В неком городе, с виду самом обыкновенном, дома стоят под красными черепичными крышами. А что, ведь это солидно и достойно. В городе будут строить новый деловой центр с тропическими растениями (искусственными, но это совсем не заметно). Чего же вам не хватает?

А вот есть в городе дом, вместо красной черепицы крытый голубым небом. Там на шкафах лежит айва, а в сундуках — Тяжесть и Лёгкость. Там гостиная украшена улыбками, а в зеркале можно различить ложь и правду. И ещё лунные рыбки плещутся в аквариуме.

Об этом доме можно рассказывать бесконечно, а люди там живут под стать дому. Этот дом — вавилонская башня из двух этажей, где найдется место и для Подковника, который ищет в траве чьи-то оброненные мысли, и для Молчаливой Татьяны, с чьей шали спархивают птицы. И для милой глупышки Эстер, и для Андрея, потерявшегося в тени своей любимой... В общем, для всех, кто способен путешествовать по сновидениям.

И будут дальние места с фантастических карт, прекрасные и пугающие, от Атлантиды до Новой Гипербореи. И будут мудрые Анатомики — клянусь, вы не знали и половины того в человеческой душе, что знают жители дома. И много, много снов тоже будет.

Перечислить все здешние чудеса невозможно. И хотя конец грустный, хочется верить, что это и не конец вовсе, и герои ещё соберут осколки вавилонской библиотеки.

Ильдико и Аттила — определённо заколдованный сюжет. Вот уже третий роман я читаю на эту тему. Как и предыдущие, он... гм... далёк от совершенства.

Книга строится на сочетании Песни о Нибелунгах и реальной истории гуннов и бургундов. И увы, писательница провалила и то, и другое. От Нибелунгов здесь мало что осталось. Только нелепые байки Сигурда, которым никто не верит.

Что же касается реальной истории... Джоан Швейгарт берет историю разгрома бургундского королевства в Вормсе и создания нового государства в Сабаудии (современная Савойя). Бургундская принцесса Гудрун отождествляется здесь с Ильдико — последней женой Аттилы. Конечно, она мечтает отомстить за погибший Вормс и за все беды бургундов.

Заманчиво? О да!

Но все разбивается о неспособность писательницы представить себе жизнь в раннем средневековье. Сабаудия у неё — не типичное варварское королевство, достаточно сильное для того, чтобы стать союзником Рима. О нет, это какая-то лесная заимка, где королевская семья ютится в избушке. Есть, правда, ещё слуги, но госпожа Швейгарт не знает, для чего они. Всю домашнюю работу делают Гудрун и её мать. А со стола убирает Сигурд.

Ещё более странно выглядит жизнь в столице гуннов. Гудрун-Ильдико страдает тяжёлой бытовой инвалидностью. Если не отведут в купальню, будет зарастать грязью. Если не принесут еды, помрёт с голода. Вначале, правда, ее зачем-то запирают в хижине, не позволяя выходить. Но когда «карантин» снимают, поведение Гудрун не меняется. Лишь прожив у гуннов не один год (и без толку помяукав над пустой мисочкой день-другой), она наконец додумалась спросить, где шатёр с едой. Круглосуточная столовая действительно находится, причём в ней централизованно питается все население гуннской столицы. Не знаю уж, чем заняты женщины гуннов, но это не домашнее хозяйство. Наверное, если бы героиня догадалась поискать клининговую компанию, то нашла бы и её. А так живёт годами без уборки. Правда, и гунны тоже поскупились выделить невесте своего повелителя хотя бы одну служанку.

Невозможно понять Аттилу, пожелавшего жениться на непонятной бродяжке, грязной и в лохмотьях. Гунны не были фанатами гигиены, но всему же есть предел. Невозможно понять, как настолько беспомощное создание, как Гудрун, могло надеяться осуществить свою месть.

А мораль из этого такова: если вы разместите Макдональдс в шатре, то современный город в вашем романе не превратится в раннесредневековую кочевую столицу. Жаль хорошую тему.

В этом сборнике два произведения, очень разных по настроению.

Первое очаровывает своим странным названием — «Уравнение с Бледного Нептуна». Впрочем, и уравнение, и Бледный Нептун — просто виньетка для вящей красоты и изящества, да и всю первую часть с молодым космолетчиком можно было бы и опустить без всякого вреда. Местами раздражал этот самый молодой космолетчик с лексиконом юного Вертера («Ах, дядя!»). Вторая же часть к далеким звездам отношения никакого не имеет, а происходит в самом страшном месте в самое страшное время, какое только есть в нашей реальности, — в Третьем рейхе. Несмотря на это, она запредельно оптимистична и полна трогательной уверенности, что наука всегда найдет выход, даже когда кругом полный кошмар. Реалистически такой сюжет в предложенных обстоятельствах решить сложно, и авторы предлагают нам вместо научной фантастики слегка замаскированный греческий миф. Что ж, греки тоже были оптимистами.

Во втором произведении («Душа Мира») тоже есть герой, который свято верит в силу и благость науки. Тем более что создает он вместе со своим другом прекраснейший цветок, и цветок этот исполняет его, героя, заветнейшую мечту о совершенном взаимопонимании и совершенной близости.

Что может пойти не так? Почти до самого финала герой убежден, что его изобретение — чистое благо. Его вера в прогресс чересчур непрошибаема даже для авторов, не то что для меня, как читателя. На всей планете от его цветочка начинается страшное: несчастные случаи, безумие, утрата памяти, явление призраков, массовые смерти. А его это всё долгое время вообще не смущает. Может быть, его мыслями управляет тот самый цветок, превратившийся в Душу Мира. Но это не первая советская фантастика, где я вижу такое отношение к опасным изобретениям.

Финал, между прочим, открытый, и вопрос о том, будет ли Душа Мира и дальше превращать человечество в свои игрушки, каждый может решить по своему вкусу. (Честно говоря, мне сама исходная мечта отзывается мурашками по коже. Не хотела бы я, даже в отношениях с самыми близкими людьми, остаться вообще без личного пространства.)

Стиль здесь настолько сочен, что невозможно не наслаждаться. Плавно и славно, с прибауточками и поговорочками. То расскажут сказку о трех птичках, летавших на небо за огнем, то байку ввернут. Это же потрясающе, когда автор так талантлив, а перевод выполнен бережно, причем переводчиком не меньшего таланта.

Да и сам Кола Брюньон разве не хорош? Жив ведь курилка, жив, и ничего-то его не сломает, ни война, ни чума, ни сгоревший дом. Между двух белых январей, между веселым балагурством и печальными событиями он расскажет нам о своей жизни, и в рассказ вместится вся его любимая Бургундия, пышная и роскошная, с весело бегущей меж лугами речкой и бочонками вина.

И еще рассказ Кола Брюньона светел — тем более светел, что написан он летом накануне мировой войны.

В стране, где родился сын меховщика Жак Кёр, вот уже сотню лет идет война. Ни один из живущих уже не в состоянии вспомнить, как это было: жить без спаленных деревень и разрушенных замков. Жаку было 16, когда французские рыцари, изящно дефилировавшие по полю Азенкура в день святого Криспиана, были разбиты простолюдинами лучниками. «И Криспианов день забыт не будет / Отныне до скончания веков...» Другое произведение, простите, отвлеклась.

Между тем Жак Кёр находит (изобретает?) для себя новое оружие, неведомое рыцарям и даже самой Жанне д’Арк. Оружие его — флорины, дукаты и ливры, сверкающие золотые кружочки. Оказалось, что с их помощью можно вести битвы не менее славные, чем день святого Криспиана. И даже изменить мир.

Повествование неспешное и с непривычного для нас ракурса. Почти ничего о Жанне, почти ничего о доблестном Дюнуа и других отважных героях. Мнение о них у Жака Кёра нелестное: «На турнирах рыцарство пыталось предстать живым, однако я прекрасно понимал, что оно приказало долго жить».

Сюжет развивается медленно, автор с удовольствием останавливается на красочных деталях и ярких характерах. На мой взгляд, лучше всего вышла не слишком приятная личность — Карл Седьмой с его показной слабостью и скрытым вероломством. Впрочем, я не уверена, что в его подлости по отношению к Жаку Кёру не было доли справедливости.

Корабль идет вдоль берегов Африки — пока еще французской ее части. Впрочем, не ждите ни гимнов во славу «бремени белых», ни разоблачения колониализма. Африка здесь — лишь призрачная череда названий: Браззавиль, Конго, Матади... И еще жара, те самые 45 градусов в тени.

Главный герой, доктор Донадьё, смотрит на жару, на теплоход и пассажиров с привычным равнодушием. «Быть может, в силу привычки он считал болезнь нормальным явлением жизни». Вот разве что слегка неприятной кажется такая скотина, как Лашо — «говорили, что в начале своей карьеры он убивал негров десятками, а может быть и сотнями, и что даже теперь он, не колеблясь, стрелял в тех, кто в чем-нибудь перед ним провинился».

Мимолетный интерес вызывает только семейство Гюре, поглощенное собственной драмой: у них тяжело болен ребенок. Мсье Гюре слишком инфантилен и эгоистичен, чтобы служить жене поддержкой: он предпочитает играть в белот, ухаживать за теплоходными красотками, а не вот это вот всё. Наверное, мадам Гюре тоже предпочла бы носить красивые платья и флиртовать с помощником по пассажирской части, но кто ж ее спрашивает? Выживет ли ребенок, сохранится ли этот брак? Ответа не будет.

Крепкая психологическая проза кажется несколько безликой, а может быть, равнодушие героя-наблюдателя передается читателю.

Четыре повествования-пряди, от мифа к мифу.

Первая прядь — самая затягивающая. Читатель проваливается в мир, где морской оборотень становится королем Корнуолла и крепит границу пахотой на небесном быке и быке подземном. Мифы — кельтские и не очень — перетекают один в другой и сплетаются с реальной историей. (Увы, древняя магия никак не может противостоять римской богине Дисциплине.)

Когда в Тинтагеле на какой-нибудь семейный праздник собираются обитатели реального и мифологического Корнуолла, ого! Вокруг колонн обвивается рыжая борода великана, а Король Олень едва не задевает потолок величественными рогами. К этой компании притягиваются не самые известные у нас сюжеты, от битвы деревьев —

Орешник оружье острил в преддверии грозной битвы,

И бирючина, как бык, стремилась за стройной елью... —

до охоты на божественного кабана. По прочтении этого романа вы наверняка проникнетесь почтением к кельтским мифологическим свиньям и их свинопасам.

Вторая прядь — самая неубедительная. Наверное, стоит предупредить о том, чего в книге нет. Хотя это и роман о Тристане и Изольде, но здесь нет великой любви Тристана и Изольды. То, что испытывает Друст (Тристан), любовью назвать очень сложно. Изольда (не могу запомнить, как ее здесь зовут) слишком послушна и слишком зашугана, бедняжка, чтобы оценить, кого она любит, а кому просто покорна. И действительно ли она кому-то верна или на ее верность никто не покушался? Такое впечатление, что именно с этим сюжетом писательнице не совсем уютно. Традиционная история Тристана и Изольды плохо вписывается в общую ткань повествования и вынуждает придумывать какие-то вычурные мотивировки, чтобы заставить героев следовать схеме легенды.

Третья прядь — самая эльфийская. Действие переносится в Иной Мир — Аннуин, который здесь выглядит скорее как некое королевство эльфов. Чары, прекрасная и недобрая магия и очень, очень убедительные фейри — все это украшает роман. Несколько портит эту часть Сархад Коварный, который заявлен как помесь Саурона с Феанором и вообще архизлодей, а на деле ведет себя наивно до слащавости. В чем коварство-то было?

Четвертая прядь — самая ненужная. Сюжетные линии по большому счету закончились, герои не могут сделать или сказать ничего нового, и повествование тонет в повторах. Не могу похвалить и романтические эпизоды — писательница переборщила с сахаром. Да тут еще и Замок Грааля высится. Артуриана — коварная вещь для литераторов: чуть потеряешь бдительность, и страницы заполонит череда малоосмысленных поединков. В таблицу бы их свести, что ли? Галахад/Мордред/Лень-запоминать-кто-здесь-Ланселот подходит к Замку Карбонек, сражается/не сражается с его Стражем, удирает/покалечен/принят-с-почестями-и-допущен-к-лицезрению-Грааля... Ненужное-вычеркнуть-да-когда-же-кончится-эта-бодяга.

Ровного впечатления не получилось. Где-то я поддавалась магии красивого текста, где-то возникало ощущение немилосердной затянутости.

Приснился как-то литератору Горацию Уополу сон: гигантская рыцарская перчатка, лежащая на балюстраде. Ничего странного тут нет. Уопол жил в любовно выстроенном замке, среди готической архитектуры. Как тут не видеть средневековые сны? Проснувшись поутру, писатель решил превратить сновидение в роман, а свое жилище описать в антураже старинных кошмаров.

Сказано — сделано, и на свет появился первый в литературе готический роман. На современников, уже заскучавших от нравоучительного классицизма, он произвел ошеломляющее впечатление. Наверное, первые читатели, как и задумывал автор, разрывались между ужасом и состраданием.

Современного книгочея «Замок Отранто» едва ли напугает. Слишком уж выспренним языком он написан, словно где-то все время звенят рыцарские шпоры. Слишком добродетельны положительный герой и три положительные героини. Да и сюжетный ход «это мой сын, которого я не видел двадцать лет», основательно устарел.

Традиционно повествование спасает злодей — князь Манфред, владетель ужасающего замка Отранто где-то в средневековой Италии (весьма условно средневековой условной Италии). Дед князя отравил своего сюзерена и узурпировал княжескую власть, за что и получил проклятие на весь свой род. Таинственное пророчество тяготеет над Манфредом, равно как и его собственная необузданность. Двустишие —

И всюду страсти роковые,

И от судеб защиты нет, —

могло бы служить хорошим спойлером к «Замку Отранто». Манфред не терпит никаких преград своим желаниям и с легкостью ломает чужие жизни. Ради чего? Да ради власти. Прекрасную Изабеллу он преследует не потому, что так уж в нее влюблен (кажется, никакой любви тут и вовсе нет), а потому, что ему нужно заиметь наследника.

Страшных чудес Замка Отранто маловато, чтоб его остановить. Первое из них — появление гигантского шлема — и впрямь впечатляет. Дальше — больше: оживающий портрет, неведомый рыцарь и многое другое, растиражированное бесчисленными последователями Уолпола и потому кажущееся нам сейчас банальным. В отличие от многих романов XVIII в., «Отранто» динамичен, повествование сконцентрировано: от явления призрака к невероятному откровению, от новой жестокости Манфреда к любовному эпизоду между Теодором и его прекрасной дамой. Действие почти не провисает.

Закончу советом, который дает сам Уолпол:

Читайте же о замке жутком,

Но ироническим рассудком

Не поверяйте чудеса.

Эта история легко может произойти — да что там, каждый день происходит! — в наши дни. Есть определенный сорт дам под пятьдесят. Она видит очаровательного парня на фото где-нибудь на сайте знакомств, ну, и кидается очертя голову за последним шансом. Конец обычно предсказуем.

Теперь тот же сюжет, только без сайта знакомств. Перед нами принцесса Анна, сестра последнего короля из династии Ягеллонов. Как-то так вышло, что при жизни брата она жила, как настоящая Золушка, а после его смерти оказалась той, чья рука идет в комплекте с польской короной. Девушка как раз в том самом возрасте под пятьдесят, и ей впервые в жизни позволили что-то решать. Так что даже не очень хочется ее винить, когда мужа для себя и короля для своей страны она выбирает по портрету. Тут еще дуры-подружки жужжат в уши о том, как сильно принц с портрета ее любит и как она будет с ним счастлива.

Хм, да. На портрете изображен Генрих Анжуйский, будущий король Франции Генрих III. Любители французской истории и/или романов Дюма знают, много ли шансов у Анны Ягеллонки найти в его лице хорошего мужа, а для Польши — хорошего короля. И надо отдать ему должное: он ничего Анне не обещал.

Мужчина, который ничего не обещал, и женщина, которая уже намечтала себе вечную любовь и марш Мендельсона (или что там играли на свадьбах в XVI веке), — готовая предпосылка для психологической драмы. Добавьте к этому драму политическую, которая разыгрывается между Генрихом и его новыми подданными, в результате чего один гроб три или четыре раза проносят по улицам Кракова, одна очаровательная девушка неудачно для себя переодевается в мужской костюм, Иван Грозный метит в польские короли, а правление одного короля заканчивается... впрочем, читайте, и узнаете, чем же оно заканчивается.

Нет, вы только представьте всю меру несчастья дона Максимилиана, директора Музея священного искусства в веселом городе Баия! Намечена выставка, приглашена пресса, и здесь же коварный соперник, готовый в клочья разорвать в очередной рецензии... Все ждут прекрасный шедевр — деревянную статую святой Варвары с громами и молниями в колчане. А святая Варвара не явилась. Не слишком ее манят чинные музейные залы, уходит она на кандомбле к жрецам афробразильского культа. Словом, «мир рухнул и погреб под своими обломками дона Максимилиана фон Грудена: сияющий полдень торжества и славы сменился ночью горечи и позора».

Если вы уже прочли хоть один роман Амаду, вы знаете, что такое Баия. А если нет, просто поверьте автору на слово: это лучшее место на свете. И не то чтобы жизнь там была легче, чем везде, — вовсе наоборот, ведь в описанное время в Бразилии была военная диктатура, длившаяся 20 лет. В веселой Баие падре Галвану хотят подослать наемного убийцу за сочувствие к беднякам — помоги, святая Варвара!

«Было время позора и страха, время переполненных тюрем, мучителей и мучеников, вранья о «бразильском чуде», время египетской работы и неслыханного казнокрадства, время показухи».

Но в Баие умеют горячо любить и от души веселиться, а вера наивна и радостна, что бы ни говорила о «дикарских радениях» своих земляков строгая дона Адалжиза.

Коварна Баия, где «смешивают воедино разную кровь и разных богов». Вы, наивные туристы, думаете, что перед вами церковь Приснодевы Непорочно Зачавшей — и это даже правда, — но еще это храм Иеманжи, богини морей.

И ничего удивительного, если святая Варвара вдруг оказывается Иансан, повелительницей ветров и бурь, от воинственного клича которой начинаются извержения вулканов. Дело есть у грозной Иансан в Баие — натворить веселых чудес и заодно освободить 16-летнюю красотку Манелу от ига ханжи-тетки — не больше и не меньше.

Как часто случается в жизни, отдуваться за прихоти Варвары Громоносицы приходится бедному дону Максимилиану, который и знать не знает никакой Манелы, да и об Иансан, кажется, не слыхал.

Вот воистину повесть, достойная быть записанной иглами в уголках глаз, в назидание поучающимся. Ибо есть в ней храбрость и коварство, похищенные красавицы и разлученные влюбленные. И Большая игра в ней есть — сложная паутина интриг между английской и советской разведкой на советско-иранской границе. Реальность 1930-х как-то совершенно естественно вписывается в рассказы, достойные Шехерезады, идет ли речь о коллективизации в Средней Азии или о британской политике в Иране и Афганистане. Разве что вместо джиннов здесь загадочный цветноглазый дервиш, который, как говорят, — сам Лоуренс Аравийский. И не менее таинственный араб, который тоже вполне мог бы оказаться Лоуренсом. И великолепный Петр Кузьмич, Лоуренсом не ставший исключительно по вине своей «володимерской» внешности.

Сколько же здесь любви к Востоку — поэтическому, грязному, нищему, роскошному, опасному, чарующему.

Плетется, вьется сюжет, затягивая, точно желтые воды Аму. Вот амударьинский штурман не вовремя захотел шашлыка — и угодил в Иран, где изведал и сладкое, и горькое, стал едва ли не принцем, чуть не возглавил джихад. Честно говоря, меня очень интриговало, как славный Зуфар будет в финале всю эту сказку 1001 ночи рассказывать в ГПУ и с какими глазами будут слушать чекисты.

Второй главный герой, он же, вроде бы, рассказчик, Алаярбек, тоже попадает в историю случайно, отправившись в Иран в составе советской эпидемиологической экспедиции. Но он совсем другого склада, чем простоватый Зуфар, и хитроумием уподобился Ходже Насреддину. Он сам ищет приключений, спасает прелестных кипарисостанных пери и влюбленных, а также невлюбленных в них героев.

Да найдете вы наслаждение на страницах этой книги, вместе с героями пробираясь через Каракумы, а то гуляя в Саду Садов среди роз. А советский писатель Михаил Шевердин лукаво подмигнет вам, завершая дозволенные речи легким намеком на продолжение.

А фильм-то Марка Захарова совсем другой, у него с пьесой очень мало общего, если не считать нескольких реплик. Вот взять хотя бы то, что в пьесе нет толпы опереточных «эсэсовцев» в блестящих касках. Вовсе наоборот, уютный такой городок, «где садовник вырастил чудесные анютины глазки, которые щурятся, подмигивают и даже умеют читать, если буквы крупные и книжка кончается хорошо». В домике архивариуса Шарлеманя приветливо горит очаг, у очага греется Кот. В фильме Коту и места-то не нашлось. И все же городок из пьесы, где блестящих касок нет, гораздо страшнее. Зачем там «эсэсовцы»? Там каждый сам полицай и себе, и соседу. Даже Дракон признается: «Мои люди очень страшные. Таких больше нигде не найдешь».

Они слушают потрясающие коммюнике Генриха («...обессиленный Ланцелот частично захвачен в плен...» «...господин дракон освободил от военной службы по болезни одну свою голову...») и шумно одобряют. И тут же раскупают закопченные стекла («посмотришь — и увидишь господина дракона копченым»). Если Дракон верит их лояльности, то определенно зря. Но если Ланцелот верит, что они смогут быть свободными, то напрасно.

Ланцелот тоже не тот, что в фильме, уже в первом акте он произносит странную фразу о людях, которых освободил насильно. Можно ли освободить насильно? Что это за освобождение? Финал становится двойственным, и это притом, что Ланцелот действительно хочет добра.

Вот неожиданность: классика золотого века научной фантастики оказалась на поверку мистической притчей. Предисловие к советскому изданию старается сфокусироваться на взаимодействии культур. А ведь как раз взаимодействия здесь и нет. В большинстве рассказов (особенно явно в «Ночной встрече») марсиане и земляне друг для друга — существа потусторонние.

Марс предстает как нереально прекрасное и одновременно мрачное царство смерти, и недаром в трех из рассказов («Третья экспедиция», «Марсианин», «Долгие годы») герои прямо сталкиваются с умершими близкими. Финал у этих эпизодов разный, но в общем, контакт живых и мертвых показан таким же опасным, каков он в аутентичных фольклорных историях.

Над Марсом мчится едва ли не Дикая охота («Мертвый сезон»), на Марсе становятся реальностью готичные истории Эдгара По («Эшер II»), и мистика лишь слегка завуалирована научно-фантастическими терминами.

И над всем этим мощнейший посыл-обвинение человечеству за агрессивность, невежество, пошлость и за вот это вот: «Я иностранцев не люблю. И марсиан не люблю. До сих пор ни одного не видел» («Мертвый сезон»). Брэдбери не щадит ни землян, ни марсиан. Косность и жестокость марсиан в первых новеллах («Илла», «Земляне») столь же отталкивают, как и куклуксклановец в рассказе «Высоко в небеса» или герой «Мертвого сезона», готовый убить любого за свою сосисочную.

Обычная Девчонка со Сверхспособностями и Большими Неприятностями — что может быть... э-э... обычнее? И конечно, по всем правилам ромфанта вокруг нее вьются знойные красавчики, в том числе джинны с золотыми, медными, бронзовыми и оловянными глазами. Чересчур явные штампы заставляли меня относиться к роману, пожалуй, чуточку несправедливо.

Потому что в романе есть циклоны, ураганы, торнадо — и все эти удивительные порождения атмосферы описаны так живо, что в магию героини легко поверить. Ее работа с погодными явлениями тонка и точна.

А сами ураганы предстают злобными, разумными и в чем-то более выразительными характерами, чем медно- и изумрудноглазые джинны. Так до конца и не ясно, кому же они служат в книге? Унылым магам-бюрократам, пытающимся загнобить героиню, или кому-то более древнему и могущественному? О да, эта сущность хотя и не выходит на первый план, но она явно определяет ход событий:

«Люди часто толкуют о Матери-природе, мне же она всегда виделась скорее Медеей, готовой (и жаждущей) прирезать собственных детей. Каждый обрыв, который мы преодолевали, напоминал открытый рот. Обломки скал казались мне оскаленными зубами».

Вот это придает крепкому динамичному ромфанту своеобразие и атмосферность (во всех смыслах).

Есть единственная на свете империя, которая пребудет до Страшного суда. Именно так в средние века судили о Вечном Риме, и именно таков Рим в романе Кристофа Рансмайра. Вечный. Торжествующий над самой историей. Преспокойно себе уживающийся с автобусами и фотоаппаратами. Да и в самом деле, что-то поменялось в Риме за две тысячи лет? Те же скандалы, политические интриги, сенсации. А уж в таких забытых всеми местах, как Томы, и вовсе можно заснуть и проснуться через пару тысячелетий — и услышать те же сплетни о жене мясника.

Между вечным городом Римом и железным городом Томы разыгрывается вневременная драма поэта, оказавшегося в конфликте с властью.

Царем когда-то сослан был

Полудня житель к нам в изгнанье.

Я прежде знал, да позабыл

Его мудреное прозванье...

Прозванье его, видимо, и впрямь мудреное, потому что и римляне, и жители Том называют его попросту Назон, в смысле, Носач.

А что же он натворил такого, чтобы оказаться на задворках империи? У Кристофа Рансмайра своя версия, предельно экзотичная. Ну, то есть, конечно, Овидий здесь умудрился произнести славословие императору, не поклонившись предварительно. И хотя император этот акт гражданского неповиновения проспал, у него есть чиновники, мастера доносить до «самого», что такого совершил данный поэт, а равно знатоки императорской воли, способные вялый взмах августовой руки превратить в казнь, заключение или ссылку. А Август, между прочим, просто разозлился на чиновника, потому что ему мешали любоваться носорогом.

Но вообще-то дело не в том неслучившемся поклоне, а вовсе даже в крамольной поэме. И нет, это не та поэма, о которой обычно думали в этом контексте разные авторы, включая и Пушкина. Никакой «науки страсти нежной». Самое оппозиционное произведение Овидия, оказывается, — «Метаморфозы». Видите ли, идеология империи предполагает стабильность. А тут всякие превращения, изменения... В общем, крамола. Постепенно в ее наличии убеждают себя и власти, и радикалы-подпольщики.

И ради этих самых «Метаморфоз» скромный римский интеллигент отправляется искать Овидия в Томах.

Находит он, кажется, больше, чем собирался. Потому что в Томах «Метаморфозы» повсюду: на киноэкране, на гобеленах ткачихи Арахны, в ночных кошмарах, да и просто на пыльных уличках городка, населенного их персонажами.

Эффект довольно жуткий. Когда определенные подробности переданы возвышенным гекзаметром, их и воспринимаешь отстраненно. Но если их же изложить в стиле этакого глючного реализма, пробирает.

…Сплесть из слов умела вязь

Складно и не медля

И по Магнусу звалась,

Агнес из Бурфедля.

Как, ну вот как австралийка могла написать настолько исландскую книгу? О, этот мрачный ледяной мир, в котором эльфы-аульвы, пожалуй, более реальны, чем датский король, который тогда правил Исландией.

Главная героиня — служанка Агнес Магнусдоттир — лицо историческое. Она жила в начале XIX века и была обвинена в убийстве своего хозяина. А дальше... дальше у закона возникли проблемы. Ведь Исландия начала XIX века — это такая невероятная глубинка, что нет там ни тюрем, ни палачей, ни подобных признаков цивилизации. И что делать с Агнес? Не придумали ничего лучшего, как поместить ее в дом местного старосты-амтмана. Можете себе представить радость всего добропорядочного семейства :) Ну, и чтобы позаботиться о душе бедной грешницы, к ней приставили младшего проповедника Тоути.

Дом амтмана так мал, что там нет отдельной комнаты, где Агнес могла бы исповедаться. Соответственно, Тоути и его подопечная просто устраиваются в общей комнате-бадстове. И она рассказывает ему и семье амтмана о своей жизни, от далекого детства до собственно убийства. События мы видим глазами Агнес, а можно ли ее назвать надежным рассказчиком? Заинтересованной в том, чтобы рассказывать чистую и неприкрашенную правду, ее не назовешь. «Складно и не медля» она сплетает сагу о собственной жизни, и сага эта, вполне возможно, из числа лживых.

Но тут уж каждый читатель может сам решить, насколько довериться героине.

«На восточном конце Евразии, занимающей половину северного полушария, умирал Дракон».

Уже из заглавия ясно, что Японии на этот раз придется плохо. И вообще, спойлер на этот роман я словила еще в детстве, в научно-популярной книге. Одна из главок называлась «Как зловредные мобилисты утопили Японию». Там же, правда, объяснялось, почему эти прекрасные острова все же не утонут. Мобилизм — теория движения литосферных плит — действительно стал основой романа и излагается подробно, в традициях твердой научной фантастики, и притом с подлинно японской поэтичностью: «Японские острова, очевидно, формировались, словно грозовые облака, поднимаясь по «холодному» потоку мантии, который проникал со стороны океана под материк».

Грандиозные картины землетрясений, пожаров, тонущих островов. И множество маленьких историй обычных людей, о том, как рушатся их повседневные планы, скромные мечты. Какая она хрупкая, наша цивилизованная жизнь. Городские службы, правительство способны сделать для горящего Токио немногим больше, чем Плиний-старший со своими триремами мог сделать для Помпей.

В кои-то веки аннотация не соврала: передо мной действительно прекрасный образец психологической прозы. А какие выразительные портреты действующих лиц, от главной героини до какой-нибудь Полины Карповны! А тихое сельцо с непременным «страшным» преданием о могиле самоубийцы под обрывом! Несмотря на немалый объем и несколько беспорядочную структуру, роман был легок и увлекателен.

Но только до того самого «обрыва», ставшего здесь весьма ясным символом нравственного падения. Страсть Райского «развивать» всех встречных женщин, гордость и независимость Веры, цинизм Марка вызывали то улыбку, то сочувствие, то желание надрать героям уши. Их проблемы вовсе не казались чужими. Ведь даже нам, современным и продвинутым, не так легко понять, где кончается свобода и начинается безответственность. А вот финал свалился в тот нравоучительный роман «о Кунигунде», над которым сам же автор вволю посмеялся, в помесь морали с мелодрамой.

- Неужели? Ведь эта история кончилась давным-давно.

— Когда все умрут, тогда только кончится Большая Игра. Не раньше.

Редьярд Киплинг. «Ким».

Три истории расскажет вам эта книга. Одна история — чуть наивная сказка. Жил да был Джура — охотник из такого далекого кишлака, что в него мог заезжать еще Марко Поло, и с тех пор там ничего не изменилось. И случается с ним совершенно сказочная вещь: из-за тридевяти гор, из тридесятого царства приезжают неведомые люди — «красные джигиты из рода большевиков» — и привозят с собой волшебные дары. Потом Джура попадает в то самое тридесятое царство — в Советскую Киргизию. Много ли нужно бедному охотнику? Для него и пшеничная лепешка — чудо. И вот уже: «Если бы в эту минуту Максимов взмахнул рукой и горы ушли в землю, вместо осени стала весна, а Джуре подвели железного коня, он бы ничему не удивился. Джура знал одно: он попал в мир великих людей и великого счастья». Авторская удача — не просто показать, как Джура удивляется новой обстановке. Охотник пытается жить в современном мире, как герой Манас из древнего эпоса. Увы, в жизни не работает.

Притом, что советский автор, ясное дело, идеализирует СССР, все же он описывает вовсе не такой уж безмятежный мир: на заднем плане идет процесс инженеров Донбасса. И обитатели «тридесятого царства» сами порой наивны, как охотник с дальних гор. Таков уж перелом судьбы, когда старое смешивается с чем-то абсолютно новым. Два раиса — председателя колхозов — спорят о том, какой хлопок сеять, и вдруг всплывают аргументы типа «наш род всегда брал воду первым». А эпизод с вакцинацией!

И происходит здесь Большая Игра, она ведь действительно никогда не заканчивается. Максимов-Тысячеглазый зачищает басмаческие отряды, выявляет английских агентов, и это вторая история, явственно отдающая «Кимом».

Третья — история незадачливого Кучака, грустная и забавная одновременно. Он, как и Джура, попадает в большой мир, как кур в ощип. Да только у него нет той смелости и стойкости, как у Джуры, и он вечно влипает в переделки.

Кажется, для всего этого в последнее время появился термин «истерн». В книге и правда есть наивность, приключенческий задор и экзотическая привлекательность, роднящая ее с вестернами. Пусть так, истерн получился отличный.

Эта книга — как египетская роспись, и не вольного амарнского стиля, а каноническая, важная и все равно чарующая. Главный герой виделся мне застывшим в ритуальной позе на стене собственной гробницы, а рядом иероглифы повествовали бы о его жизни то ли для далеких потомков, то ли для предков и богов. Степень стилизации здесь высока, и отсылки к какому-нибудь древнему тексту сменяют одна другую. Само имя героя литературно, чего он, собственно, и не скрывает. Отчасти он повторяет путь того, другого Синухета, бежавшего из Египта в широкий чужой мир четыре тысячелетия назад. Он тоже мог бы сказать о себе: «Передавала меня страна стране» — Вавилон и Хеттское царство, Иерусалим и Крит. И, конечно же, Ахетатон, Горизонт Атона.

Ахетатон — потому что немало строк посвящено Эхнатону и его религиозной реформе. Эхнатон здесь создан из противоречий, мечтатель и фанатик, живущий правдой, согласно своему титулу, и совершенно неспособный эту самую правду услышать. Даже Нефертити признается, как трудно ей безмятежно улыбаться при виде очередного безумства фараона, — а улыбаться-то она должна, если хочет сохранить собственное положение. Но при этом Мика Валтари передает невероятное обаяние Эхнатона, которое ощущаем даже мы, спустя тысячелетия. Циничный, умный, жесткий Хоремхеб, и тот говорит об Эхнатоне: «Воистину, если б можно было привести сюда и поставить перед ним всех людей, которые только есть на свете — чтобы он с каждым поговорил, прикоснулся к ним своими легкими пальцами, — я уверен, мир изменился бы! Но ведь это невозможно». Это невозможно, — эхом откликается Синухе, и кажется, что он последовал за Атоном просто из-за своего беспокойного сердца и, что греха таить, своей слабой воли, а не потому, что увлекся мечтой Эхнатона о мире без нищеты, войн и лжи.

Мечты и желания, которые так долго влекли американцев на Запад, наверное, не очень отличались от желаний русских первопроходцев в Сибири. Стремление к свободе, к новым возможностям, а может быть, к какой-то сказочной дальней стране (в Америке это был край Кейнтук, где кукуруза вырастает до самого неба, а стебель фасоли может сшибить с ног).

Наверное, милая грустная Хонор нашла бы счастье в Огайо, если бы могла разделить эти грезы. Но в ее случае — ни свободы, ни возможностей, ни сказки. Вместо этого — одиночество в совершенно чужой стране, куда более незнакомой, чем в наш век быстрого обмена информацией и быстрых путешествий. Равнодушные люди рядом, да еще сообщество квакеров с жесткими внутренними правилами. Серый капор Хонор с желтой подкладкой — уже повод удивленно приподнять брови. Никто, конечно, не запрещал ей шить лоскутные одеяла — откуда в издательской аннотации взялась такая глупость? Но на карте стоит нечто посерьезнее выбора между лоскутным шитьем и аппликацией: ее доброта, ее человечность, ее нравственные принципы. наконец... Именно поэтому чуть-чуть разочаровал финал. Он показался слишком трусливым для такой храброй девушки.

Автор идеально передает психологию героини. Всё описано так живо, будто я сама училась доить корову и участвовала в «швейных штурмах«!

Не стану скрывать, некоторые романы Шевалье вызвали у меня разочарование. Но «Последний побег» — безусловно, шедевр.

Один из знакомых Агаты Кристи обратился к ней с необычной просьбой: он хотел попасть в ее новый роман, причем непременно в роли убийцы. Миссис Кристи просьбу выполнила с лихвой. Роман был написан, знакомый занял в нем место не просто убийцы, а зловещего махинатора, главы настоящей ОПГ. И, надо сказать, отлично справился.

Как и рассказчица — бесшабашная Анна Беддингфелд, которая отправляется за приключениями, не имея за душой ничего, кроме авантюрного духа и острого ума. Приключения, конечно же, будут! Шпионские страсти, убийства и контрабанда алмазов — кому что ближе. И расследование, разумеется, это же классический детектив. А еще будет корабль, прямо-таки набитый подозрительными и эксцентричными персонажами. И много прекрасной Африки. (Заочно влюбилась в забавные статуэтки зверей. Будь я на месте Анны, тоже бы скупала их десятками.)

И-эхх, лихие девяностые! Точнее, их обработка в жанре фэнтези, сделанная остроумно и тщательно. Какой жанр больше всего подходит к столь криминальному периоду истории? Конечно, крутой детектив. А если в нем будет эльф-«афганец» или гномка-журналистка, так это только интереснее. Вполне органично получились отсылки к классике — от «производственного романа всех времен и народов» «Понедельник начинается в субботу» до западных Толкина с Тертлдавом.

Итак, Москва 90-х годов, где реликты советского («раешного», от Стройки Рая на земле) периода причудливо сочетаются с новорусскими бандитами. Их золотые цепи вполне реалистичны. А рядом с людьми живут представители всяческих фэнтезийных рас. В домах прячется малый народец, людьми неразбирающимися зачисленный в категорию «домовых» и жадный до козьего молока. С асфальтом, как водится, проблемы, особенно в новых районах. Зато москвичи побогаче обзаводятся понтовыми коврами-самолетами.

Главных героев два. Первый — Всеволод Серов, ветеран афганской войны, ныне киллер и владелец аквариумного магазинчика. Второй — господство Зорин, ангел пресвятого благочиния... ну, мент, короче. Первому «заказывают» скандального журналиста, второй должен раскрыть это преступление. И, конечно, в романе есть Кот — героический и обаятельный!

Шона Маклин — профессиональный историк и более того, она хороший беллетрист. Первый роман ее серии о Дэниэле Сикере написан интересно и со знанием дела во всем, от подробностей повседневной жизни до международной политики Англии XVII в.

Мы попадаем в удивительно атмосферный Лондон времен протектората Оливера Кромвеля. Мрачные, грязные улицы и возвышающаяся над городом громада собора. Запах кофе в кофейне — аромат далеких странствий в постепенно глобализирующемся мире. Споры о политике, вечный надзор всех за всеми. У лорда-протектора много врагов. Сторонники изгнанного короля Карла, и непокорные шотландцы, и радикалы-левеллеры. Главный герой, Дамиан Сикер, как раз и должен их всех выявлять, расшифровывать тайнопись, обезвреживать заговоры.

Шпионскую историю о покушении на Кромвеля обрамляет детективный сюжет. Один из доверенных людей лорда-протектора убит, и над телом застали смутьяна-левеллера Эллингворта. Казалось бы, все ясно. Или нет?

Большой плюс романа, с моей точки зрения, — это умение избежать навязших в зубах модных штампов. Нет чуть ли не обязательной в современном детективе извращенной жестокости. Все герои в здравом рассудке, и нет нужды прикрывать маньяком нелепые поступки персонажей. Да и зачем? Бурная история гражданских войн в Англии может обеспечить писателя любым количеством драматических сюжетных ходов, а Шона Маклин умеет использовать исторический материал. Итоговое впечатление самое приятное!

Некоторая вторичность ощущается сразу, окрашенная легкой ностальгией по первым шагам российского фэнтези. За плечом заглавного героя маячит тень Волкодава из рода Серых Псов. Вся тема с романтизацией богоборца явственно напоминает Тано Мелькора из «Черной книги Арды». Но, к чести Натальи Михайловой и Юлии Тулянской, на этой основе они создают свое, рассказывают совсем о другом и по-другому, чем предшественницы.

Это красивый мир, стоящий на самом краю Конца. Он уже обречен Вседержителем на погибель, а цветы все цветут, и в солнцестояние просыпаются в лесах земнородные — безобидная нечисть. Зато люди в преддверии Суда заметно дичают. Фанатизм уродует души даже неплохим вроде бы людям, таким, как богоизбранный князь Кресислав, — он и рад бы растить хлеб, но во имя Неба нивы необходимо палить. И вовсе раздолье прирожденным убийцам вроде рыцаря Клевена.

А вот что всего необычнее, что ни в какие тренды не вписывается: главные герои здесь — не короли, не рыцари, вообще не герои. Это те, на кого что в фэнтезийной, что в реальной истории смотрят, как на расходный материал. Мужичье! Людишки, которые почему-то хотят жить, обнимать любимых и укачивать детишек, даже несмотря на то, что Конец, Воля Всевышнего и еще много всяких громких слов с заглавной буквы. Между ними и войсками земных королей и Небесного Престола — только Яромир со своими вооруженными дрекольем крестьянами. Или сам Обитаемый мир?

Да, были люди в наше время,

Не то, что нынешнее племя:

Богатыри — не вы!

Иногда кажется, что на том стоит вся литература XIX в. Чуть не любой автор, от Михаила Юрьевича Лермонтова до Эдгара По или Александра Дюма в какой-то момент начинает вздыхать об измельчании людей и общей прозаичности бытия. Вот и Сенкевич туда же. Главный герой романа, Леон, — потомок шляхетской вольницы «Потопа», но рядом с Кмицицем и Володыевским его не поставишь. Я не была знакома с ним и пяти минут, а он уже успел пожаловаться и на сверхчувствительные нервы, и на усталость от жизни. С каким упоением он портил жизнь и себе, и героине! Ее было жаль, он был довольно скучен.

Леон, конечно, из породы то ли «лишних людей», то ли декадентов того, позапрошлого столетия. Но мне все время казалось, что такого Леона я постоянно встречаю во всех социальных сетях. Сколько там «гениев без портфеля» с неизменным: «Я же заслуживаю!»

Уилки Коллинз установил своеобразный рекорд, введя не двух, не трех, а целых четырех героев с одинаковыми именами! Правда, для облегчения жизни читателя со сцены довольно быстро убирают Алленов Армадэлей первого и второго. Аллена третьего и четвертого можно не путать: один белокурый, другой темноволосый, один похож на веселого неуклюжего щенка, у другого в голове маршируют откормленные тараканы. К жизни ни тот, ни другой до смешного не приспособлены. Как бы они вообще выжили, не будь в викторианской Англии стряпчих!

По стилю роман «завис» между «загадочной» готической прозой и «Лунным камнем». Между двумя Алленами и вокруг них разыгрывается запутанная история дружбы, семейных тайн, неумения выстраивать отношения с людьми и полудетективных интриг. Полудетективных — потому что здесь есть преступления разной степени тяжести, но очень мало расследований. В отличие от славного Габриэля Беттереджа, герои «Армадэля» совершенно не подвержены сыскной лихорадке. Прошлую жизнь отрицательной героини, например, все-таки извлекают из-под покрова тайны, но эта информация дальше читателя не идет; муж злодейки и ее предполагаемая жертва так и остаются в неведении. Если выбросить эпизоды с расследованием из текста, сюжет мало что потеряет.

Характеры персонажей, не только главных, но и второстепенных, обрисованы реалистично и живо. Тонкая и отнюдь не лишняя ирония придает авторскому стилю обаяние. С иронией немного странно сочетается романтический реквизит: невероятные совпадения, вещие сны, роковая красавица. Кстати, красавица как раз интересна и нешаблонна, это не инкарнация Миледи, и порой ее становится жаль. Помимо прочего, она умеет мило гадать на вишневых косточках и вести дневник остроумно и захватывающе — положительной мисс Мильрой в жизни ничего подобного не написать. Словом, добротный классический роман. Хотела бы я, чтобы он был покороче? Иногда — хотела.

Что бывает, когда программу контакта с братьями по разуму разрабатывают не этнографы или психологи, а бюрократы. Потому что на момент вылета земного звездолета опыта контакта нет (кроме странных савакиранцев, которые от землян сбежали), зато правила и санкции за их нарушение разработаны до последней запятой. По этим правилам, между прочим, даже объяснить аборигенам оптимальную конструкцию мотыги — уже непростительное вмешательство в чужую культуру. То, что сам вид инопланетянина в скафандре просто не может не повлиять на местных жителей, приводит к простому выводу: инструкция разрабатывалась не для регулирования контактов, а для их полного исключения.

Что бывает, когда экоцивилизация оказывается в тупике. Потому что идиллические разговоры ее жителей — тенду — об охране живого и гармонии с миром прикрывают крайне жестокую реальность. Как объясняет непонятливой землянке Джуне героиня-тенду Анито, ни одна из их экодеревень не сможет выжить, не... поедая собственную молодь. (Благо, размножаются тенду икрометанием.) А значит, заботливо ухоженная природа вокруг более скудна, чем загнобленная людьми земная биосфера; она все же нас кормит. При экосистеме, балансирующей на грани выживания, действия землян, сжигающих участок леса, оборачиваются чуть ли не убийством целой деревни.

Что бывает, когда все правила и предрассудки летят к чертям. А неплохо бывает. Анито и Джуна проходят сложный путь от жесткой ксенофобии, когда каждая готова орать «А-а, тварь!!!», до взаимного уважения и признания.

«Но хуже собаки это время, полное парши, кто до него дотронется, тот заражен, прогоним его, как собаку. Что у меня общего с ним?»

До чего роскошно написано! И какая кропотливая переводческая работа! Не часто удается найти настолько «вкусный» текст. Красоту стиля не портит даже некоторая вычурность и злоупотребление лейтмотивами.

Но... Такого жуткого Ренессанса я еще не видела! О Ренессансе часто думали, как о радостном утре после мрака Средних веков, даже если это преувеличение. У Шульца же — мрак после мрака. В его книге радости мало, а света еще меньше. Гремят проповеди неистового Савонаролы, летят в огонь сочинения Платона вперемешку с женскими украшениями и с картинами Ботичелли. По Италии идут французские войска, разрушая, грабя, насилуя. То и дело кого-то порываются сжечь на костре, скажем, за то, что не верил в острова святого Брандана, или за другое столь же тяжкое прегрешение. Если какой-нибудь гуманист и осмеливается читать античных авторов, то через несколько глав раскаивается и уходит в монастырь. Порой становилось непонятно, каким образом Микеланджело вообще что-то сотворил и как его творения дошли до наших дней.

В общем-то, неудивительно, что в такой обстановке почти у всех персонажей сумеречное состояние сознания. Мрачные видения, страхи и пророчества сопровождают здесь всех, от Микеланджело до Родриго Борджиа. И только один человек — Макиавелли — остается в трезвом рассудке. Жаль, что эпизодов с ним так мало, он позволял отдохнуть от постоянного надрыва, с которым пишет автор.

Работу над романом, увы, прервала смерть писателя, но обрыв именно на этом месте почти не чувствуется. Как только из текста уходят Савонарола и Борджиа, там просто не остается достойных противников для микеланджелова Давида.

Давным-давно, когда по земле ходили мамонты... Ну, положим, мамонтов то ли отогнали на север, то ли повыбили. Но все равно действие происходит давным давно, в сказочно-былинной, славянско-варяжской Руси, в странном мире, где сосуществуют князь Олег, император Василий Болгаробойца и последние динозавры. И Соловей Разбойник, между прочим, тоже. Где, как бывает в сказках, древний дохристианский сюжет абсолютно нормально сочетается с христианскими именами героев. А некоторые люди, между прочим, с теми мамонтами в каком-то мистическом родстве. Младшая кузнецова дочь, к которой повадился летать птицечеловек, как раз из таких.

Для Марьи — романтическая сказка, а как это выглядит с точки зрения старших сестер (позор на всю семью!). А глазами захожего скомороха? Мастера бронника, случайно встреченного на пути? Птицечеловека, изгнанного из небесного города? По-разному, очень по-разному видят они Марью и ее любовь.

Кажется, я поторопилась, когда решила для себя, что на сказочном материале нельзя написать фэнтези. Часто писателей подводит ощущение, что сказка — она ведь потешка для детишек. Здесь этого нет, здесь мрачновато и атмосферно и совершенно не на уровне детской. Здесь мифологические, жестокие корни сказки.

Немецкий автор XIX века, перевод того же столетия, солидность в изложении гарантируется! Не надо только искать здесь сведений об эпохе Людовика XIV. У Брахфогеля выходит не столько историческая проза, сколько историческая фантазия. Автор не особенно утруждает себя фактурой. Собственно, по сравнению с его романом «Виконт де Бражелон» покажется достоверным, как научная монография.

Зато скандалы, интриги и расследования при дворе «короля-солнце» присутствуют в большом количестве. Тут и железная маска, и неожиданно всплывший двоюродный брат короля, который тоже мечтает о престоле, и фрондеры в плотном союзе с иезуитами. И Нинон де Ланкло, конечно! Людовик XIV, как ему и полагается, влюблен, но (спойлер!) не в Лавальер и даже в Монтеспан. Ну, а Мольер, который играет в сюжете не меньшую роль, чем Людовик, превращается из бродячего актера в гениального драматурга. Интриги любовные, политические и литературные описаны весьма живо, и это главное достоинство романа.

Людовик предстает неприятной личностью, не просто деспотом, но настоящим флюгером, которого легко убедить в чем угодно. Он предает всех окружающих — своего брата, Мольера, любимую женщину. Не скажу, чтобы мне так уж понравился и второй главный герой. Появляется Мольер в романе в довольно неприятной роли соглядатая за личной жизнью любовницы принца Конти и не становится более симпатичным в роли ревнивого мужа. Зато приключений много!

Мне кажется, книгу вполне можно посоветовать ценителям старомодных исторических романов.

«Драконье лето» хорошо уже тем, что в нем есть волшебная школа, но нет расплодившихся штампов. Ни плоских шуточек, ни романа с ректором. Общий антураж вообще совсем недурен. Потому что это не такой уж простой мир. Потому что здесь власть не избавляет от мелких унижений — любой крестьянин может спокойно купаться в реке, а могущественный маг или дракон не может. Магия огня, гаснущая от влаги, магия, которую можно уничтожить, просто заставив носителя постоянно жить у воды, — не самая банальная идея.

Зато персонажи... Честно говоря, их трудно различить, они все на одно лицо. Уставшие, немного растерянные, все в безнадежных поисках — кто ищет утраченную тонкую магию драконов, кто спасение от высокой воды, кто просто свое место в жизни. Все как на подбор грустны и сентиментальны. И это определенно перебор. Из-за этого местная «странная война» драконов с магами выглядит вдвойне странно. Враги, только что морившие друг друга в сырых подземельях или шантажировавшие угрозами любимой девушке, вдруг усаживаются на совместные посиделки с плюшками или обмениваются воспоминаниями о невозвратном детстве.

Но все-таки написано неплохо, грустная, несколько наивная сказка.

«Мы не герои мифов, но это ничего не меняет».

Когда речь заходит об отмене крепостного права, у нас частенько поминают чеховского Фирса, для которого воля — беда. Илья Артамонов тоже из бывших дворовых, но совсем другого склада. Нюни разводить не станет, дурным приметам верить не станет и вообще пройдется по пореформенной России не хуже бульдозера. И фабрику поставит, и на неприязнь целого города будет плевать с высокой колокольни.

Дети Артамоновы, как водится, несколько пожиже. Петр, наследник семейного дела, тянет фабрику, да и всю свою жизнь, как тот бурлак лямку. О третьем поколении, Якове, уже и сказать нечего.

И не то, чтобы я хотела обвинить Горького во вторичности — нет, конечно, — но чего-то совсем особенного «Дело Артамоновых» мне не принесло. Собственно, отечественная и западная классика XIX — начала XX века может порадовать читателя немалым числом романов о семейном бизнесе. Золя и Томас Манн, Мельников-Печерский и Мамин-Сибиряк, да мало ли еще кто! Мне показалось, что ближе всего к «Делу Артамоновых» будут «Будденброки», построенные по похожей сюжетной схеме. У Горького больше русской хандры, пожалуй.

Две девушки прибывают в шотландскую глушь с промежутком в двести с чем-то лет. Кэрри пишет исторический роман. София, лишившись родителей, находит приют у своей родственницы-графини и оказывается втянута в заговор. Какая из двух интереснее? Конечно, первая.

Кэрри воплощала в себе то, что писательница действительно пережила. Живо чувствовалось, что она действительно пробиралась по шотландским горам в метель, воевала с печкой-«буржуйкой», кропотливо собирала сведения о якобитах и писала взахлеб. Эта часть была бы еще лучше, если бы автор не ввертывала этак ненавязчиво: я написала уже четыре бестселлера, и новый роман получается здорово, и т.п.

Нет, совсем не здорово. Этот самый роман — часть, связанная с Софией, — казался чуть фальшивым. Какие-то детали быта и поведения прямо кричали о том, что передо мной реконструкторы-любители, а не люди XVIII века. Почему-то современным авторам не даются ситуации общения, не допускающего панибратства. Как обращаются с Софией слуги в замке Слэйнс? Именно что панибратски, это в эпоху, когда побить слугу за провинность считалось в порядке вещей. Конюх даже не изволит встать, когда входит племянница и желанная гостья госпожи; горничной в голову не приходит сделать ей реверанс; и все дружно ей «тыкают». Мне все время казалось, что статус Софии в замке получается ниже плинтуса, и было очень странно, почему она сама и ее тетушка-графиня этого не замечают. С событийно-исторической стороной романа дело обстоит получше, все-таки историю неудачного вторжения Якова II в Шотландию («возвращение короля» — фальстарт) автор проработала.

Но общее впечатление все равно было не слишком. Любовная линия несколько вялая. А для исторического романа София — совершенно неподходящая героиня. Уж очень она далека от всех этих якобитских дел и слишком мало знает о том, что творится вокруг нее.

Итак, Шива сидит на горе Кайлас и медитирует. А впрочем, перед нами не грозное синегорлое божество, это всего лишь вождь мелкого горного племени. И размышляет он о земных вещах: о непрекращающихся конфликтах с соседями. Так не лучше ли погрузить скарб на безропотных яков и всем племенем уйти в Мелухху? Там царит справедливость, законность и счастье для всех.

А дальше — загадочная цивилизация Хараппы и Мохенджо-Даро, которую шумеры и называли Мелуххой. Не очень-то она здесь хараппская, ее история и религия взяты из индийской мифологии. Зато тут-то оказывается, что Шива — все же действительно Нилакантха, Синегорлый и вообще потенциальный спаситель мира. И начинается история с битвами, и любовью, и отсылками к индийским мифам.

Честно говоря, я бы предпочла, чтобы путешествие в удивительную и древнюю страну несколько меньше напоминало прибытие мигрантов в Евросоюз. О, Шива Нилакантха, у них даже есть стойка регистрации! И от самого Шивы я никак не ждала слова «Окэй». Но уж что есть, то есть.

Плюс один балл, несомненно, — за неоднозначность. Если в страну попадает такой наблюдательный чужак, как Шива, то он неизбежно замечает всякие интересные вещи. И Мелухха быстро теряет глянец — как в идеальной стране такая девушка, как Сати, может оказаться неприкасаемой, причем без всякой вины? Проклятия по адресу гнусных врагов звучат как-то неестественно — и не только потому, что автор пишет на довольно упрощенном английском. Когда же выясняется, что базовое различие между добродетельными мелухханцами и двуличными чандраванши — это разные календари, ну, тут уж вспоминается Свифт. Почти-финальная беседа между Шивой и пленной принцессой чандраванши действительно остроумна.

Ах, романтика дальних странствий! Зов сельвы, Матери туманов и отчаяния. Чудеса дальних морей, куда можно отплыть «на утлом суденышке, под шикарным желто-сине-красным эквадорским флагом». Две повести, открывающие сборник, завораживают то экзотикой маленького тропического острова, то загадками истории майя. Общение с дельфином (Лоцман Кид), поиски древних вирусов (Последнее путешествие полковника Фосетта) добавляют к приключенческим историям аромат XX века, очарованного наукой. И даже если поиск не увенчался успехом, то ведь все же были неповторимые дни и ночи в удивительных краях, услышанные легенды, новые встречи. Что-то такое, что может ощутить и читатель. «Нет, не спешите говорить, что я ничего не вынес из сельвы», — делает вывод вирусолог, герой «Последнего путешествия полковника Фосетта».

Следующие затем три рассказа — скорее психологические эксперименты. Как будет чувствовать себя человек, оказавшись вне времени и пространства? (De profundis). В двухмерном пространстве? (Фигуры на плоскости). Оказавшись в прошлом и получив возможность изменить что-то в отношениях с любимой девушкой? (Снежок).

Приятно в очередной раз открыть для себя,что советская фантастика — это не только про достижения народного хозяйства и даже не про то, как космические корабли что-то там бороздят. Она сложнее и богаче.

Укройся от сырости небом вечерним,

И звезды посыплются с неба, звеня.

Но только не спрашивай звезды и тени!

...И захотелось как-то Шеридану Ле Фаню написать исторический роман, и чтоб не хуже, чем у Вальтера Скотта. Не то чтобы совсем без элементов готики, но вообще-то про другое. И чтоб все увлеклись Ирландией так же сильно, как увлеклись Шотландией после «Роб Роя» и других скоттовских шедевров. Не вышло. «Дом у кладбища» успеха не имел. И дело не в том, что ирландская старина менее красочна, чем шотландская. Каждый современный любитель кельтской культуры подтвердит, что Ирландия ничем не хуже. Вот только передать ее колорит Ле Фаню не смог. Он словно боялся рассказать что-то по-настоящему сочное — как бы не выставить соотечественников дикарями! Там у него некая мисс упоминает в разговоре о коликах — так автор извиняется за нее на протяжении двух или трех абзацев, призывая на помощь Джонатана Свифта.

Отчасти проблема состоит в тех людях, которыми населен его многолюдный роман. Это англизированная ирландская элита, офицеры, помещики, их дамы. Они по-гэльски-то разве что выругаться могут.

Отчасти беда в построении романа. Собственно, это набор баек о жителях небольшого пригорода из середины XVIII в. — почтенная старина уже для самого Ле Фаню, — сдобренный этаким старомодным, солидным юмором. Юные леди — а их здесь три — общаются с ухажерами, дамы постарше и офицеры сплетничают об общих знакомых, таинственный юноша по имени Мервин таинственно молчит, а сам автор иногда вмешивается, чтобы вставить историю о привидениях... И через двадцать, тридцать глав я все еще не могла сказать, о чем же книга?

Вчитаться было сложно.

Я уже было отчаялась, но главе к сороковой (из девяноста девяти) действие наконец начало развиваться. У мисс Лилиас наметилась любовная драма, а у мисс Гертруды появилась тайна. Комическая вариация той же темы — эпизод с вдовой Макнамара, которая связалась с брачным агентством и теперь тоже вынуждена скрывать свой секрет и чахнуть от печали. Загадочный Мервин перестал изображать мебель и стал наконец героем некой истории. Ну, а доктор Стерк, запутавшийся в долгах, не может не вызвать сочувствия у любого закредитованного россиянина. Постепенно и некий детективный сюжет всплыл. Интересно, много ли читателей позапрошлого века добралось до этой стадии?

Если первые романы трилогии показывали начальные ступени колонизации Нигерии, то здесь перед читателем ее завершение — Нигерия накануне независимости. Деревня Умуофия, где происходило действие романа «И пришло разрушение», уже не центр своего собственного мироздания. Тысячью нитей она связана со столицей страны и даже с далекой Англией. Времена изменились. Поднялся европеизированный Лагос. Там можно проводить время в клубах, почти как в Лондоне, а на свадьбу соседа, говорят, нельзя прийти, если не получишь приглашения с непременной аббревиатурой R.S.V.P.-Rice and Stew Very Plenty (Рис и тушеное мясо в очень большом количестве).

Деревня Умуофия тоже не осталась прежней. Молодых людей вроде Оби Оконкво посылают учиться в Англию (предварительно всем миром собрав на это деньги). Хотя для большинства Англия остается землей духов за семью реками, семью лесами, семью горами. Солдаты, воевавшие во Втрой мировой где-нибудь в Египте, возвращаются, точно герои из сказок.

Мир послевоенной Нигерии показан глазами того самого Оби. Юноша после Англии приезжает домой и вдруг обнаруживает, что идеальный образ родной страны, по которой он тосковал на чужбине, несколько иллюзорен. То он замечает в Лагосе трущобы (а он-то думал, что в этом городе только электрические огни, автомобили и девушки в ярких платьях!). То сталкивается с коррупцией, кумовством и вообще с тем, что называет «колониальной ментальностью». Или не может жениться на любимой девушке, потому что она «осу» — из касты отверженных.

...А все-таки, хоть Оби — человек цивилизованный и слегка презирает своих «темных» предков, мудрый жрец Эзеулу или бешеный Оконкво могли бы дать своему потомку кое-какие уроки стойкости.

И да сопутствует удача людям речной страны и народам страны лесов!

Сказки о подменышах — едва ли не самые жестокие в европейском фольклоре. Портной Грейс в романе выдает довольно полный список издевательств, которым нужно подвергнуть подмененное дитя, чтобы фейри ужаснулись и вернули настоящего ребенка. Страшно, что все это пытались применять в реальной жизни, на детях с генетическими отклонениями или просто «не таких», как хотелось бы родителям. А каково при этом подменышу? Вот об этом и рассказывает Фрэнсис Хардинг.

В роман отлично вписался еще один сюжет, популярный в народных английских балладах, — злая сестра, которая пытается «извести» героиню. Поначалу Пен выглядит именно такой, злобной, коварной, немотивированно агрессивной. Но по мере раскрытия персонажей становится все яснее, что жуткая ненависть между девочками не на пустом месте появилась и дело вовсе не в «злобности» младшей из сестер.

Действие происходит в Англии 1920-х годов, где только что отгремела Великая война и только что наладилась мирная жизнь. Англичане с живым удовольствием наслаждаются синематографом и немного недоуменно прислушиваются к звукам джаза. Среди прочих — милая, респектабельная семья инженера Кресчента: солидный специалист, его очаровательная жена, две маленькие дочки и благоговейная память о сыне, сгинувшем где-то на фронтах Первой мировой. Все прямо-таки лучится благополучием. И вот в такой-то семье такая беда — исчезновение любимой дочки и появление подменыша!

А вот не случайно фейри надумали подкинуть «кукушонка» именно в этот дом. В семье Кресчентов что-то настолько неладно, что появление подменыша не добавляет проблем, а просто вскрывает существующие. Младшая из сестер, Пен, всегда в чем-то виновата; ее обиняют сходу, не трудясь разбираться. Старшая, Трисс, — любимица родителей, и ей навязывают образ вечно больной бедняжки и не дают завязать дружбу хоть с кем-нибудь. А еще есть таинственные письма от пропавшего на фронте Себастиана. И его невеста, Вайолет, которую в семье Кресчентов считают алчной стервой (но мы уже знаем, что доверять обвинениям мистера и миссис Кресчент нужно с большой осторожностью).

Фрэнсис Хардинг создает прекрасный сплав исторического романа с приключениями, психологической прозы и переосмысленной волшебной сказки. От здешних фейри веет очарованием и жутью, как оно и должно быть.

Ну, вот и позади монументальный цикл о княгине Ольге. Последний роман так же хорош, как и все остальные. Под ним снова мощный пласт сведений об истории, археологии, фольклоре Киевской Руси. В нем снова интересный сюжет и яркие эпизоды (чего стоит хотя бы епископ Адальберт между двух костров!). Святослав, как и в предыдущих книгах, успешно портит жизнь себе и окружающим. Не меньше таланта по этой части проявляет Малуша — как легко догадаться, будущая мать будущего князя Владимира. Забавно наблюдать, как Эльга пытается организовать ей спокойную и по возможности счастливую жизнь в каком-нибудь тихом уголке, а девчонка каждый раз выскакивает, словно чертик из табакерки. Володислав Древлянский, мелькнувший в «Ключах судьбы», остается все тем же незадачливым мстителем, и его попытки вернуть себе престол вносят солидный вклад в тот клубок интриг, который сплетается вокруг стольного града Киева. У каждого из героев — свои цели, свои мечты, каждый пытается вырвать у судьбы для себя счастье в стремительно меняющемся мире. И некоторым это даже удается.

Что касается Эльги, то она немного отходит в тень. Сюжет кружится вокруг более молодых героев. Ее же дело — дипломатия и спокойствие внутри ее немалой державы, которая уверенно выходит на международную арену. В «Двух зорях» киевская княгиня ведет переговоры с двумя императорами сразу и должна делать выбор между православием и католицизмом. Эльга достигает поставленных целей со своей обычной мудростью. Елизавета Дворецкая сумела показать великую правительницу и великую женщину.

Да, роман прекрасен. А вот цикл романов как единое целое — нет. Именно как цикл, он имеет два досадных недостатка. Романы писались не в хронологическом порядке, но беда не в том: писательница не могла справиться с искушением и порой вводила в повествование какой-нибудь интересный поворот... а он напрочь не согласовался с книгами, действие которых происходит позже. Если читать по порядку, абсолютно странной выглядит история Огняны-Марии: где-то о ней помнят, где-то не помнят, а где-то и вовсе рыбу заворачивали. Отношения Эльги и Мистины не столько развиваются от романа к роману, сколько скачут туда-сюда, без психологического обоснования (зато все выглядит логично, если читать по порядку написания, а не по порядку событий).

Второй недостаток: отсутствие финала. Из всех сюжетных линий, намеченных в цикле, не пришла к какому-либо итогу ни одна.

Все, наверное, уже привыкли к тому, что у США впереди апокалипсис. Ни один самый квасной патриот не пророчит гибель Америки так вдохновенно, как собственные американские фантасты. Вот и здесь Штаты ждет мрачное будущее, в котором были и энергетические войны, и большая вода, и даже наплыв беженцев. Словом, все страхи современного общества в одном пакете. И еще конец Пятого мира в придачу. Среди катастроф племя навахо выживает успешнее прочих. Собственно, индейцев защищает Стена. Вот только кофе и сахар стали редкостью.

В Динете, в стране навахо, встречаются древние боги и чудовища с именами, звучащими, словно древние заклинания. Жить там не то чтобы комфортно, но интересно. Ребекка Роанхорс — знающий гид. Об обычаях и поверьях навахо я узнала действительно много. Вот вы знаете, как бороться с чудовищем при помощи кукурузной муки?

И при этом я совершенно не поняла, для какого же читателя написан роман? Уж больно много здесь собрано стереотипов из самых разных поджанров, от ромфанта до вестерна, причем собрано по принципу калейдоскопа.

Вот для любителей Дикого Запада образ современного политкорректного одинокого ковбоя — героическая героиня, которую никто не любит. Уже на первых двух главах я поняла, почему. Сама она списывает на сексизм, она не легендарный Убийца Чудовищ. Или на то, что она отличается от других. Но если она часто приносит отчаявшейся матери голову дочери, а потом еще берет плату, назначенную за спасение девочки...

Кровавых и неаппетитных подробностей здесь тоже много, видимо, чтобы привлечь любителей боевиков и триллеров.

И еще есть невзрачная закомплексованная девушка, за которой тем не менее бегали/бегают/будут бегать два парня, один крутой, другой элегантный. Поклонницы романтики, наверное, должны восторженно гадать: она вернется к Убийце Чудовищ? Или выберет целителя в модных ботинках?

А у меня в голове все это никак не соединялось в нечто целое.

Изнывающий от летней жары Париж, его оживленные бульвары, уличные кафе. И молодой человек, у которого осталось денег всего на два обеда или два завтрака — на выбор. С этого начинается самое знаменитое произведение Мопассана. Писатель приводит нас в мир осязаемый, чувственный, и, перелистывая страницы, легко ощутить и парижскую жару, и суету в издательстве.

Среди интриг политических и любовных все более уверенно идет по этому миру Милый друг — Жорж Дюруа, сын нормандского крестьянина, бывший военный и будущий... донжуан? Ох, вы только взгляните на его неотразимые усы! Действительно, как тут устоять! А еще он порой способен изобразить благородный жест, на что тоже можно купиться. Например, картинно бросит в камин доставшийся не совсем честным путем орден. Правда, потом отчистит орденок от золы и наденет снова, но это ж детали.

И все-таки перед нами не донжуан; женщины нужны ему не сами по себе, а ради ощущения победы и еще более того — ради прибыли и карьеры. Он ведь жаден и завистлив, Милый друг, стоит ему чего-то добиться, как он замечает, что у соседа жемчуг крупнее. А тут, глядишь, одна поможет ему освоиться с журналистикой, другая введет в свет, третья даст богатство... При чтении его истории вспоминаются скорее Жюльен Сорель и Растиньяк, точно так же штурмовавшие Париж. Со знаменитым героем Тирсо де Молины нашего Милого друга роднит разве что быстрое охлаждение. Как только женщина завоевана, внезапно выясняется, что она плачет, как Джульетта, а надо бы плакать, как Дидона. И это, разумеется, нестерпимо.

Женщин жаль, и даже не столько потому, что связались с мерзавцем. Общество, описанное Мопассаном, к ним безжалостно. Вся гордость и ум Мадлен не могут помочь ей отстоять свою независимость, если этого не захочет ее муж. Вся свежесть и элегантность мадам Вальтер не спасут ее от презрения: в сорок лет окружающие считают женщину старухой, и ей остается только носить траур по собственной жизни. Если девушка сбежала из дома с мужчиной, он всегда выпутается, а ее репутация погибла.

Ну, а роман прекрасен!

«Оставив лошадь в конюшне, Болдх отправился в ближайший трактир. Его намерение сойти за облачённого в плащ с капюшоном чужеземца, раскуривающего трубку в тёмном углу, оказалось тщетным — все тёмные углы уже были заняты другими загадочными чужеземцами».

Я была очень удивлена, узнав, что этот роман был написан в нынешнем, а не в прошлом веке. Все темные углы в трактирах, где мог бы засесть потенциальный Арагорн, действительно уже заняты!

Автор хотел явно создать что-то теплое и ламповое, а вышло унылое и шаблонное. Здесь собрана вся фауна Серых гор, где золота по-прежнему нет. Есть Древнее Зло не совсем понятной природы, то ли уничтоженное, то ли возродившееся. Есть Избранный, который, конечно, не в курсе, как с этим самым Злом покончить, но должен разобраться в процессе. При Избранном еще команда приключенцев.

А пафоса, пафоса сколько потрачено! Если чудовище, то «премерзкий фантом, жуткое отродье Мрака, ходячий изврат», если пророчество, то обязательно зловещее. Если эмоции, то описываются они высоким штилем вроде такого: «Ненависть, черная гадюка, кольцами обвивала душу дракессы, готовясь ужалить».

И при этом пафосе совершенно непонятно, что такое рогр, который Древнее Зло, и чем он, собственно, опасен для окружающих. Приключенцы тоже не понимают, куда и зачем идут, а уж тем более — в чем важность их миссии. Они просто тащатся от локации к локации. Что-то вроде бы при этом происходит, но общее ощущение монотонности и ненужности происходящего не отпускает.

Это было похоже на день сурка. Очаровательного дворянского недоросля замечает владелец казино. Кормит-поит, дает денег и считает, что у парня большое будущее. Чудесно. Интригует. Потом того же очаровательного недоросля замечает беспутный аристократ. И эпизод повторяется с небольшими вариациями (героя не только кормят, но и купают в ванне, что, конечно, придает всей сцене свежесть и новизну). А потом почти то же самое описывается в третий раз. И в четвертый. И в пятый. Меняются только благодетели и конкретные формы благотворительности.

Что это, неужели позади почти половина небольшой книги? А основное действие еще и не думало начинаться. Кажется, если герой снова полезет в ванну с очередным филантропом, я завою. Придется закрыть книгу, не дожидаясь разрекламированной Арафской дуэли.

Насколько мне понравились книги Филиппы Грегори о Генрихе VIII и его женах, настолько же бесцветной показалась книга, посвященная его детям. То ли вдохновение у писательницы иссякло, то ли у Марии Тюдор харизмы не хватает... То ли просто неудачно выбрана рассказчица.

В центре внимания здесь — не королева, не принцесса, а испанская еврейка Ханна Верде, ставшая по некой случайности придворной шутихой. Она выглядит довольно глупо, когда строит из себя профессиональную феминистку, бросает громкие заявления вроде: «я сама за себя решаю» и т.д. Ведь на деле ею распоряжаются все, кому не лень: ее собственная семья, и Роберт Лестер, и Мария Тюдор с Елизаветой (и там еще список на сорок листов). Анна Клевская, Екатерина Парр из предыдущих романов серии — действительно сильные женщины, а вот Ханна — недоразумение. Но дело даже не в этом. Если уж глазами Ханны мы должны увидеть целую историческую эпоху, не мешало бы наделить ее некоторым умом и способностью понимать людей и события.

Но Ханна мало что видит и еще меньше понимает. В результате исчезает главная, на мой взгляд, фишка серии — способность автора найти неожиданный ракурс, рассказать знакомый сюжет по-новому. Ну, не считать же за новизну сентиментальные попытки объяснить, что Мария Кровавая, конечно, сожгла множество еретиков, но в душе добра и милосердна!

Последней каплей для меня оказалась какая-то нездоровая зацикленность романа на проблеме девственности/недевственности Елизаветы Тюдор. Как будто ее личная жизнь что-то меняет в ее качествах правительницы! Но нет, почему-то все в книге убеждены, что в Англии непременно должна быть королева-девственница (зачем?) и что Елизавета на эту роль не подходит. В качестве доказательства читателю настойчиво подсовывают отношения между 14-летней Бесс и ее отчимом Томасом Сеймуром. Девочка 14-ти лет и мужчина под сорок? Честно говоря, мне трудно представить, что в сложившейся ситуации он может оказаться невинной жертвой соблазнительницы, как его рисует Грегори, а не просто козлом (чтобы не сказать: педофилом). А раз Елизавета не невинна, то в опустевшую экологическую нишу королевы-девственницы пытаются сунуть то Джейн Грей (и неважно, что она замужем), то Марию Тюдор (и неважно, что она тоже замужем). Нелепо и местами противно.

Маленький городок, удушающе ханжеский, а впрочем, милый и патриархальный. Из тех, где все друг друга знают.

Здесь есть пастор, который всегда готов заклеймить порок в своей проповеди. Есть пожилая пара, старательно заворачивающая сына в вату, ради его же блага, само собой. Есть Мэри, которая так милосердно посещает бедных и страждущих — страждущим можно только посочувствовать, а заодно подивиться их вежливости и терпению: ни один не послал Мэри туда, куда заслужила! Есть бывшая полковая красавица, всегда готовая пленять, несмотря на обилие морщин и килограммов, — эта еще из самых безобидных обитателей Литтл-Примптона.

И случается здесь банальнейшая вещь — парень, этакий теленок невинный, уезжает из городка в большой мир, и там, конечно, попадает в сети первой же встречной кокетки. И еще он оказывается на войне и даже возвращается с орденом. А вернувшись, разумеется, обнаруживает, что не в состоянии больше жить в своей патриархальной идиллии. Его любят, его превозносят, его встречают триумфальными арками и высокопарными речами. А он просто задыхается.

Словом, история простенькая, и подана она довольно прямолинейно. Но выразительная портретная галерея из провинциальной жизни, которую создает Моэм, искупает все.

«Опиум отравляет Китай своим ядом вот уже скоро 100 лет, он не щадит ни богачей, ни бедных, распространяя своё губительное действие по всей стране. ...Если не положить этому конец, погибнет весь наш народ. Никакое вражеское нашествие не сравнится по своим последствиям с этим злом...»

Сунь Ятсен

Маленькое чудо — Гонконг, рождающийся на глазах читателя. Бесплодная скала, превратившаяся со временем в крупнейший экономический центр и до недавнего времени бывшая стратегической опорой Британии на Дальнем Востоке. А пока столь блистательное будущее предвидят только самые дальновидные. Зато именно здесь и сейчас по времени романа сталкиваются два мира. И это столкновение автор описывает обстоятельно и красочно, с прекрасным пониманием психологии обоих. И англичане, и китайцы вполне искренне считают друг друга дикарями. Император Поднебесной не сомневается, что королева Виктория должна изъявлять ему покорность и платить дань. Британские власти столь же непоколебимо убеждены, что именно они имеют право диктовать Китаю все, что пожелают. Такие, как главный герой книги, который хотя бы пытается понять чужой образ мыслей и чужую культуру, в романе в трагическом меньшинстве. Кроме тайпана, разве что еще Мэри Синклер; правда, ее способ приобщаться к китайской цивилизации... м-м... чересчур пикантный.

Итак, тайпан. Несмотря на полифонию романа, где много голосов и точек зрения, он всегда остается в центре. Помимо того, что роман прекрасно написан и что интрига нигде не провисает, несмотря на немалый объем, основной приманкой здесь явно намечался главный герой. Дирк Струан, нищий шотландский горец, ставший главой огромной торговой компании — тайпаном Благородного Дома, на романтический восточный лад. Он по-настоящему умен и смел, немного идеалист, чаще прагматик. Человек, который не растеряется ни в какой ситуации и способен постоять за себя и в коварной интриге, и в честном поединке. Мужчина, который действительно заслуживает любви такой необыкновенной женщины, как Мэй-мэй.

Словом, он действительно очень обаятелен, если, конечно, забыть о том, что он — собственно говоря, наркобарон. И Китаю он несет не будущее великой державы, сплавившей достижения древней цивилизации с конституционными идеалами Великобритании, а опиекурильни, зависимость, деградацию. Впрочем, в романе последствия употребления опиума ни разу не показаны — герой должен оставаться в глазах читателя героем.

А так... великолепно написанная историческая фантазия, создающая полную иллюзию достоверности происходящего в ней. Черт, а ведь вначале я автору поверила, что он рассказывает с какими-то художественными допущениями, но о реальных событиях. Но в какой-то момент автор начал откровенно троллить госпожу Клио. На сцене появился русский великий князь Сергеев, разумеется, с раскосыми глазами, как у всех русских в британских романах. Впрочем, учитывая, что его род происходит из... Караганды, к разрезу глаз придираться не приходится. Это, конечно, такая предыдущая инкарнация Николая II, который в бытность свою наследником действительно путешествовал по Востоку. Этот же князь едет зачем-то на Аляску, да таким затейливым маршрутом, что первым портом, где он останавливается после Петербурга, оказывается... Сингапур. Можно было бы списать на традиционное для западных авторов незнание русских реалий, но в романе еще есть «британский министр иностранных дел» Каннингтон, явно полученный путем перекрестного опыления из Каннинга и Веллингтона, а может, и Пальмерстона, который возглавлял Форин-офис в описываемое время.

Он предостойный человек

С галантерейным глянцем.

Он варит суп, растит детей

И пахнет померанцем.

Да и все Будденброки — предостойные люди. Ведь какая фирма! Старомодная, солидная, «с историей«! (О, этот портной из Ростока, который жил «в отличном достатке» в какие-то незапамятные времена и создал благосостояние Будденброков!) Какая безукоризненная честность — свои конторские книги глава семейства готов предъявить кому угодно в любой момент; они безупречны.

Да, и ради этой фирмы девушки выходят замуж за нелюбимых и нелюбящих, а мужчины душат в себе все, что выходит за пределы торговых расчетов. Тони должна отказаться от мечтаний, взлелеянных у моря в Травемюнде. Томас и хотел бы закончить университет, но этого нельзя ни ему, ни его сыну Ганно — гуманитарное образование бесполезная, а значит, недопустимая трата денег. Именно из-за разного рода трат в семействе Будденброков кипят подлинные страсти, и для Томаса необходимость выделить некую сумму мужу сестры — нечто, сравнимое с трагедией короля Лира. Грустно наблюдать, как Тони превращается в помешанную на «благородстве» пустышку, как Томас носится с декорумом, а Христиан — со своими «муками».

И если взглянуть на респектабельное семейство хотя бы с проницательностью маленького Ганно, то за элегантным фасадом обнаружатся одинокие, страдающие люди. Их души — какой-то темный лабиринт, и ни поддержки, ни понимания от самых близких они не получают. Правда, и сами ни о ком не заботятся.

«История унтера Иванова» привлекает красочными зарисовками солдатской жизни. Прошлое российской армии описано настолько весомо и зримо, что его, кажется, можно пощупать и прочувствовать. Каково стоять в карауле у Аничкова моста, два часа не двигаясь в тесном мундире. Как перед парадом, даже в морозный день, замшевые лосины намачивают водой, «для лучшего прилегания». Как нужно бриться со шнурком в зубах, чтобы бакенбарды вышли ровные. Как вообще живется в новой, уже послевоенной армии ветеранам, прошедшим и Аустерлиц, и Бородино, взявшим Париж. Они выслуживали медали кровью, а в новой жизни ценится только шагистика. «Константин сказал, смотря на замерших в строю гвардейцев: «Всем хороши, одно жалко — заметно, как дышат…»

Порой мелькают в жизни унтера Иванова литературные звезды 1820-х — Грибоедов, Одоевский, Бестужев-Марлинский, Рылеев. С ними же в роман входит тема большой истории — как могло выглядеть восстание декабристов глазами скромного кирасира?

А вот собственной истории унтера Иванова там нет, вопреки заглавию. Центральный персонаж не столько действует, сколько плывет по течению собственной жизни — то в рекруты, то в Париж, то еще куда-то.

«Судьба дворцового гренадера» продолжает предыдущий роман и написана в том же ключе: повествование о маленькой, серенькой жизни уже знакомого унтера Иванова, ставшего теперь дворцовым гренадером. Колоритные подробности житья-бытья в Зимнем дворце держат внимание, но все же не хватает ярких событий.

В основе повести сразу две переплетающиеся между собой истории: трагическая любовь Насти и жизнь учителя Вербова. Вторая довольно-таки скучна, хотя герой щедро наделен самыми симпатичными качествами. Не менее щедро туда вложена официозная идеология. Словно автор вдруг вытягивается во фрунт и ка-ак гаркнет: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!» «Позор буржуазным либералам-соглашателям!» или еще что-то в этом же роде.

Первая история грешит чрезмерно затянутой завязкой и столь же затянутой развязкой. Сюжет незамысловат: юная девушка скромного происхождения и два ее ухажера, положительный Вербо-Денисович и отрицательный Жаркий. Положительный герой проявляет чудеса благородства, отрицательный строит козни. Повествование несколько оживилось, когда благородное семейство Вербо-Денисовичей предприняло поистине эпические усилия, чтобы предотвратить мезальянс героя. Довольно интересна трактовка образа Жаркого: он не стандартный злодей без единого человеческого чувства; временами его становится просто жаль.

Предсказуемо и немного монотонно, но зато хорошо передана повседневность XIX века. И очень тронуло место и время, когда автор начал работу над повестью: Ленинград, 1943 год.

Баббьяно — обобщенный образ мелкого ренессансного государства, которых в Италии конца XV века было, что сорняков в огороде. Из тех, чью территорию можно накрыть носовым платком. Очень забавно наблюдать, как местные патриоты рассуждают о том, как Баббьяно станет могущественной державой, загонит победоносного Чезаре Борджиа в Ватикан и будет на равных разговаривать с настоящими великими странами, вроде Франции и Испании. И автор ведь постоянно держит за кадром единственно возможный вариант развития событий: Чезаре проглотит крошечное герцогство, едва заметив.

Герои, конечно, несколько стереотипны: толстый монах, шут, придворный щеголь, командир наемников и т.д. Резко, даже театрально противопоставлены друг другу герцог Баббьяно Джан-Мария и его кузен Франческо дель Фалько. Джан-Мария внешностью не вышел — Франческо красив, как рыцарь из романа. Джан-Мария жесток и туп — Франческо благороден и умен и т.д. И выглядело бы все это ужасно мелодраматично, если бы Франческо действительно не проявлял высокие умственные способности по мере развития сюжета, обеспечивая остроумные выходы из безнадежных ситуаций.

Что касается героини — что ж, прекрасных дам, бунтующих против немилого брака, в литературе сколько угодно. Они ухитряются пробраться даже на страницы современного ромфанта и янг-эдалта. Но не каждая от нежеланного жениха отбивается при помощи пушек! Вот тут — и с помощью незаменимого Франческо, конечно, — начинается по-настоящему интересная история маленького гарнизона, обороняющегося от много более сильных противников. И тогда уже не оторваться!

Стоит сказать и о стиле, которому явно уделено немало труда и внимания. Язык Сабатини в этом романе должен напоминать о ренессансной Италии не в меньшей мере, чем описания костюмов и детали политической обстановки. Писатель, особенно в начале книги, смело ломает жесткий английский синтаксис, превращая английские предложения в подобие свободно построенных итальянских. Это звучит красиво и экзотично: «From the valley, borne aloft on the wings of the evening breeze, rose faintly the tolling of an Angelus bell, and in a goat-herd's hut on the heights above stood six men...»

Ну, и пара слов о русском переводе. Делался он в 90-х, делался наспех. Все же переводчик проявил некоторую внимательность к тексту, что, конечно, делает ему честь. Например, главного героя в нескольких местах оригинала называют Паоло — видимо, такое имя он носил в черновиках, пока для него не нашлось более подходящее: Франческо, а потом кое-где забыли поправить. В русском переводе это авторское упущение исправлено. Общая канва событий в переводе воспроизведена точно, а вот нюансы упущены. Полностью убраны итальянские стихи. Часто сняты авторские характеристики действий. Вот небольшой пример:

At the last words he raised his eyes to Francesco's calm face. Then, without so much as a glance at the disappointed Gonzaga, he rose, and bowing again-a very courtier-he withdrew.

»...с последними словами он поднял глаза на спокойное лицо Франческо. А затем, не удостоив Гонзагу даже взглядом, встал, вновь поклонился и вышел из комнаты».

Разочарование Гонзаги, придворная элегантность поклона в русском тексте исчезли. Или вот еще:

Fortemani, too, was there, brazening out the morning's affair, which it almost seemed he must have forgotten, so self-possessed and mightily at his ease was he. He was of the kind with whom shame strikes never very deeply, and he ruffled it gaily there, among the women, rolling his fierce eyes to ogle them seductively, tossing his gaudy new cloak with a high-born disdain-gloriously conscious that it would not rend in the tossing, like the cloaks to which grim Circumstance had lately accustomed him-and strutting it like any cock upon a dunghill.

«Там же грелся на солнышке и Фортемани, пытаясь забыть выпавшие на его долю утренние переживания, пожирая глазами женщин и охорашиваясь, словно павлин».

Здесь и вовсе от абзаца оставили пару коротких предложений, опустив все психологические моменты, придающие персонажу глубину и колоритность. Зато, передавая сравнение, его из петуха на навозной куче повысили до павлина. Видимо, в качестве компенсации.

Она великий стратег — куда там Наполеону! Она искусная охотница, и напрасно дичь будет петлять и сдваивать след. Все равно будет настигнута! Словом, она — девушка, чей единственный шанс в жизни состоит в удачном замужестве. Ее общение с потенциальными кавалерами — поистине шедевр военной и охотничьей сметки. И она безупречно использует свое оружие: яркую внешность, стильные платья, редкую тактичность.

Вот только что-то лучшее в ней все время пробуждается, разрушая идеально задуманные планы.

Эдит Уортон описывает Дом Веселья, явно где-то по соседству с Ярмаркой Тщеславия — нью-йоркское высшее общество, блестящее и скучное. Ее героиню манит блеск, но скука отталкивает, и бедняжка никак не может определиться, чего же она на самом деле добивается — женить на себе скучного богатого ипохондрика или влюбиться в обаятельного адвоката? Или просто любой ценой удержаться в заколдованном кругу «высшего света»? Но все же порой кажется, что неприметная Герти, лишенная и красоты, и светской ловкости, оказывается куда счастливее.

И нет, это не история успеха.

Роман «Невидимый город» — продолжение более раннего «Умри, ведьма» — более объемный и менее камерный. Десси с ее проблемами отходит на задний план, зато здесь вдохновенно плетутся политические интриги. Эгери из свергнутого рода Хардингов готова перевернуть небо и землю, лишь бы вернуть своей династии потерянный трон. И даже запутанная политика города Лус — некого темного воплощения Римской республики — не может сбить ее с толку. Юный король Кельдинг, со своей стороны, учится править, укрощать могущественных вассалов, справляться с армиями Луса и набегами горцев-дивов. А маленькая служанка Радка и маркграф азартно ищут тот самый Невидимый город из старой сказки. Есть и религиозные конфликты; четверо богов из предыдущего романа, Солнечная вера и старое поклонение лесу — жителям Королевства определенно есть из чего выбрать. А еще можно зайти в славный кабачок «Вали сюда», приют для непризнанных гениев.

Прочитала с интересом и удовольствием.

Роман вводит нас в маленький мирок замка Сломанный клык. Здесь сталкиваются магия таинственного леса Шелам и магия Солнечных жрецов. Сюда запросто заходит Дудочник, явно забредший из славного города Гаммельна. Здесь находит приют лесная ведьма Десси. И где-то на заднем плане маячит большая политика — коронация Кольскега Хардинга, закончившаяся хорошо подготовленным переворотом и приходом к власти новой династии Кельдингов. А еще есть аватары четырех богов, ищущие собственное место в мире.

Все, как я люблю, — медленно, атмосферно, со множеством отсылок и аллюзий.

«Боденштайн не брал трубку, Катрин была на приеме у стоматолога, а Кем уехал отмечать день рождения жены. Только она и ее личная жизнь не интересовали никого, раздраженно подумала Пия».

Это, если кто-то не понял, уголовная полиция Франкфурта расследует два убийства. Если бы автор доверила свое расследование любителям, было бы понятно. Но профессиональные полицейские? Само расследование идет в основном в форме традиционного опроса свидетелей, причем проводимого по принципу: «Он мне симпатичен, я ему верю», «Эта серая мышь наговорила целый короб лжи». Способов проверить информацию то ли нет, то ли никто не парится. А как они ищут пропавшего подозреваемого, который все это время лежит в больнице — совершенно официально, под собственным именем, — «ищут давно и не могут найти».

Нет, как детектив это катастрофа.

Как роман об отношениях между людьми, книга Неле Нойхаус более интересна и очень пессимистична. Здесь показано несколько семей, причем все проблемные, и все по-разному. Только у двух представителей старшего поколения есть что-то такое, что они не желают продать даже за 3 миллиона евро. Герои помоложе циничны, черствы, беспринципны — все, включая в конечном итоге симпатичного Оливера фон Боденштайна, которому пресловутые три миллиона очень даже застят белый свет. По честности и человеческому неравнодушию тоскует 16-летний Марк, но у него, бедного, психика не в порядке. В общем, грустно становится за общество, состоящее из таких вот людей.

А еще это роман об всемирном заговоре. Даешь очередное спасение мира, на сей раз от экологов и климатологов!

Этот роман попроще некоторых других диковских романов, и накал абсурда, в котором приходится действовать герою, гораздо ниже. Напротив, здесь по диковским меркам все почти традиционно. О невероятном антураже, скажем, «Убика» напоминает генератор настроений, где можно набрать себе, например, желание смотреть телевизор вне зависимости от программы.

А вот уже не фантастическая, а реальная история США: заговор Проссера, восстание Ната Тернера, «подземная железная дорога» и прочие эпизоды из прошлого рабовладельческого Юга. Когда американские фантасты взялись за тему роботов, именно эта память постоянно рвалась наружу. Побеги роботов описаны с большим сочувствием и Азимовым, и Саймаком, и Брэдбери. Вот и у Дика андроиды бегут с плантаций Марса. Да, на радиоактивную, полувымершую Землю, где есть хотя бы иллюзорные возможности. И разве так трудно понять Любу Люфт, которая вместо плантационного рабства хотела петь в опере?

Но Дик не был бы самим собой, если б оставил все таким простым и ясным. В роман вводится еще один мотив: эмпатия людей и бездушность андроидов. Эта тема постоянно подчеркивается. Люди в мире романа чуть не до истерики обожают животных, от страусов до пауков и жаб. Это ли не подлинно человеческая способность к состраданию, недоступная ни одному другому существу в мире? Ан нет, не все так прямолинейно: главный герой, конечно, обожал своего барана, а потом — козу, но не только ради самого животного, а и потому, что барано- или козовладельцем быть крайне престижно. Плюс эмпатия к животным сочетается с далеко не таким терпимым отношением к себе подобным. Джон Изидор, заклейменный как «недоумок», хорошо это знает.

А так ли уж бездушны андроиды? Да, они обижают пауков, относятся к людям как к мусору, но при этом Рэйчел ведь здорово рискует ради своих сородичей.

Эта неоднозначность лишает и финал романа однолинейной направленности. И хорошо, а то он казался бы слишком слащавым.

Джек Лондон, новичок-чечако, попавший в «золотую лихорадку» Клондайка, золота-таки не нашел. Зато нечто другое, в своем роде не менее ценное, ему все же досталось.

Куда только не заносило писателя — Полинезия и китовый промысел в числе прочего, — а все же «прекрасная, мудрая, суровая Северная Страна» осталась в его творчестве совершенно особой страницей. Все то, что он описал в «Смоке Беллью» и «Смоке и Малыше», явно держало его, заставляя возвращаться к той же теме снова и снова. В основе двух циклов рассказов — история изнеженного бездельника, как по волшебству превратившегося в несгибаемого северного героя. Она немного сказочна, может быть, выдает мечты своего автора о том, чем хотел стать он сам в бытность свою золотоискателем. Может быть, в нее вложена и немалая доля ностальгии по Клондайку.

Собственно, когда я читала, мне казалось, что это — проба пера, крепкий фундамент для будущих шедевров. В итоге оказалось все наоборот — «Смок Беллью» был написан позже большинства клондайкских рассказов Лондона и представляет собой что-то вроде их римейка. Многие эпизоды или детали «Смока Беллью» уже были использованы Лондоном, и в куда более ярком варианте. Одно дело, когда «Как аргонавты в старину» напевает Малыш — песенка, и всё тут. Совершенно иное впечатление, когда этот простенький куплет слышишь от старика Таруотера в одноименной истории. Эпизод с гонками на Юконе — добротный эпизод, но в рассказе «Дочь северного сияния» иное поведение героини, иная мотивировка соперников, и психологическое напряжение становится на порядок выше. «Смок и Малыш», кстати, более самостоятелен (хотя опять же «Яичный переполох» обыгрывает тему рассказа «Тысяча дюжин»), а потому более интересен.

«Смок Беллью» не дотягивает до признанных шедевров Лондона, таких, как «Северная одиссея», «За тех, кто в пути», «Любовь к жизни». Но это прекрасная приключенческая проза, с непременными сильными героями и очаровательными героинями, да еще романтикой дальних странствий.

Завидный хэппи-энд для любого романа: уютный дом, любящая пара, соединенная желанным браком. А Кронин с этого начинает. Без всякой сентиментальности писатель показывает, насколько хрупким может быть благополучие, сколько драматизма может таиться в самой заурядной жизни... и насколько мы сами виновны в собственных несчастьях.

Героиня на протяжении чтения вызывала то желание слегка вправить ей мозги, то сочувствие, как будто я общалась с хорошей знакомой. В Люси столько положительных качеств: целеустремленная, преданная, гордая. Но Боже упаси оказаться объектом ее преданности!

Люси первой части книги — прямолинейная, как бульдозер, мечтающая взять под контроль все и всех вокруг себя — была крайне неприятна. Но она же, ведущая отчаянную одинокую битву за выживание, восхищала. И даже ее упрямое нежелание расставаться с иллюзиями — «воздушными шариками», как выразилась ее «соперница» — было в чем-то симпатично. А потом все по второму кругу, только уже не с мужем, а с сыном. Люси — мастер самообмана. Она даже не понимает, как губительно ее стремление держать близких людей на коротком поводке и рычать при любой, самой невинной попытке «чужаков» «покуситься» на ее сокровище. Но разве не большинство из нас обманывает себя в той или иной мере?

Поэтому мне вовсе не хотелось осуждать эту несгибаемую упрямицу. Да и Кронин, как мне показалось, не спешит выносить героине приговор и в какой-то мере ей сочувствует.

Что до остального в книге — это же роман Кронина. А значит, тончайший психологический рисунок и великолепный стиль читателю обеспечены.

Представьте себе Татьяну Ларину лет через сорок после завершения романа. Прожила долгую жизнь, похоронила мужа, стала богомольной и о прежних мечтах вспоминает то ли с ностальгией, то ли с чувством вины.

Почти такова судьба автора «Сарасина-никки», разве что на ней вместо платья с завышенной талией — многослойное кимоно, а в руке вместо перышка — кисть, выводящая изящные иероглифы. Для полного сходства есть и Онегин, с которым героиня пару раз обменялась письмами. Мы так много знаем о ее внутреннем мире, но не знаем даже ее имени. Так она и осталась неясной тенью — предельно замкнутая, робкая, мечтательная. Наверное, такой она была и для своих современников. Она жила в мире книг, легенд и сновидений, она грезила о прекрасном принце — он будет посылать ей изысканные письма и навещать раз в год. Чуть ли не любое столкновение с реальностью превращалось в травматическое переживание — чего стоит хотя бы ее участие в придворном празднестве, где бедняжка пряталась за спиной знакомой дамы и была счастлива удрать в свою полузаброшенную усадьбу! Рядом с этой нежной фиалкой даже утонченная Сэй Сёнагон кажется олицетворением практичности и решительности.

И ее короткий дневник — поистине печальное очарование вещей, повесть о том, что не сбылось и не могло сбыться.

Азиль — Убежище. И для постапокалиптического убежища даже довольно уютное. По крайней мере, есть медицинская помощь, служба занятости, социальные работники. Для духовной пищи — Собор (кстати, в причастие можно добавить афродизиак или противозачаточное, смотря по демографии). Советник Бастиан Каро твердо убежден, что все делает на благо людей, кормит и обеспечивает всем необходимым. Он даже лично отправляется убивать чудовищного белого кита! А что он при этом ненавидит и презирает быдло из Третьего круга, так это мелочи. И когда выясняется, что кто-то чем-то все же недоволен, для него это так просто откровение. И разве не сказал ему личный шофер, что протестующие — это завистливые лентяи, неспособные ничего добиться собственным трудом? Верить в такие вещи приятно и шоферу, и Советнику.

На самом деле, элита в Азиле формируется вовсе не из добившихся всего собственным трудом; она наследственная. И кому-нибудь вроде рыбачки Акеми никакими усилиями никогда не попасть в круг элитариев. Ее удел — соя и кукуруза, да еще возможность несколько раз в год, по праздникам, видеть зеленую траву. Поглядев на Советников — а Бастиан, годами издевающийся над женой, среди них еще не самый худший, — окончательно хочется взорвать тут все к чертовой матери. И оно-таки взрывается.

В завязавшейся гражданской войне Анна Семироль не показывает ни правых, ни виноватых. Лидер повстанцев Рене — такой же диктатор, как Бастиан; жестокость зашкаливает с обеих сторон конфликта. Можно списать все на мистику; убийство белого кита Онамадзу явно навлекло на город какое-то проклятие, а еще есть Зверь, которого видит во сне маленькая Амелия. Можно ничего не списывать на сверхъестественные силы.

Красивая, сложная, жестокая книга.

Прочитала быстро, но впечатления остались крайне противоречивые.

Сначала о плохом. Во вводной части биограф обмолвилась, что создает научную биографию Агаты Кристи. Но для научной биографии такая вот работа с источниками — ой, не комильфо. Все выглядело довольно странно уже в рассказе о детстве Агаты, когда биограф принялась проверять точность «Автобиографии» Кристи по... романам, написанным под псевдонимом Мэри Вестмакотт. По романам, серьезно?

Дальше — больше, следуют длинные реконструкции переживаний самой Агаты, ее родных, ее мужа, дочери. Основанные неизвестно на чем. Например, биограф точно знает, почему именно Арчибальд Кристи бросил свою знаменитую супругу. Его терзаниям посвящено несколько абзацев, без всяких оговорок вроде «возможно» или «могло быть и так» со стороны биографа, словно Арчи долго плакался ей в жилетку на спиритическом сеансе. Вообще, забавно, как биограф старается по мере сил обелить первого мужа Агаты Кристи и очернить второго, который ей чем-то несимпатичен. На Макса Мэллоуэна разнообразные «возможно» так и сыплются, причем довольно ядовитые: нет оснований предполагать, что он женился по расчету, но возможно... Конечно, Агата была уверена, что в Россию он поехал из чистого любопытства, но возможно...

Словом, в биографической части книги господствует такая буйная фантазия, что иначе как роман ее воспринимать невозможно. Для романа все неплохо — живой язык, красочные портреты персонажей, атмосфера медленно уходящей викторианской эпохи.

Литературоведческая часть на порядок лучше. Кстати говоря, вот все любят описывать, как советские авторы мучились в тисках цензуры, а почитайте-ка, каково приходилось английским авторам с родным государством! Здесь литературовед Екатерина Цимбаева в своей стихии и действительно пытается разобраться, в чем же секрет очарования романов Агаты Кристи. Ведь «золотой век детектива» знал десятки авторов, от превосходных, до посредственных, но никто из них и близко не сравнится по своей популярности с ней, единственной. Ее Пуаро многих читателей попросту бесит, да и сующая всюду свой нос мисс Марпл понравится не каждому. И никаких «убийств в закрытой комнате», обожаемых Джоном Диксоном Карром или Эллери Куином, у нее не найдешь. И приманок крутого детектива — сцен секса и насилия — она не использует в своих книгах. Так почему же читательская любовь к романам Агаты Кристи остается неизменной? Может быть, здесь стоит согласиться с Екатериной Цимбаевой: «Они велики своей мягкой, но бескомпромиссной гуманностью».

Свой замысел Пол Андерсон раскрывает сам в предисловии и, наверное, на тот момент все это казалось очень смелым экспериментом. Написать не фэнтези с эльфами и драконами, а римейк аутентичной саги (хотя без эльфов и драконов все равно не обошлось). Погрузить читателя в мрачный мир «полночи Темных веков», где о любви, верности и чести легко забывают. Поспорить с Толкином, который — отчасти на основе тех же саг — создал роман «цивилизованного христианского автора».

Сейчас, конечно, «Сага о Хрольве» читается совершенно иначе. Нордической мрачностью нынче никого не удивишь, и андерсоновский вариант, пожалуй, даже выглядит приглаженным. И уж кто только не полемизировал с Толкином!

Повествование представляет собой череду историй, и если вы думаете, что их главным героем будет Хрольф Жердинка, то лучше забудьте об этом сразу. Такой персонаж в книге есть, но далеко не на первом плане. Читателя ждут рассказы о родителях Хрольфа, его сестре-полуэльфе, его воинах... а начинается и вовсе с конунга Фроди и его волшебной мельницы. Основные сюжеты, как уже говорилось, заимствованы из исландских саг, но пополнены атрибутами современного романа — описаниями древнескандинавского житья-бытья, психологическими этюдами и т.п. Здесь много кровавых схваток, поединков с берсерками, мести и проклятий. Оно бы и неплохо, только монотонно. Более удачны, на мой взгляд, чисто фэнтезийные эпизоды — месть Хрольфа конунгу-колдуну Адильсу и его встреча с загадочным хуторянином в синем плаще, козни полуэльфийки Скульд. Хороша и история Хельги и его возлюбленной Ирсы. При этом многие темы романа повторяют мотивы более раннего «Сломанного меча» — проклятие, наложенное на весь род героя, жестокость эльфов, инцест. Иногда совпадения почти дословные, скажем, в обеих книгах присутствует эпизод с эльфом, спасающимся от Дикой Охоты. К сожалению, в «Саге о Хрольфе» все это смотрится уже куда бледнее.

Страна, которой нет, а может, и не было никогда, — веселая старая Англия, Англия довоенная. Здесь «упорный труд венчается победой», люди хорошие и талантливые всегда получают от жизни свою награду. Ну, а козни отрицательного персонажа, разумеется, обречены.

С каким нескрываемым удовольствием Пристли колесит по дорогам веселой зеленой Англии вместе со своими героями, бродячими актерами. Путешествие будет долгим! Немного абстрактные «юга» и Великая северная дорога, курортные поселки и индустриальные городки сменяют друг друга в пестром калейдоскопе. Ну, а у персонажи, увлеченные своим бесконечным приключением, кажется, родом из бессмертного Пиквикского клуба. В них живет диккенсовский дух безобидного чудачества. Чего только они не делают — благонравная мисс Трант, работящий Окройд, бывший учитель Джоллифант — просто потому, что это забавно и необычно. И если читатель настроится на ту же волну, море удовольствия ему обеспечено.

Так что же это было? Усмирение диких племен восточного Нигера или разрушение целого самобытного мира? И еще одна сломанная судьба в придачу.

Чинуа Ачебе с огромной любовью воссоздает давно ушедший мир племен игбо. Ну, собственно, как — давно? Конец XIX века, а кажется, будто речь идет о чем-то то ли бывшем тысячелетия назад, то ли просто существующем вне времени. Дождливый сезон сменяется прохладным харматтаном, улетают и прилетают коршуны, и так год за годом. Повествование неторопливое, в лад неспешному ритму жизни: тяжкий труд по выращиванию «короля полей», ямса; редкие праздники, когда мужчины показывают себя в борьбе, а женщины кокетливо натираются соком красного дерева и выводят на коже красивые узоры. В этой жизни много жестокости, чего стоит хотя бы обычай уносить близнецов на верную смерть в Нечистый лес! Но и красоты, радости, мудрых сказок тоже много.

Казалось бы, в этом сонном мире нет места честолюбию и инициативе, но главный герой, Оконкво, именно таков. Честолюбия у него хватило бы на какого-нибудь Наполеона, только масштаб скромнее — иметь полное зернохранилище и когда-нибудь стать старейшиной в родной деревне. Впрочем, как известно всем начинающим цезарям, лучше быть первым в деревне, чем в Риме вторым.

Не только честолюбие Оконкво движет сюжет. Героя перемалывает существующая социальная норма; он безумно боится показаться кому-то слабым, трусливым, неудачником. Часто эта его черта становится трагедией для окружающих, собственно, именно она проявляется в самом мрачном эпизоде романа, когда приемного сына Оконкво приносят в жертву духам, и в ответ на вопль мальчика о помощи приемный отец поднимает мачете... И та же черта, безусловно, приводит к закономерному финалу, когда приходят англичане, и эту проблему при помощи мачете уже не решить.

Роман очень хорош, столкновение культур выписано ярко и драматично. Персонажам хочется сопереживать — Нвойе, который не вписывается в слишком жестокую для него жизнь; Эквефи, которая потеряла уже девять детей и безумно боится потерять и десятую дочку; даже жестокому, но при этом гордому и храброму Оконкво.

Собственно, линий я насчитала три. Первая — Габриэль д'Эстре, ее надежды стать королевой Франции и ее неожиданная смерть буквально в шаге от короны. Не была ли она, часом, отравлена? Вторая — странная картина с двумя дамами в ванне, одна из которых Габриэль, а вот кто другая? И кому понадобилось заказывать портрет фаворитки в таком виде? И третья, полностью вымышленная — история художника Виньяка, предположительного автора необычной картины.

Честно говоря, первая линия скомкана и не находит удовлетворительной развязки. Получается детектив с открытым финалом. Отчасти здесь вина персонажа, которому доверено расследование. Не могу сказать, что милейший Михелис, приват-доцент кафедры американской литературы, впечатлил меня своим профессионализмом (возможно, просто потому, что он влез на чужую научную делянку). Он предполагает отравление, но не счел нужным хотя бы пролистать справочник по токсикологии. Другой возможный вариант — патология беременности, имевшая летальный исход. И снова, почему бы не проконсультироваться со специалистом в данной области?

Вторая линия куда более удачна; собственно, ради интерпретации картины все и затевалось. Как говорит сам автор, «было бы действительно жаль похоронить такой сюжет в специальном журнале, где его прочтет горстка профессоров и докторантов». Изображение двух дам оказывается не просто рискованным портретом. Кольцо, угасающий огонь в камине, странный отрешенный взгляд Габриэль на картине — все составляет единый текст, который можно прочитывать и который современники, видимо, с легкостью читали. Здесь Михелис берет реванш (вернее, реванш берет автор романа в романе, который и высказывает свою версию событий). Все четко, все убедительно, все красочно. Картина превращается в неотъемлемую часть рискованной и запутанной придворной интриги, плетущейся вокруг Габриэль и ее будущей короны. Попутно можно проникнуть в захватывающий мир королевского двора или же узнать подробности хирургических операций XVI века (не для слабонервных). Или следить за головокружительным романом прекрасной дамы и короля Генриха IV. Кстати, в отношениях с Габриэль добрый король Анри предстает редкой сволочью.

Третья линия — дотошный и довольно динамичный исторический сюжет из времен правления Генриха IV. Жизнь скромного художника, возможно, не так увлекательна, как интриги аристократов. Однако — как знать? — возможно, он-то и оказался самым везучим персонажем романа?

Легко понять, почему современные читатели так часто жалеют монстра, созданного Виктором Франкенштейном. Я и сама его пожалела. Вместо жуткого чудища я неожиданно увидела нечто вроде руссоистского дикаря, который жил себе спокойно, пытался быть для симпатичной семьи Де Лэси этаким добрым домовым и стал убийцей только в ответ на человеческую агрессию.

Труднее понять самого «современного Прометея». Его ужас и ненависть при первом взгляде на свое творение совершенно иррациональны. «А-а-а!!! У него кожа сухая!!! Чудовище!!!» После чего бедняга сваливается в нервной горячке. И в дальнейшем свято убежден, что «монстр» мечтает не меньше, чем уничтожить все человечество, и никакие аргументы уже не действуют. Впрочем, семейство Де Лэси реагирует на «демона» точно так же, и это еще менее понятно: ну, бродяга, грязный, уродливый, неужели это повод сразу кидаться с дрекольем?

Кажется, что в этом одном из первых научно-фантастических произведений заложен мощный заряд страха перед наукой. «Они приобрели новую и почти безграничную власть; они повелевают небесным громом, могут воспроизвести землетрясение и даже бросают вызов невидимому миру», — говорит об ученых Франкенштейн с дрожью ужаса. Для него ученый — все еще «адепт тайных знаний», вроде средневековых алхимиков-некромантов, занятый чем-то жутким и, наверное, греховным. Каким бы ни было создание Франкенштейна, добрым или жестоким, оно пугает своего творца (и, похоже, Мэри Шелли) самим фактом своего существования. Как сознается сама писательница, «что может быть ужаснее человеческих попыток подражать несравненным творениям создателя?» Поскольку я этого страха не разделяю, то кровь в жилах не стыла, и нервной дрожи тоже не было. Однако (не говоря о том, что всегда полезно знакомиться с истоками жанра) чтение доставило удовольствие. Книга Мэри Шелли — прекрасный образец классической прозы.

И снова Шекспир вводит зрителей в волшебный мир любви и веселья. Недаром «пироги и пиво» из этой пьесы стали в английском языке символом мирских радостей. Прекрасная Иллирия столь же идиллична, как эльфийский лес «Сна в летнюю ночь». Молодые герои все сплошь влюблены, и хотя двое из них в результате получают в супруги вовсе не тех, по ком вздыхали, финал все равно безмятежен. Неподражаемо забавная компания сэра Тоби, в свою очередь, живет словно в сказочной стране Кокань, где колбасы свисают с деревьев, а вино течет реками. И если «пуританин» Мальволио время от времени пытается помешать весельчакам, его легко изгоняют из радостного мира комедии при помощи смеха и шутки.

После легкой, радостной феерии «Сна в летнюю ночь» «Мера за меру» кажется особенно мрачной. По тематике она напоминает скорее испанские «драмы чести»: Клавдио, брат юной послушницы Изабеллы, приговорен к смерти, и девушка должна смириться с приговором или отдаться жестокому судье. Прибавьте столь же серьезные темы жестокости закона и лицемерия правителей.

И то ли текст до нас дошел испорченным, то ли Шекспир не дописал, но «Мера за меру» не отличается ни проработкой персонажей, ни связностью сюжета. Благородная Изабелла реагирует на приговор брату с изумительной вялостью:

О! Справедлив закон,

Но строг. Так у меня нет больше брата,

Спаси вас бог.

(Хочет уйти.)

Она брата не любит? Но по тому же поводу в пятом акте она рвется мстить судье и вопит:

К нему! К нему! Ему глаза я вырву!

Но этот порыв так же мгновенно исчезает; в финале она опять не проявляет к брату никаких эмоций вообще.

Злодей Анджело, в свою очередь, настаивает на казни Клавдио, которому обещал помилование, просто из своей злодейственности.

Что до сюжета, то к чему там были все эти сводники, бандерши, странные сплетни Луцио о герцоге? Сами по себе они забавны, но к основной линии пьесы ни малейшего отношения не имеют. Откуда взялась неожиданная любовь герцога к Изабелле? Диалоги Анджело и Изабеллы великолепны, но сама по себе пьеса странная и какая-то недоработанная.

Миф о Тезее и Ипполите, английский фольклор, да кстати элегантный комплимент Елизавете I, и все в одной пьесе; кто сказал, что Шекспир — это не постмодерн? Одна из самых волшебных шекспировских пьес с легкостью смешивает реальность и сон, насмешку над незадачливыми коллегами-актерами и эльфийские чары. Пэк вообще великолепен —

Тот, кто пугает сельских рукодельниц,

Ломает им и портит ручки мельниц,

Мешает масло сбить исподтишка,

То сливки поснимает с молока,

То забродить дрожжам мешает в браге,

То ночью водит путников в овраге;

Но если кто зовет его дружком —

Тем помогает, счастье вносит в дом.

И хотя профессор Толкин относился к шекспировским эльфам, как к чисто литературной фантазии (и очень их не любил), в данном случае он не совсем справедлив. Волшебный лес, фантазией драматурга переместившийся в окрестности Афин, прочно врос корнями в английскую почву. Веселые козни Пэка демонстрируют традиционный арсенал эльфийских чар — он путает тропки, подражает человеческим голосам и, конечно, заколдовывает неосторожных смертных, забредших в чащу сказочной летней ночью. Но правда сердца все равно торжествует над наведенной колдовством страстью. И вот уже Оберон и Титания торжественно благословляют влюбленных.

С «Укрощением строптивой» эту комедию объединяет тема противостояния мужчины и женщины, а со «Сном в летнюю ночь» — мотив иллюзорности бытия. Обычный посыл эпохи барокко — мир есть сон — вводится здесь через целую череду иллюзий, меняющих судьбы героев. Всего лишь розыгрышем является поначалу любовь Бенедикта и Беатриче. Под маской принц признается Геро в любви, выдавая себя за Клавдио. Все не так, как оно кажется, атмосфера вечного маскарада. Задолго до Лермонтова Шекспир раскрывает зрителю темную сторону карнавала: именно здесь раздолье коварному дону Хуану, ему легко придать изящной шутке вид предательства или устроить свой собственный маскарад, губящий репутацию Геро. Но в отличие от романтика Лермонтова, Шекспир слишком жизнерадостен, чтобы на этом и остановиться. Несмотря на драматический накал истории Геро, мы в сияющем, праздничном мире, где зло восторжествовать не может. И перепалки Бенедикта и Беатриче, в отличие от похожих диалогов Петруччо и Катарины, не служат средством подчинения партнера, а остаются веселой игрой, радующей обоих. (Задумалась, нет ли здесь заслуги их самих — Беатриче явно не так озлоблена и агрессивна, как Катарина, а Бенедикт не так откровенно меркантилен и равнодушен к своей возлюбленной, как Петруччо — к своей.)

Ну, конечно, любая современная женщина просто обязана возмутиться по поводу этой пьесы. Ну, конечно, это архетипичный текст торжествующего патриархата. Более полно, чем Петруччо в обращенной к Катарине реплике, патриархальное отношение к женщине и выразить невозможно.

Я своему добру хозяин полный,

А ты теперь имущество мое:

Мой дом, амбар, хозяйственная утварь,

Мой конь, осел, мой вол — все что угодно.

Трудно представить себе нашу современницу или хотя бы даже современницу Шекспира, которая могла бы всерьез повторить финальный монолог Катарины, и неслучайно, наверное, в советской экранизации великолепная Людмила Касаткина произносила все это с легчайшей, но ощутимой иронией.

Но при этом пьеса не перестает быть веселой, остроумной, фарсовой... и серьезной.

Я вот как-то задумалась над полной беззащитностью Катарины. Петруччо может морить ее голодом, унижать — заступиться некому. Мог бы и избивать, и убить на ее глазах любимую собаку, как в средневековых вариантах того же сюжета.

Или посмотреть на вторую влюбленную пару пьесы — Люченцио и Бьянку. Бьянка вообще интереснейший персонаж, как мне кажется. Очень любопытно решила ее характер Ольга Красина в уже упомянутом фильме: ее героиня лицемерна, она лишь притворяется кроткой, а исподтишка готова сделать гадость. Что-то в пьесе подсказывает и такую возможность, да. Но мне почему-то кажется, что и милая Бьянка, и ее возлюбленный до свадьбы просто с примерной точностью воспроизводили отведенные им культурой роли. Она — воплощенное девичье кокетство, когда говорит Люченцио (якобы переводя с латыни): «regia — не будьте самонадеянны; celsa senis — не отчаивайтесь». Он, в свою очередь, олицетворение идеального влюбленного эпохи Возрождения, когда аффектирует свой любовный восторг:

О да, я видел красоту ее:

Такой лишь Агенора дочь блистала,

Когда ей руку целовал Юпитер

На Критском берегу, склонив колена.

После свадьбы — дело другое, оба с облегчением отбрасывают маски. Тут-то и выясняется, что Бьянка ничуть не менее строптива, чем ее сестра, а Люченцио — капризен и тираничен.

Надо иметь в виду, что это лишь начало романа-эпопеи, только знакомство с эпохой и героями. Завязывается несколько сюжетных линий: козни придворных и царевичей при дворе стареющего Тимура, очередные «мирозавоевательные приказы» великого полководца, подпольное сопротивление сарбадаров, двое русских кузнецов в Самарканде. И, конечно, купеческие страсти! Кажется, центром романа, вокруг которого вертится все повествование, стал не железный хромец Тамерлан, а именно самаркандский базар. Все или почти все интриги в конечном итоге сводятся к одному: какой товар поскорее сбыть, какой попридержать, как получить больше прибыли. А сколько переживаний из-за предполагаемого индийского каравана с кожами! Сам Тимур тоже при случае не брезгует удачной спекуляцией, да хоть теми же кожами. Порой описание средневековой восточной торговли поднимается до высокой романтики. Просто завораживает медлительный шаг караванов, проходящих мимо заснувших селений, монотонное позвякивание верблюжьих колокольчиков.

Еще один сквозной образ — ночной сад под звездным небом. Только кому они нужны, эти звезды над Самаркандом, кроме маленького царевича, которого за гордую осанку прозвали Улугбек — «великий князь»? Большинство героев на небо не заглядывается.

Роман неспешный, многокрасочный, колоритный по языку. Однако читать его в отрыве от следующего произведения цикла смысла нет: ни кузнечные дела Назара, ни торговая поездка Геворка Пушка, ни очередной поход Тимура не получают здесь завершенного описания.

Слишком много сюжетов сразу, им тесно на страницах, герои и события раскрыты куда более скупо, чем хотелось бы. Слишком много линий с открытым финалом, которыми роман просто набит. Никак не разрешены ни загадки цивилизации Плутона, ни необычность способностей Заостровцева и его дочери Нади. Но нельзя же было уместить в небольшом пространстве романа и любимые яхты на Каспии, и таинственные чары полноземлия на Луне, и загадки «незаконной планеты» — Плутона, предположительно залетевшего в Солнечную систему откуда-то извне, и еще много-много всего. Чем-то приходилось жертвовать.

Да, это все та же, знакомая по множеству соцреалистических произведений Земля будущего, та же уютная стабильность — будущее рисуется естественным продолжением настоящего, только чуть улучшенным. Последняя бомба уничтожена, и мир во всем мире наконец наступил. Человечество уверенно осваивает Луну и Марс, добывает металлы на Меркурии и приглядывается к окраинам Солнечной системы. Бесконечный прогресс, прекрасная и наивная вера в науку у «Незаконной планеты» — общие со множеством других книг, выходивших в СССР. Только что ж все герои так отчетливо несчастны? Каждый по-своему, но все они томятся неизбывным одиночеством. Тоня, когда-то веселая хохотушка, жизнь тратит на то, чтобы завернуть близких в теплую вату и никуда не отпускать из гнездышка. Каждый взрыв смеха из детской для нее — сигнал тревоги: не переволновались ли на ночь? Марта, когда приходит домой, видит обычно спину мужа, сидящего за письменным столом. Времени заглянуть ей в лицо у него не находится. Алексей любовно собирает старинные солдатские песни, одна из них становится лейтмотивом романа:

На заре, на заре войско выходило

На погибельный Капказ, воевать Шамиля...

Но абсолютно никому, ни Марте, ни сыну, ни друзьям эти песни не нужны. Так, чудачество, которое снисходительно терпят. А вместе с песнями, нужен ли сам Алексей?

Печальный мотив звучит не только в «земных» главах, столь же безнадежна «плутоновская» линия. Здесь вроде бы даже вызов казенной бравурности, которой грешили советские описания контактов с инопланетным разумом: да с чего вы взяли, что братья по галактике так-таки и бросятся нашим космонавтам на шею? Собственно, и начинается тема Плутона в романе с гибели земной экспедиции. Мрачный финал закономерен.

Все это оставляет необычное впечатление. Грустный роман, полный загадками без ответов и до странности лишенный характерного для советской фантастики оптимизма.

Давненько я не бывала на Кринне, и возвращение оказалось неожиданно удачным.

Трилогия «Темный ученик» продолжает какие-то другие циклы, о которых я уже давно благополучно забыла, но каких-либо неудобств не ощутила. Необходимые сведения о прошлом главной (героини? антагонистки?) Мины в «Дарах мертвых богов» содержатся, отсылки же к временам стародавним, когда Рейстлин грелся у камина в «Последнем приюте», и вовсе носят характер украшения. Да, кстати, ни схваток с драконами, ни эльфов с гномами в книге нет или почти нет. Она все же выходит за рамки стандартного фэнтезийного квеста.

Так что можно было просто расслабиться и читать. Начало было эффектным: печальная долина, где одинокая девушка оплакивает свою погибшую богиню. Великие сражения, огонь фанатичной веры — все в прошлом. Красивый образ!

Но, как легко догадаться, автор не может оставить ее в таком положении. Оказывается, что жизнь Мины вскоре изменится самым радикальным образом. Потому что на Кринн в очередной раз вернулись боги. В том числе боги темные. Вот, например, Чемош, бог смерти. Которому надоели зомби и который мечтает о миллионах верующих. Он где-то даже трогателен, такой одинокий и такой незадачливый! Мина и должна обеспечить успешную проповедь, при помощи средств как весьма пикантных, так и жутковатых. То, во что превращается первый же новообращенный, молодой жрец Ллеу, намекает на то, что новоявленных миссионеров надо как можно скорее останавливать.

Противостоять Чемошу призван шаолиньский монах... то есть, монах бога Маджере... по имени Рис. Его бравую команду составляют такие обаятельные персонажи, как собака Атта и кендер (на Кринне без этого народца совершенно невозможно обойтись) по имени Паслен.

В отличие от классической «драконьей» трилогии, здесь резкие скачки сюжета более-менее мотивированы, а персонажи ведут себя более-менее в рамках заявленного характера. И прямых цитат из Толкина тоже, к счастью, нет. Что делает «Дары мертвых богов» вполне приятным чтением. Правда, и никого столь же харизматичного, как Рейстлин, здесь тоже не наблюдается.

Книга отчетливо распадается на две части: XVIII век и XIX век.

И первая кажется слишком длинной, а вторая — слишком короткой.

Пока речь шла о «славных днях Петра» и о первых шагах новой российской литературы, у автора были ощутимые проблемы с подбором материала. Будь то Прокопович или Ломоносов, будь то авторы тогдашних романов в мягкой обложке, писатели XVIII века дружно игнорировали Петербург. Соответственно, это часть проходила при прискорбном отсутствии заявленной темы. Литературные герои совершенно не желали ходить по улицам новой столицы. И даже если упоминания таковой все же встречались, уложить их в концепцию было никак невозможно. Вот почему Петербург Радищева — «город-обличитель»? Из коротких упоминаний в знаменитом «Путешествии» можно узнать разве что, где в этом городе можно было поесть «устерсов» (устриц). На обличение не тянет!

Зато, начиная с эпохи романтизма, материал буквально захлестывает страницы. Петербург ненавидели, его обожали, призывали на него наводнения и прочие кары, влюблялись в белые ночи... Писатели осваивали чуть ли не каждый квартал, открывали для себя великосветскую толчею Невского проспекта и почти сельскую идиллию Коломны. Елена Первушина выполняет обещание, называя точные адреса (тут я схватилась за гугл-карты и уже их не закрывала). Можно узнать, где веселился лермонтовский маскарад, с какой стати Онегин называет Невский «бульваром» и где именно Блок послал Незнакомке «черную розу в бокале золотого, как небо, аи». Помимо заявленной темы, можно познакомиться с петербургскими и не совсем петербургскими эпизодами биографий наших классиков. Кроме заглавных персонажей повествования — Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Блока — в книге мелькают и менее известные авторы (или более далекие от России, как Дюма). А кто-то, наоборот, блещет отсутствием, как Лев Толстой или А.К. Толстой. Но всех охватить невозможно, и задаваться вопросом, а почему выбраны именно эти авторы и не охвачено множество не менее достойных, видимо, не имеет смысла.

Где же еще быть хорошему английскому детективу, как не в английской провинции? Все необходимые элементы налицо: старинный замок Букшоу — а ведь всем известно, что старинные замки просто обязаны притягивать неприятности — и близлежащая деревушка, куда легко добраться на велосипеде и откуда (как ни странно) в любой момент может появиться таинственный незнакомец. В деревушке сельская библиотека, и кондитерская лавочка, владелица которой точно осведомлена обо всем на свете. И гостиница «Тринадцать селезней», наверняка центр вечерней деревенской жизни, хотя нашей маленькой сыщице Флавии об этом знать еще рано. Прогресс едва добрался до Букшоу в форме пыхтящего автобуса и телефона, к которому отец героини боится даже прикоснуться без нужды.

Время действия — 1950-й год — достаточно удалено от нас, чтобы навевать романтически-ностальгические мысли.

Авторы, жившие в ту самую послевоенную эпоху, начиная хоть с неизменной Агаты Кристи, описывали в таких случаях карточную систему, стремительно растущие налоги, необходимость как-то поддерживать ветшающий замок при отсутствии прислуги. Но Флавия живет в своем собственном мире, где все идиллично, лишь бы только ей не мешали возиться с химикатами в лаборатории.

И труп незнакомца на огуречной грядке — это такое интересное приключение.

Преступление здесь, как и положено в классическом детективе, камерное, без «кровищи» и скорее пробуждает сыскную лихорадку в 11-летней героине, чем пугает. Да тут еще загадочный черный бекас с маркой на клюве и история самой марки «черный пенни», уводящая куда-то в темные тайны прошлого и даже связанная с заговором террористов в славные викторианские времена. Динамично, увлекательно, и только присутствие неизбежного маньяка напоминает, что это все же не Агата Кристи.

И все было бы идеально, если бы не главная героиня. Как бы забыть о ней и просто наслаждаться текстом? Но она все время на первом плане, со своим самодовольством и эгоизмом. В семействе де Люс, вообще говоря, теплые чувства в дефиците, это чувствуется буквально во всем. Но только Флавия способна, когда ее отец валится на пол в предынфарктном состоянии, думать о своей безграничной любви... к химии. Нет, ничего не могу с собой поделать. Ненавижу паршивку! Ближе к финалу у меня мелькнула надежда, что она все же чему-то научится, но в эмоциональном плане девочка, видимо, безнадежна.

I was on a planet without war or cities or sexual love. Was this good or bad? I didn’t know.

Земная экспедиция находит разумную жизнь на одной из планет Сигмы Дракона. На корабле, кроме традиционных специалистов по астрофизике и прочим нужным дисциплинам присутствуют поэтому антропологи, чья обязанность — понять чуждую им культуру. В их числе главная героиня, Ликсия. Всезнающий Гугл подсказывает, что ее следует называть Ли Лися, но мне это сложно. В конце концов, ничего от китаянки в ней нет. Разве что училась в Пекине.

И вот Ликсия попадает к аборигенам. Элинор Арнасон дотошно — вплоть до цвета и формы керамики — описывает необычное общество, где женщины живут в селениях, возделывают сады и занимаются ремеслами. Вторая главная героиня, Ниа, — как раз такая женщина-кузнец. Мужчины живут в лесу, охраняют каждый свою территорию и пасут стада. Оба пола встречаются лишь весной, в брачный сезон.

В результате столь экзотической социальной организации, как подмечает Ликсия, на планете нет ни семьи, ни войн, ни прогресса. Общество застыло где-то на стадии первобытности.

На заднем плане при этом маячит еще один странный мир — Земля, с которой прилетела Ликсия. В Пекине готовят специалистов-антропологов, а вот в Нью-Джерси светловолосые аборигены приносят человеческие жертвы Разрушителю городов. А в Калифорнии организована Экотопия и живет себе в согласии с природой. В общем, от Америки мало что осталось. Зато Советский Союз вместе с КНР наслаждаются всеми благами социализма. Да, истмат и диамат прилагаются, герои восхищаются вперемешку Мао и Троцким, цитируют на одном дыхании Конфуция и Ленина.

Слабым местом книги мне показался сюжет. Развивается он медленно и довольно вяло. Ликсия знакомится с незнакомой культурой, Ниа ей помогает, обе куда-то путешествуют, кого-то встречают по пути... К ним присоединяются двое мужчин: землянин-антрополог Дерек и местный Оракул Водопада. И дальше идут уже все вместе. Как часто бывает, вся фантазия писательницы ушла на создание необыкновенных миров, на интригу ее уже не хватило. На самом деле, все это время на Земле и на борту корабля что-то происходит, но за кадром. Что именно случилось, выяснится — и то не до конца — только в финале.

Я вначале думала, что книга о любви в обществе, где любовь запрещена. Именно об этом история Ниа — Женщины, Которая Влюбилась в Мужчину. И за это, кстати говоря, была изгнана из родной деревни. Эта тема возникает еще раз, в эпилоге, но она, кажется, здесь не главная.

По мере развития повествования на центральное место постепенно, но уверенно выходит совсем другая проблематика: прогрессорство и шире — встреча высокоразвитой цивилизации и первобытного народа. Тут, конечно, есть, о чем задуматься. Допустим, что земляне у Элинор Арнасон — отнюдь не космические конкистадоры, намерения у них самые что ни на есть благородные. И все же, стоит ли приобщение к благам технологии утраты традиционной культуры и традиционного образа жизни? Неудивительно, что на корабле возникает жаркая дискуссия: стоит ли заняться обучением аборигенов или оставить их в покое?

Но как нелепо это подано! Прогрессорами в данном случае выступают китайские и советские товарищи. О-о, и вот так выглядят нынешние последователи Фай Родис и Руматы Эсторского? Они порываются читать инопланетянам Манифест коммунистической партии и насаждать в первобытном обществе пролетариат, чтобы он стал гегемоном будущей социалистической революции. Я не большой знаток советской фантастики, но мне кажется, такое было бы слишком забористо даже для ее самых кондовых образцов.

Один из героев был мне смертельно скучен. Это, собственно, Пелагий Британец, из-за которого весь сыр-бор загорелся. Так я и не смогла увлечься его спорами с Августином. Сам же он, бедняга, угодил туда, куда часто попадают положительные герои: уж так его расхваливали, уж так старались, что вышло нечто бесцветное и бесплотное (за исключением одного эпизода юности в Бордо).

Одна из героинь была откровенно неприятна. Это Афенаис, по которой так преданно вздыхает несчастный Паулинус. Увы, она вовсе не заслуживает любви — ни тогда, когда обрушивает на любящего юношу свои феминистические манифесты, оскорбляя его за грехи всего мужского рода, ни тем более тогда, когда она в секунду предает все свои убеждения ради власти.

Но зато увлекла напряженная, извилистая сюжетная линия Галлы Плацидии и Атаульфа — вот где любовь, и преданность, и стремительные взлеты и падения.

И очаровал приветливый дом Фалтонии Пробы, островок тепла в гибнущем мире.

И уж вовсе не оторваться было от истории рушащейся империи, где правит трусливый и вероломный Гонорий. Все поминают былое величие и все растаскивают последние остатки когда-то гордого Рима. Христиане казнят христиан, верящих немного иначе. Уничтожают еще сохранившиеся проблески прежней культуры. И кажется легче допустить разграбление Рима его же союзниками вестготами, чем просто заплатить им обещанное жалованье: как, варварам? арианам?? Магистраты продажны, а последнего честного полководца, разумеется, казнят за измену. «Мир расшатался...»

В этом мире с небес вечно сыпется пепел курящихся вулканов. А ночами приходит туман, полный призраков и недоброго колдовства. В мире пепла и тумана сказки оживают не к добру. Сын кузнеца становится героем всех веков, да только счастья это никому не приносит. Лорд-правитель Последней империи вынужден окружить себя жутковатой свитой из стальных инквизиторов-терминаторов, если хочет держать в кулаке свое на самом деле рыхлое государство. Великие Дома разводят феодальную вольницу в своих обширных владениях, и лишь время от времени сталкиваются с контролем центральной власти. Простонародье, скаа, абсолютно бесправны.

Так что, очередная история об ужасной системе и благородном одиночке, мечтающем ее свалить? Да, таковой имеется — Кельсер, Выживший в Ямах Хатсина, Освободитель и т.д. За дело он берется всерьез: распространяет туманные, мятежные легенды среди скаа, сеет рознь между Великим Домами, собирает армию мятежников... Мечтает убить лорда-правителя и развалить его империю на куски. Жаль только, что горизонт планирования при этом — как у Емельяна Пугачева. Вот посадим на трон нашего, мужицкого царя, и «скаа заживут как люди». Да с чего бы вдруг?

Вот умница Вин это понимает. Вин — девушка, выросшая на дне местного общества, одновременно озлобленная и трогательно наивная. Как и Кельсер, она одарена могущественной магией (в здешнем мире очень сложная система магии, связанная с металлами). И заодно, пожалуй, — не столь предвзятым взглядом, а значит, способностью воспринимать мир адекватно. Так что, очередная история Золушки?

Еще есть Эленд — аристократ, мечтающий «кое-что изменить». Только вот беда — несмотря на мегатонны прочитанных книг, он понятия не имеет, а что же нужно делать.

Похоже, вместо эффектно рушащегося замка очередного Кощея в финале героям светит длинная череда проблем.

Честно говоря, «Элантрис» мне больше понравился по сюжету и общей динамичности. Но в «Пепле и стали» добротно созданная мрачная атмосферность, довольно нетрадиционное решение традиционной схемы «герой против системы». А еще приятный слог и герои, которые вызывают сочувствие и симпатию... пусть даже время от времени им хочется настучать по голове.

Виктор Кин удивительно, прямо-таки вызывающе не похож на героев старых добрых детективов и прочей англоязычной классики. И дворецкого у него зовут вовсе не Дживс, а Ларример. И ссорится-мирится он отнюдь не с инспектором Лестрейдом, а с инспектором Таусендом. И даже выращивает не орхидеи, а кактусы. А то, что действие происходит вроде бы в старой доброй Англии, можно считать совпадением.

Беда только в том, что вообразить Виктора английским джентльменом никак не получалось. И это несмотря на широкие плечи и боксерскую грушу! Перед глазами упорно стояла какая-то старая дева, которая сюсюкает над своими колючими «крошками», порой все ж таки пытается поймать взгляды противоположного пола, а вообще-то привыкла к своему одиночеству и любого нахала может основательно приложить зонтиком (ладно, на самом деле — тростью). Правда, в пятой главе персонаж как-то резко перестал краснеть при виде фривольных картинок и завел пляжный роман. Стало ли от этого лучше — я не поняла.

Язык, которым все это написано, гладок и грамотен, но тоже не несет в себе ровно ничего викторианского, кроме обращения «сэр».

За вычетом этого обстоятельства, было читабельно. Фэнтези, обещанного издательской серией, правда, не было. Если не считать призрака в одной из новелл и смутных намеков на источник Мимира и могущество рун. Я бы отнесла «Футарк» в рубрику иронических детективов, если бы жанр не был так сильно скомпрометирован. Читателю представлено несколько историй с расследованиями, связанных общими героями и в какой-то мере заданных толкованиями того самого футарка — скандинавского рунического алфавита. Впрочем, никакой скандинавской мрачности, недаром дух Вудхауса витает где-то за текстом. Все преступления теплые-ламповые, ничего серьезнее давнишней дуэли или финансовой пирамиды. И, конечно, Виктор Кин с кактусом наперевес обязательно доберется до разгадки!

Для нас Дюма — это плащ и шпага, головокружительная интрига и «пока-пока-покачивая перьями на шляпах». Но он бывает и вот таким. «Полина» — классическая готическая история, в которой и мрачный замок в глуши, и потайные ходы, и яд, и разбой. Все есть.

Роман построен в виде «матрешки»: автор слушает рассказ своего приятеля Альфреда де Нерваля, который в свою очередь передает рассказ своей возлюбленной Полины. Сюжет перевернут: вначале читатель узнает о трагической смерти героини, затем уже рассказана ее история. В остальном этот небольшой роман вполне традиционен, и не случайно автор сравнивает своего главного злодея с излюбленными персонажами романтической эпохи — Карлом Моором, Манфредом и т.д. Вообще, описание зловещего графа Безеваля, с его элегантностью, его немыслимым хладнокровием и т.п., столь же обычно для той эпохи, как и безупречная рыцарственность Альфреда. Правда, есть и отличие. Байрон рисовал романтических бунтарей против косности и несправедливости общества, а Безеваль бунтует, по существу, против отсутствия денег в собственных карманах.

Но одно цепляет за душу в этом маленьком произведении: грустная, поэтическая история обреченной любви.

Итак, февраль 1396 года в самой дикой стране даже по меркам темного средневековья.

Низинная Шотландия непокорна. Горная Шотландия вообще едва знает, что у нее есть король (а король понятия не имеет, что за племена там живут и что в горах делается). И при этом король Роберт III из-за увечья неспособен воевать, а из-за слабого характера неспособен править. Словом, не государство, а кровавый хаос. Даже просто пройти по улице города может оказаться рискованной затеей из-за какого-нибудь из разъяренных вельмож, или набега горных кланов, или просто потому, что принцу захотелось поразвлечься.

На этом фоне Вальтер Скотт разворачивает сразу несколько сюжетных линий. Одна из них — романтическая — связана собственно с Кэтрин Гловер, Пертской красавицей. У писателя в этот раз вышла волевая героиня, которая не боится отстаивать свое мнение и не теряется в критических ситуациях. Как и положено, вокруг нее вьются кавалеры — кузнец, и сын вождя горного клана, и даже целый наследник шотландской короны. Любовных интриг было бы вполне достаточно для какого-нибудь другого романа, но здесь дело ими не ограничивается.

Вторая сюжетная линия касается борьбы за престол. Кто станет направлять политику слабого короля? И кто будет его наследником? Его старший сын, Давид Ротсей, слишком легкомыслен и больше думает о девушках и выпивке, чем о власти. Но зато брат короля герцог Олбени, да заодно могущественные графы Марч и Дуглас готовы сражаться за свое место рядом с троном (или, если получится, на троне). Каким образом в эту кровавую игру замешался скромный аптекарь Двайнинг? Но без него паутина интриг не была бы такой запутанной.

Наконец, третья линия: пока в Низинной Шотландии заняты своими собственными делами, в горах свои схватки за власть: между кланами Хаттан и Кухил. Оба представляют собой на самом деле союзы племен. Оба могут похвастаться древним происхождением, возводя его то ли ко временам римлян, то ли к раннесредневековому королевству Дал Риада. И в какой-то момент оба решают, что вдвоем им в Шотландии тесновато. В кои-то веки у Роберта III появляется шанс выступить хотя бы посредником между ними, превратив потенциальную войну в рыцарский поединок между представителями кланов — все в том же городе Перте, в Вербное воскресенье.

Вальтер Скотт несколько сдвигает во времени события (сюжет с кланами и сюжет с борьбой за трон Роберта III на самом деле отстоят друг от друга на шесть лет) и, конечно, несколько драматизирует, но реальную историю из виду все же не упускает.

В итоге получается достаточно драматичное и достаточно красочное повествование о жизни средневекового шотландского города и о людях средневековой Шотландии.

Английский джентльмен-помещик средних лет женится на Элси Ливингстон, совладелице спичечной фабрики, — какая удача для старой девы! Но вслед за свадьбой очень быстро идет таинственная смерть джентльмена, и героиня остается с наследством в виде поместья, с бедной родственницей, да заодно и с фабрикой на заднем плане.

Викторианская спичечная фабрика сама по себе способна дать материал для толстой книги ужасов. От постоянного отравления фосфором у работниц... Ладно, не стоит об этом к ночи. Кое-что жуткое на фабрике Ливингстонов действительно происходит. Но основную готику Лора Перселл приберегла для более традиционной локации — заброшенного особняка и вымирающей деревни. Здравый смысл Элси и ее желание привести все в порядок подвергаются жестокому испытанию. На чердаке (который то ли заперт веками, то ли на самом деле открыт) она находит дневник дамы из XVII столетия, предположительно, ведьмы. И тех самых «безмолвных компаньонов» — жутковато-реалистичные портреты на дереве (в тексте фигурирует мудреный термин тромплей). В старину их использовали для розыгрышей: ставили в комнатах, гости натыкались на них и слегка пугались, принимая деревяшки за живых людей. А если чуть добавить напряжения, получатся как нельзя более подходящие персонажи для хоррора.

И начинается чертовщина. Детская, которая то ли заброшена, то ли нет. Странные шорохи. Опилки на лестнице. Деревянные фигуры, которые, кажется, движутся сами по себе. Странное переплетение событий, случившихся с перерывом в два века. Необъяснимые смерти.

Все меньше остается места для здравого смысла, все нарастает безумие. И Элси попадает туда, где начинается повествование: едва выжившая в пожаре, запертая в больнице для умалишенных, под подозрением в целом ряде убийств.

Мне было жутко. Мне действительно передавался ужас Элси, служанок Хелен и Мейбл.

Писательница предоставила читателям самим разбираться в происходящем, что, наверное, понравится не всем. Дневник Анны Бейнбридж — ему вообще можно верить? Вся эта мистика с «безмолвными компаньонами» — она была в реальности романа или только в воображении напуганной героини? И, раз уж книга позиционирована издательством как детектив, кто же убийца? Элси вскоре становится не до поиска ответов. Автор же намеренно оставляет ситуацию непроясненной, и я была очарована тем, как ее книга балансирует на грани мистики и реализма.

В рецензиях многие пишут, что знакомиться с этой книгой следовало в подростковом возрасте. Наверное, так оно и есть. Уж очень простенькие в ней персонажи — так мало раскрыты, что о них и сказать-то нечего. Мне все время казалось, что я слышу очередное творение придворного поэта Скапти. Скальд вроде бы поет о мудром правлении и подвигах своего ярла, а я не знаю за ярлом никаких подвигов и не вижу в его поступках никакой мудрости.

Почти каждого из героев можно определить парой слов. Вот Гудрун, например, — злая колдунья, а Джесса — хорошая девочка. Или просто характеристика повисает в воздухе: все тепло вспоминают шутки Скапти, но с читателями он так ни одной и не делится. На общем фоне резко выделяется Кари — сын снежной ведьмы Гудрун, похожий на нее, как две капли воды, но «с другим сердцем»; вот вокруг него сплетается ореол магии и тайны. С самого начала, когда о нем лишь доносились смутные зловещие слухи, и до конца он остался загадкой. Он действительно отличается от матери? И насколько? И можно ли вообще той же злой магией, теми же методами контроля чужого разума сделать что-то доброе?

Сюжет, по большей части, тоже прост — классическая «бродилка», герои куда-то идут, с ними что-то случается; во второй части — не менее традиционный сюжет борьбы с чудовищем. Присутствие Кари и здесь создает некие подводные течения, придает событиям отнюдь не лишнюю неоднозначность. Вот колдунья ссылает Джессу и ее родственника Торкеля в дальний страшный замок Трасирхолл... а на самом деле — к Кари. Так чья это была цель, чья идея, матери или сына?

К чести Кэтрин Фишер, следует сказать, что от первой части к третьей действие становится динамичнее, а персонажи — живее.

Что у нас еще? Скандинавией нынче никого удивишь, да и не так ее тут много, разве что в именах и названиях, да еще эпиграфы. (И, во имя Одина, скажите кто-нибудь переводчикам, что Æsir — это асы, а не какие-то неведомые «эзиры».)

А вот что бесспорно хорошо по любым меркам — зимний холодный мир, полный снежных вихрей и ледяных торосов, мир, где порой замерзает даже пламя очага, а в небе сияют «огни Сурта»... или это отблеск стен Асгарда?

Поучительная история о том, как юная девушка, не способная отличить искреннюю любовь от подделки, получает именно то, чего заслуживает. Батшеба — девица волевая, по-своему неглупая, разбирается в делах фермы, ну, словом, викторианская бизнес-вумен во всей красе. Но в области чувств она более чем наивна, и ее презрение к недостаточно эффектным влюбленным легко объяснить неопытностью, но оправдать сложно. Так что жаль было Габриэля и Болдвуда, жаль бедную Фанни, а главную героиню — не очень. Неожиданно вспыхнувшая роковая любовь Болдвуда, робкая преданность Фанни, несчастья Батшебы создают высокий эмоциональный накал повествования.

На этом фоне заглавие книги выглядит откровенной полемикой, ведь в элегии Томаса Грея, где Гарди одолжил строчку, сельская глубинка предстает царством безмятежности. В переводе Жуковского:

Скрываясь от мирских погибельных смятений,

Без страха и надежд, в долине жизни сей,

Не зная горести, не зная наслаждений,

Они беспечно шли тропинкою своей.

Уж это явно не о персонажах романа!

Нельзя не упомянуть и еще одного «персонажа», нежно любимого писателем, — вымышленное графство Уэссекс где-то на юго-западе Англии. Здесь Гарди находит уголок, где сохранились еще обычаи и традиции, восходящие чуть ли не к временам англосаксов. И почему бы не посидеть за кружечкой сидра в солодовне старика Уоррена, да не послушать толки Генери и Джана о том, что старые добрые традиции рушатся, теперь уж все не то. Нет, Гарди совсем не идеализирует патриархальный уклад. Недаром Батшеба рассуждает, что жене лучше умереть от побоев мужа, чем оставить его и превратиться в предмет всеобщего осуждения. А все-таки тянет писателя в круг степенных селян, и он с удовольствием воспроизводит даже их предрассудки.

А поглядите-кась на житье не заморское — заволжское! Со всеми этнографическими подробностями, какие может душа читательская пожелать. Узнаете, и как живут, и как Богу молятся, и как свадьбы играют — и «уходом», и «честью», — да и многое другое на придачу. Погрузитесь в плавное повествование, как в реку, где сливается речь и богомолок-скитниц, и крестьян. А то и вовсе услышите сказово-былинный распев: «Ой, леса, лесочки, хмелевые ночки!.. Видишь ты, синее звездистое небо, как Яр-Хмель-молодец по Матушке-Сырой Земле гуляет, на совет да на любовь молодых людей сближает?..»

Напряженного сюжета, впрочем, не ищите. Описания заволжских лесов и старообрядческого житья отодвигают повествование на третий план. Кое-какие истории расскажет Мельников-Печерский, со всегдашней своей обстоятельностью, начиная с малолетства каждого героя и героини. Сюжетные линии развиваются неспешно, будь то история заволжского «Милого друга» или афера с «мышиным золотом». И то автор не раз отвлечется то на красочный обряд, то на «псальму» староверческую, а то и вовсе на рассуждения о славянском язычестве и византизме. Уж очень его привлекают «старорусские поклонники Грома Гремучего и Матери-Сырой Земли».

Извините, получилось спойлерно и довольно зло. Книга словно двоилась. То у злодеев жестокость такая, что хоть в «Сагу о Ньяле», то у них же абсолютно рыцарское отношение к пленницам. То завораживала магия спящего под снегами острова, то вызвали недоумение никуда не ведущие сюжетные ходы. Все время чтения я чувствовала себя то восторженной читательницей, то злобным критиканом.

- Ты же не любишь искать ляпы!

- Не люблю, но иногда они сами меня находят. Вот ты можешь сказать, почему штурмовать безымянную столицу понадобилось именно зимой?

- Зато зимний пейзаж — это же так атмосферно. Ведь правда, красиво: «- Adress meyit… вот теперь мой адрес… — Потом выражение ее лица изменилось; она сделала широкий жест, словно охватывая равнину, простирающуюся к северу, холодную и белую в свете звезд.» И вообще, книга совсем не про военные действия.

- Тогда зачем описывать войну? Неужели для того, чтобы показать предельную тупость Герольфа как стратега и полководца?

- Ты преувеличиваешь.

- Да ладно! У него две трети армии полегло от тифа, и только тогда он задумался, что надо бы среди солдат установить гигиенические нормы. А генеральное сражение? «Они подошли не только с севера и востока, как предполагалось, а со всех четырех сторон. Видно было, как вдали безмолвной угрозой выстраиваются их черные линии. Теперь стало ясно, насколько ошибочны были представления об их численности». Может, кроме ловли дезертиров стоило бы еще разведкой заняться?

- Но его солдат побил генерал Мороз...

- И казаки, как же не упомянуть о казаках: «Лохматые, расхристанные, вооруженные кто чем: карабинами, пиками, охотничьими ружьями, луками, саблями». Описание совсем нелестное для побежденных — какими же горе-вояками нужно быть, чтобы их побила орда с таким вооружением?

- Все равно это не главное. Книга же про семейные ценности! Там любовь, там верность и нежность. Посмотри, ведь даже Герольф не бросает изуродованную жену, хотя он и главный злодей. И похищенного мальчика похитители нежно любят.

- Только, знаешь, мне показалось, что если Бриско так и не вернулся в семью, то в основном потому, что его никто и не пытался всерьез вернуть. Отец ограничился тем, что покричал ему в окошко, а потом махнул рукой — ну, не получилось вызволить мальчика у похитителей, не судьба. Брат устроил чувствительную сцену братской нежности, но ведь ему в тот момент нужно было спастись от расстрела. После этого он ни разу не попытался встретиться с обожаемым близнецом.

- Но Алекс — такой романтический влюбленный. Когда я читала, как он и Лия годами ищут друг друга, это было так трогательно.

- Насчет Лии согласна, а вот что касается Алекса... Ты заметила, что в своих письмах он ни разу о ней не побеспокоился? Только расписывал собственные страдания. Действительно, разве может что-то случиться с одинокой девушкой в стране, где идет война?

- А вот еще яркая сцена, с пророчеством мертвого короля. Собственно, это ведь чуть ли не единственный фэнтезийный эпизод. Снег, заметающий мертвого короля и живого мальчика, отчаянные усилия короля предупредить внука, загадочное пророчество... Очень красиво. Правда, я так и не поняла, к чему было это пророчество...

Много ли надо, чтобы взбудоражить тихую провинцию? Вполне достаточно появления одинокой женщины, которая ведет себя иначе, чем остальные — избегает веселых компаний, молчит о своем прошлом, спорит со священником (!). И вообще, кто знает, а может, у нее... был любовник! (Чтобы оценить весь ужас последнего сообщения, стоит вспомнить, что мы все же в викторианской Англии.) Энн Бронте довольно долго дразнит читателя загадками незнакомки из Уайлдфелл-холла, прежде чем передать слово ей самой.

Это один из первых романов, где поставлена проблема алкоголизма (и да, почти все в романе подчинено этой теме, что может показаться несколько однобоким). Энн Бронте, в общем, показывает ситуацию еще очень мягко: герой-алкоголик, по крайней мере, не пропивает все подчистую (да и не может, потому что майорат) и не бьет домашних. Правда, псхологическое давление, которому подвергается главная героиня, Хелен, не намного лучше. Важно уже то, что у писательницы хватило смелости увидеть здесь беду для близких алкоголика. Англичане XVIII — начала XIX века вообще-то пили много. Льющиеся через край джин, портер, бренди представляли просто часть жизни, а то и, как выражаются персонажи романа, признак «смелого, мужественного духа» или «умение пользоваться дарами Провидения». Хелен нуждается в немалом запасе воли и мужества, чтобы противостоять всеобщим убеждениям. Впрочем, ни того, ни другого ей не занимать. Ее отвага и решимость очень привлекательны.

Вторая важная тема романа — право женщины на собственную волю, убеждения, образ жизни. Не могу сказать, что Энн Бронте нашла однозначное решение. Две героини романа выходят замуж почти одновременно. Хелен — по любви, не слушая никого и ничего. Милисент — под давлением близких. Угадайте, которая из них счастливее? (Спойлер: обе несчастны.)

Если говорить о недостатках романа, то довольно существенным для меня была героиня. Похоже, она была сделана такой намеренно. Энн Бронте сознательно обеднила свою палитру. Нераскаянному грешнику противопоставляется Хелен как ангел во плоти. Она все и всегда делает правильно — и требует того же от окружающих. Но нет, она вовсе не идеал или, по крайней мере, не столь идеальна, как кажется влюбленному в нее Гилберту Маркхему. Местами, увы, она напоминала мою старую знакомую, ханжу мисс Клак из «Лунного камня» Уилки Коллинза. Вот она утешает беднягу, которому изменила жена:

»- Она дурная женщина, — сказала я. — Она низко обманывала и предавала вас, и столь же недостойна ваших сожалений, как была недостойна вашей любви. Так не допустите же, чтобы она и дальше вас ранила. Порвите с ней, отриньте ее…»

И еще удивляется, что сочувствие, выраженное вот так, ничуть не подбадривает собеседника.

К счастью, роман населен и более земными созданиями. Семейство Маркхем — очаровательно!

Более важный недочет — старомодно-монументальный финал, с обязательной слоновьей дозой нравоучений и подробными разъяснениями дальнейшей судьбы всех эпизодических персонажей. Собственно, не будь там уже упоминавшегося Гилберта Маркхема, последние главы были бы невыносимы.

В итоге, я не оценила бы Энн Бронте так же высоко, как ее сестер. Но все же в «Незнакомку» вложено достаточно страстной убежденности, чтобы книга обладала собственной энергетикой и обаянием.

Славные они, ребята 20-х годов рождения. Даже если не живут в идиллии. Книга вышла в свет в 1962 году, и автор ничуть не скрывает перекосы предвоенного времени: шпиономанию, репрессии, пакт Молотова-Риббентропа.

А все же славный тихий город Энск, где можно смотреть «обезьянов» в зоопарке или ловить раков на Архиерейском пруду. Спорить о полетах в космос, прятать под подушкой томик «Войны и мира», одолевать упрямую тригонометрию. Немножко ухаживать за одноклассницами или влюбиться насмерть, как главные герои — Сергей и Таня. Порой мучиться непониманием, ведь они все же очень разные — парень с рабочей окраины и девушка из офицерской семьи. Порой утопать в золотом сиянии. И конечно, строить планы на будущее — в какой вуз поступить, чем заняться в жизни.

Да только веселый выпускной бал шумит 21 июня того страшного года. Война почти с самого начала присутствует на страницах романа. Вначале где-то далеко и едва ли не романтично: детские фантазии Тани о том, как бы стать отважной разведчицей, детские же сожаления, что ее «Дядясаша» на Халхин-Голе не заснял танковую атаку, вот ведь зрелищно. Потом брат Сережи гибнет в Финляндии. Газеты и радио приносят все новые известия — о Дюнкерке, о бомбардировке Ковентри. «Не хочу слышать о войне!» — твердит Таня, словно надеясь словами отвратить неизбежное. «Я — человек мирный», — говорит и Сережа, и мечтает строить автоматизированные заводы, но только не военные предприятия. «Вы в книжках прочитаете, как миф, о людях, что ушли, не долюбив, не докурив последней папиросы...» — да, это о них.

В этом мире под покровом Границы Теней живут древние существа, когда-то потерпевшие от людей жестокое поражение и ждущие своего часа отомстить.

В этом мире есть могущественный автарк, король-бог-маньяк, мечтающий править всеми обитаемыми землями.

В этом мире затерялось маленькое королевство Южный предел, которому выпало стать точкой пересечения всех войн разом — и с автарком, и с сумеречным народом.

Подгнило что-то в Южном пределе, здорово подгнило. Король в плену. Старший принц загадочным образом убит в своей собственной спальне. Младший принц постепенно сходит с ума (и носит черное — кого-то он мне напоминает). Остается принцесса Бриони; пока она слишком часто ведет себя, как глупая истеричная девчонка, но есть надежда, что из нее все-таки выйдет правительница. Хотя бы потому, что больше спасать Южный предел все равно некому.

События в романе разворачиваются неспешно, отчасти потому, что это только завязка серии, отчасти — в силу их эпического масштаба. Персонажей много, королей и простолюдинов, людей и нелюдей, и у каждого собственная история. Особенно хорошо, на мой взгляд, получились у Тэда Уильямса нечеловеческие существа. Поразительно обаятельны и храбры лилипуты-крышевики, и особенно — бесстрашный разведчик желобов Жуколов Лучник. Просто завораживают «эльфийские» сцены. Будь то наводящий безумие лес на Границе Теней или замок слепого короля, от них веет чуждым и таинственным, как оно и должно быть.

«На все мода: иной раз водка в моде, другой раз кофе».

Венецианский кофе, как и венецианский карнавал — лучшие в мире, не так ли? Почему же не заглянуть в кофейню славного Ридольфо? Забавно убедиться, что некоторые маркетинговые ходы за века ничуть не изменились: «Снова во всякой кофейной кофей отличный, а месяцев через шесть и вода похолоднее, и кофей пожиже».

Тем более, поблизости столько событий происходит — тут и картежник страдает от своей геймерской зависимости, и переодетая жена ищет неверного супруга, и дон Марцио сплетничает обо всех подряд, был бы слушатель.

К сожалению, несмотря на традиционные заверения в послесловии, это далеко не лучшая комедия Гольдони. И даже перевод, сделанный не кем-нибудь, а самим А.Н. Островским (!), не спасает. Женщины, будь то танцовщица, или пилигримка, или просто добродетельная супруга, — бледные тени. Мужчины немногим лучше. Траппола, комический слуга, которому по традиции достается нелегкая задача смешить публику... увы, это не Труффальдино из Бергамо. Ридольфо, благородный хозяин кофейни, какой-то уж слишком правильный (он даже кофе подает свежесваренный, а не вчерашний, так-то). Но дело даже не в этом, а просто в его стремление разбираться в чужих судьбах слабо мотивировано. Ох, что-то я разворчалась. А между тем главный гад дон Марцио мне понравился. Язык у него злой, ум недалекий, но он по крайней мере забавен!

Олег — великан исторического сумрака, вот уж поистине так. Из этой книги можно узнать, как много теорий построено на скупых строках Повести временных лет и сведениях зарубежных источников за истекшую тысячу лет. А сколько копий сломано в научных турнирах!

То, что источники сообщают о Вещем Олеге, колеблется от скупых фактов до ни в какие ворота не лезущих фантазий, причем последних существенно больше. Что же здесь можно установить?

Евгений Пчелов последовательно рассматривает основные эпизоды летописной и нелетописной традиции, связанные с Олегом: убийство Аскольда и Дира, щит на вратах Цареграда, смерть от коня своего. Плюс каспийские походы русов, о которых летопись ничего не сообщает, зато много интересного рассказывают средневековые арабские географы и историки. Каждый сюжет раскрыт обстоятельно, в свете возможных аналогий и фольклорных мотивов. Прочитав о кораблях, поставленных на колеса под Константинополем, мы можем выяснить, каким образом тот же тактический прием использовали античные полководцы или скандинавские конунги. В главе о гибели Олега приводится впечатляющее разнообразие историй о смерти героя «от коня», сведения о роли коня как проводника в иной мир. Сага об Одде Стреле, где совпадений с историей Олега особенно много, приводится в отдельном приложении, так что каждый может сам оценить соответствие. Да, Одд тоже погиб от коня своего, помимо прочего.

Отдельная интересная тема — историческая память об Олеге, которой посвящена отдельная глава. Олег — идеальный правитель екатерининской пропаганды, Олег — поэтический персонаж Рылеева, Пушкина, Тютчева, Олег как воплощение геополитических мечтаний российских властей... Образы живут собственной жизнью, уже очень слабо связанной с реальной исторической личностью.

Блуждать в лабиринтах образов, интерпретаций и фольклорных мотивов было интересно. Чего мне не хватило, так это некого финального аккорда, чего-то вроде: версий может быть очень много, но вот это мы знаем об Олеге точно. Живший в действительности Олег все время ускользал и, как мне показалось, так и не вышел из сумрака.

Кажется, этот роман не понравился бы его же собственной главной героине — она ведь не любит книги о чувствах. Но куда деваться, если в центре внимания писательницы — двое молодых людей и две девушки. Конечно, у каждого из них есть, чем занять мысли. Кэтрин помогает матери писать биографию своего деда — великого поэта. Мэри борется за женские права (ежедневно, с 10 до 18 часов). Денем занят какой-то не вполне очевидной работой, кажется, юридического свойства. Родни погружен в заумнейшие исследования в области английской литературы.

А все-таки чувства, тончайшие переливы переживаний — вот то, на чем они по-настоящему сосредоточены. Любовь ли это? А если любовь, то какого сорта?

И еще это долгая история погружения в себя. Герои не столько живут, сколько размышляют — о жизни и о себе — упорно, иногда иронично, и почти всегда отстраненно, словно пытаясь понять: что за незнакомец смотрит на меня из зеркала?

Выбор эпохи, страны и героев — все это еще, пожалуй, Дюма. Это же излюбленная делянка французского романиста: Франция XVII века, да и с кардиналом Мазарини любители исторических романов знакомятся по «Двадцать лет спустя». Что ж, ведь это первая попытка Сабатини написать роман «плаща и шпаги». В дальнейшем он найдет для себя другие уголки прошлого, где сможет сказать что-то свое, не оглядываясь на мэтра. Но и эта первая попытка хороша. Плащи развеваются, шпаги звенят, кавалеры метут перьями шляп землю у ног прекрасной Ивонны де Канапль и ее не менее прекрасной сестры Женевьевы. Воздух сотрясается от восклицаний «Как жив Господь!» и «Смерть Господня!» Герой, Гастон де Люинь, — эдакий д'Артаньян, не сумевший поступить на королевскую службу, — с одинаковой ловкостью дерется на дуэлях и ухаживает за дамами. Благодаря Гастону в романе есть ирония, правда, несколько тяжеловесная. Что-нибудь вроде:

«Scoffer!» quoth he. «Your callous soul knows naught of love.»

«Whereas you have had three hours' experience. Pardieu! You shall instruct me in the gentle art.»

(«Посмеятель! — изрек он. — Ваша черствая душа не ведает ничего о любви». «А у вас целых три часа опыта. Черт возьми! Вы должны наставить меня в нежной науке».)

Чувствуется, что неопытный еще писатель чуть перестарался с архаизацией языка. К примеру, капитан Блад изъясняется совершенно иначе, там никаких «methought», «perchance» и труднопостижимых для современного читателя грамматических конструкций.

В целом, весьма достойный вклад в авантюрную прозу.

У меня было полное впечатление попадания на другую планету. Уж слишком изменилась наша жизнь за прошедшие десятилетия. Ленинград, в котором уживались и первомайские демонстрации, и ночные поэтические посиделки в котельных, просто канул в небытие. И тем не менее, было интересно. Житинский рассказал мне о позднесоветском обществе нечто такое, о чем другие авторы предпочитали помалкивать. Скажем, об аспирантах-сторожах-диссидентах, или о нравах вечерней дискотеки, или еще какой-нибудь из тысячи деталей, просто отсутствовавших в официальной картине мира. Или о том, что чувствовал рядовой обыватель, когда нес на демонстрации портрет Устинова. Или об отношении к государству, которое могло внушать и смутное недовольство, и веру в светлое будущее, и просто желание видеть свою страну великой — и все это одновременно. Или о том, как герои слушали «голоса» из-за рубежа — не доверяя безоговорочно, но и не пылая патриотическим негодованием. Сложное оно, общество брежневской эпохи, не проще любого другого.

А потерянный дом что? Да ничего, это же просто повод для психологического эксперимента, который автор и провел с неизменным блеском. И не важно, как и почему дом вдруг улетел. Куда занимательнее, как восприняли жильцы свое изменившееся существование. Здесь было где развернуть выразительные портреты карьеристов, и идеалистов, и самых обычных людей.

Да, еще был «милорд», с которым разговоры. В смысле, монумент английской классики Лоренс Стерн. Он, по воле автора, оказался в том же потерянном доме и жил, кстати, припеваючи, успевая и повеселиться с друзьями, и заняться весьма серьезным литературным судилищем. Милорда хотелось бы больше; но автора он временами явно стеснял, и от разговоров с ним слишком быстро отделались.

Первые три части прочитались на одном дыхании — юмор! меткие небанальные наблюдения! Лоренс Стерн! — но в четвертой почти все перечисленное исчезло, а Стерн как-то забронзовел, что ли. Плюс очень скучны были монологи главного героя — он был вовсе неплох в роли советского Акакия Акакиевича, но очень утомителен, когда дорвался до возможности высказаться. И дочитывала я совсем не с тем же восторгом.

Все у нее сложилось, все хорошо. Любящий муж, сын — родная кровиночка, «дикошарый» озорник (а ведь боялись: не выживет!). Что ж так бередит душу чужой звонок? И эта история, случившаяся, в сущности, не с ней, а с девчонкой Кузей? Очень лиричная, печальная повесть о непрожитой жизни, несложившейся любви.

Этот роман более традиционен в оценках, чем «Саламин» из того же сборника. Все те же герои — Ксеркс, Мардоний, Демарат, Фемистокл. Только выглядят они по-другому. Главная фишка книги — ирония, и она действительно украшает чтение. Кстати, когда Луи Куперус — скажем, описывая Леонида, — пытается перейти на более серьезный тон, выходит очень неудачно. Но когда создает иронический «римейк» Эсхила — все здорово.

Сама завязка войны подана почти легкомысленно: Мардонию скучно, матери Ксеркса Атоссе нужны в хозяйстве греческие рабыни, а самого Ксеркса напугали сны. И вот уже сотни тысяч людей прорубают гору Афон и наводят переправу через Геллеспонт. При этом, в отличие от «Саламина», здесь сомнений в поражении персов быть не может. И не только потому, что Ксеркс здесь — истеричный идиот, зато Фемистокл умен и коварен, а Леонид — отважен и благороден. Артабан не случайно напоминает своему царю о логистике: неимоверному персидскому флоту не найдется достаточно обширной гавани, чтобы укрыться от бури. Исполинскому войску персов не прокормиться в малоплодородной Элладе.

В итоге: исторический роман столетней давности, который, тем не менее, вполне читабелен за счет чувства юмора своего автора.

Как вам шпиономания во время греко-персидских войн? Одна из самых необычных фигур второго плана в романе — достойный судья Полус, кредо которого: патриот не может быть излишне бдительным. Он ищет врагов повсюду, превозносит славных афинских доносчиков, а когда кого-нибудь судит, всегда опускает в сосуд черный боб в знак обвинительного приговора. Кажется, что Полус забрел сюда из какой-нибудь книги о Французской революции. А самое смешное — знаете, что? Что он постоянно оказывается прав. И когда подозревает аристократов в стремлении ограничить демократию. И когда подозревает насквозь положительного Главкона в измене. О, Главкон! Это истинный главный герой, и автор не скупится, расписывая его точеный профиль и невероятную силу. Силу физическую, ибо душевной Главкону, увы, не отпущено. Ну, то есть, по чьему-либо приказу он еще может проявить твердость, но по собственной инициативе — только скулит. И это настоящий флюгер, предающий по очереди то Элладу, то персов. На его фоне главный злодей Демарат выглядит как-то не очень злодеисто.

Исторический фон в романе прописан хорошо, да и как не прописать хорошо греко-персидские войны! В конце концов, это ведь материал общеизвестный. Возможно, именно поэтому автор старательно избегает хрестоматийных эпизодов. Ксеркс не высек море, Фемистокл никому не говорил: «Бей, но выслушай!» Может быть, и напрасно.

Вот что позабавило, так это уверенность автора, что коль скоро персы говорили на языке индоарийской группы, они должны быть поголовно белокурыми красавцами. Персы в романе — вообще отдельная тема. Предисловие автора весьма патетично сообщает: «Если бы Афины и Спарта сдались под натиском восточных суеверий и деспотизма, Парфенон, аттический театр и диалоги Платона не могли бы существовать, а Фидий, Софокл и греческие философы могли бы вовсе не появиться на свет». Но в самом повествовании акценты меняются. Персы отнюдь не выглядят суеверными дикарями, тирания же Ксеркса изображена чуть ли не сочувственно. А персидский князь Мардоний, истинный ариец (последнее обстоятельство постоянно подчеркивается) — просто идеал из идеалов. «Знатному персу подобает делать три вещи: бояться царя, напрягать лук, говорить правду», — говорит он афинянину, и действительно, он правдив, благороден, бесстрашен и примерный семьянин впридачу. О Главконе как главном положительном герое-эллине нельзя сказать ничего похожего! При этом противостоят Мардонию лживые, вечно ссорящиеся между собой, плетущие интриги персонажи-греки, из которых только Леонид и Фемистокл чего-то стоят как личности.

В итоге: исторический роман в старых добрых традициях, не такой прямолинейный и одномерный, как могло бы показаться с первого взгляда.

Дети многое принимают как должное. Семью главного героя трудно назвать «правильной» с точки зрения современных психологов. Отец занят на трех работах, мать крепко выпивает, младшая сестра, похоже, страдает аутизмом. Но трое детей вовсе не несчастны. Их маленький городок на Лонг-Айленде — и не кошмарное место из Стивена Кинга, и не идеальная солнечная страна детства. Но каким бы он ни был, от текста исходит тепло ностальгии. И еще — характерное для детей сочетание фантазий с «настоящим» миром. «Бездонное» озеро, притягательное и угрожающее, Драный город и нелюбимая школа («фабрика дебилов», ага) — и реальное, и воображаемое — здесь становятся равноправными частями жизни рассказчика.

Первая ассоциация, которая приходит в голову, — это, конечно же, Брэдбери. Снова детство в американском захолустье, с мороженым, страшными историями и мальчишескими приключениями. И щепотка магии — совсем чуть-чуть. Драный город, слепленный мальчишками из всякого мусора, то ли влияет на свой реальный прототип, то ли нет. Видения маленькой Мэри могут определять события или становиться прозрениями — или это опять детские фантазии?

И еще есть нечто зловещее, триллер, происходящий где-то на периферии жизни детей: бродяга-маньяк, исчезновение одноклассника, призраки. И множество нерешенных загадок — почему маньяк так интересуется семьей рассказчика? Почему страницы приключенческих книг пахнут трубочным табаком? В результате книга одновременно обаятельная, и жутковатая местами, и просто интересная.

Никакой политики на этот раз, никаких феминистических манифестов. Камерное повествование, немногие персонажи, тончайшее кружево психологического анализа. Ко времени написания «Мон-Ревеш» писательница накопила уже солидный опыт конфликтов с собственной дочерью Соланж и о проблемных семьях знала все. Подростковые бунты Соланж, равно как и мучившая Санд ревность Фредерика Шопена определенно отразились на страницах романа.

И роман вышел печальный. Перед читателями предстает идеальная женщина — Олимпия Дютертр — наделенная «редкой, пронзительной, своеобразной красотой», умом, тактом, да еще и талантливая певица в придачу. Нет, вы подумали неверно, истинные достоинства героини Жорж Санд видит вовсе не в этом. Олимпия — подлинный викторианский «ангел в доме». Основа всей ее жизни — любовь к мужу и долг перед тремя приемными дочерьми. Ради них героиня отказывается от всего индивидуального, яркого в себе самой. Она — сама самоотверженность. Она больше не поет, ведь не может же добропорядочный Дютертр жениться на певице! Насколько может, она скрывает свое очарование и ум, чтобы не затмевать приемных дочерей (старшая всего на четыре года ее моложе) и не вызывать ревности с их стороны. Словом, «изо всех сил старается превратить себя в некое отвлеченное понятие».

Да, но Жорж Санд, право же, слишком реалистка, чтобы вознаградить самоотречение Олимпии традиционным хэппи-эндом. Увы, все ее усилия не приносят ей любви падчериц (по крайней мере, двух старших; младшая — второе издание Олимпии, исправленное и дополненное; она — настолько отвлеченное понятие, что в романе ее даже по имени почти не называют). Старшие, Натали и Эвелина, не таковы. Подрастающие девушки, как легко догадаться, испытывают жгучую ревность к мачехе, «укравшей» у них любовь отца.

И уважения мужа Олимпия не может добиться. Первый же фат, который решился мечтать о любви прекрасной мадам Дютертр, убивает доверие мсье Дютертра к супруге на корню. Ведь не может же мужчина желать женщину, если она его не поощряет! По крайней мере, с точки зрения мсье Дютертра, если кто-то влюбился в его жену, значит, она уже виновна в измене.

И разве удивительно, что у идеальной Олимпии жесточайший невроз, что она не вылезает из депрессий и запивает проблемы настойкой опиума? Да, Жорж Санд — реалистка. Впрочем, это я уже говорила.

Повествование оживляется кознями Натали, сумасбродствами Эвелины и метаниями Тьерре, неспособного решить, кого же он любит. Иногда Тьерре даже забавен, как в начале книги, когда гадает, сколько Олимпии лет. А вдруг сорок? Но тогда она уже бабушка! Но в целом за этой историей наблюдать очень, очень грустно. Порядочность и доброта Дютертра, титанические усилия Олимпии — все это ничуть не приближает героев к семейному счастью. Право, согласишься со старым холостяком доктором: «И это лучший из всех браков, который мне пришлось видеть! Немногого же он стоит!»

Могу только позавидоать тем, кого эта книга привела на солнечную сторону улицы. Я оказалась на теневой. Где я свернула не туда? Видимо, все началось с сообщения автора, что она никогда не любила родной город. Как выяснилось далее, не любила она также школьный хор, и памятник Гагарину, поставленный после Ташкентского землетрясения, и что-то еще. То есть какие-то светлые ностальгические ноты проскальзывают... и неизменно уравновешиваются очередной гадостью. Не-ет, хэппи-энд обязан быть с видом на озеро Мичиган.

В промежутках между воспоминаниями ведутся затяжные окопные бои художницы Веры, которая думает о матери в лучшем случае что-то вроде «Ах ты, корова старая», и матери, которая относится к дочери ничуть не теплее. После первой их баталии мне уже трудно было воспринимать Веру как героиню романтической сказки, какой она оказалась в финале.

Еще в повествовании есть та же самая мать Веры, но в юности: Катя, эвакуированная из блокадного Ленинграда, хищная девица, которой только бы урвать кусок побольше. Вместе с ней появляется тема эвакуации, карточек, репрессий (а как же!) и прочей чернухи. Чернухи вообще много — от анаши до криминальных абортов, и много чего в промежутке, и все это как-то очень странно сочетается с вычурным стилем Рубиной.

О, это и впрямь было заклятие! Плавный язык, который льется, как белозубая река Сусати, и распахнувшийся перед глазами необъятный мир, даром, что действие происходит в стенах одного трактира и в его окрестностях. При этом Бигль не собирается потчевать читателей длинными лекциями по грамматике, лексике и узусу языка дирвик — или чего-либо другого. Достаточно одной фразы: «От дирвика болит горло, и язык покрывается густой горечью. Он никогда не был предназначен для обычной беседы». И все, картинка сложилась. Контраст между обыденной жизнью конюха Россета и экзотическими странами, удивительным волшебством, на которые лишь намекает автор, меня просто зачаровал. Как и сам трактир с мрачноватым названием «Серп и тесак», где можно познакомиться с мудрым ворчливым Каршем и с его колоритными постояльцами. С Каршем, который на самом деле охотно сбежал бы в золотые дали за прекрасными искательницами приключений и, возможно, именно поэтому фыркает, слыша балладу о себе самом. А среди постояльцев встретились три непохожие дамы (или кто они?), каждая со своей тайной, объединенные верностью, или поисками попавшего в беду волшебника, или просто обстоятельствами. Их истории обрисованы так же, как и сам мир книги — полунамеками, оброненными словами. Ни воительнице Лал, ни бежавшей из монастыря Ньятенери нет нужды разражаться собственной биографией на пару глав. Их жизнь раскрывается постепенно, как это обычно и бывает с людьми, встречающимися нам в жизни. История бледной Лукассы проще, но ее призрачная нежность, и ускользающая память, и страстная любовь к ней Тиката создают впечатление восхитительной серенады. Особое место в романе занимает Лис — когда он получает слово, его речь удивительно красочна, а его роль в сюжете играет все новыми и новыми гранями — от пройдохи, ворующего кур, до «старого ничто» финала. Еще! Еще! Как, неужели это была последняя страница? Этому роману я дала бы десяток мифопоэтических премий, если бы могла. Он оставил по себе ощущение только что развеявшегося заклятия — впечатление безупречно прекрасного произведения в жанре фэнтези.

«Чтобы попасть в Шей-рах или выйти из него, нужны лишь три вещи: сильное желание, музыка и немного луны».

Все начинается с музыки — странной музыки, которую играет странный парень в обычном магазинчике музыкальных инструментов. И вот уже девочка по имени Джой слышит нездешнюю мелодию в ночи и не может не следовать за ускользающими звуками. И попадает она в мир Шей-рах, где живут единороги. Мир-сказка, мир-фантазия, где приятно отвлечься от унылой повседневности. Где еще можно поболтать с фавном или прокатиться на единороге! Хотя Шей-рах не сказать, чтобы безмятежен — в нем есть своя доля опасных существ и своя доля бед. Но главное: единороги один за другим заболевают и слепнут, и судьба их зависит теперь, возможно, от девочки Джой и ее бабушки.

Бигль создает здесь милую сказку об эгоизме и самоотверженности, а еще, конечно, о музыке.

Но все же по сравнению с похожей по сюжету «Тамсин» «Соната» кажется более бледной. Шей-рах с его двумя-тремя разновидностями существ заметно менее выразителен и разнообразен, чем великолепный дорсетский фольклор. Да и спасение единорогов здесь происходит почти случайно, и от Джой не требуется ни той же храбрости, ни той же самоотверженной любви, какую проявила Дженни в «Тамсин».

Команда приключенцев в составе единорога, мага-недоучки и разбойницы отправляется в неведомые края на поиски загадочного Красного Быка. Шаблонно? Банально? Ни в коем случае. Это красивое фэнтези, но это также изысканный, весьма интеллигентный стеб. Прежде всего, над стереотипами жанра. А Питер Сойер Бигль будет ехидно улыбаться за кадром. Он не воспринимает все эти избитые клише всерьез — он ими играет, как ребенок кубиками, складывает в причудливые конструкции и тут же рушит по своей прихоти. Ну, в самом деле, сколько тончайшей иронии можно вложить, скажем, в описание замка Темного Властелина:

«Зловещий замок Хаггарда. Говорят, его построила ведьма, но Хаггард не заплатил ей за работу, и она прокляла замок. Она сказала, что однажды море вздуется от жадности Короля Хаггарда и поглотит замок вместе с ним. Потом она, как положено, ужасающе взвизгнула и исчезла в сером дыму. Хаггард реагировал должным образом. Он сказал, что без проклятья ни один замок тирана нельзя считать завершенным».

А город, проклятый и обреченный на богатство и процветание! А Король Лир в роли наследника престола!

Мимоходом (очень по-доброму) достается почтенной науке фольклористике. Есть тут такой персонаж, лесной разбойник Калли, который ну совсем-совсем не Робин Гуд. Но ведь хочется, хочется, чтобы легенды сочиняли не о Робин Гуде, а о нем, о Калли. И чтобы в каталоге Чайльда баллады о Калли значились под каким-нибудь солидным номером, а почтенные профессора сопоставляли варианты и гадали об исторической основе! И вот неблагородный разбойник берется за сочинительство сам и с трогательной надеждой ждет какого-нибудь заезжего фольклориста — а вдруг его стишки будут записаны в полевых условиях.

Но «Последний единорог» — это не просто пародия. Здесь еще и грустная притча об исчезающем волшебстве. Ведь Она, белое олицетворение красоты и магии, не только последняя, она еще и чудо, которого не замечают. Бигль поднимает тему человеческой слепоты — люди всегда готовы принять тощую дворнягу за трехглавого Цербера, но поставьте перед ними единорога, и они увидят только старую белую кобылу.

Какое восторженное повествование! Цвейг просто зачарован героизмом моряков эпохи Великих географических открытий, тех, кто на утлых суденышках с примитивными навигационными инструментами все же осмелились бросить вызов Океану. Писатель опьяняется масштабами военных экспедиций, бросающих целые материки к ногам то Испании, то Португалии. И конечно же, он в почтительном восхищении склоняется перед своим героем — угрюмым воином Фернаном Магелланом. Да и как не восхищаться! Если Америку могли открывать и до Колумба, то подвиг Магеллана — кругосветное плавание — действительно был уникальным. Да к тому же в силу разных причин его корабли умудрились пройти по самым пустынным регионам Тихого и Индийского океанов. Моряки мучительно страдали от голода, жажды, цинги — и все равно пробивались вперед! А до этого Магеллану пришлось еще выдержать нешуточные сражения с испанской бюрократической машиной и португальской дипломатией. Он преодолел все — и вдруг эта нелепая гибель на Филиппинах (к вопросу о том, что огнестрельное оружие еще не дает абсолютного превосходства над заостренным колом и что не всегда стоит разыгрывать из себя белого бога).

Какое евроцентричное повествование! Вот Цвейг рассказывает об открытии Нуьеса Бальбоа: «в 1513 году с Дарьенских высот первому европейцу, Нуньесу де Бальбоа, открывается вид на Тихий океан. С этой минуты для человечества уже не существует неведомых морей». Стоит чуть задуматься над этой красивой фразой, чтобы осознать: для Цвейга полинезийцы, бесстрашно пересекавшие Тихий океан на своих катамаранах, китайцы и японцы, от века жившие на его берегах, это... не человечество. Стоит вглядеться в рассказ еще чуть-чуть, и становится ясно, что Цвейг вообще смотрит здесь на Восток глазами конкистадора. Индия, Молуккские острова, цивилизации ацтеков и инков для него — не самобытные и древние культуры, а всего лишь источник богатств, которые можно захватить, «служа Господу и во славу Португалии» (или Испании). Их обитатели — в лучшем случае «простодушные дети природы». Здесь, похоже, слышится голос Пигафетты, послужившего Цвейгу источником сведений о плавании Магеллана. Но Пигафетта жил в XVI веке. В тексте 1938 года все это режет глаз довольно сильно.

В этом романе Бигл последовал сюжетной схеме «истории с привидениями», разработанной когда-то М.Р. Джеймсом — то ли сознательно, то ли потому, что схема и в самом деле кажется оправданной. Вначале жизнь идет своим чередом, затем появляется намек на необъяснимое, и вот уже духи и привидения хозяйничают вовсю — так была построена львиная доля рассказов Джеймса, точно так же строится и «Тамсин». В результате книга для меня отчетливо распадается на две части. Первая была невыносимо скучной. Зато вторая — абсолютно чарующей.

Примерно треть повествования посвящена жизни рассказчицы — американской девочки по имени Дженни — до встречи с Тамсин. Кожа в прыщах, лишний вес и весь прилагающийся букет комплексов. Над каждой строчкой в ее речи торчат «I», точно пеньки на вырубке. I know, I just kept feeling, I can't remember... (Я знаю, я все еще чувствую, я не могу припомнить...) Других интересов, кроме себя нелюбимой, девочка в жизни не завела. И скучна же она, просто умопомрачительно!

Потом ее мать выходит замуж во второй раз, и семья переезжает на ферму в Дорсете. История сразу оживляется. Новые занятия, непривычная обстановка. Заодно можно узнать о сельском хозяйстве Дорсета, перенасыщенности земли удобрениями и нулевой обработке пашни. Дженни тоже приходится все это освоить. И, к счастью, на старой ферме слышны странные звуки, над крышами проносится Дикая Охота (а может, просто пролетают дикие гуси?). Я сразу воспряла духом.

А потом появляется призрачная персидская кошка в спальне и боггарт на кухне, и вот тут-то оно и происходит! Я просто влюбилась в текст и персонажей. В истории о восстании Монмута и кровавых ассизах судьи Джеффриса. В любовно воссозданный фольклор Дорсета, с целым сонмом мелких проказливых духов, с призраком юной девы (Тамсин) и зловещими силами, могущественными и древними, как холмы Британии. Тамсин, печальная и романтичная, очень мила. Но из всей этой низшей мифологии меня, пожалуй, больше всего порадовала не она, а загадочная миссис Фэллоуфилд (в русской ушанке, какая прелесть!). И, конечно, весьма впечатляющим получился судья Джеффрис, с его мягким голосом и абсолютной безжалостностью, но при этом еще и способностью к безоглядной любви. Да, и Дикая Охота, конечно — с ней связаны самые драматические эпизоды.

Вместе с духами и привидениями в текст входит совершенно новый язык. Дженни, как и положено нью-йоркской девчонке, говорит на довольно скудном молодежном жаргоне. И вдруг — боггарт! С дорсетским диалектом! (Тут уж оставалось утешаться тем, что Дженни тоже с трудом его понимала.) А затем Тамсин с изящно стилизованной под XVII век речью.

И мир сразу становится удивительным, его переполняют захватывающие тайны. Что за история связывает Тамсин и Эдрика, о котором она не хочет говорить? Несчастная любовная история, как фантазирует Дженни? И кто таков зловещий Другой (The Other One), которого Дженни видит во сне?

Меняется и Дженни. Вместо вечно ноющей и комплексующей девочки-аутсайдера мы видим «храброе дитя» финала. И даже не в храбрости дело. Дженни обретает способность любить свою семью, своих друзей — и жертвовать ради этой любви собственными желаниями и интересами.

Конечно, приступая к чтению, я заранее примерно знала, о чем пойдет речь. Да и все в курсе. Артуриана за века обросла таким количеством пересказов, перетолкований и перепевов, что основные сюжеты известны каждому интересующемуся.

А все равно сюрпризов было немало. Мэлори нашел, чем удивить, точнее, нашлись детали, не характерные для более современных артуриан. Так, король Марк Корнуэльский и сэр Тристрам поссорились вовсе не из-за Изольды. Артур, вытащив Экскалибур из камня, сумел убедить в своем королевском предназначении только Эктора и Кея. Последующие регулярные повторения того же чуда (несчастный Артур вынужден вытаскивать меч из камня несколько раз подряд, вместо утренней зарядки) эффекта тоже не дали. А главный злодей всея артурианы (если судить по частоте появления) — некий сэр Брюс Безжалостный, регулярно пытающийся истребить положительных героев.

Но больше всего поразило то, как Мэлори обращается с теми самыми средневековыми легендами, которые с таким удовольствием пересказывают самые разные авторы — скажем, с историей Тристана (Тристрама) и Изольды. Мэлори удивительно быстро отвлекается от романтической истории и с облегчением возвращается к тому, что для него всего интереснее — к повествованию о том, как сэр Тристрам преломил копье об сэра Бламура, сэра Саграмура или еще кого-нибудь. Эпизодов соответствующих много. Частенько за ними просто теряется нить — обычная участь читателя рыцарских романов. Мэлори, видимо, был преданным фанатом турниров. С каким знанием дела он рассуждает о том, что у Тристрама были мощнее мышцы, зато у Ланселота лучше дыхание.

Понятно, почему этот нереальный мир небывалых подвигов так бесил Сервантеса и смешил Марка Твена! Вообще, прочитав Мэлори, я стала понимать Рыцаря Печального Образа гораздо лучше, ведь я увидела, что именно пытался перенести в реальность бедный Алонсо Кихана.

У меня возникло впечатление стилизации. Как рыцарский турнир — куртуазная игра в войну, так и «Смерть Артура» показалась мне куртуазной игрой в эпос. Или утопией, противопоставленной современному Мэлори миру, где ни рыцарей таких, ни благородства такого, ни любви. В романе же не бывает зимы. Герои неизменно ступают по шелковым травам и говорят лишь о высоком. Им прислуживают карлики, их призывают на помощь прекрасные дамы. А для восстановления справедливости в целом регионе вполне достаточно убить одного какого-нибудь великана. Из чего вовсе не следует, что этот утопический мир безмятежен. Напротив, некоторые эпизоды еще дадут фору Джорджу Мартину своей жестокостью. У замка Лионессы на высоких деревьях повешено сорок рыцарей сразу. Гавейн вешает себе на шею голову убитой им дамы и в таком виде едет в Камелот. Не говоря уже о реках крови, льющихся в бесконечных рыцарских поединках. Гуманизм во времена Мэлори еще не придумали. Средневековые идеалы, они такие средневековые...

И еще «Смерть Артура» — удивительно постмодернистский текст. Ибо все в нем зыбко, парадоксально и ненадежно. Мотивировка действий персонажей часто вообще отсутствует. Утер приказывает отдать своего первенца «первому встречному нищему» — не самое обычное обращение с новорожденными принцами. Понятно, что первым встречным нищим оказывается Мерлин, но это мотивировка вне текста, а внутри его событие просто происходит. Такой магический реализм в Средние века. Зачем Гарет притворяется мужиком? Зачем Пелинор преследует Зверя Рыкающего? А низачем, потому что. События двоятся, троятся и закольцовываются. Поначалу к атмосфере тайн немало прибавляет Мерлин — то ли бог из машины, то ли чертик из табакерки. Оборотень, трикстер, способный менять обличья по желанию, раскрывать тайное или предсказывать скрытое в будущем. Там, где Мерлин, все не так, как представляется. Впрочем, он рано исчез из повествования.

Знакомство со столь грандиозным и разноплановым романом — здесь и полуанекдотическая, полусказочная история Рыцаря в Худой Одежке, и высокая мистика Грааля — наверное, и не могло быть простым и гладким. И все же некие чары текста я ощутила — очарование мечты, пусть и чуждой современным людям, и одновременно обреченности. События пронизаны ожиданием краха почти с самого начала. Артур сам порождает Мордреда, который станет погибелью и для него самого, и для всего артуровского мира. И Мерлин, со всей своей мудростью, не может избежать уготованной ему бесславной смерти. Под конец уже и не понять, что именно стало концом Круглого стола — Грааль? любовь Ланселота к Гвиневере? властолюбие Мордреда? Но конец неизбежен. В оптимистический финал Мэлори не верит. У него вообще мало счастливых концов. Его Артур не вернется, магия Авалона бессильна. Но, может быть, именно поэтому созданный Мэлори мир вдохновляет и будет еще вдохновлять самых разных авторов, пытающихся воссоздать ту же притягательность подвигов и трагического накала повествования.

Закончить хочу словами издателя XV века: «Смиренно умоляю всех благородных лордов и дам и все другие сословия, каких бы состояний и степеней ни были они, кто увидит и прочитает труд сей, сию книгу, пусть воспримут и сохранят в памяти добрые и честные дела и следуют им сами, ибо здесь найдут они много веселых и приятных историй и славных возвышенных подвигов человеколюбия, любезности и благородства. Ибо истинно здесь можно видеть рыцарское благородство, галантность, человеколюбие, дружество, храбрость, любовь, доброжелательность, трусость, убийства, ненависть, добродетель и грех».

Каноны классического детектива Конан Дойль создавал сам. И создал, да так, что десятилетиями по жанру бродили реинкарнации его героев. А вот с классическим историческим романом дело обстояло иначе: к моменту написания «Изгнанников» делянка была уже изрядно потоптана. Так что трудно ожидать здесь чего-то потрясающего, чего никогда еще не было. Несколько снижают впечатление и кое-какие неаккуратности в сюжете. Например, подобранный в море священник-гугенот, который появляется в книге, чтобы оказать героям услугу и тут же умереть, — такой откровенный бог из машины, что место ему в античной драме.

И все же, какой широкий замысел! Роман охватывает сразу два континента, от блистательного Версаля до канадских лесов. Перед читателем предстает грандиозная драма изгнания гугенотов, соперничество двух прекрасных дам за сердце короля-солнца, масштабная картина колонизации Канады и ужасы войны с ирокезами.

Лучше всего у автора, как мне показалось, вышли образы священников. Собственно, без них сюжет развалился бы на куски. Кто помогает мадам де Ментенон выйти победительницей в придворных интригах? Кто преследует положительных героев? Фанатизм Конан Дойлю отвратителен, и он не жалеет слов для осуждения нетерпимости. Но при этом писатель не может не восхищаться безграничным мужеством миссионеров, таких, как Человек с голым черепом, встретившийся героям в Канаде.

А еще автор с удовольствием сталкивает между собой разные культуры. Грубоватый житель лесов — этакий Натти Бампо — попадает в великолепный Версаль, а утонченный сеньор де Лану пытается поддержать должный блеск на канадской реке Ришелье. Эффект получается очень зрелищный.

Похоже, фирменная скандинавская мрачность то ли не добралась до Франца Бенгтссона, то ли была придумана позже. А еще похоже, что «Белый отряд» — одна из любимых книг писателя. Потому что стиль повествования отчетливо напоминает историческую прозу Конан Дойля: строгая документальная основа + приключения + немалая доза иронии. Походы викингов предоставляют для всего этого почти безграничные возможности. Герои успевают побывать на службе у победоносного Альмансура и при дворе Харальда Синезубого, получить «данегельд» с короля Этельреда и отправиться за кладом к порогам Днепра. Словом, вся география мира, с которым так или иначе контактировали средневековые скандинавы. К это добавляются головокружительные повороты событий и харизматичный главный герой — Рыжий Орм, он же Красный Змей. Отнюдь не примитивный брутальный дикарь, а живой человек, со всеми его сложностями и противоречиями — храбрый и мнительный, щедрый и скуповатый, рыцарски преданный своей возлюбленной Ильве и всегда готовый в грабительский набег.

Но больше всего меня приворожил мягкий юмор автора.

Вот, например: «Можно ли допустить норманна в царствие небесное?! Вы станете приставать к святым девам с непотребными речами, полезете драться с серафимами и архангелами и пьяные приметесь горлопанить перед лицом Господа».

Роман Кристиана Джайлса мне показался средним по уровню. У автора много шуток на тему секса и много дерьма, по современной моде, а правдоподобия не слишком много. Если верить аннотации к одной из следующих книг цикла о юноше по прозвищу Ворон, писательское воображение весьма раскованно. Там гладиаторские бои в христианском Риме. Первый роман на этом фоне вполне историчен, хотя клюквы и в нем хватает.

Фабула несколько странная, как на мой вкус. Отряд викингов в результате стечения обстоятельств остается без кораблей и пешком отправляется в Мерсию, чтобы добыть там бесценное Евангелие для короля Уэссекса. Обе стороны в договоре выглядят немного слишком простоватыми и доверчивыми. Уэссекскому олдермену Эльдреду, который дает язычникам такое поручение, в голову не приходит, что добычу кто-нибудь может перекупить или что неграмотные варвары могут прельститься не столько содержимым, сколько переплетом книги. Автор средневековые фолианты видел когда-нибудь? От золота и драгоценных камней в глазах рябит, а он думает, что викинги этого не заметят. Сигурду, предводителю викингов, в свою очередь, как-то не с руки задуматься, выполнит ли свою часть сделки Эльдред, который только что пытался вероломно перебить его отряд.

Композиция тоже странновата. Потратив чуть не пол-книги, чтобы отправить Сигурда со товарищи в квест за Евангелием, Джайлс внезапно резко ускоряется. От путешествия викингов по незнакомой и враждебной стране я ожидала приключений, стычек, возможно, забавных недоразумений, в общем, чего-то, о чем следовало бы сложить сагу. Но отряд перенесся к столице Мерсии не иначе как при помощи телепортации. Ни один мерсиец им так и не повстречался, и если бы не маньяк-годи, на пути вообще ничего бы не произошло. (К вопросу о пользе маньяков в литературном произведении.) Да, они идут по лесам, но средневековые леса — это вполне себе людное место, там углежоги, свинопасы, крестьянки, собирающие хворост, разбойники, наконец.

Дальше — больше. Чтобы выманить войско мерсийского короля Кенвульфа из его крепости, Ворон (главный герой) с воином-уэссекцем Маугером на пару являются к королевскому двору и рассказывают басню о нападении на Мерсию с севера. Они из Уэссекса, следовательно — саксы, а в Мерсии жили англы. Другой диалект, полное незнание местных реалий. Плевать, никто и не подозревает, что эти двое — не мерсийцы.

Считать ляпы в этом романе — занятие нетрудное, их много, и они просто-таки лезут в глаза.

Об англичанах в IX веке уже говорилось.

Еще одна удивительная вещь: самовосполняемые потери в отряде Сигурда. В самом начале на берега Уэссекса высаживается 40 воинов. Они выдерживают два серьезных сражения, кто-то, как водится, при этом отправляется в Валхаллу. Но когда они прибывают в Мерсию, их снова оказывается сорок!

Фанатичное отвращение скандинавов к Белому Христу тоже было мне непонятно. Скандинавы в IX веке при случае спокойно крестились (некоторые — по несколько раз) и так же спокойно поклонялись Одину и Христу одновременно. Но у автора какое-то свое видение язычества, недаром же он превращает жреца-годи то в придурка, готового молиться первому встречному ручью, то в маньяка, мечтающего приносить человеческие жертвы десять раз на дню. Правда, христианские священники выглядят в романе такими же маньяками. Это ведь только так говорится, что Августин крестил более десяти тысяч язычников-англосаксов и короля Этельберта — и Англия стала христианской. Реальностью раннего средневековья было двоеверие, полуязычество, а то и просто язычество, особенно в таких глухих деревеньках, как та, в которой начинается действие. Совершенно непонятно, как там мог жить прописанный в романе кровожадный фанатик, не перетравив половину жителей и не предав анафеме оставшихся.

Собственно, я нашла только одно достоинство: действие развивается довольно бодро, саксы достаточно вероломны, а норвежцы достаточно отважны, чтобы обеспечить динамичный сюжет.

Кажется, придется согласиться с истинной леди Мелани Уилкс: мистер Теккерей — циник. Более того, он бравирует своим цинизмом. Да и разве это не ужасно — взять самые респектабельные поступки, самые высоконравственные фразы и найти их неприглядную подкладку? Да еще с такой неподражаемой иронией столкнуть тщательно выстроенную иллюзию и реальность!

Он, посмеиваясь, переряжается балаганщиком и идет себе с кукольным театром демонстрировать «знаменитую куклу Бекки». Неужели вы приняли все это всерьез? Но автор не прячет, а выпячивает искусственность всей истории. Он никогда не упустит случая заметить что-нибудь вроде такого: «Наша парочка могла бы броситься на колени перед старой девой, признаться ей во всем и в мгновение ока получить прощение. Но в таком счастливом исходе было отказано молодой чете — несомненно, для того, чтобы можно было написать наш роман».

И одновременно он предельно сокращает дистанцию между героями и читателем. Да, богатая мисс Кроули и благочестивая миссис Бьют, суровый старик Осборн и надменная графиня Бейракрс — все, все персонажи только марионетки на двух веревочках, алчности и снобизме. Но тут же Теккерей невозмутимо перешагивает через рампу, болтает с читателями, вводит в текст себя, своих и наших знакомых, а заодно и нас. И вот — искусственный, казалось бы, мир Ярмарки становится для нас реальныи и близким: мы и сами в нем живем.

Две героини служат двумя полюсами магнитного поля Ярмарки тщеславия. Обе отлично оттеняют черствость ее обитателей. Бекки — потому что на самом деле каждый, кто с ней сталкивается, хотел бы обладать ее ловкостью и беспринципностью, да вот не дано. И Эмилия — потому что ее естественные чувства, ее безразличие к престижу или богатству высоко ценятся на словах, но не подражает им никто.

Неполиткорректное наблюдение. Два молодых офицера, Родон Кроули и Джордж Осборн, женятся на двух подругах. Бекки Шарп, она же миссис Кроули, — воплощенное бессердечие, расчетливость и кокетство. Миссис Осборн, очаровательная Эмилия, — любящая и бесхитростная. А все же (во всяком случае, поначалу) Кроули определенно счастливее со своей женой, чем Осборн — со своей. С чего бы это? Да и самой Эмилии явно уютнее с портретом дорогого усопшего, чем с живым мужчиной рядом. При этом неважно, повеса этот мужчина или преданный влюбленный.

Неполиткорректное наблюдение №2. В качестве матери обожающая Эмилия — такая же катастрофа, как и бессердечная Ребекка. Сыну она предлагает то же, что и мужу: преданный взгляд вперемешку с рыданиями, а заодно потакание любым капризам.

Я, конечно, хотела начать с Теннисона, ведь строчка-то гениальная. Но в процессе чтения в голове звучали совсем иные стихи, строки Павла Когана про «лобастых мальчиков невиданной революции». Что ж, здравствуй, страна героев! Саня Григорьев — он прямо из тех стихов, из бескомпромиссной революционной романтики. Не досталось ему уютного мирка, да он и не умеет устраиваться уютно, за этим пожалуйте к Ромашову. А Саня умеет мечтать и бороться. Вот и идет от маленького немого, мечтающего поймать голубого рака, до полярного летчика, мечтающего найти потерянную экспедицию. Большой путь! Ему, как всему его поколению, валятся на плечи тяготы строительства новой страны, безмерные испытания военных лет. Голодное и довольно страшное детство. Смерть отца. Садист-отчим. Бродяжничество и потом детский дом. Жизнь его не баловала, но все равно он живет на солнечной стороне мира. Наверное, именно поэтому так много вокруг него хороших людей; он просто их к себе притягивает.

Милая Катя Татаринова — из той же породы. Она не просто способна вынести любые испытания, она — и это редкость невероятная — умеет не озлобиться, не очерстветь. Каждое из редких свиданий с мужем она умеет превратить в огонек счастья, который потом будет согревать обоих. И еще она согреет своим теплом всех, кто окажется рядом, и даже в самых отрицательных персонажах романа умудряется разбудить что-то человеческое. И верить она умеет. «Сказки, в которые мы верим, еще живут на земле...»

Рядом с Саней и Катей люди очень разные, но всегда колоритные и яркие. Каверин не жалеет красок для персонажей второго плана. Они великолепны — своенравная и властная Нина Капитоновна, увлеченный Валя, пугливая Берта... И еще на одно щедр писатель: его персонажи не раскрываются сразу, они далеко не одномерны. Разве что жутковато-гротескный Гаер Кулий всегда остается таким же, каким появляется на страницах: какой-то пародией на округлые фразы и скрытую жестокость Николая Антоновича. Но можно ли с первого взгляда распознать роль, которую сыграет в жизни Сани и Кати Кораблев — фигура поначалу откровенно комическая. («В Индии он видел иогов-фокусников, которых на год зарывали в землю, а потом они вставали живехонькими, как ни в чем не бывало... Лишь через несколько лет я узнал, что он никогда не выезжал из России».)

Не сразу раскрывается и Николай Антонович — ах, манипулятор с длинными округлыми фразами. Какой роскошный злодей!

Как я поняла, довоенный вариант романа был более «гладким»; меньше проблем и меньше смертей ожидало Саню. Но военные страницы здесь так органичны, что выкинуть их было бы немыслимо. Сердце замирало, когда я читала о расстрелянном танками санитарном поезде. Впечатлила злая ирония «мемуаров» Ромашова, где на словах пафосное описание тягот блокады: «В конце декабря мне удалось достать немного глюкозы, я искусал себе пальцы, пока нес ее Кате...» Но в реальности голодают всегда другие.

Читая, я словно смотрела на здание в духе «сталинского ампира», ощущая в монументальных линиях и сложном декоре мощь торжествующей империи. Или, может быть, слушала «Марш энтузиастов», в котором смелому нет преград, где не столько реальный Советский Союз, сколько мечта о нем. Но мечта прекрасна!

Славное место — Бюллербю? Да нет, крошечная деревушка из трех домов, затерянная среди лесов и озер. Ближайший магазин, как и школа — за несколько километров, и ходить туда приходится в любую погоду. Словом, красота — в глазах смотрящего. Маленькая Лиза не скучает ни одной минуты, а все потому, что скуки нет в ней самой. Шестеро детишек из Бюллербю не нуждаются в городских развлечениях: у них есть они сами, и этого вполне достаточно. Ведь можно же ловить раков в лесном озере, переписываться с подружками при помощи веревки и сигаретной коробки, а временами даже старательно приносить людям радость.

И Бюллербю превращается в место не просто славное, а сказочное. Может быть, троллей в окрестных лесах нет. Но этот островок добра и счастья — волшебен.

Школьная любовь к «Поющим в терновнике» сыграла со мной дурную шутку. Возможно, «Прикосновение» просто уступает по качеству более известному роману. Может быть, я переросла уже такую прозу.

Завязка смутно напоминала дамские романы: юная шотландка едет в незнаемую Австралию к незнакомому жениху, почему-то вместо своей сестры. Разумеется, дело не обходится без тирана-отца, а жених — писаный красавец. Дальше должен бы следовать сюжет «от ненависти до любви», но все обернулось еще хуже.

Повествование очень монотонно и сверх меры сентиментально. С героя, Александра Кинросса, автор буквально сдувает пылинки. Его карьера состоит из череды однообразных историй успеха. Стоит ему, скажем, приехать в Персию, как он обнаруживает долину с алмазами. Алмазы там, видите ли, валяются под ногами, просто до Александра их никто не замечал. Он заходит в салун в Калифорнии — и сразу натыкается на двух геологов, умеющих выделять золото из породы при помощи ртути. Золото, разумеется, тут же находится, ртутью никто не травится, и ни один из партнеров не пытается кинуть остальных.

Жизнь героини, Элизабет Кинросс, уныла в квадрате, поскольку муж не позволяет ей выходить из дома. Посвященные ей эпизоды — это большей частью описания безрадостного супружеского долга. Или, для разнообразия, — тяжелейших беременностей.

На второй беременности я и сломалась. Возможно, дальше было что-то любопытное, но я этого уже никогда не узнаю.

Картины Нигерии полувековой давности, созданные Чимамандой Нгози Адичи, красочны, забавны, ужасны. Резкий контраст между европеизированными горожанами и совершенно средневековой деревней, опыт столкновения разных миров порой весьма драматичен — Оденигбо и мать живут попросту на разных планетах. Она бегает к колдуну-дибии, он изучает ранговые критерии обнаружения сигнала. А Угву входит в дом Хозяина, как в сказочное тридевятое царство, где (нет, невозможно поверить!) едят мясо каждый день. Ироничные бытовые зарисовки обрываются воплем боли и гнева: «Мир молчал, когда нас убивали!» Ужас гражданской войны корежит и городской уют, и деревенское вековое спокойствие. Это, без сомнения, самые сильные страницы романа; трагедия непризнанной республики Биафра показана так, что мороз по коже.

Проще всего обвинить во всем политиков. На здешних государственных мужей зла не хватает. Чего стоит один Оджукву, Его Превосходительство. Произносить трескучие речи он большой мастер, а вот организовать эвакуацию мирного населения, нормированное распределение продуктов, хоть как-то облегчить участь доверившихся ему людей — нет. Зато пропаганду наладит образцовую. Финальный аккорд закономерен — под очередную эффектную речь Его Превосходительство просто бросает Биафру на произвол судьбы и удирает.

Еще проще списать все проблемы Африки на тяжелое наследие колониализма, тем более, что оно действительно сохраняется и действительно способствует межплеменным войнам в нарезанных по линейке, сшитых на живую нитку странах.

Но я задумалась об ответственности интеллектуалов вроде Оденигбо. Очень интересно рассуждать о том, что Нигерия — колониальный конструкт, а народ игбо живет на своих землях веками. Очень мило верить обещаниям очередного борца с привилегиями, который придет и наведет порядок. И при этом не нести никакой ответственности. Оденигбо даже не осознает цену своих изящных фраз о национальной идентичности — а ведь чуть не каждое его слово подталкивает его страну к гражданской войне. И это характерное нежелание думать о неприятном: вот Биафра отделится, символический гроб Нигерии закопают в землю, и заживут игбо свободно и счастливо. И хауса, только что резавшие игбо, тут же успокоятся? И новоиспеченная армия самопровозглашенной республики будет гнать нигерийцев до самого Лагоса... даже если винтовки у нее деревянные? Немножко всеобщий энтузиазм биафрийцев напоминает некоторые сцены из «Унесенных ветром», только здесь не находится ни одного Ретта Батлера, чтобы хоть попробовать их отрезвить.

Случалось вам видеть лунную дорожку в море? Нет, это не лунные блики, это Иеманжа, мать вод, приплыла любоваться луной, и ее белокурые сверкающие волосы стелются по воде.

«Мертвое море» — словно народная песня, где все моряки храбры, а все женщины нежны. Моряки Баии живут в своем мире, полулегендарном, но и печальном. Сносят бедность, дарят Иеманже флакончики духов, а потом уходят к ней, в ее сказочную страну Айока. Изменится ли что-нибудь, свершится ли чудо, которого так ждет учительница дона Дульсе? Да, отвечает Жоржи Амаду, но он слишком большой реалист и в чудеса на самом деле не верит. Финал откровенно заимствован из волшебной сказки и как-то смущенно скомкан, словно автор и сам не очень убежден в собственном оптимизме.

Грустная земля — Баия всех святых и Жубиабы, жреца черных богов. В нищих кварталах, на табачных плантациях, в армейских казармах персонажи гибнут, сходят с ума, мучаются от голода. Нелепо погибает красавчик Филипе. Страшно ломается жизнь Линдиналвы. Жоржи Амаду не щадит читателя, вводя в текст жестко натуралистические подробности. И был бы у нас «Жерминаль» на бразильском материале (и даже с забастовкой), но то ли жизнелюбие сеу Жоржи, то ли роскошная красота его родины изменяют безрадостную картину.

Добрая земля — Баия. Даже когда есть нечего, все равно всегда можно поглазеть на медведя на ярмарке или танцевать под древние ритмы африканских барабанов. Антонио Балдуино — плоть от плоти своей земли. Потому что смеется звонче всех, и сочиняет самбы, и мечтает, что и о нем кто-нибудь сложит песню. Его неиссякаемый оптимизм и мудрость Жубиабы, старого жреца макумбы, образуют на редкость гармоничное сочетание.

Дерево лжи — пожалуй, слишком простая аллегория. Оно разрастается по мере распространения лжи, оно не выносит дневного света и может поймать вас в свою ловушку. И вообще, лгать нехорошо, вон какие жутковатые джунгли из-за этого вырастают. Мне показалось, что нравоучение в данном случае подано чересчур в лоб.

Но сама история интересна.

Завязкой драматических событий в данном случае становится наука. Причина остракизма, которому подверглось семейство Сандерли на острове Вейн, — подорванная научная репутация преподобного Сандерли. Свою научную карьеру он построил на фальшивых окаменелостях. (Поддельный окаменелый нефилим, какая прелесть! По сравнению с этим пилтдаунский человек — просто аляповатая игрушка без фантазии.) Момента с остракизмом я не поняла. На острове Вейн всем правда были так важны сугубо научные разборки ученых джентльменов? Или было достаточно того, что с семейством чужаков связан какой-то скандал, пусть заумный и непонятный?

За палеонтологическим скандалом следуют не менее напряженные повороты сюжета. Трагическая смерть отца героини вызывает подозрения в самоубийстве, а оно, между прочим, считалось преступлением. Оставшаяся без поддержки семья, угроза разорения... И тихая девочка Фейт Сандерли, которая готова отчаянно биться против всех ради памяти своего отца и благополучия своих близких.

Очень настоящей, на мой взгляд, получилась Фейт. Девочка-подросток, как она есть, с завиральными идеями, отчаянным протестом против мира взрослых и не менее отчаянным желанием в этот мир войти. Увы, я уже вышла из романтически-бунтарского возраста и в чем-то была на стороне миссис Сандерли. Фейт готова очертя голову осуждать все, что ей кажется неправильным, будь то попытки переучить ее брата-левшу или кокетство ее матери. Но миссис Сандерли определенно смотрит дальше, чем ее дочь. Она-то отлично знает, что кокетством можно пользоваться как оружием в борьбе за будущее своей семьи. И о том, что если маленького Говарда не научить пользоваться правой рукой сразу, за переучивание возьмутся в колледже, а затем в свете — и куда более жестоко.

Отлично описана викторианская культура: растерянность перед новомодной теорией эволюции, ниспровергшей уютные стереотипы, увлеченность экзотикой — и если в Китае не водятся собакоголовые люди, то лианы с невероятными свойствами там точно могут расти! — и «незаметная» роль женщин в сугубо мужском обществе.

Счастливая куртизанка, от самого названия веет чем-то лёгким, чувственным. Возможно, так оно и было бы, будь автором романа француз. Но перед нами вместо этого – обстоятельная, неспешная, подчёркнуто далёкая от легкомыслия проза Дефо. Хотя героиня, замечу в скобках, как раз француженка. Наверное, национальность – пикантный штрих, призванный объяснить то ли «греховность» Роксаны, то ли ее неувядающую способность кружить мужские головы. Иначе впрямь осталось бы непонятным, а что любовники находят в этой скучной особе. Ну, то есть, пару эпизодов, которые с натяжкой можно счесть за эротику, я заметила. Но главное ведь не в них, дамы и господа. На первом плане всегда – красота раскаяния (выражение Дефо), коей Роксана размахивает, точно боевым знаменем. Раскаяние описывается тщательно и любовно, чтобы читатель никак не мог пройти мимо. И тут же рядом – качества, которые не так выставлены напоказ, но удачно дополняют портрет героини. Её расчетливость, например. Ни на мгновение красавица не забывает о деньгах и каждый раз радостно сообщает, сколько она вытянула из очередного спонсора и насколько выгодно поместила капитал. Ее любовь или нелюбовь тоже всегда находит денежное выражение. Вот один самых эмоционально заряженных эпизодов книги. Она выходит замуж, предлагает мужу свое состояние и трепещет, и волнуется: а ну, как он согласится! О, здесь она поднимается до высот истинной поэзии, вы только послушайте: «Несчастная, — говорила я себе, — неужели ты допустишь, чтобы неправедными путями пришедшее к тебе богатство — награда за блуд, распутство и прелюбодейство, плод гнусной и многогрешной жизни — смешалось с имуществом, честно доставшимся этому добродетельному человеку». Какое изящное сочетание высокой морали и корысти! Правда, тут надо отдать должное романисту: эту черту характера Роксаны он замотивировал железобетонно. После пережитых ею передряг как не стать скупердяйкой! Ещё один штрих к портрету неожидан и автору несимпатичен. Роксана в ряде ситуаций выступает как феминистка. Её речи в защиту женской независимости и равноправия (в обязательном порядке уравновешенные рассуждениями о красоте раскаяния) меня развлекали и несколько скрашивали в целом весьма унылый роман. Собственно, в повествовании только самое начало и самый конец приковывают внимание. Весьма драматична завязка, где молодая женщина с пятью детьми оказывается на грани голодной смерти. И не менее ярок финал, когда обезумевшая от ужаса постаревшая Роксана мечется по Англии и Голландии, пытаясь уйти от неминуемой развязки. Между завязкой и финалом – что-то вроде приходно-расходной книги, череда безымянных мужчин, не менее безымянные дети. Вопреки заглавию, сложилось полное ощущение, что Роксана очень одинока и на самом деле не счастлива.

О, да это ж любимый американский сюжет! — решила я. Как же, как же, бездушная бюрократия, отказывающая герою даже в простом человеческом счастье, и сам этот герой, бесстрашно противостоящий Системе. Уже и припомнить не могу, сколько книг и фильмов эксплуатируют эту сюжетную схему. Харлану и его возлюбленной Нойс так хочется сочувствовать, надеяться, что у них все сложится хорошо! Да и в самом деле, разве Вечные заслуживают власти? Тут легко согласиться с Нойс и заявить, что эта кучка психопатов не может и не должна править Вечностью. Вторая очень американская мысль Азимова — что стабильностью, которая не позволяет развиваться, следует пожертвовать ради свободы и творческой инициативы — в общем, тоже понятна и где-то симпатична.

Кажется, это была первая авторская ловушка, в которую я попалась. Хорошо, Вечность бездушна, а у Вечных целый букет комплексов. Но вот в некомпетентности их не обвинишь. Их стабильность скучна, предсказуема и ограничивает прогресс. Но ведь первым же следствием Конца Вечности станет бомбардировка Хиросимы, Нойс заявляет об этом прямо и однозначно. Может быть, с ограничениями прогресса стоит как-нибудь смириться? Наконец, кучка никем не выбранных, ни перед кем не отвечающих бюрократов — это, конечно же, скверно и недемократично, но лучше ли, когда за целое человечество решает один человек, никем не выбранный и тем более ни перед кем не отвечающий? А речь идет не только о счастье Харлана и Нойс, которые на переднем плане со своей любовью, но и о благополучии всех остальных людей в долгих Столетиях. Мы их ни разу не видим, но ведь они есть, они тоже хотят любить и быть счастливыми. Нет, мистер Азимов, не согласна я с вашими либеральными пафосами, — решила я, переворачивая последнюю страницу.

Кажется, это тоже была ловушка. Лишь через некоторое время я поняла, что здесь что-то не так. Упоминание о Хиросиме явно не было случайным. А Харлан, если задуматься, уж слишком внушаем для классического героя-одиночки. Собственно говоря, ни одного решения за весь роман он не принимает самостоятельно. Им манипулирует его начальник, им манипулирует его враг, им манипулирует его возлюбленная. Финальный аккорд — когда он за пару глав делает два противоположных выбора, и оба раза выбор подсказан кем-то другим. Так что это было — манифест либерализма или рассказ о том, как свобода личности сводится к искусной подсказке манипулятора? Что же мне делать с вашими головоломками, мистер Азимов? Мне показалось, что я слышу смех автора.

А не такая уж идиллия — эта ваша старая добрая Англия! В подавляющем большинстве детективов, составивших «золотой век» жанра, Англия представала местом на редкость уютным и приятным. А если даже совершалось преступление, очередной великий сыщик блестяще восстанавливал справедливость. Хейр, не нарушая общей схемы классического детектива, решительно изменил представление о месте действия. Его Англия — подчеркнуто хрупкий мир, застывший в неустойчивом равновесии. Война вот-вот начнется, она уже началась, просто англичане еще этого не поняли. И конечно, Англия Хейра — мир неправильный, под красочными средневековыми традициями прячется несправедливость. Леди Барбер, каким бы квалифицированным юристом она ни была, не найдет здесь работы по специальности просто потому, что она женщина. Правосудие не будет равным для всех. А уж судья, гоняющий по улицам в пьяном виде и притом без прав, — персонаж с современного новостного сайта.

Да, а Сирил Хейр — донкихот. Сыщик-любитель Петтигрю в романе говорит молодому Дереку: «Боюсь, вы страдаете идеализмом», — а мог бы переадресовать эту реплику и своему автору. Ведь в глубине души он все-таки верит в идеал доброй старой Англии, в правосудие, в справедливость и даже традиции.

Горнолыжный курорт Кушкол, солнечные склоны и головокружительные трассы! Где же еще радоваться жизни? И все же находится один человек, который просто бродит по поселку, завистливо разглядывает дорогое снаряжение туристов и откровенно портит людям удовольствие. То страшилки рассказывает, а то и вовсе приказывает всем держаться подальше от манящих трасс. Да ну его! И юная блондинка, воскликнув «Свобода!», вылезает в окно гостиницы, чтобы покататься, и какое ей дело до возможных лавин? Разве с ней может что-нибудь случиться? Конечно, герой и сам бы предпочел, чтобы его «подопечные» лавины оставались просто страшной сказкой перестраховщика и паникера. Но когда прогноз оправдывается...

Тут-то и выясняется, что с лавиной справиться проще, чем с людьми. Это только в теории легко — потребовать эвакуации из угрожаемого района. В реальности эвакуируемые не хотят верить в опасность, надеются на авось, да и вообще — «старики не помнят», чтобы сюда доходила лавина! Просто невероятно, сколько настойчивости, дипломатии и хитрости требуется от героя, чтобы спасти людей от «белого проклятия«!

P.S. Мама героя — это совершенное очарование.

Два мира, несходных, почти не способных понять друг друга, все же встретились. И Чинуа Ачебе не стал судить, который из них был прав, который виновен. Писатель просто рассказал историю, случившуюся однажды в деревне Умуаро.

Вот английские колониальные чиновники — неплохие, в сущности, люди. Они так искренне верят в то, что делают нужное и хорошее дело! Да и разве плохо — дать народам Нигерии блага прогресса? И вот в глухом уголке Африки строятся новые дороги, а прекрасная Окуата покупает в лавочке тарелки для своего приданого.

Вот верховный жрец Эзеулу, знать не знающий никакого прогресса. Хороший ли он человек? Не могу решить. Но он мудр, за ним стоит опыт и мудрость поколений. Нужна ли ему новая дорога? Нужна ли она вообще кому-то из жителей Умуаро? Трудно сказать. Их жизнь, как и жизнь Эзеулу, течет неспешно, как тысячи лет назад. По новой дороге они ходят пешком, как ходили по старым своим тропам. У них свои радости, интриги, конфликты и праздники, о которых европейцы не знают, да и знать не хотят.

Но логика глобализации все равно сталкивает два мира. Как-то живет Умуаро сегодня? Может быть, сын Матефи вчера позвонил ей из Лондона? А Одаче гоняет на джипе? А кто-то, наверное, и нигерийские письма рассылает? Должно быть. Священному питону придется уступить — злой бог прогресс уже никуда не уйдет. И да сопутствует удача людям речной страны и народам страны лесов!

Вы хотите знать, как фабрикуются императоры? О, всего лишь небольшая сделка, в которой прибыль — некая идея, а убыток — несколько миллионов сестерциев и целая цивилизация, один друг и одна дочь.

А ещё, пожалуй, потребуется “создание”, этакий шут, который сможет изящно подносить к глазам смарагд и к месту проговаривать заученный текст.

Горшечник Теренций — ну, можно ли представить более безобидное существо! И это он — Зверь из Бездны? Да, именно он. Автор гениально раскрывает тот невероятный процесс, когда роль поглощает актёра. Великолепно показан контраст между ролью Нерона и Нероном истинным. Теренций раз за разом ошибается — он воспроизводит поступки не человека по имени Нерон, а того “кровавого актёра”, образ которого у всех в головах. Нет, он раз за разом поступает безошибочно: он делает именно то и именно так, как по всеобщему убеждению делал бы Нерон. Быть может, на его фоне подлинный рыжебородый император ещё и показался бы самозванцем. И тут-то кроется тайна превращения забавной марионетки в Зверя из Бездны: он изо всех сил старается быть более Нероном, чем сам Нерон.

«Удивительное дело: из-за того, что существует ошибочная уверенность, будто подлинный Нерон поджег Рим, нужно в честь этого поддельного Нерона потопить город Апамею! Иначе мир не признает подлинным нашего поддельного Нерона», — меланхолически замечает один из персонажей.

Итак, Зверь из Бездны — всего лишь горшечник Теренций? Нет, не он. Воистину, короля играет свита. И Фейхтвангер со скрупулезной дотошностью демонстрирует, как Зверем из Бездны становятся все они — озлобленный на весь мир раб Кнопс, и утончённый интриган Варрон, и усталый молодой царь Филипп, и Требон со своим жирным смехом.

Роман логически делится на две части. В первой — собственно, обычный для Фейхтвангера мир сложных интриг, запутанное переплетение скрытых мотивов и интересов. Вторая — начиная с “Лейпцигского процесса “ над Иоанном из Патмоса — написана куда более жёстко и злободневно. Писатель отбрасывает изящную игру намёков — там удачная аналогия, здесь намеренный анахронизм. И начинается открытое гневное обличение, адресованное уже не Римской империи, а ХХ веку, не Лже-Нерону, а новому, ещё более ужасному Зверю из Бездны.

Нет, такого ужаса, как в Замке Броуди, не ждите. И вообще, в славном швейцарском имении Дэвида Мори нет даже намека на неприятное. Декадентский комфорт, антикварные вещи и вот только то самое древо проклятых — древо Иуды — в саду... Символ очевидный и яркий, и сюжет тоже очевидный и простой — в самый раз, чтобы не отвлекать от сложного психологического портрета. Зато портрет — в технике сурового реализма, абсолютно не льстящий модели. Я даже задумалась, не слишком ли автор жесток к протагонисту. Ну, не подвижник и не герой, но ведь таковы миллиарды других людей. Если за такое преступление казнить, Земля обезлюдеет. А потом поняла, что все равно Кронин совершенно прав в своей жесткости. Под обаянием, утонченной культурой и прочими игрушками Дэвида постепенно раскрывается такое, что еще призадумаешься, где хуже. Может, в замке Броуди, но может, и на швейцарской вилле.

Броуди погубит своих близких безжалостно, но Мори сделает то же самое, только мягко и уклончиво. Мэри, Дорис, Кэти — три женщины любили Дэвида, каждая по-своему, и ни одной эта любовь счастья не принесла. Иудино дерево, да.

Еще вот что пришло в голову. Кажется, Дэвид Мори упустил-таки свое призвание. Вот актер из него вышел бы великолепный — с такой естественностью он вживается в любую маску. И режисссером он был бы прекрасным, ведь чувство мизансцены у него безупречно.

Октавиан Август не избалован вниманием романистов. Ведь если он несравненно эффективнее Цезаря как правитель, то настолько же уступает приемному отцу по части харизмы. Его биографию принято считать скучной. А между тем, какие сюжетные повороты! Никому неизвестный юноша («Мальчишка!» — дуэтом фыркают Цицерон и Антоний) восходит на самую вершину власти. Он погружает страну в ужас проскрипций, но он же завершает чуть не столетнюю гражданскую войну. И он же рискует всем достигнутым ради любви к Ливии.

Джон Уильямс, надо отдать ему должное, основательно проработал исторический фон. Детали быта, подробности исторических событий вполне достоверны. По мелочам придраться, конечно, можно: скажем, Клеопатра никогда не была иператрицей, а дочь Октавиана Юлия никак не могла играть на лютне. Но в целом — достойное описание эпохи гражданских войн и раннего принципата. Идея дать слово разным людям — друзьям и врагам Октавиана — очень интересна. Излишняя восторженность Агриппы легко разбавляется сарказмом какого-нибудь светского хлыща Мевия или жалобами Юлии.

И вот это тот случай, когда достоинства книги очевидны, но оставили меня абсолютно равнодушной. Виной тому, мне кажется, некая отстраненность автора. Он как-то бочком обходит драматические моменты, словно опасается нечаянно скомпрометировать Октавиана. Например, довольно подробно описан процесс принятия решения о проскрипциях (и всячески подчеркивается, что будущий Август тут почти ни при чем, не думайте!); но где же ощущение кровавого кошмара, каким и было это событие? Соленые сплетни об Августе и Ливии охотно приводит Светоний, но Джон Уильямс их целомудренно опускает. В результате я совсем не увидела в главном герое живого человека. Где он — не император, а просто Гай Октавий, тот, что предпочитал кислый виноград, и писал порой фривольные эпиграммы, и относился к театру своей жизни с такой иронией? Передо мной все время стояла мраморная статуя, с идеальным профилем и в горделивой позе. Статуя немного ожила лишь в самом-самом конце.

Какое, однако, жуткое и жалкое зрелище — все эти люди, выброшенные из России революционной волной. Как страшен Париж, вышедший из грязи и подлости мировой бойни. Женщины — афродиты, «рожденные из трупной пены войны». Мужчины с глазами убийц. Нелепая суетня, погоня за призраком романовской державы. И в этой суетне — темные махинации Хаджет Лаше. Его Лигу спасения Российской империи можно бы сравнить с бессмертным Союзом меча и орала («Запад нам поможет!»), да только Хаджет Лаше не веселый авантюрист Бендер. Белое дело? Не смейтесь. Он готов ограбить Юденича и Антанту, не говоря о советских агентах в Стокгольме, готов пытать и убивать.

Противостоят Хаджет Лаше рабочие и матросы, защитившие Петроград от Юденича. Ему противостоит сам революционный Петроград, показанный без всякой идеализации: с грязью, голодом и мечтой. Журналист Бистрем говорит о нем: «Вы бы… я не говорю лично о вас, но человек из этого вашего мира отпрянул бы в ужасе при виде внешности революции. Внешность ее не привлекательна… Промокшие валенки, обвязанные бечевками, да худое пальтишко, да перетянутый ремнем голодный живот… Но — глаза человеческие!»

А вот вам герой — на зависть и удивление, добрым людям на поглядение! Сверхъестественная удачливость, неиссякаемая жизнерадостность и привлекательная внешность в данном случае — закон жанра авантюрного романа. На память сразу приходят славные страницы Дюма, Сабатини, Хаггарда (продолжить можете сами), зачитанные до дыр в детстве. И почему бы нет? Бесшабашные лихие приключения — это же здорово!

При этом великолепный Дик Бенц на самом деле не перетягивает на себя весь сюжет, оставляя друзьям роли статистов. Почти каждый из экипажа «Миранды» вполне мог бы стать центральным персонажем своего собственного романа. Почти каждому есть, что скрывать, и все притягивают неприятности, точно мощный электромагнит. Тем интереснее следить за тем, как герои будут выпутываться.

Так что крылья распахнуть — и в дорогу, не теряя времени. Верные лескаты плещутся в трюме, под крылом проплывают экзотические страны, а с небес лукаво улыбается богиня-шутница Риэли.

Отличная сказка для зимнего вечера — медленная и холодноватая. Возможно, слишком медленная. Но есть свое очарование у древних мест, обросших легендами, точно скала ракушками. Золотоволосый юноша-маг и девушка по имени Забвение. Девочка-королева, мечтающая услышать море. Странная история любви между воинственным королем Аксисом и могущественной чародейкой Кейн — любви, перевернувшей мир вверх дном. Старинные истории, безнадежно затянутые паутиной мифов. Библиотека, полная таинственных манускриптов, — здесь можно прочесть странные буквы, похожие то на рыб, то на шипы ежевики. И волшебная Плавучая школа — летающая, как остров Лапута. Когда вы проходите по ее коридорам, за вами следят глаза сов, воронов и зимородков, а в темном углу поднимает головку белая змея. Очень простой язык диалогов контрастирует с изящными, немного вычурными описаниями, и контраст кажется довольно приятным. И еще некий иронический феминизм: герои и чародеи древности вдруг оказываются героинями и чародейками. И, конечно же, есть загадка той самой книги с шипами вместо букв — что в ней такого, что встревожило спящую королеву-воительницу и как-то странно зачаровало юную переводчицу?

Кажется, Бальзака можно назвать первооткрывателем сюжета, в котором всемогущество достается мелкой душонке, трусоватой и вялой медузе. Жаль только, что он при этом не удержался и попытался слегка приукрасить героя романтическими гиперболами вроде страшной тайны на лице и внешности ангела, лишенного сияния. Куприн такой ошибки не сделал! На самом деле заявленная страсть и гениальность в Рафаэле де Валантене попросту отсутствуют. Так что он просто сует волшебный предмет, исполняющий желания, поглубже в карман и затягивает длиннейшую сагу о собственной незадачливости. Честно говоря, я не могла дождаться, когда же он наконец отойдет от пьяной слезливости и чего-нибудь пожелает. Увы, на такой подвиг герой категорически неспособен. Впечатляет, разумеется, сам образ шагреневой кожи, сокращающейся вместе с жизнью владельца. Но...

Поскольку читала после «Отца Горио», то живо почувствовала, насколько неуверенный стиль в этом более раннем романе. Бесконечные периоды, выспренние высказывания, какие только в романах и можно услышать. И рядом — блистательные афоризмы.

Мир «Шагреневой кожи» парадоксален, как ее язык. Сочетание несочетаемого в первом же описании игорного дома, где ненасытная тяга игроков к роскоши резко контрастирует с убогостью всего помещения. На обеде у банкира Тайфера политику Конвента защищает республиканец лишь потому, что у него в фамилии нет частицы «де». О славе и Наполеоне громче всех кричит морской офицер, «никогда не плававший дальше Бреста». Столь же парадоксален Рафаэль, с его метаниями между самоубийством и желанием жить хоть под наркотиками. Рафаэль, которому подарили возможность добиться всего, чего угодно, и который в итоге эту возможность просто растратил, так и не насладившись ни богатством, ни любовью, ни властью.

Вопреки чувствительному предисловию, которое Бальзак предпослал своему роману, как-то я не могу записать главного страдальца всея книги в святые мученики. Сложись все иначе, папаша Горио еще дал бы фору своему знакомцу Гобсеку. Как он умеет наживаться на голоде, как лихо разоряет конкурента! Маленькая, но зубастая акула вермишельного бизнеса, да и только. Или не маленькая? По моим подсчетам, дочерям он дал ни много ни мало, а чуть больше миллиона только в приданое. Если бы ему посчастливилось никогда не иметь детей, не видать бы ему мрачного пансиона тетки Воке, не служить бы предметом насмешек. Но что сгубило славного короля Лира, то довело до беды и папашу Горио. Только тот уступил дочерям королевство, а этот нечто не менее драгоценное — свою торговлю. Жаль только, что своей Корделии у него не было.

Более интригующей фигурой предстал Эжен де Растиньяк, делающий свои первые шаги в парижском свете. Это — тоже хищник, но начинающий, он только пробует зубы и когти. С молодой жадностью он готов запустить зубы в огромный пирог, именуемый Парижем. Но удастся ли ему? Смогут ли синие глаза и знатная родственница компенсировать незнание света и провинциальную наивность? Вот где человеческая комедия!

Если вы прочитали одну из книг Кейт Мортон, считайте, что прочли их все. С редким упорством писательница протаптывает одну и ту же любимую тропинку. Так что будьте уверены: семейная тайна, всплывшая через полвека, вам обеспечена.

Однообразие сюжетов несколько скрашивается красивыми (и, если задуматься, страшными) образами: таинственный замок, в стенах которого шепчет время, безумная леди на чердаке, безумный писатель в башне...

Безумие пропитывает книгу: литературное, или наследственное, или связанное с войной, или существующее просто так. Словом, здесь, как у Чеширского кота, безумны все. Пальму первенства я бы отдала все же матери Мередит, когда она пытается забрать дочь из эвакуации. Она приехала навестить дочку, выяснила, что у той все хорошо, что она живет в старинном замке и учится играть на пианино (какой ужасный снобизм — игра на пианино, представляете?). Что надо сделать в такой ситуации? Конечно же, срочно забрать девочку в Лондон. И ничего, что на Лондон регулярно падают немецкие бомбы. Пусть лучше дочка погибнет, чем «забудет, где ее место«!

Война — вообще-то одна из любимых тем Кейт Мортон. Война — это когда не хватает яиц и сахара, девушки вяжут носки для солдат, а парни возвращаются из Дюнкерка ранеными. Вроде бы все серьезно, но в то же время похоже на военный плакат.

Как приятно для разнообразия прочитать старомодный детектив без единого маньяка! Увидеть сыщика, который не натыкается на разгадку случайно, а использует маленькие серые клеточки! И в качестве бонуса еще прогуляться по Нилу.

Остроумная, старомодная болтовня — вот как это начинается. Богатая блондинка отбивает жениха у бедной брюнетки. Прямо-таки сюжет для великосветской колонки. Тиму и его подружке Джоанне есть о чем посплетничать! А мне — немного поломать голову над тонкостями жаргона столетней давности.

Или над именами. Ох, любит Агата играть с читателями! Я никогда раньше о таких вещах не задумывалась, сосредотачивалась лишь на традиционной игре в оброненные намеки и найденные улики. А между тем персонажи названы с глубоким смыслом, позволяющим спрятать еще одно двойное дно в таком легковесном жанре, как детектив. Имя богатой героини — Линнет. Это название скромной птички коноплянки, но это также и имя дамы из теннисоновских «Королевских идиллий» (и «Смерть на Ниле» — не единственный роман, в который Кристи вводит волшебные артуровские ассоциации). Ее золотые волосы, ее непобедимое очарование напоминают красавиц из легенд:

А в эту пору в замке объявилась

Девица благородная. Ланиты

Как яблоневый цвет, и лоб — как майский,

Взгляд ястребиный, тонкий нос, чуть-чуть

Изогнутый, как лепесток цветка...

Ее отец носит роскошное средневековое имя Мелуиш, и так звали художника-прерафаэлита Джона Мелуиша Страдвика. (И вот — Линнет ассоциируется у меня не столько с модницей эпохи джаза, сколько с романтическими девами прерафаэлитской живописи.) Само имя ее возлюбленного Саймона должно намекать на его бесхитростность и открытость (Simple Simon — персонаж английской детской поэзии). Несколько вычурное имя Жаклин де Бельфорт говорит о безудержных страстях, ассоциирующихся с женщинами романских народов.

Роман из жизни высшего света легко перерастает в традиционный кристиевский детектив. Страстность Жаклин, темные козни стряпчего Пеннингтона, резкие антикапиталистические высказывания Фергюсона создают нужное напряжение. Весело болтая с проницательной миссис Аллертон, Пуаро легко находит мотив преступления для каждого из присутствующих. Так что, как и положено, под подозрением оказываются все. И тонкая, сложная вязь классического детектива плетется под искусными руками Агаты Кристи.

Наверное, это самый нехарактерный из романов Елизаветы Дворецкой, какие я читала до сих пор. Потому что перед нами военная проза. Женщины, включая княгиню Ольгу, не занимают здесь много места (хотя не следует думать, что суровые витязи заняты только и исключительно боями). Основное внимание сосредоточено на истории несчастного похода 941 года, где участвует не только Игорь с дружиной, но и вся высшая знать Киевской Руси, включая уже знакомого нам Хельги Красного.

Начинается поход почти легкомысленно — смешным эпизодом с «морским змеем» — но шутки быстро приходится отбросить. Ну, разве что для отдыха от ужасов войны введена забавная история Хельги Красного в монастыре Раскаяния. И все же мы знаем, что тот поход был трагическим, и накал трагедии в романе высок. Катастрофа, обрушившаяся на воинов Игоря, — страдания мирных жителей Византии — несчастья Болгарии, превращающейся в марионетку византийских василевсов, — все это становится гранями одной беды.

Боевые сцены великолепны — зрелищны и точны в деталях (кто бы это экранизировал!) Мы видим атаку катафрактов — элитной конницы Византии — на берегах адской реки Ахерон. Мы видим Босфор, превратившийся в ад под струями «греческого огня».

Автор не обеляет русов: в романе (как и в византийских хрониках) они не отличаются ни лишней гуманностью, ни уж тем более христолюбием. О нет, это язычники, жестокие и отважные, и их бесчинства в Византии описаны без какой-либо идеализации.

Я была рада вновь встретиться со старыми знакомыми — Ингваром, Хельги Красным, Мистиной. И уж тем более рада новому знакомству — ведь это оказался не кто иной, как Боян! Да, тот самый:

...Не угнаться в песне за Бояном!

Тот Боян, исполнен дивных сил,

Приступая к вещему напеву,

Серым волком по полю кружил,

Как орел, над деревом парил.

Растекался мыслию по древу.

Надо думать, что вещие бояновы напевы мы слышим не в последний раз в цикле — а они завораживают! Недаром персонажи-христиане воспринимают его как связанного то ли с небесными, то ли с адскими силами, а язычники считают кудесником. Это — один из самых закрытых героев цикла. Мы ни разу не получаем возможности проникнуть в его мысли. Собственно, одна из его характеристик — ощущение слепящего света, словно закрывающего от наблюдателя даже черты его лица. Можно лишь предположить, что на поверку Боян более коварен, чем кажется.

P.S. Прелесть цикла о княгине Ольге в том, что он не теряет динамики. Но я как читатель теперь оказалась вдвойне в положении Тантала. Мало того, что в «Дарах золотого царства» дело закончилось таким скандалом в княжеском семействе, что Ольга и впрямь будет «мудрейшая из всех человек», если сумеет смягчить ситуацию. Так и здесь не завершены ни дела военные, ни дела семейные, и догадаться о возможной развязке нелегко. Придется ждать выхода следующего романа — а он намечен на август!

Плаванье по солнечному Каспию на яхте «Меконг» — что может быть лучше!

Первая мысль при чтении — да это же Жюль Верн! И действительно, советские фантасты стараются по примеру французского мэтра упаковать в свой текст максимум информации, по возможности в увлекательной форме. И у них получается. По крайней мере, мне, гуманитарию, скучно не было.

Вторая мысль: а ведь это тот самый ужасный «ближний прицел». В конце-то концов, героев волнуют главным образом проблемы народного хозяйства. Как остановить падение уровня Каспия? Как организовать транскаспийскую переброску нефти? ...А мы по-прежнему транспортируем нефть при помощи танкеров или нефтепроводов, так что фантдопущение вполне можно записать в несбывшиеся предвидения.

Третья мысль: но ведь написано отлично! По ходу чтения не раз вспоминалось НИИЧАВО. Здесь та же аура веселой увлеченности и ежедневных чудес. И эта твердая вера: «в наш век все возможно».

Пермь — Чусовая — Тобол. Все дальше на восток продвигаются художественные миры Алексея Иванова, вот уже и до сибирских «медвежьих углов» дело дошло. Ан, не медвежий угол — Тобольск! Настоящий перекресток миров, где можно встретить и хорвата-книжника Крижанича, и послов богдыхана. Пленные шведы и ссыльные русские, авантюристы и казаки — все они создают русскую Сибирь. Перекраивают медленную жизнь северных народов. И ведут нескончаемый спор русский митрополит Филофей и остяцкий князь Пантила: долгий, долгий разговор о вере, милосердии, правде. Словно символ странного слияния реальности и мистики, петровской модернизации и вековых традиций, встает Тобольск — с построенными на иноземный манер губернаторскими палатами и с «варварским» Софийским собором, построенным без циркуля, с Христом «в клетке», что ходит по городу деревянными своими ногами. Новый роман Алексея Иванова поражает как грандиозным масштабом, так и глубочайшим проникновением в душу героев. И черт возьми, хочется узнать продолжение!

«Царапало» только одно: переруганный со всех сторон Петр Лексеич. Излюбленная Ивановым тема кровавой централизации здесь разворачивается во всей красе. Не только в Сибири. Вот говорится о расправе с мазепинцами в городке Бутурлин: «Такого с городом не сотворил бы ни шведский король Карл, ни польский король Станислав». Подсказка: конец XVII — начало XVIII вв. — это как раз драгоннады в Севеннах, расправа с якобитами в Шотландии и Ирландии. Может, Петр не так уж сильно выделяется на общем фоне эпохи?

А нет, еще одна мелочь: автор постоянно путает звательный падеж с именительным, думая, что украшает текст экзотическими формами вроде «владыче».

Все началось с любопытной обезьяны, которой страсть хотелось прочитать Небесную книгу. Или нет — с охотника, который ранил стрелой молодого лиса. Или нет — с волшебного яйца, из которого вылупился младенец. Вот так — от маленьких чудес до мятежа, сотрясающего Поднебесную. Читается легко. Язык перевода (и оригинала, наверное) легок и гладок, ты словно скользишь по строкам от одного невероятного события к другому, еще менее правдоподобному. («Верно говорили древние: «Если верить всему написанному — то лучше уж книг не читать», — как мудро замечает один из персонажей.)

Поначалу событийный ряд выглядит чуть ли не легкомысленным. Мы знакомимся со старой лисой (у нее потрясающее для оборотня имя Святая тетушка), ее шалопаем сыном и кокеткой дочерью — все они плутоваты, забавны и склонны к авантюрам. Их плутни, в сущности, безобидны, а при случае оборачиваются и добрыми делами. Таков же и волшебник Чжан Луань. Его хлебом не корми, только дай учинить веселую чертовщину в мефистофелевском духе. Вокруг них постепенно собирается целая толпа колдунов. И читателю обеспечен ряд смешных эпизодов. В дураках остаются похотливые монахи и жадные вельможи, шарлатан фокусник и даже сам знаменитый Бао Чжэн, идеальный судья. На этом этапе затеянная властями «охота на ведьм» кажется скорее увлекательной игрой, чем серьезной борьбой с бесовщиной.

Следить за персонажами не всегда просто: их здесь немало, и фокус повествования постоянно смещается от одного к другому. Да к тому же они меняют имена, обличья, а то даже инкарнацию. К делу подключается неизменный принцип воздаяния. Мятежник Ван Цзэ должен отрабатывать карму прошлой жизни, когда он был императрицей У Цзэтянь. Красавица-лиса Мэйэр перерождается прямо по ходу повествования, но грехи прошлых жизней не деваются никуда, и воздаяние в виде слабоумного мужа уже наготове. У романа рыхлая композиция — можно и вовсе потерять нить. Лишь под конец становится очевидно, что сквозной сюжет построен в виде изящной параболы: начавшись с Небесной книги, события возвращаются к ней же. На возможные вопросы аккуратно дан ответ, концы подобраны. Пророчества исполняются самым неожиданным образом. Напряжение умело нагнетается. Власть колдовства нарастает постепенно, безобидные проделки перерастают в настоящую гражданскую войну. Обаятельные хитрованы оборачиваются чем-то зловещим. За ними — хаос, бесовские силы, даже сам демон Мара.

В книге очень много колорита старого Китая. Поднебесная предстает перед нами вся как на ладони, он хижины отшельника до императорского дворца. Бытовые подробности непринужденно сочетаются с фантастическим миром волшебства, где скамейка легко превращается в тигра, а подброшенный бумажный кружок — в луну. Если повезет, появится благовещее пятицветное облако, и на белом слоне выедет бодхисатва Самантабхадра. Словом, это великолепный образец фэнтези-до-фэнтези.

Так что: «Если хотите знать, что произошло дальше, прочтите следующую главу».

И я с удовольствием следовала доброму совету.

Лион во время Второй мировой войны оказался в «свободной» части Франции (в том смысле, что он не был официально оккупирован). Сюда бежали с севера те, кто надеялся укрыться от немцев. Здесь обустраивали свои штаб-квартиры отряды Сопротивления. Впрочем, гестапо действовало в «свободной» зоне, как в Берлине, и около 2000 лионцев было расстреляно нацистами.

На этом фоне «драма» Жерве, который всего-то не может разобраться со своими женщинами, выглядит довольно мелкой и безмятежной. Так же как и его лагерные «страдания» с шоколадкой и сигареткой. Лишь к концу события действительно выходят на уровень трагедии, хоть и очень маленькой на общем фоне ужаса Второй мировой.

Но о войне здесь проще всего забыть. И попасть в странный город, «таинственный, полный вязкой тишины, где все же на каждом шагу чувствовалось чье-то незримое присутствие». Пройти по молчаливой квартире, огромной и полупустой, где ненавидят друг друга две сестры. Оказаться в мире лжи и притворства, облепляющем жертву, точно паутина. Атмосфера книги обволакивает, не отпускает...

История начинается на могиле целой эпохи — только что умерла королева Виктория. Следовало мне знать, что столь мрачный зачин ничего светлого и прекрасного не обещает — на этот раз ни белых единорогов, ни девушек с жемчужными сережками. Львиная доля объема отведена под обсуждение надгробных урн, кладбищенских ангелов и могильных ям. Еще есть веселые прогулки по кладбищу и познавательная экскурсия в колумбарий для любимой свекрови, совершенно в духе «Золотого теленка». И тематика повествования соответствует образному ряду.

Кладбище. Смерть. Насилие. Разврат без наслаждения, семьи без любви. Мне было неприятно быть там, в уже не викторианском Лондоне, превратившемся по воле автора в этакую символическую могилу. Черт, даже такое бодрое мероприятие, как митинг суфражисток, обернулось здесь в итоге похоронной процессией — и не одной!

Окончательно добила почему-то одна фраза: «Через его плечо я увидела, как упала звезда. Это была я». Это — описание изнасилования ребенка. Глазами жертвы. Что за неуместная красивость!

Словом, роман оказался настолько «не моим», насколько это вообще возможно. Никак не ожидала подобного от Трейси Шевалье.

Кажется, Варрон насчитывал аж 24 Геракла. Олди поскромнее — у них Гераклов всего-навсего два. И это много: герой должен быть один.

Мифология просто-таки провоцирует на фанфики. Почтенной этой традиции более двух тысячелетий (или трех? договорились-таки литературоведы, когда там жил Гомер?). И уж точно мифология провоцирует на хулиганство. Ну, кто в детстве не украшал величавые лики в учебнике истории рожками и пышными усами? Аристофан развлекался, изображая Диониса в самом непотребном образе, Овидий — дотошно уточняя, кто из героев в какой позе предпочитал заниматься сексом. Олди не отстают от классиков. Геракл — Мусорщик, Гермес — Пустышка, Пана блохи донимают... Что-то не слишком величаво. Зато, пожалуй, этим невеличественным богам и полубогам уже можно совершенно по-человечески посочувствовать.

Я и жалела их — безумного Алкида, совершенно растерявшегося Гермеса, усталого Хирона.

И вопрос, удастся ли Гераклу справиться со своим безумием, задевал за живое и заставлял торопливо листать страницы. Особенно в первой половине романа.

Вторая часть книги показалась мне несколько слабее и более... политизированной, что ли? Канонические подвиги Геракла уходят в тень за бесконечными интригами богов, смертных, чудовищ и падших ангелов... да впридачу неожиданно обрастают геополитикой.

«Смерть Немейского льва принесла Эврисфею долю в разработке тамошних медных рудников; Лернейская Гидра — еще один беспрепятственный выход в Арголидский залив; Керинейская лань — благодарность овцеводов Аркадии, Эриманфский вепрь и Авгиевы конюшни — десятину богатых урожаев Элиды и стад скряги Авгия…»

В общем, как бы мы жили без пиар-технологий?

Или без рубрики «Скандалы-интриги-расследования»? Как не бросить что-нибудь вроде: «Позднее замалчивали, почему любимец Аполлона Адмет при всех его добродетелях не собирался умирать сам за себя, предлагая эту честь другим». Кто замалчивал и с какой стати, уже не важно. Главное в другом: мы-то расскажем самую истинную правду! Кульминация такого стиля — описание битвы с гигантами: у богов были глюки, у гигантов тоже, у рапсодов и мифографов — тем более. Но сейчас вы узнаете, как было на самом деле! Описание, впрочем, довольно невнятное. (Если вы еще не знаете, чем кончилась гигантомахия, можете пропустить этот спойлерный абзац.) Почему присутствие смертных, верящих в олимпийцев, никак этим олимпийцам не помогло? Почему шлем-невидимка Аида действовал, когда отказали все прочие божеские атрибуты? Почему боги не могли пустить в ход чисто физическую силу — это же языческие божества, они вполне телесны? Нет объяснений. Словно на этом эпизоде авторы вдруг устали от негероического Геракла и показали его супергероем из комикса, спасающим мир в одиночку (ну, то есть, вдвоем), пока беспомощные божки-олимпийцы путаются под ногами.

Зато постмодернистская игра текстами скорее украшает роман. И вот уже в мир греческих мифов врывается Люцифер со своей теплой компанией. И добавить немного мордорских пейзажей. И еще чуть-чуть рассуждений Владыки Ямы из желязновского «Князя света». И без Голосовкера, конечно, не обойтись. Швы кое-где заметны (как это Будда Гаутама попал в монотеисты?). Но в целом мозаика смотрится гармонично. Это только начало, мифологий еще так много — от индийской до якутской...

Прочитав аннотацию, шарахнулась от экрана и решила ни за что не покупать книгу. Повеяло любовными романчиками в мягких обложках. К счастью, по зрелом размышлении я осознала, что Елизавета Дворецкая вряд ли могла написать подобное, и книга встала на полку к соседкам из того же цикла о княгине Ольге. И я не пожалела.

Это вовсе не история киевского Ланселота и псковской Гвиневры. Княгиня Ольга здесь вообще на десятом плане, и это вовсе не плохо. Потому что авансцену занимает такой яркий персонаж, как Хельги Красный. Напрасно князь Игорь и его верный побратим надеялись, что свержение Олега Моравского с киевского престола сойдет им с рук. Умный и честолюбивый Хельги отлично видит все их хитрости и вполне готов посоперничать с ними в интригах.

Хельги — персонаж исторический, если хотите: он явился из письма неведомого хазарина X века, где упоминается некий Хлгу и его подвиги при взятии некоего города (Керчи? Тьмутаракани?). Обычно этого Хлгу считают Вещим Олегом, но Елизавета Дворецкая, как обычно, предлагает собственную версию, причем красочную и убедительную.

Финал открытый: остается только гадать, что же случилось с Хельги, не мог же такой человек просто сгинуть? Попал ли он под греческий огонь во время похода на Царьград, основал ли державу на Востоке?

Итог: несколько строк из письма X века превратились в целый роман, полный политических интриг и военных хитростей... ну, и любовных драм немножко.

Не стоит ждать от этой книги ничего из того, что обещает аннотация. Здесь нет мистики: герою пару раз что-то пригрезилось, вот и все. И уж конечно, никаких погонь в духе «Кода да Винчи», так что никто не оглядывается в страхе через плечо.

На самом деле Басс пишет о психологических метаниях стареющего мужчины. Жена стареет, дети все меньше нуждаются в отце, бизнес идет по накатанной колее и почти не требует вмешательства. И чем тут заняться нашему герою? Неожиданная загадка пачки шифрованных писем — прямо-таки луч света в темном царстве.

Роман написан двадцать лет назад, но кажется, что этот срок следует по меньшей мере удвоить. Описанная Англия — совсем не та страна мультикультурализма и интернета, в которой живет современный писатель. В сезон ностальгии и осенней хандры эта особенность может считаться плюсом.

Вначале вообще все было здорово: тонко обрисованная психология персонажей, забавные мелочи обыденной жизни. И, конечно же, отнюдь не лишний элемент научного поиска и маячащей на горизонте страшной тайны того самого лорда Байрона.

Ох, каким же пшиком все обернулось! (Дальше спойлеры!)

На этом история для меня закончилась, но на самом деле она все тянулась и тянулась еще долго. Герой поселился в полуразрушенном неаполитанском палаццо вкушать «роскошь изгнания» — невероятно пресно и предсказуемо. Последние намеки на интригу давно исчезли, иронические наблюдения закончились, и осталась одна беспросветная скука.

«Поверь, юный читатель, поэту, который рассказывает тебе о своих грезах».

...а грезой всей Европы в 1848 году была революция. И Вена, и Будапешт охвачены революционными событиями. Вся огромная, на живую нитку смётанная империя трещит по швам. Поднимаются на борьбу венгерские ополченцы-гонведы, и писатель-венгр находит для них чуть ли не былинные интонации. Вот поединок венгерского патриота с австрийским офицером:

«Удар, нанесенный Рихарду Барадлаи, был так сокрушителен, что не видать бы ему больше восхода солнца, если бы тело его не было столь неуязвимым, как тела тех героев «Илиады» и «Нибелунгов», которых матери купали в волшебных источниках».

Йокаи — но учтите, он пишет через двадцать лет после событий, уже получив амнистию и примирившись с императором — видит происходящее через двойную оптику. Одна революция — под германским или венгерским триколором — вся упоение свободой, вся стремление к возвышенному идеалу, как его понимает автор: конституция и преданность императору в одном флаконе. Но есть и другая, вызывающая у Йокаи столь же резкое отторжение; это та, знамя которой красного цвета. Не то чтобы писатель (сам он протестант) так уж сильно сочувствовал монастырям, которые крушат те самые непонятные погромщики с красным знаменем. Но... Но... Словом, все это как-то непонятно и ужасно.

Характерен «диалог» между студентом-революционером и бунтующей толпой:

«– Братья! – начал студент.

И он заговорил о великих и прекрасных вещах: о свободе, конституции, гражданском долге и о кознях реакции, о родине, об императоре, о славных революционных днях.

Тем не менее место оказалось не таким уж безопасным: нет-нет над их головами пролетали гнилые картофелины или даже обломки кирпича, – этим способом слушатели вносили в речь свои поправки и замечания. В кивер Рихарда угодило несколько таких «замечаний»».

Ни персонаж, ни автор в толк не возьмут, почему голодные бедняки не умиляются ни словами о конституции, ни словами об императоре.

Впрочем, не стоит чересчур серьезно относиться к Йокаи в роли политического аналитика. Он пишет, в конце концов, роман-фельетон, старательно нагромождая невероятные драмы и роковые страсти в антураже 1848 года. Если волки — то стая в двести, триста зверей, если лесной пожар — то горят чуть не все Карпаты, если любовь — то до гроба, если предательство — то самое подлое. Получается роман-эпос, роман-сказка (недаром же все начинается с характерного сказочного зачина: и было у старика три сына...). Если не венгерский Дюма, то венгерский Понсон дю Террайль, почему бы нет?

Эй, старый конь, не хочешь прошвырнуться в Дорсетшир? У нас там отличный пляж, заодно поможешь на куриной ферме. Кредиторы, правда, осаждают, но зато — гольф, приятные соседи и море романтики!

А если серьезно, то поклонники Вудхауза могут с удовольствием окунуться в знакомый и милый мир его романов. Изящный юмор, забавные чудачества героев и безграничный оптимизм обеспечены. К тому же, наблюдать за Укриджем на куриной ферме — это действительно редкое и удивительное наслаждение.

Господи, какая густая концентрация эгоистов! Любят и ненавидят, плетут интриги и следуют принципам — но никогда, ни на секунду не задумываются о ком-то, кроме самих себя. Все — и недалекая интриганка Люсетта, и милая Элизабет-Джейн, и обаятельный Фарфрэ, и сам мистер Хенчард — мэр Кестербриджа. Последнего все же жаль. Ведь он, в сущности, совсем неплохой человек, несмотря на свой бурный вспыльчивый нрав.

Рама вполне отвечает характеру изображенных людей. Городок Кестербридж на первый взгляд кажется идиллией. Английская литература XIX века просто обожает уводить читателей подальше от больших городов и победной поступи Прогресса. Вот и у Гарди из-под пера выходит сонный городок — органическая часть окружающего его зеленого мира. Потрясения и даже просто перемены покамест милуют старозаветных обитателей Кестербриджа: ускоряющийся темп развития Англии совершенно не затрагивает тихий уголок, так что механическая сеялка — невиданное и подозрительное диво, а вообще-то сеять можно и из лукошка.

Но если присмотреться, можно увидеть в Кестербридже не столь обаятельно-патриархальную сторону. Были здесь и бунты (пусть и давно, должно быть, «при римлянах»), и о публичных казнях еще не успели забыть. А какой славный старинный обычай — не правда ли? — провезти по улицам чучело женщины, ославив ее на весь город! Старожилы вообще убеждены, что городок проклят. Наверное, так и есть, если считать проклятием нетерпимость и жестокость. Горе женщине, если она в чем-то оступилась! Горе мужчине, если ему не повезло в делах! Упавшего подтолкнут — даже добродетельная Элизабет-Джейн, даже добродушный Фарфрэ! — и не простят ему никогда, до смерти и после смерти.

«Война миров» напомнила мне могучий древний дуб, окружённый молодой дубравой, которая теснится вокруг, но не может перерасти патриарха. Едва ли не все сюжетные ходы, все находки автора за сто лет успели превратиться в штампы. Кто может сосчитать бесконечные байки о пришельцах, явившихся поработить нашу планету? А можно ли вообразить постапокалипсис без более или менее душераздирающей картины одичания человечества? Но Уэллс нашёл эти сюжетные ходы впервые, и даже через сто с лишним лет чувствуется, как свежо и сильно они звучали в своё время.

Роман действительно великолепно построен. Ну разве не мощная идея — перенести действие в обыденное, безмятежное графство Суррей, затем в Лондон, предельно приближая историю к читателю! «Отравленный пояс» Конан Дойла, с похожим приемом, вышел лишь через пятнадцать лет. Повествование от первого лица, несколько отстраненная, «хроникальная» интонация подкрепляют впечатление реализма происходящего. Это же известная история, когда радиопостановку «Войны миров» в США таки приняли за отчет о реальных событиях — и паника была вполне реальная.

И, конечно же, поражает контраст между нарастающей угрозой и спокойствием обывателей, разбивающимся лишь при непосредственном явлении марсиан.

Книг о палеоконтакте на самом деле немного. Со времён Уэллса и по сей день с пришельцами, как правило, приходится общаться либо современникам автора, либо обитателям некой будущей Земли. А ведь интересно представить, как протекало бы общение инопланетян с людьми, понятия не имеющими ни об астрономии, ни даже об уфологии. Странные существа были бы приняты за богов или демонов? Возможно, но «Эйфельхайм» предлагает менее очевидный ответ. Недаром роман начинается с описания изображений фантастических народов в средневековой церкви. Инопланетяне с фасеточными глазами, вероятно, не более фантастичны, нежели блемии или сциоподы. И жители деревушки могут продемонстрировать более сложное и менее враждебное поведение, чем панический вопль «Изыди Сатана!». Интересно наблюдать, как меняет общение и обитателей Эйфельхайма, и жукоглазых «демонов».

Но чтение не назовешь легким (это не упрек, что вы!). По ходу приходится осваиваться и с теоретической физикой, и с особенностями средневековой философии, и с не менее экзотической в наших краях клиологией.

Почему бы не окунуться в атмосферу придворных интриг? Фейхтвангер описывает их мастерски и с наслаждением. Ах, держите ухо востро! В маленьком княжестве Вюртемберг страсти кипят не меньше, чем при иных великих дворах. Здесь-то и ловит рыбку в мутной воде Иозеф Зюсс, недаром носящий имя весьма эффективного египетского министра. Да и почему бы ему — умному, элегантному, любимцу герцога и герцогини — не ворочать Вюртембергом так, как полтора века спустя Дизраэли управлялся в Британии? Это слишком дерзко для 18-го века? А вот посмотрим!

Сюжет раскрыт с фейхтвангеровской тонкостью психологического анализа, в его характерной манере, когда автор отступает на задний план. Авансцена полностью предоставлена персонажам. Только их голоса мы и слышим — придворных и горожан, евреев, католиков, протестантов и даже белой кобылы Ассиады.

Это скорее видение, чем фантастический роман. Марс предстает перед нами древним и таинственным, «звездой печали», а ещё — местом, где каждый находит свою мечту. Обоим путешественникам нет места в постреволюционной России. Беспокойный Гусев, успевший побывать и махновцем, и буденновцем, просто не видит себя в мирной действительности НЭПа. Инженер Лось потерял любовь. Но Марс с обманчивой щедростью дарит им желанное. Аэлита споет Лосю песню уллы. Гусев с шестью гранатами ринется штурмовать солнечную Соацеру. И снова навязчивая грёза эпохи: умирающий, одурманенный хаврой мир взорвётся революцией.

Немного напомнило «красного Пинкертона» Мариэтты Шагинян: яркий, словно на одном выдохе написанный роман с невероятными изобретениями, убийствами, погонями и непременной «роковой» красоткой. Хотя «Гиперболоид» серьезнее и в нем меньше литературного хулиганства. Но он столь же кинематографичен и стремителен.

Шедевром его делает выразительная обрисовка характеров. Это уже второй слой, прячущийся под приключенческими эпизодами: бешеная страсть Гарина, его особая жадность к жизни, к власти... Из второстепенных героев почему-то запомнился несчастный Манцев, его полуразрушенное зимовье и козёл Машка.

Захватывает атмосфера бурного и фантастического начала ХХ века. Здесь все — и вера в безграничную власть науки, и зарождающийся фашизм, и революция, и видения грядущих войн. А лучше всего, наверное, — сцены гаринской «диктатуры» в Вашингтоне. Несчастный диктатор не может даже выпить коньяку с утра: имидж оказывается куда более могущественным повелителем, чем сам повелитель.

Карачевское княжество — слабое и малозаметное, к тому же далекое от центров русского летописания. Но для Михаила Каратеева карачевские князья — собственные предки, и о них хочется рассказать миру.

С первых же страниц становится ясно, куда мы попали: в добротный исторический роман, вполне в традиции советской исторической прозы (даром что издание эмигрантское). Уместные исторические справки перемежаются с довольно немудреной историей юного карачевского князя.

Язык романа в меру стилизован — в самый раз, чтобы прочувствовать эпоху, но не утонуть в незнакомых словах. В укор книге можно поставить разве что излишнюю гладкость повествования: от начала и до конца оно чересчур предсказуемо. Да ещё простодушное упорство, с которым Каратеев объясняет все дурное на Руси тлетворным влиянием Запада.

Сказочно-фольклорный сюжет — вот что бросается в глаза первым делом. Все мы в детстве с замиранием сердца слушали истории о том, как злобный Кощей похищает Василису, а Иван-царевич разыскивает невесту за тридевять земель. В такую вот историю и попадают Ренцо и Лючия — крестьяне с гор Ломбардии. Лючия — одно из тех ангелоподобных существ, без которых трудно представить себе роман XIX века. Ренцо более реален, он может и напиться в неподходящей компании, и некстати замешаться в голодный бунт, но не лишен смекалки и обаяния. Но смекалка и честность — это так мало, когда в дело вмешивается знатный и влиятельный дон Родриго. Перед ним Ренцо и Лючия совершенно беззащитны.

Простота, даже некоторая лубочность сюжета — не баг, а фича. Собственно, сюжет нужен автору лишь в качестве приманки, чтобы разбавить длинные рассуждения об истории Милана. Это особенно хорошо видно во второй половине книги. Распихав бедных обрученных по разным углам и напрочь забыв о злодее доне Родриго, Мандзони с головой погружается в перипетии итальянского XVII века.

Так что жаждущим романтики или приключений я не стала бы советовать роман Мандзони.

Зато здесь можно найти обстоятельное повествование о закостенелом, безнадежно коррумпированном обществе, рассказанное тоном легкой иронии. Вот как идет, например, беседа Ренцо с адвокатом Крючкотвором. Вначале адвокат полагает, что крестьянин пришел к нему от лица какого-нибудь вельможи: «Вы должны назвать то лицо, которое дало вам поручение, — разумеется, это особа знатная и в таком случае я сам схожу к нему, это так уж полагается. Понятно, я не стану ему говорить, что узнал от вас про данное им поручение, — в этом вы уж положитесь на меня. Я скажу ему, что пришёл умолять его заступиться за бедного оклеветанного парня. С ним вместе я и предприму нужные шаги к тому, чтобы закончить дело по-хорошему. Поймите вы, — спасая себя, он спасёт и вас». Но вдруг узнает, что все наоборот, и Ренцо встал знатному вельможе поперек дороги: « — Что вы! — быстро прервал его доктор, нахмурив брови, сморщив красный свой нос и скривив рот. — Что вы! И зачем вы приходите забивать мне голову подобным вздором? Ведите такие разговоры между собой, раз вы не умеете взвешивать своих слов; и не ходите вы за этим к благородному человеку, который знает цену словам. Ступайте, ступайте: вы сами не понимаете того, что говорите!» Серьезный тон удается Мандзони куда хуже: когда ирония автору отказывает, роман воспаряет в выси прописной морали.

А картины созданы впечатляющие. По Ломбардии проезжают все четыре всадника Апокалипсиса. Неурожай и голод, попытки народа добиться справедливости и попытки властей усмирить бунтующий народ сменяются новой мрачной картиной. Через Ломбардию проходят ландскнехты: регион краешком задела Тридцатилетняя война — грабежами, насилиями, пытками. И наконец, как будто всего этого еще мало, в Милан приходит чума...

А Ренцо и Лючия? Не волнуйтесь, о них все же вспомнят — под самый занавес.

Роскошен язык, которым написан роман. Повествование плавное, точно привольно разливается степная река. Великолепно получился фэнтезийный мир, сплетенный из скифских, алтайских и каких-то еще экзотических мифологических систем. С этнографической точностью прописаны обычаи кочевого народа. Естественно и непринужденно скользят по страницах духи-ээ. Здесь мечтают о таинственной Золотой реке и растят коней золотой масти. Смеются на посиделках и хвастаются расшитыми бисером подошвами сапожков. Воюют с соседями и заклинают духов.

Особый мир — амазонки, Луноликой матери девы. Нестареющие, непобедимые в бою, окруженные стаей подвластных им ээ. Такой мечтает стать и главная героиня — царевна Ал-Аштара.

Живыми, из плоти и крови получились и она, и четыре ее подруги — девчонки, избранные стать амазонками. Они очень узнаваемы, они наши хорошие знакомые. С той я сидела на одной парте, эта жила в соседнем подъезде... Ал-Аштара была у нас старостой класса. Отличница и дочь влиятельных родителей, она никак не могла взять в толк, зачем на нее свалилась этакая морока. Поначалу я недоумевала. Ведь здесь у нас фэнтезийный мир, и выбор кандидаток делают духи, а они, в отличие от учителей, вроде бы ошибаться не должны. Тогда как в отряд воинов-амазонок попали Ильдаза и Ак-Дирьи, которым вся радость жизни — строить глазки и сплетничать? Как стала вождем эта самая Ал-Аштара, не слишком сообразительная и на редкость лишенная лидерских качеств?

Но судьба в лице автора расставила все и всех по своим местам, река повествования потекла дальше. И я уже с интересом следила, как Ал-Аштаре пришлось уже не на словах только, а на самом деле примерять на себя долю вождя.

И вновь поднимается загадочный туман, на другом берегу реки встают темные тени древнего народа Чу — то ли духов, то ли чудовищ. Мир, созданный автором, манит к себе, не хочет отпускать.

Великий князь Иван не читал Макиавелли хотя бы потому, что «Государь» не был еще написан. И флорентийский секретарь, конечно, понятия не имел о делах далекой Московии. А все же Иван III — макиавеллист в полном смысле слова. Вся жизнь, вся деятельность великого князя посвящена грандиозной задаче собирания русских земель. Перед ним маячит идеал вольной, сильной Руси, и на пути к своей мечте он не щадит никого и ничего, становится и львом, и лисицей. Разорять руками татар Киев, создавать пятую колонну в Новгороде и Пскове, уничтожать несогласных, жениться на наследнице византийских императоров, строить великолепный ансамбль Кремля и без боя победить Ахмата на Угре — тут всякое лыко в строку. Загнать любимую женщину в монастырь, рассориться с младшими братьями, сыну (Ивану Молодому) дать злую мачеху — да, и это тоже необходимо во имя величия и славы государства. Язвицкий откровенно восхищается героем, да Иван III и заслужил восхищение. А все же, как это часто бывает, Иван III путает Россию с Москвой, а Москву — с собственной персоной, и, кажется, порой прикрывает государственными интересами свою жадность, податливость на лесть или свой деспотизм. Выразительный получился образ! Один грозный взгляд государя как психологическая характеристика дорогого стоит.

Рассказ о нем ведется подробно, не упуская ни одной яркой детали, ни одного сколько-нибудь примечательного эпизода. Надо отдать должное писателю: он переработал тонны материалов. Красочная речь максимально стилизована под XV век, всяческие «яз», «пошто», «баить» и прочее заставляют — хочешь не хочешь! — вжиться в эпоху. Автор даже дни и месяцы именует не просто так, обозначая время действия какой-нибудь витиеватой фразой вроде «Илья Пророк уж два часа уволок».

В то же время Язвицкий несколько перестарался со славословиями Ивану III в стиле «его слова превосходны, его дела бесподобны». Например, автор просто-таки извивается ужом, пытаясь доказать, что московское самодержавие всяко лучше новгородской республики. И такие эти новгородцы, и сякие, и бояре у них крестьян обижают, и союз их с польским королем — прямая измена родине и православию. Как только речь заходит о Москве, ракурс мгновенно меняется, о Юрьевом дне и закрепощении мужичков говорится стыдливой скороговоркой ближе к финалу, а союз Ивана III с крымским ханом — это не измена православию, а государственная мудрость.

Не во всем государь всея Руси так хорош, как кажется автору. В чем-то он — во всяком случае, в романе — еще остается человеком Средневековья и совершенно не понимает европейцев, оставивших свои Средние века в прошлом. Вот его представления о внешней политике: он уверен, что папа римский только и мечтает, что организовать крестовый поход на турок. В ренессансной Европе в эти рыцарские игрушки уже не играют... И интересы государства Иван III все еще видит по-средневековому: военная мощь да чистота веры. Его послы приезжают в Рим как туристы: пофыркать на итальянский климат и католические богослужения и вернуться в Москву успокоенными — по части духовности русских никто не переплюнет! А между тем в Москве даже некому починить сломавшиеся часы. И ни сам великий князь, ни его бояре не понимают, что в новом мире, рождающемся в Европе XV века, технологии куда важнее религии. До петровской модернизации еще долгие столетия.

Оборотной стороной авторской симпатии к Ивану Великому становится и полнейшая бесцветность всех прочих персонажей; все они — лишь автоматы, способные либо поддакивать государю (положительные герои), либо вяло пакостить (злодеи). С женскими персонажами еще хуже. Все эти Марьюшки, Дарьюшки, Оленушки на одно лицо — ну просто сахарные куколки! Некоторая надежда была у меня на Софью Палеолог, но губу пришлось закатать. В реальности женщина умная, сильная, образованная, здесь она по воле автора оказывается задвинута в самый дальний угол спальни, где может пролепетать несколько фраз из итальянского разговорника. Ах, да, еще она плетет какие-то неуклюжие козни, видимо, из чистой любви к интригам (ей-то какая корысть от ослабления Москвы?). Все, что обычно связывают с именем Софьи, включая даже византийского гербового орла, появляется на Руси как бы само собой, ниоткуда. С другой стороны, Марфе Посаднице в романе не повезло еще больше: она вообще ни разу не появляется в кадре!

По-хорошему, это, конечно, лютый трэш. Но поскольку трэш имеет в данном случае благородную патину старины, то и обращаться с ним хочется, как с антикварной вещью. Ясно ведь, что люди так себя не ведут, так не говорят, так не думают, что безупречное благородство, как и беспросветная подлость, встречаются в основном в таких вот романах... А читается все равно с интересом. Я улыбалась тяжеловесному юмору в сценах с незадачливыми директорами Оперы. Я с удовольствием проникала в тайны театральных подземелий. Я даже где-то сочувствовала бедному Призраку Оперы — он ведь не виноват, что не так смазлив, как виконт Рауль. И лишь снисходительно пожимала плечами на пассажах вроде такого:

- Кристина! Кристина! Вы не отвечаете! Не умерли ли вы в момент всеохватывающего ужаса от горячего дыхания монстра?

Это, если вы не догадались, Рауль в панике зовет пропавшую возлюбленную — а вы попробуйте проговорить этакую фразочку не то что в панике, а хотя бы спокойно сидя с книгой в руках!

Каких только артуриан не знает XX век! Героические и иронические, натуралистические и возвышенные. Но толкиновская — особенная. Это попытка воссоздать артуровский эпос, каким его могли видеть среднеанглийские поэты. Это постоянная для Толкина тема «обреченного мира», вдвойне прекрасного именно потому, что его гибель уже близка:

Древний мир движется к гибели,

И волна времени восстает супротив него.

Собственно говоря, артуровский мир уже рухнул; его погубили безжалостная красота Гвиневеры, измена Ланселота и раздор среди рыцарей.

Потому и обречен поход Артура то ли в Восточную Европу, то ли к Мглистым горам — Хитаэглир — странный поход, в котором, кажется, войско не встречает никого, кроме призраков. Надежда переломить ход событий оказывается обманной.

И еще, пожалуй, не менее важно здесь столкновение мира волшебства и идущего ему на смену мира, лишенного магии (воплощением которого становится Мордред). Чарами окружен Артур и его рыцари. Сверхъестественным существом представляется и Гвиневера, прекрасная как фея, с хрустально-холодными глазами, «рожденная мужам на муки». Не случайно она в поэме не скрывается от Мордреда в Тауэре (как в средневековой артуриане), а исчезает в неком «сокрытом королевстве», среди теней и туманов.

Как противопоставлены друг другу персонажи, так контрастны и локации, где протекает действие.

Края, по которым странствует Артур со своим войском, прекрасно знакомы всем любителям творчества Толкина: «мглистый Мирквуд», с весьма узнаваемыми «предгорьями пасмурными, приютом демонов» (орков?), напоминает не реальную континентальную Европу, а именно Средиземье. Таинственные и полные смутной угрозы земли, может быть, не столь далекие и от волшебных синих лесов, где бродит Куллерво в другой толкиновской поэме.

И от всей сумрачной мистики — отрезвляющий переход к вполне реальной саксонской угрозе и предательству Мордреда:

Йорк в осаде и сдался Линкольн,

Пылает пожарами побережье Кента.

Если Артур блуждает по местам странным и волшебным, то Британия, где остался Мордред, напротив, лишена мистического ореола полностью. Артур и Гавейн видят Дикую Охоту и могут призвать эльфов в свое войско — Мордред, кажется, о подобных вещах никогда не думал.

Трудно сказать, чем могла бы стать эта поэма, будь она завершена. В написанных песнях автор сумел лишь наметить основные темы, лишь подразнил грандиозным замыслом.

Монотонно, как ветер в степи, звучит моринхур — монгольская «скрипка». Сказитель тянет речитативом бесконечное, как сама Великая степь, сказание — «Сокровенное сказание монголов» о рыжебородом Чингис-хане:

Смелой родилась наша мать-Учжин.

Чад своих благословенных вот как растила:

С лыковым лукошком в степь уйдет,

На варево деткам корней накопает,

Корней судун да корней кичигина.

***

Черемухой да луком вскормленные

Доросли до ханского величия.

Конечно же, такой резкий взлет — от «корней судун» до ханского величия — прямо-таки просится в роман. И Исай Калашников с удовольствием использует открывшуюся возможность сплести длинное повествование об унижении и власти, о дружбе и предательстве. Нет, не одно повествование — в его романе уживается множество историй, переплетенных в сложный узор. В центре внимания, конечно же, путь Темучина — Чингисхана. Главный герой меняется, проходя путь от обездоленного юнца, заносчивого и трусоватого (чего уж греха таить!), до безжалостного правителя степной империи. На своем опыте он постигает чеканные макиавеллистские максимы: «Не родство, не дружба удерживают людей под одной рукой. Страх. Всели страх в сердце человека, и он твой раб. Страх заставляет покоряться и повиноваться. Кто не боится тебя, тот становится твоим врагом». Следить за процессом было крайне познавательно.

Но и боковые линии не менее интересны. Сюжет создания нового государства вовлекает в свой водоворот многие жизни: веселого болтуна Тайчу-Кури; бежавшего из степей пленника-китайца Хо; высокородного нойона, темучинова побратима Джамуху; и даже самого «пресвитера Иоанна» — кереитского хана-христианина Ван-хана. Из этой компании Тайчу-Кури наиболее симпатичен, с его-то жизнерадостным и мудрым стоицизмом: «Если меня ругают, я всегда говорю себе — хорошо, что не бьют, когда бьют — хорошо, что не ломают кости, а ломают кости — хорошо, что в живых оставляют. Так говорю себе и всегда доволен бываю. Пока жив, все можно пережить и наладить». Столь же интересен, хотя и совсем не симпатичен, шаман Теб-тэнгри, этакий степной Ришелье. Без него не бывать бы Темучину Чингисханом! Внимание привлекает и Джучи, который здесь фигура трагическая, «кукушонок» среди чингизидов. А вот Ван-хан и особенно Джамуха очень уж подходят под описание, данное циничным флорентийцем: «неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману»... Но и они — не опереточные злодеи, психология предателя Джамухи прорисована так же тщательно, как и у центрального персонажа.

Роман Исая Калайшникова прекрасно дополняет великолепную трилогию Василия Яна, показывая, как началось то, что закончилось пожарами Рязани, Владимира, Киева...

Человек жизни правильной и несчастливой. Нормальный человек в безумном мире. Человек, чье сердце разорвалось от сурового негодования. Таким предстает Свифт в глазах своего советского биографа.

Шаг за шагом, от юношеской мечты «совершенствовать человеческий род» все дальше в «отдаленные страны» мысли и чувства уводит Свифт своего биографа. По громадному Бедламу идут они вдвоем — Свифт и Михаил Левидов — и сумасшедшим этим домом оказывается сама Англия XVIII в. Вымести отживший сор суеверий — деспотизма — подлости мечтает Свифт. И создать хотя бы островок разума и честности — хотя бы в виде торийского министерства — пытается Свифт. И опрокинуть, разбить неподъемную глыбу ирландского горя пробует он. И гибнет он, побежденный, трагический Гулливер, обреченный умирать в стране еху. Необыкновенно яркая книга рассказывает о необыкновенно ярком человеке.

Столь могуч, столь глубок и столь проницателен ум человеческий, что он, без сомнения, возвышается и возносится над всеми прочими человеческими способностями, какие только существуют на свете. И недаром поэтому говорится, что мудрому подвластны и звёзды.

Джанфранческо Страпарола

Научная фантастика 50-х, 60-х годов вызывает у меня восхищение прежде всего своей неудержимой способностью мечтать. Как это, должно быть, читалось тогда, в 1957 году, под позывные первого искусственного спутника Земли! Прошло шесть десятилетий, и впечатление более противоречивое. Что-то наивно, что-то суховато, что-то успело морально устареть... что-то грандиозно!

Несколько сюжетных линий переплетаются между собой: путешествие звездолета «Тантра» к погибшей планете Зирда и приключения в системе железной звезды; археологические раскопки Веды Конг; опасные эксперименты Рен Боза и Мвен Маса. Здесь и драма идей, и любовные истории, но все же сюжет при этом вовсе не главное. Он служит, в конечном итоге, для панорамного показа коммунистической утопии.

Земля будущего, перекроенная для более уютного существования, не знает полярной зимы, пустынь и опасных хищников. (Замечу в скобках, что живучестью постоянно истребляемых акул и гигантских осьминогов невозможно не восхититься: они выживают все равно.) Люди живут в комфортной зоне субтропиков, умеренные зоны пущены под пастбища. Невероятные города, подобные то спиралям, то гигантским пирамидам, населены совершенно особенными людьми. Одна из самых заветных мыслей Ефремова — без идеального человека общество не может быть идеальным. Они полны внутренней гармонии, его герои, они открыты новому и влюблены в созидание. Их речь перенасыщена научными терминами, даже в обычном разговоре. Они немногословны и не слишком эмоциональны. Они холодноваты? Наверное, да. Пылкой и порывистой Чаре Нанди в этом слишком рациональном мире бывает тесно.

Да и сам текст «Туманности Андромеды» может показаться чересчур расчисленным... Но черные маки на погибшей планете!.. Яркие детали прочно удерживают читательское внимание.

P.S. Забавно было ловить в ефремовских видениях сбывшиеся предсказания будущего, пусть даже это мелочи в общей картине его масштабной утопии. Люди Эры Великого Кольца читают электронные книги, носят с собой мобильники (радиотелефоны), знают аналог Интернета в связке со скайпом (ТВФ, позволяющий получать информацию из памятных машин всего мира).

«Повести Белкина» очень просты по форме, лаконичны — ни одного лишнего слова, ни одного ненужного эпизода. Именно в рамках той программы, которую Пушкин набросал для себя в «Евгении Онегине»: «...перескажу простые речи отца иль дяди-старика...» Не случайно же в большинстве случаев главные герои — люди совершенно незаметные, может быть, провинциальные барышни, или несчастный станционный смотритель, или гробовщик. Их истории разноплановы по стилистике, тут и романтическое повествование о страшной мести («Выстрел»), и сентименталистские любовные эпизоды («Метель», «Барышня-крестьянка»), и готика («Гробовщик»). Но каждый раз автор демонстративно отказывается следовать сложившимся канонам. Смысл мести Сильвио именно в том, что он не выстрелил. Дочь Самсона Вырина — не традиционная невинная жертва обольстителя и в финале не в пруд кидается, как карамзинская Лиза, а живет со своим гусаром в ладу и мире. Замогильные гости гробовщика — забавно, а не страшно. Если искать общий стержень всех пяти повестей, то им будет, наверное, авторская ирония. Легкий иронический намек, который внезапно снимает серьезность ситуации и возвращает нас с небес на землю. Вот как в «Метели» в самый патетический момент объяснения героиня замечает, что ее поклонник заговорил цитатами из «Новой Элоизы». И еще немного — идиллия, вроде маленького домика Вырина с бальзаминами на окнах.

Нет, не буду писать про самураев. Мне действительно показалось, что герой — переодетый японец. Но всерьез зацепило совсем другое.

Кажется, в первый раз мне выпал случай задуматься, а стоит ли восхищаться старой доброй довоенной Англией. Ее олицетворение в романе — лорд Дарлингтон, безукоризненный джентльмен, воплощение рыцарского духа, благородства и деликатности. В нем все то, чем по праву восторгаются ценители викторианской, эдвардианской и прочих славных эпох английской истории. Но он откровенно симпатизирует нацистам и мечтает установить в стране диктатуру. Рассказчик, дворецкий Стивенс, совершенно справедливо отмечает, что таких лордов и леди в довоенной Англии было предостаточно — Дарлингтон ни в коей мере не исключение. За великолепным фасадом «джентльмена старой школы», за словами о чести и уважении к поверженному врагу внезапно оказывается нечто совсем не столь возвышенное.

Сам Стивенс вызывает то легкое возмущение, как у мисс Кентон (да когда же ты расшевелишься, чурбан!), то почти жалость. В финале он осознает, что отдал лорду Дарлингтону все лучшее, чем был наделен, и больше ничего не осталось. А что он получил взамен? Сознание, что три раза подавал бренди Черчиллю?

И здесь автор хорошо показывает, как за внешним безупречным достоинством прячется, возможно, утрата чего-то очень важного, может быть, самого важного в человеческой жизни. Вот хотя бы сцена, когда умирает отец Стивенса. В доме как раз грандиозный прием, и все же экономка и кухарка находят время посидеть с умирающим. Но где же его сын, безупречный дворецкий? А он не может отлучиться из гостиной. Чем он там занят настолько важным, что его нельзя заменить даже в такой момент? Нам об этом не сообщают, и, думаю, намеренно; возникает яркое противопоставление. С одной стороны, смертельно больной отец, с другой — безликие «дела»... И Стивенс выбирает второе! Ведь это страшно, правда?

Как жениться задумал царский арап,

Меж боярынь арап похаживает,

На боярышен арап поглядывает.

Что выбрал арап себе сударушку,

Черный ворон белую лебедушку.

Ну просто хочется рвать и метать: такая великолепная вещь — и не закончена! В утешение читателю остается роскошная панорама петровского «парадиза», новой столицы, где «не было ничего великолепного, кроме Невы, неукрашенной еще гранитною рамою, но уже покрытой военными и торговыми судами». Вы побываете на ассамблее и на обеде у знатного боярина Ржевского. Вы увидите зарождающуюся историю брака арапа Ибрагима и боярышни Натальи (ах, колдовское имя пушкинского творчества! на самом деле жену Ибрагима звали Евдокией). К несчастью для Ибрагима, у его невесты на сердце совсем другое, и повесть обрывается на том драматическом моменте, когда сердечный друг Валериан возвращается домой, чтобы узнать о скорой свадьбе своей возлюбленной... Финал (кажется, это был спойлер?), увы, приходится искать в бракоразводных делах XVIII в. — первый брак Ибрагима в реальности закончился трагически и, как можно догадываться, в романе его ждало примерно то же.

Легкая сказка о симпатичном и уютном будущем. Будущее, которое мы видим глазами 12-летнего мальчика. Славный мир детства, когда мечта — это наесться мороженого (и шоколадного, и яблочного, и клубничного, и ананасово-мятного!), а потом слетать на Луну туристом. Для Коли XXI век оказывается огромным красочным парком атракционов. Сам он, наверное, был бы доволен и космозоопарком. Но чтобы читателю не заскучать в этакой идиллии, весьма кстати на сцене появляются бравые космические пираты Весельчак У и Крыс, и начинается охота за редким прибором миелофоном. Теперь уже любимая героиня автора — Алиса — перемещается в 1982 год, оказываясь среди обычных московских школьников. Кир Булычев создает обаятельную стилизацию под детское восприятие, когда дверь родной квартиры с наброшенной цепочкой кажется защитой от любых зол, а любые авантюры непременно кончатся хорошо. Такую историю мог бы рассказать кто-то из учеников 6 «Б».

На мой взгляд, она могла быть еще лучше, если бы поменьше было описаний того, как хорошо Алиса прыгает в высоту/говорит по-английски/знает высшую математику. Забавный момент: в «Сто лет тому вперед» Алиса уверяет, что знает восемь языков, в том числе японский, но уже в следующей повести цикла не может прочесть японскую надпись.

Ай-вай, и у нас такое пишут? Неформат же, совершенный неформат! Никакой же жалости к несчастному современному читателю, знать не знающему никаких улемов да гулямов. Да что там — и самого имени Рудаки не слыхавшему. А Андрей Волос попросту берет читателя и бросает в ту самую яму, где эмир благородной Бухары держит своих преступников и откуда вместе с главным героем придется выбираться. Да еще искать для себя новую жизнь, а может, и новое счастье. И вьется-кружится пыльная дорога в благословенном Мавераннахре. И пусть лишь в памяти Рудаки, но будут еще капустные листья с певучими строками на Стене Поэтов, и «восточный Ренессанс» при дворе просвещенного эмира Назра тоже будет, и придворные интриги — да мало ли, что. Целая жизнь будет. И как же это здорово на самом деле — словно сработала наконец машина времени, и ты оказался за тысячу лет и тысячу фарсахов от дома. И увидел невиданное, и узнал незнаемое... А еще в романе таится мудрость, горькая мудрость поэта, выстраданная и в славе, и в опале. Как хорошо, что такие книги бывают!

И вместо спойлера:

Однажды время мимоходом отличный мне дало совет

(Ведь время, если поразмыслить, умней, чем весь ученый свет)

«О Рудаки, – оно сказало, – не зарься на чужое счастье.

Твоя судьба не из завидных, но и такой у многих нет».

Начинается сборник вполне логично — по хронологии — но при этом ужасно неудачно: с безупречно нравственной и умопомрачительно скучной повести Фенелона. В общем, недалеко ушли от него высокопарные «Арзас и Исмения» Монтескье, и «Люси и Мелани» д'Арно. Не удивительно, что все три автора предпочли поместить своих героев подальше от собственного времени: Фенелон — в условную Древнюю Грецию, Монтескье — на столь же условный Древний Восток. Д'Арно вроде повествует о Франции, пусть и в эпоху религиозных войн, да только получается тоже некое условное пространство, где только и могут выжить удивительные существа, о которых он пишет. Если добродетель, то непреклонная, если благодарность, то вечная. Сюда же примыкает ходульная «Монахиня поневоле» Ретифа де ла Бретона, где нереальная добродетель соседствует с нереальным пороком, да так, что поверить автору никак не получается.

Ступенью выше в своем личном рейтинге я поместила бы «Мщение, не осуществленное из-за любви» Лесажа — явный фанфик на безмерно популярного корнелевского «Сида» — и «Клодину» Флориана, которая, как я подозреваю, тоже фанфик, только на «Новую Элоизу» Руссо. Это вещи довольно-таки проходные, как я понимаю, даже для своего времени. Вообще, в антологии несколько повестей весьма бесцветных.

Третье место я отдала бы изящной галантной повести Мариво о любовных похождениях юной кокетки («Письма, повествующие о неком похождении»); нарочито простодушной (а на самом деле — вовсе нет) «Истории г-жи Аллен и г-на аббата Эврара» Кейлюса; и занимательным сюжетам Прево («История донны Марии», «Приключения прекрасной мусульманки»). Недурна и «Алина, королева Голконды» Буфлера, в которой переусложненная интрига скрашивается очевидной иронией.

На втором месте — три сказки-пародии. «Зюльми и Зельмаида» Вуазенона откровенно высмеивает популярные в то время литературные сказки, выворачивая наизнанку сложившиеся штампы. Мудрая фея Разумница не может воспитать по своим принципам ни одного из учеников, а когда это ей все-таки удается, ученики не могут прижиться в реальном мире. Убежище благочестивых дев оказывается на поверку весьма фривольным, а героиня все же не может пройти через волшебные ворота, не пропускающие согрешивших девиц, но автор выпутывается из затруднения довольно остроумно. «Красавица по воле случая» Казота начинается вроде бы с привычной для Просвещения критики суеверий: главный герой свихнулся на волшебных сказках и одержим желанием жениться на фее, что и служит поводом для пародийных приключений. Но вопреки обыденному здравому смыслу, феи все-таки появляются и запутывают ситуацию еще больше. «Муж-сильф» Мармонтеля написан скорее в сентиментальном, нежели в ироническом ключе. Здесь снова перед нами особа, верящая в сверхъестественное: юная Элиза так не доверяет живым мужчинам, что мечтает о сильфах. Ее муж узнает о причудах мечтательницы и находит способ все же завоевать ее любовь.

Первое место по праву принадлежит блистательной триаде, ради которой очень даже стоило потратить время на чтение: Вольтеру, Руссо и Дидро. В сборнике несколько сказок и повестей Вольтера — ослепительный фейерверк остроумия, размышлений, социальной критики. Мне сложно было бы выбрать среди них лучшую: «Мир, каков он есть» и «Белое и черное» хороши как философские притчи; повесть «Жанно и Колен» очаровательно язвительна; «История путешествий Скарментадо» с ее критикой нетерпимости, увы, остается актуальной.

«Королева-причудница» Руссо написана на пари и вовсе не характерна для творчества этого автора. Ни сентиментальных воздыханий, как в «Новой Элоизе», ни гневных обличений, как в «Общественном договоре». Просто забавная сказка о женских капризах и мужском терпении и немножко о любви, но, честное слово, очень милая.

Творчество Дидро, если разобраться, вовсе не отвечает определению реализма (обычный человек в обычных обстоятельствах). Его герои вовсе не обычны: друзья, преданные до последнего вздоха («Два друга из Бурбонны»); беспредельно самоотверженная девушка и столь же бессердечный мужчина («Это не сказка»); непреклонная, точно корнелевская героиня, госпожа де ла Карлиер. Но описаны они так, что веришь: перед нами действительно люди, жившие больше двухсот лет назад; мы слышим их разговоры, мы видим их поступки и сопереживаем их бедам. Ни малейшего ощущения ходульности не возникает.

Этот роман-обличение, роман-проповедь оказался совсем не тем, что я могла ждать от Льва Николаевича. Если бы мне дали «Воскресение» без титульного листа, я бы, пожалуй, решила, что это вообще не Толстой. И не потому, что «Воскресение» слабее других его книг. Но от Толстого я никак не ждала ни такого нарочитого натурализма, ни такой прямолинейности. Здесь не найдешь огромного, многокрасочного мира, как в «Анне Карениной», тем более в «Войне и мире». Писатель сознательно и нарочито обеднил свою палитру.

Уже первые главы откровенно били на эффект: погубленная женщина в вонючей мрачной камере и ее соблазнитель среди комфорта и роскоши. И тут же слишком резкое, в лоб противопоставление духовного и физического в человеке. Духовный человек в Нехлюдове, и чистая любовь, и Христово воскресенье — а затем торжество чувственности и спальня Катюши, как символ всего греховного и темного, что разовьется дальше, пустив под откос жизнь героини. Контраст очевиден и прост.

Но Толстому здесь явно не до тонкости и глубины. Писатель выплескивает накопившееся, судит и выносит приговор.

Откровенное лицемерие всюду: в семье, в суде, в религии, во всем укладе жизни. Когда Нехлюдов пытается жить по евангельским заповедям, его считают в лучшем случае «оболтусом». Когда он живет, «как все», т.е. проматывает состояние, пьет, соблазняет Катюшу, — вот тут родные вздыхают с облегчением: наконец-то мальчик ведет себя нормально. А как яростно, насмешливо чуть не по-щедрински Толстой описывает суд!

«То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «Да, виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина (...) и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором все скорей кончается».

В тех же главах впервые возникает противопоставление христианской обрядности и Евангелия, чуть позже развитое в безжалостно остраненном описании богослужения в остроге, а затем продолженное во многих эпизодах.

Затронута и еще одна дорогая Толстому тема — положение крестьян и незаконность частной собственности на землю.

Да, роман-обличение, роман-проповедь, убежденный и яростный, полемически заостренный, но в чем-то и одномерный.

У Шевалье талант писать занимательно о вещах обыденных. В самом деле, что могла бы рассказать «северная Мона Лиза», если бы сошла к нам с холста? Вероятно, она говорила бы о прозаических предметах вроде стирки или покупки баранины. Или о маленьких девичьих секретах, вроде — разумеется! — легкой влюбленности в знаменитого художника.

Но как любовно писательница создает маленький жизненный мир Девушки с жемчужиной! Героиня, Грета, на картине видится ей «невинной и опытной, радостной и печальной, исполненной томления и одновременно чувства утраты» (из предисловия к американскому изданию). В жизни Грета, честно говоря, не столь романтична: она для этого слишком занята своим социальным статусом и слишком нетерпима к окружающим — то ее задевает католицизм Вермеера, то недостаточно чистые ногти мясника, то еще что-то. Нет, она — отнюдь не идеальное создание. Перед нами обычная земная девушка, которой кисть Вермеера неожиданно подарила бессмертие.

Тщательная проработка деталей в романе обеспечивает эффект погружения в чужую эпоху. Перед глазами встает городок Дельфт, мирно спящий над каналами, где соседки судачат друг с дружкой на рынке, а домашние конфликты ожесточенны и упорны, как Война за независимость Нидерландов.

Предисловие уже настраивает на определенный лад, рисуя выразительный облик автора: 18 лет, внешность Калибана, безысходное одиночество... И к этому — эротические фантазии, шокировавшие даже Байрона (который и сам — не мальчик из церковного хора). После монументальных нравоучительных романов Ричардсона, наверное, «Монах» и впрямь казался необычным, динамичным и потрясающим основы. Для современного читателя он, конечно, уже медлителен, но все же способен удивить, да и шокировать тоже. Не только стремительным грехопадением главного героя, не только готическим реквизитом из костей и гниющих трупов, но и сугубо фрейдистским коктейлем из эротики, смерти, нарушенных табу и торжествующих комплексов.

Место действия — Германия и Испания — обрисованы весьма условно, равно как и нравы испанских монастырей.

Зато автор покорил меня стремительной и остроумной завязкой. Первая же сцена вводит нас в бурный поток событий: весь Мадрид собирается на проповедь красноречивого монаха Амбросио. Это дает автору возможность сразу представить нам всех основных героев и наметить узелки будущих сюжетных линий. К тому же — там присутствует Леонела, юная охотница за женихами пенсионного возраста, и готический роман разбавляется отнюдь не лишним юмором. В дальнейшем действие все-таки замедляется, но не становится томительно тягучим.

И в то же время, хотя сюжетные линии искусно сведены воедино, мне показалось, что «Монах» лишен внутренней цельности. Здесь словно схлестнулись два разных сознания. Есть соблазн воспользоваться терминологией вроде «Сверх-Я» и «Оно», но роман вышел не только из адского коктейля в подсознании Льюиса, в нем еще и стык двух эпох. Ясное, рационалистическое Просвещение смеется над суевериями, и автор вроде бы на стороне разумной Эльвиры, когда она журит дочку за суеверные страхи. Но тут же является готическая чертовщина, и убежденный в своей непогрешимости Век Разума должен отступить перед призраками и магией. Абсолютная беззащитность перед сверхъестественным — один из ключевых мотивов Льюиса. Кстати же, именно сверхъестественные силы обеспечивают здесь самые эффектные сцены, вроде попытки Раймонда похитить свою возлюбленную (с непредсказуемыми последствиями). Да и грандиозный финал не удался бы Льюису без привлечения Люцифера.

Присутствуют и вполне сентименталистские персонажи. Добродетельная Антония явная родня ричардсоновской Клариссе Гарлоу. Да и как без сентиментализма, если он в то время победно шел по европейской литературе. Но именно здесь Льюис слабоват; его идеальные влюбленные (Лоренцо и Антония, Раймонд и Агнеса) бесцветны. Яркие, сочные краски авторской палитры все ушли на создание образа Монаха.

Что нужно для того, чтобы мир получил гениального комедиографа? Для начала неплохо, чтобы повитуха, принимая недоношенного мальчика, как следует выполнила свои обязанности. Очень кстати будет дед, любящий театр, и отец-обойщик, к театру равнодушный, но все же готовый выручать сына деньгами. И уж совсем непременное условие: чтобы этот сын наконец понял, что трагиком ему не бывать. А остальное приложится... Ах, да, в качестве завершающего штриха еще хорошо бы заполучить на трон Людовика XIV. Ведь у этого правителя была уникальная черта: насколько известно, ни одного гениального писателя он не сослал, не заточил в тюрьму и даже не довел до внутренней эмиграции! Трогательно наблюдать, как он защищает своего драматурга от всех многочисленных врагов.

А что нужно для хорошей романизированной биографии? Наверное, талант не меньший, чем у того, о ком в ней написано, и еще любовь к своему герою. Булгаков оба условия выполнил с лихвой. Еще бы чуть больше знания эпохи, чтобы не было мелких ошибок вроде неопознанной лингва-франка в «Мещанине во дворянстве»... Но совершенства на земле не бывает.

Этот роман Алексея Константиновича напоминает палехскую миниатюру: четкие контуры и яркие краски. Затейливая стилизация под былинный язык украшена характерными эпическими преувеличениями.

»- Стой, Малюта! — повторил Серебряный и, нагнав Скуратова, ударил его в щеку рукою могучею.

Силен был удар Никиты Романовича. Раздалася пощечина, словно выстрел пищальный; загудел сыр-бор, посыпались листья; бросились звери со всех ног в чащу; вылетели из дупел пучеглазые совы; а мужики, далеко оттоле дравшие лыки, посмотрели друг на друга и сказали, дивясь:

— Слышь, как треснуло! Уж не старый ли дуб надломился над Поганою Лужей?»

Перед нами предстает боярская Русь, какой она сама хотела себя видеть: неколебимая верность царю, незапятнанная честь. Парадокс русского придворного обихода: боярин вроде старого Дружины Андреевича может сколько угодно называть себя «государевым холопом» и падать ниц, но ни за что не позволит царю посадить его за столом на недостаточно почетное место.

Князь Серебряный и Елена — воплощение того самого идеала, который то ли вычитывает в русской истории, то ли создает в собственных мечтах граф Толстой. Князь, хоть и в горлатной шапке, — вылитый европейский рыцарь, вздыхающий о прекрасной даме и готовый на смерть во имя чести и государя, а слово свое держит не хуже какого-нибудь Атилия Регула. Боярыня под стать возлюбленному — милая и несколько бесцветная фигурка, произносящая положенные прекрасной даме слова, желанный приз в столкновениях героя и антигероя. В роли последнего — боярин-опричник Афанасий Вяземский, необузданный и, как водится, более яркий, нежели положительные персонажи. Недурно вышел холодный макиавеллист Годунов, не вполне однозначен страшный Малюта, у которого палаческое рвение сочетается с нежной любовью к сыну. Но самый выразительный герой здесь — конечно же, сам грозный царь, со всеми противоречиями своей сильной, сложной натуры.

Несмотря на этнографически точное описание русского быта XVI века, роман Толстого уходит корнями столько же в западную, сколько и в русскую традицию. Если русская литература вышла из гоголевской «Шинели», то русская историческая проза — определенно из «Айвенго». Вот и здесь, не в укор Алексею Константиновичу, расстановка персонажей сильно отдает Вальтером Скоттом. Дружина Андреевич выступает в роли Седрика Сакса, Афанасий Вяземский — Буагильбера, опричники — норманнских баронов-разбойников. И даже флегматичный увалень Митька как-то напоминает Черного Лентяя на турнире. В переплавку в творческой лаборатории графа Толстого пошли многие сюжетные ситуации «Айвенго»: аристократ, предводительствующий разбойниками (король Ричард / князь Серебряный); разбойники штурмуют горящую крепость (замок Фрон-де-Бефа / Александрову слободу); перед штурмом в крепость приходят переодетыми положительные персонажи (шут Вамба в одежде священника / разбойники Перстень и Коршун в одежде слепых сказителей); судебный поединок, на который боец является в последний момент, и т.д. К чести русского автора, эпизоды не повторяются механически, они стали неотъемлемой частью совершенно нового сюжета. Да и пишут два писателя о разном: шотландец о национальном угнетении, русский о кошмаре деспотической власти.

Еще один источник своего вдохновения А.К. Толстой раскрывает в эпиграфе — это Тацит, в своих Анналах создавший архетипичный текст о тирании. Вот, например, Иван Грозный отравляет опального боярина прямо на пиру и при этом уверяет гостей, что бедняга просто перепил, — явная отсылка к убийству Британника Нероном.

Итог получается необычным — историю Ивана Грозного прочитали через западную историческую традицию, а потом изложили языком русских летописей и былин. Конструкция выходит причудливая, но красивая.

Предыдущие романы, которые я читала у Мамина-Сибиряка, крепко ушли корнями в родную почву. Чтобы перенести, например, действие «Золота» на Аляску, нужно было бы просто написать совсем другое произведение. А вот «Горное гнездо» вполне могло бы выйти из-под пера Золя или Кронина. Поправьте несколько деталей — и вы окажетесь не то на шахтах Монсу, не то на угольных полях Южного Уэльса. Что ж, глобализация началась не вчера: «железный век», как его называют герои «Горного гнезда», безжалостно перекраивал жизнь планеты — и все под одну гребенку. Грохот станков и гудки парохода в уральском захолустье никого уже не могли удивить. И проблемы, которые поднял здесь Мамин-Сибиряк были вполне глобальными. Уставная грамота, которая стала здесь ядром конфликта, — конечно, специфика пореформенной России, но бесправие рабочих, низкий уровень оплаты труда, отсутствие социальной защиты существовали в это время и во Франции, и в Англии.

И уж совсем никакой национальной окраски нет в плетущихся вокруг Кукарских заводов интригах. Все это вещи, которые вполне могли произойти вчера или произойдут завтра. Останется ли старый управляющий со всеми своими злоупотребления, заменят ли его новым? Как лучше подольститься к всемогущему набобу — владельцу завода? Удастся или нет уйти от налогов? Вечные вопросы, не так ли?

Если говорить о материях более легкомысленных, то здесь встает не менее вечная тема соперничества кукарских дам в борьбе за мужские сердца. Правда, должна признаться, что такого исхода романа уральской «Лукреции» и «набоба» я все-таки не ждала. Здесь Мамин-Сибиряк меня крепко удивил.

Очень привлекательны колоритные зарисовки характеров; особенно впечатлил «набоб» — вылитый «полоумный косой заяц» из «Малахитовой шкатулки». Хорош и сопровождающий его паноптикум: генерал со своими цитатами из американского экономиста Кэри и вздохами о «судьбах русского горного дела» (в котором генерал ни в зуб ногой), властная Нина Леонтьевна, уральский «Ришелье» Родион Антонович, и прочие. И, конечно, записной интриган Прейн, который под конец превращает роман в невероятную комедию ошибок, где финал не могут предугадать ни читатели, ни сами действующие лица.

Словом, «Горное гнездо» безупречно прекрасно, но мне очень не хватило уральского колорита.

Пиастры! Пиастры! Романы Тима Северина отлично вписываются в традиционную тематику морских приключений, где соленый ветер в лицо, и рядом верные друзья, и в самых безнадежных положениях герои непременно найдут выход. Плюс автор вложил в свои книги собственный немалый опыт мореходства, и все, что касается кораблей, здесь прописано со скрупулезной точностью. Героя носит по всему земному шару: в первом томе это Средиземное море и берберийские пиратские государства; во втором описаны классические нападения пиратов на испанские колонии в Южной Америке; в третьем и вовсе Тихий океан: Галапагосы, острова Японского архипелага, Гуам...

Главный герой, ирландец Гектор Линч, похищенный пиратами, получает невероятно запутанную биографию. Он весьма обаятелен, со своей страстью к новым знаниям и открытостью для новых культур.

Второй том понравился немного меньше остальных, возможно, потому что про пиратов Карибского моря я читала уже очень много, возможно, потому что Гектор Линч здесь просто плывет по течению и крайне редко пытается повлиять на события.

Зато в первом томе колоритные описания Алжира и Марокко. А в третьем — эффектное столкновение пиратов с японскими самураями, потрясающе антуражное плавание на катамаране через половину Тихого океана и помолвка по обычаям Молуккских островов.

Четвертый том пока не переведен на русский язык, но из аннотации следует, что Гектор Линч отправляется на Тортугу — приключения явно будут продолжены.

На протяжении этой книги славный динозавр Хильдегунст Мифорез как минимум двадцать раз назвал меня своим верным другом. Кажется, он ошибся. Не то чтобы мне совсем не понравилась ожившая мечта книголюба, которая без затей именуется Книгород! Здесь определенно есть что посмотреть, от «каминных вечеров» до Кладбища забытых писателей. И книжные подземелья под городом, конечно же, пропустить нельзя. И Хильдегунст — симпатичный зануда. А как не встретиться с такими колоритными персонажами, как бравый охотник за книгами Канифолий или зловещий Тень-Король! Но до чего же тяжеловесно все это описано! Бесконечные отступления то и дело грозят похоронить под собой историю. Герой только что очнулся после отравленной книги? Не сомневайтесь, прежде всего он снабдит вас длинной лекцией на тему об убийствах при помощи книг. Вначале можно прийти в восторг от остроумных и необычных описаний (ах, ароматы вместо экслибрисов! живые книги!), но вскоре бесконечные подробности начинают утомлять. Лекции вообще читают все персонажи без исключения. А почему бы не посвятить одну-две главы пересказу концертной программы?

На захватывающий сюжет рассчитывать не приходится, зато можно запастись обширными сведениями по замонийской литературе. Может, когда и пригодится.

В очередной раз преклоняюсь перед талантом Дафны Дюморье.

Удивительно много смыслов упаковано в коротком рассказе. Тут и холодная война: американцы, наверное, помогут, а виноваты в происходящем кошмаре, конечно, русские. И атмосфера «медвежьего угла», где стоит рассчитывать только на себя (в городах, небось, и авиация, и вообще ученые что-нибудь придумают). И беспечность людей, которые не поверят в начавшийся конец света, пока сами не попадут под раздачу. И зима, злая, бесснежная, «черная». И, конечно же, тема противостояния человека и природы. Вся человеческая цивилизация, такая прочная и уютная, а противостоит ей всего только стая птиц...

Сын Рамзеса Великого Хаэмуас увлекается раскопками древних гробниц. Цель его поисков — мистический Свиток Тота, дающий своему обладателю небывалое колдовское могущество. Как и следует ожидать, добром такие затеи не кончаются. Однажды Хаэмуас-таки находит в гробнице таинственный папирус и невольно произносит написанное в нем заклинание. И начинается череда загадочных и мрачных событий.

Роман основан на египетской сказке «Сатни-Хаэмуас и мумии», но от первоисточника здесь осталось немногое. Автор не слишком увлекается мистической составляющей; жутковатая древняя история под ее пером превращается в современный психологический роман. На самом деле все то же самое — или почти то же — вполне могло бы произойти без вмешательства магии. Кризис среднего возраста у Хаэмуаса, подростковые комплексы его дочери Шеритры, отвергнутая страсть юного Гори могли бы двигать сюжет ничуть не хуже Свитка Тота. Но мистика служит здесь пряной приправой, без которой роман мог бы показаться пресноватым.

Действие развивается медленно, автор откровенно любуется подробностями древнеегипетского быта и не упускает случая высказать свое нелицеприятное мнение о битве при Кадеше и особенностях древнего пиара. Она любовно выстраивает психологические портреты своих героев и делает это так искусно, что одновременно передает пресловутый дух эпохи и делает персонажей узнаваемыми и актуальными для современного читателя. Получается очень, очень ярко, но не всегда динамично. Так что роман подойдет скорее любителям неспешного погружения в повествование.

P.S. Русское название романа «Искушение фараона» не вполне удачно: Хаэмуас хоть и подвергается искушению, но он вовсе не фараон! Оригинальное «Scroll of Saqqara» куда лучше передает суть происходящего.

Со стыдом признаюсь, что центральное произведение Чапека не произвело на меня ожидаемого впечатления. Его главная мысль страшна в своей бесспорности: человечество само творит свою гибель, ради сиюминутной выгоды, или ради «государственных интересов», или просто по капризу. Но при этом мне показалось, что пан Карел излишне увлекся литературными играми (ах, эти объявления разными шрифтами!). Роман представляет собой стилизацию под документальное исследование, включающее обширные выдержки из протоколов заседаний, политических памфлетов, экономических трактатов, газетных статей и т.п. Лишь под конец можно по-настоящему проникнуться атмосферой надвигающегося кошмара, когда в ночной тиши раздается хриплый голос по радио.

- Вы только что прослушали баркароллу из «Сказок Гофмана» в граммофонной записи, — скрипел диктор. — Алло, алло, теперь мы включаем Венецию.

И в эфире стал слышен только глухой и грозный гул, похожий на рокот надвигающихся вод…

Первая часть книги меня откровенно разочаровала. И это судья Ди, образец мудрости и справедливости? Я увидела тупого полицейского из голливудских боевиков, который орет «Сознавайся!» и постоянно пускает в ход бамбуковые палки, за неимением полицейской дубинки. И это «знаменитые дела»? Убийство двух торговцев на постоялом дворе как-то не кажется ни достаточно масштабным, ни достаточно запутанным. Мистика в виде вещего сна и явления призрака тоже почему-то не добавила живости.

Вторая часть, после не вполне понятной интермедии, оказалась живее и интереснее. Судья Ди перестал-таки орать на всех окружающих и занялся расследованием преступлений. Оказывается, он даже способен на довольно остроумные догадки; дело об отравлении новобрачной он раскрыл действительно нетривиально (вопрос о биологии древнекитайских гадюк оставим в стороне), да и в деле об убитом муже обнаружились любопытные подробности.

Ах, золотой век русского дворянства! Упоительное кружение вальсов, изящно взбитые локоны дам, мундиры кавалеров... Пары скользят по драгоценным паркетам, особняк сияет огнями сотен свечей... И тут вдруг является Салтыков-Щедрин с ушатом ледяной воды. В Пошехонье нет особняков с паркетами. Грязные, перенаселенные дома, «похожие на длинные комоды», неухоженные дети, забитая крепостная прислуга — вот пошехонская, непарадная сторона николаевской эпохи.

Да, это — ад. Тем более страшный, что его жестокость привычна и воспринимается как норма. Бьют детей — «с ними иначе нельзя». Бьют крепостных — «с ними иначе нельзя». Даже если случай на грани и за гранью садизма — «не нами заведено, не нами и кончится».

Великолепны эпизоды 1861 года, когда весь жизненный уклад пошехонских рабовладельцев в одночасье исчезает, словно унесенный ветром: царь волю дал. Разыгрываются сцены, сродни последствиям Гражданской войны в США: уездный предводитель дворянства Струнников вынужден пойти в официанты; образцовый хозяин Пустотелов спивается и только лепечет коснеющим языком: «У-ми-рать...» Выясняется, что без нагайки да без произвола пошехонские эффективные собственники хозяйствовать не могут.

Не будучи знакомой с этим произведением, я ожидала увидеть сатиру, а получила социологическое исследование. Но не жалею ничуть. Салтыков-Щедрин создал впечатляющую галерею портретов. Его герои обрисованы настолько живо и выпукло, что я так и видела их перед собой.

Эта книга произвела на меня странное и, кажется, незапланированное автором впечатление. Во всяком случае, я почти убедилась, что человечество сможет выжить даже без бензина и исключительно на ГМО-продуктах. И что если власть дать экологам, это будет очень скверно. По крайней мере, в романе «белые кители» Министерства природы мало чем отличаются от штурмовиков Эрнста Рема, а устанавливающийся режим их диктатуры мягче, чем «беспределом», не назовешь.

Но в какое красочное, отвратительное, завораживающее место ты попадаешь! Бангкок — Город Божественных воплощений. Разрушающийся, едва защищенный от натиска океана дамбами и молитвами буддийских монахов — но все равно притягательный и одновременно свирепый. Плохо в этом городе беззащитным, будь то пройдоха Хок Сен или наивная Эмико. Их присутствие в книге создает особую ауру обреченности. С каждым новым поворотом сюжета убеждаешься: шансов нет. Все усилия бесполезны. Любое благополучие — иллюзия. Как все это по-буддийски!

Я очень ценю в книгах атмосферность и от Бачигалупи получила ее сполна.

Кажется, в этом романе Дюма решил реабилитировать кардинала Ришелье — словно спохватился, что в «Трех мушкетерах» напрасно создал великому политику репутацию злодея.

В «Красном сфинксе» мы видим Ришелье — патриота своей страны, государственного деятеля, который добивается прежде всего величия Франции. И в то же время кардинал находит время и возможность подумать о семейном счастье своего подчиненного Кавуа. Или трогательно позаботиться об измученной узнице. Мы наблюдаем, как Ришелье забавляется. Мы видим Ришелье любящего и любимого.

Его противники лишаются романтического ореола. Анна Австрийская предстает жадноватой и склонной на каждом шагу предавать интересы Франции. Людовик XIII, и в «Мушкетерах»-то не слишком обаятельный, здесь завидует уму и честности своего министра и именно поэтому ненавидит его. И уж конечно, личностей, подобных Атосу и д'Артаньяну, в стане врагов кардинала не наблюдается.

Увы! При всем при том «положительный» кардинал «Красного сфинкса» куда бледнее своего «отрицательного» тезки из «Трех мушкетеров».

Ни блеска более раннего романа, ни столь же головокружительного сюжета здесь нет. Фабула на самом деле совсем неплоха. В ее основе — история, в которой Ришелье противостоит интригам Марии Медичи и Анны Австрийской, а заодно расследует убийство Генриха IV. И все бы хорошо, да только действие тонет в остроумных, но все равно слишком длинных отступлениях. И хотя всякие мелкие детали, украшающие историю французского XVII века, были мне симпатичны, я все же предпочла бы сократить роман раза в два-три.

Но хуже всего был финал, вернее, полное его отсутствие. С минуту я тупо смотрела на заднюю обложку книги, не в силах поверить, что роман просто оборвался. Потом полезла на разнообразные интернет-ресурсы, из которых уяснила, что четвертый том «Красного сфинкса» то ли вообще не был написан, то ли был, но затерялся в веках. Впрочем, есть еще повесть «Голубка», из которой можно узнать о дальнейшей судьбе молодых влюбленных — графа де Море и Изабеллы де Лотрек. Слабое утешение! Я предпочла бы прочесть о дальнейшей судьбе Ришелье.

Жорж Санд честно предупреждает: этот роман не будет занимательным. Она и не пытается развлекать читателя. Она просто смотрит вглубь человеческой души и рассказывает об увиденном.

Итак, Сильвестр и Фелиция. Оба не первой молодости, оба умны, обаятельны, интересны. Казалось бы, ну, что стоит привести их под венец и с облегчением написать: «Жили они долго и счастливо»? Ан нет.

Может быть, ключ к сюжету — отсылка к роману Гёте «Избирательное сродство», в котором влечение мужчины и женщины сравнивается с химической реакцией. Между Сильвестром и Фелицией химии уж точно нет.

Возможно, вся беда в том, что у обоих слишком сильно изранены души. Сильвестр задет изменой своей первой жены куда больше, чем хочет показать, и теперь даже помимо воли охвачен болезненными сомнениями: будет ли ему верна новая любовь? Патриархальная мораль дает ему для этого «веский» повод. Фелиция когда-то — пятнадцать лет назад! — оказалась жертвой соблазнителя. Что с того, что следующие пятнадцать лет она вела жизнь монахини? Общество не простило ей «падения», и Сильвестр тоже не прощает. Фелиция, со своей стороны, в глубине души так и считает себя «падшей», не может поверить в любовь и уважение близких.

По манере изложения и сюжету этот роман немного напомнил мне более раннюю «Лукрецию Флориани». Но ситуация более раннего произведения здесь переосмыслена в сторону патриархальной морали. И дело не только в том, что «Лукреция Флориани» была написана с точки зрения женщины, а «Последняя любовь» — с точки зрения мужчины. Оценки происходящего сменились на противоположные. Лукреция Флориани, пусть и «согрешившая», все равно оставалась выше и лучше своего «добродетельного» возлюбленного, нравственная правота была на ее стороне. Что касается Фелиции, то автор полностью лишает ее права на нравственную правоту, подчиняясь традиционному штампу: дала себя соблазнить один раз, значит, не устоит и в следующий. Но все же каким бездушным выглядит Сильвестр в этой своей позе праведного судии!

А ну, кому старомодную историю о привидениях? Имеется превосходный таинственный замок, а в нем — три призрачные девы в зеленом (вставить длинное рассуждение о фольклорных персонажах, предпочитающих зеленый цвет). Право же, загляните, если вас не пугает тяжеловатый старинный слог.

У повести нежный зеленый колорит; в кольце сверкает изумруд, и зеленью отливает вода старинного фонтана.

А еще в ней процветает романтическое «двоемирие», повседневное сталкивается с необычайным, банальное — с идеальным. Средоточие первого мира — судебный процесс (что может быть менее романтичным?). Муж графини Ионис пытается оттягать состояние у своих родственников Элланей. Исподтишка плетутся интриги, и стороны готовы уже взывать к высшим силам, будь то даже привидения. Милая графиня Ионис, такая свежая и веселая, тоже принадлежит к миру банального.

В мир необычайного нас вводит легенда о трех девах, трагически погибших в замке Ионис и ставших привидениями. Законы жанра строго соблюдены: сперва рассказчик смеется над суевериями, потом постепенно сверхъестественное вторгается в его жизнь и — как кульминация — является воплощение идеала, зеленая дама в ночном саду. Герою предстоит выбор между любовью земной и любовью несбыточной.

На самом деле у меня была только одна причина для недовольства: все кончилось слишком быстро.

Тогда роман на старый лад

Займет веселый мой закат.

Не муки тайные злодейства

Я грозно в нем изображу,

Но просто вам перескажу

Преданья русского семейства,

Любви пленительные сны

Да нравы нашей старины.

И вот — милый небольшой роман со всей прелестью сельской старины, написанный на закате жизни автора. Мы переносимся в идеализированную сельскую местность, где все друг друга знают, где воздух чист, а поступки естественны. Фабула одновременно незатейлива и переусложнена. Словно комедия ошибок, она построена на заблуждениях персонажей: все они думают друг о друге не то, что есть на самом деле. И в то же время на деле все очень просто, запутанные интриги распутываются с легкостью, которую обеспечивает рассказчик — старый адвокат Шантебель. Молодые влюбленные добросовестно ревнуют, зловещая мачеха все сильнее раскрывает свою злобную натуру, а старый Шантебель с удовольствием играет традиционную роль благородного отца. История рассказана очень просто, без всяких словесных завитушек и сюжетных украшений вроде таинственных подземелий или тайных обществ. Даже пресловутый замок Персмон — не готический замок, никаких зловещих загадок в нем не таится.

Можно ли сравнивать Жорж Санд с Пушкиным? Когда читала, мне вспоминалось то место из «Евгения Онегина», где Пушкин обещает «пересказать простые речи отца иль дяди старика». В «Замке Персмон» мы слышим именно «простые речи», «преданья» французского семейства, и именно это хорошо.

Главная героиня — Мари де Нив — очень похожа на прежних героинь Жорж Санд: Индиану, Консуэло, Лукрецию Флориани. Она добра, отважна и вовсе не склонна считаться с существующими в традиционном обществе ограничениями. Для нее довольно сознания собственной нравственной правоты, злые языки ее не беспокоят. Она вся — порыв к свободе, вся — протест против несправедливой жизни. Но если автор всегда на стороне Консуэло, то с Мари де Нив дело обстоит иначе. Она получает от старого адвоката суровую отповедь. «Когда понятия о человеческой чести настолько смутны, то лучше удалиться из общества и от общения с людьми. (...) Вам необходим наставник, чтобы объяснить вам требования приличий и руководить вашими поступками», — вот что слышит от него юная бунтарка. И писательница вполне с этим согласна. Заканчивается роман настоящим гимном патриархальной идиллии. А женщина? Что ж, женщине остается наслаждаться вполне викторианской ролью «ангела в доме»: «Мужчина благодаря развитию ума при лучшем образовании должен быть естественным руководителем женщины в практической жизни, но женщина своей чистотой, своей духовностью выше мужчины и должна поднимать его до своего уровня в нравственном отношении. В этом — ее стремление к равенству». Очень чувствуется, что жизнь охладила феминистские порывы Жорж Санд. Наверное, это естественно, но все же немного грустно.

Ох, уж этот Моэм! Заинтригует, закружит, заворожит прозрачной ясностью слога, а потом окажется, что все это время он прятал под легкой светской болтовней что-то по-настоящему важное.

Главный герой здесь тот, кто всегда в тени, и сделано это намеренно: он должен почти до самого конца оставаться неразрешимой загадкой. И действительно, загадкой он и остается. Но вот ведь какая беда: хотя герой полон ангельского очарования, временами я забывала, как его зовут (а ведь, казалось бы, чего проще — запомнить имя «Лоренс Даррел«!). Ларри скользит по страницам бесплотным призраком. Живыми и яркими выходят к читателю люди, куда более банальные: Сюзанна с ее жизнью «при живописи», Изабелла с ее страстью к роскоши, Эллиот с его снобизмом, многие другие, даже эпизодические персонажи... Они-то уверенно занимают первый план, ими возмущаешься, над ними посмеиваешься, им сочувствуешь. А ведь важны-то автору не они, важен вот этот поиск Абсолюта, на который Ларри потратил свою жизнь. И как знать, что видит впереди современный Галахад — то ли предвечное сияние Грааля, то ли очередной мираж? Или вовсе дьявольское искушение?

Роман безупречно выстроен, подача материала организована идеально. Вообще, книга очень «технична», она именно что хорошо сделана. Писатель этого не прячет, наоборот — приоткрывает секреты своего мастерства. Он вступает в беседу с читателем, то и дело комментируя собственный текст (да как комментируя!): так, эту главу можете пропустить, а как же это у меня получилась такая концовка? Нехорошо, критики не одобрят. И ведь лукавит и посмеивается. «Ненужная» глава на деле оказывается программной, «неудачная» концовка — естественной и необходимой. Словом, я получила огромное удовольствие от повествования самого по себе. И в то же время история Ларри (возможно, по нынешним нашим временам) не показалась мне такой исключительной, какой она была для Моэма: индуистская эзотерика с тех пор успела войти в моду.

Страна Маргуш — Маргиана — упоминается в знаменитой Бехистунской надписи царя Дария, но археологи нашли ее следы всего каких-то 40 лет назад. А поскольку это была советская археологическая экспедиция и результаты публиковались на русском языке, западное научное сообщество открытия не заметило. Лишь в 1990-х — 2000-х годах мир с изумлением обнаружил, что в пустынях южного Туркменистана и северного Афганистана некогда существовала цивилизация, не менее древняя и прекрасная, чем Месопотамия или Хараппа. Журналы вроде «Discover» даже научились находить своеобразную привлекательность в языколомном термине «Бактрийско-Маргианский археологический комплекс».

Но Вавилону, Шумеру, Ассирии посвящено множество книг, а Маргиана, от которой до нас не дошло эпических преданий и священных гимнов, все еще остается «белым пятном» на воображаемой литературной карте. Роман Галины Долгой — наверное, первая попытка создать историю о стране Маргуш.

Ее повествование в полной мере обладает прелестью экзотизма. Перед нами встают священные города в самом сердце смертоносной пустыни. Сверкают золотом украшения в прическе прекрасной жрицы. Белый верблюд ведет отчаявшихся беженцев через пески. Возникает удивительное чувство соприкосновения с давно угасшей жизнью.

Тщательная проработка фона, использование результатов раскопок выглядят очень привлекательно. К этому бы еще захватывающий сюжет — и роман был бы совсем хорош. Несмотря на наличие обязательных любовных страстей и чудесных спасений, мне не хватило здесь элемента непредсказуемости.

Дорогие туристы, перед нами разворачивается своеобразный мир «амазонок»-альтианок. Они поклоняются Великой Альте и живут в сестринских общинах-хеймах. К мужчинам они традиционно относятся пренебрежительно и никогда не забывают отметить грубость, неуклюжесть и тупость противоположного пола. В хейм М'дора вообще допускаются только женщины. Туристов-мужчин просят отнестись к местным обычаям с пониманием. Посмотрев направо, вы увидите стол для знаменитой игры в «Духовный глаз». Налево — зеркало, используемое в альтианских обрядах. Нет, эта круглая дверь в скале ведет не в хоббичью нору. Пройдемте дальше.

Осмотр достопримечательностей — лучшее занятие, которому можно предаться при чтении этой книги. Мир Великой Альты сконструирован тщательно и любовно. Если у Джейн Йолен есть фанаты, они, наверное, с удовольствием устраивают ролевые игры. Интересная концепция Темных сестер, появляющихся лишь в лунном свете или в отблесках факелов, сложые обряды альтианок, необычные игры так и просятся в ролевку.

Зато явно провальными показались попытки моделировать «древние языки» — жуткая смесь из обрывков немецкого и французского для альтианок и безжалостно исковерканная латынь для эльфов-греннов. Не вышли, на мой взгляд, и пословицы: они у Йолен, как правило, банальны. Не всегда хороши стихи: как по форме, так и по содержанию. Меня, например, поставила в тупик песня «Послушайте, женщины», в которой певица сожалеет, что до тринадцати лет мужчины не называют ее женщиной, и отстаивает свое право называться именно так с колыбели и до могилы. Так и не поняла, то ли Йолен считает слово «девочка» унизительным, то ли имелось в виду что-то другое, но что?

Зато очень понравилась игра с разными жанровыми пластами: повесть о приключениях Дженны сменяется имитациями отрывков из фольклора, а те — историческими справками. Интересно следить за тем, как действительные события превращаются в миф, а миф — в объект исследования для ученых, которые разложат его на мотивы, найдут аналогии и развернут десяток дискуссий.

А вот сюжет не порадовал, уж слишком много здесь стереотипных ходов жанра «меча и магии». Только вместо Избранного великого воителя, который уже в 13 лет зарубит любого взрослого мужика, каким бы опытным бойцом тот ни был, у нас есть Избранная. Пророчество о погибели мира и его спасении прилагается. И, конечно, Дженна — великая воительница, которая уже в 13 лет... и т.д. Хорошо, впрочем, уже то, что Дженна НЕ ХОЧЕТ быть Избранной.

Смена ролей сказывается и на главном герое мужского пола — это существо довольно никчемное и разве что путается у Дженны под ногами. Наверное, автор пыталась спародировать гендерные стереотипы всяческих Конанов, перевернув ситуацию и отдав роль бестолкового хорошенького создания мужчине. Но для пародии эта книга определенно чересчур серьезна.

Есть и квест, причем какой-то бестолковый. По большей части, самим героям непонятно, куда и зачем они идут. Особо удивил эпизод с холмом греннов. Хеймам грозит гибель. Дженне и ее друзьям поручено предупредить альтианок об опасности. Казалось бы, надо спешить. Но нет, они пойдут в волшебный холм, не зная, что им там нужно, не представляя, выйдут оттуда следующим утром или через сто лет.

В городе Крэнфорде приятно и уютно погостить. Если вам нравится сонная пасторальная жизнь, это место подойдет вам идеально. Здесь живут дамы, приятные во всех отношениях и просто приятные. Здесь время течет медленно, точно в зачарованных эльфийских холмах. Случаются, конечно, как и везде, события грустные, смерть и утраты вовсе не обходят Крэнфорд стороной. Но зато здесь бывают маленькие славные чудеса, и вот уже чопорные блюстительницы приличий, вместо того, чтобы отвернуться от обедневшей подруги, трогательно ищут способ помочь ей и при этом не ранить ее щепетильности. А какая прелесть — дождь из конфет! Миссис Гаскелл с удовольствием рассказывает хронику своего заколдованного уголка и часто не в силах сдержать благовоспитанный смешок. Захватывающего сюжета не ждите, зато писательница откровенно наслаждается милыми забавными подробностями. Вот она передает, например, историю коровы в серой фланели и лукаво добавляет: «А вы в Лондоне когда-нибудь видели коров, одетых в серую фланель?» И впрямь, кому нужен Лондон, где ничего подобного не найдешь?

По-моему, «Крэнфорд» — идеальная книга для хмурого осеннего вечера. Особенно если можно уютно завернуться в плед и настроиться на неспешное повествование.

...никуда она из терема не ходила, вольным воздухом царевна не дышала; много было у ней и нарядов цветных и каменьев дорогих, но царевна скучала: душно ей в тереме, в тягость покрывало! Волосы её густые, златошелковые, не покрытые ничем, в косу связанные, упадали до пят, и царевну Василису стали люди величать: золотая коса, непокрытая краса.

«Сказка о Василисе золотой косе, непокрытой Красе, и об Иване-Горохе»

Любит мистер Фаулз литературные игры. Вот и здесь сказочная или, если хотите, архетипическая ситуация: заточенная царевна, что «никуда из терема не ходила, вольным воздухом не дышала». Шекспировских истоков своего романа автор и не скрывает; есть и реверансы по адресу других писателей (мистер Стэплтон из окрестностей Баскервиль-холла передает привет коллеге).

Итак, Миранда и Калибан в прозаическом английском графстве вновь разыгрывают вечный сюжет, и пьеса у них получается ох какая неоднозначная.

Калибан у нас очень цивилизованный. Это мелкий чиновник по имени Клэгг, коллекционер бабочек и вообще очень серенькое создание. Недаром Миранда говорит ему: «Вас очень трудно передать. Вы безлики». Однако то, что трудно Миранде, вполне удалось Фаулзу. Здесь, как и в «Любовнице французского лейтенанта», писатель выплескивает свою ненависть ко всему мелкому, ханжескому, клэгговскому. Автор вложил в героя столько омерзения, что результат получился весьма выразительным. Клэгг — воплощение массовой (а значит, никакой!) культуры. Его идеал — кич. Предел его мечтаний: «Как будто мы в рекламный плакат попали, вроде картинка из журнала ожила». Он сноб, на свой мелкий манер: очень много внимания уделяет социальным градациям и никогда не забывает облить высший класс презрением, едва скрывающим зависть. Он не брутален, как шекспировский Калибан, но человеческого в нем куда меньше. Повествование от первого лица вроде бы предрасполагает к сочувствию к рассказчику, но жалеть Клэгга мне совершенно не хотелось. Да он на самом деле и не нуждается в жалости. Свою униженность и оскорбленность он несет, точно транспарант на демонстрации, и гордится собой гораздо больше, чем Миранда, при всем ее артистическом высокомерии. Меня поразило, как он до последнего убежден в непогрешимости собственных действий.

Что до Миранды, то ее среда — художественная богема. У нее есть все, чего не хватает протагонисту: ум, утонченность. Она и похитителю своему пытается привить художественный вкус. Яркая бабочка пытается рассказать коллекционеру о радости полета! Бесполезно, рожденный ползать считает полет извращением. Меня больше всего подкупает в этой девчушке то, что она умеет сочувствовать. Всем, даже своему похитителю. И голодным детям. И русским городам, которые могут погибнуть под водородной бомбой. Мне кажется, здесь-то и есть на самом деле ее главный талант, а не в тех идеалах «искусства для искусства», которые в нее вбил Ч.В. Она может показаться неприятной со своей уверенностью в собственной избранности. Но ведь ее «Немногие» — это на самом деле не художники, а те, кому не все равно. Неравнодушные, самое прекрасное меньшинство на нашей планете.

Действие очень сжато: все происходит в уединенном особняке Клэгга. Фокус внимания сконцентрирован на двух протагонистах, никто другой на первом плане не появляется. События сами по себе мелкие, домашние. И в то же время роман искрится напряжением: стремление Клэгга завладеть Мирандой, стремление Миранды освободиться превращают каждый маленький повседневный эпизод в миниатюрную драму. Интересно и присутствие двух точек зрения, когда одни и те же события излагаются вначале от лица Клэгга, а затем — от лица Миранды.

Истории с маньяками не люблю и никогда не думала, что подобный сюжет может мне понравиться. А вот ведь — потрясена, и очарована, и ужасно переживала за Миранду.

Это — море великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими; там плавают корабли, там этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нем.

(Псалом 104).

О реализме в жанре фэнтези судить трудно. Это ведь не научная фантастика с ее строгими канонами; здесь всегда допустима толика волшебства. Для меня реалистическое фэнтези — это та ситуация, когда автор пишет о зеленом солнце, а читатель ему верит. Вестерфельду я поверила. Его мир весьма причудлив, но обладает внутренней логикой и немалым обаянием.

Как и в нашей истории, здесь Европа погружается в кошмар мировой войны — пока еще первой по счету. Как и у нас, существуют Антанта и союз центральных держав. Но различаются они концепциями вооружения. «Жестянщики» немцы увлеклись развитием техники, и на поля сражений выходят мощные штурмовики-шагоходы, а в воздух поднимаются похожие на стрекоз гиротоптеры. «Дарвинисты» из Антанты сделали ставку на развитие генной инженерии. Тут-то и приходит время библейского чудища Левиафана, волей автора играющего не в великом и пространном море, но в необъятном воздушном океане. Летающий кит — впечатляющая идея, как и экипаж, подобно пророку Ионе, разместившийся во чреве китовом. Левиафан вооружен до зубов штурмовыми ястребами и летучими мышами-стрелометами: ему предстоят жаркие баталии с бездушными немецкими механизмами.

Подобная ненаучная фантастика легко ложится на исторический фон начала XX века: интриги, условности, предрассудки, все то, что составляет «дух времени».

Словом, Вестерфельд действует по формуле: «Гремучая смесь прошлого и будущего составляет сущность стимпанка». Получается вполне удачно, а главное — красочно.

В созданном воображением автора мире развивается история двух подростков: Александра фон Гогенберга и Дэрин Шарп. Александр — сын убитого в Сараево эрцгерцога, претендент на австрийский престол, и, конечно же, удивительно много влиятельных персон не желает, чтобы он этот престол занял. Дэрин — девочка, лелеющая совсем не девичью мечту о службе в воздушном флоте. Ей удается переодеться мальчиком и стать мичманом на «Левиафане», да так, что ни одна живая душа не спросит: «Ну короче, корнет, вы женщина?!» Оба главных героя отлично вписываются в условности и сложившиеся сюжетные схемы традиционной приключенческой литературы, вспоминается «Черная стрела» Стивенсона.

Похоже, что Австро-Венгрии с наследником повезло. Александр смел, самоотвержен и умеет заботиться об окружающих. Не самые плохие качества для правителя! Не уверена, что британскому воздушному флоту так же повезло с кавалерист-девицей мисс Шарп: пока что у нее больше хвастовства, чем реальных достоинств.

А впрочем, оба неплохо справляются в предложенных обстоятельствах. Не особо запутанный сюжет, как и подобает хорошей приключенческой прозе, ведет героев от одной неприятности к другой и от одного подвига к следующему. Читателю скучать некогда!

Я трудился десять долгих лет

И слепил три комнатки из глины.

Сам в одной живу, луна — в другой,

В третьей свежий ветер поселился.

Только горы негде поместить —

Полюбуюсь ими из окошка.

Ким Чон Сян (Корея, XVII-XVIII вв.)

Горная хижина — мечта китайских мудрецов, но эта книга наводит скорее на мысль о фантазии европейских романтиков — Башне из слоновой кости. Недаром же башня здесь — центральный образ! Ли Юй, в общем, и не скрывает своего намерения укрыться в горах, в башне, в творчестве, где угодно, — лишь бы реальность была где-нибудь подальше. Как явствует из последнего рассказа, получалось не очень. Время было смутное. Рушилась династия Мин, в Китай вторглись маньчжуры. Вспыхивали мятежи. Свирепствовали разбойники. Надо полагать, не один Ли Юй, но и многие его современники вздыхали: «Увы! Кажется, что в эти времена Творец всего сущего лишился добросердечия».

Но хотя бы на шелковом свитке Ли Юй возвел прекрасные башни. Они все хороши, хотя и очень разные — в одной учатся у Неба, в другой внемлют советам, а с площадки третьей наблюдают за купающимися красавицами.

Персонажи и сюжеты вызвали у меня какие-то западные ассоциации. И это было скорее приятно. Где, где конфуцианский уклад, усердное исполнение воли предков? Ли Юй приветствует совсем иные качества, такие как свободный жизненный выбор, активность, инициатива. В «Башне обретенной жизни» почтение к приемному отцу составляет весь пафос образа положительного героя, но и в данном случае это — свободный жизненный выбор юноши. Он осознанно строит линию поведения, а не просто слепо подчиняется существующим канонам. В повести «Башня возвращения к истине» главный герой — и вовсе удачливый мошенник, весьма далекий от традиционных ценностей. Чем не Ласарильо из Тормеса?

Обожествление императора? Император в повести «Башня возвратившегося журавля» мало похож на божественный образ Сына Неба — он похотлив и вероломен.

А женщины? Несчастные калеки с «ножками-лотосами», неспособные даже убежать от опасности? В старом Китае им были отведены три послушания: подчиняться отцу до замужества, потом мужу, после смерти мужа — сыну. Но героини Ли Юя смело берут судьбу в свои руки. Сяньсянь в повести «Башня летней услады» не собирается покоряться отцу. Напротив, она хитрит и лукавит, лишь бы избежать немилого брака, — совсем как поступила бы на ее месте какая-нибудь Изабелла в классической европейской комедии. Героиня повести «Башня подношения предкам», госпожа Шу, силой воли и твердостью принципов не уступит знаменитым женщинам Рима и Спарты. Безвольной игрушкой мужчины она ни в каком случае не станет.

По нашим нынешним меркам протест Ли Юя может показаться очень робким, но в XVII в. он, вероятно, выглядел настоящим потрясением основ.

Обитатели и обитательницы Двенадцати башен далеки от безмятежности. Для каждого из персонажей автор приготовил испытания, иногда комические (нельзя же отнестись серьезно к мукам Пэя, женившегося на карге!), но чаще тяжелые и страшные. Герои разлучаются с дорогими им людьми, страдают на чужбине, терпят унижения в плену у разбойников или во власти вельможных негодяев. Здесь «Двенадцать башен» жестко реалистичны. Но у всех двенадцати историй счастливый конец — и это создает в сборнике повестей утопический мир, где торжествует гармония и справедливость, даже если в жизни ничего подобного Ли Юй не видит.

Имя автора заставляло ждать чего-то восточного, но от Востока здесь только названия сверхъестественных существ — джинны, ифриты (с именами вроде Роуэн Голдгэйл). Роман оказался чисто американским — по языку, ментальности, сюжету. Имеется жутко злобная тираническая Империя (благо со времен Оруэлла алгоритм ее описания перешел в открытый доступ). Покоренные Книжники стенают под ее игом. Имеются подпольщики (Ополченцы), которые, по большому счету, ничем той Империи не лучше. И, разумеется, есть одиночка (вернее, парочка, автор-то у нас дама), готовая бросить вызов всем подряд. Для пущего драматизма (здесь вообще очень многое придумано для пощекотать нервы) это будут девушка, дочь казненных лидеров Ополченцев (Лайя), и парень из самой что ни на есть аристократической семьи Империи (Элиас). А чтобы драматизма было еще больше, поставим каждого перед любовным выбором. Лайя может вволю выбирать между Элиасом и симпатичным Ополченцем, Элиас — между ней и своей давней подругой Элен. Любовь — естественный и главный ингредиент коктейля, семейные ценности добавим по вкусу.

Лайя в общем понравилась — милая, наивная дурочка, угодившая в переплет, без малейшей мэрисьюшности. Ее преданность брату, как минимум, вызывает уважение.

Все остальное уже не так выразительно. Уж на что я не люблю искать ляпы в фэнтезийных мирах, но здесь они просто лезут в глаза. Вот, скажем, есть школа Блэклиф для подготовки Серебряных Масок — этаких ниндзя, спартанских мальчиков и тайной полиции в одном флаконе. И возникает в этой школе конфликт, переходящий в рукоприкладство. На что похоже сражение парней, 14 лет обучавшихся различным боевым искусствам? По описанию в романе — на кучу-малу в песочнице.

«Затем раздался сдавленный крик Элен, и я высвободился из рук Тадиуса и Джулиуса. В следующий миг я оставил их позади, оттолкнул Маркуса от Элен и стал наносить удар за ударом по его лицу. Я бил Маркуса, а он смеялся, Элен же с остервенением вытирала губы. Леандр пытался оттеснить меня за плечи — тоже рвался к Змею. За спиной Деметриус уже поднялся на ноги и снова бросился в драку с Джулиусом, но тот взял верх, прижав голову моего друга к земле».

Элен, к слову, не зашуганная служаночка, а выпускница того же Блэклифа. И она только и может, что вопить да вытирать губы, когда к ней пристает какой-то нахал? Техника боя, рефлексы бойца? Ничего похожего. Чуть позже, правда, она изволит вспомнить, что вооружена, но почему не сразу?

Элиас настолько вял и погружен в себя, что становится непонятно, за что его считают лучшим солдатом Блэклифа. Вот Лайя пытается привлечь его внимание: подходит со спины и хлопает его по плечу. Несколько раз. Потом он, так и быть, оборачивается выяснить, кто это там у него за спиной. И при этом он вырос в атмосфере постоянной опасности и вечной подозрительности? Его склонность брать на себя все грехи мира под конец начинает утомлять.

Политика, дипломатия и городская герилья описываются весьма наивно.

И при этом в своей жанровой нише роман вполне хорош и имеет право на существование. Он, во всяком случае, динамичен. Страсти кипят. Лайя и Элиас симпатичны и хорошо прописаны. Ну, и семейные ценности — дело, как ни крути, хорошее.

Продолжение следует. Спасут ли никчемного братца Лайи, что дальше будет с Империей, как разрешится любовный многоугольник? Все это — в следующих томах серии.

«Русы собирали дружины для военных или торговых походов, оседали где-то, женились и, в конце концов, умирали очень далеко от того места, где родились. Женщины их в Киеве уносили в могилу наплечные застежки платья, сшитого в Хейтабе, а мужчин в Бьёрко хоронили с конем и поясом степного всадника. Они видели много племен, вобрали много разных обычаев и верований, но главное, они знали, как велик мир. И своими трудами неустанно делали его еще больше».

История княгини Ольги кажется вроде бы знакомой и ясной — пока не начнешь вкапываться в источники. И тогда все превращается в сплошной туман. И Повесть временных лет, и житие княгини написаны гораздо позже ее смерти, содержат явно сказочные сюжеты. Простор для толкований открывается почти необозримый. Родилась в окрестностях Пскова... но, возможно, и в Болгарии. Была княжеского рода... а может, простолюдинка, сумевшая покорить киевского князя? Как ее хоть звали-то: Ольгой или все же Прекрасой? И т.д. Если бы Константин Багрянородный любезно не описал ее визит в Царьград, можно было бы сомневаться в самом ее существовании.

На этом фоне версия, предложенная в серии исторических романов Елизаветы Дворецкой, хоть и кажется непривычной, но вполне имеет право на существование. Автор отбрасывает романтические версии поздних источников, опирается, где можно, на результаты раскопок, этнографические исследования и современные Ольге византийские документы. От примелькавшегося образа княгини мало что остается, зато рождается совсем иная история — возможно, более достоверная, чем та, что записана Нестором и вошла в школьные учебники.

В центре повествования — две девочки, Ольга (Эльга) и ее двоюродная сестра Ута. Обе — племянницы Олега Вещего, обе смешанной скандинавско-славянской крови, унаследовавшие таким образом наследие сразу двух культур. И «худой мир» на грани войны между пришлецами-варягами и исконным населением проходит по их судьбам. По этой канве автор вышивает яркое полотно приключений, интриг, любви. Русские князья (автор понимает «русь» как название варяжских воинов) объединяют под своей властью огромное пространство от Ладоги до Киева. Одна за другой сдаются им местные княжеские династии. Дальше и дальше раздвигаются рубежи будущей Киевской Руси. Своя роль в этом длительном процессе отведена и Ольге. В первом романе цикла она — совсем юная девушка, но умная, волевая и уже вполне подготовленная к своей роли «архонтиссы русов», как выражался император Константин. В конце-то концов, о ней просто интересно читать.

P.S. Отдельная благодарность автору за эпизоды с «медвежьими кашами» и «русалками». Они прекрасны!

«Говоря об истории сказок, и в частности волшебных сказок, можно сказать, что Горшок с Супом, Котел Повествования, кипит, не переставая, и в него то и дело добавляются новые кусочки, лакомые и не очень. (...) Достаточно очевидно, что Артур, некогда — фигура историческая (хотя в качестве таковой не то чтобы очень значимая) — тоже угодил в Котел. И долго там варился, вместе со многими еще более древними персонажами и приемами как мифологии, так и Фаэри, и даже с одной–двумя другими случайно подвернувшимися историческими косточками (как, например, борьба Альфреда с данами) — до тех пор, пока не вышел из Котла королем Фаэри».

Дж.Р.Р. Толкин. О волшебных сказках

Котел Повествования, действительно, кипит вовсю. Первое впечатление — шок. Никакого рыцарства. Дикие нравы. Жуткие обряды друидов. Привычная жестокость. Жестоки все — Утер, Мерлин, даже Артур. К счастью, вскоре повествование стало чуть менее беспросветным. Шок постепенно прошел, но особо преданным поклонникам рыцарей Круглого стола я бы эту книгу не советовала. Даже самого рыцарского братства здесь просто нет. Даже те персонажи, которые все же пришли из артуровских легенд, здесь предстают в необычном (и часто не слишком приятном) амплуа. Ланселот — трус и подлец; безумный Пеллинор голышом воет на облака; Моргана — уродина. А уж такой стервы в роли Гвиневеры еще поискать. Сам Артур здесь — не великий правитель и не великий полководец. Какое там! Бедняга не знает, как откупиться от саксонского короля Эллы.

Зато кровь льется рекой. Из всех артуриан — а я ими увлекаюсь — эта, пожалуй, самая мрачная. Автор последовательно деконструирует миф. Диалог рассказчика (Дерфеля) и его романтической слушательницы Игрейны звучит программным заявлением:

— Я представляю Камелот сказочной страной, воспетой поэтами: изумрудная трава, высокие башни, нарядные дамы и благородные воины, усыпающие их следы цветами. Я хочу менестрелей и смеха! Разве не могло быть такого?

— Что-то я не припомню усыпанных цветами тропинок, — усмехнулся я. — Твердо помню окровавленных воинов, выживших в смертельных схватках. Одни хромали, другие ползли, вопя от боли, третьи валялись в пыли с распоротыми животами.

Если другие авторы отталкивались от Мэлори (Т.Х. Уайт) и Гальфрида Монмутского (М. Стюарт), то Корнуэлл поступает иначе. От артуровского легендариума в его романе остаются, собственно, только имена, вписанные в контекст малоизученной и запутанной истории кельтских королевств V в. Автор зарывается в малоизвестную у нас валлийскую артуровскую традицию. Так что Мерлин ищет не Грааль, а Котел Клиддно Эйддина — такие котлы, дающие изобилие и воскрешающие мертвых, фигурируют в Мабиногионе и в ирландской мифологии. Использованы также в хроники и жития кельтских святых. Из хроник извлечен, в частности, главный герой. Правда, о нем известны буквально две вещи — что он был воином Артура, а потом стал монахом. Почти столько же знают историки о прочих реально существовавших персонажах романа. Это дает автору значительную свободу в построении сюжета — большую, чем, скажем, у Мэри Стюарт, которая следует легендариуму. И Корнуэлл хорошо использует открывшиеся возможности.

В центре повествования — не столько Артур, сколько один из его воинов по имени Дерфель Кадарн. На наших глазах он проходит путь от маленького сироты до храброго военачальника. Он хорош уже тем, что интересен и сам по себе, безотносительно к артуриане. Его жизнь вмещает должное количество приключений, битв и любви, чтобы удовлетворить самого привередливого читателя исторических романов.

Эта книга — как джазовая импровизация. Где и грусть, и радость, и красота, и нелепость — все сливается в одну мелодию. Здесь ловят угрей в ванной и ходят в гости к Трюизмам. Здесь царит экзистенциализм, и молодые герои готовы жизнь положить, но хоть краем уха услышать лекцию знаменитого философа. И даже прислуга организует в квартале философский кружок. Фейерверк абсурда? Дружеский шарж на Сартра? Да, все есть здесь, но к веселой чепухе приплетается надрывным рыданием саксофона — тема боли и смерти.

«Непроглядная ночь укрыла меня, оберегая от опасности, но, по моему темному разумению, она не была достаточно темною, а посему схоронился я в чаще кустарников, куда доносились до меня возгласы пытаемых крестьян и пение соловьев»...

В этой книге чаще вопят под пытками, чем слушают соловьев. Ибо Симплициссимус живет в жестоком мире. В первой же сцене он принимает других людей за волков, и это не случайно. В художественном мире Гриммельсгаузена, как и в реальной Германии его времени, изречение «человек человеку волк» актуально, как никогда. Идет Тридцатилетняя война — одна из самых свирепых войн, какие только знала Европа. Герою предстоит столкнуться для начала с пытками и убийствами, потом — с лицемерием и обманом.

Композиция романа еще средневековая: путешествие по различным локациям, слабо связанным друг с другом. А вот язык барочный, переусложненный. Предложения едва выдерживают груз словесных виньеток и завитушек. Особенно в первых главах создается комический контраст — между поведением и речью персонажа. Язык Симплициссимуса насыщен библеизмами, аллюзиями и цитатами. Переводчику пришлось решать сложнейшую задачу — передать по-русски эту невероятную смесь архаизмов, диалектизмов, латинизмов. В результате получается характерный барочный юмор — тяжеловесный и затейливый, грубый и жестокий. Вот как Симплициссимус, например, пародирует возвышенные описания красавиц:

«Ведь у сей девицы волосы такие желтые, словно пеленки замаранные, а пробор на голове такой белый и прямой, словно на кожу наклеили белую свиную щетину; да волосы у нее так красиво скручены, что схожи с пустыми трубками, или как если бы кто понавешал с обоих боков по нескольку фунтов свечей или по дюжине сырых колбас. Ах, гляньте только, какой красивый, гладкий у нее лоб; разве не выступает он нежнее, чем самая жирная задница, и не белее ли он мертвого черепа, много лет под дождем провисевшего?»

И далее в том же духе. Кстати, мертвый череп в этом образном ряду вовсе не случаен — он вводит обычные для барокко темы хрупкости жизни и близости смерти. В другом месте Гриммельсгаузен воспроизводит так называемую «барочную вертикаль» — человек между адом и раем — в пародийном варианте. Шутки ради знатный господин пытается уверить Симплициссимуса, что тот побывал и на небесах, и в преисподней. Здесь есть немножко от Дон Кихота и шуточек герцога и герцогини.

Но если первая часть как минимум весьма своеобразна, дальнейшая биография заглавного персонажа куда скучнее.

В первых главах Симплициссимус — что можно примерно перевести как «Простодушнейший» — явный наследник фольклорного Иванушки дурачка и предок вольтеровского Простодушного. Это фигура откровенно сказочная, его баснословная глупость резко контрастирует с натуралистическими картинами окружающей его действительности. И этот контраст ярко, жестко показывает всю бесчеловечность и фальшь окружающих. Вот только герой слишком быстро вписывается в истеблишмент. Что, если бы Дон Кихот, обломав копье о первую мельницу, плюнул и пошел жить как все? Симплициссимус именно так и поступает.

Причем психологические его эволюции не мотивированы. Герой кажется куклой, которую автор вертит, как пожелает. Р-раз! И он в Париже. Р-раз! Он в Москве. Уже во второй книге это уже не «Простодушнейший», а плут-пикаро, который сам кого хочешь надует. Бац! Новая перемена, и Симплициссимус превращается в ландскнехта, героя по части мародерства. Стилистический фейерверк тоже, увы, гаснет. Встречаются, конечно, забавные моменты. Мне очень понравилась сцена, в которой Симплициссимус пытается убедить сильфов в том, как честны и добры люди. Но даже простодушные сильфы не настолько наивны, чтобы ему поверить.

«Все началось с елисеевской мебели, лаврового листа и статьи в «Правде»»

Роман писался в начале 1920-х — в странное время, когда Мариэтта Шагинян жила в роскошном елисеевском особняке, а питалась (особенно под конец месяца) более чем скудно. А еще это было время экспериментов и мечтаний. И то, и другое запечатлелось на страницах «Месс-Менд». Определить жанр романа очень сложно, пожалуй, ближе всего к истине будет: «литературное хулиганство». Начинается повествование, как западные «бульварные» детективы того времени: таинственная шайка злодеев, загадочные смерти, зловещий гипнотизер, а также невероятные совпадения и крутые сюжетные повороты. Реализма ждать не стоит, о чем, впрочем, читателя предупреждают сразу же. Автор безбожно преувеличивает сложившиеся стереотипы жанра, весело играет ими — и получается отличная пародия. Метафоры вроде «звериная ненависть» оживают, реализуются, подобно тому, как оживают вещи под руками Мика Тингмастера и его друзей. К этому очень органично прибавляется научно-фантастическая часть — утопический Петроград с его «электроклиматом» и экспериментами в области организации производства: наивные и по-своему обаятельные мечты первых лет советской власти. И, неизбежно, есть здесь и идеологическая составляющая, ставшая основой всей литературной игры. Злодеев возглавляет, конечно же, американский миллионер; зловещий гипнотизер — на самом деле итальянский фашист; а львиную долю «пинкертоновских» сюжетных трюков обеспечивает инженерное исскуство рабочего союза «Месс-Менд». В целом, это хороший памятник эпохи, где и психология осажденной крепости, и ощущение близкого прорыва в Утопию, и просто озорной бурлеск.

На такие книги сложно писать рецензии. Недаром автор современного предисловия едва ли не извиняется за то, что предлагает читателям такую насквозь советскую вещь. Что ж, идеология ушедшей эпохи действительно может вызвать у кого-то отторжение. И все же это не просто пропаганда: герои романа действительно живут коммунистической идеей, они абсолютно искренни в своей вере в светлое завтра, в то, что вот-вот будет раскрыто последнее преступление и уголовный розыск закроется за ненадобностью. Мне кажется, их искренность по меньшей мере заслуживает уважения.

Если же отвлечься от идеологической составляющей, «Повесть об уголовном розыске» — серия увлекательных очерков — если бы дело происходило на Западе, то можно было бы уточнить: в жанре полицейского детектива. Сюжеты предельно динамичны. При этом все они имеют документальную основу: и описанные преступления, и их раскрытие — реальны.

А еще — перед нами история становления и главного героя, Коли Кондратьева, и уголовного розыска, и целой страны. А это по-своему не менее интересно.

Вот уж чего не ожидала обнаружить, так это что «Макбет» — пьеса конъюнктурная и шаблонная. Желание драматурга польстить дому Стюартов и лично Якову I вполне очевидно. «Уши» более ранней пьесы «Ричард III» тоже торчат из всех щелей. Сюжетная схема практически совпадает: узурпация престола убийцей, череда кровавых преступлений, и наконец — благородный претендент на престол, явившийся восстановить попранную справедливость в сопровождении иностранных войск. В довершение всего, Макбет, по крайней мере, если верить средневековым хронистам, был вполне приличным королем, отнюдь не тираном... а Дункан на самом деле погиб в бою.

У любого другого автора при таких обстоятельствах вышла бы халтурная поделка. У Шекспира — трагедия, пробирающая до костей. Просто жуть берет, когда следишь за распадом личности Макбета. Благородный воин, герой сражений становится вначале убийцей, затем — безумцем, одолеваемым манией преследования. Его страхи все менее рациональны, и как апофеоз происходящего кровавого кошмара организуется бессмысленное и жестокое убийство семьи Макдуффа.

Тот же путь проходит и леди Макбет. Несгибаемая валькирия начала пьесы к финалу превращается в жалкую сомнамбулу. Их с Макбетом страхи эхом повторяют друг друга: «Нет, с рук моих весь океан Нептуна // Не смоет кровь...» — «Эта маленькая ручка все еще пахнет кровью. Всем благовониям Аравии не отбить этого запаха».

Антураж пьесы — сам по себе шедевр. Детали намертво врезаются в память, как знаменитая сцена с призраком Банко на пиру или Бирнамский лес, движущийся на Дунсинан. Общая атмосфера, вопреки довольно оптимистическому финалу, дышит черной магией и безумием. Не случайно образ ведьм иногда возводят к Саге о Ньяле — есть в «Макбете» этакая нордическая мрачность. Сумасшедшее бормотание ведьм, их пророчества, толкающие Макбета к преступлению и гибели, и впрямь напоминают о безжалостных скандинавских норнах.

Как детектив, этот роман — почти издевательство над читателем. Нечто, похожее на традиционную загадку «Кто это сделал?», начинается лишь в самом конце. Но, как ни странно, пока я читала, детектив был мне абсолютно не нужен. Уж очень меня заинтересовала серия психологических этюдов, нарисованных автором, да и сама атмосфера закрытой школы, где работают на износ, радуются и печалятся — и все в тесном замкнутом мирке.

И еще очаровала Англия, которой давно уже нет. Судя по дате написания (1946), таковой она была уже для самой писательницы. Восприятие национального характера, системы образования, бытовых мелочей и т.д. здесь ощутимо окрашено ностальгией. У «той» Англии были, конечно же, свои темные закоулки, но Тэй явно жила на солнечной стороне. Англия для нее — честная игра, щепетильность, умение ценить отвагу и трудолюбие. Мне вдруг пришло в голову... Что, если рассказать кому-нибудь из прошедших нашу систему образования о проблемах, так мучающих героев романа? Скажем, о том, как студентка шпаргалила на экзамене. Или о том, что директриса обеспечила уютную вакансию не самой талантливой выпускнице, а своей любимице. Собеседник, скорее всего, плечами пожмет: ну и что? Для нас это норма, неотъемлемая часть жизни. Для той Англии, в которой жила мисс Пим, — нет.

И уж совсем запал в душу образ самой мисс Пим. Увлечение психологией в сочетании с детективным сюжетом вроде бы роднит ее с Пуаро. Но нет. Пуаро — традиционный Великий сыщик, который не колеблется, не ошибается и применяет психологию как еще одно оружие против преступника. Мисс Пим, конечно же, более человечна. С самого начала и до самого конца она — плохой психолог, она постоянно попадает впросак со своим анализом характеров. Зато она любит людей и сочувствует окружающим. А это дорогого стоит.

P.S.: Надо бы где-нибудь записать для памяти: Джозефина Тэй не писала классических детективов. И читать ее книги как просто хорошую внежанровую прозу.

Дмитрию Наркисовичу почтение! Бывали мы и на Клондайке с мистером Лондоном, баек про золотишко да золотоискателей от него наслушались, а у вас на Урале вроде и та же лихорадка-то золотая, да все по-другому. Мистер Лондон, он все больше на приключения упор делает. Славно у него получается, ничего не скажу. А ваш роман, ежели разобраться, вовсе на отличку выходит. Основательный он и не в экзотике становую жилу свою находит, а в нравах, да в вопросах социальных. Жили, положим, три деревеньки — Тайбола, да Фотьяновка, да Балчуговский завод тож. По старым заветам жили, патриархальность блюли. Вот хоть на Родиона Потапыча посмотреть: старшему-то его уж под шестьдесят, а из отцовской воли выйти не смей! Едва ли вы, Дмитрий Наркисович, суровость такую одобряете, а все ж Родион Потапыч и уважение вызывает. Суров он, да честен. Да, жизнь... И вот выходит на волю золотоносный участок: вольным старателям в разработку. И кружит голову золотой мираж и фотьяновцам, и балчуговским, и даже суровым кержакам-староверам из Тайболы. Дикое счастье — лови, пока ловится! Сами собой размываются старые нравы — ах, как вы это все точно заметили, Дмитрий Наркисович! И за поверья старинные вам отдельный поклон: люблю, знаете, бажовские сказы, а у вас точно продолжение их — истории о золотых кладах, что ходят везде в обличьи, к примеру, свиньи, да не всякому даются.

Очень многое «царапало» при чтении. Сразу скажу, что неопределенность финала мне не мешала. Во-первых, отзывы на книгу меня предупредили в достаточной мере, а во-вторых — почему бы и нет? Да и в конце концов, от создания вроде Флоренс трудно ждать откровенного признания после всех ее козней. Точно так же не очень мешала очевидная неправдоподобность некоторых эпизодов: например, когда 12-летняя девочка в гордом одиночестве покупает билет до Нью-Йорка, садится в поезд и никто даже не поинтересовался, где ее родители/няня/гувернантка. Мне кажется, все подобные моменты — издержки техники «ненадежного рассказчика»; Флоренс просто врет напропалую.

И все равно многое не понравилось.

Прежде всего и с первых же страниц — повествование от первого лица. Очень немногие взрослые способны написать текст, который будет восприниматься, как голос ребенка. А Хардинг, надо сказать, даже и не пытается. Ни на мгновение я не могла поверить, что рассказчица — маленькая девочка. Ее манера выражаться, думать, поступать принадлежит взрослому человеку. По контрасту, оба мальчишки в романе ведут себя абсолютно естественно и достоверно. Конечно же, этому феномену можно придумать объяснение: от нелегкой биографии до особенностей психики Флоренс. Но мне показалось, что все гораздо проще: у автора, похоже, нет ни сестры, ни дочери, ни даже племянницы.

Словечки Флоренс. Мне они показались (по крайней мере, в переводе) и неуклюжими, и ненужными. А поскольку они выделены курсивом, то так и лезут в глаза, выпирая из текста.

Структура произведения. Завязка очень медленная, особенно для такого короткого романа. Страницы одна за другой оставались позади, а я недоумевала: раз у нас есть такой замечательный готический особняк, когда в нем уже произойдет что-нибудь готическое? События начались, разумеется, но ближе к середине книги.

Не люблю фанфиков, позиционированных как оригинальное произведение. Очень уж многое здесь позаимствовано из повести Генри Джеймса «Поворот винта». Повесть в англоязычном мире популярна, успела обрасти сиквелами и приквелами, экранизациями и даже оперой по мотивам. В романе «Флоренс и Джайлс» зависимость от «Поворота винта» не спрятана, но и не признана откровенно. Даже имена и названия выдают претекст: Майлс/Джайлс, Флора/Флоренс, Блай-хаус/Блайт-хаус и т.д. Оттуда же — особняк с озером, загадочно отсутствующий дядюшка, погибшая гувернантка и жутенькие брат с сестричкой. В общем, благодарности за удачные сюжетные ходы, расстановку действующих лиц, сцену действия и даже за неопределенный финал (в стиле: а был ли призрак?) уходят Генри Джеймсу. Тем более неприятное впечатление производит то, что Хардинг поблагодарить предшественника не удосужился ни в своей книге, ни на своем сайте.

Ко второй половине романа, когда готическая история все же началась, я несколько примирилась с ней. Словечки пролистывала, фанфик простила. Тео было по-настоящему жалко. Но осадок остался.

Была такая задушевная советская песня — «С чего начинается родина?» Задался этим вопросом и Алоис Ирасек, конечно же, с поправкой на чешские реалии. И пришел к выводу, что родина начинается с легенды. Или даже с мечты, желательно, уходящей корнями во тьму веков, когда братья Чех и Лех мирно прогуливались по Восточной Европе в поисках приятного местечка, где бы поселиться.

Были в XIX веке в славянских землях «будители». Они извлекали из забвения культуру, историю, языки своих народов. Добивались, чтобы на смену уклончивому «мы — тутейшие» рождалось четкое осознание собственной национальности. В полуонемеченных землях, вроде Чехии, все это имело огромное значение. Увы, на Славянском конгрессе в 1848 г. активисты — чехи, украинцы, южные славяне — вынуждены были говорить о славянском возрождении по-немецки. Не все из них владели родными языками...

Алоис Ирасек — тоже будитель, он тоже пытался подарить своему народу забытую им сказку.

Начинается его книга, как уже сказано, с языческих времен, с легендарных основателей Польши и Чехии — Леха и Чеха. Сюжеты седой древности сменяют друг друга, наполненные оптимизмом, и пророчествами грядущего величия, и обещаниями помощи в трудную годину. Вообще-то каждый народ знает таких волшебных помощников, которые непременно явятся в самый тяжкий час. Но Ирасек нашел их трогательно много. Всплывет некогда со дна реки золотая колыбель, а в ней уснет будущий спаситель Чехии. Откроется в скале клад княгини Либуши. Явится с великой силой король Ячменек. Проскачут по Карлову мосту рыцари святого Вацлава и найдут там волшебный меч-кладенец. И уж тогда никто из врагов Чехии не устоит!

Высокое средневековье. Сияет своим великолепием Злата Прага. Новые сплетаются легенды: об искусных мастерах, о прекрасных соборах, о хитроумных часовых механизмах.

Новое время — все мрачнее и печальнее. Безмятежные идиллии начала книги сменяются мрачными повествованиями о гуситских войнах, о жестоких панах, о пытках и казнях. И все же последняя легенда оптимистична, она снова о чудесных спасителях, спящих рыцарях Бланик-горы.

Трудно народу жить без мечты, без легенды — еще труднее. У Ирасека, как и следовало ожидать, мечта получилась очень чешская, чарующая и немного печальная.

Воистину, аннотации — страшное зло. Вот и здесь аннотация от «Азбуки» обещала «события стихийного рабочего движения — восстания луддитов», а также «чувства и переживания главных героев: милой девушки из клерикальной семьи, охваченной тоской и мечтами, молодого фабриканта с байронической внешностью и, конечно, самой Шерли — блестящей аристократки, обаятельной и сильной духом». АСТ и вовсе подало книгу как «самый, пожалуй, «остросюжетный» роман Шарлотты Бронте» и обнаружило в тексте «готические мотивы» и чуть ли не классический детектив.

А я бы, наоборот, назвала этот роман чуть ли не самым спокойным у Шарлотты Бронте. Настраиваться на динамичный сюжет, готику и детектив в данном случае — верный путь к читательскому разочарованию. Это не «Джейн Эйр», мрачных тайн здесь нет, да и любовная история далеко не на первом плане. Именно романтическая линия в романе не слишком выразительна. Автор вспоминает о ней под конец и улаживает все затруднения своим авторским произволом. Впрочем, второй главный герой, Луи Мур действительно производит впечатление (в отличие от молодого фабриканта с байронической внешностью).

Точно так же Шарлотта Бронте не собиралась предвосхищать Золя с его «Жерминалем» и Стейнбека с «Гроздьями гнева». Луддиты в романе присутствуют, но тоже не слишком выразительные. Собственно, мисс Бронте очень по-женски сочувствует обеим сторонам, а потому не может по-настоящему отстаивать позицию ни одной из них.

А вот то, что писательница, по-видимому, и впрямь хотела сделать, — высказаться. До конца, до донышка, обо всем, будь то манеры младших священников ирландских кровей или истинная роль праматери Евы. И автор, и герои (а особенно героини) высказываются охотно и долго, с блеском и темпераментом. Не помню уже, по какому случаю мне попалось на глаза выражение «протофеминистский роман». «Шерли» — это оно и есть. Шарлотта Бронте с сарказмом и даже с яростью описывает общество, в котором живет. Типичная реакция в романе на попытку женщины высказаться:

— Джо, неужели вы серьезно думаете, что вся мудрость мира заключена в головах одних мужчин?

— Я думаю, что женщины — создания мелочные и вздорные, и свято почитаю то, что сказано у апостола Павла во второй главе первого Послания к Тимофею.

— Что же там сказано?

— «Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева…»

И здесь уж об авторском нейтралитете и речи быть не может. Писательница безоговорочно на стороне героини. О феминизме, каким мы его видим сейчас, речи еще нет. Великолепная Шерли всего лишь не желает «быть в безмолвии». Нужно ей на самом деле совсем немногое: возможность самостоятельно решать свою судьбу и признание ее интеллектуального равенства с мужчинами. Грустно, что викторианское общество отказывало половине человечества даже в такой малости — тем более, если речь идет о женщинах, подобных сестрам Бронте.

В отличие от предыдущих книг Екатерины Коути, «Невеста Субботы» не столь легкая, не искрится остроумием. Она серьезнее. Но здесь точно так же сталкиваются разные миры: чопорная викторианская Англия и жутковатая мистика. В «Длинной серебряной ложке» это были вампиры, в «Жемчуге проклятых» — фольклор Британских островов, здесь — магия вуду. Жестокость древних культов отлично оттеняет жестокость и викторианского общества, и луизианского плантационного рабства. И нельзя не согласиться с автором: обычные люди могут сотворить куда как больше зла, чем Сатана и все его присные. Чуть ли не каждый из персонажей раскрывается по мере развития сюжета с такой стороны, что рядом с ними вудуистским лоа впору пойти в святые.

Разные миры, сложная игра взаимовосприятий позволяют резче оттенить особенности каждой культуры, создать выразительных и запоминающихся героев. Каждый из них — дитя своей страны, своего мира. Сестры Дезире и Флоранс — неотделимы от Луизианы, ее влажной жары, сахарных плантаций и негритянских культов. Джулиан Эверетт, член парламента, столь же естественно вписывается в хитросплетения англо-ирландской политики. При этом викторианская культура — предельно негибкая, мечтательность и страстность Джулиана в ней столь же неприемлемы, как и южный темперамент Флоранс (не случайно инспектор Локвуд видит в креолке особу подозрительную, почти наверняка безумную и уж точно — убийцу). Роли распределены и заданы, отступить от них невозможно. Джулиан обязан загнать себя в рамки поведения джентльмена, Флоранс обязана при любых обстоятельствах оставаться леди. А под джентльменом и леди подразумеваются ледяные статуи, в которых этикет подавил всякую индивидуальность. К чести обоих, заледенеть получается у них плоховато. Обоим хочется сочувствовать, да и глупенькой Дезире заодно.

И еще очаровала неоднозначность. Мне в последнее время везет на книги, балансирующие на грани между реальностью и фантазией, допускающие простор для разных интерпретаций. И это прекрасно! Вот и в «Невесте Субботы» можно только гадать: было, не было, являлся ли героине жуткий Барон Самди или просто случился солнечный удар? Мистико-детективный сюжет лишь усиливает ощущение не до конца разгаданной захватывающей тайны.

Странно. Правда, странно. На момент написания этого романа Уэллсу уже тридцать лет. Уже написаны и «Машина времени», и «Остров доктора Моро». Через год выйдет «Человек-невидимка». Но в сравнении с ними «Колеса Фортуны» кажутся сырыми и неровными, словно проба пера. Фразы вроде «Тут речь шла о Спасении, о Бегстве, о Счастье! И она рядом с ним!» — то забавляли, то немного раздражали. Впрочем, текст не всегда такой выспренний. Есть здесь и мягкая ирония, и забавные наблюдения по поводу викторианских нравов. Очень хорош финальный диалог юной беглянки с ее учительницей и мачехой. И в целом получается неплохо, но все же это не тот гениальный Уэллс, который способен расцветить любой сюжет, даже самый простенький. А сюжет «Колес Фортуны» именно простенький. Три человека, которых сталкивает велосипедное путешествие по Южной Англии. Не люди — персонажи немого кино. Гнусный Соблазнитель (Бичемел) обманом увозит Юную Леди (Джесси) из родного дома, но Благородный Юноша (Хупдрайвер)... Ну, в общем, вы поняли. К чести Уэллса, он ловко объясняет очевидную искусственность своих героев: все трое, в сущности, играют натужную комедию. Правда, если Хупдрайверу и Джесси в силу юного возраста и полнейшего незнания жизни такое вполне простительно, то Бичемел (а ему за тридцать) выглядит в своей роли смешно и неестественно.

А вот что звучит живо, непринужденно и весело, — так это сцены, связанные с велосипедом. Невооруженным глазом виден огромный личный опыт сражений с непокорными педалями и бесславных падений с двухколесного монстра. Надеюсь, автор относился к неприятностям с таким же бесконечным оптимизмом, как его юный герой.

Хотела бы я начать отзыв с того, что это произведение нетипично для Агаты Кристи. Но оно как раз типично. На этот раз никому не подложили цианид в бокал шампанского, но суть дела не слишком меняется. Ведь это же любимые трюки миссис Кристи: замкнутое пространство, где человек оказывается отрезанным от привычного мира. Раскрытие тайны, которое невозможно без тысячи мелких деталей, всплывающих в памяти. Вот только тайна, которую ищет героиня, — это не разгадка хитроумного убийства, это ее собственная жизнь. Ее счастливая семья, уютный дом, любящий муж, любящие дети... Было ли на самом деле или лишь в ее собственном воображении? А мысли, как ящерки из норок, высовывают головки, смотрят блестящими глазками. Вспомни: ведь недаром твой супруг, проводив тебя на вокзале, как-то весь распрямился, точно с плеч у него свалилась огромная тяжесть. Вспомни: ведь в гостях у дочери тебя упорно кормили недомолвками. Вспомни, вспомни, вспомни... И она упорно роется в прошлом, шаг за шагом приходя к неприятной разгадке.

Отличный психологический этюд, а лучше всего, на мой взгляд, оказался финал. Любой другой был бы искусственным.

Предисловие бодро сообщало, что «Война и мир» (в китайском переводе) на целых две тысячи иероглифов длиннее, чем «Сон в красном тереме». Да и автор лукаво намекал, что сокращает повествование, как только может. Чуть не в каждой главе попадались фразы вроде: «Не зная, чем рассеять нахлынувшую тоску, Дайюй принялась дразнить попугая и учить его своим любимым стихам. Но об этом мы подробно рассказывать не будем».

Однако уже на первых главах стало ясно, что легкой читательской прогулки ждать все равно не следует. Чужим и не очень-то понятным веяло уже от заголовков вроде: «утерянный цилинь предвещает соединение влюбленных». Впервые я в полной мере прочуствовала неизмеримую древность и богатство китайской цивилизации. Роман перенасыщен аллюзиями, и его невозможно понять в полной мере, не зная китайской классической литературы, мифологии, истории — или не лазая в комментарии по двадцать раз на главу. Что, прямо скажем, чтения не облегчает.

Да и следить за сюжетными хитросплетениями романа, где только главных героинь двенадцать, нелегко. И имена персонажей, по крайней мере, на русский слух, часто почти совпадают; поди-ка запомни, чем Баочай отличается от Баочань, а Баочань от Баоцинь! При именах Цзя Чжэн и Цзя Чжэнь и вовсе недолго впасть в отчаяние.

Но постепенно герои и героини укладываются в голове, становятся близкими знакомыми: Дайюй обладает пышным букетом комплексов, но трогательно одинока; Баочай мила, зато слабохарактерна, а вот Таньчунь таким недостатком не страдает. Фэнцзе — жуткая стерва, а Баоюй — шалопай, но очень обаятельный. Сложные, тонко прописанные характеры очень украшают «Сон в красном тереме». И чужая культура вдруг становится ближе. Как-то само по себе выясняется, что вино следует наливать из чайника, а в зеркало долго смотреть не стоит, иначе приснятся странные и тревожные сны. Не случайно в Китае «Сон в Красном тереме» не выпускают из рук этнографы. Обычаи и традиции давно ушедшего бытия описаны здесь с фотографической точностью. И это, пожалуй, роднит Цао Сюэциня и Толстого.

Но в остальном сравнивать их романы — все равно что поместить европейское батальное полотно размером во всю стену рядом с китайской лаковой миниатюрой. События «Сна в красном тереме» камерные, жизнь одной семьи Цзя. Правда, семья со чадами и домочадцами насчитывает сотни человек. Зато происшествия тихие, домашние, о каких можно рассказать соседу за чашкой чая: то утонченные развлечения юных аристократов, то совсем некуртуазные насмешки над нищей деревенщиной — бабушкой Лю, то неприятности по службе. Словом, малые жизненные миры. Необычный суп, поданный на обед, — уже событие. Порой в этой домашней атмосфере становилось душновато, очень хотелось выйти из сада Роскошных зрелищ на просторы Поднебесной империи, узнать, чем живут люди за пределами дворца Жунго. Увы, ничего подобного не происходит.

Случается иное: искусственный мир сада-эдема, прециозных игрищ и сложного конфуцианского этикета рассыпается при столкновении с реальностью. Третий том оказался поэтому самым интересным: он насыщен психологическими коллизиями, только намеченными в первой части романа. Баоюй и его подруги по поэтическому обществу «Бегония» вынуждены узнать прозу жизни. И тут уж автор не щадит никого.

Эксперимент по приобщению к китайской классике оказался интересным, хотя вряд ли я когда-нибудь решусь перечитать «Сон в красном тереме».

Шлямпумпиттер! Вот уж поистине книга-ностальгия. Главный герой словно перебирает цветы, засушенные между страницами. Он погружается в давнее, давнее прошлое, когда все казалось таким новым и юным — и газовое освещение, и табачная смесь «биржевая». И компания в трамвае была волшебной. Что ж, его можно понять: как же не тосковать об Англии, еще не перекореженной двумя мировыми войнами! Можно чуть поморщиться: ясен пень, раньше и трава была зеленее. Можно поверить автору и вообразить, что старый добрый Браддерсфорд действительно обладал этаким безмятежным очарованием. Можно задуматься над финалом и над тем, так ли уж прост созданный Пристли образ утраченного времени.

Обложка с волоокой красоткой сияла, как красный сигнал светофора. Аннотация начиналась словами: «Мэри Элизабет Брэддон — королева английского любовного романа»... По моим наблюдениям, это переводится, как: «Не влезай! Убьет!» Но оказалось, что волоокая дева на пару с аннотацией — еще те вруньи. Вместо современного лавбургера они скрывали за своим надежным заслоном старинный викторианский роман околодетективной направленности. Причем весьма заслуживающий внимания.

Изящество стиля и чисто женская наблюдательность автора доставили мне немало приятных минут. А чисто женское отношение к прелестным блондинкам очень даже позабавило. Детективная линия простенькая, о том, кто злодейка, чрезвычайно трудно не догадаться с первой же главы. Но вот как удастся ее разоблачить? Этот вопрос обеспечивает динамику сюжета. Тайн, загадочных исчезновений и драматических приключений здесь достаточно. Викторианская четкость моральных оценок, присутствующая в романе, делает героев несколько одномерными, но они достаточно симпатичны (во всяком случае — Роберт Одли, славный сыщик-любитель). Весьма мила и его взбалмошная кузина. Да и леди Одли — колоритная личность. Чего ж вам боле?

И все же о кое-каких недостатках не могу не сказать. Это прежде всего неровность текста. Легкие, плавные, ироничные пассажи чередуются с высокопарными рассуждениями, от которых скулы сводит. Тонкие наблюдения над людьми и нравами порой уступают место наивным и неправдоподобным мотивировкам поступков, в которые невозможно поверить. Особенно это касалось самой леди Одли и того, как она объяснила в итоге свое поведение.

И все равно роман приятный. В нем есть некая свежесть, присущая жанру на самой заре его становления, когда ничто еще не стало шаблоном, типажи не набили оскомину и можно с удовольствием открыть для себя детство классического детектива.

«Вот где водится Снарк! — возгласил Балабон, —

Его логово тут, среди гор!»

И матросов на берег высаживал он

За ушкó, а кого — за вихор.

«Вот где водится Снарк! Не боясь, повторю:

Пусть вам духу придаст эта весть!

Вот где водится Снарк! В третий раз говорю.

То, что трижды сказал, то и есть».

(Льюис Кэрролл)

«Нулевой номер» у меня прочитался в один день с «Охотой на Снарка». Вышло очень удачно. Ибо у Эко абсурд цветет и играет всеми красками и на волне Кэрролла воспринимается на ура. Газета, которая на самом деле отнюдь не средство массовой информации, новости, которые никогда не были новостями... Храбрый редактор, готовый бросить вызов властям, но только так, чтобы никто не обиделся и не оскорбился. И еще Браггадоччо упорно ищет Милан, которого нет... Словом, охота на Снарка в полном разгаре, и бравая редколлегия во главе с редактором Симеи кормой вперед отправляется в неведомом направлении.

Сюжет, как мне показалось, не совсем получился. Эко, похоже, хотел написать пародию на Дэна Брауна и подобных ему авторов, со страшными тайнами прошлого и загадочными опасными организациями, ревниво берегущими свои секреты. Отчетливо пародийным становится первый же эпизод, где таинственные заговорщики (предположительно) перекрывают кран в квартире (что-то вспоминается детская «страшная история про кап-кап»). Столь же пародийным представляется финал. Остроумно, и все же получилось не вполне удачно: сюжет излишне прост и, пожалуй, скомкан.

Зато короткий текст романа оказался очень емким, и в моих глазах это перекрыло все недочеты. Читатель получает несколько прекрасных мастер-классов в технике «хвост-виляет-собакой», или «как работают современные СМИ». (Если собака виляет хвостом, это не новость, но вот если хвост виляет собакой!..)

И, разумеется, какой же может быть театр абсурда без разоблачения официальной истории? Мы, наивные россияне, иногда думаем, что только в нашей стране прошлое непредсказуемо. Национальная специфика такая. На поверку итальянское прошлое оказывается ничуть не более устоявшимся. Убили Муссолини в 1945-м или же он еще долгие годы любовался бескрайней пампой Аргентины? А если так... если так, то, значит, итальянский народ годами жил с откровенной ложью! Словом, Браггадоччо кипит негодованием и уверен, что его сенсация взорвет общественное мнение. Не скажу, что Снарк, за которым истово бегает герой, показался мне таким уж захватывающим — все же далека я от итальянской истории — но сами по себе игры с прошлым были любопытными.

Персонажи радуют, даже несмотря на их очевидную генетическую связь со штампами современной литературы.

Колонна:

«Его звали: «Эй-там» или «Как-тебя-бишь»;

Отзываться он сразу привык

И на «Вот-тебе-на», и на «Вот-тебе-шиш»,

И на всякий внушительный крик».

Именно он — главный герой и рассказчик. Лузер, дауншифтер и при этом умница. По правилам, ему и надо бы доверить расследование Самой Главной Тайны, но Эко лукаво посмеялся над читателями: Колонна так до конца и остается «Как-тебя-бишь». Но он вызывает к себе симпатию и достаточно наблюдателен, чтобы рассказать нам интересную историю.

Симеи больше всего напоминает кэрролловского Балабона:

«Да, приятно… Но вскоре после выхода в море

Стало ясно, что их капитан

Из моряцких наук знал единственный трюк —

Балабонить на весь океан.

И когда иногда, вдохновеньем бурля,

Он кричал: «Заворачивай носом!

Носом влево, а корпусом — право руля!» —

Что прикажете делать матросам?»

Как уже говорилось, он мечтает сыграть роль бесстрашного «разгребателя грязи», но выше уровня гороскопов и «вот-так-сюрпризов» (словечко Майи) не поднимется никогда. Всякий, кому не повезло с начальством, ощутит в Симеи что-то родное и близкое. Справедливости ради, в дуэте с Колонна он выдает меткие наблюдения о природе журналистики, которыми я просто любовалась.

Браггадоччо:

«Их последний матрос, хоть и выглядел пнем,

Это был интересный пенек:

Он свихнулся на Снарке, и только на нем,

Чем вниманье к себе и привлек».

Он не слишком эстетичен, с его-то тягой к скелетам и прочему данс-макабр. Именно он «отвечает» в романе за историческую/конспирологическую часть. Ну, тут либо его рассказы вас заинтересуют, либо нет.

Майя. Она просто укращает собою редакцию. Ей Эко подарил собственную любовь к парадоксам и радующее глаз остроумие. Именно ее присутствию текст обязан львиной долей своей легкости и афористичности.

Финал несколько разочаровывает своим резким обрывом. Но он необычен и, если можно так сказать, реалистичен. Разве не так и заканчиваются в девяносто девяти случаях из ста конспирологические сенсации?

«Англичанин-викторианец шагал по свету в ярком солнечном сиянии — символ солидности и прочности, со своим цилиндром и бакенбардами, со своим деловитым портфелем и практичным зонтиком. Однако по ночам с ним что-то происходило; какой-то нездешний кошмарный ветер врывался в его душу и подсознание, вытаскивал его из постели и швырял в окно, в мир ветра и лунного блеска — и он летел, оторвавшись от земли; его цилиндр плыл высоко над трубами домов; зонт надувался, словно воздушный шар, или взмывал в небо, словно помело; а бакенбарды взметались, словно крылья птицы».

Г.К. Честертон

Я безумно рада тому обстоятельству, что в моем детстве были два оксфордских зануды-профессора — Толкин и Кэрролл. Не помню времени, когда бы я не была влюблена в «Алису в стране Чудес». И все же я опасалась, что биография Льюиса Кэрролла окажется-таки занудной. Скромный математик, робкий, заикающийся — вылитый Белый Кролик, когда он опаздывает к Герцогине! Ну, можно ли о таком написать интересно? К счастью, Н. Демурова смогла развеять мое предубеждение.

Она не только прекрасно знает Кэрролла, но и очень любит его — хорошая предпосылка для удачной «ЖЗЛки». Из книги Демуровой можно узнать много любопытного о самых известных шедеврах Кэрролла — о том, как они рождались, о том, какие пласты смыслов в них прячутся, словом, о той чудесной «Алхимии творчества», которая превращает повседневную жизнь писателя в Страну Чудес. Много места уделено и менее известным кэрролловским произведениям: «Охоте на Снарка» и «Сильвии и Бруно». После рассказа Демуровой захотелось тут же прочесть первое из них, а вот второе — не читать никогда. Викторианский нонсенс — это прекрасно, но Боже избави от викторианских нравоучений!

А еще здесь можно познакомиться с незнакомым и непривычным Кэрроллом. Демурова подробно описывает его увлечение фотографией (а он был талантливым фотографом), его религиозные искания, а еще — неожиданно — его поездку в Россию.

Кэрролл-фотограф очаровывает, его фотографии, приведенные в книге, удивительно выразительны. А если еще учесть, сколько труда требовала каждая из них!

Первым делом Гайавата

Брал стеклянную пластинку

И, коллодием покрывши,

Погружал ее в лоханку

С серебром азотнокислым

На одну иль две минуты.

Во-вторых, для проявленья

Фотографий растворял он

Пирогал, смешав искусно

С уксусною кислотою

И известной долей спирта.

В третьих, брал для закрепленья

Он раствор гипосульфита

(Эти дикие названья

Нелегко в строку ложатся,

Но легли, в конечном счете).

Вся семья поочередно

Пред фотографом садилась,

Каждый предлагал подсказки,

Превосходные идеи

И бесценные советы.

(Л. Кэрролл. Гайавата-фотограф)

Мне показалось очень трогательным объяснение особого пристрастия Кэрролла к числу 42, которое, оказывается, тоже было связано с фотографией: «Кэрролл мучительно пытался остановить время, проведенное в обществе своих юных друзей, и, кажется, на те 42 секунды, которые требовались на экспозицию фотопластины, ему это удавалось. В его распоряжении оказывались 42 секунды на то, чтобы уловить самую суть детства да и в конечном счете самой жизни».

Кэрролл-богослов неожиданным образом оборачивается викторианским моралистом (чтобы не сказать — ханжой). Чего стоит одно его желание обкорнать Шекспира, чтобы не шокировать маленьких девочек! Что ж, это, пожалуй, тот самый случай, когда недостатками становятся продолжения достоинств — таких прекрасных качеств, как порядочность и болезненная щепетильность.

Тема «Кэрролл и Россия», увы, не столь захватывающа, как хотелось бы. Писатель был в нашей стране очень недолго, и его впечатления неизбежно остались поверхностными. Приятно, впрочем, уже то, что в его описаниях нет враждебности к России — а ведь Крымская война всего десять лет как закончилась.

Есть в книге и еще одна героиня — какая же может быть биография Кэрролла без Алисы Лидделл!

«И сотни голосов подхватили припев:

Так наполним бокалы и выпьем скорей!

Разбросаем по скатерти мух и ежей!

В кофе кошку кладите, а в чай — комара,

Трижды тридцать Алисе ура!

Голоса нестройно прокричали «Ура!», и Алиса подумала:

— Трижды тридцать — девяносто! Интересно, кто-нибудь там считает или нет?»

(Алиса в Зазеркалье)

Н. Демурова добросовестно рассказывает историю отношений Кэрролла с семейством Лидделлов (не всегда таких безоблачных, как хотелось бы верить). Рассказан и небольшой сюжет о романе повзрослевшей Алисы с настоящим прекрасным принцем (принцем Леопольдом, одним из сыновей королевы Виктории). Увы, роман этот закончился совсем не по-сказочному. Грустно думать, во что превратилась милая девчушка, что глядит на нас с фотографий, сделанных Кэрроллом.

Эти два романа Дюма производят довольно странное впечатление. Головокружительной интриги, искрометных диалогов, словом, того, что принято ассоциировать с именем французского романиста, здесь не найти. Вместо этого — дотошное популярное изложение начала Столетней войны. Дюма определенно перестарался, пытаясь втиснуть хронику с сотнями действующих лиц в два не очень толстых романа. Даже центральным персонажам уделяется минимум внимания, даже яркие эпизоды тонут в бесконечных однообразных рыцарских турнирах, продвижениях армий, уничтожающих все на своем пути, а также подсчетах, какие именно города (по большей части никому не ведомые, кроме их жителей) были сожжены, какие замки разграблены, в каких монастырях изнасиловали всех монахинь и т.п.

Читать «Графиню Солсбери» в отрыве от ее продолжения просто не имеет смысла. В романе есть только завязки многочисленных сюжетных линий. Завязка, впрочем, отличная. Колоритен Робер Артуа, упрекающий Эдуарда III в трусости, красочна средневековая клятва над цаплей. Намечается и страшная месть (Робера Артуа французскому королю Филиппу), и возвышенная любовь, и соперничество из-за прекрасной дамы (на сердце прекрасной Аликс претендуют сразу и граф Солсбери, и сам король). Но куда все это девается? Графиня Солсбери, та самая Аликс, появляется на страницах романа, названного ее именем, от случая к случаю. А появившись, отнюдь его собой не украшает. Увы, ее несгибаемая добродетель выглядит ужасающе одномерной. Никаких других качеств она в романе не проявляет. Ладно, характеры — не самая сильная сторона Дюма, и одномерность персонажа можно было бы простить... если бы с дамой что-нибудь интересное происходило. А ничего не происходит вплоть до самого финала. Даже известный эпизод с подвязкой («Да будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает!»), связанный здесь с Аликс, изложен без всякого огонька. Робер Артуа тихо пропадает в неизвестном направлении вместе со своей страшной местью. В «Эдуарде III» точно также исчезнет еще один мститель — граф Солсбери. Нет, есть здесь, разумеется, и «вкусные» детали, вроде Агнессы Черной, протирающей платочком башни своего замка после вражеского обстрела: один, мол, вред от ваших ядер — крепость запылилась. Но, как уже говорилось, яркие моменты тонут в потоке информации, лишенной и вкуса, и красок.

«Эдуард III» чуть поживее. Ряд сюжетных линий, начавшихся в предыдущем романе, здесь получает логическое завершение. Мы узнаем, чем закончилась роковая страсть короля к Аликс (правда, вспоминал он о своей любви что-то уж слишком редко, чтобы читатель мог поверить в фатальность этой страсти). Мы выясняем, какими интересными способами Робер Артуа добивался наследства. Честно говоря, я была бы не против, если бы эта часть не оборвалась где-то в самом начале, а немножко растянулась: с Робером в повествовании появляется хоть что-то похожее на интригу. Обретает финал дружба Эдуарда и фламандского правителя Артевельде. Клятвы, данные некогда над цаплей, исполняются. Но, честно говоря, если бы Дюма сосредоточился на нескольких героях и рассказал их историю, как он делал в лучших своих произведениях, вместо попыток написать «Войну и мир» на французский лад, его роман очень бы выиграл. Дюма — не Толстой и даже не Фруассар, игра на чужом поле завершилась не в его пользу.

Эта книга обладает тактико-техническими характеристиками бестселлера. Действительно, вроде бы все на месте: и обаятельный герой с прекрасной героиней, и безжалостные спецслужбы, и резкие переключения между персонажами с обрывами повествования «на самом интересном месте». Правда, с непредсказуемостью некоторые проблемы: финал просчитывается легко и быстро. Да и динамика сюжета несколько подкачала: события набирают крейсерскую скорость где-то на второй четверти книги. Читатель получает прекрасную возможность задуматься о том, что читает. А вот позволять читателю задумываться автор остросюжетных триллеров ни в коем случае не должен.

Потому что злодейственные планы ГлавГада поражают предельной нелепостью.

Судить о научной составляющей книги не берусь, но политическая часть показалась мне довольно слабой. Уж слишком отвратительным выглядит один из соперников и слишком безупречным — второй. Слишком некомпетентным кажется шеф Национального разведывательного управления, узнающий о новостях по телевизору. Слишком много случайностей мешают спецслужбам ухайдокать положительных героев.

«И даже если вы победили,

неужели вы думаете,

что действительно победили?»

Еврипид. Троянки

На самом деле это не фэнтези. Классической фэнтезийной магии нет здесь, мистики самая малость, эльфов и гномов тем более не ищите. Зато свиваются клубки политических интриг и между ними робко пытается выжить любовь.

Скорее, роман условно-исторический, о стране, которой нет на карте, но вполне могла бы и быть. Где-нибудь там, за Морем Мрака, где средневековые географы помещали самые прекрасные свои фантазии. А живут в той дальней стране три народа. Культуры их колоритны и непохожи. И у каждого — свое оружие. У тардов — сила и воинственный напор, у церетов — терпение и вера, а у асенов — хитрость. О том, кто победит в конце концов, мы узнаем из первых же строк, и история вовсе не о них, а вот асены проиграли. Как-то живется на свете побежденным?

Признаться, лисье племя асенов в чем-то симпатично и во времена свободы, и под чужеземным игом. Они могут быть вероломны, надменны, беспринципны, но все равно им хочется сопереживать. «Оборотню» Ивору и королеве Мэй с ее веселым цинизмом:

«Коль крадешь — не попадайся,

Если врешь — так улыбайся.

А поймают — так не кайся

И вперед не зарекайся.»

И резчику Марту с его мечтами о покое и подспудной асенской хитринкой тоже хочется сочувствовать. И еще одна мудрость этого странного народа врезается в память: «Свобода выше долга, честь выше свободы, но мудрость может быть выше чести».

Браво автору, сумевшей сделать настолько живыми и своих героев, и народы Острова.

Первая половина романа была великолепна. Очень американская история с типично американским подтекстом: «Лучшее правительство — то, которое правит меньше» (вариант: «не правит вообще»). Да, налюбовавшись на Генерального секретаря Дугласа, и впрямь поверишь и Джефферсону, и Торо. Правитель всея Земли не просто беспринципен, он еще и вопиюще некомпетентен. Что бы он делал без своей супруги, а та — без своего астролога?

И сюжет американский: простой человек против всемогущей Системы. Джубал — врач, адвокат, писатель и борец за права Чужака в Чужой Стране — умен, обаятелен, обладает определенной широтой мышления и при этом на поверку не так-то подходит на роль простого человека. Не знаю, на чем, собственно, строится его политическое влияние, но влияние у него есть. Приятно и интересно было посмотреть, как он лихо ставит на место и правительственных чиновников, и спецслужбы, и самого Генерального секретаря.

Еще один лейтмотив романа для США 1961 г. не характерен. Терпимость, желание понять другие культуры, прежде чем осуждать их. Подходящий объект налицо: Валентайн Майкл Смит, Человек с Марса, космический маугли. Через его восприятие Хайнлайн попытался передать абсолютно чуждую американцам культуру, и в целом ему это удалось. Жаль, что в итоге красивая концепция «водных братьев» свелась к вещам весьма банальным.

Вторая половина романа оказалась совсем другой, нежели первая. Разочаровывающе другой. Драматический конфликт исчез, а с ним вместе и динамика действия. И здесь нет Джубала! Или, вернее, есть, но лишь в роли мебели. Майк просто шатается по городам и весям без определенного смысла, открывает для себя радости секса и учится смеяться. И превращается... ну, собственно, в хиппи. Особенно интересным этот процесс не выглядел, по крайней мере, для меня. Еще менее интересна завершающая часть, которая, собственно, есть сплошная проповедь (и очень специфическая). Финал я бы не рекомендовала особо брезгливым читателям. И еще... Теоретически ангелов можно вписать в научно-фантастический текст, но здесь они не смотрятся органично.

Ах, как же это хорошо написано! Но текст очень специфический. В отзывах совершенно справедливо подчеркивается, что это история становления героя, что страницы его военной муштры — лучшие в романе. И это, несомненно, так. Но все-таки муштра остается муштрой, то есть процессом по сути неромантичным. Разделить пафос героя я не смогла. Наверное, мужчины поймут его лучше.

В этом романе Хайнлайн меня удивил и не сказать, чтобы приятно. Ничего подобного я от него не ожидала. Никто не спорит, что защищать Родину — это героизм. Но... Угроза человечеству и защита родного дома появляются только во второй части романа. А вот идеализация армии и войны присутствует с самого начала, когда о злобных инопланетянах еще и помину нет. И полковник Дюбуа воспевает насилие в истории в самое что ни на есть мирное время. Впрочем, чего еще ожидать от общества, где нравственную философию преподают только и исключительно военные? (Буквально: «Я князь-Григорию и вам // Фельдфебеля в Вольтеры дам...») И исключительно военные могут избирать и быть избранными. Чуть переставить акценты, и вышла бы роскошная антиутопия: государство, которое на всех парах спешит к военной диктатуре, а называет это свободой, ответственностью перед социумом и множеством других возвышенных слов. Но ведь лозунги всегда красивы. Готовность по приказу отстреливать всех рыжих или хромых или кого угодно слабо с ними вяжется.

Собственно, я и надеялась на какой-то резкий поворот, на психологическую встряску, какую получил Бойцовый Кот у Стругацких. И чтобы герой что-то понял. Например, что бывают преступные приказы. Но увы — не сложилось.

Во второй части война миров по крайней мере придала происходящему некий смысл — отомстить за руины Буэнос-Айреса и победить «тоталитарный коммунизм» в лице разумных насекомых. (Ох, уж эта мне конъюнктура! Как в советском романе никак нельзя было обойтись без коварных буржуев, так и в американском никуда без дозы антикоммунизма. У меня появилось странное ощущение, что фантастическая Клендату через несколько лет обернулась вполне реальным Вьетнамом.)

Ну, разве может не быть милым и симпатичным роман, который начинается с кота и заканчивается им же? Разбойник Петроний здорово придает шарму истории о страшной мести с хронооперой. И, конечно, сам образ Двери в Лето, которую кот упорно ищет посреди зимы. Коты ведь бывают такими упрямыми оптимистами. По ходу действия упрямым оптимистом, ищущим Дверь в Лето, становится и герой.

Забавно было взглянуть на будущее эпохи НТР: «масса дрожжевая жареная, соломкой, по-домашнему», сплошная автоматизация вместо неквалифицированной рабочей силы... и телефон-автомат в коридоре. У Хайнлайна получился по-своему трогательный 2001 год, удивительно безмятежный. Даже атомная война как-то прошла мимо, почти не оставив следа — она разве что служит поводом для шуток. Смог преодолен, с наплывом мигрантов почти справляются. Дверь в Лето распахнулась, и да здравствует Гуманное Воображение!

Представьте себе... ну, скажем, Евросоюз. С его идеалистическими лозунгами единства, интеграции и свободы, которые так эффектно рухнули на наших глазах. С брюссельскими бюрократами, которые управляют на практике. Структура, созданная в этом романе Хайнлайном, похожа. Но только интегрировать приходится всю Солнечную систему. И в роли какой-нибудь Турции, стремящейся попасть в «европейский дом», выступает Марс. Свой аналог брюссельской бюрократии тоже имеется. На Луне располагается столица — Новая Батавия, где и функционирует имперское правительство (и контролируют его земляне, уж будьте уверены).

Ну так как, принимать ли к себе этих марсиан? Ведь они никогда не смогут, да и не пожелают, стать похожими на какого-нибудь земного Ганса, Джона или Ивана. Лоренцо, бедняга, даже запаха их не переносит.

Главный герой, который все время за кадром, — Джозеф Бонфорт. Политик-идеалист, поклонник свободы, интеграции и единства. Кстати, он даже хочет предоставить марсианам на Земле те же права, какие имеют земляне на Марсе. Я уверена, что с такой программой он не набрал бы большинства ни на каких современных выборах. Но он честный политик, «кто такого найдет? Цена его превыше жемчугов».

Главный герой, который в кадре, актер Лоренцо Смайт, привлекает внимание, поскольку не застывает в одном образе. В самом деле, что делает роль с человеком, который в нее вжился? В самом начале Лоренцо обаятелен, как бывает обаятелен ненадежный, самодовольный и симпатичный сукин сын. А когда роль начинает его перемалывать, он становится еще и интересным.

Здесь перед нами Хайнлайн в его лучших традициях — идеалистичный и убежденный. Он полон решимости завоевать читателя на свою сторону, но не забывает и о «вкусных» деталях. Скажем, рассказать о красочных церемониях конституционной монархии:

«Трижды Император требовал, чтобы его впустили, и трижды ему было отказано. Тогда он попросил парламент, чтобы его впустили, и ему было позволено войти».

Марсианские детишки — прелесть, а до чего трогателен паровозик императора!

Итак, готический роман в викторианском вкусе. Благородные герои противостоят воплощенному злу в лице мага Оливера Хаддо. Мужчины рыцарственны, добропорядочны... и довольно-таки скучны. Девы целомудренны, самоотверженны... и тоже довольно-таки бесцветны. В итоге самой интересной фигурой, как и в «Дракуле», оказывается тот самый злодей — Хаддо. Он описан без романтических штампов, смеется над викторианским ханжеством и способен рассказать хоть что-то занятное. Неудивительно, что героиня уходит к нему от своего высокоморального жениха! Как бы далеко ни было нашему магу до Аполлона или хотя бы Пана, все же он обладает некой мрачной притягательностью. Сверхъестественной жути вокруг Хаддо тоже хватает, а описание его лабораторий пробирает до костей.

Разочаровывает то, что в этом раннем романе так мало собственно Моэма, а то моэмовское, что здесь есть, не всегда удачно вплетено в ткань истории. Скажем, реалистические черты в обрисовке Хаддо, его замашки шарлатана, его безудержное хвастовство только сбивают пафос традиционной готической истории. Как ни парадоксально, классический одномерный злодей был бы здесь более на своем месте.

Вот они где! Пушкинские стихи, которых так не хватало в романе о Пушкине, неожиданно обнаружились в истории о Кюхельбекере. И очень ее украсили.

Этот роман проще по композиции и языку, чем «Пушкин», он более динамичен и от этого вовсе не проигрывает. Да и сам Кюхельбекер — личность не менее интересная, чем Пушкин, зато куда менее знакомая. И стихи его хороши:

О Дельвиг, Дельвиг! что награда

И дел высоких и стихов?

Таланту что и где отрада

Среди злодеев и глупцов?..

О Дельвиг! Дельвиг! что гоненья?

Бессмертие равно удел

И смелых, вдохновенных дел,

и сладостного песнопенья!

И, наконец, большая история здесь не только проходит мимо. Однажды, 14 декабря, неуклюжий чудак Кюхля оказался среди тех, кто пытался историю повернуть.

Автор увлекся погружением в XIX век и добыл из толщи времен немало словесных жемчужин. Одно словечко «маиор» дорогого стоит! Повествование-погружение вышло неспешным, во вкусе старины. Читатель может почувствовать себя на большом великосветском приеме, где собралось многочисленное семейство Пушкиных, их друзья и недруги. Кто-то флиртует, кто-то сплетничает напропалую на смеси французского с нижегородским («Ах, шери, он ее тютоировал! Какой бриган!»), кто-то ждет приглашенную знаменитость — Карамзина. Здесь важно быть «одним из тех, с которыми говорят, которых приглашают». И разговор идет для «своих». Попробуйте-ка уловить все эти прозвища, широко известные в очень узком кругу: «подъячий» — это Сперанский, а «адмирал» — славянофил Шишков. Это вроде пароля в тайное общество; не зная таких вещей, вы останетесь здесь чужаком. Я ощущала себя не «одной из тех, с которыми говорят», а какой-то попаданкой, которая заявилась в высшее общество в мини-юбке, — ни прононса, ни политеса.

Чтение сложное, Тынянов не щадит читателей. Здесь есть что посмаковать (знание французского и истории — обязательное условие), а вот «проглотить» книгу с налету не выйдет. Первая часть романа шла тяжеловато, хотя дотошность и скрупулезность автора определенно внушают уважение. Затем французского диалекта стало заметно меньше, а Пушкина больше, и лицейские годы прочитались влет. Третья часть («Юность») вновь оказалась сложной в силу своей перенаселенности. Вот возник в какой-то из главок архимандрит Фотий. Удостоился эпиграммы и вновь исчез из текста, оставив меня в недоумении: зачем понадобился он автору?

А вот чего мне не хватило, так это пушкинских стихов. Главный герой постоянно грызет перья, что-то пишет, а что? Неужели только две-три эпиграммы? Осталось ощущение пустоты там, где должны были быть пушкинские строки.

Если у вас нет аллергии на традиционный сюжет «злобные инопланетяне порабощают мир, но американцы всех спасут», то прочесть этот роман Хайнлайна можно. Добротная, логично выстроенная история, местами на грани стеба. Кажется, Хайнлайн неплохо повеселился, расписывая всебщий нудизм в Вашингтоне. Пришельцы действительно омерзительны. Вопросы о том, как разумные слизни могут сходу разобраться в человеческом обществе, технике и т.д., автором продуманы. Я было задумалась, как слизни могут управлять летающей тарелкой, но и на это получила ответ. Герои лихо потрясают кольтами... э-э, лучеметами. Прекрасная шпионка, проницательный шеф спецслужб и прочие непременные персонажи подобных романов в наличии. Сюжет динамичен. Чувствуется аура «холодной войны» и «охоты на ведьм»: все должны быть под подозрением, коммунистическим агентом (ой, нет, рабом инопланетных гадов) может оказаться кто угодно, вплоть до любимой собачки или кошечки. Атмосфера всеобщего страха, шпиономании и линчеваний передана прекрасно. Что приятно, Хайнлайн время от времени подсмеивается над ситуацией и не принимает свою историю чересчур всерьез. Иначе книга оказалась бы невыносимо пафосной.

Особо позабавило местное бракосочетание:

"– Какой срок? Возобновляемый контракт или на всю жизнь? Если больше десяти лет, такса такая же, как на всю жизнь. Если меньше шести месяцев, то это не ко мне: можете получить упрощенный контракт у авторегистратора вон там, у стены.

– На всю жизнь, – тихо ответила Мэри.

Клерк удивленно вскинул брови.

– Леди, вы уверены, что делаете правильный выбор?»

Не попала я в унисон с этой книгой. Вместо ожидаемого юмора на меня обрушилась неизбывная скорбь. Ойва Юнтунен, «по профессии негодяй», тоскует: он украл четыре золотых слитка и теперь боится подельников. Грызет ностальгия финских эмигрантов во Флориде: в тропическом раю не сыскать ржаного хлеба и на лыжах кататься негде. Спивается с горя майор Ремес: третья мировая война все никак не начинается.

Печальные пейзажи Лапландии — грязь, болота, тучи комаров — удивительно соответствуют общему настроению.

Когда дошло до совсем уже «жизнерадостного» сюжета

После устрашающе предсказуемого первого романа приступала ко второй части серии с опаской. Опасения не совсем оправдались — в отличие от предыдущего, это роман не любовный. Вечная любовь между героями уже случилась, теперь в их отношениях уже ничего измениться не может. Разумеется, появляются новые пары, между которыми случается любовь — такая же вечная и идеальная.

Но все-таки на первом плане здесь — приключения. Начало в этом смысле скорее разочаровало. Варьировалась одна и та же нехитрая сюжетная схема. Вначале благородные герои проявляли тупость, чтобы коварные злодеи могли захватить кого-нибудь из них в плен. Затем наступал черед злодеев поглупеть, чтобы никак не затруднить чудесное спасение. В первый раз это было любопытно, во второй — забавно, в третий — скучно. Четвертого раза, к счастью, не последовало. Дальше сюжет развивался менее предсказуемо и менее однообразно.

Но сложившееся впечатление о книге уже не изменилось. Она идеально подходит для того, чтобы читательницы поволновались за героев (не слишком сильно), погадали на вечно актуальную тему «кто с кем останется» и при этом не забивали себе голову сложными материями. Поэтому то, какие всплыли новые доказательства вины Дамиана или что за страшные тайны заключались в похищенном королевском письме, так и остается за кадром. Да и какая разница, в самом деле! Главное, что верные друзья смогут в очередной раз проявить свою верность, влюбленные — вечную любовь, и еще кто-нибудь толкнет небольшую речь о добродетелях главной героини. И как же раздражали эти длинные панегирики!

А вот кто действительно впечатлил, так это жители города Тонвилля. Представляете, когда их мэру угрожала опасность, его кинулись спасать всем городом! Попыталась представить нечто подобное в реале, но так и не смогла.

Легко, гладко, местами забавно, местами скучновато. Прочесть можно, а можно и не читать.

Люблю такие книги. Хочешь — читай как хорошую приключенческую прозу, хочешь — ищи глубокий смысл. Два мира сталкиваются у гольца Ямбуй. У эвенков — своя мудрость, рожденная скудной северной природой. Нельзя дать поблажку ни себе, ни другому — обленившийся, расслабившийся неминуемо погибнет в тайге. Нельзя не верить в темные, странные силы, царящие над тайгой, ведь человек так беспомощен перед ними. Злой дух Харги для старых эвенков Лангары и Карарбаха — такая же непреложная реальность, как тайга или зыбуны у подножия Ямбуя.

У Федосеева — совсем иная правда, культ прогресса, гордая уверенность, что человек обязательно окажется сильнее всех злых духов.

Наверное, и Лангара, и Федосеев выглядят довольно-таки экзотично для нас, сегодняшних. Его вера в науку не менее далека от нас, чем обычаи таежных народов.

Когда на Ямбуе начинают пропадать люди, реакция героев книги — разная. Лангара заклинает не приближаться к «чуму злого духа», и она, конечно же, права — это неплохая стратегия выживания. Федосеев и его товарищи не слушают предупреждений, убежденные заранее, что, кем бы ни оказался злой дух Ямбуя, его можно и нужно одолеть. И они тоже по-своему правы.

Прочиталось, как удивительно оптимистичная история контакта разных жизненных миров. Никакого «конфликта цивилизаций» здесь не возникает. Люди с совершенно разным мировоззрением оказываются способны уважать друг друга, признавать чужую мудрость и учиться друг у друга новому. Редкий и драгоценный урок нашему озлобленному времени.

«Мне очень хотелось написать солнечную книгу» (Жоржи Амаду).

Такое случается не столь уж редко. Некий политик со слезами клянется, что шапка Мономаха не иначе как чугунная, что работает он, как раб на галерах. И все ради любимого города/страны/народа (недостающее вписать, ненужное вычеркнуть). Но только попробуйте избавить беднягу от рабского труда! Загрызет. Именно таков полковник Рамиро Бастос, жизнь положивший на благо города Ильеуса. Кстати, «полковник» — это не значит, что он служил когда-нибудь в армии. Просто нужно же человеку солидное звание, если у него такие обширные плантации какао. Полковник пребывает в почтенном возрасте 82 лет. Он контролирует голоса чуть ли не всех избирателей Ильеуса и окрестностей. В его распоряжении отряды бандитов-жагунсо. Он богат, как... вот у Шеридана как раз попалось хорошее сравнение: «Он мог бы выплатить национальный долг так же легко, как я по счету прачке». И, надо отдать ему должное, он действительно многое делает для города, сообразно своим представлениям о высокой морали: «Он терпимо относился к кабаре, публичным домам, к безудержным ночным оргиям Ильеуса. Мужчинам это нужно, он сам был молодым. Но он не понимал, зачем эти клубы для юношей и девушек, где они болтают допоздна и танцуют эти новые танцы, в которых даже замужние женщины кружатся в объятиях посторонних мужчин. Какое бесстыдство! Жена должна жить взаперти, заботясь о детях и семейном очаге, Девушка в ожидании мужа должна учиться шить, играть на пианино, распоряжаться на кухне». И столь же непреложно то, что ни один наглец не должен становиться между полковником и властью.

Но наглец, разумеется, находится. Молодой Мундиньо Фалкан с его проектом углубления городской гавани. Дело вроде бы хорошее, нужное, даже способное обогатить Ильеус. Но ведь инициатива принадлежала не полковнику! И он готов стереть противника в порошок.

Следить за интригами в Ильеусе было интересно.

Мне вообще показалось, что Габриэла, естественное существо, дитя народа, со всеми своими достоинствами и глупостями здесь где-то на десятом плане. Книга — о крае какао и о политике. О вечном столкновении нового с отжившим. О сражениях из-за плодородных земель. Они уже закончились, эти схватки, уже превратились в романсеро, но так и не ушли в прошлое. На выборах каждая сторона держит жагунсо наготове и пуля для удачливого соперника всегда припасена.

Любовь... Любовь в романе тоже есть. Истории женского одиночества, протеста и страсти вьются, переплетаются, множатся. Чувственная Глория, которую постылый любовник держит под замком, мечтает об урагане страстей. Юная Малвина бунтует против деспотичного отца. И Габриэла, мулатка с кожей цвета корицы и ароматом гвоздики, сводит с ума араба Насиба. А еще есть Офенизия — то ли легенда, то ли быль из XIX столетия, с ее мечтой о любви императора. Честно говоря, среди всех этих сюжетов история Габриэлы вовсе не показалась мне самой интересной.

Куда больше увлекали все эти детали далекой незнакомой жизни. Блюда с немыслимыми названиями, вроде «акараже» или «мокека». Грандиозный презепио сестер Рейс. Празднование Нового года по-бразильски. Подробности афробразильских культов и техника сбора какао.

И да — это солнечная книга.

Книга вроде воздушного пирожного с кремом — сентиментальная, романтичная, красивая. Даже традиционный таинственный особняк здесь носит гордое название Кейк-хаус и по заслугам, потому что похож на свадебный торт. А персонажи немножко смахивают на сахарные фигурки на торте — не то чтобы они в самом деле идеальны, но автор так откровенно смотрит на всех через розовые очки, даже на лживого и ненадежного Уилла.

Вроде бы и проблем у героинь хватает, и жизнь в городке Юнити вовсе не так уж безмятежна на поверку. Чего стоит хотя бы история семьи Хатауэев, обреченных столетиями каяться за единственное преступление, которого кто-то из их предков не смог предотвратить! Жутко, если задуматься. А вот ведь ощущение идиллии не проходит. Это идилличность традиционной волшебной сказки, где положительных персонажей ждет не менее традиционный счастливый финал с неземной любовью и горами золота. Отрицательных же покарают силы самой природы. И разве может быть иначе в городке, где идет нарциссовый дождь?

Довольно добротный боевик с пиратскими приключениями. События идут в быстром темпе, злодеи плетут интриги, положительные герои более или менее успешно выпутываются из неприятностей. Даже летающие корабли есть... Нет, стоп, летающих кораблей как раз и нет. Есть самолеты-переростки, какими любили иллюстрировать советскую фантастику. И это было первым моим разочарованием. Вторым — загадочный город со странным названием «Водопады возмездия». С самого начала я заподозрила, что искать эту «ожившую легенду» и «пиратский рай» не стоит. Да так оно и оказалось. «Внизу расстилался все тот же пиратский город. Уродливое нагромождение платформ и тесных кособоких домишек, быстро гниющих в едком воздухе. Грандиозная многокилометровая сточная яма, пестро разукрашенная пятнами минеральных выделений. Ничтожные жилища выступали из воды, как болотные кочки». Впрочем, динамичному сюжету столь своеобразная эстетика не мешает.

Что ж так скучно-то, а?

Слово, которое крутилось в голове при чтении: «стандартно». Сюжетную схему «мелкая криминальная сошка в большой политической игре» трудно назвать неизбитой, и не нашла я ту «изюминку», которая придала бы книге необычность. Вот, скажем, бравый капитан говорит: «Одноглазый подонок Квайл предложил мне выгодное дельце. Его братия никогда не выдает своих источников, но он допустил большую ошибку. Именно он сделал так, что мне стало нечего терять. И я вернусь. Пусть Центурия гонится за мной, но я выясню, кто мой главный враг! Они пожалеют, что вообще услышали имя Дариана Фрея!» А теперь скажите, в каком приключенческом романе герой не зявляет чего-то подобного?

Персонажи тоже не порадовали. Одинаковая манера говорить, думать, поступать — как их отличить-то друг от друга? Ну, например, один из членов экипажа — муртианин (что бы это ни значило). Вы думаете, он чем-то не похож на остальных, к данному народу не относящихся? Лишь в 26-й главе вдруг выясняется, что говорит он с акцентом.

Как легкое чтение, чтобы скоротать вечер, наверное, пойдет. Но я рассчитывала на большее.

Вполне готический антураж для начала: глухое место в лесу, одинокая ферма, странные отголоски.

Вполне ироническая завязка: просыпанный корм для цыплят как причина драматических событий.

Вполне сказочная неразбериха, как в любимых англичанами лимериках: цыплята съедают кошку, грибы вырастают выше дома.

И еще та самая Пища, которой только надписи «Съешь меня» и не хватает — то ли «Пища богов», то ли «Пища для рекламы».

Не забыть аллегорического описания революции и реакции, с изящным противопоставлением «мелкого» XIX века «гигантскому» XX столетию.

При смешивании ингредиентов получается не столько научная фантастика, сколько гротеск, причем, как обычно у Уэллса — с мощным социальным подтекстом.

"— К нам, добрые горожане! К нам! Сегодня в нашем театре вы увидите давнюю и трагическую историю, дошедшую из Огненных Времен! Историю прекрасную, как баллада, пропетая у пылающего очага зимним вечером».

Ничего столь трагического не обещаю, но уютная книга, способная осветить мрачный осенний вечер, точно есть.

Ольгу Владимировну можно поздравить с дебютом. Это ее первый — и удачный — опыт в жанре фэнтезийного детектива. Хочется надеяться, что первый опыт не станет последним, и Ларш Ночная Волна порадует новыми расследованиями.

«Два талисмана» уводят читателя в уже знакомый по предыдущим романам (или еще не знакомый, но все равно обаятельный) мир Великого Грайана. Веселый город Аршмир раскрывается перед гостями во всей своей живописной пестроте: от воровских притонов до особняков высшей знати. Славный город живет собственной жизнью: стражники-крабы патрулируют улицы, увлеченный лекарь ищет Снадобье Всеисцеляющее, и мирно спит каменный великан в гавани, которого некогда маги приспособили под маяк. Здесь наконец нашлось подобающее место для любви писательницы к театру, лишь мельком упоминавшемуся в ее прежних книгах. Интриг театральных здесь не меньше, чем криминальных. И ветхий занавес, который после спектакля латает вся труппа, — ничуть не менее важная и колоритная деталь, чем редчайшее вино на столе наррабанского посла.

Как и следует в классчиеском детективе, в веселом городе Аршмире будет и преступление, которое на первый взгляд невозможно совершить, и ложные догадки, и неожиданная разгадка. Даже шпионы из далекой загадочной Берниди будут.

А вот чего, пожалуй, нет, так это боевика (вопреки названию серии, в которой издана книга). Подгорные чудища со всех сторон не лезут. Эпических схваток Светлых и Темных сил тем более не ждите. Ольга Владимировна трогательно любит всех своих героев, и в ее романах нет места брутальной жестокости. Каждый персонаж хоть в чем-то малом, но симпатичен. Зато автор до предела наполняет страницы добротой, мягким юмором, светлой верой в лучшее.

Вообще-то этот роман стоило назвать «Гордость и предубеждение» — и того, и другого в книге предостаточно.

Жила-была девушка. Не слишком красивая, не слишком состоятельная. И вот уже ей 29 лет, а потом и за 30, а возлюбленного на горизонте все нет. Она, конечно, феминистка, потому что очень умна, а окружающие мужчины совсем не ценят это ее качество. И еще, разумеется, мечтательница.

«Если я когда-нибудь выйду замуж, то только за горячо любимого мужчину. Он должен превосходить меня во всем, чтобы я могла ценить его характер и ум. Он должен обладать душой поэта и здравомыслием судьи, быть тактичным, добрым, всеми уважаемым, должен восхищаться женщинами и видеть в них равных. И еще он должен быть старше меня».

При таких-то идеалах и читатели, и персонажи романа замечают истинного героя гораздо раньше, чем Шарлотта, и долгая история «гордости и предубеждения» придает повествованию некоторый драматизм.

А жизнь у девушки несладкая. Отец теряет зрение, брат спивается. И, конечно, страшной тенью над семьей Бронте висит проклятие XIX века — туберкулез. Честно говоря, именно эти страницы биографии Шарлотты и ее сестер заинтересовали меня больше всего. Ее детство, ее первая любовь, ее жизнь в Йоркшире.

Обычная, в сущности, история, и Сири Джеймс изложила ее с большим сочувствием.

Правда, решение писать от лица Шарлотты Бронте было явно слишком смелым. Сири Джеймс как романистка существует на совершенно ином уровне. И все же образ талантливой, не слишком счастливой девушки в романе получился. И хотя бы ради этого книга заслуживает прочтения.

Прочим персонажам повезло меньше. Мужчины (если не считать темпераментного мсье Эгера) довольно бесцветны и неубедительны. Николс идеален почти до приторности, Бренуэл даже в белой горячке изъясняется ходульными фразами, мистер Бронте-старший так круто меняет характер и поведение, что остается только руками развести. Не слишком избалованы авторским вниманием Энн и Эмили Бронте.

И еще похоже, что Сири Джеймс никогда не вела дневника. Ее книга имеет совершенно иной ритм и стилистику: обычное линейное повествование с долгими экскурсами в прошлое. О выбранном жанре напоминает только встречающееся время от времени обращение «дорогой дневник», уместное разве что для маленькой девочки.

Но все же, несмотря на недостатки, при чтении у меня постоянно мелькала мысль: «А ведь это недурно». После «Дракула, любовь моя» я не ждала от Сири Джеймс ничего особенного. Ничего особенного, в сущности, и нет, но роман приятный.

Давно уже мне было интересно, что это за японец такой, который пишет английские книги. Что ж, английского в романе и впрямь оказалось много, да и японского не меньше.

Исигуро из тех авторов, которые окунают вас в повествование с головой, так, будто вы уже живете в нем, уже знаете все эти вещи, составляющие жизнь Кэти Ш. и ее друзей. Далеко не сразу появляется возможность отдышаться и оглядеться: куда же это меня занесло?

В Англию, в «старую добрую Англию», какой она бывает в старинных фолиантах с фамилией Диккенса или Эллиот на обложке. И закрытая школа Хейлшем со всеми ее маленькими драмами — это действительно очень узнаваемо по-английски, на память сразу приходят сюжеты, связанные с подобными же местами, от Итона до Хогвартса. Взросление, воспитание чувств — тема поистине классическая. И имена героев — это снова из тех самых книжечек ин-кварто и ин-октаво, в которых обитали бароны С. и графини Н.

Но, несмотря на английские имена и названия, мир романа — это и Япония, с повышенной ролью искусства, эстетики в жизни людей, с суровым стоицизмом и буддийским спокойствием перед неизбежностью страданий.

Бросается в глаза камерность всей истории, ее психологизм. Герои точно под микроскопом рассматривают каждый жест, каждое слово, любую подробность взаимоотношений. Единственное, что их по-настоящему волнует: как он (или она) ко мне относится в эту минуту? Все, что вне узкого кружка воспитанников Хейлшема, так и остается за кадром — даже свободно перемещаясь по стране, организуя маленькие экскурсии, сталкиваясь с людьми, герои так ничего и не узнают о том, чем живет и дышит Англия. И от этого текст напоминает японскую лаковую миниатюру, затейливо и любовно украшенную и такую далекую от реальной действительности.

И только где-то на самом заднем плане маячит антиутопия. С героями должно произойти — уже происходит — нечто страшное, но оно тонет в общей атмосфере идиллии, где детская дружба, и юношеская любовь, и даже разговоры о Кафке и Прусте. Бывают антиутопии жуткие, бывают и иронические, а эта — безмятежная.

Гламур. Много гламура. Дорогого вина, и высокой моды, и великосветских сплетен. И еще много интеллектуальных забав, ведь это же Мастер Чэнь, он писать «попроще и потупее» не умеет. Интеллект импонирует, гламур... не знаю. Может быть, я и не совсем права, и это не просто банальный «глянец», а то самое «печальное очарование вещей». Хоть в Японии, хоть в России уничтожить нечто прекрасное слишком легко...

Но не спрашивайте меня, каким образом в утонченнейшую атмосферу изысканных удовольствий можно вписать шпионские страсти. Можно. И это даже не будет выглядеть ненатурально. Мир коллекционных вин не так далек от геополитики, как кажется.

«Путешествие Хамфри Клинкера» — не столько роман, сколько серия путевых очерков, связанных простой и древней формой сюжета — скитаниями Мэтью Брамбла с домочадцами по городам и весям Британии. Мимоходом автор охотно делится с читателями своим мнением о морали и политике, свободе печати и медицине, сельском хозяйстве и минеральных водах. Рассуждений, пожалуй, даже многовато, и не всегда они способны заинтересовать современного читателя. Особенно почему-то утомили развернутые портреты давно почивших премьер-министров.

Так что попытка проникнуться духом английского Просвещения прошла не совсем гладко. Признаться, если говорить о литературе XVIII в., я всегда предпочту «острый галльский смысл». Но Тобиас Смоллетт остроумен по-своему, в собственном грубоватом стиле. И будьте уверены, от его острого языка не спасется ни один из героев и ни один уголок Британии. Но это вовсе не то, что мы привыкли считать «английским юмором». Юмор Смоллетта не столь тонок и, что хуже, тяжеловесен. Еще больше утяжеляет восприятие язык перевода. Смоллетт писал на вполне современном английском, но у переводчицы А.В. Кривцовой XVIII век, похоже, слишком прочно ассоциируется с Ломоносовым и Радищевым. А потому роман нашпигован словечками вроде «сей», «засим», «пещись» и прочим, чем обычно не злоупотребляют даже при переводе Шекспира. И это тем более обидно, что Смоллетт считается одним из лучших британских стилистов.

Смоллетт грубоват, но грубоваты и английские нравы его времени. Той неизменной корректности, которая для нас неотделима от образа английского джентльмена или леди, еще нет и в помине. Даже тонкий и умный Мэтью Брамбл готов лично колотить чужих слуг, чем-то ему не угодивших, даже нежная Лидия может хорошим апперкотом отправить оскорбителя в нокаут. И запахи! Героини Вольтера, пожалуй, злоупотребляют розовой водой, но героинь Смоллетта в этом не упрекнешь. Впрочем, как и в пристрастии к воде и мылу. «Благоухают» они так, что на балу бедняга Мэтью Брамбл падает в обморок от «ароматов». Картина не совсем аппетитная, но зато реалистическая.

Кроме ярких, живых картин «старой доброй Англии», в романе можно найти меткие зарисовки нравов (только имейте в виду: шотландец Смоллетт не любит Англию и откровенно пристрастен к своему родному краю), афористичные высказывания и психологические наблюдения. Забавно наблюдать, как преображается одно и то же событие, когда его описывают поочередно юная простушка Лидия и, скажем, ее желчная тетушка.

Интересная вариация на тему «Жизнь есть сон». Понятие реальности теряет смысл, ее искажает слишком много факторов, телепаты и антителепаты, ясновидящие и антиясновидящие. Обычное и странное утрачивают привычную определенность, исчезает даже грань между жизнью и смертью.

Много забавных и впечатляющих деталей. В этом мире пообщаться с умершими близкими немногим сложнее, чем заглянуть в холодильник. В первом случае вам помогут особые конторы — моратории, во втором — готовьте пятицентовик. Входные двери, шкафы и холодильники в мире «Убика» бесплатно не работают. Антураж фантасмагоричен. Описания одежды (твидовые тоги! штаны из бересты!) балансируют между бредом и пародией. То же самое касается еды. Не уверена, что решилась бы попробовать марсианских медведок.

Детективная составляющая сюжета крутится вокруг убийства директора крупной компании. Тут же и классический герой-неудачник, на плечи которого сваливается расследование. И почти демоническая девица со странными способностями.

Все отлично, единственную ошибку сделала я сама, когда прочитала перед «Убиком» «Игроков с Титана». А в них тот же герой-неудачник, та же демоническая девица и даже сюжет похож, только в других декорациях. В результате «Убик» произвел менее яркое впечатление, чем мог бы.

Русское название — из серии «Непонятно, но здорово». Могу только предположить, что Чезаре Борджиа дарует (всем подряд?) смерть, Макиавелли — коварство, а Леонардо — любовь. Нет, не складывается. Чезаре в романе — отнюдь не маньяк-убийца, хотя гуманизмом и не страдает. Макиавелли довольно наивен. При этом готова признать, что оригинальное «The Ground Is Burning» менее выразительно. За английским названием то достоинство, что оно точно отражает авторский замысел. Сэмюэль Блэк выбрал трех героев (один из них, возможно, на самом деле злодей; возможно, двое) и тот краткий миг большой Истории, когда их судьбы сплелись вместе.

Ни один из троих не нуждается в особом представлении: даже через полтысячи лет имена всех троих на слуху, хотя и по-разному. Но Сэмюэль Блэк все же видит в них нечто общее. Все трое одержимы жаждой славы, жаждой сотворить чудо, которое будут помнить всегда. Чудеса ведь не обязательно бывают добрыми. И все трое живут так, словно ступают по той самой burning ground. Леонардо, как самый мудрый из троих, понимает это первым.

Надо признать, что Сэмюэль Блэк здорово рисковал, выбирая тему для своего дебютного романа. Именно этот эпизод — приезд флорентийского посла Никколо Макиавелли к герцогу Чезаре Борджиа — уже почтили своим вниманием писатели, и какие! Моэм, Сабатини... Я бы не сказала, конечно, что начинающему английскому литератору удалось сравниться с предшественниками. Но свое слово он сказать сумел.

Его персонажи — не столь глубокие натуры, как их «двойники» у Моэма. Они не могут вести интригу так искусно, как герои Сабатини. Зато они бывают удивительно человечны. Трогательно смешным выглядит Макиавелли, размякший до полного одурения перед красивой женщиной. И даже Чезаре раскрывается с совершенно неожиданной стороны, когда навещает свою тяжело больную сестру. И, конечно, очень украшает книгу Леонардо, с его одержимостью полетом. И с его обостренной чувствительностью художника. Именно его глазами мы по-настоящему видим жестокость эпохи — другие двое привыкли и не реагируют.

Мне показалось, что книга Сэмюэля Блэка, не будучи шедевром, — все же добротный образец исторической прозы. Классический исторический роман, грамотный, неглупый, любовно скроенный.

Железную стену, разделяющую два мира фантастики, бесцеремонно сломали. Сергей Снегов решил объединить традиции советской фантастической утопии и западного фантбоевика. И сделал это отлично. Хватает и красивых описаний будущего, и яростных баталий в дальнем космосе.

Будущее Снегова ярко и четко очерчено. Мир грандиозный; есть нечто захватывающее в картине человечества, играющего планетами, как ребенок — кубиками. Здесь грозы — по расписанию, за вашей безопасностью неусыпно следит кибернетическая Охранительница, а отсутствие на космическом корабле моря воспринимается как лишение и романтика дальних странствий :)

И баталии грандиозны. Банальными бластерами здесь не отделаешься; воюющие стороны походя аннигилируют целые планеты, закручивают пространство в улитку и уходят в перпендикулярное время. Мне понравилась еще и забавная идея ввести в космические бои драконов, пегасов и ангелов. Ангел Труб — вообще один из самых симпатичных персонажей.

Вот язык местами ходульный, но его спасают пассажи на грани стеба, вроде: «Будь покоен, о твоей верности священным принципам зла оповестят все органы Охраны Злодейства и Насаждения Вероломства…» Автор пишет плакатно, но при этом тут же подсмеивается над «шершавым языком плаката» — выходит недурно. Повествование льется легко и плавно, так что огрехов не замечаешь, жадно глотая страницу за страницей.

«Повесть о прекрасной Отикубо» не содержит, в общем, ничего волшебного, если не считать трогательной наивности, с которой неизвестный автор устраивает счастье положительных героев и наказание отрицательных. Идеальная любовь Митиёри (играющего здесь роль «принца») и прекрасной Отикубо контрастирует с несчастным браком сестры героини, которой достался в мужья неотесанный болван, «беломордый конек». Как ни мила Отикубо, все же ее история заставила меня понять, почему европейские сказки заканчиваются свадьбой. Просто потом начинается уже совсем не сказочная жизнь. Вот и здесь львиная доля внимания уделена эпической саге о вражде Митиёри с тещей. Не самое приятное впечатление производит этот идеальный влюбленный, вдохновенно устраивающий людям гадости. В том числе и тем, кто ни ему, ни его «золушке» ничего дурного не сделал, а просто состоит в родстве с ненавистной госпожой Северных покоев.

Аннотация обещала «роман уникальный, страшный — и прозрачный». Ничего похожего я не увидела. Я бы не сказала, что тексты Дафны Дю Морье так уж прозрачны, напротив, их сильная сторона — зыбкость, возможность двойных и тройных толкований. А уж в каком месте надо бояться, и вовсе не поняла. Страшно было героине, а я никак не могла взять в толк, чего же она так трепещет. Тяжелое прошлое — да, не может не влиять, застенчивость — понятно, трудно сравнивать себя с блистательной Ребеккой — тоже понятно. Но не до такой же степени! Если ей предлагают не сидеть в кабинете Ребекки, где ей так тяжело и неприятно, почему просто не сказать своему собственному дворецкому: «Да, я хочу побыть в библиотеке»? Нет, она будет сидеть в кабинете и мучиться неведомо ради чего. Девчонку очень хотелось хорошенько встряхнуть и посоветовать не выдумывать. Приятно, что у автора возникло такое же желание.

Итак, мистического триллера я не получила, зато получила отличный психологический этюд. Прошлое ведь действительно может забрать над нами власть. И никакой мистики. Мы сами бежим от воспоминаний, пугаемся давно ушедшего, лелеем свои страхи. И сами позволяем другим людям направлять нашу жизнь, стесняясь сказать: «Я не хочу». В романе очень хорошо показано, как люди сами создают себе призраки, а потом не могут с ними справиться. И прошлое заслоняет настоящее, погибшая Ребекка предстает в восприятии героев и читателей как живая яркая личность, а живая героиня старательно превращает сама себя в пустое место. Не случайно в романе у нее даже нет собственного имени!

И еще роман очень кинематографичен, при чтении эпизоды так и встают перед глазами, так что количество экранизаций не удивляет.

«Сказка — это правда, в которую иногда перестают верить».

Небольшая мудрая притча о том, что бывает, когда от людей уходит Любовь. Когда они перестают ощущать себя единым целым с природой.

Север здесь предстает совершенно иным, чем в произведениях уроженцев иных краев. Кто не помнит «белого безмолвия» Джека Лондона! А вот в Арктике Юрия Рытхэу нет ничего безжалостного, сводящего с ума; напротив, он описывает свой родной край с неподдельным обожанием. Особенно это относится к первой части повести, к истории любви Нау и Рэу. Здесь берега полярных рек раскалены летним солнцем, а тундровые травы ласковы и мягки. Ах, сколько же красоты можно увидеть в тундре, в полярном море, в чукотских мифах! Сколько грусти можно вложить в короткую повесть: ведь киты уходят, не выдержав человеческой жестокости и равнодушия.

«Разве мы сможем начать новую жизнь? Жизнь начинает только ребенок. А мы с тобой… у нас все позади. Минутные вспышки гнева, тысячи картин, встающих из прошлого — это мы. Поля, красные поля — это мы; проливные дожди, пыль, засуха — это мы. Нам уже не начать жизнь заново».

Поколение за поколением фермеры осваивали Дальний Запад. Сражались с индейцами, змеями, сорняками. Поднимали целину. Об агротехнике не слыхали: севообороты, тем более удобрения в тогдашних США не были в ходу. Хищническое, в общем, хозяйство, убивающее землю. Пока были свободные земли, истощенный участок просто забрасывали и — Westward Ho! Но вот уже фонд западных земель исчерпан, и образ жизни, складывавшийся с колониальных времен, обречен на исчезновение.

Стейнбек показывает финал драмы. Фермеры должны уступить место крупным компаниям, которые будут точно так же хищнически истощать почву, только масштаб уже будет иной. Не случайно одна из первых глав показывает чудовище: банк, не знающий сострадания, кормящийся только прибылями. А рентабельность крупного механизированного хозйства, конечно, выше. Чудовище довольно урчит, пожирая очередную убыточную ферму. Фермеры уходят, превращаются в нищих поденщиков. Вчера был налаженный, пусть не роскошный, быт, была уверенность в себе. Сегодня — гувервилль, «город» из убогих палаток, а то и картонных ящиков. И отовсюду вслед беднякам вечное: «понаехали тут»...

Нужно ли в сотый раз повторять, какая это сильная и тяжелая книга? Стейнбек создает безжалостно точный социологический этюд в оболочке прекрасной прозы. И как жаль, что сегодняшняя Америка напрочь забыла гувервилли; если бы помнила, глядишь, сытого самодовольства у этой страны было бы поменьше. И что Стейнбек по праву восхищается людьми гувервиллей. Эти «оки» — голодные, грязные, измученные — все же гордо откажутся от любой благотворительности. Они просят не хлеба и не зрелищ — работы. И ни у кого не собираются сидеть на шее. И за это они, конечно же, достойны уважения.

Действие «Львов аль-Рассана» происходит в том же мире, что и «Сарантийские мозаики», только на несколько столетий позднее и в другом уголке света. Историческим фоном на сей раз служит не Византия, а Испания времен Реконкисты. Многие темы, намеченные в «Мозаиках», получают дальнейшее развитие. Мы узнаем, что Ашар, ушедший в пески в одном из эпиходов «Мозаик», получил-таки свое откровение, и ашариты стали весьма многочисленной и процветающей религиозной общностью. В частности, они отобрали у поклонников солнечного Джада почти всю территорию Испании-Эспераньи. Но времена меняются. Золотые дни халифата остались для ашаритов в прошлом. Джадиты готовы отвоевать полуостров.

На этом благодатном материале пышным цветом цветет тема фанатизма и религиозных войн, намеченная в финале «Мозаик». Если в Сарантии фанатики ипподрома явно превосходили численностью фанатиков религии, то в «Аль-Рассане» это уже не так. Желающих убивать, грабить и жечь во имя солнечного Джада или звездных откровений Ашара хватает с обеих сторон. Надвигающемуся безумию противостоит лишь странная компания изгнанников, собравшихся по воле судьбы вместе: поэт и воин, ашарит Аммар; первый рыцарь джадитской Эспераньи Родриго Бельмонте; Джеана, женщина-врач из гонимого народа киндатов; да еще кучка объединившихся вокруг них людей разных народов и разных вер.

Схема повествования снова напоминает о «Мозаиках»: точно так же постоянно меняется точка зрения, и разные персонажи получают возможность высказаться.

И роман отличный. Здесь есть все, что необходимо хорошей приключенческой прозе: запутанные политические интриги, смертельная опасность, чудесные спасения, ненависть и любовь. Центральная для романа тема религиозной нетерпимости, увы, более чем актуальна в XXI веке, что подогревает интерес.

Вот только по сравнению с многоцветным миром «Мозаик» «Аль-Рассан» показался мне более одномерным. Здесь меньше мистическо-фэнтезийного; для «зубира» с его сверхъестественным могуществом и для таинственных синих огней уже не осталось места. И, кажется, для людей вроде мозаичника Криспина — человека, который слышит загадочный полумир и встречает древних богов в лесной чаще, — места тоже нет. Может быть, поэтому и персонажи здесь более одномерны. Во всяком случае, за Джеану и Аммара я не переживала так, как за героев «Мозаик». Особо же разочаровал Родриго. Вместо Сида Кампеадора — подкаблучник, который слишком часто говорит «жалобно», «жалеет себя».

Книга, которая покорила уже своим задорным эпиграфом и не отпускала от себя до последней страницы. Хотя, казалось бы, что тут особенного? Что мы, путевых заметок не читали?

Необычен здесь не жанр, а автор. И не потому, что Агата Кристи вдруг взялась писать не про Пуаро и даже не про мисс Марпл. Необычно ее отношение к жизни, такие светлые люди — редкость невероятная. Если вы не знаете, что эта маленькая книга писалась в годы войны, то ни за что и не догадаетесь — столько в ней тепла и оптимизма.

Археологическая экспедиция, да на Восток, да в славные довоенные времена — место, где оптимизм был нужен весь, до последней капли. Жара, пыль, разболтанные грузовики и скверная еда — еще наименьшие из испытаний, способных подкосить самого завзятого жизнелюба. И будь это хотя бы легендарная Троя, где жена начальника экспедиции может покрасоваться в диадеме прекрасной Елены! Но сирийский телль, в древности — хеттский городок — куда скромнее, да и Макс Мэллоуэн охотится вовсе не за сенсациями. Так что, как и в любой археологической экспедиции, собирают здесь в основном горшки, разбитые еще хеттами. Ну, никакой романтики :) Другая на месте Агаты подала бы на развод уже в первую неделю раскопок :)

Но нет. Макс и Агата, похоже, были идеальной парой: так истово она интересуется битой керамикой, клеит этикетки и прояляет фотопластинки. И еще ее интересует мир вокруг нее — и исчезнувший мир хеттов (она любовно подмечает: в этом горшочке держали косметику, а в этой стене сделали тайник для приданого дочери), и мир современного ей Востока. На страницах книги можно найти выразительные, с огромной симпатией сделанные портреты людей, окружавших Агату на раскопках, экзотические сирийские пейзажи, недоступные европейскому уму особенности традиционной ментальности. И еще огромную ностальгию, потому что на календаре был 1943 год, и довоенная жизнь неизбежно казалась утраченным раем.

Забавная стилизация под индейские сказки. Как оно и положено в индейских сказках, в центре повествования — трикстер. Шут, авантюрист и герой — и все, что хотите. И происходят с ним всякие веселые приключения. Он побеждает диких зверей и белых людей, заставляет чихать Мирового Лиса. А если Меджикивис и оказывается побежденным, не страшно — подлинного трикстера этим не смутить.

Легко, приятно и ни к чему не обязывает. Текст, как водится у Коростелевой, насыщен аллюзиями и отсылками, но может читаться и просто как литературная сказка.

«К Смирдину как ни зайдешь,

Ничего не купишь:

Иль Сенковского найдешь,

Иль в Булгарина наступишь».

С таким мало вдохновляющим напутствием от Пушкина и Соллогуба я отправилась знакомиться с Сенковским. И обнаружила, что, какие бы грехи ни водились за Осипом Иванычем по литературной части, все же знакомства он заслуживает.

Сборник «Записки домового», как обычно и случается, не вполне ровен. Меня больше всего поразили первое и последнее произведения.

«Ученое путешествие на Медвежий остров» явно выбивается из ряда для своего времени. Поражает уже выбор места действия — не Петербург, не «город N.», а Якутия. Сенковский дает чуть ли не первое в нашей литературе описание Заполярья:

«Наконец, вступили мы в пустынное царство Севера. Зелени почти не видно. Гранит, вода и небо занимают все пространство. Природа кажется разоренною, взрытою, разграбленною недавно удалившимся врагом ее. Это поле сражения между планетою и ее атмосферою, в вечной борьбе которых лето составляет только мгновенное перемирие. В непрозрачном, тусклом воздухе, над полюсом, висят растворенные зима и бури, ожидая только удаления солнца, чтоб во мраке, с новым ожесточением, броситься на планету; и планета, скинув свое красивое растительное платье, нагою грудью сбирается встретить неистовые, стихии, свирепость которых как будто хочет она устрашить видом острых, черных исполинских членов и железных ребр своих».

И это сейчас постапокалипсисом никого не удивишь, но Сенковский разрабатывал сюжет двести лет назад.

Герои открывают, что в устье Лены некогда существовало могущественное государство Барабия. Столкновение кометы с землей вызвало землетрясение, потоп, смещение земной оси. Барабия погибла. Ироничные описания допотопных нравов автор ухитряется довольно органично сочетать с трагическими картинами гибели цивилизации.

«Спустя несколько часов все море покрылось бесчисленным множеством волнуемых на поверхности воды странного вида предметов: темных, продолговатых, круглых, походивших издали на короткие бревна черного дерева. Любопытство заставило нас выйти из пещеры, чтоб приглядеться к этой плавающей туче. К крайнему изумлению, в этих бревнах узнали мы нашу блистательную армию, ходившую войною на негров, и черную нагую рать нашего врага, обе заодно поднятые на волны, вероятно, во время сражения. Море выбросило на наш берег несколько длинных пик, бывших в употреблении у негров (Новой Земли). Я взял одну из них и притащил к себе прекрасный плоский ящик, плававший возле самой горы. Разломав его о скалу, мы нашли в нем только высокопарное слово, сочиненное накануне битвы для воспламенения храбрости воинов».

Иронично, но при этом ведь и жутко!

«Падение Ширванского царства» — вещь совершенно иного рода, весьма занимательная фантасмагория. Повесьте ваши уши на гвозде внимания, о любопытствующие! Автор поведает вам, сколько бед могут натворить в восточном государстве польская паненка и маг Джон Ди, если хорошенько постараются. Сенковский, основатель русской ориенталистики, порадует вас отменной пародией сразу и на ученую монографию (с обязательными ссылками на источники), и на сказку «Тысячи и одной ночи». Как это у него получается, объяснить не умею, но Запад, Восток, история и фантастика составляют в повести пестрый узор, подобный лучшим коврам персидским.

«Кто бы подумал, что эта невинная девушка, эта белая и розовая панна Марианна, сделается причиною погибели двух героев, двух славных и могущественных падишахов и еще орудием к уничтожению целой державы?.. Но в этом-то и состоит историческая „судьба народов“, которая теперь в моде! Все в истории зависит от „судьбы народов“».

На второе место в своем личном рейтинге я бы поместила «Сентиментальное путешествие на гору Этну», «Большой выход у Сатаны» и «Похождения одной ревижской души». Здесь автор дает волю своему острому языку и хлещет сарказмом всех, кто только оказывается поблизости: журналистику и философию, семейные нравы, теорию «полой земли» и идею кармы. Ничего странного, что Герцен сравнивал его с Мефистофелем! У Сенковского и впрямь есть нечто от холодного, безжалостного остроумия Мефистофеля. Но и над собой он смеется так же зло, как над окружающими.

Самые невыразительные в сборнике, на мой взгляд, — «Превращение голов в книги и книг в головы» и «Записки домового». Первому произведению, учитывая, что сюжет крутится вокруг представления с фокусами, не хватает зрелищности и динамизма. Второе откровенно скучно: автор увлекся изложением пародийной теории любви, и получилось сухо. Впрочем, современники смотрели на «Записки домового» иначе, и в подражание ему родился целый поджанр «замогильных записок» в русской классике.

По сюжету роман напоминает «Луну и грош» — или, скорее, это «Луна и грош» напоминает Киплинга. Сюжетные ходы повторяются так настойчиво, что это не может быть случайностью. Особенно впечатляет совпадение кульминации (спойлер!): художник ослеп, его последняя и лучшая картина уничтожена. Но как по-разному трактуют ситуацию оба писателя! У Моэма слепота Стрикленда выявляется случайно и служит всего лишь завершающим штрихом его истории. У Киплинга слепота Дика Хелдара — композиционный центр всего повествования. Мимолетный эпизод, когда волосы любимой девушки закрывают лицо Дика; ранение в Судане; решение написать Меланхолию — вся структура романа подводит к одной развязке.

Разные трактовки похожих ситуаций — и вот перед нами две книги, совершенно разные при удивительном сходстве. Не знаю, хотел ли Моэм поспорить с более ранним автором, но романы их говорят о разном. «Луна и грош» — об одержимости гения. «Свет погас» — об испытаниях.

Дик Хелдар, в отличие от моэмовского Стрикленда, — не гений, а просто коммерчески успешный художник. Он кочует по «горячим точкам» обширной Британской империи, делает зарисовки в стиле «разбавленного Верещагина» (по меткому словцу его друга Торпенхау) и проходит огонь, воду и медные трубы. Он участвует в войне с махдистами в Судане. Он подвергается жесточайшей пытке успехом в Лондоне. И Мэйзи, его «королева, которая не может поступать дурно», тоже оказывается испытанием. И наконец, — свет гаснет. Киплинг выплескивает на бумагу тяжелые, глубоко личные переживания — ему самому довелось испытать потерю зрения, к счастью, временную.

В этом романе молодой еще автор (а это первый его роман!) показывает себя потрясающим стилистом. Повествование звучит на разные голоса. Дети, играющие на пляже; Бесси с ее кокни, пробивающимся сквозь все замашки леди; шутливые перебранки Дика с Торпенхау и Нильгаи — слышно, как меняется язык, как автор отходит в сторону, позволяя персонажам говорить за себя и по-своему. И еще здесь много от Киплинга-поэта: он резвится, вставляя в текст то свежесочиненный обрывок баллады, то стилизацию под комическую оперу. И потому, несмотря на тяжелую тему и невеселый финал, здесь нет атмосферы безнадежности или уныния. Да и какое может быть уныние в романе, в котором есть «Книга Нунга-Пунга» и обаятельный фокстерьер Бинки!

Добротно написанный и весьма экзистенциальный роман. Тихий греческий островок среди ласковых морских волн, восхитительная средиземноморская природа. Языческие верования старой Эллады уже готовы уступить место христианству. Отдавая должное таланту Уайльдера, признаюсь, что, несмотря на все сказанное, меня его творение скорее раздражало — и это из-за героини.

В центре повествования — прекрасная Хризия, куртизанка и благотворительница, самая элегантная дама в округе и «душа, христианская по природе». Она призвана вдохновлять и восхищать, но наводит смертную скуку. Трудно изобразить безупречного персонажа так, чтобы он еще и казался живым. В этом романе у Уайльдера не получилось. Светлая Эллада — родина философии, и Хризия — философ. Но отнюдь не в стиле Сократа. Ей на самом деле не нужны собеседники — только слушатели. Первую часть романа она вещает много и с удовольствием, безапелляционно и неоригинально. Прямо удивительно, как это она не разогнала всех своих поклонников менторским тоном! (На самом деле, сбежал только один.) После этого ее переживаниям по поводу непонятости и одиночества уже не удивляешься. Во второй части ее мудрые слова много и с удовольствием повторяют все прочие персонажи. О-о!

Справедливости ради, Уайльдер и сам понимал, что здесь что-то не то. Как он выразился в одном из писем: «Женщина с Андроса, моя гетера, постепенно превращается в некое подобие доктора Джонсона. Книга буквально провисает под тяжестью высказываний, притч и любви к сирым, которых она берет на свое попечение».

Для меня эта тяжесть оказалась непосильной.

«Моралите» — это и мораль, и средневековая пьеса. Название книги Барри Ансуорта явно обыгрывает оба значения. Этот детектив довольно прямолинеен и моралистичен, но он еще и хорош — хотя бы своей попыткой отойти от сложившихся стереотипов. Как во многих современных детективных сюжетах, герой ввязывается в расследование случайно, но это поистине театральная случайность. Ну, куда мог попасть монах-расстрига, который сбежал из монастыря просто потому, что пришлось переписывать скучную книгу, а на дворе цвел боярышник? Куда еще, как не к бродячим актерам, олицетворению романтики, и неустроенности, и приключений? И совсем не случайно, что скромной актерской труппе, не способной поразить зрителей театральной машинерией, нужно задеть публику за живое чем-то совсем необычным. А что может увлечь больше, чем свежая сенсация — убийство мальчика? Нет, нет, на самом деле здесь все закономерно. Ружье повешено на стене — и оно выстрелит. Ставя пьесу о реальных событиях, играя ее перед зрителями, актеры осознают: чтобы сыграть хорошо, они должны до тонкости понимать, как именно произошло убийство. И вот театральная постановка превращается в расследование — поистине оригинальный ход и со стороны героев, и со стороны автора.

Стоит еще отметить великолепно обрисованный быт средневековых актеров. Автор хорошо знает тонкости постановок пьес-моралите. И то, чем жила в XIV веке веселая старая Англия — тоже. К слову, это несчастная страна. Здесь рыцарская конница уже не кует победу — эту роль она уступила лучникам-йоменам. Рыцарям остается лишь разыгрывать собственные пышные пьесы — турниры. Крестьянам, горожанам, актерам приходится терпеть все прелести рыцарских капризов и крепостного права. Последнее описано так выразительно, что впору браться за вилы и присоединяться к Уоту Тайлеру.

Поистине все смешалось в доме Облонских. Иерусалимский храм чудесным образом переносится в Назарет. Вместо Христа распять хотят Иосифа. Да не по религиозным или политическим мотивам, а попросту за убийство. В эту безумную альтернативку попадает Помпоний Флат, неутомимый исследователь рек и родников. И закручивается детективный сюжет, в который все в том же безумно перепутанном виде вводятся элементы евангельского повествования: проклятая смоковница и Магдалина, Лазарь и сам Христос.

По всем признакам, это литературное хулиганство должно было мне понравиться, но как-то не случилось. Автор явно злоупотребляет выражениями типа «дева, во всем богиням подобная». Не убедил он меня, что римляне изъяснялись именно так, да не в киклической поэме, а в обычном разговоре. Высокопарная стилизация «под Гомера» здорово утяжеляет язык романа.

И чего только нет в антологии «Пионовый фонарь«! Былички XVII в., повествующие о сверхъестественном предельно реалистично (типичная концовка: «Об этом знали доподлинно«!). Новеллы того же и несколько более позднего времени, основанные на классических китайских образцах. Порой эти истории по-японски изысканны, как рассказ о духе глицинии («Чудесное возвращение из столицы» Ихара Сайкаку). Порой совершенно безумны, как рассказ того же автора «Кончик носа, стоивший другим жизни», где лешачиху-тэнгу хватают щипцами за нос, а монахи летают на крыльях из оконных ставень. Есть и жутковатые мистические повествования в духе Гофмана или По, но написанные японцами Акутагавой Рюноскэ («Ведьма», «Мадонна в черном») и Эдогавой Рампо («Путешественник с картиной»). Эти более современны, и рамкой для невероятных событий становится большой город. Акутагава Рюноскэ словно с удивлением открывает городскую мистику. Недаром рассказ «Ведьма» начинается словами: «Возможно, вы не поверите мне. И даже подумаете, что я лгу. Ведь то, о чем я расскажу вам сейчас, случилось не в давние времена, а в годы Тайсё. Более того, в том самом Токио, к которому мы так привыкли. Где по улице мчатся трамваи и автомобили, где в доме непрерывно звонит телефон, где в газетах пишут о забастовках и женском движении». Эдогаве Рампо для создания атмосферы кошмарного сновидения не нужны лисьи чары — довольно вагона поезда.

На этом фоне повесть Санъютэя Энтё «Пионовый фонарь» выделяется довольно сильно. Она написана в конце XIX столетия, уже после революции Мэйдзи, превратившей Японию в современное государство. Но при этом произведение подчеркнуто архаично, более архаично, чем созданные за два века до того рассказы Асаи Рёи. Красиво, но искусственно. Читателю предлагается сделать вид, что он живет в средние века и читает нечто в жанре моногатари. С другой стороны, почему бы японцу не поностальгировать о временах прекрасных дам и доблестных самураев?

Герои — точно маски театра Кабуки. Благородству нет пределов, подлость и коварство не знают границ. Иидзима — олицетворение самурайской чести, Коскэ воплощает верность господину, барышня О-Цую — безграничную любовь, наложница О-Куни — распутство и предательство и т.д. Каждое качество проявляется в полную силу, без компромиссов и полутонов.

Сюжет состоит, собственно, из двух параллельных линий. Первая — с барышней О-Цую — честно говоря, довольно скучна, несмотря на ее сверхъестественную природу и фонарь в виде пиона. Самому автору тоже, кажется, скучновато, недаром он постоянно задвигает барышню на второй план. История ее возлюбленного описана, пожалуй, поживее, с полудетективным сюжетом. Вторая линия — повествование о верности и чести — закручивает интригу вокруг знатного самурая Иидзимы и его наследства. Здесь кипят страсти, долг кровной мести и долг верности сталкиваются между собой, коварная О-Куни плетет козни. К счастью, и она, и ее антагонист Коскэ наделены просто невероятной удачливостью, что и обеспечивает динамичное развитие действия.

Следует сказать, что повесть очень украшает тончайшая ирония автора. Прелестна бытовая зарисовка в самом начале: два самурая ссорятся на улице, а зеваки строят самые фантастические догадки о причине дуэли. Обаятельны неуклюжий Аикава («Конечно, рисовый паек наш мал, дочь у меня глуповата, сам я, как вам известно, человек легкомысленный… Что с нас возьмешь?») и его столь же недотепистый слуга Дзэндзо.

Что лучше — потерять девушку или обзавестись собакой? Что интереснее — писать философские диалоги или переводить дрянную прозу? Что разумнее — играть на скачках или работать санитаром? Абсурдные вопросы, но Мердок именно и вводит нас в абсурдный мир. Стоит ли разрывать отношения с лучшим другом, не выяснив вначале, действительно ли вы его обидели? А стоит ли ссориться из-за глубинного смысла бытия? Главный герой может показаться совершенно чужим и непонятным именно потому, что он делает подобные вещи. А в другие моменты он легкомыслен, как Берти Вустер. Он мчится по жизни с сумасшедшей скоростью, лавируя между совершенно безумными дилеммами. Жизнь то притворяется простой и ясной, то превращается в пантомиму гротескных масок. Как оно и подобает экзистенциалистскому тексту. Глубины я ждала — и получила ожидаемое — но совсем не ждала такой почти вудхаузовской иронии. Роман легок, воздушен, даже праздничен. Серьезные коллизии маскируются веселостью. И в качестве бонуса — восхитительный Париж!

Первый роман Загоскина, «Юрий Милославский», был посвящен событиям, отстоящим от автора на два с небольшим века. «Рославлев» был вторым, и повествует он о «грозе двенадцатого года», которая у всех была еще на слуху и на памяти. Оба обстоятельства пошли книге только на пользу. Успех первого романа внушил г-ну Загоскину некоторую уверенность в себе и сознание, что можно писать хорошую историческую прозу, не обращаясь каждую минуту к томику «Айвенго». ВременнАя близость к описываемому позволила использовать наблюдения из жизни — и оказалось, что г-н Загоскин способен подметить много интересного.

«Рославлев» полон очаровательных жанровых сценок. Чего стоит хотя бы эпизод, когда герой спешит к невесте и застревает на почтовой станции. «Пересмотрев давным-давно прибитые по стенам почтового двора – и Шемякин суд, и Илью Муромца, и взятие Очакова, прочитав в десятый раз на знаменитой картине «Погребение Кота» красноречивую надпись: «Кот Казанской, породы Астраханской, имел разум Сибирской», – Рославлев в сотый раз спросил у смотрителя в изорванном мундирном сюртуке и запачканном галстуке, скоро ли дадут ему лошадей, и хладнокровный смотритель повторил также в сотый раз свое невыносимое: «Все, сударь, в разгоне; извольте подождать!»» Чувствуется, что и почтовая станция, и смотритель, и картинки на стенах — все выхвачено прямо из жизни.

Плюс то, чем не балуют нас современные авторы: речевая характеристика героев. Мужики на завалинке разговаривают на роскошном выразительном русском языке, его не спутаешь с приглаженной офранцуженной речью петербургских салонов. «Так лисой и лисит», «перехватал в некруты» и прочее — речевые жемчужинки, какими и Даль мог бы гордиться.

Если говорить о героях, то и они вышли отлично. Лишь в изображении главной героини, Полины, чувствуются характерные романтические преувеличения, да и это можно объяснить тем, что ее мы видим в основном глазами влюбленного Рославлева. Не повезло также партизанскому командиру Александру Фигнеру (он выведен в романе как «молчаливый русский офицер») — из всех черт характера ему оставили только фанатичную ненависть к французам, и он добросовестно проявляет это качество в каждом эпизоде, как только появляется на страницах. Зато Рославлев — не ходульный романтический герой, а просто милый молодой человек, вполне себе из плоти и крови. И по отношению к своей невесте он ведет себя скорее естественно, чем по-рыцарски. (Это не спойлер, спойлер выдал сам Загоскин прямо в предисловии.) Невозможно же не заметить, что девушка его не любит, но... желание быть счастливым, возможно, некоторый эгоизм... он ничего не видит. Зато когда все выясняется, Рославлев оказывается способным подавить разочарование и злобу к «изменнице» — и в этом немалое его обаяние.

Идейный мир романа достаточно прост и укладывается в неизменную формулу «православие, самодержавие, народность». Иного и ожидать нельзя, учитывая Третье отделение. Но у Загоскина иногда все это принимает забавные формы. Скажем, он никогда не называет Кутузова иначе как «князем», «светлейшим» — как будто без княжеского титула читатель не прочувствует все величие Кутузова!

Зато писатель остроумно и по заслугам высмеивает неискоренимое в России низкопоклонство перед Западом — и это доставило мне немалое удовольствие.

И почему я решила, что твердая НФ — это махровая классика, может быть, чуть младше славного «Наутилуса»? Почему я думала, что Мир Гуманного Воображения исчез вместе с советской фантастикой? «Марсианин» приятно удивил в обоих отношениях. Технических подробностей здесь даже многовато для моего гуманитарного сознания, и это определенно было Гуманное Воображение. Только представьте: во всей книге ни одного отрицательного персонажа, за исключением, конечно, планеты Марс!

Есть что-то на редкость притягательное в человеке, который, оставшись в одиночестве на необитаемом острове/планете, не заламывает рук и не устраивает истерик. А трезво прикидывает свои шансы выжить и действительно выживает в самых невероятных условиях. Марку Уотни не позавидуешь — вместо роскошного тропического острова у него пустынная Ацидалийская равнина. Но деловитостью и практичностью он вполне может поспорить с мистером Крузо. Он жуткий зануда, этот Марк, но он славный парень.

И неужели вы сомневались, что истинный робинзон выживет хоть на Ацидалийской равнине, хоть в кратере Скиапарелли?

Так что же произошло в США, когда на Хиросиму сбросили атомную бомбу? Ответ прост, очевиден и страшен: да ничего. Обычный день в череде точно таких же. Физик, занятый в проекте «Манхэттен», с тем же увлечением принялся выплетать «колыбель для кошки». Это только присказка, а сказка вовсе не о проекте «Манхэттен». Кто знает: пока вы выплетаете «кошачью колыбель» своей жизни, где-то далеко уже разработано Нечто...

Роман-притча Курта Воннегута невероятно насыщен. О чем он? О диктатуре, о маккартизме, об атомной бомбе или о девушке, которой навязали роль национального секс-символа? А может, о новой религии, рожденной пейотлем? Да обо всем этом и вовсе не об этом. Короткий текст позволяет задуматься о невероятном множестве миражей, наполняющих нашу жизнь. Все здесь не так, как оно кажется, все — фо'ма, фата-моргана. Не случайно ключевой образ — «кошачья колыбель», название традиционной английской детской игры. Сложное переплетение нитей — но ни кошки, ни колыбели. Есть Боконон, кроткий святой, скрывающийся в джунглях от тирании. И боконистам грозит ужасная казнь. Весь запуганный народ ловит и не может поймать Боконона. Поверили? А ведь это была фата-моргана. И еще самый простой ее вид, попавший на страницы романа. Снова и снова, с каждым очередным поворотом сюжета — ни кошки, ни колыбели. Должно быть, в сознании этого и есть мудрость.

Согласна с теми, кто видит в этом романе «Шоколад», дубль два. Жюльетта — двойник Вианн Роше: загадочное прошлое, гадание на картах, магия, маленькая дочь. Разве что вместо шоколадной лавки у Жюльетты — монастырь.

И путешествует она по гораздо более опасному миру. Франция начала XVII века — бурлящий котел религиозных распрей, суеверий и страхов. А кто виноват во всех бедах? Найти так просто! Неурожай от пережина. Чума — оттого, что ведьма отравила колодцы. И там, где Вианн рискует быть изгнанной из города, Жюльетту может ждать костер.

Антиклерикализма здесь тоже больше, чем в «Шоколаде». Противником Вианн был один нелепый кюре, противник Жюльетты — вся католическая церковь, ее шоколадом не перемажешь.

Повествование в основном идет от лица героини, но здесь есть и новый голос (а лучше бы не было). Возлюбленный Жюльетты, Лемерль. Жюльетта заранее обрисовала его мерзавцем, но книжные злодеи бывают разные. Многие харизматичны, вызывают даже сочувствие или восхищение и фигурируют потом в фанфиках под лозунгом «Профессор был не прав!» От общения с Лемерлем меня тошнило. Его фальшивое сюсюканье («Ах, Жюльетта, моя Крылатая и т.д.»), его глупая какая-то лживость и подлость были просто омерзительны. Когда он заявился в качестве исповедника в монастырь, мне вдруг вспомнилась история одержимых в Лудене. И так захотелось, чтобы ему досталась участь бедного Урбена Грандье, желательно в следующей же главе!

Чем старше становишься, тем реже удается перелистнуть последнюю страницу и сказать: «Этот роман совершенен». Но «Луна и грош» — именно такой роман. Авторский стиль точен и афористичен. Мысли Моэма поражают не только меткостью, но и выстраданностью. Сюжет берет за горло с первой страницы. Композиция безупречна.

Сын художника Стрикленда — священник — пишет приглаженную биографию отца. Педантичный немец Вейтбрехт, напротив, «отлично разбирается в мире подсознательного» и готов выдать дюжину фрейдистских толкований на каждый жест героя. Кто из них прав? Моэм откровенно смеется над обоими.

Его собственный ракурс удивителен. Рассказчик, откровенно говоря, очень мало знаком со Стриклендом, еще меньше способен его понять. И благодаря этому Стрикленд так и остается для читателя неразгаданной тайной, как и его последняя картина.

Первая мизансцена — чопорное викторианское общество, великосветские приемы, охота миссис Стрикленд за знаменитостями.

Ах, какая мысль — поместить в эту среду художника с темпераментом Гогена! Моэм сам лукаво намекает, как много мог бы извлечь из этого материала, изменив композицию. Но нет. В начале романа Стрикленд предстает перед нами безукоризненно скучным респектабельным маклером.

Новая сцена — и мы видим его глазами брошенной жены: он уехал в Париж, конечно, с какой-нибудь актрисой или буфетчицей, он оставил семью в нищете, а сам, говорят, купается в роскоши! (Кстати, миссис Стрикленд — мастерица по части мизансцен, и читатель поступит правильно, если, как и рассказчик, подметит, что она запаслась пачкой носовых платков, прежде чем разыграть чувствительную мелодраму.)

Еще перемена декораций — и бедный Дирк Стрев впервые распознает в Стрикленде гениального художника. Дирк — единственный в романе, кого по-настоящему жаль — он просто попал под каток. Стрикленд в Париже — страшный в своей предельной целеустремленности. Ему все равно, чьи судьбы он ломает. Ему все равно, что он ломает и свою собственную судьбу.

И, наконец, Таити, где мы снова видим Стрикленда глазами других людей — беззаветно влюбленной Аты, добродушно-снисходительной Тиаре, пьянчужки-моряка. И, конечно, глазами доктора-француза, увидевшего расписанные Стриклендом стены хижины — и замершего от соприкосновения с чудом. Здесь и раскрывается наконец подлинный Стрикленд? Как знать.

Хорошо это или плохо, но в мир приходят порой люди, которым мало обыденных радостей. Пусть другие копят гроши, а им подавай луну с неба! Хорошо это или плохо, в обыденной жизни такие люди обычно невыносимы. Да и их жизнь зачастую невыносима тоже. Ну, так стоило ли тянуться за идеалом, далеким и обманчивым, как лунный свет? Каждый решает для себя сам.

Вчитывалась медленно. Мне почудилось, что авторы решили бросить вызов НИИЧАВО и описать фантастический НИИ в тоне не сказочном, а реалистическом, даже нарочито обыденном. Зал хронокамер, осциллографы, серии экспериментов... Гоняем брусочек — на 10 минут в будущее и обратно. Машина времени из приключения превращается в рутину. Прием интересный, но я не уверена, что он пошел на пользу книге.

Да еще следователь Линьков добавлял вселенской тоски. Если и говорит, то «вяло», «лениво», «меланхолично». Сорвавшийся отпуск его интересует, а не расследование. Как же бедному читателю заинтересоваться тем, что по большому счету неинтересно героям?

Впрочем, даже на первой трети роман вовсе не казался непривлекательным. Меня «держала» атмосфера позднесоветского города — неплохого такого, уютного города с зелеными двориками, первомайскими пикниками и всеведущими соседками.

К счастью, рутина длится хоть и долго, но не до конца романа. Линьков оставляет свою вялость. Второй главный герой, Борис Стружков, начинает заниматься чем-то поинтереснее брусочков. Ворох версий, сбивающих с толку следствие, налицо. Букет временных парадоксов — тоже. Само путешествие во времени описано даже с избыточной обстоятельностью — трудно в него не поверить. А уж встреча двойников в институтском сквере — вообще одно очарование.

Так что авторы имели право со скромной гордостью написать, что создали нечто «причудливое» и необычное:

«Обычная процедура следствия — и вспышки призрачного пламени в хронокамере; бытовые разговоры о загородных прогулках и магнитофонных записях — и веера мировых линий на чертежах, ветвящиеся всё новыми отростками; Борис Стружков беседует со следователем, с товарищами по работе, с институтской буфетчицей — и тот же Борис общается с недавно умершим другом и со своим двойником»…

Теперь уже не могу понять, как это я в свое время ухитрилась пройти мимо Вирджинии Вульф. И вот — знакомство. Своеобразный, ни с чем не сравнимый стиль — совершенство в своем роде. Кажое слово на своем месте. Но складывающееся целое непривычно. Такой слог способен либо отпугнуть читателя навсегда, либо покорить с первого взгляда. К счастью, выяснилось, что я — во второй категории.

Один день в Лондоне, обыденный и тягучий.

«Взгляды прохожих, качание, шорох, шелест; грохот, клекот, рев автобусов и машин; шарканье ходячих реклам; духовой оркестр, стон шарманки и поверх всего странно тоненький взвизг аэроплана, — вот что она так любит: жизнь; Лондон; вот эту секунду июня.»

Она — миссис Дэллоуэй — идет по летним улицам, эта светская дама вполне бальзаковского возраста, сухая и чопорная в своем синем платье (а вечером у нее прием!). О чем она думает? Что вспоминает? А о чем думает вон та маленькая шотландка? Или этот господин в сером, только что вернувшийся из Индии? Люди, их мысли, их истории обступают вас, обволакивают, как июньская жара.

Удивительно, сколько историй — удивительных, нелепых, печальных — способен вместить один длинный летний день.

Удивительно, до чего мир романа (хотя в нем есть и разлука, и смерть, и безумие) стабилен, прочен и хорош. Может быть, просто потому, что впереди (еще почти непочатые) расстилаются июнь, июль и август. А может быть, потому, что мировая война закончилась и никто еще не знает, что она — только первая.

Неведомый мне ранее зверь — ироническая антиутопия. Что ж, рада была прогуляться по Костарикане, пусть даже поминутно уворачиваясь от автоматных очередей. Да и Нью-Йорк будущего оказался прелюбопытным местечком. Я наслаждалась. Я впадала в эйфорию не хуже бедняги Ийона, глотнувшего суперумилина. Я раздергивала книгу на цитаты. Особенно когда на несчастную столицу Костариканы посыпались «бумбы»-бенигнаторы, и у жителей начались приступы вселенской нежности с ласкательными конвульсиями.

Подозреваю, что эта часть сейчас читается даже лучше, чем во времена развитого социализма. Бумбы на нас, конечно, не падают, но очень уж многое из описанного стало частью повседневной жизни.

Впрочем, это только присказка к странной сказке о мире химических иллюзий. Одна таблетка — и вы верите, сомневаетесь, скандалите, миритесь. Общество становится идеально управляемым. Никаких восстаний, майданов, войн и терактов! Роскошный зеленый Нью-Йорк, превращенный в земной рай. Только лучше не вглядываться в «дивный новый мир» чересчур пристально...

Пан Станислав, как всегда, неподражаем. Он с небрежной легкостью перебирает наши современные страхи: демография, экология, терроризм (похоже, основательно досталось Римскому клубу с его мрачными прогнозами). И обрушивает на читателя настоящий водопад черного юмора.

Уговорите своего внутреннего критика заткнуться по-хорошему. Настройтесь на страшные опасности и удивительные приключения. Приготовьтесь выслушать все байки о джунглях Центральной Америки, какие вы наверняка сто раз уже слышали и, возможно, не прочь послушать еще. И вперед! На поиски таинственного кодекса майя!

Зловещие фармацевтические компании, погони и перестрелки, а также анаконды и пираньи ожидают вас. И, право, что еще нужно от такого сорта литературы? Еще бы поменьше сентиментальности и морализаторства, и было бы идеально.

Что касается главного героя, Тома Бродбента, бросается в глаза его оригинальная профессия. До сих пор в джунгли за сокровищами лезли охотники, археологи, реже этнографы. Но не припомню, чтобы это делал ветеринар. А вот характером Том не вышел: бледноват и вяловат, как и его братья. Но этот недостаток искупается присутствием в книге дона Альфонсо. Вот уж в кого легко влюбиться, несмотря на его 121 год. Несгибаемый храбрец, балагур, умница с оригинальными представлениями обо всем на свете. Когда он пикируется с туповатой феминисткой Сэлли, только пух и перья летят. Любо-дорого смотреть!

Ну и, конечно, за кадром маячит еще один харизматичный персонаж — тот самый сумасшедший папаша, захоронивший себя вместе с сокровищами.

Давно уже толстый роман позапрошлого века не увлекал меня так, как «Кенилворт». И плевать на длинные описания и «не так все было«!

Начинается все с того, что королева Елизавета Тюдор полюбила прекрасного графа Лестера. Или, скорее, с того, что безвестная Эми Робсарт отдала свое сердце ему же. Что ж, Золушка получила свой хрустальный башмачок, любовь прекрасного принца (ладно, графа) и замок впридачу. Сказке здесь бы и кончиться, традиционный хэппи-энд вырисовывается во всей красе. А роман только тут и начинается.

Кстати, вы уверены, что Золушка была счастлива в браке? Тогда визит в Кенилворт может опрокинуть вашу картину мира.

Правду сказать, Вальтер Скотт вовсе не склонен щадить героинь и, вопреки стереотипу, не изображает неземных идеальных созданий. Милая Эми капризна, безвольна и наивна до глупости. Если бы не ее неподдельная честность и любящее сердце, она, пожалуй, была бы совсем не так уж мила.

Правда и то, что принц (ну, граф) ей достался подозрительно похожий на козла. Его рассуждения о браке сводятся к современному до боли «я ей денег даю, а она еще недовольна». Судите сами. Лестер с ней спит (время от времени). Позволяет ей называть себя графиней (только чтобы никто не слышал). Побрякушки дарит. Чего же ей еще надо??? К тому же бедная Эми мешает своему благоверному ухаживать за королевой Елизаветой — а он, глядишь, и королем стал бы...

Думаю, вы не очень удивитесь, узнав, что Золушка, со своими требованиями признать брак открыто, вызывает у недокороля Лестера вначале недоумение, потом раздражение.

Учитывая, что при Лестере состоит собственный «честнейший Яго» в лице некоего Варни, шекспировские страсти обеспечены!

Пышное празднество в Кенилворте оборачивается клубком запутаннейших интриг, роковых случайностей, следить за которыми весьма увлекательно.

Читателю терпеливому и эрудированному положены дополнительные бонусы.

Бонус №1. Как оно и положено в лучших романах Вальтера Скотта, в «Кенилворте» любовно выписан дух эпохи — нравы, привычки, манеры мыслить. Чего стоит хотя бы глубокомысленная дискуссия придворных о том, что увлекательнее — шекспировские пьесы или травля медведя?

В романе это не единственный оммаж Барду со стороны шотландского писателя.

Бонус №2. Шекспировские аллюзии пронизывают текст.

Бонус №3. Кузнец Велунд собственной персоной. Он, правда, изрядно измельчал — века-то идут, старость не радость даже для властителя альвов! — и в «Кенилворте» ему досталась забавная роль Уэйленда Смита. Но Кузница Велунда в Оксфордшире и легенда при ней описаны такими, каковы они в действительности и самым естественным образом встроены в мир романа.

Сделано добротно, но очень уж хорошо просматриваются лекала, по которым оно сделано. «Летос» усиленно напоминает «Заклинателей», «Ветер и искры», «Стража». Квестовое задание на этом фоне поражает отсутствием мотивировки: «пойди туда не знаю куда» в химически чистом виде. Из фантастических созданий порадовали хрюли, а вот двуногие расы — совсем нет. Личный каприз, знаете ли: если нечто описывается, скажем, как орк, я предпочитаю, чтобы оно орком и называлось. Чтобы не пришлось держать в памяти словарик: орки = мэлги, эльфы = эйвы и т.д. С другой стороны — мир яркий, герои харизматичные, приключения интересные. От фэнтези в стиле «меча и магии» большего и не требуется.

Отдельный маленький плюсик за «рыбу полосатую»: выражение намертво прилипает к языку.

Ну, вы наверняка знаете хотя бы понаслышке, что такое Вальтер Скотт. Его книги писались для неспешного девятнадцатого века и сами не отличаются торопливостью. Так вот, «Пират» — не самый динамичный его роман.

Повествование камерное, почти домашнее. Первая любовь Мордонта и Бренды, маленькие интриги Норны, брюзжание мистрисс Йеллоули да тому подобные маленькие драмы глухой провинции составляют канву сюжета. Лишь появление пирата Кливленда и его корабля приносит на затерянные Шетлендские острова отголоски какой-то иной жизни, полной приключений и преступлений.

Морских баталий, песен про «сундук мертвеца» и воплей «На абордаж!» в книге практически нет. «Пират», несмотря на название, — роман скорее психологический, нежели приключенческий.

Зато это один из самых поэтичных романов Вальтера Скотта. Недостаток динамизма с лихвой возмещается атмосферностью. Суровая красота природы, так любимая Минной Тройл: северные острова в бурном море, фьорды, птичьи базары на скалах. Удивительная культура, занесенная на Шетленды викингами. Обаяние северного фольклора, с его мрачноватыми историями о трау и морских девах. Ах!

Положа руку на сердце, что такое для нас, россиян, Турция? Ну, для большинства из нас? Курорты, да еще Стамбул. Для Решада Нури Гюнтекина подлинная Турция — это Анатолия. Вот, скажем, забытый Аллахом городишко Сарыпынар, где неспешно мелет бюрократическая мельница. И происходит в Сарыпынаре землетрясение. То есть, землетрясение-то пустяковое, 1-2 балла, то ли было оно, то ли не было. Но слово «землетрясение» произнесено и пошло по инстанциям. Жернова закрутились! Вообразите себе уездного начальника-каймакама, с ног до головы в бинтах. Вообразите кричащие заголовки столичных газет. Наконец, представьте себе еропейских императоров, королей, президентов, наперебой соболезнующих несчастным жертвам стихии! Да, но разгула стихии-то и не было, обрушилась где-то лестница, и только.

— И слава Аллаху, — скажете вы, легкомысленные люди, далекие от бюрократической мельницы. — Все обошлось!

Вам легко говорить, а каково бедному каймакаму! Из Стамбула прислали деньги на помощь пострадавшим — и как прикажете их освоить, коли пострадавших нет? И вообще, если разобраться, тут плетется продуманная интрига против несчастного каймакама. Ай-вай, заместителя прислали, да еще какого! Молодой, энергичный, с фотоаппаратом (вещдоки собирать решил, не иначе!).

«С одной стороны, заместитель очень почтительно относился к старому каймакаму, по каждому вопросу непременно советовался с ним и — что было особенно приятно — без умолку жаловался на Сарыпынар и уверял, что с нетерпением ждет приказа, который вызволит его отсюда. Тогда Эшреф казался умным и хорошим малым. В то же время он частенько, словно полновластный хозяин, сердитым, непозволительно высокомерным тоном отдавал чиновникам приказания и, не раздумывая, решал вопросы, на которые Халилю Хильми-эфенди потребовались бы недели, да что недели — месяцы. И тогда получалось, что он выскочка и наглец».

Как при таком заместителе удержаться в родном кресле?

А отдельные бумагомараки, вроде Гюнтекина, еще разводят здесь фейерверк остроумия!

Вот так вот и радуешься гюнтекиновой иронии, и жалеешь бедного чиновника, да и вверенный ему уезд заодно — за то, что такое людям попалось начальство. Но особенно порадовал финал: сказочный, конечно, но самый правильный.

P.S. Если вы рассчитываете на романтическую историю в духе «Королька — птички певчей», лучше выбрать другую книгу. В «Мельнице» сколько угодно восхитительных бытовых зарисовок, анатолийской жизни, юмора, — но совсем нет любовной линии.

Нет, настоящей рецензии точно не получится, просто восторженный вопль. Ах, этот мудрый сказочник Саймак! Он, посмеиваясь, вводит в научно-фантастический текст оборотней и брауни. И получается — волшебно! Он рассказывает невероятные вещи и им — веришь! Потрясающе передана Земля глазами инопланетных существ, случайно занесенных сюда. На таком материале можно было бы изобразить динамичную космооперу, со шпионскими страстями, схватками и межзвездными перелетами. Но Саймак рассказывает нам не о звездах и уж тем более не о шпионских играх, а — о нас самих. О беспредельном одиночестве. Об извечном страхе перед чужим и чуждым. О границах человечности. Горьковатая, мудрая притча с печальным, если подумать, финалом.

Православие, самодержавие и народность — вот, в трех словах, пафос «Аскольдовой могилы». А ведь, как ни странно, николаевской цензуре этот роман показался «богомерзким». Вероятно, из-за образа равноапостольного князя Владимира, который здесь — еще язычник, от святости крайне далек и лишь время от времени задумывается о смене веры. Чего стоит хотя бы описание его многолюдного гарема в селе Предиславине! И хотя Владимир-князь на первом плане почти не появляется, он остается единственным героем романа, который как-то изменяется по ходу действия. Тем и интересен.

Прочие персонажи до ужаса одномерны. Любопытство вызывает разве что Торопка Голован, которому по его амплуа трикстера положено быть хотя бы забавным. Он по крайней мере бывает остроумен. Не совсем уж плохи злодеи: Веремид и жрец Богомил. Интриги их сложностью не отличаются, но зато они чего-то добиваются, что-то делают и высокопарных фраз им отпущено меньше, чем положительным персонажам. Веремида портит нарочитая вальтерскоттовщина. Раз у шотландца превосходно получаются таинственные незнакомцы, почему бы не ввести такого и в русский роман? И вот Веремида для пущей таинственности именуют «незнакомым» даже в финале, когда читатель давно познакомился и его прозванием, и с биографией. Довольно искусственными кажутся и его переживания по поводу варяжского гнета на Руси. Ну, какой из Владимира-то варяг? И где там гнет? Не выглядят киевляне угнетенными. С другой стороны, если бы Веремид не пытался восстановить династию Аскольда и Дира, то сюжет развалился бы окончательно. Богомил, верховный жрец Перуна, описан как законченный злодей, но его образ несколько оживляют переживания по поводу религиозной политики Владимира (что б такое учинить, чтобы великий князь чтил старых богов и не искал новых?) и неожиданная «карьера» в финале.

Положительные персонажи «Аскольдовой могилы» откровенно ходульны. Особо не повезло юным влюбленным — Всеславу и Надежде. Так и хочется крикнуть им: «Слезьте наконец с котурнов и говорите, как люди!» Нет, не слышат, продолжают декламировать патетические монологи, возводя очи к небесам.

С другой стороны, как только витязь печального образа Всеслав исчезает с горизонта, жить становится веселее, а читать — интереснее. Представления Загоскина о Киевской Руси весьма приблизительны, но создать красочный образ эпохи он сумел. Недурно заглянуть в село Предиславино, где вместе с наложницами Владимира Красное Солнышко коротает свои дни гордая Рогнеда. Приятно и побывать на пиру славной дружины княжеской, послушать песни Торопки или перебранки благородного Стемида и трусливым Фрелафом. Для описания киевских богатырей Загоскин использовал былины, правда, тоже довольно приблизительно. Особо позабавил княжеский воевода Тугарин Змеевич.

Сюжет романа прямолинеен, зато финал оказывается совершенно неожиданным как для читателя, так и для героев.

В общем, от «Аскольдовой могилы» остались смешанные впечатления. Достоинства у книги есть, но они затмеваются изобилием романтических штампов. По сравнению с «Юрием Милославским» роман показался мне более схематичным и менее живым.

Это действительно было открытием. Потому что о книге я не имела никакого предварительного представления, ничего и не ждала. А в итоге читала запоем.

Веселая сумасшедшинка, странные чудеса, игры с Кэрроллом, Баумом, Берроузом и множеством других авторов и, конечно, Спектр — мне понравилось все.

Спектр... Ну, это маленький городок, в нем есть деревянная статуя индейца и лучший в мире кофе (и не верьте, если конкуренты из Конца Радуги будут его хаять!). А еще в Спектре повышенная концентрация гениальных чудаков. Ну, скажем, там живет астроном, способный с первого взгляда опознать марсианскую принцессу. Городок выписан любовно, со множеством ярких деталек, создающих эффект присутствия.

И при этом сюжет не теряет динамики. Действие уверенно набирает обороты, и вот уже автомобильная пробка в китайском квартале приводит к странной смерти, а герой с пластиковым фламинго под мышкой едет навстречу приключениям.

В двух словах — милый, чудаковатый текст.

Какой должна быть по-настоящему винтажная история? Как должен действовать писатель, если хочет перенести вас в Нью-Йорк без небоскребов и с огородами на окраинах? Джек Финней, надо признать, подошел к делу добросовестно. Тысяча пленительных мелочей воссоздают неповторимый облик эпохи. Главный герой, Саймон Морли, — художник, и его рассказ — воссозданная в словах визуализация окружающего его мира, к тому же дополненная чудесными фотографиями и рисунками. При этом повествование нарочито замедлено. Читатель должен вживаться в происходящее так же неспешно и обстоятельно, как Саймон. Местами автор явственно перебарщивает, желая непременно сообщить, сколько брелоков болталось на часовой цепочке у персонажа. Но надо признать, что эффект достигнут. Книга не бьет наповал, она потихоньку завораживает, чтобы потом уже не отпустить. В последний раз такой сильный эффект перемещения во времени я испытывала, читая нью-йоркские легенды Вашингтона Ирвинга. И долго потом тосковала, потому что на Манхэттен попасть в принципе можно, да только это будет уже другой город, не ирвинговский. По финнеевскому Нью-Йорку тоже легко ностальгировать.

И еще Финней создал невероятно привлекательного главного героя, и я рада, что Саймон Морли появился на моем горизонте. Развод, одиночество, нелюбимая работа — страшно представить, сколько мрачнейших драм можно было написать на таком материале. А Саймон лишь слегка подтрунивает над собой и над миром. Ни грана цинизма, ни капли самолюбования — с таким человеком удивительно приятно общаться. В том, как он реагирует на происходящее, нет ничего наигранного. И что окончательно покорило — у него и в мыслях нет, скажем, перенестись в 1812 год и сделать так, чтобы в ту войну горел Лондон вместо Вашингтона. Уж очень надоели сюжеты, где историю перекраивают одной левой.

Конечно, отсутствие динамичного сюжета понравится далеко не всем, но это чарующая книга.

Как это бывает с классикой, я уже что-то слышала о «Четверге» до прочтения и, признаться, слегка опасалась. Организация терактов и ловля анархистов — совсем не моя тема. Но это же Честертон! Разве он может написать полицейский детектив, не перевернув все с ног на голову!

Ведь по духу он-то и есть анархист и бунтарь. Разве не об этом говорят его парадоксы, ломающие тиранию общепринятых клише? Разве не об этом говорит даже его синтаксис? Честертон принципиально не желает знать, что в английском предложении жесткий порядок. Он взрывает привычную схему и расставляет слова так же свободно, как если бы писал по-итальянски или по-русски. Что не мешает ему оставаться предельно консервативным в своих взглядах. В этом смысле главный герой, Сайм, кажется отражением самого писателя: анархист, жаждущий ниспровергнуть анархию во имя порядка. Но Честертон никогда не облегчает задачу даже любимым героям. Читатель может удивляться или недоверчиво улыбаться, но Сайму и его друзьям по-настоящему страшно.

А между тем «Четверг» просто-таки провоцирует на удивление и скепсис. Как бы ни наслаждалась я интеллектуальной игрой, в которую пригласил меня Честертон, я ни минуты ему не верила.

Текст переполнен той убийственной серьезностью, которая у англичан считается высшей степенью иронии. Жуткий заговор анархистов против цивилизации (ох, наверняка намеренно!) показан таким устрашающим, что в итоге выглядит нереальным. Чего стоит хотя бы тайное собрание в подземелье, освещенном красным светом, точно театральный ад, и декорированном бомбами! Смешон Грегори с его серьезным анархизмом, смешон и Сайм с его поэзией подземки. И, конечно, забавна вся эта бесконечная путаница: кто тут кого ловит, кто мечтает уничтожить мир, а кто — просто посмеивается. Все здесь не так, как выглядит, словно в честертоновском Лондоне и впрямь деревья растут корнями вверх, а звезды сияют под ногами.

Удивительная книга — каскад парадоксов, фейерверк неожиданных метафор, бесконечная ирония и в финале — утонченная аллегория вместо ответов.

Медленная, неправдоподобно красивая книга, построенная на резких контрастах.

Главный из них — противопоставление идеального мира природы и мира людей. Поэтическая гармония леса — и человеческое сообщество, где так много ненависти, жестокости, страха. Героиня, Корраг, создана для вольной жизни в лесах и ее столкновения с людьми чаще всего заканчиваются для нее трагически. Она — колдунья, отверженная. Ее близость к природе, ее неспособность жить, как все, абсолютно не сочетается с представлениями окружающих о правильном и должном. Неудивительно, что каждое слово, каждый поворот головы Корраг вызывают суеверный ужас. При этом она напоминает не столько фольклорных ведьм, сколько современную викканку, чудом перенесенную в XVII век. Но в данном случае ее личность раскрыта настолько рельефно, в душе ее столько света, что придираться к чему бы то ни было не хочется.

Герой — тоже по-своему отверженный, в данном случае, из-за политических взглядов. Он — якобит, сторонник свергнутого Якова Стюарта, а значит, в глазах официальных властей ничем не лучше Корраг. Но все же он священнослужитель, он зажиточен, набожен, высоконравствен — и поначалу очень резко ощущает собственное отличие от «прислужницы Сатаны». Впрочем, с самого начала ясно, что беднягу ждет культурный шок и потрясение основ.

И еще один контраст, который и свел воедино судьбы священника и ведьмы. Не мирная и не идиллическая, но все же устоявшаяся жизнь клана Макдональдов — и кровавые сцены резни в Гленко. Наш якобит пытается получить информацию об этом преступлении, а получает (вместе с читателем) гораздо больше...

Из череды контрастов вырастает роман, который нельзя просто пробежать глазами, которым нужно любоваться, который хочется смаковать...

Роман интересен уже тем, что в нем нет штампов, неизменно связаных в нашем воображении со словами: «Древний Рим». Харрис твердо решил не описывать гладиаторские бои, роскошные оргии и прочее в том же духе. Необычно... Вместо этого автор взял не менее интересную сторону жизни римлян — политические интриги. И показал их великолепно, умно, с явными отсылками к современности — а политика Римской республики и впрямь выглядит очень современно. Выборы, охота за голосами, подкуп избирателей... как все знакомо! В самом центре интриг вполне уверенно чувствует себя главный герой романа — Цицерон. О, этот талантливый выскочка из Арпина! Ни громкого имени, ни знатных предков, ни состояния — неужели он и впрямь хочет быть консулом? И неужели — станет?

Но если римскую политику Харрис описал досконально, то здесь же и слабость его романа: ничего другого в книге просто нет. Рим в это время воюет со Спартаком, с Митридатом, с пиратами, наконец. Но ни одной батальной сцены не будет. Личная жизнь героев также протекает на самом заднем плане. Все они думают только о предстоящих выборах или о каком-нибудь громком судебном процессе, причем круглые сутки. Тирон, рассказчик, — вообще не личность, с тем же успехом вместо него можно было поставить диктофон. Остальные не далеко от него ушли. Лишь изредка нам дают понять, что Цицерон — не просто машина для произнесения речей, а живой человек, что Помпей — талантливый полководец и вообще что жизнь Рима состоит не только из выборов и заговоров.

Ну, и антураж, куда же без него в историческом романе. Не знаю, как оценить эту сторону книги. Глубокая проработка темы сочетается с грубейшими ляпами. Харрис знает, например, чем трибутные комиции отличаются от центуриатных — и даже способен донести это знание до читателя. И тут же — осточертевшая, кочующая из романа в роман древнеримская кукуруза. Можно подумать, что авторы — последователи Хрущева и мечтают засадить «царицей полей» все регионы во все века. Помидоры в харрисовском Риме тоже произрастают.

В целом, «Империй» произвел весьма двойственное впечатление. Необычно, умно и... как-то однобоко.

Я дружен стал с нечистой силой,

И в зеркале однажды мне

Колдун судьбу отчизны милой

Всю показал наедине...

(Беранже)

Признаться, промахнулась я с этим романом Лондона. По тому, что я слышала о «Железной пяте», я ожидала антиутопию в духе Оруэлла, но только, конечно, написанную с социалистических позиций. И не сразу осознала, что писатель сжульничал: под видом романа подсунул читателям марксистский политический памфлет. Собственно антиутопия лишь завершает его. Так что если у вас вдруг есть острая необходимость в освоении марксистской политэкономии, а «Капитал» кажется слишком объемным, — вперед! Эрнест Эвергард изложит вам все основные идеи, причем максимально просто и убедительно.

Но романа как такового не ждите. По книге проходят не живые люди, а призраки, не исключая даже главных героев. «Мужчины и женщины, наши лучшие, любимейшие товарищи, исчезали без следа. Сегодня мы еще видели друзей в своих рядах, а завтра уже не досчитывались их и знали, что это — навсегда, что они сложили голову в борьбе», — сетует Эвис Эвергард. Но мы-то видим всех этих мужчин и женщин разве что мельком. Они так и остаются набором имен. Симпатию вызывает разве что безумный епископ Морхауз.

Сюжет, как и персонажи, подчинен изложению авторского взгляда на современный ему капитализм. Так что и здесь многого ждать не приходится. Лишь в самом конце читателя могут вознаградить грандиозные сцены восстания в Чикаго.

Зато книга переполнена идеями. «Железная пята» — обвинение, предъявленное капитализму, предостережение, пророчество, оборванное на полуслове — и каком! «Если вспомнить...» Да, именно так. Оценить его в полной мере можно лишь, если вспомнить... ну, хотя бы историю XX-XXI вв. И тогда можно увидеть, как за строками, написанными на самой заре прошлого столетия, встают его контуры — то Великая депрессия, то поджог рейхстага, а то и наша с вами действительность. Города «золотого миллиарда» в сравнении с третьим миром — разве это не те самые «чудо-города», о которых пишет Лондон? И рабочие гетто, где «притаился зверь из бездны», тоже существуют — просто глобализация позволила географически развести их с теми пригородами, где так уютно устроилась западная рабочая аристократия. И так ли уж сильно отличаются западные демократии от Железной пяты — об этом можно спросить хотя бы у жителей Фергюсона.

В целом, роман очень спорный с художественной точки зрения — но полный гениальных прозрений.

В последнее время мне везет на книги, богатые атмосферой, но бедные событиями.

Здесь чудесно, правда. Колорит старинного колледжа вообще притягателен, а уж тем более — когда колледж построен в готическом стиле и самим своим обликом намекает на романтическое средневековье. В романе Робертсона Дэвиса студенты — немножко ваганты, преподаватели — немножко маги и алхимики, а временами даже мятежные ангелы. В романе много западной университетской традиции — именно западной, восходящей к семи свободным искусствам, и схоластике, и кабинету Фауста. Остроумные наблюдения автора над университетской жизнью доставляли мне массу удовольствия. Так что я мурлыкала себе под нос то «Гаудеамус», то «Девять кубков», наслаждалась экскурсией по «Душку» (для непосвященных — колледж св. Иоанна и св. Духа) и не задумывалась о сюжете. Что-то происходит — и ладно. И потом, я наконец выяснила, как римские весталки умудрялись носить воду в решете, да и не только это. Такой пир разума стоит ценить хотя бы за редкость.

А еще в романе много — чего? Культуры телесного низа? Так уж получилось, что параллельно «Мятежным ангелам» я читала знаменитый труд Бахтина о творчестве Рабле. Тема Рабле из романа и Рабле из монографии причудливо переплетались в моем сознании, и то, что в другое время я сочла бы скабрезностью, прошло так, как и задумывал автор — под флагом раблезианства. Хотя вообще-то я такого не люблю. Канадский Панург в образе Парлабейна прилагается.

Сюжет? Ах, да, правда, сюжет... Я о нем почти забыла. Только машинально отмечала про себя: вот уже позади четверть книги... половина... а обещанного ажиотажа вокруг наследства Корниша все нет и нет! Но могу подбодрить терпеливого читателя: самое интересное происходит ближе к концу книги.

Несколько слов хочется сказать и о переводе. Не перевелись еще переводчики на Руси! Т. Боровикова умудрилась сохранить все — и восхитительный, чуть вычурный язык Дэвиса; и богатейшую его эрудицию; и остроумие. Низкий ей поклон.

Если вам нужна популярная энциклопедия викторианского быта, то лучшей книги не найти. Грейс Маркс расскажет о мельчайших деталях, охотно и в подробностях. Ах, эти лоскутные одеяла! У каждого сложный узор, у каждого узора свое предназначение. «Бревенчатый сруб» просто необходим девушке на выданье, а если с женихом не получилось, то всегда можно сделать «Головоломку старой девы».

А еще книга должна понравиться поклонникам романа Фаулза «Любовница французского лейтенанта». Та же концепция викторианского общества как давящей силы, которая калечит души людей; героиня, отверженная обществом (еще и с рыжими волосами для полноты сходства); герой с учеными интересами. Даже эпиграфы к каждой главе — документ эпохи и стихотворение какого-нибудь поэта XIX в. — напоминают все о том же Фаулзе. Если поискать, найдутся и другие параллели.

А вот на стандартные детективные истории не похоже ни в коей мере. Хотя здесь есть жестокое двойное убийство, и есть извечная загадка «Кто это сделал». Но Маргарет Этвуд подает все это не так, как авторы современных триллеров, и не так, как Агата Кристи. Ни гениальных догадок великого сыщика, ни бешеного экшна читатель здесь не найдет.

В центре внимания романистки — не столько история преступления (а история подлинная, и написана книга на подлинных документах), сколько противостояние мужчины и женщины, Саймона Джордана и Грейс Маркс.

Саймон — психиатр и пытается изобразить нечто вроде фрейдизма до Фрейда. Вот только очень уж он наивен. На самом деле ему можно вешать на уши любую лапшу, чем усердно занимаются сразу три женщины — кроме Грейс, есть еще утонченная Лидия и бедная соломенная вдовушка — миссис Хамфри.

Грейс — может быть, преступница, возможно, сумасшедшая, и во всяком случае — загадка. Вот здесь Этвуд действует совсем иначе, чем Фаулз. Фаулз, чтобы не нарушить ореол таинственности вокруг Сары Вудраф, намеренно отказался от показа чувств и мыслей героини. Грейс, напротив, охотно занимает нас собственной персоной (она даже довольно болтлива) — и все равно ее тайна остается неразгаданной. Она трещит без умолку, но при этом умудряется постоянно умалчивать о вещах действительно интригующих. К тому же чувствуется, что она лжет. Сознательно выстраивает образ, которого ждет от нее Саймон. Этакая девушка-фиалка с наивными глазками. Ничего не знает, ни о чем не догадывается, всему верит. Но может ли такое быть у девчонки из проблемной семьи, которая с детства видела в основном изнанку жизни?

Впрочем, каждый читатель может сам попытаться решить для себя, кто же такая эта Грейс — убийца, сумасшедшая, бессердечная эгоистка, полуребенок с разбитой жизнью, несчастная жертва обстоятельств?

Предупреждение: я обожаю прозу Жорж Санд. До сих пор я не встречала ни одного ее романа, который бы меня разочаровал. Но «Прекрасные господа из Буа-Доре» напомнили мне, что не бывает правил без исключения. Тем оно обиднее.

Похоже, писательница попыталась создать нечто в духе Вальтера Скотта или Анны Радклифф. Роковые тайны, таинственные незнакомцы, а также кинжалы и шпаги запасены в изрядном количестве.

И эпоха выбрана интереснейшая. Религиозные войны — событие для Франции столь же знаковое и трагическое, как, скажем, Смута для России. В романе, правда, времена уже другие, Францией правит король Людовик XIII (кто не помнит выразительных характеристик, данных ему Дюма!). Самые жуткие эпизоды остались в прошлом, но прошлое это еще живо, еще определяет жизнь людей. Собственно, все страсти и все тайны, движущие сюжет, восходят к распрям католиков и гугенотов.

Да и персонажи, по первому взгляду, подобрались колоритные. Испанец д'Альвимар, «рыцарь прекрасной дамы Инквизиции», обещал коварные интриги. Традиционная для романа «плаща и шпаги» ангельская блондинка Лориана намекала своим присутствием, что без неземной любви дело не обойдется. Престарелый маркиз Буа-Доре с его париками и румянами вносил юмористическую ноту. Так что я терпеливо одолевала по-скоттовски затянутую экспозицию в ожидании самого действия. И была, пожалуй, разочарована.

Из книги получилась изрядная окрошка. Роман «плаща и шпаги» смешался с элементами готической прозы (замок с привидениями), романа воспитания (история Марио в Брианте) и даже детектива (расследование гибели Флоримона). Куски разных жанров не всегда удачно сшиты. Темп повествования на редкость неровен; действие то мчится горным потоком, то растекается в настоящее болото.

Злодей д'Альвимар был, как сейчас выражаются, слит в первой же трети книги. О необходимости разбавлять серьезность повествования юмористической ноткой забыто примерно на той же стадии. А уж неземная любовь! Встречала я уже в романах Санд пары с большой разницей в возрасте, но такой нелепой — никогда. Возможно, это линия просто не прописана. Во «Франсуа-найденыше», скажем, похожий сюжет выглядит и естествественным, и логичным. Здесь же вовсе непонятно, почему красивая девушка пятнадцати лет от роду выбирает в женихи то старика, то одиннадцатилетнего мальчика.

И уж вовсе добивает безобразный перевод, словно объявивший войну русскому синтаксису. Неуклюжее построение фраз, нередкие галлицизмы... Наконец, если переводчику попадалось незнакомое французское слово, то его просто оставляли без перевода. Например, жестокий отец маркиза Буа-Доре «получил прозвище chetti-месье, и по заслугам»...

Не знаю, как все это воспринимается в подлиннике, возможно, совершенно иначе. Пока у меня сложилось стойкое впечатление, что назвать «Прекрасных господ» одним из лучших произведений Жорж Санд можно только в рамках особо циничной рекламы.

Теперь мы знаем, что грандиозные сооружения Большого Зимбабве были творением местных племен. Это — столица средневековой империи Мономотапа, никак с финикийцами не связанной. Но у художественного творчества свои законы, и Хаггард рисует такие захватывающие картины, что историческая истина уже не имеет значения. Чувствуется, что писатель использовал собственные южноафриканские впечатления. Описания тяжелого пути к Зимбабве предельно убедительны. Мне очень приглянулись и персонажи, особенно контрастная парочка: ушлый купец Метем и фанатичный левит Иссахар. Когда эти двое сталкиваются, просто летят искры! Еще здесь очень колоритный главный злодей — повелитель племен Итобал, унаследовавший кровь и ментальность сразу двух миров — и финикийской цивилизации, и африканских народов. В нем удивительно сочетаются южная пылкость и политический расчет (особенно, когда он признается, что Элисса нужна ему, собственно, для имиджа). Положительные герои — Азиэль и Элисса — как водится, менее жизнеспособны. Но все равно очень интересно следить за тем, как друзья и враги на редкость дружно устраивают им веселую жизнь.

Такие герои да на таком фоне обеспечивают динамичный сюжет и роковые страсти — все, что нужно для приключенческой прозы.

Если вас не пугает цветистая риторика начала XIX века и вам нравятся романы Вальтера Скотта, то и русский подражатель шотландского романиста тоже должен понравиться.

О существовании «Юрия Милославского» я знала со школьных лет, но знала, собственно, только то, что провинциальные дамы в «Ревизоре» им зачитывались. Сам же роман почему-то на глаза долго не попадался. Но вот попался — и затянул, как в омут. Я даже с трудом могу объяснить, как это получилось. Мораль излишне прямолинейна, а Юрий Милославский, как подобает положительному герою, довольно скучен. Он не столько действует, сколько переживает: то присягнул не тому государю, то влюбился не в ту девушку, то опять в чем-то поклялся не подумавши. Так или иначе, интерес не угасает от первой страницы до последней: крутые сюжетные повороты в подражание Скотту, остроумные проделки запорожца Кирши, совершенно былинная фигура Еремея — предводителя «партизан» (в XVII веке они носили странное название шишей)... Словом, не оторваться.

Я уже дважды помянула Скотта и не зря: его влияние очень чувствуется. В годы написания «Юрия Милославского» произведения шотландского писателя гремели по всей Европе, так что неудивительно, что Загоскин, создавая традицию исторического романа на русской почве, ориентировался на уже существующий образец. Но в России «Милославский» — первый исторический роман, и, к чести его автора, это не просто механический перевод «Айвенго» или «Уэверли» на язык родных осин. Загоскин попытался освоить главное скоттовское открытие — передачу в романе духа времени. И здесь у него все получается! Не только тема Смутного времени говорит нам о том, что этот роман — русский. Быт, нравы, политические коллизии Смуты переданы живо, естественно, хотя без высокого штиля все же не обошлось — но тут уж приходится сделать скидку на время написания.

Словом, Хлестаков знал, что себе приписывать — «Юрий Милославский» талантлив, остроумен и обаятелен.

Я долго не могла войти в ритм этой книги. Аннотация настраивала на что-то остросюжетное: двойные агенты, тяжкие испытания, крушение империй... А вместо всего этого в центре повествования оказалась маленькая девочка, потерявшая отца. Ее мысли, переживания, попытки жить дальше. Признаться, это не слишком интересно — автор вовсе не силен в детской психологии. И темп повествования оказался совсем не таким, как я ожидала: тягучий, как восточная мелодия. Плюс навязчивая реклама какого-то романчика. С Элеонорой все ясно — для ребенка еще и не такое чтиво может стать откровением. Но взрослый автор мог бы и поумерить восторги. И еще эта то ли сказочность, то ли наивность сюжета, увязывающая в рамках одной и той же истории султана Абдул-Гамида, маленькую еврейку Элеонору и удодов. При чем тут удоды? Этого автор так и не объясняет. Да, я долго не могла вчитаться. Потом постаралась отбросить бесполезные ожидания, отключила внутреннего скептика и не без удовольствия погрузилась в сказку старого Стамбула. Ведь это очень красиво — девочка в окружении стаи удодов. Ведь это очень колоритно — старый Восток. Так и читала — то с легким раздражением, то с легким любопытством, но последняя фраза примирила меня с книгой: «Ответов на эти вопросы мы никогда не узнаем. И так оно и должно быть, потому что камни на дне потока, что зовется историей, постоянно меняют свой облик». Открытый финал вышел изящным, словно утро вновь заставило Шехерезаду прекратить дозволеные речи.

«Роман классический старинный,

Отменно длинный, длинный, длинный,

Нравоучительный и чинный,

Без романтических затей»...

Лучшей характеристики для «Мидлмарча» можно и не искать. Меня поразило, кстати, что сама Элиот считает свою немаленькую книгу динамичной, под стать динамичному XIX веку — не то, что Филдинг в его неторопливом XVIII столетии!

И еще — с какой последовательностью она разбивает романтические штампы. Скажем, есть юный красавец с загадочным происхождением (привет Вальтеру Скотту!) — но он не оказывается ни принцем, ни лордом. Есть кроткая белокурая дева, но она не будет скромно опускать глаза и безмолвно обожать своего супруга и повелителя.

«Миддлмарч» — мое первое знакомство с Джордж Элиот. И сразу на память пришла Джейн Остин — те же ирония, афористичность, меткие психологические характеристики. И не только это. Кто-то сказал, что Остин выдумывает своих героев для того, чтобы с удовольствием рубить им головы. На самом деле о мисс Джейн я бы такого не сказала, но вот Элиот, похоже, именно такова. Почти все ее герои честны, добропорядочны и полны наилучших намерений. И всем автор задает прежестокую таску, просто чтоб проверить, много ли в процессе останется от их благих помыслов и высоких идеалов? Да как изящно она это делает! Всех героев Элиот старается описать с их собственной точки зрения — казалось бы, более всепонимающего автора не найти. Но как же она при этом умеет подчеркнуть непоследовательность благородной Доротеи, бездушие ученого Кейсобона, эгоизм безупречной Розамонды!

«Мидлмарч» заставил меня задуматься над удивительной конструкцией под названием «викторианский брак». Барышни попросту ждут прекрасного принца и в силу ограниченности жизненного опыта готовы признать за такового едва ли не любого претендента. У мужчин жизненный опыт есть; как же они выбирают подруг? Представьте: солидный мужчина, ученый или там врач, а не какой-нибудь восторженный юнец, ищет супругу. И ведь ни о какой задней мысли «не понравится — разведусь» не может быть и речи! Так что дело ответственное.

И что же? Достаточно джентльмену заметить белокурую наяду (или темнокудрую святую Терезу) да поймать нежный взгляд избранницы — и все! Он уже не сомневается, что в браке она будет настоящим ангелом. Он даже не задумывается, что там у барышни за душой. И как только выясняется, что даже у самой терпеливой Гризельды есть свои мнения, желания, воля... все, брак рушится моментально. Счастливые новобрачные превращаются в бедолаг, пожизненно приговоренных к обществу друг друга.

Закончила фразу и задумалась — законы о браке, конечно, стали снисходительнее к нашим ошибкам, но стали ли мы сами разумнее в выборе?

Для меня в этом романе на первом месте оказалась атмосфера. На втором — героиня. И лишь на третьем — сюжет.

Тропики... И джаз... И шпионские страсти... А это вообще сочетается? Оказалось — еще как. Книги Мастера Чэня вообще атмосферны, но эта так напоена влажной тропической жарой, рыдающим голосом саксофона — и еще историческими фактами — что вполне может заменить машину времени. Происходящее на страницах видищь, ощущаешь кожей, пробуешь на вкус.

Героиня неизбежно вызвала в памяти другую Амалию — блондинку-суперагента из исторических детективов Валерии Вербининой. Что ж, сеньора де Соза произвела на меня куда более приятное впечатление, чем баронесса Корф. Она женственна и при этом очень, очень умна, а еще — рядом с ней блондинистая Амалия из России выглядит картонной фигурой.

Сюжет... Сюжет порой отступает на второй план перед редкой эрудицией автора — и это действительно рискованно. Понравится, наверное, не всем. Признаюсь, меня саму в этой книге захватило не столько расследование загадочных убийств, сколько странный клубок исторических судеб, называвшийся Британской Малайей.

Мне эта книга напомнила сразу «Заповедник гоблинов» и «Город».

Как в «Городе» — некоторые элементы сюжета. Но «Город» — книга-настроение, вся из меланхолии и светлой грусти. «Что может быть проще времени» по сравнению с ней — почти социологический анализ.

Как в «Заповеднике» — путешественник, вернувшийся со звезд и вынужденный скрываться от компетентных органов (не то он привез!). И фейри-которые-на-самом-деле-вовсе-не-фейри. Даже тема нетерпимости к чужому и непривычному. Но здесь нет мягкого юмора, отличающего «Заповедник».

Да и то сказать: тема нетерпимости для Америки слишком болезненна, лишний раз на такую тему шутить не стоит. И если в «Заповеднике» эта тематика лишь намечена, то в «Что может быть проще времени» составляет сердцевину сюжета. Люди в этом романе неизменно полны страха, а значит, — ненависти. Разумные доводы скользят мимо охваченного паникой сознания. Так Шеп не может доказать перепуганному дальнобойщику, что в небесах не ведьмы летят на шабаш, а всего лишь подростки развлекаются левитацией. И остается лишь одно стремление — уничтожить страшное. Ко всему прочему, у Америки богатые традиции именно в этой области. Таблички «Здесь солнце светит не для парапсихов» (или очень похожие), суды Линча, Ку-Клукс-Клан — все это часть вполне реальной американской истории.

Ответ Саймака на проблему, как ни странно, тоже вполне традиционен. В роли Американского колонизационного общества — Шеп, в роли Либерии — иные планеты.

Середняки бывают разные. Этот из серии «Не знаю, почему, но я читала это с увлечением».

Стандартная героиня западного (и не только) романа: выглядит, как чучело, кует мечи лучше всех, хамит всем подряд — и совершенно без царя в голове. Толпа поклонников, разумеется, прилагается.

Мало того, что героине все время хотелось настучать по голове. Постоянно портят впечатление нелепые эпизоды и элементы антуража — то рафинированные аристократы почти устраивают площадную драку на королевском приеме, то описывается традиционная одежда женщин в очень уж закрытом обществе, не предусматривающая отверстий для глаз.

И при этом — интересная идея fool's gold. Любопытно было наблюдать, как герои тянутся за миражом: вот она, мечта, только протяни руку! — и каждый раз садятся в лужу.

Захотелось как-то Рексу Стауту пошалить.

Правда, на дворе 1944 год, американская публика ждет от детектива шпионских страстей и военных тайн, и чтобы, конечно, Ниро Вульф был гениален, Арчи — остроумен, а убийцы — коварны. Что ж, раз ждет, то все будет, но пошалить хочется все равно!

И вот Стаут недрогнувшей рукой вписывает в свою книгу историю сверхсекретной розовой (!) гранаты, подаренной (!) Арчи как сувенир (!). Да еще добавляет в текст множество мелких хохмочек.

В качестве классического детектива воспринимать это невозможно. Но в виде забавной автопародии — почему бы и нет?

Наконец-то «Длинная серебряная ложка» вышла в бумаге. И это здорово. Переработка пошла книге на пользу; бумажное издание оказалось не только короче, но и намного менее болтливым, чем прежний электронный вариант. Обложка и внутренние иллюстрации еще добавляют очарования, ведь это — аутентичные рисунки конца XIX в.

Фабула. Восходит, как минимум, к Апулею: молодой человек приезжает в Фессалию в поисках ведьм... ой, то есть, в Трансильванию в поисках вампиров. И, понятное дело, находит искомое. Не уверена, что отсылка к «Золотому ослу» была сознательным ходом авторов — некоторые литературные ситуации витают в возухе тысячелетия подряд. Зато точно присутствует изящное пародирование «Дракулы», «Кармиллы» и (за компанию, чтоб веселее было) еще и «Сумерек» с их бесчисленными клонами. Прибавьте сложные переплетения сюжета, а то и совершенно безумные постструктуралистские фантазии на тему «Мир есть текст». И ведь не возникает ощущения бреда, скорее — хорошей фантасмагории. Тем более, что здесь найдется место и для романтической любви, и для схваток с упырями.

Атмосфера. В книгу погружаешься, точно в реку времени, и легко переносишься в позапрошлое столетие. Можно узнать многое не только о вампирах, но и обо всем том, что зовется историей повседневности.

Персонажи. Они тоже аутентичны. Авторы постарались как следует вписать своих героев в эпоху — и это им удалось. Среди главных героев я бы выделила «ботаника» Леонарда

Стиль. Вот это был единственный ма-аленький минус. Книга написана грамотным и гладким литературным языком, но какой-то языковой изюминки, способной намертво врезаться в память, мне в этой гладкописи не хватило.

В итоге все же: прелестная книга, ироничная, атмосферная, умная — настоящая жемчужинка. Предвкушаю знакомство со следующей книгой цикла — «Стенами из хрусталя».

Удивительный все-таки жанр — былички. В литературных рассказах о призраках почти всегда есть нечто искусственное, некая игра автора с читателями, то с целью напугать, то позабавить. Ну, а былички почти лишены внешних эффектов, написаны языком скупым, как природа Исландии. Да и с чего же им быть иными? Люди просто рассказывали о том, что считали частью своей жизни. И от этого создавалось впечатление абсолютной реальности происходящего в рассказе.

Былички записывались уже в новое время, так что, несмотря на название сборника, о корабле Нагльфари здесь и помину нет, старые боги ушли навсегда, добрые дисы стали злокозненными демонами. А призраки вот остались. Как не остаться, если они — часть повседневности? Кто-то должен отомстить живым, кто-то и из могилы стремится на свидание к любимой, а кто-то даже после смерти не может расстаться с бутылкой исландской водки. А то и просто приходят перекинуться словцом, вису спеть или посидеть за праздничным столом вместе со всеми. А живые пересказывают истории о призраках — то забавные, то жутковатые, то поучительные.

P.S. Читателю, берущему в руки сборник «Корабль призраков», не стоит ожидать чего-то в духе мистической прозы XIX века, издающейся в той же серии «Азбука-классика». Здесь — фольклор, записанный этнографами-профессионалами, «как есть», и к своеобразной манере повествования надо привыкнуть.

В некотором царстве, в некотором государстве, под названием, кажется, Германия, надумали провести реформу. И переименовали милицию в полицию... то есть, нет, пардон, инквизицию в конгрегацию. Новая силовая структура блещет гуманностью: пытает только в случаях «несознанки», а на костер отправляет разве что одного из десятка. Правда, обо всех этих чудесах прогресса и либерализации мы узнаем от свежеиспеченного следователя конгрегации (или инквизитора? он и сам временами путается), так что верить ему не обязательно... Но высказывать сомнения, если они у вас есть, лучше осторожно: вольнодумцами конгрегация тоже занимается вплотную.

Сразу скажу, что политические взгляды Курта Гессе мне не импонируют. Не впечатлила и вроде бы средневековая Германия, в которой ничего средневекового и ничего германского, в общем, нет.

С другой стороны... язык вроде бы гладкий, сюжет динамичный — отчего не дочитать до конца?

Увы, сюжет-то и оказался моим главным разочарованием в этой книге: уж слишком он стандартный. (Дальше много спойлеров.)

Словно передо мной выложили конструктор «Детектив современный типовой». Детальки встречаются яркие, конструкция вроде не падает, но тот же набор я уже видела десятки раз.

Говорят, что в Англии — старейшая в мире парламентская система. Что в этой удивительной стране дом каждого — его крепость, люди законопослушны, знают свои права и гордятся своей свободой. Говорят даже, что там, на счастливом Западе, есть гражданское общество. И — ах, да — что там никто не пытается переложить собственные проблемы на государство.

Но вот приходит Джон Уиндэм и обрушивает старую идеологию как карточный домик. Да, в Англии парламентаризм, законность и гражданское общество... пока все благополучно. В мире постапокалипсиса вчерашние граждане мгновенно превращаются в дикарей. Мародерство — а почему нет? Помогать другим — ну, всем ведь не поможешь, так не лучше ли спастись самому, наплевав на прочих? Главный герой так и рассуждает, причем не сомневаясь в собственной порядочности. Как ни странно, картина всеобщего одичания, как и предыдущая, с процветающим демократическим обществом, тоже сидит у Запада где-то в подсознании, не случайно ее воспроизводят в европейских и американских книгах и фильмах с завидной регулярностью. Тонкий, тонкий слой цивилизованности стерт и оставлен за ненадобностью. В каменных джунглях разрушенного Лондона каждый за себя до тех пор, пока... (вот здесь у Уиндэма поистине удивительный момент, если вспомнить мифологию о собственных проблемах и государстве!) пока кто-нибудь не скажет, что нужно делать. Оказывается, без парламента, полиции и судов гражданского общества не существует тоже.

На протяжении книги я не могла не восхищаться решительностью, с какой автор ломает любимые убеждения Запада... и тут же воспроизводит другой, более темный западный миф — о том, что «человек человеку волк», если только государство-Левиафан его не сдерживает.

P.S. Что касается триффидов, у меня возникло смутное желание позвонить в «Гринпис». Ну, в самом деле, у нас есть разумные (!) существа, которых держат на цепи или в загонах. А если и пускают на волю, то калечат. А потом выжимают из них масло. Не принадлежи я сама к одному биологическому виду с автором, то всерьез засомневалась бы, кто тут чудовища и что считать хэппи-эндом.

Общее впечатление: хорошо написанная, умная и очень-очень «западная» книга.

Интереснее всего было следить за героиней и пытаться увидеть события с ее точки зрения. Нет, действительно. Гианэя резко выделяется на фоне прочих довольно одномерных персонажей. И на ее плечи автор взвалил поистине невероятный груз. Она одна среди чуждых ей людей, от которых не ждет ничего хорошего. Да и как тут ждать хорошего, если единственная здесь подруга обязательно сообщит куда следует о каждом твоем слове. Если любой твой шаг тут же вызывает шлейф комментариев, часто совсем не добрых: «Ей надо сказать, что она находится на Земле, а не у себя на родине...» «В их мире мораль находится не на высоком уровне...» и т.п. Если единственная твоя защита от возможной враждебности — лишь гордость да молчание. Если, наконец, человек, который нравится, смотрит на тебя как на неведомую зверушку. Недаром у Гианэи вырывается безнадежное: «Я обреченная». Чтобы выдержать такое безмерное одиночество, нужна огромная сила духа — и я искренне восхищалась героиней.

Мир вокруг Гианэи оказался вовсе не так интересен. Простенький сюжет, не слишком продуманная научно-фантастическая часть (чего стоит хотя бы эпизод, когда у землян не оказалось приборов, способных улавливать инфракрасную или ультрафиолетовую часть спектра, и пришлось полагаться на уникальное зрение Гианэи), бледноватые декорации вместо общества будущего. И все-таки здесь есть то, ради чего я читаю советскую фантастику: светлая, чуть наивная доброта, которой так не хватает в нашем настоящем.

С этой книгой я открыла для себя нового автора. Могу лишь сказать спасибо Владимиру Ареневу за возможность заглянуть сразу в несколько разных миров — где-то Лавкрафт, где-то артуриана, а где-то вовсе такое необычное, что и не знаешь, как к этому относиться (я о «Душнице»). Не успеешь опомниться от пейзажа с озером, из которого торчит целый лес рук (и в каждой, конечно, меч), как тебя приглашают прогуляться по Петрограду, да тоже не какому-нибудь, а из стихов Корнея Чуковского. Перефразируя Толкина, передо мной разворачивалось то самое Малое Творение, когда писательский мир обретает вещность, убедительность, зримость.

Какие-то рассказы понравились больше, какие-то меньше, и это нормально. Но ни в одном из них не было скучно. Тем более, что Аренев не улекается конструированием миров ради них самих — в каждом рассказе есть двойное дно, каждый говорит не только (не столько?) о фэнтезийных диковинах, но и о нашей реальности, со всеми ее неурядицами, мелкими и крупными несправедливостями, проблемами.

Бонус для эрудитов: в рассказах Аренева неизменно прячутся «вкусные» детальки: то на полке Шерлока Холмса обнаружится книга Дмитрия Зеленина, то учительница начнет рассказывать про малую эсхатологию...

Корнуолл! Край артуровских легенд, самый глухой уголок Британии, до сих пор сохранивший некую первозданность (что уж говорить о 19-м веке, к которому отнесено повествование?). Корнуолл присутствует почти во всех произведениях Дафны Дю Морье, и любовь автора к этой земле не может не передаться читателю. Прибавьте красивый язык, который напоминает не столько о море, бьющем в утесы Корнуолла, сколько о равнинной речушке — медленной такой, заросшей кувшинками, с извилистыми поворотами. Автор рассказывает историю, никуда не спеша, откровенно любуясь сельской жизнью ушедшей неторопливой эпохи.

Завораживающий антураж и завораживающий язык повествования создают своеобразную магию этой книги.

И на этом фоне — двое героев, взятых не столько из жизни, сколько из литературы. Типажи традиционного готического романа в духе Рэтклифф: роковая итальянская графиня (кузина Рейчел) и молодой человек, в 24 года наивный, как теленок, и целомудренный, как Иосиф Прекрасный (Филипп Эшли). Итак, Филипп Эшли живет себе в своем медвежьем углу и считает, что иной жизни и быть не может. И вдруг! (Обязательно должно быть «вдруг», верно?) Его единственный родственник Эмброз в солидном уже возрасте женится, причем — в далекой Италии, причем — на женщине, о которой никто ничего не знает (кроме того, что она — кузина главного героя). Дальше — больше. Филипп получает от своего родственника странные тревожные письма. И ему остается только гадать, то ли его обожаемый Эмброз стал параноиком, то ли его кузина Рейчел — ведьма, сведшая мужа в могилу. Ни один готический роман не мог бы постыдиться такой завязки. А вот дальше динамика пропадает, предоставляя читателю — по желанию — либо возмущаться тупостью Филиппа, либо любоваться пробуждением первой любви. Тайну до самого финала — в противоположность герою — должна представлять кузина Рейчел. Может быть, она — милая, импульсивная леди, может быть, способна дать пару уроков хоть маркизе де Мертей, хоть Лукреции Борджиа. А читатель все время видит ее глазами недалекого Филиппа, так что и определиться с решением непросто. Еще и хитрая авторесса постоянно сбивает с толку! И если я определение для героини нашла, то за правильность все же не ручаюсь.

В целом, хоть мне и хотелось большей живости, что-то не давало заскучать и закрыть книгу навсегда — должно быть, образ старых добрых викторианских времен, описанных с такой любовью.

Когда-то, много лет тому назад,

В дни короля Артура (говорят

О нем и ныне бритты с уваженьем),

По всей стране звучало эльфов пенье;

Фей королева со своею свитой,

Венками и гирляндами увитой,

В лесах водила эльфов хоровод

(По крайней мере, верил так народ).

Чрез сотни лет теперь совсем не то,

И эльфов не увидит уж никто...

Персонажи «Жемчуга проклятых», правда, в большинстве своем и не стремятся слушать эльфийское пение, а вот поди ж ты... «Добрые соседи» в Линден-эбби соседствуют с людьми в самом прямом смысле. Да, это не исторический детектив и вообще не детектив — издательство как-то слишком творчески подошло к позиционированию книги. Вместо этого — фэнтези с эльфами и привидениями... Нет, не спешите вздрагивать, широкий поток книг «про эльфей» протекает далеко отсюда. Признаться, я восхищаюсь Екатериной Коути именно потому, что она умеет вывернуть шаблон наизнанку, вернуть читателя к первоисточникам и на их основе создать нечто необычное, а порой — и хулиганское. Ближайшая ассоциация с «Жемчугом» — наверное, Сюзанна Кларк. Порой так и казалось, что из ближайшего леса сейчас вылетит Король Ворон, благо, север Англии — его законная вотчина. Да оно и понятно — «Джонатан Стрендж и Мистер Норрелл», как и «Жемчуг проклятых», написан на материале английского фольклора. В обеих книгах мир фэйри — не всегда прекрасный и далеко не добрый... но он завораживает! Удивительно живописен заросший наперстянками пасторат, живым и неоднозначным вышел образ рыцаря-эльфа (точнее, полуэльфа), который решил отказаться от Третьей Дороги, дороги фэйри. Правда, в отличие от мистера Стренджа, ректору Линдену не приходится иметь дела с армией Наполеона. Да и то сказать — времена изменились, проблемы, стоящие перед Англией, — тоже. События «Жемчуга проклятых» куда более камерны. Ближайшими реминисценциями — если оставить фэйри за кадром — будут скорее «Джейн Эйр» и другие викторианские романы воспитания чувств, нежели батальные полотна Форрестера, О'Брайена или Корнуэлла. И если вас не привлекают книги, сосредоточенные на внутренней жизни героев, тогда, наверное, «Жемчуг» — не для вас. Однако животрепещущей проблемой: кого же полюбит милая Агнесс? — роман не исчерпывается. Век железа и пара во всей свой красе (и уродстве) надвигается, меняет жизнь людей даже в глухом Йоркшире. Со всем викторианским самодовольством и абсолютной уверенностью в собственной правоте. И мистер Хант, если вы только согласитесь его послушать, подробно вам разъяснит, какова должна быть генеральная линия нового века в отношении всяческих фэйри. Или можете посетить проповедь ректора Линдена — тоже незабываемое мероприятие в своем роде. Заодно вы узнаете много нового о доброй старой Англии, начиная с ее этикета и заканчивая ее суевериями. И о Третьей Дороге, что ведет меж папоротников в холмы...