Очень правильная фантастика. Правильная – это когда в научно-занимательной форме автор умеет говорить о вещах, интересных не только энтузиастам науки.

Научная составляющая рассказа не нова для людей, интересующихся лингвистикой: здесь и гипотеза лингвистической относительности (вероятно, ошибочная в радикальных вариантах), и опыты по созданию идеографической письменности (ЛоКоС, например). Все это качественно сделано, и фантастическое допущение заставляет внимательно следить за перипетиями полевой лингвистической работы (чай, не язык каких-нить индейцев хопи изучаем)

Очень точным показалось сравнение Лукьяненко с писателем-функционалом (отзыв kkk72). Автор перед нами, несомненно, профессиональный, идеи жанрово-интересные выдает, однако, знакомство с его теперешним творчеством оставляет стойкое ощущение того, что писателя, по большому счету, все в нашем мире устраивает. Только вот с этих позиций по-настоящему писать не получится, писатель же – «это больная совесть общества», и ключевое слово здесь – «больная». А у нашего автора все уже, по-видимому, отболело, осталось только некое раздражение от того, что не болит больше. Вспоминается характеристика другого писателя из совсем другой литературы: «Человек умный, простой, немножко, знаешь, меланхоличный. Очень порядочный. Сорок лет будет ему еще не скоро, но он уже знаменит и сыт, сыт по горло... Что касается его писаний, то... как тебе сказать? Мило, талантливо... но... ».

Впрочем, именно недовольство писателя собственной сытостью (оно все же прорывается в произведениях Лукьяненко) – это едва ли не единственное, что заставляет меня читать его новые книги.

Роман прекрасен до тошноты. Просто нужно понимать, что это никакая не фантастика, не антиутопия, а роман абсурда. Ни в психологическом, ни в социальном плане роман программно не претендует на достоверность.

Напротив, именно очевидная недостоверность и поддерживает ощущение немыслимости происходящего (из аналогий, навскидку — «Превращение» Кафки: автор дает невероятное происшествие как бытовуху, но в реальном мире такое событие ну никак не могло стать бытовухой). Задача Исигуро — не в том, чтобы, как в фантастике, читатель принял правила придуманного мира и жил в нем вместе с героями. Нет, читателя будет тошнить от этого донорства и на первой, и на двухсотой странице, мы не будем принимать происходящее как данность, но все же останемся с героями, отпустив их лишь на последней странице. С чудовищным мастерством выписанное столкновение человечности с абсурдом мироустройства — это и есть главная фишка романа. Автор расковырял плоть бытия и тыкает читателя в эту гноящуюся рану всякий раз, когда мы готовы съехать на предлагаемые автором же рельсы жанрового автоматизма (антиутопия, роман воспитания, психологический роман и т.п.)

Этот разрыв в ткани бытия — смерть, смертность человека. Эдем Хейлшема, где смерти нет, заканчивается во всех смыслах, начинается взрослая жизнь, которой ты в сущности добровольно будешь отдавать куски себя (здесь важно авторское donations, слово «выемки» совсем не туда уводит). Но может ли настоящая любовь хотя бы отсрочить смерть? А в чем смысл искусства? Или лучше, чтоб побыстрее? Важно ли помнить Эдем? Или, напротив, смерть приносит какое-то понимание (ты — не донор, тебе не понять)?

Роман беспримесного отчаяния — а что еще можно испытывать ежесекундно отчетливо осознавая собственную смертность? — превращается в развернутый дзенский коан: «Падая в пропасть, ты зацепился зубами за пучок травы. И тут тебе задают вопрос о сущности Будды».

Вот ведь как интересно: ежли сравнивать книжку с опусами Роулинг – действительно, выходит глубоко вторично (тем более, что такое сравнение поддерживается многочисленными и ПРЯМЫМИ отсылками в «Астровитянке»). И тогда устранение из текста гравитационных энергий, двойных звезд и прочих сингулярностей, разумеется, много способствовало бы украшению текста. Однако перед нами – именно НАУЧНАЯ фантастика. Не в плане, наверное, самих идей (мне – гуманитарию – трудно судить), но в плане, так сказать, мировоззренческом (точнее было бы говорить о «научно-фантастической сказке»). Волшебная шляпа, определяющая факультет в «Поттере», и шляпа-фетиш у Горькавого мало отличаются в аспекте сюжетосложения. Разница между ними — это разница между скатертью-самобранкой и полевым синтезатором «Мидас».

Но по прочтении книги Роулинг (читал я только первую) в лучшем случае «долго ходят, разомлев от брожения, и тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения». И в качестве дальнейшего чтения поклоннику Роулинг можно порекомендовать лишь очередную книжку серии или что-нибудь, извините, эзотерическое. А вот книжку Горькавого я непременно куплю для своих детей. И не по причине каких-то исключительных художественных достоинств. А потому что хочу, чтобы читали мои дети не эзотерику, а того же Перельмана (наверняка, есть что-то посовременнее, это просто пример из моего когдатошнего детского чтения).

Так называемая «четвертая волна» русской фантастики долго и остервенело топтала тезис о том, что «фантастика должна звать молодежь во ВТУЗы». Но отгремели баталии (у «четвертой волны» были, к сожалению, весьма серьезные резоны), и оказалось, что научно-фантастическая сказка – очень нужный и востребованный жанр в рамках фантастической литературы.

Что до возможных упреков в подражательстве… Неужели кто-то считает романы Роулинг оригинальными?

О романах Оксаны Панкеевой можно сказать словами ее же героини: «Попробовала я прозу писать, полная фигня получается. Слов не хватает. Одни диалоги получаются». По сути, перед нами бесконечный флуд с минимумом действия. Даже битва с драконом, в ожидании которой проходит весь второй роман, дается в изложении персонажа. Мир совершенно не проработан.

Но фигня получается местами милая: симпатичные, домашние герои, нестрашные трагедии, а главное — уже отмеченный в отзывах оптимизм. Почитав Панкееву, лучше понимаешь причины популярности Дарьи Донцовой. Еще эти тексты напоминают творчество Макса Фрая, правда, совсем какой-то «бюджетный» его вариант (кстати, панкеевское «потрахаться», которым пестрят страницы романов, отчасти соотносимо с фраевским «пожрать», просто подростковая какая-то одержимость. Откуда что берется?). И какое-то странное сродство — на уровне отдельных персонажей — чувствуется с форкосигановским циклом Буджолд: Шеллар — гиперлюбопытный Майлз, разбавленный Грегором, Элмар — Айвен Форпатрил, Флавиус, дополненный мэтром Истраном — невозмутимо-иронично-преданный Иллиан и т.п. Может, впрочем, помстилось.

Хочется (вслед за elfy) отметить, что при невероятной затянутости историй (едва ли не каждое сколько-нибудь значимое событие рассказывается раза по два) концы с концами у автора вполне сходятся, тайны потихоньку разгадываются. В общем, вечером трудного дня, едучи в электричке, выбирая между романом Оксаны Панкеевой и желтой газеткой, я проголосую за Панкееву.

Чтение утомительное, особенно в эпоху ренессанса фрик-лингвистики. Задумка автора понятна – смешать шуточную ‘народную этимологию’ с неожиданными поворотами, свидетельствующими о проникновении в тонкую механику языка. И как идея это замечательно… только в этой музыке слишком много нот, т.е. приставок, дериватов и прочих суффиксов. Наверное, хорошо бы было это снять (в анимации) или на театре поставить – в авторском тексте филологические экзерсисы героя интонируются явно недостаточно. Самим языковедческим упражнениям, увы, не хватает того блескучего изыска, за который читатели любят, к примеру, произведения М. Успенского.

При этом ‘филологический’ план слабо связан с авантюрным футурологическим сюжетом (не случайно в самом финале никакой филологии не остается, не нужна она автору). Этот сюжет можно сравнить с домом, который в начале повести пытается строить герой: поналомано могучих дерев, кое-как они сложены, а законопачены огромные дыры этой самой филологией (т.е. мысль о языке как поддержке и опоре также понятна, но она в повести слишком головная). Находки в авантюрном сюжете интересные: в самостоятельную повесть вполне разворачивается игра мамочки героя, общество кучников показалось любопытным (в т.ч. как метафора отношений между автором и читателем)… Но сыро это все, неразвито и перебито слабоватыми измышлениями. Общество бессмертных занято исключительно тинейджерскими забавами (хотя в таком обществе задумки вроде той, что повернула жизнь Вериса, должны быть скорее правилом). Развенчание золотого века и апелляция к архаичным ценностям в данном случае просто беспомощны (я не против архаики – у того же Логинова есть, к примеру, прекрасная почвенническая повесть «Чисть»). Только в ставших классикой произведениях все это использовалась раз двадцать, наверное, с куда большей осмысленностью.

Иными словами, повесть – вполне себе на уровне, но уровень этот, к сожалению, ниже планки, поставленной в лучших произведениях Святослава Логинова.

САМАЯ АДЕКВАТНАЯ РЕЦЕНЗИЯ НА «СНЕГ ЭНЦЕЛАДА»,

в принципе, написана У. Эко:

«В порнографических фильмах всегда полно людей, которые бесконечно долго едут на машине; пар, которые тратят нереально много времени на то, чтобы зарегистрироваться в гостинице; джентльменов, которые несколько минут едут в лифте перед тем, как зайти к себе в номер … Прямо и грубо говоря, в порнографическом фильме, прежде чем увидеть нормальный трах, вам придется просмотреть нечто похожее на рекламный ролик городского транспортного управления».

Ну, только вместо последнего у Веркина трудовые будни, байки и немудрящие досуги нашего современника-гуманитария. И животноводство, тьфу, пищеварение означенного современника.

Я понимаю, что это такой модернистский прием – вроде псевдодокументального игрового фильма, снятого кривыми дрожащими ручками на любительскую камеру. Скажем, приходит герою такая пугающая посылка – и вместо леденящего ужаса, горячей волной накрывшего ГГ, нам несколько страниц описывают, как оный просматривает душеполезное на ютубе. Ну да, вполне себе достоверно психологически – но у Хемингуэя в «Белых слонах» про то же сделано лучше, а главное – короче. И ты читаешь, читаешь, читаешь, читаешь, читаешь все эти многая, без конца и краю, слова – а ведь ролики на ютубе сами себя не посмотрят...

Вот такой отзыв я написал, прочитав страниц 150 «Снегов Энцелада». Но все это, наверное, мимо, потому что роман все же цепляет. Даже вот приснился, а разговоры по мобильнику – нет, действительно, не снятся. Это «цепляет», конечно, во многом объясняется моей принадлежностью к целевой аудитории: XY 47 лет с провинциальным бэкграундом, гуманитарий, мигрировавший в бизнес. Но как портрет моего поколения, нечувствительно прогадившего страну, роман, наверное, интересен не только нашему поколению. И я не столько даже про точно схваченные черты, вроде потребительской фиксации у позавчерашней молодой шпаны, не брезговавшей накатить теплой водки из пластиковых стаканчиков. Нет, я скорее про особое умонастроение, которое многое в нас объясняет (например, про то, что активистами, пытавшимися что-то изменить в стране, стали люди не самые в наших компаниях умные – а самые умные сосредоточились на малых делах для себя любимых).

Ну и вообще, сегодня «настоящий» роман про современность распознать довольно легко: если кажется актуальным без обращения к текущим событиям – значит, перед нами хорошая литература. Для меня роман Веркина оказался именно таким.

Эмоционально некоторые вещи попадают очень четко. Интеллектуально тоже «заходит»: пассаж про «в сущности, нормальный город, клумбы там, фасады отремонтированы — но вот воняет!» — это вообще самое точное описание российской действительности, из мне встречавшихся.

Однако, на мой вкус, акцентированно современный сюжет здесь мало сочетается с разговором о главных вещах. Вышло, как если бы автор Ильи Ильича Обломова не только затеял бы перерождение героя – пусть его – но еще полромана описывал бы в деталях специфику предпринимательской деятельности в условиях раннего капитализма. А в финале быстренько закруглился бы, пришпорив безответную лошадку эншиент рашен блюза.

Быть может, это проблема художественного языка, как считает Г. Юзефович: о протестных движениях трудно говорить теми же средствами, что о кризисе семьи среднего возраста. А может быть, разбалансированность романа, выражает разбалансированность нашей жизни, где вещи экзистенциальные никак не связаны с политическими проявлениями.

Причем чтобы связать экзистенциальный и политический сюжеты автору пришлось придумать не очень убедительные трансформации героини из Фрэнка Андервуда в домохозяйки и обратно (мы со Станиславским в один голос воскликнули, ну, чего там полагается).

И все же читать роман обязательно – не только как голос, извините, поколения. Русской культуре отчаянно нужен современный роман, а русская литература не очень знает, как его делать. Не роман о современности, вроде пелевинских и сорокинских, а современные «Что делать?», «Мать»... «Что делать, мать?» – никто толком не знает, но «Бывшая Ленина» – это важный и профессионально сделанный опыт ответа.

Поначалу показалось любопытным, а потом разочаровался – после чУдных «Чудовых лугов». В «Лугах» есть ощущение солнечной значительности происходящего, шаги судьбы, а в этом романе – одно суматошное мельтешение всего и вся. Случайность – отнюдь не случайная гостья в фантастике, но эту случайность нужно как-то осмыслять (случайность как фатум, случайность, способная порушить даже самые тщательные планы и т.п.)… В отзывах мелькнуло сравнение с кино, однако, кино получилось слишком (для меня) артхаусное, построенное на том, что автор беспорядочно носится с камерой по интересному, в сущности миру, в котором происходят интересные, в сущности, вещи, и снимает, чего увидит – главное, чтобы живенько, коснуться до всего слегка, авось, количество перейдет в качество.

Нет, я понимаю, такие техники часто проходят по графе ‘масштабности замысла’, ‘сложности композиции’, ‘многоплановости’ и т.п. Беда в том, что важные для судеб героев эпизоды ничего не говорят нам – читателям.

Как уже отмечено, это хорошо написано. Более того, неплохо отредактировано (ну, или авторы просто так пишут – и то, и другое по нынешним временам большая редкость). Соавторы не потакают читательским ожиданиям (здесь плеснуть душераздирательности, там терзаний душевных, плохим выдать побольше мерзости, хорошим – отсыпать нерассуждающего благородства). Пусть и может творческая свобода отпугнуть осторожного издателя, но авторы предпочли работать в приглушенных, пастельных тонах, разделяя героев не на положительных и отрицательных, а на главных и второстепенных. Воспользуйся соавторы проверенными тиражами рецептами, получился бы у них совершенно дяченковский текст – чего очень бы не хотелось.

Читая такие тексты, временами соглашаешься с тем очень спорным тезисом, что нет ни фантастики, ни мэйнстрима, а есть хорошо и плохо написанные книги. Это не фэнтези в доминирующем сегодня стиле – забористом, ярком, энергичном, это фэнтези в сторону, скажем, лорда Дансейни.

Кажется, в последние годы отечественная фантастика приближается к скачку, по мощи сравнимому с американской «новой волной»: после провала конца 1990-х – начала 2000-х она вновь становится литературой.

Первая, самая большая, часть «Малой Глуши» есть, по сути, удачный стилевой эксперимент – попытка сращения производственного романа с хоррором (ну, или просто фэнтези для многих читателей). И это только самое заметное из соположений.

На выходе получаем умопомрачительный гротеск. Интересно, что вторая половина 2000-х вообще оказалась не скудна женскими текстами, организованными как стилевые эксперименты (начатые гораздо раньше «Звездные гусары» Хаецкой и «Шайтан-звезда» Трускиновской также ‘выстрелили’ сравнительно недавно). В этой литературной ориентации и кроется, возможно, путь к возрождению русской фантастики, что мечется сегодня между потугами на Идею (‘как нам обустроить Россию’) и мелкотравчатой жанровостью (‘мы, типа, без претензий: пиф-паф — трындец котенку, потому как время, значить, жестоких чудес’).

Но главная и самая замечательная ‘литературная’ характеристика произведения Галиной – это творческая свобода (об этом отчасти сказано в отзыве Дивова на обложке). Автор, разумеется, оглядывается на публику, но отнюдь не потакает ей (последнее стало, увы, нормой у большинства современных фантастов).

И еще удивительно приятно наблюдать, как автор растет от романа к роману (такая это редкость в русской фантастике). Когда авторские приемы, памятные по совершенно меня не тронувшим «Хомячкам», вдруг начинают работать на смысл, расцвечиваются новыми красками – писательница все яснее различает даль большого СВОБОДНОГО романа, который ей, надеюсь, только предстоит.

По-своему хороши обе книги (несмотря на все минусы и накладки). Здесь вот что примечательно: очень большие проблемы у наших фантастов с финалами. И это не чисто технические затруднения: говорить многие выучились мастерски, но заканчивая книгу, нужно ведь чего-то и сказать. Финал любого произведения не терпит размытости (не путать с открытостью). Потому-то, например, банальности в финалах Лукьяненко все-таки лучше среднестатистического глубокомысленного бессилия или мочилова, что должно привести читателя к катарсису (но как-то не приводит).

В дилогии Горькавого финал первого романа выводит героев за рамки проблемы личного выживания, причем изюминка в том, что решение исходной коллизии (личная независимость и условная безопасность) в логике романа не означают конца приключений героев (это как если бы капитан Блад, сделавшись губернатором Ямайки, ну не знаю… затеял бы создание в Вест-Индии мощного государства из всяких пассионариев), причем сюжетная идея мести постепенно вытесняется на второй план.

В «Теории катастрофы» герои решают более масштабные задачи, и плохо выписанная динамика их характеров компенсируется динамикой решаемых проблем. Правда, наука здесь немного ‘провисает’ – как-то ненатурально смотрится увлеченность сейсмологией на фоне проблем, требующих, действительно полной концентрации: девочка ввязывается в жесткие игры с власть имущими, а ей лекции читают про то, как вежливо опустить собеседника… «Нам бы ваши проблемы, Марья Ивановна!»

В общем, жаль, что художественные тексты не переписывают. Много в романе хороших заявок, очень в подростковой литературе пользительных (скажем, тема последствий твоих ‘крутых’ решений, эволюция Дитбита-младшего и т.п.), только реализованы они очень второпях. Жаль, что и с пафосом романов о Никки — мотивом разрешимости всех проблем — автор во второй книге совсем переборщил. Вместо «бороться и искать, найти и не сдаваться», роман предлагает какой-то апофеоз безбашенности — «а чего нам, кабанам!»

В каком-то идеальном варианте первый роман должен бы показывать роль интеллекта, а второй – роль человечности, понимания, без которых интеллект может быть разрушителен (эта тема в романе намечена, но лишь пунктиром). И очень интересно, что же в третьей части (слишком уж гармоничная в результате получилась дилогия). «Мессия Дюны»? Или «Дети Дюны»? Ведь Никки-мамаша – это уже совсем не героиня подростковой литературы (так же как и Никки, позабывшая про дочку).

«Чагинск» – донельзя нескладный текст, хорошо отражающий нашу нескладную жизнь. Стругацкие на Стругацких (тут и словесное недержание вперемешку с холодком чудес из «Улитки», и мерцающие недосюжеты из «Хромой судьбы», и траченный молью Виктуар, который все никак не перестанет бренчать, и странная смесь Зурзмансора с Демиургом из «ОЗ»…). И все тянутся-тянутся перед героем кривые глухие окольные тропы, и всего этого чересчур, прям Дмитрий Быков какой-то. Читатель изнасилован мокрецом, тьфу, шушуном – старомодным, ветхим, своим. И миноги, тьфу, растебяка, quantum satis.

Ну или возвращаются такие Билл Денбро и Бен Хэнском в Дерри – только Билл пишет всякую фигню на заказ, а Бэн строит дома для нуворишей, с золотой лепниной. Презирая и заказчиков, и себя. И от тех тогдашних в них ничегошеньки не осталось. И то ли в победившем пластмассовом мире вообще нет ничего настоящего, то ли настоящее недоступно давно пластмассовым героям. Это в Дерри было It, а в русском Чагинске – только фрейдовское Id. Один черт, по-русски звучит одинаково. Талантливый режиссер сделал бы из этого сериал в роде «Фарго», только круче. В общем, невозможно это читать, но и не читать невозможно.

А самым любопытным мне показалось схваченное чутьем настоящего писателя ключевое значение нулевых для нас нынешних, сорока-пятидесятилетних. Что-то с нами произошло между советским детством и вот этим настоящим. Где-то на излете девяностых – начале нулевых шальное выживание сменилось циничным, я не знаю, corruption в самом широком смысле. Где «нас» отличает от «них» только ирония, сарказм и прочая ничего не значащая болтовня. И вот эта связка, она многого стоит. И пусть роман мне не понравился, но вторую часть, конечно, прочту, когда появится на Литресе.

В конце 90х Лукьяненко выстрелил серией отличных романов о стране на распутье: война всех против всех, прежние идеалы либо беспомощны, либо превратились во что-то страшноватое. Разные по качеству, эти романы были про холодный ветер экзистенциальной свободы в эпоху перемен.

Но начинались уже другие времена – эпоха «Дозоров» с их немудрящей идеей о том, что не нужно раскачивать лодку, а нужно прокачивать своего персонажа.

И c тех пор все тянутся пред страной кривые, глухие окольные тропы…

Такие жж-тексты еще и очень неудобно читать – т.к. поначалу не совсем ясно, можно ли пропускать рассуждения героини. Жевать эту приправленную сарказмом смесь из чепухи и банальностей совершенно не хочется. Но вот это все, м.б., играет какую-то роль в сюжете, позволяет лучше понять героиню, работает на концепцию романа? Не-а… Сюжет тянет максимум на повесть, характер – неинтересен (поскольку не показано его становление), концепции в романе – в смысле системы ‘идей’, цементирующих текст, – просто нет.

Сравнивать роман с «Generation «П» не стоит: у Пелевина 'рассуждения' встроены в художественный мир и сюжет о времени и о себе; у Каганова все эти жж-медитации практически самоценны (так, метаморфоза Даши под влиянием Илениных кноу-хав не играет практически никакой роли в сюжете). И потом роман Пелевина написан в 1999 г., с тех пор целый жанр появился — «офисная проза», где весь этот эпатажный цинизм давно озвучен со всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками самоиронии и авторского сарказма.

И (об этом много писали, но все ж) жанр романа требует особого дыхания что ли. Если судить по этому роману («Харизму» я не читал), у Л. Каганова его (пока) нет. Может, и не будет. У неплохих, в общем-то, писателей (вроде А. Чехова) его тоже не было. Автор — Мастер великолепной сюжетной прозы, не нужно разбавлять ее квазифилософичным остроумничаньем. Ну вот представьте, что получилось бы, появись в «Хомке» пассажи о новом поколении, а в пронзительной «Долларке» — рассуждения о том, кто довел население до жизни такой?

Мне это напомнило не столько «Гравилет», сколько «Остров Крым» Аксенова. И роман Лазарчука в этом сравнении не выигрывает. В сфере человеческой он занудный какой-то (на манер чудовищной «Кесаревны Отрады») и декларативный. Скажем, героиня сильно удивляется, что дети могут быть голодными — что прекрасно, однако, социальное устройство ее страны никак не исключает голодных детей...

Или вот наш мир герою кажется серо-пластмассовым. Это пусть, но психологическую достоверность такие декларации обретают лишь в том случае, если свой мир — чувства, предметы, поступки — будет пронзительно настоящим. А этого в романе нет (может, просто не умеет, может – не до того сейчас).

Может быть, в турбореалистическом произведении, сосредоточенном на головокружительной механике мира, этого и не требуется, но ведь в романе Лазарчука многое построено на мотивациях героев: «Я готов умереть любой смертью, готов убивать сам и посылать на смерть других – но мой мир я вам не отдам, хоть вы и сильнее меня в миллион раз…», – думает Глеб. Но почему герой так влюблен в свой мир – бледную кальку грИновского?

Здесь стратегия автора сродни рекламе фильмов, упирающей на количество уже посмотревших: дескать, раз столько людей любят Транквилиум, то не стоит удивляться, что герой готов на все вышеизложенное ради этого прекрасного старого мира…

Вообще, автору после «Опоздавших» удаются скорее сюжеты, построенные на вынужденном действии – про приказано выжить, про супермегабомбу, что тикает под сердцем, и т.п. Может, действие в его романах слишком плотное, может, еще что–то – но в иных случаях рахитичные внутренние миры героев плохо согласуются с их, героев, бешенной скачкой по сюжету. Вот когда Воронин с Кацманом бредут по пустыне в «Граде обреченном» (еще один параллельный текст) — ты идешь вместе с ними, а к героям «Транквилиума» относишься как к фигурам на шахматной доске — партия интересна, а персонажи — не очень, поскольку деревянные.

Это небольшое эссе открывается следующим определением расизма: «концепция, согласно которой расы ... не равны между собой, то есть различаются по некоторым существенным признакам, которые могут быть объективно оценены в категориях «лучше – хуже»». Далее автор объективно оценивает европеоидов с монголоидами и негроидов. Вообще, прежде чем выдумывать свои определения, стоит ознакомиться с уже существующими. Но чукча, т.е., извините, европеоид, очевидно, не читатель… А если заглянуть, например, в словари (Ожегов, Ушаков, БЭС), мы увидим, что расизм отвергает не «равенство», а «равноценность». Смещение, на взгляд поверхностный, не такое уж большое, но принципиальное, если приглядеться.

Никто ведь не отрицает факта расовых различий – расизм начинается с выводов, основанных на этих различиях. И в статье господина (высшая раса все ж) Нестеренко разговор о различиях вполне закономерно для подобного рода опусов заканчивается выводом о том, что «расисты, говорящие о превосходстве (причем биологически обусловленном) европеоидной (и монголоидной тоже) расы над негроидной по самому важному для разумного существа критерию – т.е. по критерию собственно разума – правы».

Движение от различий к неравноценности осуществляется путем многочисленных подмен и передергиваний. Как пример можно назвать механическое отождествление высокого IQ с разумностью. При этом автору-програмисту должно быть известно, что коэффициент может быть выше или ниже, но никак не лучше или хуже (см. авторское определение расизма). Не стоит забывать и того, что тесты для выявления коэффициента интеллекта ‘заточены’ под представителей европейской цивилизации, а значит, не годятся для межрасовых сопоставлений.

Что до плевков в сторону политкорректности, табуирующей не только теоретизирование по поводу расового превосходства, но и обсуждение расовых различий, то так уж получается, что подобные разговоры, как правило, используются в качестве отправной точки для утверждений о превосходстве одной расы над другой. Эту закономерность подтверждает и статья Нестеренко.

Странный получился роман. Как это сделано, вроде, совершенно понятно: берется скелетик кафкианского «Процесса» – в качестве затравки – и погружается в насыщенный раствор быковской публицистики. Постепенно скелетик обрастает интеллектуальными кристалликами, которые, если не приглядываться, могут сойти за сочное мясо реальности. Но реальность в романе отсутствует – есть только механически опредмеченные в ситуациях и персонажах мысли автора (порой очень любопытные) по поводу этой реальности.

Автор, как та лисица, знает много вещей и щедро делится своими познаниями с персонажами-марионетками. Получается этакая пластмассовая полифония, начисто лишенная диалогичности. Одновременно те же марионетки кто бочком, кто ползком пробираются на закрепленные за ними места в галерее типов современной России. А куда им болезным деваться? 186 персонажей в поисках автора… Хорош главный герой (Быкову вообще удаются параноики), но – здесь это уже отмечали – зачем было делать его двадцативосьмилетним? Сергей Свиридов представляет поколение, к которому принадлежит сам Дмитрий Львович (р. 1967); у людей 1980 года выпуска уже совершенно другое отношение к спискам, кровавой гэбне, поискам смысла… да и к тому, кто список санкционировал, наверное, тоже.

Однако прочитать роман, несомненно, стоит: не ради монотонно горестных замет сердца, но ради холодных наблюдений ума. В романе читатель найдет и хорошо сделанные эпизоды, и точные формулировки, и неглупый пафос. Авторов, способных к интересному анализу социальной действительности, в нынешней русской литературе слишком мало, чтобы пройти мимо нового цикла Дмитрия Быкова.

Странный текст (трудно назвать его романом). Есть у Гуревича сборник «Древо тем», где автор щедро раздает сюжетные идеи, так вот здесь, кажется, получилось что-то аналогичное. Большинство тем лишь намечено, дано лишь парой штрихов, дано без однозначного решения, но и без дурацко-надрывной позы, так свойственной представителям ‘четвертой волны’. Многое в ‘научной’ части (излишне, на сегодняшний вкус, затянутой) просто не лезет ни в какие ворота – взять хотя бы проблему освещения электронов… Что-то, впрочем, умиляет, вроде записи в блокноте Президента: «Урожайность – задание химикам» (это уже после того, как генетики вывели все, что выводилось).

С другой стороны — очень лиричный взгляд на пожилого человека, который провел лучшие годы в кабинете, сиречь в Темпограде. Нет, он ни о чем не жалеет, но все же… (глубокомысленное многоточие). И здесь же проблема Возвращения… Да много всего! И главное – отсутствие той задорно-пионерской дидактики, что так свойственна даже лучшим образцам советской фантастики. Т.е. дидактики хватает, но глáза она не режет. Такая вот апология разумного горения, фантастика без (мело)драмы.

В общем, эта книга вряд ли способна перевернуть мировосприятие читателя. Но помещает она читателя в то пространство, в котором хочется поразмыслить. И по духу, по общей направленности, текст Гуревича, на мой вкус, близок блестящим «Запискам динозавра» Б. Штерна. Правда, блеска «Темпограду», к сожалению, не достает.

Странный какой-то роман. (Впрочем, сразу оговорюсь, что это — первый латынинский текст, кот. я смог дочитать до конца). Домучивая роман, мучился вопросом: А к чему это все? Ну, коррупция — это, несомненно, грустно. И что? Нет, автор от персонажа к персонажу продолжает показывать все новые образчики коррумпированности. А зачем?

Главный герой все время куда-то движется. А что им движет? Из романа совершенно неясно. С остальными персонажами и социальными концепциями вообще полный швах (чего стоит второе, насколько я понял, лицо секретной службы, совершенно не ориентирующееся в событиях недавнего прошлого: дедушка ему рассказывает о том, что слово «демократ» — это не ругательство; дорогая редакция, я с вас обалдеваю... крошка сын к отцу пришел).

«Технические подробности» сильно отдают компьютерной игрушкой. Это и прочие сюжетные элементы (прогнившая империя, вынужденный квест, молодой напарник, навязанный герою и т.п.) заставляют сравнить текст Латыниной с «орионовской» дилогией Лукьяненко («уж не пародия ли он?»). И в этом сравнении «Нелюдь», увы, не выигрывает.

По прочтении замечательного романа Галиной загрустил, укрепившись во мнении о том, что отечественная фантастика потихоньку отдает богу душу. «Книга года по версии Фантлаба» в этом отношении очень симптоматична: если у иностранцев лучшие книги за последние три года — жанровая литература, то в номинации «Лучший роман (авторский сборник) отечественного автора» первые позиции в 2009 — 2011 годах занимают романы, имеющие мало отношения к фантастике в традиционном ее понимании. И «Медведки» Галиной — тоже хрестоматийный в своем роде образчик того, что Цветан Тодоров назвал ‘фантастической литературой’ (сильно запутав любителей фантастики).

Здорово, что в литературе основного потока появляются такие хорошие произведения. И жаль, что обещанной конвергенции мэйнстрима и фантастики, к сожалению, нет как нет. Да, авторы мэйнстрима охотно используют элементы жанрового антуража фантастики. Однако встречного движения — повышения литературного качества, художественной эмансипации произведений фантастического жанра — что-то не видно (я только о ‘состоявшихся’ авторах первого ряда). Недотепы-симбионты последних лет просто не сопоставимы по уровню, скажем так, писательских амбиций с фантастическими произведениями Галиной, Петросян, Быкова, Елизарова (разве что «Райская машина» Успенского находится в той же ‘весовой категории’).

А «Медведки» показались мне удивительно сбалансированным, хорошо темперированным романом. Поначалу напрягся, решив, что сейчас автор вырулит на заезженный мотив превращения текста в реальность, но все оказалось глубже. Действительно, некоторые из мотивов можно было развернуть даже в отдельный текст – но мне кажется, что в итоге мы имели бы лишь вариации на чужие или свои фирменные темы. Первое скучно, второе… а зачем? Хочешь про ‘мир как текст’ – читай «Заплывая за буйки». Хочешь про ктулху, вылезающих, чтобы с бою взять Приморье – есть же «СЭС-2». Внутренней логикой своей «Медведки» напомнили мне «Хромую судьбу» (без Синей папки) – с ее подчеркнуто реалистической линией писателя, с нерешенностями, ‘работающими’ именно в балансировании (потому как, на выходе совершенно не важно, построен ли изпитал, действительно ли Феликсу Сорокину досталась партитура труб Страшного суда, помстился ли герою Булгаков и т.п., а важно – «хватит с меня псины!»).

Магистральный сюжет Галиной (она, как мне кажется, вновь и вновь пишет историю о силе вымысла) заиграл в романе новыми гранями: сама повседневность оказалась не только иллюзорной, но загадочно мощной. Люди, какими мы их знаем, — лишь тени и отражения, что, однако, не означает их эфемерности (в логике ‘если лиц много — значит, они все поддельные’), но указывает на что-то большее, стоящее за множественностью отражений.

Вообще, если вычленять в романе ‘художественно-философские идеи’, то в большинстве своем они нисколько не оригинальны, загадка обаяния романа – в той убедительности, с какой эти идеи воплощаются (помните, «все, что ты придумываешь, либо было придумано до тебя, либо происходит на самом деле»?). В последних романах Марии Галиной за техничной игрой в фантастику, постмодернистским переливанием из текста в мир и мастерством ‘объемного’ реалистического письма просвечивает неожиданный в наши дни, но удивительно органичный символизм.

Наверное, это плохой киберпанк и очень средняя, по гамбургскому счету, литература. Но вот как женская – не привычно девичья, а именно женская – фантастика получилась довольно интересно. ‘Психология’ в романе, действительно, ‘проседает’– слишком однообразны мотивации героев (протагонисту – маму жалко, жене-невольнице – за дочь страшно, даже у противника, и то нашлась любимая бабушка). С другой стороны, это однообразие, во-первых, вписывается в стереотипы японской художественной культуры, которую автор в романе утилизует, а во-вторых – вполне сочетается с центральными идеями произведения.

Любимая, кажется, мысль в этом романе – это мысль семейная (как у Льва Толстого в «Анне Карениной» :). И очень нетривиальна, к примеру, попытка осмысления взаимоотношений разумов разного, скажем так, масштаба в категориях семейных отношений. Интересна (хотя, быть может, и высказывалась уже) идея этического единства виртуального и реального существования – принцип, антагонистичный самому духу современного интернета с его ничем не ограниченной свободой.

Т.е. роман стоит, наверное, оценивать не в координатах, заданных киберпанком, но скорее как социальную фантастику. В конечном счете мир, построенный на информационных и биологических технологиях, кажется сегодня наиболее вероятным вариантом будущего, так что киберпанк неизбежно утрачивает эксклюзивные права на эксплуатацию этого варианта.

В сюжетном отношении повесть Столярова местами буквально повторяет изданные несколькими годами раньше две первые повести из «Лорда с планеты Земля» С. Лукьяненко: здесь тоже есть невозможная любовь («Он был титулярный советник, / Она — генеральская дочь»), невозможная победа над искусным фехтовальщиком, дающая герою ничем иным не обеспеченный статус, не злая, но вынужденно — noblesse oblige — жестокая Принцесса, тяготящаяся неожиданным супругом, и т.п. Причем авантюрный сюжет у Лукьяненко как-то позаковыристей.

Но сравнивая два текста, вдруг понимаешь, что Лукьяненко пишет сказочку, а Столяров — про жизнь. Есть пропасти, которые не перепрыгнуть, есть жажда чуда и обреченность на повседневную жизнь, есть вера в чудо, которая каким-то образом дает силы жить, а не вгоняет в серую тоску (ах, почему я здесь?). Все это мы находим у Столярова, в то время как у Лукьяненко герой — сильный авторской фантазией — просто отряхивает с ног прах обыденности — для жизни в Приключении. У Столярова же именно зазор между фэнтезийными штампами и жизнью поднимает текст на некий уровень (именно жизнью, а не вульгарно понятой реальностью, как в самых разных образцах юмористической фэнтези). Реальна повседневность, несовместимая с Чудом, но реальна и человеческая жажда Чуда — и автору удается пройти между этими камнями, не отвергая ни повседневности, ни чуда.

И насколько текст Столярова лиричнее в сравнении с подростковыми повестями Лукьяненко (где вторая повесть в формате: «Ах так, я, значит, недостаточно хорош для вас? — Зачем топтать мою любовь? Ах-ах. — Ну ладно, вот я пойду, все увидят, да, увидят все, что я не абы кто с улицы, а царского роду... согрешила бабушка моя с водолазом»).

Я бы не сказал, что мне очень понравилась повесть Столярова, но это уровень — если не в масштабе затронутых проблем, то в глубине и объемности авторского восприятия мира. Получилась у автора чудесная акварель по мотивам осеннего Питера.

Роман очень тенденциозный, но, кажется, искренний. Причем не на уровне «мочить их всех в сортире», а именно как роман-беспокойство. Потрясти, наверное, не потрясает (слишком плохо для этого написан), но впечатляет.

Хотелось, бы, конечно, прочесть роман с попыткой объективно подойти к обеим конкурирующим культурам. Но есть что-то и в односторонности — когда это подчеркнуто своя сторона. Что есть мусульмане для западной цивилизации – фрамлинги, раман или даже варелез – решать на основании пусть и с чувством, но средне написанного романа, наверное, не стоит. Как бесспорно и то, что сформировать свое мнение все-таки нужно, причем до того, как вновь взорвутся дома. И в этом смысле роман является неплохим толчком к собственному подумать.

В общем, прочесть, наверное, стоит — все-таки роман два года назад п(р)огремел.

Довольно занимательными, кстати, мне показались пассажи о католиках-традиционалистах, я мало что слышал об этом до прочтения романа.

Да, ощущение — как от альбома с акварельками, местами трогательными, местами шаблонными. Линия с историком — прям сильно из девяностых, такой шаржированный «гуманитарий в бизнесе» (как в не самых лучших вещах Столярова, Успенского и пр.). И, если я правильно понял, условная криптоистория, взмывая до притчевой глубины (или опускаясь?) должна это все цементировать. Но хорошая ленинградская повесть никак не хочет преобразиться в масштабное эпическое полотно. Лиричные зарисовки остаются рядом зарисовок, а попытка набрать обороты в финале оставляет в недоумении: а вот еще такую провокацию сделали, и такую тоже, и в Афганистане... А потом бабах — очень положительный позитрон встречается с весьма отрицательным электроном, вспышка, сверхновая на десяток страниц...и лиричная зарисовка в конце: на пальцах у Гельки Травушкина была не кровь, просто сок земляники.

Первая мысль при чтении: Ах, какую идею погубила! В самом деле, как могут быть устроены психика и общество бесконечно пластичных существ? Если у Ле Гуин из идеи про гуманоидов со «всего-то» с изменчивым полом выросли близко-чуждые легенды Гетена, исследование гендерных ролей в социуме и т.п., то уж здесь как можно было развернуться... Про Тэда нашего Чана с его октопусами лучше и не вспоминать. Одним словом — эх!

Потому как вышло всего лишь про таких порывистых девочков и мальчиков... С обильными заимствованиями из Буджолд (что уже здесь отметили). Со слабо проработанным фантастическим антуражем, изобилующим большими и маленькими нескладностями.

С другой стороны, настоящая фантастика — она всегда про свое, но средствами фантастики. И в этом смысле изменчивость эль-ин, их философия — вполне адекватная метафора молодой, бурлящей девичьей жизни: ощущение пластичного, меняющегося в столкновениях с жизнью и людьми «Я» («любая маска тут же превращается в лицо»), нутряная в буквальном смысле взбалмошность, текучесть принципов при сохранении все же какого-то личностного центра, жажда быть в центре внимания, трансформированная в меганезаменимость героини, и т.д.

Автор взахлеб говорит о нас девочках, щедрой рукой бросая в топку достойные идеи. Что тоже, как ни странно, признак хорошей фантастики, ведь нет ничего более ей чуждого, чем интеллектуальная скаредность.

Роман поначалу очень понравился нетривиальностью вымышленного мира. Т.е. большинство элементов оставляет впечатление чего-то давным-давно читанного, но из собранных по миру ниток соткался оригинальный гобелен, завораживающий подлинностью (днями я вдруг взялся перечитать «Джен Эйр» и переход от Бронте к Пехову получился на удивление ‘мягким’).

Однако по ходу чтения появилось стойкое ощущение диспропорции масштабов изображенного мира (по-прежнему, впечатляющего) и досадной тривиальности сюжета, построенного вокруг вполне избитой темы – спора архаистов и новаторов. Дело здесь, вероятно, в том, что вымышленный мир не несет ровно никакого смысла. При всей его очевидной вымышленности он просто есть – как вполне удачная среда для незатейливых приключений героев.

Рапгар не плох и не хорош – он оказывается не более, чем декорацией, пусть и сделанной исключительно «добротно» (очень точная характеристика книги и мира). Но декорация ради декорации – еще хуже, чем искусство для искусства :). Если вспомнить фантастические детективы ван Зайчика, то контраст разителен: мир Ордуси воплощает авторский взгляд на жизнь (в условной, разумеется, форме), в то время как Рапгар затейлив, любопытен, вызывает противоречивые эмоции – но и только. Я далек от обвинений автора в сатанизме, однако, сама природа придуманного им мира буквально требует этического измерения. А его нет. Ну, превращаются князья в чудовищных демонов – так и шут с ними, запрем, чтоб не бедокурили – вот и вся недолга. Какая-то выходит невообразимо унылая политкорректность – пусть цветут все цветы (зла).

У того же ван Зайчика (я мало прочел фантастических детективов) герои, распутывая разные дела, борются за свой мир – и это оправдано внутренней логикой мира, их породившего. А чем обусловлена борьба героя (пусть борьбой его действия становятся лишь в финале)?

Т.е. всякий на месте ГГ, вероятно, поступил бы так же – но в реальности. Только в литературе решение героя не может быть просто действием, оно должно нести какой-то смысл (например, вряд ли можно написать рассказ про то, как человек, заметивший пожар, вызвал 02 и даже сам принялся его тушить). Однако смысла я не углядел, вместо смысла читателю подсовывают заявку на сериал – ведь ни одна из по-настоящему серьезных проблем ГГ и мира не решена (такая экономия – вообще типичная для современной фантастики – привычно раздражает).

В общем, очень смешанные чувства – создан необыкновенно выпуклый мир, а все остальное заставляет вспомнить классика: «В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый человек!» В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» – и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную».

Впрочем, продолжение, буде таковое появится, я все же куплю – уж больно хорош мир, да и с героем надо что-то решать :), пусть и не дотягивает он до буджолдовского Кэсерила, оказавшегося как-то в похожей ситуации.

Смутила избирательность отдельных читателей в восприятии идейной, так сказать, составляющей книжки. Центральной для романа мыслью мне показался отказ от больших прожектов в пользу малых дел. Идея, конечно, не оригинальная, но в отзывах почему-то слабо прозвучавшая. Замечу, что способности героя вполне закономерны в мире романа, потому что хочет он не обустроить Россию, а молока свежего. И Савостины могут нести прогресс в свое время, ведь отрицание прогрессорства не означает неприятия прогресса. В этом отношении я бы сравнил логиновский роман с романом Володихина «Доброволец».

Стоит подумать и над заглавием романа: о какой, собственно, «России за облаком» идет речь? О России 19 в.? О России, что должна возникнуть как результат прогрессорства? Или о той России, что просачивается сквозь пальцы – у нас, не помнящих девичьих фамилий собственных бабушек, но охотно рассуждающих об исторических глобальностях?

Другое дело, что текст по самым разным причинам не складывается в произведение – но об этом уже довольно поговорили. Неплохой, в общем-то, роман, но от автора «Многорукого бога» или «Света в окошке» по-прежнему ожидаешь большего.

Роман написан неплохо, идея вполне доходчивая и здравая, но главное ощущение от сего масштабного труда – это несоответствие. Формы – содержанию, тривиальности идеи – размаху в ее реализации… Роман-опровержение – это, кажется, чересчур.

Когда Север Гансовский, к примеру, пишет классического «Демона истории» – своеобразный ‘наш ответ’ Брэдбери, он все-таки делает повесть. Полемика в романной форме – это стрельба из пушки по воробьям.

Переделки прошлого почти утратили сегодня идеологическую нагрузку, превратившись скорее в технический прием, которым охотно пользуются фантасты. Спорить с техническим приемом в романной форме – это всё равно, что создавать роман-разоблачение какого-нибудь двигателя на медленных кварках. Все ж прекрасно понимают, что такой двигатель – не научная идея, но принятая в фантастике разновидность ковра-самолета.

Спасает, конечно, детальная проработка исторического фона, хотя фоном сделанное назвать трудно. Собственно, История нашей страны – это и есть главный герой романа. Но опять-таки, когда мне нужно ощущение подлинной истории, я возьму в руки мемуар, а если роман, то роман исторический, а никак не фантастический.

Нет, я понимаю, что фантастическое допущение позволяет столкнуть нашего современника и прошлое, но как-то все эти «мы из будущего» не вдохновляют.

Альтернативная версия альтернативы. Замечательный ответ аксеновскому историческому пессимизму. И что особенно импонирует, так это мировоззренческая, если угодно, самостоятельность брилевского фанфика, выдержанного отнюдь не в духе щенячьего оптимизма. Герои Брилевой — это и не «мобил-дробилы», и не революционеры. В общем, третья сила, которая появилась (?) 20 лет спустя (роман Аксенова писался в 1977-1979, вышел уже в эмиграции).

Правда, длинноватым получилось продолжение «ОК», хоть это и субъективное ощущение. Просто то, что сначала казалось несомненно художественным текстом, временами скатывалось в неплохо сделанный, но все-таки экшн. Или наоборот.

Хороший рассказ. Для меня он как-то сразу встал в один ряд со «Светом в окошке» Святослава Логинова (к сожалению, скорее не по уровню реализации, а по характеру идеи; избыточный инфантилизм и стилевые шероховатости этого рассказа несколько смазывают впечатление).

Не могу также не отметить замечательного свойства лучших рассказов Каганова: его идеи настолько убедительны (не уверен, что слово удачно), что вопреки дурацкому подчас исполнению рассказы долго не отпускают, заставляют искать какие-то свои ответы. Текст оставляет ощущение подлинной истории, правда, не очень хорошо и не очень умно рассказанной. Но именно реальной истории.

Потрясающий рассказ. Собственно, Рыбаков сам о нем все сказал: это было попыткой написать о том, каким бы был СССР, если бы пропаганда была правдой. И как же было бы все замечательно, если бы все так и было! И насколько острее на этом фоне осознается инаковость действительности.

Аналогичный ход используют Д. Быков и М. Чертанов в плутовском романе о Ленине «Правда».

Вышел, к сожалению, роман-ошибка. И проблема не только в удивительной для отличного автора наивности идей, а в их ‘кривом’ воплощении. «Шанс для динозавра» можно сравнивать с классическими «Миссионерами» Лукиных и, скрепя сердце, с «Трудно быть богом». Но сходны они лишь на уровне сюжетной завязки, поскольку несоизмеримы масштабы поставленных (а не просто заявленных) проблем.

В общем, А. Громов выдал:

а. изначально небогатую идею,

б. заменил разработку этой идеи бесконечными баталиями, да еще и скучными по изложенным выше причинам,

в. не уделил никакого внимания психологической метаморфозе героев (и вообще их психологии — это ж совсем не наши современники).

Как же невысок уровень читательских ожиданий, если такой текст мы готовы воспринимать как интеллектуальную фантастику. И беда даже не в избитости сюжета, не в унылом, в сущности, хохмачестве, а в мировоззренческой ТРИВИАЛЬНОСТИ романа. Нет, в сравнении с текстами в проекте «Этногенез» роман кажется шедевром социальной фантастики… А если сравнивать со Стругацкими, например? С тем напряженным вглядыванием в будущее, которое отличает их вещи? UPD: (Году этак в 1984 любому усталому интеллигенту было понятно, что совок будет долго и мучительно догнивать. А Стругацкие в этом году сделали «Волны гасят ветер». И вот их Большое откровение, футуршок и т.п. удивительным образом предвосхитили не сами перемены, на пороге которых стояла страна, но их РАДИКАЛЬНОСТЬ; когда же пугающая непонятность бездны упрощается до ж-пы, то ничего предвосхитить не получится, потому как сие — не реализм, а ограниченность).

В плане мировоззренческом роман сводится к трюизмам: ‘народ наш – ну, чисто дети’, ‘может, только простые люди (из частного сектора) и сохраняют еще здравый смысл’, ‘одна половина наших правителей – кретины, другая – мерзавцы’, ‘интеллигент, не готовый к махровому оппортунизму, никому сегодня не нужен’ и т.п. Автор, правда, шуточкой да прибауточкой дистанцируется несколько от этого набора банальностей. В результате мы имеем (или нас имеют?) общие места, сдобренные иронией.

При этом многие существенные моменты сюжета отмечены какой-то необязательностью, характерной для студенческого капустника (когда сценарий придумывается с тем, чтобы связать имеющиеся в наличии номера).

Действительно, выходит какой-то развернутый в роман анекдот. Можно читать, можно не читать (только зачем читать, если можно не читать: литература, чай, не водка). А что всем нам скоро полный Химэй настанет – это вам любой пенсионер на лавочке скажет… Забесплатно. В общем, умную фантастику сегодня, увы, лучше ‘брать’ не у фантастов.

Соглашусь с несколько разочарованными отзывами, спровоцированными «сдутием» конфликтов.

Если в романе и есть какой-то смысловой стержень, то он, увы, в бегстве, которое оказывается рецептом на все случаи жизни.

Герой в ужасе от того, кем мог бы стать (и, очевидно, стал) через несколько лет «взрослой» жизни в недетской стране – бегство в экзотический мир Плоскости (пусть и невольное). Как только появляется возможность наладить какую-то вменяемую жизнь на Плоскости (не без моральных потерь, разумеется), герой опять смывается, бросив тех, кто ему верил. Достучавшись до бога, герой не вспомнит об оставленных им людях, он начинает с того, что бросает работу…

Очень какой-то инфантильный подход к действительности, странный у Громова: бежать, если не устраивает окружающий мир. Писателю великолепно удаются миры, однако, в данном случае он взялся за сюжет, который не получается без авторской позиции, без попытки как-то порешать конфликты. Те же «Рыцари сорока островов» с их весьма тривиальными идеями оказываются как-то честнее что ли.

Уже третий из не очень понравившихся романов любимой Т. Френч. Переломным для меня стало «Тайное место» – роман, в принципе, неплохой, но довольно бледный на неизбежном фоне «Тайной истории» Д. Тартт. «Тень за спиной» спустя два года вообще с трудом припоминаю.

Идея в последнем романе Т. Френч, вроде бы, хорошая: герой, травмированный и физически, и психически, вынужден вести свое «расследование». Но все о-о-очень медленно: явно детективный поворот происходит только на середине романа, но и после него действие разворачивается отнюдь не стремительным домкратом, постепенно выруливая из привычной проблематики преступления/наказания в приправленный ПТСР экзистенциализм.

Все это психологически убедительно и даже свежо (ведь перед нами — не просто обычный для такого детектива переход от счастливой уверенности во всем к тотальной неуверенности). Но читать «Ведьмин вяз» нужно скорее как антидетектив. Это не «Обещание» дюрренматтовское, но, в принципе, в ту сторону.

При этом фирменные фишки, за которые мы полюбили Т. Френч (болезненная личная заинтересованность следователя, преступление из прошлого, психология с тараканами), вроде, на месте... Однако в лучших романах автора эти фишки расширяли, но не разрушали жанровые рамки (к примеру, процедурала).

Здесь же получается грустно: роман оказывается слабым детективом, однако, разбитые жанровые оковы все же болтаются на ногах и мешают ему допрыгнуть до уровня крепкой мидл-литературы. Мне кажется, что роман или очень понравится, или сильно не понравится — причем, в сущности, из-за одних и тех же моментов.

«…я бы никогда не подумала, что на полсотне страниц можно столько нанести околесицы. Это выше человеческих сил!

- Так ли уж выше! — я, польщенный, разбавил и выпил. — Если хотите, я нанесу еще больше! Еще выше нанесу!..» («Москва – Петушки»)

Этот фрагмент — идеальный, на мой взгляд, эпиграф к роману.

Берем множко китайщины («Если же руководить народом посредством добродетели и поддерживать порядок при помощи ритуала, народ будет знать стыд и он исправится» (Лунь-Юй)) сильно перчим научными словами и образами — и эти каклетки можно подавать.

Завораживающая инаковость мира, приглянувшаяся многим рецензентам, оказывается, по большому счету, бессмысленной. Вроде моделей культовых зданий, построенных энтузиастами в «Майнкрафте», — прикольно, конечно, проделана большая работа и т.п. Только зачем?

В остатке — откровенно скучные своей трафаретностью герои с искусственными мотивациями, тривиальный (если очистить его от инвариантного льда) сюжет о майнкампфе одиночки против вселенского порядка и поражающая глубиной мысль о том, что война — это грязное дело.

Это что же, читателя ждет история симмонсоновского Консула, растянутая на три книги? А где, ну, не знаю, «враги сожгли родную хату, убили всю его семью»?

Странно получилось: автор, кажется, никого не копирует, пишет о своем, используя подходящий сюжетный антураж. Но ведь просто невозможно не сравнивать с «Пикником», и сравнивание мешает. Это только у Борхеса второй «Дон Кихот» выходит вполне самостоятельным произведением, а на деле впечатление от замечательной повести безнадежно испорчено привкусом вторичности. Есть, правда, адекватная тексту стратегия чтения: «Пикник» можно считать описанием реальных событий, художественное осмысление которых вдохновило А. Столярова на создание «Телефона для глухих».

Странный рассказ, как и многое у Харитонова: то ли, вправду, дурацкий памфлет, обильно сдобренный вывертами больного авторского сознания (афтора — в больничку! чителю — Гальего, например, в порядке компенсации), то ли здесь стеб над жанром таких вот страшилок про 'доведут вас до цугундера противные мерзкие америкосы!'. Не сказать, чтобы вторая мысль была как-то мотивирована самим рассказом: просто не ждешь от неглупого автора такой вот чепухи. Впрочем, кто этих зороастрийцев с их дуализьмами разберет! В творчестве Харитонова удивительным образом сочетаются тошнотворные детали, больше говорящие об авторе, чем о предмете, фантастические каскады интеллектуальных пуантов (почти из каждого рассказа Харитонова рачительный МТА склепал бы роман) и ... лиризм. Однако в отдельных текстах (вроде «Красавица и чудовище», «God Mood») недоумение по поводу тошнотворного мешает воспринимать все остальное (а интересные футурологические идейки есть и в «Стюарте Кельвине Забужко»). Говорят, что древние китайские (?) горшечники специально допускали ошибки при обжиге, дабы не гневить богов совершенством человеческих творений. Создается впечатление, что Харитонов пытается (и довольно успешно) не писать хорошо. Ведь если переработать этот рассказ (не так уж сильно, кстати), получилась бы вещь на уровне кагановского «Хомки».

Книга довольно слабая и чудовищно затянутая. Герои схематичны. Финал, как и в «Деле о неприкаянной душе» (других романов Сергея Садова мне читать не пришлось), размыт и затянут немыслимо. Нужен он для занудных объяснений произошедшего (ну, вот ежли кто, значить, чево не понял, то вот, значить, почему с партизанами так неудобно вышло…).

Обидно даже не столько за себя – читателя, сколько за автора. Ведь замысел, в принципе, неплохой (да, не блещет оригинальностью, но так ли уж она важна в жанровой литературе?). Жаль, что не повстречалось автору заинтересованного редактора, ведь приложив немножко усилий, из этого всего можно было бы сделать крепкий подростковый роман.

Безусловная классика альтернативной истории, правда, крайне редкой у нас «художественной» разновидности. Большой по нынешним временам минус — для адекватного восприятия требуется исторический багаж, несколько выходящий за рамки школьной программы. А если первой ассоциацией на «Трубецкой» выскакивает «Ляпис», то читать, правда, не стоит. Это не в обиду — просто рассказ писан для советского человека, volens nolens довольно много знавшего о декабристах: была куча научпопа, фильмы всякие, литература для юношества и пр. (в общем, «в прежнее время, лет сорок-пятьдесят назад, вишню сушили, мочили, мариновали, варенье варили ... И сушеная вишня тогда была мягкая, сочная, сладкая, душистая... Способ тогда знали...» :)

А ежли все же читать, то просто «вкусная» (Yazewa) проза, что редко в нашей фантастике, особенно в АИ, где шедевров вроде «Паваны» К. Робертса днем с огнем не сыщешь. И какая блестящая концовка! Прям хоть заучивай...

Написано посредственно, юмористические отсылки глуповаты, всё так. А задела меня книжка как очень личный взгляд на Дюма. Бушковский д’Артаньян-государственник – это любопытно: помните, в «Двадцати годах» постаревший (и поумневший) герой говорит о великом кардинале – не чете Мазарини (да и с Рошфором отношения складываются вполне дружеские). И неплохо реализована у Бушкова идея игры судьбы – какой-то фатальной случайности ‘своей’ стороны (этот мотив, вообще характерный для Дюма, замечательно прозвучал в экранизации «Графини де Монсоро» Владимира Попкова).

Т.е. такие книжки (см. также «Та самая миледи» Юлии Галаниной) не стоит воспринимать как пересмотр любимых произведений, это скорее попытка поговорить о любимых книгах в форме литературной, явление того же порядка, что и фанфики. И ключевое слово здесь – «любимых», Бушков не пытается конкурировать с Дюма.

Книга скорее понравилась и с появившимися отзывами вполне согласен.

Одако на фоне «Общаги» наводит на грустные размышления (на связь романа с «Общагой» указал в своем отзыве art). Признаюсь, несколько утомляят одна из главных добротетелей героя, довольно такая тривиальная: «все было за то, чтобы вот переспать, а он не переспал». В ромашках спряталась, сняла решительно, а он не попросил. Нет, хороший, конечно, поступок, но... Этим высоконравственным актом героя как-то очень усердно тычут мне в глаза уже в двух романах. Хочется ответить в духе Данилы из «Брата-2»: «Да ладно тебе!»

Конечно, и у других авторов встречаются навязчивые эротические идеи (вроде мужской полигамии как идеала семейной жизни у Вячеслава Рыбакова, но в историях Трубецкого — Симагина — Оуянцева-Сю они все же второстепенны). Не знаю. Смущен.

Роман (или повесть?) – настоящий шедевр. В том изначальном (мы же про историю здесь?) значении слова: «квалификационная» работа подмастерья на право называться мастером. Но зачем такая несомненному мастеру?

Ну, проделана большая работа. Нюансировка здесь – тончайшая, довольно сложная повествовательная структура сидит, как влитая. Скажем, в исторической части какие-то куски – едва ли не буквально переписаны с источников (вроде истории «Тайной истории» Прокопия Кесарийского), какие-то – достигают обобщающего сарказма «Истории одного города», временами перед нами – отголоски гротеска а ля «Всеобщая история, обработанной Сатириконом». Да и не перечислить всего. Местами – про российскую историю, местами – про историю соседей. Но все это – благодаря мастерству стилизации, выверенным акцентам и полутонам – на части не распадается, но сплетается в удивляюще органичную картинку.

Художественные перспективы, заданные разнородными текстами: множатся, трансформируются – но все соединяется «стык в стык» и работает на общую идею оправдания нас. Идею, в сущности, немудрящую – но когда все художественное целое организовано вокруг нее, эта идея обретает неожиданную глубину (вроде простенького та-да-да-дам, вокруг которого вращается галактика Пятой симфонии). Ну красиво ж ведь! Да, советская история — сплошной гротеск, но где-то там, в коммуналках просверкивают лики древних благоверных князей и княгинь. Именно правда, ими воплощаемая, раз за разом останавливает нас у пропастей, в которые мы с идиотским энтузиазмом все норовим сверзиться.

В общем, текст – мастерский, хотя и немного головной, лишенный настоящего романного дыхания.

Очень странное послевкусие. Производственным романом мне эта книга совсем не показалась. Перед нами – просто окрошка из научных дайджестов, маркетинговых зарисовок, турхейрдаловщины, стихотворений в прозе. «А пока что не даёт мне покоя слава Жан-Жака Руссо. Почему он всё знал? И как детей пеленать, и как девиц замуж выдавать! Я бы тоже хотел так всё знать».

Сюжет… ну, а что сюжет?

Этот текст мог бы встать в один ряд с чудовищно-публицистичными опусами авторов, выброшенных на пустынный берег четвертой волной русской фантастики. Но те – они скорее ежи, в классификации Исайи Берлина, а наш автор – разумеется, лис («Лис знает много, еж — одно, но важное»).

Ощущение от книги – будто проболтал всю ночь с разносторонним начитанным собеседником под коньячок со строганиной. И про слабости искусственного интеллекта, и про островные цивилизации, и стихов знает, и пару баек про работу в маркетинговом агентстве, и про только домашнее обучение. И Кортассара с Докинзом читал. Еще вот синестезия с оригами, тьфу, с веревочками (Кодзима, тьфу, Кобо Абэ – гений, чего уж). И чукчи наши – пропили, блин, закусывая мантаком, мудрость таразедских предков на Анадырском лимане.

В общем, весь роман – как эта моя рецензия. Много всякого-разного, интересные слова даже погуглить можно, а что в результате сказать хотел – одному богу известно. Наверное.

Но мелкую моторику, определенно, развивать стоит.

Вполне себе увлекательная повесть — только старомодная очень. Дело в авторском видении будущего. Очевидно же, что в технически развитой цивилизации современного типа проблема — не в отсутствии информации, а в ее избытке. Поэтому работа антрополога должна выглядеть принципиально иначе.

Я понимаю, что создание достоверной картины будущего не входило в авторские задачи, но все-таки есть общепризнанное движение в сторону информационного общества. Т.е. можно, конечно, изобразить космическую станцию цивилизации, включающей тысячи миров, провинциальным городком 1980-х (в смысле возможностей контролировать распространение информации), но это нужно как-то мотивировать. Иначе выходит странновато: по всей Вселенной летаем, а Интернет – утратили, судя по всему. Впрочем, в этом что-то есть: ежли мы вылезем из интернетов, то, может, тоже – того, полетим?

Закончил читать в смешанных чувствах. При всех очевидных достоинствах романа мне показалось, что автор не понимает каких-то базовых вещей про литературу. В результате получилось блюдо с хорошими ингредиентами, использованными не пойми как: с одного краю – вкусно, с другого – пересолено, с третьего – креветки в манной каше.

В финале, скажем, удивляешься вместе с Капитаном:

Это, повторюсь, не какие-то ляпы в придуманном автором мире или сюжете, а именно литературные нескладушки. Да, автору совсем не обязательно идти давно проторенными путями – но и шариться по кювету рядом с дорогой тоже как-то глупо.

При этом всем отдельные куски получились очень вкусными. А еще из романа вышла бы суперская RPG от третьего лица: колоритные локации, флешбэки, два героя, зашитая в сюжет прокачка персонажа…

Читал в рассуждении, чего бы подарить ребенку, и оценка – именно с этих позиций. Основная идея – «дорогие тинейджеры, ведите с себя с родителями по-человечески» – правильная, пусть и не очень оригинальная. Все остальное вышло не сказать, чтобы складно.

Герои – очень типичные. С одной стороны – оно и неплохо, «многие подростки узнают себя в юных героях этой книги», как писали в советских аннотациях. Но в этой архитипичности герои, прямо скажем, совершенно неинтересные. Даже «бегунок» Игорь – самый потенциально любопытный персонаж получился довольно блеклым, поскольку его тяга к странствиям – скорее просто констатируется. Ну вот тянет вот его из дому, и все тут. А чего тянет?

В этой блеклости героев – может быть, основная сюжетная неувязка. На Темную дорогу герои попадают за сущую по нынешним временам мелочевку. При таком раскладе эгоистичные тинейджеры и нечуткие мужики должны по этой дороге табунами ходить.

Сам сюжет выстроен в логике компьютерной игры, которую проходишь на низкой сложности. Перед нами – не этапы какого-то осмысленного Пути героев, а просто набор сменяющих друг друга локаций. У автора – богатая фантазия, и временами эти локации интересны (временами – даже поэтичны). Иногда прорисовываются смысловые связи между локациями, но целостности даже по сквозным мотивам (вроде мотивов иллюзии, борьбы Хаоса и Порядка) не возникает (или просто я их не увидел). Для какой-то осмысленности локации должны быть привязаны к пониманию мира в целом или к переменам в героях, а это сделано лишь отчасти.

В целом – твердая пятерка (по десятибальной, правда, шкале :). Если подростковое чтение не вызывает у дядьки, разменявшего пятый десяток, бешенного неприятия – это как минимум показатель добросовестной писательской работы. Хочется пожелать автору хорошего редактора.

Очень странные герои получились. Скажем, ГГ — говорит языком автора (вероятно), книжные аллюзии, ирония и всякое такое. В «ЧЯП», в «Кусатель ворон» это мотивировано вундеркиндистостью протагонистов. Но здесь-то типичный подросток 13 лет, не вылезающий из комп. игр и прочитавший из-под палки пару книг. Причем поведенчески и психологически — это даже программно карикатурный тринадцатилетний пыдросток (ничего не хочет, живет по иннерции, скучно эгоистичен, начисто лишен героического пафоса (последним, кстати, сильно отличаясь от пацанов на районе).

В общем, не сочетаются здесь речь и психология. Никак. (единственная мотивировка — раз попал в «место снов», то, стал быть, не такой уж и типичный). — Проблема автора, конечно, понятна: хочется сделать достоверного ГГ, социально близкого подросткам, а рассказчик из него никакой: в реальности он просто не умеет интересно говорить, ему словарного запаса не хватает. Так и бьются авторы подростковых сочинений, пытаясь из узнаваемой, но амебы, вылепить что-то эдакое.

Это, конечно, «мэйнстрим». Такой «Век чудес» К.-Т. Уокер, только для взрослых. Сам постапокалиптический сеттинг продуман слабовато — получился мир от гуманитария (Откуда берется электричество? — Из розетки. А если в розетке нет, то, значит, все).