Многим читателям не понравился этот короткий роман, или оставил в недоумении. Согласен, он не похож ни на странствия Геда, ни более странные приключения девочки Техану-Терру, мало общего у него и с буднями планет Хайн, Уриэл и Йейове, о которых Ле Гуин писала на закате своего творчества. Скажу честно, этот роман удивил и меня, причём именно тем, насколько он оказался неожиданно свеж. Почти ничего позднее «The Other Wind» (2001) я не читал, а этот роман вогнал меня в изрядное уныние, хотя я и смирился с его существованием. И — внезапно — новая трилогия, новый мир, новые сюжеты... Прошли долгие годы, прежде чем я всё же взялся за «Gifts» (2004), взялся без особых надежд и ожиданий.

Хотя насчёт будней Хайна — это я поспешил...

Сначала книга у меня шла очень медленно, на раскачку сюжета ушло время, тем более я постоянно сравнивал новый роман с «Rigante» Дэвида Геммела, казалось бы, написанном на схожую тему. Нужно признать, что романы Геммела в художественном плане будут побогаче и повыразительнее (если всё дело не в переводе Ирины Тогоевой, в оригинал, как всегда, лезть не хочется...), Ле Гуин здесь «посуховатее», однако не стоит бросать чтение — просто «Gifts» немного другие. В то время автор много писала псевдоэтнографических экскурсов, скажем, цикл о планете О, я уж не говорю о более раннем «Always Coming Home» (1985), и первая часть новой трилогии принадлежит той же славной когорте. И в плане социальном «Gifts», безусловно, ярче и выразительнее, чем цикл Геммела — насколько тонко в нём прорисованы мелкие социальные сцепки между кланами-семьями Верхних земель — у меня возникли ассоциации скорее с «Havamal», или великой «Njals saga», скандинавским «бытовым эпосом» — сразу видно тонкую руку и чёткий ум дочки Альфреда Крёбера. Шотландия напрашивается, но во вторую очередь... по крайней мере, мне.

Роман написан скупыми, тонкими графическими набросками,с лёгкими вкраплениями выразительной ретуши. Легко прочерчены характеры горцев, за которыми проступают глубокие и непростые личности, красота гор, деревьев, ручьёв, ночных звёзд проступает в тексте нечасто — но тем ярче они блещут, особенно на фоне вынужденной слепоты растущего мальчика Оррека. Вот чего в романе с избытком — это магии Дара, вокруг которой вращается всё, которая запускает всю историю, и валом катит её до самого конца. В этом состоит и процесс взросления нашего Оррека — он, живя в локальном, закольцованном мироздании, постепенно понимает, что не является его частью, что он другой — не колдун, способный мановением руки уничтожить всё, что угодно, не одальман, из года в год чинящий ограду своих владений, и не участник вечных, нескончаемых и бессмысленных вендетт горских кланов. Для этого ему нужно было уйти из этого мира в самого себя, в темноту за закрытой повязкой глаз, и стать там самим собой.

Локальный, не слишком яркий, статичный, но очень аккуратный роман, мягкий и выразительный. Да, удивила...

Сэр Пратчетт расплющил свой мир до состояния «Discworld», чтобы никакие изгибы поверхности не мешали нам разглядывать его через лупу писательского внимания. И чего там только нет, каких только тем мы не касались на этом развесёлом и одновременно печальном Диске! Добродушная, но острая сатира всегда била в самое яблочко, наш мир искривился в причудливом кривом зеркале писательского таланта, и принял самые разнообразные формы в городе Анк-Морпорк, с его Незримым Университетом, развесёлой Стражей и Вещими Сестрицами. И... само собой, с жуликом Мойстом фон Липвигом.

Роман «Going Postal» является одной из вершин острого сатирического пера Пратчетта, и недаром: по своей композиции, по смыслу и исполнению он мало чем уступает прекрасной «Night Watch», ведь с него наш автор начал своё захватывающее путешествие по экономике, управлению, «антикризисному менеджменту», и всему, что связано с тонкими механизмами, приводящими в движение хрупкие шестерёнки жизни мегаполиса. Ярко, последовательно и остроумно бывший жулик, а ныне глава серьёзной организации, раскручивает своё дело, и разгоняет застоявшийся механизм Почтамта, попутно сражаясь с недобросовестными конкурентами и с людским недоверием.

А уж какого пиршества я ждал от романа о банковской системе... Она ведь является сатирой сама на себя, это знает каждый, кто с ней имел дело. В превкушении я погрузился в мир... и вынырнул. Получил ли я желаемое?

Да нет.

Но плохо ли это? Не сказал бы.

Сатиры на экономическую систему оказало немного, потому что здесь с переизбытком самого Терри Пратчетта, вернее, его писательских образов. Такое чувство, будто он решил напихать туда всё, что только возможно, всего понемножку, и аж глаза разбегаются, когда смотрят в эту пестроту — как на руку господина Космо Шика после снятия перчатки. Столько мелочей, столько деталей, что и банка за ними не видно, не видно денег, не видно и людей, которые, по наивности, желают их иметь.

А ведь главная мысль проста. Банки, цифры, эквивалент — иллюзии, призрачное воплощение повседневного и не очень общения между людьми, экономическая сторона которого бродит в виде монеток или банкнот. И люди понесут, конечно, свои чулки с чернодневным запасом в банковское хранилище, но лишь тогда, когда слова «Верь мне» произнесёт человек, которому и вправду захочется поверить. И куча золота в хранилище не нужна... Впрочем, как там у нашего классика было? «... И почему не нужно золото ему, когда простой продукт имеет», мда? И безропотные, неутомимые, и бесплатные рабочие големы как нереализуемый эквивалент, а чтоб нет-то?

В целом, конечно, хорошо, кто же спорит. Но... Мне всё-таки не хватает того сладковатого воздуха, который я ощущал в то время, когда талант сэра Пратчетта был на вершине, с Мойстом, само собой, весело и интересно... а вот не хватает чего-то. Не хватает остроты мысли, сатирического заряда, Не хватает даже того горькой добродушной иронии, не хватает грызущего изнутри зверька совести фон Липвига... Впрочем, не берите в голову, дорогой мастер, Вы здесь не при чём. Дело, видимо, всё же во мне.

Нужно признать: Желязны неплохо держит внимание читателя, сейчас я это отчётливо понимаю, лучше, чем в свои школьные времена, когда последний раз брал в руки «The Chronicles of Amber». Он грамотно дополняет то, что нам уже было известно, аккуратно развивает детективную линию, и старается держать непротиворечивую интригу. Другое дело, что, когда многие вещи на краю сюжета обрели ясность, мир Амбера стал... более камерным, если можно так выразится, более простым, масштаб не тот. Огненный Путь и безумный Дворкин, творец и мира, и семейки амберских принцев — это ещё ладно, но Владения Хаоса... Ребят, мы знаем, на что способна психоделическая фантазия Роджера Желязны, и мне трудно понять, почему столь пугающие издалека призрачные образы неведомого Хаоса вблизи оказались плосковаты, скопищем нестабильной, но вполне узнаваемой материи? Я уж не говорю о всаднике «на коне бледном»... Владения Хаоса представлялись чем-то нечеловеческим, абсолютно чужим, а нынче это лишь мрачный вариант анти-Амбера, не более того.

Но по сюжету — всё в порядке, даже более чем. Интрига закручивается, безумный Дворкин в буквальном смысле теряет очертания, и выдаёт секрет происхождения Амбера, и его нынешнего кризиса. Раскрывается детективная линия вокруг давней аварии, приведшей принца Корвина в клинику «Гринвуд», наконец-то выявляется главный злодей... Карикатурный, но злодей, причём его карикатурность обозначена нарочно... с перебором, надо признать. Желязны прямым текстом, устами Корвина, подтверждает мысль, что это история взросления, этим Желязны пытается объяснить известную «ходульность» первого романа и его персонажей. Надо было прожить несколько столетий, чтобы начать думать, вот ведь как... А папаша всей этой семейки им в этом тайно помогает, пусть даже под конец едва ли не нарочно выдаёт себя, раз за разом, с головой.

В итоге? Хороший, крепкий, нисколько не проходной роман, здорово читающийся и прекрасно сбалансированный. Желязны молодец.

Истинно промежуточный роман, слегка растянутый и, в целом, проскакивающий, что называется, «между томами».

Однако он не пустышка.

Желязны опытный писатель, и чего хочет от него благодарный читатель, он знает. А с первого романа он ждёт игры в колоду карт, каждое из изображений на которой претендует на глубокого и интересного персонажа. И он даёт такую возможность читателю, выбрав, наверное, лучший жанр — герметичный детектив, примерим-ка к принцу Корвину закрученные усы Эркюля Пуаро, даже разлив вина по бокалам присутствует, всё канонично... Ну что же, врать не будем, с детективом не сложилось, преступление раскрывается постепенно и само собой (и сериальное «а это мы оставим до следующей книги» тоже на месте), а вот персонажи — да, во всей своей красе. Кое-кто оставлен на будущее, вроде «тёмной лошадки» Фионы, но впервые, ребята, мы видим всё амберское семейство в почти полном составе, и имеем удовольствие насладиться каждым из них, пусть даже и мимоходом. Детектив оказывается и с двойным дном, ведь неплохо было бы выяснить и немаловажные обстоятельства того, как машина Корвина оказалась украшена несколькими пулевыми отверстиями, которые затейливыми привели его в клинику «Гринвуд».

Обрамление же вокруг детектива более статично и спокойно, будто бы Желязны взял паузу после драйвовых первых романов. Корвин будто бы оказывается в тишине и покое, где может спокойно поразмышлять о тщете бытия, попивая винище на пороге собственного кенотафа, и созерцая прекрасные просторы своей малой родины. Неспешное и относительно статичное повествование постепенно подводит нас к новым бедам, которые, как известно, не за горами, единорог приводит нас в центр мироздания, где нас ждёт... Что? «А это мы оставим до следующей книги» (С).

Итак, статично, слегка иронично, написано-нарисованно приглушёнными тонами. Типичный промежуточный роман, но симпатичный.

Удивительно, как может поменяться стиль, и без того безумно разнообразный в разных книгах Роджера Желязны.

Бешеный, истинно «попсово-клиповый» драйв первой из Хроник сменился несколько велеречивым, немного меланхоличным и романтическим рассказом во второй, будто бы, после бешеной вспышки энергии и бурной деятельности человек с удивлением рассматривает богатство окружающего мира. Квазисредневековая, рыцарская романтика, романтика бескорыстного Подвига (спасение Ланса), беззаветного служения слабым (оборона Лоррена и Авалона), преступление собственных интересов во имя общего блага (финальное сражение на конце Чёрной дороги), как ничто иное служат для иллюстрации того, что изменилось в главном нашем герое.

Как известно, принцы Амбера могут изменять мир под себя.

Да нет, не подумайте — принц Корвин по прежнему хочет отобрать у своего братика песочницу, но делает это уже как бы по обязанности, не чисто из-за лихой удали и чувства противоречия, и в последний момент даже объединяется со своим, казалось бы, кровным врагом, и принимает его последний вздох. В этом квазимедиевалистском тексте сквозной линией проходит тема Долга — долга перед слабыми мира сего, которых должны защищать сильные, долга перед своей совестью, наконец, долга перед общим делом, той тонкой грани, когда нужно наступить на горло собственной песне, дабы не погубить самоё само души. Амберу угрожает страшный враг, и не время предаваться семейным распрям, нужно собраться вместе, всем семейством и остановить нашествие тварей, мечтающих разрушить оплот Порядка, этот местный Танелорн.

Пляска Теней вокруг призрачного во всех отношениях замка на горе Колвир немного устаканилась, и начала рождать для нас целый мир, нанизанный на прорезавшую мироздание зловещую Чёрную дорогу. Квазисредневековый образ продолжает работать и здесь: великий центр Мира — Амбер, его Тени — своего рода Митгард на границах цивилизованного упорядоченного мира и зловещего Леса-Утгарда (Лоррен, Авалон, да и Земля, если уж на то пошло), и далёкое непостижимое Иное, откуда исходит Чёрная дорога, и жуткие твари, ею порождённые. Если не брать в расчёт последующие книги, то сам образ одиноко стоящего Амбера, готового исчезнуть под натиском абсолютно чуждых тварному миру существ, мечтающих сокрушить мироздание, действительно впечатляет, и пророчество Дары зловеще грохочет в тишине, благо, мы ещё не видели, что же представляют из себя Дворы Хаоса в воображении Желязны, и угроза остаётся таинственной и страшной. Всё это здорово бьёт по воображению, и оказало большое влияние на следующие пару-тройку поколений мифотворцев.

Пожалуй, из всех романов именно «The Guns of Avalon» ближе всего к классическому эпосу, быть может, не столько эпосу, сколько к классическому рыцарскому роману едва ли не в «бретонском стиле». Яркий и в тоже время неторопливый сюжет, приобретший чёткость, объём и мифологический бэкграунд мир, и харизматичные герои — взрослеющий и задумчивый принц Корвин, вставший на путь исправления Ганелон (всё, что было потом, было потом), благородный и пугающий одновременно Бенедикт, красивая и смертельно опасная хамелеон-Дара. Именно отсюда начинается настоящий «Amber».

Книга-игра.

«Амбер», как и многие книги из детства, живёт в моём сердце, и порой я вспоминаю о нём... Хотя редко когда у меня просыпается желание устроить Адскую Скачку сквозь Царство Теней — я лучше поброжу по ивнякам Белерианда, послушаю перекаты волн Земноморья, или загляну в занесённый снегом Каэр Морхен. Но... «привет и пока», так ты обычно говоришь, принц Корвин?

Сложно сравнить чей-то писательский путь с тем, какой мощный старт был у Роджера Желязны, одного из самых причудливых визионеров среди мифотворцев. К моменту опубликования «Nine Princes in Amber» (1970) он лишь несколько лет занимался писательской деятельностью, но каждая из его тогдашних вещей была на вес золота — «Lord of Light», « Creatures of Light and Darkness», «Isle of the Dead». Все выпущенные на тот момент романы были очень разными, и по стилю, и по сюжетной составляющей, и по сотворённым в их рамках вселенным — однако из них всех массовому читателю известен именно «Amber». Интересно, правда?

С чем же связана бешеная популярность первого романа? Будем честны друг с другом — он довольно-таки проходной, чуть выше среднего, скажем так. Крепкий, хорошо написанный, драйвовый середняк, где на каждой странице что-то происходит, отличающийся непривычным для Желязны рубленным стилем, слишком краткими отступлениями и откровенной незавершённостью миростроительной композиции, если можно так выразиться.

Так в чём же дело?

Когда мы, вместе с лордом Корвином просыпаемся в клинике «Гринвуд», мы ещё ничего не знаем о вселенной, в которой очутились, и читателю приходится познавать его вместе с главным героем — всё банально и предсказуемо, да, почти классическое «попаданчество». Однако можно себе представить, какое впечатление на читателя того времени производил этот титанический образ бесконечного числа Отражений, отбрасываемых центром упорядоченного мира — одиноко стоящим на горе Колвир замком Амбер. Какое бесчисленное количество вариантов миров сразу возникало в голове, когда державные принцы мирно едут через Тени на простом автомобиле! Да, сам стиль романа не подразумевал яркости описания самого центра Вселенной, однако скупое описание оставляло простор для фантазии, и его можно было забивать абсолютно всем, что приходило в голову — всему здесь найдётся достойное место. Ведь вариации Теней могут быть бесконечны.

На этом цветастом фоне, нарисованном не столько писателем, сколько фантазией увлекающегося читателя, разбросаны элементы, которые дополнительными стяжками привязывают нас к этой вселенной. И наиболее ярким воплощением этого являются... карты.

Да, именно ярко выраженный игровой элемент, в виде «династийных арканов» семейки принцев Амбера привязывает читателя к книге. Это примерно тоже самое, что в первый раз рассматривать колоду Таро — чувствуешь, что за каждым изображением таится глубокая и сложная личность, целый мир, чья тайна заключена и в особенностях его внешности, и в цветовой символике одежды, и даже в позе, в которой замер аркан — всё, что нам автор любезно описывает, идёт в копилку разогревающегося интереса того, кто держит в руках эту книгу. И это действительно содержит в себе элемент игры, ведь читатель, хочешь или нет, будет ждать с нетерпением манифестации персонажа карты, гадая, как же новый принц Амбера изменит расклад нашей партии, в которой участвует наш принц Корвин.

И, пожалуй, третий элемент — сам главный герой повести. Сейчас я прекрасно понимаю, что все первые пять книг посвящены взрослению, причём не только Корвина, но и всей королевской семьи, как бы это нелепо не прозвучало в отношении существ полубожественного могущества и возрастом минимум в пару тысячелетий. В первом же романе перед нами семейка больших детей, которая дерётся в песочнице за самые лучшие ведёрко и лопатку, не очень понимая, что же они хотят построить из этой кучи песка. Отсюда (уж не знаю, было ли так задумано изначально) и отрывочность в повествовании, и клиповый драйв, порывистость мысли и деяния — всё это свойственно подростку, идущему к своей цели, которая во многом определяется не здравым смыслом, а набором, простите, шаблонных понтов. Многих это отпугнуло и разозлило, но многих и привлекло.

Что в итоге? В итоге мы имеем книгу с мощным игровым элементом, причём игра встроена не только в сюжетную канву начала цикла, но и во внешнюю — это игра с читателем, создание эмоциональной привязки и к миру, и к персонажам, его населяющим. Конечно, у Желязны есть вещи куда мощнее — тот же «Jack of Shadows» во всех планах выразительнее всего «Амбера» вместе взятого, а в «A Night in the Lonesome October» больше поэзии, в «мифологическом цикле» более ярко играет его фантазия. Но «Nine Princes in Amber» обладает таким уникальным набором качеств, которые делают его куда более популярным произведением, а принца Корвина, Рыцаря Серебряной Розы, несущегося на Старе с Грейсвандиром наперевес абсолютно культовым и узнаваемым персонажем мировой фантастики Сам же мир замка Амбер и его Отражений стал куда большим, чем декорацией для отважных приключений героя, и оказал колоссальное влияние на многих будущих мироформистов по всему свету.

...Трагический рефрен, еле ощутимый. Когда Алонсо Кихано Добрый, он же Дон Кихот Ламанчский представляется странствующим рыцарем, он встречает либо недоумение, либо насмешки. Люди либо не помнят об идеалах героев рыцарских романов, либо считают их забавными побасенками. Дружба, верность, отвага, непорочная любовь — несмотря ни на что, ни на какие обстоятельства.

Прошу обратить внимание на перевод названия, а именно на слово «ingenioso», что переводят как «хитроумный». Но, простите, так ли это? Слово-то латинское, и означает оно не столько хитрость, сколько талант, одарённость, изобретательность. Не хитрость, не простодушие — талант. Талант!

Что задумывал Сервантес изначально? Вероятно, это действительно была пародия на рыцарский роман, игра и баловство, повесть о простодушном бедном идальго Алонсо Кихано, который помешался на рыцарстве, и попадает из-за своих иллюзий из одной забавной ситуации в другую, первые страницы странствий нашего героя больше отдают водевилем. Нелепые, плохо пригнанные доспехи, копьё из кривого сука, тощий полуживой Росинант, простодушный и приземлённый толстый крестьянин в качестве оруженосца. Есть над чем посмеяться!

Но... Как говорил один известный автор, роман может «сам написаться». Если бы Сервантес ограничился простой пародией, разве кто-то стал бы читать его четыре столетия спустя? Вероятно, даже незаметно для самого автора, его книга, его герой разрослись в нечто иное, и задуманная деконструкция целого жанра обернулась его утверждением. Я сам был несколько удивлён, когда обнаружил, что «El ingenioso hidalgo Don Quijote de la Mancha» представляет из себя не совсем то, что живёт в сознании читателя.

Мы ни разу не вышли за пределы приземлённой, абсолютно реальной и нисколько не сказочной Испании. Грубая действительность постоянно касается нас своим шершавым языком, она беспощадная к нашему герою, так же, как и автор, высмеивающий и третирующий нелепые подвиги мечтательного идальго. На этой прокалённой Солнцем земле, лениво лежащей кверху брюхом под жаркими лучами, не место каким-то там сказкам о сверкающих мечах, великанах, злооких маврах и прекрасных девах. Как же не посмеяться над долговязым старым балбесом, впавшим в детство?

Кто такой Алонсо Кихано Добрый? Увы, мы не знаем. Мы знаем, что он увлекался охотой и занимался своим маленьким поместьем, читал романы, слыл добряком. Но он не Дон Кихот. Дон Кихота Ламанчского он создал сам, создал очень тщательно, продуманно и последовательно, и неважно, насколько он был при этом в здравом рассудке. Дело в том, что Алонсо Кихано отказался быть частью этого «реального» мира, и стал творить свой. Где благородство, честь и отвага чего-то стоят, а любовь, истая «fin amour», недосягаема и совершенна. Где ветряные мельницы на самом деле великаны, а стадо баранов — вражье войско. Где простая крестьянка... ну что вы, какая ещё Альдонса Лоренсо? Это заколдованная принцесса Дульсинея из Тобосо, и никак иначе, и всё, что нужно — спасти юную деву от оков уродующего её заклятья, и утвердить перед светлыми очами нашего рыцаря...

Чувствуете? Дон Кихот попросту творит тот мир, в котором желает жить. Он ведь отнюдь не глуп — наоборот, очень образован, начитан, и не только в рыцарских романах, он честен и благороден не только на словах, но и на деле, и способен обосновать каждый свой поступок, каждое своё нелепое действие. Дело не в том, что он не понимает, что ветряная мельница — это не великан. Нет. Он попросту жаждет видеть её великаном, потому что жить в мире размахивающих крыльями мельниц он не желает. Постепенно, идя бок о бок с Росинантом, мы проникаемся восхищением и печалью. Ведь какие насмешки терпит Дон Кихот, как раз за разом жестокая жизнь припечатывает его всей тощей фигурой об землю, какие жестокие шутки играют с ним сильные мира сего! Но он раз за разом находит в себе силы вновь утверждать, простите за тавтологию, реальность мира своей мечты, а не жалкую и плоскую действительность.

Всё это делает фигуру Дон Кихота не столько смешной, сколько трагической и величественной. Он лепит из того, что у него находится под рукой, мир, живущий по законам литературы — и, заметьте, все его вольные либо невольные спутники тоже включаются в его оборот, и только находясь в сени вдохновлённого полубезумия нашего рыцаря, они приобретают своё лицо, и начинают жить. Парадокс: соприкосновение с мечтой делает из обычных персонажей-функций людей, объёмных и многогранных. Даже Альдонса, так ни разу и не явившийся перед нашим взором, куда менее реальна, чем призрачная Дульсинея, чьё имя который уже век служит примером женского идеала. Дон Кихот не просто выдумывает свой мир, он заставляет реальность говорить на своём языке, который постепенно становится для нас, читателей, более «действительным», чем эта полупустая, прокалённая страна.

Таков Дон Кихот, такова его история — трагическая история, но одновременно и величественная. Сложно представить себе наименее далёкого от рыцарства человека — и в тоже время он стал для нас истинным воплощением кристаллизующегося столетиями образа рыцарства, вернее, всего самого светлого и подлинного, что было в нём. Да, в конце концов он ощущает себя проигравшим, и отказывается от мечты, но как быть, если окружающие уже поверили в неё, даже простодушный и хитроумный Санчо Панса?

И смешно, и горько было совершать этот путь, и безумно жаль нелепого и великого мечтателя из Ламанчи, чья тощая фигура рефреном теперь идёт сквозь культуру всего человечества. И... Да будет так! Ветряные мельницы — на самом деле великаны, бараны — это войско, а крестьянки из Тобосо вовсе не существует, существует только прекрасная Дульсинея. Да здравствует наш с вами мир, сеньор!

Господи, какая хрень.

Нет, ну серьёзно.

Я бы подумал, что Глен Кук стебётся, но тогда это не «Black company», а так, пародия. Но пародийных элементов напрочь нету. Ирония есть, юмора — ну нету, и всё.

Тогда к чему это всё?

Формально это продолжение истории той части Чёрного отряда, которая осталась на Севере с Белой Розой — ну, Молчуна там, запившего Ворона, внезапно воскресшего Боманца. Однако этих персонажей узнать... нуууу... как вам сказать, если бы автор устроил шараду, и не стал бы называть имён персонажей, играя с читателем, мы бы с трудом поняли, о ком же тут идёт речь. Ну, да, я утрирую, конечно, но вся фишка в том, что ни один из старых добрых персонажей оригинальной трилогии сам на себя не похож. Где пробитый вояка, умелый ловкий колдун Молчун и суровый, сумрачный сверхчеловек Ворон? То ли обоих спермотоксикоз замучил, то ли слегка заклинило башню на куртуазной лирике, но они ведут себя как два идиота, главная цель которых — выпендрится перед тёлочкой, которую оба хотят (с чего бы это?). А то, что у нас тут хрен знает, что делается, города рушатся, народишко гибнет — ну и ладно, хоть пусть будет конец света, мы продолжим пялиться на свою обожаемую... хм. Мда, ну вы поняли — старых героев вы не увидите... Ну, конечно, если вам нравилась невнятная Душечка, которая висела камнем на шее Чёрного отряда со времён Арчи, но висела с очень важным видом, то вы её получите. Утешение хоть, что она в конце книжки всё же очутилась там, где ей самое место — на прополке картошки (впрочем, это дело важное, не факт, что я бы доверил). Трагический колдун Боманц... эм, неловко подпрыгивающий старик, пару раз за книгу колдовавший — это он, да7 Странно, я думал, что это самый обычный деревенский колдун, узнать в нём Того Самого Боманца очень непросто... не, опять вру — узнать в нём Боманца просто невозможно.

Однако апофеозом дичи стала, как вы догадались, башка Хромого, которую Шэгги-дог отрыл в Курганье и которая, оказывается, живая. То есть, колдун, коего Чёрный отряд обнулял раза три едва ли не с полпинка — внезапно! — оказывается так могущественен, что и существует вполне себе автономно от тела (а как он жрал, простите? это очень сильное колдунство), и, мало того, он ещё и в состоянии устраивать лютый геноцид по всей Империи почти в одиночку, и никто его не может остановить! Бесславный конец:

Всё ли так плохо? Нет, конечно, поэтому я расцениваю сию вещицу наравне с «Book of the South», за общую атмосферу мрака, гниения и распада, который царит над городом Весло, хоть и не таким удушающим облаком, как над Арчей. Четвёрка воров-обормотов, будто бы вылезших из фильмов раннего Гая Ричи (с Раде Шербеджиа в роли Рыбака, обязательно!) вполне вписываются в эти декорации, хотя, конечно, и здесь не пахнет никаким здравым смыслом и правдоподобностью. Просто... ну написалось так, ну что тут поделаешь, дурно было автору, comprenes vous?

Спасает роман только ироничный тон, будто бы автор перемигивается с нами, и пытается намекнуть, что всё это — не более чем шутка, стёб, игра. Не очень я вам верю, дорогой автор, ну ладно, учитывая ваши прошлые заслуги...

Пока меня не было четыре года, в мире Чёрного отряда ничего не изменилось, можно было бы подождать ещё годок. Я даже пришёл ровно с в тот момент, когда уходил, и застал момент, когда Госпожа выковыряла себя из-под горы трупов, оставшихся с последней битвы, и сопровождал уже её в нелёгкой борьбе... за что? Гм...

Я считал, что Глен Кук не сможет вытянуть стилистически смену летописца — не было у меня поводов подозревать почтенного писателя в умении играть языком. Но нет, надо отдать должное — справился. Госпожа — не по женски жёсткий повествователь, не слишком поэтичный и нисколько не саркастичный. Говорит она с нами рубленными и острыми фразами, всё по делу и едва ли не безэмоционально. Таковы и действия Госпожи — мы наконец-то видим не трепетную деву, цепляющуюся к локтю немолодого капитана-лекаря-летописца, а жёсткого лидера, беспощадного, расчётливого и не тешащего себя моральными дилеммами командира, которая с лёгкостью может приказать убить пару тысяч безоружных человек, если это отвечает её целям. С этой точки зрения роман, безусловно, удачен.

Однако и как художественный текст, и как часть серии, смотрится он довольно бледно. Объясняю, благо я и сам давно понял, почему народ не любит «Book of the South». В первых книгах, несмотря на все огрехи повествования и стиля, чувствовался масштаб происходящего, мир играл суровыми мрачными красками, каждое событие, каждое место, посещаемое Чёрным отрядом, индивидуально и ярко. Что происходит на Юге? Да нет, я понимаю, что происходит, просто никак не могу запомнить — ну нахрена это всё? Кто все эти люди, зачем воюют, чем отличается Деджагор от Таглиоса? (Чтобы задаться этим вопросом, мне пришлось полезть в книжку, ибо я всё равно не запомнил названия этих городов). Всё происходящее на этих страницах прямо таки отливает необязательностью, местячковостью и скукой. Особенно когда бывшая Взятая Душелов, наша старая знакомая, начинает хихикать и едва ли не подпрыгивать, задумывая очередную невнятную кознь своей сестре, как бы говоря о несерьёзности всего, что здесь происходит.

Посмотрим, что будет дальше, пока что тенденция угасания цикла сохраняется, автор ничего с этим, на тот момент, сделать не смог. В целом, конечно, роман хорошо читается, но остаётся от этого не менее проходным и необязательным. Хотя, конечно, Госпожа... Госпоже Ave, всё остальное — так себе.

Скверная привычка — читать километровые циклы подряд. Они набивают оскомину, если между томами нет хотя бы полугода — испытано, когда я читал этих ваших Джорданов и Гудкайндов. Однако в последнее время я начал сбоить, и едва ли не подряд читаю Кея, Геммела, Бенетта, и... о да, и Сандерсона тоже.

Как-то незаметно для меня закончилась его трилогия о «рождённых туманом», хотя я и не планировал с ней заморачиваться, с интервалом в два месяца я осилил все три томика, и даже не подавился, вот ведь какая история. Чётко, ясно, по делу... это вам не Рошар с его световыми бурями и вязким, как яичный клей, эпическим пафосом.

Должен сказать, я впечатлён тем, что Сандерсон умудрился не слить финал трилогии, а вполне достойно завершить всё, что должно было завершиться, закрыть все линии, разрядить все ружья, раскрыть все карты своего, впрочем, незамысловатого пасьянса. Конечно, мы всё понимаем — что в предыдущих томах, что здесь, основная ставка делается на «вотэтоповорот!», который автор, сладостно предвкушая восторг фанатов, вколачивал в свой текст. Хотели тайну атиумного хранилища — нате вам! Не ждали? А гелухимия с инквизиторами, колоссами и кандра, соединяющая их в экстазе любви к Врагу Рода Человеческого? Сейчас подвезу! А как насчёт тайны серёжки-гвоздика нашей мэрисьюшки Вин? Спорим, не ждали? А герой веков — кто бы вы думали? Наша прелестница, или пресловутый Призрак? Ха-ха, не отгадаете!

Но, в принципе, если не относится к «Mistborn» как к «большой литературе», наполненной философией и глубоким смыслом, то всё выглядит очень пристойно. Сандерсон, конечно, нарисовал свой мир довольно скупыми красками, но, надо отдать ему должное, постарался ответить на все скопившиеся у читателя вопросы — как Вседержитель сотворил этот мир, одержимый пеплопадами, почему и отчего он сделал его именно таким, и отчего реалии общества Последней Империи такие, какие есть. Многое стало ясно, в том числе раскрылся по новой и образ благополучно мёртвого Вседержителя, который оказался не только тираном, но и, отчасти, человеком с определённой мерой ответственности, желающего исправить свои жуткие ошибки. Сквозь весь роман проходим тема власти-ответственности и власти как заботе о подданных, однако автору всё же не хватило интеллектуальной силы углубить и поразмышлять над этим.

В целом, конечно, много торопливости, особенно под конец, немало скомканного и сбитого в кучу. Самый большой пролёт конечно, со Злодейским Злодеем, который Желает Творить Злодеяния, да ещё и появляется перед нашей главной героиней, рассказывая ей все свои планы со зловещим смехом и развевающимся тёмным плащом. Местный антагонист будто бы сотворён фантазией Стэна Ли, и органичнее смотрелся бы в комиксах, а не в фэнтези, но что уж поделаешь — пусть раздражает нас и дальше. А вот раскрытие тайны чрезвычайной мегакрутости юной прелестницы как осмысленного проекта высших сил вышло очень удачным, и даже её внезапная божественность (не спрашивайте) смотрится вполне закономерно и логично. Призрак, однако, уж простите, неубедителен настолько, что, пожалуйста, отправьте его вместе с Разрушителем в комикс.

Но, конечно, в целом всё вполне достойно — умирающий под слоями пепла мир вполне себе грустен, размышления о вере и власти, быть может, не слишком глубоки, но и совсем уж бестолковыми не кажутся, сюжетные твисты на месте, сам его ход даже нигде не пробуксовывает. В общем, слава Богу, цикл завершён, большая часть его из реальных героев стала легендарными, то есть благополучно почили, стало быть, продолжения не будет, цикл завершён на нужной, в меру пафосной ноте «разгона облаков и установления хорошей погоды».

Как говорится, спасибо и на том, дорогой автор.

Сложно назвать этот роман завершением цикла о Земноморье, поскольку к Земноморью он имеет лишь косвенное отношение. Странное дело: почти одновременно с этим романом вышла, к примеру, глубоко поэтичная «The Telling», а вот «The Other Wind» едва ли не напрочь лишена этого воздушно-туманного флёра. Точно так же, как и сборник «Tales from Earthsea», этот роман больше схож с фанфиками, причём в этом своём воплощении фанфик довольно среднего качества.

Первая проблема заключается в том, что Ле Гуин, как и многие опытные авторы в солидном возрасте, стала, с одной стороны, слишком многословна, а с другой стороны, для этой многословности роман слишком краток. Она излишне тороплива, когда разворачивает сюжет, и раздражающе медлительна в статичных мизансценах, что делает рекомый «последний роман о Земноморье» удивительно несоразмерным, несуразным и каким-то неумелым.

Вторая проблема: для того, чтобы изменить космогонию Земноморья, это, простите за тавтологию, должно быть Земноморье. Во время поединка с с Кобом Гед-Ястреб очень ярко повествует о том, что все умершие возвращаются в царство света, растворяясь в потоке Жизни, в стране же у гор Горя бродят только тени. И после этого, по сути, закольцевавшего в себе космогонию Земноморья монолога, забывчивая автор вдруг сообщает нам, что этого-де, ещё нужно достичь, а каменную стену на границе нужно разобрать. Руками. Все всё запомнили? И будет вам Нирвана... Здесь уже, ребята, не просто исчезновение романтики, а откровенное отплясывание на космогонии оригинальной трилогии, и если бы это написал какой-то другой автор, его бы быстро запинали.

Эти две фатальности ставят, в общем-то, крест на всём тексте, и лишь некоторые мелочи способны хоть чуть-чуть исправить ситуацию. Конечно же, это ностальгия — имена, события, места, мимолётные отсылки — всё на месте. Ле Гуин в свои семьдесят «с копейками» прекрасно изобразила стареющих Геда и Тенар, пасторальную печальную негу первого и материнскую любовь второй. Молодёжь на фоне этого дуэта смотрится довольно-таки серо, нужно признать... я бы даже сказал, обыкновенно. Маленькая девочка Техану выросла, но новых красок не приобрела, поэтому нас и не трогает то, что она отправилась в путь на «самый далёкий берег».

Земноморье осталось для нас закрыто, как и для почтенного автора. У романа есть свой определённый шарм, но воспринимать его иначе, чем своего рода автофанфик, я не могу. Простите, Урсула, я не полечу с Ириан и Техану на Запад, я не верю им — я верю Калессину, летящему на Гонт, и верю Геду-Ястребу, который отплывал от Хавнора на потрёпанной «Зоркой».

Сборник повестей и рассказов, который, к моему удивлению, действительно написала Урсула Ле Гуин. Но она давно уже потеряла ключ к Земноморью, поэтому «Tales from Earthsea» больше напоминает tribute-сборник, антологию-посвящение, чем собрание авторских сочинений. Из всех повестей рука автора трилогии о Геде-Ястребе чувствуется только в «The Bones of the Earth», и в «Dragonfly», да и то так, словно это ловкая стилизация. События остальных могут происходить где угодно — на Роканноне, к примеру, в Нагорье, даже в Тембреабрези — не важно. Если бы события «The Finder» происходили на Хайне времён отказа от экспансии, я бы не удивился. Единственное, что сцепляет эти истории с Земноморьем — магия и Истинные имена.

И тут перед нами проблема — Ле Гуин по живому кромсает мир, который создала в оригинальной трилогии, напомню — произведении цельном, законченном, не требующем продолжения. Лёгкие намёки на то, что мудрость острова Рок не до конца полна, сполна вырастает в этих рассказах, и магия «старого образца», коей учились Гед, Эстарриол и Огион, становится мужской магией, чародейством ради власти и гордыни. Ле Гуин делает упор на том, что она лишена женского начала, причём увлекается до такой степени, что делает волшебников полностью зацикленными на своём мастерстве, да так, что они подвергают себя... ну, фактически, кастрации, что делает их совершенно неполноценными в глазах даже обычного человека. Это идёт в изрядный разрез с текстом трилогии, ведь семьи магов упоминаются там с редким, но всё же стабильным постоянством. То же семейство князей Энлада, многие из которых были чародеями, если следовать логике почтенного автора, Аррен-Лебаннен родится не должен вовсе... Да и объяснения, каким образом великий король-маг Морред мог сочетаться браком с Эльфарран, и даже иметь ребёнка, не кажутся убедительными. Гипертрофированное мужское начало в этом новом мире постоянно подавляет женское начало, и в этом его главное зло... как ещё Ле Гуин не дошла до реабилитации жречества Безымянных Атуана — а что, они тоже служат Древним Силам Земли?

Но это, в общем-то, лишь часть основной проблемы, которая заключается в том, что это — не Земноморье, близкое нашему сердцу, а какой-то параллельный ему мир. Но Ле Гуин всё же его творец, и имеет право распоряжаться им как угодно. Тем более, что повести, в целом, довольно крепкие и хорошо написанные, пусть даже и не лишённые недостатков.

Раскаяние за гордыню?

Ле Гуин настойчиво продолжает развивать тему пафосной горделивости касты волшебников, их стремления к власти и доминированию.

Однако на сей раз она сделала это аккуратно и художественно, плюс ко всему здесь нет агрессивной напористости, есть лишь гуманизм.

Могучий волшебник отказывается от великого могущества, спустившись на грешную землю, смиренно помогая людям своим искусством. Поправ даже чувство собственного достоинства, и смиренно принимая неуважение и травлю, он всё равно искупает свой грех гордыни, грех перед самим собой и своим Истинным Именем.

Простой, конечно, рассказ, незамысловатый, но несущий в себе заряд доброты, который проявляется во всём — от трогательной заботы о незнакомом человеке крестьянки Эмер, до вежливых речей Великого Мага Геда. Зачем нужна вся эта власть, если мир так красив, а люди могут быть так открыты?

Неожиданная вспышка из прошлого, краткое возвращение в Земноморье.

Возможно, всё дело в том, что постаревшей Ле Гуин было проще вернуться на родной Архипелаг в облике престарелого мага, который находится на закате своей жизни, и, казалось бы, уже направляется вниз по склону холма, к низкой каменной стене. Но всё зависит от внутренней силы.

Гед-Ястреб отдал свою чародейскую силу, чтобы спасти Земноморье. Далсе-Гелет отдал свою сущность и свою душу, навсегда обернувшись частью мира, плоть от плоти, отказавшись от своей самости, от того, чтобы быть человеком. Чтобы спасти родную землю, он буквально стал ею.

Но никто не оценит этого подвига, никто не в состоянии его понять. И жаль, конечно, Огиона, уста коего сомкнуты совсем недаром — ведь даже его редкие слова мало кто желает донести то своего сердца.

Милый пустячок, конечно.

Сама история простая и незамысловатая. Любовь двух неравных по социальному статусу ребятушек, скандалы, расставания, слёзы, мокрые платочки и счастливое воссоединение — всё на месте. Классическая любовная история, по всем правилам и канонам, сделанная настолько хорошо, что ты даже радуешься в конце тому, что всё кончилось хорошо... Робкий, слегка медлительный, но хороший парень по прозванию Диамант нашёл себе путь в жизни сам, плюнул на всё, и строит свою судьбу самостоятельно. Молодец? Конечно!

А вот правило одного дара меня немного смутило. Опять Ле Гуин подтравливает волшебников Земноморья, показывая их отшельниками в башнях из слоновой кости. Оказывается, нельзя одновременно заниматься и магией, и музыкой (Мастер Регент, ты слышал?), нельзя также считать деньги в купеческом деле — у тебя же магический посох, он, наверное, будет в руках мешаться, нет?

Я прекрасно понимаю, что хотела сказать автор, пусть даже и в несколько странной форме. Человек отвергает навязанные извне пути, и ищет свою дорогу в жизни. Быть может, Урсула вспомнила, что такое абсолютизм и категоричность юности?

Противоречивая повесть, в полной мере отображающая и талант Ле Гуин, и его обратную сторону, что так ярко проявлялось в её творчестве в поздние годы.

Земноморье по прежнему на замке, но автору всё же удалось найти новые нотки для своего мира, и это нотки несколько отдают мрачностью, мрачностью Тёмных веков, всеобщего разорения и упадка. Впрочем, до гнетущей атмосферы «The Farthest Shore» ой как далеко, здесь же мрачность... как правильно сказал кто-то из рецензентов, «гламурная», трафаретная, лишённая настоящего мрака и подлинной тоски безвременья... хотя какие-то признаки её появляются, когда мы входим вместе с безумным волшебником в ртутную башню, и видим оборотную сторону сияющего острова Хавнор. Но если в каждой строчке истории о Геде ощущается всепроникающее одиночество в этом огромном мире, посреди бушующего моря, то в этой повести подобного ощущения нет, несмотря на все старания Ле Гуин описать метания волшебников, собирающих по крупицам фундамент наследия острова Рок.

Но пара центральных образов всё же цепляют внимание. Прежде всего это история мастера, и история мастерства, показ разных ликов мудрости, коей волшебник может распорядится очень по разному — для Власти и для Постижения, и помощи другим людям. Разрозненное волшебство, распылённое и омертвевшее, лишённое развития, было в то мрачное время не единственной скрепляющей нитью Островов, а разъединяющим её элементом, каждое из звеньев цепи Могущества не соблюдало равновесие, а стремилось расширить самого себя.

И второй момент, хоть и спорный — порождение нового, Школы на Роке, потребовалось и мужское, и женское начало. Женщина — это земля, говорит Ле Гуин, это Имманентная Роща и ясень во дворе с фонтаном, это, как ни странно, подземные шахты и каменные стены домов (вполне по философски, но как она себе это представляет?), мужчина же — бурные воды и воздушные пространства, открытость и полёт, соединение этих элементов и породило то место, в которое когда пришёл юный волшебник Гед-Ястреб. К сожалению, именно эти моменты, моменты интереснейшие, были безнадёжно испорчены фемининностью, которая почему-то именно в этой повести проявила себя по настоящему, как нигде. Ле Гуин агрессивно противопоставляет женское начало мужскому, причём мужское, несмотря на общее гуманистическое содержание повести, выставляется чем то подавляющим, властным, не побоюсь слова, антифемининным и... лживым, да, ведь как объяснить, что ни разу не было в основном цикле упомянуто, что Школу на самом деле, по большей части, основали Женщины?

Но в целом повесть отливает гуманизмом, но по духу, конечно, она куда ближе к «Four Ways to Forgiveness» (1995), даже Медра очень схож с хайнским посланником Хавживой, и скорее принадлежит миру гуманистического Хайна, чем волшебного Земноморья.

Ещё один робкий, маленький кирпичик, который можно отрыть под слоем земли, которой зарос фундамент Земноморья. И не только дело в том, что здесь появляется та самая тёмная страна на каменной стеной — в ней полностью проявляется важнейшая тема всего цикла, та самая тема, которая более полно воплотиться в «The Farthest Shore». Могущество и само существование по настоящему великого чародея завязано на Жизни, на бесконечном любовании прелести зелёной листвы, благостного вслушивание в журчания ручейков, в принятии на свою кожу обволакивающих порывов ветра. Но есть и те, кто желает всё это отнять,и черпает свою силу из прямо обратных вещей, из тирании и темноты. И чтобы победить зло, нужно пожертвовать... своей жизнью... чего тёмный волшебник Волл сделать не в состоянии. Но парадокс заключается в том, что он-то как раз не ценит то, что боится потерять — Жизнь — её ценит только тот, кто смог ею пожертвовать.

Парадокс, и что это? Несправедливость? Или закон?

Возможно, с этого рассказа, с Сатиновых островов в Восточном Пределе и начинается история Земноморья... и с дракона Йевода, как ни странно.

Вообще у дракона интересный способ скрыться среди людей, в полной мере раскрывающий его презрение перед этим племенем. Чтобы тебя приняли в общество, нужно быть максимально безобидным, нескладным, идиотски-добродушным и абсолютно никчемушным. Таких терпят, смотрят на них свысока, но нисколько не опасаются...

А зря. Дракон-то давно уже по настоящему не обедал, а среди людей всегда найдётся тот, кто захочет его достать.

Собственно, весь рассказ написан для оглашения и обкатки «правила имён», хотя оно ещё и не доработано, не доработана составляющая чародейской власти, что будет исправлено уже в «A Wizard of Earthsea», да ещё и с участием всё того же Йевода.

Аллегорический, и в тоже время довольно таки простой рассказ-притча.

Люди точно знают, что впереди — конец всему, и начинают очищать сами себя от груза всего лишнего, от груза материального. Без смысла, в каком-то диком остервенении жители Острова избавляются от всего, что их связывает с Жизнью, плоды дел своих, будто не желая оставлять о себе даже память.

И вдруг — только один человек решил продолжить Созидание, и спасти себя и своих близких. Ведь полумифические острова совсем рядом, почему нельзя попробовать их достичь? Причём — бедный кирпичник прекрасно понимает, что обречён на поражение в любом случае, но продолжает своё дело — потому что не может иначе, да и просто потому, что может.

И он победил Конец. Как видите, всё достаточно просто, но выразительно.

Всегда испытываю сложности с промежуточными книгами трилогий — далеко не всегда понятно, что писать. Больно уж часто авторы, примерно зная, чем всё закончится, растягивают повествование во втором томе, набивая объём, и всё зависаетЪ. Впрочем, Брендон Сандерсон слишком опытный ремесленник, чтобы позволять себе слишком уж большие длинннннннооооты, поэтому вторая часть «Mistborn Trilogy» тоже не даёт читателям заскучать.

Он правильно рассчитал сердцевину, которая могла бы стать основой нового сюжета — переходный период после падения тирана. Если кто-то ждал, что люди рвануться радостно к новообретённой Свободе, Равенству и Братству — разочарую, и предложу вспомнить Французскую Революцию. Вот и здесь тоже самое. По факту, Сандерсон выстроил всю интригу вокруг того, как строится новый мир, и как идеи мечтателя и книжника (ботаника?) Эленда Венчера сталкиваются с реальностью. Я был приятно удивлён, обнаружив, что автор не так глуп, чтобы ответить однозначно, что же лучше для общества? Ну, да, демократические идеи Венчера не очень годятся для бардака, который наступил после убийства товарища Вседержителя, однако автор, вместе со своим героем неожиданно с достоинством от них не отрекаются, а наоборот, как бы с вызовом их декларируют. Другое дело, что иной раз нужно привнести и элемент корректировки, элемент насилия, особенно тогда, когда необходимы быстрые и точные решения — в конце концов, даже свободолюбивые древние германцы и скандинавы в кризисные периоды возлагали часть своей свободы на избранных владык. Поэтому Эленду Венчеру и нужно стать хотя бы немножко меньшим тюфяком, чем он есть, перестать быть «блондинкой в беде» для юной главной героини, и стать лидером, хотя бы на время. Кстати, это не противоречит и придуманному им конституционному строю — вспомните, как порой виртуозно крутил кардинал Ришельё в Генеральных Штатах, да так, что почти никто не подозревал!

Ну да Бог с ним. Сандерсон он на то и Сандерсон, что весь его роман больше похож на толковый голливудский блокбастер, с эффектными визуальными решениями, зрелищными боевыми сценами и непробиваемым, хотя и не слишком раздражающим пафосом. Эффектно, фактурно, выразительно, ничего не могу сказать. По уже замеченной мною тенденции, всё аккуратно, дозированно и со вкусом, чтобы у читателя не возникли рвотные позывы — где надо, потянем, сделаем мизансцену или эффектную интерлюдию, или устроим сюжетный поворот, который никто не будет ждать.

А так... многие сетуют на то, что Сандерсон угрохал харизматичного Кельсера, который, по факту, был главным героем первой книги. И его действительно не хватает: все прочие персонажи смотрятся несколько трафаретно. команда Кельсера вся из себя благородна, даже тогда, когда они притворяются циниками, коварные лорды подлы настолько, что аж из ушей лезет, рождённые туманом могучи так, что каждый из них может спокойно заменить эскадрилью боевых истребителей. Ну и Вин, конечно — мерисьюшка, могущество которой достигает таких высот, которые не снились даже героям китайских уся, людей же она грохает с лихостью профессионального терминатора. Ну что же делать, она девочка, да ещё и подросток, всё нервы, нервы! Как тут никого не замочить? Да и дилемма же: любит она белого хорошего мальчика, но тут ещё есть чёрный плохой мальчик, к которому тянет, и всё тут. Что прикажете делать юной девице?

Несмотря на эти мелочи, читается всё хорошо, интрига держится, интерес к тексту не ослабевает, а если просечь ремесленную природу творчества Брендона Сандерсона, то можно не сомневаться, что развязка будет эффектной, по голливудски яркой и, вероятно, даже по своему логичной, насколько это возможно. Так что, скоро я вернусь.

Я долго не мог понять, почему эта повесть всегда печатается вместе с циклом о Земноморье. А теперь увидел тень принца Рикарда, и всё понял.

Волшебник Гед-Ястреб обрёл целостность, приняв в себя свою Тень. Мир принца Рикарда тоже принял тень, приобретя в ответ рассвет и закат.

Рассказ аллегоричен, да, но он и прост. Тьма отброшена, заперта в шкатулку — и вечный утренний свет не может сдвинуться с места, ведь движение Солнца есть медленное умирание, приход к закату, но только за закатом будет новый восход. Чтобы совершить какое-то деяние, необходимо своими шагами ранить девственно-чистый песок, разрушая его целостность, и нужно отбрасывать тень, принимая ту абстрактную сторону самого себя, без которой человек не может существовать.

Последнее из сказаний о Земноморье?

Трилогия о волшебнике Геде была написана единым духом, едва ли не в одно время, в эпоху расцвета творчества Ле Гуин. Одинаковой поэтической силы полны «Rocannon's World», фэнтези в оболочке НФ, молчаливые холмы опустевшей Земли «City of Illusions» столь же умиротворяюще-угнетающие, что и бесконечные волны Открытого Моря, снега и льды планеты Гетен также несут в себе ту же лёгкую дымку недосказанности и нечёткости, что и острова Архипелага. Это была эпоха мощного поэтического высказывания, и «A Wizard of Earthsea» вместе с продолжениями является одним из самых ярких его памятников.

Решение вернуться в Земноморье — смелый шаг, на который решился бы далеко не каждый писатель. Основная трилогия полностью завершена, там осталось много недосказанного, это факт, но само сказание о волшебнике Геде и его пути не оставляло сомнений в поставленной точке.

А тут... «Tehanu: The Last Book of Earthsea».

Знаете, что мне не хватало больше всего?

Моря.

Здесь нет того беспокойного, вечного движения Жизни, которое всегда рефреном звучало где-то на заднем фоне происходящего на книжных страницах, даже мертвящая тишина гробниц Атуана сопровождалась весёлым журчанием речки у самых крайних тоннелей Лабиринта. Но... Мы слышим шелест листвы, шуршание травы, клацание ткацкого станка, блеяние коз, что угодно — но не жуткий немой грохот бескрайнего Моря, разделяющего острова Архипелага, даже корабль короля Лебаннена робко жмётся здесь у берега Гонта. Это ощущение навеки упущено.

И не только оно. Нет больше и той таинственной, романтичной дымки, нет этого специфического, тусклого многоцветья, которое было Земноморьем, создавало его неповторимый облик, отпечатывающийся в памяти, облик, который невозможно перепутать ни с каким другим. Ярких красок много, это краски живой природы острова Гонт... хотя нет, по большей части это блеск начищенных тарелок в посудном шкафу фермы Флинта, и блестящие изгибы свежепереплетённой овечьей шерсти.

Даже Истинные Имена... они уже звучат совсем не так, не расходятся гулким эхом, а просто виснут пустыми словами... некогда раньше, когда Мастер Ловкая Рука или тот же Гед произносили «tolk» — камень — мы верили в него, когда же его теперь произносит Тенар — нет.

В общем — Земноморье навсегда потерянно, Урсула Ле Гуин сама же замкнула ключ на этих воротах, и Мастер Привратник преградил ей путь.

Но роман написан неплохо, в нём есть стержень, мастерство опытного писателя создаёт перед нами не просто крестьянский быт, а своего рода завораживающее полотно обыденной жизни, обладающее неповторимым привкусом. Здесь есть сюжет, есть прямая связь с событиями предыдущих книг, есть логика...

...но кое-какие мелочи смущают меня, пусть это даже и не то самое Земноморье.

В третьей книге, как мы помним, путь Геда завершён — завершён с достоинством человека, отдавшего свою силу на благо других, но не потерявшего величие и мудрость, которые не зависят от текущей в крови чародейской мощи. В этом смысле легенда о приплывшем на Гонт короле Лебаннене благороднее, проще и ярче того, что изобразила Ле Гуин на страницах нового романа, почти 20 лет спустя.

И больше всего запутывает то, что и происходящее в «Tehanu», в принципе, логично. Лишившийся волшебной силы Гед, которому, как мы помним из его слов Лебаннену, кроме неё ничего не было нужно, лишился и своей внутренней сути, стал лишь пустой скорлупой себя тогдашнего... и чтобы наполнить его снова, нужно было женское начало, нужна была его любовь, его Тенар. И это тоже достойное завершение их пути с Атуана, ведь никто из читателей не сомневался в невинной, чистой любви между двумя этими очень разными людьми, и которая смогла расцвести только тогда, когда с великими делами было покончено... и даже то, что Тенар в ожидании своего ветренного Ястреба родила двух детей и стала фермершей, воспринимается как незначительный эпизод до обретения истинной Любви.

И отсюда же вытекает и другая странность. Ле Гуин пренебрежительно теперь относится к тому волшебству, которое она так тщательно создавала в предыдущие годы. Агрессия в продвижении женского начала была бы менее заметна, если бы не откровенное отрицание полноценности той магии, что есть на Роке, отрицание её подлинной мудрости. Если бы автор просто развела мужское и женское начало, показав их равноценность и необходимость друг для друга... Ан нет — Тенар и прочим дамам на этих страницах приходится с гордо поднятой головой отстаивать свою самость перед чародеями-шовинистами, пренебрегающих женщинами... чтобы, в конечном счёте, столкнуться с главной Мужской Шовинистской Свиньёй — волшебником Аспеном, один из главных грехов которого — ненависть к Тенар, по причине того, что она — женщина... Видимо, потому, что Ле Гуин отняла у волшебников... гм... мужскую гордость. Ну а как иначе-то?

В общем, симпатичный, неглупый, но довольно таки бледный роман. Главный его плюс — завершение истории любви двух людей, встретившихся некогда в гробницах Атуана, и искалеченная девочка Терру-Техану, которая постоянно молчаливо присутствует в тексте, и вызывает симпатию. Остальное же...

Но главная причина моих косых взглядов на «Tehanu» та, что это — не Земноморье.

...Гед-Ястреб отправляется в последнее путешествие.

«Так далеко, как отсюда до Селидора...».

...Безымянная пещера на маленьком островке в гряде Драконьих Бегов, где плещущие волны выговаривают Ахм... и Охб, начало и конец...

В юности этот роман мне казался слишком затянутым, слишком... жарким для Земноморья, исхлёстанным холодным ветром и ледяными брызгами моря.

Каюсь — мне понадобилось много лет, чтобы понять, чего же лишает этот мир безымянный полумёртвый чародей по имени Коб-Паук.

«The Farthest Shore» смыкает на себе два предыдущих романа, и единым духом завершает всю трилогию о Геде-Ястребе, поскольку сквозь неё красной нитью проходит тема Жизни в её противостоянии... пусть будет — со Смертью, хотя это не точное определение.

Жизнь — это перемены, она текуча и изменчива, и смерть — лишь часть процесса вечного движения обновления. Только человек, чувствующий текучее время, может бросить вызов вечности, исполняя песнь. Жизнь должна идти своим чередом, постоянно преображаясь и меняя Имена, согласно своей природе, и искусство волшебника — умение влиться в этот поток, постичь внутреннюю, текучую сущность бытия, и, пропуская сквозь себя, идти на его волнах, чуть подправляя свой путь волшебным ветром, не колебля поверхности воды.

Отказаться от смерти — значит, отказаться от движения. Безымянные владыки лабиринта Атуана были могучи, лишены как смерти так же, как и жизни, и замерли в неподвижности своих пыльных гробниц. Тоже желает сделать и мрачный чародей, отказавшийся от движения жизни, и тем самым мнимо преодолевший оковы физической смерти, но, незаметно для себя, ставший таким же серым и неподвижным, как и жители Страны у Гор Горя. Отказаться от истины жизни...

Тональность меняется вовсе не в тот момент, когда Аррен приносит далёкие вести на остров Рок, и не тогда, когда Гед-Ястреб с одноруким чародеем бродят у каменной стены, а когда «Зоркая» прибывает на Лорбанери, где жили когда-то лучшие в мире шелкопряды и красильщики. И только тогда приходит чувство даже не смыкающегося сумрака, а ощущение блёклости и безжизненной бледности, отсутствия смысла. Люди обменивают жизнь на пустое бессмертие — ценой отказа от Преображения и, стало быть, от Творения, от постоянного познания Истины, и — как следствия — от Истинных имён, и — от магии, которая есть лишь способ познания этой Истины. Но отказ от жизни есть отказ от Творения, и люди теряют способность к созиданию, к преображению, к произнесению и творению Истинного Имени.

Бессмертие — отказ от движения Жизни.

Несмотря на мрачность происходящего, Жизнь всё равно торжествует, ведь ради Жизни других чародей Гед-Ястреб жертвует своей Сутью, своей магией во имя того, чтобы другие продолжали получать истинные имена, произносить их, и творить. Пустоту можно заполнить лишь другой жизнью.

Так завершается, по сути, не требующее никакого послесловия повествование о волшебнике по имени Гед. Он улетел на драконе с сияющими глазами, с чувством выполненного долга и завершения Великих Дел. Как бы хотелось, вслед за Мастером Привратником, с улыбкой сказать, что теперь он возвращается домой, погрузившись в тихое созерцание спасённой им Жизни, в леса и долины острова Гонт. Да будет так.

Тьма, пыль, тишина, тьма.

Сухой, неподвижный воздух подземелий не должен быть поколеблен пламенем свечи, тишина не должна быть развеяна его робким потрескиванием.

Древние силы здесь напоминают погружённую в злобный, полусон высохшую до хруста мумию, которая уже давно заразила своей мертвечиной всё окружающее.

...Но сквозь всю эту книгу проходит терпкий аромат шалфея, напоминающий о том, что жизнь всегда находит себе дорогу.

И вновь — одиночество. Маленький огонёк души девочки, которую посвятили Тьме, должен был сгинуть под её пеленой. Таков удел угасающих Древних, которые давно уже застыли в одиночестве на островах Земноморья, статичные, неподвижные, больные какой-то уставшей злобой ко всему живому. Поэтому в их гробницах, в ветвистом и гибельном Лабиринте, всё неподвижно, сухо и мертво, так должно быть и в душе их единственной жрице, чью душу они поглощают, давая взамен... Что давая? Неподвижность, мрак, пыль — даже не злость, ведь злость тоже есть свидетельство жизни, движения, перемен — нет, только пыльную и тёмную пустоту.

Волшебник Гед-Ястреб мог пройти в этой тьме с высоко поднятой головой, но на этот раз путеводный огонёк его посоха погас, не выдерживая битвы с давящей темнотой. Ему понадобился яркий свет возрождённой души, которая сама потянулась к... нет, не к могучему чародею, ищущему кольцо Эррет-Акбе, а к человеку, который на время стал для неё всем, сразу заполнив щемящую пустоту бессмысленной жизни-служения. Они спасли друг друга, одолели темноту и мрак, и... А далее?

Свобода — тоже, во многом, одиночество. Мир за пределами мёртвой неподвижности Гробниц оказался холоден, мрачен, пугающе разнообразен и абсолютно равнодушен. В говоре волн морей Земноморья не звучит ни единого ясного слова. Ты свободен, да — но выдержишь ли ты такую свободу, готов ли ты к ней? Обрести свободу — всё равно, что родится заново, а потом медленно, болезненно взрослеть в мире, в котором нужно искать свой путь, отличный от других, и который не обещает быть лёгким. Свобода причиняет боль — но она при этом говорит о том, что ты — живешь.

Одновременно и мрачный, и светлый роман, всё так же скупой на краски, но выразительный в своей молчаливой лаконичности. при этом он наполнен подлинной и искренней добротой, которую так странно видеть в наше время — как лёгкий всполох волшебного света, мгновенно разгоняющего ставшую вдруг робкой тьму бессильных перед живой и любящей душой гробниц Атуана.

...Почему классика?...

На первый взгляд, когда мы приходим в этот мир, мы не видим ничего особенного. Он как будто подёрнут дымкой, из-за чего создаётся эффект нечёткости и бледности. Первым, что доходит до сознания чётко — это грохот волн, которые разбиваются о жёсткие рёбра скал островов Архипелага, которые мощными валами гуляют на просторе Открытого моря, смыкая перед глазами усталого моряка тёмно-синеватое матового воды со свинцовыми тучами небес. Затем мы чётко видим острова — гранитные вершины подводных гор, которые волей демиурга Сегоя взделись над волнами бушующего Океана, маленькие клочки камня и земли, давшие приют бесчисленным народам, человеческим и нечеловеческим, богатые, цветастые, разнообразные... Наконец, мы видим плывущего на маленькой деревянной скорлупке человека, которая кажется сущей мелочью на фоне тёмных морских волн, играюче окатывающих солёными брызгами стоящего на носу... и неминуемо они потопили бы его, если бы не сила, зримо воплощаемая в сияющем огоньке на вершине тисового посоха...

Мир Земноморья — мир тотального одиночества.

Но ещё это мир тишины и покоя, где каждый из островков представляет из себя целый мир, замкнутый, как монада, лишь изредка эти барьеры пересекаются под парусом, но никакой киль не в состоянии пробить барьер между их душами, которые пребывают в спасительном и сонном гомеостазе. Мир, в котором у теб почти нет внешних конфликтов, всегда обобщён вовнутрь. Нет добра, и нет зла — даже страшный камень Терренон не зол сам по себе, он просто тёмен и мрачен, ему не выйти за пределы даже своего замка. Поэтому здесь всё решается в душе человеческой. В этом мире одиноких и разобщённых людей нужно снова становится человеком, ведь единственная настоящая борьба — это борьба с самим собой, со своей собственной тьмой, гордыней, властолюбием, жестокостью. Познать себя, и подчинить все свои тёмные инстинкты собственной воле — всё это значит nosce te ipsum, новый шаг, первый шаг в обретении человечности, и поиске равновесия и ощущения собственного пути.

Здесь мы не можем искать сюжет — он прост.

Философия «A Wizard of Earthsea» тоже не несёт в себе невероятной глубины, и лежит на поверхности. Дело не в ней.

Дело в чувстве. Урсула Ле Гуин создала произведение искусства — и нужно иметь поразительно тонкую эмпатию, чтобы чувствовать в тихом плеске затуманенной поверхности воды подлинную красоту высказывания писательницы. Казалось бы, это не сложная, маленькая, суховатая книжица — но насколько сильно она впивается в душу, как глубоко мы чувствуем печаль и изящество этого меланхоличного мира, который всегда погружён в молчание, несмотря на грохот волн! И, раз за разом, снова и снова, мы с плеском подплываем к путеводному огоньку посоха Геда-Ястреба, чтобы вместе с ним отправится на поиски самоё себя, и прислушаться в этой благословенной тишине к самим себе.

Некоторые истины просты, но это не значит что они не подлинны.

...Поэтому и классика.

Иной раз юмористическое начало у Терри Пратчетта уходит куда-то не просто на задний план, а куда-то за декорации города Анк-Морпорк. Конечно, иронию никуда не денешь, однако и сама наша с вами жизнь постоянно даёт повод для кривоватой усмешки, что уж говорить о развесёлом полирасовом дурдоме Диска.

Но здесь, правда, улыбка не ироничная, и даже не циничная ухмылка «знатока жизни», бросающего сквозь жёлтые зубы пафосное «бывали-знаем», а грустно приподнятые уголки губ смеющегося через силу человека, желающего, чтобы жизнь была более правильной и справедливой, и прекрасно понимающего всю невозможность своих чаяний.

Тема действительно невесёлая, тяжёлая, и безумно важная для нашей страны в нынешнее время. Пратчетт смог абсолютно точно нанести удар, в самую сердцевину, в самую глубину — он повёл речь о Старом Порядке, Новом Порядке и Революции. То, что служит предметом наших обсуждений сейчас, то, о чём думают многие люди — здесь, на страницах романа, написанного будто бы по горячим следам событий последних лет, в нашей погружённой в тоскливое и гнусное безвременье страны.

Отчаяние и сэра Терри, и его воплощения в Плоском мире — Сэма Ваймса — вполне понятно. Он, как и все мы, оказываемся не просто под молотом наковальней, а пляшет на раскалённом клинке нашей реальности, где целая бригада кузнецов Истории весело отбивает такт и пудовыми кузнечными кувалдами, и изящными выглаживающими молоточками. Да и не в Революции здесь дело, и не в том, что это — плохо.

Революция происходит просто потому, что не может не произойти, иначе всё вокруг сгниёт вместе со Старым Порядком. Старый Порядок сопротивляется, поскольку его носители не могут жить по другому, их личный мирок рухнет с приходом чего-то нового. Новый Порядок быстро принимает форму старого, ведь очень тяжко действительно построить что-то новое, проще с готовностью влиться в уже устаревшие границы. И по настоящему новое пробивается с трудом, тяжко и часто вопреки, и это долгая, тяжёлая и непростая работа всего общества.

Всё это Сэму Ваймсу известно, ведь он прожил жизнь во всех трёх состояниях города Анк-Морпорк, и, попав в прошлое, уже осознаёт главное. Что единственный путь человека — просто делать своё дело. Не служить власти, ведь она омерзительна и несправедлива, не идти бок о бок с революционерами, ведь их борьба часто эгоистична и несёт в себе не меньше несправедливости, чем то, с чем они борются. Поэтому нужно делать своё дело, и если ты стражник — ты должен защищать простых жителей — неважно, от власти ли, или от тех, кто хочет придти им на смену.

В конечном счёте, мы все видели, как изменился Анк-Морпорк к тому моменту, как Ваймс погнался за убийцей Карцером. Город несколько изменился, и это не заслуга баррикад республики Паточной улицы, не достижение революционных реформаторов, и не бурная деятельность патриция Витинари. Это сама Жизнь, которая, пробившись через все преграды и оковы, продолжает принимать разные причудливые формы. То есть, всё это было не зря, и люди всё же погибли не напрасно, оставив о себе память. Новое течение жизни тяжело распланировать, и, как правило, наши надежды оказываются напрасными. Новый мир всё равно приходит... другим.

Так что, пожалуй, здесь я вижу один из самых сложных романов Пратчетта, многосоставной и разноплановый. Ожидания были оправданы.

...Почти десять лет назад я расстался со стражей Анк-Морпорка.

Конечно, я иногда наносил визит в этот славный город, побегал с почтой вместе с Мойстом фон Липвигом, боролся за правду вместе с сотрудниками газеты «Тру», оказывался в какой-то лютой глуши в «монстрячем взводе», свёл знакомство с занятным «изумительным» котом и его командой крыс.

Но, хоть я ни разу не брал больше в руки первую четвёрку романов, хорошо помню забавную команду Ночной Стражи, вместе с Сэмом Ваймсом и его подчинённым Моркоу мы прошли через многие занятные и занимательные приключения. И вот, пришло время вернуться в эту команду и вновь хлебнуть от души все особенности стиля Терри Пратчетта...

Цикл о Страже служит Пратчетту площадкой для обкатки социально-политических идей, вроде заговоров («Guards! Guards!»), дискриминации («Men at Arms»), единоличной власти («Feet of Clay»), псевдопатриотизма («Jingo»). Логично предположить, что традиция будет продолжена, и, снова вставая плечом к плечу с Сэмом Ваймсом, я вновь готовился примерить на себя роль толкователя мыслей английского сатирика.

Сэр Пратчетт теперь создал высказывание о «традициях», в самом широком смысле этого слова.

Как обычно, лукавый старичок в шляпе не дал нам никаких конкретных ответов, а просто выдал целый комплекс образов, иногда чисто визионерских и интуитивных, но от этого не менее глубоких. Что лучше: традиция или новаторство? Является ли первое заскорузлым подражательством окаменевших традиций дохлых, простите, предков, и является ли второе попранием устоев, провозвестником грядущего декаданса и распада? Как и всегда, у монеты две стороны, и всё зависит от того, кто воплощает в себе те или иные идеи. Традиция, безусловно, является краеугольным камнем всякого общества, ведь в архаичное время она несёт в себе набор информации об устройстве и функционировании социального как нормы, и помогает сохранять его базу. В этом смысле традиция несёт в себе элемент пользы. Но, как справедливо выразился новый «король-под-горой», традиция не может определять всю жизнь, и не может оставаться неизменной. Вместе со всем на этом свете, она должна быть пластичной и податливой, старый смысл всегда должен быть готов быть влитым в новые меха, принимать новые формы. Модернизация столь же необходима, сколь и традиция, а иные, уже окончательно омертвевшие или попросту вредящие традиции, вроде «дикой охоты» оборотней, и вовсе стоит перечеркнуть и забыть. А вот что лучше, в какую сторону крениться больше? А здесь уже каждый решает сам, старик Пратчетт не обязан вам нос подтирать всякий раз..

Также автор вбросил парочку тем, которые не стал доводить до ума, но которые достойны упоминания и восхищения благодарных читателей.

Конечно же, это сам Убервальд — по традиции Пратчетта, это постмодернистский микс из мифологических представлений о Восточной Европе в целом. Заснеженные леса, стаи волков-оборотней, живущие в замках лорды-вампиры, мрачные и медлительные местные жители... Автор опять постебался... нет, не над поляками и румынами, а над своими соотечественниками, теми из них, кто предпочитает странные и глупые мифы о других культурах. Единственное, несколько чуждым смотрится отсылка к Чехову, она, конечно, на автомате умиляет русского человека (или возмущает, в зависимости от позиции), но висит в воздухе и кажется лишней.

И, конечно, сержант Колон в почётной должности и.о. командира Стражи. Ребят, пусть даже эта линия не доработана, но она просто шедевриальна! Как это нам знакомо... Когда к власти приходит абсолютно некомпетентный человек, что он начинает делать в первую очередь? Заниматься делами? Так он же не умеет! Он начинает строить дисциплину, и стремится показать себя начальником и Самым Главным. Стоит ли говорить о том, что с таким командиром Стража просто прекратила свою работу? Жаль только, что тема профсоюза так и не была раскрыта...

И, завершая свой рассказ, хотелось бы дополнительно поблагодарить сэра Терри ещё за очень аккуратную и деликатную любовную линию и не менее аккуратный треугольник, который он как бы между прочим вставил в сюжет, и в котором нет ни грамма лишнего... Вот уж случай, когда любовь чувствуется без слов, и даже вовсе без внешних проявлений. Снимаю шляпу... свою, мэтр, не Вашу.

Удивительно, как я быстро добрался до конца этой серии, ведь в последние годы даже между половинками дилогий у меня уходят месяцы и годы. Но для некоторых авторов, к примеру, для Гая Гэвриела Кея или Дэвида Геммела, можно было сделать исключение... Неожиданно таким исключением стал Роберт Джексон Беннетт со своей серией постфэнтезийной апокалиптики, которая, несмотря на обилие едва ли «сценарных» клише в стиле крупных голливудских студий, притягивал воображение и взор.

Наиболее ярко, конечно, автор выразил себя и свой талант в первом романе, где во всей красе своего павшего величия развернулся мир павших Божеств, переполненный останками их великих и ужасных деяний, прекрасных и страшных чудес. Молчаливо нависающие призраки мёртвых божеств довлеют над читателем, который отважился пуститься в путь по мрачному городу Буликову, зримым отголоском далёкого прошлого являются ведущие в никуда лестницы, эти навсегда оборванные нити, ведущие в прошлое, которого уже не будет. Сам образ мира крепко отпечатывается в сознании, он является живым и ярким.

Третий, заключительный роман является тематическим продолжением первого; всё же «City of Blades» был немножко не про то, и мифопоэтику мира не продолжал. «City of Miracles» — дело другое. Заложенные в первом томе заряды всё же срабатывают, и отчасти закольцовывают и завершают историю Божеств, пусть даже и слегка подрастеряв шарм. Почему так, спросите вы? Мне кажется, идея с детьми Божеств, прячущих в себе искру их могущества, сильно бьёт по печальному флёру угасающего мира Чудес, и сильно подтачивает сам фундамент того, как читатель воспринимает этот мир. Да, волшебство, оказывается, не просто живо, а встречается на каждом углу, и нищий оборванец на перекрёстке может оказаться лихим чудотворцем, сыном пресловутого трикстера Жугова/Жукова, к примеру.

Так что разочарование некоторых читателей окончанием трилогии можно понять, ведь помимо проблем с мифопостроением умножилось и «сценарные». Появился пресловутый «главный злодей», на этот раз выступающий в роли обиженного подростка, который мечтает (как и положено обиженному подростку), уничтожить весь мир (ха-ха-ха! и чёрный плащ развевается), и переделать его правильно и как надо, сделав мир... собой? (читайте, поймёте). Голливудские клише по прежнему скачут то туда, то сюда по сюжету, эффектные мизансцены, болтливые злодеи, сайт-кики с набитым оружием сараем и откровениями Раскрывающего Секрет Мудреца, которая едва ли не до точного подобия похожа на Пифию из «Matrix».

Однако надо отдать должное автору — трилогия завершена достойно, и от многих промахов можно отмахнуться. Тема божественного могущества и платы за неё, которая проходит через всю серию и скрепляет её воедино, окрепла и нашла своё завершение. Могущество имеет две стороны, в особенности — могущество божественное, когда её носитель слишком зависит от собственной силы, и от силы веры в самого себя, когда каждое сотворённое тобой чудо искажает тебя мольбами собственной паствы, и делает рабом их несовершенных желаний. Однако лучше ли такое же сверхмогущественное существо, которое несёт в себе человеческое начало, и человеческие же пороки, человеческие слабости? Две стороны одной медали, вся суть которой заключается в природе власти, которая поневолей заставляет тебя почувствовать себя «право имеющим» решать за других, и не задааться вопросом, кто же ты такой на самом деле, и что у тебя в душе, что ты получил такое могущество, и даёт ли оно право... на всё? Спросите у Олвос, скажу я...

...И у Сигруда спросите. Любимый герой Беннетта, неубиваемый и невероятно харизматичный супермен с северных островов, наконец-то получает первую скрипку, и раскрывает все тайны своей личности и своей непростой судьбы. Даже в меньшем масштабе, но более пристально мы всматриваемся в могущество этого человека, которое тоже отчасти имеет божественную природу, но требует платы за самоё себя, даже небольшое и очень локальное, оно искажает реальность вокруг себя, и эгоистичное стремление его носителя к страданию и очищению посредством него оборачивается поломанными судьбами других людей и расходящимися, словно круги по воде, последствиями непреднамеренных поступков. Даже небольшое могущество требует понимания самого себя...

В общем, достойная книга, умный автор, с которым приятно вступить в неспешный диалог... Благо, его трилогия завершена и не требует продолжения. Отказ от свермогущественных центров силы, децентрализация магии — правильно ли это? Бог его знает. Автор и его герои сделали свой выбор, а ваш, доны читатели, может буть другим. Ведь для размышлений и ставятся подобные вопросы, правда?

Не желая получать дальше передоз пафосом, я оставил пока мир Рошара с его бурями и тоскливыми рефлексирующими супергероями. Однако отвергать автора я не стал, пишет он с выдумкой, без особого огонька, но солидно, выразительно и любопытно, как и положено нормальному ремесленнику. И, находясь в поисках нового чтива от Брендона Сандерсона, я держал в голове две вещи — во первых, не стоит ждать чего-то невероятного, и, во вторых, нужно приготовится к многочисленным самоповторам. Уж больно писучь автор, выпуская по два-три романа в год, сложно оставаться оригинальным и разнообразным... если ты, конечно, не Желязны, а Сандерсон явно не дотягивает до этой планки.

Выбрал наугад, скажу честно, просто хотелось оставаться в рамках фэнтезийного жанра, посетить новый мир, которые товарищ Сандерсон такой мастак творить. И я выбрал Скадриал — мир, засыпаемый пеплом от курящихся вулканов, жители которого не знают, что такое весенняя зелень, не ведают белого снега, и с трудом могут вообразить жёлтые лучи солнца, ведь заволочённые тучами небеса окрашивают его в красный. Не совсем, правда, понятно, каким образом, при постоянном пеплопаде вообще возможно земледельческое сельское хозяйство, и куда девается такое количество вулканической (!) золы (не надо рассказывать, что они все сбрасываться в реки), как поддерживается водоснабжение чистой пресной водой... ну и так далее. Падающий с неба пепел на фоне красноватого неба, конечно, смотрится эффектно, но о реалистичности существования в таких природных условиях относительно многочисленного общества да ещё с развитой экономикой, позволяющей поддерживать не только население, но и нереальные, судя по описанию, статусные блага аристократии.

Ну да Бог с ним, с миром. Этот антураж мог бы быть заявкой на Dark, однако, внезапно, это не он. В центре внимания у нас девочка-подросток с низов, нищая сирота, которую обижал брат и многочисленные соратники по воровским бандам. И — опять внезапно! — она оказывается невероятным талантом, с огромными способностями в местной разновидности магии, юная воровка показывает недюжие навыки в тактике, имеет выдающееся актёрское дарование, которое помогают девочке со дна с полпинка внедрится в круги аристократов, танцуя вальсы не хуже светских дам и поддерживая аристократические беседы, едва умея читать, и притом за несколько месяцев превращаясь в сверхбойца, которая левой рукой едва ли не небрежно укладывает снопами профессиональных алломантов-убийц.

Короче, опять Избранный, «не такой как все», которого прокачивает местный Мистер Мияги, и который, после трагической гибели оного от рук Главного Гада, идёт ему мстить. Да-да, понимаю, никто даже не будет давить инстинктивный зевок, всё здесь создаётся как по готовым выкройкам из журнала Burda. Даже возлюбленный главной героини, которого она спасает от гибели, как классическую «блондинку в беде», дарит ей в конце вожделенный поцелуй, на фоне окна, в котором, наверное, светится канонический багровый закат...

Но не всё так плохо, как я описываю. Читать совсем не скучно, и даже мерисьюшка Вин/Валетт не раздражает своей крутостью, всё даётся в меру. К счастью Сандерсона, он и правда опытный ремесленник, и умеет работать с текстом, не допуская сюжетных перекосов. Поэтому его тексты и читаемы. Тем более, что сюжет не сводится к авантюрным приключениям юной воровки. Конечно, стоит упомянуть о революционной борьбе, которую ведут герои против Империи Зла.

Я нарочно не буду говорить о чародеях-алломантах, о них пишут все, скажу только, что Сандерсон явно неравнодушен к китайским «уся», что в « The Stormlight Archive» бурерождённые порхают в воздухе на буресвете, что алломанты летают на металле — всё одно. Эффектно, красиво и зрелищно... Но о чём бишь я? Правильно, о революции. Конечно, планы Кельсера нам, выросшим на рассказах о народниках и большевиках, кажутся чрезвычайно наивными, тактику революционной борьбы Сандерсон явно знает хуже чем, например, Чайна Мьевиль. Однако Сандерсон и здесь проявил писательскую смекалку, периодически швыряя своих революционеров в объятия незапланированных обстоятельств, и заставляя их менять правила игры на ходу... Что и сделал, собственно, Кельсер, который, желая вызывать революционный толчок, создал вокруг себя целую религию, которая, с одной стороны, подняла «массы на борьбу», с другой — создала идейный противовес веры в полубожественного Вседержителя...

Кроме того, конфигурации, построенной Сандерсоном, есть ещё один элемент, который лежит в основе этого мира. Он изначально задумывал Скадриал как мир «несостоявшегося подвига». В далёком прошлом этого мира приходил, согласно пророчеству, Герой Веков, который должен был спасти это мир от Тьмы... А он не спас, и мир, хоть и не погибнув до конца, всё равно остаётся лежать в руинах, превращаясь в империю победившего Мордора, которым управляет... скажем так, обретший Кольцо Боромир. Так что во главе миропостроения Сандерсон ставит идею победившего Тёмного Валстелина, причём умудрился по этом не продублировать ни Кларка Эштона Смита, ни Кука, Ни Аберкромби...

Итак, казалось бы, базовый сюжет завершился, и роман продолжения не требует. Однако Сандерсон явно припас пару тузов в рукаве, вроде проблемы той же самой тёмной Бездны, которая может пожрать мир, или тумана, в котором порхают алломанты... И новое государство, которое нужно строить на фундаменте тысячелетнего гомеостаза, тоже нужно как-то построить... Так что могу только поздравить автора — с очередным испытанием он справился, показав, что умеет писать не только громоздкие саги.

«Руны судьбы» вышли коротким и в тоже время рыхловатым романом, однако «Кукушка» выровняла все огрехи, окончательно завершив историю травника, объяснила, как его мир стал нашим, привычным, серым и светлым одновременно, куда ушло волшебство?

Травник оказался центром притяжения силы, невоплощённый бог стал катализатором чародейства, сгущающим и ломающим саму материю своего мира, в нём туго стянулись все магические потоки Старого Света, скрытые резервуары силы требовали выхода... Воплощённые боги всегда заканчивали свои дни мучительной смертью — к этому и подводил автор своего героя с того самого момента, как он умер первый раз на языческом жертвеннике в Валахских горах. Жуга-Вацлав-Якоб-Лис стал пророком нового времени, святым, которого почти никто не заметил, и который тихо и незаметно, в общем ряду, стал жертвой испанской инквизиции. Однако его смерть стала началом нового мира — нашего мира, с новым социальным строем, новой культурой, новыми бедами. Человек несовершенен, а именно ему, вернее, ей, пришлось сотворить новое, вложив туда и самое светлое, и самое тёмное из своей жизни.

И сотворённый Ялкой счастливый конец их личной истории поэтому выглядит совершенно логичным — ведь мир творила она не только для всех, даром, но и для себя самой. Она пожелала, чтобы история многострадального травника завершилась счастливо, и он нашёл свой покой и занимался любимым делом, поэтому читатель не в праве требовать от автора чего-то большего. История рыжего Лиса завершилась счастливо, несмотря на все метания, и будьте довольны этим. Конечно, много осталось за кадром, уж очень богат оказался мир, в котором странствовал, прихрамывая, Жуга, но оставим его в покое — пусть остаются полутёмные углы и завешанные осенней хмарью дальние пределы, ведь, как и в случае с «Wiedźmin», далеко не все истории нуждаются в завершении, пусть останется недосказанность.

Так что хлопните рыжего травника по плечу, и идите дальше.

Роберт Вегнер является одним из немногих авторов ЭПИЧЕСКОГО фэнтези, который смог меня удивить, и не покатиться дальше по наклонной в сторону к своим вязким и нудным собратьям, вроде серии про избранного-нытика-драконовозрождённого, саге о тоскливом эмо-недоубийце и повести о сборище борцунов за сваренный из бракованных мечей трон. Четвёртый том его серии про Меекхан оказался типичным сериальным провисом, после которого мало кто вновь поднимается ввысь. Нудный, вязкий и, мягко говоря, пустоватый текст уже было стал приобретать черты могильного камня для Меекханской империи, однако открылось второе дыхание, и автор смог вдохнуть жизнь в своё угасающее творение.

Конечно, главная беда всё равно не была преодолена, и вся архитектоника мира и сюжетное развитие пляшет от оригинальных «климатических» сборников, и редко выходит за очерченные в рассказах рамки. с этой точки зрения мир развивается слабо, и до сих пор остаётся декорацией для разворачивающегося Эпоса, и мы до сих пор знаем о Меекханской империи меньше, чем о Южном Белом Коноверине или кочевниках верданно. Мифостроение мира немного проясняется, мы узнаём, что такое Мрак и получаем толкование некоторым сущностям, которые в предыдущих томах смущали своей невнятностью и непонятной для сюжета ролью. Но и только, декорации остались декорациями, и посещение центра мира — столицы Меекхана и беседа с императором — нам не помогло.

Однако Вегнеру удалось оживить сюжет, добавить в него динамики и красок. Он освоил приём профессионального борзо-саго-писца, такого, например, как Брендон Сандерсон — грамотное чередование персонажей и сюжетных ходов, плавная динамика кирпичиков сюжета с разными ритмами и тональностями. Вот Деана едет на слоне через джунгли в ожидании кровавого сражения — и вот мы уже на живом корабле-боге с отрядом горной стражи среди льдов северного океана, а ещё через миг мы оказываемся в бесцветном мире Мрака вместе с маленькой девочкой, которую приютили философствующие и вымирающие четверорукие гиганты. Именно это грамотное чередование и позволило мне быстро прочесть эту нехуденькую и, честно говоря, немного водянистую книгу. Фаворитами моими по прежнему остаются лейтенант Кеннет со своей стражей и чаардан Ласкольника, неожиданно яркими красками заиграла Деана в роли пророка-правительницы местного Дели, молодцом теперь держится и бывший вор-полубог Альтсин.

Но, несмотря на сдвинувшийся сюжет и бойкость повествования, общая картина всё равно остаётся почти неизменной, и таких толстых томиков можно ещё нашлёпать штук десять, конца и края которым видно не будет, Роберт Джордан не даст соврать. К чему вы это, пан Вегнер, куда вы идёте со своими героями, и зачем нам идти с вами? Ответа нет, но мы поверим автору на слово, и остаёмся с ним, и его героями. Будем ждать новых историй, надеясь, что будем вознаграждены за своё терпение.

После первых «юношеских» романов Дмитрий Скирюк переходит на тернистое поле профессиональной литературы, одновременно и продолжая сагу о травнике Жуге, и стараясь привнести что-то новое в собственное творчество, уже на другом уровне. Конечно, утрата молодой рыхлости сказывается на тексте — безусловно, стало меньше иронии, постмодернистский жонглёж стал потише и приобрёл чёткие очертания, во многом, ушла и та восторженная романтика открытого мира и его красоты, поблекла и немного грустная, немного наивная философия жизни и любви, которая обволакивала образ рыжего травника.

Нарочито расфокусированный мир условного Средневековья внезапно приобрёл очертания, и мы, изрядно удивившись, оказываемся во Фландрии XVI века, как раз перед восстанием гёзов. Ясно, что автор и раньше благоволил фантазии Шарля де Костера, иначе не было бы мальчишки Телли, однако теперь именно его «Легенда об Уленшпигеле» становится мифологической основой нового приключения травника, и это, конечно проблема. Проблема в том, что Средневековье в первых двух романов было именно условным, концентрирование на конкретной эпохе заставляет нас с сомнением смотреть на образы предыдущих книг, где не было ни пороха, ни открытия Нового Света, ни испанской Инквизиции. Неуютные границы нового мира отбросили свою тень на старые образы, и осенне-зимняя меланхолическая хмарь сменилась мраком надвигающейся беды, «хрустальным дворцом» властолюбивых церковников, которые безжалостно искореняют волшебный мир, из лесов которого вышел травник Жуга. Волшебство окончательно перестаёт быть обыденностью, и в этом мраке уже никто не примет за должное дракончика и компанию гномов на городских улицах — дивные народы окончательно становятся диковинкой, фэйри и домовыми, стучащими в окна и плюющими в молоко.

Таким образом, фон начинает доминировать, и цикл о травнике уходит с пробитого было автором пути романтики высокого фэнтези в трибьют Костеру и плачу фландрийских гёзов, в общем — в исторический роман с примесью фэнтези. Представьте себе ведьмака Геральта среди гуситских вагенбургов — отож? Именно поэтому травник Жуга здесь уже не слишком нужен, хотя и остаётся ключевым персонажем — на первый план выходят «мышки» из города Гаммельна, однако ни один из них не обладает яркостью травника.

Что же в итоге? Книга, безусловно, хорошая, спору нет, но всё же романтическая сердцевина, которая делала цикл живым, утеряна, хотя и не полностью: автор остался жив, в творческом, конечно, отношении. Крепкий исторический роман с вкраплениями фэнтези, с замкнутым миром и открытым финалом, восстание гёзов впереди, «мышек» разбросало в разные стороны, а травник таинственно исчез неведомо куда. Идём вслед за ним...

...Мы все спим и видим сны... Весь мир — театр, и люди в нём — актёры...

Недаром одним из спутников рыжего травника Жуги становится Вильям Шекспир — неважно, насколько историчный. Мир как огромная игровая площадка, поделённая на чёрные и белые клетки, безразмерная сцена, на которой актёры, слишком вжившиеся в собственные роли, разыгрывают уже предписанные сценарии, и неведомый кукловод продолжает незримо водить планками с нитями судьбы. Как это близко великому драматургу!

Уже единая история, и не важно, что это достаточно линейный квест. Важно то, что автор ещё не растерял заряд своей юности, и продолжает фонтанировать свежими, яркими, немного наивными, но по своему мудрыми идеями. Смешной дракончик и его мальчик (так!) растут, изменяются, и играют в жизнь. Как и Дмитрий Скирюк, дракошка ещё молод, он очень привязан к фигуркам на доске, которыми он управляет, каждая из них для него близка и дорога, ему тяжело жертвовать тем, к чему он неравнодушен. Непросто холодно управлять судьбой того, кому ты каждый день смотришь в глаза?

Автор умён. Он, любитель настольных игр, явно проигрывал эту партию на доске, и за наивного любителя рыбки Рика и за таинственного внечеловеческого дракона без имени. В этой игре смешались все фигуры, и лица, которых они воплощали, враги становились друзьями, тот кто, казалось бы, играет против тебя, на самом твой самый верный союзник, по собственному выбору. Быть может, мы и не до конца свободны в воплощении своей воли, однако она есть у нас, у нас есть стремления и желания, есть сны, по которым мы бродим, сами не осознавая, кто мы есть, мы сами, а не фигурки на доске двух всемогущих управителей судеб.

Вряд ли мы можем покинуть эту доску совсем, не расставаясь с жизнью... и даже покинув эти чёрно-белые клетки, останемся ли мы собой? Будем бродить между сном и явью, как канатоходец Олле из груз маленького мальчика из Дании, станем духами мщения, как волшебник Эйнар, или всё таки обретём новую жизнь, поплатившись за это собственной личностью, как пленник/пленница Снежной королевы?

По сути, это книга о судьбе и о том, что человек даже под её спудом способен жить своей жизнью, способен бросить вызов, казалось бы, всемогущей силе, и одолеть её. Воля, совесть, долг, в конце концов, любовь — разве это не движущие силы благих деяний человеческих, способных изменить всю игру?

...Но завершить этот сумбурный текст нужно не этим псевдофилософским выводом. Его нужно завершить напоминанием о том, что сквозь всю книгу рефреном проходит чувство тоскливой сырой поздней осени, которую ты видищь из-под края надвинутого на глаза капюшона, стоя в тени свинцовой тучи, сыплющей на тебя дождь с мелким снегом. Увядание... и возрождение. Без осенней тоски не будет цветущей весны.

Когда читаешь Геммела, то осознаёшь, что он не балует верного читателя ни разнообразием тем, ни богатством характеров героев, ни изысканными поворотами сюжета. Всё, в принципе, похоже...

И всё равно — талантливо.

О странностях жизни, и о том, как её извороты становятся историей — сложной, не поддающейся единому толкованию. Злодей и тиран, которого ненавидят даже собственные слуги, становится героем и спасителем целых народов. Благородный и милосердный юный генерал, открытый миру, становится убийцей, который во имя победы над ненавистным врагом готов смести любого. Холодный наёмный убийца, руки которого покрыты несколькими слоями засохшей крови, оказывается верным другом, готовым пожертвовать собой ради своего слова. Религия, которая родилась под спудом дряхлого фанатизма, несла добро и терпимость, отныне служит средством порабощения и угнетения.

Бытие неодномерно.

Неизменно одно — моральный стержень Дэвида Геммела, который чётко способен объяснить нам, циничных и заскорузлых читателей, что убить ни в чём не повинного человека — плохо, а накормить голодного ребёнка, пусть он даже и является отпрыском твоего врага — хорошо. Наверное, самое важное — что люди могут шагнуть назад, в пределы пересечённых когда-то границ дозволенного, и стать на службу забытым было принципам, снова обрести благородство души. Однако это вовсе не говорит о непротивлении злу. И риганты и, к примеру, дренаи, способны с оружием в руках отстаивать свою самость перед лицом врага, посягнувшего на них, и их землю.

Одна из вершин творчества автора, гимн миру, анафема войне и насилию, воспевание благородства и доброты, которая теплится в человеке.

Как глоток свежего воздуха среди затхлости.

«Умри, брат, лучше не напишешь!» (С).

Почему Дмитрий Скирюк оставил писательское поприще, и уже больше 15-ти лет не публикует крупных произведений?

«Осенний лис» очень странно смотрится на фоне русского фэнтези. На фоне огромного пласта «артурианы», которая освоена во многом под преломлением мастерства оксфордского профессора, не умещается он и на одной полке с вычуранными псевдопостмодернистскими «ориенализированными» опусами, вроде олдиевского «Чёрного баламута», тем паче неуютно нашему зверю и среди однотипных «героических» и «эпических» поделок авторов-однодневок.

В рамках каждого из этих пластов есть свои выдающиеся имена, закрученные сюжеты, интересные герои.

А «...Лис»... Остаётся всё равно особняком. Хотя, казалось бы, всё тоже самое, и набор отсылок к классике, и обречённый главный герой с проклятьем на челе, прекрасные девы, коварные колдуны, чванливые феодалы, приключения, сражения, застолья...

А всё как-то не так. Что-то особенное есть в этом тексте, которое заставляет держать его наособицу, выделять из ряда других, что-то, что можно вложить в литературное произведение помимо воли автора. Сам Скирюк именует эту особенность «непричёсанностью», и спорить с ним не хочется: она действительно есть. Но я бы внёс небольшую поправку: это — молодость.

Недаром в драматургии и сценаристике считается, что лучшая пьеса — первая. Ты вкладываешь в неё всё, что есть в твоей душе и опыте, ты ещё не думаешь о неблагодарном зрителе, не рассчитываешь с холодным сердцем реакцию придирчивых критиков, не желаешь быть «учителем жизни». Ты просто хочешь произнести Слово, высказаться, донести до других метания своей души. Да, жизненного опыта не так много, книжный опыт больше, и автор строит свои миры на основе других миров — По, Стокера, Грина, Сапковского, и многих других. Вставляет вкрапления поэзии, которая волнует душу. Размышляет над темами, которые ещё не замылились под наслоениями так называемого «жизненного опыта» — о любви, казало бы, ощутимой, но мимолётной, о дружбе, с трудом переживающей последнее рукопожатие, о собственном месте среди других, которые не кажутся тебе своими. И понимая силу этого высказывания, перестаёшь обращать внимание на шероховатости текста, его несовершенство, местами даже откровенные нелепости в сюжете.

Даже не буду говорить о том, какие сюжеты можно встретить в этих рассказах: здесь вам и гаммельнский крысолов, и горшочек-«самовар», и граф Дракула, гномы соседствуют с турками эпоха расцвета османской экспансии, а тихие польско-румынские леса и горы с германскими Ганзейскими городами и всмаделишными викингами в рогатых шлемах. Рассказы, конечно, довольно однотипны, но с каждым из них растёт автор в своём мастерстве, растёт и его герой, обретает черты характера, историю, личность, в конце концов. В этот мир мы вошли с молодым автором, который встретил бредущего по дороге рыжего хромого травника без имени — в конце мы поднимаем руку в приветствии зрелого творца миров, яркого и самобытного, и его героя, вышедшего из огня, смело смотрящего вперёд, идущего насвтречу всем радостям и невзгодам новой жизни.

После того, как была опубликована последняя книга «Травника», Скирюк оставил писательство. И я могу понять, почему. Он осознал, что становится профессионалом — холодным, расчётливым ремесленником, который пишет не книги, а «проекты» — то, что случилось со многими некогда талантливыми авторами — вспомним Лукьяненко и Панова. И его уход из литературы — поступок очень мужественный и зрелый, восхищающий меня своей смелостью.

Ну а я рад, что всегда могу встретится с Лисом, с травником Жугой, на опушке осеннего леса — нам не хватает друг друга, в общем мирном молчании мы снова сможем беззвучно поговорить о наших странных, нелепых, но по своему красивых мирах.

История отважного племени ригантов продолжается, изменилось только время. Эпоха Конновара и Бэйна завершилась, подобно тому, как ушли в прошлое раскрашенные лица пиктов, населявших некогда Шотландские горы. Перед нами иные риганты, которые напоминают скорее шотландцев эпохи Раннего Нового Времени, покорённый, но не сдавшийся до конца народ, берегущий свою память и свою культуру. И у народа-покорителя, принёсшего с собой надменных лордов и алчных церковников, не до конца ещё зачерствела душа.

Всё таки Дэвид Геммел и Гай Гэвриел Кей порою очень схожи.

Кто-то скажет, что книги Геммела наивны, и, быть может, они и правы, но имеет ли это какое-то значение? Иногда нужно напомнить взыскательному читателю, с ленцой ковыряющему мизинцем в зубах, и цедящему с вялой усмешкой что-то вроде «бывали, знаем», что такое добро, а что такое — зло. И что понятие «хороший человек» вовсе не оказывается погребено под наслоениями «морального релятивизма» и пресловутой «жизненной опытности».

Напомнить, что быть алчным, корыстным, властолюбивым, жестоким, узколобым — плохо.

И что быть добрым, открытым, честным, надёжным и верным — хорошо.

У Геммела силачи и гиганты, великие воины и борцы, часто несут в себе не только внешнюю, но и внутреннюю силу, благородство, чувство морального стержня. Такие люди, как Жэм Гримо, не могут использовать свою силу против слабого, и не могут не делать того, что считают правильным. Для автора такие люди — воплощение свободного духа, для которого нравственность — не ограничение, а сама суть, эссенция их жизненного пути, когда ты всего-навсего не даёшь дороги тому, что считаешь неправым, и отстаиваешь правду, как это слово ни понимай. К примеру, нельзя поступиться честью, и своей и своего народа, ради близорукого и корыстного тирана, угождающего уходящему моменту, даже если это может стоить твоей жизни.

Но легко быть сильным и отважным, когда твои мускулы крепки, а мастерство необоримо. Какой же нужно иметь стержень людям, у которых нет ничего, кроме воли? Бедный учитель, никому не нужный и никем особо не любимый, внезапно заступается за... даже не за то, что он считает правдой, а то, что ею является, хотя ему грозит смерть и унижение, позор или полное забвение? Было бы рациональней, быть может, сделать вид, что ты не в состоянии бороться с морским приливом, он всё равно будет точить прибрежные скалы, но разве не правильней защитить то, что тебе дорого? Можно ли сохранять самого себя, и дух своего народа, если ты стыдливо прячешь свой взор от собственных детей?

Да, иногда нас охватывает гордость за свой народ, иногда нам за него невыносимо стыдно. Но, прочитав ещё одну книгу Дэвида Геммела, понимаешь, что в мире ещё остались люди, которые верят в нравственный идеал, и силу его высказывания. И, чем больше таких людей, тем более славен и благороден их народ, и, возможно, именно из-за них он и существует.

Отзыв-ретроспектива...

...о славном, то есть утлом чаровнике-немертвяковыводителе по прозванию Неясыть, прочие имена чрезвычайно заморские, его горемычном, печалящемся по дедине в кущах ненашенских излагателе, и о самом себе, сиром и несчастном, вспоминающем, как в юначестве трава была и зеленее, и вкуснее.

(Навеяно спором с товарищем).

Анонс книги «Пока мир изменился» заставил было кончики моих пальцев вздрогнуть, и захотелось, по строй памяти, отложить сиреневый полутысячник на заветный том, как это делал когда-то, в глазах замелькали старые образы: вот некромант Фесс уделывает в Больших Комарах костяных драконов, вот он уже в Кривом Ручье с ведьмой и воздушным магом в отблесках зелёного пламени сражается с ордой призраков, вот боевитая Рысь шепчет ему на ухо что-то ласковое. Но вышел я на улицу, пальцы подмёрзли(прохладно, однако...), и голову замутило от мелькающих кадров из других книг...

...Книг из серии «Война мага», в рамках которой, как я думаю, произошёл роковой перелом в творчестве писателя.

Будем разбираться, почему я не буду покупать новую книгу о приключениях некроманта, хотя нахаляву, если выклянчаю у кого-то, и почитаю по диагонали?

Кто-то скажет: ты вырос. Не совсем. Да, когда мне было 12-14 лет, Перумов действительно был моим настольным чтивом, я наслаждался его мирами и героями, его молодой и живой страстностью. По всем правилам, я был целевой аудиторией его творчества, рос с его книгами, как наши родители зачитывались Дюма. Но есть одно «но», простите за тавтологию. Я и в свой тридцатник могу спокойно взять в руки «Хроники Хьёрварда», с удовольствием перечитать «Кольцо Тьмы», снять с полки томики замечательной «Техномагии», которая имела огромный потенциал, вытащить из пыльного угла неплохие соавторские проекты с Логиновым и Лукьяненко. Зелёные томики «Хранителя мечей» также всё ещё стоят, и первые из них по прежнему могут принять на себе мой взор.

В том-то и дело, что ранний Перумов, для своей ниши, был очень приличен и ярок. У него была фантазия, был драйв, яркость молодого высказывания, в конечном счёте, его главная фишка — творение миров. Вот я беру с полки «Алмазный меч, деревянный меч», и открываю произвольно, ткнув ногтем в блок. На каждой странице идёт довольно плотный текст, который как бы вскользь, мимоходом, повествует о мире, о его порядках, устройстве, живущих в нём существах. В моём фрагменте вскользь, как бы мимоходом, расписываются характеристики локальной вампирской расы, объёмно, ярко и, что самое главное, органично для мира Мельина. Да, это не шедевриально, ни с какой точки зрения, но это крепкая, качественная литература.

Что случилось в «Войне мага»?

Иногда «генератор миров», конечно, оживает, но крайне редко: мы получаем огромное количество пустого текста, который не несёт нам абсолютно ничего, пустоту, хлам. невероятное количество диалогов, блёклые мизансцены, Эвиал и Мельин, ставшие фанерными декорациями, причём грубо покрашенными — вот в чём проблема. Здесь нет жизни. Если раньше каждая глава была кусочком мира, то теперь поздние романы о некроманте питаются старыми придумками, они максимум расширяют уже существующие в рамках сюжета образы, и не более... И даже это часто не работает. Многие загадки приключений Фесса разрешены с высокой степенью бездарности: так, бездарно разрешена линия с «масками», соотношение которых со... сквозными, скажем так, персонажами Упорядоченного, не имеет никакого соответствия, особенно когда раскрылась интрига с гибелью Арвеста, и личностью Атлики из «Рождения...», что просто отваливается от стержневого сюжета. В такой же цирк с конями, например, Перумов превратил линию Салладорца, отдающего плохим комиксом (так и вижу молодца Эвенгара в обтягивающих мощные мускулы красном трико, и особо злодейско развевающемся плаще).

Но Бог с ним. Подытожу: в рамках «Войны мага» Перумов потерял искру, которая делала его творцом миров. Без драйвовой фантазии обнажились и все остальные недостатки его творчества: скверный язык, нелогичность сюжетных линий, большие проблемы с психологией героев, слабый «визуальный» ряд его придумок. В качестве примера: в Хедина из «Гибели богов» я верю, в Нового Бога из «Войны мага» — нет, не потянул.

Если возвращаться к моей юности, то книги Перумова я на автомате покупал года до 12, потом сломался. «Тысяча лет Хрофта», итог много летней работы, оказался сырым, безыскусным и плохо проработанным черновиком, «Гибель богов — 2» стала апофеозом бездарной графомании, которая во много раз умножила недостатки «Войны мага», которые с лихвой и перебором были воспроизведены в его вялом, скучном и бессмцсленном пока-восьмикнижии. Да, «Райлег» был неплохим, соавторская «Млава Красная» (которая останется, к несчастью, недомисанной — видимо, навязчивое русское имперство живущего в проклятой Америке вконец достало бедную Веру Викторовну), однако я пропустил мимо себя и «Молли», и «Сказки Упорядоченного» (хотя им-то я ещё дам шанс), и даже свежую редакцию «Адаманта...», просто потому, что я не верю, что Перумов смог написать что-то вменяемое. Поэтому и «Когда мир изменился» я пропущу мимо себя — для меня некромант Фесс-Неясыть-Кэр сгинул где-то в районе Салладорской пустыни.

...Но, напоследок, я хотел бы всё таки поблагодарить автора за то, что он был в моём детстве, без него оно было бы немножко бледнее.

Нити плетутся дальше, узоры накладываются друг на друга, потерянные, казалось бы, узоры вновь и вновь возникают из-под верхнего слоя многоцветного ковра сказок девочки в Саду, в котором можно встретить и осеннюю листву, и зелёные плети лиан южных деревьев, и красные, ярчайшие и сладчайшие ягоды с берегов восточных морей, и жёлтые вкрапления увядающей листвы. Здесь рассыпаны ничем не сдерживаемые блёстки и ошмётки чешуек драгоценных камней, звёздный и солнечный свет, в тонкие-тонкие узелки вплетается раскалённый пустынный ветер и пепел, прах ушедших и вновь возрождающихся существ, сине зелёных волос, булавок из костей-монет города Кость-и-суть...

...Два ребёнка, вернее, уже не ребёнка, они прожили целую жизнь, сидят на снегу. Мальчик, заключив печальное лицо девочки в кольцо своих ладоней, неспешно и тихо читает с её век её историю, красивое сплетение бездн историй, которые все соединяются в одной-единственной хрупкой фигурке, поневоле ставшей замковым сплетением всего этого многоцветия...

Сказки никогда не заканчиваются, там, где замолк голос одной истории, сразу зазвучит другая, неспешно, основательно, с вниманием к самым причудливым изворотам этой странной, казалось бы, ирреальной жизни. Грустные истории, страшные, печальные, героические, светлые, радостные — неважно. Затухающий мир, в котором Звёзды сошли с небес, но их свет затерялся в блеске драгоценных камней, которые пожирают, как фрукты, и отпрянул от страшных монет, сделанных из костей детей. Страшный мир, к которому мы не привыкли, неуютный мир, в котором жили те самые сказители на окраине человеческого и нечеловеческого миров, со слов которых великие записывали всем нам известные сказки...

И даже в умирающем мире есть те, кто способен на самый бесшабашный и весёлый танец посреди руин, кто может отказаться от своего главного искусства — прекрасных песен — во имя других, кто способен, после жизни в сытом и порочном дворце, ласково погладить по руке нищую сироту, ненавидимую всеми.

Вот почему эти сказки заканчиваются на ноте радости и предвкушения будущего. После этого мрачного полотна увядания необходима радость и надежда.

А мы не можем уйти отсюда. Пусть даже мы видим, что в ткани этого ковра есть рваные нити — ткач не может ткать идеально — видим поблекшие от времени или выстрепенности сплетения, видим, что сказитель порою теряет образ полотна, который создаёт. Но мы всё равно останемся где-то здесь, под сводами тихого, по осеннему шелестящего Сада, тёмно-жёлто-медные своды которого отбрасывают свой отсвет на негромко звучащую, многоцветную историю, и рано или поздно вернёмся в него.

...А пиломечи у космодесанта по прежнему работают на пафосе...

Моё странствие по межавторкам в последнее время даёт сбои. «Dragonlance» быстро стухли после окончания основной трилогии, «Star Wars» в своей основе пресны, скучны и однообразны. Остаётся вернуться в мир, который всё же демонстрировал мне свои жемчужины — в мир «Боевой киянки», с его гигантизмом, пафосом и неприкрытым эпатажем.

«Rynn's World» попался мне случайно, да и не собирался я его читать. Романы про космодесантников мне не нравились никогда, ни тупые «Ultramarines», ни дурацкие «Space Wolf», поэтому читать что-то подобное не очень-то и хотелось. Однако этот роман мне неожиданно пошёл неплохо, хотя ему свойственны большая часть грехов подобного рода литературы.

Он написан довольно неплохо и бойко, и первая честь действительно читается хорошо, и все эти деревянные диалоги между братьями-«кулаками» не мешают нам верить в их естественность — так и представляешь себе степенных перекаченных старцев в навороченной броне, которые не спеша обмениваются друг с другом важными важностями. Разговоры о Чести, Ордене, Императоре — а что делать ещё этим царственным качкам, у которых даже нет своей жизни, только служение? И оттеняющая всё это трагедия нападения орков на планету отделяет весь пафосный комизм представленной картины. Космодесантники терпят поражение за поражением, и это, пожалуй, для меня новшество — так издеваться над ними мог только Дэн Абнетт.

Несмотря на достаточно бойкий слог и драйвовый сюжет, ближе к концу книга сливается в бесконечную череду маловразумительных схваток и боёв, описание которых с каждой страницей всё хуже и хуже, общая картина размывается, всё концентрируется на стандартных и невыносимо пафосных поединках бравых Астарес против гнусных ксеносов, с описанием разлетающися кусков нечестивой плоти и располосованных грязнокожих орочьих тел. Когда этого становится слишком много, то ты начинаешь потихоньку раздражаться, и ждать перерыва в этом занудстве, и окончание этого, казалось бы, короткого романа, отодвигается всё дальше и дальше...

Короче говоря, крепкий середняк, лучше сделанный, чем ваховский стандарт, но потихоньку в него же и скатывающийся. Я прочёл, конечно, позёвывая, но нужно отдать должное — для литературы такого уровня роман удивительно недурен.

Неплохой рассказ, причём не сюжетом и формой, это как раз невыразительно, а идеей.

С лёгкостью Питер Уоттс расправляется с идеей о цене «слезинки ребёнка». Нравственность человека-машины оборачивается рациональностью, жуткой калькуляцией человеческих жизней и холодным расчётом. Нравственность — категория культурная, для нас это очевидно, и убийство детей, убийство и этой не слишком умной журналистки нам тяжело принять, нашему сознанию непросто смириться со смертью невинности, к чему бы она не вела. Однако, чистая и холодная, исключительно оторванная от культуры «нравственность» способна сокрушить, абсолютно безжалостно, всё, что претит дальнейшему развитию и сохранению общества.

Так приемлимо ли это? Не знаю, и именно посему Питер Уоттс — молодец.

Интересный взгляд на мир с ракурса квантовой физики.

В чём соль? В том, что в мире нарастает хаос, и волна безумия охватывает его. Что, почему, отчего? То ли безумие имеет коллективный характер, то ли реальность сама начала наслаивать слой за слоем различные вероятности клеточных состояний — неясно, но основа... Вселенная продолжает расширяться, энтропия неуклонно нарастает, и пришла пора для разрежённости нашей совокупности делящихся молекул, коих мы именуем «жизнью», когда само мироздание желает стереть её с лица Земли-матушки. Вероятности, вероятности... Сколько существует реальностей для постоянно двигающейся живой материи, сколько может увидеть человеческий глаз?

Самым занятным мне показалось понятие «сбежать в реальность». Обычно бегут в фантазии, а квантовый физик, оказывается, бежит в реальность от давящей картины множественной квантовой вселенной, где каждое мгновение одновременно и реально и условно, любое движение пальца ветвит окружающую действительность, разряжая её, превращая в хаос всё окружающее...

Весьма любопытно.

Почему герои Питера Уоттса чаще всего девианты?

И действительно, читаю уже второй цикл сего автора, и из вменяемых его персонажей могу припомнить только Дэниела Брукса из «Echopraxia», да и тот, скорее всего, просто является alter-ego писателя. Так почему же он делает такой упор, именно упор на патологии? Скорее всего, потому, что описывать их носителей проще. Психические расстройства достаточно типичны, и куда проще выстроить характер, взяв за основу патологию, закрутив всё вокруг неё, закольцевав и отцентрировав. Скорее всего, описание психологии и архитектоника личности для Питера Уоттса — неподъёмная задача, изобразить героя вне определённых рамок, как полифоническую цельность, слишком сложно. Вне этих рамок, наверное, может быть только бесчувственный и бесстрастный Сири Китон, у которого попросту нет характера. Это серьёзный изъян в творчестве Питера Уоттса, и мы должны помнить об этом, когда читаем «Starfish».

Уже дебютному роману Уоттса свойственны те самые «кучерявость» и раздербаненность, о которых я писал применительно к космической дилогии. Он пытается писать обо всём сразу, делая упор на герметичный социум новых постлюдей, которые постепенно превращаются в «рифтеров» — обиателей морских глубин. Я не зря писал о девиатах — фокус обзора, деловито заданный Уоттсом, сильно сбивается с темы, поскольку они общность выстроить не могут. Индивидуальное преобразование в постчеловека также выглядит довольно странно, поскольку акцент делается не на смене мировосприятия и приспособление под среду, а на заранее прописанную психологическую деформацию, преображение мы видим только со стороны, глазами психолога-«сухопутника», однако видим нечётко, как сквозь... толщу воды.

Роман мог бы взять эффектными описаниями морских глубин, этого таинственного и жуткого мира вечной ночи, однако в нём нет объёма. Безусловно, в этом есть свой плюс: глубины изображены предельно нечётко, их даже можно представить метафорой человеческого разума, наполненного неясными тенями и отблесками, сотрясениями воды вибрациями со дна, и выбросами из каменных глубин планеты. Однако космос у Уоттса действительно выглядит страшной и необъяснимой бездной, и морские глубины, к сожалению, не слишком выразительны.

Всё прочее в романе присутствует фрагментами, обрывками футурологических трендов конца 90-х, вроде идей «умных гелей» и проблемы семантического кодирования диалогического процесса при общении систем, мыслящих в разных плоскостях, которые получат своё развитие в «Blindsight», Бетагемот, который вплетён в ткань повествования уж как-то совсем сбоку, и крушит хоть какую-то хрупкую структуру текста.

Вывод: любопытный роман с хорошим потенциалом, но спорной реализацией. Почитать можно, хотя бы для футурологических экскурсов.

Первый роман был очень неплох, и я снова решил окунуться в мир, лишившийся божественной мощи, и строящий новое сущее, отрицая старое, и в котором старое постоянно даёт о себе знать. Осколки, осколки былого величия — вот на чём строилась мифопоэтика первого романа.

Я уж не знаю, планировал ли Беннетт трилогию, это ведь частенько издательское требование к авторам — работа в таком формате. Этот формат оправдан тем, что с точки зрения глубокой прорисовки мира есть над чем работать, Континент мы видели только внешней окаёмкой, не погружаясь в глубины. А вот о сюжете этого не скажешь, поскольку, по большей части, он копирует предыдущий роман. То же самое расследование, по сути,смерти высокопоставленного человека, тайны сокрушённых божеств, тлеющая обида друг на друга инверсированных колонизаторов и аборигенов... Но недостатки сюжетного построения всё же компенсируются идейной и, отчасти, визионерской составляющей.

Визионерски, конечно, роман не так впечатляет, как «City of Stairs», здесь не будет квази-подпространственного рая и ведущих в хляби небесные лестниц, город Вуртьи, богини войны, здесь представлен в виде циклопических развалин... Ну да, циклопических, но всё же развален. Богиня смерти, в отличие от парада воскрешений в предыдущем томе, безнадёжно мертва. Однако...

Однако остались те, кто верит в мёртвую богиню, вернее, те, кто верит в то, персонификацией чего она является. В войну, кровь, разрушения, сладость добычи, в восторг безнаказанного убийства. Отголосок мрачной Вуртьи живёт в этой вере, в вере мёртвых, память коих живёт в смертоносных клинках, несущих смерть всему живому. Обещанный Рагнарёк так и не состоялся, и покрытые шипастыми доспехами эйнхерии мрачными тенями бродили по местно Вальгалле, оглашая безответными мольбами оставшийся безгласным храм...

Безгласным — до поры до времени.

Архаичный культ войны и упивания чужой кровью — вот что в центре повествования на самом деле. Антимилитаристской литературы много не бывает. Юной девушке пришлось пройти через геноцид, совершённый собственными руками, став после этого внешним воплощением идеального солдата, с тонкой корочкой показного сарказма и цинизма, храня в душе память о пожарах, жрущих мирные деревни и фермы. Иногда человеку нужно понять, что убийство и кровь — это попросту неправильно, уж простите за лютую банальность. С одного угла зрения, война — игра, поигрывание оружием на публику, соревнования в «геройстве», эскапада блестящих побед и ярких триумфов. С другого — лишь кровь и убийства, грабёж и насилие над невинными душами. Каждый волен выбирать — войну как призвание и любимое дело, или войну как тяжкий и неблагодарный труд, не подвиг во имя триумфа или абстрактного, но бесплодного и бесчеловечного идеала, а защиту людей и своего собственного дома.

Мораль незамысловатая и простая, но, сдаётся мне, верная. Постколониальное фэнтези продолжается, продолжается спор между архаикой и новым временем. Да, прошлое темно и кроваво, и клинки Вуртьи несли лютую смерть всему живому... Но новая эпоха, в которой живут не только выстрадавшая песнь о мире и служении Турин Мулагеш, но и престарелый бравый воин Лалит Бисвал, прославляющий милитаризм и геноцид врага, не важно какого, просто — врага, даже придуманного. И эти люди, вооруженными крупнокалиберными пулемётами, винташами и пушками, способны натворить немало дел, безо всяких богов. Ведь и боги — лишь отражение людских пороков и добродетелей.

В конечном счёте, мы получаем антивоенный роман, с щепоткой горечи, ведь песнь мира всё равно не может перебить бравурных переливов боевого марша. Чуть послабее первого романа, это верно, ощущается некоторая вторичность, однако у «City of Blades» есть свой голос, который стоит того, чтобы его услышали.

Гоголь любил юг, любил древнее спокойствие залитых Солнцем пределов, суетность и, в тоже самое время, немелочность этой жизни... Он любил славный город Рим, дышащий древностью и спокойной славой, славой уже отжившего прошлого, постоянно противопоставляя его шумному и многоцветному Парижу, коловращению суетности и тщеславия.

Пожалуй, главное, что отразилось в этом отрывке ненаписанного романа — эдакий созерцательный патриотизм, любовь к ощущению Родины и её самым мелким штришкам. Однако, эта созерцательность и воздушность всё же лишена привычного гоголевского полёта языка и словесного кружева, возможно, именно поэтому идея романа была забыта.

Хах, Поприщин, Поприщин!

Да у нас вся страна в Поприщиных, они тут везде, аж тошно становится, когда воротишься кругом.

Что нам до безумия этого титулярного советника, который вообразил себя королём Испании? В общем-то, ничего, но ведь и в его безумии есть своего рода метод!

Удивительно знакомая, чудовищная каша в голове у этого откровенно недалёкого человека. Как он мыслит, рваными шаблонами, обрывками чужих мыслей, ошмётками чужого вкуса, попытками хоть как-то сшить чудовищные куски своего мировоззрения в единое целое. Не несправедливая жизнь, не Табель о рангах и не туповатое начальство свело его в странноприимный дом, а собственная недалёкость.

Поприщин глотал газеты, как это делали все, ничего толком не понимая в них, выдавая своему дневнику перлы, вроде желания «высечь всех французов».

Он выписывал какие-то стихи и ходил в театр, как делали все, и чрезвычайно гордился этим признаком утончённого дворянского вкуса, абсолютно ничего не понимая в поэтических стилях и смотря одни дурацкие водевили. Вот ведь вкус у человека!

А уж как наш титулярный советник пытается залезть в голову мудрому начальству, как подобострастничает перед ним, желая в своих фантазиях высватать дочку!

Так что самым абсурдным здесь является сам Поприщин, и хаос в его голове, который он попросту не смог согласовать ни с окружающей действительностью, ни со своей внутренней сутью. Поэтому безумие как раз не является для меня удивительным.

Чисто водевильная история, и недаром ведь. Если я не ошибаюсь, «Коляска» написана для «Своременника», то есть, видимо, на потоке издания. Но даже потоковую вещь Гоголь отделал с уже привычным мастеровитым изяществом набившего руку литератора. Конечно, здесь нет того красочного богатства, что мы знаем по «малороссийским текстам», нет переплетения мелких деталей, но есть просто забавная развлекательная историйка о расхлябистом помещике, который умудрился несколько раз оказаться в дураках. В общем, это вовсе не шедевр литературы, но просто непритязательная и необязательная бытовая зарисовка, чисто фельетонная юмореска, которая неплохо смотрелась в «Современнике», разряжая общую атмосферу журнала.

Сколько было уже сказано о маленьком человеке, весь XIX век стал его апологетом, и не в столь давние времена, скажем, Василий Макарыч Шукшин совершенно необычными образами его возродил. Акакий Акакиевич Башмачкин, чья нелепость начинается уже с самого имени, с факта рождения этого человечка, говорит, казалось бы, о его ничтожности и мелкости, о несуразности существования этого творения, никому не интересного, никому не нужного, никому не дорогого. Но он не вызывает смех.

Несмотря на общий тон повести, тон шутливый и обманчиво-лёгкий, мы с самого начала жалеем его.

Ведь он брат наш, как слышит молодой насмешник голос своей совести. Он нелепый, он смешной, он занимается абсолютно бессмысленным делом, которое никому не интересно... Но он же человек! Нет, он не бунтарь, вовсе нет, и в его истории нет критики строя как такового — всё значительно умнее и тоньше. Гоголь просто демонстрирует нам целый мир человека, который жил и исчез без следа, но который, при всём своём ничтожестве, был живым. И — эта пресловутая шинель... Почему именно шинель, отчего всё кружится вокруг неё? Мне кажется, что стремление к какой-то цели и, особенно, её достижение, попросту раздвинули стылые горизонты этого маленького человека, ещё раз повторю — цель и сам факт её достижения. Да, он мелок, не слишком умён, не обладает внутренней силой — но этот прорыв за круг привычных вещей, с таким тщанием описанных в повести, заставляет Акакия Акакиевича вспомнить о человеческом достоинстве, о том, что он не просто письмоводитель и вечный титулярный советник, но — личность, способная на поступок... Отсюда и появившийся огонь в его глазах.

Я не буду претендовать на то, чтобы истолковать эту повесть со всем тщанием — литературоведы исписали тысячи страниц о контексте, в котором создавалась «Шинель». Но, как мне кажется, именно это достоинство, обретённое и вновь потерянное, вновь и вновь возвращала призрак Акакия Акакиевича на стылые улицы Петербурга, стараясь урвать у этого города то, что было так быстро найдено и потеряно.

Бальзакиана.

Всё-таки велеречивая манера классической романтики не слишком подходит Гоголю, у него выходит всё же слишком затянуто. Так вышло и с «Портретом», вещью, в которой меньше всего чувствуется авторская индивидуальность, слишком много оммажей литературе того времени.

Тем не менее, хочется сделать пару замечаний...

Любовь Гоголя к живописи проявилась ещё в то время, когда он пытался заниматься публицистикой — в частности, он написал страстное, хотя и не очень умелое эссе о «Последнем дне Помпеи» Брюллова. Однако именно на языке художественного слова он смог открыть нам тот божественный огонь таланта, который горит в душе художника, заставляет руку танцевать на холсте, нанося на него изящные мазки кисти, стараясь выразить невыразимое. Однако талант требует испытания, напряжения, постоянной учёбы, наконец — терпения лишений, ведь далеко не каждый способен сразу вознестись к эмпиреям, расписывая Сикстин.

И как велик соблазн просто придти — и взять то, что хочется, сразу перешагнуть все медные трубы, ведь кто, если не ты, этого заслуживаешь? Маленькая сделка, небольшая поддержка, толчок... Но какой ценой?

Демонический портрет с дьявольскими глазами пришёл прямиком из романтизма, так же, как и ростовщическая сделка, которая дарит тебе вполне материальное богатство, но отнимает впоследствии талант, а вслед за ним — и душу. Казалось бы, всё по классике, всё как по нотам, выверено и рассчитано.

Но есть одно «но», такая мысль вскользь. Вы помните, как был сотворён портрет? Он был сотворён тем, кто позже стал божьим человеком, даже в этом жутком вместилище чёртовой силы есть искра божественного творения, без неё он не смог бы появится.

Любопытно?

Да, это мучение для каждого вдумчивого школьника: почему нос, отчего пропал, и почему в мундире? Ведь даже объяснения учителя не всегда помогают, верно?

Сюжет, впрочем, новым не был, в литературной традиции тема потери части себя, или обретение зловещего двойника гуляла по европейским литературам, скажем, в гофманианской традиции (тот же Эдгар По писал об этом).

Впрочем (и для Гоголя это удивительно), мрачные высказывание немецких романтиков о грехе и воздаянии практически не нашли места в повести «Нос», поскольку коллежский асессор (заради красного словца именующий себя «майором») человек не слишком глубокий, и его не интересует, «почему», его интересует сам факт. Он искренне считает, что нос пропал «зазря», и шабаш, всё. Если не ради тайны, которую нам так и не раскрыл автор, то ради чего вся эта фантасмагория, зачем несчастный читатель должен представлять себе нос в мундире и с пачпортом, да ещё и поводящий бровями?

Отчасти это как раз пародия на мрачные готические сказки, превращающая происки нечистой силы в чистый фарс. Но только отчасти.

Вот смотрите — нос прекрасно себя чувствует в мире чиновничьего Петербурга, не важно даже, как он выглядит на самом деле — мундир есть, и всё прекрасно. А господин Ковалёв? Он без носа — ничто, одна небольшая неестественная помарочка во внешнем виде — и нет человека, вся его внутренняя суть подкошена. То есть — существование человека, даже такого условного, как наш майор, соткана из сети условностей, которые он блюдёт как катехизис, и за всем этим он совершенно потерян как личность — его не существует. Поэтому без носа он, конечно, неполноценен, также неполноценен, как если бы не был коллежским асессором.

А вот нос... У него всё прекрасно — а чего беспокоится ему, если у него есть мундир статского советника?

...Невский проспект!

Гоголь пытался сохранить свою южную иронию, лёгкий смешливый прищур Рудого Панька, острый язык малоросса. В конечном счёте, ночь для всех едина, что украинская, что ингерманланландская...

Но нет, Гоголя смертельно пугал Питер, это была не его земля и не его ночь. «Серенький мутный колорит» «страны финнов» — так пытается иронизировать Николай Васильевич над низким свинцовым небом Северной Пальмиры, которое давит своим тяжким прессом на тусклое многоцветье Невского проспекта, который почти всегда кипит жизнью, поражая обилием шляпок, рукавов, напомаженных усов, которые, впрочем, представляют из себя просто внешний лоск, которые являются обманом вокруг настоящей, подлинной жизни, которая не отличается той задорной и весёлой живостью, как, скажем, разнузданные гуляния на Сорочинской ярмарке или покоем Старосветской усадьбы. Нет, люди здесь под стать — закрытые, прикрытые блестящей красотою, но скрывающие в глубинах своих что-то тёмное и страшное.

Тонкая душа художника Пискарёва не могла выдержать такого дикого различия между миром, созданным его воображением, чистым и светлым, и реальностью, где падшая девушка, отдающаяся за деньги, даже не способна осознать своего падения, встречая невинный лепет художника насмешкой... О, сколько сил потратили великие русские писатели впоследствии, чтоб всё же вдохнуть жизнь в этот образ, чтобы доказать всю красоту человеческой души даже в плотском грехе!

Пирогов? Вот это действительно дилемма, потому что этот поверхностный и неумный человек на питерских улицах чувствует себя как рыба в воде, и куда лучше приспособлен к этой тихо-агрессивной среде продуваемого холодным ветром неуютного города. Соблазнял он такую же глупую немку, как он сам, попал под розги её пьяненького мужа... Не получилось с одной, получится с другой — чего переживать?

Так что повесть... Странная. Она пытается сохранить южное мироощущение там, где тебя пронизывает холод, однако это ощущение «не того» всё равно прорывается, раз за разом, в каждой строке этого произведения. И, конечно, обострённый страх перед женщиной, которая является настоящим, концентрированным воплощением всего пугающего для Гоголя — внешняя красота и блеск, к которым его влечёт, как магнитом, и опасение омерзительных бездн, которые могут скрываться в этих прекрасных головках...

Но это уже продуманное и зрелое произведение человека, который пытается осмыслить, что же не так в окружающем его мире.