fantlab ru

Все отзывы посетителя terrry

Отзывы

Рейтинг отзыва


Сортировка: по датепо рейтингупо оценке
– [  8  ] +

Иван Ефремов «Юрта Ворона»

terrry, 9 февраля 2021 г. 21:48

Пожалуй, ни одно из произведений Ефремова нельзя назвать проходным, не заслуживающим внимания. Что касается его рассказов или, точнее говоря, новелл, то они отличаются органичным сочетанием приключенческих (но вовсе не авантюрных) и драматических мотивов. Тут же и чисто практические, производственные заботы, которые от такого соседства только выигрывают, кажутся не скучными, но напротив, увлекательными. «Юрта Ворона» являет здесь яркий пример. Действительно, даже изрядно подрастеряв с годами заряд юношеского романтизма и сентиментальности никак нельзя остаться равнодушным к истории, к судьбе Александрова и Вали. Можно критиковать и даже осуждать героев за «авантюризм». Это легко делать со стороны. Но нельзя и не проникнуться уважением к их мужеству, целеустремленности, настойчивости, чувству товарищества. Да, пожалуй, и позавидовать…

Мне кажется, сам автор не идеализирует своих героев, стараясь, в меру своего художественного таланта (и достаточно убедительно), показать их «обычными» людьми. Избегает он и оценки действий того или иного персонажа. Но он, как и герои его «Туманности Андромеды», в первую очередь обращает внимание на мотивы их поступков. Ведь Валя, например, отправилась в далекий рейс, рискуя жизнью, не ради чего-либо иного, кроме как помощи людям. Возможно, в этом эпизоде присутствует некоторое художественное преувеличение. Но не об этом ли, в сущности, написаны знаменитые строки А. Твардовского в «Василии Теркине»: «Бой идет святой и правый. Смертный бой не ради славы, Ради жизни на земле». Можно вспомнить и пушкинское:

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог!

Но об этом уж можно подумать после завершения трудной и опасной работы. Здесь, как и в других рассказах Ефремова, показана ценность человеческой жизни, включающей и радость, и горе. Ефремов словно напоминает, что кроме, безусловно важных, индивидуальных, личных радостей, существует и радость взаимная, общая. То же и с горем, бедой. Дружеская поддержка, искренние слова стоят очень многого. И так ли уж в самом деле важно, какими именно словами Валя выражает свою радость по поводу появления в стране народных университетов. В рассказе Александров получает за свою стойкость заслуженную награду. А мог и не получить, ибо жизнь гораздо более трагична, чем литература. Но это так не важно. Важнее, как бы романтически это не звучало, его стремление во что бы то ни стало преодолеть себя. Ведь всем известно, что иногда такое стремление действительно творит «чудеса», как правило, вполне материальные. И в этом смысле жизнь уже не только трагичнее, но и богаче литературы. А в «Часе Быка» люди Земли, уже бесконечно далекие от какого бы то ни было авантюризма и безответственности, твердо знают, что «Высшее счастье человека всегда на краю его сил!»

Ну, и помимо всего этого, как всегда у Ефремова представлена интересная научная, с некоторой долей фантастики, идея. И здесь тоже, рассказывая о работе геологов, он сумел придать обыденным, привычным для них делам очарование мечты. Это прекрасный не только «приключенческий», но и психологический и даже философский рассказ.

Оценка: 10
– [  4  ] +

Г. Ф. Лавкрафт «Шепчущий во тьме»

terrry, 28 января 2021 г. 18:45

Это произведение можно назвать характерным для Лавкрафта как по стилистике, так и в жанрово-тематическом плане. Оно, на мой взгляд, не относится ни к лучшим, ни к худшим произведениям автора, и несет в себе большинство как достоинств, так и недостатков Лавкрафта – писателя. Но некоторые, не вполне даже четко определимые, нюансы всё же придают этой повести дополнительную привлекательность.

Атмосфера «лавкрафтианского» ужаса создается по ходу рассказа, как всегда, вполне удачно и убедительно. Это касается не только непосредственно «страшных» ситуаций, но и всей истории. Действительно, даже если «вынести за скобки» всё фантастическое содержание, оказывается, что действие развертывается не в реальных США первой половины двадцатого века, а в каком-то «параллельном» мире – мире Лавкрафта. Этот мир как-то очень ограничен делами, интересами и страхами героев, и даже вполне обыденные события приобретают здесь некий зловещий смысл. Но весьма удачно придумано то, что все фантастические перипетии словно бы допускают рациональное объяснение (розыгрыш). «Розыгрышем» можно объяснить и «нелогичность», скажем так, действий героев в определенные моменты. Такого рода двойственность ситуаций всегда подогревает читательский интерес. Хороши в повести описания, которые можно назвать лирическими отступлениями: дикие леса Вермонта, планета Юггот, фантазии на тему строения мироздания. Тут оригинальный лавкрафтовский стиль на высоте.

Из недостатков стоит отметить, прежде всего, некоторую (в данном случае достаточно умеренную) затянутость действия. Из-за этих длиннот начинаешь замечать, насколько герои рассказа, в сущности, безлики, хотя, конечно, никто и не ждет от Лавкрафта психологизма Фолкнера. В голову приходит и такой («запрещенный») вопрос – а для чего, собственно говоря, этим чудовищным чужим понадобилась Земля, люди и т.д.? Ведь жить на Земле им очень неуютно. Автор частенько грешит многословием. С одной стороны, это придает его произведениям своеобразную атмосферу, но с другой – легко превысить меру, что приводит к разрушению этой самой атмосферы. Скука, конечно, пугает читателя, но не так, как того хотелось бы автору.

В целом это весьма достойное творение и, если вы готовы внутренне принять условность лавкрафтовского (лавкрафтианского) космоса — «правила игры», то удовольствие от чтения вам обеспечено.

Оценка: 8
– [  2  ] +

Уильям Фолкнер «Шум и ярость»

terrry, 5 января 2021 г. 22:35

Не секрет, что некоторые книги за время своей жизни «обрастают» такой аурой, что к ним практически невозможно подступиться без некоторого предубеждения. Я присматривался к этому роману еще со студенческих лет, даже приобрел бумажное издание 1990 г. выпуска, но так и не решился на прочтение. Даже книга куда-то затерялась, что со мной случается крайне редко. И вот, время пришло...

Похоже, так получилось, что большинству русскоязычных читателей роман «Шум и ярость» известен в переводе О. Сороки. Я же для первого знакомства выбрал перевод И. Гуровой под названием «Звук и ярость». В предисловии к своему труду переводчица аргументированно объясняет выбор именно такого заглавия. Но на мой взгляд для обычного читателя разница здесь не существенна. Можно сказать только, что этот роман в силу особенностей своего языка несомненно заслуживает неоднократного перевода. Более того, в данном случае, как в и в случае перевода поэтического, различные варианты просто необходимы, так как они не противоречат, а дополняют друг друга. Так что к варианту О. Сороки я намерен обратиться чуть позже.

История, рассказанная в романе, трагична. Но это трагедия не в смысле «несчастного случая», т. е. неудачно сложившихся обстоятельств. Здесь трагедия в смысле «Царя Эдипа» (если Эдип ослепил себя сам, то Бенджи оскопили родственники) и «Фауста», т. е. трагедия самого бытия человеческого, безотносительно любых обстоятельств. Примечательно, что никто из героев не ропщет на свою судьбу, так же как не роптал на неё сам Прометей.

Думаю, не буду оригинален когда скажу, что главная и самая примечательная особенность романа — это его стиль. Этот «поток сознания» производит сильное впечатление. С одной стороны этот поток «хаотичен», как и подобает ассоциативному ряду мыслей, но с другой — он воспроизводит сюжет настолько, чтобы удерживать неослабевающее внимание читателя. В этом отношении писательское мастерство Фолкнера просто поразительно. Здесь стоит особо отметить первую главу, написанную от лица «идиота» Бенджи. Ясно, что в реальной действительности этот текст никак не может соответствовать «мыслям» героя. И тем не менее, именно в этой главе мне видятся наиболее удивительные и впечатляющие во всем романе находки техники потока сознания. Да и вообще, откровенно говоря, эта техника, этот стиль и составляют основную привлекательность романа, так как, например, социальная подоплека всей истории уже далеко не так оригинальна, хотя она, может быть, имеет особый интерес для американского читателя, так же как «Мертвые души» интересны для русских. Так, к примеру, негров в романе называют именно неграми, а не афроамериканцами. Но, конечно, и помимо стиля нельзя не отметить прорисовку незабываемых характеров и поистине титанический накал страстей. При этом причины, вызвавшие этот накал как-то отходят на второй план, относясь уже к «обычной» и далеко не остросюжетной беллетристике.

В целом можно сказать, что эта книга из тех, что раздвигает горизонты художественной литературы вообще, как области человеческой деятельности. Чтение подобных текстов сродни акту познания, приобретения непосредственного жизненного опыта, а потому оно не может быть «легким», но так же не может быть и бесполезным. Искать какой-то окончательный «смысл романа» в «Звуке и ярости», я думаю, не стоит. Как пишут в учебниках по литературоведению, художественное произведение самоценно и так только и должно восприниматься читателями.

Оценка: 9
– [  2  ] +

Сомерсет Моэм «Подводя итоги»

terrry, 15 декабря 2020 г. 19:34

Я почти не знаком с беллетристикой Моэма, если не считать нескольких наиболее известных рассказов, вроде «На окраине империи». Да и те я читал больше с целью изучения английского языка. О них я могу сказать, что это хорошие рассказы, но лично мне они не очень интересны. Другое дело эссеистика Моэма. В своей работе «Десять величайших романов человечества» он высказывает свое мнение о других писателях и их произведениях, а это всегда привлекательно для читателей. И в эссе «Подводя итоги» такого рода оценки тоже присутствуют, но уже только вскользь, применительно к моменту. В большей степени автор сосредоточен, естественно, на собственной личности. И тут получается, что история его жизни, т.е. жизни реального человека, с точки зрения читательского восприятия ничем не отличается от жизни какого-нибудь литературного персонажа — писательский профессионализм Моэма неоспорим.

Если говорить о каких-то особенно оригинальных мыслях, соображениях по поводу работы прозаика, философии, красоте, любви, природе зла, религии и смысле жизни, то из данного эссе можно почерпнуть мало что нового. Исключение для меня составили главы о драматургии и театре. Гораздо ценнее самих мыслей здесь, мне кажется, искренность автора. Он не старается выглядеть умнее и значительнее, чем он есть на самом деле (возможно, он даже чуть «прибедняется», ведь он один из тех, кто сумел оценить работы Спинозы, например), но говорит о себе, о тех вещах, которые считает для себя важными просто и откровенно, и без надрывной исповедальной интонации. Он умён, и слог его отличается ясностью и лаконичностью. Уже одно это делает чтение данного эссе занимательным. Не заметил я здесь и цинизма, а в равной степени и сентиментальности. Когда-то я попробовал и не смог прочитать книгу А. Моруа «Открытое письмо молодому человеку о науке жить». Дидактический тон, вообще свойственный многим классическим произведениям французской литературы малоприятен. Так вот, ничего подобного нет у Моэма. Он рассказывает о своей весьма насыщенной жизни в доверительном тоне, и, наверное, был бы рад, если его опыт пошел бы кому-нибудь на пользу, но невозможно, кажется, даже представить себе, чтобы он давал кому-либо практические советы о том, как жить на этом свете. Со многими суждениями и оценками Моэма я не согласен, но это слабо влияет на восприятие текста, ибо он изначально не полемичен.

Мне хочется отметить еще один интересный момент, на который я обратил внимание. В этой своей книге, написанной в середине тридцатых годов двадцатого века, Моэм, вполне убежденный буржуа, всерьез допускает установление в недалеком будущем в странах западной Европы «коммунистического режима». Это еще раз говорит о его непредвзятости и живости восприятия окружающей действительности. История, как известно, показала иное, но, как писал сам Моэм, он менее всего хотел бы быть пророком.

Оценка: 8
– [  6  ] +

Вадим Шефнер «Лачуга должника»

terrry, 11 декабря 2020 г. 15:25

Увы, роман этот, при имеющихся достоинствах, вызывает некоторое разочарование. В нем, на мой взгляд, нет выраженной центральной идеи и достаточно связной законченной истории. Действительно, жизнь П. Белобрысова в двадцатом веке обрывается на полуслове, двадцать первый век вообще не упоминается, а в двадцать втором веке, после прилета Белобрысова на Ялмез, автор явно не знает, что с ним делать дальше. Поэтому герой и гибнет скоропостижно и, разумеется, героически. Такой явно искусственный конец выглядит даже как-то недостойно Шефнера. (В этом смысле даже экранизация романа 2018 г., весьма далекая от оригинала, выглядит более последовательной. Хотя, конечно, нужно учитывать различия в жанре.) А мне почему-то особенно жаль не Белобрысова, а рассказчика – «воиста» С. Кортикова. Зачем-то и этого симпатичного человека (в отличие от Белобрысова, не долгожителя) понадобилось отправлять на тот свет раньше времени.

Этот роман стилистически написан так же, как и «Девушка у обрыва» — самое, пожалуй, удачное произведение Шефнера в области фантастики. Здесь тоже «обыкновенный» человек рассказывает о «необыкновенном» товарище. Но после «Девушки» прошло восемнадцать лет, сменилась эпоха, изменился и сам автор. В книге, изданной в 1982 году мы уже не найдем оптимизма шестидесятых даже в 22-ом веке. Вообще, часть романа, посвященная этому будущему веку, показалась мне наиболее интересной. «Воисты» и «хоббисты» — это весьма забавно и очень «по-шефнеровски». Но какой-либо внутренней связи между будущим и настоящим в книге не видно. Это две разные истории, написанные в разных манерах, одна – в психологической и бытовой, другая – в шутливо гротескной. При этом смыслообразующая идея о миллионолетней жизни как-то теряется. Правда, особая шефнеровская ирония присутствует везде, выражаясь, в частности, в белобрысовских четверостишиях-афоризмах. Эти местами весьма удачные поэтические строки добавляют рассказу привлекательности. Ялмезиане без особой, на мой взгляд, к тому необходимости, выглядят, как бы это сказать, придурковато. Это похоже на то, как С. Лем описывал некоторых инопланетян, увиденных глазами знаменитого звездопроходца И. Тихого.

Роман «Лачуга должника», мне кажется, уже несколько устарел, хотя и не настолько, чтобы совсем его не читать, прочитать его всё-таки стоит. Просто надо помнить, что истоки этого романа коренятся не только в вечности искусства, но и в реалиях своей, уже ушедшей эпохи. В целом остается впечатление, что автор хотел рассказать о серьезных и важных (как и всегда) вещах (о том, может быть, что ценность жизни измеряется не годами, а поступками), но воспользовался для этого не совсем подходящими средствами. Не совсем получилось, а жаль…

Оценка: 7
– [  6  ] +

Геннадий Гор «Докучливый собеседник»

terrry, 2 ноября 2020 г. 18:55

Если попытаться выделить некий «золотой век», расцвет советской НФ, то это будет, я думаю, всего каких-то 15 лет, начиная годом выхода «Туманности Андромеды» и кончая годом смерти её автора. Конечно, была фантастика и до и после этого периода, но если брать общий количественный и качественный состав произведений, то 60-е годы 20-го века вне конкуренции. Тому есть объективные причины в науке и в обществе, но это отдельная тема. В это время к фантастике обратились и многие «нефантасты», в том числе и Г. Гор. В «Докучливом собеседнике» можно даже усмотреть тему ефремовских «Звездных кораблей» — посещение Земли в далеком прошлом жителями иных миров.

Повесть «Докучливый собеседник» — первое фантастическое произведение Гора и, во многом, наиболее интересное. Хотя с чисто литературной точки зрения здесь, кажется, есть к чему придраться. Нетривиальные философские рассуждения перемежаются не всегда органично с бытовыми зарисовками коммунальных квартир и т. п. С другой стороны, этот быт придает повествованию и своеобразный колорит эпохи. В повести довольно много персонажей, выбранных как бы случайно. Между ними не всегда прослеживается четкая логическая «внутрироманная» логика. (Последующие фантастические произведения Гора крупной формы сюжетно более «складные».) Вероятно, чтобы придать этим персонажам большую живость автор намеренно заострил их как положительные, так и отрицательные черты. Иногда это даже производит впечатление чуть ли не гротеска, хотя и достаточно безобидного. Большая часть персонажей повести — ученые, и их образы идеализированы. Однако они гораздо более достоверны, чем ученые в книгах, например, А. Казанцева. Те, кто читал многие произведения Гора, могут заметить, что описания природы у него, сами по себе оригинальные, довольно однообразны. «Синь» и «оленья важенка» начинают приедаться со временем. Но опять-таки, у многих писателей есть свой «конёк», которым они спешат поделиться с читателем при каждом удобном случае, у Набокова — бабочки, у Гора — этнография Севера.

И все же эта повесть читается с большим интересом и неоднократно. Причина в том, что в ней исследуются одни из главных вопросов науки и философии: что такое память и личность, как связаны память и эмоции, можно ли создать «искусственную личность» и т. д. Сейчас, по прошествии многих десятилетий после написания повести, сама постановка этих и подобных вопросов может показаться то ли архаичной, то ли упрощенной. Но суть в том, что исчерпывающих ответов пока нет и, вероятно, быть не может. И совершенно очевидно также, что данный текст написан умным, глубоко и тонко чувствующим человеком. (А каждый ли печатающийся автор таков?) Именно поэтому повесть «Докучливый собеседник» да и вообще всё творчество Г. Гора можно смело и настоятельно рекомендовать всем, кто ценит в литературе «приключения мысли» больше, может быть, чем всё остальное.

Оценка: 8
– [  3  ] +

Владимир Набоков «Круг»

terrry, 12 октября 2020 г. 12:31

Мне захотелось отметить этот рассказ, потому что в нем мы видим весьма редкий у Набокова срез социальной действительности. Конечно, срез этот своеобразный, «набоковский», и всё-таки он есть.

Итак, здесь перед нами два мира. Первый – чистый и благородный мир господской усадьбы, мир героев «Дара» — Годуновых-Чердынцевых. Второй – мир «грядущих хамов», воплощенный в образе главного героя рассказа — Иннокентия. Автор дискредитирует своего героя, как говорится, по полной программе, со всей силой своего писательского таланта. Здесь просто классический случай плебейской психологии. Иннокентий и презирает господский мир, и страстно желает быть принятым там. Едва же он действительно соприкасается с этим миром, хотя бы частично, как уже начинает стыдиться своих прежних деревенских знакомых. При этом автор как будто бы даже «сочувствует» своему герою – чувствительный и замкнутый юноша, мол, остро реагировал на явления социальной несправедливости. Он был недурен собой, пишет автор, добавляя тут же, что только слишком губаст. В каком это интересно смысле он слишком губаст? Похоже, что в переносном более, чем в прямом. Иннокентий даже учился в гимназии, правда с огромнейшим, нечеловеческим трудом, мечтая о тройке, и кончил эту гимназию, тоже, правда, к всеобщему удивлению. Но дело не в одном только Иннокентии. Его отец, школьный учитель обрисован снисходительно ироничным тоном, почти как Н.Г. Чернышевский в «Даре». А приятель, с которым Иннокентий удил рыбу, вообще выведен в виде кретина, который и сам не знает, сколько ему лет, пятнадцать или двадцать.

Особенно хороша концовка рассказа. Иннокентий, через много лет встретившись с Таней Годуновой-Чердынцевой и её матерью, недоумевает, почему они ничего не говорят ему о трагической смерти главы семейства. Бедному «дурачку» и невдомек, что уж к этим-то интимным подробностям господской жизни он не был бы допущен никогда и ни при каких обстоятельствах. Далее Набоков находит очень и очень удачное слово – «неуязвимость». Иннокентий почувствовал, что Таня также неуязвима, как и в прошлом. Вот оно что. Судя по тому, что Иннокентий уже успел мысленно позлорадствовать по поводу того, что теперь господам не на что нанимать учителей для своих детей, можно подумать, что все эти годы он подсознательно и бессознательно только и мечтал о том чтобы «уязвить» девочку, в которую был влюблен в юности, и которая, в некотором смысле, даже отвечала ему взаимностью. Кажется, это уж слишком даже для Иннокентия. Впрочем, вернее, что речь идет о неуязвимости в том смысле, что истинные аристократы «неуязвимы» по отношению к любым жизненным невзгодам. В то время как сам Иннокентий остается всего лишь «сыном нашего(!) деревенского учителя». Таня, со своей стороны, говорит кому-то об Иннокентии: «Regarde ses mains» — Посмотри на его руки – так, как говорят, указывая на достоинства какого-нибудь животного. Весь сюжет чем-то напоминает пьесу Н. Гумилева «Дон Жуан в Египте».

Несмотря на то, что рассказ, по моему мнению, просто сочится снобизмом, снобизм это искусно завуалирован, «на грани», и в литературном отношении рассказ написан великолепно. Да и чисто формально Набокова нельзя упрекнуть в каком-то социальном расизме, ведь все персонажи рассказа художественно абсолютно достоверны. Тем и ценен этот набоковский «срез действительности». Ну, а своего крайне отрицательного отношения к «октябрьскому перевороту» Набоков никогда не скрывал. К чему привел, в том числе, и этот снобизм à la Nabokov (хотя не будем и преувеличивать) показала история. В самом деле, если судить по произведениям самого Набокова, немецкие-то хамы оказались куда как похуже своих, доморощенных. Тут уж в пору иронизировать над самим Владимиром Владимировичем. Но мы не будем уподобляться ему в этом отношении.

Сказанным всё содержание рассказа не исчерпывается. Рассказ глубок и, повторюсь, очень хорош.

Оценка: 9
– [  7  ] +

Василий Жуковский «Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди»

terrry, 21 сентября 2020 г. 17:51

По-видимому и даже очевидно, что у Жуковского не было намерения создавать какое-то пародийное стихотворение. Об этом свидетельствует и тот факт, что баллада была дважды не пропущена цензурой как «…пьеса, в которой дьявол торжествует над Церковью, над Богом», и тот что, по воспоминаниям современников, особо чувствительные натуры падали в обморок во время её декламации. Однако сейчас это впечатление пародийности (не)явно присутствует.

Начать с того, что уже само заглавие: «…как одна старушка ехала на коне вдвоем…» и т.д. настраивает русское ухо на какой-то «баснописный», чуть ли не фривольный лад. В то время как у Саути видим более нейтральное «The old woman…». Священники неоднократно именуются «попами», т.е. происходит снижение стиля. А тут в уме возникает и «Сказка о попе и…». Но главное, это бесконечное нагромождение «ужасов», которое превышает, кажется, некую меру. Возникает ощущение, сходное с тем, что производит фильм Сэма Рейми «Зловещие мертвецы» (The Evil Dead). Всё очень интересно, увлекательно, даже как-то жутковато, но… совсем не страшно. Правильный ямбический размер стихов, который как бы заставляет глаза всё быстрее бежать по строчкам это впечатление усиливает. С этой точки зрения заслуга Жуковского бесспорна. Но когда я дохожу до строк:

«В другую ночь от свеч темнее свет,

И слабо теплятся кадилы,

И гробовой у всех на лицах цвет,

Как будто встали из могилы.»

то уже начинаю внутренне слегка улыбаться.

Вообще говоря, в поэзии Жуковского, как и у большинства поэтов-романтиков, достаточно кладбищенских сцен и загробных видений, и в частности, в его знаменитых балладах «Людмила » и «Светлана». Однако там они приходятся, что называется, совершенно к месту. Дело, наверное, в том, что сама тема «Старушки» гораздо мельче – воспроизведение средневековой английской легенды. Здесь нет никакой глубокой «философии» и внимание современного читателя сосредоточивается в большей степени на художественных, чисто литературных образах и мотивах. Тем не менее, эта баллада, безусловно, пример яркой образности, воображения и безупречного поэтического исполнения. Сплав английской хроники и «православного колорита» под пером Жуковского превратился в талантливое произведение.

Оценка: 8
– [  6  ] +

Владимир Набоков «Пнин»

terrry, 5 сентября 2020 г. 00:38

Признаться, я с некоторым предубеждением отношусь к англоязычному творчеству Набокова, возможно, несправедливо. Но в данном случае по мере чтения (а я его чуть было не бросил) этот «бэкграунд» русскоязычного Сирина постепенно исчез и не повлиял, я думаю, на окончательное суждение о «Пнине».

Я прочел этот роман в переводе Г. Барабтарло и В. Набоковой (СПб.: Азбука-классика, 2007 г., «Белая» серия (мини)) с предисловием и послесловием переводчика. Похоже, в целом перевод оказался удачным, хотя меня несколько раздражает манера писать русские слова как «безспорно», «безконечно», «фамилья», «плэд» и т.д. Но это мелочь, которую, мне кажется, можно «оправдать» стилистикой рассказа о русском профессоре, совершающем не меньшие прегрешения в отношении английского языка. А вот что касается предисловия и послесловия, озаглавленного «Разрешенный диссонанс», то опять возникает впечатление, что Набоков и «набоковеды» образуют прочный симбиоз и что не только последних не было бы без писателя, но даже и сам писатель как будто не существует без развернутой интерпретации своего творчества. Сами по себе эти интерпретации важны и небезынтересны. Но проблема в том, что они весьма заметно влияют на восприятие авторского (именно набоковского) текста.

Г. Барабтарло пишет, что ни в каком другом аспекте Набоков не ушел так далеко от других писателей, как в выстраивании композиции романа. Пусть так, но в моих глазах ценность романа отнюдь не повышается от того, что он превращается в «рекбус», «кроксворд» (сам Набоков будто бы называл кроссворды крестословицами) и головоломку. Как тут не вспомнить С. Моэма, который отмечал, что роман должен прежде всего доставлять интеллектуальное удовольствие (удовольствие, а не работу для ума). И в конечном счете именно это удовольствие, а не совершенство композиции или чего-либо еще определяют читательскую оценку любого произведения беллетристики. К счастью Набоков, по-видимому, писал романы не только для своих профессиональных интерпретаторов, но и для «простых» читателей. (Хотя его собственный «Комментарий к «Евгению Онегину»» чем-то напоминает комментарии, подобные опусам Г. Барабтарло и пр.)

Я бы не отнес «Пнина» к лучшим произведения Набокова, но и неудачным назвать его не могу. Это история из которой можно, например, почерпнуть что-то о жизни русских и не только эмигрантов в США в середине двадцатого века, о том как там была устроена университетская жизнь и т.п. Разумеется, «почерпнуть» в данном случае вовсе не означает получить документальные сведения. В этом небольшом романе довольно много персонажей со своими характерами и своими историями и взаимоотношениями, и это тоже интересно. Начало романа, посвященное исключительно «злоключениям» героя мне показалось скучноватым. Дело, может быть, в том, что я сразу почувствовал, что ни «курьезная» внешность Пнина, ни его «курьезные» ошибки в английском языке, ни его неловкость и т.п. не имеют на самом деле никакого значения для сути романа, всё это только фон. В целом же и самом общем суждении я вижу здесь еще одну вариацию на тему тщеты и бессмысленности человеческого существования и одновременно отрицания такой бессмысленности (что очень «по-человечески»). В определенном смысле «Пнин» — более философская книга, чем другие романы Набокова. Стареющий Пнин трогательно ищет (и в каждой главе и в романе в целом) свое место в жизни, свою точку опоры, свой дом, наконец. В итоге все его надежды рушатся, он не находит ничего (что очень «по-набоковски»), но(!) продолжает жить, уходит не в небытие, но в неизвестность. Роман действительно кажется логически и композиционно завершенным. Впечатление остается несколько «по-чеховски» беспросветным, но всё же не таким мрачным как, например, от «Ады». Переводчик настойчиво советует перечитывать и пере-перечитывать роман. Возможно, он прав...

Оценка: 8
– [  7  ] +

Сомерсет Моэм «Десять величайших романов человечества»

terrry, 13 июля 2020 г. 16:23

Мне кажется, всегда интересно узнавать мнение одного писателя о произведениях других авторов (а также о них самих). Для такой оценки Моэм выбрал десять наиболее известных в европейской литературе романов, хотя, как он сам признается, вполне мог бы выбрать и десять других. Тем не менее, этот субъективный выбор произведен, на мой взгляд, удачно. Речь идет о романах, прежде всего, популярных, активно читаемых, «бестселлерах». Вообще, фактору занимательности романа Моэм, по-видимому, придает первостепенное значение. Но включать в такой список десяти романов «Дон Кихота» или «Путешествия Гулливера» было бы неправильно. Ибо, несмотря на всю «занимательность», данные произведения «слишком великие» и слишком известные для того, чтобы служить темой небольших эссе, из которых и состоит данный сборник. Автор этого и не делает.

Стоит заметить, что в оригинале этот сборник называется “Great Novelists and Their Novels”. Т.е. речь, прежде всего, идет об авторах, а уже затем об их лучших, по мнению Моэма, произведениях. В задачу автора эссе, как мне кажется, входил показ взаимосвязи между личной судьбой романиста и его творениями. Самим романам уделено меньше внимания и объема текста, об их анализе речи не идет. И тут оказывается, что большинство рассматриваемых романистов были людьми в той или иной степени психически нездоровыми. Кроме того, даже самых здоровых из них (например, Толстого) подтачивали собственные неуемные и разрушительные страсти. Представленная картина может показаться упрощающей, а потому и искажающей реальность. В защиту Моэма можно сказать, что он вовсе и не претендует на полноту. В частности, о теме сочетания гениальности и безумия он не упоминает даже вскользь. Он желает привлечь внимание потенциальных читателей и со «здоровым англосаксонским цинизмом» лишь указывает на наиболее характерные человеческие черты писателей и на наиболее заметные факты их биографии, которые, очевидно, не могли не оказать заметного влияния на результаты их творчества. Моэм подчеркивает, что следует разделять личную жизнь человека и жизнь писателя. В целом, эссе написаны хорошим плотным языком без примеси бульварщины, с привлечением, иногда, дополнительных источников.

Кроме того, интересны мысли Моэма по поводу жанра романа и писательства вообще. Особенно это касается «метода динамического чтения» — когда читатель попросту пропускает неинтересные для него куски текста (в детстве, я знаю, многие так и делают). Для русскоязычного читателя любопытно, может быть, познакомиться с взглядом англичанина на русских классиков. В общем, это произведение я рекомендую к прочтению всем ценителям хорошей литературы.

Оценка: 8
– [  4  ] +

Нестор Летописец «Повесть временных лет»

terrry, 11 апреля 2020 г. 18:46

Вначале хочется сказать, что этому произведению трудно ставить какую-либо оценку. Ведь это не произведение литературы, не научный труд, не «учебник» истории, а нечто особенное — летопись. А летопись — это (в идеале) просто бесстрастное перечисление событий. Правда, «Повесть» включает в себя не только собственно летопись, но и мифологию того времени, «книгу бытия» — объяснение послепотопного мира и места в нем славян. Потом, оценка подразумевает сравнение с некоторым количеством «однотипных» произведений, а в данном случае говорить об этом вряд ли уместно. Суть в том, однако, в каждой такой «бесстрастной» летописи даже вопреки воле самого автора присутствует и его нравственная оценка этих событий, и, в какой-то мере, их исторический анализ. Автор «Повести временных лет» — монах-христианин — никак не мог удержаться от моралистических вставок, притч и т.п. И это-то, на мой взгляд, не менее интересно, чем сами описываемые явления и факты истории, реальной и мифической. Здесь начинается отчасти и художественное творчество. В любом случае, «оценка» тут может быть только высшей, я думаю.

Многие события, описанные в «Повести», давно стали нашим культурным «бэкграундом», как, например, месть княгини Ольги древлянам (древляне, к слову, выглядят в этой истории довольно наивными), легенда о смерти Олега от своего коня. Но центральное и кульминационное событие «Повести временных лет» — это, по-видимому, крещение Руси. Мне кажется, автору, несмотря на общую лаконичность стиля, удалось передать всю эпохальность этого исторического шага и даже, на мой взгляд, нечто большее. Дело не только в самом факте крещения (русичи-христиане, кстати как это видно и из текста, не стали грешить меньше, чем их предки-язычники), а в том, что (древне)русский народ проявил свою способность изменяться, самому управлять своей исторической судьбой. Эта его способность к самообновлению не раз ещё проявлялась в последующую тысячу лет и, будем надеяться, поможет ему в будущем. Интересно отметить, что если читать не перевод, а оригинал, точнее, древнерусский текст в современной орфографии, то и без специальной лингвистической подготовки становится очевидно, что «Повесть» написана именно на языке древнерусском, а не на, скажем, «древнеукраинском», «древнебелорусском» или ещё чем-то подобном. Полное отсутствие полонизмов, германизмов и тюркизмов (в той или иной мере присутствующих в любом современном славянском языке) а также характерных суффиксов налицо. Не видно, как мне кажется, явных диалектизмов и славянизмов (брашно — один раз), которые потом будут встречаться в более позднем языке русской литературы (можно вспомнить хотя бы «Илиаду» в переводе Гнедича). Всё это придает «Повести временных лет» (не говоря уже о «Слове о полку Игореве») особый дух сакральной древности и особую поэтичность. В целом древнерусский текст оказывается довольно-таки понятным и потому можно почувствовать, что люди киевской Руси, в том числе и сам автор «Повести», не какие-то абстрактные герои далекого прошлого, а действительно наши предки.

Как памятник древнерусской письменности (словесности), как первоисточник «Повесть» имеет, конечно, и чисто познавательное, научное значение. Но для обычного читателя её значение шире. Изучая сейчас такие произведения нельзя ведь не задуматься об удивительном историческом пути своего народа и своей страны, о его смысле и значении, может быть. От легендарного Кия к уже более историчным варягам и Рюрику идет этот путь, от равноапостольного князя Владимира через хаос княжеских усобиц, минуя ушедших в небытие печенегов и половцев, а за ними и более грозных врагов, к Московскому царству, Российской империи, к СССР, современной РФ. И уже почти по-гоголевски можно спросить, куда мчишься ты, Русь, что дальше?

Оценка: 10
– [  6  ] +

Георгий Мартынов «Гость из бездны»

terrry, 4 апреля 2020 г. 20:48

Роман «Гость из бездны» написан раньше романа «Гианэя» того же автора и заметно слабее его в литературном отношении. Повествование не отличается динамизмом, хоть не обошлось тут и без удачных приключенческих штампов, диалоги часто искусственны. К тому же автор нередко впадает в характерную ошибку авторов утопий — чрезмерную детализацию отдельных, как правило, бытовых сторон жизни человечества. Но без каких-либо, пусть даже фантастических, условно правдоподобных объяснений все эти «чудеса» техники будущего становятся похожи на сказку, а не на НФ. При этом «коммунистический рай» на Земле оказывается достигнут словно сам собой. Особенно это касается эпилога, традиционно оптимистичного для советской НФ, в котором люди 5020-го года, видимо, вообще уже решили все проблемы жизни и смерти. Нам долю ГГ — Дмитрия Волгина выпадает что-то уж очень чрезмерное количество необычайных, исключительно редких событий. А вся «фаэтонская» линия в романе выглядит не слишком органичной.

В целом, Мартынову не удалось показать внутренний мир людей будущего («коммунистического»), как это смог сделать И. Ефремов. Хотя попытка явно была, и некоторое сходство между героями «Гостя из бездны» и «Туманности Андромеды», на мой взгляд, существует. Парадоксальным образом Люций, Мунций и прочие их современники напоминают одновременно и персонажей «Туманности», и библейских праотцев. Проблема взаимопонимания между людьми будущего и их предками, обозначенная автором «Гостя из бездны», сама по себе интересна, но, на мой взгляд, преувеличена в романе. Автор, по-видимому, понимает, что какого-то «классового» и «нравственного» противоречия между героями быть не может. Поэтому он придумывает противоречия биологические — различия в развитии мозга, главным образом (в своё время Циолковский предполагал развитие «хватательных» способностей конечностей людей, живущих в космосе в невесомости). Похоже, роману Мартынова не хватает центральной большой идеи, каковой у Ефремова явились идеи Великого кольца, идеи победы разума над пространством и временем. Однако если поразмыслить, то можно придти к выводу, что такой идеей у Мартынова является идея, своего рода, «эсхатологическая» — идея победы над смертью. Более того, вся история Волгина вызывает стойкие аллюзии с «Философией общего дела» Н. Федорова, одного из представителей «русского космизма», — воскрешением всех предыдущих поколений. Здесь, как мне кажется, фантастика незаметно преступает рамки научности, хотя всё в романе подается в одеждах строгой НФ. Скорее всего, и в самом деле сам автор был далек от подобных ассоциаций.

В общем, несколько противоречивое, но интересное, не «рядовое» произведение НФ, общий гуманистический пафос которого не устаревает.

Оценка: 7
– [  12  ] +

Михаил Королюк «Квинт Лициний»

terrry, 4 декабря 2019 г. 17:47

Думается мне что, чтобы более объективно оценить данное произведение, а также другие ему подобные, нужно иметь для себя, хотя бы в общих чертах, ответы на некоторые вопросы, а именно. Что это за явление такое, СССР? Нужно ли и можно ли было его спасать? Что такое т.н. «ностальгия по СССР»?

На мой взгляд, СССР («Советская цивилизация», по выражению С. Кара-Мурзы) – это попытка, и во многом удачная, построить более справедливое общество, как бы сейчас не третировали это понятие (справедливость). То, что эта попытка была осуществлена именно в России, закономерно. Провал проекта СССР – явление глубоко трагичное не только для большинства его жителей, но и, я в этом убежден, для всей планеты Земля. И поэтому «спасать» СССР, несомненно, было нужно и (наверное?) можно. «Ностальгия по СССР» — не мечта «совка» о пресловутой «уравниловке» (это когда люмпены объедают бескорыстную и благородную элиту) и всесильном и добром вожде, а глубинное (исходящее, видимо, еще из крестьянской общины) стремление народа к построению справедливого жизнеустройства. И в сущности, данное произведение касается утопической ветви НФ, т.е. того направления, что в СССР, и вообще в России, ещё со времен князя Одоевского и Чернышевского, было традиционно значимым и значительным.

Если исходить из таких установок, то роман о спасении СССР должен был быть, наверное, романом уровня «Пётр Первый» А. Толстого. Задача написания такого произведения на такую тему невероятно трудна и, я бы сказал, почти невыполнима. Неудивительно поэтому, что автор данного опуса с этой сверхзадачей (а мне кажется, он её всё-таки имел для себя в виду) совершенно не справился. Тем не менее, сама попытка оказалась небезынтересной. В целом получилась приключенческая история о спецслужбах, с одной стороны, а с другой – история взросления, первой школьной любви и т.п. Всё это на некотором, не особенно ярко выписанном, но вполне узнаваемом «ретро-фоне» с откровенно дидактическими вставками. Хотя «Квинт Лициний» позиционируется как цикл из романов, на самом деле это роман из трех (пока) частей. Чем далее по ходу повествования, тем понятнее становится, что никакого конкретного «плана спасения СССР» у героя нет, и не предвидится. Он, скорее, действует в русле «теории малых дел», которые, по идее, должны привести к значительным результатам (синергетика?). Но для спасения СССР мало только не повторять известных (из будущего) ошибок, ведь никто не застрахован от ошибок новых. Это процесс вероятностный. Поэтому нужна ещё программа целенаправленного развития. И к концу третьей части концепция нужного изменения истории действительно получает более четкие очертания. Но она выглядит, скорее, желательной, чем серьезно обоснованной именно действиями «предиктора».

Можно отметить и некоторые явные недостатки текста, которые я назвал бы «чисто писательскими». Во-первых, слабо отработана тема перевоплощения взрослого человека в себя же юного. Не очень ясно как эти двое, взрослый и подросток, уживаются и как сосуществуют в одном сознании. В принципе, автор старается эту тему и не развивать, ГГ у него всё-таки ленинградский школьник, а не взрослый человек из 21-го века, но ощущение недосказанности присутствует. Сам момент переноса сознания также, скорее всего, должен был быть более «травматичным» психологически, чем просто сотрясение мозга. Не всё ясно и с т.н. «брейнсерфингом». Некоторая психологическая нестыковка присутствует и в случае, когда герой невероятно волнуется, посылая стрелу с очередной порцией информации в окно посольства, но при этом совершенно хладнокровно и даже как-то деловито убивает ножом человека, хотя бы и Чикатило (к тому же ещё не успевшего стать маньяком и убийцей). Позже он (идеалист, отличник, бескорыстная и добрая душа, и вообще начинающий «супермен») морально готов зарезать финкой своего не очень далекого помощника. Ради высокой идеи, конечно. Скажем прямо, гуманизм «спасителя» здесь весьма и весьма противоречив… Отношения героя с одноклассницами и вообще со знакомыми представительницами противоположно пола (а их очень не мало!) временами выглядят несколько экстравагантно. Особенно впечатляет первая встреча героя с участковой докторшей (Софи), которой он очень недвусмысленно демонстрирует свою вновь нарождающуюся мужественность. А немолодая женщина-ветеран, которая говорит однокласснику ГГ (на месте кровопролитных боев!), что тот, мол станет мужчиной не тогда, когда затащит в постель свою первую девчонку? Не верю! Во всяком случае, с трудом представляю себе такую картину в конце 70-хх годов 20 века в СССР.

Отдельного упоминания заслуживает тема еды. Автор, очевидно, совершенно чрезмерно ей увлекается. Похоже, что иногда на приготовлении и поглощении пищи (а также на некоторых других специфических подробностях, вроде особенностей пошива джинсов, решении математических задач) и держится нить рассказа. В самом деле, стоит ли писать о том, как Суслов, обедая в служебной столовой, разжевывает сухофрукт из компота? (Кстати, образы вождей СССР явно идеализированы, но это, на мой взгляд, простительно.) Ну, а сам ГГ иной раз, благодаря стараниям автора, занимается просто откровенным чревоугодием. Вот, в первой части на дне рождения своей возлюбленной он с таким вожделением замечает сало на праздничном столе, что становится непонятно, а нужна ли ему его девушка, в самом деле? Разве только «на десерт». Так и хочется сказать, что с такими людьми коммунизм не построить. ;))

Из несомненных достоинств романа стоит отметить общую положительную, действительно «гуманистическую» направленность и «идеализм», отсутствие всякого рода «чернухи». Но самое главное, пожалуй, что автору (авторам), несмотря на недостатки и нестыковки, удается, как мне кажется, удержать читательское внимание. Роман читается не то чтобы взахлёб, но легко и с интересом. А ведь автор, насколько я понимаю, писатель, скорее начинающий, чем модный. И, на мой взгляд, третья часть романа уже заметно превосходит первую в литературном отношении, хотя расти, конечно, ещё есть куда. Вообще, наличие большой и ценной идеи извиняет в данном случае многие литературные огрехи. Да и тема изменения прошлого ради изменения будущего в силу устройства человеческой памяти никогда, наверное, не иссякнет. Во всяком случае, мне захотелось прочитать продолжение.

Оценка: 8
– [  6  ] +

Геннадий Гор «Геометрический лес»

terrry, 15 октября 2019 г. 13:27

Когда-то А. Бритиков назвал Г. Гора самым большим философом из всех советских фантастов. Если это и верно, то, на мой взгляд, лишь в отношении некоторых и не самых значительных его произведений. Здесь, конечно, можно впасть в дурную бесконечность определений того что такое философия и, в частности, философия в литературе. Стоит заметить, однако, что обыденное читательское сознание склонно называть «философией» любую сколько-нибудь продолжительную рефлексию. И вот в этом-то смысле «Геометрический лес» — произведение столь же «философское», сколь и характерное для Гора. Во многом эта повесть перекликается с более ранним романом «Изваяние». Фантастика здесь условна и смыкается со сказкой.

Этот местами ироничный, местами нежно лирический «поток сознания» (можно отметить своеобразную «литературную технику») представляет собой нечто вроде доверительного разговора с читателем. В таком разговоре встречаются и длинноты и повторы мысли. Пожалуй, поэтому оценить его как литературное произведение может лишь читатель, интересы и мироощущение которого близки авторским. В самом деле, повесть, мало сказать, небогата событиями, яркими приметами эпохи, характерами. Единственный значимый момент в судьбе героя – его женитьба на Анюте. Но и Анюта не является каким-то выделенным и вполне полноценным, драматическим персонажем, впрочем, и это характерно для Гора, как и сам ГГ.

Говоря предельно общо, можно сделать утверждение, что темой «Геометрического леса» является тема соотношения (конфликта?) реальности и искусства, обыденного («профанного») и духовного и т.д. Искусство проистекает их жизни, черпает из неё свои сюжеты, но одновременно и преобразует её разными, прямыми и окольными путями. Причем под «жизнью» понимается весь процесс развития, все как бы одновременно сосуществующие эпохи, а не только сиюминутный срез реальности. А возможно, в отдельные моменты реальность и искусство сливаются в одно, художник «входит» в свою картину. Тема столь же не новая, сколь и далекая от однозначных ответов. Но мне кажется, тем не менее, что в индивидуальном поиске этих ответов и состоит сюжет повести. Примеры такой «двойственности» бытия разбросаны по всему тексту. Вот и думая об Анюте, герой представляет себе её «пухлые руки», «девичью плоть». А с другой стороны, она для него муза и вдохновительница создания картины, к которой, как будто не имеет никакого отношения, а равно и к искусству вообще — она, так сказать, подчеркнуто приземленная стюардесса. Когда Анюта по поводу этой самой картины говорит рассказчику: «У тебя не все дома!», то отдаленно тут можно рассмотреть отсылку к повестям эпохи романтизма, вроде гофмановского «Золотого горшка», но, конечно, уже в новом, «ироническом» смысле. Отсылка к Фаусту и Мефистофелю более явная, но не менее ироничная. Конфликт и поныне далек от разрешения, словно бы говорит автор. Да и может ли он быть разрешен?

В целом, можно сказать, наверное, что «Геометрический лес» — не лишенное недостатков и не самое удачное произведение Гора. И всё-таки перечитываю его с интересом и удовольствием.

Оценка: 8
– [  6  ] +

Александр Петрович Казанцев «Сильнее времени»

terrry, 14 августа 2019 г. 15:33

Роман «Сильнее времени» производит несколько странное впечатление. С одной стороны, он посвящен вполне «стандартным» НФ темам — космические полеты, контакт, «ксенофантастика», терраформирование и т.д. Но с другой стороны, всё это обилие тем и темок не очень-то хорошо увязано в единое целое. Иногда создается впечатление, что тот или иной поворот сюжета придуман для того лишь, чтобы продемонстрировать ту или иную авторскую идею, подчас сомнительную, вроде палеоконтакта, к которому Казанцев всю жизнь питал особую страсть. С какой целью, к примеру, у людей нужно пробуждать т.н. «генетическю память»? Непонятно. Однако не это является, на мой взгляд, главным недостатком романа. Главный недостаток — явно слабо проработанный психологизм героев. В некоторых ситуациях их поступки (и мотивация) выглядят едва ли не абсурдно с точки зрения элементарной логики, в других — психология присутствует на уровне, так сказать, «детский сад — трусы на лямках». А ведь речь в романе часто идет о любви и прочих непростых вещах.

Казанцеву явно лучше удавались фантастико-производственные романы. В самом деле, такие его вещи как «Пылающий остров» и «Льды возвращаются» вполне читабельны, несмотря на наличие определенных «НФ-несуразностей». Дело, видимо, в том, что там автор часто балансировал на грани гротеска и сатиры, бичуя «капиталистический мир», скажем так. А сам этот жанр допускает отступление от реалистичности, в том числе «реалистичности вымысла». Здесь же явно карикатурные протостарцы, например, рассматриваются под углом серьезной НФ-идеи. Это порождает диссонанс читательского восприятия. Можно привести и другие примеры. В этом романе Казанцев вступает и на почву утопии, а это не каждому писателю по плечу. Все его рассуждения на тему «объединенного мира», воспитания и т.д. правильны, но не глубоки, с оттенком дидактизма опять же на уровне раннего пионерского возраста. К тому же часто в повествовании присутствует неоправданно патетический стиль.

В общем, данный роман представляет более исторический, чем собственно художественный интерес, на мой взгляд. Хотя я и не стал бы утверждать, что он совсем не заслуживает прочтения. Это, очевидно, не «пустое» чтиво, какого очень много и в области фантастики. Здесь есть над чем подумать (хотя бы и в плане критики), а это всегда полезно и, может быть, интересно.

Оценка: 6
– [  9  ] +

Рэй Брэдбери «Марсианские хроники»

terrry, 12 июля 2019 г. 14:23

«Марсианские хроники» — произведение не просто талантливое, но поразительное. Оно относится к тому небольшому числу литературных творений, в которых читатель может ясно ощутить дыхание новизны, «трансценденции», выхода за привычные, устоявшиеся рамки бытия, что особенно важно для того вида литературы, которую мы называем фантастической. В этом отношении, а также по степени эмоционального воздействия на читателя я бы смело поставил «Хроники» в один ряд с «Машиной времени» Г. Уэллса и даже с «Туманностью Андромеды» И. Ефремова. В свое время произведения подобного рода С. Лем удачно, на мой взгляд, назвал ложными, но существенными прогнозами.

Как всякая неординарная вещь, «Марсианские хроники» не вмещаются в определенные жанровые и стилевые рамки. Здесь органично сочетаются элементы классической НФ, сказки и притчи, сатиры и гротеска, фантасмагории, психологического романа и «визионерской» прозы. «Хроники», считающиеся «романом», состоят из отдельных рассказов с самостоятельным сюжетом, связанных весьма условной хронологией и еще более условной сюжетной канвой. Каждая из этих историй интересна по своему (хотя далеко не все рассказы равноценны), но вместе они создают нечто большее, чем просто тематический сборник. Это то, что, вероятно, называется авторским «мессиджем», то, что образует «синергетический эффект», придающий новый, более глубокий и универсальный смысл произведению в целом. В свою очередь, отдельные рассказы, находясь внутри художественного целого, приобретают дополнительные смыслы. На мой взгляд, и в чисто литературном отношении это наиболее удачная и сбалансированная вещь у Брэдбери – расцвет молодого, но уже состоявшегося писателя. Столь важный для фантастики эффект присутствия, т.е. правдоподобности вымысла, которого достигает Брэдбери в этом романе вполне сопоставим, повторюсь, с лучшими вещами Уэллса.

Уже в первом микрорассказе «Ракетное лето» (очень символичное название!) создается предчувствие чего-то неизведанного. Наступление космической эры неожиданным образом меняет течение жизни даже в провинциальном и сонном американском городке. Но в гораздо большей степени это ощущение ожидания и тревоги, но уже как бы с «другой стороны», передано в следующих рассказах цикла — «Илла» и «Летняя ночь». Марсиане в «Летней ночи» странным образом предчувствуют вторжение чужого и могущественного мира, которое окажется для них роковым. Глубину рассказа я вижу в вопросе о том, где коренятся истоки этого предчувствия. В коллективном сознании? Или, может быть, правильнее было бы сказать «в коллективном бессознательном»? Но главное это то, как, с каким мастерством передано это предчувствие, это волнение и томление.

«Илла» — один из лучших, а в чем-то, возможно, и самый лучший рассказ в «Хрониках». Странный и удивительный, притягательный мир впервые возникает перед глазами читателя. Воображению предстают бескрайние высохшие моря ржаво-кирпичного цвета под пронзительно синим небом, «звучащие» книги (вспоминается «Аэлита» А. Толстого), общая атмосфера тишины, неспешного ритма жизни и надвигающегося на Марс запустения. И кажется, что на Марсе с его меньшей чем на Земле гравитацией, действительно возможен полет человека (марсианина) в повозке, запряженной птицами. Здесь в полной мере проявляется талант Брэдбери – художника слова. Древний Марс одновременно похож и не похож на Землю, а его обитатели похожи и не похожи на людей. Невольное сопоставление людей и марсиан придает последним какую-то особенную убедительность, достоверность. Примечательны ремарки марсианина Мистера К о невозможности жизни на Земле. В несколько карикатурном виде он олицетворяет образ как раз вполне земного обывателя, причем именно (как мне кажется) американского. В целом этот роман пронизан американской культурой (т.е. культурой США), иначе говоря, реалиями и заботами некоего «среднего американца» середины двадцатого века. Однако, и в этом заслуга автора, нигде не возникает привкус узко национальной «местечковости». Это можно сказать даже о таком рассказе как «…Высоко в небеса», который формально не входит в роман и который касается такого специфического явления, как расовая сегрегация в США. С другой стороны, рассказ «Эшер II», в котором просматриваются мотивы будущего романа «451 градус по Фаренгейту», к теме Марса как таковой имеет, в сущности, очень мало отношения. Вообще, земные колонизаторы строят на Марсе своего рода вторую Америку, «Pax Americana», потому что, как пишет Брэдбери, «ракеты были американские». (Действительно, в 1950-м году в это было несложно поверить, т.к. примерно пятьдесят процентов всей мировой промышленности в то время было сосредоточено именно в США.) Хотя находится здесь место и для общечеловеческих устремлений сделать новый мир пригодным для обитания – рассказ «Зеленое утро».

«Земляне» — грустный и ироничный рассказ о неспособности и неготовности того обычного «среднего» человека воспринять нечто действительно новое. В самом деле, многих ли современных землян (ведь Марс у Брэдбери — своего рода отражение Земли) , озабоченных своими сугубо земными, как правило, чисто бытовыми заботами, может всерьез взволновать тема контакта с инопланетными братьями по разуму? Многие ли вообще задумываются о такой возможности? И многих ли из нас и в правду «снова сделали детьми космические полеты»? Этот рассказ своим «методом обмана ожиданий читателя (а заодно и героев)» напоминает творческую манеру Р. Шекли, но без «спасительного» юмора последнего. Я бы сказал даже, что в нем можно разглядеть и кафкианские черты.

В «Налогоплательщике», как и в некоторых других рассказах цикла, возникает тема всеобщего страха перед атомной войной, социальной истерии. Брэдбери, а также и многих других писателей, волновала эта тема уже в 1949 году — когда был написан этот рассказ. С тех пор угроза глобального ядерного конфликта, то уменьшалась, то возрастала, но и по сей день остается объективной данностью. Вот только возможность спасения путем эмиграции человечества на Марс в данный момент полностью исключена...

Сюжет рассказа «Третья экспедиция» довольно оригинален. Но помимо собственно истории, я склонен воспринимать смысл этого рассказа метафорически. «Среди звёзд нас ждет неизвестное» писал всё тот же Лем, иначе говоря, неизвестные трудности и препятствия. Но дело не только в этом. Человек накрепко связан со своим домом – Землей не только чисто физически, как конкретная форма жизни, но и ментально. Его сознание, восприятие новой (неземной) действительности во многом предопределено земными условиями, памятью поколений, уходящей, возможно, в дочеловеческие времена. По этому поводу вспоминаются слова, которые в фильме А. Тарковского «Солярис» Снаут говорит Кельвину: «Должен тебе сказать, что мы вовсе не стремимся завоевывать никакой космос. Мы хотим расширить Землю до его границ… Нам не нужно других миров. Человеку нужен человек».

Земляне в рассказе «И по-прежнему лучами серебрит простор Луна…» ведут себя несколько странно, уж точно не как члены научной экспедиции. Тем контрастнее на этом фоне выглядит гибель целого мира – древней марсианской цивилизации. И земляне,конечно, не готовы воспринять этот «урок» применительно к себе. Поступок Спендера – всего лишь жест отчаяния чрезмерно эмоционального человека. Ни он, ни ему подобные не способны изменить общую экспансионистскую и примитивную парадигму земных колонизаторов. Трагизм ситуации в том, что и сам Спендер понимает это. И как бы ему ни хотелось стать «последним марсианином», он остается человеком до последнего мгновения жизни. В определенном смысле он такая же жертва обстоятельств, как и его собственные жертвы. В психологическом отношении это, пожалуй, один из лучших рассказов цикла-романа.

Рассказ «Долгие годы», написанный в лирической и щемящей интонации — еще одна авторская удача. Вообще говоря, истории о том, как роботы заменяют общество людей — не такая уж редкость в фантастике. Но у Брэдбери эта тема возвышается до темы экзистенциального одиночества человека, до темы «самой большой» литературы. Роботы в рассказе изображены так, что возникает вопрос о природе, о самой сути человечности. Здесь как раз тот случай, когда фантастика проявляет возможности, не свойственные реалистической литературе, или иначе говоря, как писал А. Бритиков, реализм выходит на новый уровень. То же можно сказать и о рассказе «Марсианин», хотя он и напоминает сказку о «Снегурочке» и такой же грустный. (То, что по-настоящему значимые произведения не бывают веселыми я заметил ещё в детстве, но это другая тема. :)

К лучшим рассказам «Хроник», безусловно, относится и рассказ «Будет ласковый дождь», в котором словно и нет действующих лиц. Рассказ «Каникулы на Марсе» написан, по-видимому, одним из первых, но логически он является великолепным завершением романа. История рода человеческого не закончена. Возможно, она продолжится на Марсе, где уже жили другие «люди». И, может быть, новая марсианская цивилизация будет иметь лучшую судьбу, чем первые две. Открытый и символичный финал, в котором сплетены автором горечь и надежда.

Я бы рекомендовал «Марсианские хроники» даже тем читателям, которые никогда не интересовались фантастической литературой. Особое очарование этого романа и в том, что за сказанным угадывается огромный массив невысказанного, того что питает ум и чувства, воображение читателя. Также в заключение не могу не отметить великолепное исполнение «Марсианских хроник» Игорем Ильиным (аудиокнига М.: “Sound Time”, 2010 г.).

Оценка: 10
– [  13  ] +

Георгий Мартынов «Гианэя»

terrry, 17 апреля 2019 г. 19:08

Читатели постарше могут вспомнить серию сборников и авторских книг, изданных в конце прошлого века ВТО МПФ и т.н. «Школу Ефремова», о которой можно говорить как плохие, так и хорошие слова. Но в любом случае, отношении этих сборников к творчеству И.А. Ефремова более чем условно. Если же всё-таки попытаться определить, обозначить такую «школу» как некоторое идейно-тематическое направление, то к ней, на мой взгляд, можно отнести творчество Г. Мартынова, и, прежде всего, его роман «Гианея».

Действительно, мне кажется, что помимо темы контакта с братьями по разуму, основной темой «Гианеи» стал образ человека коммунистического завтра. Интересно, что это и в самом деле «завтра», а для нас – даже «сегодня». Ведь коммунизм на планете Земля наступил, по Мартынову, уже в двадцать первом веке. Здесь можно в очередной раз отметить социальный (и не только) оптимизм советской НФ. Так вот, задача показать нового человека, на мой взгляд, во многом удалась автору данного романа. Герои «Гианеи» — Виктор Муратов, его сестра Марина, Стоун и т.д. уже несколько отличаются от людей шестидесятых годов двадцатого века. Это еще не ефремовские «полубоги», но и не условные «шестидесятники» из утопических произведений Стругацких. В них видна, говоря словами А.Ф. Бритикова, «суровая аскетическая интонация», которую он назвал (говоря о «Туманности Андромеды») в известном смысле программной. А также глубокая нравственная определенность, что, как мне кажется, особенно заметно в нашу, отнюдь не коммунистическую эпоху. Эти отличительные черты людей коммунистической Земли яснее вырисовываются по контрасту с Гианеей и её ближайшими соплеменниками. Но характерно, что и на её родной планете общество от причудливой кастовой системы тоже приходит к коммунизму. Образ самой Гианеи также, на мой взгляд, удачен. Писателю довольно убедительно удалось передать одновременно и своеобразие иноземлянки и её похожесть на людей Земли. «Гианея» — конечно, не роман-эпопея, но, вообще, в ней развернута достаточно полная, развитая и динамичная картина жизни землян. Поначалу это даже несколько «затрудняет» чтение. Нужно, например, привыкнуть к «шарэксам» и «вечебусам». Но так и должно быть в хорошем НФ романе, обладающем свойствами новизны.

Как известно, этот роман имеет два варианта. Первый, более короткий вариант отличается трагической развязкой, второй же – совсем наоборот. В этой последней дописанной части «Гианеи» заметны «приключенческие шаблоны». Однако они не сильно снижают качество текста, т.к. не на них держится смысловая ось повествования. «Технические» огрехи в данном случае вообще не существенны, по моему мнению. В конце концов, эти самые шаблоны присутствуют, хотя и в гораздо менее заметном виде, даже в «Туманности Андромеды». Конечно, многовато гигантских космолетов собирается в одно время на расстоянии в один световой год от Земли, да и земляне, не сумевшие заранее разобраться с чужим «мозгом навигации» выглядят не очень убедительно. Но, тем не менее, читать интересно. Неплохо, на мой взгляд, описана история взаимоотношений Виктора и Гианеи. А их родившийся в космосе сын Рийагейа становится еще одним символом того оптимизма, «позитивного заряда» советской НФ, о котором А.Ф. Бритиков писал: «Люди остро нуждаются в оптимизме. Но человечество сегодня слишком много знает, чтобы его устроил прекраснодушный, волюнтаристский оптимизм, ему надо утвердить свой оптимизм убежденностью, объективным знанием противоречивых тенденций нашей эпохи. Это единственно приемлемая точка зрения».

Оценка: 9
– [  9  ] +

Геннадий Гор «Странник и время»

terrry, 10 декабря 2018 г. 17:51

Я часто думал об особенной и как-то ускользающей от четкого определения черте творчества Г. Гора и вдруг понял, что её можно назвать одним словом – «доброта». Да, именно этим словом, которое кажется каким-то даже неуместным в нашем, как выразился один болгарский фантаст, мозаичном мире, в котором всё на продажу и у каждого своя цена, можно во многом охарактеризовать прозу Гора. Под «добротой» я подразумеваю полное отсутствие агрессии и агрессивности в его историях, как явной, так и скрытой, подспудной, направленность на лучшие человеческие качества, «светлый лиризм». Пожалуй, такая творческая установка присуща и в целом советской НФ. Но наиболее отчетливо, на мой взгляд, она заметна в творчестве Г. Гора и В. Шефнера. Этих писателей роднит и примерно одно поколение, и любовь к Санкт-Петербургу.

Известно, что Шефнер рассматривал будущее НФ в её слиянии со сказкой. И в самом деле, шефнеровские «НФ сказки», очевидно, следуют именно этому принципу. И ту же точку зрения, как мне кажется, разделял в своём фантастическом творчестве и Гор. Однако при общем сходстве, в творческих манерах этих писателей, конечно, много разного. Произведения Шефнера всегда глубоко драматичны. У Гора же, как правило, несколько отстраненный, «философский» взгляд на ситуацию, которую он описывает. (А.Ф. Бритиков называл его самым большим философом среди советских фантастов.) Может быть, поэтому он никогда не был т.н. популярным писателем. Он словно проводит мысленный эксперимент с целью прояснить, развить, смоделировать некоторые свои идеи, раздумья. И потому его герои не вполне «реалистичны», и, в общем-то, похожи друг на друга. Это и не удивительно, поскольку в произведении они призваны играть, если так можно выразиться, служебную роль. Можно сказать, что не они, герои книг, творят фантастическую реальность, но их художественные образы раскрываются через фантастические (и не только) идеи автора. (Опять же на эту особенность НФ литературы указывал А.Ф. Бритиков.) При этом, однако, благодаря авторскому таланту, художественное и эмоциональное воздействие на читателя произведений Гора оказывается очень высоким.

Что касается повести «Странник и время», то она также «насквозь философична», рефлексивна и далека от остросюжетности. В ней мы находим типичную для Гора тему – связь человеческих поколений, стремление заглянуть в будущее и увидеть ростки этого будущего в настоящем и в прошлом. Это ещё один аспект «реки времени», иначе показанный И. Ефремовым. Поэтому во многих и лучших произведениях Гора («Изваяние», «Скиталец Ларвеф», «Синее окно Феокрита») используется приём т.н «хронооперы». Образ Цапкиной в этой повести, как-будто эпизодический, странен и загадочен. Интересная роль досталась в «Страннике» инопланетянину Бому. Конечно, он – не попытка изобразить наших возможных братьев по разуму, но попытка изобразить (представить) «взгляд со стороны» на человека и человечество и увидеть этим взглядом что-то для нас ценное, важное. То, что всегда интересовало писателя Геннадия Гора.

Оценка: 8
– [  18  ] +

Алексей Николаевич Толстой «Гиперболоид инженера Гарина»

terrry, 19 ноября 2018 г. 17:54

Пожалуй, именно с этой книги началось моё знакомство с НФ. Мне попало в руки адаптированное детское издание 1978 года, серия «Школьная библиотека» (кстати, такой вариант романа интересен сам по себе, помимо основного). Но даже в нём мне тогда в силу возраста было многое «непонятно». Но в целом, и это главное, книга показалась интересной и увлекательной. С тех пор роман этот перечитывал неоднократно.

В «Гиперболоиде» довольно органично соединяются три основные сюжетообразующие линии: научно-фантастическая, авантюрно-приключенческая и антиутопическая. В свою очередь, НФ линия акцентируется на двух идеях – собственно гиперболоиде, т.е. особом способе передачи энергии на растояние, и строении Земли, геофизике. Обе эти темы в романе отражают, в какой-то степени, современные автору научные представления, и вообще выглядят достаточно полноценно, «добротно», действительно увлекательно. Не возникает никакого ощущения глупой искусственности и мнимой наукообразности.

Авантюрно-приключенческая линия особенно доминирует в завязке романа и в приключениях Гарина и Шельги в Париже. Эта же часть романа кажется мне и наиболее удачной литературно. Заброшенная дача в чащах Крестовского острова (никакого ещё метро тогда ;), двойники с острой бородкой и в мягких шляпах, угольные пирамидки, «четырёхпалый» и Гастон Утиный Нос, разрезанный пополам таинственным лучом, стремительное развитие сюжета – всё это производит впечатление и помнится ещё со времен первого прочтения. Одна из наиболее сильных сцен романа – встреча Гарина и Зои в гостинице, в комнате, залитой лунным светом, на полу которой лежит (или, скорее, сидит) убитый Ленуар. Подобного рода истории, вся эта «авантюрная атмосфера» по-видимому, были вообще характерны для фантастической и приключенческой литературы 20-30-х гг. прошлого века. Однако мало какие из этих творений избежали читательского забвения. Антиутопическая линия «Гиперболоида», построенная на образе всемирного диктатора, на мой взгляд, менее удачна. Хотя положение здесь несколько выправляет использование гротеска, сатиры и иронии.

Вообще, большинство главных героев романа обрисованы несколько карикатурно. Это не касается, пожалуй, только Шельги, Тарашкина и беспризорного мальчика Ивана. Зато Роллинг в этом смысле выглядит наиболее одиозно. Образ самого Гарина, я думаю, без всякой натяжки может быть назван авторской удачей. Толстому удалось в нем соединить одновременно привлекательные и отталкивающие черты. В самом деле, энергии, изобретательности и целеустремленности «Пьера Гарри» можно позавидовать. Между прочим, в образе Гарина проглядывают и, так сказать, специфически русские черты. Его авантюризм сродни авантюризму Гришки Отрепьева. Автор «Гиперболоида», виртуозно владевший русским языком, был, можно сказать, и мастером детали. В описании Гарина это мастерство ему особенно пригодилось. Так, например, хозяин Золотого острова, только что уничтоживший своим чудо-оружием целую военную эскадру, решив искупаться в море, «по-бабьи» приседает навстречу волне. Роллинг, в свою очередь, «блестит глазами из лимузина как пума из клетки». Зоя Монроз предстает перед читателем апофеозом себялюбия и тщеславия. Она — истинная вторая половинка Гарина. Все эти её планы и мечты по поводу жизни на Золотом острове в обществе «избранных юношей» (капитан Янсен, кстати, выглядит как-то жалко — «потомок викингов» млеет перед женщиной чуть ли не как юный монашек — еще одна грань иронии?), а равно и учреждение «Ордена божественной Зои», представляются одновременно и смешными и отвратительно пошлыми. И придуманный автором финал романа кажется единственно возможным завершением всей этой увлекательной истории.

Оценка: 9
– [  6  ] +

Гайто Газданов «Эвелина и её друзья»

terrry, 22 октября 2018 г. 11:16

Последний законченный роман Газданова стал, в некотором роде, итогом и квинтэссенцией всего его художественного творчества. Читая его, я часто переживал нечто вроде «déjà vu» — в памяти всплывали знакомые образы, сцены, сюжетные ходы и чуть ли не цитаты из прежних романов и рассказов Газданова. Конечно, всё это здесь присутствует в новом облике и создает интересное впечатление новизны и узнавания одновременно. Это и в самом деле удивительно. Газданов как будто все время пишет об одном и том же, однако никакого ощущения самоповтора не возникает.

Начало романа, подобно «Вечеру у Клэр», строится по канонам бессюжетной прозы. Оно настраивает читателя на некое «философское, йогическое» спокойствие, понимаемое как отсутствие ненужной суеты и томления — такое спокойствие, которое дается только определенным жизненным опытом и определенной его длительностью, и которого поэтому вряд ли можно было бы ожидать от героя «Вечера у Клэр». Но постепенно характер повествования меняется, и роман приобретает уже детективные черты, свойственные, например, «Возвращению Будды». И от такого чтения уже трудно, как говорят, оторваться. Причиной такого превращения, источником нового течения рассказа снова (как когда-то проницательно заметил Газданову Горький) является женщина. Эти героини Газданова (не все, конечно, но часто «главные») тоже имеют свои определенные черты, и даже внешние, например, крупные черты лица — «большой рот». А вот прочие особенности их внешнего облика, в отличие от классического реализма, как-то не акцентируются. Другое дело облик внутренний. Как правило, женщины, являясь источником счастья или разрушения для ГГ, заключают в себе какую-то загадку, тайну и очень умны в, так сказать, «мужском», т.е. интеллектуальном смысле. В этом романе Мервиль по отношению к Лу Дэвидсон играет, в сущности, ту же роль, что и Пьер Форэ по отношению к Анне Дюмон в романе «Пробуждение». Разница заключается в том, что Пьер вынужден выполнять тяжелую, но по большей части чисто физическую работу, миссия же Мервиля состоит в роли духовного и душевного проводника. (В «Пробуждении» в этом смысле всё получается, скорее, наоборот). По поводу истории жизни Лу писатель говорит Мервилю: «Тебе не кажется, что всё это дурной вкус?» и т.д. Но этот же вопрос рождается и в голове у читателя. На мой взгляд, здесь со стороны Газданова присутствует, своего рода, «провоцирование» читателя на активную позицию. Какой же вердикт вынесет читатель по отношению к Лу Дэвидсон, другим героям и сюжету? Сочтет ли его ценным или мелодраматичным? От этого зависит не только ценность романа, но «ценность» самого читателя в смысле его нравственного выбора. Конечно, подобные рассуждения имеют смысл лишь в той мере, в какой мы рассматриваем процесс чтения как процесс внутреннего сопереживания, а не развлечения (что, впрочем, тоже неплохо).

Несомненное своеобразие и общность имеют и «философско-психологические герои — рассказчики» романов Газданова. Всё это создает особый «интровертный» художественный мир, который мне лично оказался очень близок. В этом мире, даже при наличии «детективного» сюжета, главенствующая роль принадлежит не внешним событиям, но внутренней эволюции участников этих событий. По этому поводу мне хочется, минуя неуместные прямые аналогии, привести давно запомнившееся мне суждение болгарского писателя А. Славова о героях И.А. Ефремова. «Естественность Эрга Нора, Вира Норина, Чары Нанди, Фай Родис, по-моему, кроется в их Эстетстве. Это человеческие существа, у которых высшее качество разума сняло в себе естество биологического уровня, не игнорируя его, но и не потакая. Поэтому в их красоте можно найти что-то от красоты горных вершин, зеленых долин, кристального блеска озёр. Правда, это не человеческие черты в современном понимании. Нужны ли кому-нибудь такие литературные персонажи? Ну, это каждый решит сам для себя». Последние слова этой цитаты можно прямо отнести и к персонажам газдановской прозы. И то же можно сказать об эстетике и «эстетстве» его героев. Только это, конечно, своё (в данном случае «газдановское») эстетство, что в какой-то мере свойственно каждому истинному писателю. Здесь можно отметить, что в «Эвелине» особый интерес представляют «автобиографические» откровения писателя о сущности писательского творчества – перевоплощения в чужую жизнь, сомнения, поиски, душевное опустошение. Как это всё далеко от литературной поденщины, конъюнктуры массовой литературы и проч.! Интересен и в некоторых отношениях показателен один эпизод в «Эвелине», а именно разговор за обедом между писателем (рассказчиком, «ГГ») и американским полицейским, оказавшимся бывшим проповедником (!). На мой взгляд, невозможно себе представить, чтобы подобная философско-теологическая беседа могла произойти в действительности. Однако она вполне реальна и органична в созданной воображением Газданова романной действительности. Вообще, постоянные и легко и незаметно перетекающие друг в друга диалоги и внутренние монологи являются одной из отличительных черт писательской манеры Газданова. Эти диалоги представляют собой, мне кажется, источник чисто литературного наслаждения. В «Эвелине» они высвечивают, можно сказать, вечный конфликт между разумом и чувствами, между логикой доводов и алогизмом поступков и желаний.

Роман озаглавлен «Эвелина и её друзья», и о дружеских отношениях, дружеской поддержке в нем говорится заметно больше, чем в прочих произведениях Газданова. Своими несколько экстравагантными взаимоотношениями вся эта компания друзей Эвелины вместе с ней самой напоминает компании из романов Кортасара, в которых, кстати, действие часто тоже происходит в Париже. Но благодаря Мервилю, Эвелине и другим, «ГГ» здесь предстает читателю менее одиноким (не только в прямом, но и в общем, «экзистенциальном» смысле), чем это обычно бывает у Газданова. Возможно, это еще один результат его человеческой зрелости.

В финале истории рассказчик «сдвигается» со своего как бы застывшего бытия, благодаря опять-таки женщине, благодаря проснувшейся (или существовавшей давно, но только сейчас осознанной) любви к ней. Поэтому основной (сверх)идеей романа, как мне кажется, является всё тот же газдановский принцип, который сформулировал, анализируя «Вечер у Клэр», немецкий славист Франк Гёблер, и который парадоксальным образом отражает газдановские же темы фатализма: «жизнь не может быть предопределена и человек, вечно меняющийся, способен входить во все новые жизненные фазы, совершенно непохожие на предыдущие».

Оценка: 10
– [  9  ] +

Гайто Газданов «Пилигримы»

terrry, 11 сентября 2018 г. 17:41

Кто рождается на свет

лишь для горестей и бед,

кто рождается навечно

ради радости беспечной,

кто — для радости беспечной,

кто — для ночи бесконечной.

(Вольный перевод У. Блейка)

Существует расхожее мнение, что всех писателей можно разделить на тех, кто пишет разные книги, и на тех, кто всю жизнь продолжает писать одну единственную книгу. Если принять такое положение, то станет совершенно очевидно, что Газданова следует отнести именно ко второй категории авторов беллетристики. Тем не менее, роман «Пилигримы» открыл, на мой взгляд, новую главу в этой большой книге газдановского литературного наследия. Даже с формальной точки зрения можно заметить, что среди его героев уже нет русских эмигрантов и вообще ничего, связанного с Россией. Но главные изменения коснулись структуры текста. Созерцательно-рефлексивное повествование оказалось несколько потесненным сюжетом, несущим смыслообразующую функцию. В «Пилигримах» газдановские темы судьбы, случая, фатализма и смысла жизни достигли, как мне кажется, своего пика. Можно сказать, что в этом романе писатель напрямую рассуждает о том, почему тот или иной человек становится обладателем той или иной судьбы. Роман этот называли развернутой притчей и моральной сказкой.

В романе довольно много действующих лиц и большинство из них претерпевает существенные («этапные») изменения своей жизни. Все они заслуживают читательского внимания. Но «главным героем» романа, по-видимому, является Фред. Его судьба противопоставлена (сопоставлена) судьбе Жанины и сенатора Симона. История Жанины напоминает историю то ли дюймовочки, то ли голливудской «pretty woman», то ли даже гриновской Ассоли. Счастливый случай избавляет её от участи уличной проститутки. Далее Газданов показывает, что как только для неё были созданы достойные условия жизни, она проявляет все свои лучшие человеческие качества, составляя истинное счастье для молодого человека – Роберта Бертье. В этом просматривается общая авторская установка – человеческая природа изначально не несет в себе никакого порока и искажается лишь под влиянием неблагоприятных внешних обстоятельств. При этом, однако, Газданов оставляет за скобками (по крайней мере, не акцентирует) социальную природу этих самых неблагоприятных обстоятельств и это, на мой взгляд, несколько снижает ценность его литературных построений. Хотя чисто внешне «социально-сословные» контрасты в романе подчеркиваются. Характерно, что Андре Бертье — отец Роберта и хозяин фабрики, сам вышедший из «низов», вполне понимает тяжелое положение рабочих, но не думает (!) чтобы это могло быть когда-нибудь изменено. Да, Жанина получила право на счастье – счастье благополучных буржуа (почему бы нет?). Но сколько таких «жанин» осталось на улице. Впрочем, такая «наивность» автора объясняется, я думаю, тем что не Жанина всё-таки центральная фигура романа, а именно Фред. Вообще, здесь, может быть, прослеживается глубинное отличие русской и западноевропейской литературы девятнадцатого — двадцатого веков. Пресловутый «фатализм» в «Пилигримах» проявляется, прежде всего, в том, что герои и не помышляют ни о какой другой судьбе. Их свобода ограничена даже в мечтах, очень скромных и касающихся только личного выживания.

Из всех событий романа метаморфоза, произошедшая с Фредом, выглядит, вероятно, наиболее фантастической. Ему, кстати, как и Жанине, тоже помогает «случай» в виде нужного, «правильного» человека – Рожэ. Хотя этот случай и выглядит менее «случайным», чем у Жанины. Но, в отличие от Жанины, Фред не получает права не только на счастливую жизнь, но и вообще на какую-либо жизнь. И тогда возникает сакраментальный вопрос – а к чему тогда все эти «метаморфозы»? В чём смысл (жизни)? Ответ, как мне кажется, в том, что истинную, экзистенциальную ценность человеческой жизни придает именно акт становления человеком, осознания себя на основе принципа бытия, а не принципа потребления, говоря словами Э. Фромма. И этот акт Фред успевает совершить. Напротив, сенатору Симону удается прожить долгую и сытую жизнь, в конце которой он отчетливо осознает её «животную бессмысленность». В этом смысле «закономерной» выглядит и «эффектная» гибель его племянницы Валентины. Конечно, подобные рассуждения не могут ни в какой мере примирить человеческое сознание вообще с фактом его неизбежного конца, и неожиданная смерть Фреда остается трагедией, намекая, опять-таки, на существование уже вселенской предопределенности.

Это лишь некоторые основные мысли по поводу прочитанного романа. При повторном чтении впечатления от текста усиливаются. Можно отметить, в очередной раз, великолепный русский язык писателя из Франции.

Оценка: 9
– [  6  ] +

Гайто Газданов «Призрак Александра Вольфа»

terrry, 17 июля 2018 г. 18:02

«Призрак Александра Вольфа» — мечты и фантазии одинокого мужчины.

Читателю хорошо знакомому с более ранними романами Газданова «Призрак Александра Вольфа» может показаться произведением менее значимым и более легковесным. Возможно, что так оно и есть, отчасти. В самом деле, в «Призраке» нет глубоко драматических ситуаций как в «Ночных дорогах» и «Полете», нет и пронзительного поэтического вдохновения «Вечера у Клэр». Это, как будто, просто занимательная, местами даже «остросюжетная» история, написанная, правда, как всегда великолепным газдановским языком, что уже не мало. Ни у какого другого писателя я не встречал столь удивительных выражений как, например, «время заклубилось и исчезло». Размышления автора о фатализме и смысле жизни, вообще свойственные Газданову, здесь выглядят подчеркнуто литературно. Однако это, на мой взгляд, можно расценить, в какой-то мере, и как сознательный авторский прием, подталкивающий к мысли о том, что по-настоящему важна суть вопроса, а не форма дискурса.

В произведениях Газданова очень часто действуют «супермены». В данном случае Александр Вольф выступает в роли супермена дьявольского. Действительно, авантюрист, стрелок, полиглот, писатель, умеющий много пить и не пьянеть (ну, как без этого), а также играть на рояле и танцевать (это уж само собой). К тому же внешне он похож, по крайней мере в глазах ГГ, на призрак (!). Что-то в нем есть от «агента 007» в ранних редакциях. При этом Александр Вольф сознательный декадент и «морфиноман» (интересное слово). В общем, личность, мало сказать, неортодоксальная . Он всерьез утверждает, что «смерть дала осечку при встрече с ним», и именно это обстоятельство определило всю его последующую жизнь. Одна из его бывших любовниц отравилась из-за него (а на дворе-то Европа двадцатого века!). И вопреки такой «литературщине», благодаря писательскому мастерству Газданова образ Александра Вольфа вполне убедителен. При этом повествование приобретает черты не то чтобы фантастики, а некоего «магического реализма», так как назвать этот текст просто реализмом язык как-то не поворачивается. И в этом, я думаю, одна из причин привлекательности романа. Весьма примечателен и колоритен (тоже, кажется, с едва уловимой гротесковой ноткой) образ и одного из второстепенных героев – приятеля Вольфа – Вознесенского.

Но основной линией в романе мне представляется всё же линия романтическая, или, иначе говоря, любовная. Елена Николаевна, как и принято в данном романе, тоже личность незаурядная по многим причинам, начиная с биографии и кончая глубокими познаниями в английской литературе. Она не только возлюбленная (В данном случае это слово звучит несколько высокопарно. Газданов же часто употребляет слово «любовница», что имеет уже снижающий эффект.), но и друг ГГ и даже его профессиональный помощник. При этом следует иметь в виду, что женщина–друг вовсе не «равноценна», конечно, другу-мужчине. В некоторых отношениях Елена Сергеевна напоминает ефремовскую Таис Афинскую, в других – Клэр из первого романа Газданова. Она просто мечта и счастье для одинокого и рефлексирующего человека каковым, без сомнения, и является ГГ романа. Он приходит в её дом (в котором находится место и для прекрасной кухарки – обстоятельство, не первостепенное, но важное. Это ещё одна грань чувственных удовольствий, имеющих, кстати, не менее древние корни, чем сама любовь.) как в некий оазис, где отдыхает, как говорится, душой и телом. Недаром он никак не может поверить в то, что в его жизни больше нет никакой трагедии. Газданов со своей всегдашней эмоциональной сдержанностью с легкостью избегает, конечно, мелодраматизма, но всё же дает читателю почувствовать значительные перемены в самоощущении ГГ, вызванные его романом с Еленой Николаевной. Да и в целом, повторюсь, вся любовная линия в романе представляет отдельный интерес, хотя и отражает специфический авторский (ГГ) взгляд на эту тему, который, очевидно, не все читатели готовы принять. Как известно, ещё Горький в письме Газданову заметил, что всё повествование тот строит от отношения героя к женщине, что сам Газданов (судя по ответному письму) поначалу даже и не осознавал. Этот постоянный самоанализ ГГ, переходящий в более или менее философские рассуждения, кажется мне неизменно притягательным. И то обстоятельство что «загадка» романа перестает существовать для читателя задолго до финальной сцены, оказывается совершенно неважным.

В общем, «Призрак Александра Вольфа» представляет несомненный интерес как для тех, кто давно и хорошо знаком с творчеством Газданова, так и для тех, кто впервые стал бы открывать его для себя. Хотя причины этого интереса в этих двух случаях могли бы быть несколько различными.

Оценка: 9
– [  19  ] +

Гайто Газданов «Ночные дороги»

terrry, 23 мая 2018 г. 17:56

«Ночные дороги» — роман автобиографический в той же мере, что и «Вечер у Клэр». Поэтому, фактически, его можно назвать «продолжением» (не сюжетным, конечно, — оба романа не имеют явно очерченного сюжета -, а смысловым и закономерным) блистательного газдановского дебюта в области большой литературной формы. И в том и в другом произведении используется характерный газдановский прием – ткань романа составляется из отдельных историй эпизодических и второстепенных, как будто, персонажей. Роль самого автора по большей части сводится, говоря языком литературоведения, к роли рассказчика. Рефлексии этого рассказчика («главного героя») по поводу происходящих и прошедших событий подаются несколько отстраненно, но в тесной связи с эмоциональной составляющей. В тексте практически не встречается развернутых описаний погоды, природы и чего-либо подобного. Всё это формирует особую газдановскую «драматургическую» атмосферу романа. Не обозначены и календарные рамки событий. Но, исходя из той же автобиографичности, можно предположить, что речь в романе идет, в основном, о конце 1920-х годов. Заканчивается роман, возможно, 1930-м годом.

В одном из своих эссе Газданов написал о Гоголе примерно следующее. В своей повести «Нос» Гоголь пишет о том, что нос был «задержан, когда он садился на дилижанс в Ригу и «пашпорт» у него был на имя одного чиновника», с такой убедительностью, что невозможно поверить, будто это было написано психически здоровым человеком. Будем считать это своеобразным признанием поразительной гениальности Гоголя. Так вот, в свою очередь, история сумасшествия (вообще, в романе много сумасшедших разного рода) и самоубийства Васильева, описана в «Ночных дорогах» с поистине гоголевской, несколько даже пугающей достоверностью. Есть в романе и ещё одна гоголевская аллюзия. Речь идет о повести «Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». В романе Газданова также упоминаются два Ивана (с другими отчествами) ведущие столь же ожесточенные, сколь и бесплодные споры. Да и в целом, весь этот мрачный и едва ли не абсурдный ночной Париж вполне достоин Санкт-Петербурга, созданного воображением Гоголя. Но это лишь один из эпизодов читательского восприятия романа, который оставляет сильное впечатление после прочтения.

Невольное сопоставление с Гоголем само по себе уже многое говорит о писательском мастерстве Газданова. Среди особенностей стиля Газданова можно отметить усложненный синтаксис – предложения в полстраницы, и активное использование условно-сослагательного наклонения – различные «если бы», «как будто бы», «было бы» и т.д. Возможно, что эти и другие особенности связаны не только с индивидуальной художественной манерой, но и с тем, что Газданов все свои произведения написал в эмиграции, т.е., по сути, в отрыве от живой русской речи, с влиянием французского языка (который стал для Газданова «вторым родным»). На это указывал и американский славист Л. Диенеш. Если же судить только по результату, то можно сказать, что он превосходен.

Роман «Ночные дороги» сложен, как и почти всё, написанное Газдановым, и не сводим к каким-либо квинтэссенциям и лейтмотивам. Можно, однако, заметить, что если в первых трёх романах писателя, «Вечере у Клэр», «Истории одного путешествия», «Полёте», определенной доминантой является любовь к женщине, то в «Ночных дорогах» эта доминанта, так, как я её вижу, иная. Я бы сказал, что это постижение беспредельной сложности и столь же беспредельной ценности человеческой жизни при кажущейся её бессмысленности и бесплодности, усугубляемым трагизмом внешних обстоятельств. Газданов подчеркивает, что человек способен меняться, способен становиться «другим» человеком на протяжении всей своей жизни. Но, конечно, столь общее определение не может претендовать на новизну и оригинальность. Новизна и оригинальность заключены в самом тексте романа и его неповторимом воздействии на читателя.

Оценка: 10
– [  6  ] +

Гайто Газданов «Полёт»

terrry, 12 марта 2018 г. 14:16

В свое время критики часто сравнивали Газданова и Набокова (Сирина), выделяя этих двух писателей как наиболее талантливых и перспективных молодых авторов русского зарубежья. Действительно, с точки зрения литературного мастерства, владения языковыми средствами можно, пожалуй, говорить о конгениальности этих двух художников. Однако, глубинная суть и источник творчества этих писателей, конечно, совершенно различны, если не прямо противоположны. Сильно упрощая, можно сказать, что Набоков видит, прежде всего, «темную» сторону жизни. Газданов же пытается найти точку опоры в «шуме и ярости» бытия. Интересно, что наиболее отчетливо это осознается при чтении третьего (после «Вечера у Клэр» и «Истории одного путешествия») романа Газданова «Полёт», который, в некотором смысле, можно назвать самым «набоковским» из его романов. (Также как «Дар», хотя и в меньшей степени, — самый «газдановский» из романов Набокова). В самом деле, имеется даже сюжетная параллель – самоубийство молодого человека. Только герой Газданова остается жив, а Яша Чернышевский в «Даре» действительно застрелился. Роман «Полёт» сложен, не по форме, но по сути.

Герои романов Газданова всегда сконцентрированы на своем внутреннем мире, но в «Полёте» этот принцип, пожалуй, доведен до высшей степени. Здесь, кроме рефлексий немногочисленных героев вообще, кажется, ничего нет. Внешний мир существует лишь в виде ненавязчивого фона. Париж, Лондон воспринимаются как чисто формальные места действия. Этому впечатлению и этой ситуации в немалой степени способствует образ Сергея Сергеевича, одного из главных героев, возможно, «самого главного». Для остальных персонажей романа он играет роль, своего рода, «божества», ограждая их от всех материальных забот или, по крайней мере, оказывая значительную (не обязательно денежную) помощь и ничего не требуя взамен. Он сам, как будто, следует в своей жизни стоической философии, что ему, впрочем, не так уж трудно делать по причине богатства. Он кажется спокойнее, «умнее и рассудительнее» всех прочих, он «супермен», но истинный его характер остается, во многом, скрытым от читателя. На самом деле Сергея Сергеевича, с некоторой долей условности можно назвать авторским alter ego, ибо только он и обладает здесь способностью к наблюдению, способностью делать общие выводы из происходящего. Остальные герои более подчинены эмоциям, чем интеллекту. Даже Людмила, стараясь охмурить богатого англичанина, действует, в сущности, инстинктивно, а не расчетливо. (Кстати, образы Людмилы и её мужа очень «набоковские».)

«Полёт» — роман о любви и одиночестве. Все люди страдают от реального, либо экзистенциального одиночества и ищут любви. Пусть эта любовь будет даже вымыслом, как это и происходит, в конце концов, с Лолой Энэ, которая, узнав о смерти ненавистного мужа, испытывает огромное облегчение, но через некоторое время сама начинает верить в их прежнюю взаимную нежную привязанность. Очень экзальтированными оказываются поиски любви и Ольгой Александровной, матерью Сережи, и Федором Борисовичем Слетовым. У Ольги Александровны, кроме того, есть ещё и материнская любовь. Однако центральное место в этой теме занимают, безусловно, противоестественные отношения Сережи с его родной теткой Лизой. Здесь-то ироничный, всеведущий и всемогущий Сергей Сергеевич что-то недоглядел и это уже горькая авторская «ирония». Кто виноват в этой истории? Конечно, любой здравомыслящий человек скажет, что виноват взрослый, т.е. Лиза. Но ведь не в этом дело, а в том, что Сережа и Лиза действительно любят друг друга, любят так, как умеют. Мне очень легко себе представить, что написала бы о «Полёте» пресловутая «советская критика». Как буржуазная мораль приводит к омерзительной аморальности. И в этом, надо признать, тоже есть доля правды. И вообще, вся эта картина взаимоотношений в тесном мирке выглядит даже несколько «фантастической». Но истинный смысл и значение этого романа, очевидно, не в этом. Ведь Газданов никогда не судит своих героев. Он, как мне представляется, не снимая с них ответственности за свою жизнь, обращается всё же не к человеку социальному, но к человеку вообще, к человеку мыслящему и осознающему свою конечность и даже мимолетность. Существует ли какой-нибудь смысл, помимо животных удовольствий, жизни перед лицом очевидного и близкого (иногда, неожиданно близкого) конца. Этот далеко не новый и традиционно остающийся без ответа вопрос своеобразно звучит, как мне кажется, в «Полёте». Да и в целом, он в большой степени определяет все творчество Газданова (особенно явно в более позднем его романе «Пилигримы»). (Набоков же такой постановки вопроса избегал. Под его пером она могла бы превратиться в сентиментальную банальность.) Мне запомнилась еще одна мысль, тоже, конечно, не оригинальная, но от того не менее верная, которую Сергей Сергеевич говорит своему сыну — о том, что некоторые вещи невозможно понять, не приобретя соответствующего душевного опыта. В свете прочтения «Полёта» важно подчеркнуть эту существенную разницу между опытом душевным и духовным. Духовный опыт индивидуален, душевный же — немыслим без коммуникации с другими людьми. У действующих лиц «Полёта» эта коммуникация оказывается ущербной, патологической. Почему? На этот вопрос ответит, если захочет, читатель.

В книгах Набокова можно найти очень многое из того, что обычно ищут в книгах читатели – изощренное воображение, разнообразную пищу для искушенного интеллекта, литературную игру, тонкую психологию и еще более тонкую иронию, но только не утешение. Конечно, речь не идет об эскапизме и «психотерапии». Но то утешение, которое вообще возможно получить от литературы, можно встретить у Газданова и, в частности, в романе «Полёт». Оно сродни истинам Будды о страдании и его причинах, хотя Газданов вовсе не призывает считать весь окружающий мир иллюзорным, ибо другого нам не дано.

Оценка: 9
– [  6  ] +

Владимир Немцов «Семь цветов радуги»

terrry, 25 января 2018 г. 16:25

Да, вот такая она, фантастика «ближнего прицела. Вообще, эти литературные споры о том какой должна быть фантастика, о «теории предела» имеют, с одной стороны, историческое значение, а с другой – не являются, очевидно, достаточным основанием, чтобы полностью определить ценность того или иного произведения. Из одного небольшого эпизода данного «романа» (на самом деле повести, хотя и весьма объемной) можно понять, в частности, что автор «Семи цветов радуги» сторонник академика Лысенко, а генетиков считает «лжеучеными». Ну, так это его неотъемлемое право как автора и человека. В целом же это произведение мало политизировано, хотя встречаются отдельные забавные моменты – когда, например, «злую» курицу назовут в сердцах «американкой».

В своем предисловии автор пишет, что с некоторым смущением называет свой роман научно-фантастическим. Мол, многое из того, о чем он пишет, он уже видел в колхозах. Но чего он там точно не видел, так это той утопически-идиллической атмосферы, которую он сумел довольно ярко изобразить. Тут гармонично соседствуют и невероятный энтузиазм, когда молодежь работает чуть ли не круглые сутки, и меркантильность некоторых «отсталых элементов», торгующих на базаре в городе, строительство коммунизма с трудоднями, а шляпы и галстуки с гимнастерками и сапогами. Комсомольцы днем трудятся в поле, а вечером играют, иногда, «Маленькие трагедии, в то время как в реальности у колхозников не было даже паспортов... Эта атмосфера своим духом коллективизма, ответственности, радостного ожидания перемен в жизни, созданных собственным трудом, очень напоминает, как ни странно, атмосферу повести Стругацких (считавшихся литературными оппонентами Немцова и других писателей того же направления) «Полдень, XXII век». Героям романа Немцова, так же как и юным героям ранних Стругацких, стыдно бездельничать. Да и молодые земляне из ефремовской «Туманности Андромеды» перед вступлением в полноправную взрослую жизнь проходят испытания («Двенадцать подвигов Геракла»), выполняя вполне конкретные и достаточно «приземленные» дела. И также, можно сказать, поступают друзья–студенты, Бабкин и Багрецов, вливаясь в ряды ОКБ — особой комсомольской бригады. Так вот «факультативно», после основной работы и выполняется, кажется, сталинский план преобразования природы в данной деревне. Сами научно-производственные и поисковые перипетии Тимофея и Вадима написаны неплохо, хотя некоторые «технические» детали не способствуют увлекательности чтения (но это моё личное мнение). Кстати, у Немцова не встречаются явные научно-фантастические и технические нелепости, какие можно встретить, например, у того же А. Казанцева, писателя, пожалуй, более одаренного литературно, чем Немцов. Но вот история с «модернизацией» тракторов, которой автор придал такое значение, мягко говоря, наивна, т.к. ничего не меняет в сути сельскохозяйственного производства кроме, разве что «шила на мыло». В общем, прицел очень ближний. Но в принципе, сама по себе «производственная» тема в литературе, я думаю, ничем не хуже всякой другой. Дальше можно, конечно, говорить, об акцентах, широте видения и писательском мастерстве, но это уже другие вопросы.

В романе довольно часто присутствует дидактический стиль, и, в целом уровень книги можно условно назвать «подростковым», хотя и мне было достаточно интересно с ней познакомиться. Герои её не безлики, но весьма выразительны и индивидуальны. Всерьез, так сказать, с позиций жизненной правды, воспринимать их, конечно, нельзя. Но любопытно всё-таки наблюдать за литературными образами. Интересно, что Тимофея и Вадима, которым в начале истории не исполнилось и восемнадцати лет, даже старшие товарищи называют по имени-отчеству, но ещё интереснее, что так же к ним обращаются и ровесники-комсомольцы.

В третьей части романа (наиболее «фантастической») автор показал, как мог, декларируемое когда-то в СССР стирание граней между городом и деревней. Причем как раз деревне в этом процессе закономерно отводится главная роль. Ольга, глава комсомольцев Девичьей поляны, даже летает читать лекции московским студентам. А вот в Москве-то ещё встречаются неприятные люди, вроде соседа Вадима Жорки Кучинского. Работникам колхоза «Путь к коммунизму» привозят на поля, между прочим, ресторанное меню, включая вино собственного производства. Детали подобно рода вообще характерны для русских утопистов (см.. например, Я. Ларри «Страна счастливых»). В самом деле, человека нужно сначала накормить «по-человечески», а уж потом ждать от него трудовых подвигов, которые приведут (в самом ближайшем будущем!) к «открытому счёту» в колхозе и т.д. Так, наверное, должна была развиваться (на уровне колхозов) великая страна после победы в страшной войне. Остаётся сожалеть, что фантастика ближнего прицела, в данном случае, оказалась» слишком фантастичной» (а самому В. Немцову предстояло пережить полный крах страны, строившей коммунизм). И «Семь цветов радуги» приобретают, таким образом, черты жанров утопии и альтернативной истории.

Оценка: 6
– [  3  ] +

Ольга Орлова «Газданов»

terrry, 29 декабря 2017 г. 01:30

Творчество Гайто Газданова — писателя, во многих отношениях, уникального, очевидно, ещё далеко не в полной мере оценено в России и во всём мире. Поэтому книга О. Орловой, содержащая много фактического материала, несомненно, представит интерес и ценность для читателей в качестве биографического произведения. Здесь очень подробно описана жизнь писателя в детстве и юности, в частности, в военном лагере на турецком полуострове Галлиполи, после отступления русской добровольческой армии из Крыма. Представлена весьма полная и красочная, очень часто трагичная картина жизни русской эмиграции в Париже, на Монпарнасе. То есть много написано не только о самом Газданове, но и о некоторых его современниках-эмигрантах. Также достаточно много внимания автор уделила масонской стороне жизни Газданова, его участию в антифашистском сопротивлении. А вот послевоенные годы жизни писателя изложены более конспективно.

В книге достаточно полно раскрыта личность Газданова, но не стоит, однако, ждать от неё сколько-нибудь глубокого анализа его текстов, хотя, замечания Орловой по этому поводу тоже небезынтересны. В целом, в первом, так сказать, приближении, здесь объясняется «автобиографичность» большинства романов и многих рассказов писателя. Но для серьезного изучения вопроса, лучшего понимания отличительных черт газдановского стиля я бы рекомендовал обратиться, в первую очередь, к работе американского слависта Л. Диенеша «Газданов. Жизнь и творчество», которую упоминает и сама Орлова. (Кстати, для русского издания своего труда Л. Диенеш написал дополнительную главу, посвященную сопоставлению творчества Газданова с творчеством Достоевского, Л. Толстого и Набокова.)

У данной книги есть ещё одна особенность. Даже не зная имени автора, по ходу чтения понимаешь, что она написана женщиной. Это, конечно, не является каким-то недостатком, но именно особенностью, может быть, немного спорной как раз в биографическом, документальном произведении. Впрочем, это лишь один взгляд на жизнь художника, истинное значение творчества которого и должное положение в ряду русских писателей-классиков ещё только предстоит осознать «массовым» читательским сознанием.

Оценка: 8
– [  21  ] +

Владимир Набоков «Ада, или Радости страсти. Семейная хроника»

terrry, 14 октября 2017 г. 01:52

«Ада, или ад литературы»

Многие критики отмечали у Набокова одну забавную деталь: вскользь он весьма пренебрежительно высказывался о признанных гениях литературы, в частности, о Достоевском и Салтыкове-Щедрине. А говорю я это здесь потому, что, по моему мнению, самому Набокову так и не удалось из разряда талантов (и талантов первого уровня) перейти в разряд гениев. Для него эта самая «гениальность» оказалась асимптотой, к которой он подошел очень близко, но так и не коснулся. Роман «Ада, или Радости страсти. Семейная хроника» представляется мне колоссальным, но тщетным усилием перейти заветную черту, прыгнуть, что называется, выше головы (да простится мне).

Мир, в котором, существуют персонажи романа, скучен — его черты ничем не обусловлены, кроме какой-то смутной внутренней логики автора. Это странным образом напоминает ранние романы М. Муркока о Джерри Корнелиусе (тоже, подобно Вану Вину, «супергерое»). Несмотря на то, что мы наблюдаем героев романа с отрочества до старости, в тексте абсолютно отсутствует какая-либо романная динамика, какие-либо «цели». Собственно говоря, не прослеживается даже т.н. «внутреннего мира» — мы словно читаем некий огромный «комикс», хотя бы и с предложениями в полстраницы. Герои, кажется, вообще не думают, точнее, не размышляют ни о чем. Может быть, это очередное достижение писательского мастерства? Если так, то ценность его сомнительна, так же как сомнительна ценность многих натуралистических подробностей. «Ада» — один из наиболее изощренных текстов Набокова, но меня не покидает ощущение, что всё это великолепие синтаксиса и полиглоссии растрачивается впустую. Автору особенно-то и нечего сказать своему читателю. Правда, он говорит сам с собой, и весьма прихотливо, показывая по всей видимости своё интеллектуальное превосходство над читателем, так что если кому-то хочется прикоснуться — попробуйте... Жизнеописание Вана и Ады – нарочито неторопливое смакование роскоши (особенно, в первой части) настойчиво ассоциируется у меня (естественно, без всяких прямых аналогий) с детством и юностью самого Набокова, проведенных под Петербургом в особняке размером с дворец, прислугой в количестве пятьдесят душ, простите, человек, двумя шоферами и «деньжатами» (как выразился один критик), и с каким-то бессмысленным животным бытием. Но и только. За всем этим как-будто «что-то стоит», но что?

У ряда критиков и у ряда читателей присутствует, на мой взгляд, стремление приписать Набокову некие «характерные» элитарные свойства и увидеть в его текстах то, чего в них на самом деле нет. Вот, например, подходящая цитата из аннотации: «История ослепительной, всепоглощающей, запретной страсти…. превращается под пером Набокова в многоплановое исследование возможностей сознания, свойств памяти и природы Времени». Одна из цветистых и «характерных» фраз ни о чем… Готов признать свою читательскую наивность и простодушие, но мне кажется, несмотря на всю «откровенность», ничего нового Набоков здесь не сказал – не обнажил, хотя отличился, как всегда, в форме изложения. Очередная попытка зафиксировать в языке ускользающее и утрачиваемое время, если она действительно была, не особенно удалась.

В своей монографии «Фантастика и футурология» С. Лем зачем-то стал разбирать произведения Де Сада, и пришел к выводу, что дальше маркиза в этом направлении продвинуться невозможно (да и зачем, интересно знать). Так же и в этом случае, нельзя продвинуться дальше Набокова по пути эклектичного описания порочной, свирепой и бессмысленной чувственности (не только сексуальной – Набоков, конечно, гораздо более всеобъемлющ по сравнению с Де Садом) и по пути доминирования разрастающейся и распадающейся формы над содержанием. Другой путь (как знать, может быть именно тот, что ведет к стану гениев) был намечен Набоковым в романе «Дар», но по нему он дальше не пошел, вероятно, в связи со сменой рабочего языка, окончательным отрывом от своих корней. Заслугу Набокова я вижу в том, что в своем романе «Ада» он талантливо (!) показал ужас (ад, если угодно) человеческого существования, в мире, полностью лишенном всяких ростков идеализма и нравственности, либо религиозного чувства. Это тоже, своего рода, «планетарная фантастика». Контраст между безудержным эросом юности и старческим уродливым бессилием в итоге выражен вполне отчетливо. Но без действительного, а не формального человеческого содержания все прочие сугубо литературные смыслы представляют, мне кажется, глубокий интерес для узкого круга… Тот же Лем писал, что человек может полностью поместиться в «Илиаде» или «Одиссее». Из «Ады» же хочется поскорее, так сказать, выйти. Парадокс: не смотря на то, что язык романа, в определенном смысле, совершенен, я не чувствую в нем никакого очарования искусства. Может быть поэтому столь удивительно мрачной книги мне, пожалуй, никогда не доводилось читать.

Оценка: 7
– [  7  ] +

Владимир Набоков «Отчаяние»

terrry, 25 сентября 2017 г. 13:52

Романы Набокова часто (и даже, как правило) оставляют после прочтения тягостное ощущение. Вершиной в этом отношении является «Ада». Но и более ранний (и вообще из другой, русской жизни) роман «Отчаяние» также весьма примечателен.

Начать с того, что в романе не то чтобы нет т.н. «положительных героев», но и вообще «нормальных» людей. Здесь действуют только более или менее гротескные и малоприятные персонажи. Это можно объяснить тем, конечно, что все они видятся через призму искаженного сознания ГГ, от лица которого и ведется повествование. Но в нем самом тоже заключено противоречие. С одной стороны это человек весьма недалекий, ничем, по сути, кроме достаточно скромных обывательских радостей не интересующийся. Но с другой – это глубоко рефлексирующая натура, которая оказывается даже способной писать книги – психологические романы. Ведь его дневниковые записи и есть роман. Это, в свою очередь, можно объяснить тем, что на самом-то деле книгу пишет Набоков, а не берлинский коммерсант. Но тогда для чего, хочется мне спросить, он её пишет? Пожалуй, для того только, чтобы в очередной раз и весьма убедительно показать образцы и образчики человеческой подлости (как, например, это сделано в письме, полученном ГГ от брата своей жены). Ведь весь «детективный» сюжет достаточно примитивен и играет вспомогательную роль, а трость, забытая в машине вообще выглядит как нарочитый рояль в кустах. Да и совсем не верится, что этот коммерсант — эмигрант вообще способен на такие высокие чувства как отчаяние, скорее, только досаду и страх. Трагедийный пафос последних строк романа не способен, на мой взгляд, исправить это общее впечатление. По своей атмосфере «Отчаяние» напоминает другой берлинский роман Набокова – «Король, дама, валет». Последний, однако, смотрится гораздо более цельным, завершенным и убедительным психологически.

Что касается т.н. «внетекстового» содержания романа, аллюзий, «литературных игр» и т.п., то я не склонен его переоценивать, т.к. я убежден, что не оно определяет, в первую очередь, ценность того или иного писательского творения. Не так-то всё просто устроено в литературе… Разбираться в таких вещах (а может, и придумывать их) – занятие для профессиональных набоковедов, само по себе, впрочем, небезынтересное. Набоков — тонкий художник и знаток, но вовсе не «интеллектуал» и философ. За исключением таких книг как «Бледный огонь» и «Ада» все романы Набокова вполне доступны «рядовому» читателю или, во всяком случае, тому, кто смог прочитать их до конца.

Так есть ли в «Отчаянии» положительные стороны? Несомненно, да. Это то, в чем Набоков был всегда силен и, иногда, безупречен – отдельные мизансцены, удачные эпитеты, неожиданные сравнения, беспощадно точные и едкие характеристики. Жаль, что всему этому в данном случае не хватило столь же запоминающейся общей смыслообразующей идеи. Но, возможно, вся эта тяжелая атмосфера «отчаяния» каким-то образом воплотилась в следующем русском романе Набокова (действительном шедевре) – «Приглашении на казнь».

Оценка: 7
– [  15  ] +

Владимир Набоков «Дар»

terrry, 29 мая 2017 г. 11:47

Творчество Набокова с самого начала активно освещалось и обсуждалось его современниками (см., например, «Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии» / Под общей редакцией Н.Г. Мельникова. 2000). Крайне далеко оно от забвения и теперь. Поэтому кажется, что всё, что можно сказать существенного о нем, уже кем-то сказано, в том числе и о романе «Дар»… И всё же, немного субъективного…

На мой взгляд, всему литературному пути Набокова свойственна определенная «логичность», структурная завершенность, своего рода, перфекционизм. От романа к роману, от стихотворения к стихотворению он разрабатывал новые темы, словно ученый или инженер, который решает разнообразные, большие и малые, но вполне конкретные задачи, при этом совершенствуя своё мастерство, расширяя возможности. (К слову, стихи Набокова мне кажутся несколько «рассудочными», немного слишком логичными для той поэзии, которую я люблю. В его поэзии интеллект несколько превалирует над чувством. Стихи Годунова-Чердынцева в «Даре» не представляют, на мой взгляд, самостоятельного интереса, за исключением последнего.) И кажется закономерным, что «Дар» явился вершиной этого пути и его итогом. Ведь нет писателя без языка, на котором он пишет, а Набоков, пишущий по-английски, это уже некто иной, Nabokov, а не Набоков и уж, тем более, не Сирин. Откровенно говоря, до конца я не верю в полный писательский билингвизм. (Как следует из писем Набокова, он не всегда был полностью удовлетворен своим английским.) В любом случае, разные языки обладают разными средствами художественного выражения и накрепко связаны с культурой своих носителей. Для меня Набоков остается автором произведений, написанных, прежде всего, по-русски и, в этом смысле, носителем русской культуры. «Камеру-обскуру» Набоков перевел на английский, изменив название и существенно переработав текст. С другой стороны, трудно себе представить, чтобы «Лолита» — «звездный час» Набокова — была изначально написана по-русски.

Поэзия, по словам И. Бродского, это колоссальный ускоритель сознания. Думается, в прозе добиться эффекта такого «ускорителя» ещё сложнее, но тем ценнее может быть результат. Всех достоинств Набокова – прозаика, как говорится, не перечесть. Но я, прежде всего, ценю его как стилиста, художника формы, как писал В. Ходасевич. Оригинальный и совершенный стиль чувствуется уже в «Машеньке», первом романе писателя. Особенно выразителен и блестящ он в фантастическом «Приглашении на казнь». Но иной раз даже совершенство набоковского стиля кажется «слишком совершенным», чрезмерно, если так можно выразиться, ярким и эклектичным, оторванным от всякой традиции (это особенность, но не всегда недостаток). При чтении же «Дара» возникает ощущение некоей качественной новизны. Здесь Сирин, не отказавшись нисколько от своей неповторимой индивидуальности, словно бы вовлек в свой писательский арсенал лучшие достижения русской литературы. Логичность, «математичность» искусственных (и искусных) сюжетных построений наполняется «правдой жизни». При всегдашнем полном отсутствии сентиментальности набоковская проза здесь менее холодна (особенно в гротесковой главе о Чернышевском). А заканчивается роман вообще чем-то вроде happy-end’а, что Набокову абсолютно и диаметрально не свойственно. Могучая и беспощадная образность словно приглушена, но при этом всё пространство романа глубоко, основательно, зримо и вещественно. Какие-то строки, фразы, абзацы словно бы напоминают Бунина, Достоевского, Пушкина, ещё кого-то… (Гоголя? Газданова, ещё одного русского писателя-эмитгранта?, и т.д.) Однако речь идет о внутреннем и глубоком читательском ощущении, а никак не о какой-то внешней схожести, аллюзиях и реминисценциях.

Определить тему романа «Дар» на самом деле непросто. Считается, что это тема творчества, писательской профессии, тема всей литературы и даже искусства в целом. Несомненно, сюда можно отнести и темы русской эмиграции и, как это принято говорить, темы «взросления и становления героя». Всё это верно. Но несомненно также и то, что определения такого рода слишком общи, чтобы из них можно было извлечь что-либо ценное. Хотя, действительно, очертить содержание «Дара» только сюжетными рамками возможно менее, чем в каком-либо другом произведении писателя, и вряд ли этому роману можно приписать эпитет «увлекательный» — скорее, «увлекающий», но не многих. В «Даре» просматривается множество пересекающихся и перекликающихся друг с другом разнообразных тем и «темок», которые и составляют собственно саму ткань романа. Трудно соблюсти связность и плавность при такой манере изложения, но Набокову это удалось вполне. Каждая глава заканчивается как будто совершенно естественным финалом. Можно также подробно разбирать структуру романа, его, как это принято в рассуждениях о Набокове, «гипер-, мета- и интертекстуальность». Так, глава о Н.Г. Чернышевском интересна, помимо прочего (Не всем, наверное, известно, что Николай Гаврилович упорно пытался изобрести вечный двигатель. Правда это или выдумка Набокова в контексте романа не существенно.), и тем, что в ней романистика смыкается с эссеистикой и биографическим очерком – ещё один стилистический изыск. Похоже, набоковское изложение жизни Чернышевского сходно с жанром альтернативной истории. Само по себе любопытно, как Набоков изображает (представляет себе) эту историческую личность. Но вовсе не обязательно считать это изображение истинным. Чрезмерный и неуместный, по мнению некоторых критиков, натурализм в жизнеописании Чернышевского я склонен рассматривать как очередную литературную игру, свойственную Набокову пародийность (порой, весьма тонкую). В пользу этого говорит и то, что в следующей главе Набоков придумывает и рецензии на книгу Чердынцева. Есть, своего рода, парадокс в том, что художник слова Набоков разбирает роман Чернышевского «Что делать?» — вещь, по мнению многих (и уж точно, самого Набокова), антихудожественную. Однако автор «Дара» вынужден считаться и косвенно «полемизировать» с Чернышевским не как с писателем, но как с представителем тех сил, что повлияли на исторические судьбы России, а, значит, и на судьбу самого Набокова. По-видимому, невзирая на литературную беспомощность Чернышевского (весьма относительную, впрочем), его нельзя исключить из общего литературного процесса в России. Именно поэтому Набокову не удается выставить Чернышевского в карикатурном виде и именно поэтому, я думаю, вообще возникла эта грустная глава в романе, являющаяся, по моему мнению, его кульминацией. Прямо такая задача – окарикатуривание Чернышевского – конечно, и не ставилась. Она была бы слишком мелкой и мелочной для Набокова. Более того, слишком старательное осмеяние Чернышевского (а заодно и Добролюбова) у непредвзятого читателя может вызвать иронический отклик по отношению к самому автору романа. Набоков препарирует жизнь Чернышевского как энтомолог какую-то бабочку-мутанта – с некоторой брезгливостью, но оставаясь в рамках «научного метода» и он искренен в своих оценках. Описание т.н. «гражданской казни» Чернышевского, городовые с венками на голове (!) – одна из самых сильных сцен романа. Здесь я вижу одну, весьма вольную, правда, аналогию. Как Чернышевский «умер», исчерпал себя, по мнению Набокова, после своей гражданской казни, так и сам Набоков, повторюсь, после романа «Дар» «приказал долго жить» как русский писатель. Красиво ушёл...

А есть ли в романе недостатки? Ответ: разумеется. Ещё У.С. Моэм писал, что любой сколь угодно хороший роман будет иметь недостатки в силу несовершенства самой романной формы. В «Даре» я бы отметил некоторую многословность, а также чрезмерное увлечение темой бабочек во второй главе. Тот же Моэм справедливо заметил, что романисту всегда следует помнить о том, что его собственные интересы, если они не помогают развитию сюжета, далеко не всегда столь же привлекательны для читателя. Возможно, Набоков об этом и помнил, но в русском романе данной рекомендацией пренебрег.

Думается, всякое конечное суждение о «Даре» будет неполным, и это ещё один признак совершенства текста. При всех разборах неизбежно теряется впечатление от произведения искусства в его завершенности, целостности, самоценности. (Поэтому, может быть, некоторые читатели не заглядывают в примечания и послесловия.) Здесь, как мне кажется, будет снова уместно сравнение с поэзией, когда имманентное единство формы и содержания служит источником всё новых и новых смыслов. Всякий действительно ценный текст что-то добавляет к личности читателя, «волшебная сила искусства» воплощается в реальности. Не об этом ли писал сам Набоков, заканчивая свой последний русский роман, возможно, вообще свой лучший роман:

Прощай же, книга! Для видений

отсрочки смертной тоже нет.

С колен поднимется Евгений,

но удаляется поэт.

И всё же слух не может сразу

расстаться с музыкой, рассказу

дать замереть... судьба сама

еще звенит, и для ума

внимательного нет границы

там, где поставил точку я:

продленный призрак бытия

синеет за чертой страницы,

как завтрашние облака,

и не кончается строка.

Оценка: 9
– [  2  ] +

Игорь Сахновский «Человек, который знал всё»

terrry, 30 августа 2016 г. 14:16

Вероятно, я бы никогда не добрался до этого произведения, если бы не одноименный фильм. А фильм мне понравился, пересматривал его несколько раз. И книга, надо сказать, не разочаровала. Небольшой роман (на мой взгляд, правильнее было бы назвать этот текст повестью) читается, как говорится, на одном дыхании. Автор, прежде всего, умелый рассказчик и небезупречный, конечно, но хороший стилист.

Идея всеведения противоречит, очевидно, законам сохранения энергии и неубывания энтропии. Но это в данном случае неважно, и сам автор вскользь замечает, что его рассказ не для любителей НФ (а я думаю, что и для них тоже). Главное, как Сахновский воспользовался этой идеей. Он, в частности, удержался от наивного соблазна представить как истину, пришедшую «откуда-то», какие-либо дорогие его сердцу и разуму мысли. А ведь всякий человек, тем более творческий, таковыми обладает. «Только не надо спрашивать о том, что будет после смерти» — заявляет автор устами своего героя. Но у читателя и не возникает такого вопроса – не тот стиль. Ничего «провидческого» в тесте нет и в помине, но при чтении постепенно приходишь к выводу, что ИНФОРМАЦИЯ – это ВСЁ. В определенном смысле информация и сама жизнь суть синонимы. И известная поговорка «Знал бы, где падать – соломки бы подстелил» — лишь самый верхний пласт, оболочка этого факта. Опять-таки, мысль далеко не оригинальная, однако автор сумел придать ей особую художественную выразительность. А ведь в этом и состоит одна из главных задач искусства.

Интересно, что в книге нет «положительных» персонажей. Здесь только истинные мерзавцы разного сорта, либо просто малосимпатичные личности. За исключением, разумеется, самого Безукладникова и автора (ведь он, по сути, и есть тот Игорь, с которым иногда общается ГГ). Да и сам Безукладников, будучи в плену у АНБ, тоже, должно быть, разгласил немало гос. тайн :). Вынужденно, конечно. Он же присвоил себе чужие и явно «грязные» доллары, правда, не из корыстных побуждений. Да, Александр Платонович не святой, не образец высокой нравственности, он просто человек, как и все мы (хе-хе). Вообще, в романе прослеживается некий налет эскапизма, некая «мечта интеллигента» об уходе из грубой действительности, унизительной бедности в какой-то «более достойный» мир и т.п. Эта грубая действительность описана с большим вкусом. Она напоминает некую стилизованную Россию 90-х годов двадцатого века. И тут автор, мне кажется, теряет свою легкую ироничность, увлекается и несколько перегибает палку. Главарь бандитской группировки и одновременно депутат Гос. Думы – это, конечно, мило. Однако стоит ли писать о том, как один из его подручных в школьном возрасте задушил свою одноклассницу? В шерстяных варежках? А в её глазах мелькнуло любопытство… Намечается не вполне уместный переход к какому-то чернушному гротеску.

В целом, это оригинальный, достаточно глубокий для искушенного читателя текст. А разница в оценках – дело вкуса.

Оценка: 8
– [  11  ] +

Александр Пушкин «Руслан и Людмила»

terrry, 26 августа 2015 г. 11:41

Поэмы Пушкина в целом можно, наверное, выделить в отдельное поэтическое явление, так же как последовавшие за ними поэмы Лермонтова или, скажем, «большие стихотворения» И. Бродского. Поэмы весьма разнятся по объему, стихотворному размеру, глубине художественных образов, не говоря уже о сюжете. Здесь и монументальная историческая «Полтава», и шутливый «Домик в Коломне», и философский «Медный всадник». Но все они представляются элементами единого творческого замысла, и всех их объединяет неповторимая и выразительная легкость, блеск пушкинского стиха. В. Вересаев сравнивая как-то вскользь стихи русских поэтов заметил, что любое стихотворение Пушкина можно легко опознать, потому что оно кажется созданным мгновенно – автор словно бы не работал над ним, не трудился. Г. Гессе писал о Пушкине: «Его язык, неисчерпаемо музыкальный для каждого, владеющего русским, едва ли намного труднее для перевода, чем язык Гоголя или Достоевского, однако ценность и волшебство пушкинского творчества, обоснованы русским языком более глубоко и прочно, чем у любого другого русского автора».

Всё это в полной мере касается «Руслана и Людмилы», заключающей в себе одновременно былинный, сказочный, элегический, и даже шутливо-эротический стили. Впрочем, последний был существенно сглажен самим Пушкиным во втором издании поэмы. А вот присутствующий в ней подтекст литературной борьбы против «реакционного романтизма», по-видимому, мало интересен нашим современникам. Трудно выразить читательский восторг, возникающий с каждым новым прочтением (прослушиванием) этой необыкновенной вещи. Удивительный эффект создает органическое соединение в поэме исторических и сказочных реалий. Здесь одновременно существуют и основатель русского государства князь Владимир (пусть и в поэтическом образе) и гротескный злой волшебник Черномор, и вполне исторически возможный набег печенегов на Киев и живая голова великана. Кстати говоря, само имя «Черномор» содержит в себе мнемонический намёк на сплав реальности и сказки. Ведь волшебники живут только в сказках, а Черное море, как известно, вполне реально. Хотя, конечно, более вероятно, что Черномором могли назвать злого человека, способного заморить других до смерти.

Конечно, в «Руслане и Людмиле» отсутствует подлинный драматизм, свойственный реалистическим произведениям Пушкина. Но не будем забывать, что это всё-таки сказка, насыщенная драматическими и даже трагическими описаниями, полная роскошного вымысла и фантастических картин. Одна из выразительнейших сцен поэмы – приезд Руслана на поле минувшей битвы. Сумрак, печаль, запустение этого скорбного места переданы с восхитительным мастерством. Да, поэма написана живым русским языком, хотя в ней часто встречаются слова чисто поэтического лексикона – «витязь», «град», «глава». Но иногда можно встретить и гораздо менее привычные нам «брашна» и «стогны» — слова (славянизмы), весьма характерные уже для «Илиады» в переводе Н. Гнедича той же литературной эпохи. Такие мелкие детали («штришки») искусно подчеркивают, на мой взгляд, древность, эпическую торжественность описываемых (даже сказочных!) событий. В. Набоков высказывал мнение, что в «Руслане и Людмиле» гораздо больше западноевропейских и скандинавских, чем собственно русских корней. Но мне всё-таки кажется, что именно строка из посвящения к поэме «Там русской дух... там Русью пахнет!» во многом определяет неугасимый читательский интерес к этому шедевру русской литературы.

Оценка: 10
– [  14  ] +

Антуан де Сент-Экзюпери «Маленький принц»

terrry, 18 марта 2015 г. 18:04

Прежде всего, это произведение мне кажется очень самобытным. Бывают такие книги, которые говорят о своем авторе, возможно, больше, чем он сам сумел бы рассказать о себе. Вероятно, это тот случай, к которому применима формула: «Скажи мне, какую книгу ты написал, и я скажу кто ты». У меня как-то не получается подобрать другие произведения, которые можно было бы назвать действительно, а не «в какой-то мере», похожими на «Маленького принца».

Конечно, можно провести известной глубины анализ и установить, что это «типичная сказка с моралью, а вернее — со многими нравственными поучениями, сказанными простым языком». Из каждого эпизода жизни Маленького принца можно, при желании, извлечь некую «мораль сей басни», за каждым персонажем увидеть соответствующий «архетип». Но ведь это не будет иметь отношения к целостному восприятию произведения искусства. Это всё равно, что живого человека разлагать на отдельные органы – для науки полезно, а для человека (??). Я воспринимаю Экзюпери не как моралиста (А это, по моему мнению, вообще характерно для классической французской литературы. Можно вспомнить хотя бы А. Моруа с его «Открытым письмом молодому человеку о науке жить», Золя и Мопасана), а, скорее, как лирического поэта. А можно ли, и нужно ли поэзию объяснять прозой? Это книга, прежде всего, об одиночестве и грусти расставания, как писала переводчик Н. Галь в своей книге «Слово живое и мертвое». Эта тема проходит от начала и до конца через весь текст «Маленького принца». Человек может быть равно одинок как в пустыне: «Человек, потерпевший кораблекрушение и затерянный на плоту посреди океана, — и тот был бы не так одинок», так и среди людей: «Так я жил в одиночестве, и не с кем было мне поговорить по душам». Впрочем, книга, как говорят, «многоплановая» и каждый в разные периоды своей жизни может увидеть в ней что-то свое.

И вот автору удалось, несмотря на очевидный нравственный и даже моралистический посыл создать не басню, а лирическую сказку с печальным, нельзя сказать – несчастливым, концом, со своим неповторимым тоном повествования или, иначе говоря, стилистикой. Экзюпери удивительным, может быть, уникальным образом соединяет в единой ткани повествования реальный мир и сказочную фантастику, и потому придуманный им мир кажется «естественным», приобретает черты правдоподобия. Ведь действительно существуют и астероиды и астрономы, и самолеты и Сахара, а также и короли, бизнесмены, пьяницы и т.д. Но, главное, действительно существуют те, кто нам дорог. Близкое ощущение возникает при чтении сказочных повестей В. Каверина и, в большей степени, В. Шефнера. Условность описываемых событий не мешает внутреннему сопереживанию читателя. Это ли не мастерство? Особенно удачна, на мой взгляд, сцена первой встречи ГГ с Маленьким принцем. Есть в ней что-то неуловимо притягательное и одновременно трогательное. Чудо появления Маленького принца в пустыне означает появление надежды, и не только надежды на спасение летчика, попавшего в аварию, а надежды в более широком смысле — той надежды, в которой так часто нуждаются в своей жизни люди вообще.

Я думаю, что стоит, по возможности, прочитать эту небольшую книгу в оригинале, например, с помощью известного метода чтения И. Франка. Это добавляет новых ощущений. Фраза «Et c'est ainsi que je fis le conaissance du petit prince» уже в силу своего звучания воспринимается несколько иначе, чем «Так я познакомился с Маленьким принцем». Кстати, о звучании. К изданию И. Франка прилагается аудиоверсия, которую можно использовать разве что в чисто учебных целях. А чтобы получить настоящее удовольствие от прослушивания, даже если не понимаешь ничего, кроме собственно «petit prince» и некоторых интернациональных слов, нужно найти в сети запись с запоминающимся актерским исполнением (Pierre Achiary). Кроме того, здесь можно ясно почувствовать, что смысл хорошего произведения передается не одним только значением слов. Что касается русских переводов, думаю, нет ничего лучше чем то, что сделала (совершенствуя свoю работу к каждому новому изданию) Н. Галь.

Оценка: 9
– [  5  ] +

Владимир Набоков «Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин»

terrry, 17 ноября 2014 г. 19:27

Вообще говоря, это нелегкое чтение. Набоков выступает здесь как минимум в трех ипостасях: ученый-филолог-переводчик (не литературовед), русскоязычный читатель «Евгения Онегина» и ревнивый собрат Пушкина по цеху. Есть, пожалуй, и четвертая ипостась: историка-биографа. Она особенно проявляется в том, как скрупулезно Набоков восстанавливает историю жизни знаменитого предка Пушкина – Абрама Ганнибала. Так вот, все эти «ипостаси» очень своеобразно, можно сказать, «по-набоковски» переплетаются в тексте Комментария.

Следует иметь в виду, что данный Комментарий рассчитан, в первую очередь, все-таки на нерусского читателя, и при том не рядового, а весьма увлеченного русской словесностью. Набоков очень часто приводит издевательские примеры того, как искажали текст Пушкина (а, следовательно, и всю картину «русской жизни») прежние переводчики «Евгения Онегина». На основании неудачных (что вполне возможно) переводов развивается мысль о том, что единственно правильный подход в таком деле – это именно тот самый «буквальный перевод», предложенный Набоковым. В то время как более справедливо, на мой взгляд, было бы сказать, что это один из возможных вариантов перевода, имеющий, конечно, свои неоспоримые достоинства. С точки зрения же обычного читателя вполне приемлемым (не обязательно — единственным) может быть и традиционный перевод с сохранением стихотворного размера, насколько это возможно в английском языке. Как пример можно привести перевод Джеймса Фалена (James Falen), который появился позже набоковского Комментария. В подстрочных заметках к основному тексту Комментария Набоков мимоходом характеризует русских классиков Салтыкова-Щедрина и Достоевского одного как третьестепенного, другого — кажется, как истеричного и скучного, писателя. Подобные замечания по-разному, должно быть, воспринимаются русским и иноязычным читателем. Есть и более забавные высказывания. Так, Набоков называет кириллицу варварским алфавитом, и выражает надежду, что в будущем, она будет заменена латиницей и такие словосочетания как «в душе» будут писаться «v-dushe». Дефис здесь предусмотрен потому, что предлоги, состоящие из одной согласной буквы, Набоков предлагает, видимо, тоже упразднить. Всё это скорее из области курьезов. На мой взгляд, в таких деталях проявляется глубинное противоречие Набокова как личности. Он, будучи русским по культуре, всю жизнь старался быть кем-то иным (американцем). Это уже другая тема. Но я хочу сказать, что Комментарий к «Евгению Онегину» — это еще и «комментарий», в некотором роде, к самому Набокову.

Что касается содержательной части Комментария, то, безусловно, в ней много интересного. Например, существует вопрос (довольно праздный, конечно), о том, сколько было лет Татьяне при первой её встрече с Онегиным. Я выяснил для себя (из приводимого письма Пушкина П. Вяземскому), что семнадцать. Набоков не ограничивает себя никакими рамками и следует своим собственным курсом. Больше внимания он уделяет деталям разного рода, чем привычной по литературоведческим работам интерпретации текста. Точнее говоря, подобной интерпретации он старательно избегает, попутно осмеивая некоторых советских комментаторов «ЕО». В отдельных эпизодах жизнь Пушкина воспроизводится с невероятными подробностями. Из текста, к примеру, можно узнать сколько именно раз Пушкин был болен венерическими заболеваниями, кто и когда был его любовницей, каковы были правила проведения дуэлей в то время, какие деревья росли в саду у Лариных (здесь Набоков пускается в дебри ботанической классификации!). Хотя и нельзя сказать что на этих, в том числе и «пикантных», деталях акцентируется какое-то особое внимание. Вообще, анализу подвергается не столько Онегин, сколько сам Пушкин. Много приведено строк из переписки, различных свидетельств крупных и мелких событий и т.д. Стиль изложения при этом местами то сухой, то полемичный. И иногда возникает впечатление, что за деревьями не видно леса. С другой стороны замысел автора достаточно ясен – воссоздать насколько возможно полную картину жизни, имеющую хоть какое-то касательство к «ЕО» (а это, прежде всего, жизнь его автора), повлиять таким способом на восприятие читателя, а уж он сам пусть делает выводы. Разбирая каждую строфу «ЕО» с точки зрения стихосложения, Набоков может искренне и похвалить Пушкина за удачные строки (часто он использует слово «восхитительный» — восхитительная аллитерация и т.п.), и вынести порицание за слабые, с его точки зрения. Очень интересно наблюдать, как один поэт судит другого поэта, и не какого-то, а «самого Пушкина». Впрочем, в этом выборе он, как мне кажется, всегда безошибочен. Вот по отношению к другим поэтам пушкинской поры и его предшественникам Набоков гораздо более строг, так же как беспощаден он, в след за Пушкиным, к Ленскому — поэту.

В приложении, которое называется «Заметки о просодии», Набоков вкратце сравнивает русскую, французскую и английскую системы стихосложения. Это, по сути, отдельная и очень интересная работа. Косвенно Набоков в ней еще раз оправдывает свою точку зрения на поэтический перевод «EO». Читателю данной работы, да и всего Комментария неплохо бы было владеть английским и французским языками (это даже настоятельно рекомендуется для полноценного восприятия набоковского текста). Не помешают также немецкий и итальянский. Вообще, довольно много внимания Набоков уделил влиянию на Пушкина поэзии Байрона. А «ЕО» был переведен на английский язык более сорока раз. Такое вот взаимное влияние двух великих культур.

По прочтении Комментария остается впечатление чего-то очень значительного. Не стал бы рекомендовать данный опус всем и каждому. Но, несомненно, эта работа Набокова уникальна как по своему объему и глубине освещения некоторых вопросов, касающихся Пушкина и его главного произведения, так и по своеобразию авторской позиции.

Оценка: 9
– [  6  ] +

Евгений Константинов «Предел безнаказанности»

terrry, 30 июня 2014 г. 12:06

Данное произведение относится к разряду т.н. массовой литературы. Читатель не найдет здесь ни утонченных рефлексий, ни завораживающих картин природы, хотя действие по большей части происходит в деревне, на озере и т.п., ни социально-философских раздумий. А найдет он здесь достаточно незамысловатый сюжет, ещё более незамысловатых героев и много малоприятных сцен. Словом, никакой метафизики, зато натуралистических подробностей в избытке.

«Предел безнаказанности» обозначен самим автором как мистический детектив. Действительно, герои романа (скорее, повести) заняты поиском ответа на загадочные убийства и исчезновения людей. Причем, в первой части действуют одни персонажи, а затем они сменяются другими во второй и третьей частях, так что каждый раз завязываются новые сюжетные линии, а старые просто обрываются за ненадобностью. По-видимому, это связано с тем, что автор изначально не задумывал цельного произведения, а решил подразвить тему. Да, разные герои решают одну и ту же загадку, но для читателя-то она уже давно, едва ли не с первых страниц, загадкой не является. Таким образом, детективный сюжет превращается в приключенческий «триллер». Никакой мистики, на мой взгляд, в «Пределе безнаказанности» нет. Просто автор волевым решением устанавливает чудесную связь между жизнью щук из одного подмосковного озера и жизнью соприкоснувшихся с ними людей. Столь специфический и ужасный вид этой связи автором никак не обоснован. Да это и не входило в его задачу. Имеются, правда, довольно банальные рассуждения одного из героев о том, что нельзя, мол, бесконечно брать у природы её богатства, ничего не отдавая взамен. Но очевидно, что далеко не каждое необъяснимое явление следует считать мистическим. В данном случае это не мистика, а, скорее, какой-то расплывчатый панпсихизм. Имеется опасность, вводя такого рода «чудеса» в свое литературное творение, впасть в то состояние, которое Уэллс именовал «глупым сочинительством».

Герои романа обрисованы довольно поверхностно и, я бы сказал, однобоко. Почему-то они питают особую склонность к использованию кличек вместо имен. Может быть, потому, что психологически все они мало различимы. Трудно вспомнить даже, как они выглядят внешне. Здесь подробностей минимум. Интересы мужчин лежат в области рыбалки и противоположного пола, что, может быть, и естественно, но бедновато для полноценного человеческого образа. Автор, конечно, не представляет своей жизни без рыбной ловли, что видно из подробных (вообще-то, неплохих) описаний данного процесса, но вряд ли стоит ожидать того же от каждого читателя. Молодые женщины и девушки (иной раз, и несовершеннолетние) часто напоминают нимфоманок. Сцены внезапной страсти и веселых оргий выглядят пошло. Я, в свою очередь, не хочу выглядеть ни моралистом, ни ханжой, ни ретроградом. И потому говорю о пошлости чисто литературной, от чувства которой не могу отделаться, встречая в тексте фразы про «обнаженных красоток». То же можно сказать и об обращении «Красавица!», которое молодые парни залихватски используют по отношению к своим подругам. В этом смысле, третья и наиболее объемная часть «романа» под названием «Дорога на Богачево» представляется мне наименее удачной.

Отдельно стоит упомянуть одного из главных действующих лиц третьей части – Антоху Дурандина. Это деревенский школьник из неблагополучной, так сказать, семьи удивительным образом сочетает в себе психологическую несостоятельность подростка и расчетливость маньяка. Откуда у Антохи Дурандина (Дурынды, как его часто называют), одинокого рыболова-любителя столь искренняя склонность к браконьерству (электроудочку, доставшуюся ему от погибшего следователя Крымова, он воспринял с такой радостью, будто мечтал о ней всю жизнь) и садизму? В эпизоде, где он, экспериментируя, отрезал сожительнице своего отца ноги (не сам, а посредством воздействия на пойманную щуку, конечно) написано, что кровь из культей залила его чуть ли не с головы до ног! Вот фраза: «Не выпуская из рук щуку и ножницы, Антоха попытался подняться на мокром земляном полу, но поскользнулся и вновь упал, орошаемый фонтанами крови». Это уже напоминает сцены из известного (культового) фильма «Зловещие мертвецы». Однако, впечатление пародии «Предел безнаказанности» не производит.

Тем не менее, автору удается-таки провести читателя до конца своего романа, сохраняя некоторую интригу и избегая откровенных логических нелепостей. Текст написан, я бы сказал, умело. Чувствуется, что его автор не зря оканчивал литературный институт. Однако на произведение такого объема ему не хватило сюжетообразующих и, главное, смыслообразующих идей. Вместо этого автор нагромоздил побольше страстей и чернухи.

Пожалуй, этот тот редкий случай, когда действительно хочется поставить произведению не двойку или тройку, а именно единицу.

Оценка: 1
– [  11  ] +

Александр Бушков «Корабль дураков, или Краткая история самостийности»

terrry, 8 июня 2014 г. 23:50

Данный опус полезен тем, что в нем достаточно верно, хотя и очень кратко, едва ли не на уровне СМС, и последовательно изложены исторические факты. Ведь не каждый читатель будет кропотливо изучать объемистые исторические труды. Конечно, такое понятие как «верное изложение истории», даже без влияния политической составляющей, априори считается полем для дискуссий. И нет фактов неоспоримых, но есть неопровержимые. Хотя это и не заслуга Бушкова как автора книги, мне особенно интересно было познакомиться со стенограммой протокола высокого заседания, посвященного резонансной и драматичной, как оказалось впоследствии, передаче Крыма (точнее, Крымской области) из состава РСФСР в состав УССР, никогда к Украине (или, скажем так, украинской идентичности) никакого отношения (этнического, культурного и т.д.), кроме географического, не имевшего. По современным нашим прагматичным меркам основания для такого шага полностью отсутствовали, ибо в качестве таковых провозглашались достаточно абстрактная «общность экономики» и еще более абстрактные «общности хозяйственных и культурных связей». Абстрактны эти понятия, конечно, не сами по себе, но в рамках СССР, государства, декларативно унитарного, населенного «новой исторической общностью – советским народом». Выступления всех выступавших на том историческом заседании сводились к торжеству «нерушимой дружбы народов». Но при этом, насколько я понимаю, молчаливо нарушалась конституция СССР и РСФСР. Никакого там всенародного обсуждения, «согласительных комиссий» и т.д. даже не предполагалось и, по-видимому, быть не могло. (Исходя из новейшей истории, можно было бы добавить, что всё хорошо, что хорошо кончается. Но эта новейшая история , как и вся история образования и последующего развития СССР, ещё раз напоминает, что «русские национально-государственные интересы, по сути дела, были принесены в жертву интересам призрачного мирового СССР и национализму «угнетенных» народов бывшей царской России.»)

Автор не избежал некоторой, впрочем, весьма умеренной, на мой взгляд, «фельетонности» стиля (о чем честно предупредил читателя). Потому, видимо, и название выбрал такое «популярно-универсальное» — только на фантлабе присутствуют несколько произведений с таким же заглавием, не считая «первоисточника» — «Корабля дураков» С. Бранта. Не думаю, что оно звучит как-то уничижительно. Такой эпитет в определенном контексте и в отношении определенного исторического этапа можно применить, наверное, к любому государству мира. Авторские комментарии по поводу «древних укров», «атамана Гатыло» и т.п. очень понятны, но поверхностны. Стоит ли тратить слова на эту шизофрению?

Не думаю, что данная книга кому-то, так сказать, откроет глаза, но может послужить толчком для более обстоятельного и историчного изучения серьёзнейшего вопроса отрыва Украины от России. (К слову, мне понравились эти работы: П. Железный «Происхождение русско-украинского двуязычия на Украине» и, конечно, фундаментальная монография Н. Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма». С исторической точки зрения любопытно и поучительно ознакомиться также с большой статьей профессора Киевского университета Св. Владимира Т. Д. Флоринского «Малорусский язык или «украiно-руський» литературный сепаратизм», которая вышла в С.-Петербурге в 1900 г.)

Оценка: 7
– [  10  ] +

Георгий Гуревич «Мы — из Солнечной системы»

terrry, 6 февраля 2014 г. 20:05

В романе-утопии «Мы из Солнечной системы» явственно видны попытки автора создать свою целостную модель прекрасного будущего, отличную, не столько в общем идейном, сколько в художественном плане, от мощных концепций И. Ефремова и бр. Стругацких. Автор постарался с максимальной широтой подойти к освещению жизненного уклада, как отдельных людей далекого будущего, так и общества в целом. Здесь мы найдем и сцены семейной жизни, воспитания, и грандиозные проекты по преобразованию планеты, и напряженную повседневную работу ученых в лабораториях. Тема взросления и становления героя переплетается с темой коммунистического самосознания человека – в повествование вводятся конфликты, проистекающие из невероятных научных открытий (ефремовский мотив). В мире, придуманном автором, находится место непосредственным опасностям, подвигу и самоотречению, что как бы подчеркивает его преемственность по отношению к нашему сегодняшнему бытию. Но, в целом, роман выглядит несколько статично, повествование разбивается на ряд отдельных историй, имеющих собственную интригу и кульминацию. Так же, по сути, но более умело, выстроен «Полдень. XXII-й век» Стругацких. В своем рассказе о будущем Земли энтузиаст Гуревич как бы старается объять необъятное, к сожалению, в ущерб стилю и удобочитаемости. Вряд ли стоит упрекать автора фантастического романа в чрезмерно смелом фантазировании, но всё же НАУЧНО-фантастическая, а порой и логическая сторона этого произведения слабовата и напоминает, скорее, некие слегка наивные «научные фантазии». (Тема бессмертия и «машинного копирования» человека вызвали в памяти «Диалоги» С. Лема.) Описания новых технологий, «ратомики», видимо, очень интересны автору, но, подчас, гораздо менее привлекательны для читателя. Душевные переживания героев характерны, скорее, для подростковой литературы. Роман отличается не столько монументальной торжественностью (в чем, к примеру, упрекали «Туманность Андромеды»), сколько постоянной серьезностью всего происходящего, каким-то неизменным лирическим настроением – не хватает толики юмора для придания живости действию.

Вместе с тем, книга отнюдь не лишена ценности уже потому, хотя бы, что не так уж много было написано коммунистических утопий. В ней достаточно спорных, но достойных обсуждения мыслей. Автор обладает собственным голосом, и чего у него не отнять, так это искреннего (прямо-таки детского) интереса к окружающему миру, к науке, к будущему, в том числе. Это неплохой образец (дорогого многим) позитивного настроя, социального оптимизма советской НФ.

Оценка: 7
– [  10  ] +

Иван Бунин «Жизнь Арсеньева»

terrry, 29 декабря 2013 г. 13:31

Мне кажется, роман «Жизнь Арсеньева» является недооцененным произведением. Как-то мало он на слуху у читающей публики. А я бы сказал, что по глубине проникновения в свою эпоху, по богатству языка, яркой, но нежной чувственности, и даже, может быть, по оригинальности жанра и внутренней структуры его можно поставить в один ряд с «Евгением Онегиным». Действительно, если «Евгений Онегин» роман в стихах, то «Жизнь Арсеньева. Юность» — «роман-исповедь». В истории русской литературы двадцатого века были яркие примеры того, как фрагменты автобиографии автора сплетаются с реальными историческими событиями и образуют живую ткань романа. Достаточно будет вспомнить «Белую гвардию» М. Булгакова. Но бунинское творение характерно полной субъективностью своего героя и через его сугубо личное (интровертивное) мироощущение довольно широко передает не только исторический облик эпохи, но и вообще всё человеческое существование как таковое. Алексей Арсеньев постоянно занят самоанализом и наблюдением. И не всегда сразу понятно, чьи это наблюдения и воспоминания, юного Арсеньева, непосредственного героя романа, или Арсеньева-«старого», от лица которого роман написан. Здесь проявляются, кажется, специфические черты мемуаристики, которые не нарушают, однако, стройности всего текста как романа, имеющего сюжет, логику развития и т.п. Все великие писатели (а к ним, безусловно, нужно причислить и Бунина) всегда являются и великими стилистами. От малозначительных, как будто, бытовых деталей автор переходит к философским рассуждениям вселенского масштаба, а от них к тончайшим движениям человеческой души — к чему-то, напоминающему поток сознания. Временами «Жизнь Арсеньева» напоминает другой великолепный (даже, чудесный) русский роман — «Вечер у Клэр» Г. Газданова. Роман Бунина, вообще говоря, не так уж мал по объему, но вследствие своей необыкновенной эмоциональной насыщенности кажется едва ли не романом-эпопеей. Что ни говори, а реализм в литературе явление грандиозное. Ни в одном произведении относящемся, так или иначе, к фантастическому жанру (за редчайшими исключениями, вроде «Приглашения на казнь» В. Набокова), я не встречал такого мастерства владения словом. Для меня особенно важно, что это слово русское. Именно Бунин (а не, к примеру, высокомерный и далекий от социальных вопросов Набоков) входит в число прямых продолжателей великой русской литературы девятнадцатого века.

Как известно, все творчество Бунина тяготеет к двум доминантным темам – любви и смерти. В полной мере это относится к «Жизни Арсеньева». И здесь, иной раз, ощущается некоторый перебор. Так, описанию похорон и всего, что с этим связано автор посвящает, порой, несколько глав подряд. Но с другой стороны, становится понятно, что иначе и быть не может, если следовать логике повествования, логике психологической достоверности. Ведь герой романа – чувствительная и впечатлительная натура. А следует признать, что более сильного впечатления, чем смерть для растущего, развивающегося сознания трудно изобрести (вспомним историю принца Шакьямуни). Что касается второй доминантной темы, то интересно отметить, что Бунин практически никогда не употребляет собственно слово «любовь». Однако он, на мой взгляд, один из немногих, кому удавалось сказать нечто значительное, ценное об этом чувстве в самом его высоком, глубоком, каком угодно смысле, без ханжества и сентиментальности, то есть правдиво. Теме любви посвящена, по сути, полностью последняя пятая часть романа. Неслучайно, наверно, Бунин издал её отдельно под названием «Лика». (Стоит отметить великолепный радиоспектакль по книге «Лика» с участием актеров театра «Мастерская Петра Фоменко» Кирилла Пирогова и Галины Тюниной. Радиоспектакль был сделан на «Радио России. Культура» в декабре 2009 года и вышел в эфир в марте 2010 г.) Однако в своем романе Бунин касается не только этих двух тем. Он художественно и философски анализирует, как говорят литературоведы, «экзистенциальное одиночество человека». Лишь на краткий миг любовь способна освободить человека от этого бремени. Помимо множества трагических событий, присутствующих в романе, эта общая идея придает ему дополнительный оттенок печали. (Позже И. Ефремов в «Часе быка» будет писать об «инферно», в котором обречен жить человек.) В романе много удивительных, полных глубокого интимного смысла и явно выстраданных автором строк, достойных неоднократного прочтения.

Думаю, «Жизнь Арсеньева» следует отнести к вещам из разряда «обязательных к прочтению». Как вся подлинная литература, этот роман обсуждает вопрос о смысле человеческой жизни вообще. Это не «беллетристика», но книга, требующая внутреннего сопереживания и душевной работы.

Оценка: 10
– [  19  ] +

Александр Пушкин «Дубровский»

terrry, 12 сентября 2013 г. 17:31

«Всё гениальное — просто!» Эти слова как нельзя более подходят к прозе Пушкина, и, в частности, к незавершенному роману «Дубровский». Действительно, правильно построенные повествовательные, простые (!) предложения создают впечатление удивительной гармонии и легкости, свойственной лучшим поэтическим творениям Александра Сергеевича. Конечно, Пушкин, прежде всего, поэт, но проза его отнюдь не вторична, она обладает удивительным индивидуальным стилем.

Гоголь справедливо назвал свои «Мертвые души» поэмой. На мой взгляд, «Дубровский» заслуживает такого же определения. Метод Пушкина-прозаика заметно отличается от метода писателей, которых мы считаем великими реалистами золотого (для литературы) девятнадцатого века: Л. Толстого, Тургенева, Достоевского. В самом деле, Россия, представленная в романе, выглядит немного романтично, но не в ущерб исторической правде, нигде нет и намёка на лубок. Образы главных героев даны обобщенно, широкими мазками, однако читатель легко (ключевое слово!) угадывает мельчайшие движения их душ. У Пушкина вообще нельзя найти ни одного безликого, пусть даже и самого третьестепенного, персонажа. Пушкин не уделяет особого внимания мелким бытовым деталям, будь то постоялый двор или усадьба богатого помещика, но при этом никогда не упускает из виду главного, например, подробно излагает содержание документа, на основании которого отец Владимира Дубровского лишился своего имения. Это придает его прозе характерные черты конкретности, вещности, зримости и законченности (несмотря на формальную незаконченность романа).

Хотелось бы отметить один эпизод романа удивительной психологической силы. Кузнец Архип хладнокровно наблюдает, как заживо сгорают судейские, которых он сам и запер в господском доме. И через минуту (пожалуй, с риском для собственной жизни) спасает из огня кошку, перед тем сказав деревенским ребятам: «Бога вы не боитесь – божия тварь погибает, а вы с дуру радуетесь». Невероятно! Гениально! И опять же, автор использует в этой мизансцене очевидный и «простой» прием рассказчика – контраст. Но в том и состоит эта пресловутая «гениальность», чтобы минимальными средствами добиваться максимального эффекта. Мне кажется, Пушкин в «Дубровском» и «Капитанской дочке», что называется, чутьем художника угадал истоки «русской смуты», о которой он писал в «Истории Пугачевского бунта».

От души рекомендую всем читать и перечитывать прозу Пушкина.

Оценка: 10
– [  14  ] +

Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»

terrry, 4 сентября 2013 г. 15:22

Признаться, недавнее, после долгого перерыва прочтение данного романа принесло мне некоторое разочарование. Несмотря на присутствие в «Мастере и Маргарите» определенных достоинств, я склонен считать этот «последний, закатный роман» Булгакова его творческой неудачей. И, думается мне, сам писатель сознавал это, и потому подвергал свой текст множеству переделок. На мой взгляд, автору не удалось органично соединить три основных (может быть, есть и другие) сюжетно-композиционных начала своего произведения: остросатирическое, любовно-романтическое и философско-мистико-психологическое. Сама по себе такая задача (попытка новаторства?), ставящаяся автором, возможно, и заслуживает уважения, но, разумеется, не гарантирует успеха.

Сатирическая линия, вероятно, наиболее яркая и доминирующая в романе. Притом я уверен, что Булгаков совершенно не стремился соперничать с Зощенко или авторами «Двенадцати стульев». Но Булгаков чрезмерно ей увлекается — видимо, слишком уж он обижен на кого-то. Все эти писатели и поэты, критики и администраторы, швейцары и управдомы столь эклектичны, столь вдохновенно суетятся на страницах первой части романа, что теряют универсальность крупного художественного образа, свойственную, например, персонажам Гоголя или Салтыкова-Щедрина, и становятся похожими, скорее, на героев какого-нибудь фельетона. Ситуацию, правда, несколько выправляет высокий литературный уровень автора. Мне кажется, что описание бала у Сатаны, введение в привычный московский быт голых ведьм, летающих на метле, могло своей новизной, резким нарушением канонов формирующегося соцреализма произвести впечатление на довоенного читателя, читателя эпохи СССР, но не на современного, избалованного литературными экспериментами и самыми прихотливыми фантазиями. В этом смысле книга несколько устарела. Похождения и трюки Коровьева и Бегемота при первом прочтении кажутся довольно забавными, но в последующем начинают утомлять, ибо не так уж они фантастичны и ничего, кроме непосредственной ситуации, не означают. Ну, сколько можно поражаться говорящему коту, хотя бы и с примусом в лапах? Вот и в конце романа, по сути, в момент его кульминации, эти двое спутников Воланда соревнуются в свисте, Булгаков и тут подробно описывает сие явление. Но непонятно ради чего привнесено оно в действие, какой смысл оно имеет кроме собственно свиста? Что, в конце концов, удивительного в том, что, условно говоря, «волшебник» творит волшебные вещи? Получаются длинноты в тексте. К слову, когда черт из «Ночи перед рождеством» украл месяц с неба, это повлияло на последующее развитие событий в повести. Булгаковский черт, то есть Воланд, несмотря на всё своё могущество, фигура чисто служебная. Не позавидуешь, в самом деле, этому дьяволу, проводящему тысячелетия в унылых развлечениях, в обществе подобострастной свиты, так что он очень мало напоминает Князя Тьмы, когда-то спорившего с Творцом всего сущего.

Не верить тому, кто скажет, что нет на свете настоящей любви, призывает Булгаков читателя. Но, в сущности, если отбросить лишнюю сентиментальность, станет понятно, что в отношениях Мастера и Маргариты показана не любовь, но лишь одно из её проявлений – страсть. А утверждение о том, что на свете существует страсть, в том числе страсть между мужчиной и женщиной, по-видимому, не нуждается в особых доказательствах. Да и сама страсть в данном случае похожа, скорее, на литературный прием, нужный автору для сюжета, так как не показан тонкий, наиболее волнительный момент зарождения чувства героев. О самой Маргарите мы узнаем только то, что она легкомысленный (как она сама рекомендуется Воланду), достаточно порядочный и не лишенный милосердия человек. При случае она охотно превращается в ведьму, или, говоря современным языком, в стерву, пытается даже слегка кокетничать с Воландом. Не хочу сказать ничего плохого, но любовь её более достойна мелодрамы, чем классической русской литературы. Мне кажется, всего этого мало, чтобы вызвать непреходящий читательский интерес.

Немногочисленные страницы, посвященные истории Иешуа Га-Ноцри, довольно интересны, колоритны и, пожалуй, являются украшением романа. Но всё же не очевидно, что они как-то служат общей авторской сверхзадаче, единому замыслу, и что без них никак нельзя было обойтись. Так, в «Театральном романе» содержание романа писателя Максудова фактически не раскрывается. Если «Мастер и Маргарита» и вызывает какие-либо «философские» мысли у читателя, то они, на мой взгляд, либо тривиальны, либо слишком абстрактны и общи, чтобы их можно было поставить в заслугу автору. Диалог между Воландом и Левием Матвеем о добре и зле, о свете и тенях до крайности простодушен. Сентенции вроде «Рукописи не горят!», «Никогда и ничего не просите!» и т.д. более пафосные и эмоциональные, чем неожиданные и глубокие. То же можно сказать и об определениях, приписываемых некоторыми исследователями роману: «символистский», «постсимволисткий», «постмодернистский» и т.п. Однако, достойна особого уважения прозорливость Булгакова в отношении квартирного вопроса, испортившего (может быть, навсегда) москвичей… Несмотря на эпиграф из «Фауста» Гете, предпосланный роману, никаких поистине «фаустовских» страстей мы в нём не находим. Глубинный конфликт Добра и Зла (либо какой-то другой) ясно не обозначен.

Что же мы имеем в итоге истории? Один талантливый (допустим, что так) автор получил (на том свете) отдых от несправедливых гонений критиков-критиканов — латунских и проч. А как быть с остальными творцами, не такими «удачливыми»? Может быть, Булгаков хотел сказать, что достойную награду художнику может дать один только дьявол, да и то, когда она ему уже не нужна? Мелкие жулики и негодяи эффектно получили по заслугам. So what? Иван Бездомный бросил писать дрянные стихи, безобидный, вообще-то, Берлиоз ушел в небытие. Хорошо. Стоило ли по этому поводу огород городить, Михаил Афанасьевич?

В результате получилась хорошая «книга для юношества» и, может быть, элитарный образчик «любовного романа», «женской прозы». Что ни говори, а многие читатели (а пуще того, читательницы :) высоко оценивают этот роман. Многие строят самые разнообразные интерпретации, к которым я отношусь, вообще-то, с интересом. Но всё-же, мне в этом хорошо исполненном произведении не хватает того трудноуловимого качества, которое В. Набоков в своих «Лекциях о «Дон Кихоте» назвал очарованием искусства, когда литературная реальность приобретает собственный целостный смысл и значение, рождающиеся в ней самой, независимо от реальности жизненной. Это очарование, в какой-то мере, присутствует во многих других вещах Булгакова: «Белой гвардии», «Театральном романе», пьесах и фантастических повестях. (Поэтому ставлю немного завышенную оценку этому роману.)

Оценка: 8
– [  10  ] +

Леонид Леонов «Скутаревский»

terrry, 25 июня 2013 г. 15:47

Если задуматься, то не всегда становится сразу понятно, что собственно является литературой социалистического реализма. Известные произведения Ф. Абрамова, В. Астафьева, Ю. Нагибина? Наверное, да. Роман Л. Леонова «Скутаревский» интересен, на мой взгляд, и тем, в числе прочего, что он представляет собой яркий пример становления данного (ныне уже и не существующего) вида литературы в нашей стране. Пожалуй, речь может идти о некоем родоначалии. Интересно сопоставить это обстоятельство с тем, что в то же самое время в эмиграции творили писатели совершенно иного направления — Набоков, Газданов, Бунин...

Если извлечь из романа «Скутаревский» голый сюжет, то он оказывается довольно заурядным, без излишнего усложнения фабулы. А некоторые его линии («вредительская организация») вообще невнятны. Основное внимание автор уделил главному герою – профессору Сергею Андреевичу Скутаревскому, интеллигенту, принявшему, как принято было говорить, революцию. Образ профессора Скутаревского весьма, на мой взгляд, своеобразен. У меня он вызывает определенное неприятие. Видимо, задумывался тип человека, всецело преданного науке. Но в результате получился не «Паганель» какой-нибудь, что естественно, но до крайности эгоцентричная личность, не лишенная, как будто, чувств, но почти полностью освобожденная от какой бы то ни было рефлексии. Так, например, он будто бы случайно женится, живет со своей женой долгое время, а затем оставляет её. И не ради молодой любовницы, скажем, а так, за ненадобностью, в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. Надоели, видите ли, ему её пошлые вкусы и манеры (долго пришлось ждать, однако). К своему родному брату Скутаревский относится со снисходительным презрением. Одна из самых сильных сцен романа – прощание Скутаревского с умирающим сыном. Но и тут профессор верен себе. Рассуждая вслух о том, что вот они с сыном оказались почему-то врагами, он думает, как бы не опоздать на поезд ввиду важной (для страны? для себя?) командировки. Эта «фантастическая» ситуация парадоксальным образом, словно с точностью «до наоборот», напоминает стихотворение Э. Багрицкого «Смерть пионерки». Странно, но автор снимает с Сергея Андреевича какую-либо ответственность за судьбу близких ему людей, коллег и т.д. В результате он единственный остается, что называется, белым и пушистым. В собственных глазах, прежде всего. Кажется, что душевное смятение Скутаревскому не знакомо. Ну как же, у него на это просто нет времени, он постоянно занят важным делом. Смысл, цели этой работы и вообще тема науки в романе особо не раскрываются (Скутаревский вполне мог бы быть и ботаником, например. Но в этом случае труднее было бы придумать для него общественно значимую работу, что важно для романа). И не смотря на все перипетии, никак нельзя сказать, что профессор испытывает душевный кризис. Максимум, что он способен почувствовать, это небольшую неловкость или досаду. Во всем остальном Скутаревский – вполне вещественный старик, образ его весьма зрим и значителен в художественном отношении. Индивидуальность «положительных» героев романа, Черимова, Жени гораздо менее убедительна. Уж если на то пошло, хочется спросить, а нужны ли такие однобокие, как Скутаревский, люди в социализме, за который ратует автор? Такие «быки» в том коммунизме, о котором, Леонов, по-видимому, мечтает в «Дороге на Океан»? К слову, и Алексей Курилов из «Дороги на Океан» тоже не особенно переживает по поводу смерти от туберкулеза своей жены Катеринки. И дело тут не в отсутствии сентиментальности у автора, а в какой-то особой его установке – новый герой-деятель должен быть таким-то. Впрочем, не думаю, что сам Леонов абсолютно идеализировал своего главного героя. Его произведение, несомненно, глубже лежащих на поверхности конфликтов. Иначе оно не вызывало бы сейчас никакого интереса. Но текст производит противоречивое впечатление. Может быть, это одно из свойств хорошей прозы.

В целом можно сказать, что в данном романе Леонов проявляет себя в большей мере мастером бытовой и психологической детали, философом «житейского плана», чем как исследователь социальной действительности, её исторических корней. В самом деле, такие моменты романа, как встреча Скутаревского с Лениным и, особенно, превращение банщика в депутата выглядят слишком плакатно. Автор довольно эффектно, едва ли не с пафосом Салтыкова-Щедрина, клеймит приверженцев старого мира, ретроградов, мещан и т.п. А вот показать превосходство нового получается, на мой взгляд, не слишком хорошо. Здесь отчетливо видно, что «Скутаревский» написан в период поиска новых идеалов в искусстве (советском). Невозможно себе представить, чтобы этот роман мог быть создан не в тридцатые, а, например, в шестидесятые годы двадцатого века. Да и вообще понятно, конечно, что, в самом широком смысле, изображать темную сторону жизни проще, чем рай земной, или даже дорогу к нему. (И какой-нибудь Муркок посылает своих героев в бог знает какие бездны ада, но никогда – в райские кущи.) Думается мне, что авторы советских производственно-фантастических романов (вроде А. Казанцева) строили свои произведения на той же идейной основе, что и автор «Скутаревского». Леонов, однако, заметно отличается от последних своим писательским мастерством, талантом. Но впечатление от романа как целого заметно слабее, чем от отдельных его мизансцен. Итог, если так можно выразиться, сей истории не кажется мне в должной степени значительным. Прочтение оставляет какое-то чувство неудовлетворенности и хочется сказать что-то вроде: «Авторская позиция (message) не определена достаточно ясно, как бы ей следовало…» Я бы даже рискнул заявить, что отчетливые элементы программной идеологии, вполне добросовестные, выглядят у Леонова менее органично и более агрессивно, чем у того же раннего Казанцева. Хотя ценность данного произведения лежит, по-видимому, в несколько иной плоскости – в том, что называется процессом становления героя, выбором жизненного пути, разговора со своей совестью и т.п.

Оценка: 8
– [  12  ] +

Андрей Козлович «Тёмное пламя»

terrry, 20 мая 2013 г. 13:37

«- Но здесь же одни белые листы?

- Это стихи Сежеста. Называется «Обнажение».

- Это смешно!

- Нет. Любая крайность не смешна».

(Диалог из фильма Ж. Кокто «Орфей»)

И действительно, не смешно. Правда, иной раз кое-какие моменты явно графоманского склада (типа «её потрясающей груди») вызывают улыбку, но всё же читается текст, надо признать, ровненько, гладенько и даже с определенным интересом (поначалу), но, увы, без душевного волнения.

Я склонен расценивать данный опус в большей мере как социокультурное, действительно небезынтересное, явление (проявление), чем как художественное произведение. Если же говорить в рамках формальных терминов, то перед нами гремучая смесь утопии, альтернативной и криптоистории, космооперы, костюмированной публицистики, зачатков эссеистики и откровенного трэша (или кича?). И эта смесь щедро разбавлена большими и мелкими цитатами из произведений И.А. Ефремова, а также народными пословицами и поговорками (вот это действительно забавно). Больше того, автор воспользовался, насколько сумел, всей семантической базой, созданной классиком, для разработки своей собственной модели, которая к первоисточнику имеет отношение весьма поверхностное и, в основном, ему противоречит. А гипноизлучатели на Ириде, кажется, прибыли туда прямиком с планеты Саракш, придуманной Стругацкими. Даже идея столкновения коммунистической Земли с некими космическими злодеями уже достаточно полно обыграна С. Снеговым в его эпопее «Люди как боги» (при чтении мне часто вспоминалась эта книга). Соединение Великого Кольца и «космооперных» передряг неизбежно приводит к парадоксам. Но, вот будет ли интересно читателю такое соединение, такой суп, воспользуюсь «народным» выражением, из арбуза с свиным хрящиком? Конечно, «Темное пламя» может скомпрометировать идеи Ефремова не более чем, скажем, фильм «Ржевский против Наполеона» мог бы повлиять на восприятие серьезным читателем романа «Война и мир». А, всё же, решаясь на такой эксперимент, автор, чтобы не быть обвиненным в банальном плагиате (в лучшем случае), обязан был предложить читателю нечто новое и оригинальное, альтернативно-развивающее, и притом обосновать свою точку зрения исходя из тех же (!) положений, что и пионерский текст (в данном случае, тексты И. Ефремова). А то ведь получается ситуация из рассказа С. Лема “Do yourself a book” почти. Козлович со своей стороны без особых, как мне показалось, обоснований ввел «неожиданную» революцию в двадцать первый век, резко сменившую парадигму развития цивилизации. (Да и трудно, в самом деле, найти такие обоснования.) Вводимая автором терминология, вроде «псевдоцивилизации», «ноосференой эры» и т.д. ничего не добавляет по существу. Автор, конечно, имеет полное право на изложение своей точки зрения по всем вопросам, и достаточно подробно пытается разработать свою концепцию космического фашизма. Но зачем при этом механистически использовать достижения других писателей? Это может только повредить собственным идеям, буде таковые имеются. В результате в романе действуют какие-то Земляне-уродцы с чертами ненамеренной карикатурности. Уродцами они являются не сами по себе, а по факту своего откровенно искусственного литературного создания (фабрикования). Представьте, что Веда Конг и Эвда Наль начали бы соперничать друг с другом за любовь Дар Ветра, изощряясь в утонченном кокетстве, Эрг Ноор несколько отупел и потерял решительность, а Фай Родис впору было бы сменить имя на Мата Хари. Правда, постепенно, по ходу повествования связь (поверхностное сходство) персонажей романа с ефремовскими образами ослабевает. Но от этого они не становятся лучше. Убедительный внутренний мир героев, может быть, наиболее сложная для писателя область творчества. И свой рисунок не сложишь из кубиков чужих произведений.

Из текста видно, что его автор довольно эрудирован в области различных религиозных, философских, социологических учений, исторической науки. Однако им явно владеет желание показать всем свою эрудицию – это заметно даже по эпиграфам к главам, от Ш. Бодлера до Л. Дербенева. Здесь вам реинкарнация, тантризм и раджа-йога, фрейдизм и эзотерика, древняя Мексика и средневековая Япония, «Семнадцать мгновений весны», Суд Звездной палаты и бог знает что ещё.

В общем, «Темное пламя» для меня является чем-то вроде достаточно упорядоченного потока сознания. Так бывает, когда единомышленники (и не совсем единомышленники тоже) обсуждают давно знакомую и дорогую тему, свободно фантазируя, и понимая друг друга с полуслова. Ценность таких фантазий и интерпретаций я вижу в том, что они, в случае удачи, способны разбудить полемическую мысль. Ведь есть много очень профессионально написанных произведений, преследующих лишь развлекательно-коммерческие цели, которые не содержат вообще ни одной стоящей мысли. В этом отношении «Темное пламя» смотрится обнадеживающе. Собственно, потому и оценка моя не самая низкая. Хотя, признаться, к концу книги я начал терять логическую нить повествования от нарастающего потока роялей из кустов. Перед ознакомлением с этим текстом крайне желательно прочитать Ефремова (для тех, кто не читал или забыл). Для создания же полноценного художественного произведения автору необходима, прошу прощения за менторский тон, долгая упорная работа в сочетании с суровой дисциплиной мысли и слова. Всё по заветам Эрфа Рома! Пока, как мне кажется, грандиозность замысла не совсем соответствует масштабу писательского дарования. Здесь, наверное, как нигде справедливо высказывание: «Лучше меньше, да лучше» (В.И. Ленин, 1923 г. от Р.Х. :)))

Оценка: 3
– [  11  ] +

Святослав Логинов «Свет в окошке»

terrry, 7 мая 2013 г. 17:34

Неординарное, на мой взгляд, произведение, которое, говоря школьным языком, заставляет задуматься. Возможно, в этом его главное достоинство.

Начать с того, что «Свет в окошке» не является фантастическим романом. Это в чистом виде постмодернистская притча, равно далекая как от НФ, так и от мистических и религиозных откровений и аллюзий. Эта притча столь же мрачная, как и известный роман автора «Многорукий бог далайна». Здесь мы можем наблюдать тот самый случай, когда описываемая ситуация не может быть адекватно воссоздана в рамках чисто реалистической литературы. Автор вполне осознанно не дает никаких обоснований существования потустороннего мира именно в том виде, в каком тот представлен в произведении. Он, как мне представляется, озабочен решением главной и единственной своей художественной задачи. Мысль о том, что человек жив, пока жива память о нем, куда как не нова. Но не она является основополагающим мотивом в этой притче. Главное заключается, по моему мнению, в том, чтобы читатель отчетливо сформулировал себе вопрос: «Для чего он живет на ЭТОМ свете?» В самом деле, в посмертном существовании, по Логинову, человек лишен семейных привязанностей, не может заводить новых детей, не нуждается в пище и крове (то есть нуждается, но чисто психологически). Поэтому он не может ответить на этот главный вопрос о смысле тем, что, просто боролся за выживание, тем и жил, а об остальном думать было некогда. А вот тут-то, посреди «нихиля» только и остается, что думать, особенно когда кончаются «мнемоны» и «лямишки». Конечно, часть мертвецов умудряется «жить» за счет других (как тут не вспомнить «Убик» Ф. Дика), но их меньшинство. Да и у меньшинства через века и тысячелетия может возникнуть вопрос: «А к чему все это?» Кстати говоря, эту загробную «денежную систему» можно воспринимать как своеобразную авторскую издевку: вот, мол, смотрите, жизнь коротка, товарно-денежные отношения вечны! Логиновский загробный мир, очевидно, зеркало нашего собственного мира, в котором для живущих еще есть надежда обрести смысл своего бытия. Жизнь без СМЫСЛА, по Логинову, не имеет никакого смысла. А тот, кто живет без оного, может быть, и не человек вовсе, а «зомбак». Кроме того, по большому счету смысл этот является общим для всех. Люди связаны между собой не только пассивными воспоминаниями, и бытие каждого обусловливает бытие всех и наоборот. Жизнь есть постоянное извлечение её собственного смысла, мнемоны же могут обеспечить лишь псевдожизнь. Потому что не может быть человеческой жизни без развития, без цели. В том и состоит особая жестокость «того света», что он заставляет людей влачить жалкое существование, эксплуатируя их самый сильный инстинкт — самосохранения.

А вот ТАМ надежды уже никакой нет. Там мерзавцы остаются мерзавцами, невинные – невинными и т.д. Вроде бы все там стараются продлить свое существование, но как-то без энтузиазма. Единственный свет в окошке – память о реально прожитом. Автор нарисовал довольно оригинальный и впечатляющий ад. И у Николая Васильевича Гоголя имелись все основания счесть Илью Ильича (ГГ) за дьявола. Весьма тягостное впечатление на меня произвел клуб знакомств, в котором встречаются омолодившиеся старики, устраивают свою личную жизнь на какое-то время, затем, видимо, снова приходят, если, конечно, есть еще возможность омолодиться… Старается ли автор выбить у читателя сентиментальную слезу когда, например, рассказывает историю новорожденной девочки, которую мать выбросила на помойку? Возможно. Но происходит это, на мой взгляд, не намеренно. Просто автор пытается на различных примерах исследовать возможности своей модели. Кроме того, очевидно, что многие социальные темы просто непреподъемны даже для самой замысловатой притчи.

Как целостное произведение, как роман «Свет в окошке» явно далек от совершенства. Здесь много завязок, которые никуда не ведут. Например, неясно, по сути, зачем существует Цитадель, чем на самом деле занимаются «бригадники». Герои представлены как-то очень выборочно, скупо что ли, ad hoc. Сколько-нибудь глубокой проработки их в психологическом плане не имеется, за исключением самого Ильи Ильича. Непонятно, почему кругом так мало мертвецов, в то время как их должны быть миллиарды (вспоминается «Мир Реки» Ф. Фармера). Но с другой стороны, всё это подчеркивает ту самую «фальшивинку», присутствующую в посмертном существовании, его, повторюсь, бессмысленность.

Не смотря на противоречивое впечатление от прочтения, я бы рекомендовал всем познакомиться с этим произведением. Оно того стоит, ибо содержит, характерный для хорошей русской литературы вообще, сплав мысли и чувства, хотя и облаченный в не совсем, наверное, безупречные, и даже пугающие одежды.

Оценка: 8
– [  8  ] +

Уильям Шекспир «Сонеты»

terrry, 11 апреля 2013 г. 16:08

Шекспир-лирик менее значим, может быть, чем Шекспир-драматург. Конечно, в восприятии иноязычной поэзии очень многое определяется переводом. Если, не зная достаточно хорошо английского языка, читать подстрочник шекспировских сонетов, то, как правило, он воспринимается как набор слов с трудно улавливаемым смыслом. (Это совсем не то, что, например, стихотворения Э. По или Дж. Джойса.) Работы же профессиональных переводчиков и поэтов весьма сильно разнятся. Я читал классические переводы С. Маршака, сравнивая их с переводами И. Фрадкина, а также иногда и некоторых других переводчиков, например, Т. Щепкиной–Куперник. На мой взгляд, работа Маршака представляет собой выдающееся произведение поэзии. У этого автора всегда ясно обозначена основная мысль каждого сонета, его лейтмотив, но не в ущерб поэтической образности. Кроме того, некоторая прямолинейность и циничность оригинала всегда облекаются им в деликатную форму (см., например, сонет номер сто пятьдесят один). Правда, такую особенность перевода не все могут посчитать бесспорным достоинством. В отдельных случаях другие переводы сонетов Шекспира тоже очень удачны и даже могут превосходить, по моему мнению, своей чувственностью, накалом страстей изящные и мягкие переводы Маршака. Лучше всего, на мой взгляд, для более адекватного восприятия Шекспира читать подстрочник и переводы стразу нескольких авторов.

Что касается собственно сонетов, то далеко не все они равноценны. В первых сонетах (Воспевание друга) заметны самоповторы, и, наверное, не стоит читать все сонеты сразу за один прием. Вообще, стихотворная форма сонета считается весьма трудной и среди шекспировских сонетов встречаются несомненные шедевры. Это происходит тогда, когда конкретика чувств и мыслей поэта гармонично сочетается с широким символизмом лирики, придавая всему сонету характер маленького откровения. Примером такого рода является, на мой взгляд, сонет номер сто два, переложенный на музыку М. Таривердиевым. Такие стихи, мне кажется, мог бы написать поэт и более поздней эпохи, например, Ф. Тютчев или В. Шефнер (снова к вопросу о переводах…). Современному читателю сонетов Шекспира интересно будет, я думаю, узнать об отношении поэта к дружбе, которая обладает практически всеми свойствами любви.

Оценка: 9
– [  22  ] +

Чарльз Диккенс «Посмертные записки Пиквикского клуба»

terrry, 28 марта 2013 г. 14:05

Меня часто посещает мысль, что дебютный роман всякого одаренного писателя всегда стоит несколько особняком в его творчестве, и не только хронологически. Примеров тому достаточно. Великолепное, самобытнейшее произведение «Посмертные записки Пиквикского клуба» – яркий и довольно редкий пример того, что может выйти, когда за сюжет отчасти несерьезный, словно даже развлекательный (приключенческий и авантюрный), возьмется по-настоящему талантливый, или гениальный (не в тонкостях определений дело) писатель. Как-никак Диккенс считается одним из основоположников нового реализма в европейской литературе. Ведь даже Л. Толстой учился у него некоторым приемам литературного мастерства. Но, в сущности, эта книга закономерна для творчества Диккенса, и сложно представить у неё другого автора. В «Записках» представлено яркое полотно английской жизни первой трети девятнадцатого века. Повествование ведется неторопливо и обстоятельно, со вкусом – настоящий праздник для ценителей стиля, однако, никак нельзя сказать, что оно затянуто. С другой стороны, роман вполне мог бы быть и короче. Не все главы в нем равноценны. Дело в том, что данное произведение не является романом в классическом понимании термина. Здесь не происходит развития какой-либо сюжетной, философской или иной идеи, какого-либо становления и развития героев (чего предостаточно в других произведениях Диккенса); присутствует, правда, нечто наподобие happy-end’а. Это именно «записки», которые, возможно, заслуживают определения «романа-хроники». Слегка гротескные и даже, может быть, «фантастические», но также и типические, художественно обобщенные образы «Записок Пиквикского клуба» перекликаются с образами «Мертвых душ» (речь, конечно, не идет о прямом сопоставлении). Предметом изображения Диккенс избирает наиболее активный, в каком-то смысле, слой английского общества. В нем нет ни аристократов, ни явных маргиналов – убийц, бандитов и т.п., в основном это мелкие буржуа, выходящие в этот период истории на передний край политической и экономической жизни страны, и их привычный круг общения. Пролетариата автор не касается. И вот оказывается, что и в жизни «обывателей» есть интересные моменты и подлинный драматизм. Всё дело в умении их разглядеть. Путешествия обаятельных пиквикистов по английской провинции и вставные рассказы – удачный литературный прием для поставленной цели. В попутных историях, весьма заметно овеянных романтической интонацией, автор, не изменяя своему ироническому стилю, вполне «по-диккенсовски» заостряет как социальные пороки, так и просто черты национальной жизни. Иные из этих рассказов представляют собой фантастические новеллы, истории о привидениях и т.п. В частности, история с ожившим креслом напомнила мне сказки Андерсена. То же можно сказать и об истории с пономарем Гэбриелом Грабом. При этом ироничный взгляд автора отнюдь не является поверхностным или упрощенным, хотя он и далек от, скажем, социально-исторического анализа действительности. Манера повествования, скорее, отражает настроение писателя, настрой. Жизнь достаточно тяжела и сурова, но при этом многогранна. Так почему бы не отнестись к ней оптимистически, со знаменитым английским юмором? Но, несомненно, в равной мере с юмором и иронией в романе присутствует и откровенная сатира. В основном она касается чиновничества и судопроизводства.

Склонность Диккенса к гиперболизации отмечал еще Г.К. Честертон. Фактически, Диккенс в своем романе, насыщенном бытовыми подробностями, создает свой особый и причудливый мир с элементами мелодрамы и мягкого морализаторства, который, хотя и очень близок к реалиям жизни, но всё же немного от неё отличается. И вот наличие этих едва уловимых отличий (преувеличений) и способствует, как мне кажется, особой притягательности «Пиквикского клуба». В самом деле, в этом диккенсовском мире милейший мистер Пиквик своей доверчивостью, добротой и восторженностью, наконец, своими злоключениями временами напоминает Дон Кихота. Да и присказки преданного Сэма Уэллера достойны знаменитых пословиц Санчо Пансы. Особенно забавно выглядит такое сравнение, если учесть, что Дон Кихот явный безумец и фантазер, а мистер Пиквик позиционируется чрезвычайно здравомыслящим человеком и даже ученым, не доблестным рыцарем, но «великим мужем». Приключения в волшебных замках Дон Кихота Пиквику заменяют приключения в провинциальных гостиницах. В тексте то и дело встречаются не только очень смешные законченные эпизоды, но и отдельные моменты и эпитеты. К примеру, когда некий судья называет мистера Пиквика, правда, заочно «лондонским головорезом». А в другой раз к этому великому мужу обращаются со словами «старый бездельник!». Любопытно также сопоставить картину провинциальных выборов, изображенную Диккенсом, с какой-нибудь нынешней избирательной кампанией районного (да и не только районного) масштаба.

Один персонаж из популярного некогда фильма «Возвращение высокого блондина» заметил: «Они как-то бодрят, эти похороны!» Я бы сказал, что чтение «Посмертных записок», определенно, повышает настроение. Эту книгу можно читать, не опасаясь впасть от радости в меланхолию, как говаривал мистер Сэмюел Уэллер. По нашим сегодняшним меркам кажется удивительным, что столь зрелое произведение было написано Диккенсом в возрасте двадцати пяти лет; а работа над романом началась, когда ему было всего двадцать три года. Но на самом деле в романе во многом отражены личные впечатления и опыт его автора. Комментаторы отмечают, что в процессе создания «Пиквика» и происходило становление Диккенса как писателя и романиста. Возможно, этим обстоятельством отчасти объясняются некоторые логические нестыковки в тексте. Например, мистер Уинкль из солидного джентльмена начальных эпизодов к концу романа превращается в юнца, ещё только собирающегося вступить в самостоятельную жизнь, препорученного своим отцом надзору мистера Пиквика. Кажется, к концу романа помолодел и мистер Снодграсс. А сам мистер Пиквик теперь уже не Дон Кихот и наивный чудак, не «ученый муж», а мудрый благодетель, успешный бизнесмен, отошедший от дел.

Впервые я познакомился с «Записками» еще по дореволюционному переводу (и по дореволюционному изданию даже) И. И. Введенского. Более современный перевод Е. Ланна и А. Кривцовой воспринимается несколько динамичнее, живее. В нем эффектнее, пожалуй, выделена юмористическая сторона текста. Но в переводе Введенского присутствует некая особая колоритность, орнаментация. От него веет духом старины и английской чопорности. Чувствуется, что события романа отстоят от нашего времени почти на двести лет. В общем, данная вещь заслуживает неоднократного прочтения в разных переводах. Вероятно, кое-какие тонкости теряются при любом переводе. Например, Альфред Джингль в своей речи часто пропускает артикли, что, как говорят, должно особо резать слух истинных англичан. Добавлю, что всем кому понравился и тем, кого серьезно заинтересовал этот роман и его автор (а таких читателей, конечно, не мало), стоит обратить внимание на уникальную работу русского философа и историка (и также одного из переводчиков Диккенса) Г.Г. Шпета «Комментарий к роману Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба». Она касается, как и положено работе историка, не только романа, но и ситуации в целом в Англии того периода.

Оценка: 9
– [  0  ] +

фантЛабораторная работа «Другой»

terrry, 22 марта 2013 г. 14:32

Очень уж тема избитая — человек ищет счастья (решения проблем) в параллельных мирах. Рассказ выглядит в целом очень вторично (или третично). Но главное, что вызывает неприятие, таинственная организация, владеющая средством перемещения по этим параллельным вселенным. Эта грандиозная возможность используется для получения чужого бизнеса (!). Всё равно (об этом писал еще С. Лем), как если бы люди, создавшие технологию термоядерного синтеза, стали производить таким способом золото и продавать его как лом с целью личного обогащения. Да еще эта девушка с гвоздиком в носу в роли килера, словно из комикса. Ясно, что для автора рассказа перемещение в параллельный мир — лишь прием для завязки серьезной психологической коллизии. Но лучше было бы подать его как-то иначе, а то серьезности-то и не хватает.

Но всё-таки не плохо передано душевное смятение героя. Правда это, скорее, эффект довольно умело созданной ситуации. Для каких-либо рефлексий, которые могли бы усилить психологическое воздействие текста, рассказ слишком короток. И сам переход в другой мир герой воспринял слишком, на мой взгляд, спокойно. Легко забыл свежий могильный холмик своей жены. Не так легко пережил появление двойника любимого человека, наример, Крис Кельвин из романа «Солярис».

Во всяком случае, рассказ хочется дочитать до конца. Вроде как потенциал у автора есть...

Оценка: 4
– [  16  ] +

Гайто Газданов «Вечер у Клэр»

terrry, 4 марта 2013 г. 16:43

Вероятно, «Вечер у Клэр» действительно лучший роман Газданова. Интересно, что эпиграфом к роману предпосланы строки из лучшего, может быть, произведения Пушкина. Это исполненный легкости (но не легковесности) шедевр психологической прозы и пиршество русского языка — «свободное и одновременно тщательно выверенное строение фразы» (В. Сонькин). Иной раз возникает впечатление, что взгляд не бежит по строчкам, а плывет по реке, подчиняясь её природному течению в самых разных ландшафтных условиях. Формально тема романа вполне стандартна: эмиграция, Париж, любовь к женщине. Однако, в сущности, это книга-воспоминание о покинутой России, поток сознания. Так, например, читаем в романе такие строки: “Было в моих воспоминаниях всегда нечто невыразимо сладостное: я точно не видел и не знал всего, что со мной случилось после того момента, который я воскрешал: и я оказывался попеременно то кадетом, то школьником, то солдатом — и только им; всё остальное переставало существовать». Но этот поток не хаотичен, а подчинен искусной и прихотливой авторской логике. И очень трудно, почти невозможно отделить автора от его героя. «Вечер у Клэр» одновременно и грустный, ностальгический, местами суровый, и тонко ироничный, даже «эротичный» текст. Мало кому из писателей удавалось так свободно, непринужденно и вместе с тем мгновенно и глубоко вовлечь читателя в описываемый мир. Можно сказать что «Вечер у Клэр» и исторический роман, подобный булгаковской «Белой гвардии» своей «автобиографичностью» (любопытно, что оба романа являются дебютными для авторов и оба посвящены, в той или иной степени, гражданской войне), но, конечно, в гораздо большей степени камерный, обращенный скорее к внутреннему миру героев, что вообще характерно для прозы Газданова. Другая характерная её черта — своеобразная эмоциональная отстраненность рассказчика от описываемых событий. В самых драматичных жизненных ситуациях здесь не найти ничего похожего на тютчевское «О господи!.. и это пережить... И сердце на клочки не разорвалось...» Героям-рассказчикам романов Газданова свойственно редкое самообладание. Тем не менее, одна из сильнейших и, казалось бы, мимолетных, сцен романа — прощание Николая с матерью — не может, кажется, оставить равнодушным всякого сколько-нибудь душевно чуткого читателя... Героя «Вечера у Клэр», как он сам говорит, мало волнуют крупные исторические события, но могут бесконечно занимать мелкие детали окружающей действительности. Может быть, благодаря этому обстоятельству небольшой роман кажется столь емким, содержательным. Это именно роман, а не длинный рассказ. Судьба героя представлена в развитии, хотя и нельзя сказать, что развитие это завершается в романе каким-то определенным этапом. Образ Николая Соседова индивидуален, но также и типичен, обладает свойством романного художественного обобщения. Роман является, во многом, философским произведением и акцентирует «...представление о том, что жизнь не может быть предопределена и человек, вечно меняющийся, способен входить во все новые жизненные фазы, совершенно непохожие на предыдущие» (Франк Гёблер, Германия.)

Существует и аудиокнига в великолепном исполнении Александра Клюквина. С удовольствием рекомендую всем ценителям русской классики одну из любимых моих вещей.

Оценка: 10
– [  16  ] +

Герман Гессе «Игра в бисер»

terrry, 28 февраля 2013 г. 13:31

Если пытаться выделить главное, то можно сказать, что всё творчество Гессе сосредоточено вокруг конфликта духовной и материальной жизни человека и социума, напряженного поиска гармонии между идеалом и действительностью. С «Сиддхартхе» эта тема раскрывается на фоне традиционной восточной мифологии, в шедевральном «Степном волке» — на фоне не менее «традиционной» европейской реальности двадцатого века. Сюжет «Игры в бисер» более замысловат. Я бы сказал, что это квинтэссенция эклектики. В ней трудно выделить, например, какие-то национальные черты. Мне кажется, тот утопический мир, в котором существует Касталия, представляет собой воплощенную мечту Гессе и всех «гессеподобных» мыслителей. Суть этой мечты в том, что та высокоинтеллектуальная и не имеющая прямого отношения к духовности (религии), не имеющая также «практической» цели по непосредственному добыванию материальных благ деятельность, которую олицетворяет собственно игра в бисер, является имманентным свойством этого мира и непреходящей его ценностью. Это, пожалуй, привносит в «Игру в бисер» некоторые черты fantasy. Пользуясь определением Е. Ковтун, можно сказать, что такова здесь «истинная реальность». Йозефу Кнехту и прочим его коллегам не нужно зарабатывать деньги на жизнь, или, допустим, задумываться о смысле этой жизни. Этот смысл заменяет им сложный ритуал. Они ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нужны обществу. Их миссия в том чтобы сохранять живым весь опыт предшествующей культуры, понимаемой, прежде всего, как опыт искусства, музыки, вдохновленного самоуглубления — медитации. В определенном смысле Касталия живет не будущим и не настоящим даже, как весь привычный мир, но прошлым. Любопытно, что члены Касталийского Ордена не имеют (избавились?) никаких желаний, за исключением желания «играть». Конфликт материального и духовного здесь как будто решен, и не на уровне отдельного индивида, но уже на уровне некоей общественной формации. Предполагается, что Касталия возникла как результат тупикового развития нынешней «фельетонной» эпохи. Касталия – средоточие истинной, человеческой духовности. Но не вполне понятно, в чем её связь с окружающим миром, только ли в подготовке школьных учителей? Чему служит (должна служить) эта духовная деятельность? Магистр Кнехт осознает-таки, что со временем Касталия неизбежно вырождается, говоря словами самого Гессе, в самоценное любование собственной изощренностью. На этом пути осознания Плинио Дезиньори, друг Magister Ludi, выступает в откровенной роли его alter ego, озвучивая давние сомнения Кнехта. Диалоги Кнехта и Дезиньори отличаются необыкновенной изысканностью. Вообще, и Кнехта, и Дезиньори, и Тегуляриуса можно рассматривать как ипостаси одного «лирического героя». Только в данном случае этого героя правильнее называть не лирическим, а философско-психологическим. Снова обозначается разрыв между эталоном (Касталия) и реальностью (весь остальной мир). И, таким образом, вечный конфликт выходит на новый виток (игры?). Сомнение уже в том, является ли этот эталон эталоном. Сам Гессе, по моему мнению, не верит в свою утопию всерьез, как верили в неё подлинные утописты. Сам Гессе сознает ограниченность своей концепции, и её же, эту ограниченность, подвергает исследованию. Он хотел бы получить ответ на вопрос о том, как из мудрости и подвижничества избранных извлечь благо для всех. Но в том-то и беда, что Гессе изначально делит людей (в книге), человечество на «избранных» и всех остальных. Ничего другого он и не рассматривает даже в утопическом аспекте.

Содержание романа, почти сплошь состоящее из рефлексий, безусловно, намного богаче сюжетообразующей канвы. Если же рассуждать чисто сюжетно, то можно заметить, что и Сиддхартха, и Йозеф Кнехт, и степной волк Гарри Галлер приходят к закономерному (и типичному?) катарсису. Для Кнехта этот катарсис заканчивается весьма печально. Здесь нужно отметить, что другая важнейшая тема «Игры в бисер» — тема наставничества, передачи опыта. Рассказывая историю своих героев, Гессе как будто следует диалектическому закону отрицания отрицания. Но всё же мышление Кнехта не столько диалектично, сколько громоздко метафизично. Чтение «Игры» всё-таки вызывает внутреннее сопереживание. Это произведение, выходящее, так сказать, за многие рамки. Но изложение несколько затянуто и многословно, нудновато, отличается бесконечным скрупулезным выяснением психологических мотивов, самоповторами. Я не могу поставить данному роману (или философскому эссе, замаскированному под роман) самую высокую оценку по той причине, что описанный мир представляется мне слишком умозрительным и абстрактным. Мне не хватает в нем рациональной посылки. Если уж автор выдумал его именно таким, то, на мой взгляд, должен был лучше обосновать его свойства, историческую закономерность его появления. Иначе таинственная велеречивость описаний и не вполне понятная многозначительность поступков героев несколько утомляют своей торжественностью. Ведь, по сути, не ясно, к чему вся эта сакральность относится. Хотя постепенно становится очевидным, что для раскрытия темы романа детальная суть игры не важна, да и не может быть описана. Ощущение такое, что в книге нет собственно действий, но есть развитие идеи, внутренняя логика, монологи лекционного типа и диалоги, представляющие собой чередование монологов. Гораздо легче воспринимается последняя часть книги, сочинения, приписываемые Кнехту (снова тема наставничества). И потому так, что они есть чистая поэзия и притча, в которые каждый волен вложить свои собственные смысл и понимание.

Не уверен, что скоро захочу обратиться к этой книге еще раз. Рекомендовать «Игру в бисер» можно не столько тем, кто любит литературные эксперименты, сколько тем, для кого авторская посылка (message) однозначно превалирует над формой.

Оценка: 8
– [  6  ] +

Курт Воннегут «Времетрясение»

terrry, 21 февраля 2013 г. 10:20

«Жизнь человеческая шумна, яростна и... ничего не значит». Такие слова я прочитал в одной аннотации к роману У. Фолкнера «Шум и ярость». И эти же слова пришли мне на ум когда я читал «Времетрясение». Кажется, именно на эту тему рассуждает Воннегут и в своем романе, рассуждает в свойственной ему манере парадоксальной фантастики, то наполняя её интонациями иронии и сарказма, грубоватого юмора, то нарочито бесстрастно. Я бы сказал, что в этом романе он не внес ничего нового в своё творчество по сравнению с прежними и лучшими, на мой взгляд, вещами, такими как «Бойня номер пять», «Колыбель для кошки», «Дай вам бог здоровья, мистер Розуотер». Узнается «фирменный» «телеграфно-шизофренический» стиль. Но, пожалуй, здесь автор наиболее откровенен с читателем, сообщая ему разные семейные подробности и т.п. Но это не исповедь. Воннегут почти никогда не говорит непосредственно о чувствах людей, но лишь точно фиксирует обстановку и факты, хотя бы и вымышленные, при этом весьма сдержанно (в смысле эмоциональности) высказывая иногда своё отношение к ним. Подобно Сократу он исподволь предлагает читателю самому сделать все «выводы». Из текста видно, что его автор – человек, который абсолютно не заботится о вежливости и «политкорректности» когда желает сказать читателю что-то, что он считает важным. Он может даже заметить мимоходом, что Килгора Траута не существует в действительности! Искренность – та черта, за которую иному писателю простятся и какие-то литературные огрехи. Впрочем, к Воннегуту это мало относится. Он, пожалуй, один из немногих авторов, чтение которых никогда не бывает утомительным. Рассказы Траута, однообразные по форме и напоминающие карикатуры на низкопробную НФ, всегда оригинальны и остры. И во «Времетрясении» и всех других вещах Воннегута меня поражало его умение говорить о высоком без пафоса, о грустном без горечи, а о веселом вообще не говорить, не впадая при этом в меланхолию и депрессию, продолжая жить, писать книги. Иногда мне представляется, что Воннегут всю жизнь писал один единственный и неповторимый роман, который, как и человеческая жизнь, имеет предел, но который никогда не может быть закончен. Не суть важно, написал ли Воннегут все свои книги сам, или же он только вытаскивал рукописи Килгора Траута из «мусорного бака без крышки, прикованного к пожарному гидранту, что напротив Американской академии искусства и словесности». Всё равно нужно быть благодарными К. Воннегуту за то, что и не без его трудов мы, как и он, умеем «находить в хороших книгах, иной раз очень смешных, что-то, что придает жизни смысл, несмотря ни на что».

Оценка: 9
– [  14  ] +

Владимир Одоевский «Косморама»

terrry, 5 декабря 2012 г. 13:45

Без сомнения, Владимир Федорович Одоевский является одним из первых (а, может быть, и самым первым) из русских фантастов. Его социально-(анти)утопические мотивы, его чуткость к возрастающей значимости науки, даже его иронически-критический взгляд на современное ему общество, всё это сближает его творчество с творчеством Г. Уэллса. «Космораму», конечно, нельзя еще причислить к научной фантастике в современном понимании термина. Однако, на мой взгляд, это не мистическая, а именно фантастическая повесть. Разрабатываемая в ней, традиционная для романтизма, тема двоемирия ближе не к новеллам Э.Т.А. Гофмана, к примеру, а к рассказу Уэллса «Дверь в стене» (отчасти даже и сюжетно!), и, в какой-то степени, — к «Неведомому миру» Рони-старшего. Тот другой, потусторонний мир в «Космораме» выглядит демоническим, но на самом деле таковым не является. Его зловещих двойников можно воспринимать и аллегорически, в стиле стивенсоновского «Джекила и Хайда» (кстати, и эта повесть несет черты НФ, но она написана, если судить по году издания, на сорок шесть лет позже). Но, скорее, здесь Одоевский предвосхитил, еще в обобщенно-философском виде, тему невероятной сложности причинно-следственных связей между явлениями, не имеющими, как будто, между собой ничего общего. Вот характерная цитата из одного предисловия: «... фрагментарность связана с глубинными представлениями Одоевского о всеобщей взаимосвязанности явлений и структур, о том, что небольшой отрезок бытия отображает для вдумчивого читателя целостные свойства мира». И ещё: «Сверхъестественное остается непостижимым, но из области мистики Одоевский переносит его в область физически закономерного, хотя и непонятного». В наше время эта тема расцветет, уже на новой основе, в произведениях С. Лема. Достаточно вспомнить такие его вещи как «Расследование» и «Насморк». А в «Космораме» душевный разлад героя непостижимым образом приводит к гибели дорогих ему людей.

Конечно, в «Космораме» присутствуют характерные черты романтической и психологической новеллы девятнадцатого века: роковая любовь, вещие сны, буря, восставший мертвец. Но воспринимаются они несколько иначе, это не только литературный прием, но уже именно тема рассказа. У автора, если угодно, материалистический подход ко всем происходящим таинственным явлениям. Мне еще с самого первого прочтения запомнился образ существа с лицом тускло зеленого цвета, алыми, как кровь волосами и глазами земляного цвета, из которых капали огненные слезы, то «выражение грусти и злобы», с которым оно взглянуло на героя. Право же, многие современные авторы фэнтези могли бы позавидовать такой образности. Милым юмором проникнуты воспоминания героя о своих детских впечатлениях – белокурый офицер Поль, очень любящий игрушки и поминутно отсылающий за ними ребенка из комнаты, где он проводит время с его тетушкой. В целом, в этом произведении чувствуются новизна и оригинальность, не потускневшие, на мой взгляд, и сегодня. Его философское содержание без всякого оттенка нравоучительности касается вечных человеческих тем. А великолепный русский язык наших классиков – всегдашний повод получить удовольствие от чтения.

Оценка: 9
– [  22  ] +

Владимир Набоков «Приглашение на казнь»

terrry, 8 ноября 2012 г. 14:26

Не так уж часто удается получить большое удовольствие непосредственно от самого процесса чтения, когда каждый абзац, каждая строка, подчас и отдельное слово предстают чем-то законченным и самоценным. «Приглашение на казнь» яркий пример того, каким, вообще говоря, и должно быть истинное творение литературы, именуемое «русским романом». (Мне кажется, что лучшие свои вещи Набоков написал всё-таки на русском. Да и выражения типа «Сократись, Сократик» возможны только в русском языке.) Это глубоко оригинальное, как по содержанию, так и по языку, произведение мастера, которое, само собой разумеется, не подлежит однозначной и легкой интерпретации. Пожалуй, оно так же «непрозрачно» для этой цели, как и его главный герой, Цинциннат Ц непрозрачен для обитателей его странного мира. Речь можно вести лишь об ассоциациях, которыми столь богато подобное чтение.

Тема мучительного ожидания героем казни встречается в творчестве многих выдающихся писателей. Достаточно вспомнить известные произведения В. Гюго и Л. Андреева. Формально она присутствует и у Набокова, но в виде, ослабленном, можно сказать, сюрреализмом, фантасмагорией и нарастающей атмосферой абсурда. Хотя, благодаря его писательскому таланту, этот абсурд приобретает, как говорится, пугающие черты реальности. Но может быть, более чем страхом смерти Цинциннат мучим сознанием своей изначальной беспомощности и обреченности. По сути, он сам есть одно страдающее сознание, абсолютно пассивная фигура, безропотно принимающая свою судьбу и лишь старающаяся сохранить достоинство. Пассивность Цинцинната как будто даже подчеркнута хрупкостью его фигуры. Полнейшее, запредельное и фантастическое одиночество, одиночество, которое трудно вообразить, довлеет над ним. Тоска, какая тоска, повторяет он то и дело. Все вокруг, начиная Марфинькой, и кончая «дружелюбным» палачом мсье Пьером, подвергают Цинцинната утонченным издевательствам, ни в малейшей степени сами того не сознавая, не имея никакого к тому целеполагания. Кстати говоря, этот мсье Пьер, этот «маэстро» и любимец женщин с вставной челюстью фигура настолько же отталкивающая, насколько и незабываемая в своей нелепой чудовищности. Удивительным образом персонажи романа, кроме Цинцинната, постоянно балансируют на ускользающей грани между реальностью и бутафорией. Бутафория в данном случае не физическая (как у оживающих кукол в рассказе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Игрушечных дел мастеровые»), хотя под конец возникает и она, но душевная. «А почему, собственно говоря, всё устроено так, а не иначе?» — хотелось бы спросить Цинциннату, но спросить некого, ведь даже Бог в его мире отсутствует. Его «гносеологическая гнусность» есть невысказанный и не осознаваемый до конца онтологический протест, направленный всему миру. Думается, что нелегко было изобрести и воссоздать (на бумаге) такое «инферно». И со странным чувством узнаешь в этой картине русские, российские черты. Интересно, что сходное ощущение острой тоски, «неправильности» жизни возникало у меня, в своё время, при чтении произведения совершенно иного плана. А именно, «Детей подземелья» В.Г. Короленко, где глазами полуребенка-полуподростка показаны угасание и смерть нищей девочки.

Текст с первой строки властно приковывает к себе внимание своим смысловым богатством, своим художественным совершенством. Раз ступив на тропу этого универсального по жанру и стилю романа, читатель просто вынужден пройти её до конца. Что касается финала, то он, вероятно, принципиально, как поэтический образ, не может быть подвергнут чисто рациональному истолкованию. Возможны многие интерпретации (см., к примеру, Н. Букс «Эшафот в «Хрустальном дворце»). К слову сказать, «набоковедение» по своему объему и богатству сродни «гомероведению». Но всесторонний и холодный анализ текстов, сколь бы он ни был интересен, лежит несколько в стороне от непосредственного, личного восприятия произведения искусства (литературы). Известны слова Набокова: «Великие романы это, прежде всего, великолепные сказки… Литература не говорит правду, а придумывает ее». У меня мелькала мысль о перерождении, подобном тому, которое испытывает Атанасиус Пернат в майринковском «Големе». Во всяком случае, даже самый тягостный и абсурдный кошмар имеет конец и это можно рассматривать как символ надежды.

Оценка: 10
– [  10  ] +

Гомер «Одиссея»

terrry, 25 октября 2012 г. 13:26

После героической и торжественной, возвышенной «Илиады» вторая поэма Гомера воспринимается с некоторым трудом, так, словно медаль повернули обратной стороной. Как известно, «Одиссея» сюжетно может быть разделена на три части: путешествие Телемаха, рассказы Одиссея у царя феакийцев Алкиноя, месть Одиссея женихам. Из этих трех частей только вторая представляет особый интерес в беллетристическом смысле для современного среднего читателя. Действительно, многим еще с детства запоминаются приключения Одиссея в пещере циклопа, остров сладкоголосых сирен, чудовищные Харибда и Сцилла. Приятно читать про мифических лотофагов и лестригонов, быков Гелиоса и т.д. Одним из лучших эпизодов поэмы является также разговор Одиссея с душами у врат Аида. Но эти фантастические перипетии занимают в поэме не так уж много места. И путешествие Телемаха к Менелаю не представляет, на мой взгляд, какого-то особого интереса, это как бы вспомогательная линия действия. Именно месть Одиссея является лейтмотивом всей поэмы. Точнее, речь идет не только о мести, но о возвращении Одиссея на свое законное место «царя», т.е. восстановлении справедливости и надлежащего порядка. У меня даже мелькала мысль, хотя едва ли такая интерпретация Гомера правомочна, что все свои чудесные приключения хитроумный Одиссей просто выдумал, дабы умилостивить Алкиноя. Несмотря на смертельные опасности, немало забот Одиссей посвятил и тому, чтобы не возвратиться после своего длительного странствия по миру домой с пустыми руками. А возвратившись на Итаку, Одиссей вовсе не стал, подобно Афанасию Никитину, как-то шире смотреть на вещи, на всё бытие. Нет, единственная его цель – сделать всё как было, и утолить свой гнев. Если Ахилл в «Илиаде» свирепствует в ярости, то Одиссей здесь старается быть как можно более хладнокровным. Для достижения своей цели он, если понадобится, готов придушить и старушку Евриклею, бывшую свою кормилицу. Ну а та, в свою очередь, выражает готовность донести на неугодных служанок. Сцена короткая, но крайне информативная в плане психологической характеристики её участников. При этом, правда, нельзя сказать, что сам Гомер полностью одобряет одиссеевы зверства. Однако, не изменяя себе, он живописует весьма красочно (само собой разумеется) повешенье рабынь Телемахом:

«Там, как дрозды длиннокрылые или как голуби, в сети

Целою стаей — летя на ночлег свой — попавшие (в тесных

Петлях трепещут они, и ночлег им становится гробом),

Все на канате они голова с головою повисли;

Петлями шею стянули у каждой; и смерть их постигла

Скоро: немного подергав ногами, все разом утихли».

Сравнение повешенных с пойманными голубями – есть в этом что-то варварски наивное. И то сказать, Телемах – «добродетельный» и «благородный» юноша, едва перешедший за двадцатилетний рубеж и нигде пока не воевавший, занимается этим палачеством, да еще массовым убийством безоружных, в основном, людей. Такая вот мужская инициация… Постоянная и неотступная внутренняя этическая оценка героев во время чтения мешает, пожалуй, восприятию Гомера как выдающегося художника слова. Между тем, одна из сторон гениальности Гомера в том и состоит, конечно, что он «сохранил в своих поэмах биение современной ему жизни», как написано в аннотации к одному из нынешних изданий. Одиссей поступает как истинный язычник (а не какой-нибудь придуманный «волкодав»), как человек своей эпохи — эпохи разложения общинно-родового строя и перехода его в рабовладельческую формацию. Собственно говоря, он противоречивая (живая!) фигура. Если уж совсем упрощать, то одиссееву нравственность можно выразить и такими словами: «Добро – это если я краду баранов соседа, зло — наоборот». С другой стороны, Одиссей искренне любит своих жену и сына, отца (иначе, едва ли он покинул бы остров Калипсо, отказавшись от бессмертия), готов рисковать жизнью ради товарищей. Любопытную характеристику дает Одиссею знаток античности А.Ф. Лосев: «Итак, Одиссей у Гомера – глубочайший патриот, храбрейший воин, величайший страдалец, тончайший дипломат, мудрейший и искуснейший оратор, купец, предприниматель и расчетливейший хозяин, герой, доходящий до самохвальства, изворотливый авантюрист, женолюб, чувствительный и слезоточивый человек интимных переживаний, делец и пройдоха, прекрасный семьянин и жестокий палач». Вся вина несчастных служанок-рабынь заключается в том, что они совершили «развратные действия» со свободными мужчинами. Казалось бы, кому от этого вред? Но по меркам Одиссея они совершили гнусное предательство (царя, рода). Надо признать, что за последние три тысячи лет человечество (по крайней мере, какая-то его часть) значительно продвинулось по пути социального самосознания и толерантности (а равно и по пути зверств). Впрочем, критика Гомера с религиозно-этических позиций началась, согласно А.Ф. Лосеву, уже с VI в. до н. э.

Я бы сказал, что «быт» в «Одиссее» явно превалирует над героикой, мифологией и откровенной фантастикой. Это кладезь древней европейской этнографии, истории общественно-политических отношений (независимо от перевода). Не зря на эту тему написаны десятки объемистых томов. «Илиада» наполнена деяниями, «Одиссея» — делами и делишками; эпос приобретает черты поэзии. Если «Илиаду» приятно и, может быть, даже предпочтительно не читать, а слушать, то «Одиссею», по большей части, хочется неспешно перелистывать, углубляясь в комментарии. Тогда-то и можно не столько осознать и сформулировать (что не просто), сколько прочувствовать связь между эпохой Одиссея и днем сегодняшним. Все мы находимся на одной и той же «реке времени»; связь эту олицетворяет, в том числе, и гомеровский эпос. Ведь в самой поэтической манере Гомера самобытно переплетаются эмоциональная вовлеченность в повествование, характерная для очевидца событий, и рефлексия, свойственная уже как бы автору исторического романа, оценивающего эти события в перспективе. Что же касается рефлексии читателя, то, несомненно, «Одиссея», как и «Илиада» — мощнейший её источник.

Оценка: 9
– [  10  ] +

Гомер «Илиада»

terrry, 5 октября 2012 г. 10:35

«Великий Гектор стрелами убит.

Его душа плывет по темным водам,

шуршат кусты и гаснут облака,

вдали невнятно плачет Андромаха.»

И. Бродский, 1961

“Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь…”

Пушкин.

«Что он Гекубе? Что ему Гекуба?

А он рыдает».

Шекспир.

Я часто вспоминаю эти строки, когда размышляю о Гомере и его поэмах. Но что же ещё можно сказать об «Илиаде», этом начале и архетипе европейской литературы, после всего того, что уже было сказано за прошедшие века? Ведь никакие эпитеты и слова восхищения не будут достаточными. Поистине удивительно то, что уже тысячелетия (!) «Илиада» существует не только как литературный памятник, но и как живое произведение, оказывая неизгладимое впечатление на читателя. Действительно, основные мотивы этого эпоса сложились уже в саму ахейскую эпоху, отстоящую от времени Гомера (то ли VII, то ли VIII в. до н. э.) лет на пятьсот. А сама поэтика эпоса начала складываться, по-видимому, ещё IV-III тыс. до н. э. Может быть, дело в том, что в гомеровском эпосе более ярко, чем в каком бы то ни было произведении литературы, обнажены «вечные» человеческие чувства: гнев, страх, любовь и ненависть, сострадание, тщеславие и т.д. Кроме того, здесь как бы зафиксирован переход, формирование чувств из архаической психики, где они были объединены с ощущениями и рациональным началом, и формирование основ этики и морали – категорий, характерных уже для достаточно развитого социума последующих эпох. Это обстоятельство придает отдельным персонажам поэмы статус символов. В самом деле, кажется, что к героям «Илиады» неприменимо еще в полной мере понятие нравственности, они находятся как бы вне понятий абстрактного добра и зла. Если кто-то из них храбр, «благороден», то эта доблесть еще не совсем принадлежит ему, но является даром богов. Впрочем, олимпийские боги превосходят людей могуществом, но не мудростью или чем-либо иным. С другой стороны, герои древности возвеличиваются тем, что они почти равны богам. Ярость Ахилла в бою сдерживается лишь речным божеством, человеческие страсти неукротимы как стихия, Диомед ранит копьем Афродиту, олимпийские боги подвержены всем человеческим страстям ещё более, чем сами люди. Всё это придает миру «Илиады» совершенно особую атмосферу — «сказочную» и реалистичную одновременно. Особенно интересно то, что здесь органично переплетаются миф, авторская фантазия и исторические реалии конца бронзового века. Не сразу становится понятно, чем все-таки, по большому счету, отличаются герои Гомера от людей современности. А ответ очевиден – полным отсутствием лицемерия. В этом смысле они ещё «дети», «детство человечества». Но, какие дети!

Было бы бессмысленно обсуждать вопрос о том, кто более «прав» в войне, троянцы или ахейцы. Хотя голос моей русской крови влечет симпатию на сторону защитников, а не завоевателей, для Гомера это, по-видимому, не так. Он часто использует эпитет «благородный» (правда, речь идет о переводе Н. Гнедича) для тех, кто по современным понятиям является просто разбойником и садистом, жестоким фанатиком. Естественно, что первый среди них Ахилл, приносящий человеческие жертвы. Причем эти жертвы Ахиллес приносит не какому-либо божеству, но лишь собственной ярости и горю по убитому другу Патроклу. Таким образом, Ахиллес не только великий воин, но и великий палач. (Согласно итальянскому интерпретатору А. Барикко, Ахиллес – верховный жрец религии войны.) Натурализм батальных сцен производит впечатление, особенно борьба за трупы и надругательство над мертвым телом врага. Но у этих «разбойников» есть то, что нечасто встречается в современном «мозаичном» мире, это «цельность натуры», неколебимая убежденность в значимости собственной жизни. Мелочность им не свойственна. С одной стороны им ведомы и любовь к ближнему, и дружба, и «высокие чувства», но с другой — они, иной раз, почти людоеды. Это тем более удивительно, что и троянцы и аргивяне люди одной культуры, которые даже говорят на одном языке. Дело тут не только в законах древнего эпического жанра, но и в сознательном утверждении некоего идеала. Вероятно, ценность «Илиады» и в том, что в ней достоверно изображен по-настоящему иной мир (не авторская фантазия), мир иной исторической эпохи и имманентного мифологического сознания, проникающего всё бытие. В то время как позднее многие авторы воспользовались лишь внешней канвой и «атрибутикой» античности и предшествующих эпох, превращенными в бутафорию. Не удивительно, конечно, что непосредственно своим сюжетом Гомер вдохновлял и вдохновляет «классиков и современников». А уж насколько велика вообще литература по «гомеровскому вопросу» (гомероведению)!

Среди эпических деяний и титанических страстей поэмы мне особенно запомнились такие строки:

«Рек – и сына обнять устремился блистательный Гектор;

Но младенец назад, пышноризой кормилицы к лону

С криком припал, устрашася любезного отчего вида,

Яркою медью испуган и гребнем косматовласатым,

Видя ужасно его закачавшимся сверху шелома.

Сладко любезный родитель и нежная мать улыбнулись».

Удивителен запечатленный здесь переход от героического эпоса к лирической зарисовке. Так повторяется в поэме неоднократно. Невероятная глубина художественного обобщения то и дело проступает в строфах «Илиады». Вообще, некоторые песни — «Свидание Гектора с Андромахой», «Выкуп Гектора» наиболее близки, как мне кажется, драматическому стилю как в классическом греческом, так и в современном его понимании. Сам Гектор именуется и «блистательным», и «божественным», и «великим». Даже само его имя, с ударением на первом слоге, в отличие от имен других героев, звучит как-то особенно. Пожалуй, он и в самом деле наиболее «положительный» персонаж поэмы, наравне с ликийским царем Сарпедоном. Он вынужден защищать свою родину, не чувствуя, как будто, призвания к войне. Кажется, Гектору единственному из вождей, не Агамемнону и, тем более, не Ахиллесу, свойственно чувство ответственности перед своим народом. И это уже его личное качество, а не дар переменчивых богов. Закономерно, что смерть Гектора, горе Приама, Гекубы, Андромахи и всех троянцев – наиболее драматичные сцены великой поэмы. Символично, что имя Гектора звучит и в самой последней строке поэмы. Гектор, однако, является довольно-таки наивным военачальником, который в конце концов теряет всё. Сочувствие знакомо Гомеру — человеку, в отличие от богов-олимпийцев, хотя он и прославляет, по большей части, «подвиги» завоевателей. Но всё-таки по отношению к Пелиду наряду с восхвалениями Гомер словами Феба-Аполлона явственно выражает неприятие, когда тот в своем горе и ярости выходит за определенные границы, теряет уже облик, достойный героя.

Вероятно, хорошо было бы прочесть Гомера в оригинале… Но и перевод Гнедича, многократно подвергавшийся критике как «устаревший», представляется, без всякого сомнения, достойным оригинала. Ведь необходимо было не только передать читателю смысл поэмы, но и, по возможности, воспроизвести средствами русского языка древнегреческий стихотворный размер и ритм. В своем эссе «Путь к Гомеру » переводчик С. Маркиш написал верные, я полагаю, слова: «Русский перевод «Илиады», выполненный Н.И. Гнедичем около полутораста лет назад, как нельзя вернее воспроизводит отчужденность эпического языка, его приподнятость надо всем обыденным, его древность». Перевод В. Вересаева, по-видимому, формально более адекватен современному русскому языку, но его я пока не касался. К тому же он не вполне самостоятелен. (Кстати, слова Вересаева: «Перевод Гнедича — один из лучших в мировой литературе переводов «Илиады». Он ярко передает мужественный и жизнерадостный дух подлинника, полон того внутреннего движения, пафоса и энергии, которыми дышит поэма».) И в собственно поэтическом смысле «Илиада» великолепна. Мир, рисуемый Гомером, с первых строк захватывает своей осязаемостью, вещностью. Хочу заметить, что, на мой взгляд, мрачная и торжественная «Илиада» лучше, эмоционально сильнее воспринимается посредством аудио-воспроизведения (в профессиональном исполнении), чем с листа. Возможно, это более соответствует эпохе синкретического искусства, времени написания поэмы. На примере «Илиады» еще раз убеждаешься, что чтение мировой классики весьма полезно для пополнения словарного запаса, если не активного, то пассивного, во всяком случае :). Для человека с воображением «Илиада», как уникальное явление мировой культуры, соприкосновение с которым не может заменить ни что, достойна не рядового восхищения, но, скорее, благоговейного удивления.

Интересно отметить, что если говорить не о гомеровской, а об исторической Трое, то, как теперь известно, победная троянская война явилась закатом микенской цивилизации, а Илион был вновь отстроен и заселен…

Оценка: 10
– [  4  ] +

Алексей Грибанов «Бродячий пёс»

terrry, 24 сентября 2012 г. 16:58

Стихотворение построено по беспроигрышному, как будто, принципу – вызвать у читателя чувство сопереживания, сострадания. Или вот тема одиночества — что может быть «банальнее» в лирике? (Разве только тема любви.) Но тут возможны разные варианты. К примеру, «Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу», или есенинская строка: «Покатились глаза собачьи золотыми звездами в снег». Не стану утверждать, что автор данного стихотворения в таланте своем равен Есенину, а всё же удалось ему своей искренностью, как мне кажется, тронуть струнку в душе. И не жалостливо-сентиментальную, а настоящую человеческую. За это ему и спасибо. :)

Оценка: 9
– [  16  ] +

Гайто Газданов «Возвращение Будды»

terrry, 10 сентября 2012 г. 18:13

Можно услышать (прочитать) мнение, что Газданов – типично французский писатель, писавший на русском языке. Но в том то и дело, что на русском. На мой взгляд, по уровню писательского мастерства, владения языком он приближается к таким нашим классикам, как И. Бунин, В. Набоков и может быть даже Достоевский. Здесь не идет, конечно, речь о каком-либо сопоставлении талантов и творческих манер (особенно, если говорить о Достоевском). Я имею в виду способность автора одними лишь языковыми конструкциями передать действительное внутреннее состояние человека и отображение его во внешнем облике. У Газданова свой собственный узнаваемый стиль, интересный, как мне кажется, любому неравнодушному (и искушенному!) читателю. Этот стиль и язык образуют особый мир, в котором простые, казалось бы, словосочетания, такие как «свирепая нищета», «тяжелая глупость», «мышастый стрелок» или «лирический экстаз» создают странное ощущение сюрреализма при полной бытовой достоверности. Трудно выразить впечатление, вызываемое потоком изысканно замысловатых фраз вроде: «Это был, собственно, не человек,- это было какое-то неузнаваемо искаженное напоминание о ком-то другом, некогда существовавшем». В этом мире заурядный образ, к примеру, полицейского следователя, страстно увлекающегося зоологией, приобретает какие-то фантасмагорические или, по крайней мере, гротескные очертания.

Роман «Возвращение Будды» я назвал бы «медитативным» текстом. Он почти полностью лишен свойственной художественной литературе эмоциональности, хотя на его страницах и в душе главного героя временами бушуют нешуточные как будто страсти. Но все внимание автора сосредоточено на сознании героя, даже если речь идет о каких-то эмоциях. Словно и впрямь мир отделен от него завесой майи. Автор дает своему герою способность испытывать удивительные сильно измененные состояния сознания, которые, однако, собственно душевной болезнью не являются. События в романе длятся в течение нескольких лет, не считая экскурсов в прошлое. Но кажется, что действие происходит в вечном сегодня, лишь иногда равнодушно упоминается смена времен года. Во время чтения в пору самому впасть в состояние отрешенности. Может быть, именно такой отстраненный взгляд на бытие позволяет увидеть в нем какую-то ускользающую обычно парадоксальность, проанализировать чувства и мотивы поступков, совершаемых людьми. Парадоксальность заключена уже в первых словах романа: «Я умер». И весь роман можно рассматривать как некое предсмертное видение – прием, неоднократно использовавшийся разными писателями. Но такая интерпретация была бы, вероятно, слишком наивной, упрощенной, а главное — бессмысленной. А последние строки романа, напротив, говорят о «новой жизни», открывающейся перед героем. «Возвращение Будды» — произведение очень далекое от однозначности. По моему мнению, это один из признаков хорошей литературы, в чем и может убедиться каждый, прочитавший этот замечательный, полный утонченного символизма роман.

В истории Амара, Лиды и Зины Газданов, в какой-то мере, касается и вопросов социального добра и зла. Речь не идет, конечно, о каком-то обличительном пафосе. Скорее, можно говорить об интересном философско-художественном осмыслении автором этой темы. Очевидно, что несмотря на свою «аполитичность», Газданов (в отличие, например, от Набокова) не вовсе чужд ей. Это видно и по следующему роману Газданова «Пилигримы».

В сущности, «Возвращение Будды» — это ответ (один из бесчисленных вариантов ответа) на вопрос о смысле жизни, который, по моему мнению, даёт посредством своего творения каждый истинный художник.

Оценка: 10
– [  15  ] +

Проспер Мериме «Хроника царствования Карла IX»

terrry, 4 сентября 2012 г. 16:39

«Я ни в чем не уверен. Если дьявол существует, мы сейчас увидим, так ли он черен».

Признаться, я давно не получал такого удовольствия от чтения исторического романа, как в этом случае. Ведь под обложкой с таким определением можно обнаружить и роман-эпопею А. Толстого «Петр Первый» и вполне удачно экранизированную историю о гардемаринах. В задачу автора исторического романа, помимо художественной сверхзадачи, определяемой его творческим замыслом и талантом, входит как обязательное условие проникновение в избранную эпоху со всеми её социальными, психологическими, бытовыми и прочими особенностями. Мериме, на мой взгляд, это удалось прекрасно. Образ Бернара Мержи воспринимается гораздо более достоверным, чем образы, к примеру, Шико или д’Артаньяна, овеянные романтическим ореолом. Кажется удивительным, что менее пятисот лет назад в Европе мужчины часто убивали друг друга холодным оружием по поводам, далеко не представляющимся сейчас для того достаточными, а придворные дамы с интересом смотрели на последние судороги затравленного на охоте оленя. (Впрочем, как тут не вспомнить, что и двухсот лет не миновало с тех пор, как Пушкин и Лермонтов были убиты на дуэли, не говоря уже о множестве других, не столь известных людей.) При этом автор не претендует на полноту отображения исторических персонажей. Он относится к ним и к своему роману с легкой иронией. Это видно по предисловию к роману и по главе «Диалог между читателем и автором». Но главное отличие эпохи Карла IX от эпохи Мериме и, тем более, от нашей это огромное влияние религии на сознание европейцев. Интересно, что имелись тогда и атеисты. Мериме показал, на мой взгляд, что католики и гугеноты не просто люди, принадлежащие к разным партиям, выбираемым из соображений удобства и выгоды, но и люди с разным, до некоторой степени (возможно, не очень большой), мировоззрением. Суть этого противоречия сохраняется и сейчас, приводя к такому явлению, как «война цивилизаций». Приведет ли она к новой Варфоломеевской ночи? В каждую эпоху находится место для честности и подлости, жестокости и великодушия. Так что у романистов материала всегда было достаточно.

Роман написан замечательным, каким-то «чувственным» языком, обстоятельным, но не тяжеловесным. Любовные переживания главного героя описаны деликатно, с юмором и истинно французским очарованием (я имею в виду французскую литературу ;). И после всех этих нежностей автор переходит к ужасу массовых убийств и войны, соединяя, подобно Шекспиру, в одном произведении лирику и трагедию. Всё это на уровне хорошей реалистической прозы, не отклоняясь ни в сторону излишнего натурализма, ни в сторону, как мы бы сейчас сказали, мелодрамы. Символичный и удачный, как мне кажется, штрих: во время вылазки из осажденной Ла-Рошели Мержи успел начертать шпагой имя своей возлюбленной на неприятельской пушке. В «Хронике» взгляд писателя в прошлое находит отзвук в настоящем, как это и должно быть в хорошем историческом романе, по словам И. Ефремова. В одном из писем он заметил: «…исследуя историю, надо искать в ней то, что интересует нас сегодня…». Написанный почти двести лет назад роман Мериме полностью удовлетворяет, на мой взгляд, этому требованию.

Оценка: 9
– [  9  ] +

Всеволод Ревич «Перекресток утопий: Судьбы фантастики на фоне судеб страны»

terrry, 3 сентября 2012 г. 20:08

«Поэт в России – больше чем поэт». Эти слова Е. Евтушенко знают все. Но при чтении «Перекрестка утопий» хочется их переиначить на такие: «Критик в России – больше чем критик, и намного». Эта работа не в меньшей степени публицистическая, чем литературоведческая. И подзаголовок «Судьбы фантастики на фоне судеб страны», в общем-то, уместен. Собственно литературоведческая часть этой книги не представляет, на мой взгляд, особого интереса, хотя, конечно, и не лишена оного полностью. По-видимому, главным для себя автор посчитал выявление общественно-исторических и культурных процессов в нашей стране, которые и сформировали, так сказать, лицо нашей фантастической литературы. И вот здесь отмеченная, вероятно, всеми тенденциозность оценок, вообще-то естественная в полемической публицистике, перешла на конкретные произведения, всё творчество отдельных авторов и даже на целые литературные направления, что привело к абсурдным, порой, результатам.

Мне кажется, что интересен сам по себе вопрос, каким образом у автора монографии сформировалась столь негативистская, граничащая с самоуничижением, позиция по отношению ко всей, за немногими исключениями, русской фантастике двадцатого века. Ведь всё его внимание акцентировано на недостатках тех или иных произведений, а достоинствам отводится второстепенная и даже случайная роль, если только речь не идет о писателях, признаваемых им талантливыми. Там-то как раз всё наоборот. Но что он ценит, к примеру, в А. Платонове? По сути, лишь то, что в своих «Котловане», «Чевенгуре», «Ювенильном море» писатель высокохудожественными средствами показал как всё на самом деле у нас плохо. По Ревичу, литературное дарование, либо его отсутствие, служит и главным признаком гражданской позиции автора и наоборот. Даже Алексей Толстой, заигрывая с режимом, написал не лучшие свои произведения. Утопии же, словно за то, что они являются носителями некоего положительного начала, Ревич вообще вывел за границу фантастической литературы. Та же, если не хуже, участь постигла и «так называемую научную фантастику» (называемую Ревичем). По его мнению, она не имеет право называться художественной литературой… Здесь Ревич как бы следовал известному тезису Стругацких, которые отказались от традиционной НФ в пользу более широкой трактовки фантастического элемента в литературе. Но то, что явилось творческим выбором конкретных писателей, он почему-то возвел в абсолютный принцип. А ведь тут недалеко и до другой крайности. Любому абстрактнейшему морализаторству можно автоматически приписывать статус настоящей литературы, лишь бы была ясно (а то и не совсем ясно) выражена какая-нибудь «борьба за духовную свободу». То же и в критике (публицистике). У иного такого критика может возникнуть соблазн присвоить своим разоблачительным строкам ранг откровения. Мне кажется, отчасти не избежал такого соблазна и Ревич, в частности, в главе о «нуль-литературе». Иначе, зачем столь старательно и «остроумно» объяснять нам, читателям, что то или иное произведение действительно не обладает высокими художественными достоинствами, и вообще какими-либо достоинствами. Интересно, что в последней главе монографии, посвященной фантастике 90-х, автор книги заметил, что по сравнению с некоторыми современными произведениями нуль-литература совершенно безобидное явление. Кстати, эта глава, в которой автор попытался понять, почему и в новых условиях «свободы» фантастика не спешит расцветать шедеврами, и в целом заинтересовала меня больше других. Здесь Ревич, пожалуй, наиболее откровенен в своей риторике. И здесь он уже не вспоминает о Платонове и Булгакове, а вынужден рассматривать как образцовый роман М. Семеновой «Волкодав».

Особенно беспощадно Ревич «расправился» с А. Беляевым. Сочувствуя трудной судьбе писателя, он одновременно объявил его полной, хотя и добросовестной, бездарностью. При этом лучшие романы Беляева «Голова профессора Доуэля» и «Ариэль» он назвал «небеляевскими». А таким вопросом, почему, не смотря на очевидные художественные просчеты, читатели любили и продолжают любить произведения Александра Романовича, автор и не задавался. Сегодняшнюю популярность книг Беляева и других подобных литераторов (Ревич, кстати, замешал в одну кучу Беляева, Казанцева, Немцова и т.д.) он объяснил тем, что, мол, плохую литературу всегда читали больше, чем хорошую! Читателям Беляева и Казанцева Платонов и Стругацкие не по плечу, заявил он. Не забавно ли читать столь «глубокомысленные» объяснения у представителя «творческой интеллигенции», «шестидесятника» и пр.? Ревич в своей книге выступает истовым борцом за свободу от всяческих идеологических оков, успевая, однако, заметить: «Я не думаю, что такой роман, как «Прыжок в ничто» может быть полезен нашим молодым современникам, тем, у которых и без того в головах полный моральный кавардак». Получается, он доверяет читательскому вкусу не намного больше, чем презираемые им цензоры эпохи «коммунизма». Совершенно очевидно, что автор «Перекрестка» слишком упрощенно, односторонне оценил воздействие литературы, пусть и не самых лучших её образцов, на читателя.

По сравнению с А. Беляевым отношение к И. Ефремову у Ревича более, скажем так, уважительное. Однако «передергивания» в главе «Последний коммунист» имеются большие. Особенно некрасивую версию Ревич изложил вокруг рассказа «Алмазная труба». Изобретая подобные версии, автору стоило бы самому не забывать о тех молодых современниках, своих потенциальных читателях, в головах которых он усматривал моральный кавардак. Замечу, попутно, что история с этим рассказом разъясняется в письме Ивана Антоновича, напечатанном в журнале «Сверхновая»N 41-42 (стр. 219, 220), посвященном столетию со дня рождения писателя. (А подробно этот случай разобран в монографии о Ефремове, написанной его учеником П.К. Чудиновым.) Что касается самого знаменитого произведения Ефремова, романа «Туманность Андромеды», то тут Ревич придумал любопытную теорию. Оказывается, Ефремов написал не общечеловеческую утопию, как то до него делали Мор, Кампанелла и пр., а некую подпорку социалистического строя. Причем сделал он это как-то подсознательно, в силу своего идеализма, смешанного с рационализмом, а также сложных отношений с «режимом». Мне трудно комментировать такую точку зрения. Кажется, Ревич имел в виду то, что Ефремов своим романом хотел заполнить брешь между идеалом и действительностью. Но вот переводы «Туманности» в семьдесят пять стран мира как-то не согласуются с её узкой специализацией.

Если по началу «Перекресток утопий» вызывает желание спорить, то по мере прочтения он начинает навевать грусть и даже некоторую скуку своим однообразием и предсказуемостью. Но всё же прочитать эту книгу стоит. По крайней мере, автора нельзя упрекнуть в неискренности. Он являлся бескомпромиссным ревнителем высоких литературных стандартов так, как он их понимал. И, конечно, рассматривая различные произведения, не следует забывать о принципе историзма. Остается, однако, вопрос, почему неглупый человек и тонкий ценитель фантастики отказывается от объективного анализа всей сложности литературного процесса в пользу идеологически ангажированной проповеди (не дословная, но характерная цитата: советская НФ – тень коммунистической партии). Книга Ревича – кирпичик в истории отечественной фантастики двадцатого века, со всеми его политическими потрясениями. Вероятно, в нынешнем столетии критических работ подобного рода мы уже не увидим.

Оценка: 6
– [  6  ] +

Александр Громов, Александр Малиновский «Вселенная. Вопросов больше, чем ответов»

terrry, 29 августа 2012 г. 17:54

Интересная и очень полезная книга. Достоинства её тесно переплетены с недостатками, весьма, впрочем, относительными. Главным плюсом данной работы является, на мой взгляд, то, что в ней сделана попытка, используя самые современные данные науки, познакомить самые широкие круги читателей с возможно более полным списком актуальных вопросов астрономии, астрофизики и даже космологии. При этом соблюдается логичный принцип последовательного укрупнения, так сказать, поля обзора. Это научно-популярное издание несет отчетливо «просветительскую» функцию, помогая читателю создать целостную, что очень важно, картину мироздания. Однако такой подход имеет и свою оборотную сторону. Рассказывая о столь многом столь кратко, авторы вынуждены оставаться, по большей части, в рамках декларативно-описательного стиля изложения. Рассказ о науке (научном поиске) поневоле приобретает несколько «репортажный» характер, за исключением, пожалуй, раздела о любительской астрономии. Не удается, таким образом, показать сущность научного метода познания в той мере, которой он того заслуживает. Но зато авторы избавлены от необходимости изобретать пресловутые «объяснения на пальцах», которые часто, к сожалению, только запутывают дело. Ведь далеко не каждый из авторов подобных книг обладает популяризаторским талантом С. Хокинга, М. Гарднера или, скажем, Р. Фейнмана. В тех же случаях когда авторы «Полной биографии Вселенной» прибегают к таким объяснениям, делают они это, на мой взгляд, очень удачно. В книге не поясняется что такое, например, «альбедо» или «звездная величина». Но в рамках принятого стиля изложения эти термины понятны уже на уровне интуиции. Вообще же, данная работа, насколько я понимаю, призвана также и стимулировать любознательного читателя к ознакомлению с более «продвинутыми» трудами по астрономии, часть из которых приведена в полезном списке литературы. Особенно это касается, по-видимому, устройства и эксплуатации телескопов. В своем изложении авторы допускают кое-какие языковые вольности, нехарактерные для научно-популярных работ советского периода, когда их выпускалось гораздо больше. Но это уже совсем мелкое замечание личного вкуса. В целом же книга написана четким и доходчивым языком, читать её приятно и легко. Это касается даже наиболее сложных и спорных вопросов космологии. Главное, что авторам удается показать читателям интереснейшее многообразие и грандиозный масштаб явлений «макромира», в том числе, вероятно, и тому «поколению горожан, ни разу в жизни не видевших Млечный Путь». Несомненно, для людей достаточно далеких от науки полезны будут замечания о возможности гибели Земли в результате космического катаклизма, о зависимости результатов научных исследований от финансовых вливаний и т.п. Борьба с (псевдо)научными мифами – не последнее дело.

Стоит отметить хорошее иллюстративное оформление издания. Цветные и черно-белые фотографии и схемы удачно дополняют текст. А вот умозрительное (без оптических схем) описание телескопов различных систем кажется мне малоудачным. В самом деле, фотографии объектов «ближнего» и «дальнего» (всё относительно) космоса мало кого могут оставить равнодушным. Сверхскопление галактик, в которое входит и Млечный Путь, представляет собой лишь небольшой узелок в крупномасштабной сети распределения материи в видимой части Вселенной. А эта видимая часть, в свою очередь, есть, вероятно, лишь ничтожный фрагмент Мироздания… Вопросов действительно больше, чем ответов. И это прекрасно.

Оценка: 9
– [  5  ] +

Мария Галина «Адам и Ева фантастики»

terrry, 28 августа 2012 г. 17:28

Ефремовская концепция психофизиологической основы восприятия прекрасного вызывала и продолжает вызывать противоречивые оценки. В наиболее общем и содержательном виде, на мой взгляд, анализ её дан в статье А.Ф. Бритикова «Целесообразность красоты в эстетике Ивана Ефремова». Бритиков, однако, оставаясь в рамках академического литературоведческого подхода, не так много внимания уделяет конкретным примерам из известной лекции доктора Гирина («Лезвие бритвы»), которые призваны проиллюстрировать справедливость этой концепции, и на которых акцентирует свое внимание М. Галина. Вообще, комментарии Галиной небезынтересны, но не производят впечатления целостной сильной позиции. Впрочем, она на неё и не претендует. Критику же «по мелочам» и частностям стоит, вероятно, рассматривать как повод к обсуждению (размышлению) волнующих и спорных вопросов. Галина указывает на чрезмерный рационализм Ефремова, что, по её мнению, приводит к упрощению человеческой природы в построениях Гирина (Ефремова). Но ведь некоторое упрощение свойственно всем моделям. Зато они помогают сконцентрироваться на главном. С другой стороны, самой Галиной этого самого рационализма, пожалуй, не хватает. Так, например, читаем у неё такую аргументацию: «На деле человек обладает слабым собственным запахом вовсе не потому, что ему надо подкрадываться к добыче. А просто поскольку, что называется, Бог не дал».

Как кажется, М. Галина, отдавая должное классику, пытается (не очень явно) показать относительность тех интуитивных критериев и канонов красоты, на универсальности которых он настаивал. Антропоморфный взгляд Ефремова на мир, по-видимому, представляется ей слишком примитивным. Забавно, однако, что при этом она без тени сомнения принимает другой «абсолют», а именно эталон литературного вкуса: «Что греха таить, сейчас перечитывать «Туманность Андромеды» для человека с литературным вкусом – тяжелое испытание». Но художественные симпатии, на мой взгляд, не менее пластичный предмет, чем эстетические воззрения… Автор статьи, впрочем, предупреждает в начале своего сборника «Фантастика глазами биолога», что её тезисы легко могут быть подвергнуты критике. В общем, статья «Адам и Ева фантастики», которая касается не только Ефремова, и весь сборник, написанный приятным легким языком, интересны и заслуживают прочтения, разумеется, критического :).

Оценка: 7
– [  19  ] +

Александр Беляев «Ариэль»

terrry, 19 июня 2012 г. 17:13

Иногда мне кажется, что у каждого серьезного писателя есть какое-то одно произведение, отношение к которому его самого и/или читателей особое. Примерами такого рода могут служить «Солярис» С. Лема, «Лезвие бритвы» И. Ефремова или, скажем, «Алые паруса» А. Грина. Я не говорю об очевидных случаях «главных» произведений, вроде «Путешествий Гулливера» и «Дон Кихота». На мой взгляд, последний роман А.Р. Беляева «Ариэль» тоже можно особо выделить в его творчестве. Это образец замечательной и оригинальной, действительно талантливой научной фантастики. Нет, Беляев не достигает здесь уровня литературного мастерства и психологизма А. Толстого, глубины социально-философских обобщений И. Ефремова и т.д. Но он проявляет в этом романе лучшие черты своего собственного писательского дарования, лаконичным и точным языком создавая удивительную историю о летающем человеке.

Несмотря на условность фантастической посылки Беляева, касающейся левитации человека, пограничной в научном смысле, она придает повествованию ту самую, важную для НФ, убедительность вымысла, что восходит к Г. Уэллсу. В этом, на мой взгляд, главное отличие романа Беляева от «Блистающего мира» А. Грина. Два этих романа имеют одинаковую фантастическую основу, но совершенно разные философские концепции, что, по моему мнению, лишний раз свидетельствует о потенциальном богатстве темы. А сам Уэллс, как известно, весьма одобрительно отзывался о романах А. Беляева.

Для персонажей романа – индийских крестьян и раджей, алчных английских адвокатов, предприимчивых американских циркачей и пр. – характерна некоторая обобщенность, типичность. Но всё же образы героев обладают достаточно выраженной индивидуальностью. Здесь автором в большей степени, чем в других его произведениях, достигнут удачный, на мой взгляд, стилистический баланс. Ведь, хотя роман написан и не от первого лица, читатель во многом воспринимает мир в нем глазами главного героя, Ариэля, который, в силу своих жизненных обстоятельств, «наивен» в социальном плане. Именно типические, наиболее яркие черты людей и должен в первую очередь воспринимать Ариэль как человек, практически не имеющий обычного жизненного опыта. Сходное ощущение от текста возникает при чтении взрослым человеком хорошей детской или подростковой книги, хотя «Ариэль», безусловно, не «детская» вещь.

Вс. Ревич в своей статье «Легенда о Беляеве» саркастически «негодовал» по поводу того, что у Беляева, мол, богатое (благородное) сословие состоит сплошь из лицемеров и подлецов, а бедняки всегда добрые и порядочные. Что ж, при желании можно разглядеть у Александра Романовича и такую черту, если оценивать его творчество в целом. Но как бы там ни было, жизненный путь человека, обладающего необыкновенными способностями, но не выдающимся социальным статусом, в капиталистическом обществе начала двадцатого века нарисован Беляевым вполне убедительно. Стремление разных людей, так или иначе, использовать в собственных интересах умение Ариэля летать более чем понятно. Во всяком случае, роман Беляева далек от какой-либо примитивной идеологии и чрезмерно упрощающих представлений о структуре общества. Скорее, можно говорить об «укрупненности» некоторых черт, как героев, так и общественных явлений – прием стандартный для НФ.

В «Ариэле» Беляев, возможно, впервые в отечественной фантастике затронул тему «человек-сверхчеловек». Роман А. Грина был написан раньше на семнадцать лет, но его Друд – это более символ, чем действительный сверхчеловек. Он, если можно так выразиться, сознательный индивидуалист. Смысловой конфликт «Блистающего мира» лежит в общемировоззренческой плоскости. Драматичность же судьбы Ариэля коренится в общественных отношениях. И эта драматичность выражена Беляевым с большой художественной силой, так же как и в «Человеке-амфибии». То же можно сказать и о том, как Беляев изобразил реакцию людей на полеты Ариэля. Кстати говоря, многие авторы используют тему «человек-сверхчеловек» столь поверхностно, что рассказы их откровенно скучны, не вызывают никакого внутреннего сопереживания, как, например, повесть Дж. Вэнса «Телек», тоже касающаяся левитации.

Увлекательный приключенческий сюжет, как и всегда у Беляева, выстроен с большим мастерством. Но параллельно этому в романе ясно прослеживается постепенное становление Ариэля как независимой личности, обогащение его внутреннего мира, отображены движения его души. И финал романа закономерно остается открытым – отныне дальнейшая судьба Ариэля находится в его руках. В отличие от упомянутого Ревича, я не считаю, что «В конце концов Ариэль, как и Ихтиандр, бежит от людей…» и что «Умение летать оказалось молодому человеку ненужным и не принесло ничего, кроме неприятностей». Ценность человеческих качеств не измеряется в одних только категориях «нужности-ненужности». Умение летать дало Ариэлю уникальный жизненный опыт, а читателям романа – возможность прикоснуться к хорошей фантастической литературе, неизменно дающей пищу уму, воображению и нравственному чувству человека.

Оценка: 10
– [  20  ] +

Мигель де Сервантес Сааведра «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский»

terrry, 2 июня 2012 г. 11:36

В истории европейской литературы Сервантес представляется мне титаном «переходного периода». Это уже не средневековый мастер бурлеска Рабле, но еще и не отчетливый сатирик Свифт и не просветитель Вольтер. Стиль Сервантеса в его главном произведении неподражаемо (просто неподражаемо!) ироничен, но не язвителен, философичен, но далек от нравоучения. Различные вставные новеллы, вроде «Истории о безрассудно любопытном», напоминают истории «Декамерона». Но в этих рассказах, хоть и отмеченных печатью велеречивости и многословия, и более литературных чем реалистичных, чаще доминирует не авантюрно-плутовское начало, а общечеловеческое содержание, понятное всем и во все эпохи. (Хотя, надо признать, будь эта «История о безрассудно любопытном» напечатана не в «Дон Кихоте», а каком-нибудь другом месте, едва ли кто-нибудь обратил на неё внимание.)

Комичен ли образ Дон Кихота? Безусловно, в романе немало по-настоящему смешных эпизодов, особенно это касается первого тома (например, сцена, где Дон Кихот и Санчо одновременно испытывают на себе действие «чудесного» эликсира). Но, как всегда бывает в настоящем искусстве, комичность и трагичность Дон Кихота идут рука об руку. По ходу рассказа становится понятным, что это образ-зеркало, связующее звено повествования, помогающее создать эпическую картину жизни в Испании того времени. Ведь Дон Кихот вместе с Санчо Пансой всегда находятся, как говорится, в гуще событий; они естественным образом встречаются с людьми самых разных сословий и рода занятий, попадают и в гористую пустыню и во дворцы вельмож. Часто автор даже «забывает» о своем герое и пускается в рассуждения на самые разные темы. Дон Кихота постигло «самое странное безумие» — он посвятил свою жизнь принципам, не могущим, как будто, существовать в мире без того, чтобы ежечасно не подвергаться осмеянию и издевательствам, вроде тех, что устраивают над ним и Санчо герцог и герцогиня — «дьявольская чета», по выражению В. Набокова. Но разве мало «нормальных» людей, особенно в современную эпоху массового клипового сознания, поклоняющихся столь же химерическим (но далеко не всегда столь же безобидным) фетишам, как и «странствующее рыцарство», и притом ни в малейшей степени не обладающих добротой и бескорыстием Дон Кихота? Хотя, конечно, и безобидным Дон Кихота считать нельзя. Но сквозь безумие Дон Кихота проступает его (обще)человеческая суть, которая парадоксальным образом ставит его выше всех своих врагов, настоящих и мнимых. Сервантесу удается говорить о высокой и низкой сторонах жизни без пафоса, но с истинно человеческим достоинством. Дон Кихот есть возмущение, символ, хотя и гротескный, вечного вызова существующему миропорядку. Недаром некий человек в Барселоне говорит Дон Кихоту, что тот, мол, не только сам безумец, но и делает безумцами всех, кто вступает с ним в общение. Не менее значим, безусловно, и образ верного оруженосца Санчо, «человека из народа». Чего стоят одни только его бесконечные пословицы! Рыцарь и оруженосец дополняют друг друга лучше чем Холмс и доктор Ватсон, но то литература уже другого плана и другого уровня. В критике существует точка зрения, согласно которой Дон Кихот и Санчо представляют собой единого героя романа, настолько их личности отражают и пародируют друг друга. С. Моэм назвал Дон Кихота единственным абсолютно оригинальным литературным героем во всей(!) мировой литературе.

«Дон Кихот», конечно, не унылый «бытовой» роман, но в высшей степени реалистический, настоящая, яркая, осязаемая жизнь запечатлена на его страницах. «Авантюрные эпизоды сменяются бытовыми. Густой, сочный и пряный быт является основным фоном всех событий романа.» (П.И. Новицкий, один из переводчиков Сервантеса 20-х годов XX в.) Тем не менее, автор не чужд иногда и гротеска. Например, когда персонажи в начале второго тома обсуждают выход первой части романа, а далее и вторую часть приключений Дон Кихота. Правда, в последнем случае речь идет уже о «подложном Дон Кихоте». Первые же главы романа в силу своего необычного сюжета могут вообще восприниматься как фантастические, особенно в юном возрасте (вспоминаю свои детские впечатления). В. Набоков в «Лекциях о Дон Кихоте» замечает: «Обратите внимание, мельницы в описании Сервантеса кажутся нам совершенно живыми». Я бы добавил, что столь же живыми кажутся фигурки кукольного театра, которые Дон Кихот изрубил мечом во втором томе. Но подлинная фантастика заключается в том, что на постоялом дворе (I-й том) как бы случайно оказываются одновременно участники многих занимательных историй, которые, естественно, имеют счастливую развязку. По сути, это управление случайностями со стороны автора (а ведь он сам тоже упоминается среди героев своего романа!), или «эквифинальная магия», по выражению К. Фрумкина.

В целом, второй том романа менее романтичен и более жесток, чем первый. Здесь гораздо более находим мы едкой сатиры и внимания автора к явлениям современной ему общественной (религиозной) жизни. Трудно, на мой взгляд, в полной мере оценить это произведение, эту «великую историю», трудно, что называется, воздать ей должное в нескольких словах. Философские глубины, очарование искусства, заключенные в ней, открываются бесконечно при каждом новом прочтении. Впечатления от романа копятся постепенно и незаметно и затем вдруг как бы обрушиваются на читателя в печальном финале, потому что судьба Дон Кихота не может оставить нас равнодушными. История, которая, как казалось, не должна иметь конца, заканчивается. Бывают книги очень популярные и читаемые, иным присуждают престижные литературные премии. Но едва ли возможно предсказать, сколько лет читательского внимания суждено тому или иному «шедевру». Е. Дрозд в своей статье «Волны в океане фантастики» заметил, что нет ничего более мертвого, чем прошлогодний бестселлер. В «Дон Кихоте» так же как, может быть, в «Илиаде», заключена одна из вечных тайн искусства. Я думаю, что «Дон Кихота» следует не только читать и перечитывать, но и слушать аудиокниги и радиопостановки (по поводу аудиокниг замечу, что исполнение Владимира Шевякова — М.: МедиаКнига, 2010 г., и соответствующий перевод М. Ватсон превосходны. Хотя переводы — отдельный вопрос.), смотреть экранизации — лучшая из которых «Житие Дон Кихота и Санчо» производства СССР, 1988 г. (Грузия-фильм, совместное производство). В пользу такой рекомендации свидетельствует то, что живое слово этой книги, проистекающее из истинного единения творца и творения, звучит на разных языках уже четыре столетия: «Для меня одного родился Дон Кихот, а я родился для него; ему суждено было действовать, мне — описывать; мы с ним составляем чрезвычайно дружную пару — назло и на зависть тому лживому тордесильясскому писаке, который отважился (а может статься, отважится и в дальнейшем) грубым своим и плохо заостренным страусовым пером описать подвиги доблестного моего рыцаря, ибо этот труд ему не по плечу и не его окоченевшего ума это дело…»

Оценка: 10
– [  23  ] +

Герман Мелвилл «Моби Дик, или Белый кит»

terrry, 5 мая 2012 г. 14:16

«В то время как я плыл вниз по речным потокам, остались навсегда мои матросы там…» А. Рембо.

По-видимому, этот роман принадлежит к числу тех классических произведений мировой литературы, познакомиться с которыми должен каждый, так сказать, уважающий себя книгочей. В самом деле, слова «Моби Дик» и «белый кит» вошли, думается мне, в число наиболее ярких образов-идей западно-европейской и мировой литературы вместе с Гулливером, Дон Кихотом, Пантагрюэлем с Гаргантюа и пр.

Существует мнение, что «Моби Дик» написан вопреки всем канонам литературных жанров. Но ведь это, пожалуй, одна их характерных черт тех самых классических произведений, нередко именуемых «великими» (можно вспомнить хрестоматийные роман в стихах Пушкина и роман-эпопею Л. Толстого). Что же касается собственно языка романа Мелвилла, то он, на мой взгляд, вполне адекватен современному читательскому восприятию. Хотя говорить здесь о некоем особом «удовольствии от чтения», когда текст «смакуется» подобно сонету Эредиа, наверное, тоже сложно. Трудности в данном случае могут быть обусловлены самой композицией романа, определяемой, в свою очередь, авторским замыслом, сверхзадачей. «Моби Дик» характерен тем, что в романе не только происходят определенные события с героями, но происходит и трансформация самого стиля и жанра повествования. Мелвилл начинает издалека. Посвящения, вступления, философские рассуждения о пользе морских путешествий ведутся, заметим, от первого лица, от имени Измаила. И поначалу Измаил предстает перед читателем достаточно зрелым, умудренным жизнью человеком. Затем вдруг (хотя речь в романе идет о событиях отделенных от «вступления» несколькими годами) Измаил оказывается совсем молодым человеком, романтическим героем, желающим посмотреть мир. И всё его поведение, слова, поступки, мысли живо свидетельствуют об этом. Его знакомство с Квикегом, весь отрезок времени до попадания на борт «Пекода», всё это касается молодого Измаила. Тут становится ясно, что первоначальный «Измаил философ» — это некто иной, может быть, сам автор. И по ходу рассказа молодой Измаил постепенно вытесняется этим авторским alter ego, происходит своего рода психологическая подмена. Например, когда речь идет о тяжелой болезни Квикега, приключившейся с ним в плавании, в голосе автора слышится какое-то отстраненное сочувствие, нет первоначальной теплоты, нет того трогательного беспокойства за своего друга, с которым Измаил выламывал дверь в нантакетской гостинице. Но, кроме того, как-то незаметно речь вообще перестает вестись от первого лица, за исключением короткого и чисто номинального эпилога. Измаил становится не главным героем, как это казалось поначалу, но лишь «поводом» для философских и психологических рефлексий, назовем их так, автора. Образы других героев романа, которые в отличие от образа Измаила можно назвать «настоящими», созданы Мелвиллом с большим художественным мастерством, в лучших традициях реалистического искусства.

Когда-то Ж. Верна (в чьем творчестве, к слову, морская тема играет виднейшую роль) упрекали в чрезмерной перегруженности его беллетристических произведений лекционными вставками. Автор «Моби Дика», кажется, далеко превзошел Верна в этом отношении. Нимало не заботясь, естественно, о занимательности, он с нарочитой неторопливостью и обстоятельностью излагает классификацию китов, расписывает тонкости и благородство китобойного промысла. Все это интересно само по себе, и потому, в частности, что демонстрирует взаимоотношения природы и человека девятнадцатого века. Любопытно отметить ту убежденность, с которой автор доказывает невозможность заметного уменьшения численности китов посредством промысла. А знаменитое «коварство» и «злобность» Моби Дика заключаются, как будто, лишь в том, что он не желает быть убитым, подобно другим китам. Но все эти описания, проповеди, вставные новеллы, создающие эпическую картину жизни, и которые делают «Моби Дика», что называется, «мудрой книгой», служат еще и общей задаче. Где-то далеко за кажущейся медлительностью повествования, скудной романтикой и повседневными заботами плавания маячит призрак белого кита, словно какая-то сжатая и готовая в любой момент распрямиться могучая пружина. Капитан Ахав уже произнес, а вернее, простонал свои слова: «Найдите мне Моби Дика! Найдите мне белого кита!», и золотой дублон – награда первому, кто его заметит — уже прибит к грот-мачте. И вот постепенно нарастает читательское нетерпение: «Да где же этот кит, и когда же, наконец, развязка?» Но развязка не наступает долго. Лишь сгущается атмосфера на «Пекоде» и вокруг него. Невероятный гроб Квикега (ведь ему суждено стать спасательным буем), сумасшествие негритенка Пипа, шторм и огни святого Эльма, наконец, встреча с «Рахилью», потерявшей свои вельботы и детей капитана, эти события, сами по себе вполне «обычные», выстраивают ряд зловещих предзнаменований и создают гнетущую атмосферу безысходности. От романа, несмотря на всю его «тяжеловесность», невозможно оторваться с самого начала, теперь же страницы «летят» друг за другом. Из приключенческой повести повествование трансформируется в психологический триллер, заканчивающийся апокалипсисом. Здесь уже нет места, как в начале романа, ироничным замечаниям и юмору. И даже сама развязка растягивается на три дня. В психологическом плане Ахаву с самого начала его погони противостоит старший помощник Старбек. Он как бы воплощает на «Пекоде» дух здравомыслия. Но, кажется, и Старбек, в конце концов, подчиняется общему безумию, голосом обреченного обращаясь к Ахаву со словами: «О, мой капитан, благородное сердце». К тому самому Ахаву, который ради погони за Моби Диком отказался помочь капитану «Рахили» в поиске его людей, и который в последние минуты своей жизни кричит матросам (эти слова невозможны в реальности, но закономерны в книге): «Вы уже больше не люди, вы мои руки и ноги; и потому подчиняйтесь мне!». Кульминация этой истории, закончившейся гибелью «Пекода», Ахава и всего экипажа, за исключением Измаила, словно провозглашает о том, что чудовища обитают не в морских глубинах, а в охваченном необузданными страстями мозгу человека. Ахав, захлестнутый линем, уходит на дно морское вместе со всей своей фанатической ненавистью. Вся его страсть и эсхатологический пафос, вся глубина его сердца, из которой он поражает кита, можно сказать, пропадают даром, жизнь его кончается бесславно. Сама собой напрашиваеся символическая интерпретация текста. Такой финал романа можно было бы назвать моралистическим и даже «ироничным», но корабль, будучи замкнутым пространством, способствует тому, что воля сильной личности (а ведь Ахав главенствует еще и по должности) подчиняет жизненные устремления всего коллектива. Складывается впечатление, что люди встречают свой безвременный конец как закономерность, никто даже и не пытается спастись. Фантастическая сцена! Фантастичность же самого Моби Дика имеет, на мой взгляд, совершенно служебный и пограничный характер. Хотя образ огромного снежно-белого кашалота с морщинистым лбом и свернутой челюстью вдохновил, вероятно, не одного писателя-фантаста.

Оценка: 9
– [  10  ] +

Александр Петрович Казанцев «Мост дружбы»

terrry, 26 апреля 2012 г. 15:55

Интересно, что Казанцев упорно переделывал свои произведения. В наибольшей степени это касается «Пылающего острова» (четыре редакции.) «Мост дружбы», тоже, можно сказать, четвертый вариант «Арктического моста», имеет подзаголовок «роман-мечта». Но, как заметил в свое время А.Ф. Бритиков по поводу «фантастики ближнего прицела», как раз мечтать-то подобные опусы и не вдохновляют. Действительно, идея постройки даже такого грандиозного сооружения как подводный тоннель через северный полюс, сама по себе интересная, выглядит несколько приземленной для подлинной мечты. Да и обоснована она в романе, на мой взгляд, недостаточно. Я имею в виду какую-то логическую, экономическую и энергетическую целесообразность проекта. С чисто технической стороны тоже не всегда всё хорошо. Как, например, создать и поддерживать вакуум в огромной трубе длиной четыре тысячи километров? Об этом ничего в тексте не говорится. А идея использования тоннеля в качестве электрокатапульты для космического корабля, да еще в тяжелой ледяной оболочке, вообще выглядит бредовой (на второй космической скорости врезаться в плотные слои атмосферы Земли!). Скидка на «фантастику» здесь явно неубедительна. Чрезмерно оптимистичными представляются также надежды автора посредством строительства Арктического моста как-то кардинально повернуть международные отношения в лучшую сторону. В результате подобные мечтания приобретают оттенок маниловщины. Впрочем, автор и не углубляется в политику и социологию. Почти все его внимание сосредоточено на производстве и приключениях (часто, злоключениях) героев. О повседневной жизни людей (народа) в СССР, кажется, вообще ничего не сообщается. Жизнь в США, в основном, акцентирована на «зверином оскале капитализма», поведение американцев описано большей частью штампами, достойными какого-нибудь комикса (американцы, мол, ведут себя невоспитанно потому, что не терпят никакого ущемления своих свобод). Оскал оскалом, но не верится, что строительство подобного масштаба, завершенное чуть ли не на половину, может быть поставлено под угрозу остановки из-за внутренних интриг, как то описано в книге.

В романе нет ничего похожего на характерную как раз для романной формы психологическую разработку характеров. Это касается как положительных, так и отрицательных персонажей (в данном случае возможно, на мой взгляд, такое примитивное деление). И потому герои подчас совершают неожиданные (немотивированные) поступки, произносят неожиданные (несвойственные) реплики и претерпевают странные метаморфозы. Видимо, таким способом автор пытался придать им большую живость характера, а своему произведению в целом – больший драматизм и психологическую достоверность. Анна Седых из врача превращается в инженера космических технологий. Это еще, куда ни шло. Но складывается впечатление, что она в одиночку, подобно уэллсову мистеру Кейвору, придумывает свой сверхскоростной поезд для подводного тоннеля. Лишь потом она становится главой научного института. А ведь книга (даже в первой редакции) написана в то время, когда научные и, тем более, научно-технологические проекты давно начали разрабатываться большими коллективами, институтами. Это, пожалуй, мелочь, но такие детали, на мой взгляд, являются принципиальным моментом для автора желающего написать производственный роман. И маленький Андрюша Корнев, будущий автор проекта Арктического моста, с восхищением думает: «Мой брат – орденоносец!» Ну что же, может и в самом деле бывают такие дети. Несостоявшийся камикадзе Муцикава как бы нарочно получает убедительное представление о безопасности дорожного движения в США, чтобы несколько дней попасть-таки под колеса автомобиля одного из главных мафиози и взорвать, таким образом, не туннель, а опасного преступника, причем того самого, кто ответствен за изготовление взрывчатки. При этом, правда, погибают еще около сорока человек. Такая вот назидательная ирония судьбы…

И все-таки скучным этот роман я не назову. Автор хорошо владеет диалогом, ему неплохо удаются динамичные и приключенческие сцены. Не смотря на очевидную слабость изобразительно-пластической стороны (столь сильной, например, у Стругацких, как отмечал А. Урбан), мир, построенный Казанцевым не бесплотен. Он воспринимается как, своего рода, альтернативная история. И если принять авторские «правила игры», то читается роман легко. Хочется узнать, КАК же всё закончится. Потому что ЧЕМ закончится более или менее понятно сразу. Да и идейно, так сказать, этот роман не плох. Ведь несомненно, что изображение конкретной созидательной деятельности человека и человечества может и должно быть предметом искусства. И фантастика подобного рода, я уверен, тоже нужна. Но одной только общей идеи еще недостаточно для создания хорошего литературного произведения.

Итоговая моя оценка этому роману во многом обусловлена общим «академическим» интересом к отечественной НФ советского периода.

Оценка: 6
– [  4  ] +

Адольф Урбан «Фантастика и наш мир»

terrry, 24 апреля 2012 г. 15:37

Небольшая книга А. Урбана не является основательным литературоведческим подходом к фантастической литературе (А. Бритиков, Т. Чернышева), и не претендует на историко-философское осмысление предмета (Ю. Кагарлицкий). Это, я бы сказал, размышления вдумчивого читателя над некоторыми наиболее известными произведениями советских фантастов. Автор оценивает книги И.Ефремова, Г. Гора, братьев Стругацких и других писателей в перспективе и логике развития их творческой судьбы. При этом А. Урбан делает множество интересных и тонких замечаний, он как бы делится с другими читателями фантастики своими впечатлениями и выводами. И хотя не со всеми из этих выводов можно безусловно согласиться, чувствуется неподдельная заинтересованность автора в хорошей фантастической литературе (а конкретнее, в научной фантастике), в исследовании её отличительных черт, художественного разнообразия и перспектив развития. Я бы особо хотел отметить первую главу книги Урбана, названную «Неожиданные связи». Здесь автор в краткой форме высказывает несколько оригинальных мыслей о взаимоотношениях фантастического и реалистического начал в литературе (неисчерпаемый предмет для дискуссий), в частности, в творчестве Достоевского. Изданная в 1972 году книга А. Урбана не утратила, на мой взгляд, привлекательности для всех, кто серьезно интересуется отечественной НФ.

Оценка: 9
– [  21  ] +

Иван Ефремов «Путешествие Баурджеда»

terrry, 9 апреля 2012 г. 16:51

Впервые я познакомился с этой вещью в издании «Молодой гвардии» 1956 года. Хорошо помню этот солидный потрепанный том с пожелтевшими страницами, черно-белые иллюстрации, большое количество поясняющих сносок в тексте. Могу сказать теперь, что повесть читается с одинаковым интересом и в двадцать и в сорок лет. И этому совсем не мешает то обстоятельство, что, как справедливо заметил А. Урбан, «герои этих повестей не становятся личностями в полном смысле слова. Они еще растворены в истории, в обобщенных социальных определениях».

Главное ощущение, с которым у меня ассоциируется «Путешествие Баурджеда» можно охарактеризовать словом «погружение», полное мысленное погружение в описываемый мир. Вообще, это сильнейшая сторона ефремовской прозы, основанная на глубоком понимании предмета, – убедительность художественного вымысла, обращенного как в будущее, так и в прошлое. Основная масса людей знакома с Древним Египтом, в основном, по пирамидам, которых, как говорят, боится само время, и по раскопанным памятникам. Но на страницах этой книги прошлое буквально оживает, облекаются плотью жители Древнего Царства, и читатель просто не может не сопереживать их судьбе. Этот удивительный и жестокий мир зверобогов похож на сказку и, однако, (поразительно!) в действительности таковой не является. В самом деле, поразительно, что столь развитая (и столь же эклектичная) культура существовала в эпоху за полторы-две тысячи лет до полумифической троянской войны. Древность Египта внушает уважение.

Конечно, большое мастерство проявляет Ефремов в описании природы Красного моря. Действительно чудесны подводные сады, впервые в жизни наблюдаемые путешественниками. А впоследствии в «Лезвии бритвы» Витаркананда скажет Даяраму о том, что художник не в силах создать что-либо более совершенное, чем творение природы. Но, может быть самое главное, что Ефремову удается, хотя и несколько сдержанно, передать чувства людей, встречающих неведомое (кстати говоря, это главнейший мотив всей фантастической литературы), трудную и порой суровую радость первооткрывателя. Именно такого рода переживаний крайне не хватает типовому клиповому сознанию современности, жителям городов, как правило, путешествующих лишь на курорты.

Подобно тому, как герои «Туманности Андромеды» стремятся проникнуть в глубины Галактики, Баурджед со своими спутниками проникает в неизведанное море — спираль экспансии человеческого духа и разума раскручивается в пространстве и времени, часто неосознаваемая самими носителями этого духа. (Кстати, один египетский вельможа в повести говорит своему сыну: «Мальчик, ты не знаешь, что из нашей страны некуда убежать». Не так ли и мы все сейчас не можем «убежать» с нашей Земли, даже если бы очень захотели?) Довольно часто используемый термин «историческая фантастика», думается мне, не вполне подходит для произведений Ефремова, во всяком случае, он далеко не полностью раскрывает их специфику. Тем более что Ефремов, насколько возможно, придерживается исторических фактов (и сам Баурджед лицо как будто исторически реальное). Его исторические романы это, скорее, целостный концептуальный взгляд нашего современника, обращенный в прошлое, иначе говоря, вверх по течению «реки времени», дополненный художественной фантазией. Вместе с упомянутой обобщенностью, а значит и емкостью, образов это создает особую, может быть, неподражаемую «ефремовскую» атмосферу. Таким образом утверждается важная для творчества Ефремова идея исторической общности человечества и далее, в «Туманности Андромеды» и «Сердце Змеи» — общности разума во вселенной. Этой же цели служит и некоторая, по-видимому, сознательная идеализация героев «Путешествия Баурджеда», придание им черт современного человека. А с другой стороны река времени символизирует вектор развития земной цивилизации от деспотизма к свободе, от варварства к культуре, от мифологического сознания к диалектическому мышлению и, кто знает, от древних царств к Эпохе Кольца.

Оценка: 10
– [  9  ] +

Иван Ефремов «Тафономия и геологическая летопись»

terrry, 2 апреля 2012 г. 15:31

Если вы с увлечением читали большую научно-популярную статью И.А. Ефремова «Тайны прошлого в глубинах времен», то вам, может быть, стоит прочесть и «Тафономию», наиболее известную научную работу ученого-палеонтолога и писателя-фантаста в одном лице. Конечно, это более трудное чтение, уже хотя бы по причине обилия в тексте специальных терминов (из области геологии, биологии, геохимии и собственно палеонтологии), но, тем не менее, весьма занимательное с точки зрения познания. Приходится мириться с тем, что, в отличие от научно-популярных статей Ефремова, язык «Тафономии» весьма сух и строг.

Оценка научного вклада автора в палеонтологию – дело специалистов. (Поэтому моя «оценка произведению», конечно, условна.) Я же могу сказать только о некоторых моментах, которые в наибольшей степени привлекли мое внимание. Прежде всего, это огромное собрание фактического материала: какие районы Земли и, в частности, бывшего СССР богаты древнейшими ископаемыми и какими именно; как устроены те или иные захоронения и почему. В этом обзоре (который он называет кратким) Иван Антонович приводит колоссальное количество подробностей, и на основании учета всех их делает общие выводы. Тем не менее, в конце своей работы автор указывает, что для дальнейших теоретических построений требуется еще очень много простой регистрации фактического материала. Здесь, может быть, становится особенно понятным, как работа в практической палеонтологии повлияла на стиль Ефремова-писателя, отличающийся необыкновенной образностью (вещественностью) и умением кратко и убедительно выразить свою мысль, своё утверждение. Любопытно, что Ефремов приводит как факт находку в Эквадоре фрагментов костей мастодонтов возрастом, возможно, только несколько тысяч лет (!). По-видимому, это явление того же порядка, что и существование в наше время рыбы латимерии, хотя семейство к которому принадлежит это вид, считается вымершим еще в меловом периоде. (По этому поводу вспоминается встреча героев повести «На краю Ойкумены» с реликтовым зверем «гишу».) Факты подобного рода, насколько я понимаю, Ефремов считает свидетельством не вполне оцененной до сих пор сложности эволюционного процесса. В некоторой степени восполнить этот пробел призвана тафономия.

Мне, как человеку с естественнонаучным образованием, особенно интересно было читать главу, посвященную переходу ископаемых остатков из биосферы в литосферу, то есть собственно процессу их окаменения, о том как, цитата: «органические остатки входят в грандиозный процесс механической дифференциации вещества, совершающийся на земной поверхности уже в течение огромного промежутка времени». Далее интересно проследить, как Ефремов сопоставляет процессы образования древних захоронений флоры и фауны с современным осадконакоплением в периодически затопляемых областях и в областях с периодически пересыхаемыми водными потоками. В частности, упоминается эпизод, описанный впоследствии в «Дороге ветров» — гибель верблюдов на размываемой дождем глинистой почве. Такое сопоставление делает как будто более достоверной реконструкцию прошлых эпох. Несколько неожиданным для меня явилось то, что для уточнения тафономических закономерностей Ефремов предлагает проводить и экспериментальные исследования. К примеру, опыты по минерализации животных и растительных остатков в искусственных условиях, аналогичных естественным условиям захоронения («возможным условиям литификации осадочных пород»), опыты по гидродинамике переноса органических остатков и многое другое.

На основе проводимого тафономического подхода Ефремов последовательно доказывает закономерность отсутствия среди ископаемых т.н. «переходных форм» в геологической летописи, которое часто приводят в качестве критики эволюционной теории. Он пишет об искажениях эволюционной теории вообще, говоря, что эти «переходные формы» не исключают скачка в филогенетическом ряду, и что возрастание количества и разнообразия наземных видов от палеозоя к кайнозою часто является кажущимся в результате возрастания полноты геологической летописи вверх по шкале времен. Эта проблема напрямую касается процесса заселения древних материков, которое, вероятно, началось с берегов океана, и притом миллионы лет это заселение касалось только растений, а не животных. И в этой же связи совсем особый интерес представляет упоминание Ефремовым вопроса об отсутствии в настоящее время достаточно полных находок остатков первобытного (примитивного) человека. Он утверждает, на основе тафономического подхода, что «в эпоху формирования человека разнообразие его форм было несомненно большим, чем это представлялось еще совсем недавно». А вот по вопросу возможного существования в прошлом Атлантиды Ефремов высказывает обоснованные сомнения.

«Тафономия» представляется исследованием того рода, которое, обобщая опыт предыдущих исследователей, вносит принципиально новый подход к предмету и тем самым выводит его на новый качественный уровень. В общем и целом «Тафономия» научно (т.е. устанавливая общие закономерности процесса) объясняет, когда и каким образом образовались открытые ныне местонахождения остатков флоры и фауны и как бы предваряет открытие новых местонахождений. Вносится большая ясность в вопрос о неполноте геологической летописи. В статье «200 миллионов лет назад» Ефремов писал: «Тафономии удалось впервые показать, что неполнота геологической летописи не случайна, а вполне закономерна, что она является результатом исторической совокупности геологических процессов размывания и отложения, поднятий и опусканий земной коры». Таким образом, некоторым «дедуктивным» способом воссоздается картина жизни на Земле сотни миллионов лет назад! И хотя картина эта не может быть полной, что автор постоянно подчеркивает, это мысленное проникновение в прошлое на времена едва ли не космогонического масштаба невольно поражает.

Замечу к слову, что для лучшего понимания данной работы полезно предварительно прочитать статью И.А. Ефремова «Что такое тафономия». Хороший комментарий к «Тафономии» содержится в книге П.К. Чудинова о Ефремове.

Оценка: 10
– [  5  ] +

Вениамин Каверин «Снегурочка»

terrry, 23 марта 2012 г. 12:56

Как и «Легкие шаги» эта сказка очаровательна. На этот раз Петя спасает Снегурочку не из одних общечеловеческих побуждений, но и по личным мотивам. В то время как многие граждане вокруг него относятся к её предстоящему уходу в небытие со странноватым, как-никак живое одушевленное существо, спокойствием. Впрочем, если бы это было не так, необходимость в Петиной помощи вряд ли возникла. А так, он увез из Ленинграда на поезде уже не снегурочку, и не какую-то там снежную бабу (тонкий намёк!), а самую обыкновенную гражданку женского пола, и без особых примет. С трогательной и забавной тревогой он смотрит на спящую бывшую снегурочку со своей верхней полки: «Приказ приказом, а остерегаться всё-таки не мешает. Не растаяла бы!». Видимо, старинный сюжет о снегурочке, в том числе и в данном исполнении следует воспринимать аллегорически. Человеческое счастье хрупко и нежно. И если не проявлять о нем должной заботы, слишком часто отвлекаясь на мысли только о собственной судьбе, оно действительно может «растаять» в любой момент.

Оценка: 9
– [  8  ] +

Вениамин Каверин «Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году»

terrry, 21 марта 2012 г. 11:19

Для автора литературной сказки, я думаю, очень важно выбрать верный тон повествования. Нужно избегать чрезмерной эклектики, сохраняя связь с фольклорными истоками, а с другой стороны – держаться на заметном расстоянии от примитивной байки и хохмы. Эта задача, на мой взгляд, вполне удалась В. Каверину в его «Ночном стороже», и особенно в лучших, как мне кажется, историях «Сын стекольщика» и «Немухинские музыканты». Последнюю хотелось бы выделить особо. Сама, столь поэтическая, идея сопоставления цветовой гаммы и звукового ряда, идея цветового слуха или, может быть, слухового зрения, видимо, лежит в области НФ, а не народного творчества. Такое изящное, как в этой истории, введение элементов НФ в сказку представляется мне гораздо более перспективным в художественном плане (можно вспомнить и «Незнайку на Луне» Н. Носова, хотя это, на мой взгляд, и менее удачное произведение), чем традиционный обратный прием – разбавление НФ-текста чисто сказочными «чудесами». В целом Каверин сумел выстроить целый мир, оригинальный сплав бытовой провинциальной романтики времен СССР и волшебной сказки, наполненный парадоксальной иронией и юмором. В самом деле, разве не очаровательная сентенция?: «Вежливые немухинские собаки очень уважают своих хозяев и, чтобы не разбудить их, лают шепотом, а громко только с восьми утра, когда пора идти на работу. Тут уж они, конечно, отыгрываются за ночь!» Любопытный момент — то внимание, с которым автор относится к такому важному компоненту женской (впрочем, не только женской) фигуры, как ноги. Так, у Тани Заботкиной «стройные ножки», которые хорошо видны из-под короткой шубки. Среди прочих и эту деталь Таниного облика представляет Петька Воробьев, отправляясь по важному делу из Немухина в Поселок Любителей Свежего Воздуха. У дочки Великого Завистника Лоры, напротив, ножки «косолапенькие». Злая мачеха одного из героев повести имеет неприлично большой размер обуви и т.д. Видимо, в сказке добрая душа и сердце должны быть заключены в прекрасную оболочку и наоборот!

Конечно, я бы не стал ставить автора немухинских историй в один ряд с Гоголем, а всё же придуманный им городок Немухин с окрестностями чем-то напоминает Диканьку с близлежащими хуторами. В этом симпатичном городке прямо-таки хочется побывать самому, заглянуть в новый путеводитель. Вообще, при чтении «Ночного сторожа» часто возникают литературные ассоциации. К примеру, Лекарь-Аптекарь напоминает какого-то гофмановского чародея. Яркие персонажи повести своеобразной психологической «наглядностью», акцентированием основной черты характера – «добрый», «злой», «хитрый», «чудак» и т.п. – перекликаются с героями фантастических повестей В. Шефнера. К слову, Шефнер высказывал мнение, что будущее научной фантастики лежит в ее слиянии со сказкой. Правда, фантазия Каверина в данном случае не столь философична и лирична как у Шефнера, ирония более прямолинейна, и сами образы, естественно, проще. Но в рамках избранного стиля всё это выглядит очень органично. Повествование движется легко, то быстрее, то чуть медленнее, но нигде автор не дает читателю (любого возраста) заскучать. Нельзя, порой, не восхититься свободным полетом живой и остроумной авторской фантазии. Но все эти красоты и тонкости значили бы не так много без того главного, что обязательно должно быть в настоящей сказке и что, безусловно, присутствует в «Ночном стороже», того о чем классик сказал в свое время: «Сказка — ложь, да в ней намек — добрым молодцам урок...»

Оценка: 10
– [  9  ] +

Иван Ефремов «Письмо, прочитанное на встрече писателей-фантастов»

terrry, 1 марта 2012 г. 13:07

Ясно, что если Иван Антонович не смог лично присутствовать на встрече писателей-фантастов, то тому были веские причины – серьезные проблемы со здоровьем. Всё же он нашел в себе силы и счел нужным высказать свое мнение по вопросам, которые считал важными. Он сделал это со свойственной ему прямотой, сжато и совершенно определенно. Цитата: «Жанр научной фантастики обязывает расти ввысь, к звездам, к будущему миру, в котором человек и мир должны образовать гармоническое целое». По-видимому, такое определение не охватывает весь спектр фантастики, особенно на сегодняшний день – за полвека фантастическое древо сильно разрослось. Но все же наиболее ценные произведения НФ, на мой взгляд, как раз отвечают этому высокому критерию, утверждаемому Ефремовым. Причем этот критерий должен стать определяющим и в будущем, когда, по мысли Ефремова, научная фантастика не будет четко отграничиваться от общего литературного потока (см. его статью «Наука и научная фантастика»). По моему мнению, соответствующая тенденция уже наметилась, хотя и более сложным путем, чем это представлялось Ефремову.

По сути, в этом письме Ефремов кратко говорит о проблемах, которые волновали его как писателя, ученого и человека, и которым он посвящал свои художественные произведения. В эпицентре всех его работ человек, его психика и мироощущение. Теперь, спустя полвека, небезынтересно вновь прочесть эти мысли и сопоставить их с современным положением в фантастике, литературе, жизни.

Оценка: 10
– [  2  ] +

Анатолий Бритиков «Целесообразность красоты в эстетике Ивана Ефремова»

terrry, 29 февраля 2012 г. 15:38

О произведениях Ивана Ефремова, как и о произведениях всякого классика, написано очень много критических статей, комментариев и т.п. Среди всей этой массы данная работа А.Ф. Бритикова выделяется, на мой взгляд, глубиной и, так сказать, академической строгостью, свободной от эмоциональной окраски. В большой мере она посвящена одной из центральных и, возможно, самых спорных идей ефремовского творчества – психофизиологическому аспекту восприятия красоты, но не только ей. Бритиков анализирует тексты Ефремова с позиций общей эстетики, филологической науки и как теоретик и знаток фантастической литературы. Указывая на преемственность эстетических концепций Ефремова, в частности, на перекличку с Н.Г. Чернышевским, он делает вывод о несомненной оригинальности Ефремова – художника и философа, целостности и непротиворечивости его мировоззрения. Возникшие в двадцатом веке новые прогрессивные веяния в искусстве, эстетике и социологии были закреплены Ефремовым в слове и художественном образе.

Данная статья прекрасно дополняет главу «Великое кольцо» из монографии автора «Русский советский научно-фантастический роман». В дальнейшем она вошла в новую монографию «Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга 2. Некоторые проблемы истории и теории жанра», которую рекомендую к прочтению всем.

Оценка: 10
– [  4  ] +

Станислав Лем «Лолита, или Ставрогин и Беатриче»

terrry, 28 февраля 2012 г. 13:06

При внимательном изучении текстов Лема становится очевидным, что он был крайне неравнодушен к творчеству Достоевского. Называя того русским исполином, он считал, что Достоевский как никто другой смог выразить «душную атмосферу царизма». Но, по-видимому, и для Лема и для всех прочих Достоевский, прежде всего, является исследователем глубин человеческой психики или, если угодно, души, тех глубин, где становится неразличимой грань между патологией личности и патологией общества. Поэтому я бы сказал, что разбирая набоковскую «Лолиту» Лем, вольно или невольно, следует «принципу Достоевского», как в отношении В. Набокова (здесь я не имею в виду какую-либо патологию), так и в отношении его героя. Он препарирует этот роман так же многопланово, с той методичностью, с какой делал это с литературой в целом в своей «Философии случая». Весьма захватывающее чтение, надо сказать. В итоге, кажется что выводы автора становятся твоими собственными выводами.

Вообще, я всегда с большим интересом знакомился с мнением одних писателей о произведениях других, особенно, если это мнение выходило далеко за рамки обычных предисловий и послесловий. Я прочел немало рецензий на «Лолиту», но и именно данная статья Лема мне показалась наиболее глубокой. Возможно, философско-критические работы, подобные лемовским эссе имеют не меньшую ценность, чем сами произведения, их породившие. Так, в случае с Лемом, мне захотелось взять в руки «Имя розы» У. Эко, а вот «Лолиту» я (пока :) отставил в сторону.

Оценка: 9
– [  4  ] +

Ольга Ларионова «Не кричи: люди!»

terrry, 27 февраля 2012 г. 16:52

В целом рассказ, на мой взгляд, малоудачен. Представляется, что источник этой неудачи кроется в несоответствии значительности основной мысли произведения и тех почти бутафорских средств, что были избраны автором для её художественного воплощения. В самом деле, рассказ о сути человечности не может быть вполне убедительно изложен красками гротеска и граничащими с пародией аллюзиями на религиозную тему. Но именно такого рода персонажем кажется поначалу прибывший на Землю (словно сошедший со страниц лемовской «Кибериады») представитель Содружества Разумных Миров, метапсихолог (ох уж эти «мета-»!) Совета Звездного Каталога (вместе со всем Содружеством и Советом впридачу). И потому его финальное «очеловечивание» выглядит всё-таки искусственным, хотя и маскируется отчасти драматизмом земного сюжета. Именно драматизм, глубокий психологизм составляют сильную сторону лучших вещей О. Ларионовой. Сцена отпевания в кладбищенской церкви вызвала у меня стойкую ассоциацию с «Жизнью Василия Фивейского» Л. Андреева. Я даже забыл на время о пришельце. Как-то не хотелось его признавать в таком описании: «темное лицо – не смуглое, а навечно посеревшее от смертной болести или неизлечимой тоски: вороний очерк жесткого платка и немнущегося платья; окостеневший в неестественной прямизне всё ещё девичий стан». Весьма реалистичны в рассказе детали нашего далекого от совершенства бытия, чувствуется, к слову сказать, что рассказ родом из 90-х. Правда, по моему мнению, автор несколько сгущает краски (вспоминается Л. Андреев). Кроме того, странновато выглядит поведение Котьки, который умудрился совершить самое нежелательное (но нужное автору) действие в сложившейся ситуации – щелкнуть выключателем в заполненной газом кухне…

Возможно, лучше было бы обойтись в этом рассказе совсем без фантастики (!). Впрочем, я совсем не против литературных экспериментов.

Оценка: 7
– [  5  ] +

Ольга Ларионова «Ненастоящему»

terrry, 22 февраля 2012 г. 12:49

На мой взгляд, отмеченные в предшествующих отзывах недостатки рассказа, по большей части, вполне справедливы. Несколько чрезмерное количество «роялей» не идет на пользу произведению. Но с другой стороны, ту самую «неопределенность» в постановке проблемы, приводящую к неоднозначности «нравственного выбора Сарри Сааринен да и всего финала рассказа», я склонен считать главным его достоинством. Ведь именно она придает ему философскую глубину, достойную хорошей литературы. Кстати говоря, не одна только Сарри Сааринен делает свой нравственный выбор. На него, так или иначе, обречены все участники этой истории и, главное, сам читатель. Не будь такой неоднозначности, рассказ превратился бы в стандартный фантастико-производственный роман в миниатюре на стандартную же тему клонирования. Но у Ларионовой смысловая плоскость текста смещается в область «человековедения», за что можно простить «технические» огрехи. (Недаром, в свое время, И. Ефремов отнес творчество О. Ларионовой к лирическому направлению НФ.) Да и общий литературный уровень рассказа высок, что всегда приятно.

Оценка: 8
– [  5  ] +

Майкл Суэнвик «Постмодернизм в фантастике: руководство пользователя»

terrry, 13 февраля 2012 г. 18:05

Встречаются иногда такие полезные статьи, которые, не претендуя на энциклопедический подход, как бы служат вехами, ориентирами в многосложном мире современной НФ. Данная работа М. Суэнвика, на мой взгляд, из их числа. Избегая прямых определений, с легкой иронией и изрядной долей юмора автор объясняет читателю что же, по его мнению, такое «киберпанк» и «постмодернизм в НФ». Вся история развития англоязычной НФ, по Суэнвику, это непрерывная и решительная смена парадигм, дающая, в результате, заметные произведения на каждом пройденном этапе. Выигрывают от этого, прежде всего, читатели. Так что Суэнвик, кажется, смотрит в литературное будущее с оптимизмом. Думаю, что особый интерес эта статья представляет для тех читателей фантастики, кто, отдав должное «классической» НФ и «новой волне» 1960-х годов, хотел бы подступиться к многообразию тем и широкой плеяде авторов последующих поколений, не слишком притом рискуя пожалеть о потраченном впустую времени. (Как всегда, жаль, конечно, что переводы запаздывают…)

Оценка: 9
– [  2  ] +

Иосиф Шкловский «Звезды: их рождение, жизнь и смерть»

terrry, 30 января 2012 г. 17:09

Данная работа, в отличие от широко известной монографии автора «Вселенная, жизнь, разум», имеет несколько иной характер изложения, определяемый более узким предметом рассмотрения. Она рассчитана, как мне представляется, на более «физ-мат» подготовленного читателя. Ведь такая ограниченность предмета предполагает и большее углубление в этот предмет. Тем не менее, любой заинтересованный читатель может почерпнуть из нее очень много полезного и интересного, так как формально никакой особой подготовки кроме среднего образования не требуется, хотя, конечно, это не «легкое» чтение, нечто среднее между научно-популярной книгой и монографией для специалистов. Эта книга должна быть интересна и читателям научной фантастики. В самом деле, серьезная НФ, в той или иной степени проникнута, по выражению А. Ф. Бритикова, «пафосом космизации». Он же в соответствующей статье заметил, что «Космический роман создает такой обжитой художественный мир, что правдоподобие его, как полагают, оказывает даже мифологизирующий эффект в совсем уже не литературных дискуссиях об осуществимости звездных перелетов». С другой стороны, С. Лем писал, что в фантастике сколько-нибудь реального космоса вообще не существует. Между тем, в реальном космосе существуют звезды – грандиозные, разнообразные (двойные и цефеиды, нейтронные звезды и черные дыры, белые карлики и красные сверхгиганты, не считая «обычных» звезд) и «фантастически» удивительные объекты. (Да и вообще, в повседневной суете как-то забывается, что вся жизнь на Земле зависит от состояния Солнца, нашей главной звезды.) Так что не худо было бы поподробнее «познакомиться» с ними и той средой («вакуум» не так прост, как может показаться на первый взгляд), в которой они пребывают. Хорошую возможность для этого предоставляет монография «Звезды: их рождение, жизнь и смерть», которая содержит набор фундаментальных сведений о предмете и методе астрономических и астрофизических исследований, рассказывает о сложнейшей, и по сей день далекой от завершения теории звездообразования.

Нужно иметь в виду, что в теории возникновения, «рождения» звезд много неясных вопросов, притом фундаментального характера. Уже одно то обстоятельство, что речь, фактически, идет о космогонии, свидетельствует о том, что теория не может быть простой. Еще больше неясного в вопросе о причинах взрыва звезд. Гораздо более достоверной (хотя автор подчеркивает, что действительность всегда богаче любой схемы) является теория внутреннего строения и эволюции уже сформировавшихся звезд, объясняющая диаграммы Герцшпрунга-Рассела. Специалисту (который только и может разобраться во всех деталях), наверное, кое-что в этой книге покажется устаревшим. Это нормально для такой динамично развивающейся науки как астрономия. И действительно, автор, к примеру, пишет, что в звездах сосредоточена основная масса вещества вселенной. А по современным представлениям звезды (и вообще вся «обычная» материя, т.н. барионное вещество) составляют лишь четыре процента массы вселенной, остальное – темная материя и темная энергия (правда, эти объекты еще в достаточной мере гипотетические). Да и обычная материя сосредоточена не столько в звездах (97 процентов массы Галактики по Шкловскому), сколько в межзвездном газе и пыли. Но это не важно. Шкловскому, как всякому увлеченному своим делом ученому, удается увлечь научными идеями и читателя, в том числе и мало подготовленного, я думаю. (По этому поводу мне вспоминается другая, абсолютно строго научная книга Ю.П. Райзера «Физика газового разряда». Там среди формул и описаний физических теорий встречаются и такие строки: «Спокойное, иногда слегка подрагивающее свечение тлеющего разряда завораживает своей красотой»…) Автор данной монографии выступает не только как узкий специалист-астрофизик, но и как ученый-энциклопедист, видящий перспективы и место своей науки в общем процессе познания природы. От теории вспышек сверхновых звезд, к примеру, протягивается нить к возможному возникновению жизни на первобытной Земле.

Рекомендовать ли эту книгу к прочтению всем? Пожалуй. Всем, кто пожелает затратить некоторые усилия для того чтобы получить научное представление о звездах. Меня лично необыкновенно волнуют масштабы космических явлений, загадка черных дыр и гравитационных волн. Вспоминаются слова из «Конька-горбунка»: «Чуден, — молвил, — божий свет, Уж каких чудес в нем нет!»

Оценка: 10
– [  4  ] +

Евгений Дрозд «Волны в океане фантастики»

terrry, 19 января 2012 г. 11:21

Сейчас эта статья представляет, наверное, в большей мере исторический интерес. Она написана на излете эпохи тотального книжного дефицита. Поэтому автор наряду с кратким изложением истории англоязычной и советской фантастики многоречиво сетует на недобрые традиции советского книгоиздания в отношении этого вида литературы. В свое время я читал эту работу с большим интересом. Манили незнакомые имена Лавкрафта, Муркока и Желязны, не говоря уже о менее известных (автор пользуется случаем блеснуть своей эрудицией и осведомленностью, приводя большое количество имен англоязычных писателей). Хотелось приобщиться к особо выдающимся, по мнению Е. Дрозда, произведениям, среди которых были «Малайсийский гобелен» Б. Олдисса, «Изнанка тьмы» У. Ле Гуин (видимо, имелся в виду роман «Левая рука тьмы») и «Бог Света» Р. Желязны.

Среди прочего, автор выражает свое отношение к появлению многочисленных сборников отечественной фантастики, с громким брендом «Школа Ефремова». По его мнению, они способствуют ровному и постоянному потоку фантастической литературы, на фоне которого только и можно ожидать хороших произведений. Цветы, мол, распускаются на хорошо унавоженной почве. Я считаю, что это верно лишь наполовину. Вторая половина – романтическое заблуждение. Опыт показывает, что вершины остаются вершинами, макулатура — макулатурой. Я бы даже выразился грубее: слишком обильный, жидкий и, скажем так, пахучий навоз глушит редкие розы, хризантемы и скромные ромашки. Появление новых ярких имен и отдельных произведений обусловлено, по-видимому, сложными историко-социальными факторами. Хотя, конечно, никто не станет отрицать пользу, скажем, специализированных журналов фантастики. Что касается сборников «ШЕ», то, на мой взгляд, попадались там вполне достойные произведения. А в данной антологии «Слушайте звезды!» я бы особо отметил иллюстрацию на обложке. :)

Оценка: 8
– [  3  ] +

Александр Вельтман «Новый Емеля, или Превращения»

terrry, 17 января 2012 г. 14:07

Рассматривая это произведение, В. Белинский с неудовлетворением заметил, что «это не роман, а довольно нескладный сон». Но для современного читателя, искушенного с одной стороны разного рода литературными экспериментами и изысками, а с другой – «трэш-графоманией», такая оценка, может быть, более похвала, чем порицание. Это роман-сказка. От сказки в нем сюжет, подчиняющийся канонической истории про Емелю-дурачка: родился, затем, сохраняя полнейшую безмятежность, с блеском прошел через все ниспосланные ему невзгоды и испытания, наконец, женился и стал, как говорится, жить-поживать, добра наживать. Но сама обстановка в этом романе менее сказочная, менее «магическая» чем, например, в «Сердце и Думке» того же автора, более акцентирован бытовой фон. Приключения и перипетии сюжета кажутся мне несколько затянутыми. Ироничный и лукавый тон автора, весьма уместный в новеллах того периода романтизма (можно, например, вспомнить «Игошу» В. Одоевского), в столь крупном произведении постепенно начинает утомлять. Хотя, конечно, скучной эту сказку не назовешь. Много в ней ярких страниц и характеров, достойных толи гоголевского «Ревизора», толи, может быть, даже Салтыкова-Щедрина. Не понятно, правда, можно ли назвать «Нового Емелю» сатирическим произведением. По словам того же Белинского автор здесь «превзошел самого себя в странной прихотливости своей фантазии». Произведения русской классической литературы нередко слишком широки для рамок формального классификатора.

В общем, это не шедевр, но довольно интересная и, уж без всяких сомнений, оригинальная вещь. Не в последнюю очередь, благодаря прекрасному русскому языку.

Оценка: 7
– [  3  ] +

Георгий Гуревич «Беседы о научной фантастике: Книга для учащихся»

terrry, 16 января 2012 г. 13:30

Я думаю, эта работа вполне подойдет для первого ознакомления с теорией и историей «жанра». Хотя и чувствуется некоторое упрощение вопроса классификации в виде противопоставления «фантастика-прием» — «фантастика-тема». Можно поспорить и с утверждением автора о том, что научная фантастика выросла из сказки. Отчасти это объясняется, вероятно, дидактическими целями, аудиторией, которой адресованы «Беседы». Всё же основной своей цели, на общеизвестных примерах показать разновидности и нетривиальную специфику НФ, автор вполне достигает. Книга написана увлекательно и увлеченно, логичным и доходчивым языком, напоминающим стиль учебника. Имеется даже небольшой список дополнительной литературы. Собственно говоря, и издание (изд-во «Просвещение») в выходных данных обозначено как учебное. Интересно познакомиться и с личным отношением автора к конкретным произведениям, например, к «Туманности Андромеды» И. Ефремова, к фантастике в кино. Пожалуй, по одной только этой небольшой книге можно заключить, что Г.И. Гуревич был позитивным мечтателем. Приятно было вновь перечитать её через двадцать лет.

Оценка: 9
– [  6  ] +

Чингиз Айтматов «Тавро Кассандры»

terrry, 10 января 2012 г. 18:58

«Тавро Кассадры» вызывает противоречивые чувства. По некоторым характерным признакам (вроде нарочитого «уравнивания» Гитлера и Сталина и, особенно, по самообличительной исповеди Филофея) можно определить, что это произведение написано в 90-х годах двадцатого века. Политическое смятение в России того периода явно волнует автора не меньше, чем, скажем, запредельный цинизм американских политиканов. Но всё же в центре внимания Айтматова находится вся земная цивилизация, не больше, не меньше.

В этой связи интересно порассуждать немного о роли фантастики в повести. Идея тавра Касандры столь же парадоксальна, на мой взгляд, сколь и эффективна. Ее можно воспринять и как чисто литературную условность. Но с другой стороны, в ней всё же заложена определенная доля научной (пусть и самой пограничной) достоверности. Эта достоверность, соприкасающаяся с генетикой, с тайной жизни вполне созвучна современному уровню и интересам науки, что, мне кажется, усиливает воздействие книги на квалифицированного читателя. Нужно быть действительно крупным писателем, чтобы так обозначить тонкую, но радикальную связь между явлениями внутренней и внешней природы человека, создать такую идею-гипотезу-символ, не чуждую и визионерства уровня О. Стэплдона. (В «Последних и первых людях» Стэплдон вводит связь между уровнем психокультурного развития земной цивилизации и гравитационным полем между Землей и Луной!) Эта фантастическая идея оказывается гносеологически, неразрывно связанной с сюжетом. (А вот сюжет потенции идеи не реализовывает, как уже верно подмечено. ) Очевидно, что только благодаря ей эта история приобретает «эсхатологическую» остроту. (Хотя реакция общества (масс) на открытие космического монаха выглядит, возможно, слишком уж «антиутопичной». Не довольно ли уже антиутопий?) Поэтому «Тавро Кассадры», не смотря на всё свое художественное своеобразие, близость к притче, имеет сходство с НФ. На мой взгляд, это свидетельствует о возрастающем влиянии НФ на литературу в целом. Нечто подобное предрекал И. Ефремов своей статье «Наука и научная фантастика». Правда, Айтматов, в отличие от Ефремова, не рассматривает здесь науку как созидательную силу, позитивный фактор эволюции.

По поводу чисто литературных достоинств текста можно сказать не много. Как указано в аннотации к изданию, это «произведение постмодернистской глубины и изысканности». Возможно. Страницы перелистываются незаметно, оставляя знакомое ощущение многозначительности, «многосмысленности», характерное для философской, да и просто хорошей прозы.

Думаю, что «Тавро Кассадры» существенно выиграло бы по всем статьям, не будь в нем обширного эпилога – исповеди Филофея. Сама по себе достойная внимания, мне кажется, она низводит это произведение с вечных философских и символических высот чуть ли не на уровень, местами, несколько абсурдного и весьма быстро устаревающего политического памфлета. Образ Филофея (ученого Андрея Андреевича) как-то мельчает, и, не смотря на то, что обрастает деталями биографии, теряет свою оригинальность и психологическую достоверность. Гениальный ученый, ужаснувшийся (довольно-таки внезапно) делам рук своих. «Франкенштейн»? Автор заметно увлекается живописанием антиидеала. Во всяком случае, налицо стилистический разрыв текста…

Оценка: 8
– [  21  ] +

Владимир Обручев «В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)»

terrry, 21 декабря 2011 г. 15:38

Хотя название повести звучит интригующе и имеет подзаголовок «Записки кладоискателя», мы не найдем в ней явного авантюрного сюжета. Все приключения здесь проникнуты настоящим, вещественным, если можно так выразиться, реализмом. У главного героя «кладоискателя» Фомы и его компаньона Лобсына нет ни малейших признаков меркантильности. Клады они ищут не для обогащения, а из чистого, как говорит сам Фома, интереса. Вообще, им совершенно чуждо обывательское мировоззрение. Напротив, в этих «простых» людях присутствует очень импонирующее свойство, которое я бы назвал стремлением к познанию окружающего мира. Любопытно, например, читать, как Фома на ночном отдыхе рассматривает звездное небо, думает о загадке мироздания, рассуждает о местоположении ада и рая. Конечно, «В дебрях центральной Азии» не социальный роман, претендующий на сколько-нибудь полный срез действительности, но это и далеко не развлекательное чтиво. Повесть насыщена этнографическими, историко-географическими сведениями, бытовыми деталями, характеризующими уклад жизни в северо-западном Китае и Монголии в конце девятнадцатого, начале двадцатого веков. Как свидетельство эпохи до некоторой степени данная книга представляет собой историческую хронику. Да, удивительно все же, что еще немногим более ста лет назад путешествие из северного Китая в Тибет занимало полгода. В тексте очень много, естественно, подробных описаний природы, местности и т.д. Всё это, может быть, несколько и утомляет читателя, однако не кажется лишним, чрезмерным. Интересно отметить, что «дебри» ассоциируются у русского человека, скорее, с густым лесом, какими-то зарослями и джунглями («дебри Амазонки»). У Обручева же речь чаще всего идет о полупустынях и горах, то есть местности открытой. Вообще, по мере прочтения повесть представляется все более интересной и содержательной, подчас драматичной. Своей исследовательской, можно сказать, направленностью, цепким авторским взглядом она напоминает мне «Дорогу ветров» И. Ефремова. Эти книги (я бы назвал их обе мудрыми) близки даже и географически. А жуткий обряд замуровывания отшельника в каменной келье, описанный Лобсыном в письме Кукушкину из Лхасы, вызывает в памяти соответствующий эпизод из «Лезвия бритвы». (Хотя книга Ефремова написана, конечно, позднее.) Эти письма Лобсына, красноречиво и довольно критически оценивающие поседневную жизнь столицы Тибета, сами по себе весьма примечательны. Через характеры героев и обстоятельную манеру изложения передается самобытный обручевский стиль писателя-ученого. Это неординарное, на мой взгляд, произведение русской советской литературы, успешно развивающее жюльверновскую традицию приключенческого романа.

Оценка: 8
– [  4  ] +

Жерар Клейн «Голоса Пространства»

terrry, 6 декабря 2011 г. 16:01

Из всего творчества Ж. Клейна я успел прочитать только несколько рассказов. Несмотря на то, что я не нашел в них никаких особенно оригинальных НФ идей, все они показались мне интересными, отмеченными авторской индивидуальностью. Клейна, пожалуй, можно назвать мастером психологической прозы (взять хотя бы его рассказ «Развилка во времени»). Рассказ «Голоса пространства» не исключение. По его поводу вспоминается известная фраза С. Лема «Среди звезд нас ждет неизвестное». Но если Лем выступает здесь как философ, то в рассказе Клейна явственны лирические интонации. Как мне кажется, автору очень хорошо удалось передать мироощущение, предчувствие человека, соприкоснувшегося с чем-то новым, неизведанным. Причем это неизведанное не имеет традиционного мистического оттенка, и касается не только личных переживаний героев, но и всего человечества, ведь речь идет о поиске собратьев по разуму. Космос как некая таинственная, чуждая и враждебная человеку среда уже достаточно мифологизирован средствами научной фантастики. Отголоски этого явления можно найти даже в таких серьезных произведениях как «Туманность Андромеды » И. Ефремова. Но, как говорили классики, истина познается не каким-либо отдельным видом человеческой деятельности, наукой, искусством и т.д., а всей полнотой жизни. Рассказ «Голоса пространства» представляет собой, на мой взгляд, маленький, но примечательный штрих этой полноты. Качественное, приятное чтение.

Оценка: 9
– [  4  ] +

Веркор «Люди или животные?»

terrry, 22 ноября 2011 г. 17:34

И.А. Ефремов писал: «Нет никакого сомнения, что научная фантастика может быть литературой крупных тем – социальных, моральных, этических, — основанных на влиянии и внедрении науки в человеческое существование, в человеческую душу». Роман «Люди или животные?», на мой взгляд, вполне отвечает этому высокому критерию. Что касается собственно науки, то ей в данном случае может являться, скажем, антропология. Главное, впрочем, состоит именно в моральных, социальных и этических проблемах, которые автору удивительным образом удалось заострить в своем романе на основе научно-фантастического сюжета. Говоря об «остроте», стоит, наверное, помнить и о том, что роман вышел в начале 50-х годов двадцатого века, когда еще очень свежа была память о лагерях смерти и расовой теории нацистов. (Автор упоминает и Нюрнбергский процесс, но без какого-либо намека на памфлет.) Кроме всего прочего, это и философский роман. Ибо именно на философском, а не на «бытовом» уровне здесь обсуждается вопрос «Что есть человек, человеческая личность?», несмотря на подчеркнуто «прозаическую» обстановку и часто иронический тон автора.

Хочется сказать несколько слов о своеобразной стилистике романа. В чисто литературном отношении роман, на мой взгляд, почти безупречен. Несомненно, в нем чувствуется влияние моралистической литературы, французской классики (Золя, Бальзак, Мопассан, А. Моруа). Да и несколько мелодраматичная история взаимоотношений Дугласа и Френсис отсылает к тому же источнику. (Мне не кажется, что речь может идти о явной пародии.) Но эти моралистические интонации, которые лично мне не очень по душе, как бы смягчаются органически встроенной в фабулу романа фантастикой. А вот сдержанная ирония с сатирическим оттенком характеризует, скорее, «английский» стиль. Как ТОНКО, к примеру, построена фраза (в переводе, разумеется): «Холеные усы джентльмена в манжетах не смогли скрыть кислой улыбки, кривившей уголки его тонких губ». В самом деле, действие-то разворачивается в основном Англии и с англичанами. А чего стоит выдержка из законодательной статьи, определяющей отличие человека от животного, утверждающая, что одним из основных признаков «религиозного духа» является ритуальное людоедство во всех его проявлениях? Но сквозь мягкую иронию просвечивают авторские сочувствие героям, доброта. Видно, что Веркор не ставит умозрительный эксперимент, но пишет о важнейших для себя вещах.

Сама выдумка тропи очень удачна и художественно убедительна. Думаю, автору удается, так сказать, запутать не только своих героев, но и читателей. Возможно, кто-то из них (читателей) всерьез задумается на тему отличий человека от животного (если так поставить вопрос). Известно, и роман в очередной раз это показывает, что размышления над вопросами, имеющими очевидный, казалось бы, ответ, может быть плодотворным в том или ином смысле. В конце концов, научная фантастика – литература новых идей и парадоксов. Но и с точки зрения построения сюжета автору удается держать читателя в напряжении до конца повествования, сохраняя интригу. Главных героев ждет своего рода хэппи-энд, в остальном же финал романа остается открытым, что закономерно. Ведь не может быть окончательных ответов на основные вопросы бытия, и каждый человек, каждое поколение вынуждено отвечать на них всем течением своей жизни.

Великолепное и оригинальное, исполненное подлинного драматизма идей и характеров произведение НФ. Рекомендую прочитать всем, кто еще этого не сделал.

Оценка: 9
– [  4  ] +

Сергей Павлов «Стратегия поиска»

terrry, 11 ноября 2011 г. 17:54

Очевидно, что С. Павлов искренне разделяет идеи, заложенные в наследии выдающегося писателя-фантаста-философа. И пожалуй, даже его стиль здесь (вольно или невольно) напоминает ефремовский. Статья выглядит вполне современной и содержательной. Хотя, конечно, это статья, посвященная дате со дня рождения, а не полноценный критический очерк. Павлов отмечает широту и целостность мировоззрения Ефремова, нашедшие воплощение в его оригинальном творческом методе, развернутом по трем координатам «реки времени». Интересна мыль автора назвать «Туманность Андромеды» романом-убеждением в противовес романам-предупреждениям. Но — примета времени (1970-е годы) — совсем не упоминается «Час Быка».

И еще эта статья — очередной повод для сожаления о ненаписанных Иваном Антоновичем книгах. Ведь Павлов напоминает о своеобразной хронологии произведений Ефремова. Так что после «Таис Афинской» можно было бы ожидать рассказа о полете в другую галактику...

Оценка: 9
– [  11  ] +

Роджер Ланселин Грин «Приключения короля Артура и рыцарей Круглого Стола»

terrry, 8 ноября 2011 г. 15:43

Когда я читал это произведение в журнале «Вокруг света», я не был еще знаком со словом «фэнтези». Теперь же могу сказать, что «Приключения короля Артура и рыцарей Круглого Стола» Роджера Ланселина Грина – это именно первоклассное, редкое фэнтези. Автор, не скатываясь ни в примитивное приключенчество («Конан»), ни в псевдоэпичность пополам с чрезмерной детализацией (многие современные фэнтезийные и НФ сериалы), создал очень удачное переложение средневековых легенд на язык литературной сказки. Таковое переложение – прием, конечно, традиционный, но успешность его – надежный показатель авторского таланта. Стиль этого романа, обладая несомненной индивидуальностью, напоминает и лучшего Муркока, и Э. Дансейни с его «Богами Пеганы», и «Хроники Нарнии» К.С.Льюиса. Чувствуется в нем нечто английское помимо первоисточника. Он создает особую романтическую атмосферу, родственную рассказам Э.Т.А. Гофмана, но скорее чуть («по английски») ироническую, чем мрачную, которая в моем личном восприятии ассоциируется с какой-то черно-белой тоновой иллюстрацией, выцветшим гобеленом, рассматриваемым в сумеречном освещении тихого британского замка. Вероятно, особый интерес эта вещь может представлять для юных читателей.

Оценка: 8
– [  11  ] +

Иосиф Шкловский «Вселенная, жизнь, разум»

terrry, 20 октября 2011 г. 15:46

Замечательно, что на Фантлабе находится место для таких книг как эта. Монография известного советского астрофизика является, на мой взгляд, уникальной. Уникальность её заключается, прежде всего, в «формате». Это не научно-популярное, а строго НАУЧНОЕ издание, представленное в печать весьма консервативной главной редакцией физико-математической литературы. Именно строгий научный подход (хотя и «популярный» в смысле доступности изложения) применен для рассмотрения таких основополагающих вопросов естествознания как эволюция Вселенной, планетная космогония, зарождение и развитие жизни. Такой подход отличает данную монографию как от работ, скажем, С. Лема, увлекавшегося чисто философской терминологией, так и от чрезмерно упрощающих суть дела заметок в неспециализированных журналах. Обобщая огромный фактический научный материал, рассказывая о «фантастических» гипотезах и прогнозах, автор, в определенной мере, дает читателю почувствовать силу научного метода, научной постановки вопросов и задач самого смелого масштаба. А это чрезвычайно важно, может быть, как раз для читателей НФ. Ведь по-настоящему ценные, талантливые произведения НФ обязательно должны учитывать не столько современный уровень знаний (который постоянно повышается, и особенно в астрономии), сколько современный уровень (стиль) научного МЫШЛЕНИЯ, который меняется гораздо медленнее и характеризует целые эпохи. Разумеется, речь идет о тех произведениях, в которых связь между фантастическим вымыслом и психологической (социальной) линией носит имманентный, гносеологический характер, а не является условным литературным приемом. Не случайно, наверное, автор монографии упоминает имена И. Ефремова, А. Кларка, К. Чапека, Г. Уэллса, С. Лема. Показательно, что Шкловский называет (не конкретизируя) описания межзвездных перелетов во многих фантастических произведениях наивными и просто смешными. Кстати, гипотеза советского астрофизика Н.С. Кардашева о путешествии внутрь черной дыры, в преобразованном виде встречается в романе С. Лема «Фиаско» (яркий пример «настоящей» НФ). В этом же романе Лем использовал идею межзвездной среды как термоядерного горючего и рабочего вещества ракеты («прямоточная тяга»). Об этой идее также рассказывает Шкловский. Да, трудности трансгалактических путешествий крайне велики. Однако, с большой долей вероятности можно полагать, что так или иначе они могут быть преодолены, о чем говорит и сам автор.

В начале второй части («Жизнь во Вселенной») своей монографии (4-е издание) Шкловский пишет еще ТОЛЬКО об аргументах в пользу гипотезы о множественности планетных систем. И вот сравнительно недавно (1995 год), в связи с развитием методов наблюдательной астрономии, были получены те самые искомые СТРОГИЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА этого важнейшего утверждения – открыты планеты у других звезд Галактики, так называемые «экзопланеты». Вот одно из самых наглядных свидетельств безграничных возможностей познания. С другой стороны, грустно, конечно, сознавать, что высадка человека на Марсе, которую автор предполагал когда-то в 80-е годы двадцатого века, не состоялась и до сих пор.

Книга И.С. Шкловского, на мой взгляд, стимулирует творческое воображение, показывает невероятную сложность и красоту космоса, шире говоря, объективного мира. В самом деле, есть ли более волнующие вопросы, чем тайна происхождения жизни, встреча с иными звездными цивилизациями? В целом речь может идти об эстетике познания. И в этом есть определенное сходство данной монографии с хорошей НФ-литературой. (Не таков ли принцип синтеза науки и искусства?) Монографию Шкловского можно рекомендовать и как хорошее «введение в предмет», и просто как средство расширения кругозора в буквальном смысле в необозримые дали Вселенной.

Оценка: 10
– [  13  ] +

Александр Беляев «Продавец воздуха»

terrry, 7 октября 2011 г. 13:56

По-видимому, автор пожелал вложить в свое произведение довольно-таки прозрачную политическую метафору: происки капитализма даже самого фантастического масштаба бессильны против нового социалистического мира в лице Советской Республики. Однако стилистическая форма приключенческой повести оказалась, на мой взгляд, не вполне пригодной для этой цели. Здесь гораздо лучше подошли бы памфлетно-гротесковые тона «Багрового острова» М. Булгакова, или, скажем, ироничные и сказочные мотивы лагинского «Старика Хоттабыча» (либо других его романов). В результате у Беляева получилась слегка несуразная с логической точки зрения история. Действительно, огромное производство как-то появилось в чужой стране, пусть даже в малонаселенном районе. Там несколько лет в полном довольстве (и чисто мужским коллективом) живут пятьсот человек. Но об этом никто вокруг и не подозревает. А между тем уже успел возникнуть (или воскреснуть) миф о ноздре Ай-Тойона. Это можно списать на фантастическое допущение, но оно выглядит несколько натянутым на фоне обстоятельного, наполненного разными подробностями рассказа о городке мистера Бэйли. Далее, возникает тема торговли воздухом мистером Бэйли с марсианами (!), тоже не замеченной никакими астрономами. Кажется, что эту тему автор просто не сумел должным образом использовать. Поэтому устами ГГ он, как бы извиняясь перед читателем, говорит что не знает, правду ли говорил мистер Бэйли о марсианах. Зачем, однако, понадобилось такому сугубо практичному бизнесмену как Бэйли придумывать эти фантазии? А если не марсиане (каким образом??) передали ему новые технологии производства энергии, то откуда он получил их в единоличное пользование? Неизвестно.

Еще один запоминающийся психологический момент – самоубийство (психологически «неубедительное» как будто) Норы Энгельбрект, девушки которую полюбил (и взаимно) ГГ. Окаменевший труп возлюбленной раскалывается у него в руках на две части, а он тут же сооружает из него памятник – бюст! Что и говорить, крепкие нервы у этого советского парня… Понятно, что Беляев хотел так передать трагичность ситуации. Вообще же Клименко, как и большинство беляевских персонажей, выглядит вполне безликой фигурой. Несколько более примечателен в этом смысле его товарищ-автохтон Никола. В целом получается, что завязка романа интересней продолжения, а продолжение лучше концовки.

Все же роман представляется вполне занимательным. Беляев, как всегда, отлично владеет сюжетом, то есть он хороший рассказчик. Поэтому, несмотря на невысокую оценку, я бы рекомендовал «Продавца воздуха» к прочтению. В этом романе, на мой взгляд, больше фантастических идей и «приключений мысли», чем в иной современной «космической» эпопее.

Оценка: 7
– [  25  ] +

Иван Ефремов «Дорога ветров (Гобийские заметки)»

terrry, 6 сентября 2011 г. 18:05

Как правило, художественный вымысел приукрашивает правду жизни, делая её, для читателя, во всяком случае, более занимательной. И не столь уж часто бывает так, что описание реальных событий оказывается не менее, а, может быть, и более увлекательным, чем содержание иного остросюжетного романа. Между тем, Ефремов в предисловии к своим, безусловно, интереснейшим Гобийским заметкам сообщает, что в них нет ни слова вымысла.

Когда впервые, еще на втором курсе я читал это произведение, оно показалось мне (после «Туманности Андромеды» и «Часа Быка») не впечатляющим, даже несколько скучноватым. Внимание терялось в подробных описаниях и наблюдениях автора, не в силах охватить целостную картину. Теперь же книга представляется мне чуть ли не чересчур лаконичной, конспективной. Потому что теперь стало более понятно, какой гигантский объем работы был проделан экспедициями, как много было за эти годы событий, впечатлений, размышлений. Вместе с автором приходится сожалеть, что не состоялась последняя экспедиция, намеченная на 1950-й год.

В «Дороге ветров» встречаются удивительно красивые описания природы, с поэтической выразительностью запечатлены отдельные моменты бытия мира. Несомненно, Гобийские экспедиции существенно повлияли на стиль Ефремова-писателя, обогатили его. Очень хорошо об этом написал А.И. Шалимов в статье «Основные этапы творческого пути И.А. Ефремова».

В «Дороге ветров» есть, конечно, определенные приметы времени: полуторки и ЗИСы, «айкомы», отсутствие спутниковых телефонов и систем навигации. Несмотря на это, при чтении книги возникает странное ощущение «вневременности». Этому способствуют и обширные безлюдные пространства Гоби, и возраст палеонтологических находок в десятки миллионов лет. «Величие моей науки в необъятной перспективе врнемени» — писал Ефремов. Очень ненавязчиво он дает читателю почувствовать эту перспективу, и даже проникнуться основными идеями эволюционной теории. Заразителен, на мой взгляд, и сам дух научного поиска, методичного исследования. Такую книгу мог написать только очень увлеченный своим делом человек. «Дорога ветров» является, может быть, одной из тех книг, что способны не просто развлечь, заинтересовать читателя, но и повлиять на его мировосприятие. Она, как говорится, несет большой положительный (позитивный) заряд. Столь гармоничное сочетание научно-популярного очерка и художественного стиля встречается, по-видимому, не часто. Через него постепенно открывается и характер, черты незаурядной личности самого автора. Здесь это, может быть, заметнее чем в других его произведениях. Много интересного, наверняка, осталось «за кадром». К тому же в экспедиции возникает особое товарищество, знакомое отчасти и тем, кто участвовал хотя бы в двухдневном турпоходе. Этот момент тоже чувствуется в тексте.

И еще один момент, который невольно отмечаешь. Первый год работы Гобийской экспедиции (не связанной, во всяком случае, напрямую с «оборонкой»!) – 1946-й! Едва только год прошел после победы. Как тут не подумать о месте и роли науки в стране, называвшейся СССР.

Оценка: 10
– [  24  ] +

Александр Беляев «Голова профессора Доуэля»

terrry, 1 сентября 2011 г. 15:48

Интересно отметить, как меняется восприятие этой вещи с годами. Если в юном возрасте основной интерес обусловлен необычайностью фантастического вымысла (родственного чудесам кунсткамеры), то с приобретением жизненного опыта он смещается в психологическую плоскость. В самом деле, картины бытия оживленных человеческих голов, изображенные автором, поистине ужасны. Кажется, что особенно жестоко автор «обошелся» с Брике, дважды, так сказать, обезглавленной. Сравнивать, впрочем, трудно. Хорошо известно, что Беляев из-за болезни сам испытывал ощущения, близкие к тем, что он описал в своем романе. Несомненно, это придало «Голове профессора Доуэля» редкую психологическую убедительность.

Получилось так, что я вновь обратился к этому произведению сразу же после «Гиперболоида инженера Гарина» А. Толстого. При этом особенно ясной становится несопоставимость чисто литературного дарования Беляева и Толстого. Конечно, у Беляева нет толстовского роскошества языка, когда единым словечком выхватывается самая суть персонажа или ситуации. Создаваемые им образы, и по внешнему и по внутреннему содержанию, состоят в большей мере из типических, обобщенных черт, нежели из индивидуальных. К примеру, профессор Керн, с усмешкой и цинизмом рассуждающий о смерти и смертях, с азартом хищника высматривающий в морге подходящий труп, выглядит чуть ли не персонажем Хичкока, в отличие от описанного с бытовой приземленностью Гарина. Но Беляеву помогают преодолеть недостатки литературной техники лаконичность и строгость изложения, стилистическая выверенность текста, всегда занимательный сюжет. Можно сказать, что лучшим вещам А. Беляева, к которым относится и «Голова профессора Доуэля», свойствен литературный минимализм. У Беляева никогда не встречаются ненужные «красивости» и пространные философские рассуждения, которые были бы ему (в литературном отношении) не по силам. К тому же нужно иметь в виду, что «Голова профессора Доуэля» — классический НФ роман, в истинном значении этого понятия. Ибо вся его фабула целиком и полностью вытекает из фантастического допущения. По этому поводу уместно, мне кажется, вспомнить слова эксперта НФ А.Ф. Бритикова: «В научной фантастике художественная идея реализуется иначе, чем в «бытовой» литературе. Там она раскрывается через конкретный образ героя, здесь персонаж сам в значительной мере раскрывается через отвлеченную идею».

Может быть, иному современному читателю, не в меру избалованному изысками «постмодернизма» и т.п., может показаться, что тематически этот роман несколько старомоден, несет на себе отпечаток своей индустриальной эпохи. Оживлять головы, приставлять к ним чужие тела, есть в этом нечто прямолинейно механистичное. (Хотя сама идея и сейчас выглядит парадоксальной. Этому роману совершенно не свойствен техницизм, проглядывающий в некоторых менее удачных произведениях писателя.) И все же эта научно-фантастическая идея романа оказывается плодотворной, выходя далеко за рамки сюжета. В узком смысле речь можно вести и о появляющихся новых проблемах медицинской этики. На это указывал и весьма критически оценивавший творчество Беляева Вс. Ревич. Мудрый А.Ф. Бритиков писал о метафоре продления творческого века разума. Но вообще, книга специфическим (НФ) образом касается общих вопросов нравственности, морали, темы гения и злодейства. Все это ведомство «большой», а главное, хорошей литературы. Потому, может быть, «Голова профессора Доуэля» кажется более ценным произведением, чем, например, сходный по общей биологической тематике уэллсов роман «Остров доктора Моро». Сам Уэллс, как известно, высоко оценил романы А. Беляева.

В общем, «Голова профессора Доуэля» относится к не столь многочисленным произведениям отечественной НФ, что прочно вошли в сферу постоянного читательского интереса (хотя бы, если судить по количеству переизданий и числу отзывов на сайте), и которые принято именовать классическими. Возвращаясь к таким произведениям через многие годы, не испытываешь разочарования.

Оценка: 9
– [  3  ] +

Антология «Библиотека фантастики в 24 томах. Том 6. Советская фантастика 20 — 40-х годов»

terrry, 30 августа 2011 г. 18:45

Очень хорошая антология, в основном составленная из нечасто печатавшихся, но заслуживающих внимания, своеобразных произведений. Она, можно сказать, продолжает т. 19 «Нефантасты в фантастике» (сост. Вс. Ревич) знаменитого в свое время советского издания «Библиотека современной фантастики». Даже совпадают два автора (но не тексты!): Л. Леонов и Вс. Иванов. Соответственно, и фантастика здесь большей частью психологическая и условно-поэтическая. Исключение составляет повесть Циолковского «Вне Земли». Но и в ней весьма существенны утопические мотивы. Неплохая вступительная статья и полезные комментарии, которые, правда, похожи на примечания в какой-нибудь хрестоматии для детей младшего и среднего школьного возраста. В самом деле, стоит ли лишний раз объяснять читателю, что такое «библиомания», «постскриптум» или «манускрипт»? Непонятно также, почему роман А. Грина «Блистающий мир», вероятно, лучшее произведение сборника, напечатан с сокращениями. Экономика должна (была) быть экономной?

Оценка: 8
– [  13  ] +

Ян Ларри «Страна счастливых»

terrry, 15 июля 2011 г. 11:35

Я прочитал эту книгу (неожиданно) с большим интересом и удовольствием. В предисловии Н. Глебова-Путиловского сказано: «Без твердой веры в развитие нашей страны, роста ее социалистического строительства и культуры такую книгу написать нельзя». Очень точные слова. Именно эта заразительно-радостная вера автора в описываемый мир передается, мне кажется, и сегодняшнему читателю. Не напрасно «Страна счастливых» имеет подзаголовок «публицистическая повесть». Её отличает динамичный сюжет и «очерковый» стиль. Потому, видимо, и язык этого романа (или повести) кажется легким, приподнятым, лишенным намеренного украшательства, чему способствуют и относительно короткие предложения.

Как и многие ранние советские утописты, Ларри большое внимание уделяет деталям обустройства быта, мечтает об изобилии и живописует его, к примеру, так: «Вдыхая полной грудью очищенный электроозонаторами воздух, Павел с интересом наблюдал, как Майя приготовляла завтрак. Белый кувшин с молоком, терпкие плоды тропиков, аппетитный паштет, кисти бледно-зеленого винограда, золотистый бульон и прекрасное кавказское вино были поставлены среди пышных цветов. Желтая голова сыра сочилась под искрящимся хрустальным колпаком. В узких, сверкающих бокалах качались причудливые солнечные блики». Вообще, пища, её приготовление и употребление – предмет особого авторского внимания. Сейчас такие описания кажутся немного забавными. Не стоит, однако, забывать, что год выхода книги – тысяча девятьсот тридцать первый – время первой пятилетки индустриализации СССР. Это эпоха, далекая как от благоденствия, так и от «застоя», полная романтических (и прозаических, вполне конкретных, конечно, тоже) мечтаний о счастливом будущем. Столь масштабные изменения в стране уже сами по себе можно считать, в некотором роде, фантастическими. Страну счастливых автор часто называет не СССР, а на французско-революционный манер — «Республикой». О мире за пределами Республики не говорится, кажется, вообще ничего. Упоминается, правда, что здание Совета ста в новой Москве (старая превращена в город-музей) далеко превосходит по высоте американские небоскребы. Весьма интересна и важна в идейно-смысловом, программном значении экскурсия по старой Москве, когда Павел Стельмах объясняет школьникам что такое «церковь», «бог», «пивная» и т.д. Эти объяснения звучат несколько (не преднамеренно ли?) иронически в своей прямолинейной простоте. А приехавшие на экскурсию школьники носят не какие-нибудь пионерские пилотки или панамки, а шляпы. Здесь же излагается история первых победных пятилеток, которую можно теперь воспринимать как прогноз. (Войны с фашизмом Ларри не предусматривал.) Меня во всей этой экскурсии больше всего впечатлил так называемый «сектор поэзии». Я живо представил себе эти ряды бронзовых бюстов пиитов, сходящиеся, как античные боги к Зевсу, к огромному бюсту Маяковского. Любопытно, что стихи М. Светлова, Э. Багрицкого, Д. Бедного и проч. в стране счастливых почти забыты, но зато совершенно не забыты имена этих поэтов, как равноправных борцов революции. А само искусство стихосложения претерпело такие же улучшения, как и средства производства.

В целом, автору удалось создать оригинальный, самобытный, даже причудливый мир. Но главное то, что Ларри сосредоточивает свое внимание на внутреннем мире человека нового общества. В книге по этому поводу достаточно много философских рассуждений. Правда, в этом обществе ещё присутствует традиционное противоборство нового «совершенного» мира с пережитками старого, определяющее пружину сюжета. Фигура бородатого Молибдена, олицетворяющая эти пережитки, выглядит одновременно зловеще и карикатурно. («…Молибден — и это тоже знали все — вот уже тридцать лет, как питается сухарями, медом, молоком и овощами». Чем не библейский патриарх?) Общество «Страны счастливых» всеми своими корнями уходит в общество, современное автору. Особенно это заметно, на мой взгляд, по стилю некоторых монологов и публичных выступлений героев. Это не какой-то идеальный «коммунизм», а именно победивший СОЦИАЛИЗМ. (Хотя денег уже нет. Это ли не первый признак коммунизма :). Конфликт, находящийся в центре романа, представляется очень современным. Нужны или нет полеты в космос, если столько серьезных проблем на Земле? Интересно отметить и то, как «по-современному» сторонники строительства звездоплана используют СМИ (газеты) для создания определенного общественного мнения. Показательно, что Ларри не сомневается во всеобщем стремлении людей в космос, к звездам. Что же касается самих космических полетов, то тут автор проявляет полнейшую наивность. Полеты звездопланов на Луну представляются скорее символическими, чем реальными. А эти часы обязательной (даже в санатории!) работы на благо общества. Как мог, Ларри хотел показать радость свободного труда при социализме. При этом он не скупится и на масштабы. Трудовая Армия, занимающаяся, ликвидацией последствий катастрофы, собранная вокруг одного города и размещенная в палатках, составляет аж сто миллионов человек!

Данная книга рекомендуется, прежде всего, тем, кто особенно интересуется утопической ветвью НФ. В ней, может быть, впервые в нашей литературе, достаточно убедительно изображен человек будущего. После прочтения «Страны счастливых», отчасти также и «Страны Гонгури» В. Итина приходит мысль, что не на пустом месте И. Ефремов воздвигал свой мир Великого Кольца. Очевидно, что традиции русского социально-фантастического романа очень богаты и сильны, и должны иметь яркие перспективы в будущем.

Оценка: 8
– [  7  ] +

Алексей Николаевич Толстой «Голубые города»

terrry, 28 июня 2011 г. 18:35

Многоплановое произведение и, я бы сказал, примечательное в богатом творческом наследии А. Толстого, поскольку через судьбу главного героя оно касается самого острия не формального, но истинного духовного самоопределения человека. Его можно назвать одновременно фантастическим, реалистическим и символическим.

Собственно фантастических элементов здесь как будто немного. Только горячечный сон наяву, грезы главного героя о будущем новом мире. Но сам образ Василия Буженинова, начинающего архитектора, ночующего в склепе на Донском кладбище, явно не укладывается в рамки «бытовой» литературы. И вместе с тем, этот образ, как все лучшие образы, созданные А. Толстым, глубоко реалистичен, достоверен. Нужно быть настоящим писателем, подлинным художником слова, чтобы в конкретном живом, вызывающем сочувствие характере запечатлеть целый «психо-социальный» тип человека в переломную историческую эпоху, и, тем самым, саму эту эпоху. (К слову, всякая эпоха у нас в России считается переломной. Но всё же революция 1917-го года и последовавшая за ней гражданская война заслуживают особого внимания.) Это касается не только Буженинова, но и других героев рассказа. Мне кажется, имеется определенное сходство между Бужениновым и персонажами «Аэлиты» Лосем и, особенно, Гусевым. Это люди нового, изменившегося (изменяющегося) мира. И вот Василий Буженинов, этот «новый человек» страстно полюбил Надю, обычную молодую красивую девушку, полностью чуждую, как оказалось, всяких идей прогресса и, тем более, фантастических мечтаний. Здесь разворачивается уже не драма, но трагедия в её первозданном, античном смысле, ибо она включает в себя не только судьбы конкретных людей, но и вечный конфликт мировоззрений. Ведь Надя не какая-то злодейка, «роковая женщина». Она просто такова, каковы, кажется, все люди вокруг неё. Трагизм ситуации усиливается тем, что Буженинов, человек, познавший горький опыт войны, стоявший на краю гибели, испытывает, по сути, первое «нормальное» чувство, так называемую первую любовь. Унизительный крах этой любви есть для него и крах мечты о «голубых городах», не просто разочарование, но обесценивание всей его жизни. Буженинов не мог бы, наверное, связно и точно выразить словами суть конфликта, но его щемящее чувство «неправильности» окружающей обстановки передается читателю. Мои элементарные рассуждения не могут, конечно, передать той меры художественной выразительности и эмоционального воздействия, которых здесь достигает автор. Мне представляется, что отчасти сам Толстой выступает в своем рассказе в роли тов. Хотяинцева, говоря Буженинову о перевоспитании целых поколений: «Мещанство метлой не выметешь – ни железной, ни огненной».

А. Толстой, будучи великим писателем и знатоком русской души не склонен был, конечно, упрощать картину послереволюционной действительности и в социальном, и в историческом плане. И рассказ «Голубые города» — одно из лучших тому свидетельств. Но, по-видимому, сожжение уездного городка в финале рассказа символизирует, так сказать, исторический тупик старой России (мира?). И этот символический смысл имеет, на мой взгляд, непреходящее (пока :) значение.

Оценка: 10
– [  15  ] +

Григорий Адамов «Тайна двух океанов»

terrry, 27 июня 2011 г. 15:11

Признаться, с этой книгой я познакомился только в аудиоварианте. Она интересовала меня, прежде всего, в свете истории отечественной НФ. Роман «Тайна двух океанов» можно теперь называть «исторической» фантастикой, так как события, описанные в нем, представляют наше прошлое. Здесь мы наблюдаем как бы два уровня фантастичности. На первом находится описание технических «чудес» в духе Ж. Верна. К примеру, чудо-скафандры, позволяющие разгуливать на огромных глубинах, не боясь зубов кашалота и прочих подобных помех. Второй уровень фантастики заключается в настойчивом утверждении, что таковые скафандры (а также и остальные прогрессивные новшества) могут быть только советскими и никакими иными. Забавно замечание автора о том, что ничего не знать об устройстве подлодок (речь идет о Павлике) «странно для советского мальчика». Этот Павлик с завидным постоянством попадает под водой во всякие опасные передряги. И с тем же однообразием его «опекуны» не могут за ним уследить. Вокруг очередного спасения Павлика то и дело концентрируется всё действие. Да и вообще он – просто-таки находка для автора.

Сюжет романа может быть назван авантюрно-приключенческим. Но динамизма ему явно не хватает (правда, в большей мере это относится к первой части романа). Роман перегружен нарочито неторопливыми и утомительно подробными описаниями событий, явлений и технических деталей. Часто также создается впечатление, что отдельные, как бы самостоятельные рассказы включены в основную ткань романа.

Герои, в основном, выглядят плакатно. Но иногда автору удается придать им не то чтобы художественную достоверность (до этого далеко), а, скажем так, запоминающийся колорит. К таким колоритным героям относятся, например, Скворечня и начальник научной части экспедиции «товарищ Лорд». Кстати, история с пропажей Скворечни в одной из заключительных глав выглядит явно натянутым эпизодом. А вот Горелов очень уж откровенно вызывает подозрение у читателя. Горелов – довольно удачливый шпион. Однако и он, главный механик корабля, так и не смог подорвать его «как следует». Понятно, что такой исход был бы для романа сюжетно (не говоря уже об идеологии) неприемлем. Причины предательства Горелова остаются весьма туманными. Вообще, существует некоторое неявное противоречие между непотопляемостью «Пионера» и той легкостью, с которой враг проникает на его борт, да еще в командный состав.

Всегда приятно читать о людях, занятых интересами исследовательского поиска, а не интересами, скажем, личного благополучия. Поэтому в целом книга вполне занимательная, и ярко характеризующая довоенный период отечественной НФ. Её техническая фантастика воспринимается иногда как, своего рода, сказка. Она построена по «принципу увеличения». Самые емкие аккумуляторы, самые прочные материалы, самые передовые изобретения, самое грозное оружие и т.д. Но это отражение настроений советского общества предвоенной поры. Увы, реальность Великой Отечественной Войны не оправдала столь радужной картины.

Подлодка «Пионер» и её путешествие, благородные цели и обстановка секретности неизбежно ассоциируется с «Наутилусом» капитана Немо. Да и вообще, стиль повествования часто напоминает Ж. Верна, но Адамов, пожалуй, более дидактичен в своих лекциях. В книге много интересных сведений по океанографии. Подводный мир описан действительно увлекательно. Однако не приведено никаких внятных объяснений того, например, как же всё-таки действует «радиосвязь» под водой (а то ещё и в наглухо заваленной гранитной пещере). Речь идет о какой-то акустике? Непонятно. Странно, что экипаж «Пионера» не мог определить свои координаты обычными морскими приборами в тот момент, когда подлодка попала к острову Пасхи, раз уж Шелавин с Павликом выбрались к его подножию. Почти все подводные приключения довольно-таки однообразны: опасность (ловушка) и последующее победное спасение.

Несмотря на некоторую сюжетно-тематическую и стилистическую архаичность, это произведение, пожалуй, выдержало проверку временем. Главное, что этому, по своему занимательному, роману не хватает поэзии большой идеи (термин А.Ф. Бритикова), которая замещается мелочной энциклопедичностью. Кстати, по поводу аудиокниги. Хороший вариант (в исполнении А. Ярмилко), почти моноспектакль, но, правда, лично мне не нравится произношение слова «верх» как «верьх». А это (поскольку действие происходит, в основном, на дне) там встречается едва ли не каждую минуту.

Оценка: 6
– [  13  ] +

Геннадий Гор «Изваяние»

terrry, 21 июня 2011 г. 13:38

В свое время, рассуждая об НФ-литературе для детей, А.Ф. Бритиков писал: «…с читателями старшего школьного возраста, подростками, дело обстоит совсем иначе. Ибо, как показывает опыт, за исключением отдельных, особенно сложных по языку, стилистике, идейно-философской тематике произведений (скажем, роман Г. Гора «Изваяние»), практически весь объем современной НФ доступен их восприятию». Именно это замечание об особенной сложности и привлекло мое внимание к данному произведению Г. Гора.

Уже само название романа звучит, на мой взгляд, символично и немного загадочно. В самом деле, поначалу непросто, кажется, вчитаться в этот текст, который я назвал бы симбиозом иронической сказки и философских рассуждений об искусстве. Он полон литературных аллюзий и реминисценций, а также того, что называется тонким психологизмом, усложненной метафоричностью и парадоксальностью. Вероятно, именно это богатство (ненавязчивое) языка и нетривиальность фантастических образов («люди-знаки», «люди-книги») определяют самобытную ценность романа. Пожалуй, эта книга и впрямь не детская, но, как оказывается, читается текст очень легко. После третьей страницы от романа уже трудно оторваться. Повествование проникнуто сюрреализмом и балансирует, порой, на грани легкой фантасмагории. Чем-то «Изваяние» напомнило мне фильм Т. Гиллиама «Двенадцать обезьян». Толи действительно это описание фантастических, чудесных событий, толи речь идет о редком психическом феномене героев. (?)

Сюжет романа не особенно богат событиями как таковыми. Поэтому трудности возникают при попытке ответить на вопрос, чему конкретно посвящен этот роман. Искусству, науке, философии… Взаимоотношениям материальной и духовной реальностей, может быть? Автор, несомненно, большой эрудит. «Изваяние» имеет, на мой взгляд, черты эссеистики и тем перекликается с прозой Борхеса. Можно сказать, что в центре внимания Г. Гора (как и Борхеса) находится феномен культуры, как, своего рода, вневременного (надисторического) объекта познания и чувства. Хотя чисто художественная стилистика этих писателей, конечно, совершенно различна, их обоих объединяет несколько надмирный (философский) взгляд на вещи. Тот же Бритиков называл Гора самым «чистым» философом среди фантастов. При этом Гор как-то особенно доверителен с читателем. Я получал удовольствие, встречая такие, например, грустно-иронические пассажи: «Рассказывая мне о своей гносеологической ненасытности, о своем временно-пространственном голоде, он не подозревал, что его собеседник уже нырял в глубины этой самой бездонной Вселенной и возвратился на Землю, хоть и переполненный пространством и временем, но отнюдь не познавший счастья — ни относительного, ни абсолютного. Да и что такое счастье? Островок, где царят уют и покой. Слащавое мещанское словечко, заимствованное из лексикона тех, кто не подозревает, что человеческие желания так же бесконечны и бездонны, как Вселенная». Или: «Она ему подарила чуть ли не целый мир, а он ей шоколадный торт. И не было ли это все символом алогизма обыденной жизни, где бытовые предметы и незначительные поступки купаются в бесконечности Вселенной рядом со звездами и галактиками?» Подобно талантливому живописцу, который вглядывается в жизнь и переносит её на холст одному ему свойственным сочетанием красок, автор «Изваяния» излагает свои рефлексии по поводу вечных вопросов в глубоко индивидуальной манере. Здесь уже приходит на ум аналогия с другим фильмом – «Зеркало» А. Тарковского. И также как фильмы Тарковского, роман «Изваяние» создает слегка тревожное настроение, атмосферу. И ещё, ясно чувствуется любовь автора к Петербургу-Петрограду-Ленинграду. В текст даже включены строки из очень «петербургского» стихотворения А. Блока «Незнакомка». Да и весь строй этого, прочитываемого на одном дыхании, романа подобен поэме. Главки, носящие название «Записки Николая Фаустова» написаны просто великолепно.

Некоторые писатели, говорят, пишут книги, которые они сами хотели бы прочитать. Можно, наверное, сделать и «обратное» утверждение в отношении читателей. Так, если бы я сам занимался сочинительством, то, думаю, хотел бы написать нечто подобное «Изваянию». Этот роман имеет черты, свойственные лучшим образцам советской фантастики: оригинальность и глубина идей, гуманизм, внимание к внутреннему миру человека, прекрасный русский язык. Данное произведение, безусловно, талантливо (а я, к слову, на данный момент только второй человек, который ставит ему оценку на сайте), и рекомендуется всем ценителям философско-интеллектуально-лирической прозы.

(PS Не могу сказать, что этот роман полностью безупречен. Но ведь мы любим не только «совершенные» вещи.)

Оценка: 9
– [  16  ] +

Иван Ефремов «Обсерватория Нур-и-Дешт»

terrry, 10 июня 2011 г. 16:48

Один из лучших, на мой взгляд, рассказов Ефремова. В нем, как всегда, говорится об интересных неизученных явлениях, но главное, он проникнут светлым предчувствием. Очень запоминаются его заключительные слова, поразительные в своей символичной и лаконичной красоте: «В высоте над нами, прорезая световые облака Млечного Пути, сиял распростертый Лебедь, вытянув длинную шею в вечном полете к грядущему». И если уж говорить о цитатах, то именно эта — одна из моих любимых. Она, в определенном смысле, очень показательна. Демонстрирует настоящий (не прекраснодушный) оптимизм автора. Речь в рассказе идет о времени ВОВ. И уже оттуда, из этого «инферно» писатель как будто провидит счастливое будущее своих героев и грандиозное будущее человечества. Это впечатление словно усиливается особыми благотворными свойствами места, которому посвящен рассказ. Читая ранние произведения Ефремова, понимаешь, что именно тогда, во время их создания формировались (может быть, не вполне еще осознанные) замыслы его последующих великих романов о мире Великого Кольца.

Оценка: 10
– [  14  ] +

Александр Петрович Казанцев «Планета бурь»

terrry, 6 июня 2011 г. 12:16

Я заинтересовался этим произведением из-за очень интересного и, по многим причинам, примечательного фильма П. Клушанцева. Пришлось разыскать в сети текст повести без позднейших авторских исправлений, которые, по-видимому, не улучшили первоначальный вариант.

Общее впечатление от прочтения вполне благоприятное. По сути, это приключенческий рассказ («географический роман») об открытии и освоении новых земель. Только земли эти находятся за пределами Земли. И соответствующее настроение открытия чего-то нового, неведомого («романтика») передано неплохо. Космоса как такового в повести мало. Взгляд автора на Венеру предельно антропоморфен и прямолинейно «дарвинистичен». Мы здесь находим что-то вроде обручевской плутонии – каменноугольный период, ящеры (в том числе, размером с океанский лайнер) и т.д. Что ж, такая модель вполне имеет право на существование, особенно, учитывая время написания «Планеты бурь».

Довольно интересно автор подошел к выбору имен персонажей. Илья Богатырев, Роман Добров, Алеша Попов – вот вам три былинных витязя по старшинству. Предложение, в котором написано, что Добров расположился в вездеходе «с ружьем» я, проникнувшись этой аналогией, непроизвольно прочитал как «с копьем». А один из американцев Гарри Вуд (дерево) – именно тот, кто открыл на Венере растительность. Вообще, американцы в повести выглядят несколько карикатурно. Описывая биографию Богатырева, автор почти копирует биографию И. Ефремова. Упомянута даже гобийская палеонтологическая экспедиция, начальником которой действительно был Ефремов. Научные интересы Богатырева также наполовину состоят из научных интересов Ефремова. Вторую половину составляют собственные интересы Казанцева, связанные с разного рода «артефактами», якобы свидетельствующими о посещении Земли в прошлом иными цивилизациями. Но основную часть особого внимания Казанцева к артефактам и загадкам типа «Тунгусского метеорита» унаследовал Алеша Попов(ич).

Есть в повести и украшающие её, забавные эпизоды. Например, когда Аллан Керн, очнувшийся после укола хиноциллина, который ему сделал Железный Джон по радио-приказу Богатырева, в восторге воображает, что это сам Джон научился ставить соответствующие диагнозы.

Компактность текста, безусловно, идет ему на пользу. Данное произведение не отличается философской глубиной, особым динамизмом или, скажем, тонким лиризмом. Оно написано очень доступным, мягко говоря, языком. Тем не менее, вещь вполне читабельная, по своему интересная, и к тому же неплохо характеризующая определенный этап в отечественной НФ.

Оценка: 7
– [  7  ] +

Филип Дик «Распалась связь времён»

terrry, 27 мая 2011 г. 14:05

Общая атмосфера романов Ф. Дика несколько однообразная и угнетающая. При чтении его произведений иногда кажется, что в них действуют, в разных обстоятельствах, одни и те же, достаточно безликие, персонажи. И обстоятельства эти, как правило, малоприятны. Думаю, однако, что роман «Распалась связь времен» может быть отнесен к числу удачных вещей писателя. Роман подчеркнуто психологичен. В нем мало действия, вернее сказать, оно концентрируется во внутреннем мире героев. В тексте имеются, на мой взгляд, логические противоречия, но они не кажутся важными, основная идея неплоха. Социальная подоплека странным образом вызывает ассоциации с лучшим, с моей точки зрения, романом Р. Хайнлайна «Луна – суровая хозяйка». Основные действующие лица изображены автором, я бы сказал, с сочувствием. Рэгл Гамм испытывает понятное (и, наверное, в той или иной мере знакомое) каждому читателю чувство одиночества. Ситуация вокруг него и впрямь складывается отвратительная. Хотя, если действительно сравнивать её с «Шоу Трумана», то она всё же несколько лучше. Дик не дошел до того, чтобы превращать жизнь одного человека единственно в повод для развлечения других – это изобретение уже другой эпохи.

По способу изложения событий Дика, мне кажется, можно сравнить с Лавкрафтом. Суть этой простой аналогии в следующем. Если у Лавкрафта превалирует ощущение ужаса над действительными кошмарами, то у Дика примерно то же происходит с ощущением распада мира. Беспокойство героям доставляют малозначительные, поначалу, изменения окружающего порядка вещей, принимающие затем угрожающий характер. Притом что непосредственно жизни героев опасность грозит редко. В данном случае, в отличие от поздних романов Дика, распад оборачивается пробуждением, снова нерадостным. Концовка романа не выглядит кульминационной, что представляется закономерным для творческой манеры Дика. Вероятно, определенной доли драматизма ей всё-таки не хватает. По сути, это открытый финал, который в последующих произведениях Дика становится все менее определенным. Вообще, незавершенность, «неокончательность» характерны для жизни в целом. И здесь, мне кажется, художественная правда Дика, в какой-то мере, отображает «правду жизни».

Оценка: 8
– [  10  ] +

Леонид Леонов «Бегство мистера Мак-Кинли»

terrry, 20 мая 2011 г. 12:38

По жанру киноповесть близка к пьесе. А это явление в НФ хотя и не редкое, но, очевидно, гораздо менее распространенное, чем роман или рассказ. Оно и понятно – драматургия по силам далеко не каждому автору. Фантастическая идея путешествия в будущее с помощью «анабиоза», конечно, не нова (не оригинальна). И основной авторский посыл «Бегства мистера Мак-Кинли» тоже понятен и вполне соответствует духу высоких идеалов критического реализма. Как бы ни было ужасно настоящее, избегнуть еще худшего будущего, можно только живя в истории, творя её. Л. Леонов обыгрывает эту ситуацию сообразно своему авторскому стилю, и это интересно. Драматургичность текста способствует выбранному автором сатирическому, едкому, памфлетному тону повествования. Правда, тон этот не всеобъемлющ, перемежается «лирическими» отступлениями вроде несостоявшегося свидания Мак-Кинли с мисс Беттл. Описание заседания Высшего Научно-Лицензионного Совета вызывает в памяти некоторые произведения С. Лема. Дело здесь, конечно, не в каких-то сюжетных аллюзиях, а, скорее, в общей иронической атмосфере. Но Леонов, конечно, как и подобает реалисту, в гораздо большей степени психологичен и серьезен. Это проявляется, в том числе, и в мелких, второстепенных деталях. Так, он кратко описывает помолодевшего в коллоидном газе месье Кокильона как человека «сатанинской наружности».

Есть какое-то особенное очарование в НФ-творениях тех авторов, кто не являясь «профессиональным» фантастом, является просто хорошим писателем, художником слова. Самыми известными примерами могут служить А. Толстой и В. Брюсов (кстати сказать, Сальватории напоминают Теургический институт из его рассказа «Торжество науки»). Мир, который автор описывает глазами Мак-Кинли (видимо, весьма эгоцентричного типа), поистине ужасен – люди живут в ожидании всеобщей катастрофы, но как бы боятся в этом признаться. И фигура Самуэля Боулдера предстает в этом мире как нечто подобное карикатурному, но от того не менее, а более зловещему, Воланду. Главный герой, клерк, вынужден («по роду службы») иметь дело с вещами, к которым он испытывает страх и отвращение, не вполне, по-видимому, и сам осознавая это. Кажется, он желает попасть в Сальваторий не столько ради спасения своих не существующих пока детей, сколько ради подспудного желания внести что-нибудь очень необычное в свою небогатую приятными событиями жизнь. К тому же, как добропорядочный обыватель, он очень падок на рекламу. Все его перипетии, связанные с попытками незаконно попасть в Сальваторий, раздобыть нужную сумму денег, являются трагикомичными. В истории с «мерзкой старухой» миссис Шамуэй автор с грустной иронией подвергает мистера Мак-Кинли раскольниковской дилемме. Но всё же некий катарсис помогает главному герою сбросить наваждение, остаться самим собой и предпочесть реальную жизнь, какая бы она ни была, мнимому спасению. Финал повести можно даже назвать оптимистичным. Автор (в лице Диктора) здесь позволяет себе быть снисходительным к мистеру Мак-Кинли.

Данное произведение было написано в свое время, что называется, на злобу дня. Но обладая свойственной хорошей литературе многоплановостью, оно и сегодня не утрачивает художественной (а, впрочем, и политической тоже) актуальности. Эту интересную историю неплохо, на мой взгляд, экранизировал М. Швейцер в 1975 году. Особенно удачен выбор на главную роль Д. Баниониса.

Оценка: 8
– [  24  ] +

Михаил Салтыков-Щедрин «История одного города»

terrry, 16 мая 2011 г. 17:51

Во всём уникальном явлении, именуемом «русская классическая литература девятнадцатого века» трудно, наверное, выделить вершину заведомо более величественную, чем все остальные. Но мне кажется, что Салтыков-Щедрин и Гоголь могут быть, в определенном смысле обособлены, благодаря их языковому своеобразию. Но если Гоголь – это очевидная поэзия в прозе, то через язык Салтыкова приходиться пробираться с некоторым трудом. (К слову, «История одного города» явно перекликается с «Ревизором».) Детали его составляют и неологизмы, и просто крайне малоупотребительные слова, вроде «нестомчивости» лошадей, и чудовищно гротескные образы (далекие от поэзии), и мнимое простодушие, и непривычные синтаксические конструкции. Но общее впечатление трудно выразить словами. В результате перед читателем «Истории одного города» развертывается мир более фантасмагорический, чем в новеллах Э.Т.А. Гофмана (сюжет об «органчике» совершенно гофмановский), более химерический, чем, скажем, в «Улитке на склоне» Стругацких. Вместе с тем, этот мир, конечно, узнаваем в своей абсолютной «русскости», что усиливает сюрреалистическое впечатление от текста.

Современный читатель, наверное, не всегда может проследить прямые аналогии между персонажами «Истории» и реальными историческими лицами. История города Глупова, представляет собой, на мой взгляд, исследование некоторых глубинных (и нелицеприятных) особенностей национального характера в той же степени, что и современного Салтыкову социального устройства. Мрачная и абсурдная глуповская атмосфера освещается иногда пассажами, которые можно, пожалуй, счесть даже комедийными (вроде «Известия о Двоекурове»). А временами саркастическая язвительность автора просто невероятна. Кажется, ТАК могли писать только классики. Видение употребления в пищу фаршированной головы градоначальника Прыща достойно добротного ночного кошмара. Или, к примеру, такая меланхолически антиномичная фраза, относящаяся к Угрюм-Бурчееву: «Кто знает, быть может, пустыня и представляет в его глазах именно ту обстановку, которая изображает собой идеал человеческого общежития?»

Я думаю, что обращение к русской классике особенно полезно, помимо просто удовольствия от чтения, увлеченным любителям фантастики, как своего рода необходимый литературный эталон (ориентир). Ведь в условно-поэтической, гротесковой и иносказательной фантастике Гоголя, Салтыкова-Щедрина и других великих реалистов лежат отчасти художественные корни и современной НФ.

Добавлю, что небезынтересно прочесть и комментарии Салтыкова к этому своему произведению (см., например, издание М.: Советская Россия, 1979). Там он, между прочим, объясняет, что «моржееды», «гужееды» и проч. не выдуманы им, а представляют собой исторические названия жителей городов Российской империи.

Оценка: 9
– [  14  ] +

Филип Дик «Око небесное»

terrry, 16 мая 2011 г. 17:30

Возможно, это самый психоделический из романов Дика. Чтение весьма занятное и, я бы сказал, жутковатое. Вероятно, при написании этой вещи на Дика повлиял и его собственный опыт общения с сектантами. Однако возникает вопрос, имеет ли такое чтение какую-либо ценность помимо развлекательной (что, конечно, тоже неплохо)? С. Лем в таких случаях использовал термин «познавательная ценность», а Э. Фромм – «продуктивность» и «внутреннее сопереживание». Да и развлечение, состоящее в смаковании параноидальных фантазий, представляется весьма сомнительным. Думается, что особых психологических, философских и, тем более, религиозных глубин искать в этой книге не стоит. Солипсические аллюзии, в общем-то, несерьезны. Хотя искушенный читатель, без сомнения, найдет здесь повод для рефлексии. Лично мне показалась забавной и остроумной вывернуть наизнанку учение З.Фрейда (точнее, обывательское представление о нём). Или такая, к примеру, сентенция: «Россия как географическое понятие исчезла с лица Земли. Уж очень отрицательные эмоции она вызывала». Мир Артура Сильвестра кажется наиболее проработанным и интересным в своей глобальности. Любопытно ознакомиться и с проглядывающими через фантасмагорию, реалиями США 50-х годов. Похоже, кстати, что «Резец небесный» У. Ле Гуин написан прямо в духе «Ока небесного» (Хотя у Дика небо – sky, а у Ле Гуин – heaven.)

В лучших, на мой взгляд, романах Дика «Убик» и «Стигматы Палмера Элдрича» основная смысловая интрига заключается в невозможности отличить первичный («истинный») мир и мир вторичный (загробный, галлюциногенный). Герои «Ока небесного» от этой дилеммы довольно быстро освобождаются. И эта определенность (хотя она и чуть-чуть подвергается сомнению в последних строках романа) понижает «впечатлительный эффект» от текста. Концовка выдержана в сатирически-морализаторских тонах с примесью happy-end’а. Последний разговор Гамильтона с полковником Эдвардсом намекает уже на реальную (не бредовую) паранойю антикоммунизма.

Оценка: 8
– [  6  ] +

Стивен Хокинг «Краткая история времени»

terrry, 12 мая 2011 г. 19:20

Без сомнения, книга очень интересная и важная, так как она касается самых глубинных физических основ онтологии. Правда, я бы не назвал её очень уж простой, доступной (в полной мере) всем и каждому. Конечно, популяризаторский талант автора очень высок, но зато очень непрост предмет его рассмотрения. Прекрасно, если горячие поклонники фантастической литературы из числа «гуманитариев» найдут в этой книге что-то для себя полезное. Иначе, я думаю, и быть не может.

На мой взгляд, в книге полнее и лучше всего рассказано о природе черных дыр. Убедительно обоснована и направленность времени. А вот «мнимое время» — результат, мне кажется, игр с уравнениями, к которым подчас склонны физики-теоретики (фактически, математики). Едва ли мнимое время имеет не только математический (в математике, как известно, возможно всё,) но и реальный физический (онтологический) смысл. Это уже, скорее, из области НФ. Впрочем, в данном случае подобная идея, скорее украшает, чем портит книгу, показывает, что для решения проблем космологии и космогонии требуется особое воображение.

С одной стороны автор наглядно демонстрирует наше незнание (неполное знание), непонимание основ Вселенной, с другой — показывает, что человеческая мысль, наука способны отвечать на самые сложные вопросы.

Оценка: 9
– [  16  ] +

Генри Лайон Олди «Ойкумена»

terrry, 6 мая 2011 г. 11:06

Довольно увлекательное, не без таланта написанное произведение. Красочный, во многом оригинальный мир, живые диалоги, динамичный сюжет. Все это достоинства «Ойкумены».

Однако собственно фантастика здесь не служит в полной мере движущей «смыслообразующей» силой повествования. Скажем, в начале Лючано Борготта попадает в рабство из-за своих фантастических способностей невропаста. А дальше начинаются вполне «бытовые» авантюрные приключения – похищения, интриги и т.д. В последней части Борготта оказывается в космическом ковчеге-тюрьме «Шеол» в результате совсем уж фантастической коллизии, и там снова приключения того же сорта. И так по ходу всей книги… Здесь фантастика часто (хотя и не всегда) выступает уже только фоном событий. При том, фоном не таким уж экзотическим, как кажется поначалу. Например, показано, насколько усовершенствованы методы общения клиента со своим банком. А вот саму денежную систему (а также рабство, крепостничество, таможенный контроль и т.д.) авторы оставили без изменений, считая её, вероятно, более незыблемым постулатом, чем ограничение скорости передвижения световым барьером. Чем не «фантастика ближнего прицела» с фонариками новой конструкции, домами из пластика и прочими рац. предложениями? Кажется, не слишком высокий полет фантазии. Это, впрочем, не претензия к «Ойкумене» (она, пожалуй, выглядела бы неуместно), а замечание общего плана по поводу жанра «космоопер». С другой стороны, изобретая намодов-киноидов и излагая судьбу Марийки – пастушки рефаимов «Шеола», авторы придумали на редкость отвратительную (на мой вкус) и бредовую (хотя и логичную формально) историю. Подобные отступления по ходу повествования от основной линии часто малоудачны (производят впечатление каких-то баек), и потому снижают общее впечатление от текста (и так-то не высокое).

К сожалению, в фантастическом мире «Ойкумены» действуют абсолютно узнаваемые типы персонажей, которым лишь добавили несколько специфических черт. Например, помпилианцам – «клеймо», гематрам – атрофию лицевых мышц с математическими способностями и т.д. (К слову, я так и не понял природы и назначения «вехденского огня». Придумка ради мнимого украшения?) Помимо этих черт (свойств) остаются те же роковые красотки — стервы, богачи — банкиры, солдафоны, проныры-адвокаты, агенты спецслужб и, конечно, «счастливый неудачник» – сам Тарталья (почти Пьер Ришар :). Даже «флуктуации континуума», в общем-то, антропоморфны. Интересы и психология всех этих героев соответствующие – неглубокие и вполне «земные», успевшие, надо сказать, немного надоесть за время своего существования в беллетристике. В первом томе «Ойкумены» (да и далее тоже) намечаются, на мой взгляд, несколько интересных фантастических ИДЕЙ (вудунские Лоа, расы-энергеты). Но серьезного раскрытия они не получают. Всё это только повод для приключений Борготты, либо других персонажей. По ходу этих приключений иной раз возникает «ощущение рояля в кустах». Используют авторы и такой прием как обрыв повествования «на самом интересном месте». А вот «приключений мысли» немного. Хотя средний литературный (языковой) уровень «Ойкумены» достаточно высок (опять же – без особых красот, но всё как-то гладенько), к концу прочтения книга кажется всё менее содержательной, эпизоды – затянутыми, интрига – мелкой и надуманной.

Высказывалось (PR?)мнение (журнал «Реальность фантастики»), что космоопера Олди заметно выиграла по сравнению с многими другими образцами этого жанра из-за отказа от милитаризма. Борготта, мол, сугубо штатский человек. Однако, каждому читателю ясно, что этот «отказ» чисто мнимый. А точнее, его и вовсе не было. В книге хватает и выстрелов и убийств, особенно во второй и пятой частях. Да и ВКС Помпилии то и дело появляются на сцене. Завершает всё долгожданный хэппи энд, достойный любой мелодрамы…

В общем, не самый плохой образец развлекательной литературы. Сколько-нибудь глубоких философских аллюзий ждать от нее не стоит. Мне кажется, книга выиграла бы, напиши её авторы в откровенно ироническом ключе. Самой интересной и литературно удачной, на мой взгляд, является первая часть романа – «Китта». «Ойкумена» читается легко, местами увлекает, но, увы, как часто выражаются, «не цепляет»…

(А уж по меркам классики НФ «Ойкумена» — это... Впрочем, не стоит и сравнивать.)

Оценка: 3
– [  5  ] +

Анатолий Бритиков «Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга 2. Некоторые проблемы истории и теории жанра»

terrry, 5 мая 2011 г. 11:32

Добавление четырех новых глав сделало замечательную уникальную работу просто превосходной, придало ей еще большую фундаментальность (можно сказать, монументальность). Это не только научный труд, но и, в определенной степени, выражение авторского мировоззрения. Хотя чувствуется, что разные главы книги писались в разное время и даже отчасти могут повторять друг друга (встречаются и автоцитаты), это нисколько не нарушает целостности авторского замысла и убедительности выводов.

«Глава об утопии, или отступление в прошлое и будущее» несколько выходит за рамки собственно литературоведения. Её можно считать своеобразным авторским откликом на распад СССР, и, стало быть, крушение многих его (автора) надежд. В авторской интонации здесь нельзя не заметить разочарования. Однако идейные и идеологические установки Бритикова остались, в целом, неизменными. По его мнению, философско-фантастический роман о коммунизме гораздо более актуален сейчас, чем во времена СССР. В этой связи можно заметить, что на страницах монографии часто встречается имя Ивана Ефремова. Ему посвящена и одна из новых глав – «Целесообразность красоты в эстетике Ивана Ефремова» — блестящий пример глубокого философского анализа литературных произведений.

Очень интересна, и даже неожиданна, глава об отношении Л. Толстого к романам Ж. Верна. Действительно, мало кто знает, что автор «Войны и мира» всерьез интересовался идеями науки и НФ. Интересно узнать и то, насколько высоко Л. Толстой ценил художественное дарование Ж. Верна. С другой стороны, автор показывает, что дело тут не столько в Верне, сколько в общих вопросах бытия и познания, всегда находящихся в центре внимания передовых писателей, будь то фантасты или реалисты.

Для ясного понимания такого полемического вопроса, как имманентная специфика НФ, её место в общем литературном потоке, роль научного мышления в искусстве крайне важна, на мой взгляд, новая глава «Что скрывалось за «кризисом» современной фантастики». Здесь автор особенно («по сократовски») логичен и убедителен в своих суждениях. Бритиков вообще постоянно обращается к этой основополагающей теме.

А.Ф. Бритиков очень серьезно относился к фантастике, считая её «искусством прогресса», своеобразным расширением и обогащением метода реализма в литературе. (Характерная цитата: «В системе современного реализма научная фантастика выполняет такую роль, которая до неё литературе была не свойственна».) Он менее всего ценил в ней развлекательное чтиво. Поэтому я бы сказал, что неравнодушному читателю фантастики познакомиться с трудами А.Ф. Бритикова также необходимо, как и с книгами Г. Уэллса, С. Лема, И. Ефремова и других авторов подобного масштаба.

Оценка: 10
– [  20  ] +

Иван Ефремов «Звёздные корабли»

terrry, 3 мая 2011 г. 18:44

К этому произведению у меня особое отношение. Вероятно, это был первый рассказ (повесть) Ивана Ефремова, который я прочитал от начала до конца. Мне тогда было лет 12-13. В то время меня «страшно» интересовали темы космоса, пришельцев, невероятных чужих миров и проч. Мне казалось (хотя тогда я это отчетливо не формулировал), что разумные и неразумные существа этих миров могут быть какими угодно причудливыми, даже похожими «на блеск текущей воды», как пелось в одной песне (в ТВ-программе «Этот фантастический мир»). Мне и моим приятелям тогда (в эпоху отсутствия интернета :) нравилось фантазировать на эту тему. Поначалу эта повесть не казалась мне очень интересной, за исключением момента встречи кораблей с цунами. Но затем я дошел до авторской аргументации антропоморфности разумной жизни и, помню, был просто поражен (даже не подберу другого слова). Это, правда, было детское, во многом, впечатление – как будто кто-то объяснил (разоблачил) чудо, но так, что это объяснение оказалось намного интересней самого чуда. Думаю, именно со «Звездных кораблей» началась моя любовь к НФ. Тогда же, наверное, читая описание изображения человека иного мира, я начал улавливать и ефремовский эпический стиль и пафос его идей. И тогда же у меня возник определенный интерес к палеонтологии (и вообще к науке как методу познания мира), которая представлялась мне тоже чем-то вроде НФ-творчества.

Позже я оценил изящество и продуманность НФ-гипотезы, высказанной Ефремовым. Из разбитого танка времен второй мировой войны мысль писателя устремляется на десятки миллионов лет назад – в эпоху динозавров и одновременно воспаряет к звездам. Но воспаряет не просто, как говорят, на крыльях мечты, но и на основе правдоподобных (не мнимо научных) предположений. Органично соединяя «бытовые» детали и космические мотивы, Ефремов сумел таким образом великолепно передать радость присутствия и открытия неведомого. А ведь за это, прежде всего, мы и ценим НФ (по крайней мере, в её «классическом» варианте) . Как писал А.Ф. Бритиков: «Научно-фантастический вымысел удовлетворяет неуёмную жажду исследования неведомого, отвечает жизненно важному, врождённому поисковому инстинкту человека».

Несмотря на некоторую схематичность героев, «Звездные корабли» — пример выдающегося научно-фантастического и научно-философского творчества.

Оценка: 10
– [  5  ] +

Анатолий Бритиков «Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга 1. Научная фантастика - особый род искусства»

terrry, 8 апреля 2011 г. 13:29

Особых изменений текста, за исключением названия, по сравнению с первым изданием монографии не наблюдается (видимо, они и не планировались.) Поэтому можно повторить слова из отзыва к первому изданию: «Замечательная, по-видимому, единственная в своем роде работа. Автору удивительно гармонично удалось соединить строгость академического языка с образностью эссеистики. Также хорошо выдержана пропорция между анализом конкретных произведений и выводами общеметодологического характера. В плане последних книга практически не устарела (не смотря на сорокалетний возраст!).» При этом я не могу сказать, что полностью разделяю все оценки, данные Бритиковым тем или иным произведениям. К слову, он называет знаменитую повесть Стругацких «Понедельник начинается в субботу» «злым памфлетом». (Роман Е. Замятина «Мы» он называет пасквилем, что, на мой взгляд, несправедливо.) Думается, автор слишком категорично подошел к разбору данного произведения. Но это категоричность и бескомпромиссность искателя истины, а не какого-нибудь критикана. Творчеству Стругацких автор посвятил немало страниц своей книги.

Можно еще кое-что добавить. Видно, что интересы автора тяготеют к утопическому жанру. Лично мне такой подход импонирует. Ведь утопия – наиболее древний и многоплановый вид фантастической литературы. Такие произведения вызывают и наибольшее количество споров. Чего стоит одна только «Туманность Андромеды». Некоторые исследователи даже считают, что современная НФ как раз и выполняет, так или иначе, функцию утопического романа прежних эпох. Но, конечно, нельзя сказать, что Бритиков ограничился одними лишь утопиями. Его исследование отхватывает весь жанрово-стилистический спектр отечественной НФ. Особенно интересен с точки зрения теории жанра разбор давно уже забытой фантастики «ближнего прицела». Такая ширина охвата и должна характеризовать солидный академический труд. Хотелось бы, конечно, чтобы автор расширил его, за счет анализа произведений, написанных в семидесятые и восьмидесятые годы прошлого века (ведь название монографии указывает на это). Вообще, после прочтения этой книги многие произведения, написанные в двадцатом веке, можно не читать (ведь время ограничено), либо, наоборот, выбрать что-то нужное. Книга, прежде всего, содержит много историко-библиографической информации, и потому позволяет лучше «ориентироваться» в литературе, не только фантастической. Она, безусловно, полезна для понимания и современной фантастики.

Имеются здесь и некоторые элементы идеологии, что, на мой взгляд, является плюсом, а не минусом текста, так как отвечает, таким образом, принципу историзма.

Оценка: 10
– [  9  ] +

Дж. Г. Баллард «Последний берег»

terrry, 31 марта 2011 г. 18:17

Этот рассказ – шедевр стилистики (спасибо переводчику!). Блуждания Травена по затерянному в океане атоллу, застроенному странным лабиринтом бетонных строений, производят сюрреалистическое, чуть ли не психоделическое впечатление. Буквально ощущаешь и безысходное интровертивное одиночество Травена, и ту груду старых журналов, на которой он спит, и слепящий солнечный свет днем, и шум океана ночью. Эффект усиливается благодаря болезни (авитаминозу) Травена. Эти картины просто завораживающе реальны. Подобное мастерство в описании пустынных (безлюдных) пейзажей, в более развернутом виде, Баллард проявил в «Бетонном острове». Великолепно написан «диалог» Травена с трупом японца.

В шестидесятые годы прошлого века, когда был написан этот рассказ, он наверняка воспринимался и как социально заостренное произведение. Сейчас угроза атомной войны как бы отошла на второй план, но художественная ценность рассказа не поблекла.

Оценка: 9
– [  4  ] +

Иван Ефремов «Предисловие»

terrry, 31 марта 2011 г. 11:25

Ефремов почти никогда не касается художественных достоинств того или иного произведения. Разбор литературных тонкостей не входит в его задачу. В каждом таком предисловии он старается выделить то важное, ценное, полезное, что есть в произведении, и что представляет интерес в общечеловеческом, идеологическом, и, особенно, в научном смысле. Вероятно, не все авторы заслуживают подобного одобрения. Вряд ли сейчас найдется много читателей, всерьез увлеченных творчеством А. Казанцева или Ю. Долгушина. Но идейно позитивная установка Ефремова понятна, и вызывает уважение своей нравственной определенностью и, в общем, доброжелательностью.

Оценка: 9
– [  9  ] +

Генри Лайон Олди «Куколка»

terrry, 31 марта 2011 г. 11:13

Продолжаются приключения (злоключения) Лючано Борготты. Свое мнение о первой части трилогии я высказал в разделе рецензий, специально не касаясь продолжения. По второй части можно заключить, что авторы определились со стилистикой повествования и это, в общем, пошло ему на пользу. Обстановка здесь гораздо более камерная, чем в первой части. Акцент сделан в большей степени на психологических коллизиях героев. Сюжет приобретает детективный характер без какого-то особого, на мой взгляд, драматизма. Поэтому нестыковки общей концепции мира «Ойкумены» не так бросаются в глаза, как в первой книге. Много дешевых красивостей вроде «Вселенная обрушилась на голову без предупреждения». Много чисто развлекательных страниц. Есть и скучноватые описания (из жизни антисов и «флуктуаций континуума»). «Гладиаторские бои», в которых участвует Тарталья, вызывают явные аллюзии с современными телевизионными ток-шоу (в облегченном, конечно, варианте).

В целом складывается впечатление, что это произведение – сборник неплохо, местами, увлекательно выстроенных мизансцен, которым всё же не хватает сквозной смыслообразующей идеи. Разве что сами приключения… По словам видного исследователя НФ А.Ф. Бритикова, талант писателя-фантаста всегда включает отношение художественного дарования к потенциалу мыслителя. Вот этот «потенциал мыслителя» (если он, конечно, вообще имеется) в «Куколке», на мой взгляд, проявлен не в полной мере, хотя, порой, кажется, что авторы способны выдать нечто более значительное. Не могу я назвать эту книгу философской, как на то указывает классификатор. Философия тут какая-то очень уж практичная и житейская, приземленная что ли, несмотря на всю фантастичность «ойкумены», из серии афоризмов типа «своя рубашка ближе к телу!» (Хотя и нельзя сказать, что Борготта всегда буквально следует этому девизу).

Некоторые отдельные эпизоды достойны оценки «7», но в итоге — «пятерка», нет «четверка»...

Оценка: 4
– [  8  ] +

Олаф Стэплдон «Создатель звёзд»

terrry, 29 марта 2011 г. 17:33

Главное в этом романе, или, по определению С. Лема, эссе не какие-либо литературные красоты, которых там просто нет (едва ли перевод мог в данном случае сильно навредить), а идеи. «Создатель звезд», прежде всего, пример грандиозного, прямо-таки подвижнического воображения. Причем речь идет о воображении (научного) фантаста в современном понимании этого слова (не сказочника или религиозного мистика). Это значит, что фантазия Стэплдона при всем своем размахе остается концептуальной, подчиняется избранной логике, и потому впечатляет гораздо сильнее иных весьма занимательных сказочных историй.

Общеизвестно, что «Создатель» — сокровищница идей «классической НФ». Но главная его ценность, может быть, абсолютная уникальность в том, что эта вещь принадлежит к космогонической фантастике, к фантазиям о судьбе всего мироздания. А это на фоне (анти)утопий, космических опер, фэнтези, обычной технологически ориентированной «твердой НФ», «постмодернизма» и фантастики как литературного приема – совсем уж редкий жанр. (Вероятно, многие о нем и не слышали.) Кажется, никто из фантастов всерьез и не задумывался в своих произведениях о вопросах столь глобального масштаба как Стэплдон. А ведь, казалось бы, глобальность масштабов открывает простор и глобальности воображения, неисчерпаемость космобытия – неисчерпаемости сюжетов. Правда, кое-где встречаются фрагменты космогонических рассуждений, например, в рассказе Дж. Балларда «Место ожидания». Но это, скорее, исключение. Может быть, к «космогоническому» уровню приближаются работы типа трилогии С.Снегова «Люди как боги» (в отдельных моментах).

Можно, конечно, обсуждать те или иные идеи автора, которые сами по себе заслуживают внимания. «Создатель звезд» — удивительная книга, которая устанавливает горизонты представимого объекта литературного творчества. И в этом смысле конкретные авторские концепции как таковые интересны, но, возможно, менее важны.

Оценка: 10
– [  13  ] +

Владимир Брагин «В Стране Дремучих Трав»

terrry, 24 марта 2011 г. 11:14

Это, конечно, явно неординарная, очень увлекательная книга. С одной стороны это приключения в «микромире», как бы роман из жизни насекомых, а с другой – совсем не детская (хотя книга и названа романом-сказкой для детей) трагическая история жизни ученого С. Думчева. Я бы даже сказал, история о поиске смысла жизни. Эти два повествовательно-смысловых пласта в книге «сшиты» не совсем идеально, и поэтому, видимо, в детстве-то она воспринималась как, местами, скучная, хотелось больше приключений, чем рассуждений. Но, кроме того, дополнительный интерес вызывал тот факт, что главным героем приключений является взрослый человек. Это как бы свидетельствовало в пользу того, что книга не банальная сказка-небылица, а серьезная вещь. В целом, этот роман – удачное продолжение жюльверновской традиции в отечественной НФ. Своей бытовой обстоятельностью и направленностью на популяризацию основательных естественнонаучных знаний он перекликается с «Плутонией» В. Обручева. Вместе с тем, в нем присутствуют и определенные психологические и даже социальные коллизии. (И это уже Уэллс :) Интересно, что финал романа выдержан все-таки в духе фантастики «ближнего прицела». Герои озабочены только тем какую практическую пользу можно извлечь из пребывания Думчева в Стране Дремучих Трав. В этом видится частичное «оправдание» его трагической судьбы. И молчаливо забывается о главном открытии Думчева — возможности значительно уменьшать/увеличивать биологические организмы. Это во многом только «литературный прием», способ попасть человеку в Страну Дремучих Трав. Автор как будто стесняется смелости своей фантазии. Да и чисто энтомологичекие познания Думчева, вероятно, оказались бы не менее значимы в научном плане, чем получение «невыцветающих» красок. Хотя, и такое нововведение не помешало бы нашим городам, в особенности небезызвестным «хрущёвкам». В литературном отношении эта книга выше, на мой взгляд, современных ей романов Ю.Долгушина и А. Казанцева именно благодаря образам Думчева и его несостоявшейся невесты Булай. В то время как образ рассказчика достаточно схематичен, он-то и есть, своего рода «человек-микроскоп», о котором рассуждает в романе Думчев.

Я бы рекомендовал всем познакомиться с этим произведением, но особенно — ценителям советской НФ. Здесь особенно чувствуется добрая и спокойная, «неполитизированная» атмосфера, уверенность в лучшем завтра. Отдельно хочется отметить прекрасные иллюстрации (графика, первое издание 1948 г.), которые очень оживляют текст. Это то, чего практически нет в современных изданиях НФ. Во втором издании своего романа-сказки автор существенно переработал и расширил его. Вся история стала более последовательной, более «романной». Возник более оптимистичный финал. Но, на мой взгляд, интерес представляют оба варианта. Так, в первоначальном виде повествование разбито на маленькие главки (может быть, дань авантюрно-фантастическому жанру 20-30-х г.г. двадцатого века), каждой главке предпослан интересный эпиграф.

Оценка: 9
– [  3  ] +

Анатолий Бритиков «Отечественная научно-фантастическая литература. Некоторые проблемы истории и теории жанра»

terrry, 22 марта 2011 г. 16:37

Великолепная, в высшей степени оригинальная работа. Ее можно отнести к «философскому» литературоведению. По глубине теоретического анализа эта монография сравнима с лучшими лемовскими эссе о литературе, но предмет ее исследования лежит в иной плоскости. Бритикова, прежде всего, интересует природа, самобытная сущность научной фантастики и её идей. Как мне кажется, он пытается рационально и доказательно ответить, в числе прочего, на такой вопрос: а почему НФ так привлекательна и для читателей и для авторов, причем, не только фантастики. Недаром целая глава монографии посвящена разбору отношения Л. Толстого к романам Ж. Верна. Бритиков анализирует закономерности развития НФ, соотнося их с общественными и культурными течениями. Его взгляд на предмет гораздо более оптимистичен, чем у того же Лема. Может быть, это потому, что он рассматривает лучшие произведения. (Кстати, Бритиков упоминает, что и в обычной «бытовой литературе» процент выдающихся произведений ничуть не выше, чем в НФ.) Уже из названия этой работы следует, что речь в ней идет, в основном, о классиках. И всё же немного жаль, что автор очень мало уделил внимания произведениям, написанным после 1970-го года.

Эта книга настоятельно рекомендуется всем истинным ценителям НФ, да и просто хорошей литературы. (Благодаря Интернету рекомендация вполне серьезная, не смотря на символический тираж официального издания.)

Оценка: 10
– [  9  ] +

Майкл Муркок «Повелители мечей»

terrry, 5 марта 2011 г. 16:05

Это второе произведение Муркока, с которым я имел возможность познакомиться — издательство «Северо-Запад», перевод М. Гилинского. Позже этот перевод критиковали, называя его «скорее, пересказом», но, на мой взгляд, он тоже заслуживает внимания.

Это произведение, как мне кажется, выделяется из всех сериалов Муркока своей стилистической выдержанностью и плотностью текста, книга легко, с неослабевающим интересом читается. «Повелители мечей» не имеют ничего общего (кроме, разумеется, жанра фэнтези) с произведениями Дж. Толкина, но живописуют, тем не менее, мир, может быть, более многогранный и интересный для современного читателя, чем мир «Властелина Колец». Другие талантливые произведения фэнтези, например, «Волшебник Земноморья» У. Ле Гуин, перекликаются с толкиновским миром своей «эпичностью», стремлением обозначить как можно больше деталей, что проявляется в написании продолжений, придумывания предысторий и т.д. Мир же принца Корума достаточно замкнут, обозначен крупными мазками, и пересекается с муркоковской мультивселенной весьма условно. Да и сама фигура Корума в значительной степени более условна, чем скажем, Элрика из Мелнибонэ или кого-либо из фон Беков. Однако автор рассказывает историю, построенную на мотивах, могущих вызвать сопереживание каждого читателя. Действительно, это и разрушение и гибель привычного мира, обусловленная нежеланием замечать перемены, и поиск нового смысла жизни. Наконец (мелодраматический сюжет!), автор показывает как любовь героя к женщине, ранее казавшаяся ему невозможной, приносит ему успокоение и дает силы для борьбы.

Но обо всем этом Муркок рассказывает с легкой иронией, как бы не вполне серьезно. И это обстоятельство выгодно отличает «Повелителей мечей» и прочие его произведения от произведений других авторов, часто старающихся придать своему творению чуть ли не психологическую достоверность критического реализма, либо наоборот, сосредоточивающихся лишь на внешнем «антураже» героики. В самом деле, не забавно ли выглядит увлечение Корума изготовлением изящных(!) протезов, после того как он, как и подобает герою, спас мир. На мой взгляд, творческий метод (авторский взгляд на жизнь) Муркока в «Повелителях мечей» перекликается, хотя и очень отдаленно, в облегченном виде, с фантастическими произведениями В. Шефнера и К. Воннегута.

«Повелителей мечей» — сказка для взрослых (собственно, и для детей тоже). А от сказки читатель ожидает, прежде всего, «чудес». И Муркок эти ожидания оправдывает с лихвой. По насыщенности текста сюрреалистическими и волшебными картинами эта сказка, я думаю, на одном из первых мест среди всех сказок. Лучше всего, как многократно отмечалось, Муркоку удаются картины разрушения, «ада» и адских чудовищ, создание атмосферы апокалипсиса. Причем он придумывает и абсолютно фантастических тварей, и просто «конструирует» чудовищ, например, добавляя медведю рога. Интересно отметить, что, хотя в мире Корума Ариох – наименее значительный из богов хаоса, описан он наиболее красочно, с поистине свифтовским размахом. Очень запоминается фигура «Спутника Героя» Джерри-а-Конеля с его говорящим котом, и его «остроумное» попадание в сеть Блуждающего Бога. Вообще, Джерри очень «разбавляет» угрюмость и меланхолию Корума, добавляя повествованию ту самую муркоковскую иронию и юмор. Всё это дает основания для неоднократного перечитывания этой книги. «Читай и отдыхай!» (Так написал Муркок, обращаясь к М. Гаррисону, в эпиграфе своего первого романа о Ерекозе.)

Я бы очень рекомендовал эту книгу в качестве первого знакомства с творчеством Муркока. Муркок – автор весьма многогранный, но «Повелители мечей» дают достаточно полное представление о нем как об авторе фэнтези.

Оценка: 9
– [  7  ] +

Иван Ефремов «Предисловие Ивана Ефремова»

terrry, 1 марта 2011 г. 14:19

В этом предисловии Иван Антонович высказывает, как и всегда, точные и важные мысли. О том, что по настоящему интересные и ценные произведения могут родиться только в недрах собственной литературной традиции, не являясь «подражательными» или, иначе говоря, вторичными по отношению к западной фантастике. Под «западной» фантастикой Ефремов имеет в виду, прежде всего, англо-американскую, так как она, надо признать, занимает первое место в мире, как по количеству написанных произведений, так и по их жанровому и тематическому разнообразию. Другая важнейшая мысль – о том, что надо больше писать именно научной фантастики. Такое творчество, на мой взгляд, «дисциплинирует» авторов, а его плоды способны действительно заинтересовать, увлечь, неравнодушного читателя. Сказки могут быть хороши и очаровательны, но чрезмерное увлечение ими есть разновидность эскапизма. Да в «сказках» и в принципе не может быть той глубины и богатства идей, что присутствуют в талантливой НФ. По моему мнению, ефремовские тезисы актуальны для отечественной НФ сейчас в гораздо большей степени, чем в далеком 1971-ом году, когда молодой писательнице О. Ларионовой, без сомнения, приятно было получить напутствие мэтра. Ефремов отметил своеобразие лучших произведений Ларионовой, отнеся их к лирическому направлению НФ.

Оценка: 10
– [  2  ] +

Хорхе Луис Борхес «В защиту Лже-Василида»

terrry, 9 февраля 2011 г. 13:24

Казалось бы, кому сейчас может быть интересна какая-то гностическая ересь, возникшая на рубеже первого и второго веков в Александрии? Но она заинтересовала Борхеса, а значит, и многих его читателей. Потому что Борхес говорит не о ереси (подобно древним богословам), он комментирует космогоническое построение, которое само по себе оказывается весьма занятным. При этом Борхес не становится на позицию критика-интеллектуала, несколько свысока взирающего на наивную архаику. Напротив, он с большим уважением, даже некоторым пиететом относится к любым, странным, на наш сегодняшний взгляд, попыткам осмысления мироздания. Его искренне интересуют мотивы, логика и общекультурные следствия таких построений. С. Лем написал где-то, что несмотря на грандиозные успехи современной науки, мы всё же вряд ли будем свидетелями интеллектуальных прорывов такого титанического масштаба, как, например, тот, что впервые отождествил Солнце и маленькие огоньки в ночном небе, называемые звездами. Вероятно, Борхес, в своем оправдании Лже-Василида тоже отчасти следует этой мысли.

Оценка: 9
– [  5  ] +

Андрей Иванович Константинов «Сила любви»

terrry, 8 февраля 2011 г. 16:23

У меня сложилось впечатление, что автор рассказа довольно юн, если не годами, то душой, что тоже не плохо. Я бы даже сказал, что это не столько самостоятельный рассказ, сколько «фантазии на тему» авторского сознания, воодушевленного творчеством, идеями И. Ефремова и других писателей.

Бесспорно, у рассказа много недостатков. Но если речь действительно идет о графомании, то всякая критика бессмысленна. Поэтому будем исходить из того, что это всё же попытка, пусть и не очень удачная, собственного литературного творчества. А в данном случае критика моя такова, что она (прошу прощения) выражается в виде советов.

1. У рассказа должен быть более или менее четкий сюжет, например, конкретный вечер в поселке Альтаир (об этом поселке стоило бы рассказать поподробнее). При этом нужно больше внимания уделить событийным деталям, а описаниям, воспоминаниям и рассуждениям о чувствах героев – поменьше, пусть читатель сам догадается о них. (Вспомним, что ефремовские герои очень скупы, дисциплинированны не только в выражении своих эмоций, но и во внутренних переживаниях.)

А танец должен бы выглядеть (но не выглядит) кульминацией повествования.

2. Следует, конечно, очень серьезно работать с языком. Очевидно, нужно избегать явной патетики, красивостей и шаблонного построения фраз, как, например, «мятущийся дух», «взмахнув длинными ресницами», «развернувшись, стремительно зашагал», «душа её пела и стремилась ввысь» и т.д. Не очень хорошо звучит и выражение «юная женщина», повторяемое многократно, навязчиво.

3. Возможно, стоит вести повествование чуть менее торжественно, более «обыденно». Иначе такая, например, фраза: «моральное право называть себя революционерами духа» выглядит комично (видимо, ненамеренно?).

В целом, автору нужно стремиться к большей идейно-художественной самостоятельности, и выражать свой восторг по поводу произведений Ефремова и других более опосредованно. Цитаты (как слов, так и образов) могут быть хороши в критической работе, а в рассказе (в большом количестве) они выглядят как ослабляющий элемент. Всё же автору кое-что, на мой взгляд, удалось. Чувства героев (но не их характеры, поступки) показаны достаточно убедительно. Вызывает симпатию и гуманистический взгляд автора на мир, и его стремление поделиться им с читателями, это важно. Конечно, не так-то легко убедительно показать весь богатый внутренний мир своих героев. Но ведь именно это, на мой взгляд, и является задачей, которую ставил перед собой автор. Поэтому я бы искренне пожелал ему успехов в дальнейшем творчестве.

Оценка: 5
– [  11  ] +

Роберт Силверберг «Сын человеческий»

terrry, 4 февраля 2011 г. 18:24

Вероятно, это самое необычное и даже нехарактерное произведение Силверберга. Признаться, я смог подступиться к этой книге только со второго раза, зато потом еще пару раз перечитывал. Хотя прямо об этом не заявляется, но, в сущности, это роман-сон, откровение начинающего визионера. А толкование снов – занятие настолько же интересное, насколько и сомнительное в смысле достоверности интерпретаций. Но поскольку перед нами всё же литературное произведение, то, может быть, имеет смысл поговорить о возникающих при чтении ассоциациях и аргументировать свою точку зрения.

Всех этих чудищ, именуемых «сынами человеческими», можно рассматривать как некие ипостаси, гипертрофированные черты (прямо сказать, далеко не самые лучшие) обычного человека. Действительно, этот обычный человек, «средний американец» может быть и страшноватым отшельником (Дыхатели), и выпавшим из потока жизни созерцателем (Ждущие), и бездумным поглотителем (пожирателем) всего и вся (Едоки), и маниакальным зловещим производителем некоей работы (Разрушители). Наконец, он может полностью утратить собственно человеческий облик и образ, превратившись в абсурдное чудовище (Заступники). Но больше всего героя – «обычного человека» влечет к Скиммерам – глуповатым нарциссичным бездельникам. Скиммеры – новейшая форма жизни, обладающая возможностями, которых нет у других «сынов человеческих». Их главное развлечение, и, вероятно, смысл бесконечного существования – проведение ритуалов, важнейшей компонентой которых является секс. Это ли не «мечта» обычного «среднего человека» (не важно, существуют ли таковые в действительности, или только придуманы социологами и психоаналитиками), о которой он не будет говорить открыто, но которая преследует его во сне? Этот мотив сексуальности навязчиво повторяется по всему тексту. Первый встреченный Клеем скиммер – Хенмер выглядит как существо, пол которого – загадка. Автор с хорошо замаскированной иронией описывает панический ужас, испытанный Клеем в тот момент, когда он понимает, что превратился в женщину — еще один «комплекс», управляющий сном «среднего человека». Клей готов «раствориться» в реке, только бы избежать этого превращения. Силвербергу не чужд, кажется, и более прямолинейный юмор. К примеру, в эпизоде, в котором Клей входит в помещение, где обитают Заступники, сказано, что в нем чувствовался резкий запах моржовой мочи. Сама по себе такая деталь многое говорит об авторском остроумии. Непонятно откуда бы у Клея такие познания о продуктах жизнедеятельности моржей. То, что Клей в конце повествования засыпает естественно понимать как пробуждение от наваждения, этого ужасного интроспектного кошмара, как говаривал Рауль Дюк, он же Хантер Томпсон. А все приключения Клея в странном мире очень далекого будущего напоминают почему-то сомнамбулические поиски неведомого Кадата Рэндольфом Картером (Лавкрафт). И в том и в другом случае герой пробуждается, и в том и в другом случае перед этим проходит через ужасы, оказывающиеся на поверку ненастоящими. Или, если сказать иначе, эти ужасы существуют только в спящем сознании самого героя.

В заслугу автору, несомненно, следует поставить богатую фантазию и мастерство, с которым передается сюрреалистическая атмосфера сна. Особенно интересно описаны места под названиями «Былое» и «Медленное». Здесь, видимо, нужно отдать должное переводчикам. В более широком смысле этот роман можно трактовать, как попытку нарисовать мир, в котором более не существуют как культурные рамки, так и многие ограничения мира физического (материального). Здесь нет даже полноценного сознания, но всем правят инстинкты. Эта попытка, если она в действительности имела место, на мой взгляд, не очень удалась.

В общем, это весьма занимательное чтение, рекомендуемое (не?)всем любителям нетрадиционной и нетривиальной фантастики.

Оценка: 8
– [  3  ] +

Хорхе Луис Борхес «От некто к никто»

terrry, 3 февраля 2011 г. 14:08

Борхес известен (среди прочего) как мастер художественно-эстетической миниатюры. В данном случае перед нами миниатюра–эссе, причем, одно из самых глубокомысленных и остроумных. Борхес изящно демонстрирует, что приписываемые на протяжении всей истории Богу атрибуты, есть результат культурного процесса, равно справедливого как в отношении божества, так и в отношении любого другого «идола» культуры, например, Шекспира. Можно было бы назвать этот текст «атеистическим». С другой стороны, для Борхеса Культура – источник всех возможных смыслов, а потому Культура и Бог – синонимы.

Оценка: 9
– [  9  ] +

Герберт Уэллс «Дверь в стене»

terrry, 31 января 2011 г. 19:39

Этот рассказ вполне заслуживает эпитета «великолепный». Прежде всего, потому, что, как и другие произведения подобного рода, не поддается однозначной интерпретации. Действительно, формально главного героя можно рассматривать как невротика, склонного к фантазиям и галлюцинациям, и чья судьба, благодаря этим явлениям, закончилась трагически. Автор как будто даже намекает на истоки его, коренящегося в детстве, невроза (просто классический случай) – врожденная впечатлительность, неадекватное семейное воспитание, не слишком дружелюбные школьные товарищи… Нельзя, однако, принять такое объяснение всерьез. И не потому, что герой добр и умен, интеллигентен и неподдельно аристократичен. А просто потому, что не мог какой-нибудь психопат достичь высокого общественного положения в чопорной консервативной Англии. С другой стороны, автор не дает и достаточных оснований для того, чтобы убедить читателя в какой-либо реальности «зеленой двери». Есть только красочные описания необыкновенного сада (как во сне) и туманные размышления рассказчика уже после гибели Уоллеса.

В заключительных строках автор словно подталкивает читателя к аллегорическому восприятию текста. И хотя смысл этой аллегории достаточно тривиален – мир вокруг нас не так прост и понятен, как его представляет себе обыденное сознание, в исполнении Уэллса она не кажется такой уж примитивной. Рассказ наводит на мысли (тоже не новые, но от того не менее актуальные) и о мотивах принимаемых человеком в своей жизни решений. Как лучше поступить, войти в «дверь» или двигаться дальше по знакомому руслу? Ответ (выбор) неоднозначен.

«Дверь в стене» написана прекрасным языком классической английской литературы (с оригиналом я тоже познакомился), и уже по одной только этой причине достойна прочтения (и перечитывания). Есть в ней что-то и от волшебной сказки.

Оценка: 8
– [  9  ] +

Иван Ефремов «Сражение за будущее»

terrry, 28 января 2011 г. 14:20

В этом письме, на самом деле, говорится о важнейшем вопросе, касающемся литературы в целом, не только фантастики. Должна ли она служить средством преобразования (в лучшую сторону :) человека и социума? На мой взгляд, Ефремов прав, и положительный ответ очевиден. Я совсем не против прихотливых выдумок и интеллектуальной игры, символизма, постмодернизма, киберпанка и проч. Но нельзя игнорировать факт, что литература представляет собой отображение специальными (собственно литературными) средствами жизни во всей ее невообразимой сложности. И в качестве таковой просто «физически» не может существовать вне морали, этики, эстетики, социологии и, если угодно, идеологии. У фантастики, наряду с общими задачами литературы, есть и свои собственные. По Ефремову, именно ей, как, может быть, никакому другому виду литературы, доступна постановка моральных и смысловых ориентиров в ОБЪЕКТИВНО усложняющемся мире. Но чтобы решать эти (трудные) задачи нужно их, по крайней мере, ставить перед собой.

Говоря о научной фантастике, Ефремов требует «решительной борьбы с халтурными или незрелыми произведениями». Цензуры давно уже нет, но очевидно, что отсутствие в конкретном произведении ярко выраженной «идеологической», идейной направленности не записывает автоматически его в шедевры. А ведь такая тенденция наблюдалась в нашей литературе спустя двадцать (!) лет после ухода Ефремова из жизни. Её отчасти не избежали даже крупные, далекие от конъюнктуры, писатели (см., например, В. Астафьев «Печальный детектив»).

По поводу соревнования между российскими и западными фантастами. Здесь Ефремов, несмотря на некоторую прямолинейность, в целом тоже прав. Соревнование культур (а, значит, и литератур), в том или ином виде, происходило и происходит всегда. Те произведения, которые мы называем гениальными и просто хорошими, питаются из источника общемировой культуры, но при этом остаются глубоко самобытными. Примеры – русская классика 19-го века, «серебряный век», фантастика 60-х, 70-х годов двадцатого века. А вот подражательство, вторичность не могут породить ничего достойного. (Пример – героическая фэнтези российского производства.)

Оценка: 10
– [  4  ] +

Станислав Лем «О сверхчувственном познании»

terrry, 27 января 2011 г. 17:19

На мой взгляд, это одно из самых удачных лемовских эссе, имеющее очевидную познавательную ценность. Вопрос о паранормальных явлениях настолько мутен, что серьезному ученому или философу даже как-то неприлично говорить на эту тему всерьез. Тем не менее, Лем, со свойственной ему независимостью суждений, решается высказать свое мнение. Показательно, что, проявляя характерный скептицизм, он не отвергает все «непонятные» явления как абсолютно невозможные, или как мистификацию, но призывает обратить внимание на методологию (в широком смысле) исследований. В сущности, речь снова идет о правильной постановке задачи. Высказывания Лема можно понять и как предостережение против излишней абсолютизации («догматизации») научного метода познания. Его идея о том, что паранормальные явления представляют собой лишь «побочный эффект» чего-то большего, каких-то совершенно (пока) непознанных свойств бытия, представляется мне, хотя и расплывчатой, но довольно нетривиальной. При этом он пессимистичен в оценке перспектив значительного продвижения в этом вопросе, относя их в не очень близкое (по масштабам современной цивилизации) будущее, что, на мой взгляд, разумно. Вполне вероятно, что лемовские выводы и прогнозы недалеки от истины.

Интересно отметить, что в «Часе Быка» И. Ефремова одна из героинь, Тивиса Хенако с Земли, предчувствует гибель свою и двух товарищей. И предчувствие это таково, что его можно отнести к явлениям «сверхчувственного познания». При первом прочтении эта деталь меня удивила, так как показалась несовместимой с материалистическим мировоззрением Ефремова.

Оценка: 9
– [  27  ] +

Герберт Уэллс «Машина времени»

terrry, 26 января 2011 г. 18:42

Строго говоря, путешествия во времени совершались и до Уэллса. Однако, трудно назвать произведение более эпохальное для НФ как особого вида литературы, чем «Машина времени». Оно стало эпохальным и для самого Уэллса, открыв череду великолепных НФ романов. К слову, тема перемещения героев во времени оказалась одной из самых плодотворных тем во всей фантастике. Как известно, к ней обращались писатели самого разного масштаба и дарования, включая и таких, как С. Лем.

Эта книга впервые попала мне в руки, когда мне было лет одиннадцать. Помню, я очень медленно её читал, особенно поначалу, принимая за чистую монету «техническое описание» машины. К тому же уэллсов язык не очень прост для восприятия, в этом я еще раз убедился недавно, прочтя «Машину» в оригинале. Но самое яркое впечатление (до сих пор помнится) – описание первой встречи Путешественника с обитателями далекого будущего. Великолепно описано его смятение, тут же дождь с градом, маячащая за завесой дождя фигура крылатого сфинкса – картина сюрреалистическая! Действительно, что мы любим в фантастике? Вероятно, в первую очередь, то, что составляет её отличие от реалистической литературы – убедительность вымысла, «феномен достоверности», «опережающий реализм» и проч. Вот этот феномен достоверности в “Машине времени” присутствует в избытке. В этом смысле она остается, во многом, непревзойденным эталоном и по сей день. И.А. Ефремов говорил, что не только полемизировал с Уэллсом, но и учился у него мастерству фантастики.

Стоит отметить, что это произведение все же несет на себе отпечаток своей эпохи, точнее говоря, наступления новой, промышленной. Это хорошо видно из мировоззрения Путешественника по времени. Он испытывает неподдельный ужас перед морлоками. Но этот ужас до мозга костей материалистичен, в нем нет ничего суеверного, мистического, что часто встречается в романтической фантастике 19-го века, но нет и ничего «лавкрафтианского».

«Машина» наделена многими чертами антиутопии. И помимо восхищения писательским мастерством Уэллса, испытываешь уважение к его гуманизму и к глубине его социологических идей (время издания книги – 1895 г.!).

Оценка: 10
– [  8  ] +

Станислав Лем «Философия случая»

terrry, 25 января 2011 г. 17:14

По-видимому, это одна из наиболее трудных для восприятия книг Лема. Не хочется много говорить о её несомненных достоинствах, чтобы не выглядеть наивным. В целом мне импонирует подход автора – обстоятельно браться за решение проблем, не имеющих, на первый взгляд, такового. Отчасти Лем напоминает тех ученых (придуманных им же), что пытались описать и классифицировать явления солярийского океана. (Другая, более отдаленная, аналогия – ученые из НИИЧАВО.) По сути, он увлечен самой постановкой задачи, и увлекает этим читателя. А, как известно, правильно поставленный вопрос – половина ответа.

Немного о недостатках. Речь здесь, конечно, может идти лишь о сугубо личных впечатлениях. Лем широко использует теоретический язык философии. С одной стороны это понятно – строгость языка должна придавать и строгость «теории» автора. Но с точки зрения адекватности передачи читателю авторской мысли такой подход, вполне вероятно, не всегда является наилучшим. Действительно, мало кто из читателей может с ходу объяснить разницу в значениях слов «гносеология» и «эпистемология», или «эпистемологический» и «эпистемический» (ну чем не игнорантика с игнорантистикой?). Словари здесь могут оказать лишь относительную помощь. Дело обстоит так же, как и в физике. Там при решении конкретных задач едва ли пользуются книгой под названием «Физический энциклопедический словарь». Мне думается, что Лему следовало бы больше прибегать к помощи образных и емких аналогий. Примеров такого рода можно найти много в его творчестве. В данной же книге аналогии не всегда удачны. Автор на протяжении нескольких страниц описывает (только словами, без схем и рисунков!) некий физический опыт, призванный прояснить его (автора) тезис. На деле же такое изложение скорее затемняет суть. Кроме того, Лем очень любил пользоваться примерами, скажем так, из анатомии и физиологии. Мне это тоже не слишком нравится, хотя это дело вкуса.

Другой «недостаток» заключается, на мой взгляд, в «увлечении отвлечениями и отступлениями». Все эти пассажи, часто сами по себе достойные отдельного эссе, опять-таки призваны продемонстрировать логику и убедительность основной мысли автора. Но такой стиль не способствует легкости восприятия. Справедливости ради надо отметить, что Лем имел обыкновение подытоживать свои пространные рассуждения.

Высказывая эти критические замечания, я говорил только о стиле, и не сказал ничего по существу вопроса. Еще раз признаюсь, что недостаточно компетентен, чтобы вести диалог на равных с автором. Более всего меня заинтересовали страницы монографии, посвященные языковым кодам, структурализму, соотношению литературы и познания, а также анализ книги У. Эко «Имя Розы». В целом, в ней нет неинтересных страниц.

В общем, вряд ли стоит рекомендовать это произведение Лемма всем без разбора. Но тех, кто сможет прочитать эту книгу до конца, она, несомненно, обогатит так, как могут обогащать труды оригинально и свободно мыслящих философов.

Оценка: 9
– [  6  ] +

Станислав Лем «Непобедимый»

terrry, 20 января 2011 г. 16:11

На мой взгляд, данный роман несколько уступает другим вещам Лема из разряда «твердой» НФ. Конечно, в целом, литературный уровень текста высок, интрига увлекательна. Однако, дело в том, что весь замысел и сюжет романа подчинены одной (и только одной), хотя и неортодоксальной, идее – «некроцивилизации». Вытекающие отсюда конфликтные коллизии (кто кого) более или менее предсказуемы. Да, мир, придуманный Лемом, очень оригинален, интересен, но его рамки достаточно жестко очерчены. А это не способствует особому полету воображения. Здесь почти отсутствует семантическая неоднозначность, присущая выдающимся произведениям, в том числе, и самого Лема («Солярис», «Расследование», «Фиаско»).

Образы действующих лиц обрисованы не слишком детально. Акцент сделан не на раскрытии внутреннего мира героев, а на ситуативном их поведении, что, опять же, вытекает из сюжета. Несколько раздражает (удивляет) нарочитая замкнутость, прямо-таки надменность командира корабля, называемого странноватым словом «астрогатор». И как он только умудряется управлять коллективом? «Железной» рукой?

В общем, это произведение мне хочется назвать не романом, а повестью, хотя это и не суть важно. Книга, безусловно, из числа рекомендуемых к прочтению — класика НФ.

Оценка: 8
– [  1  ] +

Майкл Муркок «Дочь сновидений»

terrry, 17 января 2011 г. 18:45

К творчеству Муркока я отношусь с большим интересом и уважением. Следует, однако, признать, что, в целом, его творчество весьма неровно. Но даже с учетом этого обстоятельства, данная книга меня разочаровала.

Автор явно придумывает приключения ради самих приключений, избегая логической завершенности сюжета (а, может быть, откладывает эту завершенность «на потом»). Герои появляются «ниоткуда» и исчезают в «никуда», благо у автора в распоряжении вся мультивселенная. Но это, пожалуй, не главный недостаток. В конце концов, книги Муркока, за малым исключением, принадлежат к «развлекательному» жанру. К сожалению, здесь отсутствует одно важное качество, присущее лучшим его вещам, а именно – тонкая, «английская», едва заметная (а, иногда, и явная, как в «Танцорах на краю времени») ирония. Может быть, это отчасти связано с темой повествования – Муркок с некоторых пор стал проявлять интерес к истории фашизма, а тут ирония, вероятно, мало уместна.

Конечно, Муркок никогда не опускается ниже определенного уровня (до которого, кстати говоря, многим авторам фэнтези очень далеко). Но всё же от создателя таких вещей как «Месть Розы» и «Матушка Лондон» ждешь чего-то более значительного, какой-то новизны, заключенной не в оригинальном(?) коктейле несуразностей.

Оценка: 7
– [  5  ] +

Иван Ефремов «И. А. Ефремов — о своей работе»

terrry, 17 января 2011 г. 18:05

Иван Антонович здесь снова говорит, почему и как он пишет художественные произведения. Вспоминаются известные из школьной программы слова Горького о том, что прежде чем начать писать что-либо, он четко представляет себе, что именно, кому и зачем он хочет сказать своей книгой. Это явно не похоже на производство современных «бестселлеров», штампуемых по несколько штук за год, но, видимо, такой писательский метод имеет ценность. При этом Ефремов весьма критичен в отношении художественных достоинств своих произведений. Полуторастраничная заметка дает повод задуматься о многом.

Оценка: 10
– [  33  ] +

Иван Ефремов «Лезвие бритвы»

terrry, 11 января 2011 г. 17:23

«Лезвие Бритвы» — самое большое по объему произведение Ефремова. Это действительно «роман приключений» и, в большой мере, приключений мысли. Ефремов, как известно, считал его своим лучшим, любимым романом, несмотря на многочисленную критику, в основном, профессиональных критиков и писателей. Мне кажется, что одна из причин такого отношения писателя к своему творению заключается в том, что в «Лезвии» речь идет о его современниках, или, шире говоря, о современности со многими её животрепещущими проблемами. А ведь, как бы то ни было, степень эмоциональной вовлеченности писателя (речь, очевидно, идет именно о писателях, а не о производителях псевдолитературного хлама) в судьбы современников по естественным, так сказать, причинам всегда будет выше, чем в судьбы далеких предков или гипотетических потомков. (А вот для читателей такой вывод, пожалуй, менее справедлив (?))

Но современность интересует Ефремова не только сама по себе. В ней он видит живое развитие и истоки будущего, которое мыслилось ему коммунистическим. Об этом говорят строки из письма В.И. Дмитревскому.

Москва, 20.06.61.

«Сущность «Лезвия» в попытке написания научно-фантастической (точнее — научно-художественной) повести на тему современных научных взглядов на биологию, психофизиологию и психологию человека и проистекающие отсюда обоснования современной этики и эстетики для нового общества и новой морали. Идейная основа повести в том, что внутри самого человека, каков он есть в настоящее время, а не в каком-то отдаленном будущем, есть нераскрытые могучие силы, пробуждение которых путем соответствующего воспитания и тренировки приведут к высокой духовной силе, о какой мы мечтаем лишь для людей отдаленного коммунистического завтра. То же самое можно сказать о физическом облике человека. Призыв искать прекрасное будущее не только в космическом завтра, но здесь, сейчас, для всех — цель написания повести».

А формирование этих «могучих сил», по Ефремову, началось еще десятки тысяч лет назад у наших предков.

В книге, конечно, имеются, свои «приметы времени». Например, такие малосимпатичные персонажи как Дерагази и Трейзиш иной раз кажутся сущими «младенцами» по современным меркам, не говоря уже об Иво Флайяно. Несколько натянутым, на мой взгляд, выглядит и способ «внедрения» Таты в семью Иверневых. Образы явно отрицательных персонажей, построение детективной интриги — не самые сильные (правда, это не значит — откровенно слабые) стороны Ефремова-писателя, что и понятно. Но чисто приключенческий накал повествования высок, особенно в главах об Индии. В этих главах об Индии (они же, на мой взгляд, самые удачные литературно) очень красивы описания гималайских пейзажей. Я думаю, Ефремову здесь помогли его путешествия по пустыне Гоби, описанные в «Дороге Ветров» (о широком использовании гобийских реминисценций в ефремовской прозе писал А. Шалимов). В описаниях бытовых деталей Ефремов проявляет себя как большой мастер слова. Это видно уже в первой главе романа. И здесь же, с самого начала, начинает проявляться узнаваемый ефремовский стиль — бытовые и прочие детали перемежаются с мыслями и выводами самого общего плана. Очень достоверно описаны картины палеолитического мира, открывшиеся сибиряку Селезневу. Но, пожалуй, еще больший мастер Ефремов в передаче оттенков человеческих чувств, включая и самые высокие. Здесь его отличает лаконичность, даже некоторая суровость.

Диалоги и монологи Гирина и Симы (и прочих персонажей тоже) кажутся иногда несколько ригоричными и книжными. Несколько непривычно читать, как Сима рассказывает Гирину о правильной женской «породе», и в доказательство демонстрирует полное отсутствие волосков на голени. А влюбленный в нее Гирин добавляет, что этот признак справедлив и для мужчин (!). Часто герои выступают в роли декламаторов. Забавно представлять, как Сима перед телекамерой бодро и уверенно живописует стиль советских девушек в одежде в противовес «западным», а Мстислав Ивернев мельком весьма критично оценивает Джину Лоллобриджиду. А ведь в это время даже в столице Советского Союза стиль основной массы населения определялся не столько личным вкусом и достатком, сколько тем, что обозначается словом «дефицит» и прочими внешними ограничениями, часто выдаваемыми за сознательный выбор. Впрочем, это не искажает сути эстетических взглядов Ефремова. И всё же персонажи книги выглядят живыми людьми, а не, как говорят, плакатными образами. Автор слегка идеализирует своих героев и советское общество (намеренно?), что в таком «интеллектуальном» романе как «Лезвие Бритвы» выглядит, на мой взгляд, простительным, хотя нельзя, может быть, отнести это к безусловным достоинствам книги.

Как всегда у Ефремова, настоящие люди занимаются настоящим делом, или находятся в поиске своего пути. Многие из них очень молоды, но одновременно очень далеки от инфантилизма. Вообще, они живут как СВОБОДНЫЕ люди, то есть, УПРАВЛЯЯ своей жизнью. В этом, пожалуй, тоже литературная примета эпохи, на мой взгляд, положительная. В любимом романе Ефремова, я думаю, просто не могли не появиться (даже дважды!) образы художника-скульптора и вдохновляющей его модели. Вспоминаются и Антенор из «Каллиройи», и Пандион, и Карт Сан из «Туманности Андромеды». Впоследствии появятся тормансианский скульптор, создающий статую Фай Родис, и античные скульпторы в «Таис Афинской». А профессия Мстислава Ивернева — горный инженер, напоминает об одной из специальностей самого Ефремова. В романе вообще много информации о геологах и геологии, которую мало где можно так запросто почерпнуть. Много в книге и этнографических сведений — тоже своеобразный ефремовский «конёк», максимально проявленный в «Таис Афинской».

Мировоззренческие идеи Ефремова наиболее ярко выражены через слова и мысли Гирина и Витаркананды. Эти идеи, может быть, представляют наибольшую ценность или, если угодно, интерес в книге. Не следует только воспринимать их как догматическую декларацию автора. Главное — это постоянный поиск понимания сути каких-либо явлений и их взаимосвязи, развитие высших человеческих качеств. И здесь возникает вопрос: устарели ли главные идеи Ефремова, архаичны ли они, как то заявляют некоторые читатели? На мой взгляд — ни в малейшей степени. Опровергнуть ефремовские утверждения могло бы только развитие реальной жизни, рассматриваемой в аспекте строгой науки, философии, искусства, социологии, медицины и т.д. Причем, и это главное, не просто опровергнуть (отвергнуть), а предложить свои парадигмы, более близкие к истине. А этого, насколько я понимаю, пока не произошло. Как справедливо заметил Гирин в романе: «… спорная книга — напишите другую, с других позиций, спорная теория — создайте другую. Причем по тем же самым вопросам и предметам, не иначе». Да и тот же Дерагази в гипнотическом трансе, в который его погрузил Гирин, излагает простые, но довольно интересные (и современные!) социологические выводы. Гирин и Витаркананда — олицетворение в книге, если можно так выразиться, мудрости Запада и Востока, две стороны одной медали, которая есть истина, точнее, её поиск.

Размышления Ефремова о красоте не ограничиваются одной лишь биологической целесообразностью. Он всесторонне, на различном материале пытается исследовать это понятие. Здесь уместно вспомнить прекрасную и очень полезную для понимания данного вопроса статью А.Ф. Бритикова «Целесообразность красоты в эстетике Ивана Ефремова». Так, рассказывая о найярских племенах, Ефремов не забывает и такой «непреходящий» вопрос, как связь сексуальной жизни и экономики.

Это «исследование» вопроса о красоте проводится Ефремовым с присущей ему особой эмоциональной интонацией. Проницательный взгляд автора (придумавшего Академию Горя и Радости) часто обращается к взаимосвязи красоты и гибели, что находит и прямое свое отражение в сюжете романа (гибель Тилоттамы). Эта связь, по видимому, имеет глубокий, не осознаваемый до конца смысл, но отображаемый, тем не менее, как в «высоких», так и в более «популярных» образцах искусства. Позволю себе привести такой пример — слова из одной известной песни (экранизация «31 июня»):

Так было в мире всегда,

Так будет в мире всегда.

Вслед за беспечным летом

Осень приходит следом,

Рядом со счастьем ходит беда.

Витаркананда говорит Даяраму: «Сейчас нет меры страдания в этом мире». И может быть, эти мысли в какой-то мере послужили Ефремову отправной точкой в его концепциях «инферно» и «стрелы Аримана», изложенных позднее в «Часе Быка». В статье-интервью «Как создавался Час Быка» Ефремов говорил, что начал обдумывать этот роман с начала 60-х годов.

Взгляды Ефремова на христианскую религию и церковь (речь не только об инквизиции), может быть, слишком категоричны, но заслуживают уважения и пристального внимания, так как выглядят последовательными и логичными. Как мне представляется, в конечном счете речь идет о том, что «христианская цивилизация» оказалась не в силах указать человеку его истинный смысл жизни, указать «выход из инферно». В итоге — сплошные «тупики». Не это ли мы наблюдаем сейчас в Европе, в мире вообще? В наиблагополучнейшей Финляндии самый популярный продукт, я слышал, — «набор от похмелья».

Среди всего прочего, отмечу один интересный момент. В романе описан случай выздоровления онкологического больного с помощью «психики». Ефремов, как того и требуют художественные каноны жанра, показал этот эпизод (и другие подобные) намеренно несколько преувеличенно, может быть, «приукрашенно». Но, во-первых, не будем забывать, что «Лезвие Бритвы» — отчасти, и фантастический роман. Во-вторых, в этом же эпизоде Ефремов устами Гирина предостерегает от поспешных выводов и лженауки в лице медицины. Наконец, такой скептик как С. Лем, в своей «Сумме Технологии» указывал на существенное влияние психики, а именно, желания выздороветь, победить болезнь, на течение серьезных (смертельных) заболеваний. Он писал об этом как об установленном, хотя и непонятом, не объясненном строго наукой явлении. Уж кто-кто, а и Ефремов и Лем были далеки от веры в мистическое чудо. Так, к примеру, Ефремов, устами Гирина, хотя и вскользь, но «разоблачает» «чудеса» В. Мессинга. Вообще, у Ефремова эпизоды и сцены, где идет борьба человека (врачей) со смертью написаны с какой-то особенной торжественностью, вспомнить хотя бы сцену спасения Рен Боза в «Туманности Андромеды».

Эта книга очень индивидуальна и оригинальна как по тематике, так и по структуре (композиции). Высказывались мнения, что роман «Лезвие Бритвы» выглядел бы лучше с литературной точки зрения, будь он написан в виде цикла новелл. Трудно сказать, но лично я такого мнения не разделяю. Для меня эта вещь ценна именно в ее существующем виде. Несколько, казалось бы, далеких друг от друга, сюжетных линий как бы подталкивают читателя к мысли о сложности и многообразии мира, который, тем не менее, управляется строгими общими законами, доступными человеческому познанию. Случайность и закономерность диалектически проявляются в судьбах героев романа, иногда — удивительным образом. Кажется, что рамки романа действительно тесны для «Лезвия» — не всегда выдержана стилистика, довольно много и чисто дидактических рассуждений. Но с другой стороны, можно сказать, что любые рамки по определению тесны для полноценного отражения всей сложности жизни в литературе. А в «Лезвии Бритвы» для такого отражения находятся порой удивительно точные и волнующие слова. Вообще, книги Ефремова подтверждают давнее наблюдение о том, что подлинно значительные литературные произведения не умещаются в определенные рамки, формальные классификации и т.п.

Некоторых читателей раздражает «коммунистическая идеология», якобы присутствующая в романе как некий мешающий, искажающий «правильный» взгляд на мир, элемент. Такие читатели, на мой взгляд, не понимают, что эта «идеология» суть неотъемлемая часть ефремовского мировоззрения, в котором целесообразность физической красоты имеет прямую связь (и даже аналогию) с целесообразностью («красотой») социального устройства. Красота служит ориентиром человеку, как в личных, так и в общественных отношениях — так я понимаю идею Ефремова. Стоит ли говорить, что коммунизм Ефремова и коммунизм СССР — не одно и тоже? (К слову, нынешним критикам, стоило бы задуматься, что лучше, коммунизм СССР или, скажем, ельцинская или даже путинская Россия?) Речь, по сути, идет о соотношении эволюционных и инволюционных тенденций в развитии общества, как заметил А.Ф. Бритиков в письме Ефремову по поводу «Часа Быка». Вообще говоря, «Лезвие Бритвы», как всякое стоящее произведение и должно вызывать вопросы и давать повод для споров по самым разным темам. В этом одна из причин долгой жизни книги. Но противоречивые оценки романа возникают, на мой взгляд, просто потому ещё, что часто читатели снижают художественную ценность произведения из-за того лишь, что персонажи придерживаются ошибочных, с точки зрения этих читателей, идейных (идеологических, этических, эстетических и проч.) воззрений. Они, эти читатели, готовы были бы дать автору добрый совет типа: «Послушайте, ну сколько можно об одном и том же и с таким умным видом? Книги так не пишутся. Люди так не говорят!» и т.д. Едва ли это правильный подход, ведь он выдает собственную идеологическую «зашоренность», узость кругозора, может быть. Но в конце концов, каждый прочтёт именно ТУ книгу, какую хочет, даже если это один и тот же текст.

Кому-то может показаться, что Ефремов в «Лезвии» больше философ, чем писатель-беллетрист. Я думаю, это всё то же обманчивое впечатление, возникающее по причине, в целом, непривычной для художественной литературы (но обычной у Ефремова) насыщенностью текста научными, антропологическими, «философскими», «культуроведческими» и прочими сведениями. Один из советских философов (по фамилии Ильенков) заметил, что занятия философией вообще неизбежны для человека, т.к. философствовать и просто думать, по-сути, одно и то же. Для полного понимания «Лезвия» требуется особенно вдумчивое отношение к этому тексту, в чём, кстати, помогают аудиокниги.

По мере прочтения романа проникаешься все большей симпатией и к автору и к его героям. Жаль расставаться с ними в конце. «Лезвие Бритвы», несомненно, можно отнести к разряду классической литературы двадцатого века. Пользуясь терминологией Э. Фромма, по-видимому, ценимого Ефремовым, можно сказать, что чтение таких книг «может быть продуктивным и вызывать внутреннее сопереживание — то есть представлять собой чтение по принципу бытия», а не потребления. Осмелюсь сказать, что эта книга будет полезна молодым людям, находящимся на стадии формирования своего мировоззрения.

Хотелось бы также отметить радиоспектакль, созданный по роману — дух времени передан очень удачно, хорошо обозначены образы героев. Игра актеров придает тексту большую художественную выразительность, живость и убедительность. Хороша и аудиокнига от «Ардис». С. Кирсанов хорошо исполняет произведения Ефремова (он же читал «Туманность Андромеды»).

Оценка: 10
– [  4  ] +

Атанас Славов «Герои Ефремова и сиюминутность выживания»

terrry, 22 декабря 2010 г. 18:02

Что говорили и говорят многие читатели о героях «Туманности Андромеды», «Сердца Змеи», «Часа Быка»? Очень часто — что они неестественны, холодны, «голубые ангелы» и проч. Те же, кто дает им вполне положительные оценки сравнительно редко пытаются серьезно проанализировать характер этих персонажей. Это и не удивительно, так как такой анализ, если подходить к нему аргументированно, (как и вообще оценка человеческой личности) достаточно сложен.

В данном маленьком отрывке из статьи А. Славову отчасти удалась такая задача. Я, пожалуй, ни у кого не встречал так точно и глубоко подмеченные характеристики ефремовских героев будущего в сопоставлении с чертами наших современников. Конечно, характеристики эти не всеобъемлющи, не претендуют на полноту. Но иногда бывает достаточно одной, двух главных мыслей, чтобы существенно изменить чье-то понимание (читателей), подвигнуть к новым собственным размышлениям. На мой взгляд, абсолютно верно утверждение автора о том, что сущность нового человека обязательно включает в себя элемент отрицания старого. И именно отсюда проистекает кажущаяся неестественность героев Ефремова. Ефремов в своей гениальной социальной фантастике просто следовал законам диалектики. Взгляд А. Славова, очевидно, субъективен, он одновременно «аналитичен» и эмоционален. В этом его сходство с текстами самого Ефремова.

Оценка: 10
– [  34  ] +

Аркадий и Борис Стругацкие «Страна багровых туч»

terrry, 22 декабря 2010 г. 14:20

В моем личном рейтинге «Страна багровых туч» — на первом месте среди произведений Стругацких. В дальнейшем они написали немало вещей, возможно, более совершенных литературно, но только в «Стране багровых туч» им удалось так ярко передать то, что называет радостью первооткрывателя, первопроходца. Иными словами — радостью человека, стремившегося к невероятно трудной цели и достигшего её.

Мне особенно понравилось то, что в повести убедительно и живо показан предварительный этап полета – строительство планетолета, испытания техники и людей. Все это призвано показать (совершенно справедливо), что великие дела не возникают на пустом месте. Хорошо передана атмосфера увлеченности людей общим грандиозным проектом. Сейчас в литературе это, пожалуй, редкость.

Что касается самих приключений на Венере, то они, вообще говоря, не представляют собой чего-то особенного, выдающегося, однако, достаточно оригинальны – интересна тема «Красного кольца», «Голконды». Есть кое-какие преувеличения – как-никак приключения, но читается всё это с большим интересом, причем, неоднократно.

Другие недостатки повести касаются персонажей. Некоторые их черты, вероятно, для придания «живости», намеренно преувеличены. Так, например, Юрковский не в меру высокомерен поначалу с Быковым, а сам Быков на глазах превращается в «несгибаемого героя», безукоризненно владеющего собой. Командир Ермаков как-то чересчур суров, на грани надлома. Вспоминается комичный (непреднамеренно) эпизод, где Ермаков настаивает на том, чтобы один из будущих членов экипажа «Хиуса» доел-таки свою котлету. Позже, кстати говоря, в «Пути на Амальтею», в «Стажерах» сам Быков, уже «в чине» командира корабля, станет таким же неуместно и нарочито суровым, (это отмечал еще А.Ф. Бритиков).

По поводу идеологии. Идеология органично входит в мир, показанный авторами. Герои повести не делают вид, что «строят коммунизм», а действительно этим занимаются на своем месте. Этот мир вместе с идеологией, представлениями о планетах и космосе, ракетными технологиями и проч. представляет собой законченное (во многом) целое, и этим, в том числе, интересен. Это действительно НАУЧНАЯ фантастика, серьезная литература, обладающая познавательной ценностью (выражение С. Лема). Пользуясь снова терминологией С. Лема, можно сказать, что это произведение – ложный, но существенный прогноз (футурологический). Вообще-то, стоит позавидовать героям этой книги, которые озабочены освоением космоса, а не «освоением» бюджетных средств…

На мой взгляд, общая концепция «Страна багровых туч» лежит в русле ефремовской парадигмы (кстати, Юрковский в повести упоминает рассказ Ефремова «Олгой-Хорхой»), но обладает и своими оригинальными особенностями. Тот же Бритиков писал, что Стругацких с самого начала увлекала полемическая мысль о том, что строительство коммунизма, так сказать, по плечу нашим современникам, со всеми их недостатками. В то время как у Ефремова главным условием построения коммунистического общества является развитие человеческих качеств.

«Страна багровых туч» — произведение талантливое и знаковое для отечественной НФ, а потому рекомендуется к прочтению всем.

Оценка: 9
– [  1  ] +

Ежи Яжембский «Сцилла методологии и Харибда политики»

terrry, 17 декабря 2010 г. 11:57

Интересная небольшая статья, как бы резюмирующая сборник лемовской эссеистики. Иногда полезно бывает почитать такие послесловия, ведь тексты Лема, в особенности, небеллетристические, требуют обдумывания, что называется, мозговых усилий. Но это и обусловливает, во многом, интерес к ним, как со стороны критиков, так и со стороны простых читателей. Данная статья, в какой-то мере, позволяет сопоставить собственные выводы из лемовских эссе с выводами автора, что тоже интересно.

Оценка: 8
– [  7  ] +

Станислав Лем «Тридцать лет спустя»

terrry, 16 декабря 2010 г. 13:53

С сожалением приходится констатировать, что Лем начала 90-х годов двадцатого века и Лем эпохи творческого расцвета далеко не одно и то же. В данном эссе нет оригинальных идей. Есть лишь попытка с помощью автоцитат (занимающих половину или даже более текста) показать, что один из футурологических прогнозов, данный в «Сумме технологии», начал оправдываться (сбываться). В определенной степени эта попытка удалась. Но за прошедшие со времени написания этого эссе двадцать лет стало ясно, что фантоматика и фантомология остаются, скорее, экзотикой, нежели значимым трендом развития техносферы, как о том можно было бы подумать, читая «Лема образца 1991 г.». Во всяком случае, до проблем идентификации реального и фантоматического миров пока очень далеко. Впрочем, это не снижает ценности прогноза «Лема образца 1962 г.», особенно, на фоне всех прочих прогнозов, включая метеорологические…

Оценка: 7
– [  10  ] +

Михаил Булгаков «Белая гвардия»

terrry, 7 декабря 2010 г. 19:36

Традиционно считается, что лучшим произведением М. Булгакова является роман «Мастер и Маргарита». Возможно, так и есть, но мне кажется, что общепризнанный шедевр в чем-то уступает «Белой гвардии». Часто бывает так, что писатель с годами создает произведения всё более изощренные, в большей степени подчиненные интеллекту и опыту жизни. Но при этом, мне кажется, уходит какая-то свежесть восприятия жизни, часть вдохновения, родственная поэтическому порыву, внезапному наплыву чувств.

В «Белой гвардии» удивительным образом через обстоятельства жизни отдельной (рядовой) семьи показано историческое полотно целой эпохи, при том, очень важной, переломной, что само по себе представляется нелегкой задачей. Этот исторический роман Булгакова напоминает лучшую прозу А. Толстого тех же лет. Не то чтобы я сравнивал этих двух писателей. Мне представляется, что они оба более или менее интуитивно стремились к «идеалу» исторического романа, характерному для той поры. Булгаков, на мой взгляд, подошел со своей стороны к этому идеалу весьма близко. Он нашел свой особый стиль повествования, передающий, в частности, атмосферу напряженности, неуверенности, отчаяния, охватившего самые разные слои русского общества. При том «Белая гвардия» оставляет ощущение, если можно так выразиться, исторического оптимизма, что вообще характерно для русской классической литературы.

Такие романы в плане изучения истории полезнее иных учебников. Кроме того, всегда приятно насладиться великолепным русским языком, в чем-то перекликающимся и с Гоголем.

Оценка: 10
– [  4  ] +

Сергей Переслегин «Странные взрослые (Опыт социомеханического исследования фантастических романов И. Ефремова)»

terrry, 24 ноября 2010 г. 13:36

В целом, данную статью я прочел с некоторым интересом. Я считаю довольно оригинальными и достойными внимания, приведенные автором концепции «Дао-ориентированной» (мир ефремовского будущего) и «время-ориентированной» (наше бытие) цивилизаций.

Но вот критика произведений по существу И.А. Ефремова показалась мне малоинтересной. Автор, иногда даже искажает факты. Например, в статье написано, что экспедиция «Тантры» длилась двадцать лет. А на самом деле, на земле прошло всего тринадцать лет, а по зависимому времени «Тантры» — только десять. Далее автор удивляется, что за это время Веда Конг осталась психологически молодой женщиной. Спрашивается, какой еще она могла стать, если в ефремовском мире будущего вообще нет стариков в привычном для нас смысле слова? А психология абсолютно неразрывно связана с физиологией – об этом у Ефремова написано очень много. Еще один повод «недоумения» автор находит в том, что конструкции звездолетов «Парус» и «Тантра» мало отличаются. При этом С. Переслегин ссылается как на эталон на темпы технического развития в «Мире Полудня», ПРИДУМАННОМ Стругацкими. Странный выбор ориентира, на мой взгляд, ничем не обоснованный. Опять же у Ефремова читаем о том, что конструкция звездолетов достигла определенной (высокой) степени совершенства. А если эта конструкция быстро меняется, то где же тут совершенство?

Это всё мелочи. Переслегин считает, что затраты на добывание новых знаний в ефремовском мире будущего непомерно велики и такой вектор развития для нас неприемлем. Что тут скажешь? Ефремов в своих произведениях как раз и дает ответы на все эти основополагающие, концептуальные вопросы. Пересказывать его нет смысла. Автор статьи должен был бы полемизировать с этими ответами, чего он, однако, не сделал. Его позиция в целом не очень определенна.

Вообще, такой подзаголовок как «Опыт социомеханического исследования фантастических романов И. Ефремова» звучит слишком наукообразно и не оправдывает имеющегося в статье содержания. Никакого такого «исследования» в ней, к сожалению, не проводится. Литературоведческий анализ, например, «Туманности Андромеды», проведенный А.Ф. Бритиковым в его монографии «Русский советский научно-фантастический роман» куда как глубже, не говоря уже о глубине философского содержания «Часа Быка», о котором автор статьи не сказал ничего примечательного. Очевидно, что литературные вкусы и симпатии С. Переслегина находятся на стороне творчества Стругацких, что является его личным делом, но и только. Самое главное, Переслегин не рассматривает ефремовскую концепцию в контексте исторического развития, в русле «реки времени». Для него она только удивительная абстракная модель цивилизации, если угодно, игра. Такой подход тоже имеет право на существование. Но его методологическая основа, на мой взгляд, гораздо слабее исходной авторской. А ведь метод всегда есть развитие содержания (А. Герцен).

Оценка: 7
– [  24  ] +

Иван Ефремов «Великое Кольцо»

terrry, 18 ноября 2010 г. 16:22

Уже очень много высказано самых разных мыслей и мнений по поводу книг И.А. Ефремова. И сам я написал отзывы на его произведения, и всё же хочется сказать что-то еще. Прежде всего, я уверен, что буду вновь и вновь перечитывать книги Ефремова.

Так почему же всё-таки люди читали, читают, и, я уверен, долго еще с интересом будут читать книги Ефремова о далеком будущем? Причин тому много, и мне бы хотелось выделить, на мой взгляд, главные из них.

1. Утопий было написано немало, но в своем цикле «Великое Кольцо» Ефремов дал развернутое, философски и социологически СОСТОЯТЕЛЬНОЕ художественное изображение будущего. Хотим мы того или нет, но цивилизация имеет свой вектор развития во времени (На эту тему, кстати говоря, много писал С. Лем). От направления этого вектора во многом зависят судьбы отдельных людей. «Мы стоим на том, что обязаны усовершенствовать этот мир для человека». «Оптимизм коммунистического будущего у Ефремова убедительно обоснован историческими аналогиями» (А.Ф. Бритиков). Привлекательна ли социологическая модель Ефремова? На этот вопрос каждый отвечает самостоятельно. На мой взгляд, в достаточно далекой исторической перспективе (речь идет о тысячах лет, а не о миллионах) человечество должно придти к устройству мира, аналогичному (не идентичному) ефремовской модели, либо его ждет инволюция. Ефремов не только в своих произведениях о будущем, но и всем своим творчеством как бы внушает основную мысль. Цивилизация Земли в развитии своем не может застыть, подобно какому-нибудь сказочному королевству, утопии. Это общее онтологическое свойство всех процессов – они должны иметь исход. А потому, её ожидает либо «коммунистическое» будущее, либо распад всей земной культуры и даже, возможно, самого понятия «человек», как мы его сейчас понимаем.

2. Ефремов показал научно обоснованный идеал человека будущего. Человек, по сути, сознательно эволюционировал в качественно иное существо, близкое нам, но уже не до конца, «до прозрачности», понятное. Не столь важна степень отличия, сколько НАПРАВЛЕНИЕ развития. Незабываемы образы главных героев — Дар Ветра, Эрга Нора и Веды Конг, Фай Родис (её некоторые читатели называют «богоравной»). Действительно, ЛЮДИ как боги. Эта «божественность» привлекательна, так как кажется достижимой, а не мифической. Она есть результат долгого исторически (миллионы лет) развития человека. В доказательство лучше всего привести слова самого Ефремова: «Сын Земли, полностью погруженный в ее природу, — таков человек, и в этом он диалектически велик и ничтожен. Велик по возможностям и бесконечности своего познания этого, не чужого для него мира, в котором он по существу — микрокосм. Ничтожен по тугим цепям инстинктов и рефлексов, опутывающих его рвущееся к звездам, красоте и радости сознание. Я говорю об инстинктах самосохранения, продолжения рода, охраны потомства, полового отбора и соперничества, голода и эгоизма.

И все же на скелете этих простых инстинктов выросло чудесное здание психики человека-мыслителя, создателя, гуманиста и врача, несмотря па все извилины и трудности жестокого пути.

Итак, вооруженный научным предвидением, социальным опытом и знаниями, человек должен строить и новую психику, идти к новому мироощущению, к жизни сложной, напряженной и, конечно, тоже нелегкой. Однако если нервная организация будет крепкой, тренированной, психика — развитой и закаленной, тогда будет гармония с новыми требованиями, с новым, изменяющимся вокруг нас миром. Человек будет здоров и счастлив, а это уже само по себе — твердый фундамент всех будущих успехов».

Мало кто из писателей говорил о человеке под таким «углом зрения».

3. Ефремов, на мой взгляд, берет на себя смелость ответить на вопрос о наиболее общем смысле жизни человека как личности и как части социума. Он (смысл) заключается в бесконечном познании безграничной сложности бытия и человека в нем как микрокосма. Цель этого познания — развитие и победа живой, мыслящей материи над неживой, как говорит Ефремов, — косной, неограниченное (в перспективе) преобразование её по собственному замыслу. (Здесь идеи Ефремова смыкаются с идеями представителей философского течения «Русский Космизм».)

4. Стиль повествования. Передать его словами очень сложно. Уже начальные рассказы, как известно, заметил находящийся, фактически, при смерти, А. Толстой. С точки зрения чисто литературного мастерства вымышленные миры описаны так, что в них трудно не поверить, а, скорее, хочется поверить. Но этого достигали многие. У Ефремова же нужно отметить переданный с особой силой сплав научно-философского стиля мышления и художественной выразительности. Поражает его умение соотносить отдельные явления и мир в целом, выявлять их взаимосвязь. Читателю передается совершенно особая радость познания, радость новизны и открытия новых граней мира, свойственная, вероятно, нашим далеким предкам и придающая жизни полноту. Может быть, дело и в том, что Ефремов умел говорить о высоких идеях и чувствах убедительно и проникновенно, в сочетании с точностью мыслей, формулировок. Как никто другой он говорил об идеале без пафоса, без «громких слов», не кривя душой. Если есть в мире литература, которую можно назвать воодушевляющей в смысле обращения к высшим человеческим качествам и, одновременно, далеко не сентиментальной, лишенной, по выражению А.Ф. Бритикова, идиллического прекраснодушия, то это, в первую очередь, — произведения Ефремова о далеком будущем.

5. Творчество Ефремова представляется мне человеко-ориентированным, человеколюбивым. Ведь, в конечно счете, не столько даже важно то, достигнет ли человечество звезд (я на это надеюсь) и когда, встретит ли собратьев по разуму, сколько то, какой в принципе будет жизнь людей на Земле. Собственно говоря, нет более важной темы в искусстве. Потому, видимо, Ефремов и придумал свою Академию Горя и Радости.

Этим, конечно, не исчерпывается всё богатство мыслей, поведанных Ефремовым в цикле «Великое Кольцо». В нем рассмотрено много самых разных «частных» вопросов, как, например, первая встреча двух космических рас («Сердце Змеи»). Психология, медицина, педагогика, физика и космология, соотношение науки и искусства в жизни человека — всё это темы ефремовских текстов. Да и вообще, «Великое Кольцо» — повод задуматься о том кто мы, откуда пришли и куда идем.

Показал Ефремов и своё видение взаимоотношений полов. Критики часто отмечали феминизм его произведений. Этот «феминизм», на мой взгляд, гораздо привлекательней той его разновидности, что существует в мире сегодня.

Еще одна цитата: Москва, 14 окт. 1963. Дмитревскому.

«…трудами и душой налаженное Вами, интересное и полезное для других оказывается выброшенным за борт как пустая бумажка, и нет никакой возможности отстоять его, потому что сражаться с паровым катком или бревном без противотанковой пушки нельзя. Вот тогда получается на душе тоскливо от внезапного понимания, что мир вовсе не так уж хорош, как кажется и как хочется, и главное, будущее не обещает чудесных превращений…

Все это я переживал не раз за свою длинную научную жизнь и так и не научился не огорчаться и не надеяться на лучшее…»

И всё же знаменательными кажутся мне слова С. Лема из его послесловия к «Войне миров» Г. Уэллса: «Течение исторического времени воздействует на литературу, словно ветер на огонь: маленькие огоньки гасит, а большие разжигает». Прошли десятилетия, но притягательная сила «Туманности Андромеды», «Сердца Змеи», «Часа Быка» неумолима. Источник этой притягательности — непоколебимая вера в гуманистический идеал человека, в могучую созидательную силу непреходящих ценностей разума, добра и красоты.

Оценка: 10
– [  8  ] +

Иван Ефремов «Каллиройя»

terrry, 13 ноября 2010 г. 17:21

После многократного прочтения «главных» книг Ефремова было любопытно прочесть этот, в общем-то, этюд, набросок, послуживший как бы черновиком к первой главе «Таис Афинской». А «профессию» главного героя рассказа унаследовал Пандион из «На краю ойкумены». Здесь уже видно отличие от широко публиковавшихся в то время ефремовских расказов. Если в «В расказах о необыкновенном» в центре внимания автора находится какое-либо явление, природное ли, социальное, то в «Каллиройе» — внутренний мир героев, по сути, лейтмотив всего зрелого творчества писателя. Здесь впервые столь ясно, откровенно звучит тема женской красоты. Отсюда, наверное, берет начало особый «феминизм» ефремовских романов. По-видимому, поскольку рассказ не собирались публиковать, в нем присутствует несколько больший (озорной) эротизм (или, как справедливо замечено, Эрос), чем в других вещах Ефремова, написано это красиво, бесконечно далеко от пошлости. Да и вообще, у рассказа есть свое собственное очарование.

Оценка: 9
– [  25  ] +

Иван Ефремов «Таис Афинская»

terrry, 12 ноября 2010 г. 18:19

Для меня самыми «главными», самыми поразительными произведениями из всего творческого наследия И.А. Ефремова являются его романы о будущем. Но я, пожалуй, соглашусь с мнением А.Ф. Бритикова, что роман «Таис Афинская» — лучшее, в литературном отношении, произведение Ефремова. Кажется, что весь накопленный писательский опыт Ефремова воплотился в его последнем крупном произведении. Взвешенность, особая гармоничность и «зрелость» текста чувствуются с первых строк. Повествование, подобно эпосу, развертывается неторопливо и мощно.

Обращение писателя к историческому жанру после романов о далеком будущем кажется закономерным. Ефремов, как, наверное, никто другой ясно представлял медленный и мучительный процесс исторического развития как цивилизации в целом, так и отдельного человека внутри этой цивилизации, внутри непрерывной цепи поколений. Истоки коммунистического будущего, представлявшегося Ефремову, начинали формироваться со времен образования древнейших сообществ не столько в социальном плане, сколько в психологическом. Таис — далеко еще не Фай Родис, но она, несомненно, обладает многими из важнейших качеств человека эпохи Великого Кольца и Эры Встретившихся Рук — великодушием, независимостью суждений, цельностью натуры. Вероятно, Таис — собирательный образ многих прежних героинь Ефремова. (Можно даже уловить аналогию между Таис и посвященным философом-орфиком с одной стороны, и Фай Родис и её учителем Кин Рухом, специалистом по истории ЭРМ, с другой.) Е. Брандис и В. Дмитревский назвали образы героев «Великой Дуги» «явно модернизированными». С этим, пожалуй, можно согласиться. Герои «Таис Афинской», на мой взгляд, более соответствуют своей эпохе. Но в любом случае, художественная фантастика Ефремова не вступает, на мой (правда, дилетантский) взгляд, в противоречие с общей исторической и научной достоверностью. Предисловие к роману вполне может быть расценено как информативная научно-популярная статья. (Мне не встречались развернутые комментарии «Таис» специалистов по древнему миру.)

Как раз человеческие качества и привлекают всегда в героях Ефремова. Стоит отметить, что Таис показана не только в роли свободной независимой подруги мужчины, но и в роли матери, чего практически нет в других произведениях Ефремова. В этом мотиве через мысли героев озвучены и некоторые педагогические идеи автора, которые можно назвать «спартанскими».

Позднеантичный период интересен тем, как об этом писал сам автор, что жизнь общества была сосредоточена в большей степени вокруг искусства, нежели вокруг философии и политики. Искусству, говоря шире, культуре, прежде всего, посвящен этот «исторический» роман, а, точнее, его роли в «формировании внутреннего мира человека в гармоническом соответствии с его собственными потребностями и потребностями общества» (слова самого Ефремова из его статьи «Наклонный горизонт»). Слово «исторический» я пишу в кавычках потому, что роман не вполне укладывается в привычные рамки жанра, как и многие книги талантливых авторов. Действительно, обычно хорошие исторические романы (к примеру, «Фараон» Б. Пруса) базируются на политических событиях. Но в «Таис», как мне кажется, реальные и значимые события истории не определяют как таковой сюжет. Это, в первую очередь, литература, а не историческая хроника. И поэтому более важной представляется внутренняя жизнь, развитие героев, многие из которых являются личностями историческими, знаменитыми. Роли искусства в мире посвящена и «Великая Дуга», но в «Таис» Ефремов вышел на новый виток (любимой им) спирали. Множество исторических и этнографических сведений вплетено в ткань повествования, создавая своеобразную «насыщенную знанием и смыслом» атмосферу. Причем, вплетено искусно, гармонично — здесь нет уже явно лекционных вставок как в «Туманности Андромеды» и «Лезвии бритвы». Конечно, все эти рассуждения о красоте у Ефремова носят не отвлеченный, а очень конкретный образный характер — прекрасные и умные женщины, благородные (и не очень) мужчины-воины, мудрецы-философы и их учения, художники и скульпторы, жрицы и их ритуалы… То же касается архитектуры и предметов быта. Описания женщин возвышенно эротичны и, часто, поэтичны, оставаясь, однако, в рамках реалистичности, что придает им особую выразительность. А описания картин природы навевают воспоминания о той же «Великой Дуге». Сила ефремовской прозы как раз в том, что он мог соединять яркую образность персонажей и событий с выводами (доступными, наверное, всем) общефилософского плана. В этом, кстати говоря, видна и вообще сила научного метода. В «Таис», правда, эти «выводы» звучат приглушенно, не преподносятся в виде готовых формулировок. Читатель, если сможет и захочет, придет к ним самостоятельно. В этом романе Ефремов немного иначе, на мой взгляд, еще более глубоко трактует тезис о целесообразности красоты, впервые в мировой литературе, так ясно выдвинутый им в «Лезвии Бритвы». Красота есть критерий целесообразности не только в отношении строения биологических организмов, но и в отношении человеческой деятельности, психики, которые, в конечном итоге, определяют целесообразность построения общества в целом, преобразуют мир. А значит красота — ОБЪЕКТИВНЫЙ ориентир, маяк в жизни человека. Здесь, как мне кажется, уместно привести цитату из письма Ефремова В.И. Дмитревскому: «...взгляд в прошлое должен находить отзвук в настоящем, иначе историческую вещь будет скучно читать, как то и случилось с романами Мордовцева, Лажечникова, Загоскина. Иными словами, исследуя историю, надо искать в ней то, что интересует нас сегодня, и находя его, ликовать перед силой человеческого разума и чувств. Тупое перечисление событий, костюмов и обычаев, хотя и имеет известный интерес, мало для жадной души пытливого человека».

Один из ключевых моментов романа — сожжение Персеполиса — всегда вызывал противоречивые оценки. Не вандализм ли это? С точки зрения наблюдателей из отдаленной исторической перспективы (нас) — возможно. Но с точки зрения живых участников исторического процесса — скорее, закономерное явление. (Что-то здесь есть от нашего «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…») Свое мнение по этому поводу Ефремов во многом, видимо, высказал словами Таис в этой кульминационной сцене. Во всяком случае, здесь автор снова, как и всегда, показывает двойственность любого поступка и суждения. По сути, это означает, что не может быть раз навсегда дан (кем-то) единственный и правильный ответ на все вопросы. Человек снова и снова должен делать осознанный выбор.

Многие «недоброжелатели» Ефремова (как правило, из писательской же среды) утверждают, что, мол, писатель он был не только не великий, но даже не крупный. На мой взгляд, такие эпитеты как «великий» и «крупный» действительно не очень подходят Ефремову-писателю, как подошли бы, например, Достоевскому и Шолохову. Возможно, дело здесь в том, что художественное творчество Ефремова неотделимо от его мировоззрения, которое многие, мягко говоря, не разделяют. А отдельные недочеты, недостатки, промахи в чисто литературном аспекте, вероятно, имеются. (А имеются ли те, кто таких недостатков не имеет?) Однако, вынося вердикты, следует помнить об оригинальности тем и вопросов, выбранных Ефремовым для исследования средствами литературы, во многом он — первопроходец. На правах достаточно искушенного читателя могу все же утверждать, что роман «Таис Афинская» — это хорошая литература по любым непредвзятым меркам и стандартам. А обилие в этом романе философских диалогов и размышлений, эмоциональных описаний красоты, во всех ее проявлениях — достаточно изысканная пища для любого «читателя-интеллектуала» или «гурмана».

И еще в этой книге присутствует некоторая печаль, может быть, та самая, что приходит с приумножением, знаний, иначе — мудрости. Становится грустно потому, что очередной раз отчетливо понимаешь, что жизнь человека, даже такая насыщенная, яркая как у Таис и её друзей и подруг имеет неизбежный конец. И это кажется несправедливым человеческому духу и сознанию. В романе не мало и просто суровых сцен. Иногда они озадачивают, как, например, сцена ритуального самоубийства скульптора Клеофрада, достигшего шестидесятилетия. Есть и страницы, полные романтического очарования.

Я думаю, что сейчас, в обществе, названном Э. Фроммом «патриархальным», эту книгу нелегко воспринимать обывательскому «клиповому» сознанию из-за того повышенного внимания, которое уделил автор роли женщины в жизни социума, прежде всего, эллинского.

В заключение хочется снова привести слова Ефремова из статьи «Наклонный горизонт»: «Успехи искусства не могут нарастать столь быстро, так как путь искусства глубоко индивидуален и не развивается непосредственным суммированием открытий. В то же время эта слабость искусства диалектически оборачивается сильной стороной, так как высшие достижения искусства остаются и проходят сквозь всю историю человечества, доставляя радость множеству поколений..».

Потому, видимо, и история жизни Таис не может оставить читателя равнодушным.

Оценка: 10
– [  12  ] +

Роберт Хайнлайн «Кукловоды»

terrry, 2 ноября 2010 г. 18:37

«Кукловоды» — книга, которая, прежде всего, демонстрирует весьма незаурядный писательский талант Хайнлайна. Об этом свидетельствует хотя бы количество оценок и отзывов на эту книгу на сайте. Действительно, тема вторжения злобных пришельцев на Землю обыгрывалась много раз. Но только единичные произведения, как, например, «Война миров» остались, так сказать, в памяти литературы. Во времена же написания «Кукловодов» подобных опусов было написано очень много, вероятно, тысячи. Хайнлайн здесь, как мало кому удавалось, мастерски разворачивает сюжет, не отпуская внимания читателя, удачно избегая явных штампов, привлекая кое-где и юмор. В силу этого ему удается быть оригинальным, находясь в весьма избитой теме.

На главный недостаток этого романа указывал еще мудрейший С. Лем. Не очень непонятно зачем, собственно говоря, таким существам как «слизни» завоевывать Землю, каковы их конечные цели? Ведь это «разумные» существа, а не вирусы. Расширение жизненного пространства? Опять же зачем, почему именно за счет Земли? Хайнлайн всё это не обсуждает, но лишь талантливо разыгрывает созданную ситуацию. Впрочем, в данном случае он правильно поступил, не давая прямого ответа на такие вопросы. Слишком сильное углубление в «психологию» и «социологию» слизней наверняка оказалось бы наивным и ненамеренно комичным. А так – простор воображению читателя, если таковой, конечно, вообще озабочен подобными проблемами.

В общем, философской прозой этот роман не назовешь. Однако ниоткуда не следует, что вся НФ и литература в целом должна быть именно философской, развлечений еще никто не отменял. Вывод: «Кукловоды» — качественный образец фантастики приключенческого толка, по своему ярко характеризующий эпоху расцвета НФ в англоязычном мире. Можно сказать даже больше: одно из немногих оригинальных произведений как самого Хайнлайна, так и американской НФ вообще.

Оценка: 8
– [  7  ] +

Филип Фармер «Образ зверя»

terrry, 28 октября 2010 г. 18:28

Как бы не анализировать творчество Ф. Фармера, приходишь к выводу, что он, прежде всего, талантливый рассказчик. Он может заинтересовать читателя чем угодно – качество весьма ценное для писателя. Вот и «Облик зверя» — вполне занимательная история, со своей атмосферой, по-своему талантливая. Натуралистические (иногда, отвратительные) и сексуальные сцены часто смотрятся как нечто привнесенное в текст (видимо, ради издательства). Они, скорее, воспринимаются с юмором (что тоже в плюс), чем с ужасом. Автору гораздо лучше удались описания необыкновенного смога. Конечно, никакого покушения на нравственные и прочие табу (как на то намекал в послесловии Т. Старджон) в данной книге нет и в помине, непристойным это произведение не назовешь в силу его психологической поверхностности. Таковым можно было бы назвать, например, «Бордель на Розенштрассе» М. Муркока – вещь достаточно провокационную. Опус же Фармера – просто развернутый комикс. Это, пожалуй, единственный комикс, который я читал несколько раз. Если это и пародия, то достаточно тонкая, так как одновременно является и автопародией.

Оценка: 8
– [  6  ] +

Роберт Силверберг «Замок лорда Валентина»

terrry, 27 октября 2010 г. 19:03

Надо признать, мир, придуманный Силвербергом, достаточно своеобразен и симпатичен. Этакая застывшая «идиллическая» цивилизация, почти начисто лишенная технологической компоненты. Автор соединил в одно целое, довольно-таки, на мой взгляд, органично, элементы НФ, фэнтези и просто сказки. По ходу чтения возникают вопросы. Чем, например, занимается многомиллионное население городов? Чем оно, в конце концов, питается? Сосисками лиименов? Особенно актуален этот вопрос для Лабиринта. Да и откуда вообще возникли города без производства, без войн? Впрочем, сказка есть сказка. Есть и некоторые сюжетные штампы. Так, синекожий инопланетянин Кхун погибает в конце истории потому, видимо, что автор не знает, что с ним дальше делать (его, собственно говоря, вообще могло не возникнуть).

Но это всё антураж. Главную мысль произведения, на мой взгляд, можно выразить двумя словами: толерантность и терпимость. Все проблемы, по мнению автора, нужно решать путем, так сказать, мирных переговоров, опираясь на благородство души. С «иными» тоже нужно дружить, мирно сосуществовать. Никакого намека на ксенофобию! Таково, видимо, Силверберговское credo. Вокруг этого и вертятся все решения возникающих коллизий героев. Показаны эти перипетии не без таланта и, в общем, в рамках здравого смысла. Однако, в форме «романа» такой, мягко говоря, упрощенный и прямолинейный прием несколько утомляет своей повторяемостью. Силверберг – романист в целом уступает Силвербергу – новеллисту. Поэтому «Хроники Маджипура» выглядят, может быть, значительней. Положение несколько выправляет богатая фантазия автора – Силвербергу её, как говорится, не занимать. Природные и прочие чудеса планеты Маджипур выписаны весьма талантливо. Присутствует в арсенале автора и юмор, иногда, впрочем, не намеренный.

Читал эту книгу несколько раз. Вполне качественное развлекательное и легкое чтение. Автор, как заметил один критик, избегает усложненной фабулы. Когда читаешь книгу, она кажется чем-то большим, чем когда её закроешь. Наверное, это в плюс автору. Два известных мне перевода довольно сильно разнятся. Издание 1993 г. СПб.: Сфинкс СПб, Объединение «ВМКЦ», перевод М. Коркина – ок!

Оценка: 8
– [  8  ] +

Иван Ефремов «Наука и научная фантастика»

terrry, 26 октября 2010 г. 15:38

С годами приходишь к выводу, что выбор книги для чтения – довольно ответственная задача, иначе и читать не стоит! А достойные книги (в том числе НФ) требуют анализа, классификации и т.п. Такие работы как «Наука и научная фантастика» помогают читательской ориентации в мире книг, иногда, пожалуй, даже помогают лучше понять содержание какого-либо текста. Здесь нет той глубины анализа, какую можно найти, скажем, в литературоведческих работах С. Лема, или в трудах профессиональных критиков. Однако ценными могут быть работы разного уровня, не говоря уже о том, что интересно узнать мнение выдающегося писателя по концептуальному вопросу.

Оценка: 9
– [  6  ] +

Анатолий Бритиков «Русский советский научно-фантастический роман»

terrry, 26 октября 2010 г. 12:20

Замечательная, по-видимому, единственная в своем роде работа. Автору удивительно гармонично удалось соединить строгость академического языка с образностью эссеистики. Также хорошо выдержана пропорция между анализом конкретных произведений и выводами общеметодологического характера. В плане последних книга практически не устарела (не смотря на сорокалетний возраст!). Остается сожалеть, что новое исправленное издание практически недоступно в издательском виде.

Оценка: 10
– [  22  ] +

Иван Ефремов «Cor Serpentis (Сердце Змеи)»

terrry, 25 октября 2010 г. 18:10

Всем известно, что повесть «Сердце Змеи» была написана как продолжение, дополнение «Туманности Андромеды». Возможно, поэтому литературно она выглядит слабее романа, повествование представляется несколько схематичным. Всё же повесть имеет и самостоятельную ценность, связанную с темой непосредственного контакта людей из разных миров. В ней представлена ещё одна грань ефремовского мира будущего, в частности, как бы зафиксирован фрагмент переходного периода между Эрой Великого Кольца и Эрой Встретившихся Рук («Час Быка»). Этот переходный период, несомненно, должен быть связан с этапами освоения космоса. Поэтому пульсационные звездолеты — это тоже некоторая ступень перехода от анамезонных кораблей «Туманности Андромеды» к ЗПЛ «Часа Быка».

Можно услышать мнение, что отправка космической экспедиции, которая должна вернуться на Землю только через семьсот лет, заведомо бессмысленна. И это, несмотря на то, что Ефремов устами героев своей повести предельно ясно обосновал тезис о необходимости НЕПРЕРЫВНОГО процесса познания. Мне бы хотелось добавить еще следующее. Люди ЭВК живут до ста пятидесяти лет. В «Туманности Андромеды» упоминается, что и триста лет – не предел. Очевидно, что при такой продолжительности жизни семисотлетний срок будет восприниматься совершенно иначе, чем сейчас. Но главное, земная цивилизация ЭВК характеризуется такой культурной и «психо-социальной» стабильностью, которую сейчас трудно представить. Поэтому вернувшиеся домой участники далекой экспедиции не должны испытать ничего похожего на так называемый «культурный шок», какого-либо непонимания со стороны своих потомков.

Наиболее часто эту повесть критикуют за «ненаучность», связанную с описанием «фторных» людей. Как-то неудобно об этом напоминать, но уже со времен Ж. Верна обозначились существенные различия в художественном методе и функциях НФ и научно-популярной литературы. Во всяком случае, в гипотезе фторной жизни есть более широкий предмет для дискуссии. Могу только сказать для примера, что в начале двадцатого века один известный ученый строго «доказал» невозможность космических полетов… Удивительно, но я нигде не встречал подобной критики в адрес, скажем, знаменитого произведения Лема «Солярис». Спрашивается: почему? Потому только, что океан планеты Солярис описан автором как практически непознаваемый, и, следовательно, недоступный для критики объект? Сомнительный аргумент. Как бы то ни было, а фантазия Лема (как и Ефремова) заслуживает всяческих похвал. А вот с точки зрения драматичности сюжета, эмоционального воздействия на читателя и нравственной определенности повесть Ефремова, на мой взгляд, весомее.

Вообще, меня очень привлекает в ефремовских вещах именно эта глубокая нравственная (идеологическая, если угодно) определенность. С его принципами можно соглашаться или нет, но невозможно их игнорировать. А встречающаяся в иных литературных опусах сюжетно-идейная аморфность, часто маскирующая отсутствие, по выражению С. Лема, проблемно-содержательной начинки, в познавательном отношении совершенно бесплодна, и потому быстро утомляет. Рассказ же М. Лейнстера (послуживший как бы поводом для написания «Сердце Змеи») по сравнению с «Cor Serpentis» — произведение совершенно другого масштаба и другой семантической направленности, а именно, это формально-логическая игра, которую с тем же успехом можно было бы изложить, не привлекая никаких космических мотивов. Поэтому, возможно, даже напрасно Ефремов включил в свою повесть эпизод с обсуждением «рассказа времен ЭРМ». Возникающий при этом оттенок дидактичности, кажется, не идет на пользу произведению, хотя и обоснован сюжетно.

Мысль о неожиданной встрече в невообразимых просторах космоса собратьев по разуму, причем, ИМЕННО (почти) людей кажется мне грандиозной, поразительной и по настоящему смелой. Чувства людей (и землян и фторных), впервые переживающих такую встречу, и есть главная тема «Сердце Змеи». Пронзительная драматичность ситуации заключена в удивительной разнице их физической природы и одновременном несомненном сходстве физической формы и разума, заключенного в эту форму. Здесь Ефремов широко развивает идеи, впервые изложенные им в другой замечательной повести — «Звездные Корабли». Вера в безграничное могущество разума, способного даже, возможно, преобразовать фторных (либо каких-то «других», не суть важно) людей в «нормальных» — ещё один лейтмотив «Сердца Змеи». Думаю, мало кому из писателей удавалось так глубоко показать и радость неожиданной встречи братьев по разуму, и горечь их последующего расставания навсегда. Сцена прощания звездолетчиков написана особым ефремовским возвышенным стилем, который у любого другого писателя показался бы, пожалуй, чересчур пафосным.

В этой повести, в силу ее лаконичной формы, вероятно, некая «неестественность» героев, которую часто усматривали в «Туманности Андромеды» проступает еще отчетливее. В связи с этим хочется закончить отзыв одной замечательной цитатой (А. Славов), так как невозможно, кажется, сказать лучше: «…возвратимся к вопросу — естественны ли герои Ефремова? Если идет речь о бытовой достоверности современного мозаичного городского человека — НЕТ! Естественность Эрга Нора, Вира Норина, Чары Нанди, Фай Родис, по-моему, кроется в их Эстетстве. Это человеческие существа, у которых высшее качество разума сняло в себе естество биологического уровня, не игнорируя его, но и не потакая. Поэтому в их красоте можно найти что-то от красоты горных вершин, зеленых долин, кристального блеска озёр. Правда, это не человеческие черты в современном понимании. Нужны ли кому-нибудь такие литературные персонажи? Ну, это каждый решит сам для себя».

Хочется добавить еще одно соображение. Повесть «Сердце Змеи» представляется мне метафоричной. Ведь сегодняшнее человечество не вступило еще в Великое Кольцо. Надо признать, что не исключена вероятность очень редкого (хотя и не уникального) возникновения жизни в космосе. И одинокая (пока) Земля сама подобна звездолету фторных людей, и надеется (все-таки надеется ?) на встречу с братьями по разуму в своем пути через Галактику.

Оценка: 10
– [  25  ] +

Сергей Павлов «Лунная радуга»

terrry, 21 октября 2010 г. 13:42

Каждому любителю фантастики, интересовавшемуся историей жанра в Роcсии, знакомо такое понятие — «фантастика ближнего прицела». Речь идет о произведениях, в основном, 50-х гг. «Фантастикой» тогда часто называлось какое-нибудь сомнительное рацпредложение. В литературоведении возник даже специальный термин – «теория предела». Наиболее известные «предельщики»: В. Немцов, В. Охотников, В. Сапарин (последний, пожалуй, в меньшей степени). Близок к ним был и А. Казанцев.

«Лунная радуга», на мой взгляд, — пример того, какой на самом деле должна быть фантастика «ближнего прицела», избавленная от глубокого методологического порока в виде идеологии «предельщиков». В самом деле, автор показал развитие уже ИМЕЮЩИХСЯ тенденций освоения солнечной системы, а не их возможных (мыслимых) перспектив, что характерно для фантастики о далеком будущем. Но исследование БЛИЖАЙШЕГО будущего, каким оно видится автору, в силу этого и представляет особый интерес. В такой фантастике больше от футурологии, чем от визионерства.

Приятно отметить, что «Лунная радуга» является полноценным романом, удовлетворяющим этому строгому критерию по количеству героев и сюжетных линий, временным рамкам действия, глубине анализа рассматриваемых вопросов. Это произведение требует «вчитывания». Психологически и «характерологически» герои выписаны достаточно глубоко и убедительно. Хотя романом-эпопеей я бы его всё-таки не назвал — немного не та стилистика, не хватает картин земной жизни. В общем, отсутствует такой структурообразующий элемент романа-эпопеи, как философско-исторические отступления.

Много места в романе уделено приключениям. Однако видно, что это не авантюрные развлекательные передряги, а закономерные следствия жизненных обстоятельств, обусловленных генеральным замыслом произведения. Очень здорово придумано необычное явление — «оберонский гурм». И всё же автор иногда несколько увлекается описанием «остросюжетных» моментов. Это, пожалуй, единственный недостаток романа. Космический антураж, технические детали описаны замечательно – никакого намека на наивный дилетантизм. Вообще, очень хорошо проработан «фон» повествования.

В «Лунной радуге» автор, на мой взгляд, проводит программную мысль: выход человечества уже ТОЛЬКО за пределы Земли, в ближний космос неотвратимо и необратимо изменит цивилизацию. И автора интересует то, какими будут эти изменения. Если Лем говорил: «Среди звезд нас ждет НЕИЗВЕСТНОЕ!», то С. Павлов, в свою очередь, продолжает: «Среди планет (нашей собственной системы) нас ждет НЕИЗВЕСТНОЕ!»

Поразмыслив, приходишь к выводу, что «Лунная радуга» — произведение (к сожалению), едва ли не единственное в своем роде. Из предтеч можно назвать «Страну багровых туч», и, более отдаленно, «Рассказы о пилоте Пирксе» и некоторые ранние рассказы Р. Хайнлайна. Кстати, напрашивается ещё одна очевидная аналогия с Лемом. Нортон со товарищи с точностью до наоборот напоминают Элла Брегга и прочую компанию небетризованных. Впрочем, все эти аналогии совершенно далеки от каких-либо заимствований.

Резюме: одна из лучших книг русской советской НФ! Не ставлю «10» только потому, что десятки у меня зарезервированы для непревзойденных эпохальных книг, таких как, например, «Туманность Андромеды».

Оценка: 9
– [  6  ] +

Роберт Шекли «Зирн без охраны, дворец Дженгик горит, Джон Вестерли мёртв»

terrry, 19 октября 2010 г. 17:13

Этот рассказ, на мой взгляд, если и не лучший из рассказов Шекли, то, по крайней мере, один из лучших. Несколько разрозненных маленьких отрывков, каждый из которых напоминает пародию на неудачный комикс, создают поразительное впечатление — я бы назвал его аллегоричным. Может быть, это результат случайный. Хаотичность повествования передает ощущения человека, который живет, не контролируя свою жизнь и не понимая сути (зловещих) явлений, которые он наблюдает. Я думаю, в какой-то степени, это относится к каждому (из нас) – чтобы убедиться в этом, достаточно углубиться в просмотр телевидения. Смысл рассказа в том, что могут (случайно или вполне закономерно) произойти события, после которых ничто, и никто, включая самого Господа Бога, не в силах будет помочь отдельному человеку или всей Земле, не важно. И что же тогда остается людям? Только их чувства, которые они пытаются выразить в последние мгновения своей жизни, понимая, что и это бесполезно. Шекли завершает рассказ почти поэтическими строками, что, вообще-то, ему не свойственно, при этом, не впадая в примитивную сентиментальность.

Оценка: 9
– [  3  ] +

Роберт Шекли «Машина Шехерезада»

terrry, 19 октября 2010 г. 13:05

Творчество позднего Шекли тяготеет к фантасмагории и литературе абсурда. Вероятно, не всем придется по душе сюрреалистический поток сознания без пролога и эпилога. Но неповторимая ирония, основанная на глубоком понимании человеческой натуры, сложные аллюзии и игра слов всегда остаются в арсенале писателя. Чего стоит одно только сравнение тихого умиротворяющего плеска волн реки (Леты) с предсмертным храпом умирающего. В этом произведении автор, с присущим ему мрачноватым юмором и едва заметной лиричностью, широко и по своему использует мотивы античной мифологии (имеется в виду весь сборник историй). Рекомендуется всем поклонникам творчества Роберта Шекли.

Оценка: 8
– [  19  ] +

Иван Ефремов «На краю Ойкумены»

terrry, 14 октября 2010 г. 18:57

Много я читал критики произведений И.А. Ефремова и, иной раз, вполне конструктивной. Но стоит вновь взять в руки давно знакомый ефремовский текст, или послушать аудиокнигу, как вся критика куда-то «улетучивается». Это ли не та самая волшебная сила искусства, подвластная лишь истинному художнику?

«На краю Ойкумены» — роман (или повесть) с ярко выраженным приключенческим сюжетом. Но по мере прочтения становится ясно, что приключения, написанные необыкновенно увлекательно, являются, главным образом, сюжетообразующей канвой. Особенно интересно перечитывать этот роман после поздних произведений Ефремова. Тогда отчетливо вырисовывается внутренняя взаимосвязь всего художественного (и не только) творчества писателя. «На краю Ойкумены» — прежде всего, произведение об искусстве и культе красоты людей и природы. Уже в этом произведении Ефремов формирует свою эстетику, вводя понятие целесообразности красоты, которое получит дальнейшее развитие в «Лезвии бритвы» и «Таис Афинской». Ефремов использует, как и в других своих произведениях, прием противопоставления, в данном случае, любимого им искусства Эллады (Крита) и подавляющего (как бы вырождающегося) искусства Египта. Здесь можно спорить по существу, но предмет такого спора и точка зрения автора выражены вполне определенно. Ефремов считает, что искусство не есть только предмет сам по себе, а, прежде всего, является отображением уровня общественного и нравственного развития народов и государств. Более того, Ефремов (убежденный коммунист), следуя, по-видимому, известной мысли К. Маркса, художественными средствами показывает, что искусство не только отображает мир, но и преобразует его. В этом смысле время Египетской цивилизации, в романе, подходит к концу, и видится подход новой эпохи — эллинской, более прогрессивной. Помимо этой основополагающей идеи, автор щедро насытил свое произведение конкретными историко-этнографическими сведениями. Строгий историзм повествования переплетается с художественной фантазией. Палеонтолог Ефремов придумал даже встречу героев с реликтовым зверем «гишу» (мотив, похожий на тот, что использован в его раннем рассказе «Олгой-хорхой»).

Еще одна важная мысль этого романа — утверждение об общности всех людей на земле. Эта общность коренится в миллионах лет антропогенеза и, поэтому, гораздо крепче различий, привнесенных цивилизациями. Об этом стоило бы помнить современным людям, налаживающим «взаимовыгодное» сотрудничество между странами. Интересно отметить, что все древние народы, о которых говорится в романе, (не только общепризнанные Греция и Египет) представлены высоко культурными обществами. (Сейчас, кажется, многие так не считают.) О каких-то дикарях, людоедах лишь упоминается вскользь.

Здесь впервые Ефремов начинает формулировать, на мой взгляд, также и идеал человека будущего. Пандион, например, уже обладает некоторыми чертами Дар Ветра и Мвена Маса — он больше думает о товарищах, чем о себе и, подобно персонажам «Туманности Андромеды», стремится к познанию мира. Часто говорят, что ефремовские идеалы в наше время выглядят утопично и наивно. Не могу с этим согласиться. Я думаю, дело в том, что, возможно, в это самое «наше время» мы просто всё больше отодвигаемся от этого идеала (к сожалению). Идеал гармонично развитого человека и гармоничного взаимопроникновения культур, на мой взгляд, наивным быть не может. Это представляется очевидным.

Язык романа — узнаваемый ефремовский стиль, оставляющий, прежде всего, сильное эмоциональное впечатление, которое трудно передать словами. Основные мировоззренческие идеи автора здесь еще не столь явно обозначены и отточены, как, например, в «Часе Быка». Но уже можно сказать, что со страниц книги веет «настоящей жизнью». Образы людей, животных, картин природы созданы с большим мастерством (может быть, это и есть т.н. «эйдетические описания»). Замечательная книга, которую можно рекомендовать всем.

Как всегда, с интересом прослушал аудио-вариант. Неплохо, хотя произношение исполнителя иногда, что называется, режет слух. Самый яркий пример: в слове «нарочито» ударение делается на букву «о», или в слове «сгрудились» — ударение на второй слог (даже как-то забавно в последнем случае).

Оценка: 10
– [  20  ] +

Вадим Шефнер «Девушка у обрыва, или Записки Ковригина»

terrry, 11 октября 2010 г. 16:44

В. Шефнер написал несколько фантастических повестей, из них «Девушка у обрыва» самая большая по объему, и, на мой взгляд, самая удачная.

Часто эту повесть называют пародийной. Но сказать так – значит не сказать почти ничего. «Девушка у обрыва» — не фельетон. Отличительные черты этой вещи, скорее, лукавый юмор, лиричность повествования и сочувствие к героям, чем гротеск и сатира, привязанная к какой-то конкретике (60-х гг. и т.п.) Действительно, там можно усмотреть более или менее явную насмешку над штампами НФ, а также, наверное, над некоторыми штампами массового сознания. Но если бы этим ценность книги и ограничивалась, ей не суждена была бы долгая жизнь. Считается, что история о Ковригине и Светочеве – одно из рассмотрений сюжета Моцарта и Сальери, а вернее, Сальери и Моцарта. Мне такое суждение кажется несколько натянутым, во всяком случае, не обладающим особым смысловым значением. Как всякая настоящая литература, «Девушка у обрыва» — книга о любви, дружбе, «человеческих слабостях», творчестве, взаимоотношениях личности и общества. Автор выбрал для своего произведения такую форму, где фантастика смыкается со сказкой (об этом он сам говорил в предисловии), что позволило ему писать о своих мечтаниях откровенно и «незатейливо», не отвлекаясь на разного рода «социологические и технологические» обоснования. Сделано это очень талантливо и легко, может быть, даже неподражаемо. Шефнер не был бы поэтом, если бы не включил в повесть пародийные (действительно смешные) стихи. Забавные аббревиатуры и составные неологизмы («чепьювин») ассоциируюся с именем Лема. А вот характеры героев прописаны, пожалуй, лучше лемовских – в легковесном, казалось бы, произведении чувствуется школа классической русской литературы.

Особого эффекта Шефнер добивается используя простые повествовательные предложения и очень тонко дозируя иронию. А что такое ирония? Согласно (опять-таки) Лему, ирония — это высказывание, обращенное против себя. В таком тексте, в котором наличие иронии кажется на грани существования, в голове у читателя возникает множество смыслов. Это один из признаков, по которым можно отличить подлинную литературу от графомании. Здесь, как и в поэзии – возникновение оной никак не может гарантировать какое угодно количество зарифмованных строчек. Я бы еще добавил, что своим стилем Шефнер несколько напоминает К. Воннегута и его «Бойню №5», конечно, с учетом совсем другой темы и другой интонации.

Замечательная, добрая, трогательная книга. Таких, пожалуй, сейчас особенно не хватает.

Оценка: 9
– [  18  ] +

Станислав Лем «Солярис»

terrry, 5 октября 2010 г. 18:28

Художественное творчество Лема в координатах «X: время — Y: качество», на мой взгляд, можно уподобить весьма высокому плато. Начинается это плато резким подъемом в виде «Астронавтов» и «Магелланова облака», а заканчивается еще более резким обрывом, следующим за романом «Фиаско». На самом же плато можно выделить две вершины, разделенные не только по времени, но и, главным образом, жанрово-тематически. Более поздняя вершина – это «Осмотр на месте», более ранняя – «Солярис». Время написания этой вещи — не только творческий расцвет самого Лема, но и расцвет НФ и в англо-американском мире, и в СССР. Не умаляя, естественно, заслуг пана Лема, можно предположить влияние соответствующей «ноосферы» на появление выдающихся произведений НФ.

Переводчики издательства «Текст» (Г. Гудимова, В. Перельман, 1992 г.) утверждают, что в оригинале название планеты «Солярис» не склоняется, то есть имеет женский род. «Солярис» привычно называют романом, но, строго говоря, это повесть. Ситуация на станции показана достаточно камерная и сюжет, который полностью вытекает из чрезвычайно интересной фантастической ситуации, вполне новеллистичен. «Солярис» часто называли также образцом т.н. «твердой» НФ, здесь Лем еще не очень погружается в философические дебри («Осмотр на месте», «Фиаско»), оставаясь пока на уровне, так сказать, философских глубин.

Лем много раз говорил о том, что когда он описал прибытие Кельвина на станцию, он сам еще не знал, что именно ожидает его героя. Вот эта атмосфера беспокойного ожидания (и ожиданий самого автора) замечательно передана в тексте. И она особо, как-то символически усилена, на мой взгляд, резкими изменениями освещения от двух разных солнц – описано очень натурально, зримо, как и всё на станции.

Относительным недостатком повести «Солярис», который был бы заметнее в полноценном романе, является, возможно, некоторая схематичность, «недосказанность» героев. Все они художественно прорисованы лучше, чем вполне безликие Доктор, Координатор, Инженер из «Эдема». Но все-таки не вполне убедительными психологически представляются причины «вторичного самоубийства» «Хэри», и даже, на мой взгляд, гибели Гибаряна. Впрочем, психологические коллизии как таковые никогда не были самой сильной стороной Лема, он, прежде всего, тщательно разрабатывал основную философскую идею. Лем – не Достоевский, которого он, кстати говоря, называл великим и гениальным писателем. С другой стороны, текстом психологически примитивным «Солярис» никак не назовешь, мои придирки здесь по самой высокой мерке. Но всё это, кажется, не влияет на основную мысль рассматриваемого произведения, которую неоднократно провозглашали вслед за Лемом (и она, видимо, верная): «Среди звезд нас ждет Неизвестное!» Но одно дело провозгласить, и совсем другое – убедительно показать это в конкретном произведении средствами искусства. Лему в «Солярис(е)» это удалось блестяще. Главное достижение– это, бесспорно, сам Океан, грандиозная онтологическая и гносеологическая загадка с элементами провокации. Вот где даются простор и пища образному воображению и уму читателя. Однозначных интерпретаций (а, значит, и снижения познавательной ценности литературного текста) здесь ожидать не приходится. Я бы не согласился с тем, что «Солярис» — произведение о попытке (неудачной) контакта человеческого разума с абсолютно нечеловеческим. Скорее, речь идет о границах и методах самого человеческого познания. А познание, собственно говоря, один из смыслов жизни. Возникает вопрос о цели и средствах этого познания, которое (цитата) «только тогда истинно, когда оно опирается на нравственность», а вопрос о разумности океана играет одновременно и самоценную и прикладную роль. Сам Лем писал, что «Солярис» — антропологический эксперимент на тему что будет, если человек столкнется с явлением, которое ПРЕВОСХОДИТ понимание. Это, я думаю, своего рода, философская игра в агностицизм, а игра вообще родственна фантастике.

Хочется отметить абсолютно оригинальные описания симметриад, мимоидов и прочих образований океана, которые и в самом деле можно принять за описания реальных объектов. Здесь «реализм» лемовской фантастики близок к реализму Г. Уэллса. А вот информации о «гостях» Снаута и Сарториуса чуть, может быть, не хватает, хотя конкретика в таких делах может и повредить, разрушив атмосферу таинственности. Очень занятно следить за развитием вымышленной истории исследований планеты Солярис (говорю это также как человек, имеющий к науке некоторое отношение).

В целом, можно сказать, что «Солярис» — великолепное произведение, показывающее как художественно, так и методологически на что способна НФ: беллетристическая фабула и философское содержание соединились в правильной пропорции, дав нечто более значительное, чем могла бы каждая составляющая в отдельности. Ознакомление с этим текстом, без сомнения, полезно всякому культурному человеку. ;) Гарантировано увлекательное и при том ценное в познавательном аспекте чтение.

С интересом прослушал аудиоинсценировку с участием А. Джигарханяна и А. Филиппенко. Однако, эта постановка, в отличие от простой аудиокниги, ни в какой мере не может заменить прочтение полного текста. Правда, и аудиокнига издательства «Ардис» воспроизводит текст с купюрами. Между прочим, телеспектакль «Солярис» 1968 г. тоже представляет на мой взгляд, большой интерес, хотя он совершенно не похож на знаменитый фильм А. Тарковского. В этом спектакле, кстати, психологическая фабула взаимоотношений Криса и Хэри выписана с большей определенностью, пожалуй, даже большей, чем в тексте — предельно жестко. С одной стороны, это показывает, что гуманизм повести, как заметил А.Ф.Бритиков, противоречив. А с другой — наличие множества интерпретаций, вероятно, само по себе говорит о значительности произведения Лема.

Оценка: 10
– [  33  ] +

Станислав Лем «Фиаско»

terrry, 1 октября 2010 г. 16:20

«Фиаско» — роман столь же интересный, сколь и печальный. На протяжении всего своего творчества Лем постепенно переходил от умеренного оптимизма к скептицизму и далее к полному пессимизму в отношении, так сказать, социологических перспектив. В этом романе писатель применяет приём контраста между невероятными техническими достижениями и абсолютной тщетой попыток найти взаимопонимание с братьями по разуму.

Согласно Лему, во времена Пиркса и Парвиса человечество более или менее успешно осваивает Солнечную систему, что для нас, конечно, фантастика (увы), но не слишком «фантастическая». Другое дело – последующие поколения землян, понятие о возможностях которых можно почерпнуть из романа. Эти раскалывают планеты как орехи, летают к черным дырам, оживляют мертвецов (правда, не всех) и т.д. Лем здесь (очень буднично) не жалеет красок. Указана, например, масса космического корабля «Эвридика»: не много не мало миллиард тонн, что равно массе кубического километра (!) воды. Для сравнения, масса ракеты из «Эдема» всего шестнадцать тысяч тонн. Да и тех, кто летит на этом корабле нельзя назвать экипажем или экспедицией, скорее это целый институт и небольшой город в одном лице — некоторые вопросы на этом корабле решаются чем-то вроде голосования. В этих описаниях Лем иногда даже напоминает Жюля Верна, на новом, конечно, уровне. Естественно, Лем не был бы Лемом, если бы не насытил свой текст философскими и научными данными, размышлениями и аллегориями. В этом смысле в «Фиаско» он, кажется, превзошел самого себя. Читать всё это необыкновенно увлекательно.

Но мне как-то непонятно то исступление, с которым земляне хотят вступить в контакт с квинтянами. Это уже не назовешь страстью исследователя, так как они готовы даже уничтожить этих самых квинтян. Не видно, чтобы это их стремление вытекало с НЕОБХОДИМОСТЬЮ из развития земной цивилизации. Постепенно складывается впечатление, что они и сами не знают, зачем им вообще нужен какой-либо реальный контакт с кем-либо. Они становятся похожими на детей, в гневе разламывающих непонятную игрушку. Но ведь населенная, пусть и не известно кем, планета – не игрушка. С квинтянами тоже не всё ясно. Автор дает понять, что они (по, крайней мере, в нынешнем виде) совершенно нечеловекообразны. И, тем не менее, кто-то произвел и производит (как?) огромное количество спутников, кто-то выражает «приветствие» посланнику земли. Вся ситуация, конечно, сложнее и запутана автором намеренно. Но она граничит уже с антиномичностью и алогичностью, то есть балансирует на грани обладания познавательной ценностью. А это для лемовской прозы чревато катастрофой, распадом. Как пример научно-фантастической философской прозы «Фиаско» — безусловно, шедевр, очень выдержанный стилистически. И, однако, концептуально прорывной эту книгу не назовешь. Великолепному литературному мастерству и изощренной фантазии недостает столь же ошеломительной КОНСТРУКТИВНОЙ идеи. Ведь никаких ДРУГИХ способов этого самого Контакта сам Лем не предлагает. Фактически, и это важно, он утверждает, что их и нет вовсе, окончательно формулируя своё credo. Но Космос, Контакт и по существу и для литературы – темы необъятные, если не устанавливать самому себе сходящихся парадигмальных рамок.

Таким образом, можно придти к выводу, что «Фиаско» есть фиаско, в некотором смысле, конечно, всего творчества Лема – его писательская судьба отражает судьбу героев его романа. Цитируя слова самого Лема о «Создателе Звезд» Стэплдона можно сказать, что это поражение, понесенное в титанической борьбе. Закономерно то, что этот роман стал, фактически, последним его произведением в НФ. Тема «Контакта» так, как её понимал Лем, была исчерпана, найти же новую тему оказалось не под силу даже такому титану, как он. От этого становится немного грустно.

PS Путешествие «Эвридики» с помощью «черной дыры» перекликается с гипотезой Н.С. Кардашева, о которой можно прочитать, например, в монографии И.С. Шкловского «Вселенная, жизнь, разум».

Оценка: 10
– [  15  ] +

Г. Ф. Лавкрафт «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата»

terrry, 28 сентября 2010 г. 19:11

Творчество Лавкрафта в своих лучших образцах, безусловно, поэтично. Его поэзия проистекает из придуманной им же оригинальной мифологии. «Зов Кадафа неведомого» (именно этот перевод С. Степанова я читал) – самое поэтичное и лучшее, на мой взгляд, творение Лавкрафта. Читал его много раз и всегда с удовольствием. Кстати говоря, именно удачный перевод этой книги повлиял на моё мнение, другие переводы я листал, но читать не захотелось.

Повествование в виде сна – правильное и удачное решение для данного произведения. Оно освобождает от необходимости устанавливать какие-то скрепы между реальным миром и миром фантазий, которые, вообще-то, Лавкрафту не слишком хорошо удавались. Но самое главное – возможность полностью раскрепостить полет своего воображения, а, вернее, установить для него особые причудливые рамки. Следить за этим полетом – удовольствие для читателя. Зуги, гулы, гаги, гхасты, ночные мверзи, птицы шантак и прочие апокалиптические и не очень чудища соседствуют с обыкновенными «сытыми и мощными» котами, которые, правда, умеют прыгать с крыш домов прямо на Луну. Ползучий хаос Нийярлатотеп, демон-султан Азатоц, жадно вгрызающийся в мрак и сам неведомый Кадаф, «увенчанный короной невообразимых звезд» – образы абсолютно поэтические. Самые разные чудеса просто льются рекой со страниц этого романа-сна. Лавкрафт как бы не дает читателю опомниться, окуная героя во всё новые «ужасные» приключения. Это само по себе занимательно. С какой великолепной образностью и чувственностью передан полет героя сначала на вершину Кадафа, а затем и еще дальше, «туда, куда не доходят даже сны»! Очень часто в описаниях встречаются несколько подряд идущих прилагательных, ключевым из которых является слово «странный». Это, видимо, такой прием автора, создающий особую атмосферу монотонных заклинаний и таинственности. Языковой строй этой вещи выдержан с величайшим балансом, чего, обычно, бывает очень трудно достичь, учитывая довольно-таки большой объем текста.

Однако в этом произведении Лавкрафт достигает большего, чем просто красочная передача сюрреалистических видений и переживаний. Сомнамбулические скитания героя постепенно подводят его к вполне законченной мысли. Источник его томления и мечты о чудесном городе – его собственные детские впечатления, говоря шире, сама жизнь на Земле, а не в «дримлэнде». Реальный мир, реальная жизнь богаче, разнообразнее и дороже самого чудесного сна. Герой в конечном итоге как бы находит самого себя. Поэтому «Зов Кадафа неведомого» мне кажется самым зрелым и эстетически законченным произведением Лавкрафта, хотя он сам, как известно, свои поздние вещи не жаловал…

И еще одно замечание по поводу «дансейнизма» Лавкрафта. Безусловно, Лавкрафт не мог не испытывать влияния Дансейни на свое творчество, а равно и влияния других авторов (Де Куинси, Мильтон). Это нормально для художника. Но очевидно и то, что он был достаточно талантлив для того, чтобы успешно выразить в своем творчестве собственную индивидуальность, и, тем более, удержаться от каких-либо явных заимствований.

Оценка: 10
– [  13  ] +

Алексей Николаевич Толстой «Аэлита»

terrry, 28 сентября 2010 г. 17:20

Читая «Аэлиту», отчетливо сознаешь, что этот роман написан в те времена, когда фантастика и т.н. литература основного потока не разделили еще (может быть, навсегда) свои пути. Никакого удивления не вызывает факт, что автором «Аэлиты» и романа «Петр Первый» является один и тот же человек – великий, без преувеличения, русский писатель. В самом деле, художественно безупречны, самобытны и интересны образы главных героев – Гусева, Лося, Аэлиты. Проще говоря, литературные герои выглядят как реальные, живые люди! Благодаря великолепному мастерству А. Толстого столь же реальными и зримыми как улицы Петербурга кажутся марсианские пейзажи, и правдоподобным — сам фантастический сюжет. Бытовые зарисовки гармонично соседствуют здесь со смелой фантастикой. По словам А.Ф. Бритикова: «Всё время научно-фантастический план перекрещивается с реалистическим психологизмом романа».

Как ни удивительно, но находятся люди (правда, их немного), которые считают «Аэлиту» «устаревшим» в чем-то произведением, особенно в глазах современной просвещенной молодежи. А ведь говорить так, всё равно, что утверждать неактуальность «Мёртвых душ» Гоголя, мотивируя это тем, что крепостное право-де в России давным-давно отменено. Подобные претензии могли бы быть справедливыми по отношению к фантастике «ближнего прицела», «научно-производственному роману» 50-х годов двадцатого века. Те творения действительно как бы рождались уже устаревшими, главным образом, из-за низкого литературного уровня. Не на технике и не на «революционных идеях» зиждутся суть и сюжетная канва романа Толстого. Человек стремится к новому, неизвестному и лучшему, как в личной, так и в общественной жизни, и на Земле, и за пределами оной. В начале двадцатого века никто, включая ведущих ученых, не представлял себе, как именно будет выглядеть космический полет. Всё же Толстой, очевидно, вполне осознавал фантастичность и условность придуманного им изобретения Лося. Здесь я вижу некое литературное воплощение им массовых «механистичных» представлений того времени об астрономии (марсианские каналы), космических кораблях и их полетах (Циолковский) – своего рода, свидетельство эпохи. Этим и интересны конструкция аппарата Лося, полет на Марс и весь технический антураж. Вообще, в фантастике редко встретишь толковое (в научно-художественном смысле) описание космической техники. Например, у Стругацких фотонная тяга планетолетов типа «Хиус» встречается только в ранних произведениях, а далее никаких деталей на эту тему не сообщается. Небезызвестный исследователь (и последователь) творчества Стругацких С. Переслегин указывает на открытие в мире «Полдня» некоего Д-принципа, по сути-то своей совершенно сказочного. Интересно отметить, что Толстой устами Лося вскользь упоминает идею о человекообразности всех разумных существ на иных планетах, серьезно обоснованную потом Иваном Ефремовым. (А ведь Ефремов встречался с Толстым незадолго до его смерти.) Позже, после посадки на Марс, Лось довольно-таки связно излагает Гусеву, отразившиеся на них следствия специальной теории относительности (не называя её).

«Аэлита» — сюжетно приключенческая вещь. Но, в отличие от чисто приключенческой книги, писателю удалось показать также социальный срез России двадцатых годов, пусть и не очень глубокий. Частью это сделано посредством фантастического марсианского общества, частью – через судьбы Лося и Гусева, их воспоминания и размышления накануне и после полета. Да и вообще, «Аэлита» дает повод поразмыслить на тему общественного устройства, о том, почему и как происходят (происходили) революции. Кроме того, эта книга о любви, и не только о чувствах Аэлиты и Лося. Рассуждения о любви как о высоком чувстве в романе имеют философский оттенок, что вообще характерно для классической русской литературы. Некоторый недостаток романа, на мой взгляд, — чрезмерное увлечение автора изложением легенд об Атлантиде.

Есть ли в этом романе пропаганда (пролетарской революции и т.п.)? Если слово «пропаганда» в какой-то мере и приложимо к «Аэлите», то, мне кажется, что это только пропаганда того самого разумного, доброго, вечного. Остальное – несущественно.

Весьма удачна, на мой взгляд, аудиоинсценировка (Элитайл, 2005 год) — еще одна грань научно-фантастического искусства.

Оценка: 9
– [  12  ] +

Александр Грин «Блистающий мир»

terrry, 23 сентября 2010 г. 16:56

«Блистающий мир», на мой взгляд, — самое необычное, даже нехарактерное произведение Грина, оно же, возможно, — самое интересное. Если основную часть творчества Грина можно отнести к романтизму, иногда – реализму, то это – отчетливо символистский роман. Его можно назвать и психологическим и романтически философским. Со всей гриновской серьезностью здесь исследуется вопрос о том, что будет, если привнести в мир истинное (иначе говоря, обыкновенное), то есть не религиозное и не «научное» чудо. Хорошо известно, что и сам Грин не признавал этот свой роман фантастическим, говоря, что в нем летает не человек, а его дух или душа (мечта). Действительно, если только буквально воспринимать полеты Друда, то содержание романа выглядит несколько наивным, во всяком случае, психологически малоубедительным. Слабо верится (хотя сам Грин, возможно, думал иначе), что зрелище летающего человека (в цирке!) могло каким-то очень серьезным образом подействовать на молодую богатую аристократку Руну Бегуэм (даже при том, что она никогда не видела фокусов Дэвида Копперфильда). И совсем уж невероятной кажется общая паническая реакция зрителей – человеческая масса, в среднем, далеко не так впечатлительна, и это-то часто читается между строк у самого Грина. То же касается и преувеличенного внимания к Друду «властей». Всё это придает повествованию оттенок условности и сказочности. Но этот оттенок своеобразен и интересен. Надо признать, что, в целом, мир, вымышленный Грином, обладает внутренней логичностью, проистекающей из чуда.

Другое дело, если воспринимать полёты Друда как некое явление, разрушающее консерватизм и косность далеко не идеально устроенного мира. Этим «явлением» может быть и просто какая-то идея, например, социальной революции. Вот в этом случае сопротивление, возмущение среды, как все мы знаем, может быть колоссальным. Конечно, едва ли сам Грин полагал полёты Друда символом революции, или вообще чего-либо конкретного. Скорее, он выражал стремление человека к свободе, к освобождению от всяческих оков (его постоянный мотив), хотя бы даже и земного тяготения (в этом смелость гриновской фантастики). Но, конечно, как всякое хорошее произведение, «Блистающий мир» не исчерпывается формулировкой единственного варианта понимания и, в силу этого, оценки его читателями заметно разнятся.

Хочется отметить весьма оригинальный авторский язык романа. Поначалу трудности восприятия длинных предложений, интонации и некоторых необычных слов могут возникнуть и у искушенного читателя — небольшой по объему роман читается довольно долго. Но преодоление таких трудностей – занятие приятное. Особое «непонятное» настроение внимательному читателю гарантировано. Может быть, не всем оно придется по душе.

К недостаткам (весьма относительным, правда) книги относятся заметная размытость и несвязность сюжета, всё-таки не очень уместная в романной форме. Например, хочется несколько большей определенности в судьбе Тави Тум — ведь, автор, кажется, ей симпатизирует. Скорее всего, Грин просто не захотел придумывать для нее какой-то бытовой «хэппи-энд» в своем возвышенном символизмом романе. Всё же эту книгу смело можно отнести к классике русской литературы начала двадцатого века. Финал романа одновременно трагичен и оптимистичен, на мой взгляд. Друд мертв. Но, ведь он действительно возник «ниоткуда». Значит, в любой момент может появиться тот или иной новый «друд», парение человеческого духа никогда не прекратится. (Строго говоря, из текста не следует с полной достоверностью, что Друд погиб. Можно говорить лишь о «выздоровлении» Руны.)

PS. Аудиокнига хороша. Рекомендую!

Оценка: 9
– [  18  ] +

Станислав Лем «Возвращение со звёзд»

terrry, 21 сентября 2010 г. 16:49

Должен сказать, что Лем – один из немногих авторов, которых я мог бы назвать «любимыми». А «Возвращение со звезд» одна из любимых книг у Лема. Это – один из образцов научной фантастики как серьезного (без каких-либо скидок «на жанр» и т.д.) вида литературы, просто хорошая литература. Эту книгу приятно читать и интересно перечитывать.

С годами мое отношение к данному произведению менялось. Если в юном возрасте большего всего завораживал антураж, который, кстати, и сейчас не оставляет равнодушным, то потом внимание постепенно сместилось на социологический аспект. Собственно, ради исследования придуманного Лемом социологического эксперимента им и была написана эта вещь. Действительно, ценность в чем-то осуществившегося футурологического лемовского прогноза, интересные идеи из области физики не кажутся мне основными достижениями романа. Характеры героев, драматические и любовные перипетии выписаны вполне добротно и заслуживают внимания, однако, сами по себе не представляют ничего особенно выдающегося и оригинального. Думается, Лем-романист к этому и не очень стремился. (Но читать все равно интересно.) Основное – это фантазия по классическому образцу – «а что было бы если….». Конечно, не просто какая-то фантазия, а лемовская, парадоксальная! Лем, естественно, замахивается здесь на самые трудные вопросы человеческой и общественной психологии, и при этом его социологическая и культурологическая модель – целый мир. Есть в книге и забавные моменты, связанные с взаимоотношениями человека и роботов (лемовский конек), которые украшают повествование. Есть и по-настоящему интересные, захватывающие эпизоды, которые можно почерпнуть только в научно-фантастическом произведении, — рассказы Брегга о его космической экспедиции. Смысловой кульминацией романа является разговор Брегга и Турбера в последней главе. Можно сказать, что этот роман — «антропологическая фантастика».

Сам Лем, как известно, негативно оценивал «Возвращение со звезд», имея в виду адекватность своей модели (бетризации). В самом деле, можно придумать сущий ад, в котором люди изводят друг друга «косвенными» способами, не причиняя при этом никому ни малейшего непосредственного вреда. Хотя, кажется, что и этот «ад» был бы гуманнее нашего мира. Ну, Лем сам себе устанавливал планки, а на читательский интерес к книге они не влияют. Следуя Лему же, можно сказать, что текст – это генератор всевозможных смыслов, возникающих в мозгу читателя при чтении. И в этом смысле «Возвращение со звезд», судя по разнообразию отзывов, — весьма качественный генератор.

Хороша и аудиокнига. Густой бас исполнителя (П. Маркин), кажется, соответствует образу главного героя, а мастерские изменения голоса и интонации хорошо передают реплики персонажей-женщин.

Оценка: 9
– [  35  ] +

Иван Ефремов «Час Быка»

terrry, 17 сентября 2010 г. 12:30

Для меня в оценке любой книги (художественной, прежде всего) особенно важно её «психоэмоциональное» воздействие на читателя — интерес, волнение и т.д. С этой точки зрения «Час Быка» (ЧБ) — книга едва ли не невероятная. Далеко не каждого из читателей, конечно, тронуло это воздействие, но зато каждый, кого оно коснулось, так или иначе, думаю, меня поймет. Удивительная сила ефремовской логики, беспощадная точность формулировок проявились в этом романе с особенной выразительностью, усиленной драматизмом, даже трагичностью сюжета.

ЧБ неразрывно связан с «Туманностью Андромеды» (ТА). Вероятно, не буду оригинален, если скажу, что ЧБ отличается от ТА также как Фай Родис — от Веды Конг. Кстати говоря, образ Фай Родис, центральный в романе — несомненно, большая писательская удача Ефремова. Вернее будет сказать — успех, так как это не случайный результат, а итог напряженного труда. В ЧБ все основные идеи автора, выдвинутые им в ТА и других произведениях получили своё дальнейшее закономерное развитие и углубление. Эти идеи формируют особую целостную систему взглядов на человека и весь мир, и не так просты для восприятия, как может показаться при не очень внимательном прочтении. Нужно проникнуться образом мыслей автора, отрешиться от предубеждений, на что, как известно, требуется определенная смелость. Возможно, именно поэтому одни читатели говорят о тяжелом языке романа, другие — о заказной коммунистической пропаганде, третьи — о сатире на советский строй, памфлете и т.д.

Образ человека будущего (идеал) сюжетно рассмотрен в романе в его противопоставлении образу жителя планеты Торманс (по сути, образу «среднего» современного человека Земли). Хотя нельзя, наверное, назвать это полным противопоставлением — сама Фай Родис говорит командиру звездолета Грифу Рифту о том, что жители Торманса ничем не хуже их, землян, и так же достойны выхода из инферно. И ради них (не только ради своей любви к тормансианской девушке Сю-Те) Вир Норин навсегда остается на Тормансе. Это дает автору возможность образно, рельефно, точно рассмотреть огромное количество основополагающих проблем и вопросов, которые его волнуют и волнуют (должны волновать) всё человечество. Главный из этих вопросов — о направлении генерального вектора развития цивилизации, о «смысле» её существования.

Отступление: Как-то раз, я услышал по радио «Передачу о новых книгах» писателя Петра Алешковского и его соведущей. Речь шла как раз о ЧБ, причем в рубрике «Книги нашего детства». Было сказано много явных нелепостей вроде: «йога и другие маргинальные течения». Рассуждения о «стреле Аримана» названы скучными. К сожалению, в программе чувствовался «подтекст»: Ефремов — кто-то наподобие идейного вождя «секты» своих фанатичных последователей, в число которых входят толи прекраснодушные мечтатели маниловского толка, толи все те же «йоги-маргиналы». Приходит, почему-то, на ум оценка, данная на Тормансе Вир Норину автоматом, выдающим советы по выбору работы: «Туп и глуп. Но реакция хорошая». Весь писательский успех Ефремова Алешковский выводит из неожиданности его текстов. Не странно ли, что эта «неожиданность» длится уже более сорока лет, если иметь в виду только ЧБ. Для меня, как и для многих других, очевидно, что творчество Ефремова ориентировано на читателя думающего, склонного к самостоятельным оценкам. Герои Ефремовских книг, как говорят, «органически» не способны ни творить себе кумиров, ни быть таковыми для других. Вообще-то, не стоит удивляться тому, что Ефремов не оценен и сегодня в полной мере. Разве он один? Впрочем, на момент создания романа были и другие мнения о нем в писательской среде. Из письма В. Дмитревского И. Ефремову, 15 ноября 1968 г.: «Роман уже прочли Бритиков, Брандис, Гор, Ольга Ларионова, Борис Стругацкий, Аскольд Шейкин, Меерров. Сейчас он у Шалимова. Все читавшие его, я бы сказал, ошеломлены грандиозностью и множественностью проблем, поставленных автором в самых различных сферах: и социологической, и экономической, и морально-этической, и ещё… и ещё». А. Ф. Бритиков, со свойственной ему бескомпромиссностью, критиковал роман в своем письме Ефремову. Но вот его слова: «Вам удалась – при всех моих придирках, высказанных и не высказанных, — удалась диалектика утверждения и критицизма. Роман убеждает, что хотя и чертовски труден этот путь, но только на нем можно что-то сказать человеку». И далее в постскриптуме: «Я не сказал главного: «Час Быка», безусловно, самая значительная вещь после «Туманности Андромеды» в нашей фантастике. Да и на Западе не знаю романов такого масштаба. Так что придирался с самой высокой меркой».

Невозможно, кажется, сказать сразу обо всех проблемных полях, затронутых в ЧБ — ассоциативные ряды захлестывают несовершенное сознание человека ЭРМ. Глубочайшая мысль писателя — «теория инфернальности», которая необыкновенно ясно и убедительно, используя логику научного познания, раскрывает причины страданий человека в несовершенном обществе, а также вообще всех живых существ на Земле. Это источник идей более высокого порядка, чем привычные (анти)утопические мотивы. А.Ф. Бритиков назвал это произведение романом-трактатом. Я бы хотел обратить внимание на вопросы человеческой психики, которые неизменно находились в фокусе писательских интересов Ефремова. Здесь открывается целый «гносеологический космос»: от банального «все болезни от нервов» и до предвидения будущего. Идеал человека будущего, по Ефремову, воплощает в себе овладение и контроль огромной психической энергией, потенциально, имеющейся у каждого. Вспомним необычайную даже для людей ЭВР психическую силу Фай Родис, «особую чувствительность» Вир Норина. Кажется, именно этим, в большей степени, чем чисто физическим совершенством, земляне отличаются от тормансиан. И именно это вызывает восхищение. Ведь определенная «психическая сила» нужна даже и для того, чтобы внимательно прочесть и воспринять ЧБ. Неразрывную связь психики и интеллекта в человеке Ефремов подчеркивал всегда. Поэтому ЧБ — все-таки не сухой философский (социологический) трактат, но необыкновенно насыщенное мыслью произведение искусства, в чем-то даже поэтическое. Эта поэзия иногда сурова и страстна, иногда — щемяще печальна, но никогда — холодна, равнодушна, абстрактна. Это поэзия людей, «подобных натянутым струнам», которые знают, что «наивысшее счастье человека всегда на краю его сил». Здесь мы наблюдаем удивительный сплав животрепещущей темы и убедительности (очарования) вымысла.

При читательских обсуждениях романа часто возникает вопрос о гибели трех землян, а затем и самой Фай Родис. Одна из читательниц замечает, что «…нечаянная смерть землян вообще вызывает улыбку». Оставим в стороне то прискорбное (и симптоматичное ) обстоятельство, что смерть, хотя бы и «нечаянная», может и в самом деле вызвать у кого-то улыбку. Понятно, что в данном случае речь идет о сюжете. И все же, не стоит так свысока относиться к этому авторскому решению. Действительно, можно, наверное, было придумать и другой, более правдоподобный ход событий (возможно, кто-то полагает, что сделать это легко). Но и здесь мне видится особый авторский замысел. Земляне гибнут потому, что иначе они НЕ МОГУТ поступить. Не в смысле совершения самоубийства, а в том смысле, что они следуют своей земной морали, преступить через которую для них так же невозможно, как для нас отменить указом президента закон всемирного тяготения. «Не избивать же их лазерным лучом, спасая наши драгоценные жизни» — спокойно говорит Тор Лик (!). Моральные нормы, а равно и полное их отсутствие — сила, может быть, посерьезней небезызвестной лемовской бетризации. Нельзя быть «идеальным» человеком на Земле и одновременно с этим — «чойо чагасом» на Тормансе, и получается, что «нельзя безнаказанно пройти через инферно»… Это, пожалуй, наиболее трудный для восприятия момент ЧБ, но он же, может быть, и наиболее важный. «Я, наверное, никогда не научусь думать так, как вы — прежде о других, а потом о себе». Кажется, так говорит, обращаясь к Фай Родис, тормансианский инженер Таэль. И Тивиса Хенако: «Кто эти существа? Они неотличимы от людей и в то же время не люди.» — вот суть противоречия, которые должны были разрешить земляне. Но разве только перед людьми ЭВР стоит эта, отнюдь не абстрактная задача, разве сегодняшние люди Земли не обречены на её чуть ли не каждодневное решение? А решение людей ЭВР таково: «Дикую толпу можно было бы уничтожить, но такая мысль даже в голову не могла прийти землянам.»

Сам Ефремов в статье-интервью «Следы человека, которого еще нет» высказался на эту тему вполне определенно: — «Мне кажется, что одной из самых важных проблем, которая не снимется и у весьма отдаленных поколений, будет именно психологическое исследование мотивировки поступков и глубокого анализа их причин. Разумеется, не в порядке бихевиоризма. Есть такое течение (оно во многом смыкается с фрейдизмом), которое вообще оправдывает поведение человека, по большей части неблаговидное. Оправдывает какими-то атавистическими инстинктами, какими-то древними психологическими пережитками, подсознательными эмоциями. Вспомним, сколько романов написано на тему о том, что человек низок, гадок, что человек есть убийца, что он с трудом подавляет в себе изначальное желание убивать, разрушать, уничтожать. …. Именно для того, чтобы парализовать все эти псевдоученые разговоры и мнимые научные обоснования, мы и должны разрабатывать свою психологическую науку, которая должна опираться на философское осмысление мира. Разрабатывать ее в том направлении, чтобы показать человеку правильный путь развития своих склонностей, анализировать ошибки, устанавливать их причины и, так сказать, закрывать его на ключ от всего дурного, аморального. Это очень важно. Только тогда в мире переведутся изуверы, преступники, маниакальные ученые, которые ради своей науки готовы пожертвовать весьма многим. …Разные ученые и мыслители в разные времена задавали себе и миру вопрос: каков критерий нормальной психологии? Творческий экстаз, фанатичная увлеченность любимым делом, одержимость гениальной идеей, — где здесь грань между нормальностью и психопатией? …Единственный критерий — общественное поведение человека. Его забота о ближнем, о счастье людей. Все другое, что не связано с человеколюбием, — более или менее замаскированные честолюбивые устремления, завуалированный практицизм, растворенный в красивых словах эгоизм». Таким образом, Ефремов, как и подобает истинному ученому, последователен в своих убеждениях, излагавшимся им как в художественной, так и в публицистической формах.

Рассуждения автора (некоторым читателям они кажутся скучными) в ЧБ о медицине, науке, психологии и социологии нисколько, на мой взгляд, не устарели. Скорее, наоборот, по мере т.н. «глобализации» сходство между современной земной цивилизацией и тормансианской как будто усиливается. У нас, в России, слово «олигарх» стало почти обиходным, в отличие от времени написания романа (поневоле задумаешься о ефремовском предвидении!). Не следует, конечно, упорно отыскивать прямые (памфлетные) аналогии, они лежат гораздо глубже — в общих законах развития человека и социума, цивилизации, и Ефремов помогает их лучше увидеть, распознать, предлагает (самостоятельно!) задуматься и сделать, образно говоря, первый шаг вверх по лестнице выхода из инферно. И если героев ТА можно порой упрекнуть в некоторой склонности к декламации, то в ЧБ этого нет. Остаются не вполне ясными, правда, способы перехода от «инфернального» мира, или ЭРМ, к миру коммунистическому. На этот недостаток указывал и А.Ф. Бритиков в одном из своих писем Ефремову. С другой стороны, излишняя конкретика таких «рецептов», конечно, повредила бы тексту (всем нам знакомы судьбы футурологических прогнозов). Здесь, наверное, уже поле для (деятельной?) фантазии самих читателей.

И еще раз хочется отметить особую поразительную, местами, завораживающую атмосферу романа, начисто лишенную всякой суеты и пустословия, создающую истинный «феномен достоверности». Вот уж действительно, невозможно оторваться. Один мой знакомый университетский преподаватель говорил по этому поводу, что Ефремов сам обладал теми «гипнотическими» качествами, что были, например, у Гирина из «Лезвия Бритвы». Трудно освободиться от такого влияния, пусть даже передаваемого через книжный текст, так же как трудно не поддаться притягательной силе образа Фай Родис и других землян.

ЧБ следует читать, на мой взгляд, обязательно после ТА, возможно, с некоторым перерывом, чтобы не смешивать впечатления. По собственному опыту могу сказать, что полнее эту книгу поймет человек зрелый (может быть, не случайно в романе упоминается о сорокалетней зрелости Родис), но, конечно, эта книга для всех возрастов, за исключением разве что самых юных, что понятно. Как альтернативный способ восприятия я рекомендовал бы в дополнение к тексту и аудиокнигу, хотя там сокращенный (немного) вариант.

Трудно вообразить, каким могло бы быть «продолжение» ЧБ. Для этого, наверное, нужно быть Ефремовым. Известно, что он задумывал роман «Чаша отравы». «В этом романе писатель хотел развернуть картины отравления ноосферы, как говорил Вернадский, человеческого общества и собственно мозга человека всеми видами злых, вредоносных, унижающих, ошельмовывающих, обманывающих влияний. И, разумеется, сказать о том, что надо предпринять для очищения ноосферы — психической атмосферы земли, показать, что надо сделать, чтобы уничтожить все фантомы, насилующие природу человека, ломающие его разум и волю» (цитата). Есть ли сейчас что-либо более актуальное? Мне думается, это и было бы «продолжением» ЧБ. Очень жаль, что мы никогда не сможем его прочитать. Но, несомненно, оно, это продолжение, обязательно показывало бы нам пути дальнейшего развития идеала человека, о котором говорил талантливый критик (исследователь НФ) А.Ф. Бритиков, анализируя «Туманность Андромеды». «Час Быка» уже прочно укоренен в ноосфере Земли, и дав волю фантазии, можно придти к выводу, что каждый из соприкоснувшихся с творчеством Ефремова, независимо от того, как он оценивает конкретные произведения (конечно, при осмысленности и ответственности таких оценок), делает свой маленький шаг в направлении этого развития, и тем самым вольно или невольно исполняет великую мечту и замысел Автора.

Оценка: 10
– [  40  ] +

Иван Ефремов «Туманность Андромеды»

terrry, 16 сентября 2010 г. 14:06

Если бы я писал на эту тему развернутое эссе, то, наверное, озаглавил бы его так: «Моя Туманность» (рефлексии на тему книг И.А. Ефремова). И эпиграф: «Я – Парус. Я – Парус. Иду от Веги двадцать шесть лет…».

Х.Л. Борхес говорил: «Иные гордятся написанными книгами, я же — прочитанными». Так и я чувствую некоторую «гордость» всякий раз, обратившись к «Туманности Андромеды» (ТА). Наверное, так бывает всегда, когда соприкасаешься с чем-то действительно значительным. О ТА хочется сказать очень много, но именно поэтому сделать это не так просто. Хотелось бы всё же высказать несколько своих замечаний.

Сейчас, прежде всего, заметна, бросается в глаза значительная полярность оценок этого произведения, что само по себе говорит о многом (вспомним полярные оценки, которые земляне, участники экспедиции на Торманс, дают обманной инсценировке, устроенной Фай Родис для владык планеты («Час Быка»)). Ведь и с самого начала роман вызвал серьезную полемику. Со времени первой публикации романа ТА прошло довольно много лет, а он продолжает вызывать большой интерес (или неприятие), продолжает регулярно издаваться и после «успешного завершения перестройки», «либерализации», «демократизации» и т.д. — словом, в другие исторические эпохи, переведен на множество иностранных языков, и это, как некоторые выражаются, медицинский факт. Говорить и спорить о ТА — значит, говорить и спорить о целом (целостном) мировоззрении. А мировоззрение это оригинально и отнюдь не примитивно, идеологически тенденциозно, как то пытались и пытаются представить иные категоричные критики.

Некоторые читатели пишут: «Вера в моральный прогресс человечества — это наивно». На мой взгляд, как раз трудно придумать что-либо более наивное, чем такие вот заявления. Я не хочу здесь полемизировать по существу вопроса, а только обращаю внимание, что автор ТА — состоявшийся крупный ученый, обладавший весьма широким кругозором (в отличие, вероятно, от многих критиков), вообще, человек много чего повидавший в жизни. Над своим романом Ефремов работал, как ни банально это звучит, долго и упорно. («Мучительно далась мне «Туманность» — вспоминал Иван Антонович.) Его мысли — не плод досужего вымысла, но результат глубокого анализа действительности, разнородных научных данных, исторического прошлого. Да и писательский опыт у автора ТА уже имелся. Хотя и в ранних его рассказах довольно сложно отыскать явные следы литературного ученичества. И поэтому легко и непринужденно называть главные, основополагающие идеи ТА наивностью, по меньшей мере, странно. Как будто какой-то первокурсник называет труды Аристотеля или Канта детским лепетом и чушью. Сегодня, мол, всё это стало общим местом и вообще неправда. А дело, насколько я понимаю, в том, что общество с ущербной моралью воспроизводит, так сказать, для своих нужд морально ущербных людей. Естественно, что они-то и не способны поверить ни в какой моральный прогресс (соображения подобного рода высказывал, например, советский философ Э.В. Ильенков). Возникает своего рода замкнутый круг («инферно»), выйти из которого чрезвычайно сложно. У каждого, конечно, должно быть свое мнение, но далеко не каждый сможет так обоснованно, доказательно, убедительно, зримо его высказать, как это сделал Ефремов.

Других читателей «раздражает» то, что герои романа называют друг друга на «Вы». Мне представляется, что на самом деле в языке будущих землян используется не наше привычное местоимение «Вы» и не фамильярное «Ты», а что-то вроде английского “you”, которое герои безошибочно понимают в зависимости от ситуации: разговор влюбленных, беседа учителя с учеником и т.д. В этом обращении, переданном нам Ефремовым как «Вы», бесконечное уважение к собеседнику и столь же неколебимое чувство собственного достоинства, возможные только в совершенном («коммунистическом») обществе. Впрочем, в «Часе Быка» говорится о возросшем богатстве языка людей будущего. Здесь, и в других подобных моментах, писатель дает пищу воображению читателя. И в этом одна из многих граней его литературного мастерства.

Случается, ищут технические «недочеты» и «ошибки» ТА. Подобное занятие, вероятно, может быть интересным и в чем-то даже поучительным, но, очевидно, что это не метод анализа научно-фантастического романа как произведения литературы в целом. Об этом писал и сам Ефремов в статье «Наука и научная фантастика». Абсурден был бы такой подход к «Аэлите», например, или к «Первым людям на Луне». В ТА «техника» играет если не второстепенную, то, во всяком случае, подчиненную роль. Знаменитое изречение Протагора «Человек-мера всех вещей» является и ефремовским кредо, многомерно раскрытым в его творчестве. (К слову, интерес Ефремова к античности – отдельная большая тема.)

Кому бы я порекомендовал ТА? Наверное, тем, кто серьезно задумывается о смысле жизни, и видит его не в религии и не в достижении материального благополучия и личного успеха (единственно). Я вот никак не могу поверить в то, что развитие цивилизации всегда (!) будет происходить на базе товарно-денежных отношений. Действительно, как видят его (этот смысл) люди, согласившиеся на сорокапятилетнее заключение в звездолете ради того, чтобы побывать на Веге? Или те, ушедшие в полет без возврата на Ахернар ради будущих поколений? По-видимому, не так, как те, кто строит невиданные морские суда для личного пользования и покупает футбольные клубы. Такое чтение, на мой взгляд, гораздо занимательнее пусть даже талантливых фэнтезийных и не очень выдумок, где зачастую идет речь все о той же борьбе тем или иным подобием дубины за самку, доминирующее положение, личный успех, спасение очередного «средиземья» и т.д. (Я намерено здесь несколько утрирую и не хочу равнять всех авторов фэнтези.) Какая-то часть человечества всегда находится в поиске великих целей, и именно эта часть обеспечивает, в конечном итоге, его прогресс. В будущем, по Ефремову, это стремление должно охватить всех людей. Да, наверное, нужно совершить усилие, чтобы приблизиться к такому пониманию жизни. Но, как мне представляется, оно того стоит…(На данном историческом этапе отсутствие, например, по-настоящему достойных целей у России как государства грозит, на мой взгляд, ее распадом.).

Тибетский опыт Рен Боза и Мвена Маса, являющийся смысловой кульминацией романа, с очевидностью демонстрирует, что земное сообщество в ТА – отнюдь не пасторальная, либо любая другая, идиллия, но мир, полный серьезнейших противоречий. Эти противоречия качественно и масштабно иного плана, чем те, что мы знаем из истории и те, что имеем возможность наблюдать сейчас. Но именно эти противоречия – источник всякого движения и прогресса, в этом суть диалектики ТА. Говоря о бесчисленных ушедших поколениях, Ефремов пишет, что они «требуют раскрыть загадку времени, вступить в борьбу с ним! Победа над пространством и есть победа над временем.» Это крупнейшая, подлинно великая научно-философская и гуманистическая идея романа. Именно такого масштаба идеи отличают лучшие произведения НФ и литературы в целом.

Никакой анализ не заменит личных впечатлений от прочитанного текста. Трудно передать чувства, переживаемые в моменты, когда сознаешь и понимаешь грандиозность авторского замысла, мысли и сомнения героев. Кто-то говорит и о слезах восторга… Честное слово, я совершенно не вижу «ходульности» персонажей, о которой часто говорят. Они другие, не такие как мы, жители ЭРМ. Особенно впечатляет их спокойствие, уравновешенность, которые многими читателями, похоже, и воспринимаются как неестественность. Это спокойствие, дисциплинированность, характеризуют не только внешнюю, коммуникативную сторону жизни героев, но и, что особенно важно, их внутренний мир, личные переживания. Именно так и задумывал их автор. Они не прячут свои эмоции за маской вежливости, они действительно таковы, какими мы их видим. Здесь мне хочется привести цитату из статьи болгарского писателя-фантаста А.П. Славова «Психологические и ценностные механизмы неприятия героев Ефремова некоторыми типами интеллигенции»: «Ефремов позволяет себе то, что в нашем обществе практически не прощается — яркая индивидуальная свобода его героев сочетается с глубокой нравственной определенностью. Такое сочетание для современного скептичного, ироничного человека, недоверчивого ко всему гармоническому, живущего в мире где «всё на продажу» и «у каждого своя цена», в преобладающем большинстве обрекает его на восприятие ефремовских персонажей как дразнящего обвинения в безнравственности. И ещё (за границей сознательного) зависть, которую он ни за что не признал бы, потому что зрелый, опытный, современный человек не может завидовать каким-то выдуманным красавчикам и красавицам, которые успевают быть одновременно и интеллектуальными и чувственными, гуманными и решительными, страдающими и счастливыми! И то (представьте себе!) в мире без серости и ничтожеств, потому что каждый вырос в «силовом поле» индивидуализированной артистической педагогики, которая зарядила его убеждения, естественные как дыхание, — если он ещё не реализовал себя, не нашел той задачи, того дела, в котором уникален и неповторим, то может снова и снова возобновлять попытки, без риска прослыть неудачником в глазах общества». Прекрасные, предельно точные слова.

Мне кажется, что в случае с ТА произошло то, что бывает нечасто — творение в некотором смысле «превзошло» своего творца. И творец не стоял на месте — возник «Час Быка», но о нем особый разговор. Как всякое хорошее художественное произведение, ТА неразложима на отдельные идейные и прочие «пункты», несводима к какой-то одной афористической квинтэссенции. Очевидно, что интерес к ней — это не только читательская влюбленность, но и стремление разделить с автором его идеи.

Немного «шутки». Я, пожалуй, мог бы покритиковать Ефремова за слишком частое употребление слова «чудовищный». Конечно, по тексту оно везде к месту, но в нашем «великом и могучем» можно найти достойные синонимы, чтобы избежать повторений. Некоторые другие особенности языка тоже, при желании, можно причислить к недостаткам. Но это всё же мелочи. Какие угодно языковые красоты и «лихо закрученный сюжет» не скроют отсутствия достойного внимания читателя содержания, и наоборот — огрехи языка не умаляют сути произведения. Сам Ефремов писал, что осознает, что он не Толстой и не Чехов, но также ясно осознает и то, что ни Толстой, ни Чехов никогда бы не могли написать того, о чем пытается написать он. Вообще, для понимания ТА и других вещей полезно почитать статьи и интервью Ефремова.

Еще мне понравилась аудиокнига «ТА» (Читает С. Кирсанов). Слушая текст со стороны в сочетании с удачным музыкальным сопровождением, воспринимаешь его несколько иначе, по-новому. Особенно это касается глав о полете «Тантры». Космос так велик, что, строго говоря, размеры его НЕВОЗМОЖНО вообразить, хотя и можно выразить численно. Но, песчинка звездолета начинает преодолевать пространство, разум с невероятными усилиями, но торжествует над косной материей. Вот это действительно «ввергает в трепет восхищения», чувствуются «ужас и восторг» Низы Крит. К слову, даже в советском фильме 1968 г., который никак нельзя назвать удачной экранизацией, можно уловить отголоски грандиозного замысла автора романа. У Ефремова речь идет о реальном космосе, а не о «космосе» космических опер. Преодоление трудностей космических полетов на межзвездные расстояния показано в ТА настолько достоверно, настолько ярко в эмоциональном отношении, что когда позже, в «Часе Быка» Ефремов придумал звездолеты Прямого Луча, то это авторское нововведение стало восприниматься (я несколько раз ловил себя на этой мысли) как реальное достижение земного разума. Этот эффект обусловлен внутренней логикой развития, заложенной в авторскую концепцию будущего.

И напоследок немного серьезной «взрослой» критики. Читателям, интересующимся таковой, я бы порекомендовал ознакомиться с очень содержательной главой «Великое кольцо» из фундаментального труда А.Ф. Бритикова «Русский советский научно-фантастический роман» (доступно в сети). Здесь я позволю себе привести наиболее интересные и глубокие по смыслу, на мой взгляд, цитаты из этой работы.

«Смысл Великого Кольца не в переговорах, а в том, что расширение масштабов освоения мира неизбежно перерастает в более высокое объединение людей, в более высокую мораль и гуманизм. И, наоборот, подобно тому как закапсулирование цивилизации на своей планете чревато инволюцией (Шкловский), общность разумных существ не может остаться общностью, не распространяясь на все разумные миры. Более развитая цивилизация не может не заботиться о менее развитой уже хотя бы как о своем резерве. Технологический фактор диффузии разума в космос неотделим от идеологического. «Туманность Андромеды» внушает именно эту мысль».

«Физическое сближение миров, конечно, только часть великой цели. Даже безмерное могущество над природой, которое даст разуму межпланетное единение, тоже не вся цель. Самое главное — стремление разума к бессмертию или точнее к практически сколь угодно долгой жизни. Биогенная эра отдельной планеты, даже расширенная за счет освоения своей солнечной системы, имеет начало и конец. Выход в ближний космос может отсрочить, но не исключает конец планетного разума. Лишь в лавинообразном распространении по Вселенной разум может противостоять ее бесконечности, столь же неизбежно гасящей жизнь в одном конце, сколь закономерно она зажигает ее в другом. Вот почему наши предполагаемые братья по разуму не меньше нас должны быть заинтересованы в объединении».

«Ефремов вовсе не пытается, как это нередко бывает, свести многосложные социальные явления к элементарным законам природы. Но он нащупывает аналогии и диалектический переход между наиболее общими законами социальной жизни и наиболее общими законами жизни биологической. Сила ефремовской фантастики в том, что эта интеграция вносит в его концепцию определенность как «вверху», так и «внизу». Не может быть никаких «иных» мышлений, абсолютно недоступных нашей логике, потому что любое сознание везде отражает законы природы. Но если так, то на высшей ступени любой отличающийся от нас разум не может не быть гуманным, иначе он уничтожит себя».

«Люди остро нуждаются в оптимизме. Но человечество сегодня слишком много знает, чтобы его устроил прекраснодушный, волюнтаристский оптимизм, ему надо утвердить свой оптимизм убежденностью, объективным знанием противоречивых тенденций нашей эпохи. Это единственно приемлемая точка зрения».

«Ефремов предусматривает целую эпоху Упрощения Вещей. А для украшения женщин драгоценные камни у него привозят даже с Венеры. Предмет расточительной роскоши стал символом тонкого чувства изящного. Потребность в красоте стала значить для людей слишком много, поэтому ее культивируют наряду с противоположной — скромностью в жилье, бытовой обстановке. В некоторых утопических романах 20-х годов предполагалась физическая и психическая нивелировка мужчин и женщин. Драгоценные фаанты на шее прекрасной Веды Конг — одна из многих деталей, которыми в «Туманности Андромеды» подчеркнута противоположная мысль: подлинное равенство с мужчиной в делах и трудах нисколько не помешает еще больше быть женщиной».

«Мы стоим на том, что обязаны усовершенствовать этот мир для человека. Разумеется, никакое гениальное воображение не способно в точности угадать, как будет на самом деле. Но диалектически мыслящий фантаст может и должен дать почувствовать неизбежность эволюции идеала. Вот это ощущение и необычайно важно в «Туманности Андромеды». Оно уже нравственно настраивает на то, что мир не идет по кругу...... но поднимается по спирали. О спирали диалектического развития говорят в «Празднике Весны» Олигера. У Ефремова идея развития и возвышения жизни реализована в концепции человека. И эта концепция начисто лишена идиллического прекраснодушия, тень которого можно заметить и на иных утопических страницах братьев Стругацких, писателей в общем-то мало сентиментальных. В «Туманности Андромеды» появилась — впервые, вероятно, в советской социальной фантастике — суровая аскетическая интонация, и она в известном смысле программна».

«Пройдет время, и ефремовская концепция человека будущего устареет. Но время не отменит главного — переданной в романе мысли о движении, развитии идеала человека. Вот это движение и вливает жизненность в ефремовские «схемы».

Всем известна хрестоматийная фраза: «Всему хорошему во мне я обязан книгам» (М. Горький). Безусловно, это относится не ко всем без исключения книгам (а тем более, людям), а лишь к тем, что формируют мировоззрение и, даже более того, личность человека. И таких книг не может быть много. Если имеет смысл говорить о «главных» книгах в жизни, то для меня «Туманность Андромеды», при всем обилии и разнообразии других великолепных книг, мною прочитанных, всё-таки наверное на самом первом месте.

Оценка: 10
⇑ Наверх