Конечно, Мервин Пик был необычным человеком и необычным писателем. Конечно, время и обстоятельства написания трилогии оказали специфическое влияние на свойства текста. Конечно, литературная традиция, на которую опирался Пик, искажена до неузнаваемости, но все равно различима.

И все же книги о Горменгасте содержат то самое волшебство, без которого немыслимы шедевры. Это не волшебство вторичного мира, это — самое что ни на есть «обыкновенное чудо», неведомо как перенесенное в нашу реальность.

Пик написал книгу о взрослении мальчика в замке. Что может быть тривиальнее? Взята сюжетная канва романа воспитания, использован фон готического романа с неизбежными кафкианскими мотивами, реализован сюжет о тайной мести, восходящий даже не к «Графу Монте-Кристо», а в какую-то невообразимо древнюю даль. Все это обшито вычурными деталями и сопровождается соответствующими рисунками автора.

Вместе с тем перед нами, бесспорно, фэнтези — пусть даже реальность вторичного мира ограничивается одним (зато безграничным!) замком. Горменгаст — не подлинный герой этой книги; недаром последняя часть называется «Титус один». Но в мире, познавшем экзистенциальные сомнения, только замок представляется единственной реальностью. В ней есть место и страшному, и смешному, и героизму, и подлости, и свету, и тьме. В этом мире, как и в нашем, уживаются (лучше или хуже) разные люди, их судьбы могут не пересечься никогда, а могут сплестись в тугой клубок. И в центре замка, посреди лабиринтов и сомнений, будет вечно терзаться Титус Гроан.

Много раз критики возвращались к спору, является ли трилогия о Горменгасте притчей. В связи с этим обсуждались самые разные вопросы: язык и стиль, проблема перевода имен и названий, проблема финала... Ни один вопрос так и не был решен. Да, Пик не закончил историю — но можно ли ее закончить? Да, имена вроде «доктор Гробструп» кажутся взятыми напрокат из дешевой комедии — но эти имена придают роману о замке какую-то старомодную уютность. Да, язык Пика иногда немыслимо вычурен — но эта сложность легко объясняется тем, что автор стремится передать неоднозначные, подчас невообразимые душевные движения. Пик создал мир, в котором мы не найдем себе места, но в котором можем раствориться без остатка. Мир одного замка...

По-моему, В. Картушов подтвердил своим творением нехитрую мудрость: Сколько ни повторяй слово «жопа» — постмодернистом не станешь.

Может, зрителям Дома-2 этот шедевр сетевой словесности понравится...

Впервые я увидел русский текст повести в журнале «Если», купленном по случаю в ларьке. Начал читать, увлекся, не мог оторваться — но это все общие слова. Потому что где-то ближе к концу я наткнулся на страницу, на которой ничего не мог понять. Просто — ни-че-го. И несколько секунд пытался осмыслить увиденное. Потом я разобрался, что текст отпечатан зеркально, поднес к странице зеркало и прочел этот отрывок странным, но удивительно подходящим к случаю способом. Сам по себе образ — человек, читающий не книгу, но ее зеркальное отражение — слишком хорош, чтобы о нем позабыть. Но лично мне еще дороже то мгновение, когда я не мог понять, что же вижу на самом деле. Быть может, текст на одном из наречий неведомого Кадата? Или заклинание, обращенное к демонам? Или тяжеловесную шуточку Лавкрафта, который зашифровал следующий фрагмент путешествия? Или просто наборщикам надоело возиться с бесконечной чередой красивых слов и они заменили ее очередной тарабарщиной? Не буду клясться, что все эти соображения пришли мне в голову тогда — но пришли многие другие.

И нет ничего удивительного в том, что повесть производит столь сильное впечатление. Лавкрафт предложил читателям не запись сновидений, а описание мира — но не традиционного уже вторичного «мира иного», а мира наших собственных снов. Как известно, в этом мире существуют свои законы, неподвластные пониманию и объяснению. Сны часто имеют сюжет — подчас очень стройный и запутанный, но в какое-то мгновение выходящий за пределы логики и понимания. Лавкрафт в своем «путешествии» попытался уловить этот момент перехода. И почти всегда ему удавалось удержаться на тонкой грани, разделяющей логические конструкции и алогичные галлюцинации. На этой грани обитает волшебство.

Но на этой грани нельзя находиться бесконечно. Лавкрафт чувствовал нечто подобное: недаром он не завершил повесть и отзывался о ней с презрением («бледный вторичный дансейнизм»). Многие (как Де Камп) считали повесть сюрреалистической. Однако писатель, воссоздавая мир снов, стремился расположить его на грани реальности. Эта пограничность воображения тревожит одних, радует других и оставляет равнодушными третьих. А кто-то может взять зеркало, поднести его к книге и где-то там, в зазеркалье, увидеть самый краешек Кадата Неведомого...

Главная артуриана современности. Можно больше ничего не говорить: романы Стюарт сами все скажут. Нам остается лишь разобраться, почему безупречный во всех отношениях текст многих не устраивал — настолько, что отдельные рецензенты приветствовали выход такой феминистской ерунды, как «Туманы Авалона» М. З. Брэдли. Книгу рекомендовали едва ли не как противоядие против «классического» прочтения артуровского мифа.

Чем плох скрупулезно воссозданный мир Стюарт? Наверное, исторической точностью. Все детали соответствуют эпохе, но общее восприятие реальности как фантазии, «реального» мира как полностью фиктивного позволяет изменить акценты. Стюарт пишет, «как было на самом деле» — недаром в тексте прослеживаются все трансформации легенды: от первоначальных упоминаний об Артуре к средневековым романам и затем к современной традиции. Стюарт завершает этот долгий путь. В ее романах «фантастики» до обидного мало; в последних двух книгах серии фантастический элемент вовсе отсутствует. И все равно читается огромная книга не как роман, а как фэнтези. Биография Мерлина воссоздается весьма подробно, все неясности легенды вроде бы получают объяснение — и раз за разом объяснения оказываются бесполезны. Мерлин с самого начала знал — он знал все еще до кристального грота, даже не догадываясь об этом. Замысел, который он воплощает, ирреален, чужд нашему миру. Ведь история о короле Артуре потому и обладает огромной популярностью: мы можем проводить между ней и нашей реальностью различные параллели, но не можем преодолеть пропасть, отделяющую от нас это порождение фантазии. Стюарт, пожалуй, лучше всех показала эту пропасть. Сначала Мерлин не мог ничего увидеть в гроте, а потом уже Мордред, отправившись на поиски чародея, увидел лишь туман, разбитую статую и лужу дождевой воды. В реальном мире магию можно описать, но не воспроизвести. Волшебник и король вечно пребудут в недосягаемой дали, которую не измерить ни пространством, ни временем, которую не преодолеть. Мы вечно будем смотреть туда, в туман — а увидим, если повезет, лишь статуэтку Мирддина.

Замечательный роман Стюарт — менее всего биография и еще менее — история. Перед нами фэнтези в чистейшем его воплощении: мир, не стыкующийся с реальностью, хотя вроде бы сильно напоминающий эту самую реальность, мир, живущий по иным законам, неподвластным ни чувствам, ни разуму «здесь и сейчас». И как ни странно, именно эти свойства сообщают созданию Мэри Стюарт такую убедительность, с которой сложно бороться артурианам последних десятилетий.

Пожалуй, успех этой книги — самое странное явление в истории фэнтези. Роман тяжеловесен, старомоден, читается с трудом, кажется неоригинальным и даже скучноватым, а о сюжете как-то неловко говорить. История о поисках сказочной принцессы прекрасным принцем, об их супружестве, разделении и воссоединении уже в средние века казалась давно знакомой. И фирменный стиль Дансени, и красиво придуманные имена (Алверик, Лиразель, Жирондерель), и нарочито таинственные описания магических действий могли расточиться впустую.

Но этого не случилось. Каждый раз, когда «Дочь короля эльфов» переиздается, происходит нечто... волшебное. Начинается резкий подъем интереса к фэнтези. Он может быть не связан напрямую с этой книгой, ее могут даже не заметить, но само ее появление всегда симптоматично.

Дансени совершил невозможное — он перенес вторичную реальность из Волшебной страны в наш мир. По крайней мере, так утверждал писатель. На самом деле большая часть событий разворачивается на границе двух миров. Страна Эльфов постепенно набирала силу — и в финале «нахлынула на страну Эрл и затопила ее всю». И тогда король, его подданные и родственники погружаются в бесконечную дрему, растворяясь в океане чудес и скрываясь от земных взоров. Так что «обычный мир» у Дансени — только ширма или условность. Писатель изображает все те же магические земли, которые были ареной действия его ранних рассказов. Мы узнаем некоторых героев, некоторые детали и элементы сюжетов. Ирония Дансени направлена на знакомый мир — поэзия достается миру сказочному. Мы вольны выбирать: либо согласиться с автором и принять магию как единственную реальность или возразить ему — и поверить, что действие романа разворачивается исключительно в Волшебной стране. И в том, и в другом случае мы неизбежно попадаем в ловушку фантазии. Мы принимаем реальность колдовства — но это принятие таит некую опасность...

Здесь Дансени совершил подлинное открытие. Позднее он им своеобразно распорядился (в романе «Благословение Пана» или в рассказах о Джоркенсе). Но само открытие никуда не делось. Магический мир может угрожать людям — меняются устоявшиеся представления и появляются совершенно новые. Но для Волшебной страны контакт с нашим миром тоже таит в себе угрозу. Не будь отчаянного похода Алверика, Страна Эльфов пребывала бы в абсолютном покое. Вторжение приграничных обитателей разрушает совершенную красоту волшебства, искажает идеальные пропорции магического мира. Дансени не призывает читателей на защиту зачарованной страны — для этого он слишком интеллигентен (да и экологическое мышление еще не открыто). Он просто задумывается: а что если наши попытки смоделировать иную реальность оказывают воздействие на обитателей волшебных миров? Если героические подвиги губят хрупкую материю, из которой сотканы сны? Если человек вторгается туда, куда вторгаться не должен? Тогда спасти Волшебную страну от поглощения нашим миром может только чудо. Но как же может быть иначе? Ведь именно чуждые нашей логике магические действия обеспечивают существование неведомого края. Последняя эльфийская руна разносится в воздухе... Волшебная страна одерживает победу. Дансени в чудеса еще верил — и его роман сохраняет эту веру в первозданной чистоте. Потом у многих зародились сомнения — но «Дочь короля эльфов» оставалась лучшим средством, чтобы их развеять.

Обрадовало большое число оценок этого произведения. Мы все-таки нация читающая... Мне показалось, что развернутых отзывов немного не хватает. И я решил внести свою лепту.

Избавив себя от труда, связанного с приобретением книги, я открыл на Самиздате страницу писателя, дабы ознакомиться и оценить глубину замысла.

Первая фраза первой главы покоряет:

«Поезд Москва-Киев тронулся с пирона, и монотонно застучал колесами по рельсам. «

Обратите внимание на ироничное написание слова «перрон». Так оригинально подчеркивается «украинское» направление сюжета, просто восторг охватывает. А как застучит поезд колесами по рельсам (интересно, чем еще он мог застучать — вагонами? Или было бы интереснее — если б не по рельсам, а по голой земле понесло поезд с главным героем? — интрига, интрига! и какая глубина мысли...)

Но продолжим чтение: «В большинстве своем, русские люди издавна славились вредностью, поэтому заснуть, в общем-то, никому так толком и не удалось. Все повскакивали со своих мест с мнимой жаждой общения. От общения не ушел никто.» На сей раз оригинальностью поражает пунктуация дерзкого автора, решительно нарушающего все правила расстановки запятых в прозаическом тексте. А какая стилистика! Мне тоже захотелось «повскакивать с мнимой жаждой». Очень старался — ничего не получилось. Видимо, не дорос до величия героев романа. А оценка русских людей, данная автором в одной фразе, поражает емкостью и глубиной. Я хоть и сам не Иванов, но до такого все-таки ни в жизнь не додумался бы. Молодец, Алекс Кош!

Утомленный интеллектуальной насыщенностью начальных фрагментов, я решил нарушить последовательность и ознакомиться с другими частями текста.

Сразу натолкнулся на поразительную фразу: « Надо же, да он еще и шутить умеет, а я думал, что для того чтобы шутить нужны мозги.» Шутки далее поперли большими стаями. Особенно поразила эта: «Значит, я не один так мучаюсь? Есть все-таки справедливость в нашей стране.» Далее юмор становится абсурдистским: «Тфу. Ну что им всем надо? — спросил я у потолка. Потолок промолчал, видимо тоже задумался над чем-то своим.»

В общем, полет авторской мысли был столь масштабным, что следить за развитием сюжета не осталось никакой возможности. Я, правда, понял, что книжка про вампиров — но о дальнейшем пусть судят более внимательные и владеющие материалом читатели, которых более тысячи набралось. Снимаю шляпу перед автором — но шею, простите, подставлять не намерен.

Самая причудливая из книг нашего жанра... На этот титул роман Дэвидсона мог бы претендовать вполне. И та же вычурность отличает и другие сочинения плодовитого автора — настоящего писателя для писателей, отразившего эпоху жанровых исканий 1960-х годов. Дэвидсон долгие годы занимался редактированием, романы выпускал от случая к случаю, очень многие рукописи остались лежать в ящике стола, а рассказы рассеялись по антологиям и журналам. Вспоминают Дэвидсона изредка и выборочно. А в самом деле, что вспоминать?

На этот вопрос ответить легко и сложно. Легко — потому что «Феникс и зеркало» написан великолепно, с иронией и горечью, с восторгом и гневом. Потому что намеки автора преследуют одну цель — подтолкнуть читателя к диалогу. Потому что основная мысль романа не устарела и не устареет никогда... Сложно — потому что многие намеки пропадают впустую. Потому что много в книге лишнего и прямо-таки нелепого. Потому что ожидания будут жестоко обмануты в финале, а продолжения не последует (десятилетием позже появился приквел к роману, а следующую часть так и не удалось напечатать).

Главной новацией в «Фениксе и зеркале» был выбор героя. Дэвидсон разглядел в творении миров поэтический потенциал. Можно удивляться — разве не об этом писали в девятнадцатом веке романтики? Разве художник не различает за зримыми контурами мироздания высшую реальность? Нет, в рамках эскапистской литературы напрашивается несколько иной ответ. Реальность, открывающаяся поэту, находится за пределами нашего мира, в своеобразном зазеркалье. Поэт постигает его законы и открывает своим читателям путь к бегству — пусть только временному и иллюзорному. И такой поэт может стать единственным достойным героем фэнтезийной книги. Ибо кому, как не ему, предстоит отворять врата?

Их в книге Дэвидсона отворяет Вергилий — не проводник в мир мертвых, но маг и чародей. Алхимия занимает в романе центральное место. Может статься, о ней рассуждают слишком много, а астрологические и мистические параллели выглядят навязчиво и притягиваются для пущего эффекта. Заинтересованные читатели и комментаторы воздадут должное стараниям Дэвидсона. Меня же больше интересует сущность поэтической алхимии, раскрываемая в книге талантливым писателем и мудрым человеком. Волшебство, творимое словом, воспринимается всерьез; магическое зеркало не просто оказывается центральным артефактом... Нет, автор и его герои рассматривают отражения в зеркале и, отвергая здешнее, открывают для себя иное. Литература, оказывается, отражает не наш мир, но нечто чужое и чуждое, но неизбежно притягательное... Но доступно это откровение лишь тому автору, который стирает границы между мирами, уходя от «низких истин» к «возвышающим обманам», заменяя знакомые контуры неясными очертаниями, отвергая правдоподобие ради магических законов. Может, не все с такой «фантазийной» трактовкой изящных искусств смогут согласиться. А мне она отчего-то кажется простой и понятной...

Видимо, народ на рубеже веков сильно поглупел — это касается и читателей отечественных и западных. Чем-то иным трудно объяснить популярность книг Коэльо. Вот здесь пришла девушка в маечке к Магу, он ей поведал про традицию Солнца и традиции Луны, а также преподал основы любви и жизни. Объем небольшой, но переливают из пустого в порожнее непрерывно. А эти пафосные диалоги о Вечном и Сущем — просто отпад! Пропаганда католических сект на грани шизофрении, немного любовных историй в бразильском духе и много псевдофилософских рассуждений — вот и вся «Брида». Написано гладко, но очень уж неоригинально; такое ощущение, что автор попытался упростить метафизический язык конца 19 века и создал эдакий «Католицизм для чайников» — да и то сомнительный с богословской точки зрения. Сидел в кофейне, ждал приятеля и прочел по диагонали. Потом посмотрел на народ вокруг: для них ли написано? Не знаю; кажется, все-таки нет — не могли интеллектуальные поиски человечества свестись к такому словоблудию.

Вэнс, кажется, ПОЧТИ гениален. И это большая похвала. Средних авторов много, хороших — немало, гении — существуют и небожительствуют. но «почти гениев» всегда не хватает. Так чтобы был простой, но удивительно мощный сюжет, чтобы была выдумка и ирония, чтобы и доброе, и злое как-то неуловимо смешивались... И чтобы мерзавец получал по заслугам — и от этого никто не испытывал ни малейшей радости. Все как вжизни, но только почти, почти... Кэдвалл — идеальный для Вэнса мир. В строгой его системе есть очевидные изъяны, которые лишают героев возможности действовать с максимальной эффективности и вредят миру на пути к невероятной Утопии. Изъяны эти непреодолимы, но в структуру мира можно вписаться, не навредив другим и сохранив себя. для этого нужно обладать здоровым чувством юмора и почти нездоровым цинизмом. победитель не получит ничего — кроме права жить полной жизнью... Если хотите узнать, какими деталями обшил Вэнс эту идею — милости просим в мир Кэдвалла. Одна из моих любимых книг.

Исключительно мерзостная и потому запоминающаяся книжка. В отличие от Кинга, напиравшего на атмосферу, ребята вроде Леймона и Кетчума пытались поразить читателя шокирующими (чаще сексуальными) сценами. Если читатель был не готов — поражение удавалось на все сто. Я подобной «эротикой» не интересовался сроду, прочел книжку на полном безрыбье, со следующими сочинениями Лэймона уже не знакомился. Кажись, все ясно — сексуальные патологии на грани человеческого разумения и большое желание срубить денежек поболее. Монстры не в подвале, а в голове водятся... Редкая пошлятина.

«Наколи мне брови, кольщик...» (С. Шнуров)

Я честно дочитал книжку до конца — куплено в бумажном варианте, куплено для прочтения и для полноты картины...

И острое чувство стыда и унижения меня заедало — и к концу все-таки заело и перешло в тупую озлобленность.

Что же сделали с русской фантастикой? В первую очередь — сами авторы сделали... До какого, извините, дерьма она докатилась — быстро, с надрывом и даже с каким-то глубоким удовлетворением... Ощущение кошмара, нараставшее с первых страниц, крепло и крепло. Я, знаете ли, никаких «Сталкеров» раньше не читал (я, по совести говоря, и первоисточник братьев Стругацких не читал — только «Машину желаний», которую считаю текстом гениальным), может, поэтому потрясение оказалось чрезмерным.

Бессмысленные, тупые диалоги, огромное количество «тонких намеков на толстые обстоятельства», песни Сереги Воркуты (привет Михаилу Кругу!) и орды немыслимых персонажей вроде доктора Пилюлькина (привет всем прототипам, многие из которых, в отличие от Круга, живут и здравствуют — и сами аналогичное сочиняют). Море бессмысленных «чудовищных» (во всех отношениях) сцен. Много псевдо-актуальной политики и социологии. И страшная, всепоглощающая безысходность.

Успенский подарил мне много счастливых часов — и Жихарь, и «Посмотри в глаза чудовищ» меня в молодые годы потрясли безоговорочно. А вот это зачем он написал? Для денег? Семью кормить нечем было? Но есть же переводы, редактура, псевдонимы, наконец... Успенского, увы, не вернешь — а сколько сочинителей, гордо кропающих подобную ахинею под собственными именами фамилиями? И сочинителей видных, известных, маститых... А потом в издательствах говорят, что не желают с такими маститыми связываться, ибо продать их сочинения нельзя даже минимальным с точки зрения окупаемости тиражом. А вот не прогнулись бы, писали бы, как душа желает — глядишь, и выгорело бы, и читатели бы остались (Щепетнев, Олди — примеры, наверное, не идеальные, потому как лига, на мой взгляд, другая, но все же...). И была бы у нас фантастика, а не помойка...

Я могу перечислить писателей, которые себя проектами не замарали — им огромное спасибо. А тех, чьи имена на «серийных» обложках появились — искренне жаль.

На обложке книжки красуется аннотация про похождения сталкера Маркиза, который в этом опусе ни словом не помянут. Видимо, откуда-то перекочевала. А в целом ничего себе аннотация — ценность ее примерно равна ценности 350-страничной книжки, написанной одним из лучших русских фантастов для одного из самых тиражных проектов.

По-моему, это — приговор. Всё...

И неясно, что еще можно сделать, «...чтобы взгляд мой стал суровей...»

«Сказание о Мануэле», состоящее из 30 книг, мало известно в России — на русский переведено около трети романов. Но «Земляные фигуры» попали в их число. Будем считать — повезло. Причудливый мир Кэйбелла может показаться игровым, но правила игры не соответствуют правилам литературы — в этом причина уникальности «Сказания...» и отсутствия прямых подражателей (хотя фэнами Кэйбелла были очень известные писатели, книги расходились огромными тиражами, а в современной прозе можно обнаружить немало параллелей с забытыми романами начала века). «Все происходящее на этом свете кажется мне лишь моими собственными фантазиями» — вот кредо автора. Потому, кажется, нельзя найти однозначных объяснений происходящему и нельзя подобрать слова для описания феерии «Земляных фигур».

Можно рассуждать о том, что в центре повествования герой и три героини, которые выступают олицетворениями четырех стихий. Герой — воплощение земли, любой отрыв от которой для него гибелен. Сюжет более чем традиционен. После непродолжительных поисков можно обнаружить четыре исходных ситуации, определенные Борхесом в эссе «Четыре цикла»: поиск (женщины), падение укрепленного (пусть иллюзорного) города, возвращение, смерть протагониста. Можно порассуждать о метафизических проблемах: над каждым высшим уровнем обнаруживается следующий со своей высшей силой, тоже в свою очередь не всесильной. А в их действия решительно вмешивается Автор, и это вмешательство также дискутируется в тексте. Все это можно проанализировать подробно — была бы охота.

Кэйбелл поневоле стал классиком странного жанра, именуемого «вейрд фэнтези». Пуактесм нельзя назвать совсем уж «диким» (ущу одно значение английского weird) миром, просто в этом мире работают изменчивые законы фантазии, уследить за которыми по определению нельзя. Кэйбелл перемешивает сведения о различных мифологиях и культурах, вкрапляя их в модель культуры новой, сильно похожей на известную. Пуактесм, название которого — искаженная контаминация Пуату и Анжумуа, вроде бы находится на границе Франции неизвестно с чем. И кажется, что переход от воображаемого» мира к «реальному» неизбежен. Но незнакомое сменяется давно известным, потом — наоборот, и никакие теоретические или исторические схемы не смогут объяснить закономерности этого бесконечного процесса. В финале мы оказываемся в начальной точке повествования, мы полагаем, что сюжет двинется дальше... Но Мануэль на сцене больше не появится. Мы узнаем о других обитателях кэйбелловского мира, о богах и героях, о злодеях и «обычных» людях. Но подлинный герой будет один — абсолютно пассивный, бездеятельный наблюдатель. И только его видение сообщает миру гармонию, а сказанию — завершенность. И становятся «Земляные фигуры» ключом ко всему циклу. Вселенная, в которой герои существуют, насквозь вторична не по отношению к «реальному» миру (это как раз сомнительно), а по отношению к персонажу-зрителю. Неважно, каких еще Кащеев приготовит Кэйбелл в дальнейшем. Неважно, как развернется сюжет. Все это прихоти творцов... А герой неподвижен... Он наблюдает.

Странное сочинение Кэйбелла можно назвать «визионерским». Многие даже не заметили, насколько оригинален был автор «Земляных фигур». Среди романов о Пуактесме есть и более традиционные, и даже более интересные (к примеру, «Серебряный жеребец»). Но только после прочтения «Земляных фигур» можно с гордостью и смущением замечать: «Я наблюдал Пуактесм». В каком бы жанре ни была написана эта книга — именно она открыла своеобразные достоинства статичного фантазирования. Она подарила фэнтези фантазию.

Ни любителям творчества Лавкрафта, ни просто интересующимся литературой я не рискну посоветовать эту книгу. Г. Елисеев использовал переведенные на русский источники (ни одной цитаты из англоязычных текстов), в первую очередь книги Де Кампа и Джоши, чтобы «создать» биографию Лавкрафта, включающую подробные пересказы текстов и «разоблачения» мифов. На последнем автор особенно настаивает, постоянно стремясь явить читателям особо правильного Лавкрафта; все предположения биографов объявляются «мифами» — и перед нами биография для серии ЖЗЛ. Только зачем среднему читателю серии, жаждущему узнать о драматической биографии гения, описание довольно унылой жизни фантаста-неудачника? Я уж не говорю об отсутствии новых и оригинальных наблюдений и о решительном отказе извиняться за возможные ошибки (поскольку второго издания не будет и автор не может и не хочет их исправлять). Не скажу, что читать невозможно — написано легко... Но эта легкость — единственное достоинство книги.

С определением жанра в данном случае не возникает никаких трудностей. Перед нами религиозное фэнтези в лучшем из возможных вариантов. Льюис собрал самые важные мысли из своих трактатов и статей, изложил их в доступной детям форме, перемежая сказочные сюжетные ходы с библейскими — и получилась серия из семи книг...

Но к «Хроникам Нарнии» вряд ли подходит это наименование; именно поэтому я рассматриваю не первую повесть, а все вместе взятые. Сюжет мистерии ясен автору с самого начала, где-то к середине неизбежность финала постигает и читатель. Все люди смертны, земные испытания являются лишь прелюдией к жизни вечной, юные герои, пережив все, что им отпущено в сказочном мире, отправятся туда, где сияет неземной свет, где ждет их Лев, окруженный нимбом... Для католиков это, может быть, самая важная часть произведения; представители иных конфессий к заданности финала относятся гораздо осторожнее. Многие и вовсе Льюису отказывают в писательском даровании, зачеркивая даже блистательные эссе и книги о демоне Баламуте. Увы, «упорство в правоверии» не помогло никому из великих англичан — ни Честертону, ни Бэллоку, ни Льюису.

Но как бы мы ни относились к религиозным воззрениям автора, следует признать, что к канону фэнтези его концепции имеют самое прямое отношение. Ведь читателю предлагают перенестись в мир, который построен не по законам разума, в мир, который определенно иррационален, только верой подкреплен и только в трансцендентной реальности существует. Тогда все становится на свои места — фэнтези оборачивается откровением из Божественного мира, а автор — пророком, торжественно живописующим этот мир. Льюис пытался сотворить то же самое на научных основаниях (в трилогии «За пределами безмолвной планеты»), но именно в фэнтези изначальная иррациональность откровения подкрепляется жанровыми установками. Сказочная реальность незаметно оборачивается иной стороной, мы не просто творим выдуманный мир — мы священнодействуем, устремляясь к Божественному свету...

Не стану утверждать, что «Хроники Нарнии» мне особенно симпатичны. Прочитав их раз, я более не открывал эту книгу. Но в сказках Льюиса есть то, чего не хватает многим мастерам религиозной прозы новейшего времени (Орсону Скотту Карду, например) — святая простота и наивное любование Божьим миром. Льюис сумел передать это наивное очарование простых верований. Он верил, что обращается к тому ребенку, который таится внутри каждого взрослого. Ведь именно детям отворятся врата в Царствие Небесное. И тогда иррациональный вторичный мир окончательно станет единственной подлинной реальностью. Льюис верил в свою утопию — кто осудит его за это?

У этой книги особая аура. Бесспорно, ее очарование — не в свойствах вымышленного мира, рожденного подсознанием вечного аутсайдера Финнея. Однако мало книг, культовая популярность которых принесла бы подобные результаты. Обычно все ограничивается преклонением более или менее узкого круга читателей. «Цирк доктора Лао» не вызывает подобных чувств; он написан для другого...

История цирка, приезжающего в маленький городок, цирка, в котором исполняются все желания, написана изобретательно и зло. Мир доктора Лао изменчив и противоречив, здесь сталкиваются древние божества и магические приемы, а обычные люди становятся статистами в мистерии, которая разыгрывается неведомо для кого. И этот кто-то, похоже, улыбается. Без злобы или ненависти, без любви или нежности — просто его забавляет происходящее. И как ни крути — в цирке царит неведомый некто, с которым сложно сражаться, которого нельзя победить. Мы обитаем в разных вселенных; присутствие Мира-за-Холмом в «Цирке доктора Лао» сводится к действиям этой незримой направляющей силы. Все действующие лица, включая доктора-волшебника, становятся ее орудиями. Ничего плохого она, по существу, не творит — ведь представления этой силы о добре и зле неимоверно отличаются от наших. Да и мы сами... Наблюдая, как извивается учительница в объятиях сатира, как менеджер разгадывает загадки Сфинкса, созерцая смутно различимые контуры таинственных фигур, мы испытываем некие чувства. И наши реакции тоже продиктованы чужой и чуждой силой.

Но Финней не ограничился такими манипуляциями. Постулируя наличие Иного Мира и его активность, он двинулся в ином направлении, нежели Лавкрафт. Сила, действующая на страницах короткого романа, не слепа; мы можем использовать ее, совершая некие действия. И неважно, что наши усилия останутся незамеченными там; здесь проекции, создаваемые в магическом цирке, могут стать новой реальностью. Это роскошное ощущение трансцендентной реальности фэнтезийной вселенной Финней создал, пожалуй, первым. До сих пор с удовольствием вспоминаю, как впервые прочел «Цирк...», как смеялся и плакал, не мог уснуть и снова и снова перечитывал полюбившиеся строки... В этой книге есть магия, которую никакой перевод не убьет, магия не слова, а творения.

Финней сделал очень мало и сделанное им быстро забылось. Без него не было бы ни Брэдбери, ни Краули, ни Лафферти, ни Джина Вульфа. Впрочем, эти герои еще ждут нас впереди. В их книгах ощущение стало иным; Финней тоже не сумел его удержать — в последующих книгах то сатира, то аллегория в духе Эмброза Бирса заслоняли волшебный мир, в который мы можем превратить унылую реальность, засасывающую несчастных обывателей. Достаточно лишь найти подходящий аттракцион, а еще лучше — собрать несколько аттракционов на маленькой площади...

Первый сборник рассказов 18-го барона Дансени — ярчайший пример оригинального мифотворчества. На малом объеме, пользуясь весьма ограниченным набором художественных средств, Эдвард Джон Мортон Дрэкс Планкетт создал абсолютно завершенный мир — со своим началом, историей и концом. Величие Пеганы вряд ли открылось немногочисленным читателям этой книги. Дансени публиковался за свой счет, к славе не стремился и только пьесы и поздние «клубные рассказы» принесли ему более или менее широкую известность.

Борхес полвека спустя назвал Дансени «рожденным для бессмертия». Но именно Пегана стала залогом этого бессмертия — лорд Дансени впервые предложил читателям завершенную мифологию, которая стала основой мироустройства сказочной страны. Именно так: в реальном мире связь между мифом и повседневностью ослаблена, для ее реконструкции требуются усилия многих специалистов — культурологов, филологов, фольклористов, историков... В мире Пеганы мифология и есть единственная реальность; все последующие рассказы серии основаны на сюжетных конструкциях, намеченных в изначальном цикле. Ведь судьба Пеганы прослежена от начала времен до самого конца, от устроения бытия до окончательной гибели мироздания, от первого движения Мана-Йад-Сушаи до последнего удара барабанщика Скарла. Казалось бы, в этой закольцованности вторичного мира и состоит основное достижение Дансени. Он создал иную реальность, которая независимо от нас существует и описание которой можно лишь уточнять, развивая некоторые намеки...

На самом деле все гораздо сложнее. Космогонии создавались и до Пеганы, элегантные мифологические построения можно обнаружить и в фантазиях конца XIX века (не говоря о более раннем этапе!). И пользовались они куда как большим успехом, нежели «странное» сочинение Дансени, о котором теперь мы вспоминаем чаще всего. В чем же тайна Пеганы?

Я могу предложить несколько пояснений. Во-первых, иллюстрации Сиднея Сайма, за которые лорд Дансени когда-то заплатил и без которых Пегану теперь и вообразить нельзя. Ведь это не просто картинки, сопровождающие текст. Мир Пеганы запечатлен, он вещественен, он представим — и с помощью убедительных образов, воссозданных Саймом, мы получаем дополнительную возможность проникнуть в него. Картинки становятся ключом от врат «иного мира», книжным аналогом магического портала. И подобного эффекта от сочетания текста и иллюстраций до Дансени никто не достигал.

Вторая важная деталь — цикличность истории Пеганы. Дансени проводит нас по кругу, снова и снова возвращаясь к любимой мысли о замкнутости порядка вещей. Эта космологическая модель явлена и в самых что ни на есть реалистических текстах писателя, в «Богах Пеганы» она дана в обнаженном и концентрированном виде. Вторичная реальность — не просто воображаемый мир, а мир замкнутый, параллельный нашему или — как знать? — предшествующий ему. Может, Пегана уже была... Может, ее эра только наступит... Но так ли это важно? Дансени дал на этот вопрос решительный ответ, определивший отношения фэнтези с окружающим миром. И ответ заключен в одном единственном слове. И слово это: «Нет».

Перед нами золотая осень фэнтези, эпоха устаревания канонов и прощания с жанром; если в ранних романах Муркок с каким-то детским упоением открывал для себя декаданс, теперь он закрывает тему — с той же страстностью и с куда большей глубиной.

Романы о семье фон Бек вообще стали знаковыми — не имея особого успеха у читателей, они произвели на критиков колоссальное впечатление. Муркок неожиданно стал элитарным автором, хотя строение текстов не отличается особой сложностью. «Пес войны и боль мира» — повествование о тьме Средневековья, «Город в осенних звездах» — о том сиянии, которое рассеивает тьму. Много в этой книге головного; нормативы эпохи Просвещения активно встраиваются в описания мистерий. Муркок создает очень условный образ эпохи; стиль дневников вымышленного героя не кажется органично связанным с определенным временем. Это нисколько не удивительно — ведь похождения фон Бека и его спутников связаны с артефактами, существующими вне наших пространственно-временных координат. Главный среди них — Святой Грааль, больше чем Чаша, глубже, чем Вселенная...

И мы следим, как все новые герои устремляются в погоню за Бесконечным и Безграничным, как они выходят за пределы нашего мира... Муркок умело подготавливает превращение: первые две сотни страниц книги читаются как обычный исторический роман, затем события уводят нас в сторону от знакомого — все дальше в неизвестность. Вечные силы, действующие в книге, остаются некими отвлеченными сущностями, мы видим лишь вторичную реальность, закономерности которой присутствуют на втором плане, но не слишком способствуют логическому осмыслению сюрреалистического сюжета. Двуногие звери и разумные четвероногие, черные маги и «светлые» алхимики — чего там только нет!

Но подробности в конце концов достанутся жаждущим читателям. Не без удовольствия одолеть шесть сотен страниц смогут не только поклонники Муркока — при всех недостатках стиля «Город в осенних звездах» остается мастерски написанной поэтической книгой. И читая ее, мы ни на миг не забываем о Закате. Угасает эпоха, завершается век, исчезают могущественные создания... И прошлое становится фантастической «вторичной реальностью», приближение к которой фактически означает переход в запредельный мир, мало в чем сходный с нашим. Увы, в этом волшебном мире нельзя остаться; стоит преодолеть притяжение времени — и все становится смутным, неясным, эфемерным. Прошлое алхимиков, прошлое Миренбурга, прошлое фон Беков — мир, который исчезает при прикосновении. Это мир-фантом, мир-призрак. Но когда-то этот мир жил полной жизнью. Как знать — может, он снова будет достижим? Как это у Муркока: «Я уже предвкушаю, как сяду в открытый экипаж и ясной октябрьской ночью проедусь по берегам Рютта, когда осенний Миренбург становится сонным и кротким... Мы будем счастливы...во дни нашей Осени».

Это не столько фэнтези, сколько фэнтези о фэнтези. «Романов о романах» много писали в первой половине века. Борхесу очень полюбился один из них (тоже в некотором роде фэнтези) «В кабачке «Плывите, птички»» Флэнна О'Брайена. Иногда медитации о природе литературного творчества позволяли очень оригинально оформить материал, который в традиционной романной форме выглядел бы скучно и однообразно.

Но время модернистов прошло — постмодернисты покушаются не на природу творчества, а на природу реальности. И разочарованный циник Спинрад, своими скандальными книгами уже заработавший определенную известность, пишет «Стальную мечту» — роман, написанный Адольфом Гитлером, который стал в альтернативном мире не диктатором, а второсортным писателем-фантастом. Самому «роману» предшествует убийственное «предисловие исследователя», в котором все психосексуальные комплексы, лежащие в основе фэнтези, препарируются весьма едко. А уж какой героический сюжет предложил нам Гитлер... то есть Спинрад! Вспоминается пелевинский «герой, который разгоняет врагов, вертя над головой огромной железной крестовиной», вспоминаются и Конан, и Эльрик, и многие другие...

У автора «Стальной мечты» было немало поводов поупражняться в остроумии. Но Спинрад не пошел легкой дорогой; его книга — никакая не пародия. И это по-настоящему пугает. Ведь «Гитлер» явственно излагает в книге основы своей теории: герой-ариец побеждает неполноценных недочеловеков и устанавливает «новый порядок». Кажется, автор романа смеется над своим героем-писателем. Или соглашается? «Стальная мечта» написана виртуозно; даже тяжеловесность «фэнтези» прекрасно соответствует поставленной автором задаче. Именно так — длинно, несколько косноязычно, серьезно — должен был писать Гитлер в Америке. И ему, похоже, достается частица авторского сочувствия... Интересная дилемма: ведь писатель любит своих героев, даже отрицательных. А герой, создающий вторичный мир, пусть ущербный и примитивный, должен быть автору дорог вдвойне. Писатель Гитлер этот вторичный мир создает; в фэнтезийную реальность переносятся знакомые нам детали, но приобретают совершенно новое качество...

Игре нет конца; за смыслами скрываются все новые смыслы. Писатель предлагает нам сюжетные ситуации и никакого ключа к ним не дает (ведь не считать же ключом пресловутое «предисловие»). И запутавшийся читатель вынужден обращаться за ответами во вторичную реальность, иллюзорную и в то же время равновеликую нашему миру. Короче, все не такое, каким кажется. И мы уже заблудились... Об этом Спинрад фэнтези и написал. К счастью, только он один. Иначе системы относительных ценностей могли бы попросту уничтожить хрупкие фэнтезийные миры...

Занятная книжка для любителей необычных пост-апокалиптических сочинений.

Предсказать развитие сюжета довольно легко, хотя обставлен этот сюжет изысканными деталями и изложен вполне себе изящно (в переводе изящество сохранено). Разумные медведи, дикие дети и странные пейзажи в ассортименте

Претензий у меня в принципе две:

1. Предельная американщина. Такое ощущение, что под видом пост-апокалипсиса нам втюхивают очередного Дейла Карнеги: «поверь в себя, стань собой, добейся успеха». Особенно это касается Вика (да и самой героини тоже).

2. Любовь Вандермеера к кальмарам меня выбешивала и в предшествующих книгах. Здесь она достигает апогея — кальмар заменяет все: и социум, и человека, и религию, и семью. Все-таки должен быть какой-то предел...

Все, с книгами Вандермеера на этом завязываю

Редкий случай, когда не могу поставить оценку книге.

Я сломался к 200-й странице — впервые читал крупную прозу Кэмпбелла, и роман банально не оправдал ожиданий. Прочитав аннотацию, я ожидал увидеть что-то вроде хоррор-версии «Мистера Вертиго» П. Остера: магия кино, тайны по ту сторону экрана, кошмар вечного смеха и т.д. В итоге я узнал кучу подробностей о неинтересном и, честно признаюсь, неприятном герое. В основном ужасы связаны с потерей работы, клеветой, недооценкой окружающих, отсутствием контактов с близкими людьми. На этом фоне история клоуна Теккерея — что-то вроде издевательской усмешки, но на ужасы никак не тянет. Конечно, хоррор-потенциал цирка достаточно значителен, в американской литературе Брэдбери и Финней прекрасно раскрыли эту тему. Кэмпбеллу здесь нечего предложить — сцена в цирке мне попалась только одна. И дело не в том, что она не страшная: автор добавил столько необязательных деталей и бытовых подробностей, что ужас напоминает не «дьявольский хохот с той стороны», а «вы сели на гвоздь, милостивый государь».

И вот ведь обидно: переведено хорошо, написано с изысками, продумано тщательно. Но ерунда получилась, на мой взгляд, совершенная. Уверен, у книги найдется немало поклонников — собственно, по рецензиям видно, что многие ее оценили. Мне же показалось, что для дискредитации хоррора — чтение самое подходящее. А любителям жанра — лучше поискать что-нибудь другое. Решив, что дочитывать явно не буду, заглянул в финал, обалдел от сознательной нелепости последних глав (я и сам гуманитарий, но такой ерунды постеснялся бы — а Кэмпбелл, скажем без спойлеров, ради пущего бытового эффекта не постеснялся актуализировать цирковую тему, перенеся ее в новую медиа-среду). Нет, рассказы у писателя неплохие, к романам его я больше подступаться не буду

Мучаю роман уже третий день — видимо, так и не справлюсь.

Источники вдохновения Рэя указаны на первых же страницах — это книги Э. Уоллеса, триллеры, в которых важно не найти преступника, а изобразить максимально возможное количество приключений и злоключений героя; автор воздерживается от объяснений, увлекая недоумевающего читателя в лабиринты трущоб и светских салонов. Борьба с чудовищным «фантомасом» — Джеком-полуночником — кажется историей в духе Уоллеса. И полиция наличествует, и непонимающий герой имеется. И даже ирония...

Вот здесь главная для меня проблема. Уоллес в некоторых романах блистательно иронизирует над канонами жанра и над героями (особенно в цикле о «Преступниках-сыщиках»). Рэй тоже пытается иронизировать, но как-то сквозь зубы, с презрением к жанровой схеме. В итоге упрощенный сюжет становится неинтересным, а в бесконечной комедии ошибок разбираться уже никаких сил нет. Ни характеров, ни интересных деталей жанр не предполагает. Увы, писать просто не о чем — видимо, Рэй это понял и, провозившись с книгой несколько лет, засунул роман, в отрывках напечатанный в газете, на дальнюю полку. Где рукопись и была обнаружена старательными душеприказчиками... В общем-то зря.

PS: Все-таки справился — дочитал... Оценка не изменилась

Наверное, печатать это не стоило...

Роман ничего не добавляет, по существу, к уже известному о мире Горменгаста. Это, строго говоря, и не роман вовсе, а серия коротких зарисовок, в которых перед нами проходят новые персонажи и образы — как будто Мэв Гилмор задалась целью восстановить на бумаге последовательность, отсутствовавшую в «перечне» Мервина Пика (читатели трилогии знают, о чем идет речь). Титус не будет один, он придет в мир счастливого детства и обретет гармонию... В это верила вдова писателя? — и кто упрекнет ее?... Может, лучше всего это выглядело бы в форме серии рисунков: Мэв Гилмор была талантливой художницей. Своего рода арт-терапия очевидна и здесь, в «романе» — и осознание утраты, трагедии, скорби не оставляет возможности поставить оценку.

Зря я стал все это читать — и ведь знал же, что ничего нового не будет. Конечно, история с внучкой, которая нашла рукопись в шкафу, выглядит сомнительно. Но рукопись, как убеждает внутренний голос, подлинна — человеческое горе подделать нельзя. Вот только что с того любителю литературы и поклоннику гениальных книг Пика?

Мы ведь знаем, что писатель собирался создать биографию героя; но довел историю только до «конца детства». И Титус остался один. Мне кажется, в этом есть некая правда, справедливость — и добавление к неоконченному еще одного фрагмента не изменит ситуации. Иногда сон не требует пробуждения — красивость, кажется, вполне уместная в данном случае.

По-моему, многие уловили особенность книги Линча: она будто предназначена специально для экранизации. Такие характерные описания, такие яркие события, эффектные друзья главного героя и сам герой — джентльмен-грабитель, бандит с душой и сердцем... Конечно, наличествуют злодеи, есть городская стража ,есть угроза — и финальный поединок. Прекрасное кино — и какая же дрянная книга! Смотреть это два часа на экране я бы, наверное, согласился, но читать 600 страниц было свыше моих сил. Как раз интерлюдии, в которых были детали характера и мира, воспринимались чуть интереснее прочего. А сюжет — при изрядной запутанности он не слишком оригинален. Я купил книгу потому, что прислушался к мнению друзей: совсем на Мартина не похоже, гораздо традиционнее. Мне ПЛиО не понравилась, думал, что будет нечто противоположное. Но в итоге получил приключенческий роман с необязательными фэнтезийными довесками. Роман мне напомнил «Стеклянные книги...» — такой же длинный, замысловатый и пустой.

Книга Прэтта — еще одно из необычных фэнтезийных произведений ХХ века. В этой необычности и заключена основная притягательность романа про короля без королевства, коррупцию в народной партии Дейларны и викингов-гомосексуалистов. Сюжет, как можно понять, содержит элементы модернизации некой условной северно-европейской древности. Прэтт был хорошим историком и сумел объединить реалии далекого прошлого и невероятные фантазии. Но есть и еще кое-что. Перед нами один из немногих случаев в истории мировой литературы, когда роман одного автора является продолжением (сиквелом, коли угодно) пьесы автора другого. Прэтт указал в предисловии, что его книга — продолжение пьесы лорда Дансени «Король Аргименес и Неведомый воин». Сюжет пьесы прост: свергнутый король находит волшебный меч, обращается к духу предшествующего владельца, освобождается из рабства и свергает узурпатора. Сюжет романа немногим сложнее: лишенный наследства Эйвар Эйнарсон присоединяется к мятежникам, желающим уничтожить узурпаторов-валькингов и возвратить Дейларне свободу. В конце концов маг-самоучка становится во главе восстания, обручается с принцессой и получает на законных правах свое королевство. Но ничего менее похожего на стандартный квест представить себе нельзя.

В романе связующим звеном с первоисточником служит сквозной мотив. На протяжении книги Эйнар от разных людей слышит разные истории о колодце Единорога, волшебном артефакте Аргименидов, дарующем вечное блаженство и мудрость. Эти истории посвящены тому самому дальнему «дансенианскому» прошлому и выдержаны в отличном от основного текста ключе: высокий стиль, отсутствие бытовых подробностей. В самом же романе куда больше ярких речевых характеристик, действия и вполне американской иронии в духе романов о Гарольде Ши. Причем Прэтт не столько потакает массовому вкусу, сколько выражает свое отношение к мифологии и героическим циклам — весьма непочтительное. Отмечу, что для историка американской армии Прэтт слишком много внимания уделяет иным вопросам — и магической теории, и психологии, и вопросам языка. Но основой все равно будут сказы о легендарной древности — о Колодце. И без них книге не хватило бы цельности; этот недостаток свойственен другим сочинениям Прэтта. Новые имена и названия, события и идеи столь же прихотливо соединяются с теми, что придумал Дансени. И помимо общего мира сохраняется у пьесы с романом и общее ироническое отношение повествователей к героям, и тяга авторов к варьированию традиционных сюжетов, и стремление в рамках одной культурной традиции взглянуть на иные.

Есть в романе и волне хичкоковский прием, связанный с использованием заглавного артефакта. Мы все ждем действия Колоца Единорога. А потом... Прэтт, в отличие от всех своих предшественников, дерзнул опровергнуть основополагающие законы волшебного мира. И вторичная реальность оказалась совсем иной, чем мы полагали. Хотя бы ради оригинального сюжетного хода роман стоит прочитать. Ведь подобные концовки с тех пор успели войти в моду и основательно подзабыться. А роман Прэтта вновь и вновь возвращает читателям утраченную новизну жанра.

Майерс вошел в историю литературы одной-единственной книгой. Прочие его сочинения (вестерны, научно-популярные работы, сказки, даже второй «фэнтезийный» роман) особого успеха не имели. «Серебряный Вихор» высится одиноким памятником пионеру игрового фэнтези. Многие сотни имитаций (до Кевина Андерсона и «Мэделайн Симонс» — то бишь Елены Хаецкой) свидетельствуют о востребованности данной жанровой модели.

В этом нет ничего удивительного. Майерс продемонстрировал всем желающим, что для создания вторичной реальности не обязательно нужны усилия ума или воображения. Волшебное Царство может стать не полигоном и не логической головоломкой, а игровой доской. Существование в вымышленном мире строится по иным законам, по законам, доступным любому, кто желает принять участие в игре. Правила не очень понятны, но их можно изобретать и менять на ходу. Перед нами поле, кажущееся бесконечным, хотя в принципе ограниченное — разрушая привычные логические связи, автор и читатели оперируют тем, что могут вспомнить, тем, что само приходит на ум. Количество фишек в игре не регламентировано, количество ходов тоже — по крайней мере, этот регламент лежит за пределами нашего понимания и нашей системы ценностей.

А играть все равно интересно! Де Камп, отправляя своего героя в различные вторичные реальности, заставляет его неким правилам подчиняться; Майерс — на ходу придумывает новые правила, объясняя самые нелепые поступки героев. Можно проводить некие параллели между литературой постмодернизма и книгами Де Кампа; с другой стороны, Майерс — это чистейший модернизм; имена писателей и литературных персонажей, рассыпанные в тексте в изобилии, никого не введут в заблуждение. Да, тут есть Анна Каренина, Юнона и Нимуэ. Но место Голиафа занимает Голиас, а Фауст и Мефистофель становятся Фаустофелем. Вторичная реальность не занимает места первичной; мы всего лишь принимаем участие в веселой игре. И коль она доставляет удовольствие — автора можно только поблагодарить.

А он рассчитывает на благодарность, то и дело отвешивает поклоны и просительно смотрит на читателей. Майерс не хочет лишиться игроков — потому он и не смог проявить достаточно самостоятельности, чтобы отбросить игровую доску или хоть изменить точку зрения на ход игры. Роман удивительно статичен; при повторном чтении это становится совершенно очевидным. И увы, роль мастера игрового мира Майерсу не слишком удалась; на смену пришли другие, по-прежнему убежденные, что «поворот в сторону Иппокрены совсем недалеко...» И мы сворачиваем за ними, если хотим отдохнуть и напиться из источника, не особенно задумываясь о химическом составе воды и экологии Волшебного Края.

Низкие оценки — наверное, не потому, что роман так уж плох. Дело в несовпадении эстетических критериев. Роман Вэнса написан не в стилистике 60-х, он построен по канонам нравоописательной беллетристики 18 века. Мне каким-то странным образом он напомнил путевые письма Фонвизина (тоже был циник и юморист!). Разные миры, которые предстают перед путешественниками, становятся частью не оперы даже, а оперетты. Все местами смешно, местами забавно, но главное — нелепо и бестолково. В целом роман произвел очень сильное впечатление и до сих пор перечитывается в минуты дурного настроения. Подумаешь, что весь мир — театр, хмыкнешь и — беги себе дальше. Вэнс — молодчина!

Многие люди, измученные, видимо, потоками «юмористической» фантастики от разных отечтественных пИсателей, разучились различать иронию и юмор. Вот и кажется им «Башня...» несмешной пародией, нелепой фантазией или, упаси нас высшая сила, тренировкой перед Конаном. Де Камп, помимо любимой мною социальной критики, ударился и в литературную. Все каноны взрослой фэнтези-литературы были придирчиво осмотрены, вывернуты наизнанку и со всеми потрохами предъявлены читателю. С традиционным простодушным героем и эффектным описанием его похождений Де Камп справился на все сто — и оказался эдаким просветителем, нелепым гостем в мире ХХ века. Наверное, из всех книг писателя эта — моя любимая (может, еще «Кольцо тритонов» на том же — высочайшем! — уровне). И не надо говорить о Конане — до колик смеяться буду! Клянусь железными яйцами Имбала...

Как повезло Норфолку с работой! И какое применение он нашел своей феноменальной редакторской памяти! Роман насыщен и перенасыщен, но все уложено так хорошо, что общей чрезмерности не замечаешь, а заметив — списываешь на молодость автора. Дивно хороши многие сцены в середине текста, за них прощаешь перегруженность первой части (все-таки мифологическая нагрузка в начале романа для читателя становится огромным испытанием). но зато потом... Как говаривал Роб-Грийе, «медленное скольжение удовольствия»... И история, и конспирология, и фантастика, а еще немного эротики и много мозгов... Я, к примеру, дюма никогда не любил (кроме «Монте-Кристо») и потому романы, построенные на переосмыслении Дюма («Клуб Дюма» Переса-Реверте) всегда казались скучными. А тут — поперло! Даже осада Ля-Рошели не раздражает. Молодец Норфолк (хотя и сноб, и рассчетливый бизнесмен, и безразличный эстет...)! Жаль, что новый его роман в магазинах стоит каких-то запредельных денег и ознакомиться с ним я, скорее всего, не смогу.

Гммм... «Порно-фэнтези», значит... Вот как это называется. По-моему, рядом с товарищем Дж. Норманом и прочими книга Фармера и близко не лежала. Заказ на порнографическую книгу Фармер реализовал очень эффектно — внятный детективный сюжет, жаркая (во всех смыслах) атмосфера и умное использование символики иных эпох и культур. Изгнание бесов происходит из нашего мира; писатель загоняет их в небольшую книгу и там расправляется с мерзостью и дрянью — с улыбкой, но безжалостно. Многих читателей это отпугивает. Наверное, не все горазды достичь предела, заглянуть и — вернуться обратно. У меня стоит на «маленькой эротической полке» — собственно, там всего три художественных книги (все «порно-фэнтези»): «История О» Полин Реаж, собрание сочинений Катарины Роб-Грийе и Фармер. Кажется, ряд выстраивается логично...

Осилил 250 страниц — и прекратил издевательство над собой...

Бывает, что книги создаются ради сюжета — он может быть новым или увлекательным, оригинальным или забавным... Но читатель за ним с восторгом следит. К книге Краули это не относится: событий в ней почти нет, а те, что есть, не особенно занимательны.

Бывает, что книги создаются ради изложения некой идеи — которая тоже может быть новой или оригинальной, может вызвать протест или согласие, навести на размышления. В «Эгипте» идея есть, но она, как бы это сказать, не поражает новизной и глубиной: единой истории нет, история у каждого своя, помимо Египта, существует Эгипет, да и вообще прошлое недостоверно. Как мне кажется, подобные основы нарратологии в 1980-х излагали многократно — и куда убедительнее и увлекательнее.

Бывает, что автор упивается стилем, и читатель с таким же упоением следует за сочинителем. Но стиль Краули — это такой усредненный английский роман последней трети ХХ века, нет в нем никаких откровений. Гарольду Блуму, судя по надписи на обложке, очень понравилось — и можно его понять: гладко, чисто, порядочек... Но ничего оригинального и удивительного мы в стилистике текста не отыщем.

В общем, можно перечислять и дальше: провокации, фантазии и т.д. в литературе могут служить основами для создания великого текста. Но у Краули ничего подобного нет: бесконечное повествование, лишенное внутренней энергетики, ловко скроенное и гладко выписанное. Среднестатистический постмодернизм какой-то. Герои? Характеры? Сюжетные находки? Нет, за этим не сюда. В «Маленьком, большом» оправданием подобной техники служит стилизация. В «Эгипте» нет и этого оправдания. Читать книжку можно — можно и получать удовольствие, какое получал от чтения Петрушка в «Мертвых душах». Но я вспомнил ранние книжки Краули, прекрасные, мудрые, любимые — и захлопнул этот том, не добравшись до середины

Итак, перед нами снова бандиты, кокаин, буддизм, монахи, много сурьезных мыслей и рецензия на философа Пятигорского вдобавок.

В общем, «рецензия» — это, пожалуй, единственное, что мне понравилось в романе.

Пелевин попытался рассказать о просветлении и спроецировать этот рассказ на судьбу братков из 90-х и их боевых подруг. Получилось... Да ничего не получилось. Финал угадывается к 50-й странице, шутки не смешные, буддизм этим бандюганам идет как корове седло. А уж модная тема феминизма раскрыта так, что хоть святых выноси. Пелевин синтезировал движение #Metoo с теориями Кастанеды — вышло и неубедительно, и элементарно скучно. Впервые я пролистывал страницы в книге одного из любимых писателей. Все эти ящерицы и Великие Матери попросту не работают, сочетание двух схем не дает нового качества, ничего не объясняет и не намечает развития тенденций (это есть даже не в самых лучших книгах мэтра). Ближе всего эта книга к «Числам» — недаром есть общие персонажи и даже один ключевой эпизод получает (неубедительное) объяснение. Но в «Числах» нумерологическая модель была больше, чем просто игрой; безумие общества, помешавшегося на цифрах, переключалось как бы в иной регистр. Тот роман мне не понравился — но мне все равно хотелось его перечитывать и обдумывать. Здесь — увы...

Так плохо и беспомощно Пелевин еще не писал. Пора перечитывать «Чапаева...» или «T».

А насчет буддизма — это, пожалуйста, к философу А.М. Пятигорскому)

Пожалуй, книга претендует на статус «Разочарование года».

Вроде бы есть все, за что я люблю Пауэрса: исторические экскурсы, игры со временем, литературные детали и изящные цитаты, потрясающее, динамичное действие...

Но увы — чтобы облечь историю в поэтическую форму, Пауэрсу нужна дистанция. А здесь речь идет о 20-м веке, о Чаплине и Эйнштейне; эти персонажи оказываются куда как актуальными и с ними ассоциируются столь же актуальные и нимало не поэтические темы: власть спецслужб, арабо-израильские войны, национальные конфликты — и так далее, вплоть до 11 сентября. И на первый план выходит не поэзия, а убогая конспирология, и цитаты ограничиваются хрестоматийными фразами из «Бури» Шекспира (не всегда уместными) и дурацкими шифровками агентов МОССАДа. Хронопарадоксы вроде бы интригуют, но в самой концепции столько дыр, что автору приходится «призывать на помощь» еврейских демонов или гностические верования (прочитав этот фрагмент, я просто не смог сдержать невеселого смеха). А экшн? — да, все на месте...

Только получился не Пауэрс, а Дин Кунц какой-то — мужчина и девочка спасаются от спецслужб, попутно раскрывая мега-крутую тайну... Нет, на фоне Кунца выглядит отменно и читается превосходно. Но я-то хотел прочитать Пауэрса. А с этим, видимо, к другим книгам...

Книга очень хорошо написана и превосходно переведена, она посвящена интересной теме и основана на глубоком изучении материала. В ней гармонично сочетаются элементы разных жанров, мною любимых (ужасы, мистика, исторический роман, приключения...). Психологическая точность описаний несомненна, а некоторые страницы насыщены подлинной поэзией.

Но зачем, зачем, ЗАЧЕМ этот «Террор» так долго тянется?!? Объясните мне, что в книжке такого, что нельзя было бы сказать как минимум вдвое короче. К чему это испытание холодом на 900 страниц? Неужто дело только в гонораре? Наверное, я просто чего-то не понимаю... Но ведь люди с удовольствием читают эту огромную книгу — даже в наше скоростное время...

Я подарил книжку жене, она любит про вечную зиму читать — и по страничке смакует бестселлер Симмонса уже около месяца. Но таких любителей холода (в книгах) не очень много, а «Террор» пользуется стабильным успехом. Нет, пойду-ка я читать Хаггарда: и проще, и короче, и про жару. А Симмонса пусть другие читают

Налицо, мне кажется, явная ошибка в выборе серии: тема вампиризма в романе присутствует, но эта тема — в значительной мере дань «местному колориту», и призвано ее введение запутать читателя. Стокер выстраивает типичный беллетристический текст: элементы разных жанров встраиваются в роман так, чтобы увлечь и заинтриговать. Здесь и нравоописание в духе Диккенса, и политический триллер, и фантастика, и лав-стори, и приключения. В целом — типичное произведение о Руритании; даже имя героя — Руперт — отсылает к известному роману «Руперт из Хенцау» Энтони Хоупа (ученые авторы предисловий об этом почему-то умалчивают). Популярный сиквел «Узника Зенды» — классический пример романа о вымышленном государстве в Центральной Европе. Причина популярности этих книг очевидна: балканские кризисы провоцировали конструирование разного рода «альтернативных» вариантов развития европейской политики. В России эти книги, увы, мало кому интересны: Хоупа и МакКатчеона знают единицы, даже «Принц Отто» Стивенсона известен очень узкому кругу лиц. Стокер- эпигон данной жанровой модели, эпигон интересный, хотя и не особенно старательный (путаница в датах, резкие изменения стиля, напыщенные речи героев...) Однако — читать интересно. Только не надо приплетать ко всему Грааль и инициацию... С другой стороны, иначе бы «Леди в саване» вообще никто не издал на русском. А так — вполне приличная вышла книга; главное — не обмануться в ожиданиях...

Сегодня закончил перечитывать. С грустью осознал, что книги стареют. Нет, существуют такие, которые старению не подвержены, но пройдет ли та или иная работа проверку временем — предсказать никак нельзя. Текст Лазарчука убедителен, насыщен эффектными образами (один кровавый снег чего стоит!) и глубокими расуждениями, полон аллюзий... Но ради чего все это? Да, утопия одних — это антиутопия других, да, тоталитарной власти необходим обман и короткий поводок, который служит для управления массами, да, человек, стоящий «по ту сторону», не может оставаться вне игры. но все это уже было сказано раньше, столь же глубоко и серьезно... И образ вечной войны не потрясает, и борьба с тоталитаризмом напоминает войну с «ветряными мельницами» — только разрушишь очередную утопию, на ее месте возникнут такие же... А метафоры кафкианские — и вовсе не впечатляют. Язык и стиль по-прежнему вызывают восхищение, но впрочем, и здесь другие тексты Лазарчука кажутся более эффектными... Нет, такие книги надо читать в надлежащее время. Для новых времен нужны новые — или вечные. А «Мост Ватерлоо» ни к одной из этих категорий, по-моему, не относится.

Достойный финал — и начало нового века. Книга Брэдбери оказывается в данном случае самым что ни на есть подходящим поводом для подведения итогов. Ведь это живая история жанра — в роман вошли фрагменты, написанные как в 1940-х годах, так и на рубеже веков. В книге использован и модернистский метод коллажа, но можно увидеть в ней и последовательный сюжет, и излюбленную форму писателя — цикл взаимосвязанных рассказов. Есть в книге и оригинальный «синтез искусств»: ее сюжет подсказан комиксами Чарльза Аддамса, связан со знаменитым телесериалом и столь же знаменитым фильмом, а сам Аддамс даже собирался иллюстрировать произведения Брэдбери, посвященные фантастической семейке оборотней, ведьм и колдунов...

Читая «Из праха восставших», я словно возвращаюсь во времени вспять. Это легко, если книга создавалась более полувека, а ее автор стал живой историей — и частью истории фэнтези ... И вспоминается не история жанра, а свои собственные впечатления от этой — удивительно живой! — истории. И как я читал «Дядюшку Эйнара», стоя посреди людной московской улицы, и как нашел на тротуаре томик Хоуп Миррлиз, и как убеждал друзей непременно посмотреть мультфильм Ральфа Бакши перед походом на киноэпопею Питера Джексона... Много всего вспомнилось — да это и не удивительно. Книга Брэдбери пронизана ностальгией, в ней воссоздает вторичная реальность, которой нет и никогда не было, но которая постепенно формируется в нашем сознании по мере того, как удаляются от нас прожитое и пережитое. Жанр фэнтези тоже наделен памятью, тоскуют о прошлом не только читатели, но и самые книги.

Очень успешный опыт романа для историков и фольклористов... Понимающие прочтут и будут внимательно изучать созданную воображением автора цивилизацию, в которой преломляются все принципы известной нам антропологии — от идеи потлача (это дарение) до концепции времени... Очень много Ле Гуин позаимствовала из сочинений отца, которого все эти темы занимали. А восприняв центральную сюжетную линию как своего рода автобиографию, мы получим любопытнейший человеческий документ. Это вам не «Техану», где автор агрессивно навязывает новую концепцию; здесь есть возможность подумать, помедитировать, согласиться или не согласиться с мнением повествовательницы, посочувствовать (или наоборот) Пандоре, роль которой вообще определить нелегко. Ведь сам сюжет прост: На смену индустриуальному обществу приходит «примитивное», включающее в себя все лучшие элементы существовавшей цивилизации. Отменная «гуманитарная» фантастика — да, это по-прежнему НФ, пусть и не самая типичная. Думаю, особенно интересны будут читателям не собственно поэтические или прозаические тексты, а тонкие взаимоотношения внутри этой объемной и нелинейной книги. Читал я ее долго, недели три, и планирую перечитать в ближайшем будущем — с тем же, надеюсь, удовольствием. (замечу в скобках, что интерес может быть и профессиональным — в силу филологических занятий).

Редкий случай, когда аннотации на книге неизбежно правдивы. Написать про «Эльфийский корабль» неправду невозможно. Какая бы ересь ни обнаружилась на обложке — в книге все это найдется, да еще в более хлесткой форме. Обычно в заслугу Блэйлоку ставится создание фэнтези с эльфами, гномами и гоблинами, не похожей на «Властелина колец». Традиционные магические расы, артефакты, география и характерология наличествуют в «Эльфийском корабле» и его продолжениях (точнее, продолжении — в романе «Исчезающий гном»; «Каменный великан» повествует о предшествующих событиях и написан чуть более традиционно). Однако все это никак не объясняет феноменальной конструкции книги. Трое городских чудаков, прихватив песика, отправляются на лодке по реке... Ничего не напоминает? Английские корни этого романа прямо-таки очевидны. И корни эти не толкиновские.

Помимо Джерома, Блэйлок немало почерпнул в традиции английских речных путешествий, которой воздал дань уже Стивенсон («Путешествие внутрь страны»). Эта традиция дала причудливые плоды в литературе начала ХХ века — автор «Эльфийского корабля» внимательно читал Джона Кендрика Бэннгса и иных забытых литераторов той эпохи. Путешествие становилось ареной для проявления различных странностей и причуд. Эти причуды выходят в книге на первый план. Достоинства монографии «Тролли Ильфордского ущелья» или качество гномьих одеял оказываются гораздо интереснее, чем собственно приключения. Я уже не говорю о гастрономических тонкостях — ведь главный герой занимается сыроварением. Работа не самая героическая, зато очень полезная. А если учесть, сколь многого требуют от сыров гномы. И как этот продукт, прибывающий по реке, для них важен... Тут мы не ошибемся, вспомнив о романе Хоуп Миррлиз. И далее воспоминаний будет все больше и больше.

Блэйлок мог бы ограничиться литературной игрой — для первого романа это вполне простительно. Но романист заявил о своих претензиях на нечто большее. Черпая откуда ни попадя, сочетая несочетаемое, растворяя традиционные сюжетные элементы во множестве фантастических подробностей, Блэйлок создает мир, в котором читатель должен чувствовать не только присутствие волшебства, но и самый обыкновенный человеческий уют. С детства знакомые книги, предметы, ощущения окружают нас. Магия «Эльфийского корабля» не имеет отношения к чужим и чуждым созданиям. Это магия нашего мира. С одной стороны, Блэйлок продемонстрировал слабость фэнтезийной реальности, нуждающейся в поддержке извне. С другой — дал нам силы погрузиться в эту реальность, лежащую за пределами здешнего опыта. И ощутить комфорт, который нужен цивилизованному человеку — и недостижим для него.

Рассказ, пожалуй что, гениальный. Врезается в память сразу и навсегда. Казалось бы, что нового можно придумать в середине ХХ века про расследование чьей-то смерти. Ну, сыщик, ну, допросы, ну, подозреваемые. Но то, что получилось... Слезу вышибает безотказно. И как слова все подобраны! Замечу, что перевод Н. Рахмановой не является единственным. Текст, напечатанный в сборнике «Не позже полуночи», и то, что было у меня в компьютерной распечатке — не идентичны. Перевод, который мне понравился больше, был без подписи, в и-нете я его тоже наблюдал... А в книжке, которую купил потом, все слова опять же были на месте, но каких-то нюансов не хватало. В любом случае — однозначно рекомендуется!

Все в книжке хорошо — и разумные дельфины, и содружество рас, и изобилие инопланетных видов, и поэзия, и наука...

Но читать было исключительно тягостно. (Да, я читал в переводе Грузберга, стихи там переведены отвратительно, но прозаическая часть — довольно точно, так что придираться не хочется). Вроде бы все то, что я в фантастике люблю — а было банально неинтересно. Брин, видимо, не писатель в моем понимании слова — автор учебника по литературному мастерству от этой книжки пришел бы в восторг, многим читателям она тоже понравилась, да и премии дали же... Но герои не вызывают никакого интереса (я уж не говорю про дикие имена, которые напридумывал Брин, соединив все мыслимые и немыслимые языки). Идея трансляции ценностей средневековой культуры могла бы сработать, если бы автор обладал серьезными познаниями в этой культуре. Но модель «сюзерен-вассал» выглядит исключительно нелепо, это и другие рецензенты отмечали. И куда ни копни: язык, поэзия, расовые вопросы, даже секс — нигде автор не постарался, везде скроил схему в полном соответствии с правилами конкурса «Писатели будущего» и скормил эту схему доверчивым читателям. Не веришь в этих героев, не сочувствуешь им, даже не особенно различаешь. Конечно, злобные расы — это насекомые, дельфины — добрые и шаловливые, обезьяны — упрямые. Нет, тоска немыслимая... Явно противопоказано мне Брина читать...

Отличный пародийный роман о путешествии в сердце тьмы. Вместо Африки — Соединенные Штаты 21 века, вместо торговцев — ученые, вместо безумного полковника — президент-самозванец. Англичанин сводит счеты с Новым светом? Джозеф Конрад для нового века? Да, но не совсем.

Конечно, сюжетная основа романа — энергетический кризис и его последствия. Но Баллард уходит очень далеко от рассуждений о нефтяной игле, на которой сидит наша цивилизация (эти рассуждения есть, но они ненавязчивы и места занимают не очень много). На страницах книги оживают герои поп-культуры, Микки Маус протягивает руку Фрэнку Синатре, а Джон Уэйн целится в Джона Кеннеди (не совсем так, но в метафорическом смысле нечто подобное и происходит). Не следует забывать, что призрачному Уэйну соответствует и «реальный» — главный герой, однофамилец великого актера и предполагаемый сын великого ученого...

В книге очень много смешных эпизодов, несмотря на отдельные пугающие моменты, она совсем не производит мрачного впечатления, в финале Баллард добавляет балагана и, по-моему, лихо пародирует романы Ф.К. Дика о симулякрах (хотя, может, это я и придумал — но параллели напрашиваются).

Читается книга легко, перевод М. Стрепетовой профессионален, хотя я бы предпочел, чтобы переводчица ориентировалась на стиль Д. Конрада и сделала принципиальные для Балларда аналогии еще прозрачнее.

После «Высотки», вызвавшей сильнейшее разочарование, этот роман — как глоток свежего воздуха. Настоящее удовольствие! Рекомендую...

ПС: И как обычно, в книге очень много птиц — мертвых, живых и механических...

Тот прискорбный случай, когда писатель перестарался — и перехитрил сам себя. Работал он над романом много лет, пытаясь совместить разные темы и сюжетные линии, искал решение, придумывал... И видно, что старался человек, много ума и сил вложил — а получилась ерунда.

Все проблемы как раз связаны с композиционным решением. История Рыбака — вторая часть романа — мне очень понравилась; написано сжато, убедительно, эффектно... И хтонический ужас чувствуется. 8 из 10 , одним словом.

Так нет же! Надо события прошлого непременно увязать с настоящим и со страхами «обычных» читателей. Вот Лэнган и взялся за дело. Но терзания двух вдовцов нисколько не впечатляют. Вымученный подбор деталей, тщательная проработка эмоционального фона — все как по учебнику писательского дело; но — безжизненно, аморфно, примитивно. И в третьей части примитива становится еще больше; последние полсотни страниц я уже пролистывал, ожидая, когда ж оно там все закончится. Если бы эти заунывные главы чередовались с ретро-эпизодами или найден был какой-то примитивный, но действенный ход... Увы, вдохновения не хватило. За современную часть 3 из 10.

И, конечно, рыбак из Лэнгана препаршивый. Рекомендую почитать Аксакова, «Записки об ужении рыбы», или Сабанеева — вот там и триллер, и экшн, и драма... А это — рыбалка выходного дня, с гамбургерами и пивом...

И еще перевод: он прекрасен; единственная ошибка в истории Отто Шалкена, который видит не абстрактную женщину, как у Г. Шокина, а именно Джеральдину, героиню поэмы Кольриджа «Кристабель», которую художник иллюстрировал. Из-за этого все аллюзии, связанные с поэмой, теряются — их в романе много, но тут Лэнган сам виноват: можно было прописать и получше

Великий роман. Страшный — и по-настоящему глубокий. Вулрич использует самые разные повествовательные техники, чтобы сложить удивительную, почти неправдоподобную историю. Но это почти — дорогого стоит. Не имеет книга отношения к фантастике, хотя затрагиваются в ней темы ясновидения, временных парадоксов и т.п. Это самый настоящий роман ужасов, в котором страх — всегда рядом, всегда на границе поля зрения. Кажется, вот-вот он обрушится на читателя — и когда ничего такого не происходит, мы не испытываем облегчения... Не зря эссе об этой книге вошло в легендарный сборник «Хоррор: 100 лучших книг». Роман пугает так сильно, что потрясение не проходит, не забывается... А пересказать? Что тут пересказывать? — Читать надо!

Перед вами редкий детектив, в котором можно заглянуть в финал — и не найти там имени преступника: разгадка спрятана в другом месте... Чертовски занимательно! Всем рекомендую.

Дочитано...

Давно я не испытывал таких, мягко выражаясь, смешанных чувств при чтении антологий. Я, конечно, ожидал магического реализма, психологических кунштюков, необычных оборотней и тончайших намеков. Но такое... На все вкусы: тут и водяной-гомосексуалист, и медведь-насильник, и семейная жизнь снежных людей, и много чего еще... Авторы пытались выложиться изо всех сил, они брали готовые фольклорные сюжеты втискивали в них то, что им казалось «передовым» и «глубоким». В итоге самые простые человеческие переживания (печаль женщины об умершем муже в тексте Джейн Йолен) выглядели нелепо и отвратительно. Про «расовые» и «сексуальные» особенности оборотней умолчу — а то объявят фашистом и гомофобом? А мне оно надо? Я, между прочим, книжку купил, дабы почитать и получить удовольствие. А получил...

Чего хотели добиться составители? Продемонстрировать свою толерантность? Нелепо вышло. Глубину познаний? Такой поверхностной ахинеи, как предисловие Т. Виндлинг, я давно не читал (в одну кучу свалены с претензией на мифопоэтику все верования и суеверия, какие только возможно...) Показать мастерство избранных авторов? Ну, не знаю... Рассказ у Танит Ли очень хороший — но читай я его в авторском сборнике, оценка была бы куда ниже. А «Медный грош» С. Мура — наглое обдирание Рэя Брэдбери: нет ни единой собственной выдумки, все украдено и подшито на живую нитку.

Простых, без затей, текстов немного — тем они лучше. Рассказ Грегори Фроста убедителен и глубок, потому что оборотень — деталь периферийная, но очень важная, без нее вся конструкция бы рухнула, а так — и история взросления, и корни ужаса, и много чего еще...

Есть рассказы многообещащие. «Пишах», к примеру — в первой части все настолько точно и правильно, что хочется шляпу снять, а как появляется змей-оборотень, начинаются такие «страсти», что диву даешься. У Марли Юманс история про саламандру получилась красивая, видно, что автор боялся сказать лишнего: в итоге умело перелицована старая легенда, читается легко и приятно.

Но финал антологии примиряет с жизнью — есть все-таки авторы, которые не прогибаются под формат и которых толерантностью не обманешь. Стив Берман написал про «Лебединое озеро» примерно так, как Г. Магвайр («Ведьма») про «Страну Оз». Нет, стиль другой, но общее ощущение схоже: старая сказка разоблачена, все не таковы, какими кажутся, а история обретает новую, особую прелесть. Питер Бигл предложил красивейшую историю про богов и людей; в ней нет ничего нового, но по стилю — чистый Стивенсон, да и к смыслу не придерешься. И, конечно, десятку я поставил Шепарду — но за этот рассказ я поставил бы высший балл в любом контексте. Думаю, С.Кинг душу бы продал, чтобы написать так, как писал Шепард — только кто его душу возьмет?

Я, наверно, напишу про это отдельно — слишком уж хороша история. Из-за нее я, пожалуй, и книжку на полке оставлю. Любое редакторское задание можно выкинуть в топку — были бы талант, гонор, смелость и фантазия.

У этого романа — иная проблема, нежели у первого. Там был псевдо-ориентализм и вялый сюжет; здесь — полное отсутствие продуманной атмосферы и сюжет, развивающийся скачками: сотня страниц переливания из пустого в порожнее, потом на 20 страницах — кучи трупов и резких телодвижений. Магическая система не разрабатывается и не развивается; андаты остаются теми же воплощенными стихотворениями без особенно серьезных объяснений, да и участия в действии по-настоящему не принимают. Особенно печалит психологическая неубедительность: 30-летние герои ведут себя как 18-летние, а наивные страдания «за жизнь и любовь», призванные компенсировать надуманность сюжета, по-прежнему раздражают. Муркок за полторы сотни страниц мог разрушить Империю, а то и Вселенную, у Абрахама на 350 страниц растянут обычный (к тому же неудавшийся) заговор, связанный с престолонаследием. А эту тему К. Куртц неплохо раскрыла. В общем, сдал я книжку в букинист без сожаления, а читать сериал дальше закаялся.

Он вернулся из космоса, чтобы отомстить!!! (демонический хохот). Он ни перед чем не остановится! (треск бластеров и хруст костей). «Всех убью — один останусь!»

В 20-е годы так еще писали, в конце 50-х — даже не смешно выходит.

Наверное, это необъективный отзыв... Книгу-то я дочитать толком не смог — и не хотел бы дочитывать. Очень уж длинно и скучно.

Все дело в том, что есть, с чем сравнить. «Дело совести» Джеймса Блиша посвящено сходной теме — и насколько больше драматизма, глубины, силы в той старой книге. Роман Рассел посвящен Контакту, но сделан он по лекалам новейших бестселлеров, что обеспечивает успех, но никак не дает удовольствия от чтения. Есть предсказуемо «хорошие» герои, долгая подготовка к полету, столкновение с иной культурой, трагедия непонимания, как будто связанная с неизбежной эволюцией «земной» системы ценностей. Но к чему же так долго и нудно все это живописать? К сожалению, роман полон банальностей и неубедительных «психологических» деталей. А уж юмор просто нелеп — люди (а книга сделана с претензией на реалистичность) так не говорят. Оригинальная внеземная цивилизация сильно проигрывает в сравнении с «Левой рукой Тьмы», а моральные дилеммы настолько примитивны, что их решением в трудном 21 веке никого не удивишь. Технические объяснения, старательно вмонтированные в ткань текста, выдают в авторе популяризатора — и не самого талантливого. Нет, написано неплохо; но обсуждать явно посредственную книгу как большое событие я бы не стал. Скучно!

Одна из самых жестоких книг в истории НФ. Циничный юмор нисколько не отменяет того кошмара, в который нас погружает автор. Спинрад припомнил и опыт революций в банановых республиках, и заигрывания коммунистов и капиталистов с разными дикими режимами, и кровопролитные битвы за свободу в разных уголках земного шара. Все это он творчески переработал — и запустил в межпланетное пространство. Любому ящеру нужно только дать оружие и наркотики. а дальше — само пойдет. Что и куда — Вы узнаете сами из динамичной, увлекательной, но ОЧЕНЬ тяжелой книги. Неудивительно, что ее не переиздают — думаю, и не станут переиздавать. Эта книга — из тех, которые увлекают читателей (и не только молодых) «на бой, на труд». Только за что будет бой и ради чего — труд? Если повезет найти — прочитайте и решайте сами, пойдете вы в джунгли с автоматом или...

Не знаю, оригинален ли сюжет — мне этот «океан протоплазмы» сразу чего-то напомнил. Но скажу сразу — так на родном языке не пишут. Девушке неплохо бы подучить этот язык, если она желает на нем рассказывать истории. Я не говорю про короткие фразы и столь же короткие слова. Через эти примитивные конструкции с первой же страницы надо пробиваться: «То, что случается после, всегда одинаково: в первый миг Ксе понял все»; «Переулок, сколько хватало взгляда, пустовал. Взгляда хватало ненамного, потому что шагах в двадцати от Ксе улочка загибалась». Вот и читатель тоже загибается (и несогласованность глагольная, и звукопись неоправданная, и сочетания слов весьма сомнительные — весь ассортимент для редакторских упражнений!). Может, так изъясняются в твиттере, в аське или где-то еще. Над языком, наверное, можно издеваться — если пытаешься этим издевательством что-то доказать и показать. Здесь — только, увы, безграмотность. Может, это обида во мне говорит — в кои-то веки взялся почитать русскую фантастику, увенчанную премией и вообще расхваленную. И нарвался... Переводить так коряво еще можно — любой хороший писатетль и сквозь корявый перевод к читателю прорвется. Но писать — нет, увольте...

Ле Гуин написала очень короткую по нынешним меркам повесть, обретшую глубину многотомной эпопеи. Продолжения к описанию мира добавляют немногое, они расширяют проблематику и демонстрируют изменения во взглядах писательницы — сие весьма любопытно (хотя «Техану» я лично дочитать не смог), но для истории фэнтези существенного интереса не представляет. Потому следует обсуждать вторичный мир, созданный на немногих страницах одной из самых чистых и притягательных историй о становлении волшебника.

Мир множества островов живописали и до этой книги, и после. Впрочем, все последующие обращения к теме строились уже с оглядкой на Ле Гуин. Неудивительно — в «Волшебнике Земноморья» тема отчуждения между островитянами и преодоления его с помощью магии никогда не становится доминирующей, но никогда и не исчезает. Нет ничего удивительного и в том, что позднее Ле Гуин неоднократно возвращалась к живописанию различных коммун, в которых стираются все преграды на пути общения. Вспомните гендерную утопию в «Левой руке Тьмы» и социальную в «Глазе цапли»... Магия оказалась универсальным средством, язык заклинаний — наиболее совершенным способом преодоления экзистенциального отчаяния.

Гед с детства идет путем совершенствования навыков общения. Мы видим, как он осваивает Язык и научается им пользоваться. Мы видим, как совершенство Слов помогает людям, как их чувства растут и обретают небывалую красоту на фоне магических заклятий... Бесспорно, перед нами — роман воспитания. Ле Гуин в рамках фэнтези исполняет задачу, сходную с теми, которые ставили перед собой французские просветители. Эта аналогия может показаться нелепой. Но возьмите, к примеру, роман Руссо «Юлия, или Новая Элоиза». Язык чувств, воплощенный в изящной словесности, дает людям возможность вырваться из строго очерченного мира нелепых условностей, преодолеть собственную ограниченность. Воспитание чувств Ле Гуин показала превосходно. А в финале герой обрел способность чувствовать (и понимать) не только других, но и себя... И вторичная реальность достигла той степени совершенства, за которой — уже новые горизонты. Фэнтезийная литература по-своему прошла этап «просвещения»; вторичные и все более нелепые клоны Ле Гуин только посредством рекламных кампаний добиваются успеха... Впрочем, не следует забывать и об инерции. Многие тысячи читали «чувствительного» Шаликова, многие миллионы читают про «взрослеющего» Гарри Поттера. А на самом деле перед нами — все та же ограниченность. Увы, повторять всегда легче, чем двигаться вперед...