Не могу сказать, что понял этот сложный роман. Наверное, одним из ключей можно считать диалог вокруг Шлимана:

- Ты хочешь сказать, что для правильного представления о человеке нужно, чтобы он выдумал себе биографию?

- Ну, не так, чтобы уж совсем выдумал... Просто в каких-то местах довел бы линии, которые прерываются. Подредактировал как бы, понимаешь? Чтобы так было, как задумывалось! ... Ведь замысел человека — это самое точное его, человека, отражение. А на результате лежит проклятие реальности.

Весь роман — это такая биография человека с чудовищной памятью. Подредактированная, очевидно, разными персонажами. С доведенными линиями. Ситуация парадоксальная: ведь это на реальных биографиях лежит «проклятие реальности», в литературе-то по умолчанию все так, как задумано автором, это максимально точное отражение героя просто по условиям игры (хоть персонажи и чудят иногда).

Мы можем лишь предполагать, что какие-то развязки — вымышлены в мире романа. Но это неважно, ведь перед нами — вовсе не ребус (из далековатых аналогий вспомнились вымышленные жизнеописания Йозефа Кнехта у Гессе).

А вдруг и Бог, судит нас вовсе не по тому, что мы сделали, а по тому, что могли бы сделать, случись с нами немного иные обстоятельства? Эта утешительная мысль, по моему, стоит времени, потраченного на чтение непростого, но вполне занимательного в сюжетном плане романа.

САМАЯ АДЕКВАТНАЯ РЕЦЕНЗИЯ НА «СНЕГ ЭНЦЕЛАДА»,

в принципе, написана У. Эко:

«В порнографических фильмах всегда полно людей, которые бесконечно долго едут на машине; пар, которые тратят нереально много времени на то, чтобы зарегистрироваться в гостинице; джентльменов, которые несколько минут едут в лифте перед тем, как зайти к себе в номер … Прямо и грубо говоря, в порнографическом фильме, прежде чем увидеть нормальный трах, вам придется просмотреть нечто похожее на рекламный ролик городского транспортного управления».

Ну, только вместо последнего у Веркина трудовые будни, байки и немудрящие досуги нашего современника-гуманитария. И животноводство, тьфу, пищеварение означенного современника.

Я понимаю, что это такой модернистский прием – вроде псевдодокументального игрового фильма, снятого кривыми дрожащими ручками на любительскую камеру. Скажем, приходит герою такая пугающая посылка – и вместо леденящего ужаса, горячей волной накрывшего ГГ, нам несколько страниц описывают, как оный просматривает душеполезное на ютубе. Ну да, вполне себе достоверно психологически – но у Хемингуэя в «Белых слонах» про то же сделано лучше, а главное – короче. И ты читаешь, читаешь, читаешь, читаешь, читаешь все эти многая, без конца и краю, слова – а ведь ролики на ютубе сами себя не посмотрят...

Вот такой отзыв я написал, прочитав страниц 150 «Снегов Энцелада». Но все это, наверное, мимо, потому что роман все же цепляет. Даже вот приснился, а разговоры по мобильнику – нет, действительно, не снятся. Это «цепляет», конечно, во многом объясняется моей принадлежностью к целевой аудитории: XY 47 лет с провинциальным бэкграундом, гуманитарий, мигрировавший в бизнес. Но как портрет моего поколения, нечувствительно прогадившего страну, роман, наверное, интересен не только нашему поколению. И я не столько даже про точно схваченные черты, вроде потребительской фиксации у позавчерашней молодой шпаны, не брезговавшей накатить теплой водки из пластиковых стаканчиков. Нет, я скорее про особое умонастроение, которое многое в нас объясняет (например, про то, что активистами, пытавшимися что-то изменить в стране, стали люди не самые в наших компаниях умные – а самые умные сосредоточились на малых делах для себя любимых).

Ну и вообще, сегодня «настоящий» роман про современность распознать довольно легко: если кажется актуальным без обращения к текущим событиям – значит, перед нами хорошая литература. Для меня роман Веркина оказался именно таким.

«Чагинск» – донельзя нескладный текст, хорошо отражающий нашу нескладную жизнь. Стругацкие на Стругацких (тут и словесное недержание вперемешку с холодком чудес из «Улитки», и мерцающие недосюжеты из «Хромой судьбы», и траченный молью Виктуар, который все никак не перестанет бренчать, и странная смесь Зурзмансора с Демиургом из «ОЗ»…). И все тянутся-тянутся перед героем кривые глухие окольные тропы, и всего этого чересчур, прям Дмитрий Быков какой-то. Читатель изнасилован мокрецом, тьфу, шушуном – старомодным, ветхим, своим. И миноги, тьфу, растебяка, quantum satis.

Ну или возвращаются такие Билл Денбро и Бен Хэнском в Дерри – только Билл пишет всякую фигню на заказ, а Бэн строит дома для нуворишей, с золотой лепниной. Презирая и заказчиков, и себя. И от тех тогдашних в них ничегошеньки не осталось. И то ли в победившем пластмассовом мире вообще нет ничего настоящего, то ли настоящее недоступно давно пластмассовым героям. Это в Дерри было It, а в русском Чагинске – только фрейдовское Id. Один черт, по-русски звучит одинаково. Талантливый режиссер сделал бы из этого сериал в роде «Фарго», только круче. В общем, невозможно это читать, но и не читать невозможно.

А самым любопытным мне показалось схваченное чутьем настоящего писателя ключевое значение нулевых для нас нынешних, сорока-пятидесятилетних. Что-то с нами произошло между советским детством и вот этим настоящим. Где-то на излете девяностых – начале нулевых шальное выживание сменилось циничным, я не знаю, corruption в самом широком смысле. Где «нас» отличает от «них» только ирония, сарказм и прочая ничего не значащая болтовня. И вот эта связка, она многого стоит. И пусть роман мне не понравился, но вторую часть, конечно, прочту, когда появится на Литресе.

После блестящих «Петровых» этот роман показался вымученным каким-то. В первом — этаком екатеринбургском «Улиссе» — дичь нашего полуобморочного существования ненавязчиво складывается в нечто осмысленно-прекрасное, холодный узор на морозном стекле. А здесь — ну, когда не за что похвалить, хвалят за атмосферу. Но даже в атмосфере все это показалось вторичным: Гедеонов, Галина, Гейман, ну и на другие буквы авторы, вплоть до (извините!) Лукьяненко. Хоть и много прекрасного тож. «Муть» как главное зло, которое нужно переосмыслить (добро приходится делать из зла, ведь больше не из чего...). Одним словом, Сальников — отличный писатель, умеющий даже из не очень сильной идеи сделать хороший текст.

Милый стеб, в роли детектива — помесь Карлсона, который живет в Стокгольме, с Иваном Дураком. Феерический д-б, с акцентом на первом. Бонусом неожиданно приличная детективная линия и картина нравов стокгольмских низов с примкнувшей к ним полицией (вполне, кажется, адекватная со скидкой, разумеется, на сексистско-расистский гротеск). Ну и линия с русским «доктором физ.-мат. наук Надей Хегберг» (а ныне мелкой сошкой в стокгольмской полиции) порадовала: «С таким же как он сам, высококвалифицированным специалистом и выдающимся знатоком русской водки. Ценным напарником в мире, где его окружали исключительно идиоты. «Пусть она и баба», — подумал Бекстрем».

Да, ощущение — как от альбома с акварельками, местами трогательными, местами шаблонными. Линия с историком — прям сильно из девяностых, такой шаржированный «гуманитарий в бизнесе» (как в не самых лучших вещах Столярова, Успенского и пр.). И, если я правильно понял, условная криптоистория, взмывая до притчевой глубины (или опускаясь?) должна это все цементировать. Но хорошая ленинградская повесть никак не хочет преобразиться в масштабное эпическое полотно. Лиричные зарисовки остаются рядом зарисовок, а попытка набрать обороты в финале оставляет в недоумении: а вот еще такую провокацию сделали, и такую тоже, и в Афганистане... А потом бабах — очень положительный позитрон встречается с весьма отрицательным электроном, вспышка, сверхновая на десяток страниц...и лиричная зарисовка в конце: на пальцах у Гельки Травушкина была не кровь, просто сок земляники.

По-своему обаятельный роман показался все же несколько монотонным. Все-все ружья выстреливают, у каждого-каждого подозреваемого — нетривиальная история. Как секс по Кама-сутре — на двенадцатой позе немножко приедается, а еще, блин, сколько страниц осталось...

Очень хороши и психологически точны оказались женские образы — от Патрисии Воган до Рейчел. А вот метания ГГ с какого-то момента пролистывал — десятки страниц на тему «если погибнет невинная (с зачетной такой фигурой), то я не смогу остаться самим собой» изрядно надоели. ГГ в принципе показался не очень достоверным психологически: мальчишка, в сущности, из низов, жил на улице, прошел непростой детдом — и вот такой вот нравственный ригоризм...

В общем, смешанные чувства по прочтении, но продолжение цикла, наверное, посмотрю.

Читать это совершенно невозможно, но я – в пароксизме прокрастинации – прочитал. Конфликт, идея и другие слагаемые сюжетной прозы здесь напрочь отсутствуют. Живого ощущения «того» времени, как в замечательном идиатуллинском «Городе Брежневе», тоже не получилось. Получилось беллетризованное наставление внукам, где фантастическое допущение позволяет пофантазировать на тему «если бы молодость знала, если бы старость могла».

И все же: неожиданно обаятельной в своей человеческой нормальности показалась фигура рассказчика. Что бы вы хотели изменить в своей жизни, в детстве? – Ну, спортом бы позанимался с раннего детства – много, разнообразно, без фиксации на достижениях. Учился бы получше, на языках бы сосредоточился… А так вообще писатель Злотников хотел бы остаться писателем Злотниковым. Для культуры, одержимой травмами, такой подход оказывается почти революционным.

Не нужно сравнивать этот роман с «Метро». И с «Вонгозером» тоже не нужно. Постап — на месте, но здесь это просто прием, подчеркнуто условный трюк. Ну как если бы Dude из «Большого Лебовски» занял бы место Безумного Макса в «Дороге ярости». Ап — и где он ваш постап? Отличный текст (читал в переводе) от современного белорусского классика, хотя русскокультурный читатель, не знающий белорусского контекста, многое, наверное, пропускает.

Сравниваешь это, разумеется, с классическими крипторимейками Олди – «Героем», «Черным Баламутом», «Одиссеем». Те романы поймали волну: возникший было переливчатый пузырь криптоистории («Нэ так все это было, совсем нэ так») быстро схлопнулся, ведь публика довольно слабо представляла, а как оно было на самом деле. Иное дело – с детства любимые книжки, зачитанные до сюжетных дыр (от Стругацких до греческих мифов). Немудрящий посыл крипторимейков Олди – величие Человека, восстающего против тоталитарного произвола богов, Человека, программно отвергавшего сверхчеловеческий советский проект, взлом границ старого мира – все это отзывалось в сердцах постсоветских читателей, переживших крах СССР и 1990е. Те книги подводили черту, суммируя наш опыт и размечая новое мироощущение.

Этот же текст по тональности напомнил куновские «Легенды и мифы Древней Греции» с прививкой Ахейского цикла. С целевой аудиторией «для старшего школьного возраста». Дело не в герое-мальчишке, но в совершенно невыразительной концепции мироустройства. В прежних романах радикальное «Нэ так все это было» было лишь первым шагом – потому что дальше авторы показывали как, открывая пронзительное, связное и, разумеется, некрасивое закулисье хорошо знакомого полусказочного повествования.

Дело не в том, что всю первую книжку боги не вглядываются в реальность, давшую трещину (как в начале «Баламута»), а решают логистическую проблему. Дело в том, что и проблема – как доставить молнии слегка одряхлевшему Акеле – и мир, в котором она решается, удивительно тривиальны. Может быть, авторам просто нечего больше сказать своему читателю о нашем мире. Так бывает.

Я понимаю, что второй том должен быть поживее, но вряд ли его куплю.

На первый взгляд, перед нами –

И написано по-настоящему хорошо (я не поклонник Пелевина, но этот роман понравился): многоголосие (стихи, военная проза, документы, основное повествование) нигде не пробуксовывает. Мне, правда, не понравилась проза Тихонова в романе. Если это стилизация под кондовую литературу о войне, то стилизация, во-первых, не очень точная, а во-вторых, зачем здесь имитация плохой прозы? Быть может, это «зачем?» входило в авторскую задачу (там и внутри романа критик недоумевает, зачем это публиковать в эпоху гласности), не знаю.

Главная тема романа, в любом случае, звучит очень сильно: неразрывная связь с нашим «сейчас» страшного, проговоренного, но не переработанного прошлого. Это прошлое, темной жижей впитавшееся в разметанный войной чернозем, все равно возвращается к нам – дурью шальных нефтяных денег, отупением провинциальной нищеты, ядовитыми испарениями бесчеловечного героизма.

И непонятный эпилог, пожалуй, хорош (в мультиверсуме «правильной» реальности не бывает; или бывает?)

Прочел роман Вагнер пару лет назад, в год выхода по-русски в чем-то похожей «Станции Одиннадцать» Эмили Сент-Джон Мандел. Оба романа – апокалиптика из мэйнстрима, без Брюса Уиллиса, который всех спасет.

«Станция Одиннадцать» – пронзительное лироэпическое полотно, в сравнении с которым «Вонгозеро» сильно проигрывает (хотя оба романа – про мир глазами «маленького человека»). Но Вагнер удался совершенно невероятный финт – «камерный апокалипсис» (эта камерность заострится во втором романе дилогии – «Живые люди»): большая жизнь, большая катастрофа и, возможно, большая борьба происходят где-то за кадром. А Яна Вагнер во всем этом антураже делает очень женский роман про отношения, обремененные стрессом. И это, нужно сказать, великое искусство – написать то, что умеешь, а то, что не умеешь – не писать. И очень достоверно получилась собственно «роуд-фикшн», которую интересно читать, так как здесь апокалиптический сценарий сделан в российских реалиях.

Очень славный роман, по ощущениям сильно напомнивший «Журавли и карлики». Что не сказать, чтобы плохо — тому уж 10 лет как.

Если вам нравится полынно-суховатое повествование, сосредоточенное не на жизненных интересах конкретных персонажей, а на переплетении судеб в большой Истории — это ваша книга.

В лучших образцах эпистолярного романа есть что-то от ритмичности секса, но больше все-таки — от пинг-понга. «Филэллин» подкупает восхитительно раскрепощенным обращеним с условно эпистолярной формой: нужно — поиграет в «Бедных людей», захочет — переключится на беседу с воображаемым адресатом. Иное дело, что в некоторых случаях речь и письмо не очень-то мотивированы (зачем, к примеру, пишет полковник Фабье?). И, наверное, окончательным адресатом всех посланий — видимых и невидимых — является Бог, которому герои рассказывают о своих планах.

Правда, голоса некоторых героев оказались не очень выразительными (открываешь отложенную пару дней назад книгу и не сразу сообразишь, чье письмо-мемуар читаешь — грека ли Костандиса, француза ли Фабье; невыразительность голоса, впрочем, компенсируется выразительностью судеб). Зато Марципанов — герой, своей судьбою сшивающий пласты действия — очень выпуклым получился, этакий гибрид Жохова из «Журавлей и карликов», протопопа Авакума light, Бальзаминова наконец. В общем чудо как хороши русский донкихот Марципанов с его Дульсинеей-Натальей!

Роман (или повесть?) – настоящий шедевр. В том изначальном (мы же про историю здесь?) значении слова: «квалификационная» работа подмастерья на право называться мастером. Но зачем такая несомненному мастеру?

Ну, проделана большая работа. Нюансировка здесь – тончайшая, довольно сложная повествовательная структура сидит, как влитая. Скажем, в исторической части какие-то куски – едва ли не буквально переписаны с источников (вроде истории «Тайной истории» Прокопия Кесарийского), какие-то – достигают обобщающего сарказма «Истории одного города», временами перед нами – отголоски гротеска а ля «Всеобщая история, обработанной Сатириконом». Да и не перечислить всего. Местами – про российскую историю, местами – про историю соседей. Но все это – благодаря мастерству стилизации, выверенным акцентам и полутонам – на части не распадается, но сплетается в удивляюще органичную картинку.

Художественные перспективы, заданные разнородными текстами: множатся, трансформируются – но все соединяется «стык в стык» и работает на общую идею оправдания нас. Идею, в сущности, немудрящую – но когда все художественное целое организовано вокруг нее, эта идея обретает неожиданную глубину (вроде простенького та-да-да-дам, вокруг которого вращается галактика Пятой симфонии). Ну красиво ж ведь! Да, советская история — сплошной гротеск, но где-то там, в коммуналках просверкивают лики древних благоверных князей и княгинь. Именно правда, ими воплощаемая, раз за разом останавливает нас у пропастей, в которые мы с идиотским энтузиазмом все норовим сверзиться.

В общем, текст – мастерский, хотя и немного головной, лишенный настоящего романного дыхания.

Взялся за Омера из чистого любопытства — Как это израильский человек, публикуясь на Амазоне, вышел в авторы супербестселлеров? — и нечувствительно прочел три романа. Это не Пола Хокинс, не Джилиан Флинн: язык — бедный (автору, кажется, даже и не родной), персонажи — ходульные, сюжет — совершенно в лоб, а еще и перспектива убийцы вводится сразу. Но в целом перед нами — занимательные (на четверочку), ладно скроенные детективы.

Однако третий роман оказался жуткой тягомотиной.

Вместо финальной битвы Зои с САМЫМ ПЕРВЫМ своим МАНЬЯКОМ (первый маньяк — как первая любовь) —

Т.е. в теории, многоликий убийца — классная идея, суперзагадка для профайлера. А на практике — ходим весь роман кругами, бормоча «Нет, это не вписывается в его профиль».

Еще и деда Тейтума в романе практически нет, а всякие необязательные вещи — есть: скажем, страдания мужа жертвы в середине книги — они зачем именно в середине? или ОДонелл без напарника — просто затем, чтобы показать, как свезло Зои с напарником? Впрочем, одна из необязательных вещей оказывается очень даже обязательной — для продолжения серии.

В общем, лучше сразу переходить к четвертому роману — но, во-первых, он еще не вышел, а во-вторых — непонятно, наверное, будет без третьего. Так что мыши плакали, кололись, но ели кактус.

Пелевин в амплуа Коэльо. Или Лукьяненко.

Одна из лучших, на мой вкус, российских «альтернативных историй» от автора мейнстрима (забавно, но и главный российский постап тоже написан не фантастом).

Эти двоящиеся-троящиеся зеркала в сознании, больном литературно-газетными штампами (мы-советские, Запад, мы-современные, мы-другие, но такие похожие). Нем-русский язык – просто прекрасен (может показаться дурацким гротеском, но язык переехавших в Германию русских немцев – он в конце 90х примерно таким и был). Эти размышления о невозможном слиянии приблатненной местечковой Европы и СССР (возможном, возможном – мы с вами в этом одержанном слиянии, собственно, и живем). Мастерски остраненная социально-расовая сегрегация, характерная для современной России (обладатели черных аусвайсов — те, что ездят с мигалками, желтые — стал быть, гастарбайтеры и прочие лица кавказской национальности, ну и мы остальные — синие).

В общем русский «Человек в высоком замке», процентов на 70. Эх, добавить бы сюда 30% сюжетных умений Лазарчука из ВСДО – и получился бы наш Ф.К. Дик, а не только впечатляющий оммаж оному.

Без сюжета роман сильно «проседает» – и совсем не понравится любителям жанровой литературы.

В конце 90х Лукьяненко выстрелил серией отличных романов о стране на распутье: война всех против всех, прежние идеалы либо беспомощны, либо превратились во что-то страшноватое. Разные по качеству, эти романы были про холодный ветер экзистенциальной свободы в эпоху перемен.

Но начинались уже другие времена – эпоха «Дозоров» с их немудрящей идеей о том, что не нужно раскачивать лодку, а нужно прокачивать своего персонажа.

И c тех пор все тянутся пред страной кривые, глухие окольные тропы…

Писать отзыв на «Последнее время» – все равно, что рецензию на первые 20 минут фильма «Аватар». Мир получился офигительный, а сожженное Дерево Голосов, тьфу, Заповедную Рощу – жалко. А вот про что все это – мне лично не очень понятно.

Показать, что не выживут долго фэнтезийные неедяки в жестоком мире? А что, кто-то сомневался? Если переформулировать: мы-читатели, мы с кем должны себя ассоциировать? С мары конца времен? Но ведь мы – никак не они. И, условно говоря, стать немножко мары роман тоже не приглашает – ведь ничего хорошего мары не ждет.

В результате герои побежали куда-то, а я стою и не догоняю. «Последний день Помпеи», на мой вкус, не очень органичен в сюжетной прозе.

Судя по «замаху», перед нами – первый роман дилогии, как минимум (лучше трилогии, конечно: «Последнее время», «Время и бытие», «Обретенное время», например). Правда, к выходу следующего романа читатели могут подзабыть героев предыдущего. Ладно, эпилог «Черного Баламута» я тоже как-то смутно помню.

Постмодернистским роман мне совершенно не показался. Ну да, масса заимствований, от Пулмана до М. Успенского, куча очевидных и менее очевидных источников, но какой-то деконструкции заимствованного я не увидел. Может, не разглядел просто. Аллюзии здесь работают скорее на эффект припоминания-узнавания, важный в этом добротном тексте о конце золотого века, времени сновидений, эпохи мельницы Сампо и т.п.

Но есть у текста и минусы: так, недостаточно раскрытой показалась тема электросамокатов, все же малофункциональных без соответствующих приложений. Надеюсь, в продолжениях романа мы увидим специальную грядку с колосящимися побегами смартфонов.

Действительно, герой — это такой Мэрри Попинс. Активничает, как Вустер, решает проблемы в духе изящной благопристойности, как Дживс.

Но что такое книга в целом? Ретроутопия (герой романа, вышедшего после Второй мировой и под занавес Вьетнамской войны — блаженный многоликий Нью Порт, не знающий, что он — межвоенный)? Что-то другое?

Может быть, я пытаюсь вчитать в текст то, чего там нет (страшный грех — видеть в тексте лишь себя любимого... но не мог же автор великого романа «Мартовские Иды» деградировать до Вудхауза? Ведь не мог?)

Может быть, это история современного святого, не верующего в Бога (оставшегося, в противоположность Элоизе, в миру) — всеобщего человека, любящего всех, не привязывающегося ни к кому, абсолютного альтруиста даже в интимной сфере? Эдакого короленковского Колобка?

Или все счастливые исходы существуют только в воображении героя, и книга — о том божественном чуть-чуть, что нужно, чтобы счастье всем, даром? (на это, кажется, указывает финал).

Чтобы разобраться (если интересно) стоит, наверное, поковыряться с композицией, разложив главы по проблемам, девяти призваниям героя и девяти Нью Портам.

Очень смешанное впечатление. Сюжет вокруг стареющих родителей Дани – да, отличный, близкий. Близкий, правда, лишь в анамнезе. Поскольку сюжетообразующие действия героя показались не очень мотивированными. Герой и сам, как бы в насмешку над автором, удивляется,

Роман, вроде, про психологию, но психологически убедительным и по-настоящему живым получилось лишь отношение Дани к пожилым родителям. Сюжет вокруг Тульина оказался довольно скучным: 80% романа маленький человек, раздавленный Большой Драмой, влачит никакое существование, выслушивая разные лекции.

В этом, кажется, и главный провал книги:

Роман еще, конечно, и про ближайшее будущее. Автор временами находит удачную интонацию, смещая приметы будущего на периферию зрения, банализуя новое, расцвеченное дешевым линолеумом. Т.е. сам по себе лениво-конспирологический режим, позволяющий порассуждать о всяких там технологиях, – вполне работающий прием, вписанный к тому же и в рамочный сюжет. Но роман сильно выиграл бы, если бы лекций было поменьше (автор — не Нил Стивенсон, к сожалению), а бытовых примет будущего, вроде этих напыляемых бахил и звонков на ключи – побольше.

Рецепт страшного романа, в сущности, давно известен – в реалистично-бытовой план проникает потусторонне-призрачное. Дальше – нюансы в пропорциях, месте психологизма и писательском мастерстве.

Роман К. Шаинян в эту схему не вписывается совершенно. Тебя сразу ныряют в яркий кошмарный сон или сюрреалистичный комикс, слабо поддающийся пересказу. В последовательности эпизодов есть, наверное, своя логика (по прочтении романа история более-менее складывается), но это – скорее логика композиции в музыке.

Сравнивать с кинговским «Оно» имеет смысл лишь для того, чтобы разобраться, что именно Шаинян делает иначе (простой ответ: все; ответ посложнее: автора больше интересует Генри Бауэрс и отчасти – Беверли Марш).

Я, честно говоря, с бОльшим удовольствием прочитал бы русское «Оно» – с бытовой фактурой города на пустынном краю мира, страшными байками про нефтяников-геологов и тщательно дозированным ужасом (в общем, чтобы вместо импортного Дерри – наш, родной до судорог, город Брежнев). Взаимоперетекание сломанных персонажей, длящееся «сейчас», калейдоскоп мерцающего сознания, поэзия на месте физики – это просто не мое.

Но если судить писателя по законам, им самим над собою признанным, то нельзя не увидеть, что текст написан мастерски, и своего читателя он, будем надеяться, найдет.

Очень странное послевкусие. Производственным романом мне эта книга совсем не показалась. Перед нами – просто окрошка из научных дайджестов, маркетинговых зарисовок, турхейрдаловщины, стихотворений в прозе. «А пока что не даёт мне покоя слава Жан-Жака Руссо. Почему он всё знал? И как детей пеленать, и как девиц замуж выдавать! Я бы тоже хотел так всё знать».

Сюжет… ну, а что сюжет?

Этот текст мог бы встать в один ряд с чудовищно-публицистичными опусами авторов, выброшенных на пустынный берег четвертой волной русской фантастики. Но те – они скорее ежи, в классификации Исайи Берлина, а наш автор – разумеется, лис («Лис знает много, еж — одно, но важное»).

Ощущение от книги – будто проболтал всю ночь с разносторонним начитанным собеседником под коньячок со строганиной. И про слабости искусственного интеллекта, и про островные цивилизации, и стихов знает, и пару баек про работу в маркетинговом агентстве, и про только домашнее обучение. И Кортассара с Докинзом читал. Еще вот синестезия с оригами, тьфу, с веревочками (Кодзима, тьфу, Кобо Абэ – гений, чего уж). И чукчи наши – пропили, блин, закусывая мантаком, мудрость таразедских предков на Анадырском лимане.

В общем, весь роман – как эта моя рецензия. Много всякого-разного, интересные слова даже погуглить можно, а что в результате сказать хотел – одному богу известно. Наверное.

Но мелкую моторику, определенно, развивать стоит.

Читать было интересно, хотя в целом скорее не понравилось. Такая киношная проза в роде «а мотивы героям придумай сам». Самые живые персонажи — солдатик Горбач и бывший пустынник Дометиан. Остальные — да, пожалуй, как у Лазарчука: все такие загадочные и быстро движущиеся, но вот что ими движет...

Здесь автор опять-таки загадочно и немножко устало закатывает глазки (мол, кто не понял, тот дебил). Ну а я все же не понял, к примеру, почему Ингвар пошел за Дометианом.

- «Не, ну как, он же ему такой «А ты хочешь, матрицу-шматрицу перезагрузить?» Вот так. Теперь-то понятно, болезный?»

- Не-а, не понятно. Но это, наверное, потому, что мы об Ингваре этом как о человеке не знаем вообще ничего.

- «Не, ну как, он же вот крутой, воевода типа, и как все воеводы...»

- Но я, увы, совсем не знаю, как там с воеводами в мире стазиса. Могу лишь предположить, что люди, делающие локально-успешную карьеру не склонны обыкновенно к онтологическим революциям. Это ж не Александр Македонский, который всех победил, подзаскучал, а тут ему и предлагают... Вот с Дометианом, с тем все сразу понятно — «совершил нечто страшное». «Нечто страшное» — вещь самоочевидная, здесь-то вообще без вопросов... А вот что Крувим, почему именно он Дмитрию понадобился, обычный же лох, вроде?

- «Э, ну сказано же, что потенциал увидел, да? Читать что ли не умеешь?»

- Наверное, не умею, хотя про потенциал хотелось бы поподробнее что ли. Впрочем, для всяких там придиральщиков кругом загадочное повествование оставляет как вариант объяснение «просто под руку подвернулся».

Причем в каком-нибудь хорошо сделанном сериале я бы и не спрашивал про это все, в упоении разглядывая экзотично-постапокалиптичные одежки Синклера, жалея собачку и поражаясь способностям маленькой девочки. Но сегодня даже в компьютерных играх одних движухи и клевого сеттинга не хватает, нужны мотивировки, трудные выборы и прочая психология, как в The last of us, например.

Все, перечисленное выше в отзыве Buhrun, в романе, действительно, есть. Нет там только того маленького, но принципиального «ты» из означенного отзыва. Но именно эта малость заставляет читателя пережить историю.

Нет, Олег Дивов отлично умеет такую вот бойкую беллетристику с юморком. Но зачем приправлять этот ироничный задор первоканальной дичью в роде «Он русский только по крови, но не по духу» (поэтому запросто продаст замечательную машинку клятым америкосам)? А чеченцам во время войны оружие не мы продавали? Можем повторить, да? Стыдно.

Не так, чтобы очень понравилось – написано все же слабовато. Но впечатлил программный отказ привносить в прошлое какой-то смысл из дня сегодняшнего. Как писал товарищ Кузнецова по цеху: «Life… is tale told by an idiot, full of sound and fury, signifying nothing».

Обдолбанный пропагандист веществ – чудесный Посторонний, позволяющий расширить врата восприятия, столкнуть разные пласты ушедшей реальности в калейдоскопическом подобии сада расходящихся тропок. Однако никакого особого смысла ни в прошлом, ни в настоящем нет: мы живем со своими тараканами, ищем чего-то, врастаем в свое время, перерастаем его и вместе с ним попадаем в зубы лангольерам.

И все-таки хорошо, что тетрагидроканнабиол не вызывает привыкания.

«Эйфория» – хорошее название, хотя «Оргазм» тоже, наверное, подошло бы. Перед нами – не просто интеллектуальный прорыв героев-антропологов, совершенный в ситуации любовного треугольника. Это необыкновенный момент полноты человеческого бытия, соединяющего интеллектуальное и сексуальное, прошлое и настоящее, привычное и чуждое. Тот краткий миг, когда совместное чтение революционной монографии оказывается чувственней секса втроем.

А еще роман – отличное введение в философскую проблематику антропологии и, в особенности для русского читателя, – приглашение познакомиться с биографией и взглядами прототипа героини – Маргарет Мид. Кстати, «эйфория» переводится с греческого как «плодовитость». Однако обладание – знанием, славой, другим человеком – всегда мимолетно и в конечном итоге иллюзорно.

Динамичный любовно-фантастический роман для подростков лет тринадцати-четырнадцати. Про вечный огонь. Серьезные внутренние конфликты у героев отсутствуют, зато выше крыши эмоций, недопониманий и прочих ингредиентов немудрящего подросткового варева. Мир — не то, чтобы не продуман, автор, по-видимому, вообще не озадачивалась сколько-нибудь последовательным развитием своих фантастических посылок.

Ощущается все это как приключенческий сериал 7+: когда героиня попадает в очередную фатальную передрягу, читателю просто любопытно, как на этот раз выберемся. Для «выберемся» используется, в принципе, одна схема: в ситуации совершенной неизбежности поражения у героини открывается новый скилл. Все это сопровождается удивлением в роде «О, я еще и солнце могу словом останавливать? Ну вот ну надо же!»

В результате не работает сопереживание: в конце романа читатель нисколько не сомневается, что и самого дьявола американская школьница, ничем, кроме суперсил, не примечательная, с легкостью одолеет. Тем более, что князь мира сего, по-видимому, будет добиваться от ГГ того же, чего хотел добиться Коля Остен-Бакен от польской красавицы Инги Зайонц.

Увлекательная, крепко сделанная книжка: темы героя и его писателя, жизни и литературы разрабатываются в логике фуги (пусть и немножко механически, на мой вкус, но на то она и фуга). Для начинающих писателей — вообще учебник мастерства (и жизни).

Однако временами очень раздражает перевод И. Бассиной. Нет, он, по большей части, без ляпов, но спотыкаешься, скажем, о стилистически старомодные вещи типа «они, конечно, могли донести на учителя» — вместо «они могли пожаловаться на него в полицию»; на остановках городского автобуса в Амстердаме «павильоны» (нет, я понимаю, что официально это называется «остановочный павильон», но люди-то так не говорят); нередки и корявые кальки в роде «кто-то претерпел развитие».

Это все можно, в общем-то, претерпеть, если б не пристрастие переводчика к диминутивчикам. Герой, писатель-интеллектуал, всегда просит «пивка», кофе — «с ликерчиком», отвязные лицеисты готовят пюре «с лучком». Вспоминается подмеченная Аксеновым «склонность советского населения к уменьшительным обозначениям продуктов». Но в тексте про Голландию эта склонность раздражает больше обычного.

YA читаю, чтобы посоветовать что-то детям, так что не принадлежу к целевой аудитории романа. Прочел уже вторую книгу автора, в целом понравилось. Хорошо выстроенные увлекательные сюжеты. Ненадуманные проблемы (хотя сюжетообразующая сердечная коллизия в этом романе кажется высосанной из пальца очень правильного взрослого человека:

Попытки как-то отразить медийные интересы аудитории. Последнее, правда, немножко напоминает рассказ сорокалетней мамы, понаглядевшейся на экран из-за плеча играющего сына («А чего там у тебя мигает?» – «Это здоровье» — «А чего-ты дальше не бежишь?» — «Лут ищу. Опс! Вот сейчас не отвлекай меня, ладно?» — «Хорошо… А что такое лут?») Но в целом – очень добросовестная попытка. Видно, что автор и музыку послушал, и пару игр прошел. Наконец удобоваримая и пользительная для вьюношества философия, вынесенная в заглавие. Все на месте.

Единственная серьезная проблема – это язык и, соответственно, сознание школьников. Да, все мы выросли на произведениях Алексина, Рыбакова и прочих советских авторов, создавших абсолютно условный язык абсолютно условных, но таких привлекательных, подростков. Однако прямой перенос этой модели в сегодня просто не работает (тогда вся литература и кино были такие, а сегодня есть и реалистичные произведения про подростков). Ведь целевая аудитория этих книг И. Мартин – в принципе, та же, что у «13 причин почему», «Конца гребаного мира», «Зыбучего песка», «Класса коррекции», наконец. Ну есть, с чем сравнивать.

Когда в «Детях Шини» герой дает завуалированную цитату из Голдинга, и человек пять влет понимают, о чем речь… Это даже и не смешно, это другая вселенная. Когда десятиклассник в обычном разговоре говорит: «Моя мама прикована к инвалидному креслу». Или одиннадцатиклассник, которого «понесло», орет вот так: «Я же так тебе доверял! Больше, чем самому себе. А теперь ничего нет. Уничтожив себя в моих глазах, ты уничтожила и меня во мне». Ну это же чисто артикуляционно выговорить невозможно, не то что сказать живому человеку!

Нет, я понимаю – нужны диалоги, повествование от лица подростка и пр. Иначе эти «они» читать вообще не будут. И я понимаю, что из реалистичного косноязычия, перемежаемого матерком, живых диалогов не наклепаешь. Т.е., наверное, можно как-то, но это будет уже гениальная книжка. Эти же – просто хорошие :=)

Все, как и обещали многочисленные поклонники романа: сочная интересная фактура, мастерство рассказчика (и не постколониализм ни с какого боку). Но вот что, собственно, хотел сказать автор, осталось для меня не слишком понятным.

Может быть, это такой исламский экзистенциализм, ведь для какого-то осмысления происходящего можно использовать рассказанные в романе притчи о башне в огне и бурдюке с водой в пустыне. Исламский не в плане конфессиональном, а в смысле отношения к предопределению и человеческим попыткам понять происходящее. Множество воль, желаний разных людей, история и традиция – в ключевых событиях все это складывается в рисунок не закономерности, но предначертания. Однако автор, только что (слишком даже) убедительно показавший неизбежность произошедшего, программно отказывается от объяснения.

В результате мы наблюдаем за людьми, оказавшимися на вершине горящей башни – одни прыгают, разбиваясь, другие сгорают. Главными героями романа, помимо прекрасного Памира, оказываются Хаос и Абсурд. На вершине горящей башни тебя не ждет сатори – ты просто что-то делаешь и умираешь. Здесь невозможен поступок – только действия. Можно лишь попытаться сохранить достоинство.

В общем, отличный роман с непонятным тревожащим послевкусием.

Уже третий из не очень понравившихся романов любимой Т. Френч. Переломным для меня стало «Тайное место» – роман, в принципе, неплохой, но довольно бледный на неизбежном фоне «Тайной истории» Д. Тартт. «Тень за спиной» спустя два года вообще с трудом припоминаю.

Идея в последнем романе Т. Френч, вроде бы, хорошая: герой, травмированный и физически, и психически, вынужден вести свое «расследование». Но все о-о-очень медленно: явно детективный поворот происходит только на середине романа, но и после него действие разворачивается отнюдь не стремительным домкратом, постепенно выруливая из привычной проблематики преступления/наказания в приправленный ПТСР экзистенциализм.

Все это психологически убедительно и даже свежо (ведь перед нами — не просто обычный для такого детектива переход от счастливой уверенности во всем к тотальной неуверенности). Но читать «Ведьмин вяз» нужно скорее как антидетектив. Это не «Обещание» дюрренматтовское, но, в принципе, в ту сторону.

При этом фирменные фишки, за которые мы полюбили Т. Френч (болезненная личная заинтересованность следователя, преступление из прошлого, психология с тараканами), вроде, на месте... Однако в лучших романах автора эти фишки расширяли, но не разрушали жанровые рамки (к примеру, процедурала).

Здесь же получается грустно: роман оказывается слабым детективом, однако, разбитые жанровые оковы все же болтаются на ногах и мешают ему допрыгнуть до уровня крепкой мидл-литературы. Мне кажется, что роман или очень понравится, или сильно не понравится — причем, в сущности, из-за одних и тех же моментов.

Сама повесть неплохая (по тем временам, а по нынешним — тем более): ироническая, грустная... и криптоисторическая. Интересно читать на фоне троянских игр Олди («Одиссей, сын Лаэрта»), Валентинова («Диомед, сын Тидея») и пр.

Каждый из нас не раз оказывался ночью в темном зловещем лесу – дрожа от холода, прислушиваясь к шорохам, обращаясь бог знает к кому с просьбой о том, чтобы тот ужас, что по хозяйски вольготно ходит совсем рядом, просто прошел мимо. Мы все это не раз переживали – вместе с хоббитами в Старом лесу, вместе с кинговской «Девочкой, которая любила Тома Гордона» – у каждого читателя, наверняка, наберется свой список.

Стоит ли еще раз окунутся в эту хтонически-психоделическую жуть вместе с Мартой – героиней популярной писательницы Анны Козловой? За это произведение я брался с некоторой опаской, ведь предыдущие ее романы у меня как-то не пошли. И этот я чуть было не бросил: рассказ вначале романа идет от лица забытой в вагоне книги, это она, взяв читателя за руку приведет его в место, откуда начнется действие. Хотя, что считать началом? Ведь путешествие Марты – это и путешествие в свое прошлое. Но и в реальном плане путешествие героини, затягивая в свою орбиту других людей, даст нам если не целую энциклопедию русской жизни, то по крайней мере, галерею мастерски изображенных современных типов (мне, правда, показалось, что изображая мужчин автор как-то слишком сгущает краски… но мы, впрочем, всякие бываем :). Ну, а книги-расказчика, если брать роман в целом, оказалось не так много, чтобы испортить впечатление. И потом, кому-то этот прием может и понравится (просто на мой взгляд он сегодня немного слишком литературный).

Из безусловных удач романа хочется назвать то, как по мере чтения меняется наше отношение к персонажам (не только к ГГ, меня вот в этом плане зацепила и мама Марты). Конечно эти изменения в нашем восприятии героев тщательно просчитаны автором, но здесь ведь одно дело – хотеть, а другое дело – уметь... И Анна Козлова умеет. Меняются и сами герои – и эти изменения не кажутся какими-то придуманными (авторы обычно считают, что перерождение героев само собой разумеется в пограничной ситуации; но здесь герои меняются и без нее – однажды перемены просто приходят).

Бросая прощальный взгляд на весь роман, нельзя не заметить, что история в целом очень хорошо выстроена: в ней нет ничего лишнего, флешбеки уместны, кусочки сюжетной мозаики, подобранные разными персонажами, органично собираются воедино. В общем, «Рюрик» – редкая удача на небосклоне прозы о современности. Однозначно рекомендую к прочтению!

Да, странная книга, временами читал по диагонали. И все же не соглашусь со множеством рецензентов, акцентировавших невнятность сюжета и наивную авторскую оценку всех персонажей по принципу: «Виконт де Бражелон, против всех остальных, которые известно кто».

Мне кажется, что такие рецензенты смешивают точку зрения героя – «лишнего человека» – с авторской. Герой, действительно, никуда не вписывается – ни в пропащий город, ни в некрасиво умирающую деревню.

В фокусе авторского внимания герой оказывается как человек непонимающий – не понимающий ни практических вопросов, ни больших жизненных. Героя, как и его монгольского двойника, характеризуют 2 вещи – это глобальное непонимание и следование безусловным ценностям. Ну, по мере сил следование. И это, наверное, самое близкое из мне встречавшихся описаний «человеческой ситуации», которая la condition humaine.

Роман странен (а временами неприятен) именно тем, что берет судьбу человека как она есть – во всей ее бессвязности, избыточности сюжетных ходов и обилии быта – и переносит все это в художественный текст. Мечемся мы по жизни – то одним путем двинем, набивая шишки, то другим… А конец у всех один. Что-то брезжит, просвечивает и в нужных этих метаниях текучей жизни (Быть!), и в самом конце (Не быть!), однако, никакой разумной идеи из этих отблесков извлечь невозможно. Вся книга – про это. Take or go.

Эмоционально некоторые вещи попадают очень четко. Интеллектуально тоже «заходит»: пассаж про «в сущности, нормальный город, клумбы там, фасады отремонтированы — но вот воняет!» — это вообще самое точное описание российской действительности, из мне встречавшихся.

Однако, на мой вкус, акцентированно современный сюжет здесь мало сочетается с разговором о главных вещах. Вышло, как если бы автор Ильи Ильича Обломова не только затеял бы перерождение героя – пусть его – но еще полромана описывал бы в деталях специфику предпринимательской деятельности в условиях раннего капитализма. А в финале быстренько закруглился бы, пришпорив безответную лошадку эншиент рашен блюза.

Быть может, это проблема художественного языка, как считает Г. Юзефович: о протестных движениях трудно говорить теми же средствами, что о кризисе семьи среднего возраста. А может быть, разбалансированность романа, выражает разбалансированность нашей жизни, где вещи экзистенциальные никак не связаны с политическими проявлениями.

Причем чтобы связать экзистенциальный и политический сюжеты автору пришлось придумать не очень убедительные трансформации героини из Фрэнка Андервуда в домохозяйки и обратно (мы со Станиславским в один голос воскликнули, ну, чего там полагается).

И все же читать роман обязательно – не только как голос, извините, поколения. Русской культуре отчаянно нужен современный роман, а русская литература не очень знает, как его делать. Не роман о современности, вроде пелевинских и сорокинских, а современные «Что делать?», «Мать»... «Что делать, мать?» – никто толком не знает, но «Бывшая Ленина» – это важный и профессионально сделанный опыт ответа.

Я как раз не увидел здесь хорошего замысла. Для замысла нужно все-таки желание что-то сказать, идея. А здесь забавный литературный эксперимент — остранение советско-западного противостояния в терминах живых и мертвецов. Ну, хорошо, остранили (пусть и не в режиме фантастики, которая предполагает все же последовательную разработку фант. допущения)...

Вышло, в принципе, любопытно. И понятно, что начни автор развивать допущение, запутался бы сам и читателей бы запутал. Ну не ложится оно само, там придумывать пришлось бы много (почему истории никто не знает, как можно производство организовать, если время как-то не так вот идет — и т.д.). И последовательно разрабатывая идею, автор сочинял бы мир, никакого отношения к застойному СССР не имеющий (скажем, СССР, где каждый точно знает, что в конце концов эмигрирует — ну это ни с какого боку не может быть СССР).

А так получилось нечто в роде немудрящей забавы советских школьников — когда мы читали официозный текст, вставляя вместо запятых слово «боком», а вместо точек — «раком»: «Подхватив призыв к соцсоревнованию боком, советские пионеры добились значительных успехов раком». А здесь вместо «американские джинсы» получаем «мертвые джинсы» — и прикольно. Ну, первые 30 или 300 страниц прикольно, а потом как-то уже не это...

В общем, от автора «Учителя Дымова» ожидал большего.

Вполне себе увлекательная повесть — только старомодная очень. Дело в авторском видении будущего. Очевидно же, что в технически развитой цивилизации современного типа проблема — не в отсутствии информации, а в ее избытке. Поэтому работа антрополога должна выглядеть принципиально иначе.

Я понимаю, что создание достоверной картины будущего не входило в авторские задачи, но все-таки есть общепризнанное движение в сторону информационного общества. Т.е. можно, конечно, изобразить космическую станцию цивилизации, включающей тысячи миров, провинциальным городком 1980-х (в смысле возможностей контролировать распространение информации), но это нужно как-то мотивировать. Иначе выходит странновато: по всей Вселенной летаем, а Интернет – утратили, судя по всему. Впрочем, в этом что-то есть: ежли мы вылезем из интернетов, то, может, тоже – того, полетим?

Один из немногих читанных мною советских детских «детективов» про современность (а это еще и пародия на детектив). Почему-то запомнился (наверное, потому, что перед нами подросток не просто рассказывающий, но пишуший — всякими риторическими и жанровыми штампами). Повесть запомнилась больше, например, рыбаковской трилогии о Кроше. Да, герои Алексина живут в сугубо искусственном мире советской подростковой литературы, но все же не вызывали в свое время отторжения.

Жаль, что роман вышел таким слабым (даже для YA) – идея-то, в принципе, годная. Вот девочковая любовь у автора получилась, а все остальное – как-то не очень. В мире с интернетом и хакерами, в мире, где все медики посвящены в тайну (и всякий легко может сложить два плюс два), в мире, где допускается относительная личная свобода – в этом мире все должно быть совсем по-другому – с побегами к родителям, со школьными легендами про тех, кто однажды улетел, с мучительным переживанием своей инаковости и самоубийствами из-за «между лопаток давно чешется», с постепенным осознанием неправильности такого привычного мира.

В общем, бог с ней с биологией и социологией, но придуманный мир должен быть достоверен хотя бы на уровне психологии людей, которыми автор этот мир населил. Люди с позднесоветским менталитетом (а именно таковы, в сущности, персонажи романа) плохо вписываются в мир а ля Хаксли/Оруэлл. (Потому что перед нами не мир Полудня ни с какого боку, а СССР, который как-то не развалился в 1991 и реализовал пару-тройку идей из советской фантастики).

И очень удивила положительная критика, сравнения с «Дом, в котором» и «Не отпускай меня». Даже близко не лежало, по-моему.

Очень сложно было в процессе чтения настроить «читательскую оптику». Временами – дамский детектив его узнаваемыми жанровыми схемами, временами – миддл-литература о трудной женской доле, вполне себе на уровне. А в финале – то ли авторская метафизика, то ли городская фэнтези. В результате получился никакой детектив, который не дотягивает и до крепкой миддл-литературы. Может быть, я просто не понял этой книги.

Закончил читать в смешанных чувствах. При всех очевидных достоинствах романа мне показалось, что автор не понимает каких-то базовых вещей про литературу. В результате получилось блюдо с хорошими ингредиентами, использованными не пойми как: с одного краю – вкусно, с другого – пересолено, с третьего – креветки в манной каше.

В финале, скажем, удивляешься вместе с Капитаном:

Это, повторюсь, не какие-то ляпы в придуманном автором мире или сюжете, а именно литературные нескладушки. Да, автору совсем не обязательно идти давно проторенными путями – но и шариться по кювету рядом с дорогой тоже как-то глупо.

При этом всем отдельные куски получились очень вкусными. А еще из романа вышла бы суперская RPG от третьего лица: колоритные локации, флешбэки, два героя, зашитая в сюжет прокачка персонажа…

Мне показалось, что автор попал в жанровую ловушку с этой модификацией 13. Действительно, интересно посмотреть на существо, у которого индивидуализм, война и т.п. — в генах. Но поскольку в сюжете герою написано как раз всю дорогу конфликтовать и не подчиняться, то вся его инаковость как-то теряется, остается на уровне деклараций: «Я вам, блин, губошлепам, не чета, всех порешу и не поморщусь — у меня справка есть (генетическая)!» Мы — не рабы, рабы — не мы.

Вот если бы автор показал Марсалиса, который пытается делать карьеру в Макдональдсе — тогда его иная природа заиграла бы всеми красками. Но это был бы уже немного другой роман.

Роман прекрасен до тошноты. Просто нужно понимать, что это никакая не фантастика, не антиутопия, а роман абсурда. Ни в психологическом, ни в социальном плане роман программно не претендует на достоверность.

Напротив, именно очевидная недостоверность и поддерживает ощущение немыслимости происходящего (из аналогий, навскидку — «Превращение» Кафки: автор дает невероятное происшествие как бытовуху, но в реальном мире такое событие ну никак не могло стать бытовухой). Задача Исигуро — не в том, чтобы, как в фантастике, читатель принял правила придуманного мира и жил в нем вместе с героями. Нет, читателя будет тошнить от этого донорства и на первой, и на двухсотой странице, мы не будем принимать происходящее как данность, но все же останемся с героями, отпустив их лишь на последней странице. С чудовищным мастерством выписанное столкновение человечности с абсурдом мироустройства — это и есть главная фишка романа. Автор расковырял плоть бытия и тыкает читателя в эту гноящуюся рану всякий раз, когда мы готовы съехать на предлагаемые автором же рельсы жанрового автоматизма (антиутопия, роман воспитания, психологический роман и т.п.)

Этот разрыв в ткани бытия — смерть, смертность человека. Эдем Хейлшема, где смерти нет, заканчивается во всех смыслах, начинается взрослая жизнь, которой ты в сущности добровольно будешь отдавать куски себя (здесь важно авторское donations, слово «выемки» совсем не туда уводит). Но может ли настоящая любовь хотя бы отсрочить смерть? А в чем смысл искусства? Или лучше, чтоб побыстрее? Важно ли помнить Эдем? Или, напротив, смерть приносит какое-то понимание (ты — не донор, тебе не понять)?

Роман беспримесного отчаяния — а что еще можно испытывать ежесекундно отчетливо осознавая собственную смертность? — превращается в развернутый дзенский коан: «Падая в пропасть, ты зацепился зубами за пучок травы. И тут тебе задают вопрос о сущности Будды».

Ну, если в плане почитать своим детям о своем детстве в бытовом, так сказать, аксепте — то нормально (понимая, что для детей ты, родившись в 1975, рос где-то между «Неуловимыми мстителями» и «Бригадой», — т.е. примерно при Сталине). Все остальное здесь уже разобрали.

Хотелось бы только отметить, что в прошлом герои сталкиваются с реальным злом, существующим в обществе. А в квази-настоящем проблема — исключительно в самих детях, решается она необременительной работой в группах.

Здесь, мне кажется, и зарыта главная идеологическая некрасивость этой повести. Разве взрослые в СССР только и занимались что всяким аппаратным лавированием, четырехчасовыми заседаниями и прогибами под изменчивый мир? А кто же тогда делал ракеты и запрудил Енисей? И разве в счастливой нашей современности настоящее зло отсутствует?

Отлично написанная зарисовка из сказочной деревенской жизни. С архитектурным послесловием, наверное, небесполезным. Сочные персонажи, в меру сказочный мир (маг. реализм light), но детям показалось скучноватой за отсутствием внятного сюжета.

«…я бы никогда не подумала, что на полсотне страниц можно столько нанести околесицы. Это выше человеческих сил!

- Так ли уж выше! — я, польщенный, разбавил и выпил. — Если хотите, я нанесу еще больше! Еще выше нанесу!..» («Москва – Петушки»)

Этот фрагмент — идеальный, на мой взгляд, эпиграф к роману.

Берем множко китайщины («Если же руководить народом посредством добродетели и поддерживать порядок при помощи ритуала, народ будет знать стыд и он исправится» (Лунь-Юй)) сильно перчим научными словами и образами — и эти каклетки можно подавать.

Завораживающая инаковость мира, приглянувшаяся многим рецензентам, оказывается, по большому счету, бессмысленной. Вроде моделей культовых зданий, построенных энтузиастами в «Майнкрафте», — прикольно, конечно, проделана большая работа и т.п. Только зачем?

В остатке — откровенно скучные своей трафаретностью герои с искусственными мотивациями, тривиальный (если очистить его от инвариантного льда) сюжет о майнкампфе одиночки против вселенского порядка и поражающая глубиной мысль о том, что война — это грязное дело.

Это что же, читателя ждет история симмонсоновского Консула, растянутая на три книги? А где, ну, не знаю, «враги сожгли родную хату, убили всю его семью»?

Читал в рассуждении, чего бы подарить ребенку, и оценка – именно с этих позиций. Основная идея – «дорогие тинейджеры, ведите с себя с родителями по-человечески» – правильная, пусть и не очень оригинальная. Все остальное вышло не сказать, чтобы складно.

Герои – очень типичные. С одной стороны – оно и неплохо, «многие подростки узнают себя в юных героях этой книги», как писали в советских аннотациях. Но в этой архитипичности герои, прямо скажем, совершенно неинтересные. Даже «бегунок» Игорь – самый потенциально любопытный персонаж получился довольно блеклым, поскольку его тяга к странствиям – скорее просто констатируется. Ну вот тянет вот его из дому, и все тут. А чего тянет?

В этой блеклости героев – может быть, основная сюжетная неувязка. На Темную дорогу герои попадают за сущую по нынешним временам мелочевку. При таком раскладе эгоистичные тинейджеры и нечуткие мужики должны по этой дороге табунами ходить.

Сам сюжет выстроен в логике компьютерной игры, которую проходишь на низкой сложности. Перед нами – не этапы какого-то осмысленного Пути героев, а просто набор сменяющих друг друга локаций. У автора – богатая фантазия, и временами эти локации интересны (временами – даже поэтичны). Иногда прорисовываются смысловые связи между локациями, но целостности даже по сквозным мотивам (вроде мотивов иллюзии, борьбы Хаоса и Порядка) не возникает (или просто я их не увидел). Для какой-то осмысленности локации должны быть привязаны к пониманию мира в целом или к переменам в героях, а это сделано лишь отчасти.

В целом – твердая пятерка (по десятибальной, правда, шкале :). Если подростковое чтение не вызывает у дядьки, разменявшего пятый десяток, бешенного неприятия – это как минимум показатель добросовестной писательской работы. Хочется пожелать автору хорошего редактора.

Очень странное ощущение – вот как если б Анатолий Алексин взялся написать, не знаю, «Сумерки». Получился забавный микс из советской подростковой литературы (стиль) и современной young adult fiction (темы, приметы времени). Советский стиль – в самом широком понимании, когда с помощью подчеркнуто нейтрального языка автор создает дидактически-отвлеченную реальность, наделенную узнаваемыми чертами окружающего мира.

В этом мире у-у-у восьмиклассница рассуждает сама с собой в манере интеллигентной учительницы, решившейся так вот без экивоков поговорить с подростками об их (?) наболевшем на их же языке: «Она думала, что Слон ее любит, а оказалось, что ему от Славки нужен только… Да, надо называть вещи своими именами. Ему нужен только секс» (не подумайте дурного, Славка – барышня), «Славка вдруг очень хорошо поняла, что если бы Слон овладел ею тогда в своей квартире»... Ощущение, как в анекдоте про пионера, смело выкрикнувшего ругательское слово «лифчик».

При том, что сама история и поведение героини – вполне органичны, ежли отвлечься от ее рефлексий. Вот только без рефлексий никак не обойтись – иначе получится вполне адекватное описание бессмысленных и беспощадных похождений старшеклассницы, которой просто повезло (да, они – такие, они пойдут провести время на квартиру к семнадцатилетнему парню, за ними ухаживающему, потом рванут оттель со всех ног, когда он начнет приставать… А что у них в голове при этом происходит – ведомо про то одному богу Пубертату).

В общем, налицо все та же главная проблема соцреализма: Как соединить правдивое описание действительности (а ля «Класс коррекции») с тем разумным, добрым и вечным, которое хотелось бы в эту реальность привнести с помощью хороших книжек, предлагающих модели правильного поведения?

Повесть в целом – это остроумное упражнение, выстроенное на оттенках биологического и культурного расизма. Начало – мастерский памфлет о мультикультурализме сразу в европейском и российском его изводах. В борьбе за дружбу и мирное сосуществование с пауками из «Эпоса хищника»... Но в отличие от прежних кагановских вещей «Лимонная планета», к сожалению, как-то не задевает. Наверное, из-за отсутствия симпатичных героев в центре повествования.

Что получится, если зарядить хорошо сделанный ТНТшный сериал (а вдруг?) идеями из «Банальности зла» Ханны Арендт? (И поздних Стругацких с люденами сюда же, до кучи). – Угу, получится роман Сальникова «Отдел».

Первое мне показалось на редкость удачным: фантастическое допущение, помещает сто раз описанные вещи в современность – с просто ошеломляющим эффектом.

Но в целом – must read, разумеется.

Если взять саму историю – не сильно впечатляет. Так, сюжетец для эпизода «Американских богов». Причем не-американцы вряд ли улавливают и половину обаяния этой (в-черте-)городской фэнтези: мантры изумления (по типу «и все это в нескольких километрах от Манхеттена!») русскокультурного читателя задевают мало (не «Тайный город», чай; у них в Нью-Йорке постоянно то мстители, то хранители, то вообще дождь из фрикаделек).

Треть романа вообще ничего не происходит. Охота за книжками, роды на дому, бесконечные фото младенчегов в сетях… Но затягивает – причем затягивает, наверное, именно ожидание того, когда ж, наконец, это самое начнется.

Неожиданно интересной показалась «чернокожая» линия – все по мелочи, но познавательно (в роде «не стоит черному пацану шляться ночью по белому кварталу, даже по очень фантастическим делам не стоит – кто-нибудь непременно вызовет прозаических копов»).

Может, если это сократить раза в два — получится неплохой роман. Но у автора, как и у рассказчика, тоже сломалась клавиша BACKSPACE.

Для меня Крылов/Харитонов — писатель загадочный: рассказы варьируются от лучших в современной фантастике («Зимы не будет», «Белой птицей») до больных агиток и вообще чорт знает чего («Маленькая жизнь»). А из крупной формы пока не понравилось ничего: макабр или перевертыш в качестве финала рассказа — отлично, а в романах их количество зашкаливает, и эффект уходит в песок. «Факап» — интереснее, конечно, чем его же «God Mode», но вот охота же автору тратить на хорошую, но не самую оригинальную идею такое количество букв.

Настолько слабо, что только к середине вспомнил, что уже просматривал это. Слабо даже как дамский роман, в котором все-таки должна выстраиваться динамика, основанная на переоценке партнера. И в романе это могло бы, наверное, быть — если сделать упор на разницу ментальностей (Буджолд это умела, см. «Осколки чести», где встретились и смогли увидеть друг друга Он и Она из разных миров).

Старенькая она, наша Лоуис Макмастер. 63 годочка на момент публикации.

Роман написан в формате киносценария. Живые диалоги с короткими описаниями-ремарками: подошел, подбежал, сказал, упал, занималась заря...

Про «старомодность» мира тоже сказали — и мир, и сюжет были бы вполне органичны где-то в шестидесятые годы прошлого века. Но это как раз, на мой взгляд, вышло вполне органичным: в основе романа — архаическая дилемма «Человек vs. Зверь», и этому раскладу вполне соответствуют картонные герои и ретромир старой доброй дистопии.

Две очень интересные вещи в этом романе — язык бабушки и сознание ГГ. Речь бабушки — забавный суржик (не знаю, насколько он соответствуюет реальному диалекту, да это и не важно) — славная языковая фенька, вполне годная для атмосфэры небольшой повестушки. И все время ждешь, что автору вот-вот надоест играться — особенно, когда дело идет к появлению самизнаетекого. Но когда понимаешь, что автору не надоест, что для языка во многом все это и затеяно... В этот момент язык в целом вдруг становится чем-то живым, очень органично включаясь во всю эту кухню. --- Сознание и речь героя — никак не подходят советскому пятикласснику. Т.е. здесь тоже какой-то странный, неправильный даже, финт: тридцати-сорокалетний дядька погружается в прошлое, как бы становится мальчиком, припоминает (но не испытывает) тогдашние эмоции, сочиняет свои остроумные ответы. И это был бы совсем другой роман, если бы перед нами был живой пятиклассник, зацикленный на себе, не особо интересующийся этой сквозной кулинарией. Т.е. слабость романа — пятиклассник с реакциями тридцатилетнего (или скорее тридцатилетний, которому снится, что он пятиклассник) — оборачивается его силой в создании атмосферного повествования.

Еще впечатлила — из тех же бессмысленных, в сущности, избыточностей — концепция камерного романа. 90% времени мы проводим в одной квартире, в компании двух героев — и ведь не скучно же!

Милая повестушка на один раз. Самое интересное в процессе чтения —

Чтение для подростков («Я какой-то не такой! Или все какие-то не такие? А, да пошло бы все!»). Фоном — лубочное ницшеанство десятой свежести со столь же оригинальной его критикой. — Нет, я понимаю, что главный посыл рассказа — чистой воды эстетство, трещина в эпическом полотне — но это, по-моему, не выстреливает из-за тривиальности содержания.

Ничего не понял, к сожалению.

Смысл рассказа в том, что можно смешать паропанк с Бабелем (или сериалом «Ликвидация»?) — и создать атмосферу атмосферного рассказа.

Пара романов в роде лукьяненковских «Линии грез» и «Звездной тени», спрессованных в рассказ. Атмосферная импровизация про Ландау, которому снится, что он бабочка, которой снится, что он Данте с этим его адронным коллайдером.

Книга — ни о чем. Автор делает какие-то авансы (в самом деле, откуда бы ему знать о посмертии героев скандинавского эпоса?), но ответы оказываются на редкость скучными:

Ну, т.е. после Олди и др. украинцев все это как-то неприлично даже. Не знаю... нарциссические периоды по поводу того, что древние герои говорят сниженным штилем... Так это еще в советской фантастике говорено-переговорено (это если не думать о том, что 90% нынешних авторов по другому и не умеют в силу очевидной неспособности даже к элементарной стилизации).

С другой стороны, вполне достойная книга, если подойти к ней как к популярному изложению скандинавского эпоса — для общего, так сказать, развития.

Ощущение такое, что сооавторы писали свои части, не выработав общей концепции: в результате получился набор в лучшем случае занимательных разнородных кусков, но не роман. Организация фронтовой медицины, разведывательный поход подлодки, судьба альтернативного Эйнштейна... Связаны лишь последние две линии, медицина и пробежки по военной технике — очевидно, просто для общего развития. Мир победившего нацизма — скучен до нытья в зубах, единственное светлое пятно — реверанс в сторону «Демона истории» Севера Гансовского.

Прочел 80% текста. Надеюсь, остальные 20% все в корне меняют, но выяснять не буду.

На первый взгляд – книжка ни о чем:

+ занимательная альтернативка, мир – где-то посередине между рыбаковским «Гравилетом» (все великие люди работали здесь лишь во благо) и лазарчуковским «Транквилиумом»

– без внятного сюжета: на Главного Героя ни один из персонажей, в сущности, не тянет;

Но при этом роман получился сбалансированным и даже гармоничным: эпизоды, которые не нужны для развития действия, раскрывают альтернативный мир; военная мясорубка – очень правдиво изображенная – не завязана жестко на действие (оборение черезмерно карикатурного Врага), но в переплетении судеб рождаются вдруг неожиданно поэтические ноты.

Набрел на эту серию, прочитав отличную детскую книжку «Crenshaw» (2015).

Это маленькие такие книжицы числом 54 (прочел 2), плюс еще несколько (добрая половина — изделия лит. негров). Язык — бедный, сюжетная канва (дети со сверхспособностями против инопланетных слизней-кукловодов) — ниже критики. Единственное светлое пятно — живые попытки показать, как выглядит мир глазами, вибрисами, телами тех животных, в которых детки перевоплощаются. В целом получилось (если верить синопсам в Вики) масштабная такая вселенная.

Надо сказать, что сильно круче великого предшественника — повести В. Медведева «Баранкин, будь человеком!» (1962). В отличие от половины примерно списка премированной англоязычной литературы — книжка о нормальном подростке для нормального подростка, со всем набором близких тем — от задерганных родителей до bullying и девочек, которым в известном возрасте внезапно хочется романтики.

Очень странные герои получились. Скажем, ГГ — говорит языком автора (вероятно), книжные аллюзии, ирония и всякое такое. В «ЧЯП», в «Кусатель ворон» это мотивировано вундеркиндистостью протагонистов. Но здесь-то типичный подросток 13 лет, не вылезающий из комп. игр и прочитавший из-под палки пару книг. Причем поведенчески и психологически — это даже программно карикатурный тринадцатилетний пыдросток (ничего не хочет, живет по иннерции, скучно эгоистичен, начисто лишен героического пафоса (последним, кстати, сильно отличаясь от пацанов на районе).

В общем, не сочетаются здесь речь и психология. Никак. (единственная мотивировка — раз попал в «место снов», то, стал быть, не такой уж и типичный). — Проблема автора, конечно, понятна: хочется сделать достоверного ГГ, социально близкого подросткам, а рассказчик из него никакой: в реальности он просто не умеет интересно говорить, ему словарного запаса не хватает. Так и бьются авторы подростковых сочинений, пытаясь из узнаваемой, но амебы, вылепить что-то эдакое.

Это, конечно, «мэйнстрим». Такой «Век чудес» К.-Т. Уокер, только для взрослых. Сам постапокалиптический сеттинг продуман слабовато — получился мир от гуманитария (Откуда берется электричество? — Из розетки. А если в розетке нет, то, значит, все).

Обычно «Кадын» сравнивают с «Мэбетом» Григоренко (и сравнивают не в пользу романа Богатыревой). Меня же «Мэбет» совершенно не тронул. Главным достоинством «Кадын» кажется мастерское соединение эпоса, сказки, бытописания и романа о взрослении. Стилистическая монотонность, отмеченная критиками, — это как цемент, что скрепляет очень разные жанры, создавая удивительно цельный мир.

Характеристика «бред» применительно к данному тексту – не оценка, но более-менее точное описание. Поток этот сносит крыши и пленных не берет: «Что за ужас-то вокруг творится!» – «Сломалось что-то в русском королевстве – и давно» – «А вот, кстати: недалекие люди рассуждают про жидомасонский заговор» – И так рассуждают, и эдак рассуждают – «Все это, конечно, смехотворно для профессионального историка: здесь – натяжка, там – переврали» – «Но вообще-то, настоящий ученый готов рассматривать любую гипотезу, были бы доказательства» – Доказательства (2 пристойных вставных текста, и вообще, гляньте, сколько евреев в революции) – «Про жидомасонский заговор, это… в общем, все круче:

И все это с кружениями, повторениями, зависаниями, «термоядами» мозга читателя. В сущности, перед нами – сюжет для небольшой повести, м.б., даже интересной для любителей побродить по пепелищу «четвертой волны»… (а в идеале — записки нового Поприщина). А то, что вышло… Возьмите какую-нибудь «Чашу бурь» заплеванного когда-то в «нуль-литературу» В. Щербакова, уберите сюжет, добавьте метафизики в духе позднего Вячеслава Рыбакова – и выйдет вам «Обратная перспектива». Желание выговориться — вещь по-человечески вполне понятная (наболело!), но в сюжетной литературе это просто самоубийство.

Такой вот любопытный пандан к повести «Нежилец» Каганова.

Наверное, по сравнению с основной массой совсем уж нечитабельных попаданопусов – неплохой роман. Но именно в этом ряду, со всеми его привычными канонами. Хорошей исторической фантастикой это назвать трудно: мышление (забудем про язык) и общественные отношения аборигенов – вполне современны, герои – схематичны, прицеп про «главное – настоящее» – просто декларативная «нашлепка».

Очень атмосферный рассказ про экспедицию Франклина. Пусть и несколько затянутый, на мой вкус. Правда, скрепляющая все идея не так чтобы впечатляет.

В романе не особо явлен тот драйв, который бросал пассионариев на север. Исходная ситуация: занесло нас в белое безмолвие, теперь главная задача – остаться в живых. Что в этом завораживающе жестоком краю получается не очень (несмотря на все британско-ирландское мужество и стойкость).

«Жизнь у человека одна, и она несчастна, убога, жестока, мерзка и коротка» (как бы из Гоббса) – когда жизнь зависит от сил, с которыми невозможно договориться. Альтернатива – принять Шрайка (ой!), опроститься, познать свой дар… Вроде, и стройненько, но как-то невнятно….

Мне после «Медведок» этот роман показался каким-то топтанием на месте, если говорить о творческой эволюции Галиной (как ни казенно звучит последнее, но в случае Галиной мы, действительно, наблюдаем мощный рост).

Все отлично сделано, но:

Львов – ну атмосферный, ну провинциальный, ну для туристов, ну для туристов пообразованнее, ну для туристов, которым старожилы показали Львов «настоящий»… И что?

Фантастическая неопределённость – славная, но она и в «Медведках» мастерская.

ГГ – не то, чтобы скучен, а просто без изюминки: умный гуманитарий среднего возраста. Т.е. автор-то нам скажет, что все не так просто – но это «непросто» лишь называется. Реакции этого человека – вполне типичны именно для любопытного и наблюдательного «грантополучателя» без особого бэкграунда.

Вышло, на мой вкус, прекрасное упражнение в прекрасном. Читатель, увы, привык, что каждый новый роман Галиной – сильнее предыдущего, поэтому «Автохтоны» и воспринимаются как некий сбой.

Не скажу, что повесть понравилась, но интересна она безусловно (как почти все у Чана). Для религиозного сознания необходимость веры составляет фундамент концепции человека: Бог не предоставляет людям неоспоримых свидетельств собственного существования, чтобы не лишить нас свободы выбора, которая реализуется в вере или неверии. Имей мы неоспоримые доказательства бытия Божьего – мы тут же кончимся как люди. Это положение, ставшее, в сущности, общим местом, и деконструирует Тэд Чан.

И надо сказать, получилось любопытное зеркало ветхозаветного мира: ангелы, режущие египетских младенцев, потоп, убивающий всех, Бог, издевающийся над Иовом, чтобы испытать его веру… Без Христа все, наверное, так и выглядит.

Первая мысль при чтении: Ах, какую идею погубила! В самом деле, как могут быть устроены психика и общество бесконечно пластичных существ? Если у Ле Гуин из идеи про гуманоидов со «всего-то» с изменчивым полом выросли близко-чуждые легенды Гетена, исследование гендерных ролей в социуме и т.п., то уж здесь как можно было развернуться... Про Тэда нашего Чана с его октопусами лучше и не вспоминать. Одним словом — эх!

Потому как вышло всего лишь про таких порывистых девочков и мальчиков... С обильными заимствованиями из Буджолд (что уже здесь отметили). Со слабо проработанным фантастическим антуражем, изобилующим большими и маленькими нескладностями.

С другой стороны, настоящая фантастика — она всегда про свое, но средствами фантастики. И в этом смысле изменчивость эль-ин, их философия — вполне адекватная метафора молодой, бурлящей девичьей жизни: ощущение пластичного, меняющегося в столкновениях с жизнью и людьми «Я» («любая маска тут же превращается в лицо»), нутряная в буквальном смысле взбалмошность, текучесть принципов при сохранении все же какого-то личностного центра, жажда быть в центре внимания, трансформированная в меганезаменимость героини, и т.д.

Автор взахлеб говорит о нас девочках, щедрой рукой бросая в топку достойные идеи. Что тоже, как ни странно, признак хорошей фантастики, ведь нет ничего более ей чуждого, чем интеллектуальная скаредность.

Роман — образчик «фантастической литературы», как ее определял Ц. Тодоров (фабулы в ней балансируют между возможностью реалистического и волшебного истолкования). Получился занимательный, временами занудный, но в целом любопытный литературный эксперимент вокруг «ненадежного рассказчика».

Этот пронзительный роман оказался для меня еще и прекрасным образцом настоящей фантастики. Настоящей – т.е. не с изложенными топорным языком вымученными выдумками, а с попыткой говорить о реальности через призму фантастического, с помощью остранения.

Здесь и живой герой (он со своими проблемами, быть может, не всем интересен, но он – живой) в перспективе мироздания, и неостановимо меняющийся мир, и (положено ведь три составляющих?) демонтаж стереотипных форм социального поведения – как привычных, так и почитаемых «альтернативными». И грустное достоинство зацементированной на века финальной надписи.

Для меня роман Уокер стал в один ряд со «Спином» Уилсона.

Русский ответ «Гарри Поттеру» — уже сложившийся жанр (скоро и рассказ о школьных годах Йозефа Кнехта будет восприниматься исключительно как швейцарский ответ «Гарри Поттеру»). Два таких «ответа» показались мне любопытнее оригинала (которого я, впрочем, не осилил). Любопытными прежде всего необыкновенной полнотой живой радости учебы и познания. Н. Горькавый создал настоящего «Гарри Поттера» для «технарей», а затейливое единство миниатюр А. Коростелевой — это очень правильный «Гарри Поттер» для «гуманитариев». Тех, кто хочет учиться, узнавать новое, расти, а не обзавестись волшебными предметами, помощными зверями и пикантными шрамиками.

Примерно две трети романа оставили очень приятное впечатление: любопытными показались оккультные войны глазами «лоха», не очень впечатляющие, но добросовестные попытки представить психологию советских людей конца тридцатых, изящно вводится шумерская линия, временами глаз цепляется за вполне художественные сравнения, метафоры всякие...

Но в завершении романа все это как-то схлопывается: герои думают и говорят уже по-современному, намеченные нравственные проблемы решаются разводным ключом,

Не мастерский, но вполне добротный рассказ по мотивам старинной теории.

По прочтении замечательного романа Галиной загрустил, укрепившись во мнении о том, что отечественная фантастика потихоньку отдает богу душу. «Книга года по версии Фантлаба» в этом отношении очень симптоматична: если у иностранцев лучшие книги за последние три года — жанровая литература, то в номинации «Лучший роман (авторский сборник) отечественного автора» первые позиции в 2009 — 2011 годах занимают романы, имеющие мало отношения к фантастике в традиционном ее понимании. И «Медведки» Галиной — тоже хрестоматийный в своем роде образчик того, что Цветан Тодоров назвал ‘фантастической литературой’ (сильно запутав любителей фантастики).

Здорово, что в литературе основного потока появляются такие хорошие произведения. И жаль, что обещанной конвергенции мэйнстрима и фантастики, к сожалению, нет как нет. Да, авторы мэйнстрима охотно используют элементы жанрового антуража фантастики. Однако встречного движения — повышения литературного качества, художественной эмансипации произведений фантастического жанра — что-то не видно (я только о ‘состоявшихся’ авторах первого ряда). Недотепы-симбионты последних лет просто не сопоставимы по уровню, скажем так, писательских амбиций с фантастическими произведениями Галиной, Петросян, Быкова, Елизарова (разве что «Райская машина» Успенского находится в той же ‘весовой категории’).

А «Медведки» показались мне удивительно сбалансированным, хорошо темперированным романом. Поначалу напрягся, решив, что сейчас автор вырулит на заезженный мотив превращения текста в реальность, но все оказалось глубже. Действительно, некоторые из мотивов можно было развернуть даже в отдельный текст – но мне кажется, что в итоге мы имели бы лишь вариации на чужие или свои фирменные темы. Первое скучно, второе… а зачем? Хочешь про ‘мир как текст’ – читай «Заплывая за буйки». Хочешь про ктулху, вылезающих, чтобы с бою взять Приморье – есть же «СЭС-2». Внутренней логикой своей «Медведки» напомнили мне «Хромую судьбу» (без Синей папки) – с ее подчеркнуто реалистической линией писателя, с нерешенностями, ‘работающими’ именно в балансировании (потому как, на выходе совершенно не важно, построен ли изпитал, действительно ли Феликсу Сорокину досталась партитура труб Страшного суда, помстился ли герою Булгаков и т.п., а важно – «хватит с меня псины!»).

Магистральный сюжет Галиной (она, как мне кажется, вновь и вновь пишет историю о силе вымысла) заиграл в романе новыми гранями: сама повседневность оказалась не только иллюзорной, но загадочно мощной. Люди, какими мы их знаем, — лишь тени и отражения, что, однако, не означает их эфемерности (в логике ‘если лиц много — значит, они все поддельные’), но указывает на что-то большее, стоящее за множественностью отражений.

Вообще, если вычленять в романе ‘художественно-философские идеи’, то в большинстве своем они нисколько не оригинальны, загадка обаяния романа – в той убедительности, с какой эти идеи воплощаются (помните, «все, что ты придумываешь, либо было придумано до тебя, либо происходит на самом деле»?). В последних романах Марии Галиной за техничной игрой в фантастику, постмодернистским переливанием из текста в мир и мастерством ‘объемного’ реалистического письма просвечивает неожиданный в наши дни, но удивительно органичный символизм.

Наверное, это плохой киберпанк и очень средняя, по гамбургскому счету, литература. Но вот как женская – не привычно девичья, а именно женская – фантастика получилась довольно интересно. ‘Психология’ в романе, действительно, ‘проседает’– слишком однообразны мотивации героев (протагонисту – маму жалко, жене-невольнице – за дочь страшно, даже у противника, и то нашлась любимая бабушка). С другой стороны, это однообразие, во-первых, вписывается в стереотипы японской художественной культуры, которую автор в романе утилизует, а во-вторых – вполне сочетается с центральными идеями произведения.

Любимая, кажется, мысль в этом романе – это мысль семейная (как у Льва Толстого в «Анне Карениной» :). И очень нетривиальна, к примеру, попытка осмысления взаимоотношений разумов разного, скажем так, масштаба в категориях семейных отношений. Интересна (хотя, быть может, и высказывалась уже) идея этического единства виртуального и реального существования – принцип, антагонистичный самому духу современного интернета с его ничем не ограниченной свободой.

Т.е. роман стоит, наверное, оценивать не в координатах, заданных киберпанком, но скорее как социальную фантастику. В конечном счете мир, построенный на информационных и биологических технологиях, кажется сегодня наиболее вероятным вариантом будущего, так что киберпанк неизбежно утрачивает эксклюзивные права на эксплуатацию этого варианта.

Странно получилось: автор, кажется, никого не копирует, пишет о своем, используя подходящий сюжетный антураж. Но ведь просто невозможно не сравнивать с «Пикником», и сравнивание мешает. Это только у Борхеса второй «Дон Кихот» выходит вполне самостоятельным произведением, а на деле впечатление от замечательной повести безнадежно испорчено привкусом вторичности. Есть, правда, адекватная тексту стратегия чтения: «Пикник» можно считать описанием реальных событий, художественное осмысление которых вдохновило А. Столярова на создание «Телефона для глухих».

В сюжетном отношении повесть Столярова местами буквально повторяет изданные несколькими годами раньше две первые повести из «Лорда с планеты Земля» С. Лукьяненко: здесь тоже есть невозможная любовь («Он был титулярный советник, / Она — генеральская дочь»), невозможная победа над искусным фехтовальщиком, дающая герою ничем иным не обеспеченный статус, не злая, но вынужденно — noblesse oblige — жестокая Принцесса, тяготящаяся неожиданным супругом, и т.п. Причем авантюрный сюжет у Лукьяненко как-то позаковыристей.

Но сравнивая два текста, вдруг понимаешь, что Лукьяненко пишет сказочку, а Столяров — про жизнь. Есть пропасти, которые не перепрыгнуть, есть жажда чуда и обреченность на повседневную жизнь, есть вера в чудо, которая каким-то образом дает силы жить, а не вгоняет в серую тоску (ах, почему я здесь?). Все это мы находим у Столярова, в то время как у Лукьяненко герой — сильный авторской фантазией — просто отряхивает с ног прах обыденности — для жизни в Приключении. У Столярова же именно зазор между фэнтезийными штампами и жизнью поднимает текст на некий уровень (именно жизнью, а не вульгарно понятой реальностью, как в самых разных образцах юмористической фэнтези). Реальна повседневность, несовместимая с Чудом, но реальна и человеческая жажда Чуда — и автору удается пройти между этими камнями, не отвергая ни повседневности, ни чуда.

И насколько текст Столярова лиричнее в сравнении с подростковыми повестями Лукьяненко (где вторая повесть в формате: «Ах так, я, значит, недостаточно хорош для вас? — Зачем топтать мою любовь? Ах-ах. — Ну ладно, вот я пойду, все увидят, да, увидят все, что я не абы кто с улицы, а царского роду... согрешила бабушка моя с водолазом»).

Я бы не сказал, что мне очень понравилась повесть Столярова, но это уровень — если не в масштабе затронутых проблем, то в глубине и объемности авторского восприятия мира. Получилась у автора чудесная акварель по мотивам осеннего Питера.

В 1989 г. В.М. Рыбаков опубликовал чудесный рассказ «Давние потери» — о добром Сталине. В 1991 г. у А.Г. Лазарчука вышла «Мумия» — о монструозном чучеле Ленина. Для меня эти рассказы стоят рядом – по общности фантастического приема (буквализация идеологического клише) и блеску исполнения. Просто квинтэссенция фантастики четвертой волны. Как удавались им короткая и средняя форма! Вообще об этом очень точно написал Д. Володихин в статье «Четвертая волна: анатомия творчества».

Временами мечтается о неком параллельном мире, в котором «Все способные держать оружие», «Посмотри в глаза чудовищ», «Штурмфогель» — такие же мастерские рассказы, а не занудные, в сущности, многосотнестраничные повествования.

Чтение утомительное, особенно в эпоху ренессанса фрик-лингвистики. Задумка автора понятна – смешать шуточную ‘народную этимологию’ с неожиданными поворотами, свидетельствующими о проникновении в тонкую механику языка. И как идея это замечательно… только в этой музыке слишком много нот, т.е. приставок, дериватов и прочих суффиксов. Наверное, хорошо бы было это снять (в анимации) или на театре поставить – в авторском тексте филологические экзерсисы героя интонируются явно недостаточно. Самим языковедческим упражнениям, увы, не хватает того блескучего изыска, за который читатели любят, к примеру, произведения М. Успенского.

При этом ‘филологический’ план слабо связан с авантюрным футурологическим сюжетом (не случайно в самом финале никакой филологии не остается, не нужна она автору). Этот сюжет можно сравнить с домом, который в начале повести пытается строить герой: поналомано могучих дерев, кое-как они сложены, а законопачены огромные дыры этой самой филологией (т.е. мысль о языке как поддержке и опоре также понятна, но она в повести слишком головная). Находки в авантюрном сюжете интересные: в самостоятельную повесть вполне разворачивается игра мамочки героя, общество кучников показалось любопытным (в т.ч. как метафора отношений между автором и читателем)… Но сыро это все, неразвито и перебито слабоватыми измышлениями. Общество бессмертных занято исключительно тинейджерскими забавами (хотя в таком обществе задумки вроде той, что повернула жизнь Вериса, должны быть скорее правилом). Развенчание золотого века и апелляция к архаичным ценностям в данном случае просто беспомощны (я не против архаики – у того же Логинова есть, к примеру, прекрасная почвенническая повесть «Чисть»). Только в ставших классикой произведениях все это использовалась раз двадцать, наверное, с куда большей осмысленностью.

Иными словами, повесть – вполне себе на уровне, но уровень этот, к сожалению, ниже планки, поставленной в лучших произведениях Святослава Логинова.

Поначалу показалось любопытным, а потом разочаровался – после чУдных «Чудовых лугов». В «Лугах» есть ощущение солнечной значительности происходящего, шаги судьбы, а в этом романе – одно суматошное мельтешение всего и вся. Случайность – отнюдь не случайная гостья в фантастике, но эту случайность нужно как-то осмыслять (случайность как фатум, случайность, способная порушить даже самые тщательные планы и т.п.)… В отзывах мелькнуло сравнение с кино, однако, кино получилось слишком (для меня) артхаусное, построенное на том, что автор беспорядочно носится с камерой по интересному, в сущности миру, в котором происходят интересные, в сущности, вещи, и снимает, чего увидит – главное, чтобы живенько, коснуться до всего слегка, авось, количество перейдет в качество.

Нет, я понимаю, такие техники часто проходят по графе ‘масштабности замысла’, ‘сложности композиции’, ‘многоплановости’ и т.п. Беда в том, что важные для судеб героев эпизоды ничего не говорят нам – читателям.

Странное ощущение оставила повесть. Детективный план, действительно, напоминает старинные историко-фантастические детективы Парнова (вплоть до архаичных эпизодов вроде ‘мент на приеме у большого научного начальника’). План научно-фантастический – у нас ‘все по науке’ – вроде бы, должен отталкиваться от тьмы книжек и фильмов про рождение мессии. Но вот десять отличий искать совершенно не хочется, и тема кажется ну совершенно избитой.

Вышел, к сожалению, роман-ошибка. И проблема не только в удивительной для отличного автора наивности идей, а в их ‘кривом’ воплощении. «Шанс для динозавра» можно сравнивать с классическими «Миссионерами» Лукиных и, скрепя сердце, с «Трудно быть богом». Но сходны они лишь на уровне сюжетной завязки, поскольку несоизмеримы масштабы поставленных (а не просто заявленных) проблем.

В общем, А. Громов выдал:

а. изначально небогатую идею,

б. заменил разработку этой идеи бесконечными баталиями, да еще и скучными по изложенным выше причинам,

в. не уделил никакого внимания психологической метаморфозе героев (и вообще их психологии — это ж совсем не наши современники).

Как уже отмечено, это хорошо написано. Более того, неплохо отредактировано (ну, или авторы просто так пишут – и то, и другое по нынешним временам большая редкость). Соавторы не потакают читательским ожиданиям (здесь плеснуть душераздирательности, там терзаний душевных, плохим выдать побольше мерзости, хорошим – отсыпать нерассуждающего благородства). Пусть и может творческая свобода отпугнуть осторожного издателя, но авторы предпочли работать в приглушенных, пастельных тонах, разделяя героев не на положительных и отрицательных, а на главных и второстепенных. Воспользуйся соавторы проверенными тиражами рецептами, получился бы у них совершенно дяченковский текст – чего очень бы не хотелось.

Читая такие тексты, временами соглашаешься с тем очень спорным тезисом, что нет ни фантастики, ни мэйнстрима, а есть хорошо и плохо написанные книги. Это не фэнтези в доминирующем сегодня стиле – забористом, ярком, энергичном, это фэнтези в сторону, скажем, лорда Дансейни.

Поначалу увлекло, но потом разочаровало. Автор построил вполне атмосферное Средневековье (или, скорее, начало Нового времени), но отношения людей мало соответствуют нашим представлениям об этом времени.

В сравнении с другими произведениями Zотова (читал «[Элемент] крови», «Печать Луны» и что-то еще в том же духе) этот роман, на мой взгляд, выигрывает. Т.е. непритязательный стеб и юморок а ля «Comedy Club», кое-как втиснутые в жанры, с которыми автор с грехом пополам справляется, — все эти фирменные приемы никуда не делись. Однако в романе про Конец света появились идеи, без которых фантастика (с ее тягой к разговорам о городе и мире), неизбежно пробуксовывает. Может быть, я вчитываю, но роман Zотова показался мне даже многомерным.

Очень трудно читать сегодня середнячковые советские тексты просто как фантастику (пресловутая нуль-литература – это, в сущности, и есть середина). Трудно не по изумительной наивности идей (один «клептогенез» чего стоит) — нам не привыкать: сегодня фантастика производит бред в масштабах промышленных, просто неподъемных для застойной советской культуры. Но это ж надо окунуться в плюсквамперфектум, чтобы не задерживаясь на советских клише, восхититься обращением к подзапретным идеям Николая Федорова (в рассказе он не упоминается). И погружение в эпоху – самое главное в таком чтении: не ностальгии для, а просто припоминая общество, в котором можно было писать такие произведения, не выглядя совершеннейшим идиотом в глазах читателей.

Находился под впечатлением «Истории твоей жизни», поэтому эта повестушка особого восторга не вызвала. Та же, в принципе, тема, поднятая почти десять лет спустя (если судить по отзывам, она вообще занимает автора). С новым, правда, поворотом – на раскаянье и искупление.

Стилизация под «1001 ночь» хорошая, но считать ее чем-то выдающимся… Вон, Д. Трускиновская целый романище в этой стилистике написала, и что?

Вообще, затеять повесть про путешествия во времени, предполагает сегодня любовь к техническим упражнениям: столько всего напридумано — и остроумного, и глубокомысленного — а мы все ж возьмем, исхитримся и таки сделаем чего-нить нетривиальное. Например, с усмешкой игнорируя предшествующую традицию

Последняя история, действительно, любопытна — пугающей неоднозначностью нравственно-временной петли.

Очень правильная фантастика. Правильная – это когда в научно-занимательной форме автор умеет говорить о вещах, интересных не только энтузиастам науки.

Научная составляющая рассказа не нова для людей, интересующихся лингвистикой: здесь и гипотеза лингвистической относительности (вероятно, ошибочная в радикальных вариантах), и опыты по созданию идеографической письменности (ЛоКоС, например). Все это качественно сделано, и фантастическое допущение заставляет внимательно следить за перипетиями полевой лингвистической работы (чай, не язык каких-нить индейцев хопи изучаем)

Об этой — литературно-философско-научной — стороне деятельности Сирано расказывает роман А. Казанцева «Иножитель». Можно по-разному относиться к творчеству последнего, но в наблюдательности Казанцеву не откажешь. И если предвосхищение де Бержераком, к примеру, парашюта кажется явной натяжкой, то вот, скажем, подробное описание борьбы лейкоцитов с инфекциями... Откуда Сирано мог знать о фагоцитозе? Просто нет слов.

Такие жж-тексты еще и очень неудобно читать – т.к. поначалу не совсем ясно, можно ли пропускать рассуждения героини. Жевать эту приправленную сарказмом смесь из чепухи и банальностей совершенно не хочется. Но вот это все, м.б., играет какую-то роль в сюжете, позволяет лучше понять героиню, работает на концепцию романа? Не-а… Сюжет тянет максимум на повесть, характер – неинтересен (поскольку не показано его становление), концепции в романе – в смысле системы ‘идей’, цементирующих текст, – просто нет.

Сравнивать роман с «Generation «П» не стоит: у Пелевина 'рассуждения' встроены в художественный мир и сюжет о времени и о себе; у Каганова все эти жж-медитации практически самоценны (так, метаморфоза Даши под влиянием Илениных кноу-хав не играет практически никакой роли в сюжете). И потом роман Пелевина написан в 1999 г., с тех пор целый жанр появился — «офисная проза», где весь этот эпатажный цинизм давно озвучен со всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками самоиронии и авторского сарказма.

И (об этом много писали, но все ж) жанр романа требует особого дыхания что ли. Если судить по этому роману («Харизму» я не читал), у Л. Каганова его (пока) нет. Может, и не будет. У неплохих, в общем-то, писателей (вроде А. Чехова) его тоже не было. Автор — Мастер великолепной сюжетной прозы, не нужно разбавлять ее квазифилософичным остроумничаньем. Ну вот представьте, что получилось бы, появись в «Хомке» пассажи о новом поколении, а в пронзительной «Долларке» — рассуждения о том, кто довел население до жизни такой?

Мне это напомнило не столько «Гравилет», сколько «Остров Крым» Аксенова. И роман Лазарчука в этом сравнении не выигрывает. В сфере человеческой он занудный какой-то (на манер чудовищной «Кесаревны Отрады») и декларативный. Скажем, героиня сильно удивляется, что дети могут быть голодными — что прекрасно, однако, социальное устройство ее страны никак не исключает голодных детей...

Или вот наш мир герою кажется серо-пластмассовым. Это пусть, но психологическую достоверность такие декларации обретают лишь в том случае, если свой мир — чувства, предметы, поступки — будет пронзительно настоящим. А этого в романе нет (может, просто не умеет, может – не до того сейчас).

Может быть, в турбореалистическом произведении, сосредоточенном на головокружительной механике мира, этого и не требуется, но ведь в романе Лазарчука многое построено на мотивациях героев: «Я готов умереть любой смертью, готов убивать сам и посылать на смерть других – но мой мир я вам не отдам, хоть вы и сильнее меня в миллион раз…», – думает Глеб. Но почему герой так влюблен в свой мир – бледную кальку грИновского?

Здесь стратегия автора сродни рекламе фильмов, упирающей на количество уже посмотревших: дескать, раз столько людей любят Транквилиум, то не стоит удивляться, что герой готов на все вышеизложенное ради этого прекрасного старого мира…

Вообще, автору после «Опоздавших» удаются скорее сюжеты, построенные на вынужденном действии – про приказано выжить, про супермегабомбу, что тикает под сердцем, и т.п. Может, действие в его романах слишком плотное, может, еще что–то – но в иных случаях рахитичные внутренние миры героев плохо согласуются с их, героев, бешенной скачкой по сюжету. Вот когда Воронин с Кацманом бредут по пустыне в «Граде обреченном» (еще один параллельный текст) — ты идешь вместе с ними, а к героям «Транквилиума» относишься как к фигурам на шахматной доске — партия интересна, а персонажи — не очень, поскольку деревянные.

Роман понравился, но показался немного скомканным. Сначала — нормальный себе реализм в современном исполнении, впрочем, с тайной на заднем плане и неспешным ее обсуждением. А все криптоисторические чудеса происходят буквально в последней четверти книги (по ощущениям, текста под рукой нет), галопом по евразиям. Я вовсе не любитель монструозных криптоисторических опусов в стиле «Посмотри в глаза чудовищ», но здесь получился даже не роман, а скорее растянутая повесть: в начале авторы берут явно романное «дыхание», а потом как-то быстренько так закругляются, срезая последние круги. Что жаль.

Странный «цикл» — скорее, «work in progress». Криптоисторические вариации на сюжеты сказаний о Зигфриде/Сигурде, нибелунгах и пр. Есть неплохой первый рассказ, построенный на сочетании двух несводимых перспектив — Зигфрида и говардовского Конана (будто сошедшего со страниц михаилхаритоновского «Дракона XXI». Задумчивый получился рассказ (особенно в линии Рагнарека). Есть «Второй подвиг Зигфрида» — никакой текст, что-то про конный спорт. Есть третий рассказ — из разряда «стихов на случай» но с какой-никакой идеей (по истории Зигфрида, он располагается между первым (до ученичества) и вторым (события в Вормсе). Возникает ощущение, что авторы «прицениваются» к сюжету на предмет сделать что-то вроде «Карла, герцога» и «Римской звезды», между делом публикуя наброски — чтобы, значить, добро не пропадало.

Отличный рассказ, написанный в пандан к рыбаковскому «Трудно стать Богом». В результате получился очень интересный разговор Стругацких, Рыбакова и Васильева (обратите, кстати, внимание — это не украинский Владимир Васильев, который «Ведьмак из Большого Киева» и прочая). Причем Рыбаков, насколько я понимаю, учел критику Васильева в «На чужом пиру ...» (см. рассуждения «па Симагина» в финале романа).

Как же невысок уровень читательских ожиданий, если такой текст мы готовы воспринимать как интеллектуальную фантастику. И беда даже не в избитости сюжета, не в унылом, в сущности, хохмачестве, а в мировоззренческой ТРИВИАЛЬНОСТИ романа. Нет, в сравнении с текстами в проекте «Этногенез» роман кажется шедевром социальной фантастики… А если сравнивать со Стругацкими, например? С тем напряженным вглядыванием в будущее, которое отличает их вещи? UPD: (Году этак в 1984 любому усталому интеллигенту было понятно, что совок будет долго и мучительно догнивать. А Стругацкие в этом году сделали «Волны гасят ветер». И вот их Большое откровение, футуршок и т.п. удивительным образом предвосхитили не сами перемены, на пороге которых стояла страна, но их РАДИКАЛЬНОСТЬ; когда же пугающая непонятность бездны упрощается до ж-пы, то ничего предвосхитить не получится, потому как сие — не реализм, а ограниченность).

В плане мировоззренческом роман сводится к трюизмам: ‘народ наш – ну, чисто дети’, ‘может, только простые люди (из частного сектора) и сохраняют еще здравый смысл’, ‘одна половина наших правителей – кретины, другая – мерзавцы’, ‘интеллигент, не готовый к махровому оппортунизму, никому сегодня не нужен’ и т.п. Автор, правда, шуточкой да прибауточкой дистанцируется несколько от этого набора банальностей. В результате мы имеем (или нас имеют?) общие места, сдобренные иронией.

При этом многие существенные моменты сюжета отмечены какой-то необязательностью, характерной для студенческого капустника (когда сценарий придумывается с тем, чтобы связать имеющиеся в наличии номера).

Действительно, выходит какой-то развернутый в роман анекдот. Можно читать, можно не читать (только зачем читать, если можно не читать: литература, чай, не водка). А что всем нам скоро полный Химэй настанет – это вам любой пенсионер на лавочке скажет… Забесплатно. В общем, умную фантастику сегодня, увы, лучше ‘брать’ не у фантастов.

Фирменный синякинский прием: выдумывается занимательный альтернативный мир, однако, дальше автор ломает жанровую инерцию

Самым для меня любопытным оказалось балансирование текста между жанрами криптоистории (тайная история событий, «на выходе» остающихся неизменными) и альтернативной истории (исторические события меняются). Так до конца читатель и не ведает, поменяет «подводка» историю или нет. Ну, и стилевые решения интересны (в одном из интервью автор отмечал трудности именно языкового характера) — правда скорее в контексте фантастики.

Текст совершенно запредельный в 1984 г., когда фантастика претендовала еще на какую-то научность. Предлагается альтернатива казанцевской идее палеоконтакта: чудеса древности, загадочные 'несвоевременные' научные достижения достались нам не от инопланетян, а от древних сверхцивилизаций, снесенных природным катаклизмом. Идея о высоких цивилизациях прошлого едва ли не древней самих этих цивилизаций, но любопытно, что начали ее тиражировать еще в застойной фантастике. Потом-то эта линия развернулась так, что не остановить. Интересно, что Ю. Каныгин, на которого ссылается автор, уже в новое время договорился до холодного термояда у ариев и Рамы на берегах Днепра.

Странный рассказ, как и многое у Харитонова: то ли, вправду, дурацкий памфлет, обильно сдобренный вывертами больного авторского сознания (афтора — в больничку! чителю — Гальего, например, в порядке компенсации), то ли здесь стеб над жанром таких вот страшилок про 'доведут вас до цугундера противные мерзкие америкосы!'. Не сказать, чтобы вторая мысль была как-то мотивирована самим рассказом: просто не ждешь от неглупого автора такой вот чепухи. Впрочем, кто этих зороастрийцев с их дуализьмами разберет! В творчестве Харитонова удивительным образом сочетаются тошнотворные детали, больше говорящие об авторе, чем о предмете, фантастические каскады интеллектуальных пуантов (почти из каждого рассказа Харитонова рачительный МТА склепал бы роман) и ... лиризм. Однако в отдельных текстах (вроде «Красавица и чудовище», «God Mood») недоумение по поводу тошнотворного мешает воспринимать все остальное (а интересные футурологические идейки есть и в «Стюарте Кельвине Забужко»). Говорят, что древние китайские (?) горшечники специально допускали ошибки при обжиге, дабы не гневить богов совершенством человеческих творений. Создается впечатление, что Харитонов пытается (и довольно успешно) не писать хорошо. Ведь если переработать этот рассказ (не так уж сильно, кстати), получилась бы вещь на уровне кагановского «Хомки».

Это небольшое эссе открывается следующим определением расизма: «концепция, согласно которой расы ... не равны между собой, то есть различаются по некоторым существенным признакам, которые могут быть объективно оценены в категориях «лучше – хуже»». Далее автор объективно оценивает европеоидов с монголоидами и негроидов. Вообще, прежде чем выдумывать свои определения, стоит ознакомиться с уже существующими. Но чукча, т.е., извините, европеоид, очевидно, не читатель… А если заглянуть, например, в словари (Ожегов, Ушаков, БЭС), мы увидим, что расизм отвергает не «равенство», а «равноценность». Смещение, на взгляд поверхностный, не такое уж большое, но принципиальное, если приглядеться.

Никто ведь не отрицает факта расовых различий – расизм начинается с выводов, основанных на этих различиях. И в статье господина (высшая раса все ж) Нестеренко разговор о различиях вполне закономерно для подобного рода опусов заканчивается выводом о том, что «расисты, говорящие о превосходстве (причем биологически обусловленном) европеоидной (и монголоидной тоже) расы над негроидной по самому важному для разумного существа критерию – т.е. по критерию собственно разума – правы».

Движение от различий к неравноценности осуществляется путем многочисленных подмен и передергиваний. Как пример можно назвать механическое отождествление высокого IQ с разумностью. При этом автору-програмисту должно быть известно, что коэффициент может быть выше или ниже, но никак не лучше или хуже (см. авторское определение расизма). Не стоит забывать и того, что тесты для выявления коэффициента интеллекта ‘заточены’ под представителей европейской цивилизации, а значит, не годятся для межрасовых сопоставлений.

Что до плевков в сторону политкорректности, табуирующей не только теоретизирование по поводу расового превосходства, но и обсуждение расовых различий, то так уж получается, что подобные разговоры, как правило, используются в качестве отправной точки для утверждений о превосходстве одной расы над другой. Эту закономерность подтверждает и статья Нестеренко.

Сделан рассказ живенько, но писать такую беспомощную чепуху о бюрократах через сорок лет после «Сказки о Тройке»… Далее по регламенту следует, вероятно, хором исполнить «Мы не пашем, не сеем, не строим…».

Мораль в финале – редкий даже по нынешним временам образчик претенциозной банальности

Привычная, судя по всему, для автора игра со штампами, за которой скрывается мерзенькая идеология.

Вполне забавная пародия. По-своему идеальное произведение массовой литературы: динамика в процессе чтения задается не ожиданием каких-то новых поворотов, характеров и т.п. — кроме штампов здесь ничего нет — но читательской неуверенностью по поводу того, какой именно штамп автор выберет в том или ином случае. Автор с немалым искусством создает, пардон, точки сюжетной бифуркации, предполагающие возможность нескольких решений. Скажем, для развития отношений в клишированной паре «солдафон — высоколобый», которая открывает повесть, существует не одна, а несколько схем. То же и с финалом — совсем не новым, но не вытекающим однозначно из предшествующего сюжета. В результате читательский интерес сохраняется в процессе чтения — но ни секундой дольше. Однако и чувства разочарования повесть не оставляет, поскольку читатель получил все, за что уплочено.

Странный получился роман. Как это сделано, вроде, совершенно понятно: берется скелетик кафкианского «Процесса» – в качестве затравки – и погружается в насыщенный раствор быковской публицистики. Постепенно скелетик обрастает интеллектуальными кристалликами, которые, если не приглядываться, могут сойти за сочное мясо реальности. Но реальность в романе отсутствует – есть только механически опредмеченные в ситуациях и персонажах мысли автора (порой очень любопытные) по поводу этой реальности.

Автор, как та лисица, знает много вещей и щедро делится своими познаниями с персонажами-марионетками. Получается этакая пластмассовая полифония, начисто лишенная диалогичности. Одновременно те же марионетки кто бочком, кто ползком пробираются на закрепленные за ними места в галерее типов современной России. А куда им болезным деваться? 186 персонажей в поисках автора… Хорош главный герой (Быкову вообще удаются параноики), но – здесь это уже отмечали – зачем было делать его двадцативосьмилетним? Сергей Свиридов представляет поколение, к которому принадлежит сам Дмитрий Львович (р. 1967); у людей 1980 года выпуска уже совершенно другое отношение к спискам, кровавой гэбне, поискам смысла… да и к тому, кто список санкционировал, наверное, тоже.

Однако прочитать роман, несомненно, стоит: не ради монотонно горестных замет сердца, но ради холодных наблюдений ума. В романе читатель найдет и хорошо сделанные эпизоды, и точные формулировки, и неглупый пафос. Авторов, способных к интересному анализу социальной действительности, в нынешней русской литературе слишком мало, чтобы пройти мимо нового цикла Дмитрия Быкова.

Для меня это самый лучший роман Д. Быкова. Прозрачная идея, красивая реализация (хотя, парадоксальным образом, оправдание террора, действительно, получилось убедительнее, чем развенчание попыток понять/простить).

В последовавших вещах Быков («Эвакуатор», наверное, исключение), к сожалению, стремительно впадает в чудовищное многословие, забалтывая хорошие идеи.

«Избыточность – мой самый тяжкий грех», – рисуясь, признается автор в своем стихотворении. А гордиться тут особо нечем... В общем, первый блин оказался вполне ничего — тонкий, с дырочками; потом автор решил печь суперблины, наливая в сковородку того же теста, но едва ли не доверху. Жертвами мегаломании, как водится, становятся преданные читатели.

И что они все гоняются за этой книжкой, если мудрые мысли, в ней изложенные, может написать любой Вадим Панов? Не понимаю.

А если серьезно, то ведь это целая проблема в фантастике – написать про Откровение. Тут главное — создать атмосферу и остановиться, как Моисей, на пороге (ну, или 'потерять' Чудо: «были демоны, отрицать не станем. Но они самоликвидировались»). А когда писатель-фантаст (если он не Станислав Лем, например) выдает нам фрагменты Книги, представляющие собой набор благоглупостей… то как-то скучновато следить за поисками героев, написанными, как всегда, профессионально.

Т.е. для меня с самого начала все как-то очень ‘провисло’ с книгой Урзака и с интригой вокруг нее. Ну что, спрашивается, такого особенного мог написать этот «загадочный господин Банум»? Ведь, скажем, Грязнов и компания знают и понимают в происходящем гораздо больше «выбравшего Путь».

В общем, на мой вкус, цикл теряет в проблематике по мере развития: началось все с оригинального мира, стоящего на пороге глобальных перемен, во второй книжке – ‘бои местного значения’ c игрушечной мистикой, а в третьей – вообще непонятно что. Книга, написанная из экономии: Чего, мол, загадочному господину зазря пропадать?

Как же Панову – автору многотомного и местами многонудного цикла о ТГ хочется побыть просто писателем – человеком, которому позволено поставить точку в истории. В большинстве рассказов чудо только показывается, приоткрывается обыденному человеку – с тем, чтобы раствориться затем где-то в московских улицах, исчезнуть за горизонтом событий. И это – правильное решение.

Получился очень атмосферный цикл (а не просто сборник), пусть и не лишенный отмеченных уже недостатков.

Кажется, в последние годы отечественная фантастика приближается к скачку, по мощи сравнимому с американской «новой волной»: после провала конца 1990-х – начала 2000-х она вновь становится литературой.

Первая, самая большая, часть «Малой Глуши» есть, по сути, удачный стилевой эксперимент – попытка сращения производственного романа с хоррором (ну, или просто фэнтези для многих читателей). И это только самое заметное из соположений.

На выходе получаем умопомрачительный гротеск. Интересно, что вторая половина 2000-х вообще оказалась не скудна женскими текстами, организованными как стилевые эксперименты (начатые гораздо раньше «Звездные гусары» Хаецкой и «Шайтан-звезда» Трускиновской также ‘выстрелили’ сравнительно недавно). В этой литературной ориентации и кроется, возможно, путь к возрождению русской фантастики, что мечется сегодня между потугами на Идею (‘как нам обустроить Россию’) и мелкотравчатой жанровостью (‘мы, типа, без претензий: пиф-паф — трындец котенку, потому как время, значить, жестоких чудес’).

Но главная и самая замечательная ‘литературная’ характеристика произведения Галиной – это творческая свобода (об этом отчасти сказано в отзыве Дивова на обложке). Автор, разумеется, оглядывается на публику, но отнюдь не потакает ей (последнее стало, увы, нормой у большинства современных фантастов).

И еще удивительно приятно наблюдать, как автор растет от романа к роману (такая это редкость в русской фантастике). Когда авторские приемы, памятные по совершенно меня не тронувшим «Хомячкам», вдруг начинают работать на смысл, расцвечиваются новыми красками – писательница все яснее различает даль большого СВОБОДНОГО романа, который ей, надеюсь, только предстоит.

Истерично и глупо. Хотя в 1991 г. многие так и воспринимали реальность, заставившую расплеваться с юношескими мечтаниями.

Прекрасный рассказ! Столкновение реального и возможного (в принципе) создает такое чудовищное напряжение, что собственно тема наркомании уходит на второй план, как-то даже провисает. А вот убери ее — и рассказ тут же утратит художественный баланс, уподобится произведениям тех 'жестких' молодых фантастов, которые эмоциональную 'забористость' полагают главной своей задачей.

Просто классика. Савченко – один из немногих советских авторов, умевших совместить интеллектуальный размах идеи с гуманитарным измерением повествования. Т.е. и ‘научная’ тематика (вариативность в истории цивилизации, проблема вариантов и ноосфера), и человеческий сюжет (человек как совокупность выборов, определивших случившееся и несбывшееся), с одной стороны, вполне равноценны, а с другой – врастают друг в друга в ткани произведения.

Сегодня, как и в конце 1980-х, это большая редкость: непременно педалируется какой-то один аспект (в современной фантастике – преимущественно гуманитарный, с идеями как-то совсем худо, самое масштабное философское обобщение, как правило, сводится к чему-то вроде «Какую страну прогадили!»). Впрочем, повторюсь, дело не в каких-то сногсшибательных прорывах Савченко в интеллектуально-философском или художественно-психологическом плане, Владимир Иванович – король биатлона.

P.S. А вот популярные некогда афоризмы Козьмы Пруткова-инженера уже не производят былого впечатления. Оно и неудивительно – за 20 лет, что пронеслись со времени опубликования «Пятого измерения», читатель познакомился и с другими блестящими образцами современной афористики.

Замечательная повесть о правде и будущем – очень советская (в хорошем смысле). История удивительно трезвая, но без отчаяния. При этом ‘идеология’ не подминает под себя искусства: персонажи тщательно и со вкусом выписаны, их поступки жизненны и глубоко правдивы. Вот только стихи, включенные в текст, подкачали.

Роман поначалу очень понравился нетривиальностью вымышленного мира. Т.е. большинство элементов оставляет впечатление чего-то давным-давно читанного, но из собранных по миру ниток соткался оригинальный гобелен, завораживающий подлинностью (днями я вдруг взялся перечитать «Джен Эйр» и переход от Бронте к Пехову получился на удивление ‘мягким’).

Однако по ходу чтения появилось стойкое ощущение диспропорции масштабов изображенного мира (по-прежнему, впечатляющего) и досадной тривиальности сюжета, построенного вокруг вполне избитой темы – спора архаистов и новаторов. Дело здесь, вероятно, в том, что вымышленный мир не несет ровно никакого смысла. При всей его очевидной вымышленности он просто есть – как вполне удачная среда для незатейливых приключений героев.

Рапгар не плох и не хорош – он оказывается не более, чем декорацией, пусть и сделанной исключительно «добротно» (очень точная характеристика книги и мира). Но декорация ради декорации – еще хуже, чем искусство для искусства :). Если вспомнить фантастические детективы ван Зайчика, то контраст разителен: мир Ордуси воплощает авторский взгляд на жизнь (в условной, разумеется, форме), в то время как Рапгар затейлив, любопытен, вызывает противоречивые эмоции – но и только. Я далек от обвинений автора в сатанизме, однако, сама природа придуманного им мира буквально требует этического измерения. А его нет. Ну, превращаются князья в чудовищных демонов – так и шут с ними, запрем, чтоб не бедокурили – вот и вся недолга. Какая-то выходит невообразимо унылая политкорректность – пусть цветут все цветы (зла).

У того же ван Зайчика (я мало прочел фантастических детективов) герои, распутывая разные дела, борются за свой мир – и это оправдано внутренней логикой мира, их породившего. А чем обусловлена борьба героя (пусть борьбой его действия становятся лишь в финале)?

Т.е. всякий на месте ГГ, вероятно, поступил бы так же – но в реальности. Только в литературе решение героя не может быть просто действием, оно должно нести какой-то смысл (например, вряд ли можно написать рассказ про то, как человек, заметивший пожар, вызвал 02 и даже сам принялся его тушить). Однако смысла я не углядел, вместо смысла читателю подсовывают заявку на сериал – ведь ни одна из по-настоящему серьезных проблем ГГ и мира не решена (такая экономия – вообще типичная для современной фантастики – привычно раздражает).

В общем, очень смешанные чувства – создан необыкновенно выпуклый мир, а все остальное заставляет вспомнить классика: «В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый человек!» В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» – и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную».

Впрочем, продолжение, буде таковое появится, я все же куплю – уж больно хорош мир, да и с героем надо что-то решать :), пусть и не дотягивает он до буджолдовского Кэсерила, оказавшегося как-то в похожей ситуации.

Странный текст (трудно назвать его романом). Есть у Гуревича сборник «Древо тем», где автор щедро раздает сюжетные идеи, так вот здесь, кажется, получилось что-то аналогичное. Большинство тем лишь намечено, дано лишь парой штрихов, дано без однозначного решения, но и без дурацко-надрывной позы, так свойственной представителям ‘четвертой волны’. Многое в ‘научной’ части (излишне, на сегодняшний вкус, затянутой) просто не лезет ни в какие ворота – взять хотя бы проблему освещения электронов… Что-то, впрочем, умиляет, вроде записи в блокноте Президента: «Урожайность – задание химикам» (это уже после того, как генетики вывели все, что выводилось).

С другой стороны — очень лиричный взгляд на пожилого человека, который провел лучшие годы в кабинете, сиречь в Темпограде. Нет, он ни о чем не жалеет, но все же… (глубокомысленное многоточие). И здесь же проблема Возвращения… Да много всего! И главное – отсутствие той задорно-пионерской дидактики, что так свойственна даже лучшим образцам советской фантастики. Т.е. дидактики хватает, но глáза она не режет. Такая вот апология разумного горения, фантастика без (мело)драмы.

В общем, эта книга вряд ли способна перевернуть мировосприятие читателя. Но помещает она читателя в то пространство, в котором хочется поразмыслить. И по духу, по общей направленности, текст Гуревича, на мой вкус, близок блестящим «Запискам динозавра» Б. Штерна. Правда, блеска «Темпограду», к сожалению, не достает.

Собственно, в статье идет речь преимущественно о повести С. Переслегина «Ночной кошмар». И рассуждает Р.Э. не столько об обелении фашизма, сколько о неком сдвиге сознания, подменяющем страшную и некрасивую реальность эстетикой большого культурного проекта, мистического полета и т.п. Статья, точнее заметка, написана вполне по существу. Примеров маловато, но во-первых, это такой формат, а во-вторых, примеры вполне показательны. И чудесный финал: «Что ж, еще пару десятилетий таких игр – и следующее поколение будет уверено, что во второй мировой войне маги-в-черном сражались с Шамбалой, а под конец все дружно улетели на Марс.» Да, на Марс, на Марс, на Марс!

Рассказ написан средне, но любопытен исторически — это сейчас экстрасенсы, заговоры и пр. вытеснены в желтую прессу, а 20 лет назад все это как-то вписывалось в 'продвинутое' научное мировоззрение. И посвящение Кашпировскому умилило.

Очень точным показалось сравнение Лукьяненко с писателем-функционалом (отзыв kkk72). Автор перед нами, несомненно, профессиональный, идеи жанрово-интересные выдает, однако, знакомство с его теперешним творчеством оставляет стойкое ощущение того, что писателя, по большому счету, все в нашем мире устраивает. Только вот с этих позиций по-настоящему писать не получится, писатель же – «это больная совесть общества», и ключевое слово здесь – «больная». А у нашего автора все уже, по-видимому, отболело, осталось только некое раздражение от того, что не болит больше. Вспоминается характеристика другого писателя из совсем другой литературы: «Человек умный, простой, немножко, знаешь, меланхоличный. Очень порядочный. Сорок лет будет ему еще не скоро, но он уже знаменит и сыт, сыт по горло... Что касается его писаний, то... как тебе сказать? Мило, талантливо... но... ».

Впрочем, именно недовольство писателя собственной сытостью (оно все же прорывается в произведениях Лукьяненко) – это едва ли не единственное, что заставляет меня читать его новые книги.

Перси, перси, обнаженные рамена, стегна, опять перси... Есть неплохие задумки, но они просто задавлены этой инфантильной рубенсовщиной.

Удивили низкие оценки. Наверное, роман Романецкого читали самые взыскательные фантлабовцы.

Текст получился, на мой вкус, очень интересным, пусть и не без занудства (cократить до повести — и была бы конфетка!). При этом забавно читать, сравнивая с ордусским циклом Ван Зайчика: если у Рыбакова мир дан как предельно статичный и своей статичностью упивающийся, то у Романецкого он стоит на пороге перемен (кстати, и сами стилевые особенности романов Ван Зайчика могли быть подсказаны приемами Романецкого).

Жалко, что самые интересные вещи, такие, скажем, как альтернативка, которую пишет герой альтернативки (мотив, восходящий к «Человеку в высоком замке»), не очень оказались развернуты. Да и само отношение разных героев к переменам… Так и подмывает вспомнить старинную литературоведческую категорию, именуемую «конфликт». Нет его здесь! Т.е. конфликт постоянно намечается в таких персонажах как Ясна, Буня, Репня, но, увы, только намечается.

Что до сопереживания герою, то отнюдь не вся фантастика нещадно эксплуатирует сей эффект (у того же Дика героям не особенно сопереживаешь). Т.е. автор вполне способен ‘давить слезу’ (что доказывает, в частности, Пролог), но сознательно от этого отказывается.

Вместе с тем, ГГ не очень леп получился, это правда. Здесь, кажется, дело вот в чем: автор, к сожалению, не озаботился показать преимуществ инаковости героя. Т.е. мы (худшая половина человечества) понимаем, чего герой лишен, но вот что он получил взамен – этого в романе совсем нет. А жаль! Ведь в таком случае герой оказывается немножко идиот, вот что. Не будучи властолюбцем, не испытывая, кажется, особого восторга от своего служения, сделаться инвалидом… А смысл?

Но в целом, повторюсь, роман очень неплох, если брать в контексте российской альтернативки (поменьше б только будуара и побольше бы психологии). О втором романе цикла этого, к сожалению, не скажешь.

По-своему хороши обе книги (несмотря на все минусы и накладки). Здесь вот что примечательно: очень большие проблемы у наших фантастов с финалами. И это не чисто технические затруднения: говорить многие выучились мастерски, но заканчивая книгу, нужно ведь чего-то и сказать. Финал любого произведения не терпит размытости (не путать с открытостью). Потому-то, например, банальности в финалах Лукьяненко все-таки лучше среднестатистического глубокомысленного бессилия или мочилова, что должно привести читателя к катарсису (но как-то не приводит).

В дилогии Горькавого финал первого романа выводит героев за рамки проблемы личного выживания, причем изюминка в том, что решение исходной коллизии (личная независимость и условная безопасность) в логике романа не означают конца приключений героев (это как если бы капитан Блад, сделавшись губернатором Ямайки, ну не знаю… затеял бы создание в Вест-Индии мощного государства из всяких пассионариев), причем сюжетная идея мести постепенно вытесняется на второй план.

В «Теории катастрофы» герои решают более масштабные задачи, и плохо выписанная динамика их характеров компенсируется динамикой решаемых проблем. Правда, наука здесь немного ‘провисает’ – как-то ненатурально смотрится увлеченность сейсмологией на фоне проблем, требующих, действительно полной концентрации: девочка ввязывается в жесткие игры с власть имущими, а ей лекции читают про то, как вежливо опустить собеседника… «Нам бы ваши проблемы, Марья Ивановна!»

В общем, жаль, что художественные тексты не переписывают. Много в романе хороших заявок, очень в подростковой литературе пользительных (скажем, тема последствий твоих ‘крутых’ решений, эволюция Дитбита-младшего и т.п.), только реализованы они очень второпях. Жаль, что и с пафосом романов о Никки — мотивом разрешимости всех проблем — автор во второй книге совсем переборщил. Вместо «бороться и искать, найти и не сдаваться», роман предлагает какой-то апофеоз безбашенности — «а чего нам, кабанам!»

В каком-то идеальном варианте первый роман должен бы показывать роль интеллекта, а второй – роль человечности, понимания, без которых интеллект может быть разрушителен (эта тема в романе намечена, но лишь пунктиром). И очень интересно, что же в третьей части (слишком уж гармоничная в результате получилась дилогия). «Мессия Дюны»? Или «Дети Дюны»? Ведь Никки-мамаша – это уже совсем не героиня подростковой литературы (так же как и Никки, позабывшая про дочку).

Мир интересный, во всяком случае добротный, герои милые. А в целом не впечатляет. Меня вот что смутило: заявленный сюжет он ведь требует от героя какого-то движения, развития. Дабы в финале человек решение принял судьбоносное. А этого развития нет, что не идет роману на пользу.

Главное в этой повести? Наверное, основанный на стилизации язык — здесь и сказовые интонации Гоголя, и Достоевский, а временами, как ни странно, и Хлумов (правда, эта буйная смесь временами немного слишком корява). А еще чертовщина и фантасмагория современности, сменяемые спокойной правдой вечной истории.

Вообще странное время – начало второй полвины 1990-х. Много интересной фантастики выходило, но многим читателям было совсем не до чтения. Хорошо, что можно наверстать. Начало повести:

«Она спит и бодрствует одновременно, ибо слышит, как тихо и спокойно бьется ее сердечко, как осторожно-внимательно к ней проплывают вверху стерильно белые облака, сейчас уже больше похожие на птиц-голубей, но не обычных, не почтовых, а других, огромных, несущих не вести, но жизни. И еще ей чудится какой-то странный звук, не-то звонкий, как медный колокольчик, не-то скрипучий, как старая пружина, но, определенно, тревожащий и, как будто, что-то обещающий».

Очень хорошая статья, позволяющая лучше понять творчество известных фантастов. Особенно глянулось мне указание на драматическое противоречие: ситуация в начале карьеры этих писателей (трудности с публикацией) приучила создавать тексты очень плотные в литературном и смысловом отношении. Плотные и короткие. А потом пришел рынок — потребовал романов. И вот, кто как может...

Положение осложняется еще и тем (Володихин не говорит об этом прямо), что начало этого поколения дало им понимание того, что такое настоящая фантастика, какой должна быть писательская 'планка'. Трагизм ситуации в том, что типичный русский Писатель никак не может признать себя ремесленником и делать просто качественную жанровую прозу (как Акунин, скажем). А русский выход из ситуации, к сожалению, типичен: в ожидании Великого проходят годы, а его все нет. В результате Писатель разражается какой-нибудь новелизацией или чем-то в «Секретных материалах». «Королем быть не могу, герцогом не желаю»… И уж лучше быть подёнщиком, чем хорошим ремесленником. Грустно!

Забавный рассказ: с одной стороны – традиционная альтернативка; c другой – глуповато-смешные объявления; наконец, с третьей: странноватый пуант.

Вот ведь как интересно: ежли сравнивать книжку с опусами Роулинг – действительно, выходит глубоко вторично (тем более, что такое сравнение поддерживается многочисленными и ПРЯМЫМИ отсылками в «Астровитянке»). И тогда устранение из текста гравитационных энергий, двойных звезд и прочих сингулярностей, разумеется, много способствовало бы украшению текста. Однако перед нами – именно НАУЧНАЯ фантастика. Не в плане, наверное, самих идей (мне – гуманитарию – трудно судить), но в плане, так сказать, мировоззренческом (точнее было бы говорить о «научно-фантастической сказке»). Волшебная шляпа, определяющая факультет в «Поттере», и шляпа-фетиш у Горькавого мало отличаются в аспекте сюжетосложения. Разница между ними — это разница между скатертью-самобранкой и полевым синтезатором «Мидас».

Но по прочтении книги Роулинг (читал я только первую) в лучшем случае «долго ходят, разомлев от брожения, и тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения». И в качестве дальнейшего чтения поклоннику Роулинг можно порекомендовать лишь очередную книжку серии или что-нибудь, извините, эзотерическое. А вот книжку Горькавого я непременно куплю для своих детей. И не по причине каких-то исключительных художественных достоинств. А потому что хочу, чтобы читали мои дети не эзотерику, а того же Перельмана (наверняка, есть что-то посовременнее, это просто пример из моего когдатошнего детского чтения).

Так называемая «четвертая волна» русской фантастики долго и остервенело топтала тезис о том, что «фантастика должна звать молодежь во ВТУЗы». Но отгремели баталии (у «четвертой волны» были, к сожалению, весьма серьезные резоны), и оказалось, что научно-фантастическая сказка – очень нужный и востребованный жанр в рамках фантастической литературы.

Что до возможных упреков в подражательстве… Неужели кто-то считает романы Роулинг оригинальными?

Захотелось сказать об альтернативном Толстом: Можно, конечно, восхищаться стилизацией. Но, скажем, Сорокин стилизаторствует куда как лучше и осмысленнее. Сам ‘content’ выдуманного романа – чепуха несусветная для немного начитанных. Предполагается, наверное, что это все – авторская ирония. Если и так, то ирония эта незамысловата и – что хуже – совершенно бесцельна. Ни уму, ни сердцу.

Давно собирался прочитать. Признаюсь, что кроме мило-концептуальной пародии на «Чайку» (у нас – 1974) Р. Баха и его же «Иллюзии», прогремевшие в 1989 г., я в рассказе ничего не увидел. Наверное, читать это надо было 19 лет назад, в «Музее человека». Переел за эти годы и гротеска, и Пелевина.

Смутила избирательность отдельных читателей в восприятии идейной, так сказать, составляющей книжки. Центральной для романа мыслью мне показался отказ от больших прожектов в пользу малых дел. Идея, конечно, не оригинальная, но в отзывах почему-то слабо прозвучавшая. Замечу, что способности героя вполне закономерны в мире романа, потому что хочет он не обустроить Россию, а молока свежего. И Савостины могут нести прогресс в свое время, ведь отрицание прогрессорства не означает неприятия прогресса. В этом отношении я бы сравнил логиновский роман с романом Володихина «Доброволец».

Стоит подумать и над заглавием романа: о какой, собственно, «России за облаком» идет речь? О России 19 в.? О России, что должна возникнуть как результат прогрессорства? Или о той России, что просачивается сквозь пальцы – у нас, не помнящих девичьих фамилий собственных бабушек, но охотно рассуждающих об исторических глобальностях?

Другое дело, что текст по самым разным причинам не складывается в произведение – но об этом уже довольно поговорили. Неплохой, в общем-то, роман, но от автора «Многорукого бога» или «Света в окошке» по-прежнему ожидаешь большего.

Конечно, А. Валентинов был первопроходцем, придумал не только жанр, но и его название – «криптоистория» (заслуга едва ли не бОльшая, ведь забугорные понятия «secret history» «hidden history» явно нежизнеспособны на русской почве). Но вот написано слабовато (и «лингвистический анализ текста» это наглядно демонстрирует). Многословие, досадные повторы (вроде бритвы Оккама, так полюбившейся автору), откровенно одномерные персонажи, шутки не очень смешные… И, увы, в жанре, ироническом по определению, едва ли не начисто отсутствует ирония, так характерная, скажем, для «Посмотри в глаза чудовищ» Лазарчука и Успенского. Зато немногие недурные места воспринимаются на ура (вроде пассажа во второй книге трилогии: «Его, посланца партии, сначала принимают за белого офицера – с этим он был готов временно смириться из конспиративных соображений, – а теперь, выходит – за какого-то демона. Это было обидно, а главное – несправедливо»).

Поначалу понравилось (давно не читал этаких текстов). Но быстро охладел — слишком яркие краски, слишком грубые мазки, а изюминки нету. И уж слишком откровенно дергает нас автор за эмоциональные ниточки, темпераментно раскрашивая нехитрую риторику в формате «все бабы — суки!» (ну, или «все мужики — казлы» — это, наверное, не важно; жаль только, что не нашлось в рассказе места благородному этакому козлу — не мужику, разумеется, а чисто реальному такому козлу — из семейства полорогих).

Очень милая повесть. В поздних своих вещах Крапивин, кажется, не придумывает ничего нового, а скорее сталкивает «свои» старые темы-мировоззрения. В ДТ жесткость и даже жестокость мальчишек из, скажем, «Голубятни» смотрится в зеркало религиозных идей, интересовавших автора гораздо позднее. И в этом столкновении намечается, кажется, что-то новое, еще (надеюсь) не оформившееся.

NB: Что до отмеченных анахронизмов, то русская провинция может отставать от столиц и поболее, чем на 10 – 15 лет.

Роман написан неплохо, идея вполне доходчивая и здравая, но главное ощущение от сего масштабного труда – это несоответствие. Формы – содержанию, тривиальности идеи – размаху в ее реализации… Роман-опровержение – это, кажется, чересчур.

Когда Север Гансовский, к примеру, пишет классического «Демона истории» – своеобразный ‘наш ответ’ Брэдбери, он все-таки делает повесть. Полемика в романной форме – это стрельба из пушки по воробьям.

Переделки прошлого почти утратили сегодня идеологическую нагрузку, превратившись скорее в технический прием, которым охотно пользуются фантасты. Спорить с техническим приемом в романной форме – это всё равно, что создавать роман-разоблачение какого-нибудь двигателя на медленных кварках. Все ж прекрасно понимают, что такой двигатель – не научная идея, но принятая в фантастике разновидность ковра-самолета.

Спасает, конечно, детальная проработка исторического фона, хотя фоном сделанное назвать трудно. Собственно, История нашей страны – это и есть главный герой романа. Но опять-таки, когда мне нужно ощущение подлинной истории, я возьму в руки мемуар, а если роман, то роман исторический, а никак не фантастический.

Нет, я понимаю, что фантастическое допущение позволяет столкнуть нашего современника и прошлое, но как-то все эти «мы из будущего» не вдохновляют.

Сначала роман очень заинтересовал. А вот что было дальше... Через два (?) года по прочтении совершенно не могу вспомнить. Наверное, возрастное.

Книга довольно слабая и чудовищно затянутая. Герои схематичны. Финал, как и в «Деле о неприкаянной душе» (других романов Сергея Садова мне читать не пришлось), размыт и затянут немыслимо. Нужен он для занудных объяснений произошедшего (ну, вот ежли кто, значить, чево не понял, то вот, значить, почему с партизанами так неудобно вышло…).

Обидно даже не столько за себя – читателя, сколько за автора. Ведь замысел, в принципе, неплохой (да, не блещет оригинальностью, но так ли уж она важна в жанровой литературе?). Жаль, что не повстречалось автору заинтересованного редактора, ведь приложив немножко усилий, из этого всего можно было бы сделать крепкий подростковый роман.

Альтернативная версия альтернативы. Замечательный ответ аксеновскому историческому пессимизму. И что особенно импонирует, так это мировоззренческая, если угодно, самостоятельность брилевского фанфика, выдержанного отнюдь не в духе щенячьего оптимизма. Герои Брилевой — это и не «мобил-дробилы», и не революционеры. В общем, третья сила, которая появилась (?) 20 лет спустя (роман Аксенова писался в 1977-1979, вышел уже в эмиграции).

Правда, длинноватым получилось продолжение «ОК», хоть это и субъективное ощущение. Просто то, что сначала казалось несомненно художественным текстом, временами скатывалось в неплохо сделанный, но все-таки экшн. Или наоборот.

При всех несомненных (и уже отмеченных) плюсах книга мне показалась ужастно затянутой. Сократить вдвое — и получилась бы хорошая повесть. А так: мило, талантливо, но не Крапивин. И даже не Лукьяненко. Жаль, что автор не сумел (не захтотел?) поставить эффектную точку.

А вот телесериал для детей и юношества из книжки мог бы получиться очень хороший. И душепользительный, что для подростковой литературы немаловажно.

Растащили бедного Лавкрафта! Сам Шерлок Холмс не побрезговал, чего уж нашему Президенту чиниться! Но вполне мило получилось и даже, кажется, остроумно.

Безусловная классика альтернативной истории, правда, крайне редкой у нас «художественной» разновидности. Большой по нынешним временам минус — для адекватного восприятия требуется исторический багаж, несколько выходящий за рамки школьной программы. А если первой ассоциацией на «Трубецкой» выскакивает «Ляпис», то читать, правда, не стоит. Это не в обиду — просто рассказ писан для советского человека, volens nolens довольно много знавшего о декабристах: была куча научпопа, фильмы всякие, литература для юношества и пр. (в общем, «в прежнее время, лет сорок-пятьдесят назад, вишню сушили, мочили, мариновали, варенье варили ... И сушеная вишня тогда была мягкая, сочная, сладкая, душистая... Способ тогда знали...» :)

А ежли все же читать, то просто «вкусная» (Yazewa) проза, что редко в нашей фантастике, особенно в АИ, где шедевров вроде «Паваны» К. Робертса днем с огнем не сыщешь. И какая блестящая концовка! Прям хоть заучивай...

Любопытный цикл, правда, неровный, но вполне органичный (за что и поставил оценку, несколько превышающую среднее арифметическое). «Террорист» и «Те, кто всегда медлит» — выморочный лубок, «Пришел солдат домой» и «День космонавтики» — оченно понравились.

Очень хороший рассказ с великолепной последней фразой. Двойной пуант очень глянулся — альтернативка + ... И даже услышалось мне здесь эхо «Изгнанников» Брэдбери. Очень, правда, далекое.

Хорошие рассказы дал Прозоров в антологию, профессиональные (особенно понравился «Юбилей»). Ироничные «well made short stories», интересные не как альтернативно-исторические построения, а как грамотно сделанные тексты с забавными пуантами.

Развлечения с Пушкиным в русской фантастике очень и очень не новы: тут и блестящий «Сюжет» Т. Толстой, и битовское «Вычитание зайца», и «В поисках господина П» А. Кубатиева... Но как говорил Д. Пучков по поводу «гоблинского» перевода «Ночного дозора», «если не можешь сделать смешнее оригинала, то незачем и браться». В общем, напомнил мне этот рассказ клинический опус Бушкова — «А.С. Секретная миссия»: все это забавно (пусть и на любителя), но причем же здесь Пушкин? Он, конечно, наше все, но ведь не ночной горшок же!

Меня немного смутила сознательная условность, искусственность сюжета и героя: географу волею автора просто дали денег, избавив от необходимости пропивать глобус. Кроме того автор существенно расширил сферу жизненных интересов своего героя, дополнив водку бабами. Моржова — и это принципиально — трудно как-то задеть, зацепить лично – экзистенциальная уклончивость Колобка, замешанного на «Виагре». Герой всегда сам определяет сферу своей ответственности (действительно, несомненный экзистенциализм (mist)).

Надуманность финала сопоставима лишь с его концептуальностью: программно-провинциальный бабник превращается то ли в Олю Мещерскую («Легкое дыхание»), то ли в мальчика Евграфа («Мальчик Евграф»).

А в целом неплохо. Будем, вслед за Nog, надеяться, что возьмет, да вырастет из этого что-нибудь этакое.

Соглашусь с несколько разочарованными отзывами, спровоцированными «сдутием» конфликтов.

Если в романе и есть какой-то смысловой стержень, то он, увы, в бегстве, которое оказывается рецептом на все случаи жизни.

Герой в ужасе от того, кем мог бы стать (и, очевидно, стал) через несколько лет «взрослой» жизни в недетской стране – бегство в экзотический мир Плоскости (пусть и невольное). Как только появляется возможность наладить какую-то вменяемую жизнь на Плоскости (не без моральных потерь, разумеется), герой опять смывается, бросив тех, кто ему верил. Достучавшись до бога, герой не вспомнит об оставленных им людях, он начинает с того, что бросает работу…

Очень какой-то инфантильный подход к действительности, странный у Громова: бежать, если не устраивает окружающий мир. Писателю великолепно удаются миры, однако, в данном случае он взялся за сюжет, который не получается без авторской позиции, без попытки как-то порешать конфликты. Те же «Рыцари сорока островов» с их весьма тривиальными идеями оказываются как-то честнее что ли.

Переплетение множества человеческих и даже не совсем человеческих историй, грозящее скатиться в суматошную бессвязность. Но не скатывается, балансирует на грани хаотичной фрагментарности, на пути от бреда к гениальности. Читатель фрагмент за фрагментом восстанавливает судьбы героев, данные нам в нелинейном повествовании. Истории центральных героев связаны не столько даже сюжетно, сколько общей для всех идеей мистического опыта, глубоко индивидуального пути в Истории. Здесь трудно выделить какой-то главный сюжет (если не считать таковым собственно мистическую интригу), при этом многие сюжеты лишь намечены, не проговорены до конца.

В общем, написано посредственно, но замысел грандиозен: апофеоз внутренней свободы в условиях внешней связанности, ограниченности судьбой. При этом сама фрагментарность трудночитаемого повествования удивительным образом соответствует замыслу (как я его понимаю). Незавершенность, невыстроенность текста создает впечатление живого куска реальности, не помещающегося на страницах романа.

Здорово! Вполне дяченковский текстик вытанцовывается. Нравятся Лукьяненко такие игрушки, вот и в «Черновике» персонаж романа (писатель-фантаст) набрасывает, как разные (вполне узнаваемые) писатели стали бы развивать исходную посылку «Черновика». И персонаж честно признается (за автора, вероятно) в собственной всеядности (читай: «профессионализме»).

Занимательная статейка. Только вот школьная сцена с фантастами и критиками — в «Дневном дозоре». И слов у Лукьяненко там нет.

Лукьяненко, как водится, мастеровит и, по обыкновению, вторичен (перед нами — вывернутый наизнанку рассказ Шекли «Кое-что задаром», см. также отзыв be_nt_all).

Идея рассказа до странности напоминает сюжетную основу «Осенних визитов» С. Лукьяненко (можно вспомнить и его же орионовскую дилогию), однако, любопытно, как Дяченки переводят эту не новую проблематику в индивидуальное измерение. И умеют сделать это интересно. Забавное свойство дяченковских текстов: у них редко встретишь оригинальную идею, миры кроятся едва ли не по одному лекалу (нормальность аномалии), но от книг часто не оторваться — потому что в центре у Дяченко обычно оказывается по-своему привлекательная личность, помещенная в трагические обстоятельства. И всех жалко. Вспоминается набоковское: «Красота плюс жалость — вот самое близкое к определению искусства, что мы можем предложить».

Рассказ с настроением, легкий. Звонкое дачное лето, этюды, недоверие к слишком нормальной жизни, банда странненьких детей, средневековая легенда на заднем плане, «человек не должен быть один» – такая вот окрошка. И ответом на отсутствие внятного сюжета является название рассказа.

Написано посредственно, юмористические отсылки глуповаты, всё так. А задела меня книжка как очень личный взгляд на Дюма. Бушковский д’Артаньян-государственник – это любопытно: помните, в «Двадцати годах» постаревший (и поумневший) герой говорит о великом кардинале – не чете Мазарини (да и с Рошфором отношения складываются вполне дружеские). И неплохо реализована у Бушкова идея игры судьбы – какой-то фатальной случайности ‘своей’ стороны (этот мотив, вообще характерный для Дюма, замечательно прозвучал в экранизации «Графини де Монсоро» Владимира Попкова).

Т.е. такие книжки (см. также «Та самая миледи» Юлии Галаниной) не стоит воспринимать как пересмотр любимых произведений, это скорее попытка поговорить о любимых книгах в форме литературной, явление того же порядка, что и фанфики. И ключевое слово здесь – «любимых», Бушков не пытается конкурировать с Дюма.

Присоединяюсь к отрицательным отзывам. Удочки временами закидываются вполне стоящие, а ловится что-то совершенно невразумительное (рыбки-сикильдявки :). Однако же на фоне «Рубежа» несколько иначе смотришь на «Vita nostra» Дяченков.

Был потрясен 18 лет назад. Взялся перечитывать и еле осилил. А еще и фильм отвратненький посмотрел (Ермаш, 1984 года). Грустно жить на этом свете, господа.

Т.е. и проблематика поистрепалась, и написано вообще-то так себе. Но удивительно, что по прошествии 18 лет довольно неплохо помню сюжет.

Советские подводники в схватке с Ужосом, придуманным другим (не менее известным, чем Врочек) автором. Подробности быта и логики подводников на боевом дежурстве сделаны очень пристойно, композиция рассказа тоже вполне. Все остальное (Ужос, в смысле) — как-то не трогает.

Какой-то очень советский рассказ (если отвлечься от темы — выпивки). Можно читать, а можно и не читать — мало что изменится.

Недурно написанный рассказ (что-то, правда, (слишком?) часто в последнее время появляются рассказы про наркоманов будущего — тенденция, однако). Захотелось еще что-нибудь у Овчинникова почитать.

История и мир, представленные в рассказике, не очень понятны, но занимательны.

Миленькие миниатюры в формате, который сегодня именуется «криптоисторией». Текстик про древние (финансовые) пирамиды и наперсточников (прелестненький) + историйка про древнюю же бюрократию (скучненькая). Бывали у Е. Первушиной вещи и поизанимательней, и помастеровитее.

В аннотации жанр рассказа обозначен как «треш-пародия». Веселенький такой текст, обыгрывающий клише городской фэнтези и криптоистории. Впрочем, сам этот стеб, в свою очередь, оставляет впечатление где-то уже не раз читанного.

Благодаря сборнику начал читать молодых авторов. До этого был очень осторожен (наверное, это поколенческое). И совершенно не ожидал встретить такие сильные тексты как «Хомка», «Воин Добра» и «Любовь в третьем секторе».

Рассказ я бездумно пролистал. На взгляд поверхностный – очередная глубокомысленная китайщина в формате «побеждает тот, кто не сражается», «действие посредством недеяния» и пр. Короче, «гитара ерхой-лабадай». Может быть, вполне пристойный текст в рамках цикла, но как отдельное произведение совсем не трогает.

Рассказ не очень понравился: так, зарисовка какая-то про экстрим не очень отдаленного будущего (хотя как часть возможного авторского сборника вполне пристойно). Из тех рассказов, что можно читать, а можно и не читать – разница невелика. «Одиннадцать вольт для Феникс» из того же сборника написана в том же, в принципе, ключе, однако, там больше психологического движения.

Весьма убедительное произведение, описывающее наркозависимость изнутри (а если шире — любую, наверное, зависимость). Фантастика — не более чем упаковка. Но благодаря этой упаковке текст может оказаться очень полезным подростковым чтением.

Брр-р. Романтический панк, если можно так выразиться. Сильно бьющая по мозгам повесть про любовь, совесть и понимание. Допускаю, что иным читателям как раз это нагнетание чернухи может не показаться. Дело вкуса. А мне по прочтении захотелось немедленно порадовать любимых.

Отвязный, безбашенный, ироничный — иными словами, очень хороший текст. Этакая современная жутковато-веселая гофманиана. Совсем не поклонник Макса Фрая, но за антологию «Книга врак» как-то даже зауважал (впрочем, быть может, имя «представителя» на обложке — просто рекламный трюк).

Начало повести мне совсем не глянулось: дурная в посперестроечном вкусе пародия на гоголевский «Нос» (дескать, мы-то с вами знаем что нос майора Ковалева – просто эвфемизм, не нос у Ковалева сбежал, ох, не нос). Однако потом увлекли крутые повороты сюжета: тут тебе и кражи, и киллер, неведомо кем нанятый, и шпиенские штучки всякие, и правозащитные фонды, и вообще много чего забавного. И все это с налетом такой вот х-й криптоистории.

И сама постепенно выкристаллизовавшаяся идея «хозяина», живущего нашей кровью, хозяина как воплощенной сексуальности власти очень неплохо получилась. Сексуальность, подчинение и агрессия, убийство, нарушение социальных запретов – немудрящая, но вкусная фрейдистская солянка. И веселая тож. Сорокин для бедных.

Подход к ВК, конечно, заезженный (Перумов, «Черная книга Арды», Еськов и пр.). Идеология эта тоже оскомину набила и на зубах навязла. И такие словесные игры еще у Олдей утомляли. Но вот хорошо пишет Лазарчук, захватывающе. Хотя после «Опоздавших к лету» (см. отзыв born2die)… Вечная читательская несправедливость: талантливых авторов мы судим гораздо строже.

Что до Запада… ну не любит его Андрей Геннадьевич (см., например, его ЖЖ). И, в общем-то, вполне аргументировано не любит.

Роман очень тенденциозный, но, кажется, искренний. Причем не на уровне «мочить их всех в сортире», а именно как роман-беспокойство. Потрясти, наверное, не потрясает (слишком плохо для этого написан), но впечатляет.

Хотелось, бы, конечно, прочесть роман с попыткой объективно подойти к обеим конкурирующим культурам. Но есть что-то и в односторонности — когда это подчеркнуто своя сторона. Что есть мусульмане для западной цивилизации – фрамлинги, раман или даже варелез – решать на основании пусть и с чувством, но средне написанного романа, наверное, не стоит. Как бесспорно и то, что сформировать свое мнение все-таки нужно, причем до того, как вновь взорвутся дома. И в этом смысле роман является неплохим толчком к собственному подумать.

В общем, прочесть, наверное, стоит — все-таки роман два года назад п(р)огремел.

Довольно занимательными, кстати, мне показались пассажи о католиках-традиционалистах, я мало что слышал об этом до прочтения романа.

О романах Оксаны Панкеевой можно сказать словами ее же героини: «Попробовала я прозу писать, полная фигня получается. Слов не хватает. Одни диалоги получаются». По сути, перед нами бесконечный флуд с минимумом действия. Даже битва с драконом, в ожидании которой проходит весь второй роман, дается в изложении персонажа. Мир совершенно не проработан.

Но фигня получается местами милая: симпатичные, домашние герои, нестрашные трагедии, а главное — уже отмеченный в отзывах оптимизм. Почитав Панкееву, лучше понимаешь причины популярности Дарьи Донцовой. Еще эти тексты напоминают творчество Макса Фрая, правда, совсем какой-то «бюджетный» его вариант (кстати, панкеевское «потрахаться», которым пестрят страницы романов, отчасти соотносимо с фраевским «пожрать», просто подростковая какая-то одержимость. Откуда что берется?). И какое-то странное сродство — на уровне отдельных персонажей — чувствуется с форкосигановским циклом Буджолд: Шеллар — гиперлюбопытный Майлз, разбавленный Грегором, Элмар — Айвен Форпатрил, Флавиус, дополненный мэтром Истраном — невозмутимо-иронично-преданный Иллиан и т.п. Может, впрочем, помстилось.

Хочется (вслед за elfy) отметить, что при невероятной затянутости историй (едва ли не каждое сколько-нибудь значимое событие рассказывается раза по два) концы с концами у автора вполне сходятся, тайны потихоньку разгадываются. В общем, вечером трудного дня, едучи в электричке, выбирая между романом Оксаны Панкеевой и желтой газеткой, я проголосую за Панкееву.

Вполне вменяемая статья о состоянии современной российской фантастики. 2007 годом эссе вопреки названию не ограничивается. Статья вышла несколько разухабистая, но усилия автора, направленные на самовыражение, не мешают воспринимать собственно содержание.

Из несомненных достоинств статьи хочется отметить внятно изложенные следствия коммерциализации фантастики, радующие душу и ум на фоне привычных эмоциональных, но бессодержательных обличений. Что до центральной роли Супергероя в современной SF (один из главных тезисов автора), то это все же несколько устарело. Хотя, конечно, все зависит от того, как смотреть: если чисто количественно, то этот тип героя, наверное, преобладает, а вот если учитывать «статусность» произведения, то Супергерой, на мой взгляд, уже канул в Лету.

Собственно, и сам сборник, который открывает статья А. Караваева, посвящен людям, а не Супергероям (вполне вероятно, что акцентирование «супергеройности» современной SF есть ход, призванный прежде всего подчеркнуть достоинства сборника «Лучшее за год 2007»).

Понятно, что цикл создавался не на пустом литературном месте (см. примечание к аннотации), но вот интеграция Челленджера в советский быт очень недурна. Конечно, это не «Роковые яйца» или «Собачье сердце», но... Мне всегда, например, казалось, что Вагнер послужил толчком к созданию булычевского Минца (см. Гуслярский цикл).

Из деталей впечатлил эпизод, в котором через Вагнера-полупризрака несется поезд, и торс Вагнера, скользящий по полу вагона, приводит в смятение пассажиров (очень потом это было, кажется, в «Ghost» с Деми Мур и Суэйзи). В этом для меня весь Беляев: одно дело — придумать голову на подставке, а совсем другое — увидеть, что если задержать воздух, то голова соскочит с трубок, которые просто вставлены в сосуды... Это ж надо воображение! Тот же эпизод с Вагнером был бы вполне ожидаем в ситуации развитых кинематографических техник, но во времена написания повести кинематограф-то не изобиловал спецэффектами. И литература о призраках предлагала лишь банальные проходы через стены и разные истаивания.

Идея забавная, но разработана слабо. Например, встает вопрос о том, как воспринимались книги при смене автора (проблема, поднятая в рассказе Борхеса «Пьер Менар, автор «Дон Кихота»»). А без этого оказалась не совсем внятной позиция автора. Да, культурный багаж, накопленный человечеством, не может быть освоен одним человеком. Даже «золотой фонд». А выход? Читать все же старые книги? Тогда не прочтешь новых. Да и всех старых тоже не прочесть. Т.е. проблема выбора все равно остается.

Собственно, Шах скорее ставит вопрос. И приводит как минимум две точки зрения на него. При этом позиция Сойерса («буду писать сам — хоть плохонькое, но свое») воспринимается как более адекватная, хотя в рассказе она слабо обоснована.

Неплохо для начала семидесятых. Заинтересовала не сама даже идея — роль физиологии в том, что называется человеком, а обращение в этом контексте к сфере сексуальности (не самая востребованная в советской фантастике тема). Ну и «научные дрожжи» (популярная тогда психофизиология), на которых все замешано.

Хороший ход — повествование от первого лица (нечто подобное, но на совсем другом уровне было сделано в «Цветах для Элджерона» (1966)).

Что до идеи вообще, то среди прочего вспомнились «Руки Орлака» (1920) Мориса Ренара: гениальному пианисту пришивают руки убийцы (и что из этого всего вышло) и «Голова профессора Доуэля», конечно.

Очень распространенный в фантастике подход — буквализация метафоры («этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной»). Сама идея тоже не нова («Шесть персонажей в поисках автора», Александр Сергеевич, в рассказе упоминаемый, не говоря уж о кафках и борхесах).

Что мне понравилось, так это идея сделать Автора просто автором — молодым, не очень умелым и вполне традиционным (для конца восьмидесятых). С богоподобным автором литература играет едва ли не с Гомера («гнев богиня воспой...»), а вот рассмотреть нашу жизнь как текст вполне себе средненького начинающего соцреалиста, просто человека — со своими тривиальными проблемами, которые транслируются в текст (

Наверное, каждый настоящий писатель-фантаст (и тем более — автор твердой НФ) должен написать такой вот реквием рационализму.

Ужос. Читал в сборнике «Фантастика 2002», так на фоне очень пристойных повестей, там собранных, вообще ужос ужосов. Даже на фоне фрагмента васильевского «Ведьмака» (а тоже ведь не шедевр). Отвратительная манера публиковать пилотные проекты, из которых, может, выйдет чаво, а, может, и нет.

Впрочем, м.б., в 2004 г. был опубликован какой-то другой вариант?

И продолжая сопоставления со Стругацкими: очень, мне кажется, умно дать сверхчеловека (или сверхчеловечество) глазмами человека вполне ординарного. А то вот как примутся современные фантасты воображать себя на место сверхразума... А у самих мысли коротенькие-коротенькие, как в свое время у Буратино.

А сама повесть (как уже отмечено в предыдущих отзывах) — любопытный взгляд на идеи Стругацких и Лема (язык не поворачивается назвать повесть вторичной), сдобренный вполне исторически понятным скепсисом по поводу неизбежного Иного.

Читая «Красное на красном», можно было предположить, что именно Рамиро — тот, кто «подарил своему миру четыреста лет свободы» и «не дождался ни благодарности, ни понимания».

Сам приквел не очень понравился, поскольку здесь без особых затей эксплуатируются схемы, созданные в «Красном на красном». Рамиро — вылитый Рокэ, Аллан Окделл — едва ли не копия Дика.

От «Святого Аллана», признаться, ожидаешь больше жизни, а он что-то совсем бледненьким уродился. И ску-у-у-чным! Все меньше понятно, почему Люди Чести боготворят Окделлов. Ясно, когда идут за Рокэ, за Рамиро, а почему люди пошли, скажем, за Эгмонтом...

Заинтересовала тема любви, но и она обернулась схемой. Жанр баллады предполагает, конечно, некий схематизм, однако схема схеме — не друг, товарищ и брат. И брать для сравнения, к примеру, «Испанскую балладу» Л. Фейхтвангера, право, не стоит — ежли не желаешь утратить свежести восприятия.

Симпатичный продукт, о чем уже немало сказано. Вот только от книжки, пусть даже входящей в цикл, ожидаешь какой-то смысловой завершенности. Ну, не потрясло меня настолько, чтобы еще несколько раз по 500 страниц, а так... Понятно, что у автора вполне получается писать, но главный-то вопрос в том, способна ли она написать. Впрочем, это беда многих циклов (одно из самых приятных исключений — барраярская серия Буджолд).

Весьма внятная статья о «Пещере» Дяченок. Пафос суждений, если коротко: «Пещера» — плохая фантастика (много нескладушек), но хорошая Литература (вспоминается пушкинское «Плохая физика; но зато какая смелая поэзия!»).

Эпистолярный роман, построенный как переписка двух инвалидов (организменно закрепленная невозможность встречи). Действие разворачивается в параллельной России, но быстро приобретает дополнительное фантастическое измерение. А вот вставная история — рассказ жука, поселившегося в руке героя, помещена не в параллельный, а в какой-то даже перпендикулярный мир. И очень лирична та история.

В общем, Липскеров — блестящий сочинитель и хороший стилист, импонирует и сама затея реанимировать полузабытый жанр.

Финал, действительно, неожиданный. Может смутить читателя, ориентированного на поиски смысла в произведении. Язвы постмодерна, что уж тут поделаешь :)

Довольно сложный и амбициозный в литературном отношении текст, что приятная редкость в современной русской фантастике. Ожидать от потребителя популярной литературы медленного, тщательного, квалифицированного (:) чтения — на это нужна смелость. Не сказал бы, что повесть мне очень понравилась, но точно впечатляет.

Очень мило. Причем текст написан еще до конфуцианских экзерсисов ван Зайчика.

Странный какой-то роман. (Впрочем, сразу оговорюсь, что это — первый латынинский текст, кот. я смог дочитать до конца). Домучивая роман, мучился вопросом: А к чему это все? Ну, коррупция — это, несомненно, грустно. И что? Нет, автор от персонажа к персонажу продолжает показывать все новые образчики коррумпированности. А зачем?

Главный герой все время куда-то движется. А что им движет? Из романа совершенно неясно. С остальными персонажами и социальными концепциями вообще полный швах (чего стоит второе, насколько я понял, лицо секретной службы, совершенно не ориентирующееся в событиях недавнего прошлого: дедушка ему рассказывает о том, что слово «демократ» — это не ругательство; дорогая редакция, я с вас обалдеваю... крошка сын к отцу пришел).

«Технические подробности» сильно отдают компьютерной игрушкой. Это и прочие сюжетные элементы (прогнившая империя, вынужденный квест, молодой напарник, навязанный герою и т.п.) заставляют сравнить текст Латыниной с «орионовской» дилогией Лукьяненко («уж не пародия ли он?»). И в этом сравнении «Нелюдь», увы, не выигрывает.

Роману, наверное, нельзя отказать в правдивости. (Любопытна, скажем, картина научного сообщества — очень удивился, когда узнал, что за гиперболами Рыбакова стоит т.н. «вакуумная афера» в Академии наук. Автор, оказывается, почти не преувеличивал). Но склонность Рыбакова к морализаторству, публицистичность (см. отзыв ALLEGORY)... В лучших его книгах морализаторство вполне компенсируется изрядными художественными достоинствами, каковых я в этом романе не обнаружил.

Классика! Впрочем, ужасно советская.

Идея кристально прозрачна («ты многое потерял — и

понял и многое приобрел. Ты понял, что все это, — Эмиссар кивнул в сторону

корабля, — далеко не самое важное. — Он положил руку на сердце. — Вот... —

Указал на росток: — И вот... «). Но как-то не трогает эта идея (слишком она аллегоричная, головная).

Переклички с «Солярисом» только подчеркивают разницу в уровне.

Роман сильно пожилого человека — это если о центральных персонажах. Но классика. Правда, очень головная классика (что у Михайлова не редкость). Представления о политике — на уровне желтоватых газет (т.е. все, вроде, так и есть, но ужасно скучно выходит).

Роман для меня попадает в категорию «фантастики ближнего прицела» (вместе с, например, «Войной за Асгард» К. Бенедиктова, «На будущий год в Москве» В. Рыбакова). Не лучший роман в этом ряду.

Сама идея этой фэтезийной альтернативки мне глянулась. Исполнение — среднее. При этом читать один роман имеет немного смысла, Алферова и сама говорила, что ее римское пятикнижие — это, по сути, один роман (правда, судя по всему, ужасно многословный).

Хороший рассказ. Для меня он как-то сразу встал в один ряд со «Светом в окошке» Святослава Логинова (к сожалению, скорее не по уровню реализации, а по характеру идеи; избыточный инфантилизм и стилевые шероховатости этого рассказа несколько смазывают впечатление).

Не могу также не отметить замечательного свойства лучших рассказов Каганова: его идеи настолько убедительны (не уверен, что слово удачно), что вопреки дурацкому подчас исполнению рассказы долго не отпускают, заставляют искать какие-то свои ответы. Текст оставляет ощущение подлинной истории, правда, не очень хорошо и не очень умно рассказанной. Но именно реальной истории.

Читал роман давно, когда ставил оценку, со скрипом припомнил сюжет. Но вот персонажей — уже с трудом (с напрасным, по большей части, вспомнил лишь благодаря аннотации). Т.е. вполне профессиональный роман, но на фоне некоторых олдиевских шедевров и просто удач немножко блекнет.

По впечатлению — на уровне первой книги «Ойкумены» (или «Мессии»), т.е. занятный парень этот Боргота, но ведь с Одиссеем, Гераклом, героями «Баламута» вряд ли сравнишь.

И сюжет, конечно. Хороший сюжет для повести, но растягивать его на роман... Суровый оскал капиталистического книгоиздания.

Чудная штука. Только, скажем, Сорокопутка у Анджея Сапковского — тоже своего рода римейк Белоснежки — повдохновеннее будет. Как-то у Геймана все слишком четко выстроено, так и дергает за эмоциональные ниточки, наследник Хичкока.

Книга скорее понравилась и с появившимися отзывами вполне согласен.

Одако на фоне «Общаги» наводит на грустные размышления (на связь романа с «Общагой» указал в своем отзыве art). Признаюсь, несколько утомляят одна из главных добротетелей героя, довольно такая тривиальная: «все было за то, чтобы вот переспать, а он не переспал». В ромашках спряталась, сняла решительно, а он не попросил. Нет, хороший, конечно, поступок, но... Этим высоконравственным актом героя как-то очень усердно тычут мне в глаза уже в двух романах. Хочется ответить в духе Данилы из «Брата-2»: «Да ладно тебе!»

Конечно, и у других авторов встречаются навязчивые эротические идеи (вроде мужской полигамии как идеала семейной жизни у Вячеслава Рыбакова, но в историях Трубецкого — Симагина — Оуянцева-Сю они все же второстепенны). Не знаю. Смущен.

Чудесная вещь, но «Хомка» понравился больше. История про эпосы разных культур очень любопытна (вызывает сомнения, да, но это ж литература, а не научная работа), а рамочная история какая-то нескладная: не веришь в то, что человек, имеющий скафандр (и готовый путешествовать), сидел бы рядом с аварийной шлюпкой и слушал инопланетные байки.

Варианты ведь возможны разные. Скажем, на аварийной шлюпке должен бы быть скафандр (или еще где-то на корабле). За ним вполне можно было бы сходить. Впрочем, дело не в вариантах. Просто рамочная история сшита грубовато, не очень ей веришь.

Несомненая классика. Но если и до прочтения книжки Дилейни интересовался связью языка и мышления, то скучновато. Т.е. приходится делать скидку на 1966 г.

Как литература роман не впечатляет — идеи любопытны, но герои не трогают, сюжет несколько схематичен.

Потрясающий рассказ. Собственно, Рыбаков сам о нем все сказал: это было попыткой написать о том, каким бы был СССР, если бы пропаганда была правдой. И как же было бы все замечательно, если бы все так и было! И насколько острее на этом фоне осознается инаковость действительности.

Аналогичный ход используют Д. Быков и М. Чертанов в плутовском романе о Ленине «Правда».

Отличные пуговицы, отличные (иллюзорные) мама с папой, которым гораздо лучше без обременяющей их дочки. В общем, чудесно сделанная детская страшилка, как и было сказано. Кроме уже названных параллелей слышится эхо «Постояльца со второго этажа» Р. Брэдбери.

К сожалению, текст одноразовый (что, наверное, характерно для страшилок).

Любопытный роман, особенно на фоне «Анахрона» (ах, «Сайгон», мой «Сайгон», в разных вариациях). В отличие от «Анахрона» речь идет об участниках тогдашних тусовок (многие, стараниями Рыбина, очень узнаваемы – чудные получились Башлачев и Градский, например). Не фантастика нисколько (если, конечно, не считать фантастикой какую-нибудь «Дьяволиаду»).

Правда, начинается роман какой-то психоделической альтернативкой вокруг юного Ленина в советском (?) Симбирске, но эта линия быстро сходит на нет. Сама задача – смешать людей, коней и времена реализуется и без того. И вполне органично, надо сказать, реализуется. Чего стоит одна встреча в Сайгоне» барышни из 80-х и человека 90-х годов.

При разных авторах с разными, вероятно, интересами текст получился вполне складный и с благородной такой сумасшедшинкой. Приятно отсутствие той тягомотности, что сводит на нет весь «Анахрон» (особенно под конец).

По прочтении романа убеждаешься в двух, нет, в трех вещах:

- писатель Олег Дивов знает толк в горных лыжах;

- писатель Олег Дивов старается не опускаться ниже определенного литературного уровня;

- стальной кант у горных лыж необыкновенно острый.

Это, собственно, и все. Читатель, не погруженный в творчество Дивова, все ждет, что «сейчас-то все и начнется».

Удалась, на мой взгляд, партнерша героя — Маша. Совершенно не удалась его любимая (образ на уровне комиксов, высказывания и смс-ки вроде «Ты мой герой» несут печать невыразимой пошлости, которую автор все же зачем-то выразил). Мир через 22 года совершенно никакой, что происходит в России — непонятно (отчасти это мотивировано погруженностью героя в спорт и программным космополизтизмом).

В общем, 6 баллов — за красивые горные лыжи и писательскую мастеровитость.