Конечно, Мервин Пик был необычным человеком и необычным писателем. Конечно, время и обстоятельства написания трилогии оказали специфическое влияние на свойства текста. Конечно, литературная традиция, на которую опирался Пик, искажена до неузнаваемости, но все равно различима.

И все же книги о Горменгасте содержат то самое волшебство, без которого немыслимы шедевры. Это не волшебство вторичного мира, это — самое что ни на есть «обыкновенное чудо», неведомо как перенесенное в нашу реальность.

Пик написал книгу о взрослении мальчика в замке. Что может быть тривиальнее? Взята сюжетная канва романа воспитания, использован фон готического романа с неизбежными кафкианскими мотивами, реализован сюжет о тайной мести, восходящий даже не к «Графу Монте-Кристо», а в какую-то невообразимо древнюю даль. Все это обшито вычурными деталями и сопровождается соответствующими рисунками автора.

Вместе с тем перед нами, бесспорно, фэнтези — пусть даже реальность вторичного мира ограничивается одним (зато безграничным!) замком. Горменгаст — не подлинный герой этой книги; недаром последняя часть называется «Титус один». Но в мире, познавшем экзистенциальные сомнения, только замок представляется единственной реальностью. В ней есть место и страшному, и смешному, и героизму, и подлости, и свету, и тьме. В этом мире, как и в нашем, уживаются (лучше или хуже) разные люди, их судьбы могут не пересечься никогда, а могут сплестись в тугой клубок. И в центре замка, посреди лабиринтов и сомнений, будет вечно терзаться Титус Гроан.

Много раз критики возвращались к спору, является ли трилогия о Горменгасте притчей. В связи с этим обсуждались самые разные вопросы: язык и стиль, проблема перевода имен и названий, проблема финала... Ни один вопрос так и не был решен. Да, Пик не закончил историю — но можно ли ее закончить? Да, имена вроде «доктор Гробструп» кажутся взятыми напрокат из дешевой комедии — но эти имена придают роману о замке какую-то старомодную уютность. Да, язык Пика иногда немыслимо вычурен — но эта сложность легко объясняется тем, что автор стремится передать неоднозначные, подчас невообразимые душевные движения. Пик создал мир, в котором мы не найдем себе места, но в котором можем раствориться без остатка. Мир одного замка...

Впервые я увидел русский текст повести в журнале «Если», купленном по случаю в ларьке. Начал читать, увлекся, не мог оторваться — но это все общие слова. Потому что где-то ближе к концу я наткнулся на страницу, на которой ничего не мог понять. Просто — ни-че-го. И несколько секунд пытался осмыслить увиденное. Потом я разобрался, что текст отпечатан зеркально, поднес к странице зеркало и прочел этот отрывок странным, но удивительно подходящим к случаю способом. Сам по себе образ — человек, читающий не книгу, но ее зеркальное отражение — слишком хорош, чтобы о нем позабыть. Но лично мне еще дороже то мгновение, когда я не мог понять, что же вижу на самом деле. Быть может, текст на одном из наречий неведомого Кадата? Или заклинание, обращенное к демонам? Или тяжеловесную шуточку Лавкрафта, который зашифровал следующий фрагмент путешествия? Или просто наборщикам надоело возиться с бесконечной чередой красивых слов и они заменили ее очередной тарабарщиной? Не буду клясться, что все эти соображения пришли мне в голову тогда — но пришли многие другие.

И нет ничего удивительного в том, что повесть производит столь сильное впечатление. Лавкрафт предложил читателям не запись сновидений, а описание мира — но не традиционного уже вторичного «мира иного», а мира наших собственных снов. Как известно, в этом мире существуют свои законы, неподвластные пониманию и объяснению. Сны часто имеют сюжет — подчас очень стройный и запутанный, но в какое-то мгновение выходящий за пределы логики и понимания. Лавкрафт в своем «путешествии» попытался уловить этот момент перехода. И почти всегда ему удавалось удержаться на тонкой грани, разделяющей логические конструкции и алогичные галлюцинации. На этой грани обитает волшебство.

Но на этой грани нельзя находиться бесконечно. Лавкрафт чувствовал нечто подобное: недаром он не завершил повесть и отзывался о ней с презрением («бледный вторичный дансейнизм»). Многие (как Де Камп) считали повесть сюрреалистической. Однако писатель, воссоздавая мир снов, стремился расположить его на грани реальности. Эта пограничность воображения тревожит одних, радует других и оставляет равнодушными третьих. А кто-то может взять зеркало, поднести его к книге и где-то там, в зазеркалье, увидеть самый краешек Кадата Неведомого...

«Сказание о Мануэле», состоящее из 30 книг, мало известно в России — на русский переведено около трети романов. Но «Земляные фигуры» попали в их число. Будем считать — повезло. Причудливый мир Кэйбелла может показаться игровым, но правила игры не соответствуют правилам литературы — в этом причина уникальности «Сказания...» и отсутствия прямых подражателей (хотя фэнами Кэйбелла были очень известные писатели, книги расходились огромными тиражами, а в современной прозе можно обнаружить немало параллелей с забытыми романами начала века). «Все происходящее на этом свете кажется мне лишь моими собственными фантазиями» — вот кредо автора. Потому, кажется, нельзя найти однозначных объяснений происходящему и нельзя подобрать слова для описания феерии «Земляных фигур».

Можно рассуждать о том, что в центре повествования герой и три героини, которые выступают олицетворениями четырех стихий. Герой — воплощение земли, любой отрыв от которой для него гибелен. Сюжет более чем традиционен. После непродолжительных поисков можно обнаружить четыре исходных ситуации, определенные Борхесом в эссе «Четыре цикла»: поиск (женщины), падение укрепленного (пусть иллюзорного) города, возвращение, смерть протагониста. Можно порассуждать о метафизических проблемах: над каждым высшим уровнем обнаруживается следующий со своей высшей силой, тоже в свою очередь не всесильной. А в их действия решительно вмешивается Автор, и это вмешательство также дискутируется в тексте. Все это можно проанализировать подробно — была бы охота.

Кэйбелл поневоле стал классиком странного жанра, именуемого «вейрд фэнтези». Пуактесм нельзя назвать совсем уж «диким» (ущу одно значение английского weird) миром, просто в этом мире работают изменчивые законы фантазии, уследить за которыми по определению нельзя. Кэйбелл перемешивает сведения о различных мифологиях и культурах, вкрапляя их в модель культуры новой, сильно похожей на известную. Пуактесм, название которого — искаженная контаминация Пуату и Анжумуа, вроде бы находится на границе Франции неизвестно с чем. И кажется, что переход от воображаемого» мира к «реальному» неизбежен. Но незнакомое сменяется давно известным, потом — наоборот, и никакие теоретические или исторические схемы не смогут объяснить закономерности этого бесконечного процесса. В финале мы оказываемся в начальной точке повествования, мы полагаем, что сюжет двинется дальше... Но Мануэль на сцене больше не появится. Мы узнаем о других обитателях кэйбелловского мира, о богах и героях, о злодеях и «обычных» людях. Но подлинный герой будет один — абсолютно пассивный, бездеятельный наблюдатель. И только его видение сообщает миру гармонию, а сказанию — завершенность. И становятся «Земляные фигуры» ключом ко всему циклу. Вселенная, в которой герои существуют, насквозь вторична не по отношению к «реальному» миру (это как раз сомнительно), а по отношению к персонажу-зрителю. Неважно, каких еще Кащеев приготовит Кэйбелл в дальнейшем. Неважно, как развернется сюжет. Все это прихоти творцов... А герой неподвижен... Он наблюдает.

Странное сочинение Кэйбелла можно назвать «визионерским». Многие даже не заметили, насколько оригинален был автор «Земляных фигур». Среди романов о Пуактесме есть и более традиционные, и даже более интересные (к примеру, «Серебряный жеребец»). Но только после прочтения «Земляных фигур» можно с гордостью и смущением замечать: «Я наблюдал Пуактесм». В каком бы жанре ни была написана эта книга — именно она открыла своеобразные достоинства статичного фантазирования. Она подарила фэнтези фантазию.

У этой книги особая аура. Бесспорно, ее очарование — не в свойствах вымышленного мира, рожденного подсознанием вечного аутсайдера Финнея. Однако мало книг, культовая популярность которых принесла бы подобные результаты. Обычно все ограничивается преклонением более или менее узкого круга читателей. «Цирк доктора Лао» не вызывает подобных чувств; он написан для другого...

История цирка, приезжающего в маленький городок, цирка, в котором исполняются все желания, написана изобретательно и зло. Мир доктора Лао изменчив и противоречив, здесь сталкиваются древние божества и магические приемы, а обычные люди становятся статистами в мистерии, которая разыгрывается неведомо для кого. И этот кто-то, похоже, улыбается. Без злобы или ненависти, без любви или нежности — просто его забавляет происходящее. И как ни крути — в цирке царит неведомый некто, с которым сложно сражаться, которого нельзя победить. Мы обитаем в разных вселенных; присутствие Мира-за-Холмом в «Цирке доктора Лао» сводится к действиям этой незримой направляющей силы. Все действующие лица, включая доктора-волшебника, становятся ее орудиями. Ничего плохого она, по существу, не творит — ведь представления этой силы о добре и зле неимоверно отличаются от наших. Да и мы сами... Наблюдая, как извивается учительница в объятиях сатира, как менеджер разгадывает загадки Сфинкса, созерцая смутно различимые контуры таинственных фигур, мы испытываем некие чувства. И наши реакции тоже продиктованы чужой и чуждой силой.

Но Финней не ограничился такими манипуляциями. Постулируя наличие Иного Мира и его активность, он двинулся в ином направлении, нежели Лавкрафт. Сила, действующая на страницах короткого романа, не слепа; мы можем использовать ее, совершая некие действия. И неважно, что наши усилия останутся незамеченными там; здесь проекции, создаваемые в магическом цирке, могут стать новой реальностью. Это роскошное ощущение трансцендентной реальности фэнтезийной вселенной Финней создал, пожалуй, первым. До сих пор с удовольствием вспоминаю, как впервые прочел «Цирк...», как смеялся и плакал, не мог уснуть и снова и снова перечитывал полюбившиеся строки... В этой книге есть магия, которую никакой перевод не убьет, магия не слова, а творения.

Финней сделал очень мало и сделанное им быстро забылось. Без него не было бы ни Брэдбери, ни Краули, ни Лафферти, ни Джина Вульфа. Впрочем, эти герои еще ждут нас впереди. В их книгах ощущение стало иным; Финней тоже не сумел его удержать — в последующих книгах то сатира, то аллегория в духе Эмброза Бирса заслоняли волшебный мир, в который мы можем превратить унылую реальность, засасывающую несчастных обывателей. Достаточно лишь найти подходящий аттракцион, а еще лучше — собрать несколько аттракционов на маленькой площади...

Первый сборник рассказов 18-го барона Дансени — ярчайший пример оригинального мифотворчества. На малом объеме, пользуясь весьма ограниченным набором художественных средств, Эдвард Джон Мортон Дрэкс Планкетт создал абсолютно завершенный мир — со своим началом, историей и концом. Величие Пеганы вряд ли открылось немногочисленным читателям этой книги. Дансени публиковался за свой счет, к славе не стремился и только пьесы и поздние «клубные рассказы» принесли ему более или менее широкую известность.

Борхес полвека спустя назвал Дансени «рожденным для бессмертия». Но именно Пегана стала залогом этого бессмертия — лорд Дансени впервые предложил читателям завершенную мифологию, которая стала основой мироустройства сказочной страны. Именно так: в реальном мире связь между мифом и повседневностью ослаблена, для ее реконструкции требуются усилия многих специалистов — культурологов, филологов, фольклористов, историков... В мире Пеганы мифология и есть единственная реальность; все последующие рассказы серии основаны на сюжетных конструкциях, намеченных в изначальном цикле. Ведь судьба Пеганы прослежена от начала времен до самого конца, от устроения бытия до окончательной гибели мироздания, от первого движения Мана-Йад-Сушаи до последнего удара барабанщика Скарла. Казалось бы, в этой закольцованности вторичного мира и состоит основное достижение Дансени. Он создал иную реальность, которая независимо от нас существует и описание которой можно лишь уточнять, развивая некоторые намеки...

На самом деле все гораздо сложнее. Космогонии создавались и до Пеганы, элегантные мифологические построения можно обнаружить и в фантазиях конца XIX века (не говоря о более раннем этапе!). И пользовались они куда как большим успехом, нежели «странное» сочинение Дансени, о котором теперь мы вспоминаем чаще всего. В чем же тайна Пеганы?

Я могу предложить несколько пояснений. Во-первых, иллюстрации Сиднея Сайма, за которые лорд Дансени когда-то заплатил и без которых Пегану теперь и вообразить нельзя. Ведь это не просто картинки, сопровождающие текст. Мир Пеганы запечатлен, он вещественен, он представим — и с помощью убедительных образов, воссозданных Саймом, мы получаем дополнительную возможность проникнуть в него. Картинки становятся ключом от врат «иного мира», книжным аналогом магического портала. И подобного эффекта от сочетания текста и иллюстраций до Дансени никто не достигал.

Вторая важная деталь — цикличность истории Пеганы. Дансени проводит нас по кругу, снова и снова возвращаясь к любимой мысли о замкнутости порядка вещей. Эта космологическая модель явлена и в самых что ни на есть реалистических текстах писателя, в «Богах Пеганы» она дана в обнаженном и концентрированном виде. Вторичная реальность — не просто воображаемый мир, а мир замкнутый, параллельный нашему или — как знать? — предшествующий ему. Может, Пегана уже была... Может, ее эра только наступит... Но так ли это важно? Дансени дал на этот вопрос решительный ответ, определивший отношения фэнтези с окружающим миром. И ответ заключен в одном единственном слове. И слово это: «Нет».

Рассказ, пожалуй что, гениальный. Врезается в память сразу и навсегда. Казалось бы, что нового можно придумать в середине ХХ века про расследование чьей-то смерти. Ну, сыщик, ну, допросы, ну, подозреваемые. Но то, что получилось... Слезу вышибает безотказно. И как слова все подобраны! Замечу, что перевод Н. Рахмановой не является единственным. Текст, напечатанный в сборнике «Не позже полуночи», и то, что было у меня в компьютерной распечатке — не идентичны. Перевод, который мне понравился больше, был без подписи, в и-нете я его тоже наблюдал... А в книжке, которую купил потом, все слова опять же были на месте, но каких-то нюансов не хватало. В любом случае — однозначно рекомендуется!

Великий роман. Страшный — и по-настоящему глубокий. Вулрич использует самые разные повествовательные техники, чтобы сложить удивительную, почти неправдоподобную историю. Но это почти — дорогого стоит. Не имеет книга отношения к фантастике, хотя затрагиваются в ней темы ясновидения, временных парадоксов и т.п. Это самый настоящий роман ужасов, в котором страх — всегда рядом, всегда на границе поля зрения. Кажется, вот-вот он обрушится на читателя — и когда ничего такого не происходит, мы не испытываем облегчения... Не зря эссе об этой книге вошло в легендарный сборник «Хоррор: 100 лучших книг». Роман пугает так сильно, что потрясение не проходит, не забывается... А пересказать? Что тут пересказывать? — Читать надо!

Перед вами редкий детектив, в котором можно заглянуть в финал — и не найти там имени преступника: разгадка спрятана в другом месте... Чертовски занимательно! Всем рекомендую.

Ле Гуин написала очень короткую по нынешним меркам повесть, обретшую глубину многотомной эпопеи. Продолжения к описанию мира добавляют немногое, они расширяют проблематику и демонстрируют изменения во взглядах писательницы — сие весьма любопытно (хотя «Техану» я лично дочитать не смог), но для истории фэнтези существенного интереса не представляет. Потому следует обсуждать вторичный мир, созданный на немногих страницах одной из самых чистых и притягательных историй о становлении волшебника.

Мир множества островов живописали и до этой книги, и после. Впрочем, все последующие обращения к теме строились уже с оглядкой на Ле Гуин. Неудивительно — в «Волшебнике Земноморья» тема отчуждения между островитянами и преодоления его с помощью магии никогда не становится доминирующей, но никогда и не исчезает. Нет ничего удивительного и в том, что позднее Ле Гуин неоднократно возвращалась к живописанию различных коммун, в которых стираются все преграды на пути общения. Вспомните гендерную утопию в «Левой руке Тьмы» и социальную в «Глазе цапли»... Магия оказалась универсальным средством, язык заклинаний — наиболее совершенным способом преодоления экзистенциального отчаяния.

Гед с детства идет путем совершенствования навыков общения. Мы видим, как он осваивает Язык и научается им пользоваться. Мы видим, как совершенство Слов помогает людям, как их чувства растут и обретают небывалую красоту на фоне магических заклятий... Бесспорно, перед нами — роман воспитания. Ле Гуин в рамках фэнтези исполняет задачу, сходную с теми, которые ставили перед собой французские просветители. Эта аналогия может показаться нелепой. Но возьмите, к примеру, роман Руссо «Юлия, или Новая Элоиза». Язык чувств, воплощенный в изящной словесности, дает людям возможность вырваться из строго очерченного мира нелепых условностей, преодолеть собственную ограниченность. Воспитание чувств Ле Гуин показала превосходно. А в финале герой обрел способность чувствовать (и понимать) не только других, но и себя... И вторичная реальность достигла той степени совершенства, за которой — уже новые горизонты. Фэнтезийная литература по-своему прошла этап «просвещения»; вторичные и все более нелепые клоны Ле Гуин только посредством рекламных кампаний добиваются успеха... Впрочем, не следует забывать и об инерции. Многие тысячи читали «чувствительного» Шаликова, многие миллионы читают про «взрослеющего» Гарри Поттера. А на самом деле перед нами — все та же ограниченность. Увы, повторять всегда легче, чем двигаться вперед...

На последние деньги я купил эту книжку в жутком (для меня) 97-м году. И читал не отрываясь очень долго. Это роман про самую что ни на есть настоящую жизнь, только написан он так, что жизнь растворяется и обретает какую-то иную, жутковатую и притягательную форму. Это очень смешная книга (если Вы не боитесь рискованных шуток), это книга очень мрачная и злая (хотя многие поводы для безнадеги ушли, кажется, в прошлое). Книга про Пушкина и про Чехова одновременно. Как и вопрос: «кто победит — слон или кит?», вопрос: «кто лучше — Чехов или Пушкин?» во вселенной Штерна абсолютно бессмыслен. Генетический эксперимент, которому формально посвящен роман, получает чеховскую интерпретацию, а интеллигентские страдания оформлены в «белкинской» манере сменяющих друг друга повествователей. Многих будет раздражать филологическая и психоаналитическая нагрузка произведения, многих бесит объем... Но люди имеют свойство забывать о прошлом и жить настоящим — в нем полно аккуратных томиков в одинаковых обложках с одинаковым отсутствием содержания. А таких романов больше нет — и не похоже, что они появятся. Тем, кто аккуратных рядов и одинаковых обложек не любит, «Эфиоп» придется по душе. У меня потрепанный томик стоит на полке рядом с компьютером — чтоб всегда можно было дотянуться. А то мало ли что...

У меня отношение к книге — глубоко личное. В тяжелые дни — нет, когда реально дела идут совсем паршиво! — я перечитываю «Варианты выбора». И всегда помогает. Не то чтобы легче становится, просто успокаиваешься. Как будто перелистал старый альбом с фотографиями живых, добрых, счастливых людей... Пусть все они — только иллюзия, вроде космического корабля Тома Мишкина. Но ведь варианты-то существуют! Буддийское спокойствие разлито по страницам этой книги; никакой травой и никакими таблетками такое спокойствие не достигается. Надо просто взглянуть на мир — и увидеть ветвящееся древо парадоксов. А потом сидеть себе на ветке, болтая ногами. И ждать, когда мимо пойдут динозавры. Или Том Мишкин с Автором...

Жуткая, сильная, умная книга — лучший образец сатирической фантастики после Вольтера. Сравнения с Воннегутом, наверное, уместны, но я и «Джоэниса» прочитал раньше, чем Воннегута, и эффект был совершенно иным... Шекли не подвергает сомнению универсальный абсурд, он пытается обдумать и додумать, а не преодолеть — это создает сильное ощущение обреченности. Сам Джоэнис — обычный персонаж просветительского романа, эдакий Кандид времен Апокалипсиса. Роман не распадается на эпизоды, но причиной тому не герой и не сюжет, а универсальное авторское сомнение. До сих пор перечитываю с огромным удовольствием — Шекли ничего никому не навязывает, даже «Такие дела», как Воннегут, не говорит. Просто был себе Джоэнис — и нет его. Была цивилизация — и...

Абсолютный шедевр, и сейчас срывающий крышу даже подготовленного читателя. Вместе с пальцем сочинителя мы медленно ползем по карте, двигаясь из точки А в точку Б. Другие персонажи — муха, перо, пыль... Ну и еще Александр Македонский, Дон Кихот и др... Игривое воображение писателя отмечено и современниками, и потомками — однако нет никаких сомнений, что игра маскирует весьма глубокие размышления о смысле творчества и человеческой жизни. Очень рекомендую.

Один из самых сильных НАУЧНО-фантастических рассказов, мною прочитанных. Да, науки в нем на первый взгляд мало, Лейбер выглядит своего рода поэтом, мрачным романтиком технического прогресса, соединяющим иррациональную жуть с неизбывным стремлением к совершенству. Но за этим блистательным фасадом — поразительное по глубине проникновение в сущность науки как таковой; в сочетании логики и поэзии кроется и залог прозрения, и неотвратимая трагедия, которую можно пребразить... но вот только ВО ЧТО? Как же Лейбер умел писать!

Это, как говорится, родом из детства. Простая и уютная история, в которой есть все, что надо читателю. Напоминает лучшие рассказы Саймака. И никакой это не юмор; рассказ довольно печальный — нам таких марок в жизни не видать... Прочитал первый раз лет в 12; очень люблю и считаю, что история должна проходить не по ведомству фантастики, а где-то поближе к Твену, Брету Гарту и прочим мэтрам...

Одна из лучших книг в НФ 80-х и, вероятно, во всей «научной фантастике». Это роман о поисках Бога и об ужасе существования, о бесконечности космоса и ограниченности разума, о трагедии человека и о спасении от всех и всяческих бед... Это очень религиозная книга — правда, совсем не в христианском смысле. Фармер всегда интересовался учением суфиев. Превосходный суфийский роман роман он в конце концов и создал. Сравнить — по ощущению Космоса и Человека — можно с «Новой» Дилэни. Волшебная получилась книга... Правда, чтение непростое — текст невелик, не особенно «нагружен» теологическими диспутами и все равно насыщенность его такова, что каждая страница провоцирует на собственные ответы. Но мастер дзен должен наставлять учеников, что поспешные ответы суть величайшее зло. И Фармер выступает в роли такого мастера — более чем успешно.

Да, это то, что называют Книгой с большой буквы. Аннотация имеет очень мало отношения к сюжету и — особенно — к его раскрытию Мастером. Повесть — о преображении реальности силой любви, о вторжении этой Любви в жизнь всякого человека. Тот случай, когда книга в финале неуловимо перетекает в реальность. В нашу с вами скучную, нелепую, пустую жизнь. И эта жизнь обретает смысл. Только один нюанс — читать это лучше лет в 16-20. Позже волшебство может не сработать. Хотя как знать...

Одна из лучших книг Уилсона и самый удачный «интеллектуальный детектив» на свете. Писатель пытается подобраться к тому, что лежит ЗА ПРЕДЕЛАМИ оккультного опыта, рассказать не о тайнах мозга, а о принципах, скрытых за этими тайнами. Общение с высшими силами осуществляется не напрямую, а в целом ряде довольно сложных взаимодействий. Рассказать об этом, поверьте, невозможно. Стоит прочитать! Последние страницы, когда Уилсон выходит на финишную прямую и вплотную подходит к разгадке тайны человека, воистину завораживают. Некоторые фрагменты могут показаться тяжеловесными, но на общем фоне они сливаются с увлекательной чередой удивительных историй, объединенных умным человеком в запутанный сюжетный клубок. Сначала, конечно, надо бы прочитать «Оккультизм», но можно обойтись и без него — теория «способности Х» полно раскрыта и в этой книге, достойно завершающей длинный ряд оккультных построений Уилсона.

Рассказ, может, и тупой, но самый смешной из читанного в детстве и юности. Хохотал я так, что книга падала из рук... Насчет идеи можно поспорить — религиозный скепсис сталкивается со специфическим пониманием веры — и рождается некая условная конструкция «официальных верований». Механизм до предела обнажен, но подан с умом и талантом. Но всякие мысли приходят уже потом, когда от смеха очнешься...

Главная артуриана современности. Можно больше ничего не говорить: романы Стюарт сами все скажут. Нам остается лишь разобраться, почему безупречный во всех отношениях текст многих не устраивал — настолько, что отдельные рецензенты приветствовали выход такой феминистской ерунды, как «Туманы Авалона» М. З. Брэдли. Книгу рекомендовали едва ли не как противоядие против «классического» прочтения артуровского мифа.

Чем плох скрупулезно воссозданный мир Стюарт? Наверное, исторической точностью. Все детали соответствуют эпохе, но общее восприятие реальности как фантазии, «реального» мира как полностью фиктивного позволяет изменить акценты. Стюарт пишет, «как было на самом деле» — недаром в тексте прослеживаются все трансформации легенды: от первоначальных упоминаний об Артуре к средневековым романам и затем к современной традиции. Стюарт завершает этот долгий путь. В ее романах «фантастики» до обидного мало; в последних двух книгах серии фантастический элемент вовсе отсутствует. И все равно читается огромная книга не как роман, а как фэнтези. Биография Мерлина воссоздается весьма подробно, все неясности легенды вроде бы получают объяснение — и раз за разом объяснения оказываются бесполезны. Мерлин с самого начала знал — он знал все еще до кристального грота, даже не догадываясь об этом. Замысел, который он воплощает, ирреален, чужд нашему миру. Ведь история о короле Артуре потому и обладает огромной популярностью: мы можем проводить между ней и нашей реальностью различные параллели, но не можем преодолеть пропасть, отделяющую от нас это порождение фантазии. Стюарт, пожалуй, лучше всех показала эту пропасть. Сначала Мерлин не мог ничего увидеть в гроте, а потом уже Мордред, отправившись на поиски чародея, увидел лишь туман, разбитую статую и лужу дождевой воды. В реальном мире магию можно описать, но не воспроизвести. Волшебник и король вечно пребудут в недосягаемой дали, которую не измерить ни пространством, ни временем, которую не преодолеть. Мы вечно будем смотреть туда, в туман — а увидим, если повезет, лишь статуэтку Мирддина.

Замечательный роман Стюарт — менее всего биография и еще менее — история. Перед нами фэнтези в чистейшем его воплощении: мир, не стыкующийся с реальностью, хотя вроде бы сильно напоминающий эту самую реальность, мир, живущий по иным законам, неподвластным ни чувствам, ни разуму «здесь и сейчас». И как ни странно, именно эти свойства сообщают созданию Мэри Стюарт такую убедительность, с которой сложно бороться артурианам последних десятилетий.

Самая причудливая из книг нашего жанра... На этот титул роман Дэвидсона мог бы претендовать вполне. И та же вычурность отличает и другие сочинения плодовитого автора — настоящего писателя для писателей, отразившего эпоху жанровых исканий 1960-х годов. Дэвидсон долгие годы занимался редактированием, романы выпускал от случая к случаю, очень многие рукописи остались лежать в ящике стола, а рассказы рассеялись по антологиям и журналам. Вспоминают Дэвидсона изредка и выборочно. А в самом деле, что вспоминать?

На этот вопрос ответить легко и сложно. Легко — потому что «Феникс и зеркало» написан великолепно, с иронией и горечью, с восторгом и гневом. Потому что намеки автора преследуют одну цель — подтолкнуть читателя к диалогу. Потому что основная мысль романа не устарела и не устареет никогда... Сложно — потому что многие намеки пропадают впустую. Потому что много в книге лишнего и прямо-таки нелепого. Потому что ожидания будут жестоко обмануты в финале, а продолжения не последует (десятилетием позже появился приквел к роману, а следующую часть так и не удалось напечатать).

Главной новацией в «Фениксе и зеркале» был выбор героя. Дэвидсон разглядел в творении миров поэтический потенциал. Можно удивляться — разве не об этом писали в девятнадцатом веке романтики? Разве художник не различает за зримыми контурами мироздания высшую реальность? Нет, в рамках эскапистской литературы напрашивается несколько иной ответ. Реальность, открывающаяся поэту, находится за пределами нашего мира, в своеобразном зазеркалье. Поэт постигает его законы и открывает своим читателям путь к бегству — пусть только временному и иллюзорному. И такой поэт может стать единственным достойным героем фэнтезийной книги. Ибо кому, как не ему, предстоит отворять врата?

Их в книге Дэвидсона отворяет Вергилий — не проводник в мир мертвых, но маг и чародей. Алхимия занимает в романе центральное место. Может статься, о ней рассуждают слишком много, а астрологические и мистические параллели выглядят навязчиво и притягиваются для пущего эффекта. Заинтересованные читатели и комментаторы воздадут должное стараниям Дэвидсона. Меня же больше интересует сущность поэтической алхимии, раскрываемая в книге талантливым писателем и мудрым человеком. Волшебство, творимое словом, воспринимается всерьез; магическое зеркало не просто оказывается центральным артефактом... Нет, автор и его герои рассматривают отражения в зеркале и, отвергая здешнее, открывают для себя иное. Литература, оказывается, отражает не наш мир, но нечто чужое и чуждое, но неизбежно притягательное... Но доступно это откровение лишь тому автору, который стирает границы между мирами, уходя от «низких истин» к «возвышающим обманам», заменяя знакомые контуры неясными очертаниями, отвергая правдоподобие ради магических законов. Может, не все с такой «фантазийной» трактовкой изящных искусств смогут согласиться. А мне она отчего-то кажется простой и понятной...

Вэнс, кажется, ПОЧТИ гениален. И это большая похвала. Средних авторов много, хороших — немало, гении — существуют и небожительствуют. но «почти гениев» всегда не хватает. Так чтобы был простой, но удивительно мощный сюжет, чтобы была выдумка и ирония, чтобы и доброе, и злое как-то неуловимо смешивались... И чтобы мерзавец получал по заслугам — и от этого никто не испытывал ни малейшей радости. Все как вжизни, но только почти, почти... Кэдвалл — идеальный для Вэнса мир. В строгой его системе есть очевидные изъяны, которые лишают героев возможности действовать с максимальной эффективности и вредят миру на пути к невероятной Утопии. Изъяны эти непреодолимы, но в структуру мира можно вписаться, не навредив другим и сохранив себя. для этого нужно обладать здоровым чувством юмора и почти нездоровым цинизмом. победитель не получит ничего — кроме права жить полной жизнью... Если хотите узнать, какими деталями обшил Вэнс эту идею — милости просим в мир Кэдвалла. Одна из моих любимых книг.

Перед нами золотая осень фэнтези, эпоха устаревания канонов и прощания с жанром; если в ранних романах Муркок с каким-то детским упоением открывал для себя декаданс, теперь он закрывает тему — с той же страстностью и с куда большей глубиной.

Романы о семье фон Бек вообще стали знаковыми — не имея особого успеха у читателей, они произвели на критиков колоссальное впечатление. Муркок неожиданно стал элитарным автором, хотя строение текстов не отличается особой сложностью. «Пес войны и боль мира» — повествование о тьме Средневековья, «Город в осенних звездах» — о том сиянии, которое рассеивает тьму. Много в этой книге головного; нормативы эпохи Просвещения активно встраиваются в описания мистерий. Муркок создает очень условный образ эпохи; стиль дневников вымышленного героя не кажется органично связанным с определенным временем. Это нисколько не удивительно — ведь похождения фон Бека и его спутников связаны с артефактами, существующими вне наших пространственно-временных координат. Главный среди них — Святой Грааль, больше чем Чаша, глубже, чем Вселенная...

И мы следим, как все новые герои устремляются в погоню за Бесконечным и Безграничным, как они выходят за пределы нашего мира... Муркок умело подготавливает превращение: первые две сотни страниц книги читаются как обычный исторический роман, затем события уводят нас в сторону от знакомого — все дальше в неизвестность. Вечные силы, действующие в книге, остаются некими отвлеченными сущностями, мы видим лишь вторичную реальность, закономерности которой присутствуют на втором плане, но не слишком способствуют логическому осмыслению сюрреалистического сюжета. Двуногие звери и разумные четвероногие, черные маги и «светлые» алхимики — чего там только нет!

Но подробности в конце концов достанутся жаждущим читателям. Не без удовольствия одолеть шесть сотен страниц смогут не только поклонники Муркока — при всех недостатках стиля «Город в осенних звездах» остается мастерски написанной поэтической книгой. И читая ее, мы ни на миг не забываем о Закате. Угасает эпоха, завершается век, исчезают могущественные создания... И прошлое становится фантастической «вторичной реальностью», приближение к которой фактически означает переход в запредельный мир, мало в чем сходный с нашим. Увы, в этом волшебном мире нельзя остаться; стоит преодолеть притяжение времени — и все становится смутным, неясным, эфемерным. Прошлое алхимиков, прошлое Миренбурга, прошлое фон Беков — мир, который исчезает при прикосновении. Это мир-фантом, мир-призрак. Но когда-то этот мир жил полной жизнью. Как знать — может, он снова будет достижим? Как это у Муркока: «Я уже предвкушаю, как сяду в открытый экипаж и ясной октябрьской ночью проедусь по берегам Рютта, когда осенний Миренбург становится сонным и кротким... Мы будем счастливы...во дни нашей Осени».

Это не столько фэнтези, сколько фэнтези о фэнтези. «Романов о романах» много писали в первой половине века. Борхесу очень полюбился один из них (тоже в некотором роде фэнтези) «В кабачке «Плывите, птички»» Флэнна О'Брайена. Иногда медитации о природе литературного творчества позволяли очень оригинально оформить материал, который в традиционной романной форме выглядел бы скучно и однообразно.

Но время модернистов прошло — постмодернисты покушаются не на природу творчества, а на природу реальности. И разочарованный циник Спинрад, своими скандальными книгами уже заработавший определенную известность, пишет «Стальную мечту» — роман, написанный Адольфом Гитлером, который стал в альтернативном мире не диктатором, а второсортным писателем-фантастом. Самому «роману» предшествует убийственное «предисловие исследователя», в котором все психосексуальные комплексы, лежащие в основе фэнтези, препарируются весьма едко. А уж какой героический сюжет предложил нам Гитлер... то есть Спинрад! Вспоминается пелевинский «герой, который разгоняет врагов, вертя над головой огромной железной крестовиной», вспоминаются и Конан, и Эльрик, и многие другие...

У автора «Стальной мечты» было немало поводов поупражняться в остроумии. Но Спинрад не пошел легкой дорогой; его книга — никакая не пародия. И это по-настоящему пугает. Ведь «Гитлер» явственно излагает в книге основы своей теории: герой-ариец побеждает неполноценных недочеловеков и устанавливает «новый порядок». Кажется, автор романа смеется над своим героем-писателем. Или соглашается? «Стальная мечта» написана виртуозно; даже тяжеловесность «фэнтези» прекрасно соответствует поставленной автором задаче. Именно так — длинно, несколько косноязычно, серьезно — должен был писать Гитлер в Америке. И ему, похоже, достается частица авторского сочувствия... Интересная дилемма: ведь писатель любит своих героев, даже отрицательных. А герой, создающий вторичный мир, пусть ущербный и примитивный, должен быть автору дорог вдвойне. Писатель Гитлер этот вторичный мир создает; в фэнтезийную реальность переносятся знакомые нам детали, но приобретают совершенно новое качество...

Игре нет конца; за смыслами скрываются все новые смыслы. Писатель предлагает нам сюжетные ситуации и никакого ключа к ним не дает (ведь не считать же ключом пресловутое «предисловие»). И запутавшийся читатель вынужден обращаться за ответами во вторичную реальность, иллюзорную и в то же время равновеликую нашему миру. Короче, все не такое, каким кажется. И мы уже заблудились... Об этом Спинрад фэнтези и написал. К счастью, только он один. Иначе системы относительных ценностей могли бы попросту уничтожить хрупкие фэнтезийные миры...

Книга Прэтта — еще одно из необычных фэнтезийных произведений ХХ века. В этой необычности и заключена основная притягательность романа про короля без королевства, коррупцию в народной партии Дейларны и викингов-гомосексуалистов. Сюжет, как можно понять, содержит элементы модернизации некой условной северно-европейской древности. Прэтт был хорошим историком и сумел объединить реалии далекого прошлого и невероятные фантазии. Но есть и еще кое-что. Перед нами один из немногих случаев в истории мировой литературы, когда роман одного автора является продолжением (сиквелом, коли угодно) пьесы автора другого. Прэтт указал в предисловии, что его книга — продолжение пьесы лорда Дансени «Король Аргименес и Неведомый воин». Сюжет пьесы прост: свергнутый король находит волшебный меч, обращается к духу предшествующего владельца, освобождается из рабства и свергает узурпатора. Сюжет романа немногим сложнее: лишенный наследства Эйвар Эйнарсон присоединяется к мятежникам, желающим уничтожить узурпаторов-валькингов и возвратить Дейларне свободу. В конце концов маг-самоучка становится во главе восстания, обручается с принцессой и получает на законных правах свое королевство. Но ничего менее похожего на стандартный квест представить себе нельзя.

В романе связующим звеном с первоисточником служит сквозной мотив. На протяжении книги Эйнар от разных людей слышит разные истории о колодце Единорога, волшебном артефакте Аргименидов, дарующем вечное блаженство и мудрость. Эти истории посвящены тому самому дальнему «дансенианскому» прошлому и выдержаны в отличном от основного текста ключе: высокий стиль, отсутствие бытовых подробностей. В самом же романе куда больше ярких речевых характеристик, действия и вполне американской иронии в духе романов о Гарольде Ши. Причем Прэтт не столько потакает массовому вкусу, сколько выражает свое отношение к мифологии и героическим циклам — весьма непочтительное. Отмечу, что для историка американской армии Прэтт слишком много внимания уделяет иным вопросам — и магической теории, и психологии, и вопросам языка. Но основой все равно будут сказы о легендарной древности — о Колодце. И без них книге не хватило бы цельности; этот недостаток свойственен другим сочинениям Прэтта. Новые имена и названия, события и идеи столь же прихотливо соединяются с теми, что придумал Дансени. И помимо общего мира сохраняется у пьесы с романом и общее ироническое отношение повествователей к героям, и тяга авторов к варьированию традиционных сюжетов, и стремление в рамках одной культурной традиции взглянуть на иные.

Есть в романе и волне хичкоковский прием, связанный с использованием заглавного артефакта. Мы все ждем действия Колоца Единорога. А потом... Прэтт, в отличие от всех своих предшественников, дерзнул опровергнуть основополагающие законы волшебного мира. И вторичная реальность оказалась совсем иной, чем мы полагали. Хотя бы ради оригинального сюжетного хода роман стоит прочитать. Ведь подобные концовки с тех пор успели войти в моду и основательно подзабыться. А роман Прэтта вновь и вновь возвращает читателям утраченную новизну жанра.

Многие люди, измученные, видимо, потоками «юмористической» фантастики от разных отечтественных пИсателей, разучились различать иронию и юмор. Вот и кажется им «Башня...» несмешной пародией, нелепой фантазией или, упаси нас высшая сила, тренировкой перед Конаном. Де Камп, помимо любимой мною социальной критики, ударился и в литературную. Все каноны взрослой фэнтези-литературы были придирчиво осмотрены, вывернуты наизнанку и со всеми потрохами предъявлены читателю. С традиционным простодушным героем и эффектным описанием его похождений Де Камп справился на все сто — и оказался эдаким просветителем, нелепым гостем в мире ХХ века. Наверное, из всех книг писателя эта — моя любимая (может, еще «Кольцо тритонов» на том же — высочайшем! — уровне). И не надо говорить о Конане — до колик смеяться буду! Клянусь железными яйцами Имбала...

Как повезло Норфолку с работой! И какое применение он нашел своей феноменальной редакторской памяти! Роман насыщен и перенасыщен, но все уложено так хорошо, что общей чрезмерности не замечаешь, а заметив — списываешь на молодость автора. Дивно хороши многие сцены в середине текста, за них прощаешь перегруженность первой части (все-таки мифологическая нагрузка в начале романа для читателя становится огромным испытанием). но зато потом... Как говаривал Роб-Грийе, «медленное скольжение удовольствия»... И история, и конспирология, и фантастика, а еще немного эротики и много мозгов... Я, к примеру, дюма никогда не любил (кроме «Монте-Кристо») и потому романы, построенные на переосмыслении Дюма («Клуб Дюма» Переса-Реверте) всегда казались скучными. А тут — поперло! Даже осада Ля-Рошели не раздражает. Молодец Норфолк (хотя и сноб, и рассчетливый бизнесмен, и безразличный эстет...)! Жаль, что новый его роман в магазинах стоит каких-то запредельных денег и ознакомиться с ним я, скорее всего, не смогу.

Достойный финал — и начало нового века. Книга Брэдбери оказывается в данном случае самым что ни на есть подходящим поводом для подведения итогов. Ведь это живая история жанра — в роман вошли фрагменты, написанные как в 1940-х годах, так и на рубеже веков. В книге использован и модернистский метод коллажа, но можно увидеть в ней и последовательный сюжет, и излюбленную форму писателя — цикл взаимосвязанных рассказов. Есть в книге и оригинальный «синтез искусств»: ее сюжет подсказан комиксами Чарльза Аддамса, связан со знаменитым телесериалом и столь же знаменитым фильмом, а сам Аддамс даже собирался иллюстрировать произведения Брэдбери, посвященные фантастической семейке оборотней, ведьм и колдунов...

Читая «Из праха восставших», я словно возвращаюсь во времени вспять. Это легко, если книга создавалась более полувека, а ее автор стал живой историей — и частью истории фэнтези ... И вспоминается не история жанра, а свои собственные впечатления от этой — удивительно живой! — истории. И как я читал «Дядюшку Эйнара», стоя посреди людной московской улицы, и как нашел на тротуаре томик Хоуп Миррлиз, и как убеждал друзей непременно посмотреть мультфильм Ральфа Бакши перед походом на киноэпопею Питера Джексона... Много всего вспомнилось — да это и не удивительно. Книга Брэдбери пронизана ностальгией, в ней воссоздает вторичная реальность, которой нет и никогда не было, но которая постепенно формируется в нашем сознании по мере того, как удаляются от нас прожитое и пережитое. Жанр фэнтези тоже наделен памятью, тоскуют о прошлом не только читатели, но и самые книги.

Очень успешный опыт романа для историков и фольклористов... Понимающие прочтут и будут внимательно изучать созданную воображением автора цивилизацию, в которой преломляются все принципы известной нам антропологии — от идеи потлача (это дарение) до концепции времени... Очень много Ле Гуин позаимствовала из сочинений отца, которого все эти темы занимали. А восприняв центральную сюжетную линию как своего рода автобиографию, мы получим любопытнейший человеческий документ. Это вам не «Техану», где автор агрессивно навязывает новую концепцию; здесь есть возможность подумать, помедитировать, согласиться или не согласиться с мнением повествовательницы, посочувствовать (или наоборот) Пандоре, роль которой вообще определить нелегко. Ведь сам сюжет прост: На смену индустриуальному обществу приходит «примитивное», включающее в себя все лучшие элементы существовавшей цивилизации. Отменная «гуманитарная» фантастика — да, это по-прежнему НФ, пусть и не самая типичная. Думаю, особенно интересны будут читателям не собственно поэтические или прозаические тексты, а тонкие взаимоотношения внутри этой объемной и нелинейной книги. Читал я ее долго, недели три, и планирую перечитать в ближайшем будущем — с тем же, надеюсь, удовольствием. (замечу в скобках, что интерес может быть и профессиональным — в силу филологических занятий).

Редкий случай, когда аннотации на книге неизбежно правдивы. Написать про «Эльфийский корабль» неправду невозможно. Какая бы ересь ни обнаружилась на обложке — в книге все это найдется, да еще в более хлесткой форме. Обычно в заслугу Блэйлоку ставится создание фэнтези с эльфами, гномами и гоблинами, не похожей на «Властелина колец». Традиционные магические расы, артефакты, география и характерология наличествуют в «Эльфийском корабле» и его продолжениях (точнее, продолжении — в романе «Исчезающий гном»; «Каменный великан» повествует о предшествующих событиях и написан чуть более традиционно). Однако все это никак не объясняет феноменальной конструкции книги. Трое городских чудаков, прихватив песика, отправляются на лодке по реке... Ничего не напоминает? Английские корни этого романа прямо-таки очевидны. И корни эти не толкиновские.

Помимо Джерома, Блэйлок немало почерпнул в традиции английских речных путешествий, которой воздал дань уже Стивенсон («Путешествие внутрь страны»). Эта традиция дала причудливые плоды в литературе начала ХХ века — автор «Эльфийского корабля» внимательно читал Джона Кендрика Бэннгса и иных забытых литераторов той эпохи. Путешествие становилось ареной для проявления различных странностей и причуд. Эти причуды выходят в книге на первый план. Достоинства монографии «Тролли Ильфордского ущелья» или качество гномьих одеял оказываются гораздо интереснее, чем собственно приключения. Я уже не говорю о гастрономических тонкостях — ведь главный герой занимается сыроварением. Работа не самая героическая, зато очень полезная. А если учесть, сколь многого требуют от сыров гномы. И как этот продукт, прибывающий по реке, для них важен... Тут мы не ошибемся, вспомнив о романе Хоуп Миррлиз. И далее воспоминаний будет все больше и больше.

Блэйлок мог бы ограничиться литературной игрой — для первого романа это вполне простительно. Но романист заявил о своих претензиях на нечто большее. Черпая откуда ни попадя, сочетая несочетаемое, растворяя традиционные сюжетные элементы во множестве фантастических подробностей, Блэйлок создает мир, в котором читатель должен чувствовать не только присутствие волшебства, но и самый обыкновенный человеческий уют. С детства знакомые книги, предметы, ощущения окружают нас. Магия «Эльфийского корабля» не имеет отношения к чужим и чуждым созданиям. Это магия нашего мира. С одной стороны, Блэйлок продемонстрировал слабость фэнтезийной реальности, нуждающейся в поддержке извне. С другой — дал нам силы погрузиться в эту реальность, лежащую за пределами здешнего опыта. И ощутить комфорт, который нужен цивилизованному человеку — и недостижим для него.

Гммм... «Порно-фэнтези», значит... Вот как это называется. По-моему, рядом с товарищем Дж. Норманом и прочими книга Фармера и близко не лежала. Заказ на порнографическую книгу Фармер реализовал очень эффектно — внятный детективный сюжет, жаркая (во всех смыслах) атмосфера и умное использование символики иных эпох и культур. Изгнание бесов происходит из нашего мира; писатель загоняет их в небольшую книгу и там расправляется с мерзостью и дрянью — с улыбкой, но безжалостно. Многих читателей это отпугивает. Наверное, не все горазды достичь предела, заглянуть и — вернуться обратно. У меня стоит на «маленькой эротической полке» — собственно, там всего три художественных книги (все «порно-фэнтези»): «История О» Полин Реаж, собрание сочинений Катарины Роб-Грийе и Фармер. Кажется, ряд выстраивается логично...

Одна из самых жестоких книг в истории НФ. Циничный юмор нисколько не отменяет того кошмара, в который нас погружает автор. Спинрад припомнил и опыт революций в банановых республиках, и заигрывания коммунистов и капиталистов с разными дикими режимами, и кровопролитные битвы за свободу в разных уголках земного шара. Все это он творчески переработал — и запустил в межпланетное пространство. Любому ящеру нужно только дать оружие и наркотики. а дальше — само пойдет. Что и куда — Вы узнаете сами из динамичной, увлекательной, но ОЧЕНЬ тяжелой книги. Неудивительно, что ее не переиздают — думаю, и не станут переиздавать. Эта книга — из тех, которые увлекают читателей (и не только молодых) «на бой, на труд». Только за что будет бой и ради чего — труд? Если повезет найти — прочитайте и решайте сами, пойдете вы в джунгли с автоматом или...

Пожалуй, эстетику этой бесподобной книги лучше всего охарактеризовать словосочетанием «орнаментальный ориентализм». Вы можете спросить: когда же «ориентальная» литература отказывалась от орнаментального элемента? Вспомнятся и романтики, и декаденты, и оккультисты, и мистики... И вспомнятся совершенно правильно! Но в том-то и дело, что романам Танит Ли о Плоской Земле свойственна некоторая, что ли, тавтологичность. Попробую объяснить, что скрывается за этими учеными словами и почему именно «Владыку Смерти» я считаю лучшим романом серии.

Построить роман не просто на основе существующей мифологии, а на основе ее литературного изложения — этим занимались уже многие. Прекрасная серия Эмиля Петайи «Калевала» — один из самых сложных и эффектных примеров. А создательница «Плоской Земли» не просто использовала сюжетные схемы арабских сказок... Если присмотреться внимательно, в романах Танит Ли не так уж много прямых заимствований из «1001 ночи». Большая часть — умелые стилизации с использованием общих мест как бы ближневосточного происхождения. Лучшие, самые яркие образы и их сочетания — авторские. Мир, создаваемый Ли, живет не по книжным законам, а по законам жизни, нам чужой, для нас неприемлемой, но все же жизни. Анимистические установки Танит Ли отдают хтонической древностью; в ее книгах нет неодушевленных существ: и земля, и растения, и стихии — все живо, все действенно, все активно. И наименее активен человек, попадающий в поле зрения Владык лишь в редчайших случаях.

Греховность человеческой природы подчеркивается Ли с каким-то наивным упоением. Даже высшие силы прельщаются человеческой красотой. В полном соответствии с ближневосточными нормативами изображаются сексуальные отношения (предпочтение, ясное дело, отдается однополым), воспеваются радости бытия — только значение они приобретают не сами по себе, а в связи с деятельностью высших сил. Сплетаются образы, слова, предметы — и рождается магия.

Мир, созданный Танит Ли — своеобразное растение-паразит, обретшее независимое существование. Эта флористическая семантика исключительно ярко развита во «Владыке Смерти». Кольцевая композиция данного романа соответствует и литературной традиции, и законам вторичной реальности, в которую сложно сбежать и из которой еще сложнее выбраться... Писательница предложила нам не игру и не мифологию, не проработанную вселенную и не придуманную головоломку — в Плоской Земле все это есть, но это не главное. Танит Ли художественно реализовала мечту о Нирване как о растворении в Высшем; пусть это высшее и подвержено в свой черед соблазнам смертных...

Самым сильным местом в книге остается финал. Да, роман полон шокирующих образов, мифопоэтические элементы напоминают взрывоопасную смесь из ранних Дилэни и Желязны. Энтони — на пике формы. Ему все дается легко: и омерзительные миры, и фантастические видения, и психология, и экшн. Перед нами та книга, в которой финал можно рассказать. Ведь в самом конце будет именно то, что обозначено на первой странице: ФТОР. В общем-то, и все. Замечу, что веселым, жизнерадостным оптимистам эта книжка может не понравиться. Хотя как знать — вдруг писатель убедит...

Краткость этой книги может ввести в заблуждение — в русском издании «Святой Иуда...» именуется то повестью, то романом. С моей точки зрения, сомнений нет — если под романом понимать сложное повествование со множеством сюжетных линий, то это именно роман, и роман гениальный. Рэй ничего не объясняет своим читателям, которые должны сами составить из отдельных фрагментов целостную картину. В роман встроены блестящие описания контактов с потусторонним, а сам сюжет о договоре развернут так, что фаустианская схема трещит по швам и конструкция превращается в нечто иное. Характеры набросаны широкими мазками, но к концу книги понимаешь, кто есть кто и в чем необычность каждого персонажа. Вместе с тем «Святой Иуда...» роман с двойным, а то и тройным дном. Можно прочесть его как повествование об ужасном, как религиозную притчу и как философское повествование агностика. Нечто подобное Рэй совершил в «Мальпертюи» — и стал одним из любимых моих писателей. «Святой Иуда...» не уступает предшествующему роману, но мне не хватило сочных деталей, за которые можно уцепиться воображению. Поэтому не 10, а 9.

Но текст все одно великолепен.

Одна из лучших книг Хаггарда (если вообще не лучшая). Блестящая религиозная аллегория почти житийного свойства — речь идет о проповеднике, который отправляется сеять семена Божественной премудрости в далекую Африку. Мог ли он представить, какие всходы дадут эти семена? Книга не отличается сложностью сюжета, а автобиографические элементы на первый план не выводятся, хотя в Томасе Оуэне различимы некоторые черты Генри Райдера Хаггарда. Конечно, немного модернизирована психология колдуна Хокосы и его жены Номы, но модернизация эта оправдана художественно, и о ней ближе к концу забываешь. Оторваться от чтения сложно — написано со знанием дела, с умом и талантом...

Вообще-то роман очень короткий! Слишком короткий — это единственный недостаток. Здесь ранние, эпатажные приемы цикла про Ньютонову Пустошь умело переплетены с более поздними, которые можно условно именовать «постмодернистскими». В итоге напихано всего очень много. Шерлок Холмс действительно встречается с Тарзаном — и это реальная хохма! Я хохотал... в общем, давно так не смеялся (последний раз был, когда на английском читал «Вильгельма Телля» П.Г. Вудхауза) Комментарии в тексте — это вообще что-то для любителей специфического авторского стиля и юмора. Про сюжет говорить не буду; может, будет пара недель свободных и сделаю перевод. Оно того стоит... Фармер все-таки был (шепотом) ГЕНИЙ!

Большая, хорошая, настоящая книга. Она и грустная, и в то же время исполнена какого-то тихого торжества — человеческое сознание всемогуще; оно может порождать демонов, но способно и избавиться от них. Любой человек, какие бы сверхвозможности он не обрел, всегда останется прежде всего человеком. И думать, и чувствовать по-человечески будет всегда. Это сделает его уязвимым — но в то же время даст ему еще большие силы. Все это у Желязны помещено в роскошную раму и снабжено разными более-менее уместными рассуждениями о человеческом факторе... Правда, со временем я стал понимать, что внешние формы гораздо сложнее содержания, как и всегда у любимого мною писателя. Идея-то проста, но завлечь ею можно, лишь презентовав со вкусом. Что сказать — справился на ура!

Это не книга, а настоящая поэма. Сюжет довольно прост, а персонажей очень мало. И все они оччень живые! Шекспировские реминисценции ненавязчивы, но вполне уместны, а прочие цитаты добавляют роману «значительности», даже если не слишком влияют на общую трактовку событий. Книгу можно перечитывать много раз — и любителям темы Контакта, и сторонникам парадоксов, и ценителям «психологии». Даже не знаю... Разве что действия в «Планете...» маловато. Так это же не боевик — и не ради действия люди Саймака читают. По-моему, один из лучших поздних романов выдающегося писателя.

Первый роман «Иерусалимского квартета» никогда не появлялся в списках бестселлеров, не привлекал внимания «продвинутых» критиков и не был мишенью для нападок. Книги Уитмора прошли незамеченными — что может быть страшнее? Легко понять, почему это случилось. Мифологизация реальных городов в модернистской литературе стала популярным приемом. Сыграл свою роль «Александрийский квартет» Лоуренса Даррелла. Эта вязкая, витиеватая, поэтичная проза захватывала определенных читателей, в ней было многое — и для ума, и для сердца. На фоне Александрии Даррелла Иерусалим Уитмора казался бедным и скучным, а исторические метафоры не привлекали тех, кто искал в городских пространствах поэтических озарений. Последующие романы продавались еще хуже — но сейчас речь не о них.

Задумайтесь: три религиозных картины мира, три группы персонажей, действие, разворачивающееся в трех временных пластах, опыты нелинейного повествования. Ни о чем не напоминает? Да, именно: «Хазарский словарь» Милорада Павича, вечного номинанта на Нобелевскую премию. Уитмор никаких премий не получал, но читателей его книги охватывает странное ощущение. Многие сюжетные ситуации — прямые параллели со «Словарем», вышедшим семью годами позже. Уитмор двигался в том же направлении, что и Павич. Он не приблизился к реальности гипертекста, а вне ее работать уже не мог — и в последние десять лет жизни так ничего и не написал. Зато первый роман «квартета» дает нам представление о фэнтезийном потенциале истории. Нет, перед нами не фэнтези на исторические темы, хотя и тем, и сюжетов в книге немало. Уитмор предпочел не домыслить известное, а обдумать неизвестное. Он оказывается на грани «тайной истории», но не углубляется в теории заговоров или секретных обществ. Его описание прошлого глубже и сложнее. Существуют разные картины мира, существуют грани между ними. На этих гранях рождается вторичная реальность, в которую может уходить читатель, преодолевая свою ограниченность. Для того, чтобы указать читателю путь, Уитмор пользуется простейшими средствами. Он снабжает героев уникальными характеристиками и познаниями, дает им возможность побывать в узловых точках истории и увидеть, что происходящее там и тогда не имеет ничего общего с какими-то документальными представлениями.

Долгие годы работы в ЦРУ не сделали Уитмора законченным циником. Некоторые считают, что в его романах могло быть поменьше моральных сентенций — тогда им было бы обеспечено почетное место в пантеоне постмодернизма. Но автор остался старомодным идеалистом. Он ограничился тем, что предоставил нам возможность «бегства от истории» — шумного бегства в фантастическую реальность вечного Иерусалима.

Мой любимый до сих пор роман Олдисса. Создан он, судя по всему, методом нарезки; аналогов подобного монтажа мы читали много, но ни в одном случае не было такой гармонии разнохарактерных элементов. «Босиком в голове» — это вышло яснее, чем у Берроуза и человечнее, чем у Муркока. Удивительный потрет эпохи — фантастичный, но не ужасный. Хотя бы потому, что мы понимаем — так оно и было на самом деле. Было и кончилось. А потом началось что-то другое...

Книга веселая, в меру злая, в меру фантастическая и совсем не занудная. Если б Гаррисон просто написал сатиру на армию — было бы неплохо, если б ограничился пародией на Хайнлайна — вышло бы хуже, но все одно читабельно... Но первый роман (скорее повесть) про Билла — это еще не лишенное изящества размышление о чужих и возможности войны с ними. Оно стоит многих десятков боевиков на данную тему и до сих пор читается взахлеб (а сколько лет прошло!). Не думаю, что такое может устареть — ксенофобию человечество до сих пор не изжило, а преклонение перед грубой силой сидит где-то в лобных долях мозга и никуда исчезать не собирается. А какие характеры — неправдоподобные, но все же эффектные — ухитрился создать мэтр! Жаль, что никаких призов Гаррисон за «Билла» не получил — впрочем, достаточно и признания многих тысяч читателей.

Какая все-таки отвязная книжка! под соусом космической фантастики Муркок выступил разрушителем всего и вся, за что эта фантастика в начале 1960-х еще держалась. Ни вселенных, ни космоса, ни высших сил — все сметается могучей фантазией писателя. Классики ходили после прочтения ошалевшие (если не ошибаюсь, Гамильтон в этом признавался), а многие из молодых еще ничего не поняли. Но книга нисколько не устарела и сейчас — читается на одном дыхании, крышу сносит, а из всех жанровых тупиков помогает найти выход. Понятно, почему ее так редко переиздают: на фоне едких как бы серьезных жанровых комментариев Муркока становится очевидно, какое дерьмо нам подсовывают под видом «боевой» и «космической» НФ в последнее время.

Смешной, злой и циничный роман. Маугли наоборот. Игра в Тарзана оборачивается новой тарзаниадой — жестокой и нелепой, но увлекательной и неглупой. Видно, насколько сложно отношение Фармера к первоисточнику. Здесь и пародия, и ненависть к теории «сверхчеловека», и презрение — и в то же время нежность, да что там! — любовь к одному из главных мифов развлекательной литературы. Этот миф напрочь забивает жизнь, а самые мерзопакостные сцены в свете этого мифа оборачиваются эпизодами из волшебной сказки. Да, я очень люблю эту книгу. Фармер написал несколько вещей более глубоких, более ироничных и изящных, более увлекательных, наконец. Но такого драматиеского эффекта он добился лишь однажды. Если надо поставить «Лорда Тигра» с чем-то рядом, могу предложить разве что «Железную мечту» Спинрада. Эффект тот же самый — двойственный, а что миф другой... Так ведь мифы, как ни странно, тоже меняются

Ах, как это было дивно! Читал и оторваться никак не мог... Эффектно, без зауми, без переусложненных стилизаций Пауэрс написал книгу про пиратов для новейшего времени. Вот только сделают из нее сейчас «пиратов карибского моря — 4»... И будет на экране такой морок — точнее, помесь интеллигентной приключенческой прозы с кондовым боевиком. Уже сейчас жалко.

Книга написана в середине семидесятых, но напоминает о новой волне конца предшествующего десятилетия. Фаррен лихо объединил три сюжетные линии — о молодых безбашенных искателях приключений, о пресыщенной и извращенной аристократке и о неведомом существе ОНА/ОНИ. Вышло слегка легковесно, но очень интригующе. Эффектно изображен мир, пребывающий в состоянии полураспада и живущий за счет стазис-генераторов и посылаемых по Распределителю продуктов. Сходный антураж, кстати, был у Тима Пауэрса («Ужин во Дворце Извращений»), однако у Фаррена склонность к музыке, а не к литературе. Может, это и не «безумие в стиле рок-н-ролл», но отменное развлечение и потрясающеее погружение в невероятную Вселенную, рождающую множество вопросов и не дающую однозначных ответов.

Эталонная антиутопия о регламентации численности и классового состава населения под пером Бойда из гротеска обращается в притчу. Герой — неортодоксальный математик, усомнившись в целесообразности Системы, углубляется в своего рода расследование: что же изменило историю и кем были всеми признанные герои. Сцены суда над этим нонконформистом — едва ли не сильнейшее место в книге. Четверо присяжных — психолог, священник, математик и социолог — предлагают свои версии, которые изначально ложны. Герой признан виновным и... Дальше нас ждет еще несколько концептуальных переворотов.

Заключительная часть несколько скомкана (из предисловия понятно — почему), но в целом впечатление очень сильное. Многие темы новой волны обыграны не без экстремизма, корректно и уверенно.

Сомнения, связанные с этой книгой, меня не покидают давно. Можно ли считать этот сборник из трех повестей относящимся к единому миру? Где пролегает грань между фэнтези и магическим реализмом? Связан ли образ дракона Гриауля, созданный воображением Шепарда, со сказочной или литературной традицией? Удалось ли писателю добиться поставленной цели? И в чем она, собственно, состоит, эта цель?

Все началось с одного рассказа — «Человек, раскрасивший дракона Гриауля». Шепард создал пособие по возрождению драконов, прекрасное и понятное. Истинный художник рисует не внешний облик, а саму модель. Потому ее оживление неизбежно. И так же неизбежно возвращение к этой модели. Слишком красиво, чтобы быть правдой? Наверное... Но вполне убедительно. Слишком мало, чтобы постичь реальность вымысла? На этот вопрос Шепард ответил двумя повестями — «Прекрасная дочь добытчика чешуи» и «Отец камней». Они повествуют о мире Гриауля, который прост и прекрасен, открыт для всех, полон опасностей и счастья... Повести посвящены тем, «кто верил в своих драконов, замурованных в толщу земли, верил и был убежден, что связь, пускай даже мнимая, с богоподобным существом позволяет им безгранично расширить пределы этого мира-тюрьмы». Все повести завершаются хэппи-эндом, на первый взгляд более чем сомнительным. К примеру, «...до конца своих дней она жила счастливо, а умерла от того, что остановилось сердце». И во всех присутствует метафора «дыхания дракона», может быть, не оригинальная, зато разработанная в литературных рамках с шепардовским изяществом.

Писатель позаимствовал у магического реализма формулу насыщения волшебством нашего мира. Но, в отличие от Анджелы Картер, Шепард не занимается трансмутацией реальности. Его влечет реальность Дракона. Переход вполне доступен — манят «чудесные зрелища и восхитительные ароматы», ожидают «сладость и удовольствия». Чего же еще? Дракон проникает в наш мир, но не захватывает его, а уводит героев в «царство фантазии» (этот избитый образ — единственная дань, принесенная Шепардом на алтарь литературных клише). Создание фэнтези на границе «высокого» и «низкого» поджанров — не заслуга одного автора. Но именно Шепард создал эталонную модель. Наверное, лучше всего это ему удалось в «Отце камней». Но читать один текст без двух других — просто преступление. Мир Гриауля неоднозначен и описать его «своими словами» вряд ли получится. Впрочем, и авторское описание многих не устроит — книги Шепарда не рассчитаны на все вкусы. Однако единственное, строго говоря, обращение писателя к фэнтези не утрачивает обаяния. До тех пор, пока находятся люди, стремящиеся рисовать не только внешний облик драконов...

Замечательная книга — злая, циничная, жестокая и в то же время полная неизъяснимой тоски по нормальным человеческим чувствам. Читал раз пять — всякий раз с новым удовольствием. Хотя нет, это слово не очень подходит — просто оторваться невозможно... Теоретически это произведение в духе позднего романтизма — фантастический сюжет и сатира на «общество», на практике Эверс переносит читателей в магический мир — куда дальше, чем Майринк и в иное измерение, нежели Перуц. Книга неприятная — быть может. Но ведь и жизнь давно уже не из одних приятностей состоит.

Восхитительная книга, насыщенная более чем оригинальным юмором. оценить его сможет не всякий. Теодор Старджон, к примеру, смог — даже написал предисловие... Нагромождение сюрреальных образов оправдано условиями игры, которую Фармер предлагает читателю. Теоретически этот роман, как и первый, представляет собой пародию на крутой детектив с ужасами и эротикой. Но под этим пряным соусом стремление по-новому взглянуть на кошмары цивилизованного мира. Фармер не слишком оптимистичен, зато подано все эффектно и убедительно. Даже характеры героев разработаны (и это на сотне с небольшим страниц!). Теперь так уже не пишут — лаконично, стремительно и «убойно». Лицам до 18 — просьба не беспокоиться! Подрастете и прочитаете. Если, конечно, ужасы нашего мироздания будут еще вас заботить.

Один из любимейших романов Саймака — и наверное, самый недооценненный. Псевдофилософские фрагменты легко прочитать (иил не прочитать, точнее) как бред спятивших от общения с Иным искателей истины и света, а сам квест — с традиционными комическими и драматическими фигурами — воспринимается как нечто до неприличия стандартное. Впрочем, любителям «разобрать и посмотреть, как оно работает» роман предоставляет массу возможностей. В 200 страниц Саймак впихнул много такого, что легко и проглядеть. Начиная с двусмысленного заглавия; «Игрушка судьбы» — это человек, «Кукла судьбы» — тот талисман, которым герои пользуются. Только выводы после многоькратного использования остаются на совести читателей — автор как бы бросает нас лицом к лицу с этой самой судьбой, которая по определнию ни злой, ни доброй быть не может. Просто — бац! — и все... И неважно, что сюжет прост и легко запоминается: книга просто рекомендуется к перепрочтению — под настроение, разумеется.