«В последнем сумраке и скрыт, и сер...»

В восемнадцатом веке, в горах Шотландии, был убит последний волк Англии (не вдаваясь в интриги политического раздробления острова). К сожалению, он не принадлежал к бессмертным из рода Мак-Лаутов, не помогло ему и знакомство с Одином и Тором: «...уже отлита Смерть, И плотно вбита в ствол...». Убил «один старый человек», отравив тем навсегда свою душу воспоминаниями (если душа, всё таки, бессмертна).

У Николая Гумилёва, пророческие строки:

«Он стоит пред раскаленным горном,

Невысокий старый человек.

Взгляд спокойный кажется покорным

От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,

Только он один еще не спит.

Всё он занят отливаньем пули,

Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.

Возвращается. Блестит луна.

Дома ждет его в большой постели

Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет

Над седою, вспененной Двиной,

Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,

Кровь ключом захлещет на сухую,

Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век.

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий старый человек.»

Быть последним — горчайшее одиночество безысходности. И уже в башне подписан королевский рескрипт. Хищник? — да: жестокий и умный — но последний... Разум дан хищникам. Кто или Что опровергнет мысль, что на человечество, как на последнего хищника не Галактики, но Вселенной, подписана лицензия, на отстрел? — Теми, кто над нами. «...повиснуть серой шкурой над камином?»

»...в последнем сумраке, и скрыт, и сер...»

Господа, снимем шляпы — он БЫЛ достойным врагом...

«Я его помню (я не в праве произносить это священное слово, лишь один человек на земле имел на это право, и человек тот скончался)...» — этими словами начинает Борхес свою чудесную историю «хронометрического Иренео Фунеса».

1942 год — весь мир «внимает ужасам войны», Борхес пишет эту новеллу, Норберт Винер пишет свои «кибернетические этюды».

Краткая (чудеса — это вообще очень жестокая вещь, требующая скорой и полной расплаты) история человека, восприятие и память которого были безошибочны. Помнить всё — до мельчайших подробностей: каждое облако и каждую прожилку листа, как матрица (вот он — Норберт Винер, и вся кибернетика с идеей искусственного разума: оказалось, что помнить всё — это так мало: надо быть способным мыслить — «мыслить — значит забывать о различиях, обобщать, абстрагировать...») Уметь мыслить... — как правило, все чародеи и кудесники мнемотехники дальше (или выше) сцены или арены на «забираются» — «надо уметь мыслить» -хоть матушка Природа и щедра, но: «не два гриба на вилку» :).

Невыносимая жизнь, когда даже сон не отдых, а подробнейший кошмар дотошных воспоминаний: сродни вечной бессоннице...

«Два или три раза он воскрешал в памяти по целому дню, ... только каждое такое воспроизведение требовало тоже целого дня.» — Джеймсу Джойсу, для подобного эксперимента потребовалось несколько лет: «Улисс»..., Йену Бэнксу («Шаги по стеклу»), для нескольких часов — несколько месяцев (или тоже лет?) Тем более якобы ирландские корни Иренео — «говорят, будто его отец...О`Коннор».

«Здесь то, что нам оставили кинжалы...»

Вновь Борхес обращается к «великому и звонкому» имени Цезаря, который, дерзко посягнув на Республику, превращает её в Монархию, который превращает воинское звание император (присуждаемое легионами — на поле битвы, и только воинами! — полководцу-победителю после блистательной и триумфальной победы) в Императора. За эту узурпацию власти и гражданскую войну он теперь «...мёртвый человек, что звался Цезарь...» Но власть всё же перешла, — конечно же через войну — к заблаговременно усыновлённому им Октавиану, назвавшего себя впоследствии Августом. Великая Римская Империя....

Цезарь «.... чья тень громадой упадёт на все века, что будут.»

»...бойся данайцев, дары приносящих...», вот такая закамуфлированная, — и такая лавкрафтовская, по духу! — мысль осеняет меня всегда, когда я перечитываю эту «путевую заметку Хорхе Луиса Борхеса. Какое хитросплетение имён и смыслов: Платон, Плотин (европейская культура, по Борхесу, да и не только, выросла из греческого хитона :)), Паскаль: любое изображение лишь тень тени.... И поразительное — тотем, варварское изваяние «сосланное на чужбину«! (дар правительства Канады, которое далеко «чужое» этому «безымянному, грубо сработанному божеству»)

Что он делает, тотем в ссылке, на чужбине? — «втайне ждущий мифов, племён, заклятий, а может быть и жертвоприношений...»

А ведь и в Питере, у нас: и сфинксы, и —

«Китайские драконы над Невой

Раскрыли пасти в ярости безвредной.

Вы, слышавшие грохот пушек медный

И поражаемых боксеров вой.

Но говорят, что полночью, зимой,

Вы просыпаетесь в миг заповедный.

То чудо узревший -- отпрянет, бледный,

И падает с разбитой головой.

А поутру, когда румянцем скупо

Рассвет Неву стальную озарит,

На плитах стынущих не видно трупа.

Лишь кровь на каменных зубах горит,

Да в хищной лапе с яростью бесцельной

Один из вас сжимает крест нательный.»

Это Георгий Иванов, почти сто лет назад. Вот он, Серебряный век!

Что делать? Слово Борхесу: «...как его чтить, неизвестно; тем больше причин мечтать об этом в смутных сумерках.»

Арсений Тарковский, поэт от Бога, последний представитель Серебряного века русской поэзии, загнанный в рамки переводчика-поденщика, написал: «о, восточные переводы, как от вас болит голова...» Быть Поэтом — легко?

Ответ Борхеса, уходящий или уводящий в сослогательность, однозначен:

»... Мои инструменты работы — унижение и тревога;

Вот бы я родился мертвым.»

А ведь «Поэт заявляет о своей известности» (El poeta declara su nombradía): «Купол небес — Пантеон мой славы...» — но это начало. Эпилог — выше...

Подведение итогов к 50-ти летию: «...смерть изнашивает меня непрерывно.»

О ежедневных и ежечасных потерях: что-то постоянно теряем («..земную жизнь пройдя до половины...» — в роду у Борхесов как-то привычно было доживать до ста...): видим в последний раз, читаем в последний раз.... Постепенно, смерть забирает всё..., и что в «сухом остатке»? — посмертная слава? Позвольте процитировать Сигизмунда Кржижановского: «Посмертная слава: громыхающая «телега жизни», едущая дальше порожняком.»

Это первое стихотворение Борхеса с этим названием «Пределы», позже он вернётся к этой теме и опубликует другой вариант, более развёрнутый, в сборнике «Иной и прежний», 1964.

Он к этой теме возвращался, вернее обращался, неоднократно и в прозе, и в стихах, но более всего наверное во снах: «...смерть изнашивает меня непрерывно.»

Le Regret d'Héraclite

Yo, que tantos hombres he sido, no he sido nunca

aquel en cuyo amor desfallecía Matilde Urbach.

Так это написано Борхесом. Не больше, не меньше, чем взгляд Гераклита на самые прекрасные реки — реки любви. Название на французском, текст на испанском, имя на немецком, смысл — вселенский (греческий:)) — Борхес!

Вот вольный и несовершенный перевод:

Сожаление Гераклита

Я, столь раз бывший мужчиной, не был никогда

тем, кто сил лишался Матильдой Urbach.

Да, последний слог — bach — ручей! (куда Гераклиту без водных стихий :))

В интернете есть голос Борхеса, читающего этот шедевр — фонограмма 13 секунд....

Методы изощренного оскорбления — «это приёмы шулера, который полностью доверился таинствам колоды, приняв покровительство продажных карточных богов о двух головах».

И Борхес, вкратце преподносит «азбуку злословия», «буквы» которой ввергают оппонента «в пучину унижения», как правило, при поразительной банальности самой критики. Парадоксы смешного не дружат с логикой и никогда и не дружили: смешное в плоскости абсурда и не подсудно логике! Опровержение сатиры разрушительно для подзащитного — вспомним череду таинственных убийств в романе Умберто Эко (совершаемых по наущению слепого старца Хорхе :)): из-за чего? — что бы скрыть/уничтожить вторую часть «Поэтики» Аристотеля: о смехе и комедии.... Очень много для разработки этой темы сделал и «простой советский бухгалтер» Михаил Бахтин — зачитаешься....

Приёмы подобного «шулерства» и вскрывает Борхес. В том числе и формальные приёмы игры, непременно основанной на недоразумениях и путанных доказательствах. Игра в подмены.

По Борхесу, о сатире, резюме:«..её метод — ведение софизмов. Её непреложный закон — спонтанность (вспомним ещё одного русского, Василия Налимова, и его «Спонтанность сознания» :)) и проворство вымысла. Чуть не забыл — сатира непременно должна сохраняться в памяти.»

Вот такую историю поведал с кафедры ректор Олби, в новелле Борхеса «Абенхакан Эль-Бохари, умерший в своем лабиринте»...

Лабиринт — «кощунство, поскольку запутывать и ошеломлять подобает лишь Богу, но не людям.»

Два взгляда на лабиринт: по-вавилонски (ох, уж эти разноязыкие строители :)) и по-арабски (пою, что вижу) — рукотворный и созданный провидением Божьим. («Слава Тому, кто не знает смерти!»)

Но есть ещё и «русский путь», на мой взгляд самый страшный, круто замешанный на тесной клетушке «квартирного вопроса» — Сигизмунд Кржижановский «Квадратурин». Слово автору: «...кричать в пустыне заблудившемуся и погибающему и бесполезно и поздно: но если всё же — вопреки смыслам — он кричит, то, наверное, т а к .» А как? — настоятельно рекомендую прочесть!

А, Хорхе Луис Борхес, на одном из языков Вавилонской библиотеки, — л а б и р и н т.

Итак, экспозиция: Англия, первая мировая, провал германского агента.

Преследуемый, он же немецкий шпион, — китаец; преследователь — ирландец на службе у англичан, «человек, которого обвинили в недостатке рвения, а то и в измене...» ; интрига — полнейший цейтнот:

как «докричаться», имея лишь 40 минут форы, до берлинского «шеф», «презирающего людей моей крови», в своём унылом кабинете изучающим газеты? как передать ему точное место дислокации британской артиллерии? «доказать этой варварской стране, что желтолицый может спасти германскую армию...»

Загнанный в угол китаец? — быть такого не может: «осознание собственного ничтожества скоро перешло в какую-то утробную радость» — есть-есть у любого китайца тайное оружие: величайший военный трактат всех времён и народов «Сунь-цзы» с приложением колоды карт в 36 листов «стратагем», можно-можно перекинуться «в дурака«! Война — путь обмана..., — «...в слабости я почерпнул силы...» Практический совет всем шпионам, диверсантам и спецагентам: «исполнитель самого чудовищного замысла должен вообразить, что осуществил его, сделать своё будущее непреложным, как прошлое». Тлёновский не «хрёнер», но уже «ур» (объект, извлечённый из небытия надеждой).

Шпионский триллер? — отчасти: дальше лабиринты, и лабиринты, и Лабиринт Лабиринтов, который охватывает прошедшее и грядущее и каким-то чудом вмещает всю вселенную: вечно разветвляющиеся время, ведущее к неисчислимым вариантам будущего.... Но, об этом надо читать.

И какое мастерское «клеймо» на военное время: «...несколько фермеров, женщина в трауре, юноша, углубившийся в Тацитовы «Анналы, забинтованный и довольный солдат...»( вагоны пригородного поезда).

Китаец докричался.

История вообще — история библиотек: это и первые пиктограммы, написанные кровью, на своде пещеры пальцем, на котором уже папиллярные узоры человека, это и сожжённые Жёлтым Императором все библиотеки Поднебесной, это и полыхнувшая огненным смерчем библиотека Александрии, основанной сыном Филиппа, использовавшим список «Илиады» как подушку, это и до сих пор не нашедшая своего читателя библиотека Ивана Грозного..., это и квинтэссенция всех библиотек — Вавилонская библиотека Борхеса (который сразу же, в предисловии к сборнику, делает оговорку, что не он первый автор этого сюжета): «Вселенная — некоторые называют её Библиотекой...» — соты бесконечного улья, где весь «мёд поэзии» одноглазого Одина (цена таланта) и не только: «Библиотека объемлет все книги».

Игра в слова, в пространство, время — в бесконечность: и слов, и книг, и смыслов — в комбинаторике бесконечного возможно всё, к в одной точке — вся бесконечность точек: так говорит математика. Об этом Борхес: «...Безбожники утверждают, что для Библиотеки бессмыслица обычна, а осмысленность (или хотя бы связность) — это почти чудесное исключение...» (не потому ли мы и одиноко так, затерявшись в бесконечности вселенной — одна из книг, с вполне осмысленным текстом).

И, ещё, — в одном абзаце авторского примечания к последнему слову новеллы, сразу два эмбриона, ещё не близких, рассказов Борхеса: «Книга песка» (вся Библиотека — один том из бесконечного количества бесконечно тонких страниц) и «Медаль» (непостижимая страница в середине без оборотной стороны)!

Попытка у бегству..., и не понятно: удалась ли? или это очередная ветвь игры? и не затянет ли свой шёлковый платок безмолвный душитель, с последним словом...

«Как все мужчины в Вавилоне, я побывал проконсулом; как все рабом; изведал я и всемогущество, и позор, и темницу...» Так скальды воспевали и подвиги конунгов, и «жестокую изменчивость судьбы». Поэма белым слогом. О чём? — «естественный отбор и эволюция Игры».

Да, эволюция Большой игры — лотереи, расписана, как алгоритм: от игры плебеев, до полноты власти Компании, когда игра стала «тайной, бесплатной и всеобщей». А в этом промежутке осознание, что «обладание монетами не всегда обеспечивают блаженство» и прибыльное изобретение — включают в список счастливых жребиев несколько несчастливых..... А дальше? — надо читать... (особенно разработчикам игр: всё пунктики, как подсадить на игру, привить зависимость — чем увлечь, что привить и что подавить...)

«Я уроженец умопомрачительной страны...» — бесспорно: город, жители которого кощунственно однажды замахнулись на башню до небес....

Компания, с большой буквы, Компания — подменившая и государство, и смысл жизни: «лотерея есть интерполяция случая в миропорядок, наличие ошибок не противоречит случаю, но, напротив, укрепляет его.»

«ибо весь Вавилон — не что иное, как бесконечная игра случайностей» — быть может последняя фраза безыменного игрока, «бывшего всем».

«Открытию Укбара я обязан сочетанию зеркал и энциклопедии...» Это не только мастерский комментарий и примечания к воображаемым книгам: сама новелла — и множество зеркал и великолепная энциклопедия (вернее вступление в энциклопедию — завораживающая аннотация, обещающая такое, что «дух захватывает».

Композиция новеллы (вернее, или скорее, её совершенство) завораживает (что поделаешь — магический реализм), содержание — настораживает (магический-то он магический, но всё же реализм: с неопровержимой, как нам, здесь на Земле, кажется, логикой построения мыслей и вложенных в них автором смыслов) и предупреждает (ведь выводы — они на поверхности): то это попытка мистификации, то это пособие (практически практическое :)) по построению «Третьего Мира», то ...

Рецепт «перестройки» в Третий Мир? Пожалуйста! И нет числа зеркал: то это ересиарх Укбара: «зеркала и совокупления отвратительны», то это литература Укбара: «имела фантастический характер... никогда не отображала действительность, но описывала воображаемые страны Млехнас и Тлён...» (а что это как не отражение действительности в зеркале воображения?), то это Иоганн Валентин Андрее, описавший вымышленную общину розенкрейцеров, впоследствии основанную другими...

«Всё прочее казалось весьма достоверным...» — первый принцип дезинформации — «было по стилю вполне в духе издания и (что естественно) скучновато» — это продолжается камуфляж.

Но, — «перечитывая, мы обнаружили за этой строгостью слога существенную неопределенность» — начало дешифровки. Борхеса вообще рекомендуется перечитывать! Такого обнаружишь....

Об обещанном предупреждении: «...достаточно было любого симметричного построения с видимостью порядка — диалектического материализма, антисемитизма, нацизма, — что бы заворожить людей. Как же не поддаться обаянию Тлёна, подробной и очевидной картине упорядоченной планеты?»

«Контакты с Тлёном и привычка к нему разложили наш мир».

Много написано и об антиутопиях, и самих антиутопий, но вклад Борхеса, этой самой новеллой, — фундаментальный.

Предоставим слово самому Борхесу: «труд составителя толстых книг, труд того, кто должен растянуть на пятьсот страниц мысль, полное устное изложение которой занимает считанные минуты, тяжкий и изматывающий, сродни безумному бреду. Лучше поступить следующим образом: сделать вид, что эти толстые книги уже написаны и предложить читателю из резюме, какой-то комментарий к этим текстам.»

Комментарий блестящий. И не только.

Да, о «толстой книге» «про это»: Умберто Эко «Маятник Фуко».

7 сентября 1940 года наш соотечественник, Даниил Хармс, закончил свой очередной шедевр, озаглавленный «Упадание (Вблизи и вдали)»: «Два человека упали с крыши....»

Дино Буццати, в 1966 (точной даты к сожалению на знаю) опубликовал свою «Девушку, летящую вниз»: «Девятнадцатилетняя Марта глянула с верхушки небоскрёба...»

Оба текста не столько о силе земного притяжения, сколько о силе «земного притяжения»: «...люди, как люди, только жилищный вопрос их испортил...», как говаривал Некто (или Никто? :)).

Оба автора играют с относительностью времени (и межличностных отношений) — Буццати более метафоричен, но Хармс более ментален (чисто по-русски, чисто по-русски) И, вообще, применима ли менталность за пределами России? — даже там, где «западнику» Буццати потребовалось пятьсот, а то и более этажей, «кондовому русаку» Хармсу достаточно обычной (вернее совсем необычной) пятиэтажки и две Иды Марковны (голой и в одежде) :).

И, что бы почувствовать «послевкусие» рассказа Буццати, настоятельно рекомендую «глоток» Хармса.

А, в заключении, эпилог, по Хармсу: «Так и мы иногда, упадая с высот достигнутых, ударяемся об унылую клеть нашей будущности.»

«В нашем владении одни потери» — так говорит Борхес.

У Веллера, Михаила Иосифовича, есть герой, который раздав все накопившиеся за свою жизнь долги, исчез...

«Единственный подлинный рай — потерянный» — так говорит Борхес.

И Борхес же, вкладывает в уста Парацельса: «Неужели ты думаешь, что Всевышний мог создать что-то, помимо Рая? Понимаешь ли ты, что Грехопадение — это неспособность осознать, что мы в Раю?»

Это Борхес, собравший, примешав и свои сновидения, «Книгу Ада и Рая».

Спорить с ним? — да как спорить, если и вспоминаем-то, с ностальгической горечью, с привкусом полыни (дурманящий запах детства: степь, полынь — и горизонт — во весь горизонт!!! тоже потеря...), чаще свои потери, с осознанием невозможности нырнуть в сослагательную составляющую того, что называно Время...

«Правда всегда одна

Это сказал фараон...»

Это «Наутилус», из колонок.

«Любое стихотворение годы превратят в элегию». Это Борхес. «Обладание прошлым».

Одной страницей — но какой! — Борхес увековечил память об всех безымянных «пунических Гомерах». Да что там пунических — это дань памяти всем поэтам — киммерийским, сарматским, хуннским..., скальдам, погибшим раньше, чем успели отложится в памяти и рунах.

Чем повезло рапсоду, иль рапсодам, которого все называют Гомер, и строфы которого столетия пели и всё же записали? Тем что он из народа-победителя? Пророк Мухаммед тоже был поэт (как доказательство — Коран) и воин-победитель (здесь и доказательств не надо) — и первое, что сделал он, достигнув власти — заклал, как жертвенных баранов, всех поэтов, которым не было в те времена числа....

У каждого народа были свои «Александрийские библиотеки» — в памяти ли, на глине, вырезанные в камне, на тростнике, бумаге.... Все пели о своих Богах, и о своих Победах — о Победах, одержав которые сжигали и богов и «александрийские библиотеки» своих врагов..., и сами растворялись так же.

История знает лишь один пример — исландцев, сохранивших, записав, саги своих врагов.

«Меч теперь твой, римлянин: он — у тебя в груди». Вот такая надпись, достойная скальда, -самого достойного из достойных, — привиделась великому сновидцу Борхесу на фрагменте глиняной табличке, обожженной пожаром погибающего Карфагена. Стены, уцелевшие после пожара, разрушили, распахали и щедро засеяли солью....

«Пел весла, и мачты, и многотрудные бури...» — как эпитафия всем безыменным Гомерам.

Фантастическая способность Борхеса — увидеть в малом всё. И не только увидеть, но написать об этом так, что ошарашенно погружаешься в себя и чувствуешь, как непоправимо себя обкрадывал, проходя мимо хитросплетений веток и их теней, упавших тебе под ноги никогда не разгаданным иероглифом, не замечая облако похожее на льва (или просто отмахиваясь, не находя, что это чудо — или же предназначение? — одна из тех магических причин, что скрепляют всю Вселенную, не давая ей развалиться в хаос (хотя и Хаос, тоже — Вселенная:)).

В шепотке пыли -Карфаген, Шекспир, луна и звёзды, переселение народов и предсмертный хрип... Как гружённый золотом корабль Империи. Помнится Мураками, как-то, одной зарубкой на карандаше повторил роман Толстого «Война и мир», до каждой запятой и точки. Одной зарубкой... Так Кантор в своё время поместил в бесконечную малость точки всю возможную бесконечность.

«Так есть ли цель у хитросплетения?»

Подхожу к одной из множества книжных полок и «в глубине, за шеренгой книг, вижу накопившуюся пыль» — по Борхесу, это — алеф!

В атмосфере Рождественской сказки — сказка для взрослых, по кальке «Отцы и дети», но образца 1974 года (до тургеневских — 112 лет, вспять). Сказка уже в самом названии «места» Киндберг (на пути в Копенгаген, в город сказочных снов Андерсена, в которых есть и принцесса на горошине, и стойкий оловянный солдатик, и рождественская «Снежная королева»). Волшебство ужина и ночь, с очень взрослой сказкой.... Предсказуемый свободный джаз монолога-трёпа девочки-медвежонка, с его простецкими импровизациями, и безмолвный диалог героя с самим собой, полный неуверенности и ностальгии.... Гостиница-Сказка, заключенная «в прозрачный пузырь буржуазного довольства, обеспеченный бумажником» (как у Тургенева, фоном, «золотая осень крепостного права»), а дождь и край дороги, и «ходячие трупы», там..., а здесь сытный уют и кошачьи глаза угольков камина, и «раскрытая широченная белоснежная постель и шторы, глушащие окна». Сказка, но какая «чеховская» «птица разбилась о ствол дерева, знаешь, она упала, как платок»..., как приговор.

Лёгкий трёп девочки-медвежонка и он смотрящий на всё это, как в «зеркало, смотрящее назад, старый портрет самого себя в молодости» — там где так и не нашлось 600 монет на парусник, на свой путь «в свой Копенгаген», там, двадцать лет назад, остались и Рильке, с лучшим стихотворением, по крайней мере, двадцатого века «Орфей. Гермес. Эвридика» (но ведь это зеркало — и там вот эта ситуация зеркальна!), и Элиот («Вспомни о Флебе: и он был исполнен силы и красоты»), и Борхес....

А дуэль? — нет, это не ночное сладостное ристалище с девочкой-медвежонком — это дуэль со своим «зеркальным отражением», это «путь без Копенгагена, полный только прогнивших парусников», это тень одинокого платана...

Так европейско-рождественские сказки превращаются в чеховские, такие русские, драмы. Смерть — это так по-русски....

О фантастической питерской прозе вообще отдельный разговор — это «византийскую», рассевшуюся на семи холмах Москву ( как кустодиевскую купчиху, взопревшая от семи стаканов самоварного чая) — может посещать сам Сатана, со своею свитой, а Питер это другое — это до того туманный морок реальной мистики, в которой полностью растворяется зыбкая граница (эффект «песочницы») между этой реальностью и той, новой. Это арена жестоких чудес. Неслучайно одна из глав — «Поиск предназначения»: поиск смысла и смыслов.

И мучительный поиск спасительных, но уже почти безнадёжных, ответов, — на вопрос, сражающее наповал, в упор: «Почему?» — как бильярдный шар выбивающий из эгоцентричного «птолемеевского» мирка: не то что мир, а один «мирок» никак не хочется «прогибаться» во спасение тебя.... Ад местного значения, как настигшая неотвратимость наказания, и «глас вопиющего в пустыне», бьющийся о слепую и глухую стену брандмауэра.

Формула Щеголева — неумолимая динамика сюжета с неоднозначностью ситуации, плюс великолепный стиль и слог.

Последняя глава — «Город на песке» — «Град обреченный»? Снова отсылка к братьям Стругацким. Питер рулит:)

Вряд ли, Пётр Первый, закладывая город-столицу на болоте, предполагал, что тем самым открывает, — да что там открывает — дарит! — не просто страницу и в русской литературе, а целую главу... Все эти болотные миазмы, прорываясь через камень и асфальт, испаряясь с зеркал каналов, пропитали город какой-то языческой мистикой — то сказочно-волшебной, то ужасно-кошмарной — но, всегда магически реальной, во всей этой «плоской» действительности (Пётр «выломал» свой стольный град из традиции «семи холмов», нарушив тем потаённые какие-то табу, заключённую когда-то договорённость с расой бывших, изгнанных богов и божков) с её попытками суеверных оберегов: египетских сфинксов, китайских драконов, взнесенных ввысь ангелов.... Целый жанр русской прозы и поэзии — «петербургская повесть/роман/рассказ/поэма».... Гоголь, Достоевский, Блок, Белый..., Шефнер, Столяров...

Даже странно, как можно писать в этом фантастическом городе просто прозу.

«Ворон», своим совершенством, стоит несколько особняком среди «петербургских повестей» Столярова: магия фантастического реализма доведенная до предела. Один из главных героев — Город.... Вязкая действительность, с вкраплёнными в неё крохотными крупицами фантастики — ведь Буратино, оживший в Питере, это совсем не фантастика, так же как и материализовавшийся со страниц Достоевского дворник; фантастика — это слова, это допущение идеального текста..., — замахнуться на Слово.

Всё, как «учил Кортасар» — рассказ написан на одном дыхании и в сферу магии повествования включен сам автор... Недоговоренность каких-то деталей, обстоятелств, места и времени работает, — и прекрасно работает! — на сюжет.

Ещё Борхес писал, что магия — это причинность (но не в коем случае не причинно-следственная связь!), он же как-то и заметил, что ничто так не подчеркивает реальность происходящего, как «выламывающийся» из действительности своей неправдоподобностью эпизод...

Были у древних германцев женщины-пророчицы вельвы, ведущие своё происхождение от божественной ведьмы Вельвы, которую Один поднял из могилы, для изложения истории мироздания и пророчеств. Ольга, героиня рассказ — из этого рода-племени, только, через невероятную череду колен подрастерявщая практически всё, кроме одного дара..., как и Олеся из повести Куприна.

Оттолкнувшись от очередной прочитанной книги — на этот раз это оказались «Тюркские сказки»: «сплетены на базарахТуркестана», записаны на русском, переложены на немецкий, — Борхес, проглотивший их залпом, пишет изящное эссе на тему волшебных сказок, в том числе и тюркских :). А путешествия этих волшебных историй из языка в язык, из языка в язык, по словам Борхеса, — «самое убедительное свидетельство магической силы этих сказаний»: «сказки в книге волшебные, и каждая новая версия (то есть или новый слушатель на восточном базаре, или новый переводчик со своим словарем, или новый читатель, со своей «прочитанной книжной полкой» обязательно привносят свои слова и смыслы! О, читатель, помни слова Мерло-Понти: «обречены сознанием на смыслы«!) — это новый миф. Замечательное определение восхитительного процесса чтения (к сожалению далеко не всех, ох, не всех книг): чтение — это мифотворчество!

Да, Борхес пишет о восточных героях и принцессах, драконах, духах, демонах, царях (делая это так, как умеет своей магией плетения хитросплетений), при этом подмечая «материю» туркестанских сказаний — щедрость: «эти истории щедры, как степь«! и , о времени: «время этих химерических тюркских повествований не просто тянется: оно податливо, как сон». А последнюю страницу своего эссе посвящает магии: «магия — образец причинности, одно из её проявлений...» А, дальше? — дальше надо читать! :)

Что же, и человеку, написавшему когда-то Вавилонскую библиотеку, приходит время засесть, — да так основательно, в каменный кокон, забыв навсегда о «механизме времени», — за автобиографию :).

Но сюжет не так незатейлив и прост: «занятию нет конца, и никто никогда не прочтёт написанного»: Иран — галактика (а вдруг да на самой обочине Вселенной?), невысокая каменная башня без окон и дверей — Солнечная система, единственная каморка (с круглым земляным полом) (!:)) — Земля, человек непонятными буквами пишущий поэму о человеке — Человечество... А?... Фантазируем о множественности миров, современник? Или сокамерник? Камерный микрорассказ, блин....

Говорят, что в Южном полушарие богаче небо звёздами..., но иллюстрации, конечно, только Эшера, которому для вдохновения хватило и наших скупых созвездий! :) — Читаем Борхеса — рассматриваем Эшера...

Чаще приходится сталкиваться с прозой, которую зачем-то стараются передать стихами. Здесь случай как раз наоборот — совершенно оправданное стихотворение в прозе — и рифму, и разбиение на строки и строфы берёт на себя магия переход из мнимой реальности действительности в не менее зыбкое пространство сна... , «лишь механика времени продолжает работать»...

Процесс метаморфоза, на одном из этапов которого (гусеница? куколка?) превращаешься в «опозоренное животное», а «кровать черна, как могила»....

В такой же капкан сна как-то попал китаец Чжуан-цзы (попав при этом и в коллекцию великого сновидца Борхеса), который так до конца и не понял, кто он: бабочка или философ? Скорее он так и порхает, уже веками, там, во сне, бабочкой-однодневкой...

Рим — это уже поступь Истории: размеренное движение непобедимых легионов, под сенью непобедимых золотых орлов... Борхес с первых же слов раздвигает пространство короткого эссе в размер Римской Империи (и во времени, и в пространстве), которая и стала Империей после узурпации Цезарем, победителем и завоевателем галлов-кельтов Галлии и и начавшим завоевание Британии, верховной власти в Римской Республики.... Республика умерла — да здравствует Император! (правды Республика пыталась огрызнуться — и притом весьма смертельно, кинжалом Брута..., но выпавший из рук Цезаря титул подхватил, усыновленный им, Октавиан, впоследствии наречённый Августом).

Империя была терпима и щедра к богам подмятых поступью легионов народов: каких-то брали в собственный Пантеон, обряжая их в обряды, золото и храмы, каких-то просто не трогали, оставляя доживать в покорённой варварской провинции, постепенно теряющих магическую силу...

Сколько таких богов и богинь осталось на обочина торного тракта Цивилизации? И это эссе об этом — о забытых Богах, побежденных не столько силой оружия других, более удачливых, Богов, сколько забвением.

Более развёрнутый вариант этого эссе — рассказ Хулио Кортасара «Киклидский идол» :)

Классика магического реализма — и целиком из кладезя идей! То из чего бы родились не то что повести или рассказы, — романы! — как просто запись в бортовом журнале судно, что медленно дрейфует в каботажной спячке вдоль берегов Страны Хитросплетений по океану Вымысов! О чём же там — о вере и неверии, о чуде сновидений и пророчеств..., да — обо всём! Щедрая скупость Борхеса :)

В математике есть чудовищно интересный и забавный (а с научной точки зрения феноменально забавный) зверь — фрактал, он чудовищно красивый — особенно когда научились его раскрашивать магией компьютерной графики. В каждой, даже самой микроскопической части он себе самоподобен: каждая его часть подобна всей фигуре целиком (фантастика, а не фигура!), и одно из его чудесных свойств это то, что любую границу (вещь ли ограничивающую, море, океан или страну-государство) можно описать фрактальной кривой, но, при этом, если захочется подсчитать её протяжённость..., ни много, ни мало, — а просто бесконечность! А что говорит строгая наука? — «Фрактал — это бесконечно самоподобная геометрическая фигура, каждый фрагмент которой повторяется при уменьшении масштаба».

Так что имеем клинический случай фрактальной картографии (что нам мешается двигаться не в сторону умаления (принцип «мелкоскопа»), а, став Коперником, взглянуть на карту в телескоп?). Кстати, его рецидивы, — этого случая, — замечал ещё Льюис Кэрролл: заключительная часть романа «Сильвия и Бруно» — «...И наконец создали карту в масштабе одна миля в одной миле!....Поэтому теперь пользуемся страной как картой самой себя, и, могу вас заверить, она отлично для этого подходит».

И что такое тогда GPS? :)

В свое время Эрик Берн сделал себе имя двумя книгами: «Люди, которые играют в игры» и «Игры, в которые играют люди». Так вот, Борхес о последней теме: о труко, которое так же неотделимо от Аргентины, как и танго.

О карточной игре он пишет так, как раньше у нас писали о Ленине :) — «это наше всё» (ведь ещё никто не воспел «козла», забиваемого пролетариями не стахановцами:)), так о военной науке писал первый стратег Китая Сунь-цзы: труко — это путь обмана... Об этой игре у Борхеса есть не менее замечательное стихотворение:

«Колода перекраивала жизнь.

Цветные талисманы из картона

стирали повседневную судьбу,

и новый улыбающийся мир

преображал похищенное время

в безвредные проделки

домашних мифов....»

Да только вот проделки не безвредны — и в прозе Борхес более жесток и правдив: «Играя, поворачиваются спиной к бегу времени». Сейчас привычен диагноз: «игровая зависимость» :( — «черта — за которой другой мир, состоящий из мазы и прикупа..., жадных подсчетов... и других поглощающих пустяков из репертуара удачи».

Игроки живут в сновиденном мире.

Первая фраза достойна заглавия: «Ангелы старше нас на два дня и две ночи...«!

Дальше уже можно не читать: история ангелов себя исчерпала и:

— дальше только Борхес и его страсть коллекционера: бестиарий, ангеларий, различные антологии, старательно отобранные и смешанные с не менее достойными собственными мистификациями книги :ада и рая, сновидений...;

— дальше только завораживающая логика построений Борхеса, когда совершенно не важно насколько достоверны и отстаиваемые или предполагаемые им смыслы, и приводимые им в подтверждение цитаты;

— дальше только магия фантастических слов, к примеру, эпилогом: «не стоит зря докучать ангелам, ведь это последние божества, нашедшие у нас приют, вдруг они улетят.»

Самая фантастическая история из сборника Борхеса «Всемирная история бесславья». Хотя, как и все остальные имеет под собой реально достоверную основу. Но, как не раз отмечал сам Борхес: «самая фантастическая литература, которую мне доводилось читать — это теологические трактаты», истинное предназначение которых — «разбитие в пух и прах» фантастических идей, сбитых в крепкие теории, ересиархов.

Миры ересиархов завораживают. Борхес уже задавал вопрос: а что бы было, если бы не победил (в вопросах веры) Рим, а победила Александрия, с её великолепным «розарием» гностиков (ересиархов, как считаем, — в этой вероятности — мы)? И в той, альтернативной, реальности не потешались бы мы, сейчас, (что в этой, нашей, реальности архикощунственно) над «гимнастом» с креста?

Очарование этой истории сродни очарованию восточным ароматом бесконечных историй из сказочной книги «1000 и 1 ночи» (которую Борхес считал самым главным вкладом ислама в развитии Цивилизации, самой «божественной» из его книг).

И, что очень характерно для пущей фантастичности этой истории, здесь соединяется «святая троица символов Борхеса»: кинжал ( ширазский ятаган), зеркало, маска!

Продолжил бы дальше, но «Его не стали слушать и пронзили копьями»... :(

Да что там пираты — обратим внимание на годы: год 1797. И что же? — в Китае: «владельцы многих пиратских эскадр основали консорциум и назначили адмиралом Чинга», в Европе: генерал Наполеон Бонапарт, проявивший чудеса личной храбрости на Аркольском мосту, принуждает к капитуляции Римского папу Пия VI.... Вот такие они не простые, даты.

И, кстати, о вдовах — Бонапарт получил должность командующего Итальянской армией в качестве свадебного подарка, когда женился на вдове казненного при якобинском терроре генерала, графа Богарне, Жозефине... А вот героиня Борхеса, став вдовой пустилась тоже во все тяжкие — в свою Пиратскую компанию....

Тринадцать лет неустанного разбоя..., а дальше — читайте текст!

Оценка «по заслугам» так же немного разная: развенчанному Императору — остров Святой Елены, а вот прощенная пиратская адмиральша «получила прощение и посвятила свою неспешную старость торговле опиумом»: Восток — дело тонкое...

Шесть главок-серий и диалог вступлений только и ждут команды «Мотор!» что бы, местами поцарапанным клоном, переселиться на добрый и старый целлулоид «Так это бывает в той Америке» (поскольку в «Однажды в Америке» уже не вступить :)), о той Америке, где не «посвящают старость рассказами о столь честном поединке», О той Америке, где, в эпилоге, «в счастливом неведении смерти бродит вокруг трупа совсем простая, не породистая кошка«!

В главной роли — Эдвард Делани, он же Уильям Делани, он же Джозеф Мервин, он же Джозеф Моррис, он же Монк Истмэн, главарь банды в тысячу двести человек..., знаковая фигура в истории нью-йоркских банд.

Эпизод превращается, эпизод превращается..., эпизод превращается в сцену-абзац, глава — в серию, а история — а Историю!

И ещё раз убеждаешься — нет равных Борхесу по выразительной краткости.

Лгать — нехорошо. Нагло лгать — безнравственно. А вот ложь совершенно беспардонная — приносит дивиденды.

Великое изобретение Богля: «именно чудовищная несообразность притязаний будет лучшим доказательством того, что здесь не может быть речи об обмане, при котором никто не пошел бы на столь явное пренебрежение простейшими приемами«! Ложь имён, нанизываемая невольным героем (стать-то ему истинным героем помог именно Богль), как матрёшка на матрёшку, послужила достаточным основанием что бы не только взбудоражить Британскую Империю, но и попасть в её Энциклопедию!

Ах, как всё прелестно началось и длилось, и длилось..., но, экипаж (случайность или судьба? — ведь Борхес сам как-то обронил, что случайность ни что иное, как ещё что-то не ведомое нам в законе причинности)....

Вот так, в Барселоне, под колёсами трамвая (не из пророческого ли стихотворения Николая Степановича?) погиб и Гауди, оставив недостроенным Свой Храм — последний Храм их Великих....

Вот так же и погиб, вместе со своим архитектором Боглем, такой прекрасный и чудный замысел беспардонной лжи!

«О, сколько нам открытий чудных таит...» и Борхес, и его блестящие вымыслы!

Кортасар, один из самых «рассказистых» писателей, рассказы которого читаются запоем (и в этом, как узнаём из его эссе, — цель автора), — даже эссе превращает, как всегда, в увлекательный рассказ.

И в книге «Последний раунд» он продолжает свои путешествия «Вокруг дня на восьмидесяти мирах», на этот раз это Мир Рассказа., где Хулио Кортасар встречается с Орасио Кирогой, Эдгаром Алланом По, Хорхе Луисом Борхесом, Эрнестом Хемингуэем, Паблой Нерудой — на «ристалищах» их текстов.

Что такое рассказ? — «но если он хотя бы раз испытал чувство избавления от рассказа, словно от взбесившегося зверя, то знает разницу между одержимостью и литературной стряпнёй». Вот такой вот рецепт новелистам от мэтра..., и дальше продолжает сыпать ингредиенты «вкусного рассказа».... Помогут ли кому эти рецепты? — не важно! — главное, что из них «вырос» Кортасар. И, быть может, он, как в сказке Гауфа, утаил (я думаю из скромности:)) «тайную травку» — гениальный талант, рассказчика....

Кортасар, в эссе «О рассказе и вокруг него», говорит о сферичности рассказа, о замкнутости его формы, и приводит слова другого писателя Орасио Кироги: «так, как если бы рассказ был интересен лишь узкому кругу твоих персонажей, одним из которых можешь быть и ты сам . Это единственный способ вдохнуть в рассказ жизнь.» Как пример, Кортасар упоминает и этот рассказ Борхеса: «это своего рода бешеная скачка наперегонки со временем».

И рассказ действительно увлекает «в круг» бесчисленного повтора — столь любимый Борхесом образ зеркал, стоящих напротив друг друга (вспоминается великолепный пассаж из «Тлёна»(поистине айсберга в прозе Борхеса) — «один из ересиархов Укбара заявил:зеркала и совокупления отвратительны, ибо умножают количество людей»), где тема демиурга, бесконечным повтором, неожиданно превращается в балаган заезжего «фокусника» (см. у Борхеса же, цитировать не буду — надо читать — в «Учении о циклах», позицию Блаженного Августина).

Магия Борхеса в том и заключается — он слишком «интерактивен» — хотя он и пишет в предисловии к сборнику, что «В кругу руин» чистый вымысел, но образы и смыслы из рассказа, магическим образом, вовлекают в себя не только всё написанное, но и даже всё прочитанное Борхесом (и к моменту написания рассказа, да и после! — в том-то и магия).

«Борхес — это магическая сфера, центр которой везде, а окружность нигде» :) — «отфутболиваю» интерес читателя этих строк в «Сферу Паскаля», того же Борхеса:).

Великолепно построенный сюжет — расписанный как шахматный этюд, даже партия: автор передает слово доктору, который в свой рассказ включает записки лётчика..., но , всё же, автор последний ход оставляет за собой, но партия так и не закончилась: ни мат, ни пат.... Тревожащее нечто.

Магия (со всей атрибутикой магических пассов и «необъяснимых событий») и параллельные миры.... И наложение «детективной» составляющей — с домыслами, предположениями, расследованиями и, казалась бы, разгадкой. И не всё так просто. При всей казалось бы фантастичности событий, есть ещё и любовная составляющая (и не одна), которая подталкивает события к необратимости.

О чём ещё может писать Борхес на острове Кносс? И почему так непобедима ни временем, ни «новыми» религиями, древнегреческая «библии» мифов и легенд?

Может быть прав Борхес, когда говорит, что «..все западные люди в сущности евреи и греки...»? И даже суровый Дант, помещая Миноса и пасынка его Минотавре в Ад, — повторно прописывает их в вечности: что бы навсегда?

И символ лабиринта — это ужасающее осознание бескрайнего пространства и столь же бесконечного времени (когда совершенно нет отсчета: нет самой точки отсчёта). И сказочная нить Ариадны — это «то, что надо», хотя она, по Борхесу, выводит просто в новый лабиринт.... Но торжествует надежда о существовании другой «этой» нити. «Бесхитростное счастье» — так называет это Борхес.

Это Борхес, составивший, частью из своих мистификаций, «Антологию сновидений».

Ночь 14 апреля 1977 года чем-то напомнила финал «Процесса», скорее не сновидца, а «человека из кошмарной бессонницы» Франца Кафки..., там было полнейшая и покорная безнадёга.... Но, Борхес не зря носит лавры великого сновидца и столь же великого мастера хитросплетений — гениально простое решение: «замуровать» Врага, во сне! — («...и посветить свою старость рассказам об этом, столь честном, поединке..., — Борхес. «Преступных дел мастер Манк Истмен», — ...и другим подробностям, которым нет ни имени, ни конца»).

Что поразительно: событий с полутора страничек хватит на полноценный сценарий полнометражного фильма (который, ежели будет снят, начнёт, как снежный ком, обрастать всё новыми и новыми «эпизодами» — благо, у Борхеса таких страниц, как песчинок в песочных часах...).

И — какое замечательное подтверждение, что «все дороги ведут в Рим«! :) Для перехода сквозь пространство Борхесу не требуется никакой фантастики: просто Слово (и карета:)).

У каждого автора есть особое произведение — быть может и лучшее, но скорее, «венчающее» собрание его текстов (совершенно независимо от желаний самого автора) — нечто, что удивительным образом уравновешивает все остальное написанное автором.

В строительной конструкции, называемой арка, есть так называемый «замковый камень», столь любимый и «обожествляемый» гуманитариями (особенно поэтами и политиками), которые приписывают ему какие-то исключительные свойства, хотя, с чисто инженерной позиции, все камни арки (а все они клиновые по определению :)) — для придания ей устойчивости и прочности — равноценны.... Но, из эстетически-декоративных побуждений, этот «замковый камень» осознанно делается обычно более крупным и с «рюшечками» — декором....

И, с «поэтической» точки зрения, «Музыка Эриха Занна» как раз и есть «замковый камень» Лавкрафта (к счастью напрочь лишенный барочных красот и слога, и стиля).

Для того чтобы разрушить арочный мост, заряд надо подводить в практически в недоступном — на скорую руку, скажем, при отступлении, месте: треть расстояния от опоры, где толщ покрытия ого-го: поэтому, что бы разрушить Мир Лавкрафта, «выхолостить» его — надо, что бы добраться, к примеру к «Безымянному городу», убрать из него весь Мир Ктулху.... «Музыка Эриха Занна» при этом останется — вот только как зазвучит?

Георгий Иванов, сделавший своими рифмами для философии экзистенциализма, наверное, больше чем философы, писал:

Обледенелые миры

Пронизывает боль тупая...

Известны правила игры.

Живи, от них не отступая:

Направо -- тьма, налево -- свет,

Над ними время и пространство

Расчисленное постоянство...

А дальше?

Музыка и бред.

Дохнула бездна голубая,

Меж «тем» и «этим» -- рвется связь,

И обреченный, погибая,

Летит, орбиту огибая,

В метафизическую грязь.

Место действия рассказа навсегда затерялось в пространстве, а вот что до музыки и времени? Борхес, создавший свою неисчерпаемую «книгу песка», где-то обронил, что «музыка — это таинственная форма времени», отталкиваясь от Шопенгауэра: «...музыка способна обходится без пространства, музыка — это время...», — и дальше Борхес продолжает: «...стало быть может существовать мир сознаний, общающихся с помощью слов, звуков музыки; сознаний, которые не нуждаются в пространстве...» И, быть может, окно мансарды, где «леденеет» Эрих Занн, это окно туда, к этим сознаниям...., прокол в наше пространство, странно закамуфлированный в «потерянную» парижскую улочку Rue d'Auseil?

Магия слов в этом коротком рассказе такова, что сразу же после прочтения — даже в переводе — хочется вчитаться в его «партитуру» снова: услышать что-то недослышанное, неуловимо ускользнувшее, вместе с посмертными страницами Эриха Занна, подхваченное потоками воздуха (или мрака?) из распахнувшегося окна...

Помнить и досконально знать, а как и почему совершенно не важно, сакральное от всех остальных «нечто», но как этим воспользоваться? — не то что невдомёк: обделён и магией слова, и каким-либо воображением...

И «муки» писателя — он видит эту «губку», но как её «выжать»? — скупо, иногда, сумеет что-то сцедить из памяти собеседника, но «лучшей повести на свете» так видно никогда и не излиться на бумагу....

Подобная ситуации в интерпретации Ходосевича:

»...Мне ангел лиру подаёт,

Мне мир прозрачен, как стекло,

А он сейчас разинет рот

Над идиотствами Шарло...»

Обратный отсчёт: о дискретности нашего бытия (да и бытия Вселенной — если, конечно, все эти теории и Большого Взрыва, и Теория Струн не очередное заблуждение Разума) — всё подсчитано и «...каждую секунду какой-то ряд цифр обрывается...»

Шотландский сон Борхеса. Шотландия, которую даже римские легионы стеной отгородили от всего мира, и скорее всего, из-за этих снов.... Сон, сотканный пледом (или саваном?..) из шотландских туманов.

Само за себя говорящее название «Дорожная станция» отсылает к «имперской дороге» («...верным путём идёшь, товарищ...»): римляне, начиная с Республики и продолжая в Империю, были большие доки и в прокладке дорог (некоторые участки, а проложили они без малого под 300 тыс. км, закатанные в асфальт, ещё и сейчас исправно продолжают служить), и в обустройстве инфраструктуры дороги (что, на «половине шара земного» по силу только Империи): через каждые 10-15 км дорожная станция (для смены лошадей), через каждые 30-50 км постоялый двор (для ночлега и отдыха), и , как известно все дороги вели в Рим:, — сказочная жёлтая кирпичная дорога (Yellow Brick Road) Фрэнка Баума, ведущая в Изумрудный Город (а в сказочных городах, конечно, архитектурно царствуют Башни), где «всем будет счастье» — оттуда родом, значит, из вестерна (из первой главы романа) переносимся в сказку.

Скзака в исполнение Стивена Кинга (Стив, «...нарисуй это чёрным...») «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери, перевод Стивена Кинга.... Где-то так, не вдаваясь в подробности и не раскрывая сюжета.

Больших мастеров всегда роднит мироощущение — для них будничное миросозерцание никогда не проходит даром:). А в сказках не только добрые феи, благородные (но зачастую туповатые) герои и непробиваемо глупые людоеды: там так же есть и Сталкер, движущийся к Золотому Шару и взявший жертвенную «отмычку».... Обман доверившегося, в христианстве, скорее по Данте, — самый непростительный грех и их Yellow Brick Road это дорога в Джедакку....

Самый американский жанр — вестерн.

Для начала американского эпоса стопроцентное попадание: неважно, что там за предыстория за плечами героя (сколько ещё описанным событиям будет предшествовать «эпизодов»?), главное -история начинается с вестерна. Пусть и в исполнении Стивена Кинга, раскрасившего это всё своей палитре («...нарисуй это чёрным...» :)). Но — все главные атрибуты вестерна налицо (немного жаль конечно отсутствия железнодорожной темы:)), как-то: герой и его бьющие без промаха револьверы (обязательно револьверы: как это без крутящихся барабанов, для драматизации момента их перезарядки, что очень подогревает как «мальчишей-плохишей», так и зрителя — пардон — читателя; и патронташ — зрителю/читателю можно всегда отследить количество оставшихся патронов, да и с патронташем, а вместе с тем и с патронами, может произойти какая-либо коллизия); обязательный салун -центр событий, всех завязок и развязок мордобоев и перестрелок, в том числе и для любовных зачинов и для кульминационной встречи с главным негодяем; и тапер разнузданно веселящийся за давно раздолбанном пианино; и враждебное население городка: алчное, пьющее и развратное — в худшей её части и и просто ксенофобы в остальной (лучшей:). И жутко унылый, гнетущий беспросветной пустотой, ландшафт 1001-ой мили (...от любой цивилизации...), что сразу делает глухую и забытую Богом, но не дьяволом, провинцию в единственно и страшно обитаемый остров.

И великолепная рамка, обрамляющая рассказ-вестерн («с моих слов записано верно». Роланд), — встреча Стрелка с Брауном и говорящим вороном Золтаном («Браун слушал не перебивая. И ворон тоже.»)

У Осипа Мандельштама, в «Египетской марке» (абсолютно фантастическая проза — по степени владения и языком, и стилем, и смыслом) есть меткое выражение — «прививка от расстрела», — так вот, чтение этого этого рассказа Борхеса есть ни что иное как «прививка от подлости».

Можно много писать о чести, долге, верности, преданности..., но надо «быть Борхесом», что бы написать «именно так».

Акт осознанного жертвенного самоубийства (но через битву и победу, зная что закон покарает их за эту победу смертью) дружины, для восстановления чести и достоинства вождя. Достойная тема, хотя недостойным является её главный герой, имя которого вынесено в название. Адекватен теме и сдержанный стиль изложения — так писали свои саги древние исландцы и ирландцы (сурово, но справедливо :)), описывая больше деяния своих врагов норвежцев и их изгоев варягов. Как это часто у Борхеса — он говорит о чём-то значительном и важно не говоря об этом — через какую-то мелочь, пустяк, тем делая происходящее выпукло-реальным — всё остальное логично домысливается, становясь эпическим фоном.

А что до настоящих героях рассказа — лучше Тихонова и не сказать: «...гвозди бы делать из этих людей!» :)

У Борхеса есть великолепная вещь — «Детектив». Эссе «Стена и книги» входит в сборник «Новые расследования (вариант перевода «Другие расследование» мне нравится почему-то больше). Следующий шаг — у Борхеса и Бийоя Касареса есть феноменальный герой Исидро Пароди — заключенный, расследующий из тюремной камеры запутанные преступления — «камерный детектив», детектив-затворник.

Но, «детектив-затворник» это и Борхес, которого к моменту написания этого сборника практически полностью поглотила слепота, но который в тиши столь любимых им библиотек выдвигает версию, за версией решая «детективы более высшего порядка» — исторические загадки ( ведь с постепенным уходом участников и свидетелей любых исторических деяний они постепенно, теряя память, развоплощаются в загадки и тайны).

И, как всегда у Борхеса, видимая простота логики ни что иное, как «сад, где ветвятся тропинки» — сказочные перепутья, на которых потом и спотыкаешься при повторном прочтении, превращаясь в «витязя на распутье» — начинаешь что-то домысливать, вступая в мысленный диалог с автором (интерактивность «первого рода» :), попадая в умело поставленную Борхесом ловушку — «логический или смысловой силок».... Высшая награда любому автору — выход на диалог, пускай и заочный, с читателем (так в своё время Эсхил вывел второго актёра на сцену, дав толчок к рождению театра из эмбриона мистерии — тоже, кстати, почерпнул от Борхеса:))

Эссе великолепно, любимо и много раз читано-перечитано.

И только тонкая горчинка сожаления, что к 1950 году ещё ничего не было известно о многотысячной терракотовой армии Цинь Ши Хуанди, в погребальных чертогах всё ещё охраняющей своего мёртвого Первого Императора....

У Шефнера очень лёгкое перо — словно играючи, на фоне питерского НЭПа, сквозь который проступают «родимые пятна» гражданской войны и разрухи, он пишет невероятную картину личного всемогущества. Далеко не простая нравственная категория и ситуация в которую попадает простоватый, но с железной детдомовской закалкой герой (свое кредо «пацан сказал — пацан сделал» он с честью пронёс через все перипетии и невзгоды последующей жизни). Сакраментальной библейское «не зарывай талант в землю», как лейтмотив отслеживает жизнь и «деятельность» Творца, который на прямой и простодушный вопрос «А не хочется ли вам иногда использовать свой гениальный талант для пользы всех людей?», даёт такой же прямой и без ложного цинизма ответ: «Я мог бы принести людям много зла, но я этого не делаю, а это не так уж мало...».

Уж не новый ли Фауст ведёт диалог с новым Мефистофелем? Вот тебе и лёгкость сюжета: наряду с анекдотичными бытовыми зарисовками — фельетон да и только ( парфюмерия, свадьба, часы) неожиданно поднимается тема Добра и Зла. Отсмеявшись, понимаешь: а заноза-то останется.... Ведь счастья-то так и не получилось.

В этом и прелесть Шефнера. И задаёшь себе вопрос: «А каково булгаковскому Мастеру в вечном покое?..

»...Я был, я мыслил, я прошел как дым... «

Брюсовская (а ведь был ещё в истории российской и столь любимый современными фантастами и не только, Брюс чернокнижник:)) капсула времени сработала в очередной раз, через 111 лет после «закладки». Дай Бог ей долгого дальнейшего путешествия во времени.

Читаешь Брюсова «...Пришлец проникнет в глубь книгохранилищ, Откроет тайны древних, наших книг...» , а в памяти всплывают памятные страницы романа братьев Стругацких «Град обреченных» — легендарный Поход, Изя Кацман...

Есть повод заглянуть в Екклисеаста — , да, точно: Nil novi sub luna.

«Бойся ахейцев, дары приносящих»

И, ежели по Гамлету, то — «дальше тишина», а здесь же — «гомерический хохот«! Знал Гомер о чём писал (лучший биографический очерк читайте у Борхеса).

Шефнер вообще уникальное событие и в нашей поэзии и в нашей фантастике: как-то так случилось, что писал вообще без всякой идеологической «пропитки» — какие-то не совсем советские тексты (не ортогональные, а не пересекающиеся, говоря языком греческих геометров).Человек писавший не воспоминания, а летопись впечатлений! (а уж это совсем ни в какие рамки, товарищи: где же столь любимый диалектический материализм — просто идеализм голимый:))

Это у Уэллса инопланетяне торжествуют, а у Шефнера — плачут!

Ворожея Уэллс доигрался словами: наступил Страшный Суд для Европы....

Быть может и нельзя так обращаться со Словами — изнашивая их томами разных бедствий, чтоб, лёжа на диване сопереживать очередному Апокалипсису — чинно, уютно, комфортно — в баре (в холодильнике, на столе, в руке -нужное выбрать) бокал, где плещется два пальца виски (бренди, водки, абсента — нужное выбрать)? Европа сожжена лучом лазурным? — вздохнули выпил, закусил лимончиком (икоркой, балычком, огурчиком солёным — по напитку выбрать) и дальше: а ведь интересно — ещё есть парочка Америк и остальные континенты, тоже все на «А» :)....

И лайнеру трансатлантическому так и хочется присвоить почётное звание: «Титаник«!

Вот только жизнь на Марсе как-то не находим: не то как всегда ищем: марсиане они ого-го какие коварные....

Как умелый и изощрённый рассказчик, Борхес сразу же открещивается от текста, приписывая себе только перевод: «...Адам Бременский пишет:...»

А рассказ о магии поэзии..., и поэзия была Слово. О том же и в его рассказ «Зеркало и маска» (тоже входящий в «Книгу песка» — одно название сборника действует, как нокаутирующий удар), и там и тут присутствует и «высшая мера» оценки таланта — кинжал: «...однако ты скоро умрёшь, ибо слышал Слово.» Преимущество Борхеса в его краткости — перечитывать можно быстро и бесконечно, благо что ёмкость текста несоизмеримо больше его протяженности. Так и тут Хорхе Луис умудрился в один абзац, вместе со странствиями героя, поселить целую историческую эпоху: греки, сарацины, шведы, море Азовское, море Чёрное, Константинополь...; да и роман: любовь, предательство, смерть...

И на протяжении всего текста смысловые «жемчуга» и «самоцветы», достойные настоящего скальда:

- выбор меча: «...я ответил, что расстояние от моего кулака до его сердца неизменно...» (вот он, отголосок «шести футов английской земли» — послевкусие саг «Хеймскринглы» Снорри Стурлусона);

- о времени: «...его лицо настолько одряхлело, что мне невольно подумалось, что стариком стал уже и я...»;

- о скальдах: «...моё место занял человек, не преклонивший колен...».

И ещё, и ещё....

Не зря слывут они магами — эти великие латиноамериканцы.