портрет главной героини нельзя назвать таким уж психологически достоверным или полноценным, нам не рассказывают о ее биографии, нет описаний ее настроения и эмоций на целые страницы, как это принято у якобы психологических писателей, в ее образе лишь намекается на какую-то недосказанность, это ускальзающая истина крепко держит читателя, не привыкшего играть в такие кошки-мышки с автором. Конечно главная прелесть рассказа Ренделл, как и всех ее лучших детективных произведениях, в финальном твисте. В отличие от большинства авторов детективов, в концовке ее книг не просто выплывает скрытая от читателя информация, позволяющая определить истину, а вся ситуация оказывается перевернутой с ног на голову и все представление о казалось бы банальном герое неожиданно кардинально меняется. В данном случае раскрывать замечательный смысл концовки было бы преступлением, но можно заметить, что Ренделл снова вводит в заблуждение читателя субъективной оценкой происходящего героиней и вообще использует мистический жанр как еще один вариант игры тет-а-тет. Схитрил и Питер Хейнинг, добавив в антологию о доме с привидениями рассказ, где такой дом по сути отсутствует, но именно включение произведения Ренделл (моего личного эталона качества) сподвигло меня на покупку книги. Теперь уж точно надо будет прочитать сборник ее рассказов Piranha to Scurfy, где по отзывам другие рассказы не уступают вышеназванному.

Один из лучших рассказов прочитанных у Блоха, The House Of The Hatchet интересен и оригинален прежде всего смешением стилистики классического нуара и мистики. Главный герой в духе «черных» произведений Корнелла Вулрича и Джима Томпсона, несмотря на повествование от первого лица, вовсе не так прост, как представляется, как и стервозность его жены, в которой он нас пытается тщательно убедить, видится в финале как минимум преувеличенной. Вообще рассказ богат на неожиданные повороты сюжета, один циничнее другого, о которых без спойлеров рассуждать невозможно и даже язык, типичный для «бульварного» журнального чтива 40-ых с большим количеством сленга и почти комиксовых сравнений не отвлекает от напряженного осмысления происходяшего. Концовка к тому же оставляет вопросы читателю, а не разжевывает мотивы и смыслы, как обычно принято в попкорновой литературе, что также не дает просто выкинуть рассказ из головы и в этом Блох опережает почти всех своих современников.

Пожалуй, самый вычурный и мудреный сборник у Эйкмана (начиная с самой загадочной среди всех сборников искуссно нарисованной обложки), удовольствие от прочтения которого зависит от того, насколько конкретный читатель готов воспринять и прочувствовать сложную образную систему, выстроенную автором. В пяти из шести рассказов происходящее либо сравнивается со сновидением, либо герой вообще явно сомневается в реальности окружающей действительности. Именно впечатления от сна напоминает повествование в Intrusions: то же отсутствие формальной логики, совмещение представляющегося невозможным для бодрствующего человека, но абсолютно естественным для спящего, как например, сочетание обычного сада многоквартирного дома и внезапно появившейся в нем бурной реки, ведь так часто в наших снах разные знакомые места гармонично сочетаются в единый образ. Уровень фрейдистских кодов и сюрреалистических символов, которые часто доступны для расшифровки только самому Эйкману, зашкаливает и порой лишь удовольствие от изящной литературной отточенности слога не позволяет бросить чтение посередине, поскольку рассудок отказывается воспринимать столь распадающееся повествование. Истинное удовольствие приходит, как и во всем, в награду за труд в финале. Сначала автор парой фраз конструкцию, казавшуюся безнадежно рассыпавшейся, волшебным образом превращает в идеально завершенную картину, которая поднимается на экзистенциальный философский уровень без капли занудного словоблудия. Но еще больше ошарашивает приходящее позже понимание того, что образы, описанные Эйкманом, столь ярко отложились на подсознании, что ты не можешь выкинуть их из головы, постоянно возвращаясь к ним.

Примечательно, что в этом сборнике Эйкман не только не вышел за пределы Великобритании в сюжетах рассказов, что для него редко, но и намеренно сделал источником фантастического избирательно приземленные эпизоды жизни, будь то пикник, прогулка по лесу и саду рядом с домом, скучная работа деревенского почтальона и приходского священника. Но именно отсутствие экзотических островов и таинственных замков с привидениями приоткрывает дверь из страниц книги в нашу реальность, эффектно делая читателя соучастником происходящего и не давая тому спрятаться за стеной случайных совпадений и заученных благодаря классикам жанра стереотипам.

Несколько слов о каждом рассказе:

Hand in Glove — только Эйкман умеет так совмещать психоаналитическую историю переживаний расставшейся с мужчиной девушки и романтизм чудесной сказки, которая в конце превращается в кошмар, что типично для пессимистичного мира отчаянного и отчаявшегося одиночества авторского взгляда. Очевидность символики вроде внезапно вырастающих грибов и флегматичных коров, становящихся вдруг агрессивным стадом разъяренных быков компенсируется неодназначностью концовки, в которой роли жертвы и убийцы могут чередоваться до бесконечности.

No Time is Passing — сначала кажется, что Эйкман решил поиграть в фентези, придумав историю о волшебной реке, возникшей в саду обычного дома, на другой стороне которой живет какое-то божественное создание, питающееся амброзией и окружившее себя мифическими животными. Но в этот момент писатель с едва уловимой иронией соединяет фантастику с обывательщиной, открывая герою глаза на его легкомысленную доверчивость, которой пользуются все окружающие.

The Fetch — странным образом попавшая в эту книгу сновидений история, в которой сюрреализм сведен к минимуму, а перед нами сочетание шотландского фольклора и полуавтобиографического рассказа от детства и до зрелости. Финал произведения страшен своим ощущением неизбежности и в своей клаустрафобии является метафорой обреченности на вечное одиночество. Один из самых жутких рассказов в литературе.

The Breakthrough — для Эйкмана нетипичный рассказ (скорее вотчина Лавкрафта с его проклятыми деревнями и древними монстрами) и нетипичный рассказчик (повидавший все на своем веку хладнокровный авантюрист в духе героев Эдгара По) не мешают показать фирменную призрачность и неуловимость правды, персонажи сравнивают увиденные ими потусторонние события с детскими кошмарами, в которых фантазия уникальна и еще не ограничена навязанными обществом представлениями и образами. В целом, чуть ли не самый мрачный и безнадежный рассказ в творчестве Эйкмана.

The Next Glade — в хорошем смысле абсурдный и сумасшедший рассказ, где комплекс неверной жены видоизменяет реальность. Эпизод, где героиня в лесу натыкается на яму, в которой копошатся в своей офисной суете тысячи клерков и офисных работников, достоен «Процесса» Кафки и произвел на меня неизгладимое впечатление.

Letters to the Postman — сентиментальное и мелодраматичное окончание сложного и тяжелого сборника, рассказ о влюбленности юного почтальона в загадочную хозяйку дома на отшибе напоминает «Посредника» Хартли и одноименный фильм Лоузи, но там где рассказу недостает психологической достоверности героев и их поступков, имеющейся у Хартли, он компенсирует яркими образами и разбросанными для читателя по ходу повествования подсказками об истинной природе героини, хотя однозначного ответа дать все равно невозможно.

Перед этим читал другое викторианское произведение «Рассказ старой няньки» Гаскелл, которое при всей своей литературной изящности оставалось этаким антикварным period piece прозы XIX века, где иррациональное строго отделено от рационального даже в буквальном смысле (призраки заглядывающие в окна и люди, прячущиеся от них в доме). Совсем другое ощущение оставляет «Окно библиотеки», формально принадлежащее к той же викторианской Англии, но на самом деле больше напоминающее психологическую мистику, если так можно сказать, XX века, где картина происходящего обычно дана со слов крайне субъективного и ненадежного рассказчика, пониманию которого доступна лишь небольшая часть событий и который сам своим подсознанием часто накладывает отпечаток на историю, видоизменяя реальность до неузнаваемости, поэтому иррациональное является частью самого героя. У Олифант довочка-подросток не просто не борется с потусторонним, а стремится к нему, потому что возможность видеть сквозь призрачное окно символизирует для нее мир волшебства, чуда, а значит детства, с которым она помимо своей воли вынуждена расставаться.

Помимо любопытной трансформации истории о взрослении, рассказ уникален своей мистической составляющей. В стилистике Эйкмана, наделявшего самые банальные предметы и самые привычные английские пейзажи параллельной этому миру логикой и потусторонней красотой, Олифант превращает в призрака целую комнату библиотеки вместе с ее обитателем, мотив обессмертия столь банального уголка пожалуй еще не встречался мне в мистической литературе. Нельзя не сказать о шотландских декорациях, которые несмотря на отсутствие в рассказе зАмков, болот, туманов и холмов, без сомнения облагораживают повествование. Особое внимание писательница уделяет описанию летних шотландских вечеров с их молочным светом застывшего надолго между днем и ночью часа, столь живо напоминающие петербургские белые ночи. Вообще невероятно живописные в оригинале описания всех оттенков и состояний света занимают центральное место в рассказе, будь то холодный ведьминский отблеск зловещего бриллианта на руке леди Карнби или разный вид рокового окна: от черно-матового, выглядящего всего лишь декорацией на стене, до теплого и светлого по вечерам, когда в нем появлялся загадочный незнакомец. Мне кажется, тепло света символизирует в рассказе душу, а значит жизнь, полнота которой для находящейся в мире иллюзий девушки может быть более явственна в виде окна-фантома с его интригующим и алогичным ритуалом постепенного наполнения, чем в обыденной суете. Олифант, как и Эйкман, как и де ла Мар оставляет в финале больше вопросов, чем ответов, протянув нить одного летнего месяца подростка через всю жизнь женщины и добавив еще автобиографических деталей, но именно ради таких произведений стоит читать подобную литературу.

Самый знаменитый рассказ Уильяма Морроу, в котором, несмотря на сюжетные сходства с «Прыг-Скок» Эдгара По и индийские декорации Киплинга, сполна раскрыта фирменная «сумасшедшинка» идей писателя. Хотя формально жанр рассказа относится к реализму, сюжетные повороты и сами детали плана мести безрукого и безногого слуги своему ненавистному хозяину столь изощрены и безумны, что постоянно мерещится какая-то потусторонняя дьявольщина. Даже для современного читателя, испорченного сплаттерпанком и прочим кровавым беспределом, пара сцен читаются с трудом, страшно представить бедную викторианскую публику, ошарашенную описаниями ампутаций и пыток. Авторский же посыл здесь кажется проще и не удивляет своей мистической недоговоренностью, как, например, в Over An Absinthe Bottle, но столь беззастенчивая для XIX века прямолинейность в общем-то притчевой по форме повествования истории надолго застревает в памяти.

Еще один выдающийся рассказ от Ральфа Адамса Крэма с потрясающей атмосферой мертвенной красоты шведских пейзажей и уникальной расфокусировкой источника страха. Воспевание экзотической северной природы удачно соединено с нагнетанием сначала просто близости потустороннего, а затем и смертоносного напряжения вокруг героя.

Замечательный сборник, чьим недостатком является его посмертная, а не авторская структура. В отличие от предыдущих сборников, собранных самим Эйкманом, здесь сочетаются рассказы трех этапов творчества писателя, поэтому о каком-то стилевом единстве говорить не приходится, а значит и анализировать книгу в целом бессмысленно. Можно лишь сказать, что поздние произведения, коих большинство, при своей тематической разнообразности (от гротескного языческого хоррора и набоковской по элегантности философско-сентиментальной прозы до психоаналитических переработок городских легенд) несут в себе редко встречаемый ранее у Эйкмана отпечаток постмодернизма, так как являются не самоценной вещью в себе, а авторской рефлексией на какой-то исторический миф, театральную постановку или литературный источник. Еще одним отличием большинства выбранных здесь рассказов (кроме повести The Stains с ее натуралистичностью) от сформировавшегося к концу 70-ых годов у Эйкмана стиля, наполненного жесткой сатирой, черным юмором, а иногда и гиперреализмом, является серьезность интонаций, а среди преобладающих эмоций читаются тоска, грусть, боль одиночества и ощущение увядания. Не знаю, возможно это связано с восприятием Эйкманом своей надвигающейся смерти со всей, учитывая отказ от лечения рака, ее близостью и неотвратимостью.

Несколько слов о каждом рассказе:

The Stains — самое длинное из прочитанных мною произведений Эйкмана (роман и автобиография пока не прочитаны) и одна из его творческих вершин. Повесть, которая несколько раз обманывает ожидания читателя, начинаясь как готическая мелодрама со всеми аттрибутами, затем перерождается в натуралистичную страшилку в духе «Книг Крови» Баркера, а заканчивается как философская и навечно закольцованная история о невозможности счастливой любви в этом мире.

Just A Song at Twilight — рассказ из того периода, когда Эйкмана больше всего интересовали портреты женщин-аутсайдеров, которые могут быть замужем и иметь детей, но все равно понимать свою неуместность в этих условиях, часто эти женщины, как героини Моники Витти в фильмах Антониони могут бесцельно бродить по округе, не замечая никого, словно контуженные и даже волшебство, внезапно возникающее перед их глазами, не может их отвлечь от смурных раздумий. По справедливости, самый простой рассказ сборника, хотя обычно чем меньше говорит Эйкман, тем больше хочется додумывать за него картину после перелистывания последней страницы, поэтому определенно кандидат для повторного чтения.

Laura — сентиментальная даже по меркам эмоционально прочувствованной прозы Эйкмана история о скоротечности жизни и о том, что твоим ангелом-хранителем в разные периоды жизни может стать беспечная блондинка, с которой хочется закрыться наедине в комнате наверху.

Rosamund's Bower — еще одно предостережение торопящимся жить, хотя в первую очередь в глаза бросается яркость и сложность повествования о герое в Зазеркалье, наполненность сюрреалистическими образами, навеянными Алисой Кэролла и абсурдными диалогами, похожими на «Процесс» Кафки. Когда в финале на смену этой барочной запредельности приходят две простые, но яркие фразы, их ошарашивающий эффект лишь преумножается.

The Trains — первый опубликованный рассказ Эйкмана, в котором помимо удивительной для новичка набитости руки, как в матрешке, одна за другой лежат все его фирменные уловки и интересы: портрет рефлексирующей женщины, загадочный призрак, часто как и здесь оказывающийся на заднем плане, путешествие как символ обретения себя, заговор или тайна прошлого, природа которого остается для читателя загадкой. Если хочется наиболее полно познакомиться с Эйкманом по одному рассказу, то стоит прочитать именно The Trains.

Mark Ingestre: The Customer’s Tale — Марк Инджестре — это герой пьесы о маньяке-парикмахере Суини Тодде, персонаже городского фольклора Лондона. Именно представляя своего рассказчика как потенциальную жертву Тодда и его компаньонки, готовящей из людей мясные пироги, Эйкман снова фантазирует на свою любимую (спасибо Фрейду, которым он увлекался) тему первого сексуального опыта как одновременно кошмара неизведанности и освобождения личности от страха и чужой власти.

Сложный для восприятия рассказ, где сюжетные неожиданности и странности в манере Люиса Кэролла специфическим образом соединены с абсурдным миропорядком Франца Кафки. Лишь концовка привносит элемент логики и законченности, а последняя фраза в подлинно эйкмановском ошеломляюще афористичном стиле заставляет вспомнить о том, что произведение написано осознающим свою скорую смерть автором, ведь только принявший неизбежность надвигающегося ухода писатель может столь бережно предупредить читателя о скоротечности жизни и посоветовать не торопиться жить. И никто кроме Эйкмана не смог бы обрамить это предупреждение столь чарующим полетом фантазии, которому, пожалуй, позавидовал бы самый изощренный сон.

Жемчужина высокой литературы, по недоразумению затерявшаяся среди хоррора и потому малоизвестная за пределами целевой аудитории. Если The Beckoning Fair One Онионса можно назвать вершиной «призрачного» жанра с точки зрения совершенства психологизма, то Seaton's Aunt — это пик жанра во всем, что касается поэтизма и красоты. Здесь возможно нет той вычурности слога и отстраненности автора, которые делали повесть Онионса столь воздушно-неуловимой, но вот те ощущения, наиболее остро вызываемые обычно поэзией, а именно — тоска о молодости, ностальгия по людям, оставленным в прошлом и тому подобное де ла Мару волшебным образом удается передать в прозе, не утратив той самой остроты щемящего чувства. Особенно это заметно в ключевых сценах, например, в часто вспоминаемом эпизоде игры тетушки на пианино, когда вместе с героем испытываешь необъяснимое оцепенение от этой картины из мира грез. Cразу вспоминаются роскошные фильмы Андре Дельво, в первую очередь «Свидание в Брэ», где тоже поэтизм без потерь передан на кинопленке. На пользу произведению идет и маловстречаемый и оттого мною еще более ценимый прием недосказанности, когда в финале читателю вместе с героем остается додумывать причины и следствия внезапно случающегося, а в данном случае еще и оценивать события как таковые. Пожалуй только Эйкман, явно вдохновленный прозой де ла Мара, смог повторить (но вряд ли превзойти) эффектность этого приема, сделав его своей фирменной уловкой.

Наверное, де ла Мар как никто другой демонстрирует тот смысл, который в XIX-начале XX веков ждали от качественных историй о привидениях. Это было не только и не столько желание напугаться, сколько попытка эскапизма, ухода от этой жестокой реальности в мир, где прелесть красоты в ее неуловимости и непостоянстве, где нет границ, столь сурово организующих повседневную жизнь в викторианской Англии. На разрушение этого эффекта как ничто другое повлияла Первая Мировая Война, вернувшая замечтавшихся людей в мир еще никогда ранее не виданной жестокости и беспринципности. С тех пор «странный» жанр уже никогда не был прежним, став аттракционом для пугания, низким жанром, а функцию литературы для эскапизма с переменным успехом стало выполнять фэнтези.

Действительно страшный рассказ от автора «Обезьяньей лапки», блестяще использующий эффект темноты, благодаря которому герои и читатель наделяют повествование своими собственными кошмарами. Рассказ хоть и содержит отголоски произведений XIX века с их очевидной моральностью и затасканным сюжетным скелетом о посещении дома с привидениями, но в своем «пугании» полностью избавлен от стереотипов полтергейста и внешних эффектных приемов вроде двигающейся мебели или резких громких звуков. Здесь скорее можно говорить о психологическом воздействии на героев, свойственном уже постфрейдисткой литературе XX века, которое, к тому же, обыграно самым непредсказуемым, завораживающим образом.

Образцовый рассказ об «одержимом» доме от автора канонического сборника викторианского хоррора Black Spirits & White, «Номер 252...» содержит все лучшие элементы жанра: повествование от первого лица, оригинальная и завораживающая предыстория (в данном случае это обряд экзотичного мага), а также постепенное и небанальное нагнетание психологического напряжения и физического ужаса, остановленное как раз вовремя, чтобы не превратиться из страшного в гротескное и смешное. Не хватает только какой-то гениальной «странности», которая делает, например, The Beckoning Fair One Онионса и How Love Came To Professor Guildea Хиченса уникальными и навсегда запоминающимися историями о доме с привидениями.

Учитывая заявление Даля о том, что он прочитал чуть ли не тысячи рассказов о привидениях, итоговый сборник получился крайне странный. Почти ни одного запоминающегося произведения, а самый выдающися рассказ — «Мертвые Идут» Эйкмана был бы более адекватен в антологии оживших мертвецов, так как призраки обычно из могил не встают. У Эйкмана есть несколько рассказов гораздо ближе к заявленной теме и, положа руку на сердце, гораздо страшнее, The Fetch или The Trains, например. Из остального — либо выбраны не очень удачные рассказы классиков жанра вроде Э. Ф. Бенсона, Лесли Хартли, Джозефа Шеридана Ле Фаню, либо включены рассказы малоизвестных авторов вроде Альфреда Бэрриджа, Розмари Тимперли (у них по два рассказа, видимо других писателей Даль просто не заметил), Ричарда Миддлтона. Две общепризнанные величины жанра — «Запоздалое понимание» Эдит Уортон (на мой взгляд, переоценное произведение) и «Верхняя Полка» Ф. Марион Кроуфорд (достойный и жутковатый рассказ) теряются на этом сером фоне.

Непонятно, в чем была миссия Даля в этом сборнике, но если кто-то заинтересован в лучших образцах рассказов о привидениях, от готических рассказов XIX века до постмодернистких экзерсисов второй половины XX века, то стоит обратить внимание на двадцать выпусков серии The Fontana Book Of Great Ghost Stories, запущенную Эйкманом и продолженную Рональдом Четвинд-Хейсом, являющейся наиболее исчерпывающим и качественным исследованием жанра. К сожалению, найти их можно только на английском языке и скорее всего в подержанном состоянии.

Безумно интересный и абсолютно современный по своему смыслу рассказ, в котором за внешней маской развлекательного чтива о договоре с нечистой силой скрывается мощный, но не пошлый социальный посыл о паразитарности правящего класса и разрушающей силе вседозволенности. Почему то именно писатели викторианской эпохи, можно вспомнить хотя бы Диккенса, умели столь ровно без ущерба художественному мастерству повествования передать ту ужасающую глубину пропасти между богатыми и бедными, которую даже спустя почти полтора века можно соотносить с окружающей читателя действительностью и находить множество неприятных сходств.

Прочитав Ghosts and Grisly Things, я подумал, что мне просто попался неудачный проходной сборник Кэмпбелла. Ознакомившись же с Alone With The Horrors (авторской выборкой лучших рассказов за 30 лет), понял, что Кэмпбелл идеально подходит для антологий (наши издатели и Стивен Джонс вообще выбрали почти все лучшие рассказы), но подряд читать его почти невыносимо, слишком много самоповторов, рассказы строятся по одному шаблону, его язык слишком часто тяготеет к коротким, неряшливым предложениям, которые неудобно читать особенно после элегантной прозы других английских авторов хоррора. Все вышеперечисленное относится к большинству рассказов в сборнике, наследующим тематические и стилевые традиции Лавкрафта с ярко выраженным потусторонним злом, самые оригинальные из них — Baby и Old Clothes. Но есть и другая сторона творчества Кэмпбелла, вдохновленная (или иногда откровенно позаимствованная) у Эйкмана с двусмысленным, утонченным повествованием, когда все происходящее с героем может быть и результатом помраченного рассудка и вмешательством высших сил. Это, в первую очередь, Just Waiting, единственный оцененный мною на 10 баллов, а также The Chimney и The Hands. В них его фирменная атмосфера клаустрофобии ужаса удачно сочетается с литературностью и нет того ощущения конвейерного производства, как от других рассказов, о содержании которых невозможно вспомнить через несколько часов после прочтения.

Повесть Онионса в числе своих самых любимых произведений о сверхъестественном называл такой классик, как Алджернон Блэквуд, а Роберт Эйкман считал ее одним из шести безусловных шедевров «странного» жанра. Удивительно, что повесть еще не переведена на русский, так как за рубежом она постоянный участник антологий лучшего из лучших.

К таким захваленным произведениям всегда подходишь с опаской и завышенными ожиданиями, в данном случае эти ожидания практически оправдались. Онионс из синтеза двух популярных тем: дома с привидениями и тонкой грани между творчеством и безумием создает впечатляющий и на полвека опережающий свое время психологический этюд, в котором гениальная поэтика слога идеально гладко ложится на едва уловимое присутствие потустороннего, столь бережно и уникально сотканное автором. Присутствие призраков в нашей жизни Онионс сравнивает с присутствием звезд на дневном небе: то, что мы их не видим не значит, что их там нет. В его повести призрак ни разу не дает о себя знать наглядно, его можно только едва услышать или уловить странный запах. Мощное воздействие на героя происходит на незаметном для него уровне, как писал сам Онионс в заметках «между ультрафиолетовым и инфракрасным спектрами». Тем эффектнее выглядит финал, где хоть и за кадром, но происходит единственное и смертоносное проявление ужаса в произведении.

Минус один балл за чересчур неспешное повествование в первой части, которая могла бы быть короче, хотя многие видят в этом экстремально постепенном нагнетании особый шик. Что касается литературного мастерства владения словом и уникальности подхода к жанру и его использованию, то Онионс может поспорить даже с Эйкманом, на сочинения которого спустя десятилетия он окажет явное и благостное влияние.

Мрачный, осенний по настроению роман в типичной для Хиршберга манере пронзительной психологической прозы, не лишенный недостатков новичка, пытающегося сказать сразу слишком много. Хотя классификатор произведения справедливо указывает на реализм, это все-таки роман о призраках, о призраках прошлого, чей непроходящий эффект на жизнь героев глубже любого полтергейста. Хиршберг задает прежде всего себе самому вопрос, нужно ли пытаться исправить ошибки детства, можно ли излечиться от душевных ран, вернувшись к людям, оставленным в прошлой жизни или это лишь усугубит переживания? Каждый из героев через попытки общения с загадочной Терезой по-своему отвечает на этот вопрос.

Скупую форму автобиографического романа Хиршберг превращает в волшебную загадку за счет странного синтеза взрослых аналитических размышлений о своей юности и описания детских чувств, живущих по своей, только детям понятной логике законов мироощущения. Хоть здесь и присутствует на заднем фоне маньяк, похищающий детей, главный саспенс достигается в сценах встреч позврослевших героев, особенно когда Мэтти поднимается по лестнице, чтобы увидеть Терезу, в этот момент физически тяжело читать, особенно если сам когда то испытывал такую ситуацию или представлял в фантазии.

Я редко читаю романы, предпочитая рассказы, потому что только выдающийся писатель может держать равномерно нерв повеcтвования на протяжении нескольких сотен страниц. Хиршбергу пока это не удается, в романе много неоправданных затянутостей и мыслей, которые голодный до читателя автор пытается одновременно выплеснуть. Роману не хватает элегантности и завершенности, свойственных лучшим рассказам из сборника «Два Сэма», поэтому только такая оценка.

Эйкман не перестает радовать, рассказ или, судя по размеру, скорее повесть The Stains — один из его безусловных шедевров наравне с The Swords, The Fetch и Ringing The Changes. Его лучшие произведения работают как мышеловки: зрителя заманивают совершенно мейнстримовой завязкой с определенными эротическими, детективными, мелодраматическими мотивами, а когда он проглотил наживку и вчитался, вжился в шкуру героя, на его голову обрушивают внезапный, не поддающийся объяснению кошмар, который читатель уже воспринимает не как простой аттракцион «эй, автор, напугай и развлеки меня!», а как происходящее почти с ним самим, столь тонко Эйкман умеет психологически настроить на одну волну с произведением, заглянуть в душу каждому и найти там близкую ноту подавляемого дискомфорта. Даже у лучших мастеров короткой прозы жанра хоррор, таких как М. Джеймс, Эдгар По, Клайв Баркер, Рэмси Кэмпбелл, Майкл Маршалл Смит, я уж не говорю про Стивена Кинга и прочих, почти всегда c первых страниц можно понять, чем в принципе закончится рассказ, благо стереотипы о жесткой концовке в ужасах никто не отменял: любопытный будет наказан, повернувший не туда обречен и так далее. У Эйкмана невозможно предугадать не то, что финал, даже следующая страница может повернуть все с ног на голову. Как в этом рассказе, герой может любить свою только что умершую жену, но при этом сразу после ее похорон воспылать невероятной страстью к молодой девушке. Другой автор сделал бы из этого факта выводы о моральной испорченности героя, Эйкман же совершенно безэмоционально и справедливо говорит, что такое вполне может произойти и с добропорядочным человеком. Такая откровенность «оживляет» героя гораздо сильнее, чем многостраничные его описания. Свою мысль о том, что таким миром можно и нужно пожертвовать ради любви, пусть даже она будет иллюзорно-посмертной, Эйкман завернул в обертку редчайшего для себя саспенса, когда напряжение нагоняется сколь стремительно, столь и неожиданно, а необычная для него «прозрачная» концовка, повернувшая историю в параллельное измерение дарит сильнейший катарсис и, несмотря на дыхание смерти, после нее хочется жить, хоть и по-другому...

В целом, данный сборник чуть менее удачный, чем Cold Hand in Mine, в нем присутствует пара слабых для Эйкмана рассказов, хотя две лучшие новеллы могут называться эталонными как по меркам автора, так и вообще за всю историю жанра хоррор. Что касается тематики, то она также не идентична другому прочитанному мною сборнику. В Sub Rosa в целом повествование еще менее конкретно, сюжет более схематичен, а эффект воздействия на читателя достигается чаще не описательными средствами, а особенным настроением, страстью произведений, которую в зависимости от настроя можно назвать и магическим реализмом, и психоделикой, и сюрром. Из всех рассказов только в одном явственно представлен жанровый герой — призрак, да и тот скорее необходим автору как катализитор для превращения героя из твари дрожащей во что то более благородное. Во всех остальных историях несуразность и странность событий носят столь неуловимый характер, что легко могут быть объяснены безумным сознанием персонажа. Чаще всего герои, находящиеся в каком то психологическом гипнозе, с помощью случая обнаруживают в этой выстроенной рутине повседневности маленькую пробоину чуда будь то колония годами неспящих людей, кукольный домик, ставший реальным или кафедральный собор, превратившийся в портал параллельной реальности. Это открытие не делает героев счастливыми, но либо объясняет их до этого несчастную жизнь, оправдывая неправильные действия героев потусторонним фатумом, либо помогает принять себя, взглянув с другой стороны, обнаружив новые способности.

Пара слов о каждом рассказе:

Ravissante — после такого рассказа начинаешь потихоньку бояться картин, особенно если это работы бельгийских символистов или экспрессионистов. Эйкман мастерски передает удушливую атмосферу декаданса искусства, не давая никаких ответов, а только нагнетая ситуацию, сдавливает героя фоном безумия. Рекомендуется читать, обложившись репродукциями Чарльза Симса, Антуана Вирца, Фернана Кнопфа, Джеймса Энсора, Леона Спиллиарта.

The Inner Room — один из лучших рассказов Эйкмана, перекликающийся с The Same Dog в том, что касается переосмысления своего жизненного опыта сквозь призму мистического происшествия. Жутковатая интригующая концовка, позволяющая взглянуть на все происходившее с героиней другими глазами, головоломка читателю обеспечена надолго.

Never Visit Venice — для меня самый личный рассказ Эйкмана, хотя я, в отличие от героя, никогда с призраками и не сталкивался, но его переживания и рассуждения, занимающие большую часть истории, разделяю полностью. Мертвенная, смертоносная Венеция, так далекая от открыточной праздничности, напомнила Don't Look Now Дю Морье и Николаса Роуга.

The Unsettled Dust — один из двух менее удачных рассказов сборника, часто используемый автором мотив столкновения героя и таинственной, зловещей женщины здесь обрамлен личной трагедией семейства, которое вместе с домом потеряло смысл жизни и превратилось в живых призраков.

The Houses of the Russians — рассказ о посещении англичанином вымирающего русского поселения в Финляндии в 1923 году превратился в руках Эйкмана в метафизическую притчу о судьбе и Боге. Абсолютно непонятная концовка лишь добавляет силы послевкусию и требует немедленного перечитывания.

No Stronger Than a Flower — пожалуй самый слабый рассказ в сборнике, его мораль: бойся своих желаний, они могут сбыться... и тогда тебе не поздоровится. С определенной долей сатиры автор показывает, что погоня за красотой может в буквальном смысле превратить женщину в чудовище.

The Cicerones — фирменной странной красотой объят этот рассказ о том, как экскурсию по собору святого Бавона в Генте для героя проведет компания уникальных загадочных персонажей, она покажет ему самые потайные и красивые места в соборе, но согласится ли он участвовать в их оригинальном ритуале?

Into The Wood — очень живописная история о муках годами неспящих, и за это изгнанных из общества, людей, которые обрели подобие покоя в глухой чаще шведского леса.

Из прочитанного у Эйкмана это пока самый сумасшедший во всех смыслах рассказ, хотя психоделика вообще преобладает в его позднем творчестве. Пара образов своей абсурдностью могли бы заставить Кафку кусать локти от зависти, а параллельная реальность взаимоотношений героев и логики повествования, намеренно далекая от правды жизни и открытая к миллиону интерпретаций, могла бы стать основой для лучшего фильма Дэвида Линча. Приходилось читать, что в этом рассказе отражена ненависть Эйкмана к индустриальному прогрессу и его вера в природу, хотя, на мой взгляд, больший акцент здесь стоит на фрейдистских мотивах чувства вины и страха изменившей мужу жены, так что для меня The Next Glade — этакая шизофреническая «Анна Каренина».

Рассказ напоминает «Распространителя» Матесона, а по форме — эпизод классической «Сумеречной Зоны», и эта вторичность не идет ему на пользу. Кэмпбелл пишет в предисловии, что ради рассказа перешел от привычного ручного написания к набору на компьютере, вот как раз привычной авторской психологической экстравагантности тут и не хватило, получился скорее эксперимент ради самого эксперимента.

Совершенный в своей нетрадиционности рассказ, который, что редкость, хочет казаться меньшим, чем он есть, а не наоборот. Как и в других рассказах первой «Книги Крови» в центре повествования находится конфликт двух персонажей, двух сил. Это не только и не столько два великана-города, достойные фантазии Босха, сколько противостояние позиций главных героев: чувственного, сиюминутного танцора, приземленного и лишенного всяких рефлексий, и переживающего, мыслящего бунтаря-журналиста. Сквозь призму финального желания последнего присоединиться к запредельно фантастическому и утопичному механизму из человеческих тел взамен личного благополучия Баркер, мне кажется, восхищается и одновременно не верит в возможность торжества идеалистического единства людей над обывательщиной индивидуализма. То, что действие происходит в Югославию, вскоре разгоревшейся огнем раздора, лишь усиливает именно такое восприятие произведения.

Книга для тех, кому нет 20-и, кто не читал «День Триффидов» и не смотрел «28 Дней Спустя», кто готов не обращать внимания на примитивный язык, плоских черно-белых героев, на затасканные попытки создать психологизм повествования.

Лично для меня большая редкость, когда при чтении произведения ощущаешь, будто кто то написал твою книгу за тебя, использовал твою биографию, твой жизненный уклад, твой образ мыслей, включая самые потайные и отгоняемые рассудком, когда целые абзацы будто списаны из твоего несуществующего дневника, тем более уникальна ситуация, когда твой, столь подробный, альтер эго находится в мире традиционного рассказа о призраках, жанра одновременно изначально далекого и от будничности, и от афористичности.

Эйкман в данном рассказе превосходит себя как психолога, для его героя встреча с призраком открывает глаза на призрачность его собственного прежнего существования, гораздо менее реального и зыбкого, чем даже сон, и нужна только для законченности его психологического портрета, не зря в конце автор иронично указывает на табличку с надписью: «Лучше один час быть львом, чем всю жизнь ослом».

Глядя на год выхода рассказа понимаешь, что психология людей не меняется, а меняется только антураж, люди одинаково счастливы или несчастны и во времена Биттлз, и во времена Youtube, а все остальное — шелуха...

Нетипичный рассказ даже для позднего, экспериментирующего с формой, Эйкмана, хотя он никогда не стеснялся подспудно колко иронизировать в своих произведениях, но здесь своей ядовитой сатирой он ставит диагноз всему современному мироустройству. Достается на орехи и демократичным отношениям в семье и с детьми, в частности, когда уважение к чужой позиции переходит в попустительство и безразличие, и людям, которые идут в политику, потому что не умеют ничего делать, кроме бессмысленной демагогии, и в целом, инфантилизму и фальшивости современного человека. По циничности настроения и абсурдной безнадежности атмосферы рассказ похож, как ни странно, на «Книги Крови» Баркера, здесь даже есть натуралистичная сцена каннибализма, каким бы нонсенсом для творчества Эйкмана ни была столь вопиющая прямолинейность.

Приятно осознавать, что Эйкман мог быть таким успешно разным, а не просто идти по протоптанной дорожке недосказанности, хотя даже его традиционная стезя бесконечно интересна.

Роберт Эйкман продолжает литературные традиции классической английской прозы, язык его рассказов можно сравнить с лучшими работами Генри Джеймса, Д. Лоуренса, Э. М. Форстера и другими мастерами конца XIX-начала XX веков. При этом не чувствуется никакого подражательства или фальши, это не стилизация, а образ мышления Эйкмана с его отрицанием современной цивилизации и скептическим отношением к прогрессу. Действие его произведений часто происходит в середине 20 века, но с таким же успехом могло происходить в 18 или 19 веке, бытовые детали и приметы времени могут интересовать Эйкмана только в случае, если они отражают уникальность внутреннего мира персонажа.

Ужасное в рассказах Эйкмана происходит словно параллельно основной канве произведения — жизнеописанию героя или его философскому размышлению о каком то парадоксе, при этом не теряется целостность повествования за счет умело разбросанных деталей и тонкой психологической игры — не зря часто рассказ ведется от первого лица и этой субъективностью восприятия можно объяснить происходящие с героем странные события как отраженные в кривом зеркале переживания, будь то расставание с любимым человеком, взросление и потеря невинности, резкая смена привычной обстановки и образа жизни. При чтении Эйкмана не создается ощущения, что он выдумывал изощренный способ напугать читателя, возникающий кошмар словно является сюрпризом для самого автора, вторгающимся на страницы книги помимо его воли и это пугает гораздо глубже и заставляет вздрагивать при воспоминании о прочтении гораздо дольше, чем традиционные истории о призраках, монстрах или маньяках. В данном сборнике лишь один рассказ можно причислить к традиционному жанру вампирского толка, однако его подача и угол зрения автора выделяют его даже на фоне историй Стокера или Ле Фаню. Все остальные рассказы здесь повествуют о странном происшествии, которое с одинаковой вероятностью может быть и происком сверхъественного, и искривленной безумным разумом действительностью, благо герои почти всех историй одиноки и несчастны.

Коротко о каждом рассказе:

The Swords — лучший рассказ в сборнике, сюрреалистический и визионерский кошмар переживания первого сексуального опыта.

The Real Road to The Church — религиозный рассказ, если понимать под религией прямое общение с Богом, мы вместе с героиней переживаем встречу с ее материализовавшейся душой. Наверное единственный оптимистический рассказ в сборнике.

Niemandswasser — жуткий рассказ о потерявшем смысл жизни немецком принце.

Pages From a Young Girl's Journal — наверное лучшая из вампирских историй, написанных в классическом стиле, хотя по меркам творчества Эйкмана слишком прямолинейна и однозначна, отдельно стоит отметить великолепное описание Италии начала 19 века глазами англичанки.

The Hospice — вариант популярной истории о «повороте не туда», решенный Эйкманом в уникальном и непредсказуемом стиле с его лучшей фирменной anticlimatic концовкой.

The Same Dog — загадочная зарисовка о превратностях судьбы и осознании своего детского опыта сквозь призму возможных мистических происшествий.

Meeting Mr. Millar — возможно самый непонятный и поэтому самый любопытный рассказ сборника, интерпретаций происходящих с главным героем событий может быть множество — от понимания своего творческого бессилия как писателя и проецирования этого на окружающую действительность до прикосновения к заговору мертвецов, изображающих живых людей.

The Clock Watcher — в рассказе доводится до абсурда типичный английский страх перед чужой культурой, перед непонятным и непривычным, хотя кто то обратит больше внимания на фрейдистские комплексы главного героя с его патологической неуверенностью в себе и подавляемым до поры до времени желанием все контролировать.

История взросления героя в форме сюрреалистического кошмара. Эйкман на основе часто встречающегося у классиков жанра хоррор (Блэквуда, Джеймса и др.) сюжетного скелета о посещении рациональным лондонцем загадочной английской глубинки создает совершенный модернистский рассказ, в котором для автора само переживание ужаса гораздо важнее и интереснее объяснения его происхождения. Ощущение страшного здесь сколь будоражащее, столь и неуловимое, ведь при определенном угле зрения эту историю можно воспринять как высоколитературное и слегка преувеличенное повествование о потерянной невинности как символе вхождения в мир непонятных взрослых тайн.

Давно так не смеялся! Все-таки золотые слова у Пушкина: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».

Рассказ схож по завязке с «Лучшими Новыми Ужасами» Джо Хилла в том смысле, что и там, и там пресыщенный циник обретает неожиданное вдохновение, но у Хиршберга благодаря многоплановости, размытости и двусмысленности путешествие любопытного персонажа в ад создает эффект редчайшего воздействия на читателя.

Философское размышление в оболочке мистического декаданса. Почему я не люблю большинство философов — эти товарищи обожают превращать простые вещи в занудно-сложные конструкции, повторяемые бесконечно. Почти всегда это словоблудие ради словоблудия. Лиготти за всей этой витееватостью забыл о смысловой сути, о сюжетной конструкции, о героях хотя бы. Гениальное художественное произведение, на мой взгляд, не может быть основано только на языковом, стилистическом мастерстве. Необходимо также умение талантливо придумать и рассказать историю. Когда эти умения объединяются, мы получаем шедевры Франца Кафки, Владимира Набокова, а если брать территорию хоррора, то шедевры По, Бирса, Эйкмана, Кэмпбелла. К сожалению, у Лиготти получился лишь одноногий рассказ, но за попытку внести в беллетристику высокую прозу рука не поднимается поставить отрицательный балл автору.

Первый рассказ Хилла, который мне не понравился. Какой то коктейль из «Превращения» и «Кэрри», зачем браться за абсурдную идею, уже полностью раскрытую Кафкой?

Не зря в рассказе упоминается «Лотерея» Ширли Джексон, мне кажется Кинг вдохновлялся им, отсюда тот же библейский сюрреализм, что и в первоисточнике...

Сюжет и герои уникальны, язык быть может и уступает развитию событий в книге, но также довольно изысканный, а местами и просто очаровывающий. Советую всем, у кого широкий ум и кому хватит непредвзятости признать, что мир вокруг — не более чем мимолетная иллюзия...

Образец декадентского течения в русской литературе, предвосхищенного Андреевым. На сегодняшний день выглядят примитивными и шаблонными эти резкие переходы от красочной природы к мраку и ужасу, над такими манипулятивными аллегориями уже вдоволь поиздевался Сорокин и прочие. Сам язык, экспрессионистский и яркий, все же страдает от однозначности и предсказуемости, унаследованной Андреевым у писателей 19 века. Нельзя сравнить его талант стилиста с такими глыбами языка 20 века как Чехов, Бунин, Платонов, Набоков, но в когорте авторов, застрявших в межвековом безвременье, он, пожалуй, оставил самый яркий след для потомков, и «Бездна» несомненно концентрирует в своем небольшом объеме все достоинства и недостатки таланта автора, а поэтому начинать знакомство с его творчеством рекомендую именно с «Бездны»...

В очередной раз Кинг дискредитировал себя, создавая плоских злодеев и выплескивая на страницы книг свои личные республиканские замашки с ружьем под кроватью и оправданием самосуда. Главный герой — полоумный, опустивший себя своим поступком на один уровень с мерзавцем, которого он покарал.

Замечательный образный слог Рэмси Кэмпбелла в этом рассказе отлично гармонирует с ускользающей историей о призраках кошек, страх главного героя обретает уже не психологическую, а психопатологическую окраску во фразах вроде «холл у меня за спиной исходил слюной».

Удивительно современное произведение, элементы постмодернизма в стилистике и психологический цинизм, густо сдобренный черным юмором словно списанные с лучших фильмов братьев Коэнов, а ведь рассказу почти 55 лет, и он совсем не фантастически-отвлеченный, а очень даже жизненный и бытовой, но Матесон изящно подбирает детали и мотивы героя, так чтобы они звучали универсально для читателя в любой стране и в любое время.

Очень кинематографично написанный рассказ даже если не знать о существовании фильма Спилберга, хотя кажется несколько разбавленным. Обычно Матесон умудряется уместить полноценную историю в десять страниц, а здесь действие как будто нарочно растянуто...

Отличная история, неплохо перенесенная на пленку в антологии ужасов Trilogy of Terror. Удивляют люди, ищущие какую то документальную логику в рассказах Матесона. Может тогда надо читать газеты, а не фантастику?

Психологический рассказ о тонкой грани между человеком как животным и человеком как социальным созданием. О том, что люди порой даже готовы смириться с гибелью любимого человека, чем отказаться от рамок приличия...

Рассказ, интересный прежде всего своей извращенной загадочностью, вызвал у меня ассоциации с фильмом Calvaire Фабриса Дю Вельца, та же густая атмосфера подсознательного страха горожанина перед окраиной и природой, те же фокусы с переменой половых ролей мужчины и женщины, та же анархия и упадок в каждом штрихе автора.

Опережающий свое время рассказ с очень оригинальной идеей и не менее выдающимся финалом.

Жуткий рассказ, цепляющий не только уникальной историей, но и затягивающим, выверенным языком, навевающем воспоминания о лучших рассказах Ричарда Матесона, при этом со своей психологической подоплекой, суть которой не вампиры, а одиночество современного человека, проводящего свои вечера перед окном и наблюдающего как жизнь проходит мимо, а его обреченная попытка вырваться из этого замкнутого круга абсурдна в мире цинизма и безразличия...