Вот ради таких вещей я читаю Теда Чана. Роскошная и радикальная альтернативка, рассказывающая о женщине-археологе (время определить сложно, какая-то смесь викторианских порядков и современных технологий), популяризирующей науку и веру с помощью раскопанных артефактов. Артефакты не простые — мумии без пупков, спилы окаменевших деревьев без годовых колец в середине — и как дважды два доказывают факт Творения и даже конкретную дату Божьего промысла. Уже сами по себе декорации выглядят изумительно, хочется побольше у знать о мире, потрогать, пощупать, понюхать, а Чан еще и добавляет сложнейшую драму, бросая героиню в экзистенциальный кризис веры, ломая ее принципы и заставляя переосмыслить все ее представления о жизни, ее смысле и целях человечества.

Все это подано в крутой концентрации, которую бы разбавить и был бы фейерверк, но специальность Чана — атомная бомба, на заряд он не смотрит, не влезай — убьет. Вообще, кажется, читатель- это последний, о ком Чан думает, когда ваяет свои экзистенциальные драмы.

Перед началом книг этого цикла стоило бы пускать напоминание, как это делается в современных сериалах («ранее в этом сериале»), чтоб просто не нужно было мучительно вспоминать, а что же там было в прошлом сезоне и кто эти все люди. И дело даже не в том, что предыдущий том я читал два года назад (хотя это тоже сказывается), а в том, что больно уж много там событий и персонажей, и многое банально забываешь. Из-за этого время от времени начинает казаться, что некоторые моменты появляются как-то внезапно — ты не помнишь, это уже было? это как-то объяснялось? ты что-то пропустил?

Как и в предыдущих книгах, здесь есть и парочка моментов «вот это поворот», и несколько более мелких «кто бы мог подумать» с внезапно бабахающими ружьями-на-стенах (про которые уже и забыл, да и вообще думал, что это просто картина в рамке), проваливающимися тайными лазами в полу и случайно открывающимися проходами в каминах — в метафорическом смысле, конечно.

Автор по-прежнему отлично владеет приемом маскировки, когда вроде бы все события указывают на одну развязку, а в итоге развязка наступает совсем другая — такого в романе вполне достаточно и несколько раз Брендон Сандерсон меня-таки подловил. Кроме того, автор как-то полюбил клиффхангеры и просто осыпал ими эту книгу — то и дело действие прерывается на самом интересном месте, чтоб перейти на другого персонажа и заставить читателя потомиться в неизвестности.

Однако не могу отделаться от ощущения, что меня водят за нос. Каждая книга заканчивается определенным набором знаний о мире Рошара, но каждая следующая говорит — нет, все на самом деле не так, а вовсе даже и по другому. Ты смекаешь, делаешь поправки, привыкаешь по новому. Но и эти знания оказываются частичкой, неполными, а то и искаженными. То есть читая четвертую книгу я уже понимаю, что то, что здесь говорится, принимать за чистую монету не стоит, потому как не пройдет и года (ну ладно, пары лет), как Сандерсон продемонстрирует очередной обманный трюк руками и читатель опять будет выглядеть дурачком, перепутавшим небо со звездами, отраженными ночью в поверхности пруда. В первых книгах это было круто (смотри Вот это поворот), но сейчас уже начинает утомлять своей повторяемостью. Иногда это выглядит как будто цветок раскрывается, поражая красотой и полной логичностью замысла, а иногда — как будто чертик из коробочки прыгает тебе прям в лицо и чувствуешь только смущение и злость.

Цикл и так славится своими пространными диалогами, монологами, соплежуйством и прочим в том же духе, но кажется, что в четвертой книге этого стало несколько невыносимо больше, чем обычно. Темп, и так невысокий, снизился пуще прежнего. Другой вопрос, что сандерсоновское растекание мыслей мне в принципе заходит, так что для меня это не минус, но некоторые сцены действительно не добавляют ничего ни сюжету, ни раскрытию персонажей и их взаимоотношений, а просто наличествуют, занимая место и отвлекая внимание читателя. Да и с движухой и экшеном тоже в общем-то все в порядке — особенно в середине и концовке, где меняется расклад сил, расстановка персонажей, кое-кто меняется до неузнаваемости, а некоторые даже откидывают коньки.

Так что книга не хуже предыдущих — она все также увлекает своим ровным слогом, объемной картинкой, удерживает внимание постепенным раскрытием всей картины, развитием персонажей и невозможностью предсказать, что будет дальше и как поведут себя герои. Никуда не делись драки в воздухе, беготня по стенам, Том Круз в роли Каладина, фокусы в духе «Вот ты видишь, а вот уже нет» и откровения «Люк, я твой отец!»

Если бы стивенсоновский «Зодиак» писал Терри Пратчетт под редакцией Чайны Мьевилля, то вот как раз бы и получилось такое зеленое в розовую крапинку абсурдистское безобразие с подзаголовком «Трилогия общественных работ».

Книга гомерически смешная, ибо невозможно читать без смеха как совершенно упоротые персонажи совершают в разной степени идиотские поступки (впрочем, вполне соответствуя внутренней логике романа), однако стоит заметить, что немалое количество шуток и гэгов основаны на либо на разных аспектах американской реальности, либо на явлениях и персоналиях американской же поп-культуры. Кроме того, крайне важно помнить, что книга является то ли постмодернистской инкарнацией, то ли свободным продолжением культового в Штатах чтива «Атлант расправил плечи» , и в ней полно отсылок и аллюзий на этот манифест объективизма: так что, возможно, стоит перед прочтением ознакомиться с трудами Айн Рэнд; впрочем, если вы играли в «Bioshock», этого достаточно (один из основных героев книги, олигарх Гарри Гант, является этакой доброй ипостасью Эндрю Райана). К тому же, словно сжалившись над читателем, где-то в середине повествования Рафф не только обстоятельно пересказывает содержание «Атланта...», но и вводит саму Айн Рэнд в качестве одной из героинь.

Роман дописан в 1994, а действие происходит в 2023, так что будущее в нем имеет оттенок ретрофутуристики. Например, здесь по-прежнему есть магнитофоны, но делать с ними ничего не надо — голографический Джеймс Дин расскажет, как записать ту или иную программу, сам нажмет на нужные кнопки, если лень, и даже посмотрит кино с тобой, ежели ты одинок или болен.

Читать Раффа можно самыми разными способами. Можно как психоделическую антиутопию, написанную леваком под галлюциногенами. Можно как изумительно смешную пародию на жалкие капиталистические отношения с их надбавочной стоимостью и вечными тремястами процентами. Можно как ироничную экологическую агитку, причем ирония в данном случае относится к обеим сторонам конфликта — и борцам за экологию, и к их противникам. Можно как памфлет о межрасовых трениях и борьбе за права меньшинств — да, здесь есть даже такое. Или как сатиру на произведения о восстании машин. Или высокоинтеллектуальный стеб над теориями заговоров (в книге отличный заговор с участием ничего не подозревающих Гувера и Диснея) с дворецким-убийцей и целым шабашем крайне оригинальный персонажей. В общем, автор не поскупился и раздал всем сестрам по серьгам, и никто не ушел обиженным.

Есть книги-утопии. Все устроено правильно, все шагают дружно в ряд, каждому по потребностям, от каждого — по труду, богу — богово, кесарю — кесарево, завтра будет то же самое. Есть книги-антиутопии. Вокруг штурмовики с автоматами гонят тебя на безальтернативные выборы императора, Большой Брат бдит, все мерзко, грязно и уныло, радуйся, что живой, а не в лагере, предашь друга — получишь коричневую ленточку, завтра будет то же самое. Платоновский «Котлован», несмотря на ценные указания, ведущую роль и генеральную линию партии, конечно не утопия, но как ни странно, и не антиутопия. Это какой-то странный гибридный жанр, оригинальный и даже уникальный — я бы назвал его «предчувствие утопии» (или «ожидание утопии»). То есть вокруг срань господня, везде клин, до горизонта — карликовые березки, но все герои знают, что завтра, самое позднее — через год, непременно будет всем счастье, социализм и исполнение желаний. Не всем, конечно, а кто доживет.

Это не проза, это поэзия — куда там Пушкину! Пушкин был буржуй, сукин сын и несознательный помещик, скучно эксплуатировавший своих крепостных и пивший их кровь. Котлован — это поэзия из нутра рабочего человека, глядящего вперед к солнцу будущего устроения и не знающего, где бы примостить свои освобожденные от капитализма силы для приближения победы пролетариата. Это подлинная советская волшба, настоящая рабоче-крестьянская магия, от которой пухнет живот, просыпается тоска по неведомому и течет кровь из ушей.

Как жаль, что я не читал эту книгу раньше и едва не пропустил это творение! Как хорошо, что я не прочитал эту книгу раньше, ибо тогда я бы просто не понял ни черта и забросил ее за диван как ненужный хлам. Ни в коем случае нельзя преподавать «Котлован» в школе — как тупая школота (сам таким был, знаю, о чем говорю) может осознать и оценить уродливую красоту слога Платонова, мощь натужного рывка к социалистической утопии и кафкианский ужас коллективизации? Книга невероятно жуткая и тоскливая, пробирает до самого донышка, она как холодный и горячий душ попеременно без возможности отключить воду, ее образы впечатываются прямо в мозг и на сетчатку глаза, это рвотное и слабительное в одном флаконе, это шедевр без единого гвоздя, который надо выдавать под подписку о невыезде. Она монументальна, грязна и бессмысленна — как вечно расширяемый котлован.

Давненько я не брал в руки шашек... В смысле — не читал книг из школьного курса русской классической литературы. Строго говоря, я вообще не уверен, что читал Евгения Онегина даже в школе. Узнаваемость текста в данном случае ничего не дает — книгу за последние двести лет качественно раздербанили на афоризмы, устойчивые выражения и даже пословицы (начиная от «Мой дядя самых честных правил» и до «Итак, она звалась Татьяна»): зачастую мы их употребляем, даже не помня, что это именно Пушкин, а не народное творчество. Если из романа убрать все многократно цитированные фразы вроде «Охота к перемене мест» или «Любви все возрасты покорны», то в общем, ничего, кроме обложки не останется. И это, пожалуй, лучший показатель качества книги и ее важности для русской культуры вообще и каждого жителя России в частности.

Кроме того, это действительно энциклопедия русской жизни (жизни русской элиты, конечно), совершенно без дураков — автор, кажется, умудрился рассказать обо всем, что касалось или могло касаться русского дворянина и тех, кто этого дворянина окружал на протяжении жизни. Внимательно читая роман, можно многое узнать о повседневной жизни правящего класса страны в начале XIX века — детали гардероба, привычки, распорядок дня: все то, что для современников проходит незамеченным в виду их обыденности и всем-известности.

Для меня была очевидна пародийность романа, Пушкин постоянно иронизирует над ожиданиями читателя и издевается над штампами сентиментального романа, что, как мне кажется, сближает его с «Нортэнгерским аббатством» Джейн Остин; он регулярно прерывается на самом интересном месте, подогревая ожидания и намеренно и крайне ловко их эксплуатирует, вставляет самого себя в текст, используя прием якобы отстраненного и якобы объективного наблюдателя, часто отвлекающегося на свою жизнь и свои переживания, и беззастенчиво комментирующего происходящее.

Я проникся. Это действительно шедевр на все времена, без условий и оговорок, остроумно и интересно написанная книга.

Не мне комментировать и обсуждать лагерно-тюремный быт Евгении Гинзбург, пережитые ею ужасы и как-то оценивать ее страдания. Я крайне высоко оцениваю эту книгу за обстоятельный и подробный рассказ о репрессиях 37 года, о механизмах допросов, о тюремном и колымском быте, о том, как выживали и умирали в лагерях. За рассказ о практиках сопротивления и приспосабливания, получения информации, деятельности органов. Это книга очень важна, и спасибо Евгении Соломоновне (в том числе и за то, что выдержала и не сломалась). Благодаря писательскому таланту Гинзбург, журналистскому умению подмечать и запоминать детали, благодаря тому, что она умудрилась побывать везде — на лесоповале, в известняком карьере, в карцере и бараке блатных, была лекпомом, тюрзаком и штрафным — это один из важнейших, основополагающих документов эпохи и наших знаний о Гулаге, о репрессиях тридцатых-сороковых годов. Здесь не о чем говорить, надо просто помнить. Поговорить я хочу о другом.

Ведь арестовывать стали не в 37 году. Тысячи и тысячи крестьян уже почти десять лет отбывали свое в ссылках и лагерях, Шахтинскому делу, открывшему сезон охоты на инженеров и рабочих, примерно столько же. Получается как в том стихотворении Мартина Нимеллера:

Сначала пришли за троцкистами, ты промолчала — ты же не троцкист.

Затем они пришли за крестьянами-кулаками, ты промолчала — ты не кулак.

Затем пришли за рабочими-саботажниками, ты опять промолчала — ты не саботажник.

И когда пришли за тобой, никто за тебя не заступился, все промолчали.

Где вы были, красные директора, профессора, секретари обкомов, редактора толстых журналов? Только сейчас, когда элиту взяли за жопу, вы заверещали — а нас-то за что?

Гинзбург указывает на странную нелогичность: реальные троцкисты, участвовавшие в оппозиции, получили только пять лет, ортодоксальные же коммунисты, обвиненные в контрреволюционной деятельности — по десять-двадцать. Однако никакой странности здесь нет, все вполне логично. Те, кто отстаивал свое мнение, боролся, голосовал не по указке ЦК или игнорировал нечестные выборы, получали меньше. Те же, кто строил режим, холил его и пестовал — получили по полной программе. За что боролись, на то напоролись. Срок за вполне реальную вину.

Попав впервые в чекистский подвал, Гинзбург роняет фразу — мол, мне показалось, что я, коммунистка, виновата перед этой девушкой с КВЖД, которую родина встретила тюрьмой. Да не показалось. Виновата. Все коммунисты, вся партия виновата в том, что происходило. Что закрывали глаза, молчали, ругали троцкистов и иностранных шпионов, требовали суровых наказаний, отсиживались по дачам, отворачивались. Разве не Гинзбург и другие члены партии требовали революционной строгости, «собаке — собачья смерть», принимали резолюции и подписывали петиции?

Надзирательница в одной тюрьме, пытаясь понять, почему Гинзбург «пошла против советской власти», предположила, что может, она идейно заступилась за бедных людей, колхозников? Да нет, милая, какие глупости. Товарищ Гинзбург, по своим собственным словам, всем сердцем поддерживала коллективизацию и раскулачивание. Прав был Твардовский, куда ей за бедных людей заступаться...

Евгения Соломоновна убеждена, что все это — попытки Кобы уничтожить элиту страны. Ну что ж, может быть. А когда старых большевиков стали к стенке ставить — это тоже была элита или нет? Их правильно осудили за лево-правый уклон и работу на иностранные разведки? А когда после революции и гражданской войны начали гнобить офицеров, предпринимателей, ученых — были ли они элитой страны? Или их не жалко? Кого вообще Гинзбург считает элитой? Тухачевского, расстреливавшего безоружных заложников тысячами и залившего тамбовские леса ипритом. Бухарина, который через руководимую им газету призывал жестоко расправляться с любыми инакомыслящими. Постышева, организатора украинского голодомора, нашедшего на спичечных этикетках профиль Троцкого. Различных секретарей райкомов и обкомов (друзей и приятелей Евгении Соломоновны по крымским курортам), которые насиловали учительниц и воровали вагонами.

Поразительно, но Гинзбург далеко не сразу осознала своей вины (как члена партии) в построении и поддержки того режима, что бросил ее в лагерь. Даже когда одна эсерка прямо в лицо ей сказала, что она рада, что коммунисты теперь получают то, что они готовили другим, даже тогда Евгения Соломоновна ничего не поняла. Только под конец первого срока вроде бы дошло — mea culpa. Хотя это противоречит ее пассажам о восстановлении социалистической законности и ленинской линии (по-видимому, забыла ленинские высказывания про «говно народа» и «кто не с нами, тот против нас»). Во всей книге чувствуется огромное облегчение: не виноватая я, это все Сталин, Сталин! Никита Сергеевич показал пальцем и все встало на свои места: во всем виноват «кавказский узурпатор».

Безумие, говорит товарищ Гинзбург. Как же можно ее обвинять в троцкизме и групповом терроре? Согласен. Нельзя. А когда священников убивали просто за то, что они верили в бога, это уже было безумием или еще нет? Когда крестьян ссылали только за то, что они умели вести хозяйство — это как? нормально? Когда Сагидуллина, сидевшего в соседней с Е.С. камере, брали в 33 за буржуазный национализм, это было безумием? Ведь Гинзбург член партии с 32 года, стало быть принимала участие во многих подобных кампаниях и подписывала возмущенные письма — против «Московского центра», «Ленинградского центра», против зиновьевцев. Лес рубят — щепки летят, заметила молодая комсомолка в Бутырке. Говорила ли подобные слова Гинзбург до того, как она стала щепкой? Думаю, говорила. А кто не говорил?

Книга Гинзбург очень хорошо демонстрирует (вряд ли осознанно) огромный разрыв, существовавший тогда между элитой страны — коммунистами, и всем остальным народом, вкалывавшем на стройках страны, спавших в бараках и времянках, не имевших привилегий членов партии.

У кого-то может возникнуть впечатление от моего отзыва, что я оправдываю сталинские репрессии или считаю, что Гинзбург сама виновата. Нет. Не оправдываю и не считаю. Просто я нахожу смешным представление, что в таком массовом явлении виновен исключительно злой дух сухорукого маньяка. Сначала партия, возомнив себя авангардом, опираясь на органы и армию, развязала жесточайшие репрессии против народов страны, а когда органы добрались до самого авангарда, уже народ поддержал направленные против партии репрессии. И как по мне, репрессированный крестьянин — это не то же самое, что репрессированный партсекретарь.

Лучший фентези-цикл за последние лет эдак двадцать. Не буду делать вид, что знаком со всеми современными романами в этом жанре, но та же Песнь льда и пламени проигрывает по всем статьям просто с разгромным счетом. Это по настоящему оригинальное фентези, а не просто перепев средневековых архетипов, сюжетов и декораций с добавлением драконов или, скажем, эльфов. Да, даже любимая мной Сага о Ведьмаке и Цири, откровенно вторична в сравнении с уникальным Архивом Буресвета.

Очень богатый на перипетии и неожиданные повороты сюжет; несмотря на то, что в здешнем мире уникальные природные условия, оригинальная сложная мифология и лор, автор ведет рассказ в своей внутренней логике, не пытаясь управлять событиями и заставлять героев делать им несвойственное — то есть не пытается ошарашить читателя внезапными откровениями, пользуясь своим положением создателя вселенной. Сандерсон всегда помнит, о чем он писал раньше и любое развитие событий, как бы неожиданным оно ни было, всегда в идет в плоскости уже рассказанного. Персонажи у него не пропадают в небытие, если в смерти героя есть сомнения, он обязательно где-нить появится снова, добавив сюжету новое измерение. Фабула очень обширная, но автор уверенно держит его в рамках и не дает растечься, при этом не заметно принудительности или вынужденности по отношению к героям или их поступкам.

Создав уникальное общество и уникальные общественные отношения, отказавшись основывать их на привычных нам исторических архетипах и конструкциях, Сандерсон сумел избежать ловушки, в которую часто попадают другие авторы фентези — совмещение элементов из разных эпох (хотя иногда допускает ляпсусы, используя слова вроде crusade и hedonism). Даже взаимоотношения зла с добром у него очень пластичны и текучи, несмотря на наличие таких опорных столбов фентези как «древнее пророчество», «темный властелин» и «вторжение чужих».

Мне очень нравятся маленькие вставки, рассказывающие незначительные истории из жизни незначительных персонажей; они так слабо связаны с основными событиями, что кажется и не нужны вовсе, но на самом деле придают глубину и объем миру, демонстрируют те маленькие камешки, что могут вызвать обвал или делают сюжет детальней и богаче на эмоции.

Меня чертовски радует от факт, что Брендон Сандерсон дико работоспособный писатель и умудрился выдать на-гора три здоровенных тома, которыми можно слонов убивать в течение всего семи лет. Так что я рассчитываю уже в ближайшие годы увидеть не сиквелы, не вбоквелы или приквелы, но полноценные продолжения цикла, которые я даже и не представляю, куда могут завести и чем окончиться.

Именно такой должна быть по-настоящему научная фантастика — с отличным, захватывающим внимание сюжетом, множеством персонажей с прописанным бэкграундом и действующих в рамках своей логики, целей и характера, с вдумчивыми и внятными объяснениями самых разных технических деталей (не буду врать, что понял все до конца, но того, что понял, вполне достаточно — учитывая, что я ни разу не технарь), с такими поворотами сюжета, которые и делают фантастику научной. Конечно, заметно, что Нил Стивенсон намеренно отбросил часть возможных линий (или обрезал их) по причине ограниченности места (его книги и так конкурируют размерами с томами БСЭ) и необходимости сосредоточиться на людях на орбите, однако это ни в коем случае не умаляет очевидных достоинств, ставящих роман значительно выше основной массы современной фантастики. Стивенсон в очередной раз доказал, что можно написать толстую книгу с множеством сложных деталей, которая при этом будет крайне интересной и не отпугнет читателя своей кажущейся заумностью. Я бы с чистой совестью поставил не пять звезд, а шесть, если бы это было возможно (правда, я вообще неровно дышу к творчеству Стивенсона).

Интересно, что большинство героев здесь — героини. В какой-то момент, после того, как последний мужик, пошутив про последнего мужика, отдает концы, остаются только одни женщины — что, в общем, оправданно. Причем это не кажется нарочитым, данью моде, политкорректности или уступкой воинствующему феминизму. Все вполне убедительно и логично, нормальные женщины в ненормальных условиях. Не знаю, почему автор решил (название ли определило сюжет, или наоборот) показать происходящее глазами женских персонажей (насколько ему это удалось — другой вопрос), но мне понравилось — это было интересно. Возможно те, кто говорит, что сильных женщин в литературе маловато, правы. Тем выше заслуга Стивенсона, не побоявшегося сделать ставку именно на героинь, а не героев (которые, конечно, в книге тоже наличествуют).

В принципе, можно было заканчивать книгу на совете семи Ев — на отметке где-то двух третей; высказываются мнение, что надо было разделить книгу, но это же Стивенсон, так что не дождетесь. Но автор решил показать что будет после апокалипсиса, и в общем, это хорошо, я на это очень рассчитывал. Прочитал книгу с огромным удовольствием, пусть и не на одном дыхании (это что же за дыхание должно быть?), но отрываясь от текста с большим трудом.

Признаться, брался я за эту книгу с сильнейшим скепсисом, опасаясь, что мне не понравится: и написана она в специфических условиях, и Сталинскую премию получила (что понравилось генералиссимусу, не обязательно понравится мне), и множество похвальных отзывов (это всегда настораживает), и вообще, кажется, для подростков — причем для советских подростков, давно вымерших. Но нет, я был крайне приятно удивлен тем, что прочитал роман с большим удовольствием — несмотря на наивный соцреализм, сильную дискретность событий второй части, определенную плакатность героев и очевидную заточенность под конкретную аудиторию и конкретное время. История вышла нешаблонной и нескучной, яркой и самобытной, в меру романтичной, в меру реалистичной (удачно вписаны в роман разбросанные по тексту кусочки Советской России 20-х годов — комплексный метод обучения, педология, новые виды социальных лифтов, борьба с беспризорностью), показывающей — ну, не реальный Союз, но некое воображение страны, имевшее сильнейшую притягательность для молодежи — каким это должно было быть, к чему надо было стремиться, чем это так и не стало. Как и многие другие книги того периода, этот роман, как мне кажется, может быть отнесен к специфическому жанру соцреалистической утопии.

Буйная фантазия Ффорде, являющаяся несомненно, яркой особенностью как всего его творчества, так и цикла о Четверг Нонетот в частности, представляется не только даром для этого автора, но и где-то проклятием. Ффорде скрупулезно выстраивает мир, его политическое устройство, массовую культуру, профессиональные предпочтения населения, особенности экономического развития, научную деятельность и даже взаимоотношения с Богом. Романы о Четверг изобильны деталями, подробностями, особенностями, очень плотно и точно прилегающими друг к другу и создающими неразрывную ткань повествования, в которую легко поверить, ибо события логичны, действия героев разумны, а следствие вытекает из предпосылки. Однако в этих деталях кроется сами-знаете-кто. В какой-то момент буйство красок становится самодовлеющим, сюжет перестает быть основой, двигателем нарратива, он как бы наособицу — вроде как есть, но не сильно заметен. Монументальная фигура Четверг, несмотря на ее пятьдесят четыре года, хромоту и необходимость каждую секунду ждать покушения, фактически затмевает события, которые с ней происходят. Не то, чтоб я жаловался, но не заметить, что многие отступления, флэшбэки и рассуждения, в общем-то, излишни и только занимают место, довольно сложно. Вряд ли автор гнал объем — у него, скорее всего, это само собой получается. Ффорде как ребенок в магазине конфет — хочет всего и сразу, и в результате он забивает текст занятными, но не функциональными свистелками и тарахтелками. Хотя для справедливости стоит заметить, что сложная конструкция романа обычно не дает сразу понять, какие из этих свистелок просто для красоты, а какие на самом деле замаскированные ружья-на-стене. Кроме того, с каждой новой книгой Ффорде, несомненно, все лучше справляется с непокорной альтернативной Англией, и в сравнении с ранними романами о Книгомирье, в которых сам черт ногу сломит и без полпинты не разобраться, в последних произведениях все гораздо упорядоченней и организованней.

Читал я с огроменным удовольствием, с трудом отвлекаясь на работу, сон и поедание продуктов, и в какой-то момент (по-видимому меня посетил я из будущего или параллельной вселенной) меня осенило, что из себя представляет эта книга. Энергичные колоритные персонажи, каждый с особой манерой разговаривать, модусом операнди и отлично прописанным внешним видом, сочный, тщательно описанный до малейшей текстуры задний фон, вдумчиво построенные фразы, не содержащие ничего лишнего, постоянное действие, не прекращающееся даже когда герои стоят, множество сюжетных линий, пересекающихся друг с другом под дикими углами, кислотные цвета всего вокруг — неба, травы, одежды, — эмоции крупным планом, и даже четкие звуки ударов при драках: это же комикс, бро!

Четверг Нонетот идеально подходит на роль супергероини — да, у нее нет развевающегося плащика за спиной, она уже на шестом десятке, в голове у нее mindworm от младшей сестры покойного Ахерона, у нее нет суперспособностей (даже в Книгомирье уже прыгать не может) и она ходит с палочкой — одна нога постоянно ее подводит, но она по-прежнему противостоит мегазлодеям в офисных костюмах, свято чтущим закон и изменяющим его, когда чтить становится невмоготу, не стесняющихся в средствах и использующих не зловещих миньонов в костюмах штурмовиков, а пропаганду, промывание мозгов и юриспруденцию; она спасает мир и человечество, давно махнувших на себя рукой, хоть многие ее победы пирровы, а злодеи живучи и многочисленны, но она все равно самая настоящая супергероиня.

Над свинцовым Ленинградом страшно багровеет знамя,

Где-то рядом реет автор — кучерявый толстый мальчик.

Он поплевывает сверху и, кичась своим умищем,

Наслаждается собою, изливая яд свой желчный.

В этом яде — гениальность! Гениальность слога, стиля,

Глубину познанья жизни чуят люди в этом яде.

Яд читателя отравит, поразит его всецело,

И заставит видеть чудо там, где только гуано.

Хитрый автор уж не прячет тело жирное в утесах,

Гордо реет над Невою и проспектом Красных зорь;

Черный демон он мейстрима, гуру от литературы,

Он безжалостен к героям и безжалостен к стране.

Словно ловкий пуппенмейстер автор дергает за нитки

И разыгрывает смачно гениальный данс макабр —

Полон он аллюзий чудных и цитат из книг забытых:

Показать ведь нужно миру, кто здесь истинный герой.

Ярким росчерком масоны пролетают над Россией,

Время и страна совместно топят их в своем болоте.

Словно молния по книге авторская мысль скачет,

Озаряя на мгновенье отраженья наших лиц.

Быков! Ох уж этот Быков...

Под прикрытием типичных для Джаспера Ффорде шутеек, игры слов и сюрного идиотизма скрывается отлично замаскированная оригинальнейшая махровая антиутопия про жесточайшую диктатуру, которая давит простого обывателя при любых многочисленных возможностях (даже когда ты наконец понимаешь, о чем Ффорде пишет, мозг все время пытается свернуть обратно и воспринимать книгу как обычное юмористическое фентези): какая-то угарная смесь Кин-дза-дзы, Дивного нового мира и Заводного апельсина . Или можно еще представить себе, как бы выглядел режим Неизвестных Отцов в Солнечном городе Николая Носова. Если бы не это, сюжет в целом укладывался бы в рамки системоборческого нарратива почти любого постаповского янг-эдалта, только, конечно, значительно сложнее — Ффорде не был бы Ффорде, если бы его истории не были украшены множеством побочных квестов, многозначительных отступлений, колоритных персонажей, сложных поворотов и неожиданных откровений.

Словарному запасу Ффорде можно только позавидовать — кажется, никто из современных англоязычных писателей (я уж не говорю о фантастах) не использует в своих романах такое чудовищное количество старых, малоупотребляемых, редких и специализированных слов, как автор цикла о Четверг Нонетот. Он единственный, чьи книги я вынужден читать, держа словарь под рукой: обычно, когда я встречаю незнакомое слово, его суть понятна из контекста, с Ффорде такой подход не прокатит — ежели в предложении сразу несколько непонятных слов, то никакой контекст не поможет.

Интересно, что Ффорде умудряется писать сюжеты, которые происходят в выдуманном мире, соответствуют выдуманным автором законам, но при этом подчиняются внутренней логике и не кажутся вымученными или непонятными, не возникает ощущения, что автор как-то манипулирует персонажами или специально создает события. Каждый поворот сюжета оправдан и имеет четкие прекурсоры — случайности не случайны, а крепко сцеплены друг с другом. Ффорде никогда не упускает из виду главную историю, и любые, даже кажущиеся лишними детали и сцены служат важным функциям и не являются декоративными, даже если представляются таковыми.

Фантазия автора, кажется, бьет все рекорды — даже нет смысла приводить примеры или цитировать: история поражает своей редкостной детализированностью и высокой степенью красочности, хотя с красками-то здесь напряг: персонажи могут видеть максимум один только цвет спектра. Это Утопия Томаса Мора, написанная Ирвином Шоу и рассказанная Пелемом Вудхаусом.

Кого пугает термин янг-эдалт, можно успокоить тем, что с другой стороны это роман взросления, где очень хорошо показано становление человека, приехавшего на место действия теленок теленком, и в процессе серьезных подстав, жестких разводов и достижений черезнемогу, когда выбор между плохим и худшим, а также реальных жертв для людей, которые этого не оценят, герой постепенно закаляется и проходит огонь и воду. Самое плохое в книге — это то, что хотя прошло уже десять лет после ее написания, продолжения по-прежнему нет и не предвидится.

Первое, что стоит упомянуть — это очень занятный стиль Антона Макаренко, сильно напоминающий платоновский Kотлован — слог не очень грамотного человека, старательно использующего все выученные сложные термины и компилирующего слова словно наугад в выражения-мутанты, некоторые из них выглядят уродливыми, некоторые — невероятно красивыми и потрясающе точными. Смесь суржика и советского воляпюка бьет по голове обухом, порождая миражи, мороки и галлюцинации. Макаренко очень здорово передает особенности произношения и говора различных воспитанников, создавая точные, живые портреты колонистов.

Автор, что естественно, походя упоминает немало моментов и явлений, специфичных для двадцатых годов — эксперименты в образовании, борьбу различных организаций и ведомств за скудные ресурсы, вражду различных педагогических школ, национализм украинской интеллигенции, советскую бюрократию (обло, стозевно и лаяй) и многое другое, что можно перечислять долго; отдельно стоит, конечно, детская беспризорность, приобретшая благодаря Первой мировой и гражданской войнам такой размах, что на ликвидацию проблемы бросили самого Железного Феликса. Беспризорность и борьба с ней находятся в центре книги, всех усилий Макаренко и всей его жизни.

Это книгу очень интересно читать, словно окно в давно пропавший мир, существовавший очень непродолжительное время, окно в прошлое, инсайт в те явления, что сформировали страну. Окно в то время, когда тебя оценивали по твоим родителям: ежели у тебя батя рабочий, то проходи, пей чай, а ежели, скажем, иркутский губернатор, то хоть из кожи вон вывернись, а припоминать тебе твое вредное родство будут постоянно.

Макаренко пишет так бесхитростно, хотя иногда заметно, что он что-то умалчивает (это не удивительно, учитывая время написания), однако он никогда не старается затушевать свои отрицательные эмоции, ошибки, провалы или недостойное поведение — в общем, не пытается подать себя белым и пушистым. Педагогика для автора скорее бранное слово, и он кичится тем, что у него нет никакого особенного метода — хотя здесь, он конечно, кокетничает, но так, неосознанно. Автор очень искренен, как в радости, так и в гневе.

Вся Поэма — это гимн коллективу. Стругацкие свой Анъюдинский интернат явно списывали с макаренковской колонии имени Горького. Единица — ничто, коллектив — все. Не умеешь — научим, не хочешь — заставим. Даже ГПУ для Макаренко лучше Наркомпроса в первую очередь потому, что чекисты — коллектив, а вот наробразовские чиновники — нет. Педагогическая поэма — это гремучая смесь большевистского максимализма, агрессивного безбожия, искренней веры в человека и человечество и рефлекторной ненависти к интеллигенции.

Интересно, что хотя это автобиография, здесь есть некое подобие сюжета, напряжение и даже интрига. Жаль только, что под конец автор стал пробегать события, давая их синопсисом — мол, было тяжело, но мы прорвались; хотелось бы побольше и подетальней. Не мне судить, какой из Макаренко был педагог, но за то, что он сделал для сотен детей в самый тяжелый для страны период, памятник и память он заслужил.

Гвозди бы делать из этих людей.

Думается, Ремарк продал душу дьяволу за свой талант. Пишет он просто изумительно — доверительная интонация, понятный до последнего слова немецкий (рай для переводчиков), простые, но точные сравнения: как будто разговариваешь со своим другом, или хотя бы хорошим знакомым, будто пишет он лично для тебя, так, чтобы именно тебе стала понятна и близка его история. Нежная, пронзительная и искренняя до последней запятой история любви — трагичная, как скитания эмигранта в разорванной войной Европе, невероятная, как побег из нацистского концлагеря, полная надежды, как ночь в Лиссабоне.

Поразительно, но это один из наиболее напряженных и захватывающих триллеров из всех, мною прочитанных — и это при том, что это вообще не триллер, что дело Дрейфуса не выдумка, а реальный исторический факт (когда читаешь, об этом вообще не думаешь — настолько круто автор закручивает интригу), а судьба этого офицера хорошо известна всем, хоть мало-мальски интересующимся. В книге вроде как ничего не происходит — главный герой, начальник армейской контрразведки Мари-Жорж Пикар, просто ходит на работу (по крайне мере, первую половину книги), но при этом напряжение стремительно растет, с каждой страницей узнаешь все новые подробности и детали, и вслед за героем из верного сына армии становишься бунтовщиком, превыше всего ценящего свои честь и долг.

Аннотация «герой узнает шокирующие секреты, проникает за завесу тайны, скрываемой властями, в своей борьбе за истину оказывается в страшной опасности, но побеждает систему», несмотря на свою избитость и глупость, как нельзя лучше подходит к роману — не умаляя при этом его убедительности, не мешая интриге и не компрометируя цепочку фактов и событий, тщательно скомпилированных автором в единую и крайне увлекательную историю.

Подполковник Пикар произвел на меня неизгладимое впечатление. Не будучи выдуманным героем, сознавая весь риск, на который шел, понимая, что вся армейская верхушка республики сделает все, чтоб его похоронить, он нашел достаточно смелости и достоинства, чтобы встать и громко выразить свое несогласие с порядками, царившими в армии и контрразведке, со своими собственными начальниками, намеренно осудившими невиновного. Роберт Харрис сделал все, чтобы читатель мог ассоциировать себя с героем, проведя его через мысли, сомнения и страхи Пикара. Как и положено реальной жизни, концовка истории не так блистательна, как могла бы быть в художественном произведении, но в целом можно утешаться, что злодеи получили по заслугам, а жертвам вернули их достоинство. У Харриса получилась отличная книга, заставляющая пережить множество разнообразных эмоций.

В капле якутской авантюры 1922-23 годов, описанной в этой книге Леонидом Юзефовичем, несколько искаженно, но отчетливо отразился весь океан русской гражданской войны — идеологическая импотенция белых, воровство в тылу, оторванность от масс, обоюдная зашкаливающая жестокость вкупе с неожиданным милосердием к врагам, бессмысленный героизм.

Ткань повествования необычайно плотная, иногда буквально вязнешь в обилии событий, фактов, характеристик, имен, лиц, все необычайно тесно взаимосвязано друг с другом, так что лишнего, случайного, ненужного здесь просто нет — Юзефович крайне кропотливо и въедливо восстанавливает прошлое, атмосферу, логику — история воскресает буквально у нас на глазах, лица на фотографиях обретают плоть и кровь, строчки из учебников наполняются жизнью и голосами.

Несмотря на описание множества уникальных событий, от которых кровь стынет в жилах, а волосы становятся дыбом, страшно низкие температуры и экстремальные ситуации, очевидно, что автора в первую очередь интересуют не последние страницы Гражданской войны, а люди. Книга вроде как про Пепеляева и Строда, но подзаголовок лукавит — здесь полно разнообразнейших персонажей, судьба и жизнь которых интересует автора не меньше титульных героев, здесь нет незначительных, эпизодических героев — важны и значимы все, будь то безымянные охотников-эвенки или пишбарышни из Якутска.

Несмотря на возможно не самый удобный для чтения, ломаный и несколько сумбурный слог Юзефовича с постоянными экскурсами в прошлое и будущее героев и страны, лирическими отступлениями, мелодраматическими совпадениями, а также рассказами о жизни самого автора, книга весьма стоящая и заслуживает самого пристального внимания.

Название романа «Друд» из серии «не верь глазам своим»: Друд не является главным героем, а всего лишь главной движущей силой книги. Загадочный и отвратительный Друд всего лишь триггер, который одним своим существованием (а точнее убеждением в своем существовании) вызывает поступки настоящего главного героя — Уилки Коллинза. Понятно, что это не совсем тот Коллинз, автор прославленных «Лунного камня» и «Женщины в белом», а несколько альтернативный, воплощающий в себе определенные архетипичные черты творца, создателя, креативной личности. С помощью Друда Симмонс ловко отвлекает внимание читателя, как опытный гипнотизер машет маятником перед глазами, заманивая мистикой, лавкрафтовским хоррором, викторианским смогом и экспедицией в преисподнюю. Борьба с таинственным египетским убийцей, придуманным, скорее всего, свихнувшемся отставным инспектором, всего лишь дымовая завеса, скрывающая истинный сюжет книги: душевный конфликт и перерождение Ремесленника, живущего в тени Гения — осознающего свой гений и облекающий его в шедевры и золото. Ревность и зависть стали отличной подкормкой буйной шизофрении, вызванной чрезмерным употреблением опиатов. Шаг за шагом, час за часом, слово за словом, нелепая история про загадочного жреца древнего культа, рассказанная Диккенсом между делом, порождает в мнительном уме несомненно талантливого, пусть и не гениального писателя дикую паранойю, искусно складывающую из реальных слов и поступков других людей и галлюцинаций возбужденного лошадиными дозами лауданума чудную, восхитительную, поразительную картину воскрешения Древних Богов. Картину, мешающую заметить главное — все действия Коллинза являются реакцией на существование друга=врага Диккенса, он буквально одержим им: всего его чувства, мысли, поступки суть отражения чувств, мыслей и поступков Мастера. Свои лучшие произведения Коллинз создает вместе с Диккенсом, и как только тот умирает, Уилки, провалившись в стремлении заменить Чарльза, сам умирает как автор, как творец. Нельзя не заметить, что Коллинз с его наркоманией, завистью, потребительским отношением к женщинам, презрением к низшим, эгоизмом и финансовой недееспособностью является изумительнейшим персонажем, сочным и выпуклым. Он гадок, жалок и отвратителен. Он живой, настоящий, многогранный, реальный. Думаю, сам Диккенс не смог бы написать лучше.

Сапковский произвел революцию в мире фентези, круто замешав её на постмодернимзме. «Говорящие» имена, вывернутые на изнанку сказки, перетолкованные архетипы, спародированные штампы жанра — все это отсылает к Ролану Барту и его товарищам по оружию. Интересна и композиция романа — сборник новелл, нанизанных на отдельный проторассказ как деревянные кольца на стережнь в детской игрушке — позволяет рассматривать «Последнее желание» именно как цельное произведение, а не разрозненные повестушки о крутом борце со злом. В разных новеллах Ведьмак выглядит по-разному — он рефлексирует и действует на рефлексах, он побеждает и проигрывает, он заствавляет других и оказывается сам на коленях, — но всегда это один и тот же Геральт, узнаваемый и осязаемый. Однако ни композиция, ни постмодернистские шутки не дали бы эффекта, если бы не огромный талант автора. Колоритные персонажи, уникальный говор почти у каждого действующего лица, четко прописаны даже второстепенные и эпизодические герои, логично продуманный и непротиворечивый мир, великолепные сюжеты, где действие никак не мешает сложным идеям — они, наоборот, отлично отттеняют друг друга, и конечно, неординарные концовки, требующие осмысления и заставляющие ждать продолжения. «Последнее желание» — несомненно, шедевр в жанре фентези.

Агенты, говорящие по-русски, из страны с бородатыми казаками и ужасной диктатурой, держащей отсталый народ в рабстве, пытаются посеять смуту в стране победившей демократии, всеобщих выборов и прав человека и навязать тамошнему англоязычному народу своего человека в качестве президента, дабы все отобрать и поделить. Вот такая завязка в новой, крайне актуальной книги Андрея Лазарчука. А хотя нет, она написана в 1996 году. Видать, у Андрея Геннадьевича хрустальный шар имелся или он просто умеет путешествовать во времени. Как бы то ни было, полное ощущение, что книга рассказывает о современных событиях, просто метафорично и гиперболично, а иногда прям в лоб.

Здесь есть даже хакеры под названием пенетраторы, фабрика троллей, именуемых кейфджибберами (угадай, какое трехбуквенное агентство имеет к этому отношение), агенты ФБР, которым мешает собственное начальство, а также страна со столицей в городе Москва и руководителем из бывших чекистов (правильно, бывших чекистов не бывает), а еще засилье радикальных леваков (прикидывающихся либералами) в той самой стране победившей демократии, и даже русский разведчик в качестве тамошнего президента. Если уж это вас не убеждает, тогда даже и не знаю, что может убедить.

Увидев что творится в будущем, Лазарчук оторвался от своего хрустального шара и спешно добавил в книгу древних атлантов, мир, представляющий из себя водопроводный фильтр, ужасные культы и экспедиции в преисподнюю, присыпал сверху для верности тайными организациями и снарядами с ипритом и подал это под видом фантастического романа. Однако больше всего это похоже политическое шоу на канале FOX, которое попросили пересказать кого-нибудь вроде Чайны Мьевилля. В общем, читайте — и вы узнаете все тайны мироздания, заглянете за мировую кулису и научитесь правильно использовать кокаин.

Уильям Гибсон и Брюс Стерлинг воздвигли себе нерукотворный памятник, Фаросским маяком сияющий в недостижимой дали и с невероятной силой манящий к себе сонмы апологетов и копиистов разной степени таланта и бездарности. Идеал стимпанка per se, убедительный как в сюжете, так и в декорациях, изумительно тщательно проработанный и детализированный мир победившего пара, угля и металла. Множество колоритных и фактурных персонажей, своими поступками создающими причудливую, но логичную картину парового катка прогресса, сминающего прошлое — устаревшие технологии, устаревшие товарно-экономические отношения, не успевших приспособиться людей. Даже композиция книги напоминает то ли спираль проходческого щита, то ли круговую конфигурацию машины Бэббиджа. Потрясающий роман со сложной динамикой, создающий новую реальность из оммажей различным литературным жанрам. Сомнительно, что кто-нибудь когда-нибудь сможет написать роман, хоть мало-мальски схожий по мощи, размаху и убедительности с Машиной различий.

Довольно странно, но я, при своем не самом высоком уровне знания немецкого, почти не смотрел в словарь — такие моменты можно пересчитать по пальцам и даже тапочки снимать не придется (хотя в книге немало специальных терминов — из антропологии, робототехники, других специальностей). Даже если не понимал смысла слова, оно как-то было интуитивно понятно по контексту или окружающим его другим словам — у автора удивительный талант строить предложения таким образом, что все лексемы оказываются сцеплены друг с другом так, что смысл одной тянет за собой смысл другой, хотя если приглядеться — вроде ничего особенного в стиле нет, нормальное такое повествование, ничем особо не выдающееся, а все-таки своеобразная манера.

Основных героя два — Хироси Като, по ходу книги вырастающий в гения робототехники и с детства одержимый идеей уничтожения денег и стирания разницы между богатыми и бедными, и Шарлотта Малро, обладающая даром, прикоснувшись к предмету, увидеть все его прошлое (впрочем, дар этот она использует дискретно и не очень удачно, а потом и вовсе почти теряет). Эшбах очень изящно сплетает их судьбы в почти неразрывную нить. То встречаются, то расходятся, но постоянно сцеплены друг с другом. И все сюжетные ходы — нанотехнологии, парниковый эффект, изменения климата, маргинальные исторические теории — все соединены друг с другом, как шестерни в механизме, даже если сразу и не замечаешь этого при чтении, то при попытке посмотреть на картину целиком сразу видишь огромную сложную конструкцию. Одно влияет на другое, то — на третье, здесь передача, там коленвал, история двигается вперед, неумолимо, но не очевидно. Понять, чем закончиться, невозможно до самого конца (и чем ближе к концу, тем меньше понимаешь, чем это может закончиться): четкого сюжета как такового нет, он сплетается из различных событий, случайных встреч, обсессий и диалогов.

Не могу сказать, насколько научным выглядят все выкладки героев касательно нанотехнологий, робототехники и климатологии, но мне, как профану в этих специальностях все показалось вполне убедительным; если автор где-то передергивает или подгоняет под фабулу, делает он это вполне в логике сюжета, и откровенно белых ниток я не заметил. Конечно, взятая в целом, основная идея книги смахивает на маргинальную теорию, да, в общем, и является ею, но как и у всех таких теорий, у нее есть ряд аргументов (хотя их не достаточно, чтобы вести настоящую дискуссию). Эшбах по ходу дела высказывает устами своих персонажей немало интересных и нетривиальных идей, над которыми можно поразмышлять и о которых можно поспорить, и делает это достаточно ненавязчиво, чтобы они не превращались в дидактику.

Автор выстраивает длинный, неспешный роман, основанный на научно-фантастической (но теоретически выполнимой) идее, однако подает его как научно-производственный: прорыв, тупик, переход на другую линию исследования, провал, продолжение экспериментов, теоретическое обоснование, поиск финансирования, удачная находка, отсутствие нужных материалов или инструментов и так далее; несколько дискретно, но вполне объемно и убедительно. И персонажи у него такие же — они никуда не торопятся, они работают и живут, кто-то создает семьи, кто-то карьеру, они что-то обсуждают, куда-то ездят. Много деталей, настоящих эмоций, подлинных диалогов, реальных людей — как плохих, так и хороших; нет героев, нет злодеев, почти все как в жизни. Сюжет развивается неторопливо, с большими временными промежутками между главами, автор уделяет много внимания не только научно-фантастической составляющей, но и внутреннему, личностному взрослению персонажей. Нельзя сказать, что уж совсем ничего не происходит: есть, например, экспедиция на полярный остров, закончившийся душераздирающим вторжением инопланетян (ну, не совсем вторжение, да и инопланетян там не было, только техника ихняя); однако любителям непрестанной движухи ловить здесь действительно почти нечего, ждать придется долго: только ближе к концу действие постепенно убыстряется и начинается по-настоящему фантастический роман.

Томас Кромвель решает проблемы. Найдет ткань, покупателя, растолкует сны, заставит должников вернуть взятое, спрячет еретика, сделает убыточное поместье доходным, сбросит королевского секретаря в воду Темзы. Он всем нужен — кардиналу, герцогам, королю, королевской любовнице и королевской жене, немецким лютеранам и фламандским купцам.

Его лицо сурово, слова весомы, а одежда черна. Он протестантский ужас на крыльях ночи, он скрупулюс в вашем ботинке, он кровоподтек на теле правосудия. Он знает Библию наизусть и убивает врагов собственными руками. Он идет и все перед ним расступаются — дерущаяся челядь, напыщенные придворные короля Франциска, королевский суд и даже гнилой клан Болейнов. Имена всех врагов он вписывает в амбарную книгу покойного короля: мальчика-лютниста за то, что тот сулил ему плаху и топор; графа Нортумберлендского — за арест его патрона, кардинала Вулси; епископа Винчестерского — за то, что крыса и предатель; Ричарда Брерсона — за то, что посмел угрожать; Томаса Мора — за пытки и казни евангелистов.

Он кузнец, сын кузнеца, коня на скаку подкует, горящую избу перестроит, войдет в Утопию без страховки. С каждым он разговаривает на его языке: с купцами из Амстердама — на фламандском, с докторами и теологами — на латыни, с мюнхенским астрономом — на немецком, с лодочниками — на невообразимом диалекте, который образованные англичане не понимают; с королем он говорит на языке лести, с Мором — на языке Библии, с герцогом Суффолком — как с большим ребенком, с Анной Болейн просто недоговаривает.

Томас Кромвель собирает паззл. Вот кардинал Вулси, вот Томас Мор, вот король Генрих, вот Екатерина Арагонская, вот еще одна из рода Болейн, вот папа Климент, вот безымянный император. Сначала складывает уголки — так легче, а потом как бог на душу положит — все подряд, без разбора, а что не подходит — так на это всегда есть ножницы. Миром правят не короли, не герцоги и не папы; миром правят не Уайтхолл и не Латеран. Миром правят деньги, торговля, кредиты, банки — миром правит Томас Кромвель.

Каждая англичанка хочет убить своего мужа, и на этот случай готовит список возможных женихов. И у всех англичанок это список начинается с одного и того же имени — Томас Кромвель.

Его гнобят и унижают, презирают и шпыняют — он жалкий торговец тканями, рядом с которым ни один уважаемый джентльмен на одном гектаре не сядет; он терпит, сдерживает гнев, запоминает обидчиков и ждет — ждать он умеет. И однажды, когда придет его час, он припомнит всем своим врагам их козни и глупость, припомнит с улыбкой на лице и страстью в сердце, ибо его враги не знают, что он солдат, он убивал и видел смерть, и смерть будет в его глазах, и гнев будет имя его. Нож в рукаве и любовь к Господу в сердце.

Томас Кромвель — последний герой боевика!!!

После крайне предсказуемого и поэтому откровенно скучного Узника Азкабана Роулинг кажется спохватилась и решила вывалить столько идей и сюжетов, что этого хватило бы на несколько книг. Подобное расточительство даже можно было бы назвать недостатком книги, но язык не поворачивается. История явно перестает быть камерной, множество колоритных персонажей очевидно живут уже не для Гарри, я сами по себе, сюжетные линии пересекаются и ветвятся, количество ружей, повешеных на стену или выстреливших превосходят самые радужные ожидания. Фирменные обманки Роулинг продолжают срабатывать, хотя казалось бы ко всему привыкли — но нет, крючочки связаные с Грюмом и Бэгменом цепляют как надо. Кубок Огня очевидно перезагружает цикл, выводя его на новый более мрачный и сложный уровень: Волан-де-Морт наконец-то обретает плоть и кровь, становясь из жупела реальным врагом, многие персонажи вроде Снегга или Фаджа получают новое наполнение... В общем Роулинг выдала новый шедевр в ситуации когда от неё этого было трудно ожидать.

Впервые, наверное, пожалел, что не читаю на польском. Переводчица Мария Абкина проделала потрясающую работу, и даже так чувствуется шикарный слог Владислава Реймонта, густой и вкусный как мед, тягучий и неторопливый, как смена времен года, основательный и кряжистый, как мужики.

Местные крестьяне не воспринимают помещичье владения как частные (мол, лес, может и господский, а вот птица и грибы в нем — божеские), судятся по любому поводу и без повода, люто ненавидят конокрадов, страшно боятся пожара и от безземелья подумывают сбежать в Америку. Автор очень подробно воссоздает крестьянский быт, обычаи и ритуалы, особенности взаимоотношений и интеракций, и эта вдумчивая детализированность выдает его происхождение и собственный опыт. Даже есть довольно гнусный органист — уж не батю ли Реймонт имел в виду?

Хотя движуха, конечно, в романе на уровне «бури в стакане воды» — эмоции у всех перехлестывают, брат на брата и сын на отца, жена на муж, а ничего, по сути, не происходит, и всех трясет по абсолютно вымышленным поводам, и делают из мухи слона, что не удивительно — захолустная деревня больше столетней давности. В общем — Деревня. Сумерки. Сага.

В какое точно время происходит действие, определить, правда, точно довольно сложно — внешних событий нет, все замыкается на горизонт. Понятно, что после Январского восстания (оно несколько раз глухо идентифицируется как война), но когда точно — два лаптя от солнца. Судя по упоминанию рубля, угрозах сослать в Сибирь и борьбы с русской школой — это Привислинский край, однако в целом России как таковой нет, как и русских; национальность «стражников» (за исключением самой концовки, гле всплывают их русские фамилии) и «начальства» даже не упоминается — дле местных, по-видимому, все паны одинаковы, и даже усилий местного патриота не хватает для внятных национальных сентиментов.

В целом это народный эпос, заслуженно получивший Нобелевку (хотя слова заслуженный и Нобелевка в одном предложении выглядят странно) и производящий грандиозное впечатление — есть, конечно, недостатки, свойственные жанру, но легко игнорируемые при желании и готовности к погружению. Это такой черный обелиск, возле которого ты сначала кидаешь кость в воздух, а потом вдруг уже в космосе летишь.

Какая-то очень уютная и качественная фантастика от автора, от которого совершенно не ждешь фантастики, и который не пытается сделать вид, что он говорит новое слово в жанре. Мишель Фейбер пишет спокойно, не торопясь, не нагнетая, и персонажи у него такие же — спокойные, трудолюбивые, добродушные. Одно удовольствие читать это размеренное повествование. Это старомодная в хорошем смысле мягкая фантастика, когда главное — гуманитарный аспект бытия, человеческие взаимоотношения, социальные связи и испытание их в кризисные времена.

Странность происходящего накапливается очень медленно, в час по чайной ложке, ибо действие происходит на другой планете с непонятным местным населением, и ты чувствуешь какую-то общую нескладность, пытаешься сформулировать теории, но они все как замки на песке — неустойчивые и бесплодные, потому как в целом-то все нормально, зацепиться не за что, только ощущение неладности все растет и растет.

Эмоционально книга крайне насыщенна, чего не скажешь о событийности, и чтение не самое легкое, поскольку все эти эмоции натягиваешь на себя, однако эффекта сильной перегруженности не возникает, так как автор, видимо, понимая проблему, дробит такие эпизоды, перемешивая их с более функциональными сценками, давая возможность передохнуть и отвлечься. В итоге результат довольно ровный, с хорошо высчитанной эмоциональной амплитудой.

Немного смущает некая камерность происходящего — мы не знаем, есть ли еще на Оазисе другие аборигены, другие поселения, откуда берутся дожди, ежели нет водоемов и тому подобное. Но в целом, это довольно успешно можно проигнорировать, потому как очевидно, что для Фейбера фантастика именно прием, а не самоцель — возможность и способ саморефлексии конкретного человека и человечества в целом.

Общее впечатление — как будто столкнулся с умным и хорошим священником, который не пытается тебя вербовать в свою веру — он сам иногда сомневается, — но направляет исподволь, формируя тему беседы и ее ход. И каким бы ты ни был атеистом, не ощутить гуманитарное влияние такого собеседника не возможно — особенно, если это не единичная встреча, а регулярное общение.

Хотя книга фактически посвящена событиям, произошедшим на площади Тяньаньмэнь в апреле-июне 1989 года, подводит Мадлен Тьен к ним довольно долго, рассказывая об истории трех поколений одной семьи — от гражданской войны и японской оккупации до реформ Дэн Сяопина и заканчивая современностью.

Довольно быстро я запутался, кто кому какой родней приходится — героев не то чтоб много, но с китайцами и японцами у меня так часто бывает — поэтому две сюжетные линии я воспринимал раздельно: для меня маоистский Китай и Канада на переломе веков были двумя разными историями, мало друг с другом связанными (хотя связь очевидна и прямолинейна). Впрочем, это совершенно не мешало чтению книги, да и к середине романа все устаканилось и прояснилось, стало понятно, кто главный персонаж, а кто нет.

Для западного читателя роман, наверное, выглядит откровением и чем-то небывалым и оригинальным, но то, что происходило в Китае в пятидесятые-шестидесятые, в России уже прошли в двадцатые-тридцатые — идеологическое промывание молодежи, сессии самокритики, недовольство стариками в руководстве страны, якобы предавшими революцию, массовые репрессии и чистки, борьба с низкопоклонством и формализмом в культуре. Другое дело, что размах культурной революции в Союзе был намного меньше, длилась она не так долго, и последствия были не такими катастрофическими.

Написано тем не менее хорошо и мастерски, автор знает, когда надо подбавить экзотики, а когда — юмора, пафоса, эмоций. Мадлен Тьен не пережимает, хотя сделать это с таким материалом очень легко, никого не осуждает (даже хунвэйбинов, насмерть забивающих старых профессоров, и солдат НОАК, стреляющих в безоружных студентов), но и не отстраняется. Хорошо пишет, ничего не скажешь, я прям-таки сам себя чувствовал китайцем, коротко стриженным (длинные волосы — буржуйство и декаданс), в серой куртке-неру, любую беседу начинающим со слов «Да здравствует председатель Мао! Да здравствует великая пролетарская революция!» Местами атмосфера и происходящее так напоминали «1984» Оруэлла (особенно ее последнюю сцену), что реально становилось страшно. Специфически китайская манера выражаться — с метафорами, экивоками, отсылками и подсмыслами, наложенная на коммунистический пафос и партийную фразеологию, утомили меня уже в концу первой трети, однако потом привык.

В принципе, можно сказать, что я немало узнал о китайской истории двадцатого века — по крайне мере поверхностная проверка показала, что многое, поведанное Мадлен Тьен, соответствует действительности. Однако и ляпы тоже есть — например, персонажи упоминают Киргизстан и Туркменистан; очевидно, что для жителей приморского Шанхая все это был бы просто Советский Союз. Смешно, но Союз в книге вообще ни разу не упоминается — исключительно отдельные республики вроде России или Украины.

Основой книги является музыка во всех проявлениях. Я-то по наивности думал, что каждый второй китаец владеет кун-фу, а оказалось, что каждый второй китаец играет на каком-нибудь музыкальном инструменте. Здесь постоянно говорят о музыке, думают о музыке, пишут музыку, играют на разнообразных музыкальных инструментах или ломают их в рамках борьбы с правым уклоном и контрреволюцией. В книге постоянно упоминаются Бах (Ба-Хе), Верди, Дебюсси, Прокофьев, Шостакович, на худой конец какой-нить китайский композитор, имя которого я не могу транскрибировать, потому как наверняка ошибусь. В какой-то момент я даже заподозрил, что композиция книги тоже имеет какое-то отношение к музыке — канадские вставки выступали контрапунктами, а студенческие волнения развивались как крещендо, и судя по названию последней главы (Coda) я не ошибся.

Отличная книга, которая не только по праву вошла в шорт-лист Букера, но и вполне (по моему мнению) заслуживала его получить.

Замечательный полицейский детектив, тщательно скомпонованный из средневековых сказок, колыбельных, детских стишков и считалок и прочего мифопоэтического барахла, сдобренный несколькими теориями заговора (причем самая безумная, в итоге и реализовавшаяся, отвергалась как бред даже подписчиками журнала Conspiracy Theoretist) и с одним из лучших литературных (во всех смыслах) антагонистом — гигантским Пряничным человечком, у которого психика доктора Ганнибала Лектора изящно сочетаются с массой и скоростью носорога. Роман действительно смешной, причем без натуги, постмодернизм, конечно, из всех щелей, но это не напрягает, потому как входит в начальные условия. Главгерой с одной стороны вполне стандартен, с другой — совершенно не подходит под жанровые штампы. Сюжет развивается достаточно стремительно, даже несмотря на привычку Джаспера Ффорде постоянно отвлекаться на побочные линии. Так что всем фанатам этого автора читать обязательно — книга вас не разочарует.

Думается, мне бы понравилось еще больше, если бы я знал все цитируемые и обыгрываемые в тексте поговорки и сказочки, и, наверное, лучше бы понял все шутки, но в целом и так сойдет — Ффорде, явно понимая, что даже не все английские дети знают все Nursery Rhymes, постарался дать множество подсказок, а стих Эдварда Лира про Квангла-Вангла даже привел полностью, так как это было важно для понимания сюжета и полицейского расследования.

Я очень люблю запахи. У меня слабое обоняние, но оно играет в моей жизни достаточно большую роль. В определенной ситации запах может заменить мне сам пахнущий предмет, и составлять о нем мнение я буду именно опираясь на впечатление от запаха, а не от внешнего вида, например. С тем большим удовольствием я прочитал роман Зюскинда, буквально пропитанный разнообразными запахами, основанный на запахе, и где главный герой — это, конечно, запах в своей высшей форме — духи, Das Parfum.

Зюскинд отличный рассказчик — мягкий, ненавязчивый юмор, внимание к деталям, внятность и убедительность психологических портретов, очевидная нежная привязанность к своим персонажам, бедным злым людям, не отпускающая автора даже когда те выходят из жизни главного героя. Певучесть нарратива умудрилась даже немецкий язык, с его специфическим звучанием, превратить в волшебную мелодию (думается, сказалось, помимо прочего, и место действия) со своими модерато и адажио.

Проблем с переводом не возникло, хотя я заранее опасался профессионального жаргона; и, несмотря на то, что автор несколько раз действительно массово использовал термины из парфюмерного и кожевенного производства, особых трудностей это не составило. Пишет Зюскинд очень ровно и плавно, без всплесков и провалов, читать крайне удобно — на протяжении почти всего романа сохранялась одна и та же авторская интонация, интонация профессионального рассказчика историй, которому не надо пучить глаза, имитировать голоса людей и активно жестикулировать, дабы захватить внимание читателя и не отпускать до самого конца.

Зюскинд рассказывает сказку — нормальную средневековую жуткую сказку: про Жана-Батиста-дурачка, пошедшего туда-не-знаю-куда, чтоб найти то-не-знаю-что. И другую сказку, про страшное чудище-гренуя, похищавшего младых дев и питавшихся их душами. Заканчиваются сказки так, как им и положено: Жан-Батист-дурачок, сумевший выжить в нашем равнодушном вонючем мире, пришел туда-не-знаю-куда и нашел то-не-знаю-что, а чудище-гренуй погибло, пусть и от рук далеко не геройских, но все же.

История, рассказанная Зюскиндом — это история богоборчества и богоискательства, история никому не нужного Икара, возомнившего себя выше всех, долетевшего до Солнца и сгоревшего, история эгоистичного Прометея, укравшего секрет богов для себя самого, история автора, убившего бога, вечная легенда о неразличимости гения и безумия, гимн бессмысленному перфекционизму, наконец.

Синдром Бога, или памятка для строителей Рая.

Сначала создайте землю и небо. Хотя нет, это все уже создано другим Богом, задолго до вас. Можно не заморачиваться этим, прямо скажем, нелегким и грязным делом. Просто расчистите делянку, понастройте там кучу одинаковых викторианских домиков и заселите туда Избранных (которых, конечно, меньше, чем званных). Не забудьте оградить ваш рай заборчиком — потому как если не оградить, то как жители поймут, что здесь рай? Кроме того, там, за заборчиком, откровенный и неприкрытый ад. Так что пустите ток по колючке, посадите сорок снайперов, и не подпускайте жителей к ограде. Так, что еще? А, ну там канализация, газ и электричество, само собой, это же рай. Но это не главное. Главное — заповеди. Не обсуждать прошлую жизнь. Не пытаться убежать. Не задавать вопросов. Отвечать на телефонные звонки. Кто отказывается следовать заповедям — в расход. Жители рая должны помнить, что ты не только защищаешь их и кормишь их, но еще и караешь их: без страха рай не выстроишь, благодарность — плохой материал для строительства. Не забудь промывать мозги детям — это легко и окупится в будущем. И самое главное — жители рая должны быть чем-то заняты. Работой в поте лица своего, например. Ибо если ты просто посадишь их в бессмысленные конторки, они от скуки начнут думать. А потом появится какой-нибудь Люцифер, ангел, пригретый тобой на груди, начнет вопросы задавать, подзуживать, провоцировать — мол, что там, за стеной? почему заповеди такие странные? может, мы умерли уже все, и это не рай, а ад? И что ты тогда будешь делать с этим падшим ангелом и жителям рая? Выпустишь их в ад? Нет. Лучше впустить ад в рай. А потом начать заново. Трудно быть богом.

Поначалу это просто изящная литературная игра, потрясающая стилизация (спасибо шикарному переводу Асланян), где больше внимания обращаешь на форму, а не на содержание (которое к тому же по большей части хорошо известно), однако в какой-то момент весь этот викторианский пафос с заламыванием рук, биением себя в грудь, мелодраматичными восклицаниями и потрясанием кулаками начинает неистово гипнотизировать. Благодаря мастерству автора монструозный Лондон, дело рук человеческих (довольно неожиданное сравнение с заглавным монстром), обретает плоть и кровь, оживает, ты чувствуешь его кожей и осязаешь носом. Научно-технологический прогресс еще не набрал ту скорость, что будет его неотъемлемой чертой в конце века, но уже сейчас его мощь впечатляет и будоражит — медики и анатомы почем зря режут друг друга скальпелями, трупы как самый ходовой товар, у каждого второго в подвале адский аппарат Гальвани... Рррреволюция! лезет изо всех щелей, благо Наполеон гниет в ледяном инферно Атлантики, и Свобода гигантской вольтовой дугой попирает Трафальгар-сквер, Братство лейденской банкой трясет вольнодумцев, а Равенство рассматривает тебя в микроскоп. Грязь и нищета на улицах, озон в воздухе и кровь на баррикадах Питерлоо... Хочется туда — к этим людям, в эту жизнь, и ночью пьянствовать в кабаках, декламируя дерзкие, атеистические стихи, а днем, дико хохоча от дозы кокаина с опиумом, с распущенными власами, подсоединять электроды к препарированному трупу умершего от чахотки студента...

Книга Акройда по всем показателям (за исключением, естественно, оригинальности) превосходит сочинение Шелли — и это понятно: для девятнадцатилетней Шелли это был дебют, за спиной Акройда больше десятка хорошо известных произведений. Журнал Виктора Франкенштейна подробней, реалистичней (насколько это вообще возможно, учитывая сюжет), живее; добавляя множество деталей, обстоятельств, событий, вписывая в историческое окружение (отсюда и появление реальных фигур — Перси Шелли, Джордж Байрон, доктор Полидори, лорд Ливерпуль), Акройд не просто пересказывает историю грехопадения зарвавшегося студиозуса. Он демонстрирует нам зеркало века. И отражение этом зеркале гораздо чудовищней, фантасмагоричней и более пугающе, чем готическая сказка о собранном из кусочков трупов и оживленного силой электричества монстре.

Казалось бы, к пятому тому любой цикл начинает выдыхаться — автор теряет фантазию, начинает поворяться, цитировать самого себя, стиль становится гротескным, читать тяжело да и не хочется. Только дейтсвительно талантливые авторы сумели избежать подобного синдрома — радует, что в их исле оказалась и Роулинг с её серией про Гарри нашего Поттера. Конечно, если читать внимательно, легко можно обнаружить мелкие логические нестыковки, да иногда повороты сюжета несколько предыгадываемы. Но все это меркнет на фоне матерой травли, развернутой оппонентами Гарри — он борется уже не с воскесшим в предыдущем томе Волан-де-Мортом, а скорее с врагом внутренныим: реакционерами и ретроградами из Министерства магии, с затаившимися недобитками из числа Пожирателей смерти да их прихлебателей. Подростку приходится туго как никогда: одно дело — сражаться с конкректным злом, другое — с интригами завистников. Роулинг очень точно и достоверно описала всю бурю эмоций Поттера и его нервное поведение. Событий много, и опять, как в других книгах, пружина действия закручивается в тугую спираль в последней трети книги, когда оторваться от неё — смерти подобно. Продолжается снижение гаррипоттероцентризма, старые персонажи (например, Рон и Невилл) демонстрируют себя с новых позиций, великолепно описана борьба учеников с профессором Амбридж с финальным выходом на аплодисменты братьев Уизли, Гарри получает несолько весьма болезненных уроков, да и сам Дамблдор (кто бы мог подумать!) делает ошибки. Книга самоценна и является отличным продолжением уже ставшего классическим цикла.

На эти темы и таким стилем пишет не одна Толстая — можно припомнить полдюжины писателей, распахивающих ту же делянку. Но так ехидно и так нежно, так остроумно и так трогательно, так глубоко и так сочно мало кто умеет писать про нас, дураков и снобов, карьеристов и бомжей, пьяниц и трезвенников — простых бедных злых людях, не умеющих свою жизнь построить и мешающих другим. Толстая не ругает нас, она нас любит — вот таких, убогих, жалких, но могущих исправиться. Спасибо тебе, мама.

Дополнение к заголовку немаловажно и не случайно. По сути, Леонид Юзефович рассказывает не об Унгерне, а о гражданской войне — в Сибири, Северном Китае, Монголии. Он подробно описывает массу событий, которые происходили, скажем так, вокруг барона, но в которых он не участвовал. В книге появляются и пропадают множество участников конфликта, задевающих героя только по касательной. Отлично отображены многочисленные процессы — политические, этнические, конфессиональные, идеологические — на которые влиял он сам или которые влияли на него.

Это классно написанная история — человека, региона, эпохи. Автор вроде пишет спокойно, без нажима и словесных экзерсисов, но при этом история видится как живая, и все эти люди — русские, монголы, буряты, китайцы — как будто оживают, становясь из призраков давно умерших снова облекаются в плоть и кровь. По ходу рассказа Унгерн уходит все дальше в пустыню, а автор кружит над ним, как стервятник, описывая все более суживающиеся круги, спускается, чтоб проверить — умер ли? шевелится еще — и снова взмывает в воздух, чтоб снова сужать круги, бдительно следя за безоружной грязной фигуркой в ободраном мундире.

Благодаря активному пересыпанию текста монгольскими терминами и именами собственными слог автора напоминает горловое пение бурятского шамана, а учитывая ту дичь, что творил Унгерн, кажется, что шаман этот под влиянием мухоморов. Тяжело читать все те ужасы, что творили Унгерн и его солдаты — при том, что Юзефович старается рассказывать без эмоций. Даже для гражданской войны это был лютый перебор (и поразительно, что сейчас находятся люди, легко оправдывающие барона — вроде Дугина, например).

Сложно оценивать чудовищное количество баек и мифов, которые Юзефович приводит в книге как о титульном герое, так и о многих других персонажах этой сумеречной саги (вроде Семенова). С одной стороны, большинство их неверифицируемы в принципе, являются плодом фантазии почитателей или хулителей Унгерна и должны проходить в одной колонке с гороскопами и свидетельскими показаниями об анальном зондировании со стороны пришельцев. С другой стороны — автора очевидно интересует даже не сам черный барон, сколько его время, и в таком случае игнорировать слухи, россказни и легенды никак нельзя — они рассказывают об эпохе больше и лучше, чем любая строго научная биография. Также стоит отметить, что Юзефович при любой возможности все-таки старается разобраться в достоверности тех или иных легенд и баек.

Читается это все, натурально, как приключенческий роман — экзотические места, дикие местные племена, страшные религиозные ритуалы, красочные церемонии, внезапные повороты в судьбе, колоритные злодеи... Только что любовной линии не хватает да положительного героя.

Мощная антиутопия, которая как и «Новый дивный мир» Олдоса Хаксли, стала злободневной спустя много лет, и уж точно ее не назовешь устаревшей — события последнего времени только подтверждают ее глубину и актуальность. Я, естественно, имею в виду не женоненавистнический режим, описанный в романе, а чудовищную неустойчивость современного международного положения и нестабильность социумов, еще недавно считавшихся модельными.

Весьма цепляющий стиль рассказчицы — неровный, спотыкающийся, видно, что героиня не высокого ума , но хочет говорить покрасивше и иногда ей удается. Индивидуальность, основанная на не самой яркой манере речи, удалась автору отлично. Это не так-то легко — выписать реального персонажа, который почти ничего не делает, исключительно за счет особенностей исповедального стиля.

В романе разбросано множество мелких деталей, которые позволяют в определенной степени реконструировать происходящее и его причины, хотя полной картины Маргарет Этвуд не дает, и очевидно, что это не так уж важно — суть книги в другом. К тому же героиня почти все время сидит взаперти, варится в собственном соку и почти ничего не знает — а много ли знали советские граждане помимо того, что им говорили по телику? В конце же, в фиктивной лекции о личности автора «Рассказа» многое проговаривается чуть ли не прямым текстом. Как говорится, sapienti sat.

Очевидные хотя и не явные, параллели с «1984» Оруэлла , особенно концовка, когда безымянная героиня всем сердцем принимает установки правящего режима (чуть не написал теократии, но не уверен, что это именно теократия — Этвуд многое позаимствовала у тоталитарных режимов). Жаль, что некоторые персонажи получились утрированными — скажем, Серена Джой (в сериале ее сделали более сложной и многогранной), но это опять-таки объясняется узостью угла, с которого подается рассказ и ограниченностью нарратива.

Я не собирался читать эту книгу и взялся только под впечатлением от шедеврального первого сезона одноименного сериала и я не пожалел. Книга кажется серенькой и косноязычной, с множеством лакун, но если дать себе труд вдуматься в происходящее в ней, открываются та самая пропасть, в которую если долго смотреть, она сама начинает в тебя вглядываться.

Это, конечно, не триллер, это тягучая и тяжелая драма человеческих взаимоотношений, грамотно замаскированная под триллер — добротный триллер, медленно развивающийся, постепенно раскрывающий все новые и новые улики, моменты и подробности жизни героев. Как мне кажется, это притча — но не примитивная, в библейском духе, а очень сложная в своей простоте, когда обычный брак показывается через экстремальный, но проблемы все те же самые и суть никуда не девается: брак — работа каждодневная и его можно строить только вдвоем, как только один начинает сачковать и спускать рукава, катастрофа не за горами. И по большему счету неважно, нормален твой супруг или он целеустремленный социофаг: назвался груздем — полезай в кузов.

Роман написан хорошо, убедительно, держит в напряжении (даже хотя я уже был знаком с экранизацией), а детализация биографий просто потрясающая: в общем-то, даже если бы один герой не пытался закопать другого, следить за развитием их отношений все равно было бы интересно. Великолепная, недооцененная многими концовка, крайне неочевидная, с кажущейся затянутостью, выписанная для ударнейшего момента, оставляющего героиню в состоянии сомнения и неуверенности.

Не раз сталкивался с нытьем труъ-фанатов, брезгливо цедивших через губу, дескать, сериал снят для ванилек да сопливой школоты, а вот комикс — это по-настоящему сурово, кроваво, гуро и реалистично. Долго откладывал, но наконец решил заценить, сколько правды в этих ламентациях, и насколько велик Роберт Киркман, создавший эту конкретную вселенную живых мертвецов.

Поначалу приходилось прикладывать усилия, чтоб отвлечься от параллелей с сериалом (меньше деталей, быстрее действие), однако довольно быстро я сумел сосредоточиться на самом комиксе, чему немало помогало то обстоятельство, что актеры внешне совершенно не похожи на книжных героев. Особых, значительных отличий я не нашел (за исключением стремительной гибели Шейна), ну да это только начало катастрофы, ударных диалогов мало, конфликты только завязываются, линии антагонизма еще не определены, герои занимают стартовые позиции. Что действительно произвело впечатление — это прорисовка сцен столкновений с зомби. Казалось бы — это ж комикс, картинки даже не движутся, но Тони Мур, безукоризненно точно используя последовательность кадров, угол зрения и позы персонажей, великолепно сумел передать напряжение в сценах, четко подать эмоции героев — страх, растерянность, негодование — и удачно передать динамику происходящего. В общем и целом, я получил изрядное удовольствие от знакомства с комиксом, ожидания оправдались, я весь внимание, готов к продолжению.

Передохнув на «Крови эльфов», Сапковский активно взялся за проталкивание сюжета вперед, и сильно преуспел, несмотря на то, что основное событие книги — Сбор чародеев на острове Танедд, провалившийся путч и поледовавшая за этим кровавая баня во дворце Гарштанг. Автор расписал его крайне подробно, я бы даже сказал — обсосал до косточек, и это неудивительно: инцидент на Танедде явялется реперной точкой в истории второй войны с Нильфгаардом. Последующие события — оккупация Вердена, Лирии, Ривии и Аэдирна — прорисованы хотя и сочно, выпукло (чего стоит описание «освобождения» Верхнего Аэдирна, то есть конечно, Нижней Мархии), но пунктирно. Основные герои — Геральт, Цири, Йеннифер — едва успев встретиться, тут же оказываются разбросаными в разные стороны, что создает дополнительную интригу...

Также стоит заметить, что Сапковский не стал писать эпос, а поступил гораздо умнее: данная книга является РОМАНОМ в классическом понимании этого слова — с множеством дополнительных героев, несколькими сюжетными линиями и грандиозным бэкграундом. В этом смысле Сапковский выступает последователем скорее Толстого, нежели Толкина.

Главным героем является испанский диктатор Авельянедо, которого бы очень легко можно было бы назвать шаржем на Франко, однако, хотя Вячеслав Ставецкий заимствует у реального каудильо некоторые факты его биографии, все-таки Добрейший и Разумнейший из этого романа — это уникальный персонаж. Автор смешивает гитлеровские автобаны, сталинскую индустриализацию и муссолиниевский авантюризм, создавая композитную диктатуру, одновременно и похожую и отличную от всех остальных.

Фоном здесь фантасмагоричная альтернативка, в которой Второй мировой так и не произошло, потому как троице фашистских диктаторов, грезивших переделом мира, вломили по первое число в самом начале. И, в общем, читаешь это, зачастую подхихикивая в кулачок. Диктатура из папье-маше, карнавальное страдание в перекати-клетке, кукольный культ личности и как вершина всего этого — деревянная космическая ракета, на которой диктатор когда-нибудь может быть полетит на Сириус, пока безоблачное небо Испании бороздит гигантский дирижабль, осыпающий благодарный народ конфетти и бюстгальтерами. Чем дальше, тем меньше в каудильо становится от Франко, однако знание о Гражданской войне в Испании будет небесполезным — Ставецкий не раз играет в незаметные постмодернистские игры, но и не обязательным — сюжет в книге есть вполне четкий, это не искусство ради искусства.

Книжка очень интересная и во многом благодаря тому, что главгерой теряет свой звездный статус почти в самом начале книги и совершенно непонятно, о чем же нам будут рассказывать и к чему автор в итоге придет. И стоит отметить, что Ставецкий не подкачал, в красках описывая изменения, происходящие в душе и характере павшего диктатора — в общем-то, становление героя, проходящего через различные испытания, как физические, так и моральные, это основа книги и самая замечательная часть ее.

«Трэш и угар, я люблю веселиться!» Бесподобная книга, великолепный юмор — при чем без тени улыбки на лице автора, убойная сатира — мимоходом, как бы ненароком, колоритные персонажи — откуда только автор берет таких — цельные, выпуклые, живые. Чудесные диалоги (или монологи — кому как нравится), сочный, цепляющий стиль — ни одна из книг Паланика не производила на меня такого впечатления, как Уцелевший. Бьет по мозгам как паровой молот — остаться равнодушным по-моему просто невозможно. Автор издевается не только над индустрией современной религии, не только над косностью и невежеством общества, но и над читателем, заставляя его соглашаться с диаметрально противоположными парадигмами. Книга полна сомволов (к концу их обилие даже становиться угрожающим), однако рассказ не переходит в притчу. Какая была бы роскошная экранизация, если подобрать достаточно безумного режиссера — просто пальчики оближешь!

P.S. И да — я не сразу понял, что нумерация тоже идет в обратную сторону...

Это такой сборник советских баек, и хотя персонажи здесь связаны в довольно плотный узел между собой, они с таким же успехом могли и не иметь никакого отношения друг к другу. Все вместе этот набор моментальных отпечатков судеб образуют лик нашей родины — довольно четкий и эффектный: глубокие морщины, красный от лопнувших сосудов нос, грязные волосы, железные зубы. И это, конечно, авторский взгляд — ибо можно взять другую подборку фотографий и лик повернется другой стороной. Однако взгляд Улицкой имеет право на существование, назвать его неточным или нереальным нельзя — и, как поется, пусть кричат уродина, а она мне нравится, хоть и не красавица. Красивых всякий полюбит, а ты попробуй любить некрасивую.

Как мне показалось, книга — о самиздате. Это очень неуверенное заявление, потому как основную тему вычленить сложно, да и не факт, что она там есть, но кажется, что под первым-вторым слоем красной нитью проходит именно это — развитие диссидентского движения и альтернативной литературы: истоки, причины, люди, результаты, к чему пришли, за что боролись.

События поданы дискретно, рывками и урывками, сюжет все время то забегает вперед, то возвращается назад, к уже пройденному — полагаю, для многих читателей это может составить проблему, я же стал испытывать некоторые проблемы только под самый конец, когда уже было все равно. В общем, это такой арт-хаус от литературы, написанный очень здорово и ярко, но по структуре, логике и сюжету очевидно, что целевая аудитория не шибко широкая.

Квинтэссенция всего того, что называется нуаром, модель и недостижимый образец; концентрация нуара превышает все разумные пределы, при употреблении необходимо разбавлять во избежание отравления. «Черные-черные люди в черном-черном городе» — это про Sin City, и даже костер здесь черный, не говоря уже о шинах, которые на нем жгут.

Фрэнк Миллер весьма удачно использовал крайне скудные художественные средства. Всего два цвета — черный и белый, никаких полутонов, никаких оттенков, никакого серого. Не могу сказать, что являюсь любителем такой рисовки (иногда как в тесте Роршаха — поди догадайся, что автор имел в виду в этой мешанине черных и белых пятен), но она по-настоящему впечатляет, цепляет и создает уникальную атмосферу. Просто диву даешься, как Миллер буквально из ничего, оперируя гротеском и перспективой, создает объем, фактуру, эмоции, движение. Сопроводительный текст зачастую даже не очень-то и нужен — Sin City можно рассматривать сам по себе, история легко складывается из картинок, а не из букв (наличие большого количества нарисованных «звуков» в этом смысле большой минус, ибо просто дублируют то, что и так видно) и слов. Именно так надо создавать комиксы, воздействуя на подкорку и гипофиз, а не на сознание читателя. Sin City — комикс сферический и в вакууме, он самодостаточен и немилосердно красив, его стиль режет глаза и сжимает сердце.

Комиксы часто любят называть графическими романами, то ли из политкорректности, то ли для того, чтобы оправдать то, что ими увлекаются взрослые люди (как «взрослые» обложки для книг о Гарри Поттере, популярные одно время за бугром), но по моему мнению, далеко не все комиксы заслуживают такого наименования. Watchmen из числа тех, что уже и комиксом-то назвать язык не повернется, говорить о нем можно только как о графическом романе. Это самый настоящий роман — со сложным сюжетом, состоящим из переплетения нескольких самостоятельных, с нелинейной структурой повествовования, с множеством героев, несколькими рассказчиками, дающими взгляд с разных углов и перспектив, развитием персонажей и нарастающим с каждой главой напряжением.

Здесь нет героев и злодеев: злодеи почти все на пенсии, они страдают от рака и доживают свои дни в забвении, а герои сняли плащи и маски и пытаются жить в новом дивном мире с электрокарами, развитой генетикой и чудотехнологиями, дарованными доктором Манхэттеном. Здесь нет черного и белого, только тени и сумерки; ну разве что за исключением Роршаха, безумного отморозка, для которого есть только да и нет. Правильных решений нет, конец света близок, до армагеддона осталось пять минут, часы Судного Дня вот-вот пробьют полночь. Роман полностью пересматривает идею супергероев, их влияния на мир и влияния мира на них, попутно ставя сложнейшие вопросы об ответственности и «слезинке ребенка».

Реалистичность мира подчеркивается и выстраивается и дополнительными материалами, с которыми знакомишься по ходу чтения — избранные главы из мемуаров первого Ночного Филина Under The Hood, кусок книги о докторе Манхэттэне, полицейское досье на Уолтера Ковача (он же Роршах), эссе по орнитологии Дэна Драйберга (второй Ночной Филин), статья о комиксе Black Freichter, который читает один из второстепенных персонажей, и который в нескольких главах служит контрапунктом происходящему в самих Хранителях, и многое другое, что создает глубину и придает многозначность персонажам и событиям.

Помимо великолепной истории, рассказанной Аланом Муром, обязательно стоит также отметить совершенно потрясающий рисунок Дэйва Гиббонса, с его оригинальной игрой цветами, подробно (бы сказал — любовно) прорисованным фоном, который живет своей жизнью (за происходящим на втором плане следить зачастую не менее интересно, чем за основными событиями) и создает дополнительные аллюзии и занятный параллелизм.

Отсутствие внешнего врага — мертвецы бродят за забором, по периметру тюрьмы, — сыграло с группой Рика Граймса злую шутку. Это, как оказалось, было единственным фактором, который объединял всех этих людей вместе. Без сиюминутной необходимости бороться за жизнь все скрепы, стягивавшие людей, отпали, адреналин бега выветрился, начали выплескиваться эмоции. Самых слабых кусают зомби, вылезшие из подвалов, самые сильные сцепились друг с другом. Любая мелочь порождает конфликт, любой косой взгляд — ссору, любое злое слово — драку. Борьба с людьми съедает больше сил, что борьба с ходячими мертвецами.

В прошлой жизни спасаешь человеку жизнь — и вы друзья до гроба. Сейчас не так. Ты прикрываешь спину другому, он прикрывает тебе — это ничего не значит. Как говорится, секс — не повод для знакомства. Ценности изменились, но язык не успевает, слова все те же, смысл другой. Непонимание порождает антагонизм. Люди вынуждены жить вместе, но не знают друг друга, не доверяют друг другу и это вызывает конфликты на ровном месте. Кричи — не услышат, говори — не поймут. Конец света — возможность делать что хочешь. Все правы, никто не прав. Везде тупик, за спиной враг, за оградой — мертвецы.

После очередной рокировки основным художником стал Чарли Адлард — тени сгустились, картинка стала глубже. Если первый том фактически делали два человека — Киркман и Мур, то над этим, четвертым, трудилось уже полдесятка человек.

Одна из лучших рождественских историй (специфический жанр, в котором что-то путное найти еще труднее, чем в героическом фентези) из всех, которые когда-либо попадались мне в руки. История о котенке Финдусе, страстно хотевшем, чтоб на Рождество к нему в гости пришел Дед Мороз, и о его хозяине Петсоне, решившем соорудить механическую куклу, эдакого робота в виде Деда Мороза (в оригинале — Tomtemaskinen, что-то вроде «машинный Клаус»), дабы не расстраивать своего питомца. Рассказано все это довольно просто и трогательно, но без лишнего сюсюканья, без соплей в сиропе и без попыток манипулирования эмоциями читателя. Котенок Финдус — тот еще жучила, думает почти всегда только о себе, все вокруг крушит и дружит с местным мышинным народцем — муклами: образ явно навеян детским эгоистичным и разрушительным поведением, с особой детской логикой (впрочем, откровенно антропоморфным кот не выглядит). История создания муханического Деда Мороза развивается очень логично и четко, с маленькими мираклями, которые всегда можно списать на какие-нибудь привходящие обстоятельства, с колоритными персонажами, попадающимися главным героям, и с несколько абсурдным юмором, слегка тяготеющему к постмодернизму.

Авторский текст несколько коряв, да и перевод мог бы быть получше — у некоторых предложений отсутствует согласование, зато авторские иллюстрации просто великолепны: чудесные детали, в которых сквозит ирония над собственной сказкой, легко читаемые эмоции персонажей и даже попытки передать действие в движении — какие-то рисунки дополняют текст, какие-то существуют сами по себе. Книжку занятно читать и интересно рассматривать, несмотря на определенную долю назидательности она веселая, с шикарной концовкой, и по-настоящему рождественская.

Книга рассказывает о Джоне Брауне и его рейде на Харперс Ферри, который должен был привести к гражданской войне в Штатах, но полностью провалился и... привел к гражданской войне в Штатах. Браун здесь основной персонаж и все крутится вокруг него. Показанный глазами чернокожего подростка, вынужденного носить женское платье (Браун решил, что тот девочка, а пацан решил не спорить с явно психованным белым), он предстает странной фигурой, смешивающей в себе фанатика по типу Роршаха из Хранителей (видящего только черное и белое) и ветхозаветного пророка, способного часами толкать проповеди и за секунду впадать в разрушительный библейский гнев. Итан Хоук, сыгравший этого персонажа в экранизации, очень удачно вжился в роль и во время чтения я слышал именно его интонации.

Джеймс МакБрайд дотошно воссоздает стиль речи негра, рассказывающего свою историю уже в преклонном возрасте, где каждое предложение может вогнать в гроб нормального учителя английского языка — здесь не соблюдается согласование времен, часто используются устаревшие фразы и значения слов, активно применяется негритянский сленг, вместо множественного числа глаголов используется единственное, а также абсолютно неправильные формы (вроде thunk вместо thought и seed вместо saw), и только легкость манеры автора и его чувство юмора позволяет не тормозить на сложных моментах.

Рассказчик постоянно иронизирует над собой и своим положением, жалуется, что в рабстве ему было лучше (в Брауне он явно видит нового хозяина), постоянно пытается всех обдурить (если негр не будет лгать, долго он не протянет), страшно боится отмороженных аболиционистов и старается случайно не умереть в ненужной ему борьбе за свободу.

Когда взялся за книгу, не знал, кто такой Джеймс МакБрайд, и даже мужчина это или женщина (да, вроде как Джеймс, но с американцами никогда нельзя быть уверенным). Однако к середине книги мне стало понятен один факт — автор явно черный. Ни одному белому не позволят написать, что большинство рабовладельцев обращалось со своим рабами не хуже, чем они обращались с другими белыми, а замечение главного героя, что будучи рабом у него всегда было что поесть и голодать он стал только когда его сделали свободным, вообще бы разозлило всех вусмерть. Только черный автор может позволить себе описывать белого аболициониста с уважением и насмехаться при этом над Фредериком Дугласом.

Диковатая, но берущая за душу история, замечательные персонажи, слабоумие и отвага в равной пропорции, реальные исторические факты и деятели, увиденные в неожиданном ракурсе, захлестывающий энергичный слог автора — Птичка Господа Милосердного явно написана не конъюнктуры и хайпа ради, и заслуживает стоять на одной полке с шедевром Харпер Ли.

Неожиданно глубокий и серьезный роман взросления, ловко замаскированный под одновременно параноидальный и смешной рассказ о всемогущей неправительственной организации, борющейся со злом и отслеживающую все аспекты человеческой деятельности, плавно перетекающий в психологический триллер с элементами наркотрипа в духе «Все не то, чем кажется»: в общем, все, что вы могли ожидать от Мэтта Раффа, автора книги «Канализация, газ и электричество» , вы здесь найдете сполна. Представленный в виде диалогов главной героини, обвиняемой в убийстве и сидящей в тюремном отделении для психов (nut wing) и тюремного, соответственно, психиатра, пытающегося понять, действительно девушка сумасшедшая или просто придуривается, роман проводит нас через детство Джейн Шарлотт, отрочество, грехи юности, искупление, выбор своего пути, цели и места в жизни. В книге полно мощных остроумных диалогов, безумных, но харизматичных персонажей, и чудовищных в своей нелепости ситуаций, от которых отваливается челюсть , а также множество обманок, вложенных одна в другую. Книжка читается просто влет, даже с учетом большого количества разговорных и сленговых слов, все понимаешь без проблем, оторваться сложно, учитывая, что совершенно непонятно, чем закончится не то что каждая сцена, а каждый диалог. Концовка оправдывает все ожидания, несколько раз заставляя посмотреть на события книги с разных углов восприятия, связывает все концы, все проясняет и оставляет после себя чудное лирическое настроение: Добро всегда побеждает зло. Ну, за исключением тех случаев, когда происходит обратное.

Лондон. Улица. Фонарь. Томас Кромвель, секретарь.

Во всем черном, словно грач. Ростовщик. Солдат. Палач.

Враги справа, враги слева: Норфолк. Суффолк. Королева.

То ли не было, то ли была. Развелся. Казнил. Умерла.

Старые грезы, новые грезы. Соколы. Леопарды. Розы.

Руки на горле, топор наготове: Утром ты пел, а к ночи уж помер.

Чье-то начало — чей-то конец. Тауэр. Эшафот. Дворец.

Годы мчатся, но как встарь: Томас Кромвель, секретарь.

Кажется мне, что когда Кинг пишет свои ужастики или фантастику, на самом деле он использует жанровые маркеры для того, чтобы замаскировать мейнстримную сущность своих романов. Ведь как не копнешь поглубже — так вылезает все та же одноэтажная Америка, рабочие и беловоротничковые пригороды, черти в тихом омуте. Это как в рекламе «БЕСПЛАТНОЕ ПИВО! А теперь, когда вы заинтересовались — настоящее объявление». Все эти маньяки-убийцы, пробудившееся древнее зло, одержимые зубные щетки, инопланетяне и попаданцы всего лишь фантик, в которые автор заворачивает то, что ему по-настоящему интересно — психологию обычных людей в повседневных взаимодействиях.

Впрочем, возможно, я ошибаюсь и приписываю Кингу что-то ему несвойственное. Возможно, ему нравится писать именно всю эту хрень про лампы-монстры и клоунов из канализации, а весь этот кажущийся таким живым мир маленьких американских городков — всего лишь декорации, чтобы читатель мог ассоциировать себя с героями и сильнее испугаться/впечатлиться, и все, что я написал в первом абзаце — лишь следствие того простого факта, что Кинг является отличным писателем.

Тут я неким плавным образом подхожу к 11.22.63, благодаря которой я теперь могу отбарабанить дату покушения на Кеннеди, даже если меня разбудят посреди ночи. Читать ее можно двояко — можно как приключенческий роман про путешественника во времени, занимающемся головоломным слаломом против вселенского гомеостаза в попытках спасти пресловутого ДжейЭфКея, а можно как книгу про плохих и хороших людей в Америке шестидесятых годов. Обе части одинаково интересны, отлично друг с другом смешаны и производят очень хорошее впечатление. Мне книга понравилась.

Если Мартин умрет, не закончив «Песнь льда и пламени», я выкопаю его труп, оживлю каким-нибудь сотонинским ритуалом (как это он проделал с некоторыми персонажами цикла) и заставлю все дописывать. В «Танце с драконами» он наконец перестал растекаться мыслею по древу, избавился от значительной части «воды», сосредоточился на основных персонажах и локациях, и значительно ускорил события. Жестко контролируя темпоритм, Мартин еще больше закрутил интригу, а способность удивлять никуда не делась — несколько раз мне пришлось искать свою челюсть на полу. Книга несомненно удалась автору и вдохнула в несколько заскучавший цикл новое дыхание, к тому же уже виден свет в конце туннеля — ранее неявная концовка судя по всему начала выруливать в сторону реставрации династии. Впрочем, у Мартина всегда есть нож... в смысле — туз в рукаве. Доживем — увидим. Ну, кто доживет, конечно.

Книга, конечно, не о том, как немцы и японцы победили во 2МВ и что из этого вышло. Филип Киндред Дик откровенно и недвусмысленно использует эту историю в качестве фона. Фон получился достаточно завлекательным и интересным, хотя и не без недостатков (слишком рано наступившая геронтократия в Рейхе, не слишком-то аутентичные японцы), но вся история — точнее, события книги, могла произойти и на другом фоне, каким бы странным не показалось это утверждение.

Как только понимаешь, что главное в книге — не событийный ряд, не сюжет (да и есть ли здесь вообще сюжет?), тогда начинает цеплять по-настоящему. Интриги вокруг Третьей мировой не очень-то важны — точнее, не более важны, чем, например, попытки одного из героев сохранить свой антикварный бизнес. Апогеем происходящего совершенно неожиданно выступили посиделки японского чиновника, пробующего на зуб (во всех смыслах) непримечательную булавку, и его раздумья на тему ее сущности. Дик удачно смешивает буддизм для чайников, сумеречных германских философов и будни политического триллера, создавая какую-то новую аниму, дать которой описание или вычленить — задача не для здоровых умов. (Лично меня заинтересовали рассуждения по поводу нацизма — не конкретного исторического режима, а скорее некоей космической философии с откровенно запредельными, за краем добра и зла, целями.)

Опорой романа выступает И Цзин , одержимость которым многих (чуть ли не всех) персонажей одновременно бесила и забавляла — возможно, я бы понял больше и почувствовал бы лучше, если б был знаком с этой книгой. Однако если попытаться посмотреть как бы изнутри книги, как бы встать на место автора, все эти пляски вокруг гексаграмм и даже финальная ослиная упертость героини (которая, впрочем, кажется, не вполне вменяема) выглядят вполне логично, даже несмотря на совершенную смехотворность и откровенную нереальность псевдоисторических выкладок титульного высокозамкового человека в его книге про саранчу — Дик сам пару раз иронизирует над всеми этими британскими империями от края до края и пакс американа.

В итоге получилась очень необычная фантастика (хотя что у Дика вообще было обычного?), прикидывающаяся обычной альтернативкой, с множеством входов и выходов, позволяющих формировать оригинальный текст по своему желанию, образу и подобию, и воспринимать его насколько хватит воображения, эрудиции и безумия. Финальный конструкт скорее читательский, чем авторский — ну да в этом и мастерство Дика.