Последние несколько месяцев пытался "взять" новый для себя жанр — хоррор. Увы, безрезультатно — оба рассказа, что написал, отвратительные, слабые, надуманные и не хоррор. Уничтожил их к чертям.

Пока подбирался к жанру, передумал множество всякого. Мне хоррор был интересен как средство показать, что происходит с человеком, которому до ужаса страшно. Кровь и кишки я сразу отмёл. Наверное, я попросту не знаю, что испытывает такой человек, потому что мне было до ужаса страшно всего раз за пятьдесят лет — когда самолёт угодил в возушную яму и секунд так пятнадцать в неё падал на манер кирпича. Потом выправился. После этого я пару лет садился в самолёт только в хлам пьяным. Однако больше у меня подобных ситуаций не было, и попытки перевоплотиться в охваченного паникой и ужасом человека провалились — вышло недостоверно, сопливо, что ли, в общем, никак.

На этом я попытки написать ужастик заканчиваю — не по Сеньке шапка оказалась. А думал, там простор для творчества. Фигвам. Жаль.

Начну с заявления: я не умею пиарить себя, от слова вообще. Это занятие ассоциируется у меня с вымаливанием подаяния на паперти. Другими словами, мне стыдно (или совестно) просить кого-либо (кроме близких людей) прочитать моё произведение. Иногда, правда, я обращался к читателям с подобной просьбой (с трёмя рассказами, по которым нужно было принять ответственное решение), ну и на этом мой опыт самопиара заканчивается. Более того, я отрицательно отношусь, когда кто-либо из моих друзей вдруг начинает меня пиарить. Попросту потому, что мне опять-таки становится совестно и портится настроение.

В то же время в стране, где я живу, самопиар – занятие не только не предосудительное, а, напротив, повсеместно распространённое и поощряемое. Вот, например, когда приходится сочинять о себе характеристику на работе, люди нисколько не стыдятся писать в ней “глубочайшее аналитическое мышление”, “великолепное владение материалом”, “несравненная работоспособность”, “невиданная креативность” и прочее наподобие. Мне же всякий раз, когда приходится обновлять резюме, хочется немного повеситься.

Разумеется, о собственных текстах штатовские авторы говорят в ещё более превосходных степенях. Несколько лет назад я работал с одним американским фантастом, марающим бумагу едва не с рождения и написавшим несколько тысяч рассказов и повестей. Мне не удалось отговориться тем, что мой английский хуже, чем у безграмотного папуаса, и по слабохарактерности пришлось читать. Ну да – примитивное словоблудие, однако он нисколько не стеснялся лепить к этому блудию прилагательные превосходных степеней и даже приводил в качестве доказательства стандартные отказы из издательств, причём из всех, сколько их тут есть. Ни один из пары тысяч его текстов, к слову сказать, опубликован не был.

Добрался до сути. Почему же, чёрт возьми, самопиар напрямую ассоциируется у меня с чем-то постыдным, недопустимым, не комильфо? Оттого, что воинственные графоманы достали всех с ним? Оттого, что самопиар характерен в основном для бездарей? Оттого, что я так и остался совком, где самопиар считался занятием постыдным? Оттого, что он и в самом деле постыден? Ещё отчего-то?

Вот через пару месяцев у меня должен выйти авторский сборник. Собственно, это событие для меня самое важное из всех, что произошли за достаточно короткую литературную жизнь. Я думаю устроить конкурс рецензий на сборник, с денежными призами, потому что если сборник не раскупится, то на хрена я вообще всё это писал и продолжаю писать? Итак, я хочу переступить через себя и начать пиарить сборник. За свой счёт. Пропади всё пропадом — я до сих пор не уверен, сумею ли.

Давно хотел написать об этом заметку, да всё как-то руки не доходили.

Может ли рассказчик (я сознательно не беру авторов крупной формы ввиду недостаточной копметенции) писать ровно? Нет-нет, не ровно и плохо, а именно ровно и хорошо.

Другими словами так, чтобы каждый выходящий из-под его пера рассказ становился призёром приличного конкурса или был опубликован в приличном издании (первое, как правило, влечёт за собой второе) и читателя ан-масс при этом не стошнило.

Должен сказать, что я знаю пару-тройку рассказчиков, на моих глазах не имевших провалов или почти не имевших. То есть если я вижу их на конкурсе, они неизменно вверху гандикапа, а если вижу в журнале или сборнике, то читать точно можно, и не стошнит. Однако пара-тройка это именно пара-тройка, и общее количество рассказов, этими авторами писаное, относительно или безотносительно мало.

Я — автор неровный, иногда сам удивляюсь, какое феерическое гуано, бывает, произвожу. Правда, наступает понимание весьма нескоро, с первого взгляда такие вещи, к сожалению, не видны.

Также я – человек, не склонный признавать авторитеты лишь потому, что они авторитеты. То есть рассказ от мэтра не вызывает во мне благоговейного придыхания, кем бы он ни был написан. Более того, в большинстве своём рассказы от мэтров, которые случалось читать в разных всяких сборниках, по сумме уступают, с моей точки зрения, рассказам, которые били конкурсы, где я участвовал. И уступают значительно.

Итак: несколько лет назад я пришёл к тому, что не всякий раз хочу донести до читателя плод своих сочинительских усилий. В результате я стал провальные рассказы,когда убеждался в их провальности, складывать в особую папку “говно”, из которой иногда дёргаю фразы или удачные обороты, но сами рассказы там и останутся (о приятном исключении непременно выпущу вскорости статью). Однако мне их немного жалко. Видимо, потому, что любому немного жалко, когда плод его труда идёт в мусор, чем бы этот плод ни был и каков бы ни был труд.

За последние пару лет я стал писать ровнее, то есть относительный процент улетающих в папку ‘говно’ текстов несколько уменьшился. Но, увы, не до нуля.

Итого: существует ли решение у этой проблемы, и если да, то каково оно? Вопрос, собственно, адресован любому, кто пожелает на него ответить.

Задумался вот о чём. Мне кажется, есть довольно много людей, мечтающих стать спортсменами. Хоккеистами там, боксёрами, гимнаст(к)ами, городошниками наконец. Однако большинству это не удаётся, несмотря на мечту. И это естественно — ведь для любого занятия нужны способности к нему и упорство, необходимое, чтобы их развить. Нелепо предположить, что человек, мажущий в тире по мишеням, возьмёт и станет назавтра чемпионом мира по стендовой стрельбе. Он вряд ли станет даже чемпионом двора.

Однако мне сдаётся, несостоявшемуся хоккеисту, фигуристу, шахматисту, стрелку (тут длиннющий список видов спорта) не придёт в голову в своих неудачах винить не себя, не невезуху, не травму, а тех, кому стать хоккеистом, фигуристом и т. д. удалось. Ну ведь это и вправду нелепо, к примеру, для малахольного парнишки явиться в спортзал, огрести на ринге п-здюлей, а потом пытаться отмстить обидчику в бложике, сводя о нём сплетни, поливая грязцой и упражняясь во вранье.

И вот я задумался: что же такого особого в графомании, что я лично знаю десятка полтора олигофренов, безграмотных, бездарных, не слышащих языка, не отличающих "хорошо" от "плохо" и при этом уверенно считающих себя задвинутыми и затёртыми талантами, если не сказать гениями. Причём настолько, что массу времени и сил тратят на сведение сплетен, на враньё, грязь, идиотские подлоги и сетевую месть тому, кто когда-либо не похвалил бездарную их писанину.

Любопытно: в музыке, живописи такое есть? Я уверен, что есть в кино, в театре, в балете, хотя не знаю, насколько часто встречается. Однако откуда столько злобствующих дебилов в литературе... Нет, откуда, в самом-то деле.

Еду сейчас в метро, а напротив сидит мужик и читает сборник “Конец света с вариациями”. Нет, я понимаю, что для российских френдов зрелище вполне обыденное, а я увидел впервые, в Нью-Йорке читающего фантастику соотечественника надо искать днём с огнём. Ну, подсел к мужику и спрашиваю: как, мол, книжка. В ответ слышу:

— Пятый уже или шестой сборник читаю, и всё муть какая-то.

Привычная сентенция, да?

— Зачем же, — спрашиваю, — читать, если муть?

— Сын покупает, не пропадать же добру, — отвечает мужик.

— Ладно, — говорю, — а вот что скажете про рассказ “Каждый цивилизованный человек” из этого сборника. Автора знаю лично, тут живёт, в Бруклине. Он меня попросил прочесть, но я ещё не успел.

Мужик полез в оглавление, вспомнил рассказ и говорит:

— Не тратьте время. Ваш знакомый тут давно живёт?

— Лет двадцать вроде.

— Ну так что удивительного, — попутчик говорит, — русский язык, видать, уже давно позабыл.

Попрощался я с мужиком и пошёл себе. И лишь когда поезд уехал, подумал, что упустил спросить про остальных – все ли забыли русский или я один такой. Эх.